вызывая в памяти тот день.- И потом я подумала, что он иностранец". Ее
неприязнь возросла еще больше, когда она объявила номер граммофона, предмета
всеобщего вожделения, и выиграл его Байардо Сан Роман. Откуда ей было знать,
что он, желая произвести на нее впечатление, скупил все номера лотереи.
В ту же ночь, придя домой, Анхела Викарио нашла там граммофон,
завернутый в подарочную бумагу и перевязанный лентой из органди. "До сих пор
не пойму, как он узнал, что у меня день рождения",- сказала она мне. С
большим трудом она убедила родителей, что не давала никакого повода Байардо
Сан Роману посылать ей такой подарок, тем более - делать это в открытую, так
что все сразу заметили. Словом, старшие братья Анхелы, Педро и Пабло,
отнесли граммофон обратно в пансион, его хозяину, и проделали все с таким
шумом, что не осталось человека, который бы не видел, как они его принесли и
как унесли обратно. Ибо семейство не учло одного - обаяния Байардо Сан
Романа, против которого невозможно было устоять. Братья заявились домой лишь
на рассвете следующего дня, ошалевшие от выпитого, с тем же самым
граммофоном и с Байардо Сан Романом в придачу, в намерении дома догулять
недогулянное.
Анхела Викарио была младшей дочерью в семье с очень стесненными
средствами. Ее отец, Понсио Викарио, скромный мастер-ювелир для небогатого
люда, потерял зрение, превращая золото в красоту, ради поддержания чести
дома. Пурисима дель Кармен, Пречистая Кармен, ее мать, прежде была школьной
учительницей, но вышла замуж, и на том ее учительствование кончилось. Ее
кроткий и несколько печальный вид надежно прикрывал твердый характер.
"Смахивала на монашку",- вспоминает Мерседес. Она с жаром отдалась заботам о
муже и воспитанию детей, и порой забывалось, что сама она продолжает жить.
Две старшие сестры вышли замуж поздно. Кроме братьев-близнецов была у них
еще одна дочь, старше Анхелы, но умерла от сумеречной лихорадки, и целых два
года после ее смерти они носили траур: облегченный - в доме и строгий - за
его стенами. Братьев растили так, чтобы со временем они стали настоящими
мужчинами. А девочки воспитывались в расчете на замужество. Они умели
вышивать на пяльцах, шить на машинке, плести на коклюшках кружева, стирать и
гладить, делать искусственные цветы, варить фигурную карамель и сочинять
приглашение на помолвку. В отличие от своих сверстниц, выросших в небрежении
к обрядам, связанным со смертью, все четыре сестры были мастерицами в
древней науке бдения у постели больного, знали, как укрепить дух умирающего,
как обрядить усопшего. Единственное, в чем могла упрекнуть их моя мать - в
привычке расчесывать волосы перед сном. "Девочки,- говорила она им,- не
причесывайтесь на ночь, это задерживает в море корабли". Она считала, если
бы не это, других таких воспитанных девушек не сыскать. "Лучше не бывает,-
часто говорила она.- Любой будет счастлив с такою женой, их воспитали для
страдания". Тем двоим, что женились на старших дочерях, нелегко было к ним
прорваться: сестры повсюду ходили вместе, устраивали вечера, где женщины
танцевали друг с дружкой, и склонны были подозревать задние мысли в
намерениях мужчин.
Анхела Викарио была самой красивой из четырех, и моя мать говорила, что
она, подобно великим королевам, известным из истории, явилась на свет с
затянутой на шее пуповиной. Однако казалась она беззащитной, ей словно не
хватало жизненного напора, так что будущность перед ней маячила сама зыбкая.
Я видел ее из году в год во время рождественских каникул, и с каждым разом
она выглядела все более не от мира сего в окне своего дома, где под вечер,
вместе с соседками, делала матерчатые цветы и напевала вальсы, какие
напевают незамужние женщины. "Саму бы ее насадить на проволочку, вместо
цветочка,- говорил мне Сантьяго Насар,- эту дурочку, твою двоюродную
сестрицу". Как-то, незадолго до траура, который семья стала носить после
смерти сестры, я встретил Анхелу Викарио на улице - впервые она нарядилась
как взрослая и волосы завила: я глазам не поверил - неужели это она. Но это
впечатление скоро исчезло: жизненный напор в ней слабел год от году. А
потому, когда стало известно, что Байардо Сан Роман собирается жениться на
ней, многие сочли это причудой чужака.
