Зарубежная фантастика - Гарри Гаррисон

Молот и крест 1-4

Гарри ГАРРИСОН и Джон ХОЛМ

МОЛОТ И КРЕСТ 1-4

МОЛОТ И КРЕСТ

Гарри ГАРРИСОН и Джон ХОЛМ




ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.rusinfo.com  http://bestlibrary.org.ru


   Qui kredit in Filium, habet vitam aeternam; qui autem incredulus  est
Filio, non videbit vitam, sed ira Dei manet super eum.
   Верующий в Сына имеет жизнь вечную; а не верующий в  Сына  не  увидит
жизни, но гнев Божий пребывает на нем.
   Евангелие от Иоанна, 3:36

   Angusta est domus: utrosque tenere non poterit. Non vult rex celestis
cum paganis et perditis nominetenus regibus communionem habere; quia rex
ille aeternus  regnat  in  caelis,  ille  paganus  perditus  plangit  in
inferno.
   Дом тесен: он не может вместить обоих. Царь небесный не хочет дружить
с проклятыми и языческими так называемыми царями; ибо вечный царь правит
на небесах, а остальные проклятые язычники стонут в аду.
   Алкуин, дьякон из Йорка, 797 г.

   Gravissima calamitas umquam supra Occidentem accidents  erat  religio
Christiana.
   Величайшая катастрофа, выпавшая на долю Запада, это христианство.
   Гор Видал, 1987 г.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ТРОЛЛ
Глава 1

   Северо-восточный берег Англии, 865  г.  Весна.  Весенний  рассвет  на
холме  Флэмборо,  где  скалистое  Йоркширское  нагорье  выпячивается   в
Северное море, как гигантский рыболовный крючок в миллионы  тонн  весом.
Он указывает на  море,  на  вечную  угрозу  викингов.  Короли  маленьких
королевств начинают в тревоге объединяться, чтобы отразить эту угрозу  с
севера. В тревоге и недоверии, ибо помнят долгую вражду и  длинную  цепь
убийств, которыми отмечена история англов и саксов с самого их появления
несколько столетий назад. Гордые кузнецы  оружия,  победившие  уэльсцев,
благородные воины, которые, как говорят поэты, обрели землю.
   Тан Годвин бранился про себя, расхаживая по стене небольшой крепости,
возведенной на самой вершине холма Флэмборо.  Весна!  Может,  в  других,
более счастливых местах  удлиняющиеся  дни  и  светлые  вечера  означают
зелень, лютики, коров с полным выменем,  бредущих  на  дойку.  Здесь  на
холме весна  означает  ветер.  Бури  равноденствия  и  сильные  ветры  с
северо-востока. За таном низкие изогнутые деревья растут в ряд, одно  за
другим, как люди, повернувшиеся спинами, каждое последующее на несколько
дюймов  выше  переднего,  больше  подверженного  ветрам;  они   образуют
естественную стрелу или флюгер, направленный в сторону бурного  моря.  С
трех сторон серая вода вздымается медленно, как огромное животное, волны
загибаются и снова  распластываются,  их  рвет  ветер,  он  прижимает  и
выравнивает даже мощный натиск океана. Серое море,  серое  небо,  темные
тучи,  затянувшие  горизонты,  никакого  цвета  в  мире,  только   волны
разбиваются о полосатые скалы утесов, вздымая вверх фонтаны пены. Годвин
здесь уже так давно, что не слышит грохота  ударов;  он  замечает  волны
только тогда, когда они вздымаются особенно высоко, заливая его  плащ  и
капюшон. И тогда на лице вместе пресной воды дождя оказывается соленая.
   Впрочем, какая разница, мрачно думал он. Такая же холодная.  Конечно,
он может пойти в хижину, растолкать рабов, согреть озябшие руки и ноги у
огня.  Вряд  ли  в  такой  день  можно  ждать  набега.  Викинги  моряки,
величайшие в мире, так во  всяком  случае  говорят.  Но  не  нужно  быть
великим моряком, чтобы понять, что в такой день плавать не стоит.  Ветер
точно с востока - нет,  подумал  тан,  скорее  с  юго-востока.  Попутный
ветер, если плывешь из Дании, но как спасти  корабль  от  скал  в  таком
море? И как благополучно причалить,  если  доберешься  до  берега?  Нет,
никакой вероятности. Он вполне может сидеть у огня.
   Годвин тоскливо взглянул на хижину, с ее тонким столбом дыма, который
немедленно уносился ветром, но отвернулся и снова  стал  расхаживать  по
стене. Господин хорошо выучил его. "Нельзя так думать, Годвин, - говорил
он. - Нельзя думать: сегодня они, может, придут, а может, не придут.  Не
думай, что иногда стоит следить, а иногда  не  стоит.  Пока  светло,  ты
стоишь на холме. И  смотри  все  время.  Однажды  ты  подумаешь  так,  а
какой-нибудь Стейн или Олаф подумает по-другому, и они будут на берегу и
углубятся на двадцать миль,  прежде  чем  мы  их  догоним.  Если  вообще
догоним. А это сотни погибших, и  сотни  потерянных  фунтов  серебра,  и
скот, и сгоревшие дома. И целый год после  этого  невыплаченные  налоги.
Поэтому следи, тан, или пострадает твое поместье".
   Так говорил господин его Элла.  А  за  ним  черный  ворон  Эркенберт,
согнувшийся  над  своими  пергаментами,  своим  скрипящим  пером  чертит
загадочные черные линии, которых Годвин  боится  больше  викингов.  "Два
месяца службы на холме Флэмборо тану Годвину, - провозгласил  Эркенберт.
- Он должен стоять там до третьего воскресенья после Ramis Palmarum".  И
слова чужого языка припечатали приказ.
   Ему приказали караулить, и он будет караулить.  Но  можно  не  делать
этого трезвым, как девственница. Годвин крикнул рабам: еще полчаса назад
он  приказал  принести  горячего  приправленного  специями  эля.   Сразу
появился один из рабов с кожаной  кружкой  в  руке.  Годвин  с  глубоким
неодобрением смотрел, как раб бежит к стене и поднимается по лестнице на
дорожку часового. Придурок, этот раб. Годвин держит  его  из-за  острого
зрения, но это все. Мерла, так его  зовут.  Был  раньше  рыбаком.  После
тяжелой зимы, когда  не  было  улова,  не  смог  выплатить  долги  своим
лендлордам, черным монахам  собора  святого  Иоанна  в  Беверли,  что  в
двадцати милях отсюда. Вначале он продал лодку, чтобы заплатить долги  и
накормить жену и детей. Потом, когда денег не осталось и  кормить  семью
больше было нечем, продал ее, а в конце  концов  продался  и  сам  своим
прежним лендлордам. А они отдали Мерлу Годвину. Проклятый дурак. Был  бы
раб человеком чести, продал бы себя, а деньги отдал семье жены, так  что
та приняла бы ее. Был бы он умным человеком, продал бы жену и детей,  но
сохранил лодку. Тогда была бы хоть возможность выкупить их. Но  у  этого
человека ни ума, ни чести. Годвин повернулся спиной к ветру и  бушующему
морю и сделал большой глоток из полной до краев кружки. По крайней  мере
раб из нее не отпил. Можно судить хотя бы по его дрожи.
   Но куда смотрит этот придурок? Смотрит мимо  плеча  хозяина,  раскрыл
рот, указывает в море.
   - Корабли! - закричал он. - Корабли викингов, в двух милях от берега.
Я их снова вижу. Смотри, хозяин, смотри!
   Годвин машинально развернулся, ругнув  пролившийся  на  руку  горячий
эль, всмотрелся в дождь и тучи, куда указывал раб. Там, кажется,  точка,
где тучи встречаются с водой? Нет, ничего. Или... может быть. Он  ничего
не видит, но волны достигают двадцати футов  в  высоту  и  могут  скрыть
любой корабль, идущий в бурю со спущенными парусами.
   - Я их опять вижу! - крикнул Мерла. - Два корабля, в кабельтове  друг
от друга.
   - Большие корабли?
   - Нет, хозяин, кнорры.
   Годвин швырнул кружку через плечо, схватил худую руку  раба  железной
хваткой, ударил сильно по лицу, по руке мокрой кожаной перчаткой.  Мерла
ахнул и пригнулся, но не смел прикрываться.
   - Говори по-английски, сукин сын. И говори понятно.
   - Кнорр, хозяин. Это торговый корабль. С глубокой осадкой, для груза.
- Он колебался, не смея показывать свои знания, но опасаясь  и  скрывать
их. - Я их узнаю по... по форме носа. Это викинги, хозяин. У  нас  таких
кораблей нет.
   Годвин снова посмотрел в море, гнев его  прошел,  сменившись  жестким
холодным ощущением во внутренностях. Сомнение. Страх.
   - Слушай меня, Мерла, - прошептал он. - Будь очень уверен.  Если  это
викинги, я должен поднять всю береговую стражу, каждого человека  отсюда
до Бридлингтона. Конечно, это все только деревенщины и  рабы,  этим  все
сказано. Никакого вреда не будет, если оторвутся от своих грязных жен.
   - Но я должен сделать  кое-что  еще.  Как  только  поднята  береговая
стража, я должен послать всадников к монахам доброго святого Иоанна -  к
твоим хозяевам, помнишь?
   Он помолчал, увидев ужас в глазах раба.
   - А они поднимут  конных  рекрутов,  танов  Эллы.  Здесь  их  держать
нельзя, пираты могут обмануть, сделать вид, что высаживаются у Флэмборо,
а сами будут в двадцати милях за мысом Сперн, прежде чем солдаты  успеют
взнуздать  лошадей.  Поэтому  они   останутся   позади,   откуда   могут
направиться в любое место, где есть опасность. Но если я их вызову,  они
поскачут сюда в дождь и ветер. И будут очень недовольны... особенно если
в это время какой-нибудь викинг появится у них за спинами.
   - Для меня это будет плохо, Мерла. - Голос тана звучал резко,  Годвин
приподнял  малорослого  раба  над  землей.  -   Но,   клянусь   Господом
всемогущим, ты будешь жалеть об этом до последнего дня  жизни.  А  после
того, как я тебя изобью, ждать придется недолго.
   - Но, Мерла, если там действительно корабли викингов, а я  о  них  не
сообщу - я отправлю тебя назад к черным монахам и скажу, что мне  ты  не
нужен.
   - Итак, что ты скажешь? Есть там корабли викингов или нет?
   Раб, сморщив лицо, смотрел в море. Он подумал, что было  бы  разумнее
вообще промолчать. Что ему до того, что викинги могут ограбить Флэмборо,
или Бридлингтон, или сам собор  святого  Иоанна?  Вторично  сделать  его
рабом все равно не смогут. Может даже, эти  заморские  варвары  были  бы
лучшими хозяевами, чем люди Христа дома. Но сейчас уже поздно.  Небо  на
мгновение прояснилось. Он видит корабли, если даже  слабые  глаза  этого
сухопутного моряка, его хозяина, и не видят. Он кивнул.
   - Два корабля викингов, хозяин. Две мили в море. К юго-востоку.
   Годвин  уже  выкрикивал  приказы,  вызывал  остальных  рабов,   велел
привести лошадь, подать рог, приказал поднять небольшой отряд призванных
на военную  службу  фрименов.  Мерла  распрямился,  медленно  подошел  к
юго-западному углу стены, задумчиво и  внимательно  всмотрелся  в  море.
Снова небо ненадолго расчистилось, и на несколько мгновений он смог ясно
видеть. Он смотрел на волны, на мутную  желтую  линию  в  ста  ярдах  от
берега, которая обозначает длинную,  длинную  мель,  намытую  приливами;
мель идет во всю длину этого пустынного, лишенного гаваней, промываемого
волнами и продуваемого  ветрами  английского  берега.  Раб  подбросил  в
воздух горсточку мха, вырванного из щели в стене, и  посмотрел,  как  он
летит. На его озабоченном лице появилась мрачная невеселая улыбка.
   Эти викинги могут быть великими моряками. Но они оказались в  опасном
месте, у подветренного берега, когда дует создатель  вдов.  Если  только
ветер не стихнет или не придут на помощь их языческие боги из  Валгаллы,
у них нет ни одного шанса. Никогда больше не увидят  они  свою  Ютландию
или Вик.

***

   Два часа спустя  сотня  людей  толпилась  на  берегу  южнее  мыса,  в
северном конце длинной береговой полосы, уходящей вниз к Сперну и  устью
Хамбера. Эти люди вооружены: кожаные куртки и шапки,  копья,  деревянные
щиты, широкие топоры, какими они придают  форму  своим  лодкам  и  рубят
дома. Кое у кого саксы, короткие рубящие мечи, от которых  получил  свое
название народ саксов. Только у Годвина металлический шлем  и  кольчуга,
на поясе широкий меч с медной рукоятью. В  обычных  условиях  эти  люди,
береговая стража  из  Бридлингтона,  не  стояли  бы  на  берегу,  ожидая
профессиональных воинов из Норвегии или Дании. Они скорее  укрылись  бы,
взяв с собой жен и что можно из  добра.  И  ждали  бы  конных  рекрутов,
отряды танов из Нортумбрии; это они должны сражаться,  за  это  танам  и
даются поместья и дома.  А  они  бы  ждали  в  надежде  напасть  на  уже
побежденного врага и  принять  участие  в  дележе  добычи.  Но  с  Окли,
четырнадцать лет назад, у англичан такой возможности не было. Да и тогда
это происходило на юге, в другом  королевстве,  в  Вессексе,  где  может
случиться что угодно.
   Тем не менее люди следили  за  кноррами  в  море  без  тревоги,  даже
весело. Почти все они рыбаки и хорошо знают Северное море. Самые опасные
в мире  воды,  с  их  отмелями  и  бурями,  с  чудовищными  приливами  и
неожиданными течениями. По мере того как  светлело  и  корабли  викингов
безжалостно гнало все ближе к берегу, до всех начинало доходить то,  что
давно понял Мерла: викинги обречены. Вопрос в том,  что  они  предпримут
сейчас. И произойдет ли крушение до того, как прибудут  конные  рекруты,
вызванные Годвином, в своих доспехах, разноцветных плащах и с  мечами  с
золочеными рукоятями. Общее мнение было таково, что  после  их  прибытия
никакой надежды на добычу не будет. Разве что отметить это место и потом
тайно попытать счастья с крюками... Люди негромко разговаривали,  иногда
слышался смех.
   - Видишь, - говорил управляющий деревушки Годвину в переднем ряду,  -
ветер северо-восточный. Если они поднимут парус, смогут плыть на  запад,
север или юг. - Он быстро начал чертить на влажном песке у ног.  -  Если
пойдет на запад, столкнется с нами. Если повернет на  север,  упрется  в
мыс. Заметь, что если ему удастся миновать мыс, перед ним будет  открыта
дорога на северо-запад до Кливленда. Поэтому он и начал  уже  час  назад
пытаться повернуть. Еще на несколько сот ярдов мористее,  и  он  был  бы
свободен. Но мы знаем то,  чего  не  знают  они:  здесь  течение.  Очень
сильное течение, идет вниз мимо мыса. Им все равно, чем грести:  веслами
или  своими...  -  Он  смолк,  не  зная,  можно  ли  решиться  на  такую
фамильярность.
   - Почему он не идет на юг? - спросил Годвин.
   - Пойдет. Он попробовал повороты, попробовал сдержать корабль морским
якорем. Я думаю, что тот, кто у них старший, они его  называют  ярл,  он
знает, что его люди измучены. Тяжелая у  них  была  ночь.  И  какой  шок
испытали они утром,  увидев  берег.  -  Управляющий  покачал  головой  с
профессиональным сочувствием.
   - Не такие уж они великие моряки, - удовлетворенно сказал Годвин. - И
Бог против них, грязных язычников, осквернителей церквей.
   Возбужденные восклицая  не  дали  управляющему  ответить.  Говорившие
повернулись.
   На дороге за линией прилива спешивался десяток всадников. Рекруты?  -
подумал Годвин. Таны из Беверли? Нет, они не могли прибыть  так  быстро.
Сейчас  они  еще  только  седлают  своих  лошадей.  Тот,  что   впереди,
благородный. Рослый, дородный, светлые  волосы,  ярко-голубые  глаза;  у
него осанка человека, который никогда не пахал и не мотыжил  землю.  Под
дорогой алой шляпой, на пряжках и на рукояти оружия сверкает золото.  За
ним очень на него похожий, но меньше ростом человек - очевидно,  сын.  А
по другую сторону еще один молодой человек,  высокий,  с  прямой  спиной
воина. Но смуглый и одетый бедно, в рубашке и шерстяных  брюках.  Конюхи
держат лошадей полудесятка вооруженных уверенных людей - конечно,  свита
богатого тана.
   Передний незнакомец поднял пустую руку.
   - Вы меня не знаете, - сказал он. - Я Вульфгар. Тан короля  восточных
англов Эдмунда.
   Возбужденный  шум  пробежал  по   толпе.   Интерес   или   проявление
враждебности?
   - Вы гадаете, что я здесь делаю. Я вам скажу. - Он указал на берег. -
Я ненавижу викингов. И знаю о них больше, чем многие другие. И,  подобно
большинству, себе на горе. У себя в стране на юге, за Уошем, я начальник
береговой стражи, назначенный королем Эдмундом. Я уже давно  понял,  что
мы  никогда  не  избавимся  от  этих  паразитов,  если  будем  сражаться
поодиночке. Я убедил своего короля в этом, и он отправил послание вашему
королю. Они договорились, что я отправлюсь на север и поговорю с мудрыми
людьми в Беверли и Эофорвиче о совместных действиях. Ночью  я  сбился  с
пути, а утром встретил вашего вестника, едущего в Беверли. И  пришел  на
помощь. - Он помолчал. - Разрешаете?
   Годвин медленно  кивнул.  Мало  ли  что  сказал  этот  низкорожденный
рыболов-управляющий. Ублюдки все же могут высадиться. И  рассеяться  при
этом. Десяток вооруженных людей окажется очень кстати.
   - Добро пожаловать, - сказал он.
   Вульфгар довольно кивнул.
   - Я как раз вовремя, - заметил он.
   В море приближалось время крушения. Один из двух кнорров оказался  на
пятьдесят ярдов ближе другого к берегу; вероятно, гребцы на  нем  больше
устали  или  их  меньше  подгонял  капитан.  Теперь  кораблю  предстояло
заплатить за это. Направление волн изменилось, мачта резко  накренилась.
И наблюдатели увидели, что желтая линия, обозначающая  подводные  скалы,
оказалась по другую  сторону  корабля.  На  корабле  отчаянно  забегали,
хватали  весла,  отталкивались  ими,  пытаясь  на  несколько   мгновений
продлить жизнь корабля.
   Слишком поздно. Викинги поняли это,  над  водой  разнесся  отдаленный
отчаянный крик,  его  сопровождали  возбужденные  возгласы  стоявших  на
берегу англичан: идет волна, большая волна, седьмой вал, который  всегда
дальше других накатывается на берег. Палуба накренилась,  поток  ящиков,
бочек, людей посыпался за борт в  подветренные  стоки  для  воды.  Волна
подхватила корабль и  с  грохотом  ударила  о  песок  и  гравий  берега.
Разлетелись доски, мачта в путанице оснастки упала за борт; на мгновение
видны были люди, отчаянно цепляющиеся за нос  в  форме  головы  дракона.
Потом все накрыла еще одна волна, а когда она прошла, на воде  виднелись
только отдельные обломки.
   Рыбаки кивали. Некоторые крестились. Если добрый Господь убережет  их
от викингов,  их  тоже  когда-нибудь  ждет  такая  участь:  умереть  как
мужчины, с соленой водой во рту, с кольцами в ушах в уплату незнакомцам,
которые найдут и погребут тело. Теперь капитану остается только одно.
   Оставшийся викинг пытался это проделать. Уйти под парусом по траверзу
как можно дальше от берега, а не ждать пассивно участи, постигшей первый
корабль.  У  рулевого  весла  неожиданно  появился  человек.   Даже   на
расстоянии в два ферлонга наблюдатели видели, как развевается его  рыжая
борода, когда он выкрикивал приказы.  У  снастей  застыли  люди,  ждали,
потом одновременно начали тянуть. На мачте показался парус, его  тут  же
подхватил ветер и понес корабль к берегу. Еще один поток приказов, парус
развернулся, и корабль пошел по ветру. Через  несколько  секунд  он  уже
устойчиво шел по новому  курсу,  набирая  скорость,  оставляя  за  собой
расходящийся след. Корабль двинулся от Флэмборо к Сперну.
   - Они уходят! - закричал Годвин. - На лошадей! - Он отбросил конюха с
дороги, сел верхом и пустил лошадь галопом.  Вульфгар,  незнакомый  тан,
держался в двух шагах за ним, остальные  всадники  двинулись  нестройной
колонной. Только смуглый юноша, пришедший с Вульфгаром, задержался.
   - Ты не торопишься, - сказал он не двинувшемуся с места управляющему.
- Почему? Не хочешь их видеть?
   Управляющий улыбнулся, наклонился, подобрал горсть песка  с  пляжа  и
бросил в воздух.
   - Они должны  попытаться,  -  заметил  он.  -  Им  больше  ничего  не
остается. Но далеко они не уйдут.
   Повернувшись, он приказал двум десяткам остаться на месте и осмотреть
берег в поисках обломков или выживших. Другие  двадцать  человек  верхом
отправились по тропе вслед за танами. Остальные неторопливо двинулись за
уходящим кораблем прямо по берегу.
   Проходили минуты, и даже сухопутным  жителям  становилось  ясно,  что
управляющий  прав.  Капитан  викингов  проигрывает.  Дважды  он  пытался
повернуть корабль носом в море, он напрягался у рулевого весла,  ему  на
помощь пришли еще  двое,  остальные  члены  экипажа  тянули  за  канаты,
ставшие на ветру твердыми, как сталь.  Но  оба  раза  волны  безжалостно
поворачивали нос, направляли корабль назад, и корпус корабля  дрожал  от
их ударов. И снова капитан разворачивал  корабль  параллельно  берегу  и
набирал скорость для новой попытки уйти в открытое море.
   Но идет ли он на этот  раз  параллельно  берегу?  Даже  на  неопытный
взгляд Годвина и Вульфгара что-то изменилось: ветер сильнее, волны выше,
корабль подхватило береговое течение. Рыжебородый  по-прежнему  стоял  у
рулевого весла, по-прежнему  выкрикивал  приказы,  корабль  летел  вдоль
берега, как пенный пловец, по выражению поэта, но нос его  поворачивался
дюйм за дюймом или фут за футом; желтая линия опасно близка  к  носовому
буруну, ясно, что корабль сейчас...
   Удар! Только что корабль плыл по воде, в следующее мгновение нос  его
ударился  о  жесткий  гравий.  Мачта  мгновенно  сломалась  и   исчезла,
прихватив с собой половину  экипажа.  Шлюпки  сорвались  с  креплений  и
полетели в море. За краткий миг весь корабль  раскрылся  как  цветок.  И
сразу исчез, на мгновение  оставалась  видна  только  летящая  по  ветру
оснастка на месте корабля. И  снова  на  воде  появились  подпрыгивающие
обломки.
   И на этот раз, как с  интересом  подметили  рыбаки,  обломки  гораздо
ближе к берегу. А один из них - голова. Рыжая голова.
   - Как ты думаешь, выплывет?  -  спросил  Вульфгар.  Они  ясно  видели
человека в воде в пятидесяти ярдах от берега; он висел в воде, не  делая
попыток плыть, и внимательно смотрел на волны, разбивающиеся о берег.  -
Попытается, - ответил Годвин, подзывая своих людей. - Но если выберется,
мы его возьмем.
   Рыжебородый  принял  решение  и  поплыл,  отбрасывая  воду   широкими
гребками. Он видел догоняющую его  большую  волну.  Волна  подняла  его,
бросила вперед, он напрягался, пытаясь удержаться наверху, его  несло  к
берегу легко, как пену, которая  оседала  у  кожаных  сапог  танов.  Еще
десять гребков, и зрители задрали головы, глядя, как он висит  на  верху
волны. И тут волна разбилась, отступила, песок  и  камень  задержали  ее
продвижение, вершина рухнула, растеклась. И с грохотом бросила  человека
вниз. Он беспомощно покатился вперед. И волна  снова  подхватила  его  и
потащила в море.
   - Держите его! - крикнул Годвин. - Двигайтесь, вы, заячьи сердца!  Он
сейчас не опасен.
   Двое  рыбаков  бросились  вперед,  уворачиваясь  от  волн.   Схватили
рыжебородого за руки и потащили вверх, на мгновение по пояс погрузившись
в воду.
   - Он жив, - удивленно сказал Вульфгар. - Я думал, волна  сломала  ему
спину.
   Ноги рыжебородого коснулись берега, он посмотрел  на  стоявших  перед
ним восемьдесят человек, зубы его неожиданно сверкнули в улыбке.
   - Какая встреча! - заметил он.
   Он развернулся в руках двух рыбаков, уперся ногой в голень одного  из
них и надавил изо всех сил. Тот взвыл и выпустил могучую  руку,  которую
держал, эта рука с  двумя  вытянутыми  пальцами  мгновенно  взметнулась,
пальцы глубоко впились в глаза второго человека.  Тот  тоже  закричал  и
упал на колени, схватился за лицо, кровь выступила меж пальцами.  Викинг
достал  из-за  пояса  нож,  сделал  шаг   вперед,   схватил   ближайшего
англичанина и нанес свирепый удар ножом  снизу  вверх.  Товарищи  рыбака
отступили с криками тревоги, а викинг подхватил копье, сунул нож за пояс
и выхватил сакс из рук упавшего. И через десять ударов сердца после того
как его ноги коснулись берега, он оказался в центре полукруга людей, все
они пятились от него, за исключением тех, что лежали на песке.
   Викинг  снова  сверкнул  зубами;  откинув  голову  назад,  он   бурно
рассмеялся.
   - Давайте, - гортанно крикнул он, - вас  много,  я  один.  Попробуйте
сразиться с Рагнаром. Кто посмеет подойти  первым?  Ты?  Или  ты?  -  Он
махнул копьем в сторону  Годвина  и  Вульфгара,  которые  теперь  стояли
отдельно от попятившихся рыбаков. - Надо его  взять,  -  сказал  Годвин,
доставая меч. - Жаль, что у меня нет щита.
   Вульфгар последовал  за  ним,  тоже  достав  меч  и  оттолкнув  назад
светловолосого юношу, стоявшего в шаге за ним.
   - Отойди, Альфгар. Если мы его обезоружим, мужики закончат остальное.
Два  англичанина  двинулись  вперед  с  обнаженными  мечами,  следя   за
медвежьей фигурой  викинга;  тот  ждал  их,  улыбаясь,  вокруг  его  ног
смешались кровь и вода.
   И вдруг он двинулся,  бросился  прямо  к  Вульфгару  со  скоростью  и
свирепостью нападающего дикого кабана. Вульфгар едва  успел  отпрыгнуть,
он сделал это неудачно, подвернув ногу. Викинг промахнулся левой  рукой,
но тут же поднял правую, чтобы обрушить смертельный удар.
   Что-то сбило рыжебородого с ног, отбросило на  спину,  он  безуспешно
пытался освободить руки, его перевернуло и  бросило  на  влажный  песок.
Сеть. Рыбацкая  сеть.  Управляющий  и  еще  двое  подскочили,  захватили
просмоленные веревки, затянули сеть. Один выхватил сакс из застрявшей  в
сети руке, другой свирепо наступил  на  пальцы,  держащие  копье,  одним
движением  сломав  древко  и  кости  пальцев.   И   рыбаки   перевернули
беспомощного  человека  быстро,  искусно,  как   налима   или   селедку.
Выпрямились, глядя вниз, в ожидании приказа.
   Подошел, хромая, Вульфгар, обменялся взглядами с Годвином.
   - Кого же это мы поймали? - спросил он. - Что-то говорит мне, что это
не просто капитан, которому не повезло.
   Он посмотрел на одежду запутавшегося в сети человека, протянул руку и
потрогал ее.
   - Козлиная шкура, - сказал он. - И к тому же просмоленная. Он  назвал
себя Рагнаром. Мы поймали самого  Лотброка.  Рагнара  Лотброка.  Рагнара
Волосатые Штаны.
   - Мы не можем иметь с ним дело, - с наступившей тишине сказал Годвин.
- Надо отвезти его к королю Элле.
   Послышался  другой  голос  -  голос   смуглого   молодого   человека,
расспрашивавшего управляющего:
   - Король Элла? - переспросил он. - Я думал, Осберт король Нортумбрии.
Годвин с усталой вежливостью повернулся к Вульфгару.
   - Не знаю, как вы учите своих людей на севере, -  заметил  он.  -  Но
если бы он был моим и сказал что-нибудь подобное, я бы вырвал ему  язык.
Конечно, если он не твой родственник.
   Костяшки пальцев Вульфгара побелели на рукояти меча.

***

   В темной конюшне никто не может его увидеть. Смуглый  юноша  прижался
лицом к седлу и обвис. Спина его как в огне, шерстяная  рубашка  намокла
от крови, каждое ее прикосновение вызывает новую боль.  Так  сильно  его
еще не избивали, а били его много раз, и  веревкой,  и  кожаным  ремнем,
били над корытом для корма скота в том месте, которое он называет домом.
   Он знал, что причина - в замечании о родственнике. И надеялся, что не
кричал, незнакомцы не слышали его крика. Но к концу наказания ему трудно
было судить. Он с трудом вспоминал, как выбрался на дневной свет.  Потом
долго ехал по нагорью, стараясь держаться прямо. А что будет  теперь,  в
Эофорвиче? Некогда этот знаменитый город, дом давно ушедших таинственных
римлян и их легионов, возбуждал его лихорадочное воображение больше, чем
песни менестрелей. И вот он здесь и хочет только одного - сбежать.
   Когда он освободится от вины своего отца? И от ненависти отчима?
   Шеф выпрямился и  начал  расстегивать  подпругу,  стаскивать  тяжелую
кожу. Он знал, что скоро Вульфгар официально объявит его рабом,  наденет
ему на шею железный ошейник, не  обращая  внимания  на  слабые  протесты
матери, и продаст на рынке в Тетфорде или Линкольне. И  получит  хорошую
цену. С детства Шеф много времени  проводил  в  деревенской  кузнице,  у
огня, прячась от обид и порок. Он начал помогать кузнецу, раздувал меха,
держал клещи, сам бил по раскаленному  железу.  Сам  делал  инструменты.
Даже меч.
   Но когда он станет рабом, меч у него  отнимут.  Может,  нужно  бежать
немедленно. Рабам иногда удается уйти. Но чаще нет.
   Он стащил седло и оглядел незнакомую  конюшню  в  поисках  места  для
него. Раскрылась дверь, показался свет, это  свеча.  И  с  нею  знакомый
холодный презрительный голос Альфгара.
   - Ты еще не кончил? Брось. Я пришлю конюха. Отца позвали на  совет  к
королю. У него за столом должен стоять слуга и подливать эль.  Для  меня
это унизительно. Иди. Тан-дворецкий короля хочет дать тебе указания.
   Шеф вышел во двор большого королевского деревянного  дворца,  недавно
построенного в пределах старых каменных стен римлян; на дворе сумеречный
весенний вечер; Шеф с трудом держался прямо. Но в нем поднялось какое-то
горячее возбуждение. Совет? Большой совет? Будут решать судьбу пленника,
могучего воина. Будет о чем  рассказать  Годиве,  ни  один  всезнайка  в
Эмнете такого не расскажет.
   - И держи рот на замке, - послышался за ним голос из конюшни.  -  Или
тебе вырвут язык. И помни:  теперь  король  Нортумбрии  Элла.  А  ты  не
родственник моего отца.

Глава 2

   - Мы считаем, что это Рагнар Лотброк, - сказал, обращаясь  к  совету,
король Элла. - Но откуда нам это известно?
   Он посмотрел  на  длинный  стол,  за  которым  сидело  больше  десяти
человек; все на низких стульях,  только  сам  король  в  высоком  резном
кресле. Большинство одето как сам король или Вульфгар, сидевший слева от
Эллы:  в  яркие  плащи,  наброшенные  на  плечи,  чтобы   уберечься   от
сквозняков, дующих изо всех углов и закрытых ставен; от этих  сквозняков
качались огни  факелов,  концы  которых  окунули  в  смолу;  у  всех  на
запястьях и шеях золото и серебро; сверкают пряжки плащей и поясов.  Это
военная аристократия Нортумбрии,  владельцы  земель  на  юге  и  востоке
королевства, люди, посадившие Эллу на престол и изгнавшие его  соперника
Осберта. Они неуклюже сидели  на  своих  стульях,  как  люди,  привыкшие
больше к седлу.
   В ногах стола, словно сознательно  обособляясь,  видны  еще  четверо.
Трое в черных сутанах монахов  ордена  святого  Бенедикта,  четвертый  в
пурпуре и белизне епископа. Сидели они легко, склонившись к столу, держа
наготове восковые таблички и стилосы,  готовые  записать  сказанное  или
незаметно обменяться записками друг с другом.
   Один из сидевших готов  был  ответить  на  вопрос  короля  -  Гутред,
капитан телохранителей.
   - Мы не нашли никого, кто бы узнал его, - признал Гутред. - Все,  кто
хоть раз встречался в битве с Рагнаром, мертвы, кроме  присоединившегося
к нам храброго тана короля Эдмунда, - вежливо добавил он. -  У  нас  нет
доказательств, что это Рагнар Лотброк.
   - Но я думаю, это он. Во-первых, он не говорит. Я  считал,  что  умею
заставлять людей говорить. Любой обычный пират заговорил бы. Но это явно
себя простым пиратом не считает.
   -  Во-вторых,  все  соответствует.  Что  делали  здесь  корабли?  Они
возвращались с юга, их отнесло от берега, и они много дней не видели  ни
солнца, ни звезд. Иначе капитаны - а управляющий  Бридлингтона  говорит,
что они хорошие моряки, - не оказались бы  в  таком  положении.  Корабли
грузовые. А какой груз перевозят на  юг?  Рабов.  На  юге  не  нужны  ни
шерсть, ни меха, ни эль. Это работорговцы, возвращавшиеся из плавания на
юг. Торговец рабами, ставящий себя высоко, - это соответствует  Рагнару.
Но, конечно, это тоже не доказательство.
   Устав от своего красноречия, Гутред сделал большой глоток эля.
   - Но еще одно дает мне уверенность. Что мы  знаем  о  Рагнаре?  -  Он
осмотрелся. - Он ублюдок.
   - Осквернитель церквей, - согласился архиепископ Вульфхир  со  своего
конца стола. - Похититель монахинь. Вор христовых невест. И  он  ответит
за все свои грехи.
   - Конечно, - подтвердил Гутред. - Но вот что я о нем слышал. Только о
нем, а не об остальных разрушителях церквей и похитителях  монахинь.  Он
очень  интересуется  новым.  Похож  на  меня.  Любит  заставлять   людей
говорить. По-своему. Я слышал, он поступает так.  -  В  голосе  капитана
звучала  профессиональная  заинтересованность.   -   Если   он   кого-то
захватывает, то первым делом - без всяких разговоров и споров - вырывает
глаз. Потом, по-прежнему без разговоров, тянется к второму  глазу.  Если
человек вспомнит что-то интересное, пока Рагнар  готовится,  что  ж,  он
говорит. Не успеет - тем хуже для него. Рагнар так губит много людей, но
люди недорого стоят. Говорят, он считает, что это  сберегает  ему  много
времени и сил.
   - И наш пленник сказал тебе, что он тоже так считает? - спросил  один
из черных священников снисходительным голосом. -  У  вас  был  дружеский
разговор на профессиональные темы?
   - Нет. - Гутред снова отхлебнул эля. - Но я посмотрел на  его  ногти.
Все коротко обрезаны. Кроме ногтя на правом большом пальце. Этот в  дюйм
длиной. И твердый, как  сталь.  Вот  он.  -  И  Гутред  бросил  на  стол
окровавленный ноготь.
   - Значит это Рагнар, - сказал в наступившей тишине король Элла. - Что
же нам с ним делать?
   Воины в замешательстве переглядывались.
   - Ты считаешь, что обезглавливание для него слишком хорошо? - спросил
Гутред. - Может, повесить его?
   - Или еще что-нибудь похуже? - добавил  один  из  вельмож.  -  Как  с
бежавшим рабом?  Может,  монахи...  что  там  за  история  со  святым...
святым.. Тем самым, с рашпером или... -  Воображение  ему  изменило,  он
смолк.
   - У меня другая идея, - сказал Элла. - Мы можем отпустить его.
   Все ошеломленно смотрели  на  короля.  Король  наклонился  вперед  со
своего высокого кресла,  его  острое  подвижное  лицо  и  проницательный
взгляд по очереди обращались к каждому за столом.
   - Подумайте. Почему я  король?  Я  король,  потому  что  Осберт...  -
запретное  имя  вызвало  дрожь  у  слушателей;  вздрогнул  и   слуга   с
исполосованной спиной, стоявший за стулом Ульфгара, - потому что  Осберт
не сумел защитить королевство от набегов викингов. Он делал то,  что  мы
всегда  делали.  Говорил  всем,  что  нужно  следить  и   самостоятельно
организовывать оборону. И вот экипажи десяти  кораблей  обрушиваются  на
город и делают, что хотят, а жители соседних городов  натягивают  одеяла
на голову и благодарят Бога, что это  произошло  не  с  ними.  А  я  что
сделал? Вы знаете, что  я  сделал.  Отозвал  всех,  кроме  наблюдателей,
организовал отряды  всадников,  расположил  в  жизненно  важных  пунктах
конные резервы рекрутов. И теперь, если они нападут на нас, у  нас  есть
возможность  добраться  до  них  быстрее,  чем  они  слишком  углубятся,
преподать им урок. Новые идеи.
   - Я считаю, что нам нужна еще одна новая  идея.  Мы  можем  отпустить
его. Договориться. Он обещает держаться подальше от Нортумбрии, даст нам
заложников, мы будем обращаться с ним как с  почетным  гостем,  пока  не
прибудут заложники, и отошлем его  с  грудой  подарков.  Много  это  нам
стоить не будет. А сберечь может  много.  Когда  его  обменяют,  он  уже
оправится от разговора с Гутредом. Что скажете?
   Воины переглядывались, поднимали брови, удивленно качали головами.
   - Может сработать, - сказал Гутред.
   Вульфгар откашлялся, собираясь заговорить,  его  лицо  покраснело  от
недовольства. Но его опередил голос черного монаха в конце стола.
   - Ты не должен этого делать, мой господин.
   - Почему?
   -  Не  должен.  У  тебя  и  другие   обязанности,   помимо   мирских.
Архиепископ, наш преподобный отец и недавний брат, напомнил нам  о  злых
поступках Рагнара против Христовой церкви. Это деяния,  направленные  не
против нас, не против христиан, - такие деяния мы  должны  прощать.  Это
деяния против святой церкви - а за них мы должны мстить всеми  силами  и
от всего сердца. Сколько церквей сжег Рагнар? Сколько христиан, мужчин и
женщин, продал язычникам и - еще хуже - поганым последователям Магомета?
Сколько драгоценных реликвий уничтожил? Сколько похитил священных даров?
   - Грешно прощать такие деяния. Это поставит под вопрос спасение  души
всех сидящих за этим столом. Нет, король, отдай  его  нам.  Позволь  нам
показать, что мы приготовили для тех, кто вступает в  вражду  с  матерью
церковью. И пусть весть об этом  достигнет  язычников  за  морем,  пусть
знают они, что рука  церкви  так  же  тяжела,  как  велика  ее  милость.
Поместим его в змеиную яму. Пусть все говорят  о  змеином  дворе  короля
Эллы.
   Король колебался. Но прежде чем он смог заговорить, другие  монахи  и
сам архиепископ высказали свое согласие, а воины поддержали  предложение
с любопытством и одобрением.
   - Никогда не видел, как человека отдают  змеям,  -  сказал  Вульфгар,
лицо его приобрело радостное  выражение.  -  Вот  чего  заслуживают  все
викинги мира. Я так и скажу, вернувшись к  своему  королю,  и  прославлю
мудрость и хитрость короля Эллы.
   Встал черный монах, который говорил, - страшный архидьякон Эркенберт.
- Змеи готовы. Пусть пленника отведут к ним. И все будут присутствовать:
советники, воины, слуги. Пусть все видят гнев  и  месть  короля  Эллы  и
матери церкви.
   Все встали. Элла вместе со всеми.  На  лице  его  выражение  сомнения
исчезло. Он видел единодушие совета. Вельможи начали расходиться,  звали
слуг, друзей, жен, любовниц. Все  должны  увидеть  новое  зрелище.  Шеф,
шедший  за  приемным  отцом,  обернулся  в  последний  момент  и  увидел
теснящихся у стола монахов. - Зачем ты так сказал? - спросил архиепископ
Вульфхир у архидьякона. - Мы могли  договориться  с  викингами,  и  наша
бессмертная душа не пострадала  бы.  Почему  заставил  короля  отправить
Рагнара к змеям?
   Монах порылся в своем кошельке и, как Гутред, бросил на стол какой-то
предмет. Потом еще один.
   - Что это, мой господин?
   - Монета. Золотая монета. И на ней письмо  нечестивых  последователей
Магомета.
   - Монету отобрали у пленника.
   - Ты хочешь сказать, что он слишком  нечестив,  чтобы  оставлять  ему
жизнь?
   - Нет, мой господин. Посмотри вторую монету.
   - Это пенни. Пенни нашей собственной чеканки, здесь, в Эофорвиче.  На
нем мое имя. Вот видишь - Вульфхир. Серебряный пенс.
   Архидьякон взял обе монеты и положил их назад в кошелек.
   - Очень плохой пенни, мой господин. Мало серебра, много свинца.  Все,
что может позволить себе церковь в наши дни. Серебро  у  нас  кончается,
мужланы не платят десятину. Даже благородные платят меньше.  А  кошельки
язычников  разбухают  от  золота,  отобранного  у  верующих.  Церковь  в
опасности, мой господин. Конечно, она не может так пострадать, чтобы  не
оправиться. Но  если  язычники  и  христиане  сумеют  договориться,  они
поймут, что мы им не нужны. Мы не должны допустить этого.
   Кивки согласия, даже со стороны архиепископа.
   - Значит, к змеям.

***

   В  качестве  змеиной  ямы  использовали  старую  каменную   цистерну,
оставшуюся еще от римлян; ее торопливо  покрыли  деревянным  навесом  от
дождя.  Монахи  собора  святого  Петра  в  Эофорвиче  гордились   своими
любимцами, блестящими змеями. Все лето по христианским землям Нортумбрии
распространялось  известие:  ищите  гадюк,  ловите  их  на   болотах   и
высокогорьях, приносите. Такая-то сумма освобождения от  налога  или  от
десятины за змею длиной в фут; больше - за полтора фута; еще больше - за
старых змей-дедушек. И не проходила неделя, чтобы не приносили к  custem
viperarum - хранителям  змей  -  извивающийся  мешок;  содержимое  мешка
осторожно высвобождали, кормили лягушками и мышами  и  поздравляли  друг
друга с их ростом. "Дракон не становится драконом,  не  побывав  сначала
змеей, - говорил один хранитель своим братьям. - Может, это  справедливо
и для наших гадюк".
   Теперь  послушники  развешивали  по  каменным  стенам  факелы,  чтобы
разогнать вечерние сумерки, таскали мешки с нагретым песком и соломой  и
расстилали их по дну цистерны, чтобы змеи ожили и рассердились. Появился
хранитель, довольно улыбаясь, за ним шла процессия  послушников,  каждый
гордо  и  осторожно  нес  кожаный  мешок,  в  котором  изгибались  змеи.
Хранитель  по  очереди  брал  каждый   мешок,   показывал   его   толпе,
разместившейся  вдоль  стен  цистерны,  развязывал  ремешки  и  медленно
вываливал  содержимое  мешка  в  яму.  Каждый  раз  он  передвигался  на
несколько шагов, что разместить змей равномерно. Выполнив  свою  задачу,
он отступил к краю прохода,  оставленного  для  важных  зрителей;  вдоль
прохода стояли личные телохранители короля.  Наконец  появились  и  они:
король, его совет, личные слуги, посреди них  вели  пленника.  У  воинов
севера есть поговорка: "Мужчина не должен  хромать,  пока  у  него  ноги
одинаковой длины". И Рагнар не хромал.  Но  ему  трудно  было  держаться
прямо. Гутред обошелся с ним не мягко.
   Вельможи отступили от края  ямы,  на  краю  ее  остался  пленник.  Он
улыбнулся сломанными зубами, руки его держали сзади  сильные  воины.  На
пленнике по-прежнему была  его  одежда  из  просмоленной  козьей  шкуры,
которой  он  обязан  своим  прозвищем  "Волосатые   Штаны".   Архидьякон
Эркенберт протиснулся вперед, чтобы посмотреть на него.
   - Это змеиный двор, - сказал он.
   - Орм-гарт, - поправил Рагнар.
   Священник снова заговорил - на упрощенном английском, принятом  среди
торговцев:
   - Знай следующее. У  тебя  нет  выбора.  Если  станешь  христианином,
сохранишь жизнь. Как раб. И тогда никакого орм-гарта. Но ты должен стать
христианином.
   Рот викинга презрительно  скривился.  Он  ответил  на  том  же  языке
торговцев:
   - Вы жрецы. Я знаю ваш разговор. Ты говоришь, я буду жить.  Как?  Как
раб, ты говоришь. Но ты не говоришь, а я знаю. Без глаз,  без  языка.  С
подрезанными сухожилиями, никакой ходьбы.
   Он начал распевать.
   - Я сражался тридцать зим, всегда был впереди, всегда рубил мечом.  Я
убил  четыреста  человек,  изнасиловал  тысячу  женщин,  сжег  множество
церквей, продал много детей. Многие плакали из-за меня, но я никогда  не
плакал из-за них. И вот я пришел  к  орм-гарту,  как  Гуннар,  рожденный
богом. Делайте, как хотите, пусть блестящие черви жалят мне сердце. Я не
буду просить о милости. Я всегда отвечаю ударом меча!
   - Кончайте с ним! - рявкнул Элла,  стоявший  за  викингом.  Стражники
начали подталкивать его вперед.
   - Стойте! - остановил их  Эркенберт.  -  Сначала  свяжите  ему  ноги.
Несопротивлявшегося викинга грубо связали, подтащили к  краю,  поставили
на самом краю, потом - он посмотрел  на  молчаливую  толпу  -  столкнули
вниз. Он упал ногами вперед, с грохотом упал прямо на клубок  змей.  Они
зашипели и набросились на него.
   Человек в волосатых брюках  и  кожаной  куртке  рассмеялся,  лежа  на
земле.
   - Не могут прокусить, - сказал кто-то разочарованно. - У него слишком
плотная одежда.
   - Но можно ужались в руки  и  лицо,  -  возразил  хранитель,  ревниво
оберегающий достоинства своих подопечных.
   Одна из самых больших гадюк действительно лежала всего  в  нескольких
дюймах от лица Рагнара, они смотрели в  глаза  друг  другу,  раздвоенный
язык змеи почти касался щеки пленника. Наступила долгая пауза.
   И вдруг голова человека метнулась в сторону, он широко  раскрыл  рот.
Забились змеиные кольца, рот наполнился кровью, змея лежала без  головы.
Снова викинг рассмеялся. Медленно он начал перекатываться,  сгибая  тело
со связанными руками и ногами, стараясь всем своим весом  опуститься  на
змей. - Он убивает их! - со смертельной обидой закричал хранитель.
   Элла с отвращением шагнул вперед, щелкнул пальцами.
   - Ты и ты. У вас крепкие сапоги. Вытащите его оттуда.
   - Я  тебе  этого  не  забуду,  -  негромко  сказал  он  расстроенному
Эркенберту. - Ты всех нас выставил дураками.
   - А теперь развяжите ему руки и ноги, разденьте и свяжите снова. Ты и
ты, принесите горячей воды. Змеи любят тепло. Если мы согреем ему  кожу,
змеи пойдут к нему.
   - Еще одно. На этот раз он будет лежать  неподвижно,  чтобы  помешать
нам. Привяжите одну руку к телу, а к запястью привяжите веревку. Так  мы
заставим его двигаться.
   Пленника, по-прежнему улыбающегося и молчащего,  опустили  снова.  На
этот раз сам король направлял спуск к тому месту, где было больше  всего
змей. Змеи тут же поползли к теплому телу, от  которого  на  холоде  шел
пар. Женщины вскрикивали в  отвращении,  представляя  себе,  как  трутся
чешуйки гадюк о голую кожу.
   Король  дернул  веревку,  снова  и  снова.  Рука  двинулась,   гадюки
зашипели, одна обеспокоенная ужалила, ощутила плоть, ужалила еще и  еще,
впуская в тело человека свой яд. На глазах зрителей  медленно,  медленно
лицо его стало меняться, разбухать, синеть. И когда  его  глаза  и  язык
распухли, он в последний раз заговорил.
   - Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi, - сказал он.
   - Что он говорит? - зашептались в толпе. - Что это значит?
   - Я не понимаю по-норвежски, - подумал Шеф, глядя со своего места.  -
Но я знаю, что ничего хорошего это не предвещает.

***

   "Gnythja mundu grisir ef galtar  hag  vissi".  Эти  слова  звучали  в
сознании могучего человека  несколько  недель  спустя  и  сотни  миль  к
востоку.   Человек   стоял   на   носу   большого   корабля,    медленно
приближающегося к берегу  Зеландии.  Он  услышал  эти  слова  совершенно
случайно. "Говорил ли Рагнар с собой?" - размышлял он. - "Или знал,  что
кто-нибудь  услышит,  поймет  и  запомнит?"  Маловероятно,   чтобы   при
английском дворе оказался человек, знающий норвежский достаточно,  чтобы
понять слова Рагнара. Но у умирающего бывают озарения. Может,  он  видит
будущее. Может, Рагнар знал или догадывался, к чему приведут его слова.
   Но если  это  слова  судьбы  -  а  такие  слова  всегда  найдут  свое
выражение, - то странными путями дошли  они  до  него.  В  толпе  вокруг
орм-гарта  стояла  женщина,  наложница  одного   знатного   англичанина,
"lemman", как называют англичане таких женщин. Но до  того,  как  хозяин
купил ее на рынке рабов в Лондоне, она исполняла ту же  роль  при  дворе
короля Мельсекнейла в Ирландии, а там многие говорили по-норвежски.  Она
услышала слова Рагнара и поняла их. Но у нее хватило ума не рассказывать
об этом хозяину: "lemman", у которых не хватает ума, не переживают  свою
красоту. Но она рассказала об  этих  словах  своему  тайному  любовнику,
торговцу, отправляющемуся на юг.  Тот  пересказал  их  одному  из  своих
спутников по торговому каравану. А рядом находился  беглый  раб,  бывший
рыбак; его это особенно заинтересовало, потому  что  он  был  свидетелем
пленения Рагнара на берегу. В Лондоне, считая себя в  безопасности,  раб
рассказывал эту историю в кабаках, зарабатывая кружку эля и кусок мяса в
прибрежных трактирах, куда пускают всех: англичан и  франков,  фризов  и
датчан. Лишь бы серебро было. Так северянин услышал эту историю.
   Этот раб дурак, человек без чести. Он увидел в смерти Рагнара  только
забаву, необычность, развлечение.
   Мощный человек на носу корабля  -  Бранд  -  увидел  гораздо  больше.
Поэтому он и принес сюда новость.
   Корабль шел по длинному  фьорду,  глубоко  вдающемуся  в  плодородную
равнину Зеландии, самого восточного из островов Дании.  Ветра  не  было,
паруса  свернули  и  привязали  к  мачтам,  и  тридцать  гребцов  делали
равномерные неторопливые гребки,  весла  покрывали  гладкую  поверхность
спокойного моря рябью, легкое волнение ласкало берега. На богатых  лугах
мычали коровы, на удалении виднелись поля ржи.
   Бранд знал,  что  ощущение  мира  здесь  обманчиво.  Он  находится  в
неподвижном центре самой грозной бури в Европе, и мир здесь обеспечивают
сотни миль разрываемого войной моря  и  сожженные  берега.  В  море  его
трижды останавливали военные корабли морского патрули - тяжелые  корабли
береговой охраны, не предназначенные для выхода в открытое море,  полные
людьми.  Его  пропускали  с  нарастающим  интересом:  всегда   интересно
посмотреть на человека, испытывающего свою удачу. Да  и  сейчас  за  ним
идут два корабля,  каждый  вдвое  больше  размером,  просто  чтобы  быть
уверенным, что он не сбежит. Он знал, как знали и его люди,  что  худшее
впереди.
   За ним  кормчий  передал  весло  другому  моряку  и  прошел  на  нос.
Несколько минут он стоял за капитаном, голова его едва  достигала  плеча
Бранда,  потом  заговорил.  Заговорил  негромко,  стараясь,   чтобы   не
расслышали ближайшие гребцы.
   - Ты знаешь, я не из тех, кто заводит споры, - сказал он. - Но мы уже
здесь, у нас у всех члены завязли в  осином  гнезде.  Может,  ты  теперь
скажешь, зачем это?
   - Ну, раз уж ты так долго не спрашивал, -  так  же  негромко  ответил
Бранд, - назову тебе три причины, а ты уж выбирай.
   - Первая. Это наша возможность заслужить славу. Об этой сцене поэты и
сочинители саг будут рассказывать до последнего дня, когда боги сразятся
с гигантами и отродье Локи высвободится в мире.
   Кормчий улыбнулся.
   - У тебя достаточно славы, витязь из Галланда. И многие говорят,  что
те, с кем мы встретимся, и есть отродье Локи. Особенно один из них.
   - Ну, тогда вторая. Тот английский раб, беглец, рассказавший нам  эту
историю, рыбак, сбежавший от монахов Христа, ты  видел  его  спину?  Его
хозяева заслуживают всех горестей на земле, и я могу послать их им.
   На этот раз кормчий рассмеялся вслух, хотя по-прежнему негромко.
   - А ты  видел  кого-нибудь  живого  после  разговора  с  Рагнаром?  И
говорят, те, с кем мы встретимся, еще хуже. Особенно один из них. Может,
он и монахи Христа стоят друг друга. Но что об остальных?
   - Тогда, Стейнульф, мы подходим к  третьей  причине.  -  Бранд  легко
приподнял серебряную подвеску, свисавшую на ремешке с его шеи и лежавшую
на груди, на рубашке: молот с короткой рукоятью и с широкой головкой.  -
Меня попросили сделать это, выполнить службу.
   - Кто попросил?
   - Тот, кого мы оба знаем. Во имя того, кто придет с севера.
   - Ага. Ну, ладно. Этого для нас обоих достаточно. Может, и  для  всех
нас. Но я собираюсь сделать кое-что, прежде чем мы причалим.
   Убедившись, что капитан видит, что он делает, кормчий взял  подвеску,
висевшую у него на шее на длинном ремешке, и спрятал  ее  под  рубашкой,
затянув воротник так, чтобы ремешка не было видно.
   Бранд медленно повернулся лицом к экипажу и проделал то же самое. Как
один, гребцы прекратили ударять веслами по воде. Все убрали из виду свои
подвески. И снова принялись грести.
   На причале впереди виднелись  люди,  они  ни  разу  не  посмотрели  в
сторону   приближающегося   военного   корабля,   изображая    полнейшее
равнодушие. За  ними,  как  перевернутая  плоскодонка,  виднелся  корпус
большого драккара; а еще  дальше  множество  сараев,  навесов,  складов,
ночлежек, лодочных  дворов  по  обе  стороны  фьорда,  кузниц,  канатных
мастерских, загонов для скота. Это сердце морской империи,  центр  силы,
бросающей вызов королевствам, дом бездомных воинов. Человек, сидевший на
самом краю причала, перед всеми, встал, зевнул, красноречиво потянулся и
посмотрел в другом направлении. Опасность. Бранд начал отдавать приказы.
Двое  его  людей,  стоявших  у  фала,  подняли  на  мачту  щит,  на  нем
свеженарисованный белый знак мира. Еще два  побежали  вперед,  на  самый
конец носа, сняли драконью голову с  разинутой  пастью  с  ее  колышков,
отнесли подальше от борта и тщательно завернули в ткань.
   На берегу неожиданно появилось больше людей, все они теперь  смотрели
на корабль. И никак его не приветствовали. Но Бранд знал, что если бы он
не соблюдал определенный церемониал, его встретили бы по-другому. И  при
мысли о том, что могло бы случиться -  все  еще  может  случиться  -  он
почувствовал, как непривычно дрогнул живот, словно его мужское  естество
захотело уползти туда. Он отвернулся от берега, чтобы выражение лица его
не выдало. Никогда не показывай страха. Никогда не  показывай  боль.  Он
ценил это больше самой жизни.
   Он понимал, что в игре, которую он собирается начать, ничто не  может
быть опаснее, чем проявление неуверенности.  Он  собирается  поймать  на
приманку своих смертельно опасных хозяев, вовлечь  их  в  свой  рассказ,
вести себя не как проситель, а вызывающе.
   Он собирается бросить им вызов, публичный и ошеломляющий, и у них  не
будет выбора. Они вынуждены будут  принять  этот  вызов.  В  таком  деле
полумеры непозволительны.
   Корабль коснулся носом причала, бросили канаты, их поймали и обернули
вокруг  кнехтов,  по-прежнему  все  с  тем  же  подчеркнутым  выражением
незаинтересованности  и  безразличия.  Человек  с  причала  сверху  вниз
смотрел на корабль. Если бы здесь  был  торговый  пост,  он  спросил  бы
моряков о грузе, кто хозяин, откуда. Но этот человек только выразительно
поднял бровь.
   - Бранд. Из Англии.
   - Многих людей зовут Бранд.
   По знаку капитана двое моряков  перебросили  на  причал  трап.  Бранд
прошел по нему, заткнув большие пальцы за пояс, и остановился, глядя  на
начальника причала. На ровной поверхности он смотрел сверху вниз, далеко
вниз. И с удовольствием заметил, как дрогнул взгляд начальника  причала,
человека тоже не мелкого. Тот понял, что  в  хватке  один  на  один  ему
против Бранда не устоять.
   - Некоторые зовут меня Вига-Бранд.  Я  из  Галланда,  где  люди  выше
датчан.
   - Убийца-Бранд. Я о тебе слышал. Но у нас много убийц. Нужно  больше,
чем имя, чтобы тебя тут приветствовали.
   - У меня есть новости. Новости о родне.
   - Новости должны быть достойными, чтобы их выслушали. Ты ведь  пришел
без приглашения и пропуска.
   - Новости достойные. -  Бранд  посмотрел  прямо  в  глаза  начальнику
причала. - Пойдем, и услышишь сам. Пусть твои люди тоже идут. И тот, кто
не пойдет слушать,  до  конца  дней  будет  проклинать  свою  лень.  Но,
конечно, если у тебя важное свидание в нужнике, не могу просить тебя  не
снимать штаны.
   Бранд прошел мимо начальника причала и направился к  большому  столбу
дыма, поднимавшегося от длинного дома, зала благородных родов.  Ни  один
враг не видел его и остался в живых, чтобы рассказать об этом.  Это  сам
Бретраборг. Люди Бранда молча спустились с корабля и последовали за ним.
Начальник причала улыбнулся. Он сделал  знак  своим  людям,  те  достали
спрятанные мечи и копья и тоже потянулись к большому дому. В двух  милях
на сторожевой вышке  разрешающе  приспустили  флаг.  Из  многих  окон  с
раскрытыми ставнями в зал проходил свет,  но  Бранд  остановился,  давая
возможность глазам привыкнуть, потом огляделся, стараясь  разобраться  в
окружении. Он знал, что много лет об этой  сцене  будут  рассказывать  в
песнях и сагах - если он справится со своей ролью. В следующие несколько
минут он заработает либо немеркнущую славу, либо неминуемую смерть.
   В зале сидело и стояло множество мужчин, они бродили по залу,  играли
в разные игры. Никто не посмотрел на вошедшего,  но  он  знал,  что  его
присутствие замечено. Когда  глаза  привыкли,  он  понял,  что  строгого
порядка в зале нет, напротив, порядка словно старательно  избегали:  все
выглядит так, как будто воины, все подлинные drengir, равны. Но все же в
одном конце зала было небольшое пространство, куда никто не входил.  Там
сидели четверо, очевидно, занятые своими делами.
   Бранд направился к ним, и неслышные шаги  его  морских  мягких  сапог
стали вдруг слышны в неожиданно наступившей тишине.
   Он дошел до четверых.
   - Приветствую!  -  Он  говорил  сознательно  громко,  чтобы  его  все
услышали. - Я принес новости. Новости для сыновей Рагнара.
   Один из четверых, оглянувшись  через  плечо  на  Бранда,  снова  стал
подпиливать ноготь.
   - Серьезные новости должны быть у человека, явившегося  в  Бретраборг
без приглашения и пропуска.
   - Да, это серьезные новости. - Бранд набрал полные легкие воздуха, он
контролировал свое дыхание. - Новости о смерти Рагнара.
   Полная тишина. Человек,  заговоривший  с  ним,  продолжал  заниматься
своими ногтями, теперь это был ноготь левого  указательного  пальца.  Но
нож его скользнул, прорезав палец до кости. Человек не  шевельнулся,  не
издал ни звука.
   Заговорил второй из  четверки.  Он  при  этом  взял  с  доски  шашку,
собираясь сделать ход. Мощный широкоплечий мужчина с седеющими волосами.
   - Расскажи нам, - произнес  он  невозмутимо,  тщательно  стараясь  не
проявлять никаких эмоций.  -  Как  умер  наш  старый  отец  Рагнар?  Это
неудивительно: ему уже было много лет.
   - Все началось на берегу Англии, где он потерпел крушение. Я слышал о
том, что его захватили люди короля Эллы.  -  Бранд  слегка  изменил  тон
голоса, чуть насмешливо подражая невозмутимости  второго  Рагнарсона.  -
Мне кажется, им было нетрудно это сделать, потому что, как ты  говоришь,
ему уже было много лет. Может, он даже не сопротивлялся.
   Седеющий человек по-прежнему держал в пальцах шашку, пальцы сжимались
все крепче, крепче. Кровь  брызнула  из-под  ногтей  на  доску.  Человек
поставил шашку, передвинул ее раз, два, снял с доски шашку противника.
   - Я взял, Айвар, - заметил он.
   Заговорил тот, с которым он играл. Это был мужчина с такими  светлыми
волосами, что они казались почти белыми; волосы были  откинуты  назад  и
перевязаны льняной лентой. Он посмотрел на Бранда глазами,  бесцветными,
как замерзшая вода, под немигающими веками.
   - И что они сделали с ним, когда поймали?
   Бранд смотрел в немигающие глаза светловолосого.  Он  пожал  плечами,
по-прежнему изображая невозмутимость.
   - Отвели к королю Элле к его двору в Эофорвиче. Дело сочли  не  очень
важным. Решили, что перед  ними  обычный  пират.  Я  думаю,  ему  задали
кое-какие вопросы,  немного  позабавились.  Но  потом  устали  и  решили
предать его смерти.
   В мертвой тишине Бранд разглядывал свои ногти. Он чувствовал, что его
игра достигла самой опасной точки. Он снова пожал плечами.
   - В конце концов его отдали жрецам Христа. Мне кажется, его не  сочли
достойным умереть от руки воина.
   Бледные щеки его собеседника  вспыхнули.  Он,  казалось,  задыхается.
Щеки краснели все больше, пока лицо не стало  алым.  Он  начал  медленно
раскачиваться, из глубины  горла  доносился  низкий  кашель.  Глаза  его
выпучились, алый цвет сменился пурпуром  -  в  полутьме  зала  лицо  его
казалось почти  черным.  Медленно  раскачивание  прекратилось,  человек,
казалось, выиграл какую-то внутреннюю битву с самим собой, кашель  стих,
лицо снова побледнело.
   Четвертый человек, стоявший рядом с тремя братьями, следил за игрой в
шашки, опираясь на копье. Он не шевельнулся,  не  заговорил,  глаза  его
были опущены. Но вот он медленно поднял голову и  посмотрел  на  Бранда.
Впервые высокий посланец дрогнул. Он слышал  об  этих  глазах,  хотя  не
верил рассказам: зрачки поразительно  черные,  окруженные  белком  цвета
свежевыпавшего снега; зрачки окружены этим белком со  всех  сторон,  как
краска окружает центральное острие щита. Глаза блеснули, как лунный свет
на металле.
   - И как же король Элла и жрецы Христа решили  в  конце  концов  убить
старика? - спросил четвертый Рагнарсон, спросил негромко, почти мягко. -
Вероятно, ты скажешь нам, что это было нетрудно.
   Бранд ответил прямо и правдиво, больше не рискуя.
   - Его бросили в змеиную яму, в змеиный двор, в орм-гарт. Я понял, что
вначале были некоторые затруднения, змеи не хотели кусать, и тогда - так
я слышал - Рагнар укусил их первым. Но в конце концов они его ужалили, и
он умер. Медленной смертью, и ни  одной  раны  от  оружия.  Нечем  будет
гордиться в Валгалле.
   У человека со странными глазами не дрогнула ни одна мышца.  Наступила
пауза, долгая пауза; замершая  в  напряжении  аудитория  ждала,  что  он
сделает знак, что слышал, что проявит какое-то  нарушение  самоконтроля,
как его братья. Но вот  человек  выпрямился,  передал  копью  одному  из
зрителей, сунул пальцы за пояс, приготовился говорить.
   Зритель, которому он передал копье, удивленно ахнул. Все  повернулись
к нему. Тот молча поднял ясеневое древко. На нем видны были  углубления,
следы, где его сжимали пальцы. Легкий  гул  удовлетворения  пробежал  по
залу. Прежде чем человек со странными  глазами  смог  заговорить,  Бранд
улучил момент и помешал ему. Задумчиво потянув себя за усы, он заметил:
   - Есть кое-что еще.
   - Да?
   - После того  как  змеи  его  ужалили  и  он  лежал,  умирая,  Рагнар
заговорил. Его, конечно, не поняли, потому  что  он  говорил  не  на  их
языке, не на norroent mal, но кое-кто услышал и  передал  его  слова;  в
конце  концов  мне  повезло,  и  они  дошли  до  меня.  У  меня  нет  ни
приглашения, ни пропуска, как вы только что сказали, но мне  показалось,
что вам интересно будет услышать.
   - И что же сказал старик, умирая?
   Бранд возвысил голос,  так  что  слышно  стало  по  всему  залу,  как
герольд, бросающий вызов. - Он сказал: "Gynthja mundu grisir  ef  galtar
hag vissi".
   На этот раз переводчик не понадобился. Весь зал понял слова  Рагнара:
"Когда поросята узнают, как умер старый боров, вот уж они захрюкают".
   - Поэтому я и явился  без  приглашения,  -  продолжал  Бранд  звонким
вызывающим голосом. - Хотя мне говорили, что это опасно. Я люблю слушать
хрюканье.  И  я  пришел  к  поросятам.  Эти  поросята  вы.  Ты,  Халвдан
Рагнарсон, - кивнул он человеку с ножом, - Ты, Убби Рагнарсон, -  первый
игрок  в  шашки.  -  Ты,  Айвар  Рагнарсон,  известный  своими  светлыми
волосами. И ты, Сигурт Рагнарсон. Я теперь понимаю, почему тебя прозвали
Орм-и-Ауга "Змееглазый".
   -  Не  думаю,  чтобы  моя  новость  вас  порадовала.  Но  вы   должны
согласиться, что она стоит того, чтобы ее выслушать.
   Четверо мужчин теперь все стояли, глядя  на  него,  всякое  напускное
равнодушие с них слетело. Выслушав его,  они  кивнули.  Медленно  начали
улыбаться, у всех было одно и то же  выражение  лица,  и  впервые  стало
заметно, что это братья, члены одной семьи. Зубы их сверкали.
   В те дни у монахов и священников была молитва: "Domine, libera nos  a
furore normannorum" - "Боже, упаси нас от ярости северян". И если бы они
увидели лица братьев, любой разумный  монах  тут  же  добавил  бы:  "Sed
praesepe, Domini, a  humore  eorum"  -  "Но  особенно,  Господи,  от  их
веселья".  -  Да,  мы  должны  были  услышать  эту  новость,  -   сказал
Змееглазый, - и мы благодарим тебя за нее. Вначале мы подумали,  что  ты
говоришь неправду  об  этом  деле,  поэтому  мы  могли  показаться  тебе
недовольными. Но то, что ты сказал в конце, - да, это голос нашего отца.
Он знал, что кто-нибудь его услышит. И расскажет нам. И он знал, что  мы
сделаем. Правда, парни?
   По его знаку кто-то подкатил большую  колоду  для  рубки,  отпиленный
срез толстого дуба. Четверо братьев взялись за него и плотно уложили  на
пол. Сыновья Рагнара собрались вокруг колоды,  каждый  поставил  на  нее
ногу. Они заговорили вместе, следуя ритуалу:
   - Мы стоим на этой колоде и клянемся...
   - ...вторгнуться в Англию и отомстить  за  нашего  отца...  -  сказал
Халвдан.
   - ...захватить короля Эллу и предать его мучительной смерти за смерть
Рагнара, - это Убби.
   - ...победить все английские королевства и подчинить нам всю землю, -
Сигурт, Змееглазый.
   - ...отомстить серным воронам, жрецам Христа, по  чьему  совету  отца
отдали в орм-гарт, - сказал Айвар. Кончили они снова хором:
   - ...и если  мы  отступим  от  своих  слов,  пусть  нас  презирают  и
отвергают боги Асгарда, и пусть мы никогда не присоединимся к отцу  и  к
нашим предкам в их жилище.
   И когда они кончили, огромный зал с закопченными потолочными  балками
заполнился  гулом  одобрительный  выкриков  четырехсот  человек,  ярлов,
витязей, капитанов, кормчих всего  пиратского  флота.  Снаружи  рядовые,
собравшиеся из своих  ночлежек,  возбужденно  подталкивали  друг  друга,
зная, что принято важное решение.
   - А теперь, - Змееглазый перекрыл гул, - расставьте столы, расстелите
доски. Ни один человек не может принять наследство отца, пока не  выпьет
эля за его упокой. Мы будем пить на поминках Рагнара, пить, как герои. А
утром соберем всех людей и все  корабли  и  поплывем  в  Англию,  и  там
никогда нас не забудут и не избавятся от нас.
   - А теперь пейте. Незнакомец, садись к нашему столу  и  расскажи  нам
еще об отце. Когда Англия станет нашей, тебе там всегда найдется  место.
***

   Далеко отсюда Шеф, смуглый юноша, приемный сын  Вульфгара,  лежал  на
соломенном матраце. От влажной почвы Эмнета поднимался туман,  и  только
тонкое  одеяло  защищало  от  него  юношу.  В  теплом  зале  с  толстыми
деревянными стенами спит в удобстве его приемный отец Вульфгар, рядом  в
тепле, если не в любви мать Шефа, леди Трит. В теплой  постели  рядом  с
комнатой родителей спит Альфгар. Там же и  Годива,  дочь  наложницы.  По
возвращении Вульфгара  все  наелись  жареного  и  вареного,  печеного  и
настоянного - утки и гуси с болот, щука и минога с рек.
   Шеф поел овсянки и ушел в хижину у кузницы, где он работал, и  только
друг позаботился о его свежих рубцах. Но теперь он погрузился в  объятия
сна. Если это сон.

***

   Он видит темное поле где-то на краю мира, освещенное только пурпурным
небом. На поле лежат бесформенные  груды  тряпок,  костей,  кожи,  белые
черепа и ребра видны сквозь остатки великолепных доспехов. По всему полю
прыгают и толпятся птицы - целая армия больших  черных  птиц  с  мощными
черными клювами. Они сильно бьют клювами в  пустые  глазницы,  разрывают
кости в поисках кусочка мяса или мозга. Но кости эти они перебирали  уже
много раз, они сухие; птицы  начинают  громко  каркать  и  клевать  друг
друга.
   Но вот они  стихли,  успокоились,  собрались  вместе  вокруг  четырех
черных птиц. Слушают карканье этих четырех, а те каркают  все  громче  и
громче, все  более  угрожающим  тоном.  Потом  вся  стая  поднимается  в
пурпурное небо, кружит,  образуя  темный  строй,  и  потом,  как  единый
организм, устремляется к нему, к Шефу,  туда,  где  он  стоит.  Передняя
птица летит  прямо  на  него,  он  видит  ее  немигающий  золотой  глаз,
устремленный  к  его  лицу  черный  клюв.  Но  не  может   пошевелиться,
увернуться: что-то прочно держит его за голову; он чувствует, как черный
клюв погружается в мякоть его глаза.

***

   Шеф проснулся с криком, соскочил с матраца, закутался в тонкое одеяло
и посмотрел сквозь дыру в стене на болото в тумане.  С  другого  матраца
его окликнул его друг Хунд:
   - Что случилось, Шеф? Что тебя испугало?
   Какое-то время он не может ответить. Потом раздается словно  карканье
- он не знает сам, что говорит:
   - Вороны! Вороны летят!

Глава 3

   - Вы уверены, что высадилась Великая Армия? - Голос Вульфгара  звучал
гневно, но неуверенно. Он не хотел верить в такую  новость.  Но  открыто
бросить вызов вестнику он тоже не решался.
   - В этом нет сомнений, - ответил Эдрич, королевский  тан,  доверенный
слуга Эдмунда, короля восточных англов. - И армию ведут сыновья Рагнара?
   Еще более страшное для Вульфгара  известие,  подумал  Шеф,  незаметно
стоя в дальнем углу и слушая споры. Все фримены Эмнета собрались в  зале
своего господина, вызванные скороходами. Ибо хоть фримен в Англии  может
потерять все: землю, все, что положено по обычному праву, даже  родство,
- если не ответит на призыв своего господина, но именно поэтому  фримены
имеют право  присутствовать  при  обсуждении  дела,  из-за  которого  их
вызывают.
   Другое дело, имеет ли право находиться здесь  Шеф.  Но  пока  ошейник
раба на него еще не одели, а фримен, стоявший у входа на страже, все еще
в долгу перед Шефом за починенный плуг. Поэтому он с сомнением  хмыкнул,
посмотрел на меч и обшарпанные ножны на боку Шефа и решил  не  обострять
положение. И вот Шеф стоит в самом  конце  комнаты  среди  самых  бедных
крестьян Эмнета и старается услышать, что говорят.
   - Мои люди говорили со многими крестьянами, видевшими  их,  -  сказал
Эдрич. - Они рассказывают, что армию возглавляют четыре  великих  воина,
сыновья Рагнара, все в равном статусе. Ежедневно воины собираются вокруг
большого знамени со знаком черного ворона.  Это  знамя  Ворона...  этого
Ворона вышили за одну ночь дочери Рагнара, и  он  расправляет  крылья  в
знак победы и складывает их при поражении.  Знакомая  история,  и  очень
страшная. Деяния сыновей Рагнара известны по всей Северной Европе,  куда
бы ни плыли их корабли: в Англию, Ирландию, Францию, Испанию  и  даже  в
земли за Средиземным морем, откуда они вернулись с богатой добычей.  Так
почему они теперь обратили свой гнев против бедных крошечных  королевств
восточных англов? Лицо Вульфгара становилось все беспокойнее,  он  тянул
себя за длинные усы.
   - И где они разбили лагерь?
   - На лугах у Стура, южнее Бердискварда. - Королевский тан Эдрич  явно
терял терпение. Он уже несколько раз повторял все  это,  и  не  в  одном
месте. С каждым мелким лендлордом все то же самое. Им не нужны сведения,
они хотят только найти предлог не исполнять свой долг. Но  от  этого  он
ожидал большего, этот известен своей ненавистью к викингам. Говорят,  он
скрестил меч с самим знаменитым Рагнаром.
   - Так что же нам делать?
   - Приказ короля Эдмунда: все фримены, способные носить оружие, должны
собраться в Норвиче. Все от пятнадцати и до пятидесяти. Нам нужна  армия
не менее сильная, чем у них.
   - А сколько их? - спросил один из богатых хозяев из переднего ряда.
   - Триста кораблей.
   - А людей сколько?
   - На каждом корабле обычно три дюжины гребцов, -  кратко  и  неохотно
ответил королевский тан. Это трудный момент. Как только эти  деревенщины
поймут, против чего им придется выступать, они  могут  не  сдвинуться  с
места. Но его долг сказать им правду.
   Наступила  тишина,  у  всех  в  голове  было  одно  и  то  же.   Шеф,
соображавший быстрее других, сказал:
   - Триста кораблей по три дюжины весел в каждом. Девять  сотен  дюжин.
Десять дюжин - это долгая сотня. Больше  десяти  тысяч  человек.  И  все
воины, - добавил он, скорее удивленно, чем испуганно.
   - Мы не можем сражаться с ними, - решительно сказал Вульфгар,  отводя
взгляд от приемного сына. - Нужно заплатить дань.
   Терпение Эдрича кончилось.
   - Решать королю  Эдмунду.  И  ему  придется  заплатить  меньше,  если
Великая Армия увидит, что ей противостоит не меньшее войско. Но я  здесь
не для того, чтобы слушать ваши разговоры,  -  я  привез  приказ,  и  вы
должны повиноваться. Вы и все землевладельцы Апвелла и Аутвелла  и  всех
деревень между Эли и Висбечем. Королевский  приказ:  собраться  здесь  и
завтра выступить к Норвичу. Каждый человек, способный в  Эмнете  владеть
оружием, должен отправиться, или его ждет королевское  наказание.  Такой
приказ получил я, и этот приказ относится и  к  вам.  -  Он  повернулся,
глядя в комнату, полную людей с  встревоженными  несчастными  лицами.  -
Фримены Эмнета, что скажете?
   - Мы готовы, - импульсивно воскликнул Шеф.
   - Он не фримен, - рявкнул Альфгар со своего места рядом с отцом.
   - Лучше ему им быть. Иначе он бы тут не стоял. Неужели вы  не  можете
принять решение? Вы слышали приказ короля.
   Слова Эдрича  заглушил  медленный  неохотный  ропот.  Фримены  Эмнета
выражали согласие.

***

   В лагере викингов у Стура  все  обстояло  по-другому.  Здесь  решения
принимали четыре сына Рагнара. Они слишком хорошо знали  друг  друга,  и
потому им нужны были лишь самые короткие обсуждения.
   - В конце концов они заплатят, - сказал  Убби.  Он  и  Халвдан  очень
похожи на остальных викингов, и физически, и  по  темпераменту.  Халвдан
румяный, второй поседевший, оба мощные и опасные бойцы. С  такими  нужно
считаться.
   - Мы должны решить сейчас, - сказал Халвдан.
   - Кто же это будет? - спросил Сигурт.
   Четверо на несколько мгновений  задумались.  Нужен  опытный  человек,
который справится с заданием. И в то же время такой,  кто  им  не  очень
нужен, без кого они смогут обойтись.
   - Сигварт, - сказал наконец Айвар.  Его  бледное  лицо  не  дрогнуло,
бесцветные глаза оставались устремленными в  небо;  он  произнес  только
одно  слово.  Это  было  не  предложение,  а  ответ.  Тот,  кого   звали
Бескостным, хотя не в его  присутствии,  предложений  не  делал.  Братья
задумались, одобрили.
   - Сигварт! - позвал Сигурт Змееглазый.
   В нескольких ярдах от них сидел ярл Малых островов за игрой в  бабки.
Он закончил бросок, чтобы показать  свой  дух  независимости,  но  потом
распрямился и с надеждой направился к небольшой группе предводителей.
   - Ты меня звал, Сигурт.
   - У тебя пять кораблей?  Хорошо.  Мы  считаем,  что  англичане  и  их
маленький король Эдмунд пытаются играть с нами в глупые игры.
   Сопротивляются, пытаются торговаться. Нехорошо. Мы  хотим,  чтобы  ты
показал им, с кем они имеют дело. Проведи корабли выше по берегу,  потом
поверни на запад. Иди в глубь суши, причини  как  можно  больше  ущерба,
сожги несколько деревень. Покажи им, что случится, если они спровоцируют
нас. Ты знаешь, что делать.
   - Да. Делал и раньше. - Он колебался. - А что с добычей?
   - Все, что  заберете,  ваше.  Но  вы  идете  не  за  добычей.  Сделай
что-нибудь такое, чтобы они запомнили. Сделай, как сделал бы Айвар.
   Ярл снова улыбнулся, но с еще большей неуверенностью, как  все  люди,
когда упоминалось имя Айвара Рагнарсона.
   - Где ты высадишься? - спросил Убби.
   - В месте, которое называется Эмнет. Я был там  однажды.  Нашел  себе
там хорошую курочку. - Улыбку  ярла  прервало  резкое  движение  Айвара.
Сигварт назвал глупую  причину.  Он  отправляется  не  для  того,  чтобы
повторить глупые эскапады своей юности. Это недостойно воина. К тому  же
такие проблемы Айвар не обсуждает.
   Прошло несколько мгновений. Айвар откинулся в своем кресле и  обратил
внимание на что-то другое. Они все знают, что Сигварт  не  лучший  в  их
армии. Именно поэтому его и посылают.
   - Выполни свою работу и не думай  о  курочках,  -  сказал  Сигурт.  И
махнул рукой, отпуская ярла.
   Но свое дело Сигварт знает. На рассвете два дня спустя пять  кораблей
осторожно входили в устье реки Узы, пока еще был прилив. Час напряженной
гребли привел их вверх по реке, насколько позволяла осадка. Наконец кили
заскребли по песку. Драконьи носы  уперлись  в  берег,  люди  хлынули  с
кораблей. Немедленно те,  кто  остался  охранять  корабли,  оттащили  их
назад, к отмелям.  Там  они  недоступны  для  нападения  местных  конных
рекрутов. Самые  молодые  и  подвижные  воины  из  отряда  Сигварта  уже
двинулись вперед. Отыскали небольшое  стадо  пони,  зарубили  пастуха  и
поскакали на поиски других лошадей. Захватывая лошадей,  они  отправляли
их в отряд. И когда солнце поднялось сквозь утренний туман, сто двадцать
человек двигались верхом по извилистой грязной тропе к цели.
   Они двигались тесной, хорошо обученной группой. Держались вблизи друг
от друга, предотвращая возможные нападения с  флангов,  рассчитывали  на
свою силу и  неожиданность,  которые  сломят  сопротивление.  Когда  они
достигали  какого-нибудь  населенного  места:  фермы,  сада,  деревушки,
центральная группа останавливалась ненадолго - за это время воин  успеет
только помочиться. Самые легкие на быстрых лошадях охватывали  деревушку
с флангов и заходили сзади.  Останавливались.  Так  они  мешали  сбежать
кому-нибудь, кто  может  поднять  тревогу.  Потом  нападала  центральная
группа. Приказ у воинов был  прост,  настолько  прост,  что  Сигварт  не
трудился повторять его.
   Они убивали  всех  встречных:  мужчин,  женщин,  детей,  младенцев  в
колыбелях  -  убивали  сразу,  не  задавая  никаких  вопросов,  не   ища
развлечения. Потом снова строились  и  двигались  дальше.  И  никого  не
грабили. Пока. И по строжайшему приказу не поджигали.
   И к середине дня коридор смерти был  прорублен  в  мирной  английской
сельской местности. Ни одного человека не осталось в  живых.  Далеко  за
нападающими жители  начинали  замечать,  что  их  соседи  не  шевелятся,
замечали, что пропадают лошади, и наконец видели трупы в полях.  Звонили
церковные колокола и зажигались  тревожные  маяки.  Но  перед  викингами
никто не подозревал об их смертельно опасном присутствии.

