Земли, а в первой открывшейся перед ним комнате -- в образе
большой тигровой шкуры. Почтенный лакей проводил смущенного и
растерянного юношу в залу, где его ожидал хозяин дома. Высокий
и строгий господин с гладко выбритым лицом и льдисто-голубыми
пронизывающими глазами принял гостя на старинный манер
суховато, однако после непродолжительной беседы робкий кандидат
произвел на хозяина вполне благоприятное впечатление, и он
предложил юноше садиться и продолжил экзамен доброжелательно и
приветливо. Затем хозяин попросил у Роберта аттестаты и
написанную им автобиографию и, вызвав звонком слугу, сделал
краткое распоряжение, после чего слуга безмолвно проводил юного
богослова в комнату для гостей, куда немедленно явился другой
слуга, принесший чай, вино, ветчину, масло и хлеб. Молодого
человека оставили одного за столом, и он как следует
подкрепился. Потом, удобно расположившись в высоком, обитом
синим бархатом кресле, он некоторое время размышлял о своем
положении и праздно разглядывал обстановку комнаты, в которой
после беглого осмотра обнаружил еще двух посланцев далекой
жаркой страны: в углу возле камина стояло красновато-коричневое
чучело обезьяны, а над ним на синей шелковой обивке стены
висела высушенная кожа невиданной огромной змеи с бессильно
поникшей безглазой, слепой головой. Подобные вещи Роберт ценил
высоко, он поспешил рассмотреть их вблизи и потрогать. Образ
живого питона, которого Роберт представил себе, свернув в
трубку блестящую серебром змеиную кожу, показался ему и
страшным, и отталкивающим, но в то же время еще сильней
раздразнил его любопытство к далекой чудесной чужой стране.
Роберт подумал, что его не устрашат ни змеи, ни обезьяны, и с
наслаждением принялся мысленно рисовать себе сказочные цветы и
деревья, дивных бабочек и птиц, которыми, несомненно, богаты
благословенные жаркие страны.
Меж тем время близилось к вечеру, и безмолвный слуга
принес зажженную лампу. За высоким окном, смотревшим на мертвую
улочку, повисли туманные сумерки. Тишина респектабельного дома,
слабо доносившееся издалека волнение большого города,
уединенность высокой прохладной комнаты, где Роберт чувствовал
себя пленником, отсутствие какого-либо занятия и романическая
неопределенность положения слились со сгустившимся мраком
осеннего лондонского вечера и повлекли душу молодого человека
прочь с высот надежды, все ниже, ниже, и наконец, через два
часа, которые он провел, чутко прислушиваясь и чего-то ожидая,
он устал ждать чего-либо от этого дня, улегся в роскошную
постель для гостей дома и вскоре уснул.
Его разбудил -- среди ночи, как ему показалось, -- слуга,
сообщивший, что молодого человека ждут к ужину, и он,
следовательно, должен поторопиться. Эгион сонно оделся, потом,
все еще вяло, пошатываясь спросонок, побрел за лакеем через
комнаты и коридоры, спустился вниз по лестнице и вошел в
просторную, залитую светом ярко горящих люстр столовую, где
разодетая в бархат, сверкающая драгоценностями хозяйка дома
оглядела его в лорнет, а хозяин представил двум священникам, и
те прямо за ужином подвергли своего юного собрата строгому
экзамену, прежде всего желая удостовериться в искренности его
христианских воззрений. Полусонному святителю стоило немалых
усилий понять смысл заданных вопросов и тем более -- ответить
на них, однако робость была к лицу юноше, и почтенные мужи,
привыкшие иметь дело с претендентами совсем иного толка,
прониклись к нему благосклонностью. После ужина в соседней
комнате были разложены на столе географические карты, и Эгион
впервые увидел местность, где ему предстояло проповедовать
слово Божие, -- желтое пятно на карте Индии, к югу от города
Бомбея.
