Ощутил запах горелого хлеба. Виновато протянул руку к решетке, чтобы
перевернуть овсяные лепешки на другую сторону. Поздно. Прогорели
насквозь. Есть невозможно. И тут же у Альфреда свело живот от сознания,
что после шестнадцати часов отчаянного напряжения сил ему нечего,
совершенно нечего есть. Дверь открылась, пропустив крестьянина и его
жену, полных гнева и обвинений. Им тоже нечего есть. Испорчены последние
остатки их еды. Их сжег этот бездельник. Бродяга, слишком трусливый,
чтобы умереть в битве. Слишком гордый, чтобы заплатить хоть чем-то за
еду и ночлег, которые они ему предложили.
И пока они его проклинали, худшим наказанием для Альфреда было
сознание, что они правы. Он не мог даже представить себе, что ему
удастся оправиться. После такого падения невозможно подняться. Будущее
не для него и не для таких, как он, - христиан Англии. Оно будет
определяться в споре франков и норвежцев, крестоносцев и Пути. И Альфред
ушел в ночь, лишенный убежища, с разрывающимся от отчаяния сердцем.
***
На этот раз Шеф сидел у его постели. Бранд еле заметно повернул
голову, взглянул на него, лицо его под бородой посерело. Шеф видел, что
даже малейшие движения приносят ему боль: яд, занесенный в полость тела
Бранда мечом Айвара, боролся со все еще могучим организмом.
- Мне нужно знать о франках, - сказал Шеф. - Всех остальных мы
разбили. Ты уверен, что они разобьют Альфреда?
Бранд еле заметно кивнул.
- Почему же они так опасны? Как мне с ними сражаться? Я должен
спросить тебя, потому что нет в армии человека, который встречался бы с
ними в битве и остался жив. Ты скажешь, что вы многие годы грабили
Франкское королевство. Как они могли позволять грабить себя и все же
оставаться врагом, с которым вы предпочитаете не встречаться?
Шеф видел, что Бранд пытается ответить, но так, чтобы затратить как
можно меньше слов. Наконец он хриплым шепотом произнес:
- Они сражаются друг с другом. Это всегда нас выручало. Они не
моряки. И у них мало рождается воинов. У нас: копье, меч, щит - и ты
воин. А у них нужна целая деревня, чтобы вооружить одного воина.
Кольчуга, меч, копье, шлем. Но больше всего лошадь. Большие кони.
Человек их с трудом сдерживает. Надо научиться ездить на них, держа щит
в одной руке, а копье - в другой. Начинают учиться еще в детстве.
Единственный путь.
- Один франкский всадник - никаких проблем. Зайди сзади, подруби
сухожилия коня. Пятьдесят всадников - проблема. Тысяча...
- А десять тысяч? - спросил Шеф.
- Не могу в это поверить. Столько их вообще нет. Большинство - легкие
всадники. Опасны, потому что быстры, нападают, когда не ждешь.
Собрав угасающие силы, Бранд закончил:
- Они тебя раздавят, если допустишь. Или разгромят на марше. Держись
рек. Или оставайся за оградой.
- А можно их победить в открытой битве на поле?
Бранд слегка покачал головой. Шеф не понял, что он имел в виду:
"невозможно" или "не знаю". Ингульф положил руку ему на плечо и заставил
выйти.
Шеф, мигая, вышел из палатки на дневной свет. И тут же на него
обрушилось множество проблем. Распоряжения по поводу взятой добычи.
Судьба пленников: среди них есть и палачи Айвара, и простые рядовые
солдаты. Надо получать и отправлять сообщения. И все время в глубине
сознания Шефа оставался вопрос: Годива. Почему она уехала с Торвином? И
что такого важного случилось у Торвина, что он не мог ждать?
Но теперь перед Шефом стоял отец Бонифаций, священник, ставший его
собственным писцом, и рядом с ним маленький человек в церковной черной
одежде со злобным и враждебным выражением лица. Шеф понял, что видел его
уже однажды, хоть и на удалении. В Йорке.