***

   В этот же день, но значительно позже, чем викинги, выступил в путь  и
отряд из Эмнета.  Пришлось  ждать,  пока  неохотно  подтянутся  люди  из
Апвелла,  Аутвелла  и  со  всей  округи.  Потом   землевладельцы   долго
здоровались друг с другом и громогласно обменивались любезностями. Потом
Вульфгар решил, что нельзя выступать на  пустой  желудок  и  великодушно
распорядился выдать предводителям выдержанного  эля,  а  всем  остальным
пива. Много часов после восхода  сто  пятьдесят  вооруженных  всадников,
военная сила четырех приходов, двинулись по дороге через болото.  Дорога
приведет их к реке Узе и дальше к Норвичу. И даже на этой ранней  стадии
их все время задерживали: то у кого-то подпруга расслабилась, то кому-то
потребовалось опорожнить внутренности, кое-кто уходил прощаться с женами
или другими родственниками. Отряд ехал без предосторожностей и ничего не
подозревал. И первый намек на присутствие викингов  получил,  выехав  за
поворот и увидев приближающуюся сплоченную группу воинов. Шеф ехал сразу
за предводителями, как можно ближе к королевскому тану Эдричу.  То,  что
он заговорил на совете,  понравилось  Эдричу.  Никто  не  отправит  Шефа
назад, пока здесь есть Эдрич. Но Шеф здесь присутствует не  как  воин  -
Альфгар поторопился объяснить ему это, - а как кузнец, он не  фримен  на
военной службе. Но по крайней мере у него не  отобрали  его  самодельный
меч.
   Шеф  увидел  викингов  раньше  остальных,  услышал  удивленные  крики
предводителей.
   - Кто эти люди?
   - Это викинги!
   - Не может быть! Они в Саффолке! Мы все еще ведем переговоры.
   -  Это  викинги,  пустоголовые!  Быстрее  спускайте  толстые  зады  с
лошадей, стройтесь для схватки.  Вы  тоже,  спешивайтесь,  спешивайтесь!
Держателей коней - в тыл. Снимайте щиты со спин и стройтесь.
   Эдрич, королевский тан, кричал изо всех сил,  он  вертелся  на  своем
коне  среди  суматохи  английских  всадников.  Люди  медленно   начинали
понимать, что происходит, спускаться с лошадей, искать  оружие,  которое
убрали, чтобы удобнее было  ехать.  Продвигаться  вперед  или  назад,  в
зависимости от личных склонностей, от храбрости или трусости.
   Шефу мало что нужно было готовить: он был самым бедным в колонне.  Он
бросил узду своей клячи, неохотно данной взаймы приемным отцом, снял  со
спины деревянный щит и высвободил свое единственное оружие  -  меч  -  в
ножнах. Из доспехов у него только кожаная куртка, на нее  нашиты  шляпки
гвоздей, какие он сумел найти. Он занял место непосредственно за Эдричем
и подготовился, сердце билось быстро, от  возбуждения  сжало  горло.  Но
прежде всего  он  испытывал  огромное  любопытство.  Как  сражаются  эти
викинги? Как происходит битва?

***

   Со стороны викингов Сигварт понял ситуацию, как только увидел  первых
всадников. Опустив ноги, он приподнялся  в  седле,  повернулся  и  отдал
короткий приказ.  И  немедленно  колонна  викингов  внешне  беспорядочно
распалась.  Через  мгновение  все  спешились.  Один  из  пяти,   заранее
получивший это задание, хватал уздечки и  отводил  лошадей  в  тыл;  как
только эти люди отошли от отряда, они пригнулись, вбили в землю  колышки
и привязали к  ним  лошадей.  И  сразу  две  дюжины  держателей  лошадей
выстроились за основной массой, образуя резерв. Тем  временем  остальные
на двадцать ударов сердца остановились. Некоторые просто мрачно молчали,
другие быстро перевязывали обувь, глотали воду  или  мочились  прямо  на
месте. Потом все одновременно сняли щиты,  освободили  мечи,  переложили
топоры в левую руку, взяли в правую длинные боевые копья. Без дальнейших
приказов они вытянулись в линию, в два человека толщиной, от одного края
дороги до  другого.  По  обе  стороны  болото.  И  по  приказу  Сигварта
двинулись вперед быстрым шагом, при  этом  фланги  начали  отставать,  и
образовалась широкая стрела, нацеленная прямо на английских рекрутов.  В
центре стрелы шел сам Сигварт. За  ним  его  сын  Хьорварт  вел  десятку
лучших воинов; когда строй  англичан  будет  прорван,  это  люди  должны
пройти в брешь и ударить с тыла, уничтожая тех, кто попытается  сбежать,
превращая отступление в бегство.

***

   Англичане образовали неровную линию толщиной в  три-четыре  человека,
также протянувшуюся от края до края дороги. Проблему лошадей они решили,
бросив их, животные остались стоять  на  месте  или  побрели  куда-то  в
сторону.  Среди  пони  затерялось  несколько  человек,  они  как   можно
незаметнее стали отходить. Но  не  очень  много.  После  трех  поколений
набегов и войн и англичан накопилось много долгов,  которые  они  хотели
отплатить; к тому же никто  не  хотел  подвергаться  насмешкам  соседей.
Воины подбадривали друг друга. Но приказов  не  было.  Оглянувшись,  Шеф
обнаружил, что оказался в одиночестве, непосредственно  за  дворянами  в
доспехах, оставшимися верхом. По мере того как  острие  стрелы  викингов
приближалось,  англичане  бессознательно  отступали  направо  и  налево.
Только самые решительные готовы были принять первый  удар;  он  придется
сюда, если дрогнет Вульфгар и его окружение. Говорят, что строй клином -
изобретение бога войны викингов. Что произойдет, когда этот клин ударит?
   Англичане начали бросать копья, некоторые не долетали, другие викинги
легко отражали щитами. Неожиданно одновременно викинги перешли  на  бег.
Один, два, три шага, все одновременно откинули назад правые руки,  и  на
английский центр обрушился дождь копий. Шеф видел, как перед  ним  Эдрич
искусно отразил копье центром щита, так что оно отлетело  назад,  другое
копье он ударил краем щита, и  оно  упало  у  его  ног.  Рядом  с  Шефом
дворянин опустил щит, чтобы отразить копье, нацеленное ему  в  живот,  и
тут же  другое  копье  пробило  ему  бороду  и  горло.  Другой  лендлорд
выругался: ему в щит попали одновременно три копья, он пытался  обрубить
их мечом, потом попытался сбросить ставший  неожиданной  помехой  щит  с
руки. Но не успел он это сделать, как клин викингов ударил.
   Шеф увидел, как  впереди  предводитель  викингов  нанес  мощный  удар
Вульфгару. Англичанин отразил его щитом, попытался нанести ответный удар
мечом. Но викинг уже оправился и нанес новый удар изо всех сил -  слева.
Вульфгар и этот удар отразил, лезвие его меча со звоном встретило лезвие
викинга, но Вульфгар потерял равновесие. Неожиданно  викинг  нанес  удар
рукоятью меча в лицо, шишкой щита ударил по ребрам и  потом  отбросил  в
сторону. Он сделал шаг, собираясь прикончить противника, и тут  на  него
прыгнул Шеф.
   Несмотря  на  свой  огромный  рост,  викинг  оказался   исключительно
проворен. Он отпрыгнул в сторону на шаг и ударил по незащищенной  голове
юноши. За то короткое время, что Шеф наблюдал за битвой,  он  понял  две
вещи. Во-первых, в сражении все нужно делать  изо  всех  сил,  без  того
подсознательного сдерживания, которое бывает на тренировках. Он всю свою
приобретенную  за  кузнечным  горном  силу  вложил  в   ответный   удар.
Во-вторых, никаких перерывов, передышек между ударами в битве не бывает.
И когда викинг повернулся к нему, Шеф был готов его встретить.  На  этот
раз он парировал удар выше. Услышал звон, и  над  его  головой  пролетел
обломок меча. Не мой, подумал Шеф. Не мой! Он сделал еще один шаг вперед
и нацелился викингу в промежность.
   И тут что-то толкнуло его в бок, он потерял  равновесие,  отскочил  и
увидел, что его место занял Эдрич. Тот что-то кричал.  Оглянувшись,  Шеф
увидел, что клин викингов прорвал строй англичан. Половина дворян лежала
на земле. Вульфгар, все  еще  на  ногах,  ошеломленно  пятился,  но  его
окружил десяток викингов,  прорвавшихся  через  разорванный  строй.  Шеф
обнаружил, что он кричит, размахивает мечом,  зовет  к  себе  ближайшего
викинга. На мгновение викинг и юноша смотрели в глаза друг другу.  Потом
мужчина повернул, следуя приказу, и начал  теснить  английский  фланг  в
болото.
   - Беги! - крикнул Эдрич. - Мы разбиты! Сейчас нам ничего не  сделать.
Беги. Может, нам удастся уйти.
   - Отец! - крикнул Шеф,  попытался  приблизиться  к  Вульфгару,  чтобы
схватить его за пояс и увести.
   - Слишком поздно, он упал.
   И правда. Ошеломленный тан получил еще один сильный  удар  по  шлему,
пошатнулся,  и  его  окружила  волна   викингов.   Викинги   по-прежнему
занимались флангами, но в любой момент могли двинуться вперед и  свалить
тех немногих, что еще  оставались  в  центре.  Шеф  обнаружил,  что  его
схватили за воротник и тащат назад.
   - Придурки. Необученные рекруты. Чего от них  ждать?  Хватай  лошадь,
парень.
   И через несколько секунд Шеф уже  сказал  назад  по  той  дороге,  по
которой пришел. Его первая битва кончилась.
   И кончилась через несколько секунд после того, как  он  нанес  первый
удар.

Глава 4

   Тростники на краю  болота  слегка  шевельнулись  на  утреннем  ветру.
Шевельнулись снова, и Шеф всмотрелся в пустынную местность. Викингов  не
видно.
   Он повернулся и пошел сквозь тростники  назад,  к  островку,  который
отыскал вчера. Небольшой остров скрывается среди  деревьев.  Королевский
тан Эдрич доедал холодные остатки их вчерашнего ужина. Он  вытер  жирные
пальцы о траву и вопросительно поднял брови.
   - Ничего не видно, - сказал Шеф. - Тихо. Никакого дыма я не видел.
   Они бежали с битвы, зная, что она проиграна, хотели только  спастись.
Когда они оставили своих лошадей и пешком углубились в болото, их  никто
не  преследовал.  Ночь  оказалась  для  Шефа  удивительно   приятной   и
спокойной. Он вспоминал о ней со смешанным чувством удовольствия и вины.
Они оказались на острове мира в море беды и тревог. Но в этот вечер  ему
не нужно было выполнять никакую работу, не  было  никаких  обязанностей.
Нужно было только спрятаться, защититься, устроиться как можно  удобнее.
Шеф быстро отыскал сухой островок в самом центре бездорожной трясины. Он
был уверен, что  сюда  не  доберется  ни  один  чужак.  Легко  оказалось
соорудить  убежище  из  тростника;  этим  тростником  жители  окружающей
местности покрывали крыши. Наловили в неподвижной воде  угрей,  и  Эдрич
после короткого раздумья решил, что можно развести  костер.  У  викингов
найдутся другие занятия, они не полезут в болото из-за какого-то  клочка
дыма.
   Во всяком случае до наступления темноты они увидели  отовсюду  столбы
дыма.
   - Разбойники возвращаются, - сказал Эдрич. -  Когда  они  уходят,  им
такие сигналы не мешают.
   Приходилось ли ему убегать с битвы раньше? Шеф спросил осторожно, его
преследовала  картина:  приемный  отец  падает,  окруженный   вражескими
воинами. - Много раз, - ответил Эдрич. Он  тоже  испытывал  своеобразное
ощущение товарищества, какое бывает после общей опасности. - И не думай,
что это была битва. Так, стычка. Но я часто сбегал.  И  если  бы  многие
поступали так же, с нашей стороны было бы гораздо меньше потерь. Пока мы
стоим и сражаемся, потери невелики, но как только викинги прорывают  наш
строй, начинается бойня. Но ты только подумай: всякий, кто уйдет полями,
может участвовать в новом сражении и на лучших условиях.
   - Беда в том, - мрачно продолжал он, - что чем  чаще  это  случается,
тем менее охотно люди снова идут в бой. Они  теряют  храбрость.  Но  это
совсем не обязательно. Мы проиграли вчера, потому что не были готовы, ни
физически, ни морально. Если бы они хоть десятую часть времени,  которое
затратят на  вопли,  потратили  бы  заранее  на  подготовку,  мы  бы  не
проиграли. Как  говорит  пословица:  "Повторение  -  это  часто  будущая
судьба". А теперь покажи мне твой меч.
   С застывшим лицом Шеф извлек из своих потрепанных кожаных ножен меч и
протянул его. Эдрич задумчиво поворачивал его в руках.
   - Похоже на инструмент садовника, - заметил он. - Или нож  для  резки
тростника. Не настоящее оружие. Но я видел, как раскололся меч  викинга.
Как это случилось?
   - Это хороший меч, - ответил Шеф. - Может, самый хороший в Эмнете.  Я
сам сделал его, сковал из полосок. Большая часть - мягкое железо. Я  его
выковал из железных заготовок, которые нам присылают  с  юга.  Но  между
ними полоски твердой стали. Тан из Марча дал мне в  расплату  за  работу
хороший наконечник копья. Я расплавил его, выковал  полоски  и  переплел
сталь и мягкое железо друг с другом, потом сковал  одно  лезвие.  Железо
позволяет ему гнуться, а сталь придает крепость. А на  краю  я  приварил
самую твердую сталь, какую смог найти. Вся эта  работа  обошлась  мне  в
четыре груза древесного угля.
   - И с такой большой работой ты сделал его коротким  и  односторонним,
как обычное рабочее орудие. Обычная  рукоятка,  как  на  плуге,  никакой
защиты. И к тому же он у тебя ржавый.
   Шеф пожал плечами.
   - Если бы я бродил по Эмнету со сверкающим мечом на боку, долго бы он
у меня сохранился? Ржавчина  только  прикрывает  лезвие.  Я  постарался,
чтобы глубоко она не прошла.
   - Я хотел спросить тебя еще кое о чем. Молодой тан сказал, что ты  не
фримен. Ты вел себя  так,  будто  прячешься.  Но  в  схватке  ты  назвал
Вульфгара отцом. Тут какая-то тайна. Бог  видит,  мир  полон  незаконных
сыновей танов. Но никто не собирается превращать их в рабов. Шефу  много
раз задавали этот вопрос, и в другое время и в другом месте он просто не
стал бы отвечать. Но здесь, на пустынном острове в центре болота,  когда
положение и статус забываются, он нашел слова для ответа.
   - Он не отец мне, хотя я его и называю так.  Восемнадцать  лет  назад
здесь побывали викинги. Вульфгар тогда отсутствовал, но моя  мать,  леди
Трит, была  здесь  с  моим  сводным  братом  Альфгаром,  ребенком  ее  и
Вульфгара. Когда ночью напали викинги, слуга унес Альфгара, но мою  мать
схватили. Эдрич медленно кивнул. Все это ему хорошо знакомо. Но  он  все
же не получил ответа на вопрос. В таких  делах  существует  определенная
система, по крайней мере для знатных.  Спустя  какое-то  время  муж  мог
получить известие от работорговца из Хедеби  или  Каупанга;  ему  должны
были сообщить, что за леди требуют такой-то выкуп. Если  такое  известие
не поступало, он мог считать себя вдовцом, мог  снова  жениться,  надеть
серебряные браслеты на руку другой женщины, которая вырастит  его  сына.
Иногда, правда, такое положение нарушалось прибытием двадцать лет спустя
высохшей карги, которая умудрилась пережить свою полезность  и  каким-то
образом, Бог знает как, купить себе место на корабле и вернуться. Но это
случалось не часто. Во всяком случае это  не  объяснение  для  случая  с
сидящим рядом юношей.
   - Мать вернулась несколько недель спустя. Она была беременна -  мною.
Поклялась отцу, что отец ребенка - сам ярл викингов.  Когда  я  родился,
она  хотела  назвать  меня  Халвданом  (полудатчанин),  потому   что   я
наполовину датчанин. Но Вульфгар отругал ее. Сказал, что это имя  героя,
короля,  основавшего  род  Шилдингов,  потомков  Шилда  (щит),  от  него
происходят все короли Англии и Дании. Слишком хорошее имя  для  меня.  И
потому меня назвали собачьим именем - Шеф.
   Юноша опустил глаза.
   - Поэтому отчим ненавидит меня и хочет сделать рабом. Поэтому у моего
сводного брата Альфгара есть все, а у меня ничего.
   Он не стал  рассказывать  всего.  Как  Вульфгар  заставлял  его  мать
принимать грыжник, чтобы  избавиться  от  ребенка  насильника.  Как  его
самого спасло вмешательство отца Андреаса,  который  яростно  говорил  о
грехе детоубийства, даже если речь идет о ребенке викинга. Как  Вульфгар
в гневе и ревности взял наложницу, которая родила прекрасную Годиву, так
что в Эмнете росли три ребенка: Альфгар, законнорожденный, Годива,  дитя
Вульфгара и его рабыни-любовницы, и Шеф, сын Трит и викинга.
   Королевский тан молча вернул ему меч. Но все же  тайна  не  раскрыта,
подумал он. Как сбежала женщина? Викинги-работорговцы никогда не  бывают
так неосторожны.
   - Как зовут этого ярла? - спросил он. - Твоего...
   - Моего  отца?  Мать  говорит,  что  его  звали  Сигварт.  Ярл  Малых
островов. Не знаю, где это.
   Они долго сидели молча, потом легли спать.

***

   Было уже позднее утро, когда на следующий день Шеф и Эдрич  осторожно
выбрались  из  тростников.  Сытые  и  невредимые,  приближались  они   к
развалинам Эмнета.
   Все дома сгорели, некоторые превратились  просто  в  груды  пепла,  у
других остались почерневшие балки. Дом тана и ограда исчезли,  не  видно
церкви, кузницы, путаницы мазанок фрименов, навесов  и  землянок  рабов.
Бродили кое-где люди, они рылись в пепле или сидели у колодца.
   Когда они  оказались  в  самом  поселке,  Шеф  обратился  к  женщине,
служанке матери:
   - Труда. Расскажи, что случилось.
   Она в страхе смотрела на него, невредимого, с мечом и щитом.
   - Лучше иди... повидайся с матерью.
   - Моя мать здесь? - Шеф почувствовал прилив надежды. Может, и  другие
здесь. Может, Альфгар уцелел И Годива. Где Годива?
   Они последовали за женщиной, которая с трудом ковыляла впереди.
   - Почему  она  так  идет?  -  спросил  Шеф,  глядя  на  ее  неуклюжую
болезненную походку.
   - Ее изнасиловали, - кратко ответил Эдрич.
   - Но... Но Труда не девственница.
   Эдрич ответил на его невысказанный вопрос.
   - Насиловать можно по-разному. Когда женщину держат четверо, а  пятый
насилует, когда все возбуждены, могут порвать мышцы и поломать кости.  И
даже хуже, если женщина сопротивляется.
   Шеф снова подумал о Годиве, он сжал  рукоять  щита,  и  костяшки  его
пальцев побелели. Не только мужчины расплачиваются за поражение в битве.
Они молча шли за Трудой, которая хромала перед ними, и подошли к  наспех
сделанному шалашу, он был сооружен из  полуобгоревших  досок  и  бревен,
прислоненных  к  уцелевшей  части  изгороди.  Труда  заглянула   внутрь,
произнесла несколько слов, знаком подозвала мужчин.
   Внутри лежала леди Трит  на  груде  старых  тряпок.  По  болезненному
выражению лица и по тому, как неуклюже и неуверенно она двигалась,  ясно
было, что с ней обошлись не лучше, чем с Трудой. Шеф склонился к  ней  и
взял ее за руку.
   Говорила она шепотом, ослабленным ужасными воспоминаниями.
   - Не было никакого предупреждения, никакой возможности подготовиться.
Никто не знал, что делать. Мужчины вернулись  прямо  с  битвы.  Они  еще
спорили, что делать. И эти свиньи захватили их за спором. Нас  окружили,
прежде чем мы поняли, что они здесь.
   Она смолкла, поморщилась от боли  и  пустыми  глазами  посмотрела  на
сына.
   - Они звери. Убили всех, кто мог сопротивляться. Остальных собрали  в
церкви. Тогда начинался дождь. Вначале они отобрали  девушек  и  молодых
женщин, а также некоторых мальчиков. Для рынка рабов. А  потом...  потом
привели пленников, захваченных в битве, и...
   Голос ее дрогнул, она закрыла лицо грязным передником.
   - Они заставили нас смотреть...
   Она  заплакала.  Немного  погодя,  казалось,   что-то   вспомнила   и
пошевелилась. Схватила Шефа за руку и впервые  посмотрела  прямо  ему  в
глаза.
   - Шеф. Это был он. Тот самый, что тогда.
   - Ярл Сигварт? - спросил с трудом Шеф.
   - Да. Твой... твой...
   - Как он выглядит? Рослый  человек,  с  темными  волосами,  с  белыми
зубами?
   - Да. И на руках золотые браслеты. -  Шеф  вызвал  в  памяти  картину
схватки, почувствовал снова, как разрубает меч  противника,  как  делает
шаг вперед, готовясь нанести смертельный удар. Неужели Бог уберег его от
смертного греха? Но если так, что же Бог допустил потом?
   - Он не мог защитить тебя, мама?
   - Нет. Он даже  не  пытался.  -  Голос  Трит  стал  снова  жестким  и
контролируемым. - Когда она разошлись после... после  представления,  он
приказал им грабить и развлекаться, пока  не  услышат  боевой  рог.  Они
забрали наших рабов, связали их, но остальных,  Труду  и  других...  Нас
передавали от одного к другому...
   - Он узнал меня, Шеф. Он меня помнил. Но когда я просила  его,  чтобы
он оставил меня только для себя, он рассмеялся. Сказал... сказал, что  я
теперь наседка, а не цыпленок, а наседки должны сами заботиться о  себе.
Особенно те наседки, которые убегают. И меня  использовали,  как  Труду.
Даже больше, потому что я леди, и многим это показалось забавным. - Лицо
ее исказилось от гнева и ненависти, на мгновение она забыла о боли.
   - Но я ему сказала, Шеф! Сказала, что у него есть  сын.  И  этот  сын
однажды найдет его и убьет!
   - Я постараюсь, мама. - Шеф  колебался,  он  хотел  задать  еще  один
вопрос. Но Эдрич задал его первым.
   - На что они заставили вас смотреть, леди?
   Глаза Труды наполнились слезами. Неспособная  говорить,  она  махнула
рукой, приглашая их выйти из убежища.
   - Идемте, - сказала  Труда,  -  я  покажу  вам  милосердие  викингов.
Мужчины пошли за ней,  прошли  через  усеянные  пеплом  остатки  сада  к
другому наспех сделанному убежищу  у  развалин  дома  тана.  Около  него
стояла группа людей. Время  от  времени  кто-нибудь  заглядывал  внутрь,
заходил, потом снова выходил. Выражение их лиц трудно было понять. Горе?
Гнев? Все-таки, в основном, подумал Шеф, просто страх.
   В убежище стояло корыто для корма лошадей, наполненное  соломой.  Шеф
сразу  узнал  светлые  волосы  и  бороду  Вульфгара,  но   лицо   словно
принадлежало трупу: белое, восковое, нос заострился,  кости  торчат  под
плотью. Но Вульфгар не мертв. На мгновение Шеф не  мог  сообразить,  что
видит. Как может Вульфгар лежать в этом корыте?  Он  слишком  велик  для
этого. У него рост больше шести футов,  а  корыто  -  Шеф  знал  это  по
побоям, вынесенным в детстве, - не больше пяти футов в длину...  Чего-то
не хватает.
   Что-то у Вульфгара не так с ногами. Колени доходят до края корыта, но
дальше только неопрятная повязка, обернуты культи, тряпки покрыты грязью
и кровью. И запах разложения, запах горелого мяса.
   С растущим ужасом Шеф увидел, что рук у Вульфгара тоже  нет.  Остатки
рук скрещены на груди, и тут культи, перевязанные выше локтей.
   Сзади послышался голос:
   - Его поставили перед нами. Положили на  бревно  и  отрубили  топором
руки и ноги. Сначала ноги. Каждый раз прижигали отрубленное  раскаленным
железом, чтобы он не умер от потери крови. Сначала  он  проклинал  их  и
боролся, потом стал просить, чтобы ему оставили хоть одну руку, чтобы он
смог сам есть. Они смеялись. Рослый, ярл, сказал, что все остальное  ему
оставят. Оставят глаза, чтобы он смог видеть  красивых  женщин,  оставят
яйца, чтобы он мог желать женщин. Но он  никогда  не  сможет  сам  снять
штаны. И вообще ничего не сможет делать сам, понял Шеф. Теперь  в  любом
своем действии, чтобы поесть и помочиться, он будет зависеть от других.
   - Он теперь heimnar, - сказал Эдрич, используя  норвежское  слово.  -
Живой труп. Я слышал о таком. Но никогда не  видел.  Но  не  беспокойся,
парень. Инфекция, боль, потеря крови. Он долго не проживет.
   Невероятно, но запавшие  глаза  перед  ними  раскрылись.  Они  злобно
смотрели на Шефа и Эдрича. Губы раскрылись, и послышался  сухой  змеиный
шепот.
   - Беглецы. Ты убежал и оставил меня, мальчик. Я этого  не  забуду.  И
ты, королевский тан. Ты пришел, призвал нас, послал нас на битву. Но где
ты был, когда битва закончилась? Не бойся,  я  не  умру.  Я  отомщу  вам
обоим. И твоему отцу, мальчишка. Не следовало мне растить его отродье. И
брать назад его шлюху.
   Глаза снова закрылись, голос стих. Шеф и Эдрич вышли в дождь.
   - Не понимаю, - сказал Шеф. - Зачем они это сделали?
   - Не знаю. Но вот что  я  могу  тебе  сказать.  Когда  король  Эдмунд
услышит об этом, он будет в ярости. Нападения, убийства  -  это  бывает,
это обычно. Но когда так поступают  с  человеком,  с  близким  к  королю
человеком... Он будет колебаться.  Подумает,  что  нужно  уберечь  своих
людей от такого. Но потом решит, что его  честь  требует  отмщения.  Ему
трудно будет принять решение. - Он повернулся и посмотрел на Шефа.
   - Пойдешь со мной, парень, когда я  повезу  эту  новость?  Ты  теперь
фримен, но я ясно вижу, что ты боец. Здесь у тебя ничего нет. Пойдем  со
мной, будешь мне служить, пока не добудешь подходящих доспехов и оружия.
Ты смог устоять против ярла. Король сделает тебя своим приближенным, кем
бы ты ни был в Эмнете.
   К ним приближалась леди Трит, тяжело опираясь  на  посох.  Шеф  задал
вопрос, который жег его мозг с тех пор, как он увидел развалины Эмнета.
   - Где Годива? Что с ней?
   - Ее забрал Сигварт. Она в лагере викингов. Шеф повернулся к  Эдричу.
Он заговорил уверенно, без всяких колебаний. - Говорят, я беглец и  раб.
Ну что ж, буду тем и другим. - Он снял щит и положил его на землю.  -  Я
иду в лагерь викингов на Стуре. Одним рабом больше - меня могут взять. Я
должен попытаться освободить Годиву.
   - Ты и недели не продержишься, - сказал Эдрич, в его холодном  голосе
звучал гнев. - И умрешь как предатель. Предатель своих  людей  и  короля
Эдмунда. - Он повернулся и отошел.
   - И предатель самого благословенного Христа, - добавил отец  Андреас,
вышедший из убежища. - Ты  видел  деяния  язычников.  Лучше  быть  рабом
христиан, чем королем нечестивцев, таких, как они.
   Шеф понял, что принял решение быстро,  может,  слишком  поспешно,  не
подумав. Но теперь отступать он не может. В голове  теснились  мысли.  Я
пытался убить своего отца. Я потерял отчима, он  теперь  живой  мертвец.
Мать ненавидит меня за то, что сделал мой отец.  Я  потерял  шанс  стать
свободным и утратил человека, который мог бы стать моим другом.
   Такие мысли не помогут ему. Все это он сделал ради Годивы.  И  должен
закончить то, что начал.

***

   Годива пришла в себя с сильной головной болью  и  с  запахом  дыма  в
ноздрях. Кто-то под ней шевелился. В ужасе она попыталась  освободиться.
Девушка, на которой она лежала, заскулила.
   Когда зрение  прояснилось,  Годива  поняла,  что  она  в  фургоне,  в
движущемся фургоне, который скрипит на неровной  дороге.  Сквозь  тонкий
холщовый навес пробивался  свет,  внутренность  фургона  набита  людьми,
половина девушек Эмнета лежит друг  на  друге.  Слышится  хор  стонов  и
плача. Небольшой светлый квадратик в  задней  части  фургона  неожиданно
потемнел, в  нем  показалось  бородатое  лицо.  Плач  сменился  криками,
девушки цеплялись друг за друга, старались спрятаться.  Но  лицо  только
улыбнулось, ярко сверкнули белые зубы. Человек погрозил пальцем и исчез.
   Викинги! Годива  мгновенно  все  вспомнила,  все  случившееся:  волну
мужчин, панику, попытку убежать в болото, викинг ухватил ее  за  платье.
Вспомнила свой ужас, когда впервые в ее взрослой жизни  мужчина  схватил
ее между ног. Она осторожно коснулась бедер. Что с ней сделали, пока она
была без сознания? Но хоть голова болит, тело никакой боли  не  ощущает.
Она ведь была девственницей. Ее не могли  изнасиловать  так,  чтобы  она
сейчас ничего не чувствовала.
   Лежавшая  рядом  девушка,  дочь  крестьянина,  одна  из  тех,  с  кем
забавлялся Альфгар, увидела ее движение и злорадно сказала:
   - Не бойся. Нам ничего не сделали. Нас берегут  на  продажу.  И  тебя
тоже. Тебе нечего бояться, пока тебя не купят. А тогда ты станешь  такая
же, как мы все.
   Воспоминания  продолжали   всплывать.   Квадрат   людей,   окруженных
вооруженными викингами. И в центр квадрата тащат  ее  отца,  он  кричит,
упрашивает, предлагает выкуп,  а  его  тащат  к  бревну...  Бревно.  Она
вспомнила, какой ужас охватил ее, когда она поняла, что  они  собираются
сделать, когда воин с топором шагнул к бревну. Да. Она побежала  вперед,
вцепилась в этого человека. Но другой, тот, которого этот рослый человек
назвал "сыном", перехватил  ее.  А  что  потом?  Она  осторожно  ощупала
голову. Шишка. И боль по другую  сторону.  Еще  одна  шишка.  Но  -  она
взглянула на свои пальцы - крови нет.
   Не она одна испытала такое  обращение:  викинг  ударил  ее  мешком  с
песком. Пираты давно занимались  этим  делом  и  привыкли  обращаться  с
человеческим товаром. В начале набега, действуя топором и мечом,  копьем
и щитом, они убивают воинов, мужчин. Но потом плоская сторона  меча  или
обратная сторона топора - не подходящее оружие, чтобы оглушать.  Слишком
легко промахнуться, пробить череп, отрубить ухо у какого-нибудь  ценного
человеческого предмета торговли.  Даже  кулак  не  годится,  потому  что
человек, постоянно гребущий большим веслом, обладает огромной силой. Кто
купит девушку с разбитой челюстью, с кривой  скулой?  Может,  бедняки  с
внешних островов, но не покупатели из  Испании  или  придирчивый  король
Дублина.
   Поэтому по приказу Сигварта все прихватили с собой - на поясе  или  с
внутренней стороны щита  -  "успокоители",  длинные  сосиски  из  ткани,
наполненные сухим  песком,  тщательно  собранным  на  дюнах  Ютландии  и
Сконии. Ловкий  удар  таким  мешочком,  и  товар  стихает  и  больше  не
причиняет никаких беспокойств. Никакого риска.
   Девушки начали перешептываться. Голоса  их  дрожали  от  страха.  Они
рассказали Годиве, что случилось  с  ее  отцом.  Потом,  что  сделали  с
Трудой, Трит и с остальными. Как их наконец погрузили в фургон и повезли
по дороге к берегу. Но что будет дальше?

***

   На следующий день Сигварт, ярл Малых островов, тоже  испытал  холодок
страха, хотя у него для этого, казалось, нет оснований. Он удобно  сидел
в большой палатке Армии сыновей Рагнара,  за  столом  ярлов,  ел  лучшую
английскую говядину, держал в руке рог с крепкий элем и слушал, как  его
сын Хьорварт рассказывает о набеге.  Хоть  и  молодой  воин,  а  говорит
хорошо. Хорошо также, чтобы остальные ярлы и  сами  Рагнарсоны  увидели,
что у него есть сильный сын, с которым в будущем придется считаться.
   Но что же не так? Сигварт не привык к  саморефлексии,  но  он  прожил
долгую жизнь и научился не упускать признаков опасности.
   На обратном пути после  набега  никаких  неприятностей  не  было.  Он
провел колонну с телегами и  добычей  не  прямо  к  Узе,  а  к  Нинскому
проливу.
   А оставленные им у кораблей воины тем  временем  подождали  на  своей
отмели, пока не появятся английские силы, обменялись с ними насмешками и
стрелами, следили, как они медленно собирают рыбачьи лодки и шлюпки, и в
назначенное время развернули корабли в приливе и ушли  к  побережью  под
парусами на свидание, оставив за собой англичан в бессильном гневе.
   И поход на встречу  с  кораблями  прошел  хорошо.  А  самое  главное:
Сигварт точно исполнил  все,  как  сказал  Змееглазый.  Они  сожгли  все
деревни и поля. В каждом колодце оставили по несколько трупов.  Оставили
и примеры, очень жестокие. Прибитые гвоздями к дереву, изуродованные, но
не мертвые. Чтобы могли рассказать всем, кто захочет слушать.
   Сделай, как сделал бы Айвар, сказал Змееглазый. Что ж, у Сигварта  не
было иллюзий, что он может сравниться с  Бескостным  по  жестокости,  но
никто не может сказать, что он не старался. Он хорошо справился.  Теперь
эта местность много лет не придет в себя.
   Нет, не это его беспокоит. Это была хорошая идея. Если что-то не так,
то не  здесь,  раньше.  И  Сигварт  неохотно  понял,  что  тревожит  его
воспоминание о стычке. Он четверть века сражается в передней  линии,  он
убил не менее ста человек, получил множество боевых ран.  Стычка  должна
была получиться легкой. Но не получилась. Он прорвал линию англичан, как
случалось много раз раньше, смахнул со своего пути  светловолосого  тана
почти презрительно и добрался до второй линии, как всегда,  расстроенной
и дезорганизованной.
   И тут перед ним оказался этот парень. Даже  без  шлема  и  настоящего
меча. Фримен, из самых бедных. Но парень дважды парировал его  удары,  а
потом меч Сигварта раскололся, а сам он потерял  равновесие.  И  Сигварт
сделал вывод, что если бы это был поединок, он был  бы  уже  мертв.  Его
спасли другие, оказавшиеся рядом. Вряд  ли  кто  это  заметил,  но  если
заметили... может, уже сейчас  кто-нибудь  из  храбрецов,  из  любителей
поединков готов бросить ему вызов. Может он выстоять в  таком  поединке?
Достаточно ли силен его сын Хьорварт, чтобы испугались его мести? Может,
он уже слишком стар для дела? Если он не сумел справиться  с  английским
мальчишкой, к тому же почти невооруженным, так, наверно, и есть.
   Но сейчас он поступает правильно. Располагает к себе Рагнарсонов. Это
всегда хорошо. Хьорварт приближался к концу рассказа. Сигварт повернулся
и кивнул двум слугам, ждавшим у входа. Те кивнули в ответ и вышли.
   - ...и мы сожгли на  берегу  фургоны,  принесли  нескольких  мужиков,
которых мудро прихватил отец, в жертву Эйгиру и Ран,  сели  на  корабли,
поплыли вдоль берега до устья реки -  и  вот  мы  здесь!  Люди  с  Малых
островов,  под  командованием  славного  ярла  Сигварта  и   моим,   его
преданного сына Хьорварта, к вашим услугам, сыновья Рагнара, к  вашим  и
ничьим иным! Палатка взорвалась аплодисментами, стучали о  стол  рогами,
топали, звенели ножами. От  удачного  начала  кампании  у  всех  хорошее
настроение. Встал и заговорил Змееглазый.
   - Ну, Сигварт, мы сказали, что ты можешь оставить себе добычу,  и  ты
ее заслужил, так что можешь  не  бояться  рассказывать  о  своей  удаче.
Расскажи, много ли ты добыл. Достаточно, чтобы купить себе летний дом  в
Зеландии?
   - Не очень много, - под  недоверчивые  возгласы  ответил  Сигварт.  -
Недостаточно, чтобы я стал фермером. У деревенских танов мало что  можно
взять. Подождите, пока великая непобедимая Армия не возьмет Норвич.  Или
Йорк! Или Лондон! - Одобрительные возгласы, улыбка самого Змееглазого. -
Мы должны грабить соборы, они полны золота, которое  монахи  собирают  с
этих глупцов с юга. А в деревнях ни серебра, ни золота.
   - Но кое-что мы все же взяли, и я готов поделиться лучшим.  Позвольте
показать вам нашу лучшую добычу!
   Он повернулся и махнул рукой. Слуги  его  прошли  мимо  столов,  ведя
фигуру, закутанную в мешковину, с веревкой на поясе. Фигуру  подтолкнули
к  центральному  столу,  двумя  движениями  разрезали  веревку  и  сняли
мешковину. Годива мигала на ярком свету, она увидела море бородатых лиц,
раскрытых ртов, сжатых кулаков. Отшатнулась,  попыталась  отвернуться  и
обнаружила, что  смотрит  прямо  в  глаза  самого  высокого  из  вождей,
бледного человека, с немигающим взглядом и глазами как  лед.  Она  снова
повернулась  и  почти  с  облегчением  увидела  Сигварта,   единственное
знакомое лицо.
   В этом жестоком обществе она была как цветок в придорожных  зарослях.
Светлые волосы, светлая кожа, полные губы,  тем  более  привлекательные,
когда они раскрыты в страхе. Сигварт снова кивнул, и один  из  его  слуг
сорвал с девушки платье. Она цеплялась за него, кричала, но платье  было
сорвано, и она осталась почти нагой, в одной сорочке, и все могли видеть
ее юное тело. В страхе и  стыде  она  прикрыла  руками  груди,  склонила
голову и ждала, что с ней сделают.
   - Я не стану делиться ею, - сказал Сигварт. - Она для  этого  слишком
хороша. Поэтому я ее отдам!  Отдам  тому,  кто  избрал  меня  для  этого
похода, отдам с благодарностью и  в  надежде.  Пусть  он  пользуется  ею
хорошо, долго и с удовольствием. Я отдаю ее мудрейшему в Армии человеку.
Тебе, Айвар! Сигварт закончил выкриком и поднял  свой  рог.  И  медленно
начал осознавать, что не слышит ответных криков, только какой-то смутный
рокот, да и то от тех, кто подальше от стола, кто хуже знает Рагнарсонов
и позже других пришел  в  Армию.  Никто  не  поднимал  рогов.  Все  лица
казались встревоженными или невыразительными. Соседи  отводили  от  него
взгляд. Сигварт снова ощутил холодок в сердце. Может, следовало  сначала
спросить, подумал он. Может, произошло что-то,  чего  он  не  знает.  Но
какой в его поступке вред? Он отдает часть добычи, любой ей  обрадуется,
он делает это публично и честно. Кому может причинить  вред  его  дар  -
девушка, девственница, красавица? Айвару? Айвару Рагнарсону. Прозванному
- о, Тор, помоги ему, почему  же  он  так  прозван?  Ужасное  подозрение
появилось у Сигварта. Неужели это прозвище дано со смыслом?
   Бескостный.

Глава 5

   Пять дней спустя Шеф и его товарищ лежали в небольшой роще и смотрели
на пойменный луг. В конце его, в  миле  от  них,  начинался  укрепленный
лагерь викингов. На какое-то мгновение решимость оставила их.
   Они без особого  труда  добрались  сюда  от  разрушенного  Эмнета.  В
обычных условиях это было бы самым трудным для  сбежавших  рабов.  Но  у
Эмнета хватало своих забот. Никто не считал себя хозяином Шефа, а Эдрич,
который, казалось бы, должен был помешать идти в лагерь  викингов,  умыл
руки и не занимался этим делом.  Шеф  без  помех  собрал  свое  скромное
имущество, спокойно взял небольшой запас пищи, который держал в тайнике,
и приготовился к отправлению.
   Но его приготовления все равно заметили. Он стоял,  думая,  стоит  ли
попрощаться с матерью, и понял, что кто-то стоит рядом.  Это  был  Хунд,
друг его детства, ребенок рабов и со стороны отца, и со стороны  матери,
вероятно, самое незначительное, с самым низким  положением  существо  во
всем Эмнете. Но Шеф научился ценить его.  Никто  не  знал  болота  лучше
Хунда, даже Шеф. Хунд мог неслышно скользнуть в воду и поймать куропатку
прямо в ее  гнезде.  В  грязной  душной  хижине,  в  которой  он  жил  с
родителями  и  множеством  детей,  часто  играл  детеныш  выдры.   Рыба,
казалось, сама идет ему в руки, ее не нужно было даже ловить  на  крючок
или в сеть. А что касается трав, Хунд знал их все, знал названия,  знал,
как их использовать. Он был на два месяца моложе Шефа,  но  к  нему  уже
начали приходить люди за помощью и лекарственными травами.  Со  временем
из него мог получиться  известный  знахарь,  которого  будут  уважать  и
опасаться даже знатные. Или с ним что-нибудь сделают. Даже отец Андреас,
добрый воспитатель Шефа, с сомнением поглядывал на Хунда.  Мать  церковь
не любит соперничества.
   - Я хочу идти с тобой, - сказал наконец Хунд.
   - Это опасно, - ответил Шеф.
   Хунд промолчал. Он всегда так  поступал,  когда  считал,  что  больше
ничего объяснять не нужно. Оставаться в Эмнете  тоже  опасно.  А  Шеф  и
Хунд, каждый по-своему, увеличивают общие шансы на успех.
   - Если ты пойдешь со мной, нужно будет снять твой ошейник,  -  сказал
Шеф, взглянув на железный ошейник, который Хунду одели, когда он  достиг
половой зрелости. - Сейчас как раз время. Никто нами не интересуется.  Я
возьму инструменты.
   Они поискали убежище в болотах, не желая привлекать внимание. Но даже
в спокойной обстановке снять ошейник было нелегко. Вначале Шеф  подпилил
его, подложив тряпки, чтобы не  задеть  кожу,  потом  попытался  клещами
разжать. В конце концов он потерял терпение,  обернул  руки  тряпками  и
силой развел концы ошейника.
   Хунд потер мозоли и рубцы на шее и посмотрел на  U-образную  железную
полоску.
   - Немногие могли бы это сделать, - заметил он.
   - Необходимость может и старуху заставить бежать, - ответил Шеф. Но в
глубине души он был польщен. Он стал силен, он  встречался  с  настоящим
воином в битве и теперь он свободен, может идти, куда хочет. Он  еще  не
знает, как это сделать, но должен быть способ освободить Годиву, а потом
забыть о несчастьях и жить спокойно.
   Они без разговоров пустились в путь. Но сразу начались  неприятности.
Шеф ожидал, что придется уклоняться от любопытных,  от  часовых,  может,
скрываться от рекрутов, направляющихся к месту сбора. Но  с  первого  же
дня пути он понял, что вся окружающая местность разворошена и гудит, как
осиное  гнездо,  в  которое  всунули  палку.  По  всем  дорогам  скакали
всадники. У  каждой  деревни  стояла  стража,  вооруженная  и  враждебно
настроенная, подозрительно относящаяся к любому незнакомцу.  После  того
как одна такая группа решила их задержать, не  обращая  внимания  на  их
рассказ, что  они  посланы  Вульфгаром  к  родственнику  за  скотом,  им
пришлось  вырваться  и  бежать,  уклоняясь  от  пущенных  вслед   копий.
Очевидно, были отданы строгие приказы,  и  жители  восточной  Англии  им
повиновались. В воздухе чувствовалось напряжение.
   Последние два дня Шеф и Хунд пробирались полями и живыми  изгородями,
двигались очень медленно, часто ползли на животах по грязи. И все  время
видели патрули. Иногда  всадники  под  командой  тана  или  королевского
приближенного, но чаще другие - и гораздо более  опасные  -  пешие,  они
неслышно и незаметно передвигались,  оружие  у  них  укутано,  чтобы  не
звенело; впереди опытные проводники с луками и охотничьими пращами.  Шеф
понял, что так пытаются удержать  викингов,  не  дать  им  передвигаться
небольшими отрядами для грабежа. Но такие группы рады задержать и  убить
всякого,  кто  собирается  помочь  викингам,   сообщить   им   сведения,
присоединиться к ним.
   Только на последних  нескольких  милях  опасностей  стало  меньше;  и
вскоре юноши поняли: это потому, что они  уже  в  пределах  досягаемости
патрулей самих викингов. Их избегать легче, но они тоже очень опасны.
   Потом они заметили группу, человек в пятьдесят,  все  верхом,  все  в
доспехах, с большими топорами на плечах. Группа ждала чего-то на  опушке
небольшого леса. Боевые копья  вздымались  над  ней  щетиной.  Их  легко
увидеть, легко укрыться. Но  потребуется  целая  армия  англичан,  чтобы
отогнать или разбить этих людей. А у деревенских патрулей нет на это  ни
одного шанса.
   Это люди, на милость которых они теперь должны отдаться.  Теперь  это
кажется не таким легким делом, как в Эмнете. Вначале у Шефа  была  мысль
явиться в лагерь и заявить о своем родстве с Сигвартом. Но Сигварт может
узнать его,  хотя  их  стычка  длилась  всего  несколько  секунд.  Какая
неудача, что он столкнулся в поединке с единственным человеком  во  всем
лагере, который мог бы принять его. А теперь встречи с  Сигвартом  нужно
избегать любой ценой.
   Примут ли викинги новобранцев? У Шефа было  неприятное  предчувствие,
что для этого мало желания и самодельного  меча.  Но  рабов  они  всегда
могут использовать. И опять - Шеф чувствовал, что  сам  он  подойдет  на
роль раба-гребца или работника в какой-нибудь далекой стране. Но в Хунде
внешне ничего ценного нет.  Может,  викинги  отпустят  его,  как  мелкую
рыбешку, попавшую в сеть? Или избавятся от помехи другим путем? Накануне
вечером, когда юноши впервые увидели лагерь, оттуда  через  одни  ворота
вышел отряд и принялся копать  яму.  Чуть  позже  со  скрипом  подъехала
телега, и в яму бесцеремонно вывалили с десяток тел.  В  лагере  пиратов
высокий уровень смертности.
   Шеф вздохнул.
   - Выглядит не легче, чем вчера вечером, -  сказал  он.  -  Но  что-то
нужно делать.
   Хунд схватил его за руку.
   - Подожди. Слушай. Слышишь?
   Юноши поворачивали головы. Звук. Песня. Много мужчин поют вместе.
   Звуки доносятся из-за небольшого холма ярдах в ста слева от них,  где
пойменный луг сменяется невозделанным общинным выгоном.
   - Словно монахи поют в большом монастыре  в  Эли,  -  прошептал  Шеф.
Глупая мысль. Ни одного монаха или священника в двадцати милях отсюда.
   - Посмотрим? - прошептал Хунд.
   Шеф не ответил, но молча и осторожно пополз в  сторону  пения.  Здесь
могут  быть  только  язычники.  Но,  может,  к  небольшой  группе  легче
приблизиться, чем к целой армии. Все лучше, чем просто открыто явиться в
лагерь.
   Они проползли  половину  расстояния  на  животе,  и  Хунд  неожиданно
схватил Шефа за руку. Молча указал на небольшой подъем. В двадцати ярдах
от  них  под  большим  старым  боярышником  неподвижно  стоял   человек,
внимательно оглядывая местность. Он опирался на  топор  размером  в  две
трети своего роста. Мощный человек, с толстой  шеей,  широкой  грудью  и
бедрами.
   Но он по крайней мере не очень  быстр,  подумал  Шеф.  И  неправильно
выбрал место, если он  часовой.  Юноши  обменялись  взглядами.  Викинги,
возможно, великие  моряки.  Но  о  науке  укрываться  они  имеют  слабое
представление.
   Шеф осторожно пополз вперед под углом к часовому, добрался до  густых
зарослей папоротника-орляка, за высокими стеблями утесника. Хунд полз за
ним. Звуки пения впереди стихли. Вместо него слышался один голос. Что-то
говорит. Нет, не говорит. Призывает. Читает проповедь. "Могут ли быть  и
среди язычников тайные христиане?" - подумал Шеф.
   Он прополз еще несколько ярдов и осторожно  раздвинул  стебли.  Перед
ним небольшая  долина,  укрытая  от  взглядов.  На  земле  кругом  сидят
сорок-пятьдесят человек. У всех мечи или топоры,  но  копья  воткнуты  в
землю, щиты лежат. Они сидят в пределах  огороженного  пространства.  По
краям воткнуты копья, между  ними  протянуты  нити.  А  на  нитях  яркие
гроздья рябины, теперь, осенью, они уже красные. В  центре  огороженного
пространства горит костер, вокруг него и сидят  люди.  Рядом  с  костром
одно копье, острием вверх, наконечник блестит серебром.
   У костра и копья стоит человек спиной к тайным зрителям, он говорит о
чем-то, убеждая, приказывая. В отличие от всех остальных, его одежда  не
из естественной окраски домотканой материи, она не окрашена  в  зеленый,
синий или коричневый цвет. Одежда ослепительно белая, как белок яйца.
   На боку  у  человека  молот,  с  короткой  рукоятью,  с  двусторонней
головкой, - кузнецкий молот. Острый  взгляд  Шефа  устремился  к  людям,
сидящим в переднем ряду. У каждого на шее  цепочка.  На  каждой  цепочке
подвеска. Она лежит на груди. Подвески разные: меч, рог, фаллос,  лодка.
Но по крайней мере у половины собравшихся молот.
   Шеф неожиданно встал и направился прямо в лощину.  Его  увидели,  все
мгновенно вскочили, подняли  мечи.  Прозвучали  предупреждающие  голоса.
Удивленный  возглас  сзади,  треск  ветвей.  За  ними  часовой.  Шеф  не
повернулся и не взглянул.
   Человек в белом медленно повернулся ему навстречу, они  рассматривали
друг друга с головы до ног через нить, увешанную гроздьями рябины.
   -  Откуда  ты  пришел?  -  спросил  человек  в  белом.   Он   говорил
по-английски с сильным заднеязычным акцентом.
   "Что мне ответить?" - подумал Шеф. - "Из  Эмнета?  Из  Норфолка?  Это
ничего им не скажет".
   - Я пришел с севера, - громко сказал он.
   Лица стоявших перед ним изменились. Что на них? Удивление? Признание?
Подозрение?
   Человек в белом жестом удержал своих товарищей.
   - И какое  у  тебя  дело  к  нам,  последователям  Асгартвегра,  Пути
Асгарта?
   Шеф указал на молот в руке человека, на его подвеску-молот.
   - Я кузнец, как ты. Я хочу учиться.
   Кто-то переводил его слова остальным. Шеф понял, что  слева  от  него
материализовался Хунд, что  за  ними  угрожающе  стоит  часовой.  Но  не
отрывал взгляда от человека в белом.
   - Дай мне доказательства твоего мастерства.
   Шеф извлек из  ножен  меч  и  протянул  его,  как  показывал  Эдричу.
Носитель молота вертел его  в  руках,  внимательно  разглядывал,  слегка
сгибал, заметил удивительную игру  толстого,  с  одним  острием  лезвия,
поцарапал  ногтем  большого  пальца,  чтобы  очистить   поверхность   от
ржавчины. Осторожно срезал волоски на руке.
   - Твой горн был недостаточно горяч, - заметил он. -  Или  ты  потерял
терпение. Стальные полосы были неровные, когда ты сгибал их. Но  хорошая
работа. Она лучше, чем кажется.
   - И ты тоже. Скажи мне, молодой человек, - и помни, смерть  стоит  за
тобой, - чего ты хочешь? Если ты просто беглый раб, как твой друг, -  он
указал на Хунда с его красноречивыми рубцами на шее, - возможно, мы тебя
отпустим. Если ты трус, который хочет присоединиться к  побеждающим,  мы
можем тебя убить. Но,  может,  ты  что-то  другое.  Или  кто-то  другой.
Говори, чего тебе нужно.
   Я хочу вернуть Годиву,  подумал  Шеф.  Он  посмотрел  в  глаза  жрецу
язычников и сказал со всей искренностью:
   - Ты мастер-кузнец. Христиане не позволяли мне больше учиться. Я хочу
быть твоим подмастерьем. Твоим работником и учеником.
   Человек в белом хмыкнул, вернул Шефу его меч рукоятью вперед.
   - Опусти топор, Кари, - сказал он стоявшему за  юношами  часовому.  -
Тут кое-что, чего не видит глаз.
   - Я беру тебя в работники, молодой человек. И  если  твой  друг  тоже
владеет каким-нибудь искусством, он может присоединиться к нам. Садитесь
здесь, в стороне, и подождите, пока мы закончим свое  дело.  Меня  зовут
Торвин, что значит "друг Тора", бога кузнецов. А как зовут вас?
   Шеф вспыхнул от стыда, опустил взгляд.
   - Моего друга зовут Хунд, - сказал он, - это значит "пес". И  у  меня
тоже собачье имя. Мой отец... Нет, у меня нет отца. Меня  называют  Шеф.
Впервые за все время на лице Торвина отразилось удивление.  А  может,  и
еще кое-что.
   - Нет отца? - проговорил он. - И тебя зовут Шеф?  Но  это  не  только
собачья кличка. Ты и правда неученый.

***

   Они приближались к лагерю, и Шеф чувствовал, как слабеет его дух.  Он
боялся не за себя, а за Хунда. Торвин велел им посидеть в стороне,  пока
они заканчивают свою странную встречу:  вначале  говорил  викинг,  затем
последовало обсуждение на норвежском, которое  Шеф  почти  понял,  затем
стали церемонно передавать из рук в руки  мех  с  каким-то  напитком.  В
конце все разбились небольшими группами и соединили руки над  предметами
с подвесок: молотом, луком, рогом, мечом, чем-то похожим  на  высушенный
лошадиный пенис. Никто  не  трогал  серебряное  копье,  пока  Торвин  не
подошел к нему, резко разделил на две части и закутал их в ткань.  Через
несколько мгновений ограждение сняли, костер загасили, копья  разобрали,
и воины стали расходиться  группами  по  четыре-пять  человек,  шли  они
осторожно и в разных направлениях.
   - Мы верующие в Путь, - сказал Торвин, отчасти объясняя  происходящее
юношам. Говорил он по-прежнему  на  английском  и  старался  делать  это
правильно. - Не все хотят, чтобы о них знали... во всяком  случае  не  в
лагере Рагнарсонов. Меня они принимают. - Он потянул за  молот,  висящий
на груди. - Я владею мастерством. Ты тоже, будущий  кузнец.  Может,  это
защитит тебя.
   - А твой друг? Что может он?
   - Я могу рвать зубы, - неожиданно ответил Хунд.
   Полдесятка людей, стоявших вокруг, заулыбались.
   - Tenn draga, - заметил один из них, - that er ithrott.
   - Он говорит: "Рвать зубы - это искусство", - перевел Торвин.  -  Это
правда?
   - Правда, - ответил за друга Шеф. - Он говорит, что для  этого  нужна
не сила. Нужно повернуть запястье - и  знать,  как  растут  зубы.  Он  и
лихорадку может лечить.
   - Дергать зубы, вправлять кости, лечить лихорадку, - сказал Торвин. -
Лекарю всегда найдется занятие у женщин и воинов. Он может идти к  моему
другу Ингульфу. Если доберется до него. Послушайте  вы,  двое.  Если  мы
пройдем по лагерю и дойдем до моей кузницы  и  палатки  Ингульфа,  вы  в
безопасности. Но до того времени...  -  он  покачал  головой.  -  Многие
желают нам зла. Даже некоторые друзья. Рискнете?
   Они молча пошли за кузнецом. Но разумно ли это?
   Вблизи лагерь выглядел еще более грозно. Его окружал высокий земляной
вал, со рвом снаружи. Каждая  сторона  лагеря  длиной  в  ферлонг.  Сюда
вложена большая работа. Много поработали лопатами. Значит  ли  это,  что
они намерены оставаться долго? Или просто викинги всегда так поступают?
   На валу была  установлена  ограда  из  заостренных  бревен.  Ферлонг.
Двести двадцать ярдов. Четыре стороны... Нет, Шеф неожиданно понял,  что
с одной стороны лагерь ограничен рекой Стур. Он даже видел с той стороны
в медленном течении носы кораблей.  И  удивился.  Но  потом  понял,  что
викинги вытащили на берег свое самое ценное имущество - корабли, сцепили
их крючьями, и теперь они  составляют  одну  из  стен  крепости.  Много.
Сколько? Три стороны по двести двадцать ярдов каждая.  Каждое  бревно  в
ограде примерно в фут толщиной. В ярде три фута.
   Мозг Шефа, как часто и раньше, пытался справиться с проблемой  чисел.
Трижды три по двести двадцать. Должен быть способ получить ответ, но Шеф
не мог его найти. Ну, все равно, очень много бревен,  и  очень  больших.
Такие деревья трудно отыскать на местных низинах. Должно быть,  привезли
бревна с собой. Смутно Шеф начал воспринимать новую для себя  концепцию.
Он не знал, как это назвать. Делать планы, может  быть.  Планировать  на
будущее. Думать о вещах раньше, чем они происходят. Для этих  людей  нет
незначительных деталей, о которых не стоило бы  позаботиться.  Он  вдруг
понял, что для  них  война  -  не  только  дело  духа,  славы,  речей  и
унаследованных  мечей.  Это  профессия,  и  связана  она  с  бревнами  и
лопатами, подготовкой и выгодой.
   Они приближались к валу, навстречу попадалось  все  больше  и  больше
воинов. Некоторые просто бродили, кто-то сидел у костра  и  жарил  мясо,
другие бросали копье в цель. Шеф решил, что они очень похожи на англичан
в своей домотканой шерстяной одежде. Но было и отличие. В любой  группе,
которую раньше встречал Шеф,  всегда  было  какое-то  количество  калек,
людей, которые  не  могут  участвовать  в  битве;  людей  малого  роста,
деформированных; людей с помутившимися от болотной лихорадки глазами или
со старыми ранами головы, которые отражались на их речи. Здесь таких  не
было. Не все большого роста,  как  с  удивлением  заметил  Шеф,  но  все
выглядят уверенными, закаленными, готовыми ко всему. Немного подростков,
совсем нет мальчиков. Есть лысые  и  седые,  но  совсем  нет  параличных
старцев. И лошади. Вся равнина покрыта лошадьми, они пасутся. Для  такой
армии нужно много лошадей, подумал Шеф, и много пастбищ.  Возможно,  это
их слабое место. Шеф понял, что  размышляет  как  враг  -  враг,  ищущий
возможности подобраться. Он не король и не тан, но по собственному опыту
знает, что ночью невозможно охранять все эти  стада,  как  ни  старайся.
Сколько патрулей вокруг ни поставь, опытные охотники  все  равно  сумеют
подобраться, обрезать привязи и вспугнуть лошадей. Может, ночью заманить
в засаду охрану. И как тогда будут  викинги  относиться  к  обязанностям
охранников, если те  регулярно  перестанут  возвращаться  после  ночного
дежурства?
   Когда они подошли к входу, Шеф снова дрогнул. Никаких  ворот,  и  это
зловеще само по себе. Дорога уходит прямо в брешь в валу в десять  ярдов
шириной. Как  будто  викинги  говорят:  "Стены  защищают  наше  добро  и
удерживают рабов. Но чтобы прятаться за ними, они  нам  не  нужны.  Если
хочешь сразиться,  приходи.  Попробуй  пройти  мимо  нашей  стражи.  Нас
защищают не бревна, а топоры, которые их свалили".
   У бреши стояло и лежало сорок или пятьдесят человек. Вид  у  них  был
основательный. В отличие от остальных, все были  в  кольчуге  или  коже.
Около каждого  копье,  щит.  Эти  люди  через  несколько  секунд  готовы
вступить в бой, откуда бы ни появился враг. С  той  минуты,  как  группа
Торвина: он сам, Шеф, Хунд, всего восемь человек  -  появилась,  они  не
сводили с нее глаз. Пропустят ли?
   У самой ограды вперед прошел рослый  человек  в  кольчуге,  задумчиво
посмотрел на них, ясно дал понять,  что  заметил  двух  новичков.  Через
несколько мгновений кивнул и пальцем указал внутрь. Когда они прошли, он
бросил им вслед несколько слов. - Что он сказал? - шепотом спросил Шеф.
   - На твою голову. Что-то в этом роде.
   Они вошли в лагерь.

***

   Внутри, казалось,  царит  полное  смятение.  Но  в  нем  чувствовался
железный порядок, ощущение целеустремленности. Повсюду люди: варят  еду,
разговаривают, играют в бабки или сидят над игорными  досками.  Во  всех
направлениях холщовые  палатки,  оттяжные  веревки  создают  невероятную
путаницу. Но тропа перед палатками никогда не закрывается.  Она  тянется
прямо, в десять шагов шириной, и даже лужи аккуратно заполнены  гравием,
на истоптанной земле видны следы телег. Эти люди умеют  работать,  опять
подумал Шеф.
   Маленькая группа шла дальше. Через  сто  ярдов,  когда,  по  расчетам
Шефа, они оказались  в  самой  середине  лагеря,  Торвин  остановился  и
подозвал их двоих к себе.
   - Я буду говорить шепотом, потому что нас ждет большая  опасность.  В
этом лагере говорят на многих языках. Мы должны пересечь главную дорогу,
которая идет с севера на юг. Справа, к югу,  у  реки,  территория  самих
Рагнарсонов и их ближайших сторонников. Мудрый человек  туда  не  пойдет
добровольно. Мы пересечем  дорогу  и  пойдем  прямо  к  моей  кузнице  у
противоположного входа. Пойдем прямо, не глядя в сторону реки.  И  когда
доберемся  до  кузницы,  сразу  войдем  в  нее.  А   теперь   пошли.   И
подбодритесь. Уже близко.
   Шеф упорно смотрел под ноги, когда они пересекали широкую дорогу,  но
ему так хотелось бросить туда взгляд. Он пришел сюда ради  Годивы  -  но
где же она? Посмеет ли он спросить ярла Сигварта?
   Они медленно пробирались через толпу, пока почти прямо перед собой не
увидели восточную ограду. Тут,  немного  в  стороне  от  других,  стояло
наспех сколоченное сооружение, открытое с обращенной к  ним  стороны,  а
внутри знакомые принадлежности кузницы: наковальня, глиняная печь, трубы
и меха. Вокруг нити, на них висят яркие гроздья рябины.
   - Мы пришли, - Торвин облегченно вздохнул. Но тут  он  взглянул  мимо
Шефа, и лицо его неожиданно побледнело.
   Шеф обреченно повернулся. Перед ним стоял человек,  высокий  человек.
Шеф понял, что смотрит на него снизу вверх, понял также, что  ему  редко
приходилось в последние месяцы так смотреть. Но этот человек необычен не
только ростом.
   На нем такие же домотканые  брюки,  как  на  всех  остальных,  но  ни
куртки, ни  рубашки.  Верхняя  часть  тела  завернута  во  что-то  вроде
широкого одеяла, это плед ярко-желтого цвета. На левом плече он заколот,
правая рука  остается  обнаженной.  Над  левым  плечом  торчит  рукоятка
огромного меча, он так велик, что если бы  его  подвесили  к  поясу,  он
волочился бы по земле. В левой руке человек держит маленький круглый щит
с ручкой в центре. С наружной стороны из  центра  щита  торчит  железное
острие длиной в фут. За человеком с десяток других в такой же одежде.
   - Кто это такие? - рявкнул человек.  -  Кто  их  пропустил?  -  Слова
звучат со странным акцентом, но Шеф их понимает.
   - Их пропустили охранники ворот, - ответил Торвин. - И  им  никто  не
повредит.
   - Эти двое. Они англичане. Enzkir.
   - В лагере полно англичан.
   - Да. С цепью на шее. Отдай их мне. Я прослежу, чтобы их заковали.
   Торвин прошел вперед, встал перед Шефом и Хундом. Его  пятеро  друзей
встали рядом с ним, лицом к десятку полуголых  людей  в  пледах.  Торвин
сжал плечо Шефа.
   - Этого я взял к своему горну, он мой ученик.
   Мрачное лицо с длинными усами насмешливо ухмылялось.
   - Ну, и кузнец! Может, ты его по-другому используешь. А второй? -  Он
указал на Хунда.
   - Он пойдет к Ингульфу.
   - Но он еще не там. У него был ошейник. Отдай его мне. Я  позабочусь,
чтобы он не шпионил.
   Шеф понял, что сделал шаг вперед. Живот у него свело  от  страха.  Он
понимал, что сопротивление  бесполезно.  Перед  ним  десять  вооруженных
воинов. Через мгновение огромный меч отрубит ему руку или голову. Но  он
не может оставить друга. Рука его двинулась к рукояти меча.
   Высокий человек отскочил, протянул руку  за  плечо.  Прежде  чем  Шеф
дотянулся до рукояти, у того меч был уже в руке. И вокруг  все  обнажили
оружие.
   - Подождите! - послышался чей-то голос. Мощный голос.
   Во время разговора Торвина с человеком  в  пледе  они  стали  центром
внимания   на   многие   ярды.    Вокруг    образовалось    кольцо    из
пятидесяти-шестидесяти человек, все внимательно смотрели и  слушали.  Из
кольца вышел огромный человек, такого Шеф никогда не видел.  Он  на  две
головы выше Шефа, выше человека в пледе, шире его в плечах, тяжелее.
   - Торвин, - сказал он. - Мюртач, - кивнул человеку в пледе. -  В  чем
дело?
   - Я забираю этого тролла.
   - Нет. - Торвин схватил Хунда за руку и  протолкнул  его  за  ограду,
увешанную ягодами рябины. - Он под защитой Тора.
   Мюртач сделал шаг вперед, подняв меч.
   - Подожди. - Снова мощный голос, на этот  раз  с  угрозой.  -  Ты  не
имеешь права, Мюртач.
   - А тебе какое дело?
   Медленно, неохотно огромный человек сунул руку под  рубашку,  порылся
там и извлек серебряную подвеску. Молот.
   Мюртач выругался, сунул меч в ножны, плюнул на землю.
   - Забирайте его. А ты, парень. - Он посмотрел на Шефа. - Ты  коснулся
своего меча. Скоро мы с тобой встретимся. И ты будешь мертв,  парень.  -
Он кивнул Торвину. - А Тор для меня ничто. Не больше, чем Христос и  его
мать. Меня ты не одурачишь, как вот  его.  -  Он  показал  на  огромного
человека, повернулся и  пошел  по  дороге,  высоко  подняв  голову,  как
человек,  потерпевший  поражение,  но  не  желающий  это  показать.  Его
товарищи пошли за ним следом.
   Шеф понял, что затаил дыхание и теперь выдохнул.
   - Кто они? - спросил он, глядя на уходящих.
   Торвин ответил не по-английски, а по-норвежски, говорил он  медленно,
подчеркивая общие для обоих языков слова.
   - Это гадгедлары. Христиане ирландцы, которые оставили своего бога  и
свой народ и стали викингами. Их много у Айвара Рагнарсона. Он  надеется
с их помощью стать королем всей Англии и Ирландии. Прежде чем он  и  его
брат Сигурт обратятся к своей родной Дании, а заодно и к Норвегии.
   - Чтоб они никогда туда не вернулись,  -  добавил  огромный  человек,
который их спас. Он со странным уважением, даже почтением склонил голову
перед Торвином, потом сверху донизу осмотрел Шефа. - Смело было сделано,
парень. Но ты вызвал гнев опасного человека. Я тоже. Но это давно должно
было случиться. Если  я  тебе  снова  понадоблюсь,  Торвин,  позови.  Ты
знаешь, с тех пор как я принес новость в Бретраборг,  Рагнарсоны  держат
меня при себе. Не знаю, долго ли это продлится теперь, когда  я  показал
свой молот. Но во всяком случае я устал от собак Айвара.
   И он ушел.
   - Кто это? - спросил Шеф.
   - Великий воин. Из Галланда в Норвегии. Его зовут  Вига-Бранд.  Бранд
Убийца.
   - Он твой друг?
   - Он друг Пути. Друг Тора.  И  всех  кузнецов.  Не  знаю,  во  что  я
впутался, подумал Шеф. Но я не должен забывать, почему  оказался  здесь.
Его  глаза  невольно  оторвались  от  огражденного   пространства,   где
по-прежнему стоял Хунд,  и  устремились  к  центру  опасности,  к  южной
оконечности  лагеря,  к  крепости  Рагнарсонов.  Она  должна  быть  там,
неожиданно подумал Шеф. Годива.

Глава 6

   Много дней Шефу некогда было думать о Годиве -  и  вообще  ни  о  чем
другом. Слишком много было работы. Торвин вставал на рассвете и  работал
иногда дотемна, бил молотом, ковал, подпиливал, закалял. В армии  такого
размера всегда находилось множество людей, у которых ослабло  лезвие  на
топорище, щиты нуждались в заклепках, а копья требовали  нового  древка.
Иногда у кузницы выстраивалась  очередь  человек  в  двадцать  от  самой
наковальни до ограды и дальше по дороге. Были, конечно, более трудные  и
сложные  работы.  Несколько  раз   приносили   кольчуги,   порванные   и
окровавленные, просили починить их,  распустить,  подогнать  под  нового
владельца. Каждое  звено  кольчуги  нужно  было  тщательно  соединять  с
четырьмя другими, а те, в свою очередь, каждое еще с четырьмя.
   - Кольчугу легко носить, она дает свободу рукам,  -  заметил  Торвин,
когда Шеф решился наконец поворчать. -  Но  от  сильного  удара  она  не
защитит, а для кузнеца это самая трудная работа.
   Проходило время, и постепенно Торвин  все  больше  и  больше  поручал
работу Шефу, сам занимался самыми трудными и особыми заказами. Но  редко
уходил. Он постоянно говорил по-норвежски,  повторяя  свои  слова,  если
необходимо. Иногда, особенно вначале, использовал мимику и  жесты,  пока
не убеждался, что  Шеф  понял.  Шеф  знал,  что  Торвин  хорошо  говорит
по-английски,  но  не  пользуется  этим.  Он  настаивал  на  том,  чтобы
подмастерье обращался к нему по-норвежски, даже если просто повторял то,
что ему было сказано. В целом по словарю и грамматике оба  языка  близки
друг к другу. Немного погодя Шеф освоил произношение и  начал  думать  о
норвежском как о  странном  диалекте  английского  языка;  нужно  только
воспроизвести акцент, а не изучать все с начала. После этого дела  пошли
лучше.
   Разговоры  с  Торвином  оказались  хорошим  средством  от   скуки   и
раздражения. От него и от ожидавших в очереди Шеф узнал много такого,  о
чем никогда не слыхал раньше. Викинги всегда были хорошо  осведомлены  о
том, что решили их  предводители,  что  они  собираются  предпринять,  и
свободно обсуждали и критиковали их решения. Скоро Шефу стало ясно,  что
Великая Армия язычников, которая приводит в ужас  все  христианство,  не
является единой. В сердце ее Рагнарсоны  и  их  последователи,  примерно
около половины общего числа. Но много было обособленных отрядов, которые
присоединились к армии в надежде на  добычу.  Они  разного  размера,  от
двадцати кораблей ярла  Оркнея  до  единственного  корабля  какой-нибудь
деревни в Ютландии или в Скейне. Многие  из  них  уже  были  недовольны.
Кампания началась хорошо, говорили они, с высадки в Восточной  Англии  и
основания крепости-базы. Но ведь всегда считалось, что здесь они слишком
долго не задержатся, наберут лошадей, отыщут  проводников  и  неожиданно
двинутся против своего главного противника - королевства Нортумбрии.
   - А почему бы сразу не высадиться с кораблей в Нортумбрии? -  спросил
однажды Шеф, вытирая пот со лба и знаком приглашая  следующего  клиента.
Крепкий лысый викинг с помятым шлемом рассмеялся, громко, но  беззлобно.
Самая трудная часть кампании, сказал он, это  правильно  начать.  Ввести
корабли в реку. Найти подходящее место,  чтобы  вытащить  их  на  берег.
Отыскать лошадей для тысяч воинов. Часто это не удается, попадаешь не  в
ту реку.
   - Если бы у христиан был ум, - выразительно сказал  викинг,  плюя  на
землю, - они могли бы всегда справиться с нами еще при высадке.
   - Ну, под началом Змееглазого у них ничего бы  не  вышло,  -  заметил
другой.
   - Может быть, - согласился первый викинг. - Ну, не со Змееглазым, так
с другими. Помнишь Ульфкетила в Франкленде?
   Да, надо прочнее поставить ноги, прежде чем ударишь, согласились все.
Хорошая мысль. Но на этот раз все пошло не так. Слишком долго они стоят.
Все дело в  короле  Эдмунде  -  или  Ятмунде,  как  они  произносили,  -
согласилось большинство. Вопрос в том, почему он ведет себя  так  глупо.
Легко грабить его страну, пока он не сдастся. Но они  не  хотят  грабить
Восточную Англию, жаловались клиенты. Слишком это долго. И слишком  мало
добычи. Почему, во имя ада, король не согласится платить и  не  заключит
разумную сделку? Он ведь получил предупреждение.
   Может,  слишком  сильное  предупреждение,  подумал   Шеф,   вспоминая
Вульфгара в корыте для лошадей и тот гул гнева, который ощутил во  время
путешествия по полям и лугам страны. Когда он  спросил,  почему  викинги
так настроены обязательно идти в Нортумбрию, самое большое, но не  самое
богатое королевство Англии, смех долго не стихал. Постепенно он  узнавал
все больше  о  Рагнаре  Лотброке  и  короле  Элле,  о  старом  борове  и
поросятах, о Вига-Бранде,  который  бросил  вызов  самим  Рагнарсонам  в
Бретраборге, и Шефу становилось холодно.  Он  вспомнил  странные  слова,
которые произнес человек с посиневшим лицом в змеиной яме  архиепископа,
вспомнил то предчувствие, которое ощутил тогда.
   Теперь он понял жажду мести, но оставалось  многое  другое,  что  ему
было интересно.
   - Почему вы говорите "ад"? -  спросил  он  однажды  вечером  Торвина,
когда они уже сложили инструменты  и  подогревали  на  остывающем  горне
кувшин с элем. - Вы тоже верите, что есть такое  место,  где  наказывают
после смерти за грехи? Христиане верят в ад, но вы ведь не христиане.
   - А почему ты считаешь, что "ад" - это христианское слово? -  ответил
Торвин. - А что значит небо? - На этот раз он воспользовался  английским
словом - heofon.
   - Ну, это небо, - в замешательстве ответил Шеф.
   - Это  христианское  место  для  блаженных  после  смерти.  Но  слово
существовало до христиан. Они просто заимствовали его,  дали  ему  новое
значение. То же самое с адом.  Что  значит  hulda?  -  На  этот  раз  он
произнес норвежское слово.
   - Прятаться, укрываться где-нибудь. Как helian в английском.
   - Верно. Ад - это то, что укрыто. Что под землей. Просто  слово,  как
небо. В него можно вложить любое значение.
   - Но о твоем вопросе. Да, мы верим, что есть место, где наказывают за
грехи после смерти. Некоторые из нас его видели.
   Торвин некоторое время сидел молча, словно размышлял,  не  зная,  что
говорить дальше. Когда он снова нарушил молчание, послышалось полупение,
звучное и медленное; Шеф вспомнил, как  пели  монахи  в  соборе  Эли  на
всенощной накануне Рождества.

   Стоит зал, его не освещает солнце.
   Он стоит на Берегу Мертвецов;
   Дверь его выходит на север.
   С крыши капает ядовитый дождь.
   Стены его из переплетенных змей.
   В нем в горе и боли бьются люди:
   Волки-убийцы и отверженные,
   Те, что солгали, чтобы лечь с женщиной.
   Торвин покачал головой.

   - Да, мы верим в наказание за грехи. Но, может быть, мы не  так,  как
христиане, понимает, что такое грех, а что нет.
   - Кто это "мы"?
   - Пора тебе рассказать. Мне уже несколько раз  сообщалось,  что  тебе
предназначено все  узнать.  -  Они  прихлебывали  теплый,  приправленный
травами эль в свете умирающего дня, лагерь  вокруг  затихал,  и  Торвин,
гладя пальцами свой амулет, заговорил: - Вот как это было.
   - Все началось много поколений  назад,  наверно,  сто  пятьдесят  лет
назад. В то  время  великий  ярл  фризийцев  -  это  народ,  живущий  на
противоположном от Англии берегу Северного моря, - был язычником. Но ему
рассказывали о миссионерах из Франкленда и из  Англии.  К  тому  же  его
народ и недавно ставших христианами англичан связывало старое родство. И
потому он решил принять крещение.
   - По обычаю, крещение должно было происходить публично,  на  открытом
воздухе, в большом баке, который миссионеры соорудили, чтобы  всем  было
видно. После того как окунется в купель и будет крещен  ярл  Радбод,  за
ним должны были последовать вельможи его  двора,  а  вслед  за  тем  все
жители ярлдома, все фризийцы.  Ярлдом,  а  не  королевство,  потому  что
фризийцы слишком независимы, чтобы у них был король.
   - И вот ярл встал на край бассейна в  своей  одежде  из  горностая  и
алого бархата, поверх  которой  набросили  белую  крещенскую  одежду,  и
сделал первый шаг по ступени вниз. Нога его уже была в воде. Но  тут  он
повернулся и спросил главу миссионеров, франка, которого франки называли
Вульфхрамн - Волфрейвен, Волк-ворон, - спросил, правда ли, что когда он,
Радбод, примет крещение, все его предки, которые сейчас в аду  со  всеми
остальными проклятыми,  будут  освобождены  и  станут  дожидаться  своих
потомков  на  небе.  -  Нет,  -  ответил  Волфрейвен,  -  они  язычники,
некрещеные и не могут получить спасение. Нет спасения, помимо церкви.  -
И подчеркивая сказанное, повторил  по-латыни:  -  Nulla  salvatio  extra
ecclesiam. И нет освобождения для тех, кто в аду. De infernis nulla  est
redemptio.
   - Но моим предкам,  -  сказал  ярл  Радбод,  -  никто  не  говорил  о
крещении. У них даже не было возможности отказаться от него. Почему  они
должны вечно мучиться из-за того, что даже не знали?
   - Такова воля Господа, - ответил франкский миссионер и,  может  быть,
пожал плечами. И тогда Радбод отошел от крещенского бассейна и поклялся,
что никогда не  станет  христианином.  Он  сказал,  что  если  ему  дано
выбирать, он предпочитает вечно  томиться  в  аду  со  своими  невинными
предками, чем отправиться на небо, к святым и епископам, у  которых  нет
чувства  справедливости.  И  по  всему  ярлдому  он  начал  преследовать
христиан, вызвав ярость франкского короля.
   Торвин отпил эля и коснулся висевшего у него на шее молота.
   -  Так  это  началось,  -  сказал  он.  -  Ярл   Радбод   был   очень
предусмотрительным человеком. Он предвидел, что если будут  только  одни
христианские жрецы, с их книгами и писаниями, то когда-нибудь все примут
христианство. И в этом сила и в то же самое время грех христиан. Они  не
допускают, что у других тоже может быть хоть малая доля истины.  Они  не
будут договариваться. Они не остановятся на  полпути.  И  потому,  чтобы
нанести им поражение или хотя  бы  удержать  их  на  расстоянии,  Радбод
объявил, что на севере  должны  быть  собственные  жрецы  и  собственные
рассказы о том, что есть истина. Так был основан Путь.
   - Так что  такое  Путь?  -  поторопил  Шеф,  когда  Торвин  смолк  и,
казалось, не собирается дальше говорить.
   - Это мы. Мы жрецы Пути. У нас три вида обязанностей, и  так  было  с
того времени, как Путь пришел в земли севера. Первая обязанность - учить
поклоняться старым богам асам: Тору и Отину, Фрею и Уллю, Тюру и Ньорту,
Хеймдаллю и Бальдеру. Те, кто верит в этих богов, носят  такие  амулеты,
как у меня; это знак того бога, которому они поклоняются  больше  всего:
меч - знак Тюра, лук - Улля, рог - Хеймдалля. А  молот,  какой  я  ношу,
знак Тора. Многие носят такой знак.
   - Вторая обязанность - содержать себя каким-нибудь занятием, как я  -
кузнецким делом. Ибо нам не  позволено  жить,  как  жрецы  бога  Христа,
которые сами не работают, но берут десятину и приношения  у  работающих,
обогащаются и обогащают свои церкви, пока земля не начинает  стонать  от
их требований. - Но вот третью нашу  обязанность  объяснить  трудно.  Мы
должны думать о будущем, о  том,  что  станет  с  этим  миром  -  не  со
следующим. Видишь ли, христианские жрецы считают, что этот  мир  -  лишь
остановка на пути в вечность и что истинная цель  христианина  -  пройти
эту остановку с наименьшим вредом для своей души. Они не верят, что этот
мир имеет собственную ценность. Их он не интересует. Они не хотят больше
узнать о Нем. - Но  мы,  последователи  Пути,  мы  верим,  что  в  конце
произойдет  битва,  такая  грандиозная,  что  человек  не  в   состоянии
осмыслить. Но она состоится в этом мире, и наш долг сделать  так,  чтобы
наша сторона, сторона богов и людей, становилась все сильнее.
   - И потому на нас  возложена  обязанность  не  только  упражняться  в
прежних умениях, но делать их глубже и лучше. Мы всегда должны думать  о
том, как сделать по-другому, по-новому. И самые почитаемые среди нас те,
кто может придумать мастерство или умение  совершенно  новое,  такое,  о
котором никто не слышал и не думал. Я далек от высот таких людей. Но  со
времени ярла Радбода на севере узнали много нового.
   - Даже на юге о нас слышали. В городах мавров,  в  Кордове  и  Каире,
даже в землях черных людей говорят о Пути и  о  том,  что  случилось  на
севере с "огнепоклонниками", как они нас называют.  И  к  нам  присылают
посыльных, чтобы они смотрели и учились.
   - Но христиане никого к нам не шлют.  Они  по-прежнему  уверены,  что
только они знают истину. Только они знают, что такое спасение и грех.
   - А разве не грешно делать человека хеймнаром? - спросил Шеф.
   Торвин пристально посмотрел на него.
   - Я тебя не учил такому слову. Но я забыл - ты знаешь многое  другое,
чему я тебя не учил. Да, сделать из человека хеймнара, живого  мертвеца,
грешно, что бы он ни совершил. Это дело Локи - бога, в честь которого мы
разжигаем костер рядом с серебряным копьем Отина. Но  мало  кто  из  нас
носит знак Отина и никто - знак Локи.
   - Сделать человека хеймнаром. Нет. В этом рука Бескостного, даже если
он и не сам это сделал. Есть много способов победить христиан, но способ
Айвара Рагнарсона глупый. Он ни к чему не приведет. Но ты сам видел, что
я не люблю последователей и приближенных Айвара. А теперь ложись  спать.
- С этими словами Торвин опорожнил кружку  и  пошел  под  навес,  а  Шеф
задумчиво последовал за ним.

