горькой полыни, которые уняли понос у Пабло Викарио, а его страждущему
брату-близнецу наоборот - помогли опростаться. Педро Викарио после того впал
в бессонницу, а его выздоровевший брат в первый раз забылся сном без всяких
угрызений. В таком виде и нашла их Пречистая Пура Викарио в три часа утра во
вторник, когда алькальд привел ее попрощаться с ними.
По инициативе полковника Апонте вся семья, даже старшие дочери с
мужьями, уезжала из городка. Уехали так, что никто не заметил,- народ устал
и разбрелся по домам - единственные, кто устоял на ногах после того
непоправимого дня и не спал, были мы, хоронившие Сантьяго Насара. Семья
покидала город, как распорядился алькальд, на то время, пока улягутся
страсти, однако назад больше не вернулась. Пура Викарио прикрыла тряпицей
лицо возвращенной дочери, чтобы никто не увидел следы от побоев, и одела ее
в огненно-красное платье, чтобы никому не подумалось, будто она в трауре по
тайному возлюбленному. Прежде чем уехать, мать попросила отца Амадора
исповедать в тюрьме сыновей, но Педро Викарио от исповеди отказался и убедил
брата, что им каяться не в чем. Близнецы остались одни, и когда пришел день
их отправки в Риоачу, они были совершенно спокойны и уверены в собственной
правоте, и не захотели, чтобы их выводили ночью, как их семью,- но средь
бела дня и с открытыми лицами. Понсио Викарио, отец, вскоре умер.
"Горевал-маялся и не вынес",- сказала мне Анхела Викарио. Когда близнецов
выпустили, они остались в Риоаче, откуда всего день пути до Манауре, где
жила вся семья. Туда и приехала Пруденсия Котес, чтобы выйти замуж за Пабло
Викарио, который обучился ювелирному делу в мастерской отца и стал
изысканным ювелиром. Педро Викарио, которому не дались ни любовь, ни
ремесло, по прошествии трех лет снова поступил на службу в армию, дослужился
до сержанта, но в одно прекрасное утро его отряд, распевая похабные песни,
вторгся на территорию, охваченную герильей, и с тех пор о них больше не
слышали.
В глазах большинства жертвой был только один человек: Байардо Сан
Роман. Считалось, что остальные герои этой трагедии с достоинством и даже
определенным величием сыграли завидную роль, назначенную им судьбой.
Сантьяго Насар искупил оскорбление, братья Викарио доказали, что они
мужчины, честь сестры была защищена. Единственным, кто потерял все, был
Байардо Сан Роман, "бедняга Байардо", таким он всем и запомнился на годы.
Однако тогда о нем забыли - и не вспомнили до следующей субботы, когда луна
пошла на ущерб, и вдовец Ксиус рассказал алькальду, что видел, как над его
прежним домом била крыльями светящаяся птица, и что, верно, это душа его
жены блуждала - требовала своего. Алькальд ударил себя по лбу, но это не
имело никакого отношение к тому, что видел вдовец.
- Черт подери! - воскликнул он.- Как же я забыл про этого беднягу!
Он поднялся с патрулем на холм; автомобиль с откинутым верхом стоял
перед виллой, в спальне одиноко горел свет, но на стук никто не ответил.
Тогда взломали боковую дверь и обежали одну за другой все комнаты,
освещенные ущербной луной. "Все в доме было как будто под водой",- рассказал
мне алькальд. Байардо Сан Роман в бессознательном состоянии лежал на
кровати, в брюках и шелковой рубашке, в каких видела его во вторник на
рассвете Пура Викарио, но только без башмаков. На полу у кровати полно было
пустых бутылок и еще больше - не раскупоренных, но никаких следов еды. "Он
находился в последней стадии алкогольного отравления",- сказал мне доктор
Дионисио Игуаран, которого срочно к нему вызвали. Но через несколько часов
он пришел в себя и, как только в голове у него прояснилось, тотчас же
выставил всех из дому наилучшим образом, на какой только был способен.
