того, прежнего Августа, который некогда радовал и очаровывал
людей. Дети боялись его, их пугала его длинная свалявшаяся
седая борода, чисто одетая публика сторонилась его, словно
опасаясь запачкаться, а бедные не доверяли ему, чужаку, который
мог отнять у них последний кусок хлеба. Но он научился никогда
не отчаиваться, да и не позволял себе этого. Он замечал, что
маленький мальчик тщетно пытается дотянуться до дверной ручки в
кондитерской, -- вот тут он мог прийти на помощь. А иногда ему
попадался человек, который был еще несчастнее его самого,
какой-нибудь слепой или увечный, которому он мог подать руку
или еще чем-нибудь помочь. А если и этого не доставалось ему на
долю, он с радостью отдавал то немногое, что имел, -- ясный,
открытый взгляд, доброе слово, улыбку понимания и сочувствия.
Своим собственным умом и опытом дошел он до особого умения --
угадывать, чего ждут от него люди и что может принести им
радость: одному хотелось услышать звонкие радостные слова
привета, другому хотелось молчаливого участия, третьему же --
чтобы его оставили в покое и не мешали. И каждый день ему
приходилось удивляться, сколько бед и несчастий на свете и как
тем не менее легко принести людям радость; и с восторгом и
счастьем он вновь и вновь наблюдал, как рядом со страданием
живет веселый смех, рядом с погребальным звоном -- детская
песенка, рядом с нуждой и подлостью -- достоинство, остроумие,
утешение, улыбка.
И казалось ему теперь, что жизнь человеческая сама по себе
замечательна. Когда ему навстречу из-за угла неожиданно
выскакивала стайка школьников -- какая отвага, какая юная жажда
жизни, какая молодая прелесть блестела в их глазах; пускай эти
сорванцы дразнят его и смеются над ним -- это ничего, что тут
плохого, он и сам готов был их понять, когда видел свое
отражение в витрине или в воде колодца, -- ведь он и вправду
был смешным и убогим на вид. Нет, теперь ему вовсе не хотелось
понравиться людям или испытать свою власть над ними -- эту чашу
он уже испил до дна. Для него было теперь возвышающим душу
наслаждением наблюдать, как другие стремятся идти и идут тем
путем, которым некогда шел он сам, видеть, с каким пылом, с
какой дерзкой силой и радостью сражаются люди, чтобы добиться
своей цели, -- все это было для него необыкновенным спектаклем.
Между тем настала зима, а за нею снова лето; Август
заболел и долгие дни провел в лечебнице для бедных, где испытал
тихое и благодарное счастье, когда видел, как бедные, униженные
люди хватаются за жизнь, напрягая все свои силы, собирая всю
свою волю к жизни, -- и побеждают смерть. Как величественно
было это зрелище -- спокойное терпение на лице тяжелобольного и
светлая радость жизни, озаряющая лицо исцеленного, и прекрасны
были спокойные, исполненные достоинства лица умерших, но
чудеснее всего были любовь и терпение милых опрятных сиделок.
Потом и эта пора миновала, задул осенний ветер, и Август
продолжил свой путь; он спешил дальше, навстречу зиме, и
странное нетерпение овладело им, когда он заметил, до чего
медленно продвигается вперед, а ведь ему хотелось побывать
всюду и еще многим-многим людям заглянуть в глаза. Голова его
поседела, глаза робко улыбались из-под красных больных век,
постепенно слабела память, и ему казалось теперь, что всегда он
видел мир так, как видит сейчас; но он был доволен жизнью и
считал, что в мире все прекрасно и достойно любви.
И вот с наступлением зимы добрался он до одного города; по
темным улицам мела метель, и парочка заигравшихся допоздна
мальчишек принялась кидаться снежками в странника, но больше
ничто не нарушало вечерней тишины. Август очень устал и,
блуждая, попал наконец в какой-то узкий переулок, и показался
ему этот переулок издавна знакомым, потом свернул он в другой
переулок -- и очутился перед домом своей матери, а по соседству
увидел дом крестного Бинсвангера; маленький и ветхий, стоял
этот домишко в холодной, снежной замети, и горело у крестного
окно, и красноватый свет его мирно сиял в зимней ночи.