***

   Работа у Торвина не давала возможности Шефу заниматься своим поиском.
Хунд почти сразу переселился в палатку лекаря Ингульфа, тоже жреца Пути,
но преданного Идунн - богине врачевания. Их палатка недалеко. Но  с  тех
пор они почти не  виделись.  Шеф  занимался  обычными  делами  помощника
кузнеца и обычно находился у святилища самого  Тора  -  горна.  Рядом  -
спальная палатка, за ней глубокая выгребная яма, все это окружено нитями
и ягодами рябины.
   - Не выходи за нити, - говорил Шефу Торвин. - Внутри ты  под  защитой
Тора, если тебя  убьют,  мститель  за  всех  убитых  отомстит  за  тебя.
Снаружи, - он пожал плечами, - Мюртач будет счастлив увидеть тебя.  -  И
Шеф оставался внутри.
   На следующее утро пришел Хунд.
   - Я видел ее, видел сегодня утром, - прошептал он,  сев  на  корточки
рядом с Шефом. На этот раз Шеф был один. Торвин ушел, была  его  очередь
печь хлеб в общественной печи. Он оставил Шефа размалывать зерна  ржи  в
ручной мельнице.
   Шеф вскочил, просыпав на землю муку и непромеленные зерна.
   - Кого? Годиву? Где? Как? Она...
   - Садись, прошу тебя. - Хунд начал торопливо убирать  просыпанное.  -
Мы должны  выглядеть  как  обычно.  Здесь  всегда  все  друг  за  другом
наблюдают. Послушай.  Плохая  новость  такова:  она  принадлежит  Айвару
Рагнарсону, тому, кого называют Бескостным. Но ей  не  причинили  вреда.
Она жива и здорова. Я знаю это, потому что  Ингульф  как  лекарь  бывает
всюду. И часто берет меня с собой. Несколько дней назад  его  вызвали  к
Бескостному. Мне не разрешили войти - там сильная стража, -  но  пока  я
ждал снаружи, я ее увидел. Ошибки нет. Она прошла в пяти ярдах от  меня,
хотя меня не видела.
   - Как она выглядит? - спросил Шеф. В его сознании всплыло болезненное
воспоминание о матери и Труде.
   - Она смеялась. И выглядела...  счастливой.  -  Юноши  замолчали.  По
всему, что они слышали, было что-то зловещее в  том,  что  кто-то  может
быть счастлив в пределах досягаемости Айвара Рагнарсона.
   - Но  слушай,  Шеф.  Ей  грозит  страшная  опасность.  Она  этого  не
понимает. Она считает,  что  раз  Айвар  вежлив  с  ней,  хорошо  с  ней
разговаривает, не использовал ее сразу как шлюху, она в безопасности. Но
с Айваром что-то неладно, может, с его телом, а может, с  головой.  И  у
него есть свои способы облегчать свое положение. И однажды Годива станет
таким способом.
   - Тебе нужно увести ее отсюда, Шеф, и как  можно  быстрее.  И  прежде
всего она должна тебя увидеть. Не могу сказать, что мы предпримем  после
этого, но если она будет знать, что ты  здесь,  может,  сумеет  передать
сообщение. Вот о чем я слышал. Сегодня все женщины -  и  Рагнарсонов,  и
других предводителей - выйдут из палаток. Я слышал, как они  жаловались.
Говорили, что уже несколько недель моются только в грязной реке. Сегодня
днем они пойдут купаться и стирать. К заводи, в миле отсюда.
   - Мы заберем ее оттуда?
   - Даже не думай об этом. В армии  тысячи  мужчин,  всем  им  отчаянно
нужны женщины. По пути будет стоять столько верных  охранников,  что  ты
даже заглянуть сквозь них не сможешь. Нужно, чтобы она тебя увидела. Вот
как они пойдут. - И Хунд стал торопливо объяснять маршрут.
   - Но как я отсюда уйду? Торвин...
   - Я подумал об этом. Как только женщины выйдут, я приду сюда и скажу,
что мой  хозяин  просит  прийти  Торвина  и  подточить  инструменты  для
разрезания головы и живота. Ингульф  проделывает  удивительные  вещи,  -
добавил  Хунд,  восхищенно  покачивая  головой.  -  Больше,  чем   любой
церковный лекарь.
   - Торвин, конечно, пойдет со мной. Тогда ты выйдешь, перелезешь через
стены и пройдешь вперед, раньше женщин и стражи, а потом как бы случайно
встретишься с ними на дороге.
   Хунд оказался прав относительно  реакции  Торвина.  Как  только  Хунд
высказал свою просьбу, Торвин тут же согласился.  "Иду",  -  сказал  он,
положив молот и оглядываясь в поисках  разных  оселков  и  полировальных
камней. И без затяжек вышел.
   А потом все пошло не так, как рассчитывал Шеф.  Пришли  два  клиента,
оба ни за что не соглашались прийти в другой раз, оба хорошо знали,  что
Шеф никогда не выходит за пределы огороженной площади. Он  избавился  от
них, но пришел третий, полный вопросов и желания поболтать. И когда  Шеф
наконец смог впервые выйти за пределы увешанных рябиной нитей, он понял,
что ему придется делать самое опасное, что можно сделать в этом  тесном,
полном глаз и скучающих умов лагере, - а именно торопиться.
   Но ему пришлось  торопиться.  Он  бежал  по  заполненным  тропам,  не
оглядываясь на  любопытствующих,  перепрыгивая  через  оттяжки  палаток,
подбежал к ограде, ухватился обеими руками за острые концы бревен, одним
мощным рывком перелетел через нее.  Крик  сзади  сообщил  ему,  что  его
заметили, но остановиться ему не приказали. Он выходил, а не заходил,  и
ни у кого не было причин крикнуть "вор".
   Теперь  он  оказался  на  равнине,  по-прежнему  усеянной  пасущимися
лошадьми и упражняющимися воинами, тропа под деревьями вела к  заводи  в
миле отсюда. Женщины шли вдоль реки, но было бы самоубийством бежать  за
ними. Он должен опередить их и  невинно  возвращаться,  а  еще  лучше  -
стоять в каком-нибудь месте, мимо которого  они  пройдут.  Он  не  может
приближаться к воротам, где стражи наблюдают за  всем  происходящим.  Не
обращая внимания на опасность, Шеф побежал по лугу.
   Через десять минут он добрался до заводи и пошел  по  грязной  тропе,
ведущей к ней. Пока здесь никого нет. Теперь ему  нужно  только  принять
вид обычного солдата. Трудно: в  нем  есть  отличие.  Он  сам  по  себе.
Снаружи лагеря и даже  в  нем  викинги  всегда  передвигались  экипажами
кораблей или по крайней мере с товарищами по веслам.
   Но выбора у него нет. Нужно просто идти. И надеяться, что Годива  его
заметит и у нее хватит ума ничего не сказать.
   Он уже слышал голоса, говорили и смеялись женщины, иногда слышались и
мужские голоса. Шеф вышел из-за куста боярышника  и  прямо  перед  собой
увидел Годиву. Их взгляды встретились.
   И тут же он увидел, что она окружена  людьми  в  желтых  пледах.  Шеф
огляделся: к нему навстречу шел Мюртач,  торжествующе  улыбаясь.  Прежде
чем Шеф смог пошевелиться, его схватили  за  руки.  Остальные  стражники
столпились за предводителем, на время забыв о женщинах.
   - А, петушок! - насмешливо сказал Мюртач, заложив пальцы за  пояс.  -
Тот самый, что показал мне рукоять меча.  Пришел  взглянуть  на  женщин?
Дорого тебе этот взгляд обойдется. Ну-ка, парни, отведите его в  сторону
на несколько шагов. - Он с цепенящим звуком "ввип" выхватил свой длинный
меч. - Мы ведь не хотим причинить неприятности леди видом крови.
   - Я буду сражаться с тобой, - сказал Шеф.
   - Нет. Чтобы я, вождь гадгедларов, сражался с  тем,  кто  только  что
снял с себя рабский ошейник?
   - У меня никогда не было ошейника, - ответил Шеф. Он чувствовал,  как
его охватывает гнев; холод, страх и паника уходят. У  него  только  один
слабый шанс. Если он сумеет заставить обращаться с  ним  как  с  равным,
возможно, он выживет. Иначе через минуту он будет лежать  в  кустах  без
головы. - По праву рождения я не ниже тебя. И говорю  по-датски  гораздо
лучше.
   - Это верно, - послышался откуда-то из-за пледов  холодный  голос.  -
Мюртач, твои люди смотрят на тебя. А должны смотреть на женщин.  Неужели
вам всем нужно иметь дело с этим парнем?
   Толпа перед Шефом расступилась, и он обнаружил, что смотрит  в  глаза
говорящего. Почти белые глаза. Светлые, как лед в блюде, подумал Шеф,  в
блюде из липового дерева, тонком, почти  прозрачном.  Глаза  не  мигали,
ждали, когда Шеф отведет  взгляд.  Шеф  с  усилием  оторвал  взгляд.  Он
испугался: смерть рядом.
   - У тебя с ним вражда, Мюртач?
   - Да, господин. - Ирландец тоже отвел взгляд.
   - Тогда сразись с ним.
   - Но я уже сказал...
   - Если не будешь сражаться ты, пусть сразится один  из  твоих  людей.
Поставь самого молодого. Пусть мальчишка  сразится  с  мальчишкой.  Если
твой человек победит, я дам ему это. -  Айвар  снял  с  руки  серебряный
браслет, подбросил в воздух,  снова  надел.  -  Расступитесь,  дайте  им
место. Пусть женщины тоже посмотрят.  Никаких  правил  и  без  сдачи,  -
добавил он. Зубы его блеснули в холодной, лишенной веселости  улыбке.  -
Бой до смерти.
   Шеф снова посмотрел в глаза Годивы, круглые от ужаса.  Она  стояла  в
переднем ряду кольца, женские платья перемешивались  с  яркими  пледами,
среди них виднелись алые плащи  и  золотые  браслеты  ярлов  и  витязей,
аристократии армии викингов. Шеф заметил знакомую фигуру  Убийцы-Бранда.
Пока остальные готовили его противника к битве, Шеф подошел к Бранду.
   - Сэр, дай мне на время твой амулет. Я верну его - если смогу.
   Воин без всякого выражения снял  подвеску  через  голову  и  протянул
Шефу.
   - Отряхни ноги, парень. Почва здесь скользкая.
   Шеф последовал его совету. Сознательно начал дышать чаще. Он  побывал
во  многих  учебных  боях  и  знал,  что  это   предотвратит   начальную
связанность,  неготовность,  которая  выглядит  как  страх  и  нежелание
драться. Он снял рубашку, надел амулет-молот, извлек меч  и  отбросил  в
сторону пояс и ножны. Кольцо широкое, подумал он. Понадобится скорость.
   Из своего угла вышел его противник. Он снял плед и тоже  разделся  до
брюк. В одной руке он держал длинный меч гадгедларов,  тоньше  обычного,
но на целый фут длиннее. В другой -  маленький  круглый  щит  с  длинным
острием. На голове  с  заплетенными  в  косички  волосами  шлем.  Парень
ненамного старше Шефа, в драке Шеф  его  не  испугался  бы.  Но  у  него
длинный меч и щит - оружие в каждой руке. Это воин, побывавший в битвах,
сражавшийся в десятках вылазок.
   В сознании Шефа сформировался образ. Шеф услышал торжественный  голос
Торвина. Наклонился, подобрал прутик, бросил его в голову соперника, как
копье.
   - Предаю  тебя  аду!  -  воскликнул  он.  -  Посылаю  тебя  на  Берег
Мертвецов!
   В толпе послышался гул интереса, подбадривающие возгласы:
   - Давай, Фланн, давай, парень!
   - Дотянись до него щитом!
   Никто не подбадривал Шефа.
   Ирландец двинулся вперед - и сразу напал. Он сделал ложный выпад Шефу
в лицо и тут же перевел его в удар слева в шею. Шеф нырнул под  удар  и,
шагнув вправо, отразил удар острия шита. Викинг,  шагнув  вперед,  снова
ударил, на этот раз справа и сверху вниз.  Шеф  снова  отступил,  сделал
ложный выпад направо, отошел влево. На мгновение он  оказался  сбоку  от
противника и мог нанести ему удар  в  открытое  плечо.  Но  вместо  этот
отскочил и быстро передвинулся в центр кольца. Он уже решил, что делать,
чувствовал, что тело легко повинуется ему, он был легок, как перышко,  в
жилах его бурлила сила,  разгоняла  кровь  в  венах.  Он  вспомнил,  как
разрубил меч Сигварта, и яростная радость наполнила его.
   Ирландец  Фланн  снова  двинулся  на  него,  все  быстрее  и  быстрее
взмахивая мечом, стараясь прижать  Шефа  к  толпе  зрителей,  окруживших
кольцо. Действовал он быстро. Но он привык к тому, что  противник  стоит
перед  ним  и  обменивается  ударами.  И  не  знал,  как  вести  себя  с
противником, который все время уходит. Шеф в очередной раз  отпрыгнул  и
заметил, что ирландец  уже  тяжело  дышит.  Армия  викингов  состоит  из
моряков и всадников, у которых сильные руки и плечи, но эти  люди  редко
ходят пешком и еще реже бегают.
   Зрители поняли тактику  Шефа,  послышались  гневные  возгласы.  Скоро
кольцо начнет сужаться. И когда Фланн нанес в очередной раз свой любимый
удар слева сверху вниз - на  этот  раз  чуть  слабее,  удар  этот  легче
предвидеть, - Шеф впервые  шагнул  ему  навстречу  и  сильно  и  яростно
отразил удар, нацелившись своим  мечом  в  конец  меча  противника.  Меч
выдержал. Но ирландец на мгновение заколебался,  у  Шеф  ударил  его  по
руке. Хлынула кровь.
   Шеф снова оказался вне досягаемости, от не  стал  наносить  еще  один
удар,  хотя  мог  это  сделать,  отскочил  вправо,   следил   за   своим
противником.  Увидел  колебание  в  его  глазах.  Правая   рука   Фланна
окровавлена, через несколько минут потеря крови ослабит его, если он  не
будет действовать быстро.
   На протяжении ста ударов сердца они  стояли  в  центре  круга.  Фланн
наносил попеременно удары мечом и щитом, Шеф парировал их, уворачивался,
пытался выбить меч из раненой руки противника.
   И тут Шеф почувствовал, что удары противника стали  неуверенными.  Он
снова начал двигаться, неутомимые ноги  легко  несли  его,  он  старался
обойти  противника,  уйти  за  пределы  досягаемости  его  меча.  А  тот
безрассудно тратил силы на удары.
   Дыхание Фланна вырывалось с хрипом. Он бросил щит в лицо Шефу и вслед
за этим нанес рубящий удар  мечом.  Но  Шеф  уже  присел,  пальцы  руки,
сжимающей рукоять меча, почти касались земли. Он  легко  парировал  удар
над левым плечом. На мгновение распрямился и глубоко вогнал свой меч под
обнаженную  вспотевшую  грудную  клетку.   Его   противник   пошатнулся,
отступил, а Шеф схватил его за горло и снова поднес меч.
   И услышал голос Убийцы-Бранда:
   - Ты предал его Берегу Мертвецов. Ты должен его прикончить.
   Шеф взглянул в бледное, искаженное страхом, еще живое  лицо  в  сгибе
своей руки и почувствовал прилив ярости. Он вонзил меч в грудь Фланну  и
ощутил, как тело противника в последний раз вздрогнуло. Медленно опустил
труп и извлек меч. Увидел лицо Мюртача, побледневшее от гнева. Подошел к
Айвару, который теперь стоял рядом с Годивой.
   - Весьма поучительно, - сказал Айвар. - Мне нравится, когда сражаются
не только мечом, но и головой.  К  тому  же  ты  сберег  мне  серебряный
браслет. Но отнял у меня человека. Как ты мне отплатишь?
   - Я тоже человек, господин.
   - Ну, тогда иди на мои корабли. Из тебя выйдет хороший гребец. Но  не
с Мюртачем. Вечером приходи ко мне в палатку, тебе найдут место.
   Айвар на мгновение задумался.
   - У тебя на мече зарубка. Я не видел, чтобы это сделал Фланн. Чей меч
ее нанес?
   Шеф мгновение колебался. Но с  этими  людьми  самый  смелый  поступок
всегда самый правильный. Он ответил громко и вызывающе:
   - Это был меч ярла Сигварта!
   Лицо Айвара напряглось.
   - Что ж, - заметил он, -  так  женщинам  никогда  не  вымыться  и  не
выстирать простыни. Идемте. - Он повернулся, прихватив с  собой  Годиву.
Она еще мгновение напряженно смотрела на Шефа.
   Шеф обнаружил, что перед  ним  возвышается  Вига-Бранд.  Он  медленно
протянул амулет.
   Бранд взвесил его в руке.
   - Обычно в таких случаях его оставляют. Ты заслужил его, парень. Если
выживешь, станешь великим воином. Это говорю я,  воин  из  Галланда.  Но
что-то говорит мне, что молот Тора - это не твой знак. Мне  кажется,  ты
человек Отина, которого называют также Билегом, Балегом и Больверком.
   - Больверком? - переспросил Шеф. - Я что, носитель зла?
   - Пока нет. Но можешь стать его орудием. Зло преследует нас. - Рослый
человек покачал головой. - Но сегодня ты вел себя хорошо,  особенно  для
начинающего. Твой первое убийство, вероятно, а я говорю  как  пророчица.
Послушай, тело унесли, но оставили меч, щит и  шлем.  Это  твоя  добыча.
Таков обычай.
   Он говорил так, словно испытывает Шефа.
   Шеф медленно покачал головой.
   - Я не могу получать выгоду от того, кого предал Берегу Мертвецов.  -
Он поднял шлем, бросил его в мутную  воду  реки,  бросил  в  кусты  щит,
поставил ногу на длинный меч, согнул раз, другой, так что тем уже нельзя
стало пользоваться, и оставил лежать.
   - Видишь, - заметил Бранд. - Торвин не  учил  тебя  этому.  Это  знак
Отина.

Глава 7

   Торвин не удивился, когда Шеф,  вернувшись  в  кузницу,  рассказал  о
случившемся. Он устало хмыкнул, когда Шеф объявил, что присоединяется  к
армии Айвара, но сказал только:
   - Ну, тогда тебе лучше так не ходить. Над тобой  будут  смеяться,  ты
сорвешься, и будет еще хуже.
   Из груды в углу кузницы он достал копье,  недавно  надетое  на  новое
древко, и кожаный щит.
   - Вот с этим ты будешь выглядеть лучше.
   - Они твои?
   - Иногда оставляют оружие для ремонта, но не приходят за ним.
   Шеф принял подарок и  стоял  неуверенно,  держа  на  плече  свернутое
одеяло и свои скромные пожитки.
   - Я должен поблагодарить тебя за все.
   - Я поступил так, потому что это  мой  долг  перед  Путем.  Может,  я
ошибся. Но я не дурак, мальчик. Я уверен, у тебя есть цель, о которой  я
не знаю. Надеюсь, ты не ввяжешься в неприятности. И,  может,  наши  пути
еще встретятся.
   Они расстались, не сказав больше ничего,  и  Шеф  вторично  вышел  за
пределы ограждения с рябиновыми ягодами и впервые без страха  прошел  по
дороге между  палатками,  шел  прямо,  не  оглядываясь  по  сторонам.  И
направился  он  не  к   территории,   занятой   Айваром   и   остальными
Рагнарсонами, а к палатке лекаря Ингульфа.
   Как обычно, тут стояла небольшая толпа, глядя на  что-то.  Когда  Шеф
подходил, толпа начала расходиться, несколько человек унесли  носилки  с
лежащим на них перевязанным воином. Навстречу другу вышел Хунд,  вытирая
руки о тряпку.
   - Что ты делал? - спросил Шеф.
   - Помогал Ингульфу. Поразительно, что он может. Этот человек боролся,
неловко упал, сломал ногу. Что бы ты стал делать с таким дома?
   Шеф пожал плечами.
   - Перевязал бы  ногу.  Больше  ничего  нельзя  сделать.  Со  временем
срастется.  Но  человек  никогда  не  сможет  ходить  нормально.   Кости
срастутся как попало. Нога будет в буграх  и  изгибах  -  как  у  Куббы,
который  упал  с  лошади.  А  Ингульф  сначала  вправляет  ногу,  сводит
сломанные кости вместе и только потом перевязывает. Потом привязывает  к
ноге две палки, так что нога не движется, пока кости  не  срастутся.  Он
делает еще более удивительные вещи в тех случая, когда  кость  прорывает
кожу. Если нужно, даже разрезает ногу и ставит  кость  на  место.  Я  не
думал, что человек может  пережить  такое.  Но  Ингульф  работает  очень
быстро - и знает точно, что нужно делать.
   - А ты можешь этому научиться?  -  спросил  Шеф,  видя  энтузиазм  на
обычно спокойном лице друга.
   - Если будет  достаточно  практики.  И  инструкций.  И  еще  кое-что.
Ингульф изучает тела мертвых, понимаешь, смотрит, как  соединены  кости.
Что бы сказал об этом отец Андреас?
   - Значит ты хочешь остаться с Ингульфом?
   Беглый раб медленно кивнул. Достал из-под  рубашки  цепочку.  На  ней
висела маленькая серебряная подвеска - яблоко.
   - Это дал мне Ингульф. Яблоко Идунн, Целительницы. Я теперь верующий.
Верю в Ингульфа и в Путь. Может, не в Идунн.  -  Хунд  взглянул  на  шею
друга. - Торвин не обратил тебя. Ты не носишь знак молота.
   - Носил недолго. - Шеф коротко рассказал о случившемся.  -  Теперь  у
меня может появиться шанс освободить Годиву и  убежать.  Может,  если  я
подожду, Бог будет добр ко мне.
   - Бог?
   - Или Тор. Или Отин. Я  начинаю  думать,  что  мне  это  безразлично.
Может, один из них заботится обо мне.
   - Я могу чем-нибудь помочь тебе?
   - Нет. - Шеф  схватил  друга  за  руку.  -  Возможно,  мы  больше  не
увидимся. Но если ты уйдешь от викингов,  я  надеюсь,  что  когда-нибудь
тебе найдется место у меня. Даже если это будет просто хижина на болоте.
   Он повернулся  и  пошел  в  то  место,  на  которое  до  сих  пор  не
отваживался  даже  взглянуть:   к   палаткам   предводителей   викингов.
Территория братьев Рагнарсонов тянулась от восточной до  западной  стены
на целый ферлонг вдоль реки. В самом центре стояла большая  палатка  для
собраний - в ней размещались столы на сто человек, -  а  также  нарядные
палатки самих братьев.  Вокруг  палатки  женщин,  приближенных  и  самых
доверенных телохранителей. Еще дальше по  периметру  -  палатки  солдат,
обычно по три-четыре  на  каждый  экипаж,  иногда  среди  них  виднелись
палатки меньшего  размера,  предназначенные  для  капитанов,  кормчих  и
знаменитых воинов. Приближенные четырех братьев держались порознь,  хотя
и близко друг к другу.
   Люди Змееглазого - по больше части датчане. Было  общеизвестно,  что,
вернувшись, Сигурт  предъявит  свои  права  на  королевство  Ютландии  и
Скейна, которым владел его  отец,  и  попытается  распространить  власть
Дании от Балтийского до Северного моря:  таким  королевством  не  владел
никто с дней короля Гутфрита, воевавшего с самим Карлом Великим. Убби  и
Халвдан, которые  не  имели  права  ни  на  какое  королевство  и  могли
рассчитывать только на силу  своего  оружия,  набирали  людей  отовсюду:
шведов,  готов,  норвежцев,  людей  с  Готланда,  Борнхольма  и   других
островов.  Люди  Айвара  -  в  основном   изгнанники.   Многие   убийцы,
спасавшиеся от мести или закона или того и другого. В основном это  были
норвежцы, те, что много поколений  назад  начали  проникать  во  внешние
острова кельтской области: Оркнейские и Шетландские, потом Гебридские  и
на побережье самой  Шотландии.  Много  поколений  эти  люди  вступали  в
схватки с ирландцами и жителями Мэна, Галлоуэя и Кумбрии. Они хвастали -
но многие, особенно норвежцы, считавшие Ирландию  своей  собственностью,
яростно с ними спорили, - так вот они хвастали, что  когда-нибудь  Айвар
Рагнарсон будет править всей Ирландией из своего замка у черного пруда -
Дуб Линна; он поведет  свой  победоносный  флот  на  слабые  королевства
христианского запада. И мы будем править с ним, говорили гадгедлары,  но
только  друг  с  другом  и  на  ирландском,  которого  не  знали  жители
Гебридских островов и шотландские норвежцы. И говорили негромко.  Потому
что при всей своей гордости понимали, что жители их родины больше  всего
ненавидят их, отступников Христа, из-за которых огонь и смерть пришли  в
Ирландию. И сделали они это из жадности и жажды власти, а не только  для
забавы и славы, как повелось со времен Финна, Кухулина и славных  воинов
Ольстера.
   И вот в это пространство,  опасное,  готовое  вспыхнуть,  разрываемое
различиями и только  ищущее  предлога  для  стычки,  вечером,  когда  на
кострах готовили ужин, явился Шеф.
   Его встретил маршал, спросил, как его зовут,  выслушал  его  рассказ,
неодобрительно оглядел его скудное вооружение и хмыкнул. Вызвал из толпы
молодого воина и велел показать  Шефу  его  палатку,  спальное  место  и
весло, объяснить ему его обязанности. Парень - Шеф не услышал его имени,
да и не хотел  его  услышать  -  сказал,  что  по  очереди  нужно  будет
выполнять  четыре  службы:  охрана  кораблей,   охрана   ворот,   охрана
территории и, если необходимо, охрана  палатки  самого  Айвара.  Задания
распределяются по экипажам.
   - Мне казалось, Айвара охраняют гадгедлары, - сказал Шеф.
   Молодой человек плюнул.
   - Когда он здесь. Когда его нет, они уходят с ним. Но сокровищница  и
женщины остаются. Кто-то за ними должен присматривать. И если гадгедлары
отходят слишком далеко от Айвара, кое-то  готов  с  ними  посчитаться  -
Кетил Плосконосый и его люди. И Торвальд Глухой тоже. И еще с десяток.
   - А нам доверят охранять палатку Айвара?
   Молодой человек искоса взглянул на него.
   - А почему бы и нет? Говорю тебе, enzkr, если  думаешь  о  сокровищах
Айвара, лучше сразу перережь себе горло. Так тебе будет менее больно. Ты
слышал, что сделал Айвар с ирландским королем Кнотом?
   И он в подробностях стал рассказывать, как поступает Айвар с королями
и менее значительными людьми, которые вызывают его  неудовольствие.  Шеф
почти не слушал его, с большим  интересом  разглядывая  лагерь.  Рассказ
явно предназначен был для того, чтобы запугать его.
   Он решил,  что  корабли  -  слабое  место  лагеря.  Для  того,  чтобы
вытаскивать их на берег, нужно открытое пространство, поэтому  здесь  не
может быть никаких укреплений. Сами корабли, конечно, представляют собой
преграду, но одновременно это самое ценное имущество  викингов.  И  если
миновать охрану, можно оказаться среди кораблей с факелом и  топором,  и
уничтожить их будет нетрудно.
   Охрана входа в лагерь - другое дело.  Эту  застать  врасплох  трудно.
Схватка будет происходить на ровной местности и на  равных  условиях,  и
здесь большие топоры викингов  и  копья  на  железных  древках  дают  им
преимущество. А всякий, кто пройдет их, тут же  встретится  с  рядом  за
рядом воинов и вынужден будет сражаться с тесноте, в путанице палаток  и
веревок. Загоны... Они занимают большое пространство у восточной  стены.
В землю вбиты столбы, их соединяют кожаные веревки. Внутри  под  защитой
временных сооружений их ткани прячутся от  дождя  люди.  Ноги  у  них  в
кандалах, на руках железные наручники. Но  эти  наручники,  как  заметил
Шеф, соединены тоже кожей. Цепи слишком дороги. Но к  тому  времени  как
раб перегрызет кожаную веревку, даже самый невнимательный  стражник  это
заметит, а наказание за любое неповиновение в загоне  для  рабов  крайне
жестокое. Как заметил проводник Шефа, если  раб  непригоден  к  продаже,
можно воспользоваться этим и запугать других.
   Вглядываясь в загоны,  Шеф  заметил  знакомую  голову.  Ее  владелец,
охваченный отчаянием, лежал на земле.  Светлые  волосы,  спутавшиеся  от
грязи. Его сводный брат, сын одной с ним матери. Альфгар.  Часть  добычи
из Эмнета. Голова зашевелилась, Альфгар словно почувствовал, что на него
смотрят, и Шеф торопливо отвел взгляд, как делал во время охоты на зайца
или дикую свинью.
   - Рабов еще не продавали?
   - Нет. Слишком трудно увозить их за море, англичане могут поджидать в
засаде. Эти принадлежат Сигварту. - Молодой человек  опять  красноречиво
плюнул. - Он ждет, чтобы кто-нибудь расчистил ему дорогу.
   - Расчистил дорогу?
   - Айвар через два дня уводит половину армии, чтобы заставить королька
Ятмунда - вы, англичане, зовете его  Эдмундом,  -  сражаться.  Иначе  он
разграбит его земли. Мы предпочли бы более легкий  путь,  но  мы  и  так
слишком много времени потратили. Плохо придется Ятмунду, когда  Айвар  с
ним встретится, говорю тебе...
   - А мы останемся здесь?
   - Наш  экипаж  остается.  -  Молодой  человек  снова  с  любопытством
взглянул на Шефа. - Как ты думаешь, почему я тебе все  это  рассказываю?
Мы все это время будем нести охрану. Я хотел бы идти с армией.  Хотелось
бы посмотреть, что сделают с королем, когда поймают. Я тебе  рассказывал
о Кноте. Я  был  у  Бойна,  когда  Айвар  разграбил  могилы  королей,  а
христианские жрецы пытались его остановить.  И  вот  что  Айвар  сделал.
Он...
   Во время ужина из похлебки, соленой свинины и  капусты  этот  предмет
занимал умы молодого викинга и его товарищей. Был также бочонок эля, и к
нему  постоянно  кто-нибудь  прикладывался.  Шеф   выпил   больше,   чем
подозревал. События дня сливались в голове. Он вспоминал то,  что  узнал
сегодня, и пытался выработать план. Уставший и  измученный,  лег  спать.
Ирландец,  принявший  смерть  от  его   руки,   превратился   в   мелкую
подробность, в дело прошлого.
   Усталость овладела им, погрузила в сон, во что-то более глубокое, чем
сон.

***

   Он смотрит  из  здания,  сквозь  полузакрытое  ставнями  окно.  Ночь.
Светлая лунная ночь, так светло, что бегущие по небу облака  отбрасывают
тусклые тени даже в темноте. И что-то там сверкает. Что-то сверкает.
   Рядом стоит человек, что-то бормочет, объясняя, что там сверкает.  Но
Шеф  не  нуждается  в  объяснениях.  Он  сам  знает.  Тяжелое   ощущение
предопределенности овладевает им. Он  знает,  что  на  него  надвигается
поток ярости. И обрывает объяснения.
   - Это не рассвет на  востоке,  -  говорит  Шеф-который-не-Шеф.  -  Не
дракон летит, не крыша этого зала горит. Это блеск  обнаженного  оружия,
это идут враги, чтобы захватить нас во  сне.  Развязана  война,  которая
погубит все человечество. Вставайте,  мои  воины,  помните  о  мужестве,
стерегите входы, сражайтесь, как герои.
   Во сне он ощущает за собой движение, это встают воины, хватают  щиты,
обвязываются поясами с мечом.
   Но во сне и  за  пределами  сна,  не  в  зале,  не  как  часть  этого
героического сновидения, которое разворачивается у него  перед  глазами,
он слышит могучий голос, такой голос не может исходить из  человеческого
горла. Шеф знает, что это голос бога. Но не такой голос  мы  приписываем
богу.  Не  полный  достоинства  и   благородства.   Голос   насмешливый,
сардонический, полный тайного смеха.
   - О полудатчанин, который не с полудатчанами, - говорит голос.  -  Не
слушай храброго воина. Когда начнутся беды, не  сражайся.  Прижимайся  к
земле. Ищи землю.

***

   Шеф проснулся сразу,  ощущая  в  ноздрях  запах  горелого.  Несколько
секунд, отуманенный усталостью, мозг его не мог  уйти  от  этого  факта:
странный запах, что-то едкое, словно смола. Но где может  гореть  смола?
Вокруг движение. Топот ног  окончательно  привел  его  в  себя.  Люди  в
палатке хватали брюки,  сапоги,  оружие  -  все  в  полной  темноте;  за
палаткой виднелся огонь. Шеф неожиданно понял,  что  слышит  непрерывный
гул. Крики, треск бревен и поверх всего -  звон  металла,  звуки  ударов
лезвия о лезвие и лезвия о щит. Шум битвы.
   Люди в палатке кричали, сталкивались друг с другом. Снаружи слышались
крики - крики на английском и всего в нескольких ярдах.  Шеф  неожиданно
понял, что могучий голос по-прежнему звучит в его ушах. Он  бросился  на
землю, пополз  подальше  от  стен.  И  тут  стена  палатки  лопнула,  ее
разорвало острие копья. Молодой викинг,  проводник  Шефа,  повернулся  к
нему, ноги его запутались в  одеяле,  копье  попало  ему  в  грудь.  Шеф
схватил  падающее  тело  и  укрылся  им,  вторично  за  несколько  часов
чувствуя, как конвульсивно дергается человек, от которого уходит жизнь.
   И тут вся палатка рухнула, по ней  пронеслось  множество  ног,  копья
били вниз, в запутавшихся в ткани людей. Тело  в  руках  Шефа  дернулось
снова и снова; из темноты в дюймах от  него  раздавались  крики  боли  и
страха, лезвие вонзилось в землю, оцарапав колено Шефа. Неожиданно  ноги
исчезли, мимо  Шефа  поток  тел  и  голосов  вылетел  на  дорогу,  снова
послышался звон металла и крики в десяти ярдах в сторону центра лагеря.
   Шеф понял, что происходит. Английский король принял  вызов  викингов,
напал  на  их  лагерь  ночью  и  каким-то  чудом  -  благодаря   хорошей
организации или  из-за  самоуверенности  противника  -  прорвался  через
ограду, пробивался к кораблям и палаткам  вождей,  убивая  по  пути  как
можно больше запутавшихся в одеялах воинов. Англичане двигались к центру
и к реке. Шеф схватил брюки, сапоги и пояс с мечом и мимо  трупов  своих
недавних соседей выбрался на открытое пространство.  Оделся  и  побежал,
низко прижимаясь к земле. Никого ближе двадцати ярдов от него  не  было.
Вокруг упавшие палатки с телами  под  ними,  некоторые  слабо  зовут  на
помощь или пытаются встать. Англичане  рубили  все,  что  движется.  Они
оставили мало живых.
   Прежде чем викинги придут в себя, соберутся, нападающие  проникнут  в
сердце их крепости, и битва будет безвозвратно проиграна.
   Вдоль всей линии берега огонь и дым, огонь  охватывает  все  новые  и
новые просмоленные корпуса, поднимается по мачтам. В огне видны скачущие
демоны, они бросают копья, размахивают топорами и мечами. В своем первом
натиске  на   корабли   англичане,   должно   быть,   встретили   слабое
сопротивление. Но викинги, расположенные у  кораблей,  быстро  пришли  в
себя и начали отчаянно защищать своих морских коней. А что происходит  у
палаток Рагнарсонов?  Неужели  наступил  нужный  момент?  Шеф  размышлял
спокойно  и  сосредоточенно,  в  его  расчетах  нет   места   сомнениям.
Подходящий ли момент, чтобы попытаться спасти Годиву?
   Нет. Очевидно, идет битва, обе стороны яростно  сопротивляются.  Если
викинги отобьют нападение,  Годива  останется  в  прежнем  положении,  -
рабыней, наложницей Айвара. Но если нападение удастся,  если  он  спасет
Годиву...
   Он побежал, но не в сторону сражения, где полувооруженный человек  не
найдет ничего,  кроме  быстрой  смерти;  он  побежал  в  противоположном
направлении, к ограде лагеря, где пока еще тихо и темно. Но  не  совсем.
Шеф вдруг понял, что битва идет не только возле него, но  и  далеко,  во
всех направлениях вокруг ограды.  В  темноте  пролетали  копья,  горящие
стрелы вонзались  в  бревна  ограды.  Король  Эдмунд  вел  одновременное
наступление со всех направлений. Каждый викинг устремлялся к  ближайшему
опасному месту. И к тому времени,  как  они  поймут,  где  действительно
нужна их помощь, король уже либо выиграет, либо проиграет битву.
   Как тень, Шеф пробежал к загонам рабов. К нему из темноты устремилась
фигура, бедро окровавлено, в руке длинный меч.
   - Fraendi <друг>, - сказал  этот  человек,  -  помоги  мне,  останови
кровотечение...
   Шеф ударил мечом снизу вверх, повернул меч, извлек его.
   Один, подумал он, перехватывая длинный меч викинга.
   Охрана загонов оставалась на месте, стражники собрались тесным строем
перед входом, намеренные противиться любой  попытке  прорваться  внутрь.
Вдоль всей ограды загона торчали головы рабов, те пытались  понять,  что
происходит. Шеф перебросил длинный  меч  через  ограду  и  одним  гибким
движением последовал за ним. Кто-то из стражников заметил его,  крикнул,
но движения не было. Не зная, что делать, стражники не  решались  отойти
от ворот.
   Вокруг   фигуры,   дурно   пахнущие,   цепляющиеся.   Шеф   выкрикнул
ругательство на английском, оттолкнул их. Длинным мечом разрезал кожаную
веревку наручников ближайшего, сделал то же самое с кандалами на  ногах,
передал меч в освобожденные руки.
   - Освобождай других, - приказал он и тут же повернулся  к  соседнему,
вытащив  из  ножен  собственный  меч.  Рабы  увидели,  что   происходит,
протягивали руки, подставляли кандалы, чтобы было  легче  резать.  Через
двадцать  ударов  сердца   освободился   уже   десяток   рабов.   Ворота
распахнулись, стражники решили войти  внутрь  и  отыскать  пробравшегося
туда. Как только показался первый викинг, его  схватили  за  ноги  и  за
руки, кулаком ударили в лицо. Через секунду он лежал на земле,  топор  и
меч у него отобрали, из темноты  на  него  обрушился  град  ударов.  Шеф
лихорадочно  резал  кожу,  неожиданно  увидел  своего   сводного   брата
Альфгара, тот смотрел на него с удивлением и гневом.
   - Мы должны забрать Годиву.
   Альфгар кивнул.
   - Иди со мной. Послушайте,  вы,  остальные,  у  ворот  много  оружия,
прорывайтесь на свободу. Те, у кого есть оружие и кто хочет сразиться за
Эдмунда, через стену и за мной.
   Шеф сунул меч в ножны, ухватился  за  верх  ограды,  вторично  мощным
рывком перемахнул через нее. Мгновение спустя показался Альфгар, он  еще
не  пришел  в  себя  от  неожиданного  освобождения,  а  дальше  десяток
полуобнаженных фигур устремился из-за ограды. За ними еще.  Кое-кто  тут
же растворился в темноте, другие  с  гневом  обрушились  на  стражников,
которые  все  еще  не  могли  пройти  через  ворота.  Шеф   с   десятком
последователей побежал назад между палатками.
   Повсюду валялось оружие, оно лежало там,  где  его  выронили  убитые.
Груды  тел  нагромоздились  за  ночь.  Шеф   откинул   клапан   палатки,
перепрыгнул  через  труп,  схватил  копье  и  щит.  Несколько  мгновений
разглядывал последовавших за ним людей, а они в это время вооружались. В
основном крестьяне, решил он. Но рассерженные и отчаянные,  вышедшие  из
себя из-за того, что случилось с ними в загоне. Но вот этот, передний, у
которого на руках перекатываются мышцы, ведет себя как воин.
   Шеф показал в сторону палаток предводителей. Там шла схватка.
   - Там король Эдмунд, - сказал он. - Он  пытается  убить  Рагнарсонов.
Если это ему удастся,  викинги  будут  сломлены,  побегут  и  не  смогут
оправиться. Но если он потерпит поражение, начнется охота за ним,  и  ни
одна деревня, ни  один  округ  не  будут  в  безопасности.  Мы  свежи  и
вооружены. Присоединимся к королю, поможем ему.
   Освобожденные рабы устремились в сторону схватки.
   Альфгар задержался.
   - Но ты не  пришел  с  Эдмундом,  полувооруженный  и  полуобнаженный.
Откуда ты знаешь, где Годива?
   - Заткнись и иди за мной. - Шеф снова побежал, пробираясь к  палаткам
женщин Айвара.

Глава 8

   Эдмунд,  сын  Эдвольда,  потомок  Редвальда  Великого,  последний  из
династии Вуффингасов и теперь божьей милостью король восточных англов, в
гневе и раздражении смотрел сквозь прорези своей боевой маски.
   Они сумели прорваться!  Еще  один  удар,  и  отчаянное  сопротивление
викингов будет подавлено, Рагнарсоны все умрут в огне и крови, а остаток
Великой Армии отступит в смятении и страхе...  Но  если  они  выстоят...
Если они выстоят, через несколько  минут  опытные  викинги  поймут,  что
нападение на периметр всего лишь отвлекающий  маневр,  там  рассерженные
крестьяне с факелами, а настоящее  нападение  здесь,  здесь...  И  тогда
викинги обрушатся на тех, кто сражается у реки, и  уже  англичане  будут
захвачены, как крысы на последнем  несжатом  участке  луга.  А  у  него,
Эдмунда, нет сыновей. И все будущее династии и  его  королевства  теперь
сузилось до размеров этой кричащей звенящей схватки, может  быть,  всего
по сто человек с каждой стороны, избранные бойцы англов и отборные воины
из личной охраны Рагнарсонов; одна сторона  напрягает  все  силы,  чтобы
прорвать треугольник защиты палаток у реки, другая спокойно  и  уверенно
отражает натиск в путанице  оттяжных  веревок,  уже  больше  пяти  минут
отбивая неожиданное нападение англичан.
   Они устоят. Рука Эдмунда крепче сжала окровавленную рукоять меча,  он
сделал шаг вперед. И тут же продвинулись вперед могучие  фигуры  по  обе
его стороны, капитаны его телохранителей, закрыли его щитами  и  телами.
Они не пустят его в схватку. Как только прекратилось истребление  спящих
и началась настоящая битва, они все время оказываются перед ним.
   - Спокойней, господин, - сказал Вигга. - Видишь Тотту и  парней  там.
Они прикончат этих ублюдков. Битва перед ними передвигалась, сначала  на
несколько шагов вперед: викинги отступили,  и  англичане  устремились  в
брешь. Потом назад, назад.  Над  шлемами  и  поднятыми  щитами  вращался
боевой топор, с грохотом обрушивался на дерево щитов  и  сталь  кольчуг.
Качающаяся  толпа  выбросила  тело  в  рассеченной  от  горла  до  груди
кольчуге. На мгновение Эдмунду стала видна гигантская фигура, легко, как
детский хлыст, вертящая в руке топор, вызывающая англичан  на  бой.  Они
приняли вызов, и все, что мог  теперь  видеть  король,  это  напряженные
спины.
   - Мы убили не меньше тысячи этих ублюдков, - сказал с другой  стороны
от него Эдди. Эдмунд знал, что очень скоро один  из  них  скажет:  "Пора
уходить, господин", и его уведут. Если они смогут  уйти.  Большая  часть
его армии, деревенские таны и их рекруты, уже отходили в тыл.  Они  свое
дело сделали: прорвались через ограду вслед за королем и его  избранными
воинами, убили спящих, подавили охрану кораблей и подожгли  их,  сколько
смогли. Но они никогда и не думали стоять в ряд и обмениваться ударами с
профессиональными воинами севера и не собирались это  делать.  Захватить
их спящими и невооруженными - да. Сражаться с ними один на  один  -  это
долг более подготовленных.
   Один прорыв, молился Эдмунд. Боже вечный и всемогущий, один прорыв  в
этом квадрате, и мы пройдем внутрь и нападем  на  них  со  всех  сторон.
Война будет кончена, а язычники  уничтожены.  Не  будет  больше  мертвых
мальчиков на лугах, детских трупов в колодцах. Но если  они  продержатся
еще минуту,  столько  времени,  сколько  нужно  жнецу,  чтобы  протереть
серп... Тогда наш строй будет прорван, а меня ждет судьба Вульфгара.
   От мыслей об  изувеченном  тане  сердце  начало  разбухать  и  словно
коснулось звеньев кольчуги. Король оттолкнул Виггу в сторону и  двинулся
вперед, подняв меч, ища щель в строю, куда бы  смог  встать.  Он  громко
кричал, и голос его отражался эхом в металле шлема:
   - Прорывайтесь! Прорывайтесь! Сокровища Редвальда,  клянусь  в  этом,
тому, кто прорвет их ряды. И пять сотен тому, кто  принесет  мне  голову
Айвара!

***

   В двадцати  шагах  от  него  Шеф  собрал  свою  группу  освобожденных
пленников. Многие из просмоленных кораблей на реке горели, заливая ярким
светом  битву.  Повсюду  вокруг  упавшие  палатки  викингов,   сметенные
натиском англичан, их обитатели мертвы или ранены. Только в одном  месте
стояли восемь или десять павильонов: дома Рагнарсонов и их приближенных,
их стражи - и их женщин. Вокруг этих палаток развернулась битва.
   Шеф повернулся к Альфгару и мускулистому тану за ним. Он стоял в шаге
впереди небольшой группы полувооруженных, тяжело дышащих крестьян.
   - Мы должны прорваться к тем палаткам. Там Рагнарсоны.  -  И  Годива,
про себя добавил он. Но это интересно только Альфгару. В  сумерках  зубы
тана сверкнули в невеселой улыбке.
   - Смотрите, - указал он.
   На мгновение открылась картина: два воина  видны  черными  силуэтами,
каждая вспышка пламени  освещает  их  в  новой  напряженной  позе.  Мечи
вздымаются, каждый удар парируется, удары наносятся справа,  слева,  под
всеми углами, и каждый встречает точную защиту. Воины  поворачиваются  и
прыгают, поднимают щиты, приседают  в  низких  ударах,  переходят  после
удара от одной  позиции  к  другой,  стараясь  выиграть  хоть  крошечное
преимущество, заметить расслабленное запястье, напряжение, колебание.
   Голос тана звучал страстно:
   - Посмотрите на них, на обе стороны. Это воины  короля  и  лучшие  из
пиратов. Они дренгиры, витязи. Долго ли мы продержимся  против  них?  Я,
может, выстою с полминуты. Ты - не знаю. Эти... - Он указал на крестьян.
- Из них сделают сосиски.
   - Давайте убираться отсюда,  -  резко  сказал  Альфгар.  -  Крестьяне
одобрительно зашумели.
   Неожиданно тан схватил Альфгара за руку, пальцы его глубоко  впились.
- Нет. Слушайте. Это голос короля. Он призывает своих верных людей.
   Слышите, что ему нужно?
   - Ему нужна голова Айвара, - ответил один из крестьян.
   И тут же все двинулись  вперед,  подняв  копья,  прикрываясь  щитами,
среди них и тан.
   Он знает, что не получится, подумал Шеф. А я знаю, что нужно сделать.
Он встал перед ними, указывая, жестикулируя. Постепенно крестьяне поняли
его замысел, повернули, побросали оружие и направились к  ближайшему  из
горящих кораблей.

***

   В шуме битвы викинги тоже услышали голос короля. Они поняли его  -  у
многих были наложницы англичанки, как и у их отцов до них.
   - Король Ятмунд хочет твою голову, - воскликнул один из ярлов. -  Мне
не нужна голова Ятмунда, - ответил Айвар. - Он должен был взят живым.
   - Для чего он тебе?
   - Я подумаю об этом. Что-нибудь новое. Что-нибудь поучительное.
   Что-нибудь такое, что вернет силу духа его людям. Слишком близко  они
к поражению,  подумал  Айвар,  отходя  в  сторону,  чтобы  иметь  больше
простора  для  действий.  Никогда  бы  не  подумал,  что  король  такого
маленького  королевства  отважится  напасть  на  Великую  Армию   в   ее
собственной базе.
   - Ну, ладно, - негромко сказал он  гадгедларам,  стоявшим  за  боевой
линией как его личный резерв. - Больше ждать не нужно. Они не прорвутся.
Сюда, между палатками. Когда я дам знак, нападем. Проходите прямо сквозь
них, не задерживайтесь. Я  хочу,  чтобы  вы  схватили  королька.  Короля
Ятмунда. Видите его? Вон там. Маленький человек в боевой маске на лице.
   И Айвар, напрягая легкие, крикнул, насмешливо пародируя крик Эдмунда:
- Двадцать унций, двадцать  унций  золота  тому,  кто  приведет  ко  мне
английского короля. Но не убивайте его. Он должен быть взят живым!
   Но тут он услышал возглас Мюртача. Ирландец застыл рядом с ним.
   - Смотрите!
   - К нам идет огненный крест!
   - Mac na hoige slan.
   - Матерь божья, смилуйся!
   - Что это, во имя Отина?
   Над  головами  сражающихся  показалась  гигантская  фигура,  подобная
кресту,  чудовищному  пылающему  кресту.  Ряды  англичан   расступились,
Убийца-Бранд прыгнул вперед с поднятым топором.  Огромное  бревно  упало
вперед, оно было брошено прыгающими фигурами, несшими его.
   Бранд отскочил в сторону, споткнулся о веревку и со звоном ударился о
землю. Что-то нанесло Айвару сильный удар по плечу. Гадгедлары бросились
во  всех  направлениях,  палатка  вспыхнула.  К  шуму  битвы  добавились
пронзительные крики женщин. И тут же мгновение рядом с пылающим бревном,
с  лицом,  искаженным  гневом  и   радостью,   появился   полуобнаженный
крестьянин, на руках его  еще  болтались  наручники  раба,  он  пробился
сквозь расступившиеся ряды викингов. Копье устремилось Айвару в лицо. Не
задумываясь, тот отразил его, отрубил острие. Крестьянин  повернул  свое
неуклюжее оружие и ударил Айвара по голове.
   Удар,  земля  поднимается  навстречу,  падение  в  горящую  траву.  В
последние мгновения перед потерей сознания, когда  уже  наступала  тьма,
Айвар подумал: я витязь севера.
   В пламени появилась еще одна фигура. Мальчишка, думал Айвар, тот, что
сражался на дуэли у заводи. Но я считал, что он со мной...
   Голая нога опустилась на его  половые  органы,  и  сознание  покинуло
Айвара.

***

   Шеф бежал вдоль все еще горящей корабельной мачты. Он чувствовал, что
руки его обожжены, распухли, покрылись волдырями. Но на это нет времени.
Он с таном и Альфгаром схватили  горящую  мачту,  с  еще  сохранившимися
реями, как только крестьяне высвободили ее из  основания,  и  понесли  к
линии сражения. Отчаянно старались держать ее вертикально, чтобы бросить
потом на воинов.  Но  как  только  они  ее  бросили,  толпа  разъяренных
крестьян обогнала их, устремилась вперед.  А  за  ними,  он  знал,  идет
король Эдмунд со своими витязями, вне себя от гнева,  страха  и  желания
убивать. Но ему нужно добраться до Годивы.
   Перед ним крестьянин  наносил  опешившим  викингам  удары  обломанным
копьем. Кто-то стонал и извивался под ногами.  Другой  крестьянин  упал,
получив удар  сбоку.  Повсюду  показались  желтые  пледы  -  гадгедлары,
испуганные появлением огненного креста, решившие, что это  наказание  за
отступничество. И крик женщин.
   Шеф слева обогнул палатку. Бока ее выпирают, изнутри доносится  крик.
Он извлек меч, наклонился, перехватил клапан и потянул изо всех сил.
   Волна женщин вырвалась из палатки, как вода из прорванной  мельничной
плотины, в ночных рубашках, в платьях, одна совершенно голая со сна. Где
Годива? Вот эта, с шарфом на голове. Шеф схватил ее за плечо,  развернул
к себе, сорвал шарф. Вспышка желтых волос,  ставших  медными  при  свете
пламени, яростные светлые глаза, ничего похожего на серые глаза Годивы.
   Кулак ударил его в лицо, Шеф пошатнулся от удивления и  боли:  вокруг
умирают герои, а ему разбили нос!
   Женщина исчезла, а Шеф увидел знакомую фигуру. Годива  не  убегала  в
сторону, она бежала легко, как олень, и прямо в битву. Теперь  англичане
были повсюду в квадрате викингов, нападали одновременно с фронта и тыла,
намеренные уничтожить предводителей и аристократию пиратов,  прежде  чем
из главного лагеря подоспеет помощь. Они рубили все, что  передвигается,
рубили в страхе и торжестве.
   Шеф бросился вперед, нырнул, ухватил Годиву за бедра и уронил  в  тот
момент, как какой-то воин, видя движение, развернулся  и  нанес  режущий
удар на уровне пояса. Двое откатились в сторону в путанице ног,  одежды,
ногтей, а над ними снова завязалась схватка. Шеф ухватил Годиву за талию
и насильно потащил в тень павильона, его задерживали только трупы.
   - Шеф!
   - Я. - Он закрыл ей рот рукой. - Слушай. Нам  нужно  уходить.  Другой
возможности не будет. Пойдем туда, откуда я  ворвался.  Там  теперь  все
мертвы. Нужно пробраться к реке. Поняла? Пошли.
   С мечом в руке, крепко держа Годиву другой рукой,  Шеф,  пригнувшись,
шагнул в ночь, выбирая дорогу  среди  развернувшихся  вокруг  пятидесяти
поединков. Битва кончена, подумал Эдмунд.  И  он  проиграл.  Он  прорвал
строй викингов, благодаря появившейся ниоткуда толпе крестьян во главе с
полуобнаженным юношей. За последние несколько минут  погибли  лучшие  из
лучших бойцов Великой Армии, и она больше уже никогда не будет  прежней.
И не сможет без  дрожи  вспоминать  битву  у  Стура.  Но  Рагнарсоны  не
погибли. Небольшая  группа,  спина  к  спине,  продолжает  сражаться,  и
Рагнарсоны должны быть среди них.  Только  если  он  убьет  их  всех  до
последнего, можно будет считать, что он победил.
   Но этого сделать ему не удастся. Эдмунд чувствовал,  как  остывает  в
нем кровавый гнев, уступая место медленной и  осторожной  расчетливости.
Зловещий признак - шум в главном лагере, за палатками Рагнарсонов, стих.
Викинги,  под  градом  копий  из-за  ограды,  под  непрерывными  ложными
нападениями, ударами  ножей,  на  какое-то  время  оставили  Рагнарсонов
одних. Но долго этих ветеранов дурачить невозможно; они не  будут  вечно
стоять на месте, глядя, как гибнут их предводители.
   Эдмунд  чувствовал,  что  за   пределами   освещенного   пространства
собираются люди. Отдаются приказы. Готовится  удар,  словно  молотом  по
ореху. Ударит тысяча человек. А у него сколько осталось на  ногах  и  не
сбежало в ночь? Пятьдесят?
   - Пора уходить, господин, - сказал Вигга.
   Эдмунд кивнул, зная, что ждал до самого последнего мгновения. Путь  к
отступлению еще  открыт,  и  вокруг  него  горстка  лучших  воинов,  они
разбросают всех, кто попытается помешать их уходу.
   - Назад, - приказал он.  -  К  тому  месту,  где  мы  прорвались.  Но
убивайте всех, кто на земле, наших и их. Никого не оставляйте Айвару.  И
убедитесь, что все мертвы!

***

   К Айвару возвращалось сознание. Но оно не пришло сразу  и  полностью.
Нужно было ухватить его, ухватить быстро. Что-то ужасное приближалось  к
нему. Он чувствовал удары  его  тяжелых  шагов.  Это  draugr  -  гигант,
распухший, синий, как трехдневный труп, сильный, как десять  человек,  в
нем сила всех тех, кто живет в Залах  Могучих;  он  возвращается,  чтобы
причинять вред потомкам. Или мстить за их смерть.
   Айвар вспомнил, кто он. И в то же мгновение  понял,  кто  может  быть
этот draugr. Это ирландский король  Мельгуала,  которого  он  убил  годы
назад. Айвар вспомнил его искаженное лицо, блестящее от  пота,  гнева  и
боли; колесо поворачивалось, и самые сильные люди Армии всем своим весом
налегали на рычаги,  а  король  продолжал  проклинать  Айвара  громко  и
бесстрашно. Колесо все больше и больше сгибало его спину, пока  вдруг...
Услышав треск сломанной спины, Айвар окончательно пришел в себя.
   Что-то у него на лице - кожа, ткань. Его уже  завернули  в  плащ  для
погребения? Инстинктивное движение вызвало сильную боль в правом  плече,
но боль окончательно прояснила сознание. Он  сразу  сел  и  почувствовал
новую боль - в голове, но не там, где должно болеть, не справа, куда его
ударили, а слева. Сотрясение. Такое бывало у него  и  раньше.  Прийти  в
себя и встать. Некогда. Теперь он знает, где он.
   Айвар  медленно  встал,  это   усилие   вызвало   волну   тошноты   и
головокружения. Меч по-прежнему у него в  руках,  он  попытался  поднять
его. Нет сил. Он опустил лезвие и тяжело оперся на него,  чувствуя,  как
острие уходит в плотную землю.  Посмотрел  на  запад,  между  палатками,
туда, где шесть десятков его людей отчаянно сражались, стараясь выиграть
время, уничтожить врагов. Айвар увидел приближающуюся судьбу.
   Не draugr, а король. Прямо  к  нему,  очевидно,  уходя  с  поля  боя,
двигался невысокий человек в боевой маске. Английский  королек.  Ятмунд.
Вокруг  него  с  полдесятка  гигантов,  огромных,   как   викинги,   как
Вига-Бранд,  очевидно,  личные  телохранители   короля,   лучшие   воины
англичан. Champan, так их называют  англичане.  По  пути  они  экономно,
профессионально,  тщательно  наносили  удары  всем  лежащим.   Правильно
делают. С одним из них он бы справился, если бы не был ранен, а его люди
не нуждались в поддержке. Шестеро. А он с трудом держит оружие в  руках,
не может его поднять. Айвар пытался повернуться к ним лицом, чтобы никто
впоследствии не мог  сказать,  что  Айвара  Рагнарсона,  витязя  севера,
захватили в попытке бегства. И тут боевая маска повернулась к нему.
   Послышался крик, взмах, рука указала на него. Все  англичане  перешли
на бег, бросились к нему, подняв  мечи,  телохранители  тщетно  пытались
обогнать короля.
   В это время Шеф, выйдя из  темного  пространства,  окружавшего  сцену
боя, увидел проход между палатками, втолкнул  в  него  Годиву  и  напряг
мышцы для последнего рывка на свободу.
   Без предупреждения Годива вырвалась из его рук и побежала вперед. Она
схватила  за  руку  человека,  раненого.  Клянусь  Христом,  это  Айвар!
Раненый, погибающий, шатающийся.
   Губы Шефа разошлись в рычании, он прыгнул вперед, как леопард, - один
шаг, два, три - меч на уровне груди, готов нанеси удар  под  подбородок,
где щель в доспехах.
   Годива встала перед ним, схватила  его  за  сжимающую  меч  руку.  Он
старался высвободиться, но Годива вцепилась, била  его  по  голой  груди
кулаком. Кричала.
   - Сзади! Сзади!
   Шеф отбросил ее, развернулся и увидел меч, нацеленный ему в шею. Мечи
встретились со звоном, Шеф отбил удар; за первым  немедленно  последовал
второй. Он пригнулся и услышал свист разрезаемого воздуха. Понял в то же
мгновение, что Годива стоит за  ним  и  что  ему  придется  своим  телом
защищать ее от меча.
   Он начал пятиться в проход между палатками, перед ним шестеро могучих
воинов,  они  толпятся   за   невысоким   человеком   в   фантастической
позолоченной боевой маске. Это король. Но сколько  бы  ни  было  у  него
воинов, в это мгновение Шеф-раб, Шеф-тролл  и  король  восточных  англов
оказались лицом друг к другу.
   - Убирайся с  дороги,  -  сказал  Эдмунд,  делая  шаг  вперед.  -  Ты
англичанин. Ты принес мачту корабля и разорвал их строй. Я  видел  тебя.
За тобой Айвар. Убей его, позволь убить его,  и  ты  получишь  обещанную
награду. -  Женщина,  -  выговорил  Шеф.  Он  хотел  сказать:  "Оставьте
женщину". Но у него не было времени.
   Слишком поздно. Проход между палатками расширился,  и  воины  Эдмунда
увидели возможность. Один из них мгновенно  оказался  рядом  с  королем,
нанес  удар,  потом  другой,  напал  на  почти  безоружного  юношу.  Шеф
отступил, увернулся, как поступал в бою с ирландцем  Фланном,  не  делал
попыток наносить удары сам.
   - Возьмите его, - крикнул он.
   Он отбил удар, нырнул под острие щита. С силой отчаяния схватил руку,
толстую, как нога лошади над копытом,  дернул  и  свалил  Виггу  приемом
деревенской борьбы.
   Он лежал на земле, вокруг слышались крики и  звон  металла.  Появился
десяток  викингов,  во  главе  с  Вига-Брандом,  они   окружили   своего
предводителя. Теперь трудно приходилось королю и его  людям,  они  гибли
один за другим, а Айвар кричал, чтобы  короля  не  трогали,  королек  не
должен быть убит.
   Не обращая внимания на стычку, Шеф высвободился, увидел  Годиву.  Она
стояла в нескольких ярдах от бьющихся и в страхе  смотрела  на  них.  Он
схватил ее за руку и изо всех сил потащил  в  сторону  гаснущих  костров
кораблей - в мутные воды Стура. За ним  в  развалинах  лежит  английское
королевство, и если пираты его схватят,  судьба  его  будет  ужасна.  Но
Годива невредима. Он спас ее.
   Хотя она спасла Айвара.

Глава 9

   Звезды побледнели на восточном краю неба. Юноша и  девушка  осторожно
пробирались густым лесом. Оглядываясь, Шеф видел на  фоне  неба  силуэты
верхних веток, они легко  шевелились  на  предутреннем  ветерке.  Но  на
уровне поверхности ветра  не  чувствовалось.  Когда  беглецы  пересекали
небольшие поляны, вызванные падением дуба или ясеня, ноги  их  мокли  от
росы. Будет жаркий день, подумал Шеф, один из последних настоящих летних
дней - дней этого полного событиями лета.
   Поскорее бы стало тепло. Оба замерзли. Шеф был  только  в  сапогах  и
шерстяных брюках,  которые  успел  схватить,  когда  началось  нападение
англичан. Годива - в ночной сорочке. Свое длинное платье она сняла перед
тем, как войти в воду у горящих кораблей.  Она  плавала  как  рыба,  как
выдра, и они поплыли как выдры, плыли под водой, сколько могли, стараясь
двигаться бесшумно, не плескаться,  не  дышать  шумно.  Сотня  медленных
гребков, они плыли вверх по течению, внимательно поглядывая  на  берега.
Наполнили легкие, пока Шеф  разглядывал  ограду,  на  которой,  конечно,
должны быть караульные. Потом  глубокий  нырок  и  долгое  плавание  под
водой, потом снова глоток воздуха и погружение.  И  так  четверть  мили,
пока Шеф не решил, что безопасно выбраться на берег. Во время бегства он
не чувствовал холода, только закололи обожженные места на руках и  теле,
когда он впервые погрузился  в  воду.  Но  теперь  он  начал  неудержимо
дрожать, волны дрожи пробегали по телу. Шеф понимал, что близок к полной
потере сил. Скоро придется лечь, расслабить мышцы.  И  обдумать  события
последних двадцати четырех часов. Он убил человека - нет, двух  человек.
Видел короля - такое событие могло произойти с ним раз или два в  жизни.
Но на этот раз сам король видел его и даже говорил с  ним!  И  он  стоял
лицом к лицу с Айваром Бескостным, витязем севера. Шеф знал, что убил бы
его, если бы не Годива. Он  мог  бы  стать  героем  всей  Англии,  всего
христианства.
   Но она остановила его. А потом он предал своего короля, задержал его,
своими руками отдал его в руки  язычников.  Если  кто-нибудь  узнает  об
этом... Но он тут же забыл об этой мысли.  Они  сбежали.  Он  расспросит
Годиву о ее отношениях с Айваром потом.
   Стало светлее, и Шеф заметил тропу. Она заросла травой, ею  давно  не
пользовались. Это хорошо. Последний раз  по  ней  прошли  беглецы  после
высадки викингов. Но в конце тропы должно быть что-то -  хижина,  навес.
Любая находка теперь на вес серебра.
   Деревья поредели, и Шеф увидел перед  собой  не  хижину,  а  убежище,
навес из ветвей. Здесь крестьяне хранили свои инструменты, когда  рубили
в лесу стволы для  изгородей  и  заборов,  для  ручек,  для  центральных
столбов своих неуклюжих мазанок.
   Никого не было. Шеф подвел Годиву к навесу. Повернул ее и посмотрел в
глаза.
   - У нас сегодня ничего  нет,  -  сказал  он.  -  Но  я  надеюсь,  что
когда-нибудь у нас будет настоящий дом, наш собственный дом, и мы сможем
спокойно жить в нем. Вот почему я забрал тебя у викингов. Но  идти  днем
опасно. Давай отдохнем и дождемся вечера.
   Под крышей из кровельной дранки был сооружен желоб. Он вел к большому
глиняному   кувшину,   полному   чистой   дождевой   водой.   Еще   одно
доказательство, что тут уже  несколько  недель  никого  не  было.  Ветви
внутри покрыты старым рваным одеялом. Двое с трудом укутались,  легли  и
мгновенно уснули.

***

   Шеф проснулся, когда  солнце  начало  пробиваться  сквозь  ветви.  Он
встал, стараясь не потревожить все еще спящую  девушку,  и  выбрался  из
убежища. Под кустами нашел кремень и огниво. Можно ли  развести  костер?
Лучше нет. Вода и тепло у них есть, но нет  никакой  еды.  То,  что  они
здесь нашли, нужно будет прихватить с собой. Шеф начал думать о будущем.
У него ничего нет, кроме брюк, так что любое новое приобретение для него
драгоценно.
   Он не думал, что их потревожат. Не сегодня. Они все  еще  в  пределах
досягаемости патрулей викингов, которые он видел на пути  в  лагерь,  но
теперь у викингов есть о чем подумать. Все будут в лагере,  подсчитывать
потери, решать, что делать дальше - вероятно, бороться друг с другом  за
власть над Армией. Выжил ли Сигурт  Змееглазый?  Даже  если  выжил,  ему
трудно будет удержать в повиновении потрясенную Армию.
   А что касается англичан, то Шеф  был  уверен:  когда  они  с  Годивой
уходили рекой, вокруг были и другие люди. Беглецы из армии Эдмунда,  те,
что решили уйти до окончательного поражения. Все они как  можно  быстрей
возвращались к своим домам. Шеф сомневался, чтобы в радиусе пяти миль от
лагеря викингов сейчас остался хотя бы один англичанин. Они поняли,  что
нападение их господина окончилось неудачей и что сам их король погиб.
   Шеф надеялся на это, вспомнив, как пират-проводник рассказывал ему  о
способах обращения Айвара с плененными королями.
   Он лежал на одеяле, грелся на солнце, чувствовал,  как  расслабляется
тело. Дергалась мышца на бедре. Он  попытался  остановить  ее,  осмотрел
волдыри у себя на ладонях.
   - Может, мне лучше их проткнуть? - Годива склонилась  к  нему,  держа
длинный шип. Шеф кивнул.
   Она занялась его левой  рукой.  Чувствуя,  как  покатились  медленные
капли жидкости, Шеф правой взял ее за теплое плечо.
   - Скажи мне, почему ты встала между мной и Айваром? Что у тебя было с
ним?
   Она опустила взгляд и, казалось, не знает, как ответить.
   - Ты знаешь, меня отдали ему? Отдал... Сигварт.
   - Мой отец. Да. Знаю. А потом что было?
   Она продолжала смотреть вниз, рассматривала внимательно волдыри.
   - Меня отдали ему на пиру, и все на меня смотрели. Я... я была только
в этой сорочке. Знаешь, некоторые из них ужасные вещи делают  со  своими
женщинами. Как Убби. Говорят, он берет их прямо перед своими  людьми,  и
если ему не понравится, передает их своим людям, и те все пользуются. Ты
знаешь, я была  девственница...  я  все  еще  девственница.  И  я  очень
испугалась.
   - Ты все еще девственница?
   Она кивнула.
   - Айвар тогда мне ничего не сказал, но велел привести меня к  себе  в
ту же ночь и разговаривал со мной. Он мне сказал... сказал,  что  он  не
похож на других мужчин. Он не евнух, знаешь. У него есть  дети.  Так  он
говорит. Но он мне сказал, что другие  мужчины  испытывают  желание  при
виде плоти, а ему... ему нужно что-то другое.
   - А ты знаешь, что это другое? - резко спросил Шеф, вспомнив  неясные
намеки Хунда.
   Годива покачала головой.
   - Не знаю. Я не поняла. Но он сказал, что если бы  другие  узнали  об
этом, над ним стали бы  смеяться.  В  юности  его  прозвали  Бескостным,
потому что он не мог поступать, как  другие.  Но  он  сказал,  что  убил
многих за то, что над ним смеялись, и  понял,  что  это  доставляет  ему
удовольствие. Теперь те, кто смеялся над ним, все мертвы, и только самые
близкие подозревают, в чем дело. Если бы все знали, Сигварт не посмел бы
подарить меня открыто и публично, как он сделал. А  теперь,  сказал  он,
его зовут Бескостным, потому что боятся его. Говорят, что  по  ночам  он
превращается - не в волка или медведя, как другие оборотни, а в дракона,
огромного длинного змея, который всю ночь ползает в поисках добычи.  Так
думают о нем сейчас.
   - А ты что думаешь? - спросил Шеф. - Помнишь, что они сделали с твоим
отцом? Он твой отец, не мой. Но даже мне стало жаль его. И хотя не Айвар
это сделал, приказ отдал он. Вот как он поступает. Он мог пощадить тебя,
спасти от насилия.  Но  кто  знает,  что  он  для  тебя  приготовил?  Ты
говоришь, у него есть дети. А матерей их кто-нибудь видел?
   Годива перевернула ладонь Шефа и начала протыкать волдыри.
   - Не знаю. Он жесток с людьми, но это  потому,  что  сам  их  боится.
Боится, что они больше мужчины, чем он. Но как они  проявляют  ее,  свою
мужественность? Насилуя  слабых,  находя  удовольствие  в  боли  других.
Может, Айвар послан Богом - как наказание людям за их грехи.
   - Ты хотела бы, чтобы  я  оставил  тебя  у  него?  -  В  голосе  Шефа
прозвучали жесткие нотки.
   Годива медленно склонилась к нему, отложила шип. Он почувствовал, как
ее щека прижимается к его обнаженной груди,  руки  ее  скользят  по  его
бокам. Он прижал ее к себе, и сорочка соскользнула с ее плеч. Шеф увидел
перед собой обнаженные груди,  по-девичьи  розовые  соски.  Единственная
женщина, которую он до сих пор так видел, была  неряха  Труда,  тяжелая,
неуклюжая, с жесткой кожей.  Его  загрубевшие  руки  гладили  невероятно
нежную кожу Годивы. Если он когда-нибудь и думал о таком - а  он  думал,
часто думал, лежа в одиночестве в рыбачьей хижине или у погасшего горна,
- то всегда это происходило в будущем, когда они отыщут для себя  место,
когда он  заслужит  ее,  добудет  дом,  в  котором  она  сможет  жить  в
безопасности. А теперь, в лесу,  на  поляне,  на  солнечном  свете,  без
благословения священника, без согласия родителей...
   - Ты лучше мужчина, чем Айвар или Сигварт, лучше всех, кого я знаю, -
всхлипнула Годива, по-прежнему прижимаясь лицом к его плечу. - Я  знала,
что ты придешь за мной. Боялась только, что тебя убьют за это.
   Он стащил с нее сорочку, она раздвинула ноги, перевернулась на спину.
- Мы могли бы оба быть мертвы. Хорошо быть живой, с тобой...
   - У нас нет общей крови, у нас разные отцы, разные матери...
   И в лучах солнца он погрузился в нее.  Из  кустов  за  ними  следили;
дыхание замерло от зависти.

***

   Час спустя Шеф лежал на солнце, там, где его лучи пробивались  сквозь
ветви дуба. Он испытывал вялость, полную расслабленность. Но не спал.  А
может, спал, но часть сознания не спала, он чувствовал, как  ускользнула
Годива. Он думал о будущем, о том, куда они пойдут: в болота, решил  он,
вспомнив ночь, проведенную с королевским таном Эдричем.  Он  по-прежнему
ощущал солнце на коже, мягкий дерн под своим телом, но все это  казалось
очень далеким. Так было и раньше  -  в  лагере  викингов.  Сознание  его
поднимается над лесной поляной, уходит от тела...

***

   Слышится голос - грубый, серьезный, властный.
   - У сильных людей отобрал ты девушку, - говорит он.
   Шеф знает, что он где-то в другом месте. Он  в  кузнице.  Все  вокруг
знакомо: шипение, когда он оборачивает раскаленные ручки клещей  влажной
тряпкой, напряжение мышц спины и плеч, когда достает из горна разогретый
докрасна  металл,  скрип  и  скрежет  кожаного  фартука  о  кожу  груди.
Автоматическое отдергивание головы, когда искры летят в волосы.  Но  это
не его кузница в Эмнете и не горн Торвина,  окруженный  ягодами  рябины.
Вокруг огромное пространство, гигантский просторный открытый зал,  такой
высокий, что потолка его не  видно,  видны  только  могучие  столбы  или
колонны, вершины их затянуты дымом.
   Он берет тяжелый молот и начинает  придавать  очертания  бесформенной
массе металла на наковальне. Но он не  знает,  какую  форму  должен  ему
придать. Это знают его  руки,  они  движутся  уверенно,  без  колебаний,
сжимают клещи, поворачивают металл, ударяют с одного направления,  потом
с другого. Не наконечник копья и не голова топора, не плужный лемех и не
сошник. Похоже на колесо, но колесо со  множеством  острых  зубцов,  как
собачьи клыки. Шеф зачарованно смотрит, как под  его  ударами  рождается
вещь. В глубине души он знает, что совершает невозможное. Прямо из горна
невозможно сковать такой предмет. И все же - он  видит,  как  это  можно
сделать, если  отдельно  выковать  зубцы  и  вставить  в  подготовленное
колесо. Но зачем это? Может быть, если  одно  колесо  положить  рядом  с
другим, стоящим вертикально, и если зубья одного  колеса  совместятся  с
зубьями другого, то одно колесо сможет поворачивать другое.
   Но это зачем? Какая-то цель должна быть. Какое-то это имеет отношение
к гигантскому сооружению, стоящему у  стены,  на  самом  краю  его  поля
видимости.
   Постепенно чувства его проясняются,  и  Шеф  начинает  понимать,  что
вокруг собрались какие-то фигуры, соответствующие по  размерам  масштабу
зала. Он не может их ясно разглядеть и даже не смеет  смотреть  на  них,
оторваться от работы,  но  ощущает  их  присутствие.  Они  стоят  рядом,
смотрят на него, даже говорят о нем, думает он. Это боги  Торвина,  боги
Пути.
   Ближе всех широкая могучая фигура,  гигантский  Вига-Бранд,  огромные
бицепсы перекатываются под кожей рук. Это, должно быть, Тор, думает Шеф.
У него презрительное выражение, враждебное и  слегка  встревоженное.  За
ним другой  бог  -  остроглазый,  с  острым  лицом,  большие  пальцы  за
серебряным поясом, он со скрытым ободрением рассматривает  Шефа,  словно
это лошадь, которую собираются купить, кровный жеребец, которого  глупый
владелец уступает задешево.
   Этот на моей стороне, думает Шеф. А может, он считает, что я  на  его
стороне.
   Сзади другие боги; дальше всех самый высокий из них, он опирается  на
могучее копье с треугольным наконечником.
   Шеф начинает осознавать еще  два  обстоятельства.  У  него  подрезаны
сухожилия ног. Когда он движется вокруг горна, ноги бессильно тащатся за
ним, он подтягивается на руках, перемещаясь с места  на  место.  Высокие
сидения, груды дров и скамьи расставлены вокруг в видимом беспорядке, но
на самом деле, как он начинает понимать, это опоры для его передвижения,
чтобы он смог переходить от одного места  работы  на  другое.  Он  может
опираться на ноги, стоять, словно балансируя на ходулях, но от бедра  до
икр нет силы, нет напряжения, нет движения. И колени тупо болят.
   И за  ним  наблюдает  кое-кто  еще,  не  одна  из  могучих  фигур.  А
крошечная, как муравей в этом полутемном, заполненном  дымом  зале,  как
мышь, выглядывающая из-под стенной панели. Это Торвин! Нет,  не  Торвин,
человек меньше ростом, стройнее, с длинным лицом  с  резким  выражением,
подчеркнутым редеющими волосами, уходящими назад со лба. Но одет он  как
Торвин, весь в белом, вокруг шеи  ягоды  рябины.  И  выражение  похожее,
задумчивое, крайне  заинтересованное,  но  есть  в  нем  осторожность  и
опасения. Маленький человек пытается заговорить с ним.
   - Кто ты, мальчик? Ты пришел из царства людей, на время  оказался  во
владениях Волунда? Как ты попал сюда, как нашел Путь?
   Шеф качает головой, делая вид, что просто стряхивает искры  с  волос.
Он опускает колесо в ведро с водой и начинает готовить новую работу. Три
быстрых удара, поворот, еще три удара, и что-то сверкающее  отправляется
в ведро с водой, а на наковальне немедленно  появляется  новое.  Шеф  не
знает, что он  делает,  но  эта  работа  наполняет  его  возбуждением  и
огромной нетерпеливой радостью, как у человека, которого освобождают  из
заключения, но он не хочет, чтобы тюремщик видел его радость.
   Шеф замечает, что одна из гигантских  фигур  приближается  к  нему  -
самая высокая, та, что с копьем. Человек-мышь тоже видит это и ныряет  в
тень, теперь он едва заметен.
   Палец, подобный стволу ясеня, поднимает подбородок  Шефа.  Один  глаз
смотрит  на  него  с  лица,  похожего  на  лезвие  топора:  прямой  нос,
выступающий подбородок, острая седая борода, широкие-широкие  скулы.  По
сравнению с этим лицом лицо Айвара кажется понятным, постижимым, легким,
на том лице только человеческие страсти: зависть, ненависть, жестокость.
А это совсем другое: стоит только прикоснуться к мыслям за этой  маской,
и - Шеф знает - любой человек сойдет с ума.
   Но гигант не кажется враждебным, скорее он задумчив и рассудителен.
   - Тебе предстоит долгая дорога, человечек, -  говорит  он.  -  Но  ты
начал ее хорошо. Молись, чтобы  я  не  призвал  тебя  слишком  скоро  на
встречу. - Зачем тебе звать меня, Великий? - спрашивает Шеф,  удивленный
собственной безрассудной смелостью.
   Лицо улыбается, как огромный ледник.
   - Не спрашивай, - говорит гигант.  -  Мудрые  не  подсматривают,  как
девушка, которая ищет возлюбленного.  Даже  сейчас  он,  серый  свирепый
волк, смотрит в двери Асгарда.
   Палец опускается, огромная рука проносится над горном, и наковальней,
и инструментами, над скамьями и ведрами, над  всей  кузницей,  смахивает
их, как человек смахивает шелуху орехов с  одеяла.  Шеф  чувствует,  как
взлетает в воздух, вертится, передник с него спадает, и  последнее,  что
он  видит:  маленький  человек  из  своего  укрытия  смотрит  на   него,
запоминает.

