коробок консервов и сублимированных продуктов, несколько
запечатанных пакетов первой помощи, немного витаминов, немного
леденцов для ребят, свежую газету, патроны и тому подобное.
Единственное, чего мы не нашли, было свежее мясо и овощи. За них
надо было платить - банкнотами Объединенных Наций, из называли
"кейси".
- Ага, вот оно. Падают монетки.
- Что?
- Что единственное сегодня в дефиците, Джим?
- Люди.
- Обученные люди. Вот чем торгуют здесь. Способности. Труд.
Это и есть новый денежный стандарт. Или будет им. - Он был почти
счастлив. - Джим, - он резко схватил меня за плечо, - она прошла.
Люди организуются для выживания, для будущего. Работу надо
сделать и они ее делают. У них есть надежда. - Его хватка была
крепкой. - Теперь мы можем спуститься с гор. Мы нужны. Все. Твоя
мама - сиделка. Мэгги сможет учить... - Его глаза внезапно
увлажнились. - Мы прошли через это, Джим. Мы прошли насквозь, от
начала до конца!
Но он оказался не прав. Худшее еще не наступило.
9
Чума не прошла.
Но на этот раз мир был лучше подготовлен. Существовали
вакцины, была низкой плотность населения, а все предосторожности,
остававшиеся в силе после первой волны бедствия, замедлили
распространение новой чумы до медленного продвижения ползком.
На этот раз от поразившей нас чумы можно было вылечиться,
хотя она могла оставить слепым или стерильным - или навсегда
безумным. И она была вокруг с самого начала - просто ее не
замечали, пока не замедлились другие эпидемии. Не
закончились, всего лишь замедлились.
Мы потеряли двух мальчиков - Тима и Марка - и почти потеряли
папу. После нее он стал другим человеком. Он никогда не вылечился
полностью. Изможденный и седой, он стал почти зомби. Больше не
смеялся. Сильно исхудал и облысел, и внезапно превратился в
старика. Выглядело так, словно простой акт выживания занял все
его силы и их не осталось для жизни. Множество людей выглядели
так.
И мне кажется, что Мэгги никогда не простила его за смерть
сыновей. Он решил спуститься с горы в июле, но ведь он не мог
знать. Никто не знал. Мы все думали, что чума прошла.
В последний раз я видел его уезжающим в Сан-Франциско. Его
"призвали" - ну, не совсем призвали, но эффект был тот же.
Кому-то надо было управлять реорганизацией банков данных
Западного региона, а папа был одним из немногих оставшихся
классных программистов. Большинство из тех, кто выжил, уже
угнездились в безопасных местах; программисты стали ценными - без
них машины могли бы остановиться. Но папа все еще был свободным и
поэтому подлежал юрисдикции отдела трудовой реквизиции. Он был
прав, осторожничая с регистрацией. Когда мы спустились с горы,
его ждала повестка. Он подал протест, но его отклонили.
Национальное благополучие прежде всего.
В этот последний день я повез папу на железнодорожную
станцию. Мама не смогла отлучиться из клиники - они простились
предыдущей ночью. Мэгги не захотела прийти. Папа выглядел очень
худым. Он нес только маленький чемоданчик. Он мало говорил, пока
мы ждали появления поезда. На платформе, кроме нас, никого не
было.
- Папа? Ты в порядке? Знаешь, если тебе нездоровится...
Он не оглянулся. - Я в порядке. - Он не смотрел на меня, он
уставился на рельсы, но подошел поближе и положил мне руку на
плечо.
- Не хочешь присесть?
Он покачал головой. - Боюсь, что я не смогу снова войти в
форму, - сказал он. - Я устал от всего, Джим. Я так устал...
- Папа, тебе не надо ехать. Ты имеешь право. Ты можешь
заявить о шоке.
- Да, могу, - сказал он. И то, как он это сказал, не оставило
места для аргументов. Он уронил руку с моего плеча. - Ты знаешь о
вине, Джим - о вине выжившего? Я не могу избавиться от нее. Есть
люди, заслуживающие жизни. Почему я не умер вместо них?