Август отворил входную дверь и постучал, и маленький
старичок вышел ему навстречу и молча провел его в свою комнату,
и было там тепло и покойно, и маленький ясный огонек пылал в
камине.
-- Ты голоден? -- спросил крестный. Но Август не
чувствовал голода, он только улыбнулся и покачал головой.
-- Но ты ведь устал, я знаю, -- сказал тогда крестный и
расстелил на полу старую шкуру, и два старика уселись на нее
друг подле друга и стали смотреть в огонь.
-- Долго же ты добирался сюда, -- сказал крестный.
-- Зато это был замечательный путь, и я лишь немного
утомился. Можно, я у тебя заночую? А утром отправлюсь дальше.
-- Да, милый. А разве ты не хочешь снова увидеть, как
танцуют ангелы?
-- Ангелы? Да, конечно, хотел бы -- если бы я смог вновь
превратиться в маленького мальчика!
-- Мы давно с тобою не видались, -- вновь заговорил
крестный. -- Ты так изменился, ты стал таким красивым, в твоих
глазах снова доброта и мягкость, как в прежние времена, когда
твоя матушка еще была жива. И ты хорошо сделал, что навестил
меня!
Странник в рваных одеждах обессиленно поник рядом со своим
другом. Еще никогда не ощущал он такой усталости, а благостное
тепло и мерцание огня совсем затуманили ему голову, и он не мог
уже ясно отличить прошлое от настоящего.
-- Крестный, -- сказал он, -- я плохо себя вел, и мама
опять плакала. Поговори с ней, скажи ей, что я снова стану
хорошим. Поговоришь?
-- Да, -- ответил крестный, -- ты только успокойся, она
ведь любит тебя.
Огонек в камине начал угасать, и Август смотрел не
отрываясь на его слабое красноватое мерцание, как когда-то, в
далеком детстве, и крестный положил его голову к себе на
колени, и пленительная, торжествующая музыка, нежная и
прекрасная, наполнила сумрачную комнату, и в воздухе замелькали
тысячи сияющих легкокрылых ангелочков и закружились, причудливо
сплетаясь в пары и целые хороводы. И Август смотрел и слушал, и
вся его нежная детская душа распахнулась навстречу вновь
обретенному раю.
Внезапно ему почудилось, будто матушка позвала его, но он
слишком устал, да к тому же крестный ведь обещал ему, что он
поговорит с нею. А когда он уснул, крестный сложил ему руки на
груди и все прислушивался к его умиротворенному сердцу, пока в
комнате не воцарилась полная тьма.
Примечания
1 Впервые сказка напечатана в 1918 году и посвящена
друзьям Гессе -- Эмилю Мольте (владельцу сигаретной фабрики
Вальдорф-Астория) и его жене Берте.
2 Бинсвангер -- имя базельского психиатра Людвига
Бинсвангера (1881 -- 1966), хорошего знакомого Гессе.
3 ...а если он совершал гадкий поступок... -- аналогия с
героем сказки Э. Т. А. Гофмана "Крошка Цахес", которому
приписывались все добрые дела других людей.
Герман Гессе. Поэт
Перевод Р. Эйвадиса
Говорят, будто китайский поэт Хань Фук2 в молодости
одержим был удивительной жаждой познать все и достичь
совершенства во всем, что хоть как-нибудь связано с поэзией. В
то время он еще жил у себя на родине, на берегу Желтой реки, и
был помолвлен с девушкой из хорошей семьи, чего он сам пожелал
и в чем помогли ему его родители, которые души в нем не чаяли,
и оставалось лишь выбрать день, благоприятствующий
бракосочетанию3, чтобы начать приготовления к свадьбе. В свои
двадцать лет Хань Фук был красивым юношей, скромным в речах и
приятным в обхождении, сведущим в науках и, несмотря на
молодость, уже известным среди стихотворцев страны благодаря
нескольким превосходным стихам. Не будучи слишком богат, он все
же мог небольшое состояние, которое еще увеличилось бы за счет
приданого невесты, и так как невеста, кроме того, была девушкой
очень красивой и добродетельной, то счастью юноши, казалось,
можно было лишь позавидовать. Однако сам он не чувствовал себя
до конца счастливым, ибо тщеславным сердцем его овладело
желание стать непревзойденным поэтом.