***

   Он мгновенно вернулся на траву под открытое небо  Англии,  на  лесную
поляну. Но солнце  передвинулось,  теперь  он  в  тени,  ему  холодно  и
страшно. Где Годива? Она ускользнула от него на мгновение, а потом...
   Шеф вскочил, совершенно проснувшись, осмотрелся в поисках врага.  Шум
в кустах, звуки борьбы, возглас женщины, которой рукой зажали рот.
   Шеф бросился на этот  звук,  и  тут  из  укрытия  за  стволом  дерева
поднялись люди, схватили его, словно  сжали  руки  судьбы.  И  повели  к
гадгедлару  Мюртачу,  у  которого  на  лице  свежий  шрам  и   выражение
сдержанной ярости.
   - Ты почти ушел от нас, парень, - сказал ирландец. - Тебе нужно  было
бежать, не останавливаясь, не пытаться взять женщину Айвара. Но  горячий
член не знает удержу. Скоро он остынет.
   Шеф пытался вырваться, броситься в кусты, к Годиве,  его  держали  за
плечи. Схватили ли ее тоже? Как их отыскали? Может, они  оставили  след?
Сквозь возгласы гадгедларов послышался смех. Шеф узнал его,  он  дрался,
пытался вырваться, вовлек в борьбу всех викингов. Это смех  англичанина.
Его сводного брата. Альфгара.

Глава 10

   Когда Мюртач вместе с остальными гадгедларами втащил  его  за  ограду
лагеря, Шеф был близок к беспамятству. Прежде всего  он  был  совершенно
истощен. К тому же испытал шок от вторичного пленения. Викинги по дороге
назад обращались с ним грубо, связали руки, пинали, гнали по  лесу,  все
время настороженно ожидая возможной стычки с другими англичанами. Потом,
когда они вышли на луг и увидели  товарищей,  которые  ловили  уцелевших
лошадей, в грубом торжестве снова и снова сбивали пленника  с  ног.  Они
очень испугались. У них всего один трофей для Айвара,  и  они  опасались
последствий. Смутно, сквозь усталость  и  ужас,  Шеф  понимал,  что  они
склонны отыграться на нем за свои страхи и унижения. Но  прежде  чем  он
смог об этом  подумать,  его  втолкнули  в  загон  и  избили  до  потери
сознания.
   Он хотел только одного - не приходить в себя. Его бросили за ограду в
середине утра. Большую часть  длинного  теплого  дня  поздней  осени  он
пролежал без сознания. Когда наконец он открыл залитые кровью глаза, все
тело его болело,  онемело,  но  он  больше  не  устал  и  не  чувствовал
головокружения. Но промерз до костей, рот пересох от жажды,  он  ослабел
от  голода  -  и  испытывал  смертельный   страх.   Вечером   он   начал
осматриваться в поисках возможности для освобождения или бегства. Ничего
не увидел. Железные кольца на ногах привязаны к прочным  колышкам.  Руки
связаны впереди. Он  мог  бы  со  временем  вывернуть  эти  колышки  или
прогрызть кожаную  веревку  на  руках,  но  малейшее  движение  вызывало
рычание и пинок ближайшего стражника. Шеф понял, что пленников почти  не
осталось. В суматохе ночного нападения почти все  рабы,  захваченные  во
время кампании, разбежались и исчезли, унеся с собой  прибыль  викингов.
Только несколько вторично пойманных и связанных, как он  сам,  пленников
виднелись в загоне.
   Их слова не принесли утешения Шефу. Это были немногие уцелевшие воины
Эдмунда, которые сражались до последнего мгновения в попытке  уничтожить
Рагнарсонов и лишить армию  викингов  руководства.  Все  ранены,  многие
тяжело. Они ожидали  смерти  и  в  ожидании  негромко  разговаривали.  В
основном сожалели, что не удалось в первые минуты после прорыва  одолеть
врагов. Но они говорили, что  нельзя  было  и  думать,  что  им  удастся
прорваться к самому сердцу Великой Армии без сопротивления.  Они  хорошо
справились: сожгли корабли, перебили экипажи.
   - Мы заслужили великую славу, - сказал один. - Стояли, как  орлы,  на
телах убитых. И не будем жалеть о своей смерти.
   - Хотел бы я, чтобы не  захватили  короля,  -  сказал  в  наступившей
тишине один из товарищей воина, говоря с трудом:  у  него  было  пробито
легкое. Все серьезно закивали, и глаза их устремились к углу загона.
   Шеф вздрогнул. Ему не хотелось смотреть в  лицо  поверженному  королю
Эдмунду. Он вспомнил, как король подошел к нему, разговаривал с ним -  с
нищим, с троллом, с рабом, с ребенком, не помнящим отца, - и вот  король
просил его отойти в сторону. Если бы он послушался, англичане  могли  бы
победить в ту ночь. И ему не пришлось бы предстать перед гневом  Айвара.
Шеф помнил, что говорили викинги  о  том,  как  с  ним  поступит  Айвар.
Вспомнил парня-проводника, который показывал  ему  эти  самые  загоны  и
рассказывал, как Айвар обходится с теми, кто встает у него  на  пути.  А
он, Шеф, отобрал  у  Айвара  женщину.  Взял  ее,  чувственно,  физически
овладел, превратил девушку в женщину. Что с ней случилось? Ее не привели
с ним назад. Кто-то увел ее. Но он не мог  по-настоящему  тревожиться  о
ней. Слишком близка собственная судьба. И больше страха  смерти,  больше
стыда предательства - ужас перед Айваром. И снова и снова на  протяжении
ночи Шеф думал: если бы только я мог сейчас умереть  от  холода.  Он  не
хотел дожить до утра.

***

   На  следующее  утро  топот  ног  привел  его  в  себя  после  ночного
оцепенения. Шеф сел, прежде всего ощутив сухой распухший  язык  во  рту.
Вокруг стражники разрезали веревки, вытаскивали тела: некоторым повезло,
и желание Шефа для них ночью исполнилось. Перед ним на  корточках  сидел
человек, маленькая худая фигура, в  грязной,  в  пятнах  крови  рубашке,
человек с очень усталым лицом. Это  Хунд.  Он  держал  кувшин  с  водой.
Несколько минут Шеф ни о чем другом не мог думать, а Хунд осторожно,  со
многими мучительными паузами давал ему по глотку за раз. Только когда он
ощутил благословенную наполненность водой по горло и мог позволить  себе
роскошь прополоскать рот и сплюнуть воду на землю, Шеф понял,  что  Хунд
что-то говорит ему.
   - Шеф, Шеф, постарайся понять. Нам нужно кое-что знать. Где Годива?
   - Не знаю. Я увел ее. Мне кажется, ее захватил кто-то другой. Но меня
схватили до этого.
   - Как ты думаешь, кто ее захватил?
   Шеф вспомнил смех в кустах, то странное ощущение; тогда  он  забыл  о
нем: в лесу полно других беженцев. - Альфгар. Он всегда  хорошо  шел  по
следу. Должно быть, выследил нас. Шеф задумался, отгоняя летаргию холода
и усталости.
   - Я думаю, он вернулся и привел к нам Мюртача  с  остальными.  Может,
они договорились. Они получили  меня,  а  он  ее.  А  может,  он  просто
захватил ее, пока они были заняты мной. Их было мало, и они не  захотели
рисковать и преследовать его. После испытанного ночью страха.
   - Вот как. Айвара больше интересуешь ты, чем она. Но он знает, что ты
увел ее из лагеря. Это плохо.  -  Хунд  провел  рукой  по  своей  редкой
бороденке. - Шеф, постарайся вспомнить. Кто-нибудь видел, чтобы ты  убил
викинга собственными руками?
   - Я убил только одного. Это было в темноте, и никто не видел.  И  это
не было  великим  деянием.  Но  кто-то  мог  видеть,  как  я  в  загонах
освобождал рабов, освобождал Альфгара. - Рот Шефа скривился. - И знаешь,
я прорвал строй викингов горящей мачтой, когда все воины короля не могли
это сделать. -  Шеф  повернул  ладони  и  внимательно  осмотрел  полоски
побелевшей  кожи,  крошечные  отверстия,  проделанные  шипом  на   месте
волдырей.
   - Да. Но все же это не может служить основанием для кровной мести. Мы
с Ингульфом принесли много пользы ночью  и  на  следующий  день.  Многие
вожди погибли бы или остались калеками на всю  жизнь,  если  бы  не  мы.
Знаешь, он может даже сшить кишки, и человек иногда остается  жив,  если
он достаточно силен, чтобы выдержать боль, и в теле его нет яда.
   Шеф внимательней взглянул на пятна на рубашке своего друга.
   - Ты попытаешься выкупить меня? У Айвара?
   - Да.
   - Ты с Ингульфом? Но какое ему дело до меня?
   Хунд окунул в остаток воды черствый хлеб и передал Шефу.
   - Это все Торвин. Он говорит, что это дело Пути.  Говорит,  что  тебя
нужно спасти. Не знаю почему, но  он  совершенно  одержим  этим.  Кто-то
рассказал ему вчера, и он тут же прибежал к нам. Ты что-то такое сделал,
о чем я не знаю?
   Шеф откинулся в своих путах.
   - Многое, Хунд. Но в одном я уверен. Никто не сможет отобрать меня  у
Айвара. Я взял его женщину. Как я могу заплатить ему за это?
   - Если велика обида, велика и цена.  -  Хунд  снова  наполнил  кувшин
водой из меха, положил рядом немного хлеба  и  дал  Шефу  кусок  грязной
домотканой материи, которую нес на руке. - В лагере мало еды, а половину
одеял использовали на повязки.  Это  все,  что  я  смог  найти.  Растяни
надолго. Если хочешь заплатить выкуп, узнай, что может сказать король.
   Хунд  подбородком  указал  на  угол  загон,  возле  которого   сидели
умирающие воины, сказал что-то стражнику, встал и вышел.
   Король, подумал Шеф. Какой выкуп потребует Айвар?

***

   - Есть ли надежда? - спросил Торвин.
   Убийца-Бранд с легким удивлением взглянул на него.
   - На каком языке говорит жрец Пути?  Надежда?  Надежда  -  это  слюна
между клыками волка Фенриса, прикованного до самого дня Рагнарока.  Если
мы начнем совершать  поступки  только  из-за  надежды,  мы  кончим  хуже
христиан, поющих гимны своему богу,  потому  что  за  это  он  их  лучше
встретит на небе.
   Ты забываешься, Торвин.
   Бранд с интересом посмотрел на свою правую руку,  лежащую  на  грубом
столе рядом с горном Торвина. Она была разрезана мечом  между  вторым  и
третьим пальцами, разрублена почти до запястья. Над ней склонился лекарь
Ингульф, он промывал рану теплой водой со  слабым  запахом  трав.  Потом
медленно, осторожно развел края  раны.  На  мгновение  показалась  белая
кость, потом ее залила кровь.
   - Было бы легче, если бы ты сразу пришел ко мне, а  не  ждал  полтора
дня, - сказал лекарь. - Рану легче лечить, пока она свежая. Теперь  рана
начала затягиваться, и придется ее чистить, а потом  рискнуть.  Зашивать
прямо так. Но не знаю, что было на мече, который тебя ранил.
   На лбу  Бранда  выступил  пот,  но  голос  его  оставался  спокойным,
задумчивым.
   - Действуй, Ингульф. Я слишком много видел ран,  чтобы  бояться.  Это
всего лишь боль. А гниль плоти - настоящая смерть.
   - Все равно нужно было прийти раньше.
   - Полдня я лежал среди трупов, пока какой-то сообразительный воин  не
заметил, что все они остыли, а я нет. А когда я пришел в себя  и  понял,
что это моя самая тяжелая рана, ты был занят с более тяжелыми  ранеными.
Правда ли, что ты вытащил кишки старого Бьора, сшил их и затолкал снова?
   Ингульф кивнул, с  неожиданной  решимостью  вытащив  щипцами  осколок
кости.
   - Говорят, он теперь  называет  себя  Гринд-Бьор,  потому  что  видел
ворота самого ада.
   Торвин шумно вздохнул и придвинул кувшин к левой руке Бранда.
   - Ну, хорошо. Вы достаточно измучили меня своей болтовней.  Говорите.
Есть у нас шанс?
   Лицо Бранда побледнело, но ответил он прежним ровным тоном:
   - Не думаю. Вы знаете, каков Айвар.
   - Знаю, - сказал Торвин.
   - Он иногда бывает совсем неразумным. Я не говорю  "прощает",  потому
что мы не христиане, которые могут простить обиду или оскорбление. Но он
даже слушать не будет, не задумается над тем, что ему выгодно. Мальчишка
отобрал у него  женщину.  Отобрал  женщину,  относительно  которой...  у
Айвара были свои планы. Если бы  этот  дурак  Мюртач  привел  ее  назад,
тогда, может быть... Но  все  же  не  думаю.  Потому  что  девушка  ушла
добровольно. Это означает, что у парня есть что-то  такое,  чего  нет  у
Айвара. Он захочет крови.
   - Но должно  быть  что-то  такое,  что  заставит  его  изменить  свои
намерения, принять компенсацию.
   Ингульф начал зашивать рану, поднимая  иглу  над  правым  плечом;  он
прокалывал и затягивал, прокалывал и затягивал.
   Торвин положил руку на серебряный молот, висящий у него на груди.
   - Клянусь, это величайшая услуга, какую ты когда-либо оказывал  Пути,
Бранд. Ты знаешь, среди нас есть такие, кто обладает Видением?
   - Я слышал, ты говорил об этом, - согласился Бранд.
   - Они путешествуют в царство Могучих,  самих  богов,  возвращаются  и
рассказывают, что видели. Некоторые считают, что это просто видения,  не
больше, чем сновидения, что-то сродни поэзии.
   - Но иногда они видят одно и то же. Чаще - разные части одного и того
же; все равно что разные рассказы о ночной битве: некоторые скажут,  что
лучше были англичане, другие - что мы. Но все они  говорят  правду,  все
было вместе. И если рассказы подтверждают друг друга, значит это правда.
   Бранд хмыкнул. Может, недоверчиво, а может, от боли.
   - Мы уверены,  что  существует  мир,  помимо  нашего,  и  люди  могут
проникать в него. Так вот, вчера произошло нечто очень странное. Ко  мне
пришел Фарман, тот самый Фарман, жрец Фрея в этой армии, как  Ингульф  -
жрец Идунн, а я - жрец Тора. Он много раз бывал в другом мире, а я  нет.
Он говорит - он говорит, что побывал в самом Большом  Зале,  месте,  где
встречаются боги, чтобы решать дела девяти миров. Он был внизу, на полу,
крошечное  существо,  как  мышь  за  стенной  панелью  в  одном  из  его
собственных домов. И видел совет богов. -  Он  видел  моего  подмастерье
Шефа. Он не сомневается в этом. Видел его у горна и видел в видении. Шеф
был одет странно, как охотник в наших лесах Рогаланда или Халогаланда, и
плохо ходил, как калека. Но это, несомненно, был он. И сам отец богов  и
людей - разговаривал с ним. Если Шеф сможет вспомнить, что он сказал...
   - Редко бывает, чтобы путник в том мире увидел  другого,  -  заключил
Торвин. - Еще реже - чтобы боги заговорили с путником. И если происходит
и то, и другое...
   - И еще одно. Тот, кто дал мальчику имя, не знал, что делает.  Сейчас
это собачья кличка. Но не всегда было так. Вы слышали о Скьольде?
   - Основатель  династии  Скьольдингов,  древний  датский  король.  Его
потомков изгнали Рагнар и его сыновья.
   - Англичане называют его Скайльд Скифинг - Щит со Снопом. У них  есть
глупая сказка о том, как он переплыл океан на щите со  снопом  и  отсюда
получил свое имя. Но всякий может сказать,  что  Скифинг  означает  "сын
Шифа" <по-английски "сноп" - sheaf, шиф>, а не "со снопом". Так  кто  же
такой был Шиф? Кто бы он ни был, это он отправил  могущественнейшего  из
королей за океан, научил его всему, что  знал  сам,  чтобы  жизнь  людей
стала лучше. Это имя, которое приносит великую удачу. Особенно если  его
носитель об этом не подозревает. Шеф - это всего лишь  так  англичане  в
этой местности произносят слово "шиф".
   - Мы должны спасти парня от Айвара. Айвара  Бескостного.  Вы  знаете,
его тоже видели в том мире. Но не в облике человека.
   - Да, он человек не с одной шкурой, - согласился Бранд.
   - Он из отродья Локи, он послан  в  мир,  чтобы  уничтожить  его.  Мы
должны забрать у него моего ученика. Но как  это  сделать?  Если  он  не
послушает тебя, Бранд, или меня, может, мы сумеем его подкупить? Есть ли
что-нибудь такое, чего он хочет больше мести?
   - Не знаю, как воспринять этот разговор о других мирах и  путниках  в
них, - сказал Бранд. - Вы знаете, я с Путем, потому  что  у  него  много
знаний, как у  нашего  Ингульфа,  и  потому,  что  мне  не  нравятся  ни
христиане, ни такие сумасшедшие, как Айвар. Но мальчишка смело поступил,
явившись в лагерь за девушкой. Для этого нужна большая смелость. Я знаю.
Ведь я отправился в Бретраборг, чтобы заманить Рагнарсонов в  это  дело,
как сказали мне ваши жрецы, Торвин.
   - И потому я желаю мальчишке добра. Но я не знаю, чего  хочет  Айвар.
Да и кто это знает? Однако я могу сказать вам, что нужно  Айвару.  И  он
тоже это поймет, хотя и спятил. А если не  поймет,  то  поймет  за  него
Змееглазый. И он заговорил, а остальные двое задумчиво кивали.

***

   Как только они появились, Шеф понял, что это не люди  Айвара.  За  те
несколько дней, что он провел в лагере, он научился различать  отдельные
группы язычников. Это не гадгедлары, нет в них  и  того  полунорвежского
или ненорвежского вида, какой есть у воинов с Гебридских  островов  и  у
людей с Мэна, которых в основном набирал Айвар; не было у них и сходства
с  наименее  уважаемыми  норвежскими  последователями  Айвара.   У   тех
норвежцев, младших сыновей своих отцов,  часто  нарушителей  закона,  не
было своего дома, кроме лагеря. Те  же,  что  пришли  за  ним  в  загон,
оказались  людьми  плотного  сложения,  немолодыми,  среднего  возраста;
волосы у многих поседели. У них серебряные  пояса,  золотые  браслеты  и
кольца на шее: все это - свидетельства многих  лет  и  даже  десятилетий
достатка. Когда стражник преградил им дорогу и приказал уходить, Шеф  не
расслышал ответ. Он был произнесен негромко, словно говорящий не  привык
кричать или слышать окрики. Стражник оказался  упрям,  он  снова  что-то
крикнул и указал в сторону сгоревшего лагеря, в сторону палатки  Айвара.
Но не успел он закончить свою фразу, как послышался глухой удар и  стон.
Предводитель подошедших взглянул вниз, словно желая проверить,  возможно
ли еще сопротивление, вернул мешочек с песком в рукав и, не оглядываясь,
прошел в загон.
   Через несколько мгновений привязи на ногах Шефа разрезали, самого его
поставили на ноги. Сердце его неожиданно и неудержимо забилось  сильней.
Это смерть? Они вытащат его из загона на  открытое  место,  поставят  на
колени и обезглавят? Он сильно прикусил губу. Он не заговорит и не будет
просить о милости. Варвары не получат возможности со смехом рассказывать
о смерти англичанина. Шеф пошел в мрачном молчании.
   Но прошел он всего несколько ярдов. Его  вывели  за  ворота,  провели
вдоль загона и рывком остановили перед другим входом.  Шеф  увидел,  что
предводитель смотрит прямо на него, заглядывает ему в глаза,  как  будто
надеется увидеть понимание на лице Шефа.
   - Ты понимаешь по-норвежски?
   Шеф кивнул.
   - Тогда слушай. Если ты будешь говорить, это не  имеет  значения.  Но
если он заговорит - возможно, ты останешься в  живых.  Может  быть.  Нам
нужны ответы на многое. И среди них могут быть такие,  которые  означают
жизнь для тебя. А для меня еще больше. Умрешь ты или будешь  жить,  тебе
скоро понадобятся друзья. Друзья на суде. Друзья на  месте  для  казней.
Есть не один способ умереть. Ну, ладно. Бросайте  его.  И  прикуйте  как
следует.
   И Шефа втолкнули под навес в углу все  того  же  загона.  С  прочного
столба свисало железное кольцо, от него  цепь  вела  к  другому  кольцу.
Через мгновение это кольцо надели ему на шею, просунули в две дыры  болт
из мягкого железа. Несколько ударов молотом, быстрый  осмотр,  еще  один
удар. Люди повернулись и вышли. Ноги Шефа свободны, но руки  по-прежнему
связаны. Ошейник и цепь  давали  возможность  сделать  только  несколько
шагов. Здесь есть еще один человек, понял Шеф, прикованный так же, как и
он; в полутьме он видел цепь, ведущую к другому столбу.  И  эта  фигура,
лежащая на земле, наполнила Шефа ощущением тревоги, стыда и страха.
   - Господин, - с сомнением сказал он. - Господин. Ты король?
   Фигура шевельнулась.
   - Я король Эдмунд, сын Эдвольда, король восточных англов  А  кто  ты,
говорящий на диалекте Норфолка? Ты  не  из  моих  воинов.  Ты  пришел  с
рекрутами? Тебя схватили в лесу? Повернись, чтобы я  смог  увидеть  твое
лицо.
   Шеф повернулся. Солнце,  заходящее  на  западе,  светило  в  открытую
дверь, оно осветило его лицо, когда  он  остановился  на  пределе  длины
своей цепи. В страхе ждал он, что скажет король.
   - Вот как. Ты тот, кто встал между мной и Айваром. Я  тебя  помню.  У
тебя не было ни доспехов, ни оружия, но  ты  встал  перед  Виггой,  моим
витязем, и задержал его на десять ударов сердца. И если бы  не  ты,  это
были бы последние  удары  сердца  Бескостного.  Почему  англичанин  спас
Айвара? Ты убежал от своего хозяина? Или ты раб церкви?
   - Мой хозяин - твой тан Вульфгар,  -  ответил  Шеф.  -  Когда  пришли
пираты, ты знаешь, что они с ним сделали?
   Король кивнул. Теперь, когда глаза его привыкли к  свету,  Шеф  видел
лицо короля. Оно было решительным и безжалостным.
   - Они забрали его дочь... мою... мою сводную сестру. Я пришел,  чтобы
освободить ее. Я не хотел защищать Айвара, но  твои  люди  убили  бы  их
обоих, всех бы убили. Я только хотел, чтобы мне позволили отвести  ее  в
сторону. Потом я бы присоединился к вам. Я не викинг, я  сам  убил  двух
викингов. И я еще одно сделал для тебя,  король,  когда  тебе  это  было
нужно. Я...
   - Да, ты сделал. Я призвал  кого-нибудь  прорвать  строй,  и  ты  это
сделал. Ты и толпа крестьян ниоткуда с корабельной мачтой.  Если  бы  до
этого додумался Вигга, или Тотта, или Эдди, или любой другой из  них,  я
сделал бы его богатейшим человеком королевства. Что я пообещал?
   Он молча покачал головой, потом посмотрел на Шефа.
   - Ты знаешь, что со мной сделают?  Теперь  они  строят  алтарь  своим
языческим богам. Завтра меня возьмут и положат  на  него.  И  за  работу
возьмется  Айвар.  Убивать  королей  -  его  дело.  Один  из  стражников
рассказал мне, что стоял поблизости, когда Айвар убил ирландского короля
Мюнстера, как люди Айвара натягивали веревки, и вены  выступили  на  шее
короля, и он призывал все проклятия и всех святых на  голову  Айвара.  И
тут послышался треск, когда сломалась его спина. Все они это помнят.
   -  Но  завтра  Айвар  приготовил  мне  другую  судьбу.  Говорят,   он
приберегал это для человека, убившего его отца, для Эллы из  Нортумбрии.
Но потом решил, что я тоже этого заслуживаю.
   - Меня положат на алтарь лицом вниз. В углубление  моей  спины  Айвар
пометит меч. Потом - ты знаешь, как расположены  ребра?  Они  составляют
клетку и соединяются каждая с позвоночником. Айвар отрубит каждое ребро,
начиная с нижнего к верхнему. Сказали, что меч он использует только  для
первого надреза. После этого будет пользоваться  молотом  и  зубилом.  И
когда подрежет их, разрежет плоть и руками вывернет ребра.
   - Надеюсь, к этому времени я умру. Говорят, до  этого  момента  могут
сохранить человеку жизнь, если он будет  рубить  не  очень  глубоко.  Но
когда выдергивают ребра, разрывается сердце.  А  когда  это  произойдет,
Айвар вырвет из спины легкие и покроет ими  ребра,  так  что  они  будут
выглядеть как  крылья  ворона  или  орла.  Они  называют  это  "вырубить
кровавого орла".
   - Я думаю, что почувствую, когда он в первый раз коснется мечом  моей
спины. Знаешь, парень, мне кажется, что если до  этого  момента  сохраню
храбрость, дальше будет легче. Но ощущение холодной стали на  коже,  еще
до того как начнется боль...
   - Никогда не думал, что  до  этого  дойдет.  Я  защищал  свой  народ,
выполнял все свои клятвы, был милостив к сиротам.
   - Знаешь ли, парень, что сказал Христос, когда висел на кресте?
   Шеф тут же вспомнил поучения отца Андреаса  о  необходимости  хранить
чистоту и особенно о том,  как  важно  всегда  повиноваться  церкви.  Он
покачал головой.
   - Он сказал: "Боже мой, боже мой, для чего ты меня оставил?"
   Король надолго смолк.
   - Я знаю, почему он хочет это сделать. Я ведь тоже  король.  И  знаю,
что нужно его людям. Последние месяцы были для Армии неудачными. Викинги
считали, что начнут тут легко и откроют себе дорогу на Йорк. И так могло
бы быть - если бы они не сделали этого с твоим отчимом. Но с тех пор они
мало что приобрели,  поймали  мало  рабов,  и  им  пришлось  каждый  раз
сражаться за скот. А теперь - скажи, чего они хотят, когда за одну  ночь
их стало намного меньше. Они видели, как их друзья  умирают  от  ран,  а
многих еще ждет свежая гниль. И если они не увидят  что-то  грандиозное,
они дрогнут. И однажды ночью корабли уйдут.
   - Айвару нужно представление. Триумф. Казнь. Или...
   Шеф вспомнил предупреждение человека, который втолкнул его сюда.
   - Говори тише, господин. Они хотят, чтобы ты говорил. А я - слушал.
   Эдмунд рассмеялся - резким  смехом,  напоминающим  лай.  Свет  теперь
почти исчез, солнце село, хотя еще стояли долгие английские сумерки.
   - Тогда слушай. Я пообещал  половину  сокровищ  Редвальда  тому,  кто
прорвет их строй, и ты это сделал. Поэтому я отдам тебе все сокровище, и
ты сможешь откупиться. Человек, который отдаст им это, может  не  только
сохранить жизнь, но и получить многое. Если бы я сам отдал это,  был  бы
ярлом викингов. Но Вигга и остальные предпочли умереть, но не  говорить.
И не достойно короля, потомка Вуффы, сдаваться из-за страха.
   - Но ты, мальчик. Кто знает? Ты можешь что-нибудь выиграть от  этого.
- Слушай и запоминай. Я передаю  тебе  тайну  сокровища  потомков  Вуффы
Вуффингасов. Клянусь, что мудрый человек  может  по  этим  словам  найти
сокровище.
   - Слушай, и я скажу тебе.
   Король перешел на хриплый шепот, и Шеф напряг слух.

   Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,
   Лежат старые короли, под ними их корабли.
   Глубоко внизу они спят, охраняя свой дом.
   Проведи плоскую линию в четыре пальца шириной
   От подземной могилы на север.
   Здесь лежит Вуффа, потомок Веххи.
   Он караулит сокровище.
   Ищи, кто осмелится.

   Голос стих.
   - Моя последняя ночь, юный  крестьянин.  Может,  и  твоя.  Ты  должен
думать, как спастись завтра.  Но  не  думаю,  чтобы  английская  загадка
оказалась легкой для  викингов.  И  если  ты  действительно  крестьянин,
загадка королей и тебе не принесет добра.
   Король замолчал, хотя спустя какое-то время Шеф попытался разговорить
его. Но потом он сам погрузился в беспокойный сон. Во сне он  непрерывно
повторял слова короля, они  вертелись,  гонялись  друг  за  другом,  как
изображения драконов, вырезанные на горящей мачте.

Глава 11

   Как и предвидел король Эдмунд, Великая Армия была  встревожена  и  не
уверена в себе. На нее напали  на  ее  собственной  базе,  напал  король
крохотного государства, о котором никто и не слышал, и хотя  они  знали,
что дело закончилось успешно, слишком многие в  глубине  души  понимали,
что на этот раз их победили. Мертвых похоронили, корабли, не подлежавшие
ремонту, вытащили на  берег,  о  раненых  позаботились.  Заключены  были
договоры между вождями о продаже и обмене кораблей,  о  переводе  лишних
воинов с одного корабля на другой. Но воины, рядовые гребцы и топорники,
по-прежнему нуждались в каком-нибудь подбадривании. В чем-то таком,  что
показало бы им, что их предводители по-прежнему уверены  в  себе.  Нужен
был  ритуал,  показавший  бы  всем,  что  они  все  еще  Великая  Армия,
непобедимые воины севера.
   С самого утра люди собирались на  специально  обозначенное  место  за
пределами лагеря, здесь состоится сбор и суд; здесь все смогут высказать
свое одобрение vapna takr, звоном оружия, ударами  меча  о  щит.  Или  в
редких  случаях,  когда  ими  руководят  неудачливые   вожди,   -   свое
неудовольствие. И с самого утра до середины  дня  предводители  викингов
строили  планы,  обдумывали  соотношение  сил,  чувства,  которые  могут
повернуть их опасных и непредсказуемых последователей на  тот  или  иной
путь.
   Когда за ним пришли, Шеф был готов, по  крайней  мере  физически.  Он
испытывал голод, от жажды снова пересохли язык и губы, но он не спал, он
был насторожен и обостренно воспринимал окружающее. Он знал, что  Эдмунд
тоже не спит, но король  никак  этого  не  проявлял.  Шефу  стыдно  было
беспокоить его.
   С той же решительностью, как и накануне,  явились  люди  Змееглазого.
Один из них железными клещами достал заклепку из ошейника Шефа.  Ошейник
сняли, и сильные руки вывели Шефа в  холодный  сумрак  раннего  осеннего
утра. Над рекой все еще висел  туман,  он  собирался  каплями  на  крыше
навеса. Шеф посмотрел на эти капли, думая, сможет ли лизнуть их.
   - Вы разговаривали вчера. Что он тебе сказал?
   Шеф покачал головой и связанными руками указал на кожаную бутылку  на
поясе спрашивающего. Тот молча протянул  ему  бутылку.  Она  была  полна
пива, мутного, полного ячменной шелухи, очевидно, набрано со дна  бочки.
Шеф выпил его большими глотками, запрокинул голову и  выдавил  последние
капли. Кончил, вытер рот рукой, чувствуя, как пиво распирает его, словно
пустую оболочку, вернул бутылку. Пираты с  интересом  наблюдали  за  его
лицом.
   - Хорошо, а? Пиво хорошо.  Жизнь  хороша.  Если  еще  хочешь  того  и
другого, рассказывай. Расскажи все, что он тебе говорил.
   Викинг - его звали Дольгфинн - смотрел Шефу в лицо своим внимательным
немигающим взглядом. Видел сомнение, но не видел страх. И еще упрямство,
знание. Парень попробует договориться, решил он. Он  повернулся,  сделал
рукой  заранее  обусловленный  знак.  От  группы,  стоявшей  неподалеку,
отделился рослый человек, подошел, на шее золотое кольцо, левая рука  на
серебряной рукояти меча. Шеф сразу узнал его. С этим  большим  человеком
он сразился в стычке на дороге. Сигварт, ярл Малых островов. Его отец.
   Он подошел, а остальные отступили  на  несколько  шагов,  оставив  их
наедине.  Несколько  секунд  Шеф  и  Сигварт  смотрели  друг  на  друга,
разглядывали сверху донизу, старший рассматривал фигуру  юноши,  младший
внимательно смотрел отцу в лицо. Он смотрит на меня так  же,  как  я  на
него, подумал Шеф. Пытается понять, узнает ли он меня, как и я  его.  Он
знает.
   - Мы встречались, - заметил Сигварт. - На  дороге  в  болоте.  Мюртач
сказал мне, что молодой  англичанин  хвастает,  что  сражался  со  мной.
Теперь мне говорят, что ты мой сын.  Помощник  лекаря,  парень,  который
пришел с тобой. Это он сказал. Это правда?
   Шеф кивнул.
   - Хорошо. Ты крепкий парень и хорошо сражался в тот  день.  Послушай,
сын. - Сигварт сделал шаг вперед, потрогал бицепсы Шефа, слегка нажал. -
Ты не на  той  стороне.  Я  знаю,  что  твоя  мать  англичанка.  Но  это
справедливо для половины солдат  Армии.  Англичанки,  ирландки,  женщины
франков или лаппов - кому какое дело? Кровь передается от отца. Я  знаю,
что тебя воспитал англичанин - тот дурак, которого ты пытался спасти. Но
что они для тебя сделали? Если они знали, что ты мой сын, думаю, у  тебя
была тяжелая жизнь. А?
   Он посмотрел в глаза Шефа, понимая, что заработал очко.
   - Ты можешь подумать, что я просто бросил тебя, и так оно и есть.  Но
я ведь не знал о тебе. Не знал, как ты растешь. А теперь ты здесь,  и  я
вижу, каким ты вырос. Ты меня не посрамишь. И всю нашу родню.
   - Итак, скажи слово. Я признаю тебя своим  подлинным  сыном.  У  тебя
будут такие же права,  как  если  бы  ты  родился  в  Фальстере.  Оставь
англичан.
   Оставь христианство. Забудь свою мать.
   - И тогда я поговорю о тебе  с  Айваром  как  о  моем  сыне.  И  меня
поддержит Змееглазый. Тебе грозит беда. Я тебе помогу.
   Шеф посмотрел через плечо отца, думая. Он вспомнил корыто в конюшне и
избиения. Вспомнил проклятие,  наложенное  на  него  приемным  отцом,  и
обвинения в трусости. Вспомнил неумелость, колебания  английских  танов,
раздражение Эдрича из-за того, как они  неторопливо  прихорашиваются.  И
заколебался. Как можно быть на одной  стороне  с  такими  людьми?  Через
плечо отца он видел в группе, оставленной Сигвартом, молодого  человека,
тот смотрел на них - молодой человек с разукрашенным оружием, с  бледным
лицом и выступающими вперед, как у лошади, передними зубами. Он тоже сын
Сигварта, подумал Шеф. Еще один мой сводный брат. И  ему  не  понравится
происходящее.
   Шеф вспомнил смех Альфгара в зарослях.
   - Что я должен сделать? - спросил он.
   - Расскажи, что сказал тебе король Ятмунд. Или узнай у него  то,  что
нам нужно.
   Шеф тщательно прицелился, благословляя пиво, смочившее рот, и  плюнул
на кожаные сапоги отца.
   - Ты отрубил Вульфгару руки и  ноги,  пока  другие  держали  его.  Ты
позволил своим людям насиловать мою мать, после того как она родила тебе
сына. Ты не drengr. Ты ничтожество. Я  проклинаю  кровь,  полученную  от
тебя. Через мгновение люди  Змееглазого  оказались  между  ними,  отвели
Сигварта, держали его за руки, не давая вытащить  меч.  Не  очень-то  он
старается, подумал Шеф. И когда его уводили, Сигварт продолжал  смотреть
на сына с каким-то тоскливым выражением. Он думает,  что  еще  есть  что
сказать, подумал Шеф. Глупец.
   - Ну что ж, ты решил, -  заметил  Дольгфинн,  посыльный  Змееглазого,
дергая пленника за кожаную веревку, связывающую руки. - Хорошо. Отведите
его на суд. И выведите королька. Посмотрим, будет ли он разумен,  прежде
чем его увидит армия.
   - Да нет, - сказал один из его помощников. - Эти англичане  не  умеют
сражаться, но им не хватает ума сдаться. Теперь он принадлежит Айвару, а
до наступления ночи перейдет к Отину.

***

   Армия расположилась за восточной  частью  ограды,  недалеко  от  того
места, где всего три дня назад Шеф перебрался через нее,  чтобы  увидеть
Годиву и сразиться с гадгедларом  Фланном.  Она  заполняла  три  стороны
пустого квадрата. Четвертую сторону, ближайшую к ограде, занимали только
ярлы,  вожди,  Рагнарсоны  и  их  ближайшие  последователи.  Везде  люди
собирались за своими капитанами и кормчими, разговаривали друг с другом,
выкликали  товарищей  из  других  экипажей,  обменивались   мнениями   и
советами. Армия по-своему демократична: статус  и  происхождение  важны,
особенно когда доходит до дележа  добычи.  Но  никого  нельзя  заставить
замолчать, если он рискнет высказать свое мнение.
   Когда Шеф появился в квадрате, стоял громкий шум,  грохот  металла  о
металл. К площадке в углу квадрата викинги вели высокого  человека,  чье
лицо выделялось в толпе  даже  на  расстоянии  тридцати  ярдов.  У  всех
остальных обветренные лица людей, которые все время проводят на открытом
воздухе, даже английским летом. Высокий человек был  смертельно  бледен.
Без церемонии его бросили на помост, один из  викингов  схватил  его  за
волосы  и  потянул  за  них.  Блеск  металла,  глухой  удар,  и   голова
откатилась. Шеф мгновение смотрел на нее. Он видел  несколько  трупов  в
Эмнете и много - за последние дни. Но ни одного при ярком свете  дня.  И
так быстро. Когда они примут решение, времени не останется, подумал  он.
Я должен быть готов, когда они загремят оружием.
   - Что это было? - спросил он, кивая на голову, которую насаживали  на
кол.
   - Один из английских воинов. Говорили,  что  он  хорошо  сражался  за
своего господина и мы должны потребовать за него  выкуп.  Но  Рагнарсоны
ответили, что сейчас не время для выкупа, а время дать урок. Теперь твоя
очередь.
   Воины провели  его  вперед  и  оставили  стоять  в  десяти  шагах  от
предводителей.
   - Кто будет представлять этот случай?  -  выкрикнул  один  из  вождей
голосом, который способен был  перекрыть  северную  бурю.  Медленно  шум
стих.
   Из рядов предводителей вперед  вышел  Айвар  Рагнарсон.  Правая  рука
висела у него на  перевязи.  Сломанная  ключица,  подумал  Шеф,  заметив
неестественный  угол,  под  каким  висит  рука.  Поэтому   он   не   мог
сопротивляться воинам Эдмунда.
   - Я представляю случай, - сказал Айвар. - Это не враг,  а  предатель,
нарушитель правды. Он не был человеком Ятмунда, а одним из моих людей. Я
взял его в свой  отряд,  кормил  его,  дал  ему  убежище.  Когда  пришли
англичане, он не сражался за меня. Он убежал, пока  воины  сражались,  и
взял с собой девушку из моей палатки. Украл ее, и она не вернулась.  Она
для меня потеряна, хотя по закону  принадлежала  мне,  ее  мне  дал  ярл
Сигварт на виду у всех.
   - Я требую выкуп за эту девушку, но он не может  заплатить.  Но  даже
если бы он заплатил, я все равно убил бы его за нанесенное  оскорбление.
Больше того: вся Армия обвиняет его в  предательстве.  Кто  поддерживает
меня?
   - Я поддерживаю тебя, - послышался другой  голос;  мощный  поседевший
человек, стоящий рядом с Айваром. Может  быть,  Убби?  Или  Халвдан?  Во
всяком случае один из Рагнарсонов, но не  главный,  не  Сигурт,  который
по-прежнему стоит несколько в стороне среди своих людей. - Я поддерживаю
тебя. У него была возможность  проявить  истинную  верность,  но  он  не
воспользовался ею. Он явился в наш лагерь как шпион,  вор  и  похититель
женщин.
   - Какое наказание он заслужил? - спросил герольд.
   - Смерть - слишком легкое наказание для него, - воскликнул Айвар. - Я
требую его глаза за нанесенное мне оскорбление.  Я  требую  его  яйца  в
компенсацию за свою женщину. Я требую  его  руки,  которые  предательски
обернулись против Армии. А после этого он может сохранить жизнь.
   Шеф почувствовал, как по его  телу  пробежала  дрожь.  Спина  у  него
словно заледенела. На мгновение ему показалось,  что  сейчас  послышится
крик, звон оружия, и через десять ударов сердца он окажется  на  помосте
под ножом.
   Из рядов медленно вышел вперед человек - массивный бородатый  человек
в кожаной одежде. На руке у него была  толстая  белая  повязка,  на  ней
видны были кровавые пятна.
   - Я Бранд.  Меня  многие  знают.  -  Послышались  крики  одобрения  и
согласия.
   - Я хочу сказать две вещи. Во-первых, Айвар, где ты взял эту девушку?
Вернее, где взял ее Сигварт? Если Сигварт ее украл, а парень вернул,  то
в чем его вина? Нужно было убить его, когда он делал это. Но ты  его  не
убил, а сейчас поздно призывать к мести.
   - Но есть еще одно, Айвар. Я пришел на  помощь  к  тебе,  когда  тебя
окружили люди Ятмунда, я, витязь из Галланда. Я двадцать  лет  провел  в
битвах. Кто может сказать, что я хоть раз  повернулся  спиной  во  время
битвы? Я получил эту рану  здесь,  рядом  с  тобой,  когда  тебя  самого
ранили. А теперь попробуй  обвинить  меня  во  лжи:  когда  битва  почти
закончилась и английский король  прорвал  строй,  он  со  своими  людьми
двинулся прямо к тебе. Ты был ранен и не мог поднять меч. Твои люди были
мертвы, а у меня оставалась только левая рука. И больше никого  рядом  с
тобой не было. Кто встал перед тобой с мечом?  Этот  юноша.  Он  сдержал
англичан, пока не подбежали я и Арнкетил с отрядом  и  схватили  короля.
Скажи мне, Арнкетил, правду ли я говорю?
   Голос с другой стороны квадрата:
   - Все было, как ты говоришь, Бранд. Я  видел  тебя,  видел  англичан,
видел этого парня. Я думал, что его убили в схватке,  и  мне  было  жаль
его. Он храбро сражался.
   - Итак, Айвар, месть за женщину отпадает. Обвинение  в  предательстве
не подтверждается. Ты обязан  ему  жизнью.  Не  знаю,  что  он  имеет  к
Ятмунду, но скажу так: если он хорошо крадет женщин,  у  меня  для  него
найдется место в экипаже. Нам нужны новые воины. А  если  ты  не  можешь
уследить за своими женщинами, Айвар,  -  что  ж,  какое  дело  Армии  до
этого?
   Шеф видел, как Айвар сделал шаг в сторону Бранда, бледный язык дрожал
меж его губ, как у змеи.  В  толпе  поднялся  гул  интереса,  совсем  не
враждебный шум. Воины Армии любят развлечения, а тут  как  будто  все  к
этому идет.
   Бранд не пошевелился, но сунул левую  руку  за  широкий  пояс.  Когда
Айвар сделал к нему три шага, Бранд  высоко,  чтобы  все  могли  видеть,
поднял перевязанную руку.
   - Когда твоя рука залечится, я припомню твои слова, Бранд,  -  сказал
Айвар.
   - А когда твое плечо зарастет, я припомню твои.
   Из-за них послышался  голос,  холодный,  как  камень.  Голос  Сигурта
Рагнарсона, Змееглазого.
   - У Армии есть более важные дела, чем разговор о мальчишках. Я  скажу
так: мой брат Айвар  не  имеет  права  требовать  уплату  за  украденную
женщину. В уплату за свою жизнь он должен  отдать  жизнь  парню,  он  не
должен калечить его. Но парень был в лагере одним  из  нас.  Он  не  вел
себя, как настоящий товарищ, когда на нас напали, прежде всего он  думал
о своей выгоде. Если он вступит в экипаж Убийцы-Бранда, мы  должны  дать
ему урок. Не рука, чтобы он мог сражаться. Не яйца, потому что  в  краже
женщины его не обвиняют. Но Армия заберет у него глаз.
   С большими усилиями Шеф заставил себя  стоять  прямо,  услышав  крики
одобрения.
   - Не оба глаза. Один. Что скажет Армия?
   Гром одобрения. Звон оружия. Его схватили руки и потащили, но  не  на
помост, а в противоположную сторону. Люди расступились, расталкивая друг
друга, и открыли жаровню, в ней красные угли, Торвин раздувает меха.  Со
скамьи встал Хунд, с бледным от сильного потрясения лицом.
   - Держись, -  прошептал  он  по-английски,  когда  ноги  Шефа  пинком
отбросили назад и приподняли голову. Шеф смутно  сознавал,  что  сильные
руки,   которые   держат   его,   принадлежат   Торвину.   Он    пытался
сопротивляться, крикнуть, обвинить их в предательстве. В рот ему  сунули
тряпку, отодвинули язык подальше от зубов. Все ближе и ближе раскаленная
игла, палец отвел ему веко, а он  пытался  крикнуть,  отвернуть  голову,
закрыть глаза. Непреодолимое сжатие. Жгучая точка все ближе  и  ближе  к
правому глазу.
   Боль, страшная боль, белое пламя от глаза устремляется в мозг,  слезы
и кровь текут по лицу. И сквозь  все  звук  шипения,  раскаленную  сталь
опустили в воду.

***

   Он висит в воздухе. В его глазу острие, боль заставляет  его  морщить
лицо и напрягать мышцы. Но боль не уходит и не слабеет: она присутствует
все  время.  Однако  боль  кажется  неважной.  Мозг  не  затронут,   Шеф
продолжает думать, размышлять, не отвлекаясь на эту кричащую боль.
   Другой глаз не пострадал. Все время он  остается  открытым,  даже  не
мигает. Этим глазом со своего места  Шеф  видит  обширную  панораму.  Он
находится высоко, очень высоко. Под собой видит горы,  равнины,  реки  и
тут и  там  в  морях  маленькие  группы  разноцветных  парусов  -  флоты
викингов. На равнинах видны тучи пыли -  это  движутся  огромные  армии,
христианские короли Европы и кочевники-язычники  из  степей  попеременно
обмениваются ударами. Шеф чувствует, что  если  сузит  глаза  -  глаз  -
определенным образом,  вот  так,  сможет  разглядеть  все,  что  угодно:
прочесть по  губам  слова  командиров  и  кавалеристов,  услышать  слова
греческого императора или татарского хана  в  тот  момент,  как  они  их
произносят.
   Он видит, что между ним и миром внизу плавают птицы, огромные  птицы,
они висят неподвижно, только изредка вздрагивают концы их крыльев.  Мимо
пролетают две таких птицы, смотрят на него яркими умными желтыми точками
глаз. Перья у них черные и блестят, клювы угрожают, они  запятнаны.  Это
вороны. Вороны, которые прилетают, чтобы выклевать глаза  у  повешенных.
Он смотрит на них так же не  мигая,  как  они  на  него;  они  торопливо
изменяют наклон крыльев и отлетают.
   Игла в его глазу. Она его удерживает? Кажется, да. Но тогда он мертв.
Живой  не  может  выдержать  иглу,  проходящую  через  мозг   и   череп,
воткнувшуюся в дерево сзади. Он ощущает кожей  кору,  чувствует,  как  в
дереве струится сок, он поднимается от невообразимо далеких корней внизу
к ветвям над ним, таким высоким,  что  ни  одному  человеку  до  них  не
подняться.
   Глаз болит, Шеф  дергается,  руки  его  по-прежнему  свисают,  как  у
мертвеца. Снова вороны - любопытные, жадные,  трусливые,  умные,  ждущие
любого признака слабости. Они подлетают к нему, хлопают крыльями, тяжело
садятся ему на плечи. Но он знает, что на этот раз ему не нужно  бояться
их клювов. Они жмутся к нему в поисках уверенности. Идет король.
   Перед ним появляется фигура, она приближается с того места на  земле,
откуда он отводит взгляд. Ужасная фигура, обнаженная, кровь течет  вниз,
в промежность, выражение нестерпимой боли на лице. За плечами  и  фигуры
какая-то пародия на  крылья  ворона;  грудь  запала;  какая-то  губчатая
материя свисает с сосков. В руках человек несет свой позвоночник.
   На мгновение они повисают, глядя в глаза друг другу. Существо  узнало
его, думает повешенный. Оно жалеет его. Но теперь оно  ушло  за  пределы
девяти  миров,  к  какой-то  далекой  судьбе,  неведомой   никому.   Его
почерневший рот дергается.
   - Помни, - говорит король. - Помни стихи, которым я научил тебя.

***

   Боль в глазу удвоилась, Шеф громко закричал,  забился,  его  удержали
мягкие сильные руки. Он открыл глаз и увидел - не панораму с древа мира,
а лицо Хунда. Хунд с иглой. Шеф снова закричал и попытался рукой  отбить
его руку, сжал с отчаянной силой.
   - Спокойней, спокойней, - сказал Хунд. - Все кончено. Никто  тебя  не
тронет. Ты теперь рядовой  армии  -  карл,  из  экипажа  Бранда,  витязя
Галланда. Прошлое забыто.
   - Но я должен помнить! - воскликнул Шеф.
   - Что помнить?
   Слезы заполнили глаза, здоровый и пустой.
   - Не помню, - прошептал он. - Я забыл, что сказал мне король.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
КАРЛ
Глава 1

   На протяжении многих миль дорога шла по  плоской  сухой  поверхности,
южному краю обширной Йоркской долины, которая тянется от болот  Хамбера.
Но даже по такой дороге Великая  Армия  продвигалась  с  трудом:  восемь
тысяч человек, столько же лошадей, сотни  слуг,  проституток,  рабов  на
продажу - все должны были пройти этой дорогой. За  Армией  даже  большие
каменные дороги,  построенные  еще  римлянами,  превращались  в  грязные
тропы, куда лошади погружались по брюхо.  А  когда  Армия  проходила  по
аллеям и окольным дорогам Англии, за ней оставалось только болото.
   Бранд поднял свою по-прежнему перевязанную руку, и люди за ним -  три
экипажа, всего длинная сотня и еще  пять  человек  -  натянули  поводья.
Самые задние, последние воины Великой Армии,  немедленно  повернулись  и
стали всматриваться назад, в уже начинавшую тускнеть в вечерних сумерках
осеннюю английскую местность.
   Двое находившихся впереди внимательно всматривались в то,  что  лежит
перед ними: грязная дорога  шириной  в  четыре  размаха  рук  уходит  за
поворот, вероятно, еще к одному ручью. Дальше, еще через несколько сотен
ярдов, местность снова поднимается, по ней  проходит  дорога  без  живых
изгородей по сторонам. Но вот  перед  ней,  вдоль  ручья,  тянется  пояс
смешанного леса, большие дубы и каштаны качают  пожелтевшей  листвой  на
ветру, они подходят к самой дороге.
   - Что думаешь, молодой маршал? - спросил Бранд, левой  рукой  потянув
себя за бороду. - Возможно, ты своим одним  глазом  видишь  дальше,  чем
другие двумя.
   - Даже половиной глаза я кое-что могу увидеть,  леворукий  старик,  -
ответил Шеф. - Я вижу, что лошадиный помет на краю дороги  уже  перестал
парить. Главная масса армии все  дальше  от  нас.  Мы  движемся  слишком
медленно. Людям из Йоркшира вполне достаточно времени, чтобы зайти к нам
за спину и оказаться и перед нами.
   - И как ты бы поступил в этом случае, молодой оскорбитель Айвара?
   - Приказал бы всем сойти с дороги и отойти вправо. Вправо, потому что
от нас ожидают, что мы двинемся влево, прикрывая щитами бок,  обращенный
к деревьям и к возможной засаде. Спуститься к  ручью.  Когда  спустимся,
трубить в рога и скакать вперед, словно  на  приступ  ограды.  Если  там
никого нет, мы  будем  выглядеть  глупо.  Но  если  там  засада,  мы  ее
раздавим. И если делать это, то делать немедленно.
   Бранд раздраженно покачал массивной головой.
   - Ты не дурак, молодой человек. Это верное решение. Но такое  решение
принимает последователь твоего одноглазого покровителя, Отина, Предателя
Воинов. Но это не решение карла Великой Армии. Мы здесь для того,  чтобы
подбирать отставших, следить, чтобы никто  не  попал  в  руки  англичан.
Змееглазый не хочет, чтобы в наш лагерь каждое утро подбрасывали головы.
Люди начинают из-за этого волноваться. Им хочется думать, что каждый  из
них важен, что каждый убитый убит  из-за  основательной  причины  и  его
товарищи рано или поздно будут его разыскивать. Нам придется рискнуть  и
спускаться прямо по дороге.
   Шеф кивнул и снял со спины щит, просунув руку в него,  чтобы  удобней
держать за ручку  с  внутренней  стороны.  За  ним  слышался  звон:  сто
двадцать человек готовили оружие и посылали лошадей вперед. Шеф понимал,
что Бранд завел этот разговор, чтобы потренировать его,  научить  думать
как предводитель. И не сердился, что его совет был отвергнут.
   Но в глубине души он не мог  подавить  уверенность,  что  эти  мудрые
люди, эти искусные и опытные воины - витязь Бранд, Айвар Бескостный, сам
несравненный Змееглазый - все они ошибаются.  Ведут  дело  неверно.  Они
громили все  царства,  с  которыми  сталкивались,  не  только  крошечные
королевства восточных англов. И все равно он, Шеф, бывший тролл, убивший
всего двух человек, никогда не стоявший в боевой линии, уверен, что есть
способ лучшей организации армии и боевых действий.
   Видел ли  он  его  в  своих  видениях?  Послано  ли  ему  это  знание
богом-отцом  из  Валгаллы  -  Отином   Изменником,   Богом   Повешенных,
Предателем Воинов, как косвенно продолжает намекать Бранд?
   И все равно, думал Шеф, если бы я был действительно маршалом армии, я
приказывал бы по шесть раз в день останавливаться и дуть в трубы,  чтобы
все ушедшие вперед и отставшие знали, где я нахожусь. И не  двинулся  бы
дальше, пока не услышал бы ответные трубы.
   А еще лучше, чтобы все знали, в какое время ждать труб.  Но  как  это
сделать, когда отряды не видят друг друга? А как черные монахи  в  своих
монастырях  знают,  когда  начинать  службу?  Шеф  размышлял  над   этой
проблемой,  пока  лошадь  спускалась  между  деревьями  и  тень   начала
закрывать дорогу. Снова и снова в эти дни голова его начинала  кружиться
от мыслей, идей, трудностей, решения которых, кажется, не знает мудрость
его времени. У Шефа  чесались  пальцы  от  желания  снова  взять  молот,
поработать у горна. Ему казалось, что он смог  бы  выковать  решение  на
наковальне, вместо того чтобы снова и снова напрягать свой мозг. Впереди
на дороге показалась фигура. Она повернулась, услышав топот лошадей,  но
тут же вернула меч на место, узнав появившихся.
   - Я Стуф, - сказал человек, - из отряда Хумли, с Райба.
   Бранд кивнул. Маленький отряд и не  очень  хорошо  организованный.  В
таком  отряде  человеку  позволят  отстать,  отколоться  и  не  подумают
спросить, что с ним, пока не будет уже поздно.
   - Моя лошадь захромала, и я отстал. Потом решил  отпустить  лошадь  и
идти своим ходом.
   Бранд снова кивнул.
   - У нас есть запасные лошади. Я тебе дам одну. Это будет тебе  стоить
марку серебра.
   Стуф открыл рот, собираясь  торговаться,  как  всегда  торгуются  при
покупке лошади, потом закрыл его, видя, что Бранд сделал свои людям знак
двигаться дальше. Схватил повод лошади, которую вел Бранд.
   - Твоя цена высока, - сказал он.  -  Но,  наверно,  сейчас  не  время
спорить. Вокруг англичане. Я чую их запах.
   И когда он сказал  это,  Шеф  краем  зрения  уловил  движение.  Ветка
шевельнулась. Нет, все дерево изогнулось  дугой,  стали  видны  веревки,
привязанные к его вершине, когда их  натянули.  И  чуть  позже  движение
вдоль всей линии отряда.
   Шеф поднял щит. Удар, острие стрелы вонзилось в мягкую древесину липы
в дюйме от его руки. Сзади крики, ржут и лягаются лошади.  Сам  Шеф  уже
соскочил с лошади и укрылся за ее шеей, теперь тело животного между  ним
и засадой. Мгновенно, гораздо быстрее, чем можно описать  словами,  мозг
его регистрировал сразу десяток событий.
   Это дерево подрублено после того, как прошла Великая Армия. Арьергард
отстал  даже  больше,  чем  они  считали.  Нападение  происходит  слева:
нападающие хотят оттеснить их в лес справа. Вперед через упавшее  дерево
нельзя, назад, где кричат люди и бьются лошади, нельзя. Делать нужно то,
чего меньше всего ожидают!
   Шеф прикрылся щитом, обогнул свою лошадь спереди и побежал  прямо  по
крутому склону слева от дороги, держа в руке копье.  Один  прыжок,  два,
три - не останавливаться, чтобы не соскользнуть вниз. Наспех  устроенная
баррикада из ветвей  и  лицо  над  ней,  англичанин  достает  стрелу  из
колчана. Шеф пробил копьем баррикаду на уровне паха и увидел,  как  лицо
исказилось от боли. Поворот,  рывок  назад,  вытащить  противника  из-за
баррикады. Шеф вогнал острие копья в землю и  перемахнул  через  тело  и
ветви. Сразу развернулся и ударил других сидящих  в  засаде,  сначала  с
одной стороны, потом с другой.
   Неожиданно он понял, что горло у него саднит от крика.  Кто-то  ревел
гораздо более громко: Бранд внизу на тропе, он не может сражаться  одной
рукой,  но  направляет  ошеломленных  викингов  на  откос  и  в   брешь,
проделанную Шефом. Только что десяток фигур теснил Шефа, и он отбивался,
яростно  махая  мечом  во  все  стороны.  В  следующее   мгновение   его
подтолкнули локтем, он споткнулся, по  обе  стороны  оказались  воины  в
кольчугах, и англичане стали торопливо  пятиться,  потом  повернулись  и
откровенно побежали.
   Крестьяне, подумал Шеф. Кожаные  куртки,  охотничьи  луки  и  садовые
ножи. Привыкли гнать борова, а не сражаться с людьми.  Если  бы  викинги
отступили в лес, как ожидали крестьяне, они оказались бы во власти сетей
и ям-западней, там они беспомощно ждали бы, пока их  добьют  копьем.  Но
эти англичане не воины, они не умеют  стоять  на  месте  и  обмениваться
ударами.  Нет  смысла  преследовать  их  в  лесу.  Викинги  осмотрелись,
прикончили тех, кого успели захватить, проверили, чтобы  никто  не  смог
выжить и рассказать об этом дне.  Шеф  почувствовал,  как  жесткая  рука
ударила его по спине.
   - Ты правильно поступил, парень. Никогда не  стой  неподвижно,  когда
попадешь в засаду. Всегда беги от нее - или наоборот,  прямо  навстречу.
Но откуда ты об этом знаешь? Может, Торвин и прав относительно тебя.
   Бранд потрогал подвеску у себя  на  шее  и  снова  начал  выкрикивать
приказы, торопить своих людей. Они сняли упряжь с  мертвых  или  раненых
лошадей,  торопливо  осмотрели  десять-двенадцать  раненых,  перебрались
через упавшее дерево.
   - На таком удалении, - сказал Бранд, - их короткий лук может  пробить
кольчугу. Но только кольчугу. Войти в тело стрела уже не может.  Луки  и
стрелы еще никогда не выигрывали схватку.
   Отряд поднялся по склону с другой стороны маленького ручья и вышел из
леса на свет ясного осеннего дня.
   Что-то лежит на дороге перед ними. Какие-то существа.  Отряд  подошел
ближе, и Шеф понял, что это воины Армии -  двое,  отставшие,  как  Стуф,
одеты в потрепанное домотканое шерстяное грубое сукно,  как  большинство
солдат. Но что-то еще было в них, что-то такое, что он уже видел...
   С тем же самым шоком узнавания, что он испытал в Эмнете,  Шеф  понял,
что эти люди слишком маленькие. Руки у них отрублены по локти,  ноги  по
колено. Запах горелого мяса показывал, почему  они  еще  живы.  Ибо  они
живы. Один из них приподнял голову с земли, когда всадники приблизились,
увидел гневные пораженные лица.
   - Берси, - сказал он. - И Скули из отряда  Лысого.  Fraendir,  vinir,
сделайте то, что должны. Дайте нам смерть, достойную воина.
   Бранд развернул лошадь, лицо его  посерело,  левой  рукой  он  извлек
кинжал. Осторожно потрепал  лицо  живого  мертвеца  правой  перевязанной
рукой, выпрямил его, одним ударом вогнал кинжал за ухом. Сделал то же со
вторым, который лежал в милосердном беспамятстве.
   - Оттащите их с дороги, - приказал он, - и поехали дальше.  Хеймнары,
- добавил он, обращаясь к Шефу. - Интересно, кто их научил этому.
   Шеф не ответил. Далеко впереди, освещенные последними лучами  солнца,
которое теперь светило почти горизонтально сквозь разрыв в  облаках,  он
увидел желтые каменные стены, множество домов на небольшом  холме,  дым,
поднимающийся из тысяч труб. Он уже видел это раньше.  Еще  один  момент
узнавания.
   - Эофорвич, - сказал он.
   - Йоврвик, - повторил стоявший рядом  викинг,  пытаясь  справиться  с
непривычными звуками.
   - В ад все это! - сказал Бранд. - Зови просто Йорк.

***

   После  наступления  темноты  жители  города  со  стен   смотрели   на
бесчисленные мерцающие огни костров Великой Армии. Они стояли на круглом
бастионе в юго-восточном углу  старого  внушительного  квадрата  римской
крепости; когда-то здесь размещался шестой легион,  державший  в  страхе
весь север. За  ними,  в  пределах  трехсотдвадцатиакрового  защищенного
пространства, возвышался собор святого Петра, когда-то  самое  известное
сосредоточение ученых всего северного  мира.  За  стенами  располагались
также помещения короля, дома сотни вельмож, тесные казармы  их  танов  и
наемников. А также кузницы, арсеналы, оружейные  мастерские,  кожевенные
мастерские - вся опора  власти.  За  пределами  стен  большой  город  со
складами и причалами на берегу Узы.  Но  он  неважен.  Все,  что  важно,
внутри стен. Старая крепость, некогда римская колония,  а  также  вторая
стена, ограждавшая площадь за рекой, где селились  отставные  легионеры.
Они тоже огородили себя стеной - по обычаю и чтобы уберечься от  мятежей
местных жителей. Король Элла мрачно смотрел на бесчисленные огни.  Рядом
с ним стоял могучий Гутред, капитан его гвардии. Чуть дальше архиепископ
Йорка Вульфхир в своей пурпурно-белой мантии, около него  черная  фигура
дьякона Эркенберта.
   - Не удалось их задержать, - сказал Элла. - Я думал, они застрянут  в
болотах Хамбера, но они прошли. Я надеялся, им не хватит  припасов,  но,
похоже, они и с этим справились.
   Он мог бы добавить, что надеялся на то, что  их  остановит  отчаянное
нападение короля Эдмунда и восточных англов, о  котором  уже  так  много
рассказывают. Но эта  мысль  вызывала  холодок  у  него  в  сердце.  Все
рассказы заканчивались описанием мучительной смерти короля. И Элла  знал
- знал с того самого момента, как Рагнарсоны высадились в Англии, -  что
то же самое или еще худшее они  припасли  для  него.  Эти  восемь  тысяч
людей, сидящих у костров, пришли за ним. Если он убежит, они  пойдут  за
ним. Если спрячется, они предложат награду за его тело.  Вульфхир,  даже
Гутред  могут  надеяться  пережить  поражение.  Элла  знал,  что  должен
победить Армию или умереть.
   - Они потеряли  много  людей,  -  сказал  дьякон  Эркенберт.  -  Даже
крестьяне  пытались  их  задержать,   отрезали   арьергард   и   отряды,
направленные для грабежа. Они уже потеряли сотни солдат, может,  тысячи.
Все наши люди поднялись на защиту.
   - Верно, - согласился Гутред. - Но вы знаете, чему мы этим обязаны.
   Все повернулись и посмотрели  на  странное  сооружение  в  нескольких
ярдах от них. Это был плоский ящик, с  длинными  ручками,  так  что  его
можно было переносить как носилки. Между  одной  парой  ручек  проходила
деревянная ось, и на нее насажены колеса. Ящик  можно  и  перевозить  по
земле. В ящике тело человека. Сейчас ящик поставлен вертикально, и  этот
человек, как и все остальные, может заглянуть за  стену.  Большую  часть
его веса принимает на себя широкий ремень, проходящий  по  груди  и  под
мышками. Человек упирается перевязанными остатками  ног.  -  Я  послужил
предупреждением, - сказал Вульфгар. Его низкий гулкий голос поразительно
не соответствовал укороченному телу. - И когда-нибудь послужу и мщением.
За все, что эти язычники сделали со мной.
   Ему никто  не  ответил.  Все  знали,  какое  впечатление  производило
появление изувеченного тана, как  он  почти  триумфально  проехал  перед
Армией, останавливался в каждой  деревне,  рассказывал  крестьянам,  что
ждет их и их женщин.
   - Ну и что хорошего нам принесли все  их  набеги?  -  горько  спросил
король Элла.
   Гутред задумчиво сморщился.
   - Это их не  замедлило.  И  не  принесло  большие  потери.  Заставило
держаться теснее. Может, даже укрепило их. Их все еще восемь тысяч.
   - Мы  можем  выставить  в  полтора  раза  больше  в  поле,  -  сказал
архидьякон Эркенберт.  -  Мы  не  восточные  англы.  Две  тысячи  мужчин
воинского возраста в одном Эофорвиче. И мы сильны  поддержкой  Небесного
Воинства.
   - Не думаю, чтобы этого было достаточно, - медленно ответил Гутред. -
Не говоря, конечно, о  Небесном  Воинстве.  Легко  сказать,  что  у  нас
соотношение три к двум. Но в схватке на  ровном  месте  всегда  один  на
один. У нас есть витязи, не хуже их, но их недостаточно. Если мы  выйдем
против них, проиграем.
   - Значит, мы не выйдем против них?
   - Мы остаемся  здесь.  Они  должны  прийти  к  нам.  Пусть  попробуют
подняться на стены.
   -  Они  уничтожат  нашу  собственность!  -  воскликнул  Эркенберт.  -
Перебьют скот, уведут молодежь, срубят фруктовые деревья. Сожгут урожай.
И еще хуже. Церковные налоги не выплачиваются с Михайлова дня  и  теперь
уже не будут выплачены. У крестьян деньги есть - в кошельках или зарытые
в землю, но если они увидят, что их господа заперлись за стенами,  разве
станут они платить?
   Он театрально поднял руки.
   - Это будет катастрофой! По всей Нортумбрии дома Господа  разрушатся,
слуги Господа умрут с голоду.
   - Из-за потери годового налога не умрут, - сказал Гутред. - Сколько у
вас есть добра в соборе?
   - Есть другое решение, - сказал Элла. - Я предлагал  его  раньше.  Мы
можем заключить с ними мир. Предложим им дань - назовем это вирой за  их
отца. Дань должна  быть  большой,  чтобы  привлечь  их.  Но  на  каждого
человека в Армии приходится по  десять  хозяйств  в  Нортумбрии.  Десять
хозяйств крестьян могут подкупить карла. Десять хозяйств танов  подкупят
их командиров. Некоторые  могут  не  согласиться,  но  если  мы  сделаем
предложение публично, остальные заставят их подчиниться. Мы  попросим  у
них год мира. И за этот год - потому что они придут снова  -  мы  выучим
каждого мужчину воинского возраста в  королевстве  так,  что  он  сможет
встать против Айвара Бескостного или самого дьявола. И тогда  мы  выйдем
сражаться с ними три против двух. А, Гутред?  Или  один  на  один,  если
придется.
   Могучий капитан заинтересованно хмыкнул.
   -  Храбрые  слова,  господин,  и  хороший  план.  Мне  это  нравится.
Трудность в том... - Он вытащил из-за пояса длинный  кошелек  и  высыпал
содержимое на ладонь. - Посмотри на  это.  Несколько  добрых  серебряных
шиллингов, которые я получил  за  проданную  на  юге  лошадь.  Остальное
подделка чеканки нашего архиепископа - в основном свинец, если не  медь.
Не знаю, куда делось все серебро, у нас его было много. Но уже  двадцать
лет как на севере его становится все  меньше  и  меньше.  Мы  пользуемся
монетами архиепископа, но южане их не принимают; на  них  ничего  нельзя
купить. И можете быть уверены, что Армия их тоже не примет. А предлагать
им зерно или мед нет смысла.
   - Но они здесь, - ответил Элла. - Мы должны найти то, что они захотят
взять. У церкви должны быть запасы золота и серебра...
   - Ты хочешь отдать церковные сокровища язычникам, откупиться от  них!
- воскликнул Эркенберт. -  Вместо  того  чтобы  сразиться  с  ними,  как
требует твой христиански долг?  Это  святотатство,  осквернение  церкви!
Если крестьянин крадет ничтожную серебряную пластинку в самом бедном  из
божьих домов, с него живьем сдирают кожу и прибивают к воротам церкви. А
то, что ты предлагаешь, в тысячу раз хуже!
   - При одной мысли об  этом  твоя  бессмертная  душа  в  опасности!  -
подхватил архиепископ.
   Эркенберт шипел, как гадюка:
   - Не для этого мы сделали тебя королем.
   Голос хеймнара Вульфгара перекрыл их.
   - И ты забываешь, с кем имеешь дело. Это не люди. Это порождение  ада
- все они. Мы не можем договариваться с ними. Не  можем  терпеть,  чтобы
они стояли тут месяцами, мы должны их уничтожить... - Пена показалась на
его бледных губах, он поднял обрубок руки, чтобы вытереть ее. - Господин
король, язычники не люди. У них нет души.
   Шесть месяцев назад, подумал Элла, я повел бы войско нортумбрийцев  в
бой. Они и сейчас ждут от меня этого. Если я отдам другой  приказ,  меня
назовут трусом. Никто не пойдет за трусом. Эркенберт  ясно  дал  понять:
если я не буду сражаться, они вернут на престол этого придурка  Осберта.
Он все еще скрывается где-то на севере. И пойдет в бой, храбрый дурак.
   Но Эдмунд показал, что происходит, когда вступаешь с ними в  открытую
схватку, даже если захватишь их врасплох. Если мы  будем  действовать  в
старом стиле, я знаю, мы проиграем. Мы проиграем, и  я  умру.  Я  должен
сделать что-то другое. Что-то такое, что примет Эркенберт.  Но  открытое
предложение дани он не примет.
   Элла заговорил решительно, властным королевским тоном.
   - Мы останемся в осаде и постараемся  ослабить  их.  Гутред,  проверь
оборону  и  продовольствие,  отошли  все   бесполезные   рты.   Господин
архиепископ, мне говорили, что в твоей библиотеке есть книги, написанные
римлянами об искусстве ведения войны, особенно об осадах. Поищи  в  них,
что может нам помочь уничтожить викингов. Он повернулся, сошел со стены,
за ним Гутред и свита; ящик Вульфгара повернули  и  унесли  два  крепких
тролла.
   - Восточноанглский тан прав, - прошептал Эркенберт архиепископу. - Мы
должны убрать этих варваров, прежде чем они помешают нам собрать  налоги
и соблазнят наших троллов. И даже дворян. Я уже  знаю,  кто  соблазнится
первым и решит, что может обойтись без нас.
   - Посмотри книгу Вегеция, - ответил архиепископ. - Она называется "De
Re Militari", "О военном искусстве". Я не знал,  что  наш  господин  так
образован.

***

   - Он четыре дня не отходит от горна, - заметил Бранд.  Он,  вместе  с
Торвином, Хундом и Ингульфом, стоял  на  небольшом  холме  в  нескольких
ярдах от горящего в кузнице огня. Викинги нашли эту  кузницу  с  большим
запасом древесного угля в  деревне  Осбалдвич,  в  нескольких  милях  от
Йорка. Шеф сразу занял ее, потребовал людей, железа и  топлива.  Четверо
смотрели на него через широко раскрытые двери.
   - Четыре дня, - повторил Бранд. - Почти не ест. И не стал  бы  спать,
если бы  его  помощники  не  сказали  ему,  что  им-то  спать  нужно,  и
потребовали, чтобы на ночь прекращались удары молота.
   - Ему это как будто не принесло вреда, - сказал Хунд.
   Действительно, его друг, который  по-прежнему  думал  о  себе  как  о
мальчике, юноше, решительно изменился за прошедшее лето.  По  стандартам
Армии, в которой было множество гигантов, он не стал массивен. Но в  нем
не осталось никакой лишней плоти. Шеф разделся по пояс на холодном ветру
английского октября. Он расхаживал вокруг горна, наносил точные удары по
чему-то маленькому и тонкому, переворачивал клещами раскаленный  металл,
покрикивал на своих помощников с ошейниками  рабов,  чтобы  они  сильнее
раздували меха, и мышцы двигались в его теле так, словно они расположены
сразу под кожей, без капли жира  или  других  прослоек.  Быстрый  рывок,
металл шипит в бадье, другой кусок выхвачен из огня. Каждый раз  как  он
шевелился, разные мышцы гладко скользили одна рядом с другой. В  красном
огне горна он казался бронзовой статуей древности.
   Но красоты древних статуй у него не было. Даже при свете  огня  горна
виден был пустой запавший правый глаз.  На  спине  отчетливо  выделялись
следы бича. Мало кто в Армии решился бы так  беззаботно  показывать  эти
метки.
   - Может, не принесло вреда телу, - ответил Торвин. - О мозге не  могу
говорить. Вы знаете, что сказано в предании о Волунде:

   Он сидел, он не спал, он бил молотом,
   Всегда делал проклятую работу Нитхада.

   - Не знаю, какую хитроумную штуку придумал наш друг. И для кого он ее
делает. Надеюсь, ему повезет больше, чем Волунду, он больше преуспеет  в
достижении желания своего сердца.
   Ингульф обратился к другой теме.
   - А что он сделал за эти четыре дня?
   - Прежде всего это. - Торвин показал остальным шлем.
   То, что он держал в руке, не  было  похоже  на  виденные  ими  шлемы.
Слишком велик, с выпуклостями, как голова гигантского насекомого. Вокруг
кромка, заостренная впереди, как бритва. В передней  части  забрало,  от
него  отходят  металлические  прутья,  защищающие  щеки.  Шею  закрывает
сплошная металлическая пластина.
   Еще  белее  удивительная  внутренность.  Внутри  кожаная   прокладка,
подвешенная на полосах. Когда надеваешь шлем, голова покрыта  кожей,  но
металл ее не касается. Под подбородком широкая лента  с  пряжкой  прочно
держит шлем на голове.
   - Никогда такого не видел, - сказал  Бранд.  -  Удар  по  металлу  не
дойдет до черепа. Но все же я скажу, что лучше вообще не получать  удар.
Пока они разговаривали, гром в кузнице прекратился. Шеф начал  осторожно
соединять мелкие  куски  металла.  Потом  вышел  наружу,  улыбающийся  и
вспотевший.
   Бранд возвысил голос.
   - Я говорю, молодой человек, не вовремя будящий воинов, что  если  ты
избежишь удара, то шлем вообще не понадобится. И что, во имя Тора, такое
ты держишь?
   Шеф  снова  улыбнулся  и   поднял   странное   орудие.   Держал   его
горизонтально,  на  ладони,  в  том  месте,  где  дерево  соединяется  с
металлом. - И как это называется? - спросил  Торвин.  -  Копье,  которое
рубит?
   Топор с древком копья?
   - Ублюдок от топора с плугом, - предположил Бранд. - Не вижу, как  им
можно пользоваться.  Шеф  взял  все  еще  забинтованную  руку  Бранда  и
осторожно завернул рукав. Приложил свою руку к руке друга.
   - Хороший ли я мечник? - спросил он.
   - Плохой. Никакой подготовки. Талант есть.
   - А если бы у меня была подготовка, я смог бы выстоять против такого,
как ты? Никогда. Посмотри на наши руки, твоя вдвое толще моей. А я  ведь
не слабый человек. Но у меня другая фигура,  твоя  фигура  подходит  для
мечника  и  еще  больше  для  топорника.  Ты  взмахиваешь  оружием,  как
мальчишка, сражающийся с тростником палкой. Я  этого  не  могу  сделать.
Поэтому если мне придется  стоять  против  такого  бойца,  как  ты...  А
однажды придется. Против Мюртача, может быть. Или кого похуже.
   Все молча кивнули.
   - Я должен уравнять шансы. С помощью этого... -  Шеф  начал  медленно
вращать оружие. - Я могу бить вперед. Я могу рубить справа. Могу ударить
слева, не переворачивая оружие. Могу  перевернуть  другим  концом.  Могу
использовать обе руки. Мне не нужен щит. И что прежде всего,  удар  этим
оружием по силе равен удару Бранда, а после такого мало кто  выживет.  -
Но у тебя открыты руки, - сказал Бранд.
   Шеф сделал знак, и нервно приблизился англичанин от горна. Он  держал
два металлических предмета. Шеф взял их и передал.
   Это были металлические перчатки, прокладка из кожи, на ладонях  кожа,
а сверху длинные металлические пластины, закрывающие руку до  локтя.  Но
самое поразительное в них, заметили зрители, когда пригляделись, это то,
как двигался металл. На каждом пальце пять пластинок, каждая соединяется
с другими маленькими заклепками.  Более  массивные  пластины  прикрывали
обратную сторону ладони, но они тоже двигались.  Шеф  надел  перчатки  и
медленно согнул пальцы, обхватил ими древко оружия.
   - Они похожи на чешую дракона Фафнира, - сказал Торвин.
   - Фафнир был поражен снизу, в брюхо. Я надеюсь,  меня  будет  труднее
убить. - Шеф отвернулся. - У меня есть еще дела.  Я  бы  и  половины  не
сделал, если бы не Халфи. Он хороший мастер  по  коже,  хотя  за  мехами
работает медленно.
   Сделав знак англичанину встать на колени, Шеф принялся возиться с его
ошейником.
   - Вы скажете, что нет смысла освобождать его, потому  что  кто-нибудь
тут же снова его поработит. Но я ночью проведу его  за  сигнальные  огни
Армии, а его хозяин закрыт в Йорке. Если у него  есть  здравый  смысл  и
удача, он убежит, убежит далеко и никогда не будет пойман.
   Англичанин смотрел, как Шеф осторожно разгибает ошейник.
   - Вы язычники, - сказал он, не понимая. - Священник сказал, что вы не
знаете милосердия. Вы обрубили руки и ноги тану - я его  видел!  Как  ты
можешь освободить меня, если церковь держала меня в рабстве?
   Шеф поднял его. Ответил по-английски, а не по-норвежски, как  говорил
раньше.
   - Люди, искалечившие тана, не должны были этого делать. Но я не  буду
говорить о христианах и язычниках. Скажу  только,  что  злые  люди  есть
везде. Могу дать тебе только один совет. Если не знаешь, кому  доверять,
верь  человеку,  который  носит  такое.  -   Он   указал   на   четверых
наблюдателей,  которые,  следя  за  его  словами,  молча  показали  свои
подвески: молот у Бранда и Торвина, яблоко Идунн у двух лекарей, Хунда и
Ингульфа. - Или другие похожие. Может быть  лодка  Ньорта,  молот  Тора,
пенис Фрея. Не могу пообещать,  что  они  тебе  помогут.  Но  они  будут
обращаться с тобой, как с человеком, а не как с лошадью или телкой.
   - Но ты такого не носишь, - сказал Халфи.
   - Еще не знаю, какой мне носить.
   Вокруг  нормальный  шум  лагеря  сменился   гулом,   распространялась
новость, слышались крики, воины перекрикивались друг с другом.  Появился
один из людей Бранда с широкой улыбкой на бородатом лице.
   - Кончаем!  -  закричал  он.  -  Ярлы,  и  Рагнарсоны,  и  Змееглазый
прекращают  грабежи  окрестностей,  перестают  размышлять  и  почесывать
задницы. Завтра мы идем на стену! Пусть берегутся женщины и девушки!
   Шеф мрачно посмотрел на него, не находя в его словах ничего веселого.
- Мою девушку звали Годива, - сказал он. - Это значит  "Божий  дар".  Он
натянул перчатки, задумчиво  взвесил  в  руке  алебарду.  -  Назову  это
"Местью тролла", местью раба. Однажды  она  отомстит  за  Годиву.  И  за
других девушек.