- Ты делал, все что надо!
- Все равно, - сказал он прерывающимся голосом. - Я чувствую
некую ответственность сегодня... надо сделать что-нибудь,
содействовать улучшению. Если не перед остальным миром, то...
перед детьми. Тимом и Марком.
- Папа, - на этот раз я положил ему руку на плечо, -
послушай.
Он повернулся ко мне. - И я не могу больше выносить ее
взгляд!
- Мэгги?
- Твоей матери.
- Она не обвиняет тебя!
- Нет, не думаю, что обвиняет. И у нее для этого хорошие
доводы. Но это не обвинение, Джим - это жалость. Я не могу
вынести. - Он поколебался, потом сказал: - Может быть, так будет
лучше. - Он наклонился поставить чемоданчик на землю. Очень
медленно он поднял руки мне на плечи и притянул меня для
последнего объятия. Я почувствовал руками, что он еще худее, чем
выглядит.
- Позаботься о них, - сказал он. - И о себе.
Он отстранился и поглядел на меня, высматривая на моем лице
последние знаки надежды - и тогда я увидел, каким старым он стал.
Худой, седой и старый. Я не мог скрыть это. Я жалел его. Он видел
это. Он хотел увидеть любовь, а видел мою жалость. Я знал, что он
подумал, потому что он улыбнулся с фальшивой сердечностью, словно
загородился стеной. Потрепал меня по плечу и быстро отвернулся.
Поезд увез его на юг в Сан-Франциско и я никогда больше не
увидел его.
Добраться до меня у бюро управления трудом заняло гораздо
больше времени, почти год.
Я вернулся к занятиям. Систему университетов штатов
реорганизовали и можно было получить кредит для обучения в обмен
за работу в команде по расчистке кэмпуса, сохраняя уровень
человеческого знания, каким он был до чумы. В эти первые
лихорадочные месяцы казалось, что каждый был тем или другим
официальным лицом. Даже у меня был титул или два. Например, я был
директором ассоциации программистов-фэнтези Западного региона; я
согласился лишь потому, что настаивала президентша этой
организации. Она говорила, что я обязан это сделать в память
отца. Я сказал: - Это удар ниже пояса, - но за работу взялся.
Моей единственной обязанностью было сидеть с юристом и визировать
пачки документов. Мы претендовали на копирайты тех авторов, кто
не выжил, и для которых невозможно было отыскать выжившего
родственника. Организация становилась коллективным
душеприказчиком исчезнувшей формы искусства, потому что ни у кого
больше не было времени на полномасштабные компьютерные фэнтези.
В середине весеннего семестра я был призван в армию -
по-настоящему призван, а не реквизирован для работы.
Армия была одним из немногих институтов построенных, чтобы
справляться с массированными людскими потерями без утраты
структуры; их умения были основными, широко распространенными и
неспециализированными. Поэтому именно армия управляла процессом
выживания. Армия восстанавливала коммуникации и поддерживала их.
Армия взяла ответственность за ресурсы и запчасти, их хранение и
распределение до тех пор, пока местные власти не будут способны
взять на себя ответственность. Армия распределяла еду, одежду и
медицинскую помощь. Армия блокировала чумные области, пока туда
не входили дезинфекционные отряды - и как не тяжела была
последняя задача, они выполняли ее с таким состраданием, какое
только возможно при данных обстоятельствах. Именно армия
поддержала страну в худшме времена.
Но меня призвали не в эту армию.
Я признаюсь сразу: я верил в кторров не больше, чем другие.
Никто из моих знакомых не видел кторра. Никакие
респектабельные власти не представили доказательств более
солидных, чем размытые фотографии; все звучало так, словно
появилось второе лох-несское чудовище или снежный человек - йети.
Если кто-нибудь в правительстве и знал что-то, они помалкивали,
сообщали только, что "отчеты изучаются".
