Петре Котес, чья любовь обладает свойством возбуждать живую
природу. Он глубоко верил, что именно в этом источник его
богатства, и старался держать Петру Котес неподалеку от своих
стад; женившись и заведя детей, Аурелиано Второй с согласия
Фернанды продолжал встречаться с любовницей. Он вырос крепкий и
огромный, как его деды, но был одарен жизнелюбием и
всепокоряющим обаянием, которого у тех не было, и у него почти
не оставалось времени, чтобы следить за своим скотом.
Достаточно было ему взять с собой на скотный двор Петру Котес,
проехаться с ней верхом по пастбищам, и каждое животное,
помеченное его тавром, становилось жертвой неодолимой эпидемии
размножения.
Как и все хорошее, случившееся с Аурелиано Вторым и Петрой
Котес за их долгую жизнь, это сумасшедшее богатство свалилось
на них внезапно. Пока не кончились войны, Петра Котес
существовала на доходы от своих лотерей, и Аурелиано Второй
иногда устраивал такие лотереи, чтобы вытрясти немного денег из
копилок Урсулы. Любовники были легкомысленной парой и знали
только одну заботу -- пораньше улечься в постель и резвиться
там до утра даже в те дни, когда церковь этого не разрешает.
"Эта женщина тебя погубит, -- кричала Урсула правнуку, видя,
что он возвращается домой, волоча ноги, словно сомнамбула. --
Она тебе так задурила голову, что ты скоро свалишься от колик и
придется к пузу холодную жабу прикладывать". Хосе Аркадио
Второй, с большим опозданием узнавший о своем заместителе, не
понимал страсти брата. В его памяти Петра Котес осталась
обыкновенной женщиной, пожалуй, довольно ленивой в постели и
совершенно лишенной необходимых для любви качеств. Но Аурелиано
Второй был глух и к воплям Урсулы, и к насмешкам брата, он
думал только о том, где бы найти занятие, которое дало бы ему
возможность содержать дом для Петры и в одну из их безумных
ночей умереть в нем вместе с ней и в ее объятиях. Когда
полковник Аурелиано Буэндиа снова открыл свою мастерскую,
прельстившись наконец мирными усладами старости, Аурелиано
Второй решил, что изготовление золотых рыбок может оказаться
прибыльным делом. Много часов провел он в душной комнате,
наблюдая, как твердые пластины металла, которые полковник
обрабатывал с непостижимым терпением человека, во всем
разочарованного, постепенно превращались в золотые чешуйки.
Работа показалась Аурелиано Второму такой тяжелой, а
воспоминание о Петре Котес было таким настойчивым и властным,
что через три недели он исчез из мастерской. Как раз в это
время он принес своей возлюбленной кроликов, чтобы она
разыграла их в лотерее. Зверьки стали плодиться и расти с
необычайной быстротой, и Петра Котес едва успевала продавать
билеты. Сначала Аурелиано Второй не замечал, что размножение
приняло угрожающие размеры. Но когда уже никто в городе и
слышать не хотел о кроличьих лотереях, он однажды ночью
проснулся от громкого шума за выходившей во двор стеной.
"Не бойся, -- сказала Петра Котес, -- это кролики". Но оба
так больше и не сомкнули глаз, измученные непрекращающейся
возней за стенкой. Наутро Аурелиано Второй открыл двери и
увидел, что весь двор забит кроликами, -- в свете зари шерсть
их отливала голубым. Петра Котес хохотала как безумная и не
удержалась от соблазна подшутить над ним.
-- Это те, что родились сегодня ночью, -- сказала она.
-- Какой ужас! -- воскликнул Аурелиано Второй. -- А
почему бы не попробовать то же с коровами?
Вскоре Петра Котес, пытаясь разгрузить двор, поменяла
кроликов на корову, корова спустя два месяца произвела на свет
тройню. Отсюда все и началось. В мгновение ока Аурелиано Второй
сделался владельцем пастбищ и стад и едва успевал расширять
конюшни и битком набитые свинарники. Все это было похоже на сон
и смешило Аурелиано Второго; ему ничего не оставалось, как
выкидывать разные коленца, чтобы дать выход своему веселью.