Глава 2

   В сером утреннем свете Армия начала  движение  по  узким  уставленным
лачугами улицам внешней части Йорка. Все три  главные  моста  через  Узу
прикрывались стенами  старой  колонии  на  южном  берегу  реки,  но  для
искусных плотников и топорников викингов  это  не  было  преградой.  Они
снесли несколько домов и ближайшую церковь, разобрали  их  на  бревна  и
перебросили через Узу рядом с лагерем широкий мост. Армия прошла по нему
и теперь, как прилив, накатывалась на желтые стены сердца города. Она не
торопилась, не слышны были выкрики команд, все восемь тысяч человек,  за
исключением  нескольких  экипажей,  оставленных   для   охраны   лагеря,
двигались к цели.
   Они шли по узким улицам, время от времени от них отделялись небольшие
группы,  взламывали  двери  и  ставни.  Шеф  повернул  голову,  повернул
неуклюже, потому что еще не привык к тяжести шлема, и, глядя на  Бранда,
вопросительно поднял бровь.  Тот  мирно  ехал  рядом  с  ним,  сгибая  и
разгибая руку, с которой только что сняли повязку.
   - Дураки есть повсюду, - заметил Бранд. - Беглецы говорят, что король
приказал несколько дней назад  очистить  это  место,  мужчин  забрали  в
крепость, остальных куда-то в холмы.  Но  всегда  найдется  кто-то,  кто
думает, что пронесет, ничего не случится.
   И как бы подтверждая  его  слова,  впереди  послышался  шум:  голоса,
женский крик, звук  неожиданного  удара.  Из  двери  показались,  широко
улыбаясь, четверо мужчин, между  ними  дергалась  и  вырывалась  грязная
неряшливая  молодая  женщина.  Воины  останавливались   и   обменивались
шутками. - Ослабеешь перед  битвой,  Тости!  Лучше  съешь  оладью,  силы
сбережешь. Один из мужчин задрал платье девушки на голову, зажав ее руки
как в мешке. Еще двое грубо схватили ее за  голые  ноги  и  развели  их.
Настроение проходящих менялось. Многие останавливались и смотрели.
   - Место для меня найдется, когда кончите, Скукул?
   Железные перчатки Шефа сжали древко "Мести тролла", и он повернулся к
дергающейся, напрягающейся группе. Огромная рука  Бранда  легла  ему  на
плечо.
   - Оставь это, парень. Если начнется драка, она точно будет  убита.  В
легкие цели всегда попадают первыми. Оставь их, может быть, они ее потом
отпустят. Им нужно сражаться, поэтому долго они не провозятся.
   Шеф неохотно  отвернулся  и  двинулся  дальше,  стараясь  не  слышать
доносящиеся сзади звуки - а по мере того как они шли, звуки и  с  других
сторон. Он понял, что город напоминает поле осенью. Оно кажется  пустым,
но когда жнец проходит по нему с серпом, оставляя все меньший и  меньший
квадрат несжатой пшеницы,  все  более  заметными  становятся  обитатели,
встревоженные, испуганные, убегающие от голосов и лезвий. Им нужно  было
уходить, когда им приказывали, говорил себе Шеф.  А  король  должен  был
проверить. Есть ли разумные люди в этом мире?
   Дома  кончились,  перед  ними  оказалось   пустое   пространство   из
затвердевшей грязи и булыжников, а ярдах в восьмидесяти желтые  каменные
стены, построенные римлянами. Бранд и  его  спутники,  выйдя  из  улицы,
посмотрели на верх стены, где двигались фигуры. Оттуда слышались окрики.
Свист в воздухе, стрела впилась в стену  мазанки.  Еще  одна,  и  викинг
выругался, глядя на торчащую  из  бедра  стрелу.  Бранд  протянул  руку,
вырвал стрелу, осмотрел ее, отбросил.
   - Ранен, Арнтор?
   - Нет, пробила только кожу. Шесть дюймов повыше, и отразилась  бы  от
куртки.
   - Значит, не пробила. Не смотрите на этих парней. Иногда они попадают
в глаз, - сказал Бранд.
   Шеф двигался  вперед,  стараясь  по  примеру  остальных  не  обращать
внимания на свист и звуки глухих ударов. - Вы  такое  делали  раньше?  -
спросил он.
   Бранд остановился, приказал остановиться своим спутникам,  повернулся
к стене и быстро присел на корточки.
   - Не могу сказать, что я делал. Не в таком масштабе.  Но  сегодня  мы
делаем только то, что нам приказывают. Рагнарсоны  говорят,  что  у  них
есть план и мы возьмем город, если каждый нажмет  в  нужное  время  и  в
нужном месте. Подождем и посмотрим. - Если кто и знает, что делает,  так
это они. Знаешь, их старик, их отец Рагнар, однажды пытался взять  город
франков - о, это было, должно быть, лет двадцать назад.  Париж,  так  он
назывался, этот город. С тех пор Рагнарсоны много  думали  о  городах  и
каменных стенах. Но от какой-нибудь крепости  в  Килкенни  или  Мите  до
этого далеко. Мне интересно, как они это сделают.
   Шеф оперся на свою алебарду и осмотрелся. Прямо  перед  ним  каменная
стена с парапетом, на ней люди, они больше не тратят стрелы, потому  что
армия остановилась на краю расчищенного пространства, но явно  готовы  к
стрельбе при продвижении вперед.  Удивительно,  подумал  Шеф,  на  какое
небольшое расстояние можно выстрелить даже с такой высокой  стены.  Люди
на верху тридцатифутовой стены недосягаемы. Однако они буквально  ничего
не могут сделать наблюдающим. В  пятидесяти  ярдах  ты  в  опасности,  в
десяти - почти наверняка мертв. А в восьмидесяти можешь стоять открыто и
спокойно готовиться.
   Он внимательней посмотрел на стену.  Слева,  в  двухстах  ярдах,  она
заканчивалась круглой выступающей башней, с которой можно стрелять вдоль
стены, по крайней мере на дальность полета стрелы. За  башней  местность
понижается к коричневой мутной Узе, и сразу на другом берегу  деревянная
ограда, она охраняет выходящий к реке край  колонии,  -  Мэристаун,  как
называют местные. На ограде тоже люди, они с  беспокойством  смотрят  на
приготовления таких близких теперь язычников. Армия ждала, стояла  перед
стеной по шесть-восемь человек в ряд, растянувшись на  пятьсот  ярдов  в
длину.  Еще  больше  оставалось  на  улицах  и  переулках.  Пар  дыхания
поднимался в воздух. Тусклый металл, темная ткань и кожа,  лишь  кое-где
ярко блестят щиты. Воины спокойны и уверены, они напоминают  работников,
ждущих приказа хозяина.
   Из центра ожидающих рядов, ярдах в пятидесяти-шестидесяти  справа  от
Шефа, послышались звуки рога. Шеф понял, что нужно смотреть на ворота  в
центре стены. От них отходит широкая улица, она теперь  мало  заметна  в
грязи и обрушенных мазанках, но совершенно  очевидно,  что  это  главная
дорога из города на восток. Сами ворота новые, не работы  римлян,  очень
массивные. Из высушенные дубовых стволов, высотой с башни по обе стороны
от ворот. А петли - самые большие железные предметы, какие могли сковать
английские кузнецы.
   Но все же дерево слабее камня. Против  ворот  стояли  теперь  четверо
Рагнарсонов. Шеф разглядывал самого высокого из  них.  Рядом  со  своими
могучими братьями он кажется почти хрупким. Айвар  Бескостный.  Одет  по
такому случаю в развевающийся алый плащ, брюки цвета травы  под  длинной
кольчугой,  щит  и  шлем  украшены  серебром.  Он  остановился   и   под
одобрительные крики помахал своим ближайшим сторонникам. Снова  затрубил
рог, и англичане со стен ответили градом стрел, те свистели  в  воздухе,
ударялись о щиты, отскакивали от  кольчуг.  На  этот  раз  махнул  рукой
Змееглазый, и  неожиданно  сотни  людей,  отборные  войска  Рагнарсонов,
двинулись вперед. Первая линия несла щиты, не  обычные  круглые,  какими
пользуются в схватке, а большие прямоугольные, способные закрыть тело от
шеи до ног. Они пробежали вперед  сквозь  дождь  стрел  и  остановились,
образуя V, нацеленное на ворота. Второй и третий ряд составляли лучники.
Они пробежали вперед, укрылись  за  щитами  и  начали  стрелять.  Теперь
начали падать люди с обеих сторон, с простреленным горлом  или  головой.
Шеф видел, как падают воины, на этот раз  стрелы  пробивали  кольчугу  и
впивались в тело. От рядов викингов начал отделяться и  двигаться  назад
ручеек раненых.
   Но задача этих нападающих - только очистить парапет на стене.
   Из  улицы  показалась  гордость  Рагнарсонов.  Шеф,  гладя,  как  она
выдвигается из-за рядов, в первое  мгновение  увидел  огромного  кабана.
Ноги тех, кто тащил его изнутри, не были видны. Двадцати  футов  длиной,
он с обеих сторон был закрыт перекрывающими друг друга щитами,  и  крышу
тоже образовали щиты.
   Внутри в своей  раме  раскачивался  на  железных  цепях  ствол  дуба.
Пятьдесят человек, отобранных  за  свою  физическую  силу,  тащили  его,
налегали на восемь колес размером вдвое больше тележных. Впереди  торчал
железный конец тарана. Он громоздко продвигался вперед, а воины с  обеих
сторон закричали и тоже побежали вперед, не обращая внимания  на  стрелы
англичан. По обе стороны от тарана шли Рагнарсоны,  они  отсылали  людей
назад и старались выстроить  их  в  колонну.  Шеф  мрачно  посмотрел  на
мелькающие шафрановые пледы. Там Мюртач, его длинный меч  еще  висит  на
боку, он тоже машет руками и кричит.
   - Что ж, это план, -  сказал  Бранд.  Он  по-прежнему  не  потрудился
встать. - Таран пробьет ворота, и мы все войдем.
   - А сработает?
   - Мы для того и сражаемся, чтобы проверить.
   Теперь таран находился в двадцати ярдах от ворот, на одном  уровне  с
самыми передними лучниками, люди, толкавшие его, все ускоряли свой  бег.
На парапете появились люди, и стрелки викингов  выпустили  шквал  стрел.
Опустили луки, а со стены на таран полетели огненные стрелы, вонзались в
дерево.
   - Не подействует, - заметил Бранд. - Где-нибудь в другом месте, но не
в Англии. После жатвы? Это дерево надо сутки сушить у  огня,  чтобы  оно
загорелось.
   Огни шипели и гасли. Таран уже у самых ворот, он все  ускоряется,  но
вот его продвижение закончилось ударом. Пауза, воины  оставили  веревки,
за которые тянули таран,  и  подошли  к  ручкам  самого  тарана.  Начали
раскачивать ствол подвешенный на железных цепях. Он двинулся вперед  под
давлением сотни рук и инерцией самого ствола. Ворота задрожали.
   Шеф понял, что  всех  уже  охватило  возбуждение  битвы.  Даже  Бранд
вскочил, и все начали продвигаться вперед. Сам  он  оказался  на  десять
ярдов ближе к стене. На  парапете  никакого  движения,  огненные  стрелы
больше не летят.
   Теперь все внимание обеих сторон сосредоточилось на воротах. Свирепый
боров зашевелился, люди оттягивали ствол назад. Еще  один  рывок,  удар,
грохот  которого  перекрыл  даже  крики  тысяч  глоток,   ворота   снова
задрожали. Что делают англичане? Если  они  позволят  борову  продолжать
наносить удары, ворота скоро разобьются и Армия ворвется в крепость.
   На башнях по обе стороны от ворот появились головы, на них  обрушился
залп стрел. Каждый человек - должно быть, там  собрались  самые  сильные
люди, - нес булыжник, поднимал его над головой и бросал  вниз,  в  щиты,
прикрывающие таран. В такую цель невозможно не попасть. Щиты  трещали  и
раскалывались. Но продолжали держаться на месте. Они были приколочены  с
наклоном, и камни скатывались по этому наклону.
   Происходило что-то еще. Теперь Шеф стоял ближе,  сразу  за  лучниками
Рагнарсонов, за теми, кто подносит им груды стрел. Что это? Веревки.  На
обеих башнях видны веревки, много веревок, и люди на  башнях,  оставаясь
вне пределов выстрелов, тянут за них. Поле зрения Шефа пересек Рагнарсон
- кажется, Убби, - он кричал на людей, посылая их вперед. Велел  бросать
копья в башни. Бросать с более близкого расстояния. Кое-кто послушался и
подбежал ближе, но немногие. Это бросок вслепую, а копья стоят недешево.
Веревки натянулись.
   Над краем ворот появился какой-то предмет, он медленно приближался  к
краю. Столб. Каменный  столб  еще  римских  времен,  спиленный  с  обоих
концов. Если он упадет с тридцати футов, никакая рама не выдержит.
   Шеф передал "Месть тролла" Бранду и побежал вперед,  нечленораздельно
что-то выкрикивая. Люди внутри тарана не видели, что делается у них  над
головами, однако другие видели. Но беда в том, что никто  не  знал,  что
делать. Когда Шеф добежал до тарана, несколько человек  начали  кричать,
что нужно бросить  ручки,  снова  взяться  за  веревки  и  оттащить  все
сооружение назад, в безопасность. Другие звали Мюртача и его  товарищей,
чтобы те помогли тащить. Но тут  усилилась  стрельба  из  луков,  воздух
заполнился свистом и глухими ударами. И на этот раз дальность  позволяла
наносить смертельные раны.
   Шеф оттолкнул одного, другого, нырнул под крышу тарана сзади.  Внутри
невыносимо  пахло  потом,  воздух  был  спертый  от  тяжелого   дыхания,
пятьдесят героев пыхтели от  усилий,  некоторые  уже  взялись  снова  за
веревки, другие отворачивались от массивного ствола.
   - Нет! - изо всех сил закричал Шеф. - Назад к ручкам.
   К нему обратилось несколько лиц, воины начали тянуть за веревки.
   - Не нужно все везти назад, качните только таран...
   Его толкнули в спину, он пролетел вперед, мимо других тел, в руки ему
сунули веревку.
   - Тащи, придурок, или я тебе  вырву  печень,  -  крикнул  ему  в  ухо
Мюртач.
   Шеф  почувствовал,  как  вздрогнула  рама,  колесо  за   ним   начало
поворачиваться. Он всем весом навалился на веревку, еще два фута, может,
три, и столб не долетит...
   Удар, от которого дрогнула земля,  сильный  толчок  в  спину,  голова
ударилась о бревно,  резкий  крик,  словно  женский,  он  все  звучит  и
звучит... Шеф с трудом встал и огляделся. Викинги  не  успели.  Каменный
столб, перекатывавшийся сотней  рук,  упал  на  железную  морду  тарана,
вогнав его в землю, разорвав стальные цепи, вырвав болты  крепления.  Он
разбил  раму  и  упал  на  одного  из  викингов.  Именно  он  -   мощный
сорокалетний седеющий человек - так кричал. Товарищи попятились от него,
испуганные, пристыженные, не обращая внимания на три  или  четыре  тела,
неподвижно лежащие у цепей  и  рухнувшей  рамы.  Все  молчали,  если  не
считать кричащего воина. Скоро  начнутся  крики,  Шеф  это  понимал,  но
сейчас он может заставить их себя выслушать. Он знает, что нужно делать.
   - Мюртач. Прекрати шум. - На него смотрели смуглые жесткие лица, явно
не узнавая. Мюртач прошел вперед,  вынимая  из-за  голенища  шотландский
кинжал.
   - Остальные. Откатите таран назад. Недалеко. На шесть футов.  Стойте.
Теперь... - Он принялся осматривать  переднюю  часть  ствола,  определяя
размеры  повреждений.  -  Десять  человек  снаружи,  возьмите  сломанное
дерево, древки копий, все что  угодно,  подкатите  этот  столб  прямо  к
воротам. Он в несколько футов шириной.  Если  поставим  переднее  колесо
прямо к нему, сможем по-прежнему раскачивать таран.
   - Теперь. Наденьте снова цепи. Мне нужен молот,  два  молота.  Тащите
таран вперед...
   Время летело лихорадочно. Шеф сознавал,  что  на  него  смотрят,  что
кто-то в серебряном шлеме проталкивается сзади сквозь ряды,  видел,  как
вытирает кинжал Мюртач. Но не обращал внимания. Цепи и болты,  гвозди  и
сломанные   бревна   превратились   в   огненные   линии    в    голове,
передвигающиеся,  меняющие  место,   когда   он   думал,   как   следует
действовать. Он не сомневался в правильности своего решения.
   Громкие крики в стороне: это армия попыталась осуществить неожиданный
штурм с помощью наспех сооруженных лестниц.  Стены  как  будто  остались
беззащитными. Но тут же появились англичане и сбросили лестницы.
   Внутри напряженные выдохи, голоса:
   - Это кузнец, одноглазый кузнец. Делай, что он говорит.
   Готовы. Шеф отошел назад, дал знак взяться снова за веревки,  увидел,
как таран продвинулся вперед, пока его колеса не приблизились к колонне;
металлическая голова, измятая и сбитая, снова оказалась на одном  уровне
с  воротами,  дуб  против  дуба.  Воины  снова  схватились  за  рукояти,
подождали приказа, оттянули ствол, двинули вперед. И еще вперед.  Теперь
они пели - песня гребцов, всю силу своих  тел  вкладывали  в  удар.  Шеф
вынырнул из-под щитов на дневной свет.
   Вокруг местность стала походить на поле битвы. Повсюду тела,  раненые
уходят или  их  уводят  назад,  земля  усеяна  стрелами  и  копьями,  их
подбирают лучники. К нему обратились беспокойные лица. Потом к воротам.
   Они  начали  раскалываться.  Когда  ударял  таран,  они  приходили  в
движение; один ствол  утрачивал  связь  с  другим.  Люди  внутри  тарана
напрягались. Еще пятьдесят ударов сердца, может, сто, и  ворота  рухнут.
Тогда  воины  Нортумбрии  выйдут,  размахивая  мечами  с   позолоченными
рукоятями,  чтобы  помериться  силами  с  воинами  Дании,  Норвегии,   с
отступниками из Ирландии. Это будет поворотный момент сражения.
   Шеф обнаружил всего в нескольких футах от  себя  Айвара  Бескостного.
Светлые глаза смотрят на него с ненавистью и подозрительностью.  Но  тут
Айвар посмотрел  в  другую  сторону.  Он  тоже  понимал,  что  наступает
критический момент в битве. Повернувшись, он обеими руками дал  условный
сигнал. Из-за домов на берегу Узы  появились  толпы  воинов.  Они  несли
длинные лестницы,  не  наспех  сооруженные,  как  в  первой  попытке,  а
прочные, заранее  подготовленные  и  спрятанные.  Свежие  силы,  еще  не
участвовавшие в битве, они знали, что нужно делать.  Теперь,  когда  все
силы англичан сосредоточились у ворот, Айвар посылает на штурм  лишенных
защиты башен. Англичанам конец, подумал Шеф. Их оборона  трещит  в  двух
местах.
   Теперь Армия прорвется.
   Почему я это делаю? Почему помогаю Айвару и  Армии?  Той  самой,  что
сожгла мне глаз?
   Из-за качающихся ворот донесся странный глухой звон, словно порвалась
струна арфы, но звук гораздо громче, он перекрыл  шум  битвы.  В  воздух
поднялся какой-то огромный предмет,  камень  такого  веса,  что  его  не
смогли бы пошевелить десять сильных мужчин. Это невозможно, подумал Шеф.
Невозможно.
   Но камень продолжал подниматься,  все  выше  и  выше,  так  что  Шефу
пришлось задрать голову, чтобы видеть его.  Казалось,  на  мгновение  он
повис.
   И потом рухнул.
   Он приземлился прямо посредине тарана, пробил  щиты,  раму  и  опоры,
словно это детский домик из коры. Таран подпрыгнул и дернулся в сторону,
как умирающая рыба. Изнутри послышались крики боли.
   Нападающие уже прислонили лестницы к стенам, поднимались по ним; одну
лестницу отбросили, остальные стояли. В двухстах ярдах дальше, за  Узой,
тоже что-то  происходило  на  деревянной  ограде  Мэристауна:  там  люди
сгрудились возле какой-то машины.
   На этот раз не  камень,  а  линия,  с  ревом  пронеслась  над  рекой,
нацеленная на лестницы. На одной из них стоял воин, он уже протянул руку
и взялся за парапет, собираясь перебраться на него. И линия  пересеклась
с его телом.
   Он полетел вперед, словно  ударенный  рукой  гиганта.  Удар  был  так
силен, что лестница под ним сломалась. Он повернулся, расставив руки,  и
Шеф увидел, что из его спины торчит  гигантская  стрела.  Воин  сложился
вдвое и медленно упал на толпу товарищей.
   Стрела. И в то же время не стрела. Никто не смог бы выстрелить  такой
стрелой. И никакой человек не поднял  бы  этот  камень.  И  все  же  это
произошло. Шеф медленно прошел вперед и  принялся  разглядывать  камень,
лежащий в обломках тарана. Он  не  обращал  внимания  на  крики  боли  и
просьбы о помощи.
   Это может быть сделано только машинами. И какими машинами!  Где-то  в
крепости, может, среди черных монахов, есть мастер,  какого  он  себе  и
представить не может. Он должен найти  его.  Однако  теперь  Шеф  понял,
почему помогает армии. Потому что  не  может  вынести  вида  неправильно
управляемой машины. Но теперь машины есть с обеих сторон.
   Бранд схватил его, сунул в руки "Месть  тролла",  оттаскивал,  гневно
рыча.
   - ...стоишь, как блаженный, сейчас в любую минуту начнется вылазка!
   Шеф увидел, что  они  чуть  ли  не  последние  в  этом  месте,  месте
убийства. Остальные уже отошли, спустились по склонам холма.
   Штурм Йорка, предпринятый Рагнарсонами, не удался.

***

   Очень осторожно, высунув от напряжения язык, Шеф поднес лезвие своего
ножа к  нити.  Нить  лопнула.  Вес  на  одном  конце  деревянной  планки
опустился, другой конец взлетел вверх. Над горном  неторопливо  пролетел
булыжник.
   Шеф со вздохом сел.
   - Вот как это действует, -  сказал  он  Торвину.  -  Короткое  плечо,
большой вес: длинное плечо, меньший вес. Вот и все.
   - Я рад, что ты наконец удовлетворен, - ответил Торвин. - Два дня  ты
играешь с кусками дерева и нитями,  а  я  выполняю  всю  работу.  Теперь
можешь мне помочь.
   - Помогу, да, но это тоже важно. Это новое знание, то, что ищет Путь.
- Конечно. И это важно. Но есть  и  ежедневная  работа,  ее  тоже  нужно
выполнять.
   Торвин живо интересовался экспериментами Шефа,  но  после  первых  же
попыток помочь понял, что мешает воображению своего бывшего подмастерья,
и потому занялся  огромной  грудой  поврежденного  оружия,  принесенного
солдатами Армии.
   - Но новое ли это знание? - спросил  Хунд.  -  Ингульф  может  делать
такое, чего не может ни один англичанин. И  узнает  он  этого  новое  на
опыте, а также вскрывая тела мертвых. Ты тоже учишься на опыте,  но  то,
что ты стараешься узнать, уже знают черные монахи. А они не  забавляются
с моделями.
   Шеф кивнул.
   - Знаю. Я трачу время. Теперь я понимаю, как это действует, но многое
мне еще не понятно. Если у меня был  бы  здесь  настоящий  груз,  такой,
какой они бросили, то какой же груз должен быть на другом плече? Гораздо
больше, чем может поднять десяток людей. И если он такой тяжелый, как  я
могу опустить вниз длинный рычаг, который бросает  вес?  Нужна  какая-то
лебедка. Но теперь я знаю, что это был за звук, перед тем  как  появился
камень. Кто-то перерезал веревку  и  освободил  груз.  Но  меня  гораздо
больше беспокоит другое. Они бросили один камень - и разбили таран. Если
бы не попали, ворота рухнули бы  и  все  мастера,  изготовившие  машины,
погибли бы. Они должны быть очень уверены,  что  попадут  с  первого  же
броска.
   Он неожиданно стер линии, начерченные на земле.
   -  Пустая  трата  времени.  Понимаешь,  о  чем  я,   Торвин?   Должно
существовать какое-то искусство,  мастерство,  в  котором  все  это  уже
известно. Мне не нужно пробовать снова и снова. Когда я  впервые  увидел
ограду вокруг вашего лагеря у Стура, я был поражен. Я думал, откуда  они
знают, сколько именно бревен нужно, чтобы построить такую  ограду,  куда
вместятся все воины. Но теперь я знаю, как это  делают  Рагнарсоны.  Они
берут палочки, по  одной  на  каждый  экипаж,  делают  на  них  зарубки,
складывают их в груды, потом берут и подсчитывают, сколько всего.  И  на
этом основываются лучшие  полководцы,  руководители  Великой  Армии.  На
груду палок. Но какие знания скрываются за этими стенами? Знания римлян,
которые умели записывать числа так же легко, как буквы. Если бы я  сумел
писать римские цифры, я мог бы построить машину.
   Торвин отложил клещи и задумчиво взглянул на серебряный молот у  себя
на груди.
   - Не думай, что у римлян был ответ на все, - заметил он.  -  Если  бы
это было так, они по-прежнему правили бы Британией из Йорка. И они  были
всего лишь христиане, и этим все сказано.
   Шеф нетерпеливо вскочил.
   - Ха! А как ты объяснишь другие их машины? Ту,  что  послала  большую
стрелу? Я думал и думал об этом. Ничего не  получается.  Нельзя  сделать
такой большой лук. Дерево не выдержит. Но из чего можно стрелять,  кроме
лука?
   - Тебе нужен беглец из города, - сказал Хунд, -  или  из  Мэристауна.
Такой, который видел машины в действии.
   - Может, такой и найдется, - сказал Торвин.
   Наступило  молчание,  прерываемое  только  возобновившимися   ударами
молота Торвина и шумом мехов, которые раздувал Шеф. О беглецах лучше  не
говорить.  После  неудачи  штурма  Рагнарсоны  обрушили  свой  гнев   на
окрестности, на беззащитные  деревни,  потому  что  вооруженные  люди  и
дворяне, витязи и таны закрылись с королем Эллой в городе.
   - Если не можем взять город, -  воскликнул  Айвар,  -  опустошим  всю
местность.
   И началось опустошение.
   - Меня тошнит от этого,  -  признался  Бранд  Шефу  после  одного  из
набегов на уже опустошенную местность. Все экипажи участвовали в этом по
очереди. - Не думай, что я тряпка. Я не христианин. Я хочу разбогатеть и
мало на что не согласился бы ради денег. Но в том, что  мы  делаем,  нет
денег. И ничего нет забавного в том, что делают Рагнарсоны, гадгедлары и
весь сброд. Не смешно смотреть на деревню, в  которой  они  побывали.  Я
знаю, это всего лишь христиане, может, они и заслужили это,  потому  что
подчиняются своим жрецам.
   - Но я бы не стал этого делать. У нас  теперь  сотни  рабов,  хороший
товар. Но где их продавать? На юге? Но туда нужно отправляться с сильным
флотом и держаться настороже. Мы там не очень популярны -  и  я  виню  в
этом Рагнара и его отродье. В Ирландию? Далеко. Много  времени  пройдет,
прежде чем получишь деньги.  А  кроме  рабов,  тут  ничего  нет.  Церкви
переправили свое золото и серебро в Йорк  еще  до  нашего  появления.  А
деньги крестьян и даже танов плохие. Очень плохие. Странно. Это  богатая
земля, всякий это видит. Куда девалось все их серебро? Так мы никогда не
разбогатеем.  Иногда  я  жалею,  что  принес  Рагнарсонам  в  Бретраборг
известие о смерти Рагнара, что бы ни говорили мне  жрецы  Пути.  Мне  от
этого мало пользы.
   Но Бранд снова увел свой экипаж, хотел пройти к церкви в  Стреншелле,
надеялся там найти золото и серебро. Шеф попросил  разрешения  остаться,
ему  тошно  было  видеть  землю,  по  которой  прошли  Рагнарсоны  и  их
последователи. Каждый пытался продемонстрировать свое  умение  извлекать
сведения, тайны и скрытые сокровища у  крестьян  и  троллов,  у  которых
никаких тайн и сокровищ не было. Бранд колебался нахмурившись.
   - Мы все в Армии заодно, - сказал он. - То, что решено, должны делать
все, хотя некоторым это может не понравиться. Если  не  нравится,  нужно
попытаться уговорить других на общей встрече. Мне не нравится то, что ты
считаешь, будто часть армии может оставить другую.  Ты  теперь  карл.  А
карлы стараются действовать вместе и как можно лучше. Поэтому все  имеют
голос.
   - Я старался действовать как можно лучше у тарана.
   Бранд хмыкнул с сомнением и сказал:
   - У тебя были собственные соображения.
   Но разрешил Шефу остаться с Торвином и со все увеличивающейся  грудой
работы в лагере  у  Йорка,  охраняемом  и  всегда  готовом  к  отражению
вылазки. Шеф немедленно  начал  возиться  с  моделями,  с  воображаемыми
гигантскими луками, пращами, деревянными молотами. Одну проблему  он  по
крайней мере решил - если не практически, то в теории.
   Снаружи кузницы послышался топот,  звуки  тяжелого  дыхания.  Трое  в
кузнице, как один, двинулись к двери, раскрыли ее. За несколько футов от
нее Торвин установил  столбы,  соединил  их  нитью  и  увешал  гроздьями
рябины,  это  означало  пределы  святого  места.  К  одному  из  столбов
прислонился человек в грубой мешковине. Железный ошейник  показывал  его
статус. Он в отчаянии  смотрел  на  троих  вышедших  из  кузницы,  потом
облегченно вздохнул, увидев на шее Торвина молот.
   -  Убежище,  -  выдохнул  он,  -  я  прошу  убежища.  -  Говорил   он
по-английски, но использовал латинское слово.
   - Что такое sanctuarium? - спросил Торвин.
   - Убежище. Он просит, чтобы мы защитили его. У христиан беглец  может
спрятаться в церкви и будет под защитой епископа, пока его дело не будет
решено.
   Торвин медленно покачал головой.  Показались  и  преследователи  -  с
полдюжины, по внешности гебридцы, самые проворные ловцы  рабов.  Теперь,
видя добычу, они не торопились.
   - У нас тут нет такого обычая, - сказал Торвин.
   Раб завопил от страха, увидя  его  жест,  и  схватился  за  непрочный
столб. Шеф вспомнил, как сам вошел за пределы этой нити, не зная, на что
идет. Может, на смерть. Но он смог назвать себя кузнецом,  товарищем  по
ремеслу. А этот человек кажется простым работником,  ничего  ценного  не
знающим.
   - Пошли с нами, ты, - сказал предводитель гебридцев,  ударив  раба  в
ухо и отдирая его руки от столба.
   - Сколько ты за него хочешь? - неожиданно спросил Шеф. - Я куплю  его
у тебя.
   Взрыв смеха.
   - Зачем он тебе, Одноглазый? Мальчик нужен? В загоне есть получше.
   - Я сказал, что куплю. Смотри, у меня есть деньги. - Шеф взял  "Месть
тролла", порылся в земле у входа в кузницу, достал кошелек и  извлек  из
него несколько монет - свою скудную долю от набега под командой Бранда.
   - Нет. Приходи к загонам, продам тебе раба в  любое  время.  А  этого
нужно увести, он послужит примером другим. Тот,  кто  сбежал  от  одного
хозяина, думает, что сможет сбежать и от другого. Надо им показать,  что
не выйдет.
   Раб кое-что понял из этого разговора и завыл от страха, на  этот  раз
еще отчаянней. Воины схватили его за руки и за ноги и начали тащить, при
этом стараясь не повредить товар, а он отбивался.
   - Подвески, - кричал он.  -  Мне  говорили,  что  люди  с  подвесками
помогут.
   - Мы не можем помочь тебе, - сказал по-английски Шеф.  -  Тебе  нужно
было оставаться у твоего английского хозяина.
   - Я был рабом у черных монахов.  Ты  знаешь,  как  они  обращаются  с
рабами. А мой хозяин был хуже всех - Эркенберт, дьякон, тот, что  делает
машины...
   Рассерженный гебридец потерял терпение,  вытащил  мешок  с  песком  и
ударил. Но промахнулся и попал рабу не в висок,  а  по  челюсти.  Треск,
челюсть вывернулась, из угла рта потекла кровь.
   - Э...кр...берт... Он дья...вол. Дел...ет дьяв...льские м...шины.
   Шеф  схватил  перчатки,  надел,  взялся  за  алебарду.  Клубок  людей
откачнулся на несколько шагов. - Подождите, - сказал Шеф. - Этот человек
ценен. Больше не бейте его.
   "Десять слов", - подумал он. - "Десять слов - все, что мне нужно. И я
буду знать принцип действия большого лука".
   Раб, отбивающийся с силой отчаяния, высвободил одну  ногу,  пнул  ею.
Один из гебридцев с бранью согнулся.
   -  Довольно!  -  выпалил  предводитель.  Шеф  прыгнул  вперед,  чтобы
помешать ему, но не успел: тот достал из-за пояса нож и ударил им слева.
Раб дернулся и обвис.
   - Тупица! - крикнул Шеф. - Ты убил одного из тех, кто делает  машины!
Гебридец повернулся к нему с  искаженным  от  гнева  ртом.  Он  собрался
заговорить,  но  Шеф  со  всего  размаха  ударил  его  по  рту  железной
перчаткой. Тот отшатнулся и упал. Наступила мертвая тишина.
   Гебридец  медленно  встал,  выплюнул  зуб,  потом  другой.  Посмотрел
вокруг, пожал плечами. Труп раба бросили, повернулись и ушли к лагерю.
   - Ну, вот, ты и добился, парень, - сказал Торвин.
   - Чего добился?
   - Сейчас возможно только одно.
   - Что?
   - Хольмганг, поединок насмерть.

Глава 3

   Шеф лежал на соломенном матраце у горна, беспокойно ворочаясь во сне.
Торвин накормил его сытным обедом,  который  в  других  условиях  он  бы
приветствовал после все уменьшающихся порций. В лагере  стало  трудно  с
продовольствием. Но ржаной хлеб  и  жареная  говядина  тяжело  лежали  в
желудке Шефа. И еще  тяжелее  были  его  мысли.  Ему  объяснили  правила
хольмганга, они сильно отличаются от обычной схватки, такой, в какой  он
убил  ирландца  Фланна  несколько  месяцев  назад.  Он  знал,  что   все
преимущества  на  стороне  противника.  Но  выхода  нет.  Вся  Армия   с
нетерпением ждала утренней схватки. Он в ловушке.
   И по-прежнему он думал о машинах. Как их строят?  Как  построить  еще
лучше? Как пробить стены Йорка? Он медленно погрузился в тяжелый сон.

***

   Он на какой-то отдаленной равнине. Перед ним  возвышаются  чудовищные
стены. Такого размера, что стены Йорка, да и  любые  другие  построенные
смертными кажутся крошечными. Высоко на них  фигуры,  которые  он  видел
раньше в своих снах - "видениях", как называет их  Торвин,  -  массивные
фигуры с лицами, как лезвия топоров, со строгим серьезным выражением. Но
теперь на лицах озабоченность, тревога.  Впереди  к  станам  поднимается
другая фигура, еще более  гигантская,  чем  боги,  такая  огромная,  что
возвышается даже над стеной, на которой стоят боги.  Но  у  этой  фигуры
нечеловеческие пропорции: мощные ноги, толстые  руки,  разбухший  живот,
зубастая пасть - все вместе напоминает гигантского шута. Недоумок,  один
из тех, что рождаются недоразвитыми и, если отца Андреаса не оказывается
поблизости, быстро упокоиваются  где-нибудь  в  болотах  Эмнета.  Гигант
подгоняет огромную лошадь, соответствующую ему по размерам, лошадь тащит
телегу, на ней камень величиной с гору.
   Шеф понимает, что камень должен  закрыть  брешь  в  стене.  Стена  не
завершена, но почти закончена. Солнце в этом странном  мире  садится,  и
Шеф знает, что если стена будет закончена до захода  солнца,  произойдет
нечто  ужасное,  невероятно  страшное.  Поэтому  боги  смотрят  с  такой
тревогой, поэтому гигант так подгоняет свою лошадь - Шеф видит, что  это
жеребец, - подгоняет с возгласами радости и ожидания.
   Ржание откуда-то сзади. Еще одна лошадь, на этот раз более нормальных
пропорций. Кобыла, с гнедой шерстью и  гривой,  закрывающей  глаза.  Она
снова ржет и скромно отворачивается, словно  не  понимая,  какой  эффект
вызвал  ее  призыв.  Но  жеребец  услышал.  Он  поднял  голову.  Сбросил
постромки. Выглянул и напрягся его член.
   Гигант кричит, бьет жеребца по голове, старается закрыть  ему  глаза.
Жеребец раздувает ноздри, гневно ржет, слышит ржание кобылы, на этот раз
совсем  близко,  норовисто   бьет   копытами,   поднимается   на   дыбы,
обрушивается на гиганта, на постромки. Переворачивается телега,  катится
вниз камень, гигант прыгает от досады. Жеребец освободился, он скачет  к
кобыле, чтобы погрузить свой поднятый длиной  в  цепь  член.  Но  кобыла
застенчиво отворачивается, отходит в сторону, уводит за  собой  жеребца,
потом уносится стремглав. Лошади переходят на  галоп,  жеребец  медленно
нагоняет кобылу, и обе скрываются из виду. Гигант бранится и  прыгает  в
комической пантомиме гнева. Солнце село. Одна из фигур на  стене  мрачно
приближается, на ходу надевая металлические рукавицы.
   Приближается расплата, думает Шеф.
   Он снова на равнине, смотрит  на  окруженный  стеной  город.  Могучие
стены выше тех, что окружают Йорк, но они по крайней  мере  человеческих
масштабов, так же как и тысячи фигур за стенами и  перед  ними.  Снаружи
воздвигают гигантское сооружение - не кабан, как  таран  Рагнарсонов,  а
огромный конь. Деревянный конь.  "Какой  смысл  в  деревянном  коне?"  -
думает Шеф. - "Конечно, никого он не обманет".
   И люди на стенах не обмануты. Со стен  в  коня  летят  тысячи  стрел.
Стреляют  и  в  людей,  которые  поворачивают  тяжелые  колеса.   Стрелы
отскакивают, некоторые из людей  падают,  но  их  место  занимают  сотни
других. Конь движется к стенам, он выше их. Шеф знает, что то, что будет
происходит дальше, разрешит многолетний  кризис,  который  уже  поглотил
тысячи жизней и может поглотить еще тысячи. Что-то еще говорит ему,  что
происходящее здесь будет многие поколения занимать воображение людей, но
мало кто будет понимать, что происходило на самом деле,  все  предпочтут
вымышленные истории.
   Неожиданно Шеф слышит  знакомый  голос.  Голос,  который  предупредил
перед  ночной  битвой  на  Стуре.  Все  с  тем   же   оттенком   веселой
заинтересованности.
   - Смотри внимательно, - говорит голос.
   Конь раскрывает пасть, оттуда высовывается язык, ложится на стену.  А
из пасти...

***

   Торвин трясет его, безжалостно дергает за плечо.  Шеф  сел,  все  еще
пытаясь понять увиденное во сне.
   - Пора вставать, - сказал Торвин. -  У  тебя  впереди  трудный  день.
Надеюсь, ты доживешь до его конца.

***

   Архидьякон Эркенберт сидел в помещении башни высоко  над  центральным
залом собора. Он придвинул к себе свечу. Перед ним целых три свечи,  все
из лучшего пчелиного воска, не вонючего и дешевого, и свечи  дают  яркий
свет. Эркенберт удовлетворенно поглядел на них  и  взял  из  чернильницы
гусиное перо. Ему предстояла тяжелая, трудная работа,  и  результаты  ее
будут печальны.
   Перед ним лежала груда  кусков  кожи,  на  них  писали,  соскабливали
написанное, писали снова. Дьякон  взял  перо  и  свежий  кусок  кожи.  И
написал:
   De parochia quae dicitur Schirlam desunt nummil XLVIII " " " " " "  "
Fulford " " " " XXXVI " " " " " " " Haddinatunus " " " " LIX
   Список все продолжался. В  конце  дьякон  провел  черту  под  суммами
невыплаченной церковной десятины, перевел  дыхание  и  начал  тяжелейший
труд - сложение. "Octo et sex, - бормотал он, - quattuordecim. Et  novo,
sunt... viginta tres. Et  septem..."  Чтобы  облегчить  труд,  он  начал
чертить линии на исписанных клочках кожи, перечеркивая, когда  набирался
десяток. Количество записей увеличивалось, и  он  начал  ставить  значки
между XL и VIII, между L и IX, чтобы напомнить  себе,  какие  суммы  уже
сложил, а какие нет. Наконец он пришел  к  первому  результату,  твердой
рукой записал его - CDXLIX и снова занялся списком, суммируя пропущенные
числа. "Quaranta et triginta sunt septuaginta. Et  quinquaginta.  Centum
et viginta". Послушник, украдкой заглянувший  в  дверь  несколько  минут
назад - не нужно ли чего, в страхе вернулся к товарищам.
   - Он называет числа, каких я и не слышал, - сообщил он.
   - Он удивительный человек, - сказал один из  старых  монахов.  -  Бог
уберег его от зла при знакомстве с такими черными знаниями.
   - Duo milia quattuor centa nonaginta, - произнес Эркенберт и  записал
этот результат: MMCDXC. Теперь  два  числа  оказались  рядом:  MMCDXC  и
CDXLIX. После еще ряда подсчетов и вычеркиваний получился  окончательный
ответ: MMCMXXXIX. Только сейчас и начнется  настоящий  труд.  Это  сумма
доходов, не полученных за один квартал. А сколько получится за год, если
божественная кара, эти викинги, так долго еще будут  преследовать  людей
Господа? Многие, даже известные arithmetici, избрали бы  долгий  путь  и
просто добавили бы одно к другому четыре раза. Но Эркенберт считал  себя
выше таких увиливаний. И начал  наиболее  трудную  из  всех  дьявольских
процедур - умножение римских циФр. Закончив, он, не веря  своим  глазам,
посмотрел на результат. Никогда в жизни не приходилось ему видеть  такую
сумму. Медленно, дрожащими пальцами погасил он свечи, впуская серый свет
утра. После заутрени нужно поговорить с архиепископом.
   Слишком большая сумма. Таких потерь не должно быть.

***

   Далеко, в ста пятидесяти  милях  к  югу,  тот  же  свет  достиг  глаз
женщины,  закопавшейся  от  холода  в   груду   шерстяных   одеял.   Она
пошевелилась. Рукой коснулась теплого обнаженного бедра  лежащего  рядом
мужчины.
   Отдернула руку, словно коснулась чешуи гадюки.
   Он  мой  сводный  брат,  в  тысячный  раз  подумала  она.  Сын  моего
собственного отца. Мы совершаем смертный грех. Но как  я  могу  им  всем
сказать? Я не могла рассказать даже священнику,  который  нас  обвенчал.
Альфгар сказал ему, что мы согрешили во  время  бегства  от  викингов  и
теперь молим о прощении и просим божьего благословения нашего союза. Его
считают святым. И короли, короли Мерсии и Вессекса, они прислушиваются к
тому, что он говорит об угрозе викингов, о том, что они  сделали  с  его
отцом, и как он сражался  в  лагере  викингов,  чтобы  освободить  меня.
Думают,  он  герой.  Говорят,  что  сделают  его  олдерменом   и   дадут
собственный округ, привезут сюда его бедного изувеченного отца из Йорка,
где по-прежнему стоят осквернители-язычники.
   Но что произойдет, когда отец увидит нас вместе? Если бы  только  Шеф
был жив...
   И сразу по щекам Годивы медленно покатились слезы, как и каждое утро,
полились сквозь закрытые ресницы на подушку.

***

   Шеф шел по грязной улице между  рядами  палаток,  которые  установили
викинги, чтобы в них греться от зимней непогоды.  На  плече  его  лежала
алебарда, он надел  свои  металлические  рукавицы,  но  шлем  остался  в
кузнице Торвина. На хольмганге не разрешается надевать кольчугу и  шлем,
объяснили ему. Дуэль - дело  чести,  поэтому  вопросы  целесообразности,
самосохранения здесь не учитываются.
   Это не значит, что на хольмганге не убивают.
   Хольмганг - поединок четверых. Каждый  из  двух  основных  участников
наносит удары по очереди. Но он  же  прикрывается  от  ударов  соперника
щитом второго участника, носителя щита; тот подставляет щит, закрывающий
от ударов. Твоя жизнь зависит от искусства твоего помощника.
   У Шефа помощника не было. Бранд и его экипаж еще отсутствуют.  Торвин
яростно дергал себя за бороду, раздраженно снова и снова бил молотом  по
земле, но как жрец Пути не имел права принимать участие. Даже если бы он
вызвался, его помощь была бы отклонена судьями. То же самое  касалось  и
Ингульфа,  хозяина  Хунда.  Единственный  человек,  которого   Шеф   мог
попросить, был Хунд, и как только Шеф об этом  подумал,  то  понял,  что
Хунд согласится. Но он уже сказал другу,  что  не  нуждается  в  помощи.
Помимо других соображений,  он  был  уверен,  что  в  самый  критический
момент, когда на них должен будет обрушиться удар меча, Хунд отвернется,
чтобы посмотреть на цаплю на болоте или на тритона в  луже,  и  оба  они
будут убиты.
   - Я справлюсь сам, - сказал он жрецам Пути, которые собрались со всей
Армии, чтобы наставить его, - к большому удивлению Шефа.
   - Не для этого мы говорили о тебе со  Змееглазым  и  спасли  тебя  от
мести Айвара,  -  резко  сказал  Фарман,  жрец  Фрея,  известный  своими
посещениями другого мира.
   - Значит, вы уверены в судьбе? - ответил Шеф, и жрецы замолчали.
   Но его, когда он шел к месту хольмганга, беспокоила не сама дуэль. Он
думал, позволят ли судьи ему  сражаться  по-своему.  Если  не  позволят,
тогда во второй раз в жизни  ему  придется  полагаться  на  коллективный
приговор армии - vapna takr. И при мысли о реве и звоне оружия, которыми
сопровождается решение, у него оцепенело внутри.
   Он прошел через ворота и оказался на утоптанном лугу,  где  собралась
Армия. Когда он появился, начался гул, зрители расступились,  давая  ему
возможность пройти. В центре было кольцо, огороженное ивовыми  прутьями,
всего в десять футов в диаметре.
   - Хольмганг проводится только на речном острове, - сказал ему Торвин,
- но там, где подходящего  острова  нет,  обозначают  символический.  Во
время хольмганга не может быть никакого перемещения. Участники  стоят  и
бьют друг друга, пока один не умрет. Нельзя прекратить  схватку,  нельзя
предложить выкуп, бросить оружие и выйти за пределы площадки.  Последние
два  поступка  означают  сдачу  на  милость  победителя,  который  может
потребовать смерти или увечья противника. Если борцы проявляют трусость,
судьи обязательно приговаривают одного из них или обоих к смерти.
   Шеф видел,  что  его  противники  уже  стоят  возле  ивовых  прутьев.
Гебридец, которому он выбил зубы. Теперь он знает, что его зовут Магнус.
Он держит в руке обнаженный широкий меч, начищенный  так,  что  змеи  на
лезвии извиваются и ползут в утреннем свете. Рядом с ним второй: высокий
мощный воин  средних  лет,  весь  в  рубцах.  У  него  огромный  щит  из
раскрашенного дерева, с металлическими ободом и шишкой. Шеф поглядел  на
них, потом поискал взглядом судей.
   Сердце его дрогнуло, когда он узнал в  небольшой  группе  из  четырех
человек высокую фигуру Бескостного. Тот по-прежнему в алом и зеленом, но
серебряный шлем снял; светлые глаза с  невидимыми  бровями  и  ресницами
смотрят прямо на него. Но на этот  раз  в  них  не  подозрительность,  а
уверенность, интерес, презрение. Айвар увидел,  как  невольно  вздрогнул
Шеф и тут же постарался принять независимый вид.
   Айвар зевнул, потянулся, отвернулся.
   - Я снимаю с себя обязанности судьи на этот случай, - сказал он. -  У
нас с  этим  петушком  свои  счеты.  Не  хочу,  чтобы  говорили,  что  я
воспользовался  своим  положением  и  судил  несправедливо.  Пусть   его
прикончит Магнус.
   Ближайшие зрители одобрительно загудели, гудение распространялось  по
всей толпе, когда новость передавалась в  дальние  ряды.  Все  в  Армии,
снова понял Шеф, есть дело общего согласия. Всегда хорошо иметь Армию на
своей стороне.
   Айвар отошел от троих сущей, явно опытных воинов, хорошо вооруженных,
на шеях, руках и поясах у них блестит серебро, свидетельствуя о  высоком
статусе. Среднего он узнал, это Халвдан Рагнарсон, старший  из  братьев.
Он имеет репутацию свирепого человека, настаивает на сражении, даже если
в этом нет необходимости, он не так умен, как его брат Сигурт, и не  так
страшен, как Айвар, но от него милосердия ждать не приходится.
   - Где твой второй? - спросил Халвдан, нахмурившись.
   - Мне он не нужен, - ответил Шеф.
   - У тебя он должен быть. Ты не можешь биться на хольмганге без щита и
носителя щита. Если ты  выступишь  без  него,  то  это  все  равно,  что
сдаешься на милость противника. Магнус, что ты хочешь с ним сделать?
   - Мне не нужен второй! - На этот раз Шеф закричал,  выступил  вперед,
ударил древком алебарды в землю. - У меня есть щит. -  Он  поднял  левую
руку, на которой висел маленький круглый щит, прикрепленный  к  локтю  и
сделанный исключительно из железа. - И у меня нет  меча.  Мне  не  нужен
второй, я не датчанин, а англичанин.
   Снова поднялся ропот - ропот интереса.  Шеф  знал,  что  Армия  любит
драмы. И ради такой драмы можно и нарушить правила.  И  Армия  поддержит
более слабого, если он смел.
   - Мы не можем принять его предложение, - сказал Халвдан  двум  другим
судьям. - Что скажете?
   В толпе началась какая-то сумятица, кто-то  пробивался  к  Шефу.  Еще
одна крупная мощная фигура в  серебре.  Гебридцы,  нахмурившись,  стояли
чуть в стороне. Шеф с удивлением увидел своего  отца  Сигварта.  Сигварт
взглянул на сына, потом повернулся к судьям. Вытянул свои толстые руки.
   - Я хочу быть носителем щита этого человека.
   - Он тебя просил об этом?
   - Нет.
   - Тогда какое отношение ты имеешь к этому делу?
   - Я его отец.
   Снова шум среди собравшихся, с ноткой растущего возбуждения. Жизнь  в
зимнем лагере скучна и холодна. И это лучшее развлечение, какое  было  у
Армии  после  неудачи  штурма.  Как  дети,  воины  Армии  боялись,   что
представление слишком быстро окончится. Они подходили поближе, старались
услышать новость и  передать  тем,  что  стояли  сзади.  Их  присутствие
действовало на судей. Те должны принять правильное решение, но при  этом
учесть и настроение толпы.
   Они начали тихонько совещаться, а Сигварт быстро повернулся  к  Шефу.
Подошел ближе, пригнулся на один-два дюйма, чтобы быть на одном  уровне,
и заговорил просительным тоном.
   - Послушай, парень, однажды в трудном положении ты уже  отверг  меня.
Должен сказать, это свидетельствует о смелости.  И  посмотри,  чего  это
тебе стоило. Глаза. Не делай этого снова. Мне  жаль  -  жаль  того,  что
случилось с твоей матерью. Если бы я знал, что она родила такого сына, я
бы этого не сделал. Многие рассказывали мне,  что  ты  сделал  во  время
осады с тараном, - вся Армия говорит об этом. Я горжусь тобой.
   - Позволь мне держать щит. Я делал это уже. Я  лучше  Магнуса,  лучше
его приятеля - Колбейна. Со мной никакой удар до тебя не дойдет. А ты  -
ты уже ударил этого гебридца, как собаку. Сделай это снова. Мы прикончим
эту пару!
   Он крепко сжал  плечо  сына.  Глаза  его  сверкали  чувством,  смесью
гордости, замешательства и чего-то еще, может, жажды славы,  решил  Шеф.
Никто не может в течение двадцати лет быть победоносным  воином,  ярлом,
предводителем боевых отрядов без стремления быть первым, чтобы все глаза
устремлялись на него, чтобы уметь вырвать  у  судьбы  успех  силой.  Шеф
почувствовал неожиданное спокойствие, собранность, сумел даже подумать о
том, как спасти лицо отца и в то же время отказать  ему.  Он  знал,  что
худшие его опасения не оправдаются. Судьи разрешат ему сражаться одному.
Слишком будет разочарована Армия, если они решат по-другому.
   Шеф освободился от хватки, почти объятия отца.
   - Я благодарю ярла Сигварта за предложение держать  мой  щит  в  этом
хольмганге. Но между нами кровь - он знает, чья. Я верю, что он  надежно
и преданно поддерживал бы меня в  этом  деле,  и  помощь  его  много  бы
значила для такого молодого воина, как я. Но я не показал бы drengskarp,
если бы воспользовался его предложением.
   Шеф использовал слово, означающее  воинскую  честь,  мужество  -  это
слово говорит, что воин стоит выше мелочей и не заботится о выгоде.  Это
слово - вызов. Если один из противников проявит  drengskarp,  другой  не
может не сделать того же.
   - Я снова говорю: у меня есть щит и есть оружие. Если это меньше, чем
я мог бы иметь, тем лучше для Магнуса. Скажу больше. Если я не прав, это
покажет поединок.
   Халвдан Рагнарсон посмотрел на двоих других судей, они кивнули, и  он
тоже кивнул. Двое гебридцев сразу вошли в круг  и  заняли  позицию  один
возле другого: они знали, что дальнейшие колебания и попытки спорить  не
найдут одобрения у Армии. Шеф встал перед ними, увидел,  как  две  судей
заняли свои места по сторонам, а в это время Халвдан посредине  повторял
правила поединка. Краем глаза Шеф видел  Сигварта,  тот  стоял  впереди,
теперь к  нему  присоединился  молодой  человек  с  выступающими  вперед
зубами, которого Шеф уже видел. Хьорварт, сын ярла,  отвлеченно  подумал
он. Его сводный брат. Сразу за этими двумя  стояла  группа  во  главе  с
Торвином. И хоть Шеф старался внимательно слушать Халвдана, он  заметил,
что каждый из этих людей выставил на всеобщее обозрение  свою  подвеску.
Торвин собрал людей в поддержку - на всякий случай.
   - ...соперники должны ударять по очереди.  Если  попытаетесь  ударить
дважды подряд, даже если соперник не успел защититься,  вы  проигрываете
хольмганг и вашу участь  решают  судьи.  И  решение  их  будет  строгим!
Начинайте. Магнус, как обиженный, бьет первым.
   Халвдан отступил, внимательно наблюдая, подняв  меч,  чтобы  отразить
незаконный удар. Шеф обнаружил, что его окружила  полная  тишина.  Перед
ним два противника.
   Он двинул алебарду вперед и нацелил ее острие в лицо  Магнусу,  левой
рукой он держал свое оружие сразу под массивной сложной головкой. Правая
рука готова перехватить древко или парировать удар с любого направления.
Магнус нахмурился, он  понял,  что  должен  сделать  шаг  и  тем  выдать
направление своего удара. Он сделал шаг вперед и направо, к самому  краю
линии, которую провел по земле Халвдан, чтобы разделить противников. Меч
его устремился справа вниз, нацеленный на голову. Самый элементарный  из
возможных ударов. Он хочет кончить  побыстрее,  подумал  Шеф.  Удар  был
безжалостный и быстрый, как  молния.  Шеф  поднял  левую  руку,  и  удар
пришелся в середину металлического щита.
   Звон, отскок. По всей длине щита появилась борозда. А что такой  удар
сделал с лезвием, Шеф, кузнец, даже думать не хотел.
   Магнус отступил от линии, Колбейн сделал шаг  вперед,  прикрывая  его
щитом. Шеф поднял алебарду обеими руками над правым плечом, сделал шаг к
линии и нацелил острие прямо в сердце Магнуса, не  обращая  внимания  на
щит. Треугольное острие прошло сквозь липовую древесину щита, как сквозь
сыр, но при этом Колбейн рванул щит вверх,  и  острие  только  оцарапало
Магнусу щеку. Шеф рванул, повернул, снова  рванул  и  с  треском  дерева
высвободил свое оружие. Теперь в серой крашеной поверхности  щита  зияло
отверстие, и Колбейн и Магнус с обеспокоенным выражением переглянулись.
   Магнус снова прошел вперед. Он понял, что не должен бить  со  стороны
щита. Ударил слева, но опять нацелился в голову. Он по-прежнему  считал,
что человек без настоящего меча и щита не имеет хорошей защиты. Не меняя
хватки, Шеф поднял алебарду навстречу опускающемуся мечу и  принял  удар
не головкой  молота,  а  противоположной  стороной,  острием  шириной  в
большой палец.
   Меч вылетел из  рук  Магнуса  и  упал  на  стороне  Шефа.  Все  глаза
устремились к судьям. Шеф сделал шаг назад, еще шаг, посмотрел  в  небо.
Собравшиеся  загудели,  начали  понимать,  что   происходит,   гул   был
одобрительный.  Зрители  видели  теперь  преимущества  оружия   Шефа   и
затруднительное положение гебридцев. Магнус с каменным лицом  переступил
через линию, поднял оружие, быстро  сделал  им  приветственный  взмах  и
вернулся на свою половину.
   На этот раз Шеф поднял  алебарду  над  левым  плечом  и  ударил,  как
дровосек, валящий дерево,  руки  его  скользнули  по  древку,  вся  сила
сосредоточилась в ударе металлического  полумесяца  в  пол-ядра  длиной.
Колбейн подскочил, чтобы  спасти  товарища,  и  высоко  поднял  щит  над
головой. Лезвие разрубило кромку щита, направление его движения при этом
слегка изменилось, потом прорезало два фута липовой древесины и с гулким
ударом вонзилось в землю. Шеф выдернул его и стоял наготове.
   Колбейн взглянул на половину щита, еще  висящую  на  руке,  и  что-то
прошептал Магнусу. Халвдан Рагнарсон с лишенным выражения  лицом  прошел
вперед, подобрал отрубленный овал дерева и отбросил в сторону.
   - Щит можно заменить по согласию обеих сторон, - сказал он. - Бей.
   Магнус с отчаянием в глазах сделал шаг вперед и  ударил  без  всякого
предупреждения на высоте колена. Мечник в таком случае  подскочил  бы  -
или попробовал бы подскочить, это  вполне  возможно  для  человека.  Шеф
слегка двинул правую руку и усиленным металлом  древком  остановил  удар
намертво. И едва успел Магнус спрятаться за щитом товарища,  Шеф  шагнул
вперед, ударил снизу вверх острием  алебарды.  Удар,  с  которым  острие
встретилось с остатками  щита,  сопротивление  на  этот  раз  не  только
древесины, и Колбейн с недоумением смотрел на  острие,  которое  пробило
щит и руку, раздробив локтевую и плечевую кости.
   С застывшим лицом Шеф ухватил алебарду под самой  головкой  и  рывком
высвободил острие. Колбейн пошатнулся, перешагнул через линию, пришел  в
себя и выпрямился с побледневшим  от  шока  и  боли  лицом.  Послышалось
множество криков. - Схватка кончена, он перешел линию!
   - Он ударил носителя щита!
   - Он ударил бойца. А если носитель щита подставил руку...
   - Кузнец первым пустил кровь, он победил!
   - Прекратите! Прекратите! - Это голос Торвина. Но еще  громче  другой
голос, Сигварта: - Пусть  дерутся!  Они  воины,  а  не  девчонки,  чтобы
хныкать из-за царапины.
   Шеф  взглянул  в  сторону,  увидел,  как  Халвдан  с  серьезным,   но
взволнованным лицом сделал знак продолжать.
   Колбейн был потрясен, он возился с пряжками своего бесполезного  щита
и явно не мог уже  держать  его.  Магнус  тоже  побледнел.  Каждый  удар
алебарды едва не приводил его к  гибели.  А  теперь  у  него  вообще  не
осталось защиты. Но спасения нет, ни убежать, ни сдаться невозможно.
   С побледневшими губами, с решимостью отчаяния он сделал  шаг  вперед,
поднял меч и обрушил его прямо вниз. От такого удара любой уклонится, не
задумываясь; но в хольмганге нужно стоять неподвижно. Впервые  за  время
схватки Шеф повернул левую руку и отразил удар лезвием топора  алебарды.
Алебарда встретила опускающийся меч на середине и отбила его в  сторону,
лишив Магнуса равновесия. Придя в себя, он взглянул на свое оружие.  Оно
не раскололось, но было перерублено почти наполовину и согнулось.
   - Мечи можно заменять только по согласию обеих сторон, - провозгласил
Халвдан.
   Лицо Магнуса исказилось от отчаяния. Он попытался  собраться,  встать
прямо в ожидании смертоносного удара. Колбейн немного продвинулся вперед
и пытался поднять руку.
   Шеф взглянул на лезвие алебарды, провел по  нему  пальцем.  Небольшая
зарубка. Придется поработать напильником, подумал он. Оружие  называется
"Месть тролла". Он сражается,  потому  что  этот  человек  убил  тролла.
Настала пора мести за этого тролла и за многих других.
   Но ведь он ударил гебридца не потому, что тот убил  раба,  а  потому,
что раб был нужен ему, Шефу. Он хотел расспросить его о машинах, которые
делал этот раб. Если он убьет Магнуса, знания все  равно  не  вернет.  К
тому же у него самого теперь больше знаний.
   В полной тишине  Шеф  отступил,  вогнал  алебарду  острием  в  землю,
отстегнул шит, отбросил его. Повернулся  к  Халвдану  и  сказал  громко,
стараясь, чтобы его услышала вся Армия:
   - Я прекращаю хольмганг и прошу справедливости у  судей.  Я  сожалею,
что в гневе ударил Магнуса Рагнальдсона, выбил ему два передних зуба,  и
если Магнус откажется от хольмганга, обещаю ему плату за  эту  обиду,  а
также плату его другу Кольбейну, которого я ранил. Я прошу их о дружбе и
поддержке в битве.
   Стон  разочарования  смешался  с  одобрительными  криками.  В   толпе
раздавались крики, начались стычки,  когда  две  точки  зрения  находили
своих выразителей. Халвдан и двое судей собрались и  начали  совещаться,
через несколько минут они подозвали к себе двоих гебридцев. Они достигли
соглашения, и толпа начала медленно стихать, чтобы  услышать  решение  и
утвердить его. Шеф не испытывал  страха,  не  вспоминал  о  том,  как  в
последний раз стоял в присутствии Рагнарсонов и ждал решения.  Он  знал,
что правильно угадал настроение толпы, что судьи не посмеют идти  против
него.  -  Все  трое  судей  считают,  что  хольмганг  велся   честно   и
справедливо, что никто из участников не заслуживает осуждения и что  ты,
Шеф... - он с трудом справился с произношением  английского  имени...  -
Скейф, сын Сигварта, имеешь  право  предлагать  уплату,  поскольку  твоя
очередь ударить. - Халвдан осмотрелся и  повторил.  -  Потому  что  твоя
очередь ударить. Соответственно, так как Магнус Рагнальдсон  согласен  с
нашим решением, мы объявляем,  что  поединок  заканчивается  и  ни  одна
сторона не несет наказания.
   Вперед выступил гебридец Магнус.
   - Я заявляю, что принимаю предложение Скейфа Сигвартсона о  плате  за
обиды, причиненные мне и Колбейну Колбрандсону.  Мы  оцениваем  плату  в
полмарки  серебра  каждому...  -   крики   и   свистки   встретили   эту
исключительно низкую плату, но Магнус продолжал: - ...На одном  условии.
Этот Скейф Сигвартсон в своей кузнице изготовит для  нас  оружие,  такое
же, каким пользовался, за плату в половину марки серебра за каждое. И  с
этим мы предлагаем ему дружбу и поддержку.
   Магнус, широко улыбаясь, прошел вперед и  пожал  руку  Шефу,  Колбейн
тоже подошел. В кольце оказался и Хунд, он тут же схватил  окровавленную
руку Колбейна, щелкая языком из-за грязного рукава. И  Сигварт  оказался
тут же, он возвышался за обоими дуэлянтами и пытался что-то сказать.  Но
весь гул прервал ледяной голос.
   - Ну, что ж, вы согласились  о  том  и  другом.  Если  намерены  были
прекратить хольмганг после первых капель крови, могли устроить потасовку
за нужником и не тратить время всей Армии.
   - Но скажи мне, петушок... - Теперь Бескостный говорил в  наступившем
молчании; сверкая глазами, он прошел вперед. - Что  ты  можешь  сделать,
чтобы получить мою дружбу и поддержку? А? Потому  что  между  нами  тоже
кровь. Что ты мне предложишь в обмен на нее?
   Шеф повернулся и возвысил голос, вложив в него вызов и презрение, так
чтобы Армия знала: он не смолчал перед Айваром:
   - Я могу дать тебе кое-что, Айвар Рагнарсон. Я  уже  пытался  однажды
дать это. Мы знаем, что сам ты это не  можешь  получить.  Нет,  я  не  о
женской юбке... - Айвар шагнул назад, глаза его не  отрывались  от  лица
Шефа, и Шеф знал, что теперь Айвар никогда не оставит  его,  никогда  не
забудет его слов, пока один из них не умрет.  -  Нет.  Дай  мне  пятьсот
человек, и я дам кое-что тебе и всей Армии. Дам машины,  которые  мощнее
христианских. Оружие сильнее, чем то, что использовалось раньше. И когда
я сделаю все это, я дам тебе кое-что еще.
   - Я дам тебе Йорк!
   Он  закончил  выкриком,  и  Армия  подхватила  его   крик,   раздался
одобрительный лязг оружия.
   - Хорошая похвальба,  -  ответил  Айвар,  взглянув  на  Сигварта,  на
гебридцев, на группу  носителей  подвесок.  Все  они  собрались  вокруг,
поддерживая Шефа. - Но печально кончится  она  для  парня,  если  он  не
выполнит своего обещания.

Глава 4

   Трудно решить, когда английской зимой наступает рассвет, подумал Шеф.
Облака опускаются до самой земли, попеременно проносятся потоки дождя  и
мокрого снега, солнце не может пробиться сквозь тучи. Ему нужен свет для
работы. Но пока придется ждать.
   Он пошевелил занывшим  телом  под  слоем  пропитанной  потом  шерсти,
которая по-прежнему была его единственной одеждой, и под  слоем  жесткой
кожи - единственных доспехов, которые он успел приобрести.  Пот  остывал
после многих часов тяжелой  работы.  Больше  всего  ему  теперь  хочется
раздеться и растереться сухим плащом.  И  люди  в  темноте  вокруг  него
должны испытывать то же самое.
   Но каждый из них должен теперь  думать  только  об  одном,  выполнять
только одну обязанность; много раз  повторяя  и  повторяя,  он  учил  их
этому.
   Только Шеф представлял себе общую картину, видел, как сочетаются  все
части. Только он мог предвидеть сотни неправильностей и  несоответствий.
Шеф не боялся смерти или  увечья,  боли,  стыда  или  позора  -  обычных
страхов поля битвы; они забываются в возбуждении  и  боевой  ярости.  Он
боялся непредсказуемого, неожиданного, сломанной спицы,  соскользнувшего
рычага - всего, что может выйти из строя в новой неведомой машине.
   На взгляд опытного ярла пиратов, Шеф  все  делал  неверно.  Люди  его
замерзли, устали, не понимали происходящего.
   Но это будет совсем новый тип сражения. Такое сражение не зависит  от
того, что чувствуют люди и как  они  сражаются.  Если  все  будут  точно
выполнять приказ, никому не нужно действовать особенно хорошо. Эта битва
будет напоминать пахоту или выкорчевывание древесных пней. Ни славы,  ни
героических деяний.
   Глаза Шефа уловили вспышку пламени. Да. Еще  искры,  больше  пламени,
вокруг огни - все из разных источников.  Теперь  стали  видны  очертания
домов, из них поднимался дым, раздуваемый ветром. Огни осветили  длинную
линию  стены  с  воротами,  в  которые  две  недели  назад  бился  таран
Рагнарсонов. Вдоль всей выходящей  на  восток  стены  викинги  поджигали
дома. От  них  отходили  длинные  полосы  дыма,  люди  бежали  вперед  с
поднятыми лестницами - неожиданное нападение, летят стрелы, ревут боевые
трубы, первые нападающие отступают, их место занимают новые. Шум, пламя,
набеги - все это безвредно. Скоро английские  предводители  поймут,  что
атака ложная, и обратят свое  внимание  на  что-нибудь  другое.  Но  Шеф
помнил  отчаянную  медлительность  и  путаницу  эмнетских  рекрутов;   у
англичан мало что решают замыслы предводителей. К тому  времени  как  им
удастся уговорить своих людей не верить собственным глазам, Шеф искренне
надеялся, что он уже выиграет сражение.
   Пламя, дым. Рог на парапете трубит  тревогу,  прямо  перед  собой  на
стене Шеф видит слабые признаки деятельности. Пора начинать.
   Шеф повернул направо и размеренно пошел вдоль длинного ряда  домов  у
северной стены, легко помахивая алебардой. Ему нужно насчитать четыреста
двойных шагов. Насчитав сорок, он увидел громоздкий корпус первой боевой
машины, команда сгрудилась у выхода из переулка, где  с  таким  огромным
трудом сооружала эту машину. Шеф кивнул, древком алебарды дотронулся  до
стоящего впереди человека - Эгила из  Скейна.  Эгил  серьезно  кивнул  и
начал топать ногами попеременно, трудолюбиво отсчитывая каждый раз,  как
его левая нога касалась земли.
   Заставить их делать это оказалось самым трудным.  Так  не  похоже  на
поведение воина. Не так должны вести себя дренгиры. Их  люди  будут  над
ними смеяться. И вообще разве человек может сосчитать так много. Шеф дал
Эгилу пять белых камешков, по одному на каждую сотню, и  один  черный  -
для последних шестидесяти шагов. Досчитав до пятисот  шестидесяти,  Эгил
должен начать действовать. Если не собьется со счета. Если его  люди  не
будут над ним смеяться. К этому времени Шеф обойдет всю линию и вернется
на свое место посредине. Он не думал, что  люди  Эгила  будут  смеяться.
Десять подобранных им счетчиков - все известные воины.  Они  определяют,
что такое достоинство.
   Вот задача предводителя в этом новом типе битвы, думал Шеф  на  ходу.
Подбирать людей, как плотник подбирает куски  дерева,  которые  составят
основу дома. Он насчитал восемьдесят, увидел вторую  машину,  дотронулся
до Скули Лысого, увидел, как тот  сжал  камешки  и  начал  счет,  прошел
дальше. Соединять все куски вместе, как делает плотник.
   Должен быть более легкий способ делать это, сказал он  себе,  проходя
третью и четвертую машины. Для римлян, с их умением считать, это было бы
легче. Но он не знал, на каком горне ему раскалить для  себя  это  новое
искусство.
   Следующие три машины в ряду занимал экипаж Бранда.  Дальше  гебридцы,
они сжимали свои недавно откованные алебарды.
   Странно, но к нему явилось множество добровольцев.  После  хольмганга
он попросил у Сигурта Змееглазого пятьсот человек. В конечном счете  ему
понадобилось больше двух тысяч - не только управлять машинами  и  делать
отвлекающие действия, но и рубить лес, придавать бревнам  нужную  форму,
выковывать необходимые для  сборки  большие  гвозди,  тащить  громоздкие
сооружения по скользкому склону от  Фосса.  Но  люди,  которые  все  это
делали,  не  были  присланы  Сигуртом,  Айваром  или  вообще  кем-то  из
Рагнарсонов, которые держались в стороне. Это все  были  люди  из  малых
экипажей, еще не участвовавшие в боях, последние  ряды  Армии.  И  очень
многие из них носили подвески Пути.
   Шеф с беспокойством  замечал,  что  вера  в  него  Торвина  и  Бранда
распространяется все шире. О нем начали рассказывать разные истории.
   Если все пройдет хорошо, скоро у них будет еще о чем порассказать.
   При счете в  четыреста  двенадцать  он  дошел  до  последней  машины,
повернулся и пошел назад, на этот раз быстрее, потому что считать уже не
нужно. Все время становилось  светлее;  шум  у  восточной  стены  достиг
максимума, дым по-прежнему поднимался в туманное небо.
   И тут, непрошеный, в памяти его возник стих - стишок из детства:

   Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,
   Лежат старые короли, под ними их корабли...

   Нет, неправильно. Детский стишок вот какой:


   Пыль вздымается к небу,
   Роса падает на землю,
   Приближается ночь...

   А что же это за другой стих?
   Шеф остановился, согнулся, словно  его  схватили  конвульсии.  Что-то
ужасное происходит в голове - и как раз тогда, когда у него нет  на  это
времени. Он начал распрямляться. Увидел подходящего Бранда. У того  было
озабоченное выражение лица.
   - Я сбился со счета.
   - Неважно. Теперь видно на сорок шагов. Начнем, когда начнет Гумми.
   - Вот что... - Бранд нагнулся и прошептал Шефу на ухо.  -  Пришел  из
тыла человек. Он говорит, что Рагнарсонов за нами нет. Они  не  идут  за
нами.
   - Тогда справимся сами. Но вот что я тебе скажу: и Рагнарсоны, и  те,
кто не будет участвовать в бою, не получат доли.
   - Начали!
   Шеф был у своей  машины,  вдохнул  успокоительный  запах  опилок.  Он
нырнул в ее корпус, повесил  алебарду  на  гвоздь,  который  сам  прибил
накануне, занял свое  место  у  заднего  рычага  и  надавил  всей  своей
тяжестью. Машина медленно, со скрипом двинулась к стене.

***

   Английским часовым показалось, что двинулись дома.  Но  не  маленькие
приземистые мазанки, которые были здесь  раньше.  Нет,  в  поднимающемся
тумане  вперед  словно  двинулись  залы,  церковные  башни,  колокольни.
Неделями смотрели часовые со стен на все, что можно  увидеть.  А  теперь
предметы сами движутся к ним.  Это  тараны?  Неиспользованные  лестницы?
Укрытия  каких-то  дьявольских  приспособлений?  Сотня  натянутых  луков
выпустила  стрелы.  Бесполезно.   Всякий   видит,   что   приближающимся
конструкциям не страшны стрелы из ручных луков. Но на такой случай у них
есть  лучшее  оружие.  С  бранью  тан   на   северной   стене   отправил
побледневшего фердмена, сельского милицейского, ранее служившего в свите
какого-то мелкого лорда, назад, на его место на стене, схватил одного из
рабов-посыльных и рявкнул ему:
   - Беги в восточную башню! Вели тем, у  машин,  стрелять.  Ты!  То  же
самое - в западную башню! Ты! Назад на площадь, скажи людям у катапульт,
что к северной стене приближаются машины. Скажи им: машины! Определенно!
То, что здесь происходит, не  отвлекающее  нападение.  Двигайтесь,  все,
побыстрее!
   Все разбежались, а он обратил внимание на своих  солдат,  которые  по
лестницам взбегали на места на стене, они уже кричали  и  показывали  на
приближающиеся сооружения.
   - Занимайтесь своими делами! - крикнул тан.  -  Смотрите  вниз,  Бога
ради! Эти штуки, чем бы они ни были, не могут подобраться  к  стенам.  А
если подойдут ближе, их уничтожит оружие священников!
   Если бы в крепости по-прежнему находились  римские  солдаты,  подумал
Шеф, стену окружал бы глубокий ров, и  всякому  нападающему  нужно  было
прежде всего преодолеть его. Но  столетия  пренебрежения  заполнили  ров
мусором и создали пахучую, поросшую травой насыпь в пять футов высотой и
такой же ширины. Человек, поднявшийся на нее, все еще  будет  находиться
на двенадцать  футов  ниже  верха  стены.  Защитникам  это  не  казалось
опасным. Наоборот, они считали это дополнительной помехой на пути врага.
   Когда осадные башни подкатились к стене, люди,  двигавшиеся  впереди,
крикнули, и те, что толкали башни, перешли  на  бег.  Машины  покатились
вперед, встретили сопротивление насыпи, задрожали и  встали.  Немедленно
из них выскочили десятки воинов, половина  подняла  щиты,  защищаясь  от
стрел. Остальные несли лопаты и  мотыги.  Без  лишних  слов  они  начали
прокапывать борозды от передних колес, отбрасывая в стороны  землю,  как
бобры.
   Шеф прошел вперед между вспотевшими толкателями машины и всмотрелся в
щель впереди. Тяжесть - вот в чем главная проблема. В сущности  башня  -
это простая деревянная рама восьми футов шириной,  двенадцати  длиной  и
тридцати   высотой,   передвигающаяся   на   шести   тележных   колесах.
Неустойчивая и неуклюжая, и основания с боков сделаны из  самых  прочных
балок, какие отыскались в домах и  церквях  Нортумбрии.  Это  защита  от
больших стрел англичан. На на чем-то нужно было сэкономить  вес,  и  Шеф
решил это сделать за счет передней части. Здесь слой древесины  толщиной
всего в щит. Когда он выглядывал,  в  эту  переднюю  часть  уже  стучали
стрелы, глубоко вонзая в дерево острия. В  нескольких  дюймах  землекопы
лихорадочно работали, чтобы дать колесам продвинуться еще на два фута.
   Вот оно. Когда Шеф повернулся к толкальщикам, сзади послышались крики
и гулкий  удар.  Шеф  развернулся,  сердце  дрогнуло.  Стрела?  Один  из
огромных камней? Нет, не так плохо. Один из могучих англичан сбросил  со
стены камень, не менее пятидесяти фунтов весом. Камень упал  на  щиты  и
отскочил в переднюю  часть  машины,  разбив  ее  в  щепки.  Неважно.  Но
пострадали и люди - Эйстин лежит с подогнутой ногой под  левым  колесом,
смотрит на возвышающуюся над ним машину.
   - Подождите! - Люди уже напрягали  мышцы  для  последнего  толчка,  и
тогда колесо прошло бы прямо по ноге Эйстина.
   - Подождите. Вытащи  его,  Стубби.  Вот  так.  Землекопы,  обратно  в
укрытие. Теперь навались, ребята! И посильнее! Вот так!  Она  на  месте!
Забивай колья, Бранд,  чтобы  она  не  откатилась.  Спускайте  лестницы.
Лучники, на верхнюю площадку. Штурмовая группа, за мной!
   Одна лестница подняла вооруженных воинов на двенадцать футов, все они
тяжело дышали от усилий и возбуждения. Еще одна лестница, еще двенадцать
футов.  Кто-то  протянул  Шефу  забытую  им  алебарду.  Он  схватил  ее,
посмотрел на людей,  теснящихся  на  верхней  площадке.  Они  на  уровне
стены?
   Да! Теперь он видит парапет чуть под собой, на  высоте  колена.  Туда
бегут англичане. Стрела нашла щель в досках, прошла  в  нее,  ударила  в
дюйме от его здорового глаза. Шеф обломил ее и  отбросил.  Люди  готовы,
все ждут сигнала.
   Шеф приложил остро наточенное лезвие  алебарды  к  веревке  и  нажал.
Выдвижной мост начал опускаться, сначала медленно,  потом  полетел,  как
тяжелый молот, к его переднему концу  были  привязаны  мешки  с  песком.
Удар, туча песка полетела по ветру из порванного мешка,  запели  тетивы:
это лучники очищают парапет.
   Громкий выкрик, это Бранд прыгнул на мост и бросился  вперед,  высоко
подняв топор. Шеф хотел последовать за ним,  но  его  схватили  сзади  и
удержали. Он увидел, что его держит Ульф, корабельный кок, самый  рослый
человек в трех экипажах, после Бранда.
   - Бранд сказал: не ты. Велел мне на несколько минут  задержать  тебя.
Мимо  пробегали  люди,  вначале  отобранная  штурмовая   группа,   затем
остальная команда машины, безостановочно они поднимались по лестницам  и
бежали по мостику. Далее последовали землекопы и остальная часть экипажа
Бранда. Шеф вырывался из рук Ульфа, ноги его не доставали до  земли,  он
слышал звон оружия, крики и шум битвы.
   По лестнице уже поднимались совершенно  незнакомые  воины  из  других
экипажей. Ульф разжал  руки.  Шеф  прыгнул  на  мостик  и  впервые  смог
убедиться, что его план сработал.
   В сером свете утра стало видно расчищенное пространство между стенами
и внешним городом.  Его  покрывали  гигантские  туши,  тела  неизвестных
животных, которые приползли сюда умирать. У одного, должно быть, слетело
колесо или сломалась  ось  на  неровной  поверхности,  может,  в  старой
выгребной яме. Следующее за ним - там действуют  гебридцы  -  как  будто
успешно добралось до стены. Навесной мост соединяет башню со  стеной,  и
на глазах Шефа из башни появилась  новая  группа  воинов  и  перешла  на
стену. Следующая башня - тут не такой успех. Когда  перерезали  веревку,
мост немного не достал до  стены.  И  свисал,  как  гигантский  язык  на
безглазом лице. У основания стены под ним лежала груда тел в кольчугах.
   Шеф сошел с мостика и пропустил еще одну группу воинов,  потом  начал
считать. Три башни не добрались до  стены,  две  не  сумели  перебросить
людей на стену, хотя и добрались до нее.
   Это означает, что пять башен выполнили свою  задачу  успешно.  Вполне
достаточно. Но  если  бы  действовали  медленней,  потеряли  бы  больше,
подумал Шеф. Или если бы не начали действовать одновременно.
   Должно быть какое-то  правило.  Как  бы  это  сформулировать.  Может,
по-норвежски: "Hoggva ekki hyggiask".  "Бей,  не  задумываясь".  Нанести
один тяжелый удар, а не множество легких. Бранду это правило понравится,
надо ему рассказать.
   Шеф оглянулся и увидел то, что неделями видел в своих снах,  в  своих
кошмарах: гигантский  камень  поднимается  вверх  со  сверхъестественной
легкостью,  хотя  здравый  смысл  говорит,  что  он  не   может   дальше
подниматься, что он достиг вершины. Потом начинает падать. Не  на  него.
На башню.
   Шеф в ужасе скорчился; он боялся не за себя: страшный  удар  разнесет
балки, оси, колеса, которые  он  собирал  с  таким  трудом.  Викинги  на
мостике тоже присели и отбросили бесполезные щиты.
   Удар, взметнулась  выброшенная  земля.  Не  веря  своим  глазам,  Шеф
смотрел на камень, погрузившийся в землю в двадцати футах от  башни.  Он
лежал там, словно был здесь с сотворения. Промахнулись. На много  ярдов.
Он не думал, что они могут промахнуться.
   Человек перед ним, могучий дородный воин, отлетел в сторону.
   Кровь  в  воздухе,  звук  как  от  струны  гигантской  арфы,   линия,
стремительно приближающаяся, пробивающая тело воина.
   Машина, выпускающая стрелы, и машина, швыряющая камни. Шеф подошел  к
краю стены и посмотрел на изуродованное тело внизу. Что ж, они  ввели  в
действие машины, но слишком поздно. К тому же одна промахнулась.  Машины
нужно захватить.
   - Пошли, не стойте, как девушки, впервые увидевшие быка! - Шеф гневно
делал знаки воинам, толпившимся у выхода из башни. - Чтобы снова пустить
в ход машины, им нужен час. Идите за мной, позаботимся, чтобы у  них  не
было такой возможности.
   Он повернулся и пробежал по мостику на стену.  Ульф,  как  гигантская
нянька, топал на шаг за ним.