Семейство приняло известие не просто всерьез, но возликовало. Кроме
Пуры Викарио, которая поставила условие: Байардо Сан Роман должен
представить документы, удостоверяющие его личность. До сих пор было
неизвестно, кто же он на самом деле. Его прошлое уходило не далее того
вечера, когда он высадился у нас в нарядном, как у артиста, костюме; он так
не любил говорить о своем прошлом, что за этим могло скрываться все что
угодно. Стали даже поговаривать, будто он командовал войсками, сравнивая с
землей селения и сея ужас в Касанаре, будто он беглый каторжник из Кайенны,
будто его видели в Парнамбуко, где он пытал счастье с парой дрессированных
медведей, будто он подобрал то, что осталось от груженного золотом
испанского галиона, затонувшего в проливе Ветров. Байардо Сан Роман разом
покончил с досужими домыслами: привез всю свою семью.
Прибыли четверо: отец, мать и две лишившие всех покоя сестрицы. Они
приехали в одиннадцать утра на "Форде-Т" с официальным номерным знаком и
клаксоном, который крякал, как утка, и переполошил весь городок. Мать,
Альберта Симондс, крупная мулатка с Кюрасао, чей испанский все еще был
пересыпан тамошними словечками, в юности была признана самой красивой из
двухсот наиболее красивых девушек Антильских островов. Сестры Байардо Сан
Романа, едва расцветшие, походили на молодых, не знающих покоя кобылок. Но
главным козырем был отец: генерал Петронио Сан Роман, герой гражданских войн
прошлого века, боевая слава консервативного режима, ибо именно он разгромил
и обратил в бегство полковника Аурелиано Буэндиа в битве при Тукуринке. Моя
мать единственная, кто не пошел засвидетельствовать ему почтение, когда
узнала, кто он такой. "Прекрасно, что они женятся,- сказала она мне.- Но это
- одно, а совсем другое - пожать руку человеку, который приказал выстрелить
в спину Геринельдо Маркесу". Как только он выглянул в окошко автомобиля,
приветственно махая белой шляпой, его сразу узнали: он был знаком всем по
портретам. На нем был полотняный костюм цвета спелого колоса, сафьяновые
туфли со шнурками крест-накрест, а на переносице сидело золотое пенсне,
подхваченное цепочкой, вдетой в петлицу жилета. На лацкане пиджака
красовалась медаль за мужество, в руке - трость с вырезанным на рукояти
национальным гербом. Он первым вышел из автомобиля, весь с ног до головы в
жаркой пыли наших скверных дорог, но вполне бы мог и не вылезать из кабины:
все и так уже поняли, что Байардо Сан Роман может жениться на ком пожелает.
Однако Анхела Викарио не желала идти за него. "Он показался чересчур
мужчиной для меня",- сказала она мне. И кроме того, Байардо Сан Роман даже
не пытался влюбить ее в себя, а только заворожил своим обаянием ее
семейство. Анхела Викарио никак не могла забыть того ужасного вечера, когда
родители и старшие сестры с мужьями собрались в гостиной и принялись ей
внушать, что она обязана выйти замуж за мужчину, которого и видела-то
мельком. Близнецы держались в стороне. "Мы считали, что это дела женские",-
сказал мне Пабло Викарио. Решающий довод родителей состоял в том, что семья,
снискавшая признание своей скромностью, не имеет права пренебречь таким
подарком судьбы. Анхела Викарио едва отважилась намекнуть, что, мол, хорошо
ли это без любви, но мать сокрушила ее одной фразой:
- Любви тоже учатся.