- Это дьякон Эркенберт, - сказал Бонифаций. - Мы взяли его на корабле
самого Айвара. Он создатель машин. Рабы - вначале они принадлежали
собору, потом Айвару - рассказали, что он строил машины для Айвара. Они
говорят, что теперь вся церковь Йорка день и ночь работает на
Рагнарсонов. - И он с презрением взглянул на Эркенберта.
Создатель машин, подумал Шеф. Были дни, когда я все отдал бы за
возможность поговорить с этим человеком. Теперь я сомневаюсь, что он
может сказать мне что-то. Я догадываюсь, как действуют его машины. И
могу пойти и посмотреть сам. Знаю, как медленно они стреляют и как
сильно бьют. Но одного я не знаю: что еще есть у него в голове и в его
книгах? Но не думаю, чтобы он сказал мне это.
Однако я смогу его использовать. Шеф все время думал о словах Бранда.
Начинало создаваться подобие плана.
- Стереги его как следует, Бонифаций, - сказал Шеф. - Проследи, чтобы
с рабами из Йорка хорошо обращались, и скажи им, что с этого момента они
свободны. Потом пришли ко мне Гутмунда. После него Луллу и Осмонда. А
также Квикку, Удда и Осви.
***
- Мы не хотим этого делать, - сразу сказал Гутмунд.
- Но можете? - спросил Шеф.
Гутмунд колебался: лгать ему не хотелось, соглашаться тоже.
- Можем. Но я все же не считаю это удачной мыслью. Взять всех
викингов армии, погрузить на корабли Айвара, посадить людей Айвара в
качестве гребцов, обогнуть берег для встречи где-то в районе
Гастингса... - Послушай, господин. - Гутмунд заговорил виновато,
насколько позволял ему характер. - Я знаю, я и мои парни не всегда
хорошо обращались с твоими англичанами. Называли их червями. Называли
skraelingiar. Говорили, что от них нет пользы и никогда не будет. Ну,
они доказали, что мы ошибались.
- Но мы говорили так не без причины, и эта причина вдвойне
основательна, когда встречаешься с франками и их лошадьми. Вы,
англичане, можете стрелять из машин. Алебардой они сражаются не хуже,
чем наши парни мечами. Но все равно есть многое, чего они не могут, как
бы ни старались. Они просто недостаточно сильны.
- А теперь эти франки. Почему они так опасны? Все знают: из-за своих
коней. Сколько весит лошадь? Тысячу фунтов? Вот что я хочу сказать тебе,
господин. Чтобы сделать хоть несколько выстрелов по франкам, тебе нужно
сдержать их, хоть ненадолго. Может, наши парни это могут сделать, со
своими алебардами и прочим. Может быть. Раньше это им не удавалось. Но я
совершенно уверен, что без моих ребят ты этого не сделаешь. А что
произойдет, если между тобой и франками будет только тонкая линия твоих
малышей? Они этого не могут сделать, господин. У них не хватит силы. - И
подготовки, про себя добавил Гутмунд. Они не выдержат, когда на них
поскачут всадники и начнут рубить. Их всегда поддерживали мы.
- Ты забываешь о короле Альфреде и его людях, - сказал Шеф. - Сейчас
он уже собрал свою армию. Ты знаешь: английские таны так же сильны и
храбры, как твои ребята, просто им не хватает дисциплины. Но это я им
могу дать.
Гутмунд неохотно кивнул.
- Поэтому каждая группа должна делать то, что умеет лучше всего. Твои
люди - плыть на кораблях. Под парусами и с машинами. Мои фримены -
заряжать машины и стрелять. Альфред со своими англичанами - стоять на
месте и делать, что прикажут. Поверь мне, Гутмунд. В прошлый раз ты мне
не верил. И до того тоже не верил. И когда мы шли к собору в Беверли.
Гутмунд снова кивнул, на этот раз чуть энергичней. Уходя, он сказал:
- Лорд ярл, ты не моряк. Но не забудь еще об одном. Сейчас время сбора
урожая. Каждый моряк знает: когда ночи становятся такими же длинными,
как дни, погода меняется. Не забудь о погоде.