***

   Они нашли Бранда перед только что  раскрытыми  воротами,  вокруг  все
было усеяно знакомыми предметами,  следами  битвы:  расколотыми  щитами,
согнутым оружием, телами, как-то несовместимо со всем  прочим  -  сапог,
сорванный с ноги владельца. Бранд тяжело дышал,  высасывал  царапину  на
руке над перчаткой, но в остальном был  невредим.  В  ворота  продолжали
проходить солдаты, капитаны направляли их согласно  плану,  который  был
подготовлен заранее, все делалось в лихорадочной спешке. Бранд  подозвал
к себе двух старших воинов и отдавал им приказания.
   - Сумаррфугл, возьми шесть человек, обойди все вокруг, осмотри  тела,
всех англичан раздень, все  найденное  свалите  в  кучу  у  этого  дома.
Кольчуги, оружие, украшения, цепи, кошельки. Не забудьте  заглянуть  под
мышки. Торстейн, возьми еще шестерых и то же самое проделай  на  стенах.
Не подвергайте себя риску. Принесете все найденное с собой и  свалите  в
груду, там  же,  где  Сумаррфугл.  Потом  займитесь  нашими  мертвыми  и
ранеными. Теперь - ты, Торвин!
   В воротах показался жрец, он вел за собой вьючную лошадь.
   - Взял свои орудия? Оставайся здесь. Когда захватим собор,  я  пришлю
за тобой. Сразу установишь горн и начнешь плавить добычу.
   - Добыча! - Глаза Бранда сверкнули от радости. - Я уже чувствую  свою
ферму в Галланде. Имение! Округ! Ну, пошли!
   Он повернулся, но тут Шеф схватил его за локоть.
   - Бранд, мне нужно двадцать человек.
   - Зачем?
   - Чтобы обезопасить  стреляющую  машину  в  угловой  башне,  а  потом
перейти к бросающей.
   Витязь повернулся, оглядел суматоху вокруг. Схватил  Шефа  за  плечо,
сжал стальными пальцами.
   - Ты сумасшедший. Сопляк! Сегодня ты сотворил великое дело. Но  помни
- сражаются ради денег. Деньги! - Он использовал  норвежское  слово  fе,
которое означает любой вид собственности: деньги, металлы, товары, скот.
-  Забудь  на  день  о  своих  машинах,  молодой  молотобоец,  и   давай
становиться богатыми!
   - Но если мы...
   Шеф почувствовал, как пальцы сильней сжали его ключицу.
   - Я сказал тебе. И помни: ты по-прежнему карл в Армии,  подобно  всем
нам. Мы сражаемся вместе и делим добычу. И клянусь сияющими сосками девы
Герты, грабить мы будем вместе. Ступай в строй!
   Через несколько мгновений пятьсот человек тесной колонной устремились
по одной из улиц к  центру  города,  направляясь  прямо  к  собору.  Шеф
посмотрел вслед спинам, одетым в кольчуги, перехватил алебарду, с тоской
оглянулся через плечо на оставшуюся позади небольшую группу.
   - Иди, - посоветовал Ульф. - Не волнуйся,  Бранд  оставил  достаточно
людей, чтобы охранять добычу. Все будет  разделено  честно,  и  все  это
знают. Они здесь только чтобы отгонять англичан.
   Колонна перешла на бег и одновременно образовала  клин,  который  Шеф
хорошо помнил с  первой  стычки.  Дважды  она  встретила  сопротивление:
наспех   воздвигнутую   баррикаду   поперек   узкой   улицы,   отчаянные
нортумбрийские таны рубили врагов,  а  крестьяне  бросали  с  окружающих
домов копья и камни. Викинги подбежали, обменялись ударами, ворвались  в
дома, ликвидировали лучников и копейщиков, пробили стену  дома  и  вышли
англичанам в тыл, действовали  они  без  приказов  и  без  задержек,  со
смертоносной уверенностью и быстротой. Каждый раз во время задержки  Шеф
пробивался все ближе к передним  рядам,  нацеливаясь  на  широкую  спину
Бранда. Он понял, что придется дать им возможность взять собор. Но может
быть, когда добыча  будет  захвачена,  бесценные  сокровища,  копившиеся
веками,  взяты  под  охрану,  ему  удастся  получить  людей  и  заняться
машинами. И прежде всего он должен быть рядом  с  предводителями,  чтобы
спасти жизнь пленников, мастеров, строителей машин.
   Викинги снова двинулись рысцой. Бранд теперь всего в нескольких рядах
перед ним. Поворот узкой улицы, люди в  центре  колонны  чуть  замедлили
ход, чтобы крайние держались с  ними  на  одном  уровне,  и  перед  ними
открылся собор. Он появился, как работа гигантов,  всего  в  шестидесяти
шагах, отделенный от других зданий площадью.
   Тут тоже нортумбрийцы, они собрались для последней отчаянной  схватки
у дома своего Бога.
   Викинги замедлили продвижение, высоко подняли щиты. Шеф,  по-прежнему
пробивавшийся вперед, неожиданно оказался на одном уровне с Брандом.  Он
увидел, как широкий меч нортумбрийца устремился к его шее.
   Не  задумываясь,  парировал,  услышал  знакомый  звук  перерубленного
лезвия, ударил вперед острием алебарды, повернул оружие, дернул,  отводя
в сторону разбитый щит противника. Стоя спиной к Бранду, сделал  широкий
взмах. Вокруг свободное пространство, за ним враги. Он  снова  взмахнул,
лезвие алебарды свистнуло в воздухе, враги пытались увернуться от  этого
удара. Промах, еще один промах, но в это время викинги перестроились. Их
клин двинулся вперед, мечи рубили со всех направлений. Вел воинов Бранд,
он аккуратно взмахивал своим топором.
   Волна нападающих  прорвала  строй  защитников-англичан,  перекатилась
через  них.  Шеф  обнаружил,  что  его  пронесло  вперед,   в   открытое
пространство, прямо впереди двери собора, вокруг  возбужденные  выкрики.
Ослепленный неожиданным блеском, он увидел прямо перед собой  шафрановые
пледы. Не поверил своим глазам.  Улыбающееся  лицо  Мюртача,  вогнавшего
копье в землю. Линия копий, обвязанных веревкой,  словно  та  нить,  что
охраняет святилище Торвина. Крики стихли.
   -  Хорошо  пробежались,  парни.  Но  здесь  вы  не  нужны.  Никто  не
переступит через веревку. Вы слышали?
   Бранд вышел вперед, и Мюртач попятился, разведя руки.
   - Спокойней, парни. Вы получите свою долю. Не  сомневайтесь.  Но  все
было решено через ваши головы. Вы получили бы свою долю,  даже  если  бы
ваше нападение не удалось.
   - Они пришли с другой стороны, - крикнул Шеф. - Утром они не пошли за
нами. Прорвались через западные ворота, пока мы атаковали с севера.
   - Прорвались, как же! - послышался чей-то голос. -  Да  их  впустили!
Смотрите.
   Из дверей собора, невозмутимый, как  всегда,  по-прежнему  в  алом  и
зеленом, вышел Айвар. Рядом с ним шел человек в одежде, которую  Шеф  не
видел уже год, со дня смерти Рагнара, человек  в  пурпуре  и  белом,  со
странной высокой шапкой на голове, в руке украшенное золотом распятие из
слоновой  кости.  Машинально  он  поднял  руку  в   благословении.   Сам
архиепископ провинции Эофорвича Вульфхир Eboracensis.
   - Мы договорились, - сказал Айвар. - Христиане впустили нас  в  город
при условии, что сам собор будет не тронут. Я дал  им  свое  слово.  Все
остальное наше: город, округ, королевская собственность  -  все.  Но  не
собор и не собственность церкви. И христианские священники  отныне  наши
друзья, они помогут нам выжать эту землю досуха.
   - Но ты ярл Армии, - взревел Бранд. - Ты не  имеешь  права  заключать
сделки от своего имени, не спросив остальных.
   Айвар театрально повел плечом, скорчив болезненное выражение.
   - Я вижу, твоя рука в порядке, Бранд. Когда я тоже оправлюсь,  нам  с
тобой нужно будет  решить  несколько  дел.  Но  держись  по  ту  сторону
веревки! И людей своих удержи, чтобы они не пострадали.
   - Мальчишек тоже, - добавил он, взглянув на Шефа.
   Из-за  собора  подходили   люди,   сотни   сторонников   Рагнарсонов,
вооруженные, свежие, уверенные. Они холодно разглядывали своих  уставших
товарищей. Среди них и Змееглазый, по бокам  его  два  брата  -  мрачный
Халвдан и Убби, со смущенным лицом. Опустив глаза в землю, он заговорил:
   - Вы хорошо сражались. Простите, что для вас это  сюрприз.  На  общей
встрече мы все объясним. Но Айвар сказал правду. Не заходите за  пределы
веревки. Держитесь подальше от собора. А в остальном можете  становиться
богатыми.
   - Ну, на это мало шансов, - выкрикнул кто-то. -  Разве  жрецы  Христа
кому-нибудь оставят золото?
   Змееглазый не ответил. Его брат Айвар  повернулся,  сделал  знак.  За
Рагнарсонами поставили столб, глубоко вогнали его в плотную землю  прямо
перед входом в  собор.  Дернули  за  веревку,  и  на  столбе  развевался
знаменитый флаг Рагнарсонов - флаг  Ворона,  личное  знамя  братьев,  он
широко расправил крылья в знак победы.
   Группа воинов, штурмовавших стены,  только  что  собранная  в  единую
колонну,  медленно  начала  распадаться,  переговариваясь,   подсчитывая
потери. - Ну, значит собор у них, - сказал самому  себе  Шеф.  -  Но  мы
можем получить машины.
   - Бранд, - окликнул он. - Бранд. Так я могу получить  своих  двадцать
человек?


Глава 5

   Группа людей сидела на бледном солнечном свете  в  безлистной  зимней
роще недалеко от Йорка. Их окружали натянутые на копья  нити,  на  нитях
яркие гроздья рябины. Собрались жрецы, все жрецы Пути, входившие в армию
Рагнарсонов: Торвин, жрец Тора, Ингульф, жрец Идунн, но не  только  они.
Был тут и Вестмунд, мореплаватель, наблюдатель  звезд,  жрец  бога  моря
Ньорта; Гейрульф, летописец сражений, жрец Тюра; Скальдфинн, переводчик,
жрец Хеймдалля. Самым уважаемым  за  свои  видения-странствия  в  других
мирах считался Фарман, жрец Фрея.
   Внутри круга было воткнуто серебряное копье Отина рядом со  священным
огнем  Локи.  Но  ни  один  жрец  в  Армии  не  брал  на  себя  огромную
ответственность копья Отина. А жрецов Локи никогда не было, хотя  о  его
существовании никогда не забывали.
   Внутри круга, но отдельно  от  жрецов  сидели  два  мирянина:  Бранд,
витязь из Галланда, и Хунд, подмастерье Ингульфа. Они должны были давать
показания и, если понадобится, советы.
   Осматривая собравшихся, заговорил Фарман:
   - Мы должны обсудить наше положение.
   Молчаливые кивки в знак согласия. Эти люди не любят разговаривать без
необходимости.
   - Мы все знаем, что история мира, heimsins kringla,  мирового  круга,
не предопределена. Но многие их нас много раз видели в  своих  видениях,
каким может стать этот мир.
   - Мир, которым правит один бог Христос. В  котором  тысячелетие  люди
подчиняются только ему и его жрецам.  А  в  конце  этого  тысячелетия  -
всемирный пожар и голод. И на протяжении  всего  тысячелетия  стремление
оставить людей такими, каковы они есть, заставить их забыть об этом мире
и думать только о следующем, загробном. Как  будто  судьба  Рагнарока  -
битвы богов, людей и гигантов - уже решена, и люди  обязательно  одержат
победу. - Лицо его застыло, как камень.  Он  снова  оглядел  собравшихся
жрецов. - Именно против этого мира мы выступаем, это будущее мы  обязаны
предотвратить. Вы помните, что в Лондоне я  случайно  услышал  о  смерти
Рагнара Волосатые Штаны. И в моем видении мне открылось, что это один из
тех моментов, когда мир может принять другой поворот. И потому я призвал
Бранда, - он рукой указал на массивную фигуру в нескольких  ярдах,  -  и
попросил его отнести  новость  сыновьям  Рагнара  и  сделать  это  таким
образом, чтобы они не смогли отказаться от вызова. Мало кто  остался  бы
живым после такого поручения. Но Бранд выполнил его,  он  выполнил  свой
долг перед всеми нами во имя того, кто придет с Севера. Придет с Севера,
как верим мы, и направит мир на истинный путь.
   Люди в круге притронулись к своим подвескам.
   Фарман продолжал:
   - Я считал, что братья Рагнарсоны, напав на христианские  королевства
Англии, послужат нашим целям, целям Пути. Глупо было мне считать, что  я
угадал цели богов. Глупо считать, что что-то доброе может  произойти  от
зла Рагнарсонов. Они не  христиане,  но  то,  что  они  делают,  придает
христианам силы. Пытки. Насилия. Создание хеймнаров.  Вмешался  Ингульф,
хозяин Хунда:
   - Айвар - это отродье Локи, он послан, чтобы на земле воцарилось зло.
Его видели по другую сторону -  и  не  в  облике  человека.  Его  нельзя
использовать ни для каких целей.
   - Это мы теперь видим, - ответил Фарман. - Он  не  только  не  сломил
силу церкви  Христа,  он  заключил  с  ней  союз.  В  своих  собственных
интересах - и только такой дурак, как архиепископ, может довериться ему.
Но пока они оба от этого стали сильнее.
   - А мы беднее! - воскликнул Бранд, забыв об уважении к жрецам.
   - Но стал ли Айвар богаче? - спросил  Вестмунд.  -  Не  понимаю,  что
получили Айвар и его братья от этой сделки. Кроме доступа в Йорк.
   - Могу объяснить, - сказал Торвин. - Потому что я обдумал  это  дело.
Мы все видели, какие плохие здесь деньги. Мало  серебра,  много  свинца,
много меди. Куда ушло серебро? Даже англичане спрашивают друг  друга  об
этом. Я могу вам сказать. Его взяла церковь.
   - Мы не представляем, даже Айвар не знает, насколько  богата  церковь
Нортумбрии. Она здесь уже двести лет и все время принимает дары в золоте
и серебре, получает землю. А из земли извлекает еще серебро;  а  из  тех
земель, которыми пока не владеют, священники выжимают еще больше. За то,
что побрызгают ребенка водой, за то, что освятят брак,  наконец  за  то,
что похоронят в святой земле и устранят угрозу вечных мук, - мук  не  за
грехи, а за то, что не заплатили церкви.
   - Но что они делают со всем этим серебром? - спросил Фарман.
   - Делают украшения для своего бога. Все оно теперь в соборе, такое же
бесполезное, как когда лежало в земле.  Серебро  и  золото  в  церковных
чашах, в больших распятиях и покровах, в плитах, покрывающих алтарь, и в
ящиках, в которых лежат мощи  святых.  Все  это  из  денег.  Чем  богаче
церковь, тем меньше серебра в монетах. -  И  он  с  отвращением  покачал
головой.
   - Церковь ничего не отдаст, а Айвар даже  не  знает,  что  у  него  в
руках.  Жрецы  обещали  ему  собрать  монеты  со  всего  королевства   и
переплавить их. Очистить от других металлов и оставить только серебро. А
потом отчеканят ему новые монеты. Монеты  Айвара  Победоносного,  короля
Йорка. И Дублина также.
   - Может, Рагнарсоны не станут богаче. Но они станут сильнее.
   - А Бранд, сын Барна, беднее! - послышался гневный голос.
   - Вот чего мы добились,  -  подвел  итог  Скальдфинн,  -  мы  помогли
объединиться жрецам Христа и  Рагнарсонам.  Ты  уверен  теперь  в  твоих
видениях, Фарман? А что же с историей мира и его будущим?
   - Но одного я тогда во снах не видел, - ответил Фарман. - А с тех пор
видел, и не раз. Это этот парень Скейф.
   - Его зовут Шеф, - поправил Хунд.
   Фарман кивнул.
   -  Подумайте.  Он  бросил  вызов  самому  Айвару.  Он   сражался   на
хольмганге. Он прорвал стены Йорка.  И  он  пришел  на  нашу  встречу  и
сказал, что пришел с Севера.
   - Он только имел в виду, что пришел из северной части королевства, из
Норфолка, - возразил Хунд.
   - Что он имел в виду - это одно, а что имели в  виду  боги  -  совсем
другое, - сказал Фарман. -  Не  забудьте  также:  я  видел  его  на  той
стороне. В доме самих богов. - И еще одно в нем необычно. Кто его  отец?
Ярл Сигварт себя считает его отцом. Но так утверждает только его мать. И
мне приходит в голову, что парень этот - начало крутого поворота,  центр
круга, хотя сам об этом не догадывается. И я должен спросить его  друзей
и тех, кто его знает:
   - Безумен ли он?
   Все медленно повернулись к Ингульфу. Тот поднял брови.
   - Безумен? Лекари таким словом не пользуются.  Но  поскольку  вы  так
ставите вопрос, я вам отвечу. Да, конечно, этот Шеф  безумен.  Подумайте
сами...

***

   Хунд отыскал своего друга, как и  заранее  догадывался,  среди  груды
обгоревшего дерева и изогнутого металла в  северо-восточной  башне,  над
Олдварком, в окружении группы заинтересованных носителей подвесок.
   - Разобрался? - спросил Хунд.
   Шеф поднял голову.
   - Я думаю, что знаю теперь ответ. Около каждой машины был монах,  его
обязанность - уничтожить машину, чтобы ее не захватили. Они  это  начали
делать, а потом убежали в собор. Но  оставшиеся  не  хотели  следить  за
горением. Захватили этого раба. - Он указал на  англичанина  в  железном
ошейнике, которого окружали викинги. - Он мне  рассказал,  как  работают
машины. Я не пытался ее восстановить, но теперь знаю.
   Он указал на груду обгоревших балок и кусков металла.
   - Это машина, которая выпускает стрелы.
   - Видишь, пружина не из дерева, из веревки. Скрученная  веревка.  Вот
эта ось поворачивается и натягивает веревку, а веревка прикладывает  все
больше и больше силы к тетиве. Если в нужный момент отпустить тетиву...
   - Бам! - сказал один из викингов. - И прощай старый Тонни.
   Взрыв хохота. Шеф указал на зубчатое колесо в раме.
   - Видишь на них ржавчину? Они очень старые. Не знаю,  давно  ли  ушли
римляне. Но с тех пор эти штуки лежали  в  арсенале.  И  сделали  их  не
монахи из собора. Они могут ими только пользоваться.
   - А что с большой машиной, метавшей камни?
   - Она обгорела сильнее. Но я знал, как она устроена, еще до того, как
мы перебрались через стены. У монахов все это в книгах, и есть  запасные
части, оставшиеся от старых времен. Так говорит раб. Но мне жаль, что ее
сожгли. И хотелось бы взглянуть на книгу, в которой  говорится  об  этих
машинах. И еще книгу о числах.
   - Эркенберт - мастер чисел, - неожиданно сказал раб, уловив слово  на
норвежском в английском произношении Шефа. - Он arithmeticus.
   Несколько викингов схватились за свои подвески. Шеф рассмеялся.
   - Arithmeticus он или нет, но я могу построить машины получше.  Много
машин. Троллы говорят, что слышали, как один из монахов говорил о себе и
о римлянах, что христиане теперь - это карлики на плечах  гигантов.  Ну,
что ж, может, у них и есть гиганты, с их  книгами  и  старыми  машинами,
старыми стенами,  оставшимися  из  прежних  времен.  Но  они  все  равно
карлики. А мы, мы...
   - Не произноси этого, - вмешался один из викингов, выступая вперед. -
Не произноси злого слова, Скейф Сигвартсон. Мы не гиганты, а  гиганты  -
iotnar - враги богов и людей. Я думаю, ты это знаешь.  Разве  ты  их  не
видел?
   Шеф медленно кивнул, вспомнив свой сон  о  незавершенной  стене  и  о
гигантском   неуклюжем   хозяине   жеребца.   Окружающие   зашевелились,
переглянулись.
   Шеф бросил на пол металлическую деталь, которую держал в руках.
   - Отпусти раба, Стейнульф, в награду за то,  что  он  нам  рассказал.
Покажи ему, как выбраться, чтобы Рагнарсоны его не  схватили.  Мы  можем
теперь делать свои машины без него.
   - А у нас есть на это время? - спросил викинг. - Нужно только дерево.
И немного работы у горна. До собрания Армии еще два дня.
   - Это новое знание, - добавил один из слушателей. - Торвин велит  нам
это делать.
   - Встретимся здесь завтра утром, - решительно закончил Шеф.
   Уходя, один из викингов сказал:
   -  Это  будут  долгие  дни  для  короля  Эллы.  По-собачьи   поступил
христианский архиепископ, отдав его в руки Айвара. У Айвара есть кое-что
для него в запасе.
   Шеф посмотрел в спины уходящим, потом повернулся к другу.
   - Что это у тебя?
   - Лекарство от Ингульфа. Для тебя.
   - Мне не нужно лекарство. От чего оно?
   Хунд колебался.
   - Он говорит, что оно тебя успокоит. И - позволит тебе вспомнить.
   - А что плохого с моей памятью?
   - Шеф, Ингульф и Торвин говорят - ты забыл даже, что мы  лишили  тебя
глаза. Торвин держал тебя, Ингульф накалял иглу. А я - я уколол  ею.  Мы
сделали это только для того, чтобы не сделал какой-нибудь мясник Айвара.
Но они говорят: неестественно, что ты даже не упоминаешь  об  этом.  Они
считают, что ты забыл об этом. И забыл о Годиве, ради которой  явился  в
лагерь.
   Шеф   смотрел   на   маленького   помощника   лекаря   с   серебряной
подвеской-яблоком.
   - Скажи им, что я ни на миг ничего не забывал.
   - Но все же прими лекарство. - Хунд протянул руку.

***

   - Он принял лекарство, - сказал Ингульф.
   - Шеф как птица в старом предании, - заметил Торвин. - Том  самом,  в
котором рассказывается,  как  англичане  на  севере  стали  христианами.
Говорят, когда король Эдвин созвал совет, чтобы обсудить, должен ли он и
его королевство отказаться от веры отцов  и  принять  новую,  жрец  асов
сказал, что должны, потому  что  поклонение  старым  богам  не  принесло
никакой пользы. Но другой советник сказал - и это  истинная  история,  -
что ему наш мир кажется королевским залом в зимний вечер: в нем тепло  и
светло, но снаружи темно и холодно, и там невозможно что-нибудь увидеть.
   - И в этот зал, - сказал советник,  -  влетает  птица,  на  мгновение
оказывается в тепле и свете, а потом снова улетает на холод и во тьму. И
если бог Христос может точнее сказать нам, что происходит с человеком до
его рождения и после смерти, - продолжал советник, - то мы должны больше
узнать о его учении.
   - Хорошая история, и в ней правда, - сказал  Ингульф.  -  Я  понимаю,
почему ты сравниваешь Шефа с этой птицей.
   - Он может быть - но может и не быть кем-то иным. Когда Фарман  видел
его в своем видении в жилище богов, в Асгарде, Шеф занял  место  кузнеца
богов Волунда. Ты не знаешь эту историю, Хунд.  Волунд  был  захвачен  и
порабощен злобным королем Нитхадом, ему подрезали  сухожилия,  чтобы  он
мог работать, но не мог убежать. Но Волунд заманил сыновей короля к себе
в кузницу, убил их, сделал пряжки из их глаз и ожерелья из  их  зубов  и
дал из отцу, своему хозяину. Заманил дочь короля в кузницу, одурманил ее
пивом и изнасиловал.
   - Но зачем он это сделал? Ведь  он  оставался  пленником,  -  спросил
Хунд. - Если был хром и не мог убежать?
   - Он был великим кузнецом,  -  ответил  Торвин.  -  Королевская  дочь
проснулась, пошла к отцу и рассказала ему все, и  король  пришел,  чтобы
замучить своего раба-кузнеца. И тогда Волунд надел крылья, которые тайно
сковал в кузнице. И улетел, смеясь над теми, кто считал его калекой.
   - Так почему же Шеф подобен Волунду?
   - Он видит вверху и внизу. Он видит то, чего  не  видят  другие.  Это
великий дар, но боюсь, это  дар  Отина.  Отина,  всеобщего  отца.  Отина
Больверка, Отина, отца зла. Твое  лекарство  поможет  ему  увидеть  сон,
Ингульф. Но что будет в этом сне?

***

   Засыпая, Шеф думал о вкусе. Лекарство Ингульфа имело вкус  меда,  оно
очень отличалось от  горьких  снадобий,  которые  обычно  они  с  Хундом
составляли. Но наряду со сладостью был и какой-то другой вкус.  Плесень?
Грибы? Он не знает. Что-то сухое и гнилое. И как  только  выпил,  понял,
что ему что-то предстоит.
   Но сон его начался так же, как и многие предыдущие, задолго до  того,
как начались его беды. Даже до того, как он  узнал,  что  ему  предстоит
стать троллом.

***

   Он плывет по воде. Сила гребков удваивается и  утраивается,  и  берег
остается далеко позади, и он плывет теперь быстрее, чем  скачет  лошадь.
Постепенно он поднимается над водой и летит в воздухе, сначала невысоко,
потом страх оставляет его, и он поднимается все выше и выше, как  птица.
Местность под ним зеленая и солнечная, повсюду свежая  весенняя  листва,
луг постепенно повышается, становится освещенным солнцем плоскогорьем. И
вдруг становится темно. Перед ним гигантский столб  темноты.  Он  знает,
что был тут раньше. Но тогда он был в этом столбе и смотрел наружу, и он
не хочет снова увидеть то, что видел тогда. Он видел короля  Эдмунда,  с
печальным измученным лицом, с собственным позвоночником  в  руках.  Если
сейчас будет осторожен, не станет оглядываться, может  быть,  не  увидит
его на этот раз. Медленно, осторожно он приближается к  темному  столбу.
Это гигантский ствол дерева. К нему пригвождена, как он заранее и  знал,
фигура, и у нее в одном глазу торчит игла. Он всматривается в  лицо:  не
его ли оно?
   Нет. Здоровый глаз закрыт. Кажется, им не интересуются.
   Над головой фигуры  повисли  две  черные  птицы  с  черными  клювами:
вороны. Они смотрят на него яркими  глазами,  с  любопытством  наклоняют
головы. Расправленные крылья слегка дрожат, птицы  без  усилий  парят  в
воздухе. Фигура - это Отин, или Вуден, вороны - его постоянные спутники.
Как же их зовут? Это очень важно. Он знал  их  имена.  По-норвежски  они
звучат... да, верно - Хугин и Мунин. По-английски это будет Хайг и Майн.
Хугин  -  Хайг.  Это  значит  "мозг".  Но  ему  не  это  нужно.   Словно
освобожденный, ворон летит вниз, садится на плечо хозяина.
   Мунин - Майн. Это значит "память". Вот  что  ему  нужно.  Но  за  это
придется платить. У него есть друг, защитник среди  богов,  это  он  уже
знает. Но это не Отин, что бы ни думал Бранд.  Он  знает,  какой  должны
быть цена. Снова непрошенно в памяти возникает стих - на  английском.  В
нем описан  повешенный  на  виселице,  он  раскачивается,  не  способный
пошевелить рукой, и к нему слетаются вороны...
   Они приходят за его глазами. За глазом. Птица уже здесь, так  близко,
что закрыла все поле зрения, ее черный клюв, как стрела, всего  в  дюйме
от глаза. Не от здорового глаза. От того, что не видит. Того, что он уже
потерял. Но это воспоминание о том времени, когда у него  еще  был  этот
глаз. Руки его опущены, он не может ими  двигать.  Это  потому,  что  их
держит Торвин. Нет, на этот раз он может ими двигать, но не  должен.  Не
будет. Птица понимает, что он не будет двигаться. С торжествующим криком
она устремляется вперед, глубоко погружает клюв в его глаз и  мозг.  Его
пронзает бело-горячая волна боли, и в  памяти  вспыхивают  слова,  слова
обреченного короля.

   Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,
   Лежат старые короли, под ними их корабли.
   Глубоко внизу они спят, охраняя свой дом.
   Проведи плоскую линию в четыре пальца шириной
   От подземной могилы на север.
   Здесь лежит Вуффа, сын Веххи.
   Он караулит сокровище.
   Ищи, кто осмелится.

   Он выполнил свой долг. Птица отпускает  его.  И  он  сразу  падает  с
дерева, беспорядочно поворачиваясь, руки его по-прежнему неподвижны,  он
летит к земле, до которой много  миль.  Много  времени,  и  есть  о  чем
подумать. А руки не нужны.  Он  может  теперь  поворачивать  тело,  куда
хочет, он поворачивается, пока не смотрит снова  на  солнце,  продолжает
опускаться и мягко подлетает к тому месту,  где  на  соломенном  матраце
лежит его тело. Странно видеть  отсюда  землю,  с  ее  людьми,  армиями,
торговцами, которые приходят и уходят, многие ужасно торопятся, но с его
места, с высоты в двадцать миль, видно, что они совсем не  движутся.  Он
видит болота, видит  море,  видит  кучевые  облака,  видит  курганы  под
зеленым дерном. Он запомнит это и подумает в другое время. Теперь у него
только одна обязанность, и он ее выполнит, как только душа его  вернется
на место, в тело, которое он уже видит на соломенном  матраце,  тело,  в
которое он входит...

***

   Шеф мгновенно проснулся.
   - Я должен запомнить, но я не умею писать! -  в  отчаянии  воскликнул
он.
   - Я умею, - сказал Торвин. Он стоит в шести футах, его едва видно при
прикрытом огне.
   - Ты умеешь? Писать, как христиане?
   - Да, я умею писать, как христиане, но я умею писать и  по-норвежски,
как жрец Пути. Я умею писать рунами. Что я должен записать?
   - Пиши быстро, - сказал Шеф. - Я узнал  это  у  Мунина,  узнал  ценой
боли.
   Торвин не отрывал взгляда от таблички, в руке он  держал  нож,  готов
был вырезать.

   Возле брода, поросшего ивами, у деревянного моста,
   Лежат старые короли, под ними их корабли...

   - Трудно писать по-английски рунами, - заметил Торвин. Но говорил  он
это еле слышно.

***

   Три недели спустя после того дня, когда христиане празднуют  рождение
своего бога, Армия - обеспокоенная и в дурном настроении - собралась  на
открытой площадке за пределами города, у  восточной  стены.  Семь  тысяч
человек  заняли  много   места,   особенно   полностью   вооруженные   и
закутавшиеся от холода и  слякоти.  Но  после  того  как  Шеф  сжег  тут
оставшиеся дома, образовалось достаточно  места,  и  все  встали  грубым
полукругом от стены до стены.
   В середине полукруга стояли Рагнарсоны и  их  приспешники,  над  ними
флаг Ворона. В нескольких шагах от них  в  окружении  шафрановых  пледов
стоял черноволосый король -  бывший  король  Элла.  Со  своего  места  в
тридцати ярдах Шеф видел, что у короля бледное лицо, белое,  как  яичный
белок.
   Ибо Элла был обречен.  Армия  еще  этого  не  провозгласила,  но  это
неминуемо, как судьба. Скоро Элла услышит  звон  оружия,  которым  Армия
обозначает свое согласие. А потом за него примутся, как  принимались  за
Шефа, за  короля  Эдмунда,  за  короля  Мельгуалу  и  других  ирландских
королей, на которых Айвар отточил свои зубы и технику. Надежды для  Эллы
нет.  Это  он  бросил  Рагнара  в  орм-гарт.  Даже  Бранд,  даже  Торвин
признавали, что  сыновья  имеют  право  на  месть.  Не  только  право  -
обязанность. А Армия проследит, чтобы это  было  сделано  хорошо  и  как
подобает воинам.
   Но определялась и судьба  остальных  предводителей.  Не  только  Элла
рискует здесь. Ни Айвар Рагнарсон, ни сам  Сигурт  Змееглазый  не  могут
быть уверены, что уйдут с собрания с целой шкурой или  с  неповрежденной
репутацией. В воздухе чувствовалось напряжение.
   Когда солнце дошло до середины  короткого  английского  зимнего  дня,
Сигурт обратился к Армии.
   - Мы Великая Армия,  -  провозгласил  он.  -  Мы  встретились,  чтобы
поговорить о том, что сделано и что еще нужно сделать. У меня  есть  что
сказать. Но я слышал, в Армии есть люди, недовольные тем, как  был  взят
город. Может ли кто-нибудь из них открыто выступить перед всеми нами?
   Из кольца  вышел  человек,  прошел  на  середину  открытого  места  и
повернулся, чтобы все его слышали. Это был Скули Лысый, тот  самый,  что
повел вторую башню, но до стены ее не довел.
   - Подставка, - прошептал Бранд. - Ему заплатили, чтобы он говорил, но
не очень зло.
   - Я недоволен, - сказал Скули. - Я вел  свой  экипаж  на  штурм  стен
города. Я потерял десять человек, включая моего зятя, хорошего человека.
Мы поднялись на стену и прорвались до самого собора. Но нам помешали его
ограбить, а это наше право. И мы узнали, что  нам  не  обязательно  было
терять людей, потому что город и так был взят. Мы не получили ни добычи,
ни компенсации. Почему ты выпустил  нас  на  штурм  стен,  как  дураков,
Сигурт, когда знал, что этого не нужно?
   Одобрительный гул, выкрики из экипажей Рагнарсонов.  В  свою  очередь
вперед вышел Сигурт, взмахом руки заставил всех смолкнуть.
   - Благодарю Скули за его слова и признаю, что в них есть правда. Но я
хочу сказать две вещи. Во-первых, я не думал, что штурм не нужен. Мы  не
были уверены, что удастся  договориться.  Жрецы  могли  лгать  нам.  Или
король мог узнать и приставить своих людей  к  воротам,  которые  должны
были нам открыть. Если бы мы сказали всей Армии, какой-нибудь раб мог бы
подслушать и передать новость. Поэтому мы держали ее про себя.
   А во-вторых, я хочу сказать вот что: я не верил, что Скули и его люди
перейдут через стену. Я думал, что они и до стены не дойдут. Эти машины,
эти башни - мы такого никогда раньше не видели. Я думал, это игрушка,  и
все закончится несколькими стрелами и пролитым потом. Если бы  я  считал
по-другому, я приказал бы Скули не рисковать жизнью и не тратить  людей.
Я ошибся, и мне жаль этого.
   Скули с достоинством кивнул и отправился на место.
   - Недостаточно! - выкрикнул кто-то из толпы. - А как же  компенсация?
Вира за наши потери?
   - Сколько ты получил от жрецов? - крикнул другой. - И почему  мы  все
это не делим?
   Сигурт снова поднял руку.
   - У меня еще есть что сказать. Я спрашиваю Армию: для чего мы  здесь?
Вперед выступил Бранд, взмахнул топором, шея его  напряглась  в  могучем
крике: "Деньги!"
   Но даже его голос был заглушен хором: "Деньги!  Богатство!  Золото  и
серебро! Дань!"
   Когда шум стих, Сигурт снова заговорил.  Шеф  понял,  что  он  прочно
держит в руках всю Армию. Все идет  по  его  плану,  даже  Бранд  в  нем
участвует.
   - А для чего вам деньги? - спросил Сигурт. Смятение, сомнение, разные
выкрики, разные ответы, иногда непристойные.
   Сигурт перекричал их:
   - Я вам скажу. Вы хотите купить дома место, чтобы за вас обрабатывали
землю, а вы чтобы больше не притрагивались к плугу. А теперь я скажу вам
вот что: здесь не хватит денег для того,  что  вам  нужно.  Нет  хороших
денег! - Он презрительно бросил горсть монет на землю. Люди узнали в них
бесполезные монеты из неценных металлов, которых у них и так достаточно.
   - Но это не значит, что мы не  можем  получить  то,  что  нам  нужно.
Просто на это потребуется время.
   - На что время, Сигурт? Время, чтобы вы могли спрятать  вашу  добычу?
Змееглазый  сделал  шаг  вперед,  его  странные  глаза  с  белым  ободом
осматривали толпу в поисках человека, обвинившего его. Рука его легла на
рукоять меча.
   - Я знаю, это открытая встреча, - сказал он, - и все  могут  говорить
тут свободно. Но если кто-то обвиняет меня и братьев, что мы  вели  себя
недостойно воинов, мы призовем его к ответу за пределами этой встречи.
   - А теперь я говорю вам. Мы взяли дань с собора, верно.  Те  из  вас,
кто штурмовал стены, тоже получили добычу  от  мертвых  и  из  домов  за
стеной. Все мы получили выгоду от того, что вне собора.
   - Но все золото в соборе! - крикнул  Бранд,  все  еще  в  ярости.  Он
далеко вышел из рядов, чтобы все его видели.
   Холодный взгляд Сигурта.
   - Я скажу вам. Мы соберем все взятое: дань, добычу - все  и  разделим
по экипажам, как всегда было в обычае Армии. А затем  мы  наложим  новую
дань на это королевство, она  должна  быть  доставлена  до  конца  зимы.
Конечно, нам заплатят плохим металлом. Но  мы  возьмем  его  и  выплавим
серебро, а из него начеканим  свои  монеты.  И  их  разделим,  и  каждый
получит свою долю. И еще одно. Чтобы сделать это, нам нужна чеканка.
   Гул от повторения незнакомого слова.
   - Нам нужны люди, которые умеют это делать, и  инструменты.  Все  это
есть в соборе. Эти  люди  -  христианские  жрецы.  Я  никогда  этого  не
говорил, но теперь скажу:
   - Мы заставим жрецов работать на нас.
   Разногласия в Армии долго не утихали,  многие  выходили  из  рядов  и
начинали говорить. Шеф видел, что точка зрения Сигурта  побеждает,  люди
устали от не приносящего выгоды грабежа. Но было и  сопротивление  -  со
стороны последователей Пути, тех, кто просто  не  любил  христиан  и  не
доверял им, тех, кто не хотел задерживаться на зиму.
   И сопротивление это не слабело.  Насилие  на  такой  встрече  -  дело
неслыханное, и наказания за него исключительно  суровые.  Но  это  толпа
вооруженных людей, вплоть до кольчуги, щита и шлема, и люди эти привыкли
сражаться. И всегда существовала вероятность взрыва.  Шеф  подумал,  что
Змееглазому что-то нужно сделать, нужно взять толпу под контроль. В этот
момент вниманием Армии завладел Эгил из Скейна, тот  самый,  что  подвел
башню к стене, он  произнес  яростную  речь  о  предательском  характере
христиан.
   - И еще одно, - кричал он. -  Мы  знаем,  что  христиане  никогда  не
держали своего слова перед нами, потому что считают, что только  верящие
в их бога будут жить после смерти. Но я скажу вам, что они еще  опаснее.
Они учат и других забывать,  что  такое  слово.  Человек  может  сказать
сегодня одно,  а  завтра  другое,  потом  прийти  к  жрецу  и  попросить
прощения, и все  его  прошлое  стерто,  как  хозяйка  подтирает  задницу
ребенка. Я вам это говорю! Вам, сыновья Рагнара!
   Он повернулся лицом к  братьям,  вызывающе  подошел  ближе  -  смелый
человек, подумал Шеф, и очень рассерженный. Отбросил  свой  плащ,  чтобы
показать всем серебряный рог - символ Хеймдалля.
   - Помните ли вы смерть своего отца, которую он встретил в  орм-гарте,
здесь, в этом городе? Помните вашу похвальбу в зале в  Роскильде,  когда
вы стояли на колоде и давали клятвы Браги?
   - Что бывает с нарушителями клятв в мире,  в  который  верим  мы?  Вы
забыли об этом?
   Кто-то поддержал его из толпы  -  глубокий  голос  и  серьезный.  Это
Торвин, понял Шеф, он читает строки из священной поэмы:

   Там люди корчатся в горе и боли,
   Убийцы-волки и проклятые люди.
   Нитхогг сосет кровь из обнаженных тел,
   Волк терзает их.
   Вы тоже хотите этого?

   -  Проклятые  люди!  -  закричал  Эгил.  Он  пошел  на  свое   место,
повернувшись к  Рагнарсонам  спиной.  Однако  они  казались  довольными,
словно испытали облегчение. Они знали, что кто-нибудь скажет это.
   - Нам  бросили  вызов,  -  впервые  заговорил  Халвдан  Рагнарсон.  -
Позвольте ответить. Вы все хорошо  знаете,  что  сказали  мы  в  зале  в
Роскильде, и сказали мы вот что. Я поклялся, что вторгнусь  в  Англию  и
отомщу за отца. - Все четверо братьев начали повторять в один голос:
   - И мы тоже. А Сигурт, он поклялся...
   - ...победить всех королей Англии и  подчинить  их  нам.  -  Двоих  я
победил, остальные последуют за ними.
   Крики одобрения от приспешников Рагнарсонов. - А Айвар поклялся...
   -  ...отомстить  черным   воронам,   христианским   жрецам,   которые
посоветовали бросить отца в орм-гарт.
   Мертвая тишина. Заговорил Айвар.
   - Я не сделал этого. Но дело не закончено и не забыто.  Помните:  все
черные вороны теперь в моих руках. И я решу, когда сжать руки.
   По-прежнему мертвая тишина. Айвар продолжал:
   - Убби, мой брат, обещал...
   Братья снова вместе сказали:
   - ...захватить короля Эллу и предать его пыткам, чтобы  отомстить  за
смерть Рагнара.
   - И мы  сделаем  это,  -  сказал  Айвар.  -  Итак,  две  наши  клятвы
выполнены, и двое из нас правы перед Браги, богом клятв. А остальные две
мы еще исполним.
   - Приведите пленного!
   Мюртач и его отряд уже подталкивали пленника вперед. Шеф  понял,  что
Рагнарсоны на это и рассчитывали, чтобы изменить  настроение  толпы.  Он
вспомнил юношу, который вел его мимо  загонов  для  рабов  в  лагере  на
Стуре, вспомнил его рассказы о жестокости Айвара. Жестокость  всегда  на
кого-то производит впечатление. Однако было неясно,  произведет  ли  она
впечатление на эту толпу.
   Эллу поставили перед Армией и начали вбивать в землю  толстый  столб.
Король еще  больше  побелел,  черные  волосы  и  борода  выделялись  еще
отчетливей. Рот ему не заткнули, он был открыт, но из него не доносилось
ни звука. И на щеке у него кровь.
   - Айвар перерезал ему голосовые связки, - неожиданно сказал Бранд.  -
Так поступают со свиньями, чтобы они не визжали.  А  для  чего  жаровня?
Гадгедлары с замотанными руками  поднесли  жаровню,  полную  раскаленных
углей. Торчавшее из нее железо уже зловеще раскалилось  докрасна.  Толпа
зашевелилась и зашумела,  кое-кто  начал  проталкиваться  вперед,  чтобы
лучше видеть, другие почувствовали, что  это  отвлечение  от  настоящего
дела, но не знали, как поступить.
   Мюртач неожиданно сорвал плащ с  обреченного  человека,  так  что  он
оказался  совершенно  обнаженным  перед  всеми,  на  нем  не  было  даже
набедренной повязки.
   Смех,   язвительные   выкрики,   разочарованные   возгласы.   Четверо
гадгедларов схватили короля и растянули ему руки и ноги. Подошел  Айвар,
в руке его сверкнул нож. Айвар склонился к животу короля, всего в десяти
ярдах от ошеломленного ужасом Шефа. Вздрагивание, король забил руками  и
ногами, но их безжалостно держали четверо отступников. Айвар  отошел,  в
руке у него было что-то сине-серое и скользкое.
   - Он разрезал ему живот и вытащил кишки, - объяснил Бранд.
   Айвар  подошел  к   столбу,   осторожно,   но   крепко   потянул   за
разворачивающуюся кишку, с улыбкой глядя  на  лицо  короля,  на  котором
застыло выражение боли и отчаяния. Он  взял  молот  и  прибил  свободный
конец, который держал в руке.
   - Теперь, - провозгласил  он,  -  король  Элла  будет  ходить  вокруг
столба,  пока  не  вытащит  собственное  сердце  и  не   умрет.   Давай,
англичанин. Чем быстрее пойдешь, тем быстрее  все  закончится.  Но  тебе
придется сделать несколько оборотов. По моим подсчетам,  тебе  предстоит
пройти десять ярдов. Разве я так много прошу? Начинай, Мюртач.
   Тот подошел с раскаленным железом и поднес  его  к  ягодицам  короля.
Конвульсивный рывок, лицо короля посерело, он медленно двинулся.
   Худшая смерть, какой может ожидать человек, подумал Шеф. Ни гордости,
ни достоинства. Единственная возможность - делать, что говорят враги,  и
слышать их насмешки. Знать, что все равно это придется сделать,  и  быть
не в состоянии сделать быстро. Раскаленное железо за спиной не позволяет
даже выбрать свой ритм шага. И нет даже голоса, чтобы  крикнуть.  И  все
время из тебя выходят твои собственные внутренности.
   Шеф молча передал алебарду Бранду и скользнул  в  толпу  толкающихся,
вытягивающих  шеи  зрителей.  Из  башни,  где  его  помощники   остались
присматривать за машиной, высовываются лица. Когда там поняли,  чего  он
хочет, спустили веревку. Шеф по стене поднялся в знакомый  чистый  запах
свежеспиленного дерева и свежекованого железа.
   - Он обошел вокруг столба три раза,  -  сказал  один  из  викингов  в
башне, с фаллосом Фрея на шее. - Так не должен умирать человек.
   Стрела на месте, машину развернули - еще вчера ее поместили  на  пару
прочных колес. Тетива натянута, расстояние около  трехсот  ярдов,  будет
чуть высоко.
   Шеф нацелил стрелу в основание раны на животе короля, тот в это время
начинал  четвертый  круг,  раскаленное  железо  поторапливало  его.  Шеф
медленно отпустил зажим.
   Глухой удар, стрела чуть дрогнула, точно пронзив  грудь  Эллы  и  его
сердце, и вонзилась в землю у ног Мюртача. Короля силой удара  отбросило
вперед, и Шеф видел, как изменилось выражение его лица. Покойся в  мире.
Медленно  толпа  зашевелилась,  все  повернулись  к  башне,  из  которой
выстрелили. Айвар склонился к трупу, распрямился, тоже повернулся,  сжав
кулаки.
   Шеф взял одну из новых алебард и спустился по стене. Он хотел,  чтобы
его узнали. На краю полукруга он остановился, перепрыгнул на возвышение.
   - Я только карл, - сказал он, - не ярл. Но я хочу сказать  Армии  три
вещи.
   - Во-первых, сыновья Рагнара занялись выполнением этой  свой  клятвы,
потому что не хотят выполнить остальные.
   - Во-вторых, что бы ни говорил Змееглазый, когда  он  проскользнул  в
Йорк через ворота, открытые черными монахами,  он  совсем  не  об  Армии
думал. Он думал о своей выгоде и  о  выгоде  братьев.  Он  не  собирался
сражаться и не будет делиться.
   Гневные крики, гадгедлары начали приближаться к месту, где стоял Шеф.
Им мешали, хватали  за  пледы.  Шеф  еще  более  возвысил  голос,  чтобы
перекричать шум.
   - И в-третьих: обращаться с человеком и воином так, как они с королем
Эллой, это не drengskarp. Я назову это nithinsverk.
   Поступок nithin, нитина, человека без чести, без  законных  прав,  он
хуже изгнанника. Хуже позора для  карла  -  и  ярла  тоже,  -  чем  быть
провозглашенным нитином перед всей Армией, быть  не  может.  Если  Армия
согласится.
   Послышались одобрительные крики. Шеф видел Бранда, тот поднял топор и
готов был ударить, его люди столпились вокруг него, выставив щиты  и  не
пропуская сторонников Рагнарсонов. Поток людей с противоположной стороны
полукруга устремился на соединение с ними, во  главе  с  Эгилом,  жрецом
Хеймдалля. А кто  еще  там  идет?  Сигварт,  лицо  его  побагровело,  он
выкрикивает ответ на какое-то оскорбление. Скули Лысый дрогнул  у  трупа
Эллы, Убби что-то крикнул ему.
   Вся Армия пришла в движение. Начала  делиться.  И  через  сто  ударов
сердца между двумя группами людей образовалось пространство, обе  группы
начали еще  дальше  отходить  друг  от  друга.  Во  главе  отдаленной  -
Рагнарсоны, во главе ближней - Бранд, Торвин и еще несколько.
   - Путь против остальных, - прошептал Поклоняющийся  Фрею  у  него  за
спиной. - Два к одному в их пользу, я бы сказал.
   - Ты расколол Армию, - сказал гебридец, из экипажа Магнуса. -  Смелый
поступок, но торопливый.
   - Машина была заряжена,  -  ответил  Шеф,  -  мне  оставалось  только
выстрелить.

Глава 6

   Армия отходила от Йорка под начавшими  падать  с  безветренного  неба
снежными хлопьями. Не Великая Армия. Великая  Армия  больше  никогда  не
будет существовать. Часть прежней Великой  Армии  отказалась  признавать
руководство Рагнарсонов и не желала вступать с ними в  союз  -  примерно
двенадцать долгих сотен, две тысячи четыреста человек по римскому счету.
С ними их верховые и вьючные лошади и мулы, пятьдесят телег, нагруженных
добычей: бронзой и железом, кузнечным инструментом и точильными камнями,
вместе с  ящиками  плохой  монеты  и  небольшим  количеством  настоящего
серебра, полученного при дележке. И еще груз раненых, которые  не  могли
идти или ехать верхом.
   За их уходом  следила  с  городских  ворот  оставшаяся  часть  армии.
Кое-кто из молодежи кричал и насмехался, даже выпустили несколько  стрел
в землю  за  уходящими  прежними  товарищами.  Но  молчание  уходящих  и
предводителей  остающихся  быстро  их   охладило.   Остающиеся   плотнее
запахнули плащи, посмотрели на небо,  на  низкий  горизонт,  на  побитую
морозом траву на склонах вокруг города. И были благодарны за то,  что  у
них есть где переночевать, есть запас дров, окна  закрыты,  а  стены  не
пропускают сквозняки.
   - До рассвета снег пойдет сильнее, - сказал Бранд;  он  ехал  в  тылу
колонны, в самом опасном месте, на случай если Рагнарсоны решатся все же
ударить.
   - Ты ведь северянин, - ответил Шеф. - Я думал, снег тебя не тревожит.
- Да, пока стоит мороз, - ответил Бранд. - Но если сначала пойдет  снег,
а потом растает, как это постоянно бывает в этой  стране,  нам  придется
идти по грязи. Люди устают, лошади тоже, движение замедляется. И в таких
условиях нужно больше пищи. А знаешь, сколько времени нужно быку,  чтобы
наесться? Но мы должны  отойти  подальше  от  тех,  кто  остался  сзади.
Невозможно сказать, что они сделают.
   - А куда мы идем? - спросил Шеф.
   - Не знаю. И вообще, кто ведет эту армию? Все считают, что ты.
   Шеф в ужасе замолчал.

***

   Последние закутанные фигуры арьергарда исчезли за разрушенными домами
внешнего Йорка, и  Рагнарсоны  на  стене  повернулись  друг  к  другу  и
переглянулись.
   - Хорошо, что избавились, -  сказал  Убби.  -  Меньше  ртов  кормить,
меньше рук, чтобы делить. Да и что такое несколько сотен  последователей
Пути? Мягкие руки, слабые желудки.
   - Никто не назовет Вигу-Бранда мягкоруким, - ответил  Халвдан.  После
хольмганга он не торопился поддержать братьев в их нападках  на  Шефа  и
его сторонников. - И там не все последователи Пути.
   - Неважно, кто они, - сказал Сигурт. - Теперь они враги. Это все, что
нам нужно знать. Но пока  мы  не  можем  еще  сражаться  с  ними.  Нужно
удержать...
   И он ткнул пальцем в небольшую группу, стоявшую в нескольких ярдах от
них на стене: архиепископ Вульфхир и несколько черных монахов, среди них
тощий дьякон Эркенберт, теперь глава чеканной мастерской.
   Айвар неожиданно рассмеялся. Трое  братьев  беспокойно  взглянули  на
него.
   - Нам не нужно сражаться с ними, - сказал  Айвар.  -  Их  собственное
проклятие идет вместе с ними. С некоторыми так бывает.

***

   Вульфхир тоже смотрел на уходящую колонну.
   - Кое-кто из кровожадных волков ушел, - сказал он. - Если бы они ушли
раньше, может, нам не понадобилось бы договариваться  с  остальными.  Но
теперь они за нашими воротами. - Он говорил на латыни, чтобы посторонние
не поняли.
   - В эти тяжелые дни  испытаний  мы  должны  жить  мудростью  змеи,  -
ответил на том же языке Эркенберт, - и хитростью голубки. Но наши враги:
и те, что в городе, и ушедшие - могут быть побеждены.
   - Тех, что внутри, я понимаю. Их сейчас меньше, и с ними можно  снова
сразиться. Не мы, из Нортумбрии, будем сражаться  с  ними.  Короли  юга:
Бургред из Мерсии, Этельред из Вессекса. Поэтому мы послали изувеченного
тана в Восточную Англию подвешенным между двумя пони. Он покажет королям
юга, кто такие викинги, и пробудит их дремлющий дух.
   - Но каковы твои планы, Эркенберт, относительно ушедших? Что мы можем
с ними сделать посреди зимы?
   Маленький дьякон улыбнулся.
   - Те, что  ушли,  нуждаются  в  пище.  Грабители  с  севера  привыкли
отбирать ее. Но каждый кусок, который они отбирают, лишает еды детей,  а
до весны еще далеко. Даже мужики в таких условиях будут сражаться.
   - Я позаботился, чтобы об их приходе стало известно заранее.

***

   Нападения начались, как только стемнело и  кончился  короткий  зимний
день. Вначале всего лишь небольшие задержки: крестьянин появлялся  из-за
дерева, бросал камень или выпускал стрелу  и  тут  же  убегал,  даже  не
посмотрев, попал ли он. Потом небольшая группа подошла поближе.  Викинги
сняли   луки,   постарались   сохранить   тетивы   в   сухости,   начали
отстреливаться.
   Или укрывались за щитами, пропускали стрелы и выкрикивали оскорбления
и насмешки, приглашали  врага  остановиться  и  сражаться.  Потом  один,
раздраженный,  бросил  копье  в  фигуру,  подошедшую   слишком   близко,
промахнулся и с  бранью  вышел  из  строя,  чтобы  подобрать  копье.  На
мгновение его скрыл снежный вихрь. Когда прояснилось, его нигде не  было
видно. С трудом его товарищи по экипажу остановили колонну, и группа  из
тридцати человек отправилась на выручку. Они вернулись с телом, раздетым
и изуродованным, и тут в них снова полетели стрелы из полутьмы уходящего
дня.
   Теперь колонна вытянулась на дороге почти на милю. Капитаны и кормчие
с проклятиями и толчками заставили построиться в более тесную и короткую
линию, с флангов лучники, телеги в центре.
   - Они не могут нам повредить, - ревел Бранд, повторяя много раз  одно
и то же. - У них только охотничьи луки. Кричите и бейте в щиты; они  тут
же обмочатся и убегут. Раненых в ноги сажайте на пони. Сбросьте  хлам  с
телег, если понадобится. Но двигайтесь, не останавливаясь.
   Скоро английские крестьяне поняли, что они могут делать. Враги тяжело
нагружены, закутаны. Они не знают местность. А  крестьяне  знают  каждое
дерево, куст, тропу и полоску грязи. Они, освободившись от плащей, легко
подбегали, били и убегали снова, прежде  чем  враг  успевал  высвободить
из-под плаща руку.
   Спустя  какое-то  время  один  из   военных   предводителей   деревни
организовал  больший  отряд.  Сорок-пятьдесят   крестьян   появились   с
западного фланга колонны, дубинами и ножами свалили нескольких  викингов
и потащили тела, как волки добычу. Викинги в ярости устремились за ними,
подняв щиты и топоры. А когда с проклятиями возвратились  назад,  никого
не поймав, увидели остановившиеся телеги и зарубленных  топорами  волов.
Фургоны раскрыты, и груз раненых  больше  не  груз,  а  снег  уже  начал
заметать пятна крови.
   Бранд, как ледяной тролль, носился  из  конца  в  конец  колонны.  Он
повернулся к оказавшемуся рядом Шефу:
   - Они считают, что мы погибли, - рявкнул он. - Но станет светло, и  я
им преподам урок, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни.
   Шеф смотрел на него, убирая снег с глаз.
   - Нет, - сказал он. - Ты думаешь  как  карл,  карл  Армии.  Но  Армии
больше нет. И мы должны перестать думать как  карлы.  Думать  надо,  как
последователи Отина, организатора битв. Ты ведь таким меня считаешь?
   - И каковы будут приказы, маленький человек?  Маленький  человек,  ни
разу не стоявший в боевой линии?
   - Созови капитанов, всех, кто услышит. - Шеф начал быстро чертить  на
снегу.
   - Мы пройдем через Эскирк, вот здесь, прежде чем станет много  снега.
Сейчас мы в короткой миле севернее Риколла. -  Кивки,  понимание.  Район
вокруг Йорка хорошо известен, здесь проходили основные рейды.
   - Мне нужна сотня отборных воинов, молодых, легких на  ногу,  еще  не
уставших. Им нужно пройти  вперед  и  захватить  Риколл.  Пусть  возьмут
несколько пленных - они нам  понадобятся,  остальных  прогонят.  Там  мы
проведем ночь. Там всего пятьдесят хижин и церковь. Но если  потеснимся,
сумеем все укрыться на ночь.
   - Еще одна длинная сотня разобьется  на  четыре  группы  и  пойдет  с
флангов - впереди и сзади. Англичане не станут  нападать,  если  поймут,
что их могут изрубить. Пусть сотня идет без плащей и греется на бегу.  А
остальные просто идут вперед и тащат телеги.  Как  только  доберемся  до
Риколла, с помощью телег закрыть все проходы между хижинами.  Все  мы  и
быки - внутри кольца. Разведем костры, поставим палатки.  Бранд,  отбери
людей, пусть начинают.

***

   Два напряженных часа спустя Шеф сидел за столом в зале длинного  дома
тана Риколла и смотрел на престарелого седого англичанина. Дом был забит
викингами, они сидели на  корточках  или  лежали  на  полу,  становилось
жарко, их промокшая одежда  парила.  Как  и  было  приказано,  никто  не
обращал внимания на происходящее.
   Между двумя говорившими на грубом столе стоял  кувшин  с  пивом.  Шеф
глотнул пива, посмотрел на человека перед собой: похоже, тот не  потерял
рассудка. На шее у человека железное кольцо.
   Шеф протянул ему кружку.
   - Ты видел, как я пил, и знаешь, что это не яд. Давай, пей. Если бы я
хотел повредить тебе, были бы другие возможности.
   Глаза тролла расширились, когда он услышал беглый английский. Он взял
кружку, сделал большой глоток.
   - Кто твой господин? Кому ты платишь налог?
   Прежде чем заговорить, тот прикончил пиво.
   - Большей частью земли владеет тан Эднот, он подчиняется королю Элле.
Тан убит в битве. Остальное принадлежит черным монахам.
   - Ты платил налог в последний Михайлов день? Если  нет,  надеюсь,  ты
припрятал деньги. Монахи жестоки с неплательщиками.
   Тень страха, когда Шеф заговорил о монахах и их наказаниях.
   - Если на тебе ошейник, ты знаешь, как поступают монахи с  беглецами.
Хунд, покажи ему свою шею.
   Хунд молча снял подвеску Идунны  и  протянул  ее  Шефу,  потом  отвел
воротник рубашки и показал мозоли и рубцы, образовавшиеся от ошейника.
   - Были тут беглецы? Люди, говорившие об этом? - Шеф  взвесил  в  руке
подвеску, вернул ее Хунду. - Или с  такими.  -  Он  указал  на  Торвина,
Вестмунда, Фармана и других жрецов,  теснившихся  поблизости.  Повинуясь
его жесту, они молча показали свои символы.
   - Если были, наверно, они говорили, что таким людям можно доверять.
   Раб опустил глаза, задрожал.
   - Я добрый христианин. Я ничего не знаю о языческих...
   - Я говорю о доверии - не о христианстве и язычестве.
   - Вы, викинги, обращаете людей в рабство, а не отпускаете на свободу.
Шеф протянул руку и постучал по железному ошейнику.
   - Не викинги одели его на тебя. Во всяком  случае  я  англичанин.  Ты
разве этого не понял по моей речи? Теперь слушай внимательно.  Я  отпущу
тебя. Скажи тем, что там, в ночи, чтобы прекратили нападения, потому что
мы не враги им, их враги по-прежнему в  Йорке.  Если  они  позволят  нам
пройти, никому не будет причинено вреда. И  расскажи  своим  друзьям  об
этом знамени.
   Шеф показал на  противоположный  конец  дымной  комнаты,  где  сидело
несколько армейских шлюх, одна  из  них  поднялась  и  развернула  флаг,
который они торопливо сшивали. На фоне красного шелка, взятого с  телеги
с награбленным, серебряной белой  нитью  был  вышит  кузнецкий  молот  с
двойной головкой.
   - Другая армия, та, которую мы оставили, идет  под  флагом  с  черным
вороном, птицей-стервятником. Это символ пыток и смерти для христиан.  А
наш знак - символ мастера, создателя. Скажи всем об  этом.  И  я  покажу
тебе на примере, что может сделать молот. Мы снимем с тебя ошейник.
   Раб дрожал от страха.
   - Нет, когда вернутся черные монахи...
   - Они  предадут  тебя  ужасной  смерти.  Помни  об  этом  и  расскажи
остальным. Мы предлагаем тебе свободу,  мы,  язычники.  Но  страх  перед
христианами держит тебя в рабстве. А теперь иди.
   - Я попрошу об одном. В страхе. Не убивай меня за  эти  слова,  но...
твои люди опустошают амбары, забирают наши запасы на зиму. Если  вы  это
сделаете, до наступления весны будут пустые животы и умершие дети.
   Шеф вздохнул. Это самое трудное.
   - Бранд. Заплати рабу. Заплати чем-нибудь. Дай ему  доброго  серебра,
не архиепископской чеканки.
   - Чтобы я платил ему! Пусть он мне платит. А как  же  вира  за  наших
погибших? И с каких это пор Армия платит за продукты?
   - Армии больше нет. И он нам не должен никакой виры. Это ты пришел на
его землю. Заплати ему. Я позабочусь, чтобы мы из-за этого не  обеднели.
Бранд пробормотал что-то, но достал кошелек и отсчитал шесть  серебряных
вессекских пенни.
   Раб не мог поверить в происходящее, он смотрел  так,  словно  никогда
таких денег не видел; и может, так оно и было на самом деле.
   - Я им скажу, - он почти кричал. - И о знамени тоже.
   - Если сделаешь это и вернешься сегодня же, я заплачу еще шесть монет
- тебе одному, ни с кем делиться не будешь.
   Бранд, Торвин и остальные с сомнением смотрели, как Шеф выводит  раба
и передает его охране; та должна вывести раба за пределы лагеря.
   - Никогда больше не увидим ни раба, ни денег, - сказал Бранд.
   - Посмотрим. Теперь мне нужны две  длинные  сотни  с  нашими  лучшими
лошадьми, все должны хорошо поесть и  быть  готовы  к  выступлению,  как
только вернется раб.
   Бранд приоткрыл ставень и выглянул в ночь и падающий снег. - Зачем? -
спросил он.
   - Мне нужно вернуть эти двенадцать пенни. И  у  меня  есть  и  другие
мысли. - Медленно и сосредоточенно Шеф начал чертить  на  столе  острием
своего ножа.

***

   Черные монахи собора святого Иоанна в Беверли, в отличие  от  монахов
святого Петра в Йорке, не имели для защиты стен старой римской крепости.
Но их приходы на Йоркширском нагорье легко могли выставить на защиту две
тысячи  отличных  воинов  в  сопровождении   еще   большего   количества
копейщиков и лучников. И всю осень со время осады Йорка  здешние  монахи
считали себя в безопасности. Разве что придет вся Великая Армия. Но  они
знали, что Армия придет. Ризничий уже несколько месяцев назад исчезал  с
наиболее  ценными  реликвиями.  Он  появился  через  несколько  дней   и
обменялся несколькими словами только с аббатом. Половину воинов  держали
постоянно мобилизованными, остальных разослали присматривать  за  сбором
урожая и подготовкой  к  зиме.  И  сегодня  монахи  чувствовали  себя  в
безопасности. Наблюдатели доложили о расколе Великой Армии и о том,  что
отколовшаяся часть движется на юг. Зимняя ночь в Англии  тянется  долго,
от заката до  рассвета  шестнадцать  часов.  Более  чем  достаточно  для
решительного человека, чтобы проехать сорок миль. Первые несколько  миль
их провели по грязным извилистым сельским тропам, потом она оказались на
хороших дорогах нагорья и  увеличили  скорость.  Все  встречные  деревья
обходили стороной, стараясь тратить на это поменьше времени. Раб, Тайда,
вел их хорошо и оставил только при наступлении рассвета, когда  они  уже
сами  увидели  колокольню  собора  в  Беверли.  Сонные  поварихи  только
начинали разжигать костры и молоть зерно на овсянку. При  виде  викингов
поварихи побежали с воплями и криками,  вытащили  ничего  не  понимающих
солдат из-под одеял. Сначала те  ругались,  потом  началось  смятение  -
английский способ воспринимать удивительные новости.
   Шеф распахнул широкие ворота собора и вошел, остальные за ним.
   Внутри звучали два церковных хора,  перекликавшиеся  через  неф;  они
пели сладкие гимны, призывающие младенца Христа родиться.  Молящихся  не
было, хотя двери для них открыты. Монахи ежедневно  возносили  хвалебные
гимны, даже если их никто не слушал. А в  раннее  зимнее  утро  вряд  ли
можно было ждать посетителей.
   Викинги прошли по широкому проходу  к  алтарю,  в  своих  плащах,  не
обнажая оружия, только на плече у Шефа лежала алебарда, и аббат в  ужасе
смотрел на них со своего высокого кресла. На мгновение Шеф дрогнул,  всю
жизнь его учили преклоняться перед могуществом и мудростью церкви.
   Он откашлялся, не зная, с чего начать.
   Но  у  стоявшего  за  ним  Гутмунда,  капитана  со  шведского  берега
Каттегата,  таких  сомнений  не  было.  Всю  жизнь  он  мечтал  ограбить
по-настоящему богатую церковь или собор и теперь не хотел, чтобы новичок
помешал ему. Он  вежливо  отодвинул  молодого  предводителя  в  сторону,
схватил ближайшего монаха за сутану  и  бросил  его  в  проход,  вытащил
из-под плаща топор и с грохотом вонзил его в алтарь.
   - Хватай чернорясых, - крикнул он. - Обыщите их, сгоните в этот угол.
Тофи, неси свечи. Франи, эту плиту снять. Снок и Убби, вы легче  других,
видите вон ту статую?  -  Он  указал  на  большое  распятие  высоко  над
алтарем, глядящее на них скорбными глазами. -  Полезайте  вверх,  заодно
посмотрите вон  ту  корону.  Снизу  она  кажется  подлинной.  Остальные,
переворачивайте и вытряхивайте все. Хватайте все, что блестит.  Я  хочу,
чтобы тут было все очищено, пока эти ублюдки за нами обуваются. А теперь
ты... - Он подошел к аббату, съежившемуся в своем сидении.
   Шеф пробился к ним.
   - Послушай, отец... - начал он по-английски.
   Знакомый язык вызвал ядовитый взгляд аббата,  тот  был  в  ужасе,  но
одновременно смертельно обижен. Шеф на мгновение  дрогнул,  но  вспомнил
внутренность дверей собора, покрытую, как и многие  другие,  кожей.  Это
человеческая  кожа,  ее  содрали  живьем  за  святотатство,  за  попытку
похитить церковную собственность. И сердце его ожесточилось.
   - Скоро будут ваши солдаты. Если хочешь остаться жив, они  не  должны
приближаться.
   - Нет!
   - Тогда ты сейчас умрешь. - И острие алебарды  приблизилось  к  горлу
священника.
   - На сколько? - Дрожащими руками аббат пытался отвести алебарду и  не
мог. - Ненадолго. А потом сможешь охотиться  за  нами,  возвращать  свое
добро. Поэтому делай, что я говорю...
   Грохот разрушений, по проходу Гутмунд тащил монаха.
   - Я думаю, это ризничий. Он говорит, что сокровищница пуста.
   - Верно, - признал аббат. - Мы все  спрятали  уже  несколько  месяцев
назад.
   - Спрятанное может быть найдено, - сказал Гутмунд. - Начну с младших,
чтобы показать, что я говорю серьезно. Один-два  мертвеца,  и  хранитель
сокровища заговорит.
   - Нет, - приказал Шеф. - Мы возьмем их с собой. У последователей Пути
больше не будет пыток. Боги асы запрещают пытки.  И  мы  тут  достаточно
поживились. А теперь выведите их, чтобы стражники собора  могли  видеть.
Нам предстоит долгая поездка.
   В усиливающемся свете Шеф заметил что-то свисающее со стены -  свиток
разглаженной кожи с изображением, которое он не мог узнать.
   - Что это? - спросил он у аббата.
   - Для таких, как ты, это не имеет ценности. Тут в раме ни золота,  ни
серебра. Это mappamundi. Карта мира.
   Шеф сорвал ее, скатал и сунул под плащ. Они вывели  аббата  и  других
монахов  и  увидели  неровную  линию  стражников,  наконец  вставших   с
постелей. - Мы не вернемся назад, - сказал Гутмунд, позвякивая добычей в
мешке. - А мы и не будем возвращаться, - ответил Шеф. - Увидишь.

Глава 7

   Бургред, король Мерсии, одного из двух больших королевств Англии, еще
не завоеванных викингами, остановился у  входа  в  свои  частные  покои,
отпустил толпу придворных и прихлебателей,  сбросил  мантию  из  куницы,
позволил снять с себя сапоги в снегу и заменить их на  мягкие  туфли  их
выделанной кожи и приготовился наслаждаться  моментом.  По  его  приказу
молодой человек и его отец дожидались короля, так же как принц  Альфред,
представляющий  своего  брата  Этельреда,   короля   Вессекса,   другого
уцелевшего королевства Англии.
   Им предстояло обсудить судьбу королевства восточных англов. Их король
умер, не оставив наследников, а население деморализовано и не уверено  в
будущем. Но Бургред хорошо знал, что если он выступит со своей армией  и
захватит  территорию  восточных  англов,  присоединит  силой  к  Мерсии,
восточные англы будут сражаться, англичане с англичанами, как уже не раз
случалось раньше. Но если он пошлет к ним человека, одного  из  них  же,
человека благородной крови, расчетливо думал  Бургред,  но  такого,  кто
абсолютно всем, включая  армию,  которую  поведет,  обязан  ему,  королю
Бургреду, - что ж, это они проглотят.
   Особенно если у этого благородного и благодарного  молодого  человека
такой полезный отец. Такой,  который  -  Бургред  позволил  себе  слегка
улыбнуться  -  несет  с  собой  свои,  так   сказать,   антивикинговские
верительные грамоты. Кто будет возражать против такого  главы?  Главы  и
туловища в действительности. И Бургред в глубине души благословил  день,
когда к нему из Йорка привели двух пони с висящей между ними ношей.
   И еще эта красивая молодая женщина. Как все было трогательно! Молодой
человек, откинув светлые волосы, склонился к отцу, еще до того  как  его
вынули  из  носилок,  просил  прощения  за   женитьбу   без   отцовского
благословения. Эта пара могла бы получить прощение за все испытанное, но
нет, молодой Альфгар хотел, чтобы все  было  сделано  правильно.  Именно
такие люди когда-нибудь сделают англичан величайшим из народов. Приличие
прежде всего, думал Бургред, gedafenlicnis.
   На самом же деле, склонившись к отцу, Альфгар сказал ему:
   - Я женился на Годиве, отец. Я знаю, что она моя сводная  сестра,  но
ничего не говори об этом, или я всем скажу, что ты сошел с ума. А  потом
с тобой может произойти несчастный случай. Человек без рук  легко  может
задохнуться. И не забудь, мы твои дети. Если  нам  повезет,  твои  внуки
будут принцами. Или еще повыше.
   После первого шока Вульфгар понял, что дело не  так  плохо.  Конечно,
они совершают инцест, кровосмешение,  как  называют  англичане.  Но  это
мелочь. Его собственная жена Трит вступила в блудную связь  с  язычником
викингом, и кто что-нибудь сказал об этом? А если у  Альфгара  и  Годивы
родится ребенок, как в легенде и Сигмунде и его сестре, он будет не хуже
того отродья, которое Вульфгар сам имел глупость воспитать.
   Когда король Мерсии вошел в комнату, сидевшие в  ней  люди  встали  и
поклонились. Единственная женщина, эта красотка из восточной  Англии,  с
всегда печальным лицом и яркими глазами, сделала реверанс  по  франкской
моде. Двое слуг - они между собой негромко обсуждали, как им  правильней
поступить, - придали ящику с Вульфгаром  вертикальное  положение,  потом
снова прислонили его к стене. По знаку короля все снова сели. Все, кроме
короля и хеймнара, на стулья. Вульфгара пометили на высокое  кресло:  на
стуле он не мог удержаться.
   - У меня новости из Эофорвича, - начал король. - Более  поздние,  чем
принес ты, - кивок в сторону Вульфгара. - Новости  лучше  твоих.  Они  и
заставили меня действовать.
   - Похоже, что после сдачи церковью короля Эллы и города...
   - Скажи лучше, -  вмешался  молодой  принц  из  Вессекса,  -  подлого
предательства короля Эллы теми, кого он защищал.
   Бургред нахмурился. У молодого человека не хватает уважения к  королю
и к церкви.
   - После  сдачи  короля  Эллы  он  был  предан  ужасной  смерти  этими
язычниками Рагнарсонами, особенно тем из них, кого называют  Бескостным.
Как и случилось с твоим повелителем благородным  Эдмундом,  -  он  снова
кивнул Вульфгару.
   - Но, похоже, это вызвало разногласия среди  язычников.  Рассказывают
странную историю о том, что пыткам положил конец  выстрел  из  необычной
машины. Все в Эофорвиче так или иначе связано с этими машинами.
   - Но главная новость - это несогласие.  После  этого  армия  викингов
раскололась.
   Удивленные и довольные возгласы.
   - Часть армии покинула Эофорвич и направилась на юг.  Меньшая  часть,
но все же очень сильная. И куда же, спрашиваю я себя, они  направляются?
И отвечаю: они идут в Восточную Англию, туда, откуда пришли.
   - Назад к своим кораблям! - выпалил Альфгар.
   - Может быть. Не думаю, чтобы восточные  англы  стали  с  ними  снова
сражаться. Они потеряли короля и многих предводителей, танов и воинов  в
битве на Стуре, в которой ты, молодой человек, так доблестно участвовал.
Так и  следует  всем  сражаться  с  викингами.  -  Король  саркастически
взглянул на Альфреда.
   - Поэтому я пошлю восточным англам  военного  предводителя,  дам  ему
сильный отряд своих людей, на который он сможет опираться.
   - Тебя, молодой человек  -  Альфгар,  сын  Вульфгара.  Ты  сам  родом
оттуда. Твой отец был таном короля Эдмунда. Твоя семья  потеряла  больше
других и проявила больше храбрости и мужества. Ты поставишь  королевство
на ноги.
   - Но только оно больше не будет королевством.
   Бургред посмотрел прямо в глаза молодому принцу Альфреду Вессекскому.
Глаза у него голубые и волосы светлые, как у Альфгара. Он истинный принц
королевского рода. Но есть в нем что-то странное и своенравное.  Слишком
умно выглядит. Оба знали, что это  критический  момент.  У  Бургреда  из
Мерсии не больше прав на восточных англов, чем у Этельреда  Вессекского.
Но тот, кто заполнит брешь, станет сильнейшим из них двоих.
   - Какой же будет у меня титул? - осторожно спросил Альфгар.
   - Олдермен. Севера и юга.
   - Это два округа,  -  возразил  Альфред.  -  Человек  не  может  быть
одновременно олдерменом двух округов. - Новые времена, новые  обычаи,  -
ответил Бургред. - Но ты говоришь справедливо. Со временем, Альфгар,  ты
можешь получить новый титул.  Священники  называют  это  subregulus.  Ты
станешь моим вице-королем. Будешь ли ты верен мне и Мерсии?
   Альфгар молча встал на колени перед королем и положил руки ему  между
ног в знак покорности. Король потрепал его по плечу и позволил встать. -
Со временем мы объявим об этом официально. Я только хотел убедиться, что
мы все согласны. - Он повернулся к Альфреду. - Да, юный принц,  я  знаю,
что ты не согласен. Но объясни своему королю и брату, как обстоят  дела.
Пусть остается по свою сторону Темзы, а я буду оставаться  по  свою.  Но
все к северу от Темзы и южнее  Хамбера  принадлежит  мне.  Все.  Бургред
позволил некоторое время висеть напряженной тишине, потом решил развеять
ее.
   -  Есть  и  странная  новость.  Великую  Армию   всегда   возглавляли
Рагнарсоны, но они все остались в Эофорвиче. Те, что ушли, как  говорят,
не имеют  предводителя.  Вернее,  их  много.  Но  говорят,  что  главный
предводитель англичанин. Судя по  речи,  он  из  восточных  англов,  так
сказал вестник. Но он мне смог только передать, как его зовут викинги. А
они говорят по-английски так плохо, что я  не  понял,  как  зовут  этого
англичанина. Что-то вроде Скейф  Сигвартсон.  Как  это  по-английски?  У
восточных англов?
   - Шеф! - впервые заговорила женщина. Вернее,  выкрикнула.  Глаза  ее,
яркие сверкающие глаза, оживились. Муж  посмотрел  на  нее  так,  словно
подбирал розгу для порки, а отец покраснел и подавился.
   - Ты говорил, что видел его мертвым,  -  укоризненно  сказал  хеймнар
сыну.
   - Еще увижу, - ответил Альфгар.

***

   В двухстах милях к северу Шеф повернулся в седле, чтобы проверить, не
отстает ли арьергард. Важно, чтобы все были поближе  друг  к  другу,  на
расстоянии слышимости. Шеф знал, что за ним движется по той  же  грязной
дороге  отряд,  вчетверо  превышающий  его.  Но  пока  у  него  тридцать
заложников, монахи собора святого Иоанна и их аббат Саквульф, на них  не
нападут. Важно  не  уменьшать  скорости,  даже  после  тяжелого  ночного
перехода, опередить новость о их приближении, помешать подготовиться.
   Их вел запах моря. И когда они преодолели небольшой  подъем,  увидели
безошибочный ориентир -  холм  Флэмборо.  Шеф  взмахом  руки  и  окриком
поторопил авангард.
   Гутмунд отстал на один-два ярда, по-прежнему узда лошади аббата  была
у него в руке. Шеф махнул ему.
   - Держись рядом. И держи поблизости от меня аббата.
   С гиканьем он пустил своего усталого жеребца галопом, и весь отряд  в
сто двадцать всадников и  тридцать  заложников  спустился  по  склону  и
оказался в убогом Бридлингтоне.
   Началась суматоха.  Забегали  женщины,  хватая  голоногих  оборванных
детей, мужчины хватали копья, снова опускали их, кое-кто бежал к лодкам,
стоявшим на грязном  покрытом  снегом  берегу.  Шеф  повернул  лошадь  и
пропустил вперед аббата, которого, в его черной сутане, сразу узнали.
   - Мир, - закричал он. - Я хочу поговорить с Ордлафом.
   Но Ордлаф, управляющий Бридлингтона, тот самый, что захватил  Рагнара
- хотя никто об этом не упоминал, - уже находился здесь. Он вышел вперед
из группы своих людей, с  удивлением  разглядывая  викингов  и  монахов,
неохотно принимая на себя ответственность.
   - Покажи им аббата, - сказал Шеф Гутмунду. - Пусть остальные держатся
на расстоянии. - Он сделал знак  управляющему  Ордлафу.  -  Мы  с  тобой
встречались. В тот день, когда ты поймал в сеть Рагнара.
   Спешившись, он глубоко вогнал острие алебарды в мокрый песок. Положил
руку на плечо управляющего, отвел немного в  сторону,  чтобы  не  слышал
гневно поглядывающий аббат, и начал настойчиво говорить.
   - Невозможно, - сказал минуту спустя Ордлаф. - Этого нельзя  сделать.
- Почему? На море волнение и холодно, но ветер западный.
   - Юго-западный, - машинально поправил Ордлаф.
   - Ты можешь спуститься на юг с берегом на траверзе. К Сперну.
   Двадцать пять миль, не больше. Будем  там  до  темноты.  Ни  разу  не
потеряем из виду сушу. Я  ведь  не  прошу  пересечь  море.  Если  погода
измениться, сможем бросить морской якорь и переждать.
   - Когда повернем к Сперну, пойдем прямо навстречу ветру.
   Шеф пальцем указал через плечо.
   - Это лучшие в мире гребцы.  Посадишь  их  за  весла,  а  сам  будешь
править рулевым веслом, как господин.
   - Ну... а что, если мы  вернемся,  а  аббат  пришлет  своих  людей  и
прикажет нас сжечь?
   - Ты сделал это, чтобы спасти жизнь аббата.
   - Сомневаюсь, чтобы он был благодарен.
   - Возвращайся не сразу. У тебя будет время, чтобы спрятать то, что мы
тебе заплатим. Серебро из собора. Ваше  серебро.  Ваш  налог  за  многие
годы. Спрячь, переплавь. И его никогда не найдут.
   - Ну... а откуда мне знать, что вы мне просто не перережете горло?  И
моим людям?
   - Ниоткуда... но придется рискнуть. Решай.
   Управляющий еще  немного  поколебался.  Вспомнил  Мерлу,  двоюродного
брата своей жены, которого этот самый аббат продал в  рабство  за  долг.
Жена Мерлы и его дети все еще нищенствуют, а муж их бежал.
   - Хорошо. Но пусть все выглядит так, словно меня заставили.
   Шеф изобразил приступ гнева, ударил управляющего по  голове,  вытащил
из ножен  кинжал.  Управляющий  повернулся,  начал  выкрикивать  приказы
группе людей, собравшихся на берегу  в  нескольких  ярдах.  Люди  начали
медленно спускать на воду рыбачьи лодки, устанавливать мачты, тащили  из
сараев паруса. Викинги спустились тесной группой на берег, ведя с  собой
заложников.  В  пятидесяти  ярдах  за  ними  стояли  пятьсот  английских
всадников,  готовые  броситься  вперед.  Их  удерживало  только  оружие,
занесенное над головами с тонзурами.
   - Удерживай их подальше, - крикнул Шеф аббату. - Половину твоих людей
я отпущу, когда мы попадем на борт. А тебя и всех остальных  спустим  на
шлюпках, когда отплывем.
   - Ты понимаешь, что мы потеряем лошадей, - мрачно сказал Гутмунд.
   - Ну, мы ведь их сами украли. Сможем украсть еще.