- Чтоб никто не приставал,- сказал он.- И мой папаша со всем своим
вшивым ветеранством - тоже.
Алькальд тревожной телеграммой сообщил Петронио Сан Роману обо всем
случившемся, вплоть до последней фразы - слово в слово. Генерал Сан Роман,
должно быть, понял слова сына буквально, потому что не приехал за ним сам, а
прислал жену с дочерьми и еще двумя женщинами постарше, по-видимому, своими
сестрами. Они прибыли на грузовом пароходе, с головы до ног в трауре по
случаю беды, приключившейся с Байардо Сан Романом, и с распущенными в знак
горя волосами. Прежде чем ступить на берег, они разулись и до холма прошли
босыми по улицам, по раскаленной полуденной пыли, при этом они с корнями
рвали на себе волосы и испускали такие громкие крики, что можно было
подумать, то - крики ликования. С балкона Магдалены Оливер я смотрел, как
они проходили и, помнится, подумал, что такое отчаяние можно выказывать
только затем, чтобы скрыть другой, больший позор.
Полковник Ласаро Апонте проводил их до дома на холме, а позднее туда
поднялся и доктор Дионисио Игуаран на своем муле "скорая помощь". Когда
солнце сжалилось, два муниципальных служащих вынесли в подвешенном к шесту
гамаке Байардо Сан Романа, до подбородка укрытого одеялом, и плакальщицы
шествовали за ними. Магдалена Оливер решила, что он умер.
- Матерь Божия, твою мать! - воскликнула она.- Какая потеря!
Байардо Сан Роман снова был сражен алкоголем, и с трудом верилось, что
он жив; правая рука у него волочилась по земле, мать заправляла ее в гамак,
но рука каждый раз вываливалась оттуда и прочертила по земле след от вершины
холма до самого парохода. Это было последнее, что сохранилось у нас от него:
воспоминание о жертве.
На вилле все оставили как было. Мы с братьями, приезжая на каникулы,
случалось, пользовались ею, когда загуляем, и замечали, что с каждым разом в
покинутых покоях оказывалось все меньше ценных вещей. Как-то и мы взяли
чемоданчик Анхелы Викарио - тот самый, который она попросила у матери в
первую брачную ночь, но его содержимое не привлекло нашего внимания. Обычные
женские принадлежности для гигиены и наведения красоты, истинное назначение
которых я понял только много лет спустя, когда Анхела Викарио рассказала
мне, каким усвоенным от повитух хитростям научили ее, чтобы обмануть мужа.
Это был единственный след, который она оставила в доме, в течение пяти часов
служившем ей семейным очагом.
Когда много лет спустя я вернулся сюда разыскать последних свидетелей
этой истории, в некогда счастливом очаге Иоланды Ксиус даже пепел остыл.
Вещи пропадали постепенно, несмотря на бдительный присмотр полковника Ласара
Апонте, исчез даже шестистворчатый зеркальный шкаф. который мастерам из
Момпоса пришлось собирать внутри дома, потому что он не проходил в двери.
Поначалу вдовец Ксиус был счастлив, решив, что причиной тому - потусторонние
возможности его супруги, которая берет свое. Полковник Ласаро Апонте
посмеивался над ним. Но однажды вечером ему пришло в голову провести
спиритический сеанс для прояснения этой тайны, и душа Иоланды Ксиус
подтвердила, что и вправду она забирала эти побрякушки былого счастья для
своего загробного дома. Вилла начала просто-напросто разрушаться. Свадебный
автомобиль у дверей терял деталь за деталью, и в конце концов остался один
прогнивший от непогоды каркас. Много лет о его хозяине не было ни слуху ни
духу. В материалах дела имеются его показания, однако столь краткие и
условные, что кажется, будто их дописали на скорую руку для соблюдения
необходимых формальностей. В тот единственный раз, когда попытался
поговорить с ним - через 23 года после происшедшего,- он держался со мной
вызывающе и отказался сообщить даже самую малость, что хоть немного
прояснило бы его участие в драме. Надо сказать. даже его родители знали о
нем не больше, чем мы, и не представляли, зачем еще прибыл он в наш
затерянный городишко, как не за тем, чтобы жениться на женщине, которой до
того никогда не видел.