"Плодитесь, коровы, жизнь коротка!" -- орал он. Урсулу мучили
страхи, не впутался ли ее правнук в какие-нибудь темные дела:
может быть, стал вором или скотокрадом, -- и каждый раз, когда
она видела, что он раскупоривает шампанское просто ради
удовольствия полить себе пеной голову, она кричала на него,
обвиняя в расточительстве. Нарекания Урсулы так допекли
Аурелиано Второго, что однажды, вернувшись домой на рассвете в
приподнятом настроении, он взял ящик с деньгами, банку
клейстера и кисть и, распевая во весь голос старые песни
Франсиско Человека, оклеил весь дом -- и изнутри и старужи,
сверху донизу -- кредитками достоинством в один песо. Старинное
здание, которое с тех самых пор, как привезли пианолу,
неизменно красили в белый цвет, приобрело подозрительный вид
какой-то мечети. Пока Урсула и другие домочадцы возмущались и
кричали, а народ, запрудивший улицу, чтобы присутствовать при
этом восславлении мотовства, ликовал, Аурелиано Второй оклеил
все -- от фасада до кухни, даже купальни не забыл, -- и
выбросил оставшиеся кредитки во двор.
-- Теперь, -- сказал он в заключение, -- я надеюсь, что
никто в этом доме не станет больше говорить мне о деньгах.
Так оно и было. По распоряжению Урсулы кредитки вместе с
приставшими к ним кусками штукатурки отодрали от стен и снова
покрасили дом в белый цвет. "Господи Боже, -- молила Урсула, --
сделай нас такими же бедными, какими мы были, когда основали
этот город, чтобы не пришлось нам расплачиваться на том свете
за расточительство". Ее молитвы были истолкованы совершенно в
обратном смысле. Один из рабочих, отдиравших кредитки, толкнул
по неосторожности большую гипсовую фигуру святого Иосифа,
которую кто-то принес в дом перед концом войны, статуя упала и
разбилась на куски. Внутри она была полая и битком набита
золотыми монетами. Долго вспоминали, как этот святой попал в
дом. "Его притащили трое мужчин, -- объяснила Амаранта. -- И
спросили разрешения оставить здесь, пока пройдет дождь; я им
сказала -- поставьте в угол, чтобы никто не наткнулся, они его
туда осторожно поставили, там он с тех пор и стоял, ведь никто
за ним не вернулся".
В последнее время Урсула зажигала перед статуей свечи и
преклоняла колени, не подозревая, что молится не святому, а
почти двумстам килограммам золота. С запозданием обнаружив свое
невольное язычество, она еще больше расстроилась. Потом собрала
с пола внушительную груду монет, положила их в три мешка и
закопала в потайном месте, рассудив, что рано или поздно три
незнакомца явятся за ними. Много лет спустя, в тяжкие времена
своей дряхлости, Урсула имела обыкновение вмешиваться в
разговоры многочисленных приезжих, попадавших к ним в дом, и
спрашивать их, не они ли оставили здесь святого Иосифа из
гипса, чтобы он постоял, пока не пройдет дождь.
