деревья, порушенные изгороди и орудия труда. И вдруг он увидел
лежащего среди поля мертвеца. Он был не погребен и уже
обезображен страшным налетом тления. От ужаса и отвращения у
мальчика перехватило дыхание: он никогда не видел ничего
подобного. Лицо мертвого человека было не прикрыто и наполовину
исклевано птицами. Отведя глаза в сторону, мальчик нарвал
зеленых листьев, отыскал несколько полевых цветов и прикрыл ими
лицо покойника.
Невыразимо тяжелый и леденящий душу запах тягуче стелился
по всей равнине. И еще один мертвец, распластавшийся на траве,
и ворон, кружащий над ним, и лошадиный труп без головы, и кости
людей или животных. И все это было открыто палящему солнцу, и
некому было подумать о жертвенных цветах и погребении. Какая-то
немыслимая беда сгубила всех людей в этой стране, с ужасом
подумал мальчик, боясь даже взглянуть на иных мертвецов, не то
чтобы прикрыть их лица цветами. Объятый страхом, с
полузакрытыми глазами он брея наугад, и со всех сторон обступал
его смрад разложения и запах несказанного горя и страданий. Он
решил, что находится во власти зловещего сна, и увидел в этом
предуказание свыше, напоминающее о том, что и тела близких ему
созданий остались без цветов и погребения. Снова пришли ему на
ум слова темной птицы на крыше храма, и снова он услышал ее
резкий, шершавый голос: "Бывает кое-что и похуже".
Тут он догадался, что птица перенесла его на какую-то
другую звезду и все увиденное им -- сущая правда. Вспомнилось
то полузабытое детское чувство, с каким он слушал страшные
сказки, сложенные в незапамятные времена. И чувство это вновь
охватило его -- это был озноб страха, вытесняемый из сердца
счастливым успокоением, стоило лишь подумать, что времена
ужасов миновали давно и бесследно. Да, перед ним было подобие
жуткой сказки. Этот непостижимый мир страха, трупов и
стервятников, не знающий ни разума, ни смысла, подчинялся
каким-то загадочным законам, дающим волю только дурному,
нелепому, безобразному, а не прекрасному и доброму.
Между тем он вдруг увидел живого человека, шагающего через
поле, -- это был крестьянин или батрак, -- и мальчик, не
разбирая дороги, побежал навстречу и окликнул его. Но,
приблизившись, в испуге замер, и его сердце наполнилось
состраданием: этот крестьянин был так безобразен, что едва ли
мог относиться к детям солнца. Так, должно быть, выглядят люди,
которых неотвязно преследуют страшные сны. В глазах, в лице и
во всем существе его не было ни малейшего проблеска радости или
приязни; казалось, ему просто недоступно выражение
благодарности или доверия и никогда прежде он не испытывал
самых обыкновенных добрых чувств.
Но мальчик взял себя в руки и, исполнившись дружелюбия,
приблизился к этому человеку. Он приветствовал его как брата по
несчастью и с улыбкой вступил в разговор с ним. Безобразный
крестьянин остолбенело смотрел на мальчика своими большими и
мутными глазами. Его голос был груб и совершенно лишен музыки
человеческой речи, напоминая рев низших существ. Но и этот
бедняга не мог устоять перед ясным и дружеским взглядом и
смиренным призывом к доверию. И, еще мгновенье тупо поглядев на
чужака, он чуть изменился в лице, и морщинистая грубая кожа
поддалась какому-то подобию улыбки или ухмылки, довольно-таки
уродливой, но в то же время удивленной, как смутная гримаса
новорожденной души, вырвавшейся из темных недр земли.
-- Что тебе от меня надо? -- спросил человек незнакомого
мальчика.
Тот ответил по обычаю своей родины:
-- Благодарю тебя, друг, и прошу лишь сказать: чем могу
быть тебе полезен?
И покуда крестьянин молча дивился и смущенно склабился,
мальчик задал еще вопрос:
-- Скажи мне, друг, что это? Почему здесь так дико и
жутко? -- и он очертил рукой вокруг.