- Истина должна быть очевидной, - сказал один из
координаторов в университете; их не называли инструкторами, если
у них не было степени. - Опять пошла в ход техника "большой лжи".
Создав угрозу врага из космоса, мы станем патриотами. Мы будем
так заняты защитой родины, что не будет времени чувствовать
отчаянье. Такие штуки являются прекрасным отвлечением внимания и
с их помощью можно укрепить мораль страны.
Такова была его теория. Свое мнение было у каждого.
Потом мне пришла призывная повестка. Почти на два года позже
обычного, но такая же обязательная. Конгресс изменил закон о
призыве для нас, выживших.
Конечно, я просил отсрочку. Взамен мне дали особую
классификацию: "присоединенный гражданский персонал". На такие
фокусы они были мастаки.
Я все еще находился в армии...
... и Дюк застрелил девочку.
И я понял, что кторры реальны.
Человеческая раса, те из нас, что остались, боролись с
интервенцией из космоса. И я был одним из немногих, кто знал это.
Другие в это не верили - и не хотели верить вплоть до того дня,
когда кторры врывались в их города и начинали жрать.
Как в Шоу Лоу, Аризона.
10
Мы оставили джипы на заброшенной заправочной станции
"Тексако" и поплелись по холмам - а огнемет был тяжелым.
Соответственно спецификациям в руководстве, полностью снаряженный
и заряженный, баллоны и все прочее, он должен был весить не более
19.64 килограммов - но где-то по дороге мы потеряли десятичную
точку, а Дюк не разрешил мне вернуться и поискать.
Поэтому я стиснул зубы и карабкался.
Наконец - даже с Десятитонным Факелом на спине - мы достигли
долины, где засекли червей менее чем за неделю до этого. Расчет
времени у Дюка был точен; мы дошли в самую жаркую часть дня,
около двух часов. От пота моя одежда стала влажной, а сбруя
факела уже натирала.
Солнце стояло желтым ослепительным диском в зеркальном небе,
но долина казалась темной и тихой. Трава была бурой и сухой,
светлый синеватый туман висел над лесочком; он был похож на смог,
однако после чумы больше не было смога. Серо-голубой туман был
лишь естественным гидрокарбонатом, побочным продуктом дыхания
деревьев. Даже просто глядя на него, я чувствовал одышку.
План был прост: Шоти и его команда должны спускаться на
правом фланге, Ларри со своей возьмут левый, Дюк - центр. Я был в
команде Дюка.
Мы подождали на гребне пока Шоти и Ларри выдвинутся на
позиции со своими людьми. Дюк в это время изучал иглу кторров.
Признаков жизни не было; кроме того, мы не ожидали таковых и
таковых не хотели. Если наши предположения были верны, все три
червя должны были лежать внутри в спячке.
Когда бинокль передали мне, я тщательно рассмотрел корраль. В
нем не было ничего человеческого, но было нечто - нет, там было
множестве чего-то. Они были черные, блестящие и покрывали землю
бугристым ковром. Они беспокойно колыхались и шевелились, но что
это было, я не мог понять на такой дистанции.
Потом Шоти подал знак что он готов, а через секунду то же
сделал Ларри.
- Окей, - сказал Дюк, - пошли.
Мой желудок в ответ сжался. Вот оно. Я включил камеру на
шлеме, крепче ухватил факел и двинулся. Начиная с этого момента,
все, что я видел и слышал, будет записываться в боевой журнал. -
Помни, - сказал Дюк, - не гляди вниз, если у тебя течь - или ты
не узнаешь, чем это кончилось.
Мы перевалили гребень в открытую и начали спускаться по
склону. Я внезапно почувствовал себя совсем голым и одиноким.
Сердце колотилось в грудной клетке. - О, ребята... - хотел
сказать я. Вышло какое-то карканье.
Тогда я спохватился: помни о записи!, - сделал три глубоких
вдоха и последовал за Дюком. Был ли кто еще так напуган? Они не