Вести об Анхеле Викарио, напротив, то и дело долетали до нас, и
постепенно у меня складывалось о ней несколько идеализированное
представление. Моя сестра-монахиня одно время странствовала по селам Гуахиры
в надежде обратить в христианство последних тамошних язычников и всегда
заходила поговорить с Анхелой в выжженное карибской солью селение, в котором
мать попыталась заточить ее на всю жизнь. "Привет тебе от двоюродной
сестры",- говорила она, возвращаясь. Моя сестра Маргот, тоже навещавшая ее в
первые годы после случившегося, рассказала мне. что они купили добротный дом
с огромным двором, где гуляли ветры; осложняли в нем жизнь только большие
приливы, когда по ночам отхожие места переливались через край, а на рассвете
по полу спальни бились рыбы. Все, кто видел Анхелу Викарио в ту пору,
соглашаются, что она достигала большого искусства в вышивании на машинке и с
головой ушла в это занятие, которое помогло ей забыться.
Много позднее я сам, пытаясь разобраться в себе, бродил по селениям
Гуахиры, продавая энциклопедии и книги по медицине, и однажды случайно
забрел в то обиталище индейцев. У окна дома, что у самого моря, в жаркую
пору дня сидела за машинкой и вышивала женщина в облегченном трауре, с
очками в проволочной оправе на носу; над ее изжелта-седою головой висела
клетка, а в ней, не умолкая, пела канарейка. Увидев ее такой, в идиллической
оконной рамке, мне не хотелось верить, что это - женщина, которую я себе
воображал, не хотелось признавать, что жизнь, в конце концов, так смахивает
на дурную литературу. Однако то была она: Анхела Викарио через 23 года после
драмы.
Она отнеслась ко мне как всегда - я приходился ей родственником - и на
вопросы отвечала здраво и с чувством юмора. Такая зрелая, такая умница - с
трудом верилось, что это та самая Анхела Викарио. И больше всего удивило
меня, как она в конце концов разобралась в собственной жизни. Через
несколько минут она уже не казалась мне такой постаревшей, как на первый
взгляд, а почти такой же молодой, какой сохранилась в памяти, однако не
имевшей ничего общего с девушкой, которую в двадцать лет заставили выйти
замуж без любви. Ее мать, неверно понявшая, что такое старость, встретила
меня будто выходца с того света. Наотрез отказалась говорить о прошлом, так
что для этой книги мне пришлось довольствоваться отдельными фразами из их
разговоров с моей матерью и обрывками собственных воспоминаний. Она сделала
невозможное, чтобы Анхела Викарио умерла при жизни, но ее намерения сорвала
дочь, которая не строила тайны из своего несчастья. Наоборот: всякому, кто
желал слушать, она рассказывала о том со всеми подробностями, за исключением
одной, которая так и не прояснилась: когда, как и кто стал виновником ее
позора, ибо никто не верил, что им на самом деле был Сантьяго Насар. Они
принадлежали к двум совершенно разным мирам. Никто никогда не видел их
вместе, тем более - наедине. Сантьяго Насар был слишком высокомерен, чтобы
обратить на нее внимание. "Твоя сестрица - дурочка",- говорил он мне бывало,
если речь заходила о ней. И кроме того, он, как мы тогда говорили, был
ястребом-курохватом. Ходил в одиночку, как и его отец, и если вдруг в округе
расцветала юная девица, за которой не было особого пригляда, он срывал этот
цветок, однако в самом городке никто не знал, чтобы у него были какие-то еще
отношения, кроме положенных по обычаю - с Флорой Мигель, и тех бурных, на
протяжении четырнадцати месяцев сводивших его с ума отношений с Марией
Алехандриной Сервантес. Самая распространенна точка зрения, может, как раз в
силу ее противоестественности, состояла в том, что Анхела Викарио защищала
кого-то, кого на самом деле любила, и выбрала для этой цели Сантьяго Насара,