Изобилие, так тревожившее Урсулу, было в ту пору обычным
явлением. Макондо благоденствовал, как в сказке. Выстроенные из
глины и тростника дома старожилов уступили место кирпичным
зданиям с деревянными ставнями от солнца и цементными полами,
помогавшими легче переносить удушливую полуденную жару. О
селении, основанном когда-то Хосе Аркадио Буэндиа, напоминали
лишь запыленные миндальные деревья, которым суждено было
выстоять перед самыми суровыми испытаниями, да река с
прозрачной водой -- камни ее, похожие на доисторические яйца,
раздробили в порошок обезумевшие молотки каменотесов, когда
Хосе Аркадио Второй задумал расчистить русло и открыть по этой
реке навигацию. То был бредовый замысел, сравнимый разве что с
фантазиями Хосе Аркадио Буэндиа, ибо многочисленные камни и
пороги исключали судоходство от Макондо до моря. Но Хосе
Аркадио Второй, в неожиданном для него порыве безрассудства,
настаивал на своем проекте. До тех пор он ни разу не проявлял
излишнего воображения. Он даже не встречался с женщинами, если
не считать кратковременного приключения с Петрой Котес. Урсула
всегда находила этого своего правнука самым жалким из всех
отпрысков рода Буэндиа за всю его историю, человеком,
неспособным отличиться даже на поприще петушиных боев. Но
как-то полковник Аурелиано Буэндиа рассказал Хосе Аркадио
Второму про испанский галион, сидящий на мели в двенадцати
километрах от моря, про галион, чей почерневший остов полковник
видел в годы войны своими собственными глазами. Эта история,
которую уже давным-давно все воспринимали как выдумку, для Хосе
Аркадио Второго явилась откровением. Он продал с молотка своих
петухов, подрядил на эти деньги рабочих, купил инструмент и
занялся невиданным делом: стал дробить камни, рыть каналы,
расчищать подводные мели и даже выравнивать пороги. "Я все это
уже наизусть знаю! -- кричала Урсула. -- Похоже, что время по
кругу вертится и мы опять пришли к тому, с чего начали". Когда
река, по мнению Хосе Аркадио Второго, сделалась судоходной, он
подробно изложил брату свои планы, и тот дал ему деньги,
необходимые для их осуществления. После этого Хосе Аркадио
Второй на долгое время исчез. В Макондо уже стали поговаривать,
что его проект купить судно -- всего лишь уловка, придуманная с
целью выманить деньги у брата и промотать их, но вдруг
распространился слух о каком-то странном корабле, который
приближается к городу. Жители Макондо, давно позабывшие об
умопомрачительных затеях Хосе Аркадио Буэндиа, сбежались к реке
и, не веря своим глазам, смотрели, как к берегу подходил
корабль -- первый и последний корабль, когда-либо
пришвартовавшийся возле Макондо. Это был всего лишь плот из
бальсовых бревен, его тянули за толстые канаты двадцать мужчин,
которые шли берегом. На носу стоял Хосе Аркадио Второй с
сияющими от счастья глазами и руководил этим сложным маневром.
Он привез с собой целый букет великолепных французских гетер:
они прятались от палящих лучей солнца под яркими зонтиками, на
их роскошные плечи были наброшены шелковые шали, лица их были
покрыты румянами и белилами, волосы украшены живыми цветами, на
руках сверкали золотые браслеты, а во рту -- вделанные в зубы
бриллианты. Бальсовый плот был единственным плавучим средством,
которое Хосе Аркадио Второй смог провести вверх по течению до
Макондо, и то лишь единожды, тем не менее он так никогда и не
признал, что замыслы его потерпели крушение, даже, напротив,
провозгласил свое деяние великой победой человеческой воли над
силами природы. Он до последнего гроша отчитался перед братом
во всех расходах и вскоре опять ушел с головой в будничные
заботы о бойцовых петухах. Единственное, что осталось от этого
неудачного начинания, было дуновение новой жизни, принесенное в
Макондо французскими гетерами, чье замечательное искусство
изменило традиционные методы любви, а неусыпное радение об
общественном благе побудило сровнять с землей устаревшее
заведение Катарино и превратить глухую улочку в подобие шумной
ярмарки с китайскими фонариками и грустной музыкой органчиков.
Именно французские гетеры были застрельщицами кровавого
карнавала, на три дня погрузившего все Макондо в состояние
безумия и предоставившего Аурелиано Второму случай
познакомиться с Фернандой дель Карпио.
Королевой карнавала была провозглашена Ремедиос
Прекрасная. Урсула, которую волнующая красота правнучки
приводила в трепет, не смогла помешать избранию. До тех пор она
выпускала Ремедиос Прекрасную на улицу только вместе с
Амарантой, когда надо было идти к мессе, и то при условии, что
девушка закроет лицо черной мантильей. Даже самые далекие от