И вот однажды вечером, во время праздника фонарей4,
случилось так, что Хань Фук одиноко бродил на другом берегу
реки. Прислонившись к дереву, что росло над самой водой, он
увидел в зеркале реки великое множество трепещущих, плывущих
куда-то огней, он увидел мужчин и женщин и молодых девушек,
звонко приветствующих друг друга и похожих в своих нарядных
одеждах на прекрасные цветы; он услышал невнятное бормотание
залитой светом реки, услышал пение, жужжание цитры и сладкие
звуки флейты, и над всем этим, словно купол храма, высилась
бледная ночь. И сердце юноши замерло, когда он, по воле своей
прихоти уподобившись одинокому зрителю, увидел всю эту красоту.
Но как ни сильно было его желание отправиться к людям и
разделить с ними веселье и насладиться праздником в кругу
друзей, рядом с невестой, -- еще сильнее, еще неудержимее
захотелось ему окинуть все это пытливым оком наблюдателя,
вобрать в себя, ничего не упустив, и отразить в стихах,
исполненных совершенства, синеву ночи и пляску огней на воде,
людское веселье и тоску молчаливого зрителя под сенью растущего
на берегу дерева. Он почувствовал, что никакие праздники,
никакое веселье на этой земле никогда до конца не избавят его
сердце от тоски и печали, что даже в кипящем водовороте жизни
он так и останется чужаком, одиноким зрителем; он почувствовал,
что лишь душа его, одна среди множества других, устроена так,
что он обречен испытывать радость при виде земной красоты и
глотать одновременно горечь чужбины. И от этого ему стало
необычайно грустно, он задумался о своей судьбе, и мысли его
вскоре достигли своей цели: он понял, что истинное счастье и
полное удовлетворение станут доступны ему лишь тогда, когда он
сумеет отразить мир в своих стихах с таким невиданным
мастерством, что в этих отражениях он обретет мир иной --
просветленный и неподвластный времени.
Не успел Хань Фук опомниться и понять, происходит ли это
во сне или наяву, как слуха его коснулся слабый шорох, и в тот
же миг рядом с ним оказался незнакомый мужчина, почтенный
старец в фиолетовом одеянии. Он выпрямился и почтил его
приветствием так, как подобает приветствовать вельмож и
старцев. Незнакомец же улыбнулся и произнес несколько стихов, в
которых было все, о чем только что думал и что испытывал юноша,
и стихи эти -- сложенные по правилам великих мастеров -- были
так прекрасны, так совершенны, что юноша от изумления едва не
лишился рассудка.
-- Кто ты, незнакомец, читающий в моей душе, словно в
книге, и слагающий стихи, прекраснее которых мне не доводилось
слышать ни у одного из моих учителей? -- воскликнул он и
склонился в низком поклоне.
Незнакомец вновь улыбнулся улыбкой Совершенных и молвил в
ответ:
-- Если ты желаешь стать поэтом, приходи ко мне. Ты
найдешь мою хижину у истоков большой реки в северо-западных
горах. Меня зовут Мастер Божественного Слова.
И, сказав это, старик шагнул в тень, которую отбрасывал
ствол дерева, и в тот же миг бесследно исчез. Напрасно озирался
и искал его Хань Фук -- незнакомец словно провалился сквозь
землю, и юноша решил, что это и в самом деле усталость сыграла
с ним странную шутку. Он поспешил к лодкам, чтобы принять
участие в празднике, однако сквозь разговоры и звуки флейты ему
то и дело слышался таинственный голос незнакомца, и душа его,
казалось, отправилась вслед за ним, ибо он сидел, безучастный
ко всему, погруженный в мечты, в самой гуще веселья, и