***

   - И вот мы перед  самой  тьмой  на  веслах  вошли  в  устье  Хамбера,
причалили на ночь в таком месте, где нас никто не видел, а  утром  опять
на веслах пошли вам навстречу. С добычей.
   - И сколько ее? - спросил Бранд,  сидя  рядом  с  остальными  членами
импровизированного совета.
   - Я уже взвесил, - ответил Торвин.  -  Алтарные  плиты,  подсвечники,
маленькие шкатулки, в которых христиане держат кости своих святых,  ящик
для священных хлебцев, эти штуки, в которых горит благовоние,  монеты  -
много монет. Мне казалось, что у монахов не может быть собственности, но
Гутмунд говорит, что у каждого при обыске нашелся кошелек. И после  того
как мы расплатились с рыбаками,  у  нас  осталось  девяносто  два  фунта
серебра.
   - Есть и золото. Корона,  которую  сняли  с  изображения  Христа,  из
чистого золота и очень тяжелая. Еще тарелки. Золота четырнадцать фунтов.
Мы считаем, что золото в восемь раз ценнее серебра.  Это  восемь  стонов
серебра, или сто фунтов к нашим девяноста двум.
   - Всего двести фунтов,  -  задумчиво  сказал  Бранд.  -  Нужно  будет
разделить между экипажами, а дальше пусть они сами делят.
   - Нет, - сказал Шеф.
   - Ты часто это говоришь в последние дни, - заметил Бранд.
   - Потому что я знаю, что делать, а другие не знают. Серебро делить не
будем. Это наш военный запас. Поэтому я и пошел за ним.  Если  разделим,
каждый станет ненамного богаче. А я хочу, что все стали богаче намного.
   - Если так выразить, - сказал Торвин, - я думаю, армия примет. Ты его
добыл. И у тебя есть право решить, как лучше им распорядиться. Но как мы
все станем намного богаче?
   Шеф достал из-под плаща mappamundi, карту мира, которую снял со стены
собора.
   - Взгляните на это, - сказал он, и десяток голов с  удивленным  видом
склонились над листом кожи с  линиями  на  Нем.  -  Кто  может  прочесть
надписи? - спросил Шеф.
   - Вот здесь в середине, - ответил Скальдфинн, жрец Хеймдалля,  -  где
картинка, написано "Иерусалим". Это святой город христиан.
   - Ложь, как всегда, - заметил Торвин. - Вот эта черная  линия  должна
обозначать  океан,  великое  море,   огибающее   Митгард,   мир.   Карта
утверждает, что их святой город в центре всего, как и следовало ожидать.
   - Посмотрите на края, - сказал Бранд. - Видите,  как  она  показывает
места, которые мы знаем?  Неправильно  показывает.  Значит,  она  вообще
лжет, как говорит Торвин.
   - Dacia et Gothia, - прочел Скальдфинн. - Готия. Должно  быть,  земля
готов, к югу от шведов. А может, они имеют в виду  Готланд.  Но  Готланд
остров, а это материк. А дальше - дальше "Булгария".
   Все рассмеялись.
   - Булгары - враги императора греков, в Миклагарте, - сказал Бранд.  -
От готов до булгар два месяца пути. По другую строну от Готии "Шлезвиг".
Ну, это по крайней мере ясно. Мы все знаем датский Шлезвиг.  А  вот  тут
еще одна надпись.  "Hic  abundant  leons".  Это  означает  "Здесь  много
львов". Снова взрыв смеха.
   - Я десятки раз бывал на рынке Шлезвига, - сказал Бранд. - И встречал
людей, которые рассказывали о львах. Они похожи на больших кошек и живут
в жаркой местности к югу от Саркленда. Но в Шлезвиге никогда не было  ни
одного льва, не говоря уже о многих. Мы тратим время с этим - как ты  ее
назвал? - с этой маппой.  Ерунда,  как  и  все,  что  христиане  считают
мудростью.
   Шеф продолжал водить пальцем по линиям,  про  себя  произнося  буквы,
которым учил его отец Андреас.
   - Тут есть и английские надписи,  -  сказал  он.  -  Написано  другим
почерком. Надпись "Suth-Bryttas". Это значит "Южные бритты".
   - Бретонцы, - сказал Бранд. - Они живут  на  большом  полуострове  на
противоположном берегу Английского моря.
   - Значит не все на карте неправильно. Можно найти на ней и правду.
   - И все же не понимаю, как она сделает нас богатыми, - заметил Бранд.
- Ведь так ты сказал?
   - Эта не сделает. - Шеф свернул карту и отложил в сторону. - Но  идея
карты может сделать. Нам нужно знать более важные вещи. Поймите: если бы
мы в тот день  не  знали,  где  Риколл,  нас  бы  отрезали,  окружили  и
уничтожили. Когда мы отправлялись в  Беверли,  я  знал  направление,  но
никогда бы не отыскал собор, если бы у нас не было проводника,  знающего
дороги. А Бридлингтон и человека, который вывез нас морем из западни,  я
нашел только потому, что уже бывал там.
   - Понимаете, о чем я говорю? Мы многое  знаем,  но  все  наши  знания
зависят от людей. Ни один человек не знает всего, что нам нужно. А такая
карта должна быть собранием знаний многих людей.  Если  бы  у  нас  была
карта, мы могли бы находить дорогу в места, где еще не бывали. Могли  бы
определять направления и дальности.
   - Ну, ладно, у нас будет знающая карта, - сказал Бранд.  -  А  теперь
говори о богатстве.
   - У нас есть и другая ценность, - сказал Шеф. - И ее мы  получили  не
от христиан. Торвин расскажет вам. Я сам  добыл  ее.  У  Мунина,  ворона
Отина. Получил ценой боли. Покажи им, Торвин.
   Торвин извлек из-за пазухи тонкую квадратную пластинку. На  ней  была
надпись мелкими рунами, линии вырезаны ножом и потом  заполнены  красной
краской.
   - Это загадка. Тот, кто  ее  отгадает,  отыщет  сокровища  Редвальда,
короля восточных англов. Именно их прошлой осенью искал Айвар. Но  тайна
умерла вместе с королем Эдмундом.
   - Королевское сокровище, - сказал Бранд. -  Да,  это  кое-чего  может
стоить. Но сначала нужно решить загадку.
   - А вот это поможет карта, - твердо сказал Шеф.  -  Если  мы  запишем
все, что узнаем, в конце у нас получатся все детали головоломки, и мы их
сложим и решим загадку. Но  если  не  запишем,  когда  найдем  последний
кусочек, забудем о первых.
   - И еще одно. - Шеф пытался выразить в словах то, что возникло у него
в сознании, какое-то воспоминание, может быть, о  том,  как  он  смотрит
вниз с большой высоты - на землю, смотрит так, как не  смотрел  ни  один
человек. - Вот эта карта. Здесь вот какая идея. Мы словно смотрим на наш
мир сверху. Все расстилается под нами.  Так  видит  мир  орел.  Вот  это
способ узнавать новое.
   Наступившее молчание нарушил капитан Гутмунд.
   - Но прежде чем мы все это увидим, нужно  решить,  куда  мы  двинемся
отсюда.
   - Еще важнее решить, - сказал Бранд, -  кто  ведет  эту  армию  и  по
какому закону. Пока мы были в Великой Армии, мы жили по старому hermanna
log - по закону  наших  предков,  закону  воинов.  Но  Айвар  Бескостный
нарушил этот закон, и у меня нет желания возвращаться к  нему.  Я  знаю,
что не все в этой армии носят подвески. - Он со  значением  взглянул  на
Шефа и Гутмунда.
   - Мы должны согласиться, что будем жить по  новому  закону.  Vegmanna
log я бы назвал его. Закон Пути. Но для этого нужно  на  общем  собрании
армии решить, кому мы дадим власть устанавливать этот закон.
   Пока все занялись обсуждением этого, Шеф, как часто бывало,  отвлекся
от немедленно развернувшегося спора. Он знал, что теперь  должна  делать
армия. Уходить из Нортумбрии подальше от  Рагнарсонов,  пересечь  округа
Бургреда,  сильного  короля  Марки,  как  можно  быстрее.  Укрепиться  в
лишенном  короля  королевстве  восточных  англов,  в  обмен  на   защиту
населения собирать дань. Защиту от королей, от аббатов и епископов. И за
короткое время дань это даже Бранда удовлетворит.
   А он тем временем поработает над картой. И  над  загадкой.  И  прежде
всего, если армия Пути собирается защищать  население  от  хищников,  он
должен дать ей новое оружие. Новые машины.
   Он мысленно начал чертить линии  новой  катапульты,  а  в  это  время
развернулся спор о том, что армии нужны наследственные ярлы.
   Это Сигварт, его отец, чей экипаж присоединился к уходящей  из  Йорка
колонне в самый последний момент. Он хотел бы, чтобы Сигварт  остался  в
городе. Или хоть его сын с лошадиными зубами Хьорварт. Но, может, им  не
обязательно встречаться. Может, армия не примет этот закон о ярлах.
   Шеф снова принялся размышлять, чем заменить медлительный и  неуклюжий
противовес. Пальцы его зудели от желания взяться за молот.

Глава 8

   Четыре недели спустя зуд в  пальцах  Шефа  утих.  Шеф  стоял  снаружи
временного  лагеря,  в  котором  армия  Пути  проводила  зиму,  рядом  с
катапультой. Но эту машину римляне не узнали бы.
   - Ниже, - кричал он расчету из восьми человек.
   Длинная  балка  со   скрипом   опустилась   к   его   ждущим   рукам,
десятифунтовый  камень  лежал  в  кожаной  праще,  подвешенной  на  двух
крючках, одном неподвижном, другом свободном.
   - Приготовиться! - Восемь крепких викингов взялись  за  другой  конец
рычага катапульты, впряглись  в  веревки  и  приготовились  тянуть.  Шеф
почувствовал, как рычаг - это были шестнадцать футов корабельной  мачты,
спиленной на уровне  палубы,  -  напрягся,  почувствовал,  как  начинает
приподниматься над влажной почвой.
   - Тяните! - Викинги потянули, как один, каждый из них вкладывал  весь
свой вес и силу спины, движения у них удивительно координированы, как  и
при гребле тяжелыми  веслами  на  атлантической  волне.  Короткое  плечо
катапульты резко пошло вниз. Длинное взлетело вверх. Праща  развернулась
с неожиданной силой, достигла точки,  где  свободный  крюк  выскочил  из
кольца, и распрямилась.
   Камень взметнулся в туманное небо. Казалось,  он  застыл  на  вершине
дуги, потом начал долгий спуск и с плеском  упал  на  почву  Фенланда  в
двухстах пятидесяти шагах. С полдесятка оборванных фигур  уже  бежали  к
тому концу испытательной  площадки,  чтобы  поднять  камень  и  принести
обратно.
   - Опускай! - крикнул изо всех сил Шеф. Его  расчет,  как  всегда,  не
обратил на это ни малейшего внимания. Викинги прыгали, радовались,  били
друг друга по спине, глядя на падение камня.
   - Целый ферлонг! - кричал Стейнульф, кормчий Бранда.
   - Опускайте! Это испытание на скорость! - снова закричал Шеф.  Расчет
вспомнил о его существовании. Один из  викингов,  кок  Ульф,  подошел  и
нежно похлопал Шефа по спине.
   - Испытание на скорость - мужеложство, - дружелюбно сказал он. - Если
понадобится стрелять быстро, мы будем. А теперь пора поесть.
   Его товарищи согласно кивнули, подобрали свои  куртки  с  похожей  на
виселицу рамы катапульты.
   - Здорово! Хорошая стрельба! - сказал гебридец Колбейн,  трогая  свою
недавно приобретенную подвеску - фаллос Фрея.  -  Завтра  придем  опять.
Сейчас пора поесть.
   Шеф  смотрел  им  вслед.  Они  направлялись  к  ограде,  за   которой
размещались палатки и навесы зимнего лагеря армии Пути, а в  его  сердце
кипели гнев и раздражение.
   Идею катапульты новой модели он получил, наблюдая за тем, как  рыбаки
Ордлафа натягивали мачтовые тросы. Гигантский метатель камней  в  Йорке,
машина,  уничтожившая  таран  Рагнарсонов  три  месяца  назад,  получала
энергию от противовеса. Сам противовес поднимали в воздух люди с помощью
лебедки. Противовес только запасал силу людей, которую они  прикладывали
к лебедке. "Но зачем запасать силу?" - спросил себя  Шеф.  Не  лучше  ли
просто приставить  людей  к  короткому  плечу  рычага  и  потянуть  вниз
непосредственно. И  небольшие  камни,  которым  придана  грубо  округлая
форма, эта новая машина, которую викинги  прозвали  "кидатель",  бросала
великолепно.
   Камень летел по  прямой  и  мог  быть  нацелен  достаточно  точно,  в
пределах нескольких футов. И буквально раздроблял в порошок то,  во  что
попадал.  Щиты  он  пробивал,  как  бумагу.  Постепенно  расчет   учился
эффективно  управлять  машиной,  дальность  выстрелов  увеличивалась   и
достигла одной восьмой мили. И Шеф был уверен, что если  бы  все  делали
то, что он говорит, они могли  бы  выпускать  десять  камней  за  время,
которое нужно, чтобы сосчитать до ста.
   Но его команда не думала о катапульте как об оружии. Для викингов это
только игрушка. Может, когда-нибудь пригодится против ограды или  стены.
А вообще-то просто развлечение в скучную зиму, когда к тому же строжайше
запрещены обычные развлечения воинов - охота за окрестными  женщинами  и
грабежи.
   Но эти "кидатели" можно использовать и в других случаях,  думал  Шеф.
Корабли. Армии. Как себя почувствует боевая  линия  под  градом  камней,
каждый из которых может убить  и  искалечить,  а  стреляющие  далеко  за
пределами дальности стрельбы из лука?
   Он увидел, что на него смотрят возбужденные улыбающиеся  лица.  Рабы.
Беглецы с севера или из королевства Марки,  привлеченные  сюда  слухами,
что тут снимают ошейники. И в обмен на работу дают пищу. И  им  сказали,
хотя они не поверили, что их снова  не  превратят  в  рабов.  Разве  что
попадутся прежним хозяевам.
   Каждая из оборванных фигур держала десятифунтовый камень, который они
целый день обтачивали зубилами Торвина, придавая ему круглую форму.
   - Ну, хорошо, - сказал Шеф, -  разбирайте  машину  и  накройте  балки
брезентом.
   Рабы переминались и переглядывались. Один из них, вытолкнутый  вперед
остальными, заговорил неуверенно, не поднимая глаз.
   - Мы думали, хозяин. Та сам начинал с Эмнета. И  говоришь  с  нами  и
все. И вот...
   - Давай выкладывай.
   - Ты был такой же, как мы. Может, позволишь нам самим выстрелить?
   - Мы знаем, что нужно делать! - послышались возгласы. - Мы  смотрели!
У нас нет такой силы, как у них, но тянуть мы умеем.
   Шеф смотрел на  возбужденные  лица.  Тощие  недокормленные  тела.  "А
почему бы и нет?" - подумал он. Он всегда считал,  что  для  этого  дела
прежде  всего  нужны  сила   и   вес.   Но   еще   важнее   координация,
согласованность. Может быть, двенадцать легких англичан окажутся не хуже
восьми тяжелых викингов. Что касается мечей и топоров, то это не так. Но
по крайней мере эти бывшие рабы будут делать все, что скажешь.
   - Хорошо, - сказал он. - Выстрелим для практики  пять  раз.  А  потом
посмотрим, сколько камней вы успеете выпустить, пока я досчитаю до  ста.
Рабы обрадовались, ухватились за веревки.
   - Подождите. Проведем испытание на скорость.  Поэтому  прежде  всего.
Сложите камни в груду поближе, чтобы вам  нужно  было  за  ними  сделать
только шаг. Теперь обратите внимание...

***

   Час спустя, приказав команде разобрать то, что  они  называли  "своей
машиной", Шеф задумчиво пошел к палатке Ингульфа  и  Хунда,  где  лежали
больные и раненые. Хунд встретил его у выхода. Он вытирал  окровавленные
руки.
   - Как они? - спросил Шеф.  Он  имел  в  виду  пострадавших  с  другой
машины, "толкателя", как ее называли викинги, той самой,  что  выпускает
стрелы. Она положила конец страданиям короля Эллы.
   - Будут жить. Один потерял три пальца. Мог легко потерять всю руку. У
другого помята грудная клетка. Ингульфу  пришлось  разрезать  ее,  чтобы
поставить на место легкое. Но заживает хорошо. Я только что  нюхал  швы.
Нет гнили. Двух человек искалечила эта машина за четыре дня. Что с ней?
   - С ней ничего. Это викинги. Сильные люди, гордые  своей  силой.  Они
туго затягивают зубчатку, а  потом  кто-нибудь  проверяет  свою  силу  и
делает лишний поворот. Тетива лопается и ранит кого-нибудь.
   - Значит, вина не в машине, а в людях?
   - Совершенно верно. Мне нужны  люди,  которые  сделают  точное  число
поворотов и ни одного больше, которые будут делать то, что им говорят.
   - Таких в лагере немного.
   Шеф смотрел на друга.
   - Которые говорят по-норвежски. Конечно.
   Семя идеи было посажено. Наступил зимний вечер.  Сейчас  Шеф  возьмет
свечу и начнет работать над новой картой - картой Англии, какая  она  на
самом деле.
   - Вероятно, поесть ничего не осталось? Только овсянка?
   Хунд молча протянул ему чашку.

***

   Сигварт  несколько  неуверенно  огляделся.  Жрецы   пути   образовали
священный круг в пределах увешанной рябиной нити, копье воткнули, костер
разожгли. И опять миряне были исключены: в тусклой палатке, сделанной из
парусов, присутствовали только шестеро одетых в белое жрецов и  Сигварт,
ярл Малых островов. - Нам нужно кое-что выяснить, Сигварт, - сказал жрец
Фарман. - Насколько ты уверен, что Шеф твой сын?
   - Он так говорит, - ответил Сигварт. - Все так  думают.  И  мать  его
тоже утверждает - она-то должна знать.  Конечно,  она  могла  сойтись  с
кем-то еще - девушка впервые вырвалась на свободу. Могла поразвлечься. -
Сверкнули желтые зубы. - Но не думаю. Она была леди.
   - Я знаю эту историю, - сказал Фарман. - Ты забрал ее у мужа. Но  вот
чего я не могу понять: она убежала от тебя. Так мы слышали.  Неужели  ты
всегда так беззаботен со своими  пленниками?  Как  она  сбежала?  И  как
смогла вернуться к мужу?
   Сигварт задумчиво потер подбородок.
   - Это было двадцать лет назад. Но я хорошо помню. Вот что  случилось.
Мы возвращались из набега на юг. Набег  не  очень  удачный.  И  я  решил
заглянуть в Уош, просто на всякий случай. Посмотреть, что мы там найдем.
Ну, как обычно. Причалили.  Набрели  на  маленькую  деревушку  -  Эмнет,
похватали все, что могли. Там оказалась и жена тана -  забыл  сейчас  ее
имя. Но ее я не забыл. Она была хороша. Я взял ее себе. Мне  было  тогда
тридцать лет, ей, наверно, двадцать. Хорошее сочетание. У  нее  уже  был
ребенок, не девственница. Но у меня было такое впечатление, что  муж  не
доставлял ей много радости. Она сначала яростно сопротивлялась, но  я  к
этому привык - они должны это делать, чтобы показать, что они не  шлюхи.
Но когда она поняла, что выхода нет, сдалась. У нее была такая  привычка
- она приподнималась с земли, вместе со мной, когда наступал ее момент.
   Торвин неодобрительно  хмыкнул.  Фарман,  сжимая  одной  рукой  сухой
лошадиный пенис, знак своего сана, как молот у Торвина, жестом  заставил
его умолкнуть.
   - Но в качающемся корабле это не очень удобно. Мы причалили, я  нашел
удобное место. Разожгли костры, согрелись, поджарили мяса,  выпили  пару
бочонков эля и развлекались весь вечер. У  парней  должно  быть  хорошее
настроение перед выходом в открытое море.  Но  никакого  риска.  Даже  с
англичанами.
   - Так  вот  я  выбрал  место.  Полоска  берега,  окруженная  хорошими
высокими утесами. Ручей, текущий глубоким оврагом.  Поставил  на  нем  с
полдесятка людей, чтобы быть уверенным, что никто из девушек не  убежит.
Поставил людей на утесы с каждой стороны, дал им рог,  чтобы  сигналили,
если появится отряд. И еще дал им веревки,  чтобы  закрепили  в  камнях.
Если покажется враг, они трубят в рога, отряд из оврага  бежит  сюда,  а
они спускаются с утесов по веревкам. Корабли у нас  стояли  на  якоре  в
море, привязанные за нос и корму - носом к  берегу,  кормой  к  якорю  и
морю. Нам нужно было только подняться, перерубить  веревку  и  поставить
парус. Но главное -  берег  у  меня  был  закрыт  со  всех  сторон,  как
монахиня.
   - Тебе это известно, - сказал Торвин.
   Зубы Сигварта снова сверкнули.
   - Еще как. Лишь бы не епископ.
   - И все же она ушла, - поторопил Фарман.
   - Точно. Ну, мы развлеклись. Я делал это с нею на  берегу  -  дважды.
Стало темно. Ну, я не хотел ее оставлять, но, понимаете, у  парней  было
десять  девчонок,  они  их  все  использовали,   и   я   решил   к   ним
присоединиться. Ха, мне ведь было всего тридцать! Я  оставил  одежду  на
берегу, посадил женщину в лодку, отплыл ярдов на тридцать, закрепил все,
потом нырнул и поплыл к берегу. Да, мне тогда попалась хорошая  девушка.
Большая, светловолосая. Она сильно шумела.
   - Но потом - потом я взял в одну руку жареную ногу, в другую - кружку
эля, вокруг храпели мои люди. Сразу за освещенным пространством у нашего
костра виднелась на песке какая-то груда, большая  груда.  Мы  подумали,
это выбросившийся на берег кит. Но  когда  мы  приблизились,  эта  штука
зафыркала и пошла на нас. Похоже на моржа.  Мы  попятились,  взялись  за
оружие.
   - И как раз в этот момент на одном из утесов закричали.  Парень  там,
его звали Стиг, звал на помощь. Не трубил в рог, а звал на  помощь.  Как
будто дрался с кем-то. Я поднялся по веревке, чтобы посмотреть, что там.
   - И что там было?
   - Когда я поднялся, ничего. Но Стиг почти в  слезах  сказал,  что  на
него напал скоффин.
   - Скоффин? - переспросил Виглейк. - А это что?
   Скальдфинн рассмеялся.
   - Тебе следует почаще разговаривать со старухами, Виглейк. Скоффин  -
это  противоположность  скуддабальдура.   Скуддабальдур   -   порождение
самца-лиса и кошки, а скоффин - кота и лисицы.
   - Ну, вот, - продолжал Сигварт, - к этому  времени  все  успокоилось.
Поэтому я оставил там Сига, сказал ему, что он  придурок,  спустился  по
веревке и приказал всем возвращаться на борт.
   - Но когда мы подтащили лодку, женщина исчезла. Мы обыскали берег,  я
проверил отряд в овраге - те клялись, что с места не сдвинулись и  никто
тут не  проходил.  Никто  ничего  не  заметил.  В  конце  концов  я  так
рассердился, что сбросил Стига с утеса: он смеялся. Стиг сломал себе шею
и умер. Пришлось платить виру, когда мы  вернулись.  Но  эту  женщину  я
больше не видел - до последнего года. А когда увидел, был слишком занят,
чтобы ее расспрашивать.
   - Да. Мы знаем,  чем  ты  был  занят,  -  сказал  Торвин.  -  Занятие
Бескостного.
   - А мы что, христиане, чтобы скулить из-за этого?
   - Получается, - сказал Фарман, - что она просто приплыла к берегу. Ты
ведь приплыл.
   - Ей это пришлось бы делать в  одежде,  потому  что  ее  одежда  тоже
исчезла. И не просто к берегу. Долго плыть. Сначала в темное море, чтобы
обогнуть утесы. Потому что на берегу ее не было, в этом я уверен.
   - Фыркающий морж. Скоффин. Женщина, которая исчезает  и  возникает  с
ребенком, - размышлял Фарман. - Все это можно объяснить.  Но  объяснений
может быть несколько.
   - Вы думаете, он не  мой  сын,  -  вызывающе  сказал  Сигварт.  -  Вы
думаете, он сын одного из ваших богов. Вот что я скажу  вам:  я  никаких
богов не почитаю, кроме Ран, богини,  живущей  в  глубине  моря.  К  ней
уходят утонувшие моряки. И эти  другие  миры,  о  которых  вы  говорите,
видения, которыми вы хвастаете. Я слышал, что о них  говорят  в  лагере,
слышал о вашем Пути. Я думаю, это  все  от  выпивки  и  дурной  пищи,  и
болтовня одного заражает другого, пока все не говорят о видениях,  чтобы
не отстать от остальных. В этом не больше смысла, чем в скоффине. Парень
- мой сын. Он похож на меня. Он действует, как я - когда я был молод.
   - Он действует как человек, - рявкнул Торвин, - а ты -  как  зверь  в
течке. Говорю тебе, хоть ты много лет прожил без сожалений и  наказания,
но таким, как ты, уготована злая участь. Наш поэт рассказал, что видел в
аду, в мире Хела:

   Я видел, как многие там стонут в муках,
   Бредут в страданиях путями Хела.
   Красное течет с их изувеченных лиц,
   Они наказаны за боль женщин.

   Сигварт вскочил, положил руку на рукоять меча.
   - А я вам напомню стихотворение получше. Скальд  Бескостного  сочинил
его в прошлом году о смерти Рагнара:

   Мы бьем мечом.

   И скажу вам:
   Правильно, когда соперник встречает соперника мечом.
   Не уклоняться от борьбы. Настоящий воин Добывает женщин в бою,  путем
дренгира.
   - Вот это настоящая поэзия для воинов. Для  тех,  кто  понимает,  что
такое жизнь и что такое смерть. Для такого всегда найдется место в залах
Отина, сколько бы женщин он ни заставил плакать. Поэзия для викингов. Не
для сопляков. В наступившем молчании Фарман спокойно сказал:
   - Ну что ж, Сигварт. Мы благодарим тебя за твой рассказ.  Мы  помним,
что ты ярл и член нашего совета.  А  ты  помни,  что  теперь  ты  живешь
законами Пути, что бы ты ни думал о наших верованиях.
   Он снял ограждение и выпустил Сигварта. Ярл ушел, а  жрецы  принялись
негромко разговаривать.

***

   Шеф-который-не-Шеф знает, что тьма вокруг него не  прорезалась  лучом
света уже двести лет. Первое время каменное  помещение  и  почва  вокруг
освещались  фосфоресценцией  разложения,  видна  была  молчаливая  возня
червей, которые поглощали тела, глаза,  печень,  плоть  и  костный  мозг
всех, кто лежит здесь. Но теперь черви уже ушли,  трупы  превратились  в
груды сухих костей, твердых и неподвижных, как точильный камень, который
лежит под его собственной лишенной плоти рукой. Теперь эти кости  лишены
своей жизни, они принадлежат ему, так же бесспорно, как ящики и  сундуки
у его ног и под  креслом,  как  само  это  кресло  -  массивное  высокое
деревянное сидение, на которое он уселся семь поколений  назад  -  чтобы
сидеть вечно. Кресло под землей прогнило вместе со своим владельцем, они
слились друг с другом. Но фигура по-прежнему  сидит  неподвижно,  пустые
глазницы смотрят в землю и за нее.
   Он, фигура в кресле, помнит, как его поместили сюда. Выкопали большую
яму, туда вкатили корабль, как он и приказал, разместили на  полуюте,  у
рулевого весла, его трон. Он сел на него, положил  точильный  камень,  с
вырезанными на нем свирепыми лицами, на ручку кресла,  под  другую  руку
положил свой  длинный  меч.  Кивком  приказал  своим  людям  продолжать.
Вначале они привели его боевого жеребца, поставили мордой к нему и убили
на месте. Потом  четверых  лучших  собак,  каждой  пронзили  сердце.  Он
внимательно следил, чтобы убедиться, что все они умерли. Ему не хотелось
делить свою вечную гробницу с заключенными в  ней  едоками  мяса.  Потом
соколы, каждого быстро  задушили.  Потом  женщины,  пара  красавиц,  они
плакали и бились, несмотря  на  то,  что  их  опоили  маком.  Их  быстро
задушили.
   Принесли его сундуки, каждый несли двое  крепких  мужчин,  кряхтя  от
тяжести. Он опять внимательно следил, чтобы не  было  никаких  задержек,
нежелания. Они отобрали  бы  его  богатство,  если  бы  посмели.  Но  не
посмеют. Через год курган будет по ночам светиться от разложения; придет
человек  с  факелом,  подожжет  выходящие  из  земли  газы.   Разойдутся
рассказы. Все будут бояться могилы Кара Старого.  Если  это  могила  для
Кара.
   Установив сундуки, люди начали  делать  настил  над  кораблем  с  его
грузом трупов. Другие начали вокруг и за ним  наваливать  груды  камней,
пока они не достигли верха его кресла и шелкового навеса над ним. Поверх
положили прочные балки, а еще выше - слой свинца. Вокруг его ног и груди
положили просмоленные ткани. Со временем дерево сгниет, земля  опустится
на корпус корабля, мертвые женщины и  животные  смешаются.  А  он  будет
по-прежнему сидеть здесь, смотреть на них, земля его  не  коснется.  Они
погребены. Он не будет погребен.
   Когда все было сделано, перед ним остановился человек - Кол  Ниггард,
как его прозвали, сын Кара Старого.
   - Все сделано, отец, - сказал он, и лицо его отразило смесь страха  и
ненависти.
   Кар кивнул, глаза его не мигали. Он не стал  желать  сыну  удачи,  не
стал прощаться с ним. Если бы в нем была черная кровь  его  предков,  он
присоединился бы к отцу в  его  могиле,  предпочел  бы  вечно  сидеть  с
сокровищами, чем передавать свои земли новым королям, наступающим с юга,
жить в бесчестии, в подчинении.
   Верные воины, шестеро, убили рабов, копавших яму, и разложили их тела
вокруг. Потом они и его сын выбрались наверх. Несколько мгновений спустя
комья земли начали падать на настил,  накрывая  и  его,  и  просмоленную
ткань, и слой свинца. Он видел, как  земля  медленно  поднимается  -  до
уровня колен, до груди.  Сидел  неподвижно,  даже  когда  струйки  земли
начали пробиваться в сам каменный склеп, покрыли его  руку,  лежащую  на
точильном камне.
   Свет еще пробивается. Еще потоки земли. Свет исчез, тьма  углубилась.
Кар усаживается поудобнее, удовлетворенно и облегченно вздохнув.  Теперь
все сделано, как нужно. И так и будет вечно. Будет принадлежать ему.
   Умрет ли он здесь? Что может его убить?  Неважно.  Умрет  ли  он  или
останется жить - все равно. Он хогбой, живущий в кургане.

***

   Шеф проснулся с криком. Под грубым одеялом тело его покрылось  потом.
Он неохотно откинул одеяло, опустил ноги на  влажную  утоптанную  землю.
Его охватил  морозный  воздух.  Шеф  надел  конопляную  рубашку,  ощупью
поискал тяжелую шерстяную куртку и брюки.
   Торвин говорит, что эти видения мне посылают боги - дают указания. Но
что мне сказано в этом видении? На этот раз никаких машин.
   Откинули клапан палатки, и вошел Падда, фримен, бывший  раб.  Снаружи
утро январского дня, густой туман  поднимается  над  пропитанной  влагой
почвой. Сегодня армия долго проваляется под одеялами.
   Имена людей в его сне: Кар и Кол.  Не  похоже  на  английские.  И  не
норвежские. Но норвежцы всегда  сокращают  длинные  имена.  Гутмунд  для
своих  друзей  Гумми,  Тормот  становится  Томми.  Англичане  тоже   так
поступают. Имена в загадке короля Эдмунда: "Вуффа, потомок Веххи".
   - Как твое полное имя, Падда? - спросил Шеф.
   - Палдрит, хозяин. Со смерти матери так меня никто не называл.
   - А от какого полного имени может быть Вуффа?
   - Не знаю. Вульфстан, может быть. Да что угодно. Я  знавал  человека,
которого звали Виглаф. Благородное имя. Мы звали его Вуффа.
   Шеф задумался, а  Падда  начал  осторожно  раздувать  угли  вечернего
костра.
   Вуффа, сын Веххи. Вульфстан или Виглаф, сын... Веостана, может  быть,
или Веохарда. Он не знает такие имена. Нужно узнать больше.
   Пока Падда возился с водой и дровами, с кастрюлями и вечной овсянкой,
Шеф развернул свою карту мира, расстелил  на  складном  столике,  прижал
углы. Он больше не смотрел на  завершенную  карту,  ту,  где  изображены
познания христиан. На обороте он теперь чертил свою карту, карту Англии.
И вкладывал в рисунок всю информацию, какую мог достать. Вначале  линии,
названия,  расстояния  наносились  на  кору.  Только  когда   информация
проверялась и соответствовала тому, что он уже знал, он брал  чернила  и
начинал рисовать на коже. Ежедневно  карта  росла,  уверенно  в  близких
местностях Норфолка, чем дальше от Нортумбрии и Йорка, тем отрывочнее  и
неувереннее, на юге - пустое место, за исключением Лондона  на  Темзе  и
смутного упоминания о Вессексе на западе.
   Но Падда отыскал среди фрименов жителя Саффолка. В  благодарность  за
завтрак тот расскажет сегодня Шефу все, что знает об этом округе.
   - Зови его, - сказал Шеф, разворачивая свежий листок коры и  проверяя
острие ножа. Вошел человек.
   - Я хочу, чтобы ты мне рассказал о своем округе. Начни с рек. О  Йаре
и Вейверли я уже знаю.
   - Ага, - задумчиво сказал человек из Саффолка. -  Ниже  их  протекает
Альда, она впадает в море у  Альдбурга.  Дальше  Дебен.  Он  подходит  к
берегу моря в десяти  милях  южнее  Альдбурга  у  Вудбриджа  (деревянный
мост), где, говорят, лежат старые короли. У нас  ведь  в  Саффолке  были
когда-то свои короли, еще до прихода христиан...
   Несколько минут спустя Шеф ворвался в кузницу,  где  Торвин  разжигал
огонь, чтобы ковать новые детали для "толкателей".
   - Созывай совет армии, - потребовал Шеф.
   - Зачем?
   - Я думаю, что знаю, как сделать Бранда богатым.

Глава 9

   Экспедиция выступила неделю спустя, под низко нависшим небом, за  час
до рассвета. Совет армии Пути отказался дать разрешение  на  свертывание
лагеря и выход всех  сил.  Нужно  было  охранять  корабли,  лежавшие  на
берегах Велланда. Лагерь обещал не только  тепло  на  оставшиеся  недели
зимы, в нем хранился с таким трудом собранный запас продуктов. И  многие
члены совета просто не верили страстным убеждениям Шефа, что  его  карта
содержит указания на богатства многих поколений.
   Однако было очевидно, что нескольких экипажей недостаточно.  Конечно,
королевство восточных англов - больше не королевство, его самые  сильные
воины  и  доблестные  таны  мертвы.  Но  все  же  сохраняется  опасность
нападения. Небольшой отряд  викингов  может  быть  отрезан  и  уничтожен
превосходящим по численности противником. Бранд ворчал, что  это  глупо,
он всю экспедицию считал глупостью, он не хочет проснуться однажды утром
и увидеть брошенные в лагерь головы своих товарищей. В конце концов Шефу
разрешили вызвать добровольцев. И в скуке зимнего лагеря  он  без  труда
набрал нужное число. Тысяча викингов выступила на своих  пони  -  восемь
долгих сотен и  еще  сорок  человек,  двигались  экипажами,  как  у  них
принято. Сотни вьючных пони несли палатки, одеяла, еду и эль. Их вели за
узду английские троллы.  Но  в  центре  колонны  было  нечто  новое:  на
нескольких повозках везли веревки и балки, колеса и  рычаги.  Все  балки
тщательно  размечены  и  обозначены  для  быстрой   сборки.   Двенадцать
кидателей, восемь толкателей. Все машины, какие успели соорудить  Шеф  и
Торвин за те недели, что они провели в лагере. Если бы Шеф оставил их  в
лагере, о них бы забыли, разбросали, использовали бы на  дрова.  Слишком
много в них вложено труда, чтобы допустить такое.
   Вокруг повозок толпа троллов, беглецов со всей округи, каждый  расчет
за своей повозкой и своей машиной. Во главе каждого расчета один из тех,
что входили в первоначальную команду Шефа. Викингам  это  не  нравилось.
Да, каждой армии нужны рабы, чтобы  копать  уборные,  разжигать  костры,
ухаживать за лошадьми. Но отряды таких размеров? И все  едят  свою  долю
продуктов? И думают, что они вообще не рабы? Даже последователи Пути  не
хотели допускать не говорящих по-норвежски в свое товарищество. И Шеф не
решался предложить это.
   Он  ясно  сказал  Падде  и  остальным  главам  расчетов,   чтобы   те
посоветовали своим людям держаться скромно.
   - Если  кто-то  захочет,  чтобы  вы  размололи  для  него  зерно  или
поставили палатку, сделайте это, - сказал он им. - А еще лучше держитесь
от викингов подальше.
   Но он хотел, чтобы его  рекруты  чувствовали  иное.  Чтобы  гордились
быстротой и ловкостью, с какой занимали свои места, поворачивали  рычаги
и балки.
   Чтобы  отличаться,  все  входившие  в  расчеты  катапульт   одевались
одинаково, в короткие куртки из некрашеной  домотканой  материи,  вместо
тряпок, в которых появились в лагере.  И  у  каждого  тщательно  вышитый
белый льняной молот с двойной головкой, впереди и сзади. У каждого также
пояс или по крайней мере веревка вокруг талии. Те, кто мог,  вооружились
ножами. Может, и сработает, думал Шеф,  глядя,  как  со  скрипом  ползут
повозки.
   Впереди и позади викинги, в  середине  фримены  в  куртках.  Они  уже
сейчас несравненно лучше владеют катапультой, чем викинги,  которых  они
сменили. И даже в зимний день, на холоде выглядят бодрыми и оживленными.
   Странный звук расколол  небо.  Это  впереди  повозок  Квикка,  тролл,
появившийся несколько дней назад, он сбежал из монастыря святого Гутлака
в Кроуленде, достал свою волынку. Он шел  впереди,  раздув  щеки,  ловко
перебирая пальцами на костяной трубе. Его товарищи  повеселели,  ступали
тверже, некоторые начали насвистывать в такт.
   Викинг в передней группе повернул лошадь, гневно нахмурился,  выпятив
зубы. Это Хьорварт Сигвартсон, узнал  Шеф.  Его  сводный  брат.  Сигварт
сразу вызвался добровольцем в  экспедицию  со  всеми  своими  экипажами,
быстрее, чем даже  Торвин,  гебридцы  и  все  еще  сомневающийся  Бранд.
Хьорварт угрожающе проехал назад к волынщику,  наполовину  обнажив  меч.
Музыка стихла.
   Шеф поставил между ними свою лошадь,  слез  с  нее  и  передал  повод
Падде.
   - Ходьба пешком согревает,  -  сказал  он  Хьорварту,  глядя  на  его
гневное лицо. - А с музыкой мили летят быстрее. Пусть играет.
   Хьорварт поколебался, резко развернул лошадь.
   - Как хочешь, - бросил он через плечо.  -  Но  арфы  не  для  воинов.
Только hornung станет слушать волынку.
   Хорнунг,  гаддерлинг,  подумал  Шеф.   Сколько   еще   названий   для
незаконнорожденного. Это не останавливает мужчин, когда они сажают детей
в животы женщинам. Может, и у Годивы сейчас ребенок.
   - Играй, - сказал он волынщику. - Сыграй танец  квикбим.  Играй  ради
Тунора, сына Вудена, и в  ад  всех  монахов.  Волынщик  заиграл  быстрый
танцевальный мотив, на этот раз громче, его поддержал  вызывающий  свист
товарищей. Повозки катились за терпеливыми быками.

***

   - Ты уверен, что король Бургред собирается захватить земли  восточных
англов? - спросил  король  Этельред.  Его  вопрос  закончился  приступом
кашля, резкого, высокого, казалось, длящегося бесконечно.
   Младший брат Этельреда принц Альфред озабоченно посмотрел на  него  с
неохотной расчетливостью. У отца Альфреда, Этельвульфа, короля Вессекса,
победителя викингов под Оукли,  было  четыре  сильных  сына:  Этельстан.
Этельбальд, Этельберт и Этельред. И когда появился пятый  сын,  казалось
совершенно невероятным, кто он может когда-нибудь править  Вессексом  от
имени  королевского  дома,  и  потому  ему  не  дали  благородное   имя,
начинающееся на "Этель". Его  назвали  именем,  принятым  у  народа  его
матери, - Альфредом.
   Но вот отец и трое его сыновей мертвы. Ни один не убит в сражении, но
все убиты викингами. Многие годы они выступали в любую погоду, лежали  в
мокрых плащах, пили воду из ручьев, протекающих через лагеря, в  которых
армия не думала о том, куда сбрасывает отходы. Все  умерли  от  болезней
живота и легких. А  теперь  и  у  Этельреда  этот  кашель.  И  скоро  я,
вероятно, буду последним принцем  королевского  дома  Вессекса,  подумал
Альфред. Но до того времени он должен служить брату.
   - Совершенно уверен, - ответил он. - Он сказал об этом прямо. И когда
я уезжал, собирал свою армию. Но он делает это не  очень  явно.  У  него
есть вице-король, из восточных англов,  который  будет  там  главным.  И
потому восточные англы  легче  примут  его  правление.  Особенно  с  его
символом. Человеком без конечностей, о котором я тебе рассказывал.
   - Какая разница? - Этельред устало вытер слюну с губ.
   - Восточные англы могут выставить двадцать тысяч воинов. Это вместе с
армией  самого  Бургреда  сделает  его  сильнее  нас,  гораздо   сильнее
Нортумбрии. Если бы он с их помощью воевал только против язычников... Но
он может предпочесть  более  легкую  добычу.  Скажет,  что  его  долг  -
объединить все королевства Англии. Включая наше.
   - Итак?
   - Мы должны предъявить свои требования. Эссекс уже принадлежит нам. А
граница между Эссексом и южными землями пролегает...
   Король  и  принц  принялись  обсуждать  территориальные   требования,
разграничительную линию.  Они  не  представляли  себе,  о  каких  землях
говорят, знали  только,  что  этот  город  севернее  другого,  что  этот
расположен в том, а не  этом  округе.  Обсуждение  отняло  много  сил  у
слабеющего Этельреда.

***

   - Ты уверен, что они разделились? - резко спросил Айвар Рагнарсон.
   Посыльный кивнул.
   - Почти половина ушла на юг. Осталось двенадцать долгих сотен.
   - И никаких ссор?
   - Нет. В лагере говорят, что у них есть план,  как  добыть  сокровища
короля Ятмунда, которого ты убил, сделав кровавым орлом.
   - Ерунда! - рявкнул Айвар.
   - Ты слышал, что они добыли во время набега на  собор  в  Беверли?  -
спросил Халвдан Рагнарсон. - Сто фунтов серебра и столько же золота -  в
пересчете на серебро. Больше, чем мы. Парень хорош  в  разработке  новых
планов. Надо было тебе договориться с ним после  хольмганга.  Его  лучше
иметь другом, чем врагом.
   Айвар повернулся к брату,  лицо  его  побледнело  в  приступе  гнева.
Халвдан ответил ему спокойным взглядом. Рагнарсоны никогда не ссорились.
В этом тайна их силы, и даже Айвар понимал это. Он выместит свой гнев на
ком-нибудь другом. И по-другому. Еще одно дело, которое нужно хранить  в
тайне. Но это им уже приходилось делать.
   - Только теперь он наш враг, - решительно сказал Сигурт. - Мы  должны
решить, уязвим ли он для нас сейчас.  И  если  уязвим...  Посыльный,  ты
можешь идти.
   Братья сели потеснее в  небольшой  комнате  продуваемого  сквозняками
дворца короля Эллы в Эофорвиче и начали определять количества,  рационы,
расстояния, возможности.

***

   - Мудрость змеи, хитрость голубки,  -  удовлетворенно  сказал  дьякон
Эркенберт. - Наши враги уже уничтожают друг друга и сами себя.
   - Действительно, - согласился Вульфхир.  -  Язычники  наделали  много
шума, и королевства поднялись. Но Господь скажет еще свое слово, и земля
расступится.
   Они разговаривали под звон монет.  Братья-послушники  в  монастырской
мастерской чеканки брали серебряные пластинки, ударяли по  ним  молотом,
чтобы отчеканить изображение, переходили  к  следующей  пластинке.  Били
снова. Сначала отпечатывается распластавший  крылья  ворон  Рагнарсонов.
Потом буквы S.P.M. - Sancti Petri Moneta, монета собора  святого  Петра.
Бегали рабы в ошейниках, подносили древесный уголь, откатывали тележки с
выплавленным свинцом, медью,  шлаком.  Только  старшие  монахи  касались
серебра.  Им  принадлежало  богатство  собора.  И  всякий,  кто   только
задумывался о личной выгоде, тут же вспоминал правило святого  Бенедикта
и право архиепископа на назначение такого наказания.  Уже  много  лет  с
монахов не сдирали живьем кожу в  соборе  и  не  замуровывали  заживо  в
стены. Но такие случаи известны.
   - Они в руках Господа, - заключил архиепископ.  -  И,  конечно,  гнев
Господень падет на тех,  кто  похитил  драгоценности  в  соборе  святого
Иоанна в Беверли.
   - Но руки  Господа  проявляет  себя  в  действиях  других,  -  сказал
Эркенберт. - И мы должны призвать их на помощь.
   - Королей Марки и Вессекса?
   - Гораздо более могущественную власть.
   Вульфхир  посмотрел  удивленно,  с  сомнением,  потом  с  пониманием.
Эркенберт кивнул.
   - Я уже подготовил письмо. Вам только нужно подписать.  В  Рим.  Лицо
Вульфхира  приняло  довольное  выражение,  может   быть,   он   вспомнил
удовольствия своего пребывания в святом городе.
   - Это важное дело, - провозгласил он. - Я сам отвезу  письмо  в  Рим.
Лично.

***

   Шеф задумчиво смотрел на обратную сторону карты, на карту Англии.  На
полпути в своей работе он открыл принцип масштаба, но теперь уже слишком
поздно применять его. Саффолк теперь слишком велик, он занимает четверть
всего листа. На краю  подробно  записаны  все  сведения,  какие  он  мог
собрать о северном береге Дебена.
   Все совпадает, подумал он. Вот город Вудбридж, деревянный мост. О нем
говорится в первой строчке стихотворения. Строчка должна обозначать этот
город, иначе она не имеет смысла: все мосты деревянные.  Но  еще  важнее
то, что рассказал об этом месте тролл - он его не называет, но оно  ниже
по течению от  моста  и  брода.  Там  курганы,  место  упокоения  старых
королей. А кто они, эти старые короли? Раб не  знает  их  имен,  но  тан
Хельмингхама, продавший нам мед, перечислил предков Редвальда  Великого,
и среди них был Виглаф и его отец Веостан: Вуффа, потомок Веххи.
   Если раб помнит все правильно, там четыре кургана,  они  идут  прямой
линией с севера на юг. Самый северный из них. В нем находится сокровище.
Почему его не  разграбили?  Если  король  Эдмунд  знал,  где  скрываются
сокровища его королевства, почему он не охранял это место?
   А может, оно охраняется. Но не  людьми.  Так  думает  раб.  Когда  он
понял, что собирается сделать Шеф, сразу смолк. И потом  никто  не  смог
его найти. Он предпочел рисковать свободой, чем  участвовать  в  грабеже
могилы. Шеф обратился к практическим делам. Землекопы,  охрана.  Лопаты,
веревки, ящики и петли, чтобы вытаскивать землю с глубины. Огни - он  не
хочет копать днем, когда смотреть соберется весь  округ.  -  Скажи  мне,
Торвин, - спросил Шеф. - Что еще можем мы найти в могиле? Кроме  золота,
конечно.
   - Корабль, - кратко ответил Торвин.
   - В миле от воды?
   - Посмотри на свою карту. Его можно поднять здесь по склону.  Курганы
в форме кораблей. И тан сказал нам, что Виглаф был  морским  королем,  с
берегов Швеции, если, конечно, это правда. В моей  стране  даже  богатые
крестьяне, если могут себе это позволить,  приказывают  похоронить  себя
сидящими в лодке. Они считают, что так им легче добраться до  Одайнсакра
Неумирающего Берега, где они присоединятся к своим предкам и богам-асам.
Я не говорю, что они ошибаются.
   - Ну, скоро узнаем. - Шеф посмотрел  на  заходящее  солнце,  взглянул
через  клапан  палатки  на  своих  отборных   помощников   -   пятьдесят
охранников-викингов,  два  десятка  англичан-землекопов.  Они   спокойно
готовились. Начнут только с наступлением темноты.
   Он сам стал делать последние приготовления.  Торвин  схватил  его  за
руку.
   - Не относись к этому слишком легко, молодой человек. Я не верю -  не
очень верю - в драугаров или хогбоев, в живых мертвецов или в  драконов,
в которые превращаются их трупы. Но ты собираешься ограбить мертвых.  Об
этом много рассказывают, и всегда одно и  то  же.  Мертвые  отдают  свое
богатств, но только после боя. И только за цену. Тебе следует пригласить
с собой жреца. Или Бранда.
   Шеф покачал головой. Они уже спорили об этом.  Он  объяснял,  сообщал
причины. И все неправильные. В глубине души Шеф чувствовал, что он  один
имеет право на эти сокровища, они завещаны  ему  умирающим  королем.  Он
вышел в наступающую тьму.

***

   Много-много часов спустя Шеф услышал, как мотыга ударилась о  дерево.
Он скорчившись сидел над черной дырой, но сразу распрямился. Такую  ночь
не забудешь. Место они нашли  без  труда,  пользуясь  указаниями  карты.
Никого по дороге  не  встретили.  Но  где  начать  копать?  Стражники  и
землекопы молча ждали приказаний. Он приказал  зажечь  факелы,  осмотрел
почву. Нет ли следов рытья?  Как  только  загорелся  первый  факел,  над
курганом вспыхнуло и ушло в небо голубое свечение.  В  этот  момент  Шеф
потерял половину своих  землекопов:  они  просто  растворились  в  ночи.
Викинги  держались  значительно  лучше,  они  сразу  обнажили  оружие  и
смотрели  по  сторонам,  словно  ожидали  в   любую   минуту   нападения
мстительных мертвецов. Но даже Гутмунд Алчный, самый заядлый охотник  за
сокровищами, неожиданно утратил весь свой энтузиазм.
   - Мы рассредоточимся, - сказал  он.  -  Не  нужно,  чтобы  кто-нибудь
увидел.
   И викинги исчезли. Они где-то здесь, в темноте, собрались  небольшими
группами,   спинами   друг   к   другу.   Шеф    остался    с    десятью
англичанами-фрименами, у которых от страха  стучали  зубы.  Не  имея  ни
чертежа, ни плана, он всех поставил на вершине кургана  и  велел  копать
прямо вниз, как можно ближе к центру.
   Но наконец они на что-то наткнулись.
   - Это сундук? - с надеждой спросил он.
   Единственным ответом были отчаянные  рывки  веревки  которая  вела  в
восьмифутовую яму.
   - Они хотят наверх, - сказал кто-то из стоявших рядом с ним.
   - Вытаскивайте.
   Выпачканных землей людей медленно подняли наверх. Шеф терпеливо  ждал
их отчета.
   - Не сундук, хозяин. Это лодка. Днище корабля. Должно быть,  закопали
его вверх дном.
   - Пробейте.
   Головы закачались. Молча один из бывших рабов протянул  свою  мотыгу.
Другой - слабо горящую ветку пихты. Шеф взял их. Он понимал, что  теперь
не имеет смысла вызывать добровольцев. Глубоко вогнал  свою  алебарду  в
землю, взял веревку, проверил ее крепость, посмотрел на  окружившие  его
темные фигуры, только их глаза видны были в темноте.
   - Оставайтесь  у  веревки.  -  Головы  закивали.  Шеф  неловко  начал
спускаться в темноту, держа в одной руке мотыгу и факел.
   На дне он обнаружил, что стоит на изогнутой  деревянной  поверхности,
очевидно вблизи киля. В слабом свете своего факела он  провел  рукой  по
доскам. Накрывают друг друга, обшивка внахлест.  И  он  чувствовал,  что
доски густо просмолены. Сколько они  могут  продержаться  в  этой  сухой
песчаной почве? Он поднял мотыгу и ударил -  ударил  еще  раз,  сильнее,
услышал звуки раскалываемого дерева.
   Изнутри вырвался воздух с гнилым запахом.  Неожиданно  ярко  вспыхнул
факел. Сверху послышались  тревожные  крики  и  шум.  Но  это  не  запах
разложения. Похоже скорее на запах коровника в конце зимы. Он ударил еще
и еще,  расширяя  отверстие.  Он  уже  понял,  что  под  досками  пустое
пространство, без земли. Строители кургана сумели создать помещение  для
мертвых, они не закопали сокровища просто в землю.
   Шеф пропустил веревку в отверстие  и  спустился  сам,  держа  в  руке
факел.
   Под  ногой  хрустнули  кости.  Человеческие  кости.  Шеф   огляделся,
почувствовал  прилив  жалости.  Ребра,  на  которые  он   наступил,   не
принадлежали хозяину сокровища. Женские  кости.  Он  видел  под  черепом
застежку плаща. Женщина лежит лицом вниз, их две, обе лежат  вдоль  стен
погребального  помещения.  У  обеих  спины  сломаны  тяжестью   большого
жернова, которым их придавили. Руки у них связаны, их опустили в могилу,
сломали спину и оставили умирать в темноте. Жернов показывает,  кто  эти
женщины: рабыни, моловшие зерно для своего  хозяина.  Здесь  они,  чтобы
вечно молоть ему зерно и готовить овсянку.
   Где рабыни, там должен быть и хозяин. Шеф поднял факел и повернулся к
корме корабля.
   Здесь, в высоком кресле, сидел король.  Смотрел  на  своих  собак,  и
лошадь, и женщин. Зубы его блестели в ссохшейся коже.  На  лысом  черепе
золотая корона. Подойдя ближе, Шеф посмотрел в  полусохранившееся  лицо,
как будто искал  тайну  величия.  Он  вспомнил  страстное  желание  Кара
Старого сохранить свои богатства, король предпочел всегда быть рядом  со
своими сокровищами, чем остаться  жить  без  них.  Под  рукой  у  короля
точильный камень,  символ  могущества  короля-воина,  живущего  остротой
оружия своих солдат. Факел Шефа неожиданно погас.
   Шеф стоял неподвижно, чувствуя, как мурашки ползут по  коже.  Впереди
послышался  треск,   какое-то   перемещение   тяжести.   Старый   король
поднимается  со  своего  сидения,  чтобы  свести  счеты  с   грабителем,
пришедшим  за  его  сокровищами.  Шеф  напрягся,  ожидая   прикосновения
костлявых пальцев, ужасных зубов в высохшей коже.
   Он повернулся и в полной темноте сделал четыре,  пять,  шесть  шагов,
рассчитывая добраться до места, через которое спустился. Правда ли,  что
стало чуть  светлее?  Почему  он  дрожит,  как  самый  обычный  раб?  Он
встречался со смертью вверху - не побоится смерти и в темноте.
   - Ты теперь не имеешь права на золото, - сказал он в темноту,  ощупью
возвращаясь к высокому сидению. -  Дети  твоих  детей  отдали  его  мне.
Отдали с целью.
   Он шарил в темноте, пока не нашел факел, потом возился  с  огнивом  и
трутом, которые достал их сумки на поясе, старался высечь искру.
   - Старые Кости, ты должен радоваться, что  твое  богатство  достается
англичанину. Есть много людей хуже меня, готовых забрать его.
   Снова загорелся факел. Шеф прислонил его к гниющему дереву, подошел к
сидению с его жутким обитателем, осторожно поднял легкое тело,  надеясь,
что  остатки  кожи  и  одежды  удержат  кости  и  они   не   рассыпятся.
Повернувшись, он положил тело короля рядом с телами женщин.
   - Теперь вы втроем будете вести свои схватки здесь внизу.
   Снял с черепа золотую корону и надел себе  на  голову.  Повернулся  к
пустому креслу, подобрал точильный камень, этот  скипетр,  лежавший  под
правой рукой короля, задумчиво взвесил его в руке.
   - Я тебе кое-что дам за твое золото, - добавил он. - Отомщу за  твоих
потомков. Отомщу Бескостному.
   И тут же что-то зашумело в темноте за ним.  Впервые  Шеф  отскочил  в
испуге. Неужели Бескостный услышал свое имя и пришел? Может, он закрыт в
могиле с каким-то страшным драконом?
   Овладев собой, Шеф двинулся в сторону шума, высоко держа  факел.  Это
упала веревка, по которой он спустился. Конец ее перерезан.
   Наверху смутно слышались звуки напряженных усилий. И, как в его сне о
Каре Старом, в отверстие посыпалась земля.

***

   Потребовалась вся его сила воли, чтобы успокоиться. Это не кошмар, не
сумасшедшее видение. Можно назвать головоломкой. Ее нужно решить.
   Наверху  враги.  Падда  и  его  люди,  должно  быть,   испугались   и
разбежались, они не стали бы резать веревку и засыпать меня  землей.  Не
станет этого делать и Гутмунд. Значит, пока я был  здесь  внизу,  кто-то
подкрался, может, англичане, защищающие могилы своих  королей.  Они  как
будто не хотят спускаться сюда ко  мне.  Но  сам  я  отсюда  никогда  не
выберусь.
   А нет ли другого выхода? Король  говорил  об  этом  как  о  сокровище
Редвальда,  но  ведь  это  могила  Вуффы.  Может,  он  и   его   потомки
использовали это место как тайник для своих сокровищ? Если  так,  должен
быть способ проникать сюда, добавлять сокровища или извлекать их. Курган
сверху не имеет никаких входов. Может, есть другой путь? Если  есть,  он
должен быть близко к золоту. А золото рядом со своим хранителем.
   Переступив через тела, Шеф прошел к креслу, отодвинул его и обнаружил
под ним четыре прочных деревянных  сундука  с  кожаными  ручками.  Очень
прочные кожаные ручки, не тронутые гнилью, заметил он, ощупывая их. А за
ними, там, где начинается подъем корабельного  носа,  квадратное  черное
отверстие, в которое с трудом можно протиснуться.
   Туннель! Шеф испытал бесконечное облегчение, с плеч  спала  невидимая
тяжесть.  Возможно,  снаружи  можно  пробраться  сюда,  открыть  сундук,
закрыть его, сделать все необходимое. Даже не нужно смотреть на  старого
короля, зная, что он сидит здесь.
   Нужно проверить туннель. Шеф снова надел на  голову  корону,  схватил
факел, догоревший почти до конца. Взять ли с собой точильный камень  или
мотыгу? Мотыгой я смогу прокопать выход, подумал  он.  Но  теперь,  взяв
скипетр у старого короля, я не имею права оставлять его.
   Факел в одной руке, камень в другой, Шеф согнулся и пополз в темноту.
Постепенно туннель сужался. Шефу приходилось протискивать  сначала  одно
плечо, потом другое. Факел догорел и обжег ладонь.  Шеф  погасил  его  о
стену и пополз дальше,  стараясь  убедить  себя,  что  стены  вокруг  не
сжимаются. На лбу выступил пот и заливал глаза; Шеф  не  мог  освободить
руку, чтобы вытереть его. Ползти назад он тоже не может: туннель слишком
низок.
   Щупая рукой поверхность впереди,  он  неожиданно  обнаружил  пустоту.
Рывок, и его голова и плечи  над  ямой.  Он  осторожно  продвинулся  еще
вперед.  В  двух  футах  впереди  прочная  поверхность,  ведущая   вниз.
Строители не хотели, чтобы было легко, подумал он.
   Но я знаю, что тут должно быть. Я  знаю:  это  не  ловушка,  а  вход.
Поэтому я  должен  ползти  вниз,  за  поворот.  На  один-два  фута  лицо
погрузится в почву, на я могу задержать дыхание.
   Если ошибаюсь, умру задохнувшись, лицом вниз. Хуже всего, если  начну
дергаться. Этого я не сделаю. Если не смогу  пройти,  прижмусь  лицом  к
земле и умру.
   Шеф перебрался через край и нагнулся вниз. На  мгновение  он  не  мог
заставить свои мышцы работать, ноги оставались на поверхности вверху. Но
вот он оттолкнулся, проехал вниз один-два фута и  ударился  обо  что-то.
Теперь он был зажат в туннеле вниз головой в абсолютной темноте.
   Это не кошмар. Никакой  паники.  Я  должен  думать  об  этом,  как  о
головоломке. Не может быть тупика, в этом нет  никакого  смысла.  Торвин
всегда говорит, что лучшая ноша человека - его здравый смысл.
   Шеф пощупал руками вокруг. Дыра. За шеей. Как змея, он протиснулся  в
нее. А здесь снова ровная поверхность. Яма, на этот раз  ведущая  вверх.
Он вполз в нее и впервые за, казалось бы, вечность,  поднялся  на  ноги.
Пальцами нащупал деревянные ступени.
   Осторожно начал подниматься. Голова его ударилась о дверь.  Но  дверь
эта открывается снаружи, а не изнутри. На ней навалена земля.
   Вытащив из-за пояса точильный камень, Шеф прижался спиной к  стене  и
стал бить вверх заостренным концом. Дерево  затрещало,  раскололось.  Он
бил снова и снова. Когда сумел просунуть руку в щель, вырвал  еще  куски
дерева.  В  туннель  посыпался  песок,  все  быстрее  и  быстрее.   Дыра
расширялась, и в нее стало видно бледное рассветное небо.
   Шеф устало выбрался из туннеля и оказался в роще густого  боярышника,
не более чем в ста шагах от кургана, в который погрузился так давно.  На
кургане стояли несколько человек и смотрели вниз. Он не станет прятаться
и уползать от  них.  Шеф  выпрямился,  поправил  корону,  взял  покрепче
точильный камень и неслышно пошел к ним.
   Это Хьорварт, его сводный брат, как он почти  ожидал.  Кто-то  увидел
его в усиливающемся свете, крикнул, отскочил. Все расступились, на месте
остался Хьорварт у все еще не  заполненного  отверстия.  Шеф  переступил
через тело одного  из  англичан-землекопов,  зарубленного  ударом  через
плечо и грудь. Он видел теперь в пятидесяти ярдах Гутмунда с его людьми,
те извлекли оружие, но не решались вмешаться.
   Шеф устало взглянул на лошадиное лицо своего сводного брата.
   - Ну, брат, - сказал он. - Похоже, тебя твоя доля не устраивает. Или,
может, ты действуешь для кого-то, кого здесь нет?
   Лицо перед ним исказилось. Хьорварт выхватил меч, выставил его вперед
и начал спускаться с кургана.
   - Ты не сын моего отца! - рявкнул он и взмахнул мечом.
   Шеф подставил под меч точильный камень.
   - Камень тупит лезвие, - сказал он, и  меч  раскололся.  -  И  камень
пробивает черепа.
   Он размахнулся, ударил слева и почувствовал, как камень погрузился  в
висок Хьорварта.
   Викинг пошатнулся, опустился на  колено,  поддерживая  себя  какое-то
мгновение сломанным мечом. Шеф шагнул в сторону и снова ударил изо  всей
силы. Еще раз хрустнула кость, и его брат упал вперед, из его рта и глаз
полилась кровь. Шеф медленно  вытер  с  камня  серое  вещество  мозга  и
оглянулся на воинов из экипажа Хьорварта.
   - Семейное дело, - сказал он. - Вам не о чем беспокоиться.

Глава 10

   Совет викингов  пошел  не  так,  как  хотелось  Сигварту.  Сигварт  с
побледневшим и напряженным лицом сидел за столом.
   - Он убил моего сына - я требую компенсации.
   Бранд поднял огромную руку, заставляя его замолчать.
   - Послушаем Гутмунда. Продолжай.
   - Мои  люди  разошлись  в  темноте  вокруг  кургана.  Люди  Хьорварта
появились  неожиданно.  Мы  слышали  их  голоса,  поняли,  что  это   не
англичане, но не знали, что делать. Они оттолкнули тех,  кто  им  мешал.
Никто не был убит.  Но  потом  Хьорварт  попытался  убить  своего  брата
Скейфа, сначала хотел закопать его живым в кургане, потом напал на  него
с мечом. Мы все это видели. Скейф был вооружен только камНем. - Он  убил
Падду и пятеро моих землекопов, - сказал Шеф. Совет не  обратил  на  это
внимания.
   Мягко, но решительно прозвучал голос Бранда.
   - Как я понимаю, никакой компенсации не может быть, Сигварт. Даже  за
сына. Он пытался убить товарища по армии, которого защищает закон  Пути.
Если бы это ему удалось, я бы его повесил. Он к тому же  пытался  живьем
закопать своего брата. И если бы ему это удалось, подумайте, что  бы  мы
потеряли! - Он удивленно покачал головой.
   По крайней мере двести фунтов золота.  И  отличной  работы,  что  еще
увеличивает ценность металла. Чаши римской работы. Большие  ожерелья  из
светлого золота из земли ирландцев. Монеты с головами неведомых  римских
правителей. Работа Кордовы и Миклагарта, Рима  и  Германии.  И  вдобавок
много серебра в хранилище,  куда  потомки  короля  добавляли  его  много
поколений. В целом достаточно, чтобы все воины армии Пути всю оставшуюся
жизнь прожили в богатстве. Если, конечно, доживут, чтобы воспользоваться
этим богатством. С рассветом тайна сокровища исчезла.
   Сигварт покачал головой, выражение его лица не изменилось.
   - Они были братья, - сказал он. - Сыновья одного человека.
   - Тем более не может быть мести, -  сказал  Бранд.  -  Ты  не  можешь
мстить одному сыну за другого, Сигварт И должен поклясться в этом. -  Он
помолчал. - Так решили норны.  Может,  плохо  решили.  Но  не  смертному
оспоривать их решение.
   На этот раз Сигварт кивнул.
   - Да. Норны. Я дам клятву, Бранд. Хьорварт не будет отмщен. Мной.
   - Хорошо. Потому что скажу вам всем, - Бранд осмотрел всех сидящих за
столом, - со всем этим богатством в руках я нервничаю, как  девственница
на оргии. Вокруг  полно  разговоров  о  нашем  богатстве.  Фримены  Шефа
проболтались крестьянам и рабам. Новости  расходятся  повсюду.  Говорят,
новая армия пришла  в  это  королевство.  Английская  армия,  из  Марки,
пришла, чтобы восстановить здесь власть короля. Можете быть уверены, что
они о нас уже слышали. И если у них есть  мозги,  они  уже  идут,  чтобы
отрезать нас от кораблей или преследовать нас, если они опоздали.
   - Нужно свернуть лагерь и выступить еще до заката  солнца.  Идти  всю
ночь и весь следующий день. Не останавливаться до завтрашнего заката.
   Передайте капитанам,  чтобы  накормили  лошадей  и  построили  людей.
Собравшиеся разошлись, и Шеф направился к своим машинам.  Бранд  схватил
его за плечо.
   - Не ты, - сказал он. - Я бы хотел, чтобы  ты  посмотрел  на  себя  в
полированную сталь. Ты знаешь, что у тебя волосы на висках  поседели?  О
повозках позаботится Гутмунд. Ты  поедешь  в  телеге,  накроешься  своим
плащом и моим. - И он протянул фляжку.
   - Выпей это. Я сберег. Назовем это даром  Отина  человеку,  нашедшему
величайшее сокровище с тех времен, как Гуннар добыл золото Нифлунгов.  -
Шеф уловил запах перебродившего меда: мед Отина.
   Бранд сверху вниз взглянул в его измученное изуродованное лицо,  один
глаз впал и сморщился, скулы выпирают из-под туго натянутой кожи.  Какую
плату затребовал draugr в могиле за свое  сокровище?  Он  снова  хлопнул
Шефа по плечу и заторопился прочь,  зовя  Стейнульфа  и  капитанов.  Они
выступили, Шеф лежал в телеги. Фляжку он осушил, и теперь от  качки  его
клонило ко сну. Он лежал, зажатый между двумя сундуками с  сокровищем  и
брусом катапульты. За каждой из телег  с  сокровищами  двигался  десяток
людей из экипажа  самого  Бранда,  разделившегося  для  непосредственной
охраны. Вокруг теснились  фримены  из  расчета  катапульт,  возбужденные
слухами, что и им могут уделить небольшую часть добычи.  Многие  из  них
впервые в жизни смогут держать в руках деньги. Впереди, сзади и по бокам
ехали  сильные  отряды  викингов,  постоянно  ожидающие  засады.   Бранд
объезжал всю колонну, меняя лошадей как можно чаще, потому  что  они  не
выдерживали его вес, постоянно поторапливал всех.
   Это теперь не моя работа, подумал Шеф. Он снова погрузился в глубокий
сон.

***

   Он движется по равнине. Не просто едет верхом - скачет изо всех  сил.
Лошадь стонет под ним, а он  вонзает  ей  в  окровавленные  бока  шпоры,
преодолевает ее сопротивление и снова  посылает  вперед.  Через  гребень
невысокого холма за  ним  устремляется  толпа  всадников,  один  намного
определи остальных на могучем сером коне. Атилс, король шведов. А кто он
сам, всадник?  Сознание  Шефа  не  может  определить,  чье  тело  сейчас
занимает. Но это исключительно высокий человек, настолько  высокий,  что
даже на большой лошади задевает ногами за  землю.  У  высокого  человека
есть спутники, замечает сознание Шефа. Тоже очень странные. Ближе всех к
нему человек, настолько широкий в плечах, что кажется, будто у него  под
кожаной курткой коромысло. Лицо у него тоже широкое,  нос  курносый,  на
лице зверское выражение. Лошадь этого человека с трудом выдерживает  его
вес. За ним необыкновенно красивый человек,  высокий,  светловолосый,  с
длинными, как у девушки, ресницами. Еще девять-десять всадников  несутся
на той же убийственной скорости перед  высоким  человеком  и  его  двумя
ближайшими спутниками.
   - Они нас догонят! - кричит широкоплечий. Он  снимает  с  луки  седла
короткий топор и весело трясет им.
   - Еще рано, Ботвар,  -  говорит  высокий.  Он  останавливает  лошадь,
снимает  с  седла  сумку,  сует  в  нее  руку,  достает  горсть  золота.
Разбрасывает его на земле, поворачивает  лошадь  и  едет  дальше.  Через
несколько минут, оглядываясь с  вершины  очередного  низкого  холма,  он
видит, что преследователи остановились, спешились  и,  расталкивая  друг
друга, шарят по земле. Серый конь поворачивает, возвращается,  остальные
всадники начинают собираться.
   Еще дважды высокий человек поступает так, задерживая преследователей.
Каждый раз все больше их отстает. Но теперь шпоры уже  не  действуют  на
лошадь, лошади переходят на шаг.  Осталось  уже  недалеко,  безопасность
близко - что это за безопасное место, сознание Шефа не  знает.  Корабль?
Граница? Неважно. Нужно только добраться туда.
   Неожиданно падает  лошадь  Ботвара,  разбрызгивая  пену  и  кровь  из
ноздрей. Широкоплечий проворно высвобождается, сжимая  топор,  энергично
поворачивается к  преследователям,  до  которых  не  больше  ста  ярдов.
По-прежнему их слишком много, и впереди король - Атилс Шведский на сером
коне Храфне.
   - Тащи его, Хьялти, - говорит высокий. Он снова сует руку в сумку. Но
там уже ничего нет. За одним исключением. Кольцо Свиагрис. И хотя за ним
гонится  смерть,  высокий  колеблется.  Но  потом  с  огромным   усилием
поднимает руку и  бросает  кольцо  на  грязную  тропу  к  Атилсу,  потом
соскакивает с лошади и изо всех  сил  бежит  к  безопасному  убежищу  за
вершиной.
   На вершине он оборачивается. Атилс доскакал до кольца.  Он  придержал
коня, опустил копье и старается его острием подобрать  кольцо  с  земли,
чтобы не задерживаться. Не получилось. Он разворачивает коня, мешая тем,
кто скачет за ним, пытается снова. И снова промах.
   В  ненависти  и  нерешительности  Атилс  смотрит  на   врага,   почти
достигшего убежища, потом смотрит на лежащее в грязи кольцо.  Неожиданно
он соскакивает с коня, наклоняется, ищет кольцо. Он упустил  свой  шанс.
Высокий трясется от смеха,  бежит  за  своими  товарищами.  Широкоплечий
Ботвар - вопросительно оборачивается к нему, а он торжествующе кричит:
   - Я заставил могущественнейшего из шведов рыться в грязи, как свинью!
***

   Шеф резко сел, со словом svinbeygt на губах. И обнаружил перед  собой
лицо Торвина.
   - "Кланяться, как  свинья"?  Это  слово  произнес  король  Хрольф  на
равнине Файрисвеллер. Я рад, что ты отдохнул. Но пора  тебе  выходить  к
нам. Он помог Шефу перебраться через край повозки, спрыгнул за ним.
   Прошептал:
   - За нами идет армия. В каждой деревушке твои троллы  получают  новые
известия. Говорят, за нами три тысячи человек, армия Марки. Они вышли из
Ипсвича, когда мы оставили Вудбридж, и теперь они знают о золоте.  Бранд
послал всадников вперед, в наш лагерь в Кроуленде с приказом выдвигаться
нам на встречу и готовиться к битве. Встреча у Марша. Если мы сумеем там
соединиться с ними,  мы  в  безопасности.  Двадцать  пять  долгих  сотен
викингов и двадцать пять - англичан. Если  они  догонят  нас  до  Марша,
совсем другое дело. Еще рассказывают странную  историю.  Говорят,  армию
ведет хеймнар. Хеймнар и его сын.
   Шеф ощутил странный холодок. Впереди послышалось множество  приказов,
повозки отводили в сторону, всадники развязывали свои сумки.
   - Каждые два часа Бранд останавливает колонну, чтобы напоить животных
и накормить людей, - объяснил Торвин. - Он говорит, что  даже  в  спешке
это экономит время.
   Армия за нами, подумал Шеф. И мы торопливо идем к  безопасности.  Вот
что я видел в своем  сне.  Я  должен  был  узнать  о  кольце,  о  кольце
Свиагрис. Но кто захотел, чтобы я это узнал? Один из богов, но не Тор  и
не Отин. Тор против меня, а Отин просто наблюдает.  Сколько  там  богов?
Жаль, что я не расспросил Торвина. Но не думаю,  чтобы  мой  защитник  -
тот, что посылает сны, - любил расспросы.
   Продвигаясь к голове колонны и думая о Свиагрисе, он увидел  Сигварта
сбоку от дороги. Тот сидел на раскладном стуле,  который  поставили  его
люди. Глаза отца сопровождали проходящего Шефа.

***

   На рассвете усталые глаза Шефа разглядели в февральском тумане  массу
собора Эли справа от направления их марша. Собор уже разграблен  Великой
Армией, но колокольня оставалась на месте.
   - Мы сейчас в безопасности? - спросил он у Торвина.
   - Троллы считают, что да. Видишь, как  они  смеются?  Но  почему?  До
Марша еще целый день, а воины Марки за нами близко.
   - За Эли болота, - ответил Шеф. - В это время года дорога на Марш  на
протяжении многих миль идет через грязь и  воду.  Если  понадобится,  ее
могут перегородить несколько человек и баррикада. Обхода  нет.  Особенно
для не знающих местность.
   Колонна затихала там, где  проходил  Бранд.  Неожиданно  он  появился
перед Шефом и Торвином, черный плащ в грязи, лицо бледное и напряженное.
   - Стойте! - кричал он. - Все вы! Пища, вода, распустите подпруги! - И
шепотом добавил двум членам совета: - Серьезные неприятности.  Нас  ждут
впереди. Не показывайте этого на лицах.
   Шеф и Торвин переглянулись. Молча последовали за Брандом.
   Десяток  предводителей  викингов  стояли  у  дороги,  их  сапоги  уже
погрузились в грязь. В середине, положив руку  на  рукоять  меча,  молча
стоял ярл Сигварт.
   - Это Айвар, - без предисловия сказал Бранд. - Он напал на наш лагерь
в Кроуленде вчера ночью. Кое-кого убил, остальных  разогнал.  Несомненно
кого-то из наших захватил. Сейчас они уже начали говорить. Он знает, где
мы должны были встретиться. И знает о золоте.
   - Мы должны считать, что он уже вышел нам наперехват. Итак, с  севера
Айвар, а в нескольких милях южнее нас - англичане.
   - Сколько человек? - спросил Гутмунд.
   - Тот, что ушел от них и прискакал к нам, говорит: около двух  тысяч.
Не вся армия из Йорка. Остальных Рагнарсонов нет.  Только  Айвар  и  его
приближенные.
   - Мы могли бы справиться с ними, если бы были все  вместе,  -  сказал
Гутмунд. - Шайка преступников. Гадгедлары. Предатели. - Он плюнул.
   - Но мы не все вместе.
   - Скоро будем, - продолжал Гутмунд. - Если Айвар знает о  золоте,  то
все в лагере тоже знали. Наверно, напились в лагере на  радостях,  когда
Айвар ударил. Как только протрезвеют, пойдут к месту встречи у Марша. Мы
встретимся с ними и будем все вместе или почти все. И тогда поговорим  с
Айваром. Можешь оставить его себе, Бранд. У тебя есть с ним счеты.
   Бранд улыбнулся. Трудно, подумал Шеф, испугать этих людей.  Чтобы  их
победить, нужно перебить всех до одного. К несчастью,  вероятно,  это  и
произойдет.
   - А как же англичане за нами? - спросил он.
   Бранд сразу посерьезнел, отвлекся от мечты о поединке.
   - Это не такая трудная проблема. Их  мы  всегда  били.  Но  если  они
нападут на нас сзади, пока мы сражаемся с Айваром...  Нам  нужно  время.
Время для соединения с остальной частью  армии  у  Марша.  Время,  чтобы
решить дело с Айваром.
   Шеф вспомнил свое видение. Надо бросить им что-нибудь такое,  что  им
нужно, подумал он. Не сокровище. На это Бранд никогда не пойдет.
   Точильный камень древнего короля из кургана все еще у него за поясом.
Шеф достал его,  посмотрел  на  высеченные  бородатые  лица,  увенчанные
коронами.  Свирепые  лица,  полные  сознания  власти.  Короли  вынуждены
совершать то, чего не могут другие. И предводители  тоже.  И  ярлы.  Ему
говорили, что за сокровище придется платить.  Может,  это  оно  и  есть.
Подняв голову, он  увидел,  что  Сигварт  круглыми  глазами  смотрит  на
камень, разбивший голову его сыну.
   - Дорога, - хрипло сказал Шеф. - Несколько человек могут задержать на
ней англичан надолго.
   - Могут, - согласился Бранд. - Их  должен  возглавить  один  из  нас.
Предводитель. Человек, привыкший к независимым решениям. Такой,  который
может рассчитывать на своих людей. Примерно длинная сотня.
   Долго все молчали. Тот, кто остается,  идет  на  верную  смерть.  Это
слишком много - даже для этих викингов. Сигварт холодно смотрел на Шефа,
ожидая, когда тот заговорит. Но заговорил Бранд.
   - Среди нас только у одного есть полный экипаж. Этот  человек  создал
хеймнара, которого несут за нами англичане...
   - Ты говоришь обо мне, Бранд? Хочешь, чтобы я со своими людьми ступил
на тропу, ведущую в ад?
   - Да, Сигварт. Я говорю о тебе.
   Сигварт хотел что-то сказать, потом повернулся и взглянул на Шефа.
   - Да, я это сделаю. Я чувствую, что уже вырезаны руны, рассказывающие
о нас. Ты сказал, что смерть моего сына - воля норн. Я думаю, что  норны
уже сказали и о тех, кто останется на дороге. И не одни норны.
   Он встретился взглядом с сыном.