На следующий день Роберта отвезли к почтенному старому
господину, который был главным советником коммерсанта в
духовных вопросах и, поскольку страдал от подагры, уже
несколько лет был заживо погребен в четырех стенах своего
кабинета. Старик сразу почувствовал расположение к
бесхитростному юноше. Он не задавал никаких вопросов касательно
веры, однако быстро распознал натуру и характер Роберта; поняв
же, что предприимчивости настоящего проповедника в нем мало,
ощутил к юноше жалость и принялся настойчиво разъяснять ему
опасности морского плавания и жизни в южных широтах. Старик
полагал, что нелепо молодому, чистому человеку жертвовать собой
и в конце концов умереть на чужбине, коль скоро нет у него ни
особых дарований, ни склонностей и, стало быть, нет призвания к
подобному служению. И он дружески положил Роберту руку на плечо
и сказал, поглядев ему в глаза с проникновенной добротой:
-- Все, о чем вы мне говорили, хорошо и, наверное,
правдиво. Но я все-таки не вполне понимаю -- что же так влечет
вас в Индию? Будьте откровенны, дорогой друг, скажите без
утайки: вас зовет в Индию некое мирское желание или порыв? Или
вы движимы единственно искренним желанием нести Святое
Евангелие бедным язычникам?
При этих словах Роберт Эгион покраснел, точно мошенник,
которого схватили за руку. Он опустил глаза и ответил не сразу,
однако смело признался, что, хотя его намерение вполне серьезно
и исполнено благочестия, ему все же никогда не пришла бы в
голову мысль отправиться в Индию и вообще стать миссионером,
если б не пристрастие к великолепным редкостным растениям и
насекомым, в особенности к бабочкам, которые и манят его в
тропическую страну. Старик понял, что юноша открыл ему свою
последнюю тайну и больше ему признаваться не в чем. Он кивнул и
с дружелюбной улыбкой сказал:
-- Ну, эту греховную страсть вы должны одолеть
самостоятельно. Поезжайте в Индию, милый юноша! -- И, снова
приняв строгий вид, он возложил руки Роберту на голову и
торжественно благословил его словами Священного писания.
Спустя три недели молодой миссионер -- теперь уже пассажир
с большим багажом из чемоданов и сундуков -- поднялся на борт
прекрасного парусного корабля и вскоре увидел, как его родная
земля скрылась средь серого моря; за первую неделю плавания,
еще до того как корабль подошел к берегам Испании, Эгион успел
узнать капризы и опасности морей. В те времена путешественник,
плывший в Индию, достигал своей цели уже не тем неопытным
новичком, каким покидал родину: все было не так, как нынче,
когда садишься в Европе на комфортабельный пароход, проходишь
Суэцкий канал и спустя короткое время, осовев от обильной еды и
долгого сна, вдруг с удивлением видишь перед собой индийский
берег. В те времена парусники мучительно долгие месяцы шли
вокруг огромной Африки, попадали в грозные штормы, изнывали в
мертвый штиль; тогдашние мореплаватели томились от зноя и
мерзли, голодали, по многу ночей обходились без сна, и
победитель, завершивший плавание, был уже не прежним
маменькиным сынком, несмышленым юнцом -- он достаточно твердо
стоял на ногах и не нуждался в посторонней помощи. Так было и с
нашим миссионером. Плавание из Англии к берегам Индии длилось
сто шестьдесят пять дней, и в Бомбейском порту с корабля сошел
загорелый худощавый мореплаватель Эгион.
Меж тем ни своей радости, ни любопытства он не утратил,
хотя его пыл и в том и в другом теперь стал сокровенным, и если
еще в плавании во время стоянок в портах он сходил на берег,
ведомый любознательностью исследователя, с благоговейным
вниманием осматривал все незнакомые коралловые или поросшие
зелеными пальмами острова, то на индийскую землю он ступил,
глядя вокруг жадно раскрытыми благодарно-радостными глазами, и
в прекрасный многоцветный город вошел с непреклонной отвагой.