***
Известие о полном разгроме Альфреда дошло до Шефа и его уменьшившейся
армии через два дня после выступления на юг. Шеф слушал уставшего
побледневшего тана, который принес новость, стоя в центре круга
слушателей: он отказался от заседаний совета, как только все еще
недовольный Гутмунд и его викинги отплыли на захваченных кораблях.
Фримены следили за лицом Шефа и заметили, что во время рассказа тана оно
лишь дважды меняло выражение. Первый раз, когда тан проклял франкских
лучников: они выпустили такой поток стрел, что наступающая армия
Альфреда вынуждена была остановиться и поднять щиты, и тут на нее,
неподвижную, обрушились всадники. Второй раз, когда тан сознался, что со
дня катастрофы никто не слышал о короле Альфреде и не видел его.
В наступившей тишине Квикка, воспользовавшись своим положением
спасителя и друга Шефа, задал вопрос, занимавший всех:
- Что нам теперь делать, господин? Повернуть назад?
Шеф ответил не задумываясь:
- Идти дальше.
Мнения у костров в этот вечер разделились. С того момента, как ушел
Гутмунд и все его спутники, армия изменилась. Освобожденные
рабы-англичане всегда в тайне опасались своих союзников, таких похожих
на их прежних хозяев по силе и ярости и превосходивших их боевой славой.
А с уходом викингов армия словно шла на праздник: трубы играли, в рядах
слышался смех, солдаты перекликались с жнецами в полях, которые уже не
бежали при виде авангарда.
Но ушел не только страх, ушла и уверенность. Хоть бывшие рабы
гордились своими машинами, алебардами и самострелами, у них не было той
веры в себя, которая дается только жизнью, полной битв. - Легко сказать
- идти дальше, - слышался чей-то голос вечером. - А что с нами будет,
когда мы придем туда? Альфреда нет. Северян нет. Нет воинов Вессекса,
поддержка которых была обещана. Только мы. Ну? Что тогда? - Мы их
расстреляем, - уверенно сказал Осви. - Как с Айваром и его войском.
Потому что у нас есть машины, а у них нет. И еще самострелы и все
прочее.
Его заявление сопровождалось одобрительным гулом. Но каждое утро
маршалы сообщали Шефу все большие и большие числа дезертиров: люди
уходили по ночам, унося с собой свободу и те серебряные пенни, которые
каждый получил как часть добычи после разгрома Айвара А от будущих
наград и обещанной земли они предпочитали отказаться. Шеф знал, что у
него уже недостаточно людей, чтобы одновременно стрелять из всех
пятидесяти катапульт: кидателей и толкателей - и из двухсот натягиваемых
воротами самострелов, изготовленных Уддом.
- Что ты будешь делать? - спросил Фарман, жрец Фрея, на четвертое
утро похода. Он сам, Ингульф и Гейрульф, жрец Тюра, были единственными
норвежцами, настоявшими на том, что должны остаться с Шефом и его
фрименами.
Шеф пожал плечами.
- Это не ответ.
- Я тебе отвечу, когда ты скажешь, куда уехали Торвин и Годива. И
почему? И когда они вернутся?
На этот раз наступила очередь Фармана промолчать.
***
Даниэль и Альфгар провели много дней в гневе и раздражении, когда
наконец добрались до базы франкских крестоносцев и проходили через их
посты и стражу, чтобы встретиться с предводителями армии. Их внешность
была против них: два человека в грязных промокших плащах после многих
ночей, проведенных на земле, едущие на тощих клячах, украденных
Альфгаром. Первый же часовой очень забавлялся, видя впервые, как
англичане по своей воле подходят к лагерю: местные крестьяне давно
бежали, прихватив с собой жен и детей, если можно было. Но он и не
подумал позвать переводчика, чтобы перевести английский Альфгара или
латинский Даниэля. После того как они несколько минут кричали у входа в
лагерь, он задумчиво наложил стрелу на тетиву и выстрелил в землю у
самых ног Даниэля. Альфгар торопливо оттащил епископа.
После этого они несколько раз пытались приблизиться к ежедневным
кавалькадам, выезжавшим с базы у Гастингса на грабежи, пока король Карл
неторопливо ждал нового вызова. Он был уверен, что вызов придет. В
первый раз это стоило им лошадей, во второй - епископского кольца