В отличие от тогдашних обычаев, когда жениха и невесту долго
выдерживали и за ними строго следили, жениховство Байардо Сан Романа было
коротким и длилось всего четыре месяца - так он спешил. И не стало еще
короче лишь потому, что Пура Викарио потребовала дождаться окончания
семейного траура. Время прошло, никто забот не знал,- так безотказно умел
все улаживать Байардо Сан Роман. "Как-то вечером он спросил меня, какой дом
мне больше всех нравится,- рассказала мне Анхела Викарио.- И я, не зная, к
чему он клонит, ответила, что самая красивая в городе вилла - вилла вдовца
Ксиуса". Я бы на ее месте сказал то же самое. Дом стоял на пригорке,
выметенном ветрами, с террасы был виден бескрайний рай заросшей фиолетовыми
анемонами низины, а в погожие летние дни вдали расстилалась ясная синь
Карибского моря и в ней - океанские пароходы, везущие туристов из Картахены
де Индиас. В тот же вечер Байардо Сан Роман пошел в Общественный клуб и сел
за столик к вдовцу Ксиусу - на партию домино.
- Вдовец Ксиус,- сказал он ему,- я покупаю у вас дом.
- Он не продается,- ответил вдовец.
- Я покупаю его со всем, что в нем есть.
Вдовец Ксиус в старомодной вежливой манере объяснил ему: все вещи в
доме куплены его женой, и чтобы купить их, ей приходилось во многом себе
отказывать, так что для него они остаются как бы частью ее самой. "Открыл
ему душу,- сказал мне доктор Дионисио Игуаран, который играл с ними в тот
вечер.- Убежден, он скорее готов был умереть, чем продать дом, где был
счастлив более тридцати лет". И Байардо Сан Роман внял его словам.
- Хорошо,- сказал он.- Тогда продайте мне пустой дом.
Но вдовец сопротивлялся до конца партии. Через три дня, подготовившись
получше, Байардо Сан Роман снова сел за домино с вдовцом.
- Вдовец Ксиус,- начал он опять.- Сколько стоит ваш дом?
- У него нет цены.
- Назовите какую угодно.
- Мне очень жаль, Байардо,- сказал вдовец,- но вы, молодые, не
понимаете доводов сердца.
Байардо Сан Роман даже не сделал паузы - обдумать.
- Ну, предположим, пять тысяч песо,- сказал он.
- Давайте играть честно,- возразил вдовец с неизменным достоинством.-
Столько этот дом не стоит.
- Десять тысяч,- сказал Байардо Сан Роман.- Тотчас же и наличными.
Вдовец посмотрел на него полными слез глазами. "Он плакал от ярости,-
сказал мне доктор Дионисио Игуаран, который был не только врачом, но еще и
литератором.- Представь себе: такие деньжища - стоит только руку протянуть,-
а ты должен говорить нет, и все потому, что пошел на принцип". У вдовца
Ксиуса пропал голос, но он без колебаний помотал головой.
- В таком случае сделайте мне последнее одолжение,- сказал Байардо Сан
Роман.- Подождите меня тут пять минут.
И на самом деле, через пять минут он вернулся в Общественный клуб со
своими украшенными серебром сумками и выложил на стол десять пачек, а в
каждой - по тысяче песо; пачки были запечатанные и со штампом
государственного банка. Вдовец Ксиус умер два месяца спустя. "От этого и
умер,- сказал доктор Дионисио Игуаран.- А был здоровее нас, но, помню,
прослушиваешь его и чувствуешь: в самом сердце слезы закипают". Он не только
продал дом со всем, что в нем было, но еще и попросил Байардо Сан Романа,
чтобы тот выплачивал ему сумму по частям, потому как в утешение ему не
оставалось даже сундука, где бы держать такие деньги.
Никто бы никогда не подумал, и разговору такого не было, что Анхела
Викарио не девушка. Никто не знал, чтобы у нее прежде был парень, а росла
она вместе с сестрами под строгим надзором суровой матери. Даже когда до
свадьбы оставалось всего два месяца, Пура Викарио не позволила ей вдвоем с
Байардо Сан Романом посмотреть дом, а котором они собирались жить, а сама
отправилась с ними и слепого отца захватила: так блюла честь дочери. "Об
одном я молила Бога: чтобы он дал мне силы себя убить,- сказала мне Анхела