Прежде всего он разыскал дом, в котором ему посоветовали
поселиться. Этот дом стоял в тихой улочке бомбейского
предместья, под приветливой сенью кокосовых пальм. Он встречал
незнакомца настежь распахнутыми окнами и широко простертыми
навесами веранд, казалось, здесь и впрямь ждала Эгиона желанная
индийская родина. Проходя в ворота, Роберт окинул взглядом
маленький сад и, хотя сейчас следовало бы заняться более
важными делами и наблюдениями, не преминул обратить внимание на
пышный куст с темно-зеленой листвой и большими золотыми
цветами, над которым беззаботно порхал прелестный рой белых
бабочек. Эта картина все еще стояла у него в глазах, слегка
слезившихся от солнца, когда он поднялся по нескольким пологим
ступеням на тенистую просторную веранду и вошел в настежь
распахнутые двери. Слуга-индус в белом одеянии подбежал, ступая
босыми темными ногами по прохладному полу, выложенному красной
кирпичной плиткой, склонился в почтительном поклоне и певуче,
немного в нос, заговорил .на каком-то индийском наречии, однако
скоро заметил, что прибывший гость его не понимает, и, снова
поклонившись и по-змеиному гибко изгибаясь, почтительно и
радушно жестами пригласил Роберта пройти дальше, в глубину
дома, к проему, где вместо двери висела циновка из пальмового
волокна. В тот же миг циновку кто-то отбросил в сторону, и на
пороге появился высокий худой человек с властным взглядом,
одетый в белый тропический костюм и в плетеных сандалиях на
босу ногу. Заговорив на неведомом индийском наречии, он обрушил
на голову слуги поток брани -- тот испуганно сжался, потихоньку
попятился и, стараясь не привлекать внимания, скрылся где-то в
доме, хозяин же обратился к Эгиону по-английски и пригласил его
входить.
Миссионер сразу же начал извиняться за свой неожиданный
приезд и попытался замолвить слово за бедного индуса, который
не совершил никакого проступка. Но хозяин нетерпеливо
отмахнулся:
-- Скоро и вы научитесь обращаться с этими пройдохами как
подобает, -- сказал он. -- Входите же! Я вас ждал.
-- Должно быть, вы -- мистер Бредли? -- осведомился
приезжий вежливо, хотя с первых же шагов в этом экзотическом
доме, с первого взгляда на того, кто отныне будет его
наставником, советчиком и товарищем, в Эгионе поднялись
отчуждение и холодность.
-- Ну да, конечно, я -- Бредли. А вы -- Эгион. Ну же,
Эгион, входите, чего вы ждете? Вы уже обедали?
Вскоре этот высокий костлявый человек с беспардонно
властной манерой бывалого индийского старожила и торгового
агента, кем он был по роду занятий, полностью взял жизнь Эгиона
в свои загорелые, поросшие темным волосом руки. Он приказал
накормить его кушаньем из баранины и риса, которое было щедро
сдобрено жгучим пряным соусом, он показал ему комнаты, провел
по всему дому, забрал для отправки его письма, осведомился, нет
ли поручений, он удовлетворил его первое любопытство и объяснил
первые, самые необходимые правила жизни европейца в Индии. Он
пустил рысью четверых темнокожих индусов, он командовал и
бранился с холодной злостью, оглашая бранью весь дом, он вызвал
индуса-портного и велел ему срочно сшить для Эгиона десяток
пригодных для здешних условий костюмов. Новичок все принимал
благодарно и слегка оробев, хотя ему по душе скорей был бы иной
приезд в Индию, более тихий и более торжественный, когда бы он
сперва немного освоился на новом месте, а потом за дружеской
беседой поделился с новым знакомым своими первыми впечатлениями
от Индии и множеством гораздо более ярких впечатлений от
морского плавания. Однако за время путешествия, которое длится
более полугода, успеваешь научиться вести себя скромно и
применяться к самым необычайным обстоятельствам, так что, когда
под вечер Бредли ушел в город по своим торговым делам, наш юный
святитель вздохнул с облегчением и решил, что теперь-то, в