Крестьянин силился понять его и, когда еще раз услышал тот
же вопрос, ответил:
-- Ты разве не видишь? Это война. Поле боя. Он указал на
черные груды руин и крикнул:
-- Это был мой дом!
И когда пришелец с такой сердечной тревогой взглянул в его
нечистые глаза, он опустил их вниз и уставился в землю.
-- У вас тоже есть король? -- допытывался мальчик и,
услышав подтверждение, спросил: -- Где же он?
Человек махнул рукой в неясную даль, где едва виднелись
крошечные шатры бивака. Посланец простился, коснувшись рукой
лба незнакомца, и двинулся дальше. Крестьянин же ощупал лоб
обеими руками, озадаченно покачал тяжелой головой и еще долго
смотрел вслед мальчику.
А тот все бежал и бежал, среди разрухи и ужаса, покуда не
достиг военного стана. Всюду стояли и суетились люди, никто не
обращал на него никакого внимания, и он свободно проходил
сквозь ряды людей и шатров и оказался наконец у самого большого
и красивого -- шатра самого короля. Мальчик вошел внутрь.
На простом низком ложе сидел король, рядом лежал плащ, а
сзади, в полумраке шатра, притулился слуга, сморенный сном. В
глубокой задумчивости король низко склонил голову. Его лицо
было красивым и печальным, на загорелый лоб спадала прядь седых
волос, у ног лежал меч.
Мальчик застыл в почтительнейшем молчании, как если бы он
приветствовал своего короля, и, скрестив на груди руки,
терпеливо ждал, когда король заметит его.
-- Кто ты? -- сурово спросил тот, и брови его нахмурились,
но взгляд удивленно приник к чистым и мягким чертам юного лица.
А глаза пришельца светились такой доверчивостью и добротой, что
голос короля невольно потеплел:
-- Где-то я уже встречал тебя, -- сказал он, -- а может
быть, подобное лицо я видел в детстве.
-- Я никогда не был в этих краях, -- ответил посланец.
-- Тогда мне почудилось, -- сказал король. -- Ты чем-то
похож на мою мать. Говори. Я слушаю.
-- Я прилетел сюда на птице, -- начал мальчик. -- На моей
родине случилось землетрясение. Мы хотели похоронить погибших,
но у нас не хватило цветов.
-- Цветов? -- переспросил король.
-- Да, не хватило цветов. А ведь это так худо, когда надо
хоронить людей и нельзя устроить праздник цветоприношения, ведь
им подобает уходить в красоте.
Тут он с болью вспомнил, как много людей осталось лежать
там, на страшных полянах, и голос его пресекся, а король
понимающе кивнул ему и тяжко вздохнул.
-- Я держал путь к нашему королю, чтобы просить у него
цветов, -- продолжал посланец, -- но, когда я ночевал в храме
среди гор, большая птица взялась перенести меня по воздуху к
тебе. О милый король, это был храм неведомого божества, на его
крыше сидела та птица, а на камне был знак божества, и такой
странный: сердце и тоже птица, пожирающая его. Но с большой
птицей, которая сидела на крыше, был у меня ночью разговор. И
только сейчас мне стал понятен смысл ее слов: она говорила, что
в мире гораздо больше страданий и зла, чем я думал. И вот я
здесь, и мой путь пролег через большое поле, и я увидел на нем,
увы, куда больше страданий и зла, чем могут поведать наши самые
страшные сказки. И я пришел к тебе и хотел бы спросить тебя, о
король, чем могу быть тебе полезен?
Король, внимательно слушавший его, попытался улыбнуться,
но горестные складки на лице были так глубоки, что улыбки не
получилось.
-- Благодарю тебя, -- сказал он, -- ничего мне от тебя не
надо. Ты напомнил мне мать и уже за это прими мою
благодарность.
Мальчика огорчило то, что король не сумел улыбнуться.
-- Ты так печален, -- сказал посланец. -- Это из-за войны?
-- Он не мог побороть искушения и перешел черту учтивости в
беседе, но продолжал допытываться: -- Все же скажи, прошу тебя,
почему вы, живущие на этой звезде, ведете такие войны? Кто в
этом виноват? Нет ли твоей вины?
Король вперился в него долгим взглядом; казалось, дерзкий
вопрос пришелся ему не по нраву. Но, отразившись в светлых и
невинных глазах собеседника, тяжелый взгляд внезапно потупился.
-- Ты еще дитя, -- сказал король, -- и есть вещи, которых
тебе не понять. Война происходит не по чьей-то вине, она
возникает сама собой, как буря и молния, и все мы, кто обречен
вести ее, -- не виновники, а только жертвы.
-- Значит, вам так легко умирать? -- спросил мальчик. -- У
нас на родине смерть никого не страшит, и чуть ли не все
готовы, а многие даже рады принять это преображение, но ни один
человек никогда даже не помыслит убивать другого. На нашей
звезде это невозможно.
Король покачал головой.
-- У нас убийства не редкость, -- сказал он. -- Но мы
смотрим на них как на тяжкое преступление. Лишь на войне
позволено убивать, ведь на войне убивают не из ненависти или
зависти и не ради выгоды, а потому, что так решила община. Но
ты заблуждаешься, полагая, что смерть дается нам легко. Если бы
ты видел лица наших покойников, то сам убедился бы в этом. Они
умирают тяжело, они мучительно расстаются с жизнью.
Мальчик слушал его, немея от ужаса: жизнь на этой звезде
была полна мук и печали. О многом еще он хотел бы расспросить
короля, но чувствовал себя бессильным постичь связь этих темных
и страшных вещей, да и едва ли хватило бы ему решимости понять
их. Либо эти горемыки -- существа низшего порядка и еще не
знают светлых богов и находятся во власти демонов, либо на той
звезде все пошло вкривь да вкось по какому-то особенному
злосчастию, по изначальной ошибке и нелепице. И мальчик
подумал, что подвергать своего собеседника дальнейшим
расспросам, понуждать к объяснениям и признаниям стало бы для
короля мучительным и жестоким испытанием и всякий ответ стоил
бы ему новой горечи и унижения. Эти люди, живущие в темном
страхе смерти и все-таки уничтожающие друг друга в побоищах,
эти люди, чьи лица могут быть так обнаженно грубы, как у того
крестьянина, и так глубоко и невыносимо печальны, как у этого
короля, -- эти люди внушали ему жалость и в то же время
казались странными и почти смешными. Да, как бы грустно и
постыдно это ни звучало, -- смешными и нелепыми.
Но один вопрос он все же не мог не задать. Если эти жалкие
создания просто отстали в развитии и были запоздалыми детьми,
сыновьями дремуче-жестокой звезды, если жизнь этих людей
оборачивалась непрерывной судорогой и кончалась свирепым
смертоубийством, если они бросали павших в сражениях на
съедение зверям и птицам -- ведь об этом повествуют и страшные
сказки доисторической поры, -- должны же у них быть хотя бы
смутные прозрения будущего, грезы о богах, нечто вроде робких
всходов души. Иначе весь этот уродливый мир -- не более чем
ошибка и бессмыслица.
-- Прости, король, -- с трепетной мягкостью сказал
мальчик, -- прости, если я задам еще один вопрос, прежде чем
покину твою удивительную страну.
-- Спрашивая! -- отозвался король, не переставая дивиться
этому чужестранцу, который порой казался ему чистым, прекрасным
и вырастающим до небес духом и вместе с тем -- маленьким
ребенком, нуждающимся в покровительстве и не доросшим до
понимания серьезных вещей.
-- О иноземный король, -- начал свою речь посланец, -- ты
свел меня с печалью. Я пришел из другой страны, и большая птица
на крыше храма оказалась права: здесь, у вас, несравненно
больше горя, чем я мог вообразить. Страшный сон стал вашей
явью, и я не знаю, кто правит вами -- боги или демоны. Знаешь,
король, есть у нас одно сказание -- прежде я считал его досужим
вздором. Если верить ему, то и у нас когда-то случались такие
вещи, как война, и убийство, и ожесточение. Эти страшные слова
давно забыты нашим языком, мы находим их только в старинных
книгах сказок, для нас они звучат дико и немного смешно.