***

   Передние  ряды  армии  Марки,  преследующие   в   ночи   отступающего
противника, попали в засаду Сигварта через час после заката.  В  течение
двадцати ударов сердца шла бойня, англичане, двигавшиеся по узкой дороге
в болоте по десять  в  ряд,  потеряли  пять  десятков  отборных  бойцов.
Остальные,   усталые,   промокшие,   голодные,   сердитые    на    своих
предводителей, в смятении отступили  и  даже  не  унесли  с  собой  тела
погибших с их вооружением. С час люди Сигварта  в  напряженном  ожидании
слышали их крики и ругань. Потом медленно начал приближаться шум. Не шум
испуга.  Неуверенности.  Они  искали  обходной  путь.  Ждали   приказов.
Готовились к ночному отдыху, даже в мокром одеяле на земле. Лишь  бы  не
рисковать жизнью в неизвестности.
   Двенадцать часов уже  выиграно,  подумал  Сигварт,  расставляя  своих
людей. Но не для меня. Я могу остаться на страже. Все равно после смерти
сына не могу уснуть. Моего единственного сына.  Интересно,  второй  тоже
мой сын? Если это так, он проклятие своего отца.
   С рассветом англичане  вернулись.  Три  тысячи  человек.  Они  решили
проверить, что за препятствие у них на пути.
   Викинги копали землю по обе стороны дороги. Через  фут  добрались  до
воды. Через два фута - сплошная жидкая грязь.  Вместо  обычных  земляных
укреплений пришлось ограничиться полной  воды  канавой  в  десять  футов
шириной. Со своей стороны они вкопали в землю куски дерева, какие смогли
снять с оставленных Шефом повозок. Слабое  препятствие.  Толпа  крестьян
разметет его в считанные минуты. Если бы  за  ним  не  было  воинов.  На
дороге могли встать только десять  человек.  И  только  пять  сражаться.
Воины Марки, осторожно продвигаясь вперед с поднятыми щитами,  оказались
по бедра в холодной воде, прежде чем  смогли  добраться  до  противника.
Кожаные сапоги скользили по грязи. Они приблизились и увидели  бородатые
лица, занесенные для удара двуручные топоры. Наносить удар  этим  людям?
Для этого надо подниматься по скользкому склону. А тем временем топорник
выбирает цель.
   Бить по дереву, по брустверу? Но  стоит  оторвать  взгляд  от  оружия
противника, и он отрубит тебе руку или голову.
   Неохотно, отчаянно пытаясь сохранить равновесие, воины  Мерсии  боком
приближались, подбадриваемые криками тех, кто  еще  не  вступил  в  бой.
Проходил  короткий  день,  и  бой   усиливался.   Гвикхельм,   один   из
военачальников Мерсии, посланный королем для  советов  и  помощи  новому
олдермену, потерял терпение, отозвал своих людей, послал вперед лучников
с неограниченным запасом стрел.
   - Стреляйте на уровне головы, - приказал  он  им.  -  Не  беда,  если
промахнетесь. Просто не давайте им высунуться.
   Другие бросали копья через головы своих сражающихся товарищей. Лучшие
бойцы Гвикхельма, которых уязвило обращение к их  гордости,  вступили  в
бой. Им было приказано не продвигаться вперед,  а  просто  фехтовать  на
месте. Спустя какое-то время они уступали место следующему ряду.  А  тем
временем тысячи людей были посланы на мили в  тыл.  Они  срезали  ветви,
приносили их, бросали под ноги бойцов, так что со временем  образовалась
прочная площадка.
   Альфгар, с двадцати шагов  наблюдавший  за  схваткой,  в  раздражении
потянул светлую бороду.
   - Сколько же людей тебе нужно? - спросил он. - Это всего лишь  канава
и изгородь. Один натиск, и мы пройдем. Неважно, если потеряем  несколько
человек.
   Офицер сардонически взглянул на него.
   - Попробуй сказать этим нескольким. А может, хочешь сам  попробовать?
Возьми того большого парня в середине.  Того,  что  смеется.  С  желтыми
зубами.
   В тусклом свете Альфгар через  холодную  воду  смотрел  на  Сигварта,
который отбивал удары меча, наносил сам. Руки Альфгара задрожали,  и  он
сунул их за пояс.
   - Вынесите вперед моего отца, - приказал он адъютанту.  -  Ему  нужно
это увидеть.

***

   - Англичане несут гроб, - сказал один из викингов рядом с  Сигвартом.
- Ну, я бы сказал, что одного им сейчас мало.
   Сигварт смотрел на выложенный мягкой тканью ящик, который  носильщики
подняли почти вертикально. Обитателя ящика удерживали на месте ремни  на
уровне груди и пояса. Через полоску воды глаза  Сигварта  встретились  с
глазами  изуродованного  им  человека.  Сигварт  откинул  голову,   дико
рассмеялся, поднял щит, потряс топором, выкрикнул что-то по-норвежски.

***

   - Что он говорит? - спросил Альфгар.
   - Он обращается к твоему отцу, -  перевел  Гвикхельм.  -  Спрашивает,
узнает ли он топор? Или забыл что-то? Снимите с него  штаны,  и  он  ему
напомнит.
   Рот Вульфгара шевельнулся.  Сын  склонился,  чтобы  услышать  хриплый
шепот.
   - Он говорит, что отдаст все свое имение человеку,  который  захватит
его живым.
   Гвикхельм поджал губы.
   - Легче сказать, чем сделать. Одно можно сказать об этих дьяволах. Их
можно победить - иногда. Но это никогда не бывает легко. Никогда.
   С неба послышался резкий свист.

***

   -  Опускай!  -  рявкнул  командир  расчета   катапульты.   Двенадцать
освобожденных троллов продвинули по веревке правую  руку,  потом  левую,
потом снова правую, при этом они хрипло выкрикивали: "Один - два - три".
Кожаная петля опустилась в руки командира. Заряжающий вскочил  с  колен,
положил на  место  десятифунтовый  камень,  снова  занял  свою  позицию,
протянул руку к следующему камню.
   -  Берись!  -  Спины  согнулись,  рычаг  машины  напрягся,   командир
почувствовал, как его поднимает на цыпочки.
   - Тяни! - Одновременный выкрик,  праща  хлопнула,  камень  взвился  в
воздух. В полете он вращался, и  выбитые  на  нем  бороздки  производили
зловещий свист. И в тот же момент послышалась команда командира  расчета
второй катапульты: "Берись!"
   У этих катапульт  большая  мощность  и  максимальная  дальность.  Они
запускают свои снаряды высоко в небо. И чем выше, тем сильнее удар.  Два
расчета  освобожденных  рабов,  оставленные   Шефом,   установили   свои
"кидатели"  на  тщательно  отмеренном  удалении,  в  двухстах  ярдах  за
укреплением Сигварта; их снаряды полетят  еще  на  двадцать  пять  ярдов
дальше.
   Узкая дорога была идеальной площадкой для поражения снарядами.  Камни
летели прямо, отклоняясь в стороны не больше нескольких  футов.  Фримены
были хорошо обучены, каждый делал именно то,  что  нужно.  И  как  можно
быстрее. Они стреляли в течение трех минут. Потом  остановились,  тяжело
дыша.
   Камни с неба несли смерть колонне солдат Мерсии. Первый  же  попал  в
высокого воина, стоявшего неподвижно, и вбил ему голову в плечи.  Второй
попал в автоматически поднятый щит, разбил  руку  под  ним  и  ударил  в
грудную клетку. Третий ударил в спину повернувшегося воина,  разбил  ему
позвоночник. И через несколько мгновений дорога покрылась бегущими.  Они
старались побыстрее уйти от смерти, которой не видели и не понимали.  На
толпу продолжали падать камни,  они  отклонялись  вперед  или  назад  на
несколько футов, но обязательно поражали дорогу. И только те, кто прошел
вперед, в канаву рядом с викингами, оказались от них в безопасности.
   Через три минуты воины, бывшие во главе нападения, увидели  за  собой
только хаос и разрушения.  Те,  кто  отступил  в  тыл,  поняли,  что  на
некотором расстоянии они в безопасности.
   Гвикхельм впереди, размахивая широким мечом, кричал Сигварту:
   - Выходи! Выходи из своей канавы, сразимся, как мужчины! Мечами, а не
камнями!
   Снова в улыбке обнажились желтые зубы Сигварта.
   - Попробуй возьми меня, - ответил он  на  ломаном  английском.  -  Ты
храбр. Сколько еще воинов тебе нужно?
   Еще несколько часов выиграно, подумал он. Много же времени требуется,
чтобы англичане сообразили.
   Все же не очень много, решил он, когда короткий  февральский  день  в
потоках дождя и мокрого снега приближался к концу.  Канава  и  камни  их
поразили. Но медленно, очень медленно они приходили в себя и поняли, что
им нужно было сделать прежде всего.
   А делать нужно было все - и одновременно.  Фронтальная  атака,  чтобы
Сигварт был постоянно занят. Копья и стрелы над головами  бойцов,  чтобы
не давать подняться.  Хворост  под  ноги  сражающимся,  чтобы  построить
площадку. Подходить рассредоточившись, все время настороже, чтобы меньше
была цель для  камней.  Пробираться  небольшими  группами  по  болоту  и
заходить Сигварту за спину. Приказать  на  лодках  с  шестами  двигаться
вдоль тропы, угрожая отрезать Сигварту путь отхода. Люди Сигварта начали
оглядываться. Еще один решительный натиск англичан, невзирая на  потери,
и преграда будет прорвана.
   Один из рабов из команды  "кидателя"  потянул  Сигварта  за  рукав  и
сказал на ломаном норвежском:
   - Мы уходим. Камней не осталось. Хозяин Шеф, он велел стрелять,  пока
будут камни, а потом уходить.  Перерезать  веревки,  сбросить  машины  в
болото. Мы уходим!
   Сигварт  кивнул,  посмотрел  вслед  небольшой  фигуре.  Теперь   пора
подумать о своей чести. Исполнить свою судьбу. Он прошел вперед к  линии
сражающихся, хлопая бойцов по плечу.
   - Уходите, - говорил он. - Забирайте лошадей. Убирайтесь  немедленно.
Поезжайте прямо к Маршу, они вас не догонят.
   Его кормчий Вестлити заколебался, когда Сигварт хлопнул его по плечу.
- А кто приведет твою лошадь, ярл? Тебе нужно будет уходить быстро.
   - Мне еще кое-что нужно сделать. Иди, Вестлити. Это  моя  судьба,  не
твоя.
   Сзади зашлепали шаги, а Сигварт повернулся лицом к пяти лучшим бойцам
Марки, которые подозрительно продвигались вперед. Этот  день  научил  их
осторожности.
   - Давайте! - позвал он. - Только я!
   Ноги шедшего в  центре  скользнули,  с  ужасающей  скоростью  Сигварт
прыгнул вперед, ударил, отразил удар,  пробил  мечом  бороду,  отскочил,
ушел от удара другого.
   - Давайте! - крикнул он  и  запел  смертную  песнь  Рагнара,  которую
сочинил скальд Айвара Рагнарсона:

   Мы бьем мечами.
   Шестьдесят один раз
   Сражался я впереди с врагами
   И никогда не встречал, хоть и начал молодым,
   Равного себе соперника.
   Боги будут приветствовать меня.
   Я не горюю о смерти...

   Над шумом битвы - одного против всей армии - низкий голос  Вульфгара:
- Возьмите его живым! Прижимайте щитами! Возьмите живым!
   Надо позволить им, думал Сигварт, отражая удары. Я  еще  недостаточно
времени выиграл для сына. Но у меня есть способ выиграть для него еще  и
ночь.
   Хотя для меня она будет длинной.

Глава 11

   Шеф и Бранд, стоя рядом, смотрели, как по ровному  луговому  дерну  к
ним медленно приближается боевая линия в двести человек шириной. Над ней
развеваются боевые знамена, личные вымпелы ярлов  и  витязей.  Не  Ворон
Рагнарсонов: он вылетает, только когда собираются все  четверо  братьев.
Но в  центре  линии  видно  другое  знамя  -  Свернувшийся  Змей  Айвара
Рагнарсона. И даже на расстоянии Шеф видел блеск серебряного шлема, алый
плащ.
   - Многие сегодня погибнут. У нас слишком равные силы, - сказал Бранд.
- Даже победитель понесет тяжелые потери. Нужна  смелость,  чтобы,  зная
это, идти в передней линии. Жаль, что сам Айвар не впереди. Я  надеялся,
он будет: тогда я бы сам за него взялся. Самый дешевый  способ  победить
для нас - это убить предводителя и заставить остальных потерять дух.
   - А у них есть дешевый способ?
   - Сомневаюсь. Наши парни видели деньги. А эти только слышали о них.
   - Но ты по-прежнему считаешь, что мы проиграем?
   Бранд успокаивающе потрепал Шефа по плечу.
   - Герои так никогда не думают. Но все рано или поздно проигрывают.  А
нас меньше.
   - Ты не считаешь моих троллов. -  Никогда  не  слышал,  чтобы  троллы
выигрывали сражения.
   - Подожди, и увидишь.
   Шеф отошел на несколько шагов от того места, где стояли они с Брандом
под флагом Молота, в самом центре их линии - линии армии Пути. Она  была
выстроена точно так же, как линия Айвара, но достигала в  глубину  всего
пяти человек, и резервов было меньше. Шеф разместил в  линии  катапульты
на колесах - "толкатели", те, что выпускают стрелы. Спереди их прикрывал
только  единственный  ряд   воинов   со   щитами.   Значительно   дальше
располагались "кидатели" - катапульты, стреляющие  камнями,  все,  кроме
той пары, что осталась с Сигвартом. Расчеты держали наготове веревки.
   Но сейчас главное - "толкатели". С помощью алебарды  Шеф  взлетел  на
центральную повозку; всего их девять,  и  в  каждую  впряжены  быки.  Он
посмотрел вверх и вниз по линии, увидел, как смотрят на него расчеты.
   - Очистить линию!
   Викинги, закрывавшие  катапульты,  отошли  в  стороны.  Веревки  туго
натянуты, заряжающие стоят рядом с грудами стрел. Все нацелено и готово.
Невозможно не попасть в медленно приближающуюся линию  бойцов.  Слышался
хриплый крик солдат  армии  Рагнарсона.  "Ver  thik,  -  снова  и  снова
повторяли викинги. - Ver thik, her ek kom". - "Берегись, я иду".
   Шеф взмахнул алебардой и крикнул:
   - Стреляй!
   В воздухе мелькнули черные линии. Вонзились  в  строй  приближающихся
солдат.
   Наводчики отчаянно завертели рычагами, новые стрелы легли  на  место.
Шеф подождал, пока все не  перезарядили,  последний  расчет  дал  сигнал
готовности.
   - Стреляй!
   Снова гулкие звуки, линии в  воздухе,  свист.  Армия  Пути  оживленно
загудела. А в линии Рагнарсона тоже что-то происходило. Викинги оставили
свой размеренный  шаг,  крики  их  прекратились.  Они  перешли  на  бег,
стараясь поскорее сблизиться с противником, прежде чем их,  как  жареных
свиней, насадят на вертел, а они даже одного удара  не  успеют  нанести.
Пробежать полмили в полном вооружении нелегко, они  устанут.  Стреляющие
свою задачу выполнили.
   Но стрелять больше они не могут. Шеф рассчитал, что они могут сделать
еще два выстрела,  прежде  чем  атакующие  достигнут  линии.  Убьют  еще
несколько человек, вызовут смятение в рядах.
   Когда машины в последний раз подпрыгнули на колесах, он  приказал  им
отходить назад.
   Расчеты подняли хоботы лафетов, потащили машины к ожидающим повозкам,
торжествующе крича.
   - Молчите! К "кидателям!"
   Через несколько секунд бывшие  троллы  заряжали  и  нацеливали  новые
машины. Викинги с этим никогда бы не справились, подумал Шеф.  Им  нужно
время, чтобы рассказать друг другу о своих доблестных деяниях. Он поднял
алебарду, и десять камней одновременно взлетели в воздух.
   Как можно  быстрее  перезарядили,  поворачивая  неуклюжие  остовы  по
приказу командиров расчетов. Дождь камней обрушился с неба, стрельба шла
не залпами, каждая катапульта выпускала снаряд, как только была  готова.
Потрясенная,  линия  Рагнарсонов  разбилась  на  отдельные  группы,   но
продолжала  подходить.  Камни  уже  перелетали  через  нее.  Но  Шеф   с
удовлетворением  заметил  длинный  след  изуродованных  тел  и  бьющихся
раненых, который, как змея, извивался за наступающей армией.
   С ревом и лязгом металла  две  боевые  линии  встретились,  мгновенно
откачнулись назад, снова вперед: удар  воинов  Рагнарсона  выдохся,  был
сдержан, их потеснили. И через несколько мгновений  битва  разбилась  на
множество поединков, воины сражались мечами и  топорами,  били  о  щиты,
старались свалить противника, ударить в незащищенное место, разбить лицо
или ребра шишкой щита.
   Одетые в белое жрецы Пути, собравшись группой за боевой линией вокруг
священного серебряного копья Отина, бога сражений, запели.
   Шеф  в  нерешительности  взвесил  алебарду.  Он  выполнил   то,   что
собирался. Может, занять место среди дерущихся?  Один  среди  нескольких
тысяч?
   Нет. Есть еще возможность использовать машины. Он побежал к  троллам,
собравшимся у своих машин, крича и жестикулируя. Они постепенно  поняли,
что он хочет, побежали назад к толкателям стрел, стали цеплять машины  к
ожидающим повозкам.
   - На фланг - следуйте за мной! Они сражаются лицом к лицу.  Мы  можем
зайти сзади.
   Быки, запряженные в скрипящие  повозки,  передвигались  с  удручающей
медлительностью  за  позицией  армии  Пути,  Шеф  видел,   как   к   ним
оборачиваются лица. Бегство в  повозках?  Кое-кого  он  узнает:  Магнус,
Колбейн и другие гебридцы, они в резерве, ждут сзади. Их поставил  здесь
Бранд, сказав, что им трудно будет использовать свое оружие - алебарды -
в тесной толпе.
   - Магнус! Мне нужно по  шесть  твоих  людей  на  каждую  повозку  для
защиты.
   - Но тогда не останется резерва.
   - Сделай это, и нам вообще резерв не понадобится.
   Алебардисты сомкнулись  вокруг  повозок,  и  Шеф  повел  их  в  обход
сражающихся  армий  -  сначала  армии  Пути,  потом  воинов  Рагнарсона,
смотревших на них  с  удивлением.  Но  в  повозках  они  увидели  только
ненужное отвлечение от битвы. Наконец  катапульты  оказались  за  армией
Рагнарсона.
   - Стой. Отведите повозки налево. Заклиньте  колеса.  Нет!  Машины  не
снимайте. Будем стрелять прямо с повозок.
   - Теперь. Опустите хобота лафетов. - Алебардисты выбили  удерживающие
колышки, и телеги наклонились вперед. Натянутые и заряженные  катапульты
развернулись.
   Шеф внимательно изучал картину боя. Две боевые  линии  сомкнулись  на
фронте в двести ярдов и не делали попыток маневра.  Но  в  центре  Айвар
разместил группу своих лучших воинов, глубиной в двадцать человек, и она
постоянно продвигалась вперед, подавляя противника своим весом. Над этой
центральной массой развевался флаг. Вот куда  нужно  целиться  -  не  по
сторонам, где можно попасть в своих.
   - Цельтесь в центр. Цельтесь в Свернувшегося Змея! Стреляйте!
   Катапульты подпрыгнули при выстреле, отдача на твердых досках,  а  не
на мягкой почве, откинула их на несколько футов назад. Троллы подхватили
их и вернули на место. Наводчики занялись своими рычагами.
   Вокруг Змея Айвара воцарился хаос. В толпе Шеф  на  мгновение  увидел
длинную стрелу с наколотыми на нее,  как  жаворонки  на  вертеле,  двумя
людьми. Еще один викинг отчаянно пытался  вырвать  сломанную  стрелу  из
руки. Поворачивались лица, и не только лица. Он видел  и  щиты,  солдаты
начинали понимать, что на них напали с тыла, и поворачивались  навстречу
опасности. Флаг Змея по-прежнему развевался,  знаменосца  защитили  ряды
тел. Когда все катапульты были снова заряжены, Шеф крикнул:
   - Стреляй!
   На это  раз  Змей  упал  под  радостные  крики  солдат  Пути.  Кто-то
подхватил  его,  снова  вызывающе  поднял,  солдаты  пытались  сохранить
равновесие, скользили по мокрой земле, спотыкались о тела. Но  теперь  к
повозкам устремились люди.
   - Сменить цель? - спросил командир расчета, показывая на бегущих.
   - Нет. Снова Змей. Стреляй!
   Новый залп стрел устремился в  толпу,  и  снова  Змей  упал.  Некогда
смотреть, подняли ли его или Бранд  теперь  закончит  работу.  Наводчики
лихорадочно вращали рычаги, но произвести еще один выстрел не удастся.
   Шеф протянул руку в железной перчатке, схватил "Месть тролла" и шлем,
который еще ни разу не надевал в бою.
   - Алебардисты в повозки, - крикнул он. - Только  отводите  их  удары.
Катапультисты, пользуйтесь рычагами и мотыгами.
   - А как же мы, хозяин? - Пятьдесят невооруженных фрименов  столпились
за повозками, у всех на куртках эмблема молота. - Нам бежать?
   - Забирайтесь под повозки. Обороняйтесь ножами.
   Через  мгновение  волна  солдат  Рагнарсона  захлестнула  их.  Вокруг
разъяренные лица и сверкающие лезвия.  Шеф  почувствовал,  как  на  него
надвигается вал. Теперь не надо размышлять. У  него  ответственность  не
больше, чем у других. Теперь бой  пойдет  своим  чередом.  А  ему  нужно
только  махать  алебардой,  словно  он  по-прежнему   кует   металл   на
наковальне. Отражать и рубить, наносить удар вверх, колоть вниз.
   На  ровной  местности  воины   Рагнарсона   перекатились   бы   через
малочисленный отряд Шефа в считанные мгновения. Но они понятия не имели,
как сражаться с людьми в повозках. Враги  стояли  гораздо  выше  их,  за
дубовыми досками.  Алебарды,  которые  изготовил  для  них  Шеф,  давали
Магнусу и его людям лишний фут размаха. А те  викинги,  что  ныряли  под
удар алебарды  и  пытались  добраться  до  повозок,  становились  легкой
добычей для дубин и мотыг английский троллов. Снизу вверх взлетали  ножи
в тощих руках, из-за колес резали на уровне паха и бедер.
   После отчаянного натиска викинги отступили. Самые хладнокровные среди
них  стали  выкрикивать  приказы.  Начали  обрубать   постромки   быков,
готовиться к тому, чтобы перевернуть повозки. Подняли копья, вот-вот  на
алебардистов обрушится залп.
   Шеф  неожиданно  увидел  перед  собой  Мюртача.   Тот   шел   вперед,
собственные  ряды  расступались,  пропуская  его,  он  приближался,  как
огромный волк. На нем не было кольчуги, только шафрановый плед,  который
оставлял обнаженными правую руку и торс. Щит он  отбросил  в  сторону  и
держал в руках только острый, как кинжал, меч гадгедларов.  -  Ты  и  я,
парень, - сказал он. - Я хочу снять с тебя скальп и использовать его  на
подтирку.
   В ответ Шеф выбил колышек и снова наклонил повозку.
   Мюртач бросился вперед, прежде чем Шеф смог распрямиться, он двигался
со скоростью,  невероятной  для  человека.  Только  рефлекс  помог  Шефу
отскочить, он споткнулся о колесо машины за собой. Но Мюртач уже вскочил
на  повозку,  нацелился  острием  меча  в  горло.  Шеф  снова  отскочил,
столкнулся с Магнусом, не успевая защититься алебардой.
   Мюртач уже взмахнул мечом. Тролл  Квикка  подставил  свой  рычаг  для
подъема тяжестей, и меч изменил свой направление и  перерезал  натянутую
тетиву катапульты.
   Гулкий звук, удар, громче чем от хвоста кита по воде.
   - Сын Девы! - сказал Мюртач, глядя вниз.
   Одно плечо катапульты, освобожденное, продвинулось  вперед  на  шесть
дюймов, дальше его снова зажало. Но за эти шесть дюймов оно  высвободило
огромную энергию, способную послать стрелу на милю. По обнаженному  боку
Мюртача  словно  ударили  гигантским  молотом.  Кровь  потекла  изо  рта
ирландца. Он отступил, сел, упал, скользя по стене повозки.
   - Я вижу, ты снова обратился к христианству, - сказал Шеф. -  Поэтому
ты должен помнить: "Око за око".  -  Повернув  алебарду,  он  вогнал  ее
острие в правый глаз Мюртача и в мозг. За краткие мгновение их  поединка
положение существенно изменилось. Оглядываясь, Шеф видел  только  спины.
Воины Рагнарсонов отступали, бросали оружие, отстегивали щиты. "Брат,  -
кричали они, - друг, мы с тобой гребли вместе". Один расстегнул рубаку и
торопливо вытаскивал серебряную эмблему.  Наверно,  последователь  Пути,
решивший остаться с отцом или ярлом, а не  уходить  их  Йорка.  За  ними
сотни  воинов  двигались  ощетинившимся  клином,  в   вершине   которого
виднелась гигантская фигура Бранда. Перед клином  равнина  была  покрыта
убегающими, хромающими, стоящими с поднятыми  руками.  Армия  Рагнарсона
была сломлена. Уцелевшим оставалось либо бежать, спасая свою жизнь, либо
надеяться на милость победителей.
   Шеф опустил "Месть тролла". Неожиданно он ощутил страшную  усталость.
Краем глаза уловил какое-то движение. Две лошади,  на  одной  всадник  в
алом плаще в зеленых брюках.
   Мгновение Айвар Рагнарсон смотрел на поле битвы, на котором  потерпел
поражение, на стоящего в повозке Шефа. Потом он и его конюх ускакали,  в
воздух от копыт полетели комья грязи.
   Подошел Бранд, сжал руку Шефа.
   - Я уже встревожился, решил, что ты убегаешь. Но ты побежал к  битве,
а не от нее. Сегодня мы хорошо поработали.
   - Работа еще не закончена. За нами армия, - ответил Шеф. - И Сигварт.
Армия Мерсии должна была бы догнать нас сегодня на рассвете. Он задержал
их на двенадцать часов дольше, чем я рассчитывал.
   - Но, может, все же недостаточно, - сказал Магнус со своего места  на
повозке. Он вытянул руку, указывая.  Далеко  на  равнине  солнечный  луч
отразился от чего-то яркого - наконечники копий подходящей армии.
   - Мне нужно время, - сказал Шефу на ухо Бранд. - Иди к  ним,  говори,
торгуйся, выиграй мне немного времени.
   У него нет выбора. В сопровождении Торвина  и  Гутмунда  он  двинулся
навстречу  приближающейся  линии  армии  Марсии,  отличающейся  от  той,
которую они только что опрокинули, только тремя большими крестами.
   За ними армия Пути пыталась перестроиться. Примерно треть ее  состава
погибла или была тяжело ранена. Теперь даже ходячие раненые  лихорадочно
заторопились: снимали со сдавшихся воинов Рагнарсона оружие  и  доспехи,
обыскивали поле битвы в надежде найти что-то  полезное  -  с  энергичной
помощью  фрименов  Шефа,  уводили  раненых  противников  в   направлении
кораблей, все еще стоящих под охраной у Уоша, тех, у кого  есть  надежда
выжить, относили к лекарям.
   "Армия" теперь представляла собой одну тонкую  линию.  Несколько  сот
самых опытных воинов растянулись, чтобы произвести впечатление. За  ними
поставили рядами пленных, связали им руки и велели стоять,  чтобы  враги
тоже их считали противниками. Сзади на полмили троллы и воины  торопливо
копали канаву, устанавливали машины - и готовили лошадей и  повозки  для
дальнейшего отхода. Армия Пути еще не была готова к битве. Нет, воины не
утратили храбрости и силы духа. Но все традиции требовали  отпраздновать
победу и отдохнуть  после  невыносимого  напряжения  схватки  с  сильным
противником. Требовать у них немедленного повторения  -  значит  просить
слишком много.
   Следующие несколько минут, подумал Шеф, будут очень опасны. Навстречу
ему и его небольшому отряду шли люди: трое вместе и священник. Еще  двое
катили странный перевернутый ящик на колесах. Шеф почти сразу понял, что
в ящике может находиться только одно - его отчим Вульфгар.
   Две группы остановились в десяти шагах, разглядывая друг  друга.  Шеф
нарушил глубокое, полное ненависти молчание.
   - Ну, Альфгар, - сказал он  своему  сводному  брату,  -  я  вижу,  ты
возвысился в этом мире. Довольна ли мама?
   - Наша мать так и не оправилась от того, что сделал твой  отец.  Твой
покойный отец. Он много нам рассказывал о тебе  перед  смертью.  У  него
было достаточно времени для этого.
   - Ты его захватил? Или, как в битве у Стура, спрятался в стороне?
   Альфгар сделал шаг вперед, положив руку на рукоять  меча.  Человек  с
мрачным лицом, стоявший рядом с ним, не священник, быстро перехватил его
руку.
   - Я Гвикхельм, маршал короля Марки  Бургреда,  -  сказал  он,  -  мне
поручено подчинить округи Норфолка и  Саффолка  их  новому  олдермену  и
моему королю. А ты кто такой?
   Пока сзади разворачивались лихорадочные приготовления,  Шеф  медленно
представлял своих спутников, позволил Гвикхельму сделать  то  же  самое.
Отклонил  обвинение  во  враждебных  намерениях.   Объявил   о   желании
отступить. Намекнул на возможную компенсацию за ущерб.
   - Ты тянешь время, молодой человек, - сказал ему Гвикхельм. - Если бы
у тебя было достаточно сил для  битвы,  ты  не  стал  бы  разговаривать.
Поэтому я скажу тебе, чего жду от тебя к завтрашнему утру. Во-первых, мы
знаем, что ты взял сокровище из кургана у Вудбриджа. Я  должен  получить
его полностью - для своего короля. Оно принадлежит его королевству.
   - Во-вторых, - вмешался священник в черной рясе, пристально глядя  на
Торвина, - среди вас есть  христиане,  оставившие  веру  своих  отцов  и
предавшие хозяев. Они должны быть переданы нам для наказания.
   - Включая тебя самого, - сказал Альфгар. - Что бы ни было с  другими,
мой отец и я не допустим, чтобы ты ушел завтра. Я своими руками одену на
тебя ошейник. И считай, что тебе повезет, если мы не сделаем с тобой  то
же, что с твоим отцом.
   Шеф не побеспокоился перевести это Гутмунду.
   - А что вы сделали с моим отцом?
   До сих пор Вульфгар молчал. Он висел в своем  ящике  на  ремнях.  Шеф
вспомнил бледное искаженное болью лицо, которое последний  раз  видел  в
корыте. Теперь лицо Вульфгара было румяным, губы  казались  красными  на
фоне поседевшей бороды.
   - Я сделал с ним то же, что он сделал со мной, - сказал  Вульфгар.  -
Только искуснее. Сначала мы отрубили  ему  пальцы  на  руках,  потом  на
ногах. Потом уши, губы. Не глаза, чтобы он мог видеть, что мы делаем,  и
не язык, чтобы он  мог  кричать.  Руки,  ноги.  Колени  и  локти.  И  не
позволили крови литься. Я стругал его, как мальчишка остругивает прутик.
В конце ничего не осталось, кроме середины.
   - Вот, парень. На память о твоем отце.
   Он кивнул, и слуга бросил  в  направлении  Шефа  кожаный  мешок.  Шеф
развязал ремень, заглянул внутрь, передал мешок Гутмунду.
   - Ты в плохой компании, воин, - сказал он.
   - Пора уходить, - ответил Гутмунд.
   Две группы начали пятиться друг от друга,  на  безопасном  расстоянии
повернулись спинами. Когда они подходили к своей линии, сзади послышался
гул и звон металла  о  металл.  Английская  армия  начала  приближаться.
Немедленно, словно заранее отрепетировав, линия армии Пути повернулась и
начала уходить. Это была первая стадия запланированного отступления.

***

   Много часов спустя, когда  долгие  зимние  сумерки  сменились  тьмой,
Бранд хрипло сказал Шефу:
   - Я думаю, нам может удаться.
   - На один день, - согласился Шеф. - Но на утро я не вижу надежды.
   Бранд пожал своими массивными плечами, приказал остановиться, разжечь
костры, нагревать воду, готовить пищу.
   Весь день армия Пути отступала,  заслоняясь  машинами  Шефа,  начиная
стрельбу,   как   только   англичане   развертывались   для   нападения,
останавливали их, быстро перепрягала  лошадей  и  снова  уходила.  Воины
Мерсии неотступно следовали сзади, как люди, старающиеся связать опасную
собаку, сближались, отскакивали, когда собака начинала  рычать,  щелкать
зубами, снова шли вперед. По  крайней  мере  трижды  армии  сходились  в
рукопашной, в тех случаях, когда у сторонников Пути появлялось  какое-то
удобное для обороны  укрытие:  выкопанная  ими  канава,  дамба  на  краю
болота, мелкий мутный  ручей  Нин.  Каждый  раз  после  получаса  обмена
ударами армия Марсии отходила, не в состоянии преодолеть препятствие - и
при этом подставляла себя под удары камней и больших стрел.
   Шеф подумал, что сторонники Пути сражаются все лучше,  их  настроение
поднимается. Беда в том, что противник тоже  учится.  Вначале  англичане
вздрагивали от первого же свиста в небе. Каждая яма на  пути  заставляла
их останавливаться. Сигварт преподал им хороший урок в болотах.
   Но к концу дня они осмелели, увидели слабость армии Пути.
   Все еще держа в руках  миску  с  недоеденной  овсянкой,  Шеф  опустил
голову на седло и мгновенно уснул.
   Проснулся он, замерзший,  с  оцепеневшим  телом,  при  звуках  рогов,
возвестивших рассвет. Вокруг люди вскакивали, пили воду или остатки меда
и  эля.  Подходили  к  баррикаде,  которую  нагромоздили   у   небольшой
деревушки. Эту деревушку Бранд выбрал для последнего боя.
   И когда  стало  светлее,  перед  ними  открылось  зрелище,  способное
привести в смятение даже самых храбрых. Армия, с которой  они  сражались
накануне, к концу дня,  как  и  они  сами,  приобрела  потрепанный  вид:
грязная одежда, выпачканные щиты,  люди  в  грязи  по  уши,  ослабленные
постоянными потерями и дезертирством, так что к вечеру оставалась только
половина первоначального состава.
   Эта армия исчезла. На ее месте, ряд за рядом, с блестящим оружием,  с
вызывающе ревущими рогами, стояла новая армия, такая свежая,  словно  не
прошла и мили. Щиты блестят новой краской, но знамена - знамена  другие.
Рядом с крестом золотой дракон.
   От линии отделился всадник на сером коне, седло и узда  ярко-красные,
щит повернут обратной стороной в знак мира.
   - Он хочет вступить в переговоры, - сказал Шеф.
   Викинги  молча  отодвинули  перевернутую  повозку,  пропуская   своих
предводителей: Бранда, Шефа, Торвина, Фармана,  Гутмунда  и  Стейнульфа.
Они молча прошли вслед за всадником к столу, установленному  на  грязной
почве перед боевой линией и казавшемуся здесь совершенно неуместным.
   С одной стороны  стола  с  напряженными  лицами  сидели  Гвикхельм  и
Альфгар, за ними в поставленном вертикально ящике  -  Вульфгар.  Герольд
знаком пригласил посланников Пути сесть с другой стороны.
   Между двумя группами сидел один  человек  -  молодой,  светловолосый,
синеглазый, с золотым кольцом на голове, как король из древней могилы. У
него странная внешность,  подумал  Шеф.  Когда  Шеф  садился,  их  глаза
встретились. Молодой человек улыбнулся.
   - Я Альфред, принц Вессекса, брат короля Этельреда, - сказал он. -  Я
знаю,  что  король  Марки   Бургред   назначил   олдермена   в   округа,
принадлежавшие королю восточных англов. - Он помолчал.  -  Мы  этого  не
допустим. - Мрачное выражение,  молчание  Альфгара  и  Гвикхельма.  Они,
должно быть, об этом уже знают.
   - В то же самое время я не позволю никакой армии  викингов  с  севера
устраивать свою базу в пределах наших земель, убивать и грабить, как это
у вас в обычае. Я предпочту уничтожить вас.
   Еще одна пауза.
   - Но я не знаю, что делать с вами. Я слышал, что вчера вы сразились с
Айваром Рагнарсоном и победили его. С ним я никакого  мира  не  заключу,
потому что он убил короля Эдмунда. А кто убил короля Эллу?
   - Я, - сказал Шеф. - Но он поблагодарил бы меня за это, если бы смог.
Я сказал Айвару, что то, что он делал с королем, это nithingsverk.
   - В этом мы с тобой согласны. Итак вопрос в том, могу ли я  заключить
с вами мир. Или мы будем сражаться?
   - Ты  спрашивал  своих  жрецов?  -  медленно,  тщательно  выговаривая
английские слова, спросил Торвин.
   Молодой человек улыбнулся.
   - Мой брат и я обнаружили, что когда их спросишь о чем-то, они  сразу
требуют денег. Они нам не помогут даже справиться с Айваром. Но все же я
христианин. Я сторонник веры своих отцов. Я  надеюсь,  что  когда-нибудь
даже вы, воины севера, примете крещение и подчинитесь нашему закону.  Но
я не церковник.
   - Среди нас есть христиане, - сказал Шеф. - И англичане.
   - Они полноправные воины  вашей  армии?  Со  всеми  правами  на  долю
добычи?
   Бранд, Гутмунд и Стейнульф переглянулись, поняв смысл вопроса.
   - Если ты этого хочешь, так и будет, - сказал Шеф.
   - Итак. Вы англичане и норвежцы. Вы христиане и язычники.
   - Не язычники, - возразил Торвин. - Верующие в Путь.
   - Но вы способны действовать заодно. Может, это пример для нас  всех.
Мы можем заключить  договор,  распределить  доходы  и  налоги,  права  и
обязанности, правила виры и  освобождения  рабов.  Все  подробности.  Но
обязательно должно быть вот что.
   - Я отдам вам Норфолк, чтобы вы правили им по своему  закону.  Но  вы
должны  править  справедливо.  И  тот,  кто  станет  олдерменом,  должен
поклясться на моих реликвиях и на ваших священных предметах,  что  будет
добрым другом королю Этельреду и его брату. Итак, если  это  произойдет,
кто будет олдерменом?
   Покрытая рубцами рука Бранда легла на руку Шефа.
   - Он будет, брат короля. Он говорит на двух языках. Он живет  в  двух
мирах. Видишь, на нем нет символа Пути. Он крещеный.  Но  он  наш  друг.
Выбери его.
   - Он беглец, - неожиданно вмешался Альфгар. - Он  тролл.  У  него  на
спине следы кнута.
   - И следы пытки на лице, - сказал Альфред. - Может,  он  постарается,
чтобы того и другого  в  Англии  стало  меньше.  Но  успокойся,  молодой
человек. Я не пошлю тебя к королю Бургреду одного.
   Он махнул рукой. Откуда-то сзади показалась  группа  женщин  в  ярких
одеждах.
   - Я нашел их за  линией  и  привел  сюда,  чтобы  с  ними  ничего  не
случилось. Я слышал, одна из них твоя жена, молодой дворянин. Отвези  ее
к королю Бургреду.
   Его жена, подумал Шеф, глядя в серые глаза Годивы. Она показалась ему
еще прекрасней, чем раньше. А что она может  подумать  о  нем,  грязном,
пропахшем потом, с пустой глазницей?  На  лице  ее  отразился  ужас.  Он
почувствовал, как сердце его сжала холодная рука.
   И тут она с плачем упала ему на руки. Он прижимал  ее  к  себе  одной
рукой, оглядываясь. Альфгар вскочил, вырывался из рук соседей.  Вульфгар
проревел что-то из своего ящика,  Альфред  вставал  с  беспокойством  на
лице. Когда шум стих, Шеф сказал:
   - Она моя.
   - Она моя жена, - рявкнул в ответ Альфгар.
   И сестра, подумал Шеф. Если он скажет  об  этом,  вмешается  церковь,
отнимет ее у него. Но тогда я позволю церкви  править  мною  и  законами
Пути. Править в земле Пути.
   Вот какую плату потребовал старый draugr за свое золото. В первый раз
это был его глаз. Сейчас - сердце.
   Он стоял неподвижно, когда Годиву отрывали от него, возвращали  этому
кровосмесителю - ее брату.
   Быть королем, быть предводителем - значит быть способным на поступки,
недоступные обычному человеку.
   - Если ты готов в знак доброй воли  вернуть  эту  женщину,  -  сказал
Альфред, - я беру Саффолк в королевство моего брата,  но  признаю  тебя,
Шеф Сигвартсон, олдерменом Норфолка. Что скажешь?
   - Не говори "олдермен", - вмешался Бранд. - Пользуйся  нашим  словом.
Скажи, что он будет нашим ярлом.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЯРЛ
Глава 1

   Шеф сидел на простом трехногом стуле лицом к толпе просителей. На нем
по-прежнему конопляная рубашка и шерстяные брюки, без всяких знаков  его
положения. Но на сгибе левой руки лежал скипетр-точильный камень, взятый
в могиле старого короля. Время от времени он легко проводил  пальцем  по
вырезанным на нем жестоким бородатым лицам, выслушивая свидетелей.
   - ...и поэтому мы  обратились  с  этим  спором  к  королю  Эдмунду  в
Норвиче. И он рассудил нас в своих  частных  палатах  -  он  только  что
вернулся с охоты и мыл руки, Бог да накажет меня слепотой, если я лгу, -
и он решил, что земля должна отойти ко мне на десять лет, а  потом  быть
возвращена.
   Говорящий, средних лет тан из Норфолка, у которого годы легкой  жизни
отразились на заметном животике  с  позолоченным  поясом,  на  мгновение
прервал свою тираду, не зная, как воспримут при этом дворе,  где  сильны
приверженцы Пути, упоминание о Боге.
   - У тебя есть свидетели этого соглашения? - спросил Шеф.
   Тан, Леофвин, с гротескной важностью надул щеки. Очевидно, не  привык
к расспросам и возражениям.
   - Да, конечно. Много людей находилось  тогда  в  королевских  покоях.
Вульфхун и Витхельм. И королевский тан Эдрич. Но Эдрич убит язычниками -
погиб в большой битве, и Вульфхун  тоже.  А  Витхельм  умер  от  болезни
легких. Тем не менее все  было,  как  я  говорю!  -  вызывающе  закончил
Леофвин, глядя на остальных присутствующих в  помещении:  стражу,  слуг,
своего обвинителя, других просителей, ждущих своей очереди.
   Шеф на мгновение прикрыл глаз, вспоминая тот далекий мирный  вечер  с
Эдричем в болотах, совсем недалеко отсюда. Так вот что с ним  случилось.
Можно было догадаться.
   Он снова раскрыл глаз и пристально посмотрел на истца Леофвина.
   - Почему король Эдмунд  принял  такое  явно  несправедливое  решение?
негромко спросил он. - Или ты отрицаешь, что король так решил?
   Истец, другой тан средних лет, внешне очень похожий на первого,  явно
побледнел под пристальным взглядом.  Все  в  Норфолке  знали,  что  этот
одноглазый  начинал  в  Эмнете  как  тролл.   Что   он   был   последним
англичанином, который разговаривал с  королем-мучеником.  Который  вдруг
стал - один Господь знает, каким образом, - предводителем язычников.  Он
раскопал сокровища Редвальда. Победил  самого  Бескостного.  И  каким-то
образом заручился дружбой и поддержкой Вессекса. Кто может сказать,  как
это все случилось? Собачье у него имя или нет,  но  такому  человеку  не
стоит лгать. - Нет, - сказал второй тан, - я не отрицаю, что таково было
решение короля, и я с ним согласился.  Но  было  договорено  также,  что
через десять лет Леофвин вернет землю моему внуку, отец  которого  также
убит язычниками. Ну,  этими...  людьми  с  севера.  Но  вернет  в  таком
состоянии, в каком земля была  с  самого  начала.  Но  что  сделал  этот
человек! - Негодование сменило в голосе  тана  осторожность.  -  Леофвин
сделал все, чтобы разорить эту землю! Он рубит лес и не сажает новый, он
разрушил канавы и дамбы, он превратил пахотную землю в заливной луг  для
травы. К концу срока земля ничего не будет стоить.
   - Ничего?
   Жалующийся заколебался.
   - Не так много, как раньше, лорд ярл.
   Где-то снаружи прозвонил колокол, знак, что судебное  разбирательство
на сегодня закончено. Но этот  случай  должен  быть  доведен  до  конца.
Трудный случай, уже разбиравшийся в суде, долги и уклонения от их уплаты
тянутся несколько поколений. Ни один из  этих  людей  не  имеет  особого
значения. Ни один из них не интересовал короля Эдмунда, почему им и было
позволено жить в своих имениях, в то время как лучшие люди,  как  Эдрич,
были призваны на службу и на смерть. Но все же это знатные англичане, их
семьи много поколений живут в Норфолке; таких людей надо  привлекать  на
свою сторону. Хороший признак, что они пришли ко двору  нового  ярла  за
правосудием.
   - Вот мое решение, - сказал Шеф. -  Земля  останется  у  Леофвина  до
конца  десятилетнего  срока.  -  Красное  лицо  Леофвина  расплылось   в
торжествующей улыбке.
   - Но он будет ежегодно сообщать о своих доходах с  этой  земли  моему
тану в Линне, чье имя...
   - Бальд, - подсказал человек в черной  рясе,  стоящий  у  письменного
стола справа от Шефа.
   - Чье имя Бальд. Если по окончании десяти лет сумма дохода  покажется
Бальду превышающей нормальную, излишек Леофвин  должен  будет  выплатить
внуку истца; или заплатит сумму, назначенную Бальдом,  равную  стоимости
ценности земли, потерянной за  время  его  пользования.  И  выбор  будет
делаться присутствующим здесь дедом.
   С одного лица исчезла улыбка, зато появилась  на  другом.  Затем  оба
лица приняли одинаковое  выражение  беспокойной  расчетливости.  Хорошо,
подумал Шеф. Ни один из них не получил преимущества. Они  будут  уважать
мое решение.
   Он встал.
   - Колокол пробил. На сегодня суд окончен.
   Возгласы протеста, мужчины и женщины из рядов ожидающих устремились к
нему.
   - Он снова начнется завтра. Вы получили  свои  палочки  с  зарубками?
Покажите их завтра, чтобы соблюдалась должная очередь. -  Сильный  голос
Шефа перекрывал шум.
   - И все запомните. В суде нет ни христиан,  ни  язычников,  ни  людей
Пути, ни англичан. Смотрите: у меня нет подвески. А отец Бонифаций, - он
указал на писца в черной сутане, - хоть он и священник, но на нем сейчас
нет креста. Здесь правосудие не зависит от веры. Запомните и  расскажите
всем. А теперь идите. Слушание окончено.
   Двери в дальнем конце помещения раскрылись. Служители начали выводить
разочарованных тяжущихся на свет весеннего дня.  Один  из  служащих,  на
серой рубашке которого был аккуратно  вышит  знак  молота,  подвел  двух
последний споривших к столу отца Бонифация; теперь  решение  ярла  будет
записано  дважды,  заверено  свидетелями,  один  экземпляр  останется  в
срипториуме ярла, второй будет  аккуратно  разорван  надвое  и  разделен
между тяжущимися, чтобы в будущем  суде  ни  один  не  смог  представить
поддельный документ.
   Через заднюю дверь вошел массивный человек, в кольчуге и в плаще,  но
невооруженный.  Его  голова  и  плечи  возвышались   над   толпой.   Шеф
почувствовал, как темнота одиночества в зале суда неожиданно рассеялась.
   - Бранд! Ты вернулся! Ты пришел вовремя, у меня сейчас как  раз  есть
время поговорить.
   Руку Шефа сжала рука размером с большой кубок, он увидел, как на лице
гиганта появилась ответная улыбка.
   - Не совсем, лорд ярл. Я приехал два часа назад.  Твои  стражники  не
пропустили меня. Они так размахивали алебардами, и при этом ни  один  из
них не понимает по-норвежски, что у меня не хватило духу спорить.
   - Ха! Они должны были... Нет! Я отдал приказ, чтобы никто не прерывал
суда, за исключением известия о войне. Они правильно поступили.  Но  мне
жаль, что я не догадался сделать исключение для тебя. Я хотел бы,  чтобы
ты присутствовал на суде и высказал свое мнение.
   - Я слышал. - Бранд ткнул назад пальцем. - Глава твоих  стражников  -
из расчета катапульты, он меня знает, хотя я его не знаю. Он принес  мне
доброго эля - отличный эль, особенно после морского  путешествия,  чтобы
смыть соль, - и сказал, чтобы я послушал через дверь.
   - И что ты думаешь? - Шеф развернул Бранда и провел  через  очищенное
уже помещение во двор. - Что ты думаешь о дворе ярла?
   - Я поражен. Когда вспоминаю, каким  это  место  было  четыре  месяца
назад - везде грязь, на полу за отсутствием постелей храпят воины, нигде
не видно ни кухни, ни  еды.  А  теперь.  Стража.  Дворецкие.  Пекарни  и
бродильни. Расписные закрывающиеся ставни, вообще все  раскрашено.  Тебя
спрашивают о твоем имени и деле. И сразу записывают!
   Бранд нахмурился и осмотрелся, а потом перешел на громкий шепот.
   -  Шеф...  лорд  ярл,  я  хотел  сказать.  Только  одно.  Зачем   эти
чернорясые? Разве можно им доверять? И  зачем  это  ярл,  глава  воинов,
слушает, как пара ослов спорит из-за своих денег? Тебе лучше стрелять из
катапульт. Или даже работать в кузнице.
   Шеф рассмеялся, поглядывая на массивную  серебряную  пряжку,  которой
был заколот плащ друга, на тяжелый кошелек у  него  на  поясе,  красивую
цепь из серебряных монет.
   - Скажи мне, Бранд, как твоя  поездка  домой?  Ты  смог  купить,  что
хотел?
   На лице Бранда тут же появилось выражение, как у осторожного  скупца.
- Кое-какие деньги отдал в надежные руки.  Цены  в  Галланде  высоки,  а
народ озлобился. Но все же, если я когда-нибудь  повешу  свой  топор,  у
меня будет небольшая ферма, чтобы провести старость.
   Шеф снова рассмеялся.
   - С твоей долей в чистом серебре ты должен был купить половину округа
и отдать под присмотр родственникам.

 На этот раз Бранд тоже улыбнулся.
   - Признаю, дела пошли неплохо. Лучше, чем когда-либо в моей жизни.  -
Ну, что ж, давай поговорим о чернорясых. Чего никто из нас не осознавал,
это каково богатство этих домоседов.  Богатство  целой  страны,  богатой
страны Англии, не  бедной  и  каменистой  Норвегии,  откуда  ты  пришел.
Десятки тысяч людей  возделывают  почву,  пасут  овец,  стригут  шерсть,
держат пчел, рубят лес, плавят железо и разводят лошадей.  Более  тысячи
квадратных миль. Может, тысячи тысяч акров. И  все  они  должны  платить
мне, ярлу, пусть только военный налог и налог дорожный и мостовой.
   - Некоторые выплачивают все. Я забрал себе всю церковную землю. Часть
тут же отдал освобожденным рабам, которые сражались за нас, по  двадцать
акров на человека. Для них это богатство - но блошиный укус по сравнению
с оставшимся. Много земли я отдал в аренду - богатым людям Норфолка,  за
небольшую плату, но за наличность. Те,  кто  получил  землю,  не  хотят,
чтобы вернулась церковь. Большую часть земли я сохранил в  своих  руках,
это собственность ярла. В будущем она будет  приносить  мне  деньги  для
найма рабочих и солдат.
   - Но без чернорясых, как ты их называешь, я не мог  бы  это  сделать.
Кто может сохранить в голове  все  эти  земли,  товары,  суммы,  аренды?
Торвин знает, как писать нашими буквами, но мало кто еще  знает.  И  вот
неожиданно оказалось много грамотных людей, людей церкви, но без земли и
без доходов. Некоторые из них работают на меня.
   - Но можешь ли ты доверять им, Шеф?
   - Те, кто ненавидит меня, и тебя, и Путь, кто никогда не  примирится,
они ушли к королю Бургреду или к архиепископу Вульфхиру,  чтобы  поднять
войну.
   - Надо было убить их всех.
   Шеф потрогал свой каменный скипетр.
   - Христиане говорят,  что  кровь  мучеников  -  это  сила  церкви.  Я
согласен с ними. Я не создаю мучеников. Но я постарался, чтобы  те,  кто
ушел, знали имена оставшихся. Те, кто работает на меня, никогда не будут
прощены. Как и у разбогатевших танов, их судьба теперь зависит от  меня.
Они подошли к низкому зданию внутри ограды, которая огибала  burg  ярла.
Ставни здания  были  открыты,  чтобы  впустить  солнце.  Шеф  указал  на
письменные столы,  за  которыми  люди  писали  на  пергаменте,  негромко
разговаривали друг с другом. На одной стене Бранд увидел большую  карту,
недавно начерченную, без украшений, но зато со множеством подробностей.
   - К зиме у меня будет описание всех мест в  Норфолке  и  карта  всего
округа. К следующему  лету  без  моего  ведома  нельзя  будет  ни  пенни
заплатить за землю. И тогда у меня будет богатство, которое даже  церкви
не снилось. Мы сможем делать такое, что никогда раньше не делалось.
   - Если серебро будет хорошее, - с сомнением заметил Бранд.
   - Оно лучше, чем на севере. Вот о чем я думал.  Мне  кажется,  что  в
Англии, во всех королевствах есть  определенное  количество  серебра.  И
всегда такое же количество работы, за  которое  надо  платить  серебром:
покупать землю, товары.  Но  все  больше  и  больше  серебра  оседает  в
сундуках церкви, или  меняется  на  золото,  или  идет  на  изготовление
драгоценностей, которые больше не  идут  в  оборот.  И  чем  больше  его
уходит...
   Шеф запнулся, не мог ни по-английски, ни по-норвежски объяснить,  что
он имеет в виду.
   - Вот что  я  хочу  сказать.  Церковь  слишком  много  вытягивала  из
северных королевств, но ничего не давала  взамен.  Поэтому  здесь  такие
плохие монеты. Король Эдмунд был не так щедр к церкви, и потому  у  него
монеты лучше. Скоро наши монеты станут лучшими.
   - И не только монеты будут лучшими, Бранд. - Молодой  ярл  повернулся
лицом к своему массивному товарищу, его единственный глаз блестел.  -  Я
хочу, чтобы  Норфолк  стал  лучшим,  самым  счастливым  местом  во  всех
северных землях. Местом, где любой от детского возраста до старости  жил
бы в безопасности. Где мы могли бы  жить  как  люди,  а  не  как  звери,
вырывающие друг у друга пищу. Где мы могли бы помогать друг другу.
   - Потому что от Ордлафа, управляющего Бридлингтоном, я узнал  кое-что
новое. И от рабов, которые делали мою карту и  привели  нас  к  разгадке
головоломки Эдмунда. И Пути это необходимо знать. Что самое  ценное  для
Пути, Пути Асгарда?
   -  Новые  знания,   -   ответил   Бранд,   машинально   сжимая   свой
молот-подвеску.
   - Новые знания - это хорошо. Не у всех они  есть.  Но  то,  о  чем  я
говорю, не хуже, и его можно получить всюду. Старые знания,  которые  мы
просто не узнаем. Я понял это гораздо лучше, когда  стал  ярлом.  Всегда
есть  кто-то,  кто  может  ответить  на  твой  вопрос,  сообщить  нужное
средство. Но просто никто об этом обычно не спрашивает его. Или ее.  Это
может  быть  раб,  бедный  крестьянин.  Старуха,  управляющий   рыбацким
поселком, священник.
   - Когда будет записано все знание этой страны, когда будут переписаны
земли, тогда мы покажем миру нечто совершенно новое!
   Бранд, со стороны слепого глаза, смотрел на напряженное сухожилие  на
шее Шефа, на поседевшую бороду молодого человека.
   На самом деле, подумал он, тебе нужна хорошая живая женщина, чтобы ты
был занят. Но даже я, витязь Бранд, не посмею купить для него такую.

***

   В этот  вечер,  когда  древесный  дым  из  труб  стал  смешиваться  с
сумерками, жрецы Пути собрались в своем огражденном  нитями  круге.  Они
сидели в саду за пределами ограды,  в  приятном  запахе  сока  яблонь  и
молодой зелени. Вокруг них вились дрозды.
   - Он не знает об истинном  назначении  твоего  плавания  за  море?  -
спросил Торвин.
   Бранд покачал головой.
   - Нет.
   - Но ты передал новости?
   - Я передал новости, и я привез новости. Слово о том,  что  произошло
здесь, передано  всем  жрецам  Пути  по  всем  северным  землям,  а  они
расскажут своим последователям. Новость дошла до Бирко и до Каупанга, до
Скирингсала и до Трондса.
   - Значит, мы можем ждать подкреплений, - сказал Гейрульф, жрец  Тюра.
- С теми деньгами, что мы увезли домой, с рассказами, которые на устах у
каждого скальда, можете быть  уверены,  что  любой  воин  Пути,  который
сможет раздобыть корабль, будет тут в поисках  работы.  И  каждый  жрец,
который сможет освободиться. Многие теперь наденут  подвески.  Некоторые
из них - лжецы. Не верующие. Но с  ними  можно  справиться.  Есть  более
важные дела.
   Бранд помолчал, обвел взглядом внимательные лица.
   - В Каупанге, вернувшись домой, я встретился с жрецом Виглейком.
   - Виглейком, известным своими видениями? - напряженно спросил Торвин.
- Да. Он созвал конклав жрецов со всей Норвегии и Швеции. Он сказал им -
и мне тоже, - что он обеспокоен.
   - Чем?
   - Многим. Он, как и мы, уверен, что Шеф - центр  изменений.  Он  даже
думает, что он и есть тот, кем назвал себя при первой встрече  с  тобой,
Торвин: тот, что пришел с Севера. Бранд снова  осмотрелся,  все  взгляды
были устремлены на него.
   - И однако, если это правда, все развивается не  так,  как  мы,  даже
самые мудрые из нас, ожидали. Виглейк говорит,  что,  во-первых,  он  не
норвежец. У него мать англичанка.
   Пожатия плечами.
   - А у кого нет? -  спросил  Вестмунд.  -  Англичанки,  ирландки.  Моя
бабушка была лапландкой.
   - Он вырос в христианстве. И был крещен.
   На этот раз насмешливые возгласы.
   - Мы все видели шрамы  у  него  на  спине,  -  сказал  Торвин.  -  Он
ненавидит христиан, как все мы. Даже не ненавидит. Считает дураками.
   - Ну, хорошо. Но вот что главное: он не принял подвеску. Он не  верит
в то, во что верим мы. У него бывают видения,  Торвин,  вернее,  он  так
говорит. Но он не считает их видениями другого мира. Он неверующий.
   На этот раз все сидели молча, постепенно повернулись к Торвину.  Жрец
Тора потер бороду.
   - Ну, его ведь и неверующим нельзя назвать. Если спросим, он  скажет,
что человек с подвеской языческого - так считают  христиане  -  бога  не
сможет править христианами. Он скажет, что для него подвеска - не вопрос
веры, что это будет ошибка, все равно что бить молотом, когда железо еще
не разогрелось. И он не знает, какую подвеску ему надеть.
   - Я знаю, - сказал Бранд. - Я видел это и  говорил  в  прошлом  году,
когда он убил своего первого человека.
   - Я тоже так думаю, - согласился Торвин. -  Он  должен  носить  копье
Отина, Бога Повешенных, Предателя Воинов.  Только  такой  человек  может
послать собственного отца на смерть. Но если бы он был здесь, то  сказал
бы, что тогда это был единственный выход.
   - Виглейк говорит только о возможностях? - неожиданно спросил Фарман.
- Или у него есть конкретное послание? Что-нибудь боги сообщили ему?
   Бранд молча извлек несколько тонких  дощечек,  завернутых  в  тюленью
кожу, и передал их. На дощечках были  вырезаны  руны,  потом  окрашенные
чернилами.  Торвин  принялся   изучать   их,   Гейрульф   и   Скальдфинн
придвинулись к нему. Лица всех троих омрачились.
   - У Виглейка было видение, -  сказал  наконец  Торвин.  -  Бранд,  ты
знаешь сказание о мельнице Фроди?
   Витязь покачал головой.
   - Триста лет назад был в Дании король, по  имени  Фроди.  Говорят,  у
него была волшебная мельница, которая молола не зерно, а мир,  богатство
и плодородие. Мы считаем, что это была мельница новых  знаний.  Работали
на этой мельнице две рабыни, девушки-гигантши,  которых  звали  Фенья  и
Менья. Но Фроди так хотелось мира и богатства для  своего  народа,  что,
как ни просили гигантши дать им отдохнуть, король отказывался.
   Торвин перешел на пение:

   Вы не будете спать, сказал Фроди-король,
   Дольше, чем требуется кукушке,
   Чтобы отозваться другой кукушке, или посыльному
   Спеть песню, выступая в путь.

   - Рабыни рассердились, вспомнили, что они  гигантши,  и  вместо  того
чтобы молоть мир, богатство и плодородие начали молоть  пламя,  кровь  и
воинов. И ночью на  Фроди  напали  враги  и  уничтожили  и  его,  и  его
королевство, а волшебная мельница навсегда исчезла.
   - Вот это видел Виглейк. Он говорит, что даже в поиске  новых  знаний
можно зайти слишком далеко, если  мир  к  ним  не  готов.  Нужно  ковать
железо, пока оно горячо. Но можно при этом слишком долго раздувать меха.
   Долгая пауза. Наконец неохотно заговорил Бранд:
   - Мне лучше сообщить вам, что ярл, Скейф Сигвартсон, рассказывал  мне
сегодня о своих намерениях. И вы  решите,  насколько  это  соответствует
видению Виглейка.

***

   Несколько дней спустя Бранд смотрел на большой камень,  погрузившийся
в луг, вблизи места, где грязная дорога от Эли выходит на открытые  поля
у Марша.
   На камне были вырезаны полоски рун, края их еще  остры  после  резца.
Шеф легко коснулся их пальцами.
   - Вот что тут говорится. Я сам сочинил стих на языке, которому обучил
меня Гейрульф. Тут написано:

   Он хорошо умер, хотя жил плохо,
   И все счеты оплачены смертью.
   А вверху его имя: ярл Сигварт.

   Бранд с сомнением хмыкнул. Он не  любил  Сигварта.  Но  этот  человек
мужественно встретил смерть сына. И нет никакого сомнения, что  он  спас
другого своего сына и всю армию Пути, выдержав ночь пыток.
   - Ну, что ж, - сказал он наконец. -  Он,  конечно,  был  bautasteinn.
Есть старая поговорка: "Никакой камень не  устоит,  если  его  не  будут
поддерживать сыновья". Но разве здесь он был убит?
   - Нет, - ответил Шеф. - Его убили в болотах.  Похоже,  моему  другому
отцу Вульфгару так не терпелось, что он не мог  даже  дождаться  твердой
почвы. - Рот его дернулся, и он плюнул на траву. - Но  если  бы  мы  его
установили там, через шесть недель он утонул бы в трясине.
   - К тому же я хотел, чтобы ты увидел это.
   Он улыбнулся, повернулся и махнул рукой в сторону  почти  незаметного
подъема, ведущего к Маршу. Откуда-то послышались звуки,  словно  десяток
свиней режут одновременно. Бранд вытащил из земли свой топор и  принялся
осматриваться в поисках врагов, нападающих.
   Показалась колонна волынщиков, по четыре в ряд.  Они  надували  щеки.
Бранд узнал в первом ряду Квикку, бывшего раба из собора святого Гутлака
в Кроуленде, и успокоился.
   - Они все играют один мотив, - он перекрикивал шум. - Твоя идея?
   Шеф покачал головой и  показал  пальцем  на  волынщиков.  -  Их.  Они
сочинили этот мотив. И назвали его "Бескостный, потерявший кости".
   Бранд недоверчиво  покачал  головой.  Английские  рабы,  высмеивающие
одного из сильнейших воинов севера. Он никогда не подумал бы...
   За двумя десятками волынщиков шли алебардисты,  головы  их  закрывали
блестящие шлемы с острыми кромками, каждый в кожаной куртке  с  нашитыми
металлическими пластинами, у каждого на  левой  руке  маленький  круглый
щит. Они тоже англичане, подумал Бранд, когда они  приблизились.  Откуда
он знает? Главным образом, по росту: ни  одного  человека  выше  пяти  с
половиной футов. Но и среди англичан есть могучие  воины,  Бранд  помнил
тех, кто до последнего сражался вокруг короля  Эдмунда.  Это  не  просто
англичане, а бедные англичане. Не таны, не карлы армии. Крестьяне. Может
быть, рабы. Рабы в доспехах и с оружием.
   Бранд смотрел на них со скептицизмом и недоверием. Всю жизнь он знает
вес кольчуги, знает, какая сила нужна, чтобы владеть топором или широким
мечом. Полностью вооруженный воин должен нести - и не  просто  нести,  а
пользоваться, владеть - от сорока  до  пятидесяти  фунтов  металла.  Как
долго человек способен на такое? Потому что человек, у которого первым в
боевой линии устанут руки,  будет  убит.  Если  Бранд  называл  человека
"крепким", это  очень  высокая  оценка.  Он  знал  семнадцать  слов  для
обозначения человека малого роста, и все эти слова - оскорбления.
   Он смотрел, как мимо него проходят две  сотни  пигмеев.  Все  держали
алебарды одинаково, заметил он, прямо над правым плечом. Люди, идущие  в
тесном строю, не могут позволить себе роскоши индивидуальных решений. Но
викинги обязательно держали бы оружие по-разному,  чтобы  показать  свою
независимость.
   За  алебардистами  шли  лошади,  с  удивлением   увидел   Бранд.   Не
медлительные упрямые быки, которые тащили катапульты  Шефа  мимо  фланга
армии Айвара. На первых повозках разобранные балки, уже знакомые Бранду.
Это "кидатели", катапульты, стреляющие камнями.  У  каждой  повозки  шел
расчет, двенадцать человек в одинаковых серых куртках и с  белым  знаком
молота, как у волынщиков и алебардистов. В каждом расчете знакомое лицо.
Ветераны зимней кампании Шефа побывали  на  своих  землях,  поручили  их
обрабатывать и вернулись к хозяину, давшему им богатство. Теперь  каждый
из них возглавлял свой расчет, куда входят рабы исчезнувшей церкви.
   Но потом снова что-то новое. За лошадьми какие-то предметы на широких
колесах, у каждого длинный хобот лафета приподнят, так что другой  конец
опущен, словно цыпленок, ищущий червей в грязи. "Толкатель", катапульта,
посылающая большие стрелы. И  не  разобранная,  а  готовая  к  действию.
Единственное отличие от той, что убила короля Эллу,  -  широкие  колеса;
именно такие катапульты  свалили  Змея  Айвара.  И  опять  возле  каждой
катапульты двенадцать человек, на плечах у них рычаги для наматывания  и
натяжения веревки, за плечами стрелы.
   Они шли мимо, а Бранд заметил, что музыка волынок хоть и  изменилась,
но не удалилась. Пятьсот человек, которых он уже видел, проходили  мимо,
потом разворачивались и строились за ним.
   Но вот по крайней мере хоть что-то похожее на армию: десятки людей не
в строю, не рядами, не маршируя, все на лошадях движутся по дороге,  как
серый прилив.  Кольчуги,  широкие  мечи,  шлемы,  знакомые  лица.  Бранд
помахал рукой, узнав Гутмунда,  по  прозвищу  Алчный,  во  главе  своего
экипажа. Ему махали в ответ,  выкрикивали,  чего  не  делали  англичане:
Магнус Беззубый и его друг Кольбейн, сжимающие алебарды наряду с  другим
оружием, Вестлити, который был кормчим ярла Сигварта, и десятки  других,
все последователи Пути.
   - Некоторые уехали, чтобы распорядиться добычей, как  ты,  -  крикнул
Шеф на ухо Бранду. - Другие отослали деньги  или  держат  их  у  себя  и
остались здесь. Многие купили землю.  Теперь  они  защищают  собственную
страну.
   Волынки одновременно смолкли, и Бранд понял, что его окружило  кольцо
воинов. Он смотрел по сторонам, подсчитывал, рассчитывал.
   - Десять длинных сотен? - сказал он наконец.  -  Половина  англичане,
половина норвежцы.
   Шеф кивнул.

- Что ты о них думаешь? Бранд покачал головой. - Повозки тащат лошади, - сказал он. - Вдвое быстрее быков. Но я не думал, что англичане знают, как впрягать их правильно. Я видел раньше, они их запрягали, как быков, - в дышло. Так лошади сразу выдыхаются и не могут использовать свою силу. Как ты это понял?
   - Я тебе уже говорил, - ответил Шеф. -  Есть  всегда  кто-то  знающий
ответ. На этот раз один из ваших,  из  твоего  собственного  экипажа,  -
Гаути, который хромает. Когда я в первый раз попытался запрячь  лошадей,
он подошел и объяснил мне, какой я дурак.  Потом  показал,  как  вы  это
делаете в Галланде, где всегда пашут  на  лошадях.  Не  новое  знание  -
старое знание. Старое знание,  не  всем  известное.  Но  как  установить
катапульту, мы придумали сами.
   - Ну, хорошо, - сказал Бранд. - Но ответь мне. Есть у вас  катапульты
или нет их, лошади везут их или нет, а все-таки: сколько твоих  англичан
смогут выстоять в боевой линии против обученных воинов? Воинов,  которые
гораздо тяжелее и сильнее их. Из кухонной прислуги нельзя сделать бойцов
передней линии. Лучше нанять танов. Или их сыновей.
   Шеф поманил, и два алебардиста подвели пленника. Норвежец, бородатый,
с обветренным, но побледневшим лицом, на голову выше  своих  караульных.
Левую руку поддерживает правой, как человек, у которого сломана ключица.
Лицо знакомое: этого человека  Бранд  видел  у  какого-нибудь  лагерного
костра.
   - Две недели назад три экипажа попытали счастья  на  наших  землях  у
Йары. Грабили, - сказал Шеф. - Расскажи, чем кончилось.
   Человек жалобно взглянул на Бранда.
   - Трусы! Не дерутся честно, - рявкнул он. - Нас захватили,  когда  мы
выходили из первой же деревни. Больше десяти моих людей упало,  пробитые
стрелами, прежде чем мы что-то увидели. Когда мы напали  на  их  машины,
они сдержали нас своими длинными топорами. А еще больше их напало на нас
сзади. И после того как разделались с нами, меня взяли - у меня  сломана
рука, и я не мог  держать  щит,  чтобы  я  увидел,  что  они  сделают  с
кораблями. Один затопили своим "кидателем". Два ушли.
   Он сморщился.
   - Меня зовут Снекольф, из Раумарики. Я не знал, что  вы,  люди  Пути,
так хорошо обучили англичан, иначе я бы сюда не сунулся. Ты  заступишься
за меня?
   Шеф покачал головой, прежде чем Бранд смог ответить.
   - Его люди вели себя в деревне, как звери, - сказал он.  -  Мы  этого
больше не потерпим. Я хотел  выслушать  его  рассказ.  Повесьте  его  на
подходящем дереве.
   Викинга увели, сзади послышался  топот  копыт.  Шеф  без  спешки  или
тревоги повернулся навстречу приближавшемуся всаднику. Тот  подскакал  к
ним, спешился, коротко поклонился и заговорил. Солдаты: и  англичане,  и
последователи Пути - все насторожили уши.
   - Новости из твоего бурга, лорд ярл. Вчера из Вестминстера  прискакал
вестник. Король западных саксов Этельред мертв, умер от болезни  легких.
Ожидают, что его должен сменить брат, твой друг принц Альфред.
   - Хорошая новость, - задумчиво сказал Бранд. - Друг у  власти  -  это
всегда хорошо.
   - Ты сказал "ожидают", - заметил Шеф. - Но кто  может  помешать  ему?
Больше нет никого из этого королевского дома.

Глава 2

   Молодой человек смотрел в пробитое в камне узкое окно. Сзади до  него
доносились слабые звуки мессы: это монахи Старого собора  поют  одну  из
многих месс, которые он заказал за упокой души своего  последнего  брата
Этельреда.  Перед  ним  картина  буйной  деятельности.  Широкая   улица,
проходящая в востока на запад через весь Винчестер, уставлена лавочками,
палатками, полна покупателей. Протискиваются повозки,  груженные  лесом.
Три группы людей в разных местах строят дома: копают фундаменты, вбивают
в почву балки, прибивают доски. Подняв глаза, он видел край города,  там
еще множество людей  укрепляют  вал,  как  приказал  его  брат,  вбивают
бревна, готовят платформы для лучников. Со всех сторон слышны звуки  пил
и  молотов.  Молодой  человек,   принц   Альфред,   испытывал   глубокое
удовлетворение.
   Это его город - Винчестер. Много лет это город его семьи, с  тех  пор
как появились на этом острове англичане, и даже дольше,  потому  что  он
знал своих предков и со стороны бриттов и римлян. Это его собор.  Двести
лет назад его далекий предок  король  Генвал  отдал  землю,  на  которой
построен собор, церкви; он же дал и много земли, чтобы церковь  получала
корм и доходы. Не только его брат Этельред похоронен здесь,  но  и  отец
Этельвульф, и остальные братья, и дяди, и деды в количестве, недоступном
уму человека. Они жили, они умерли и вернулись назад в землю.  Но  земля
та же самая. Последний в своем роду, молодой принц  не  чувствовал  себя
одиноким. Выпрямившись, он  повернулся  лицом  к  человеку,  чей  тонкий
высокий  голос  все  время  соперничал   со   звуками   снаружи.   Голос
архиепископа Винчестера Даниэля.
   - Что ты сказал? - спросил принц. - Если я стану королем? Но я и есть
король, последний из рода  Седрика,  род  которого  восходит  к  Вудену.
Witenagemot, собрание советников, назвало меня  без  разногласий.  Воины
подняли меня на щите. Я король!
   Лицо епископа приняло упрямое выражение.
   - Что за речи о Вудене, боге язычников? Это недостойно  христианского
короля. И то, что думают советники... и воины, не имеет никакой  цены  в
глазах Господа. Ты не король, пока не помазан священным маслом, как Саул
или Давид. Но только я или другой епископ королевства может сделать это.
И говорю тебе: мы не станем это делать. Пока  ты  не  докажешь,  что  ты
истинный христианин. Чтобы доказать это, ты должен разорвать свой союз с
осквернителями церкви. Перестань защищать того, кого они называют Шефом.
Начни войну с язычниками. Язычниками Пути!
   Альфред вздохнул. Медленно прошелся по комнате. Потер пальцами темное
пятно на стене - тут обгорело.
   - Отец, - терпеливо сказал  он.  -  Ты  был  здесь  два  года  назад.
Язычники разрушили наш город. Сожгли все дома, ограбили  собор,  забрали
все дары, которые приносили сюда  мои  предки,  всех  жителей  города  и
монахов, кого могли схватить, отправили  на  рынки  рабов.  -  Это  были
истинные язычники. И это сделала даже не Великая Армия сыновей  Рагнара,
Сигурта Змееглазого и Айвара Бескостного.  Просто  шайка  разбойников  и
мародеров. - Вот как мы слабы. Вернее были слабы. И я намерен  добиться,
- голос его окреп и прозвучал вызывающе, - чтобы  никогда  больше  такая
участь не постигала Винчестер, чтобы мои предки могли спокойно  спать  в
своих могилах. Но чтобы сделать  это,  я  должен  быть  силен.  И  иметь
поддержку. Люди Пути не  угрожают  нам,  они  живут  в  дружбе  с  нами,
язычники они или нет. Они не враги  нам.  Истинный  христианский  король
заботится о своих людях.  Вот  это  я  и  делаю.  Почему  ты  не  хочешь
посвятить меня на царство?
   - Истинный христианский король,  -  медленно  и  обдуманно  заговорил
епископ, - истинный христианский король прежде  всего  и  превыше  всего
заботится о церкви. Язычники могли сжечь крышу этого собора. Но  они  не
забрали навсегда земли и доходы. Ни язычники, ни  сам  Бескостный  и  не
подумали  забирать  для  себя  землю  церкви  и  раздавать  ее  рабам  и
наемникам. Вот в чем суть,  подумал  Альфред.  Банды  разбойников,  сама
Великая Армия могут напасть на  собор  или  монастырь,  отобрать  добро,
сокровища, реликвии. Епископ Даниэль будет  негодовать,  предаст  пыткам
всех захваченных викингов. Но для него это не вопрос выживания.  Церковь
может покрыть собор новой крышей, вырастить новых прихожан и даже  взять
взаймы священные книги и мощи. Такой грабеж можно перенести.
   Но когда отбирают землю - эту основу богатства церкви, то,  что  дано
ей многими поколениями дарителей, - вот это гораздо  опасней.  И  именно
это делает новый олдермен, нет, ярл  людей  Пути.  Вот  это  вызывает  у
епископа Даниэля страх. Даниэль боится  за  судьбу  церкви.  А  он  сам,
подумал Альфред, боится за Винчестер. Он ни за что  не  допустит,  чтобы
его снова разграбили и сожгли. Церковь не так важна, как город.
   - Мне не нужно твое священное масло, - пренебрежительно сказал он.  -
Я могу править и без тебя. Олдермены и управляющие,  таны  и  советники,
воины. Они пойдут за королем, буду я помазан или нет.
   Епископ  немигающим  взглядом  смотрел  на  молодого  принца,  гневно
покачал головой.
   - Этого не будет. Писцы, священники, люди,  которые  записывают  твои
приказы и подсчитывают доходы: они не будут  помогать  тебе.  Они  будут
делать  то,  что  скажу  я.  Во  всем  твоем  королевстве  -   если   ты
предпочитаешь называть себя королем, - нет ни одного  человека,  который
умел бы читать и писать и не был бы церковником. Больше того - ты сам не
умеешь читать! Как ни старалась твоя святая набожная мать научить тебя!
   Щеки молодого принца вспыхнули от стыда и гнева.  Он  вспомнил  день,
когда  обманул  мать.  Он  заставил  священника  много  раз  читать  ему
излюбленные английские стихотворения и выучил их наизусть.  Потом  стоял
перед матерью, говорил наизусть и делал вид, что читает  по  книге.  Где
теперь  эта  книга?  Какой-нибудь  священник  взял  ее.  Вероятно,  стер
написанное, чтобы поверх нанести какой-нибудь священный текст.
   Голос епископа продолжал скрипеть.
   - Итак, молодой человек, ты во  мне  нуждаешься.  И  не  только  ради
знаний моих подчиненных, которые я передаю тебе. Нет, у меня  тоже  есть
союзники и есть старшие  надо  мной.  Ты  не  единственный  христианский
король в Англии. Набожный Бургред из Мерсии понимает свой долг.  Молодой
человек,  которого  ты  изгнал  из  Норфолка,  олдермен  Альфгар  и  его
достойный отец Вульфгар, кого изуродовали язычники,  -  они  тоже  знают
свой долг. Скажи мне, нет ли  среди  твоих  танов  и  олдерменов  таких,
которые пойдут за одним из них? Как за королем?
   - Таны Вессекса поддержат только человека из Вессекса.
   - Даже если им скажут поступать по-другому? Если придет приказ  -  из
Рима?
   Это название повисло в воздухе. Альфред  смолк,  презрительный  ответ
замер у него на устах. Однажды на его памяти Вессекс  уже  бросил  вызов
Риму: когда его брат Этельбальд вопреки правилам церкви женился на вдове
своего отца. Пришло слово, были произнесены  угрозы.  Вскоре  Этельбальд
умер - никто не знал, отчего, - его жену вернули отцу, королю франков. И
тело Этельбальда не позволили похоронить в Винчестере.
   Епископ улыбнулся, видя, что его слова попали в цель.
   - Видишь, господин король, у тебя нет выбора. И то, что  ты  делаешь,
не  имеет  никакого  значения.  Это  только  испытание  твоей  верности.
Человек,  которого  ты  поддерживаешь,  -  Шеф,  сын  языческого   ярла,
англичанин,  выросший  как   христианин   и   повернувшийся   спиной   к
христианству, отступник, хуже любого язычника, хуже самого  Бескостного,
- ему осталось жить всего несколько недель. Его окружили  враги.  Поверь
мне! Я слышал новости, которые до тебя еще  не  дошли.  Прекрати  с  ним
связь. Докажи свою покорность матери-церкви.
   Епископ откинулся в своем новом  резном  кресле,  уверенный  в  своей
силе, стараясь укрепить свою власть над этим молодым человеком.
   - Может, ты и король, - сказал он, - но сейчас ты в нашем  соборе.  И
должен получить наше разрешение на уход. Иди. И отдай приказы, о которых
я говорю.
   Неожиданно принц вспомнил стихотворение, которое  читал  матери  годы
назад.  В  этом  стихотворении,  сочиненном  до   христианских   времен,
содержались советы для воинов. "Отвечай ложью на ложь,  -  говорилось  в
нем, - и пусть твой враг, тот, что смеется над  тобой,  не  проникнет  в
твои мысли. Он ни  о  чем  не  будет  подозревать,  и  тогда  твой  гнев
обрушится на него". Хороший совет, подумал Альфред. Может,  мне  послала
его мать.
   - Я подчинюсь твоим словам, - сказал он, скромно вставая. -  И  прошу
простить ошибки моей молодости. Я подумаю над твоими мудрыми указаниями.
"Он слаб!" - подумал епископ.
   "Он узнал что-то новое?" - думал король.

***

   Для всех, кто его знал,  -  и  для  многих,  кто  не  знал,  -  следы
поражения, стыда и позорного бегства среди зимы были ясно видны на  лице
Айвара Рагнарсона. Его ужасные глаза не изменились, по-прежнему не мигая
смотрели они из-под застывших ресниц. Но в них было что-то  такое,  чего
никогда раньше не было: отсутствующее  выражение,  отчужденность.  Айвар
был словно человек, у которого всегда  одно  и  то  же  на  уме,  и  это
медленно, болезненно,  постоянно  отражалось  на  его  некогда  кошачьей
гибкости. Гибкость была в его распоряжении по-прежнему, когда он  в  ней
нуждался. Долгое бегство по полям Норфолка  к  лагерю  братьев  в  Йорке
оказалось тяжелым. Люди, которые  скрывались,  когда  проходила  Великая
Армия, теперь возникали в каждой аллее и на каждой окольной  дороге,  по
которым двигались двое уставших всадников.  Айвар  и  его  верный  конюх
Хамал, спасший Айвара от людей  Пути.  Шесть  раз  их  поджидали  засады
разгневанных крестьян, местных танов и пограничников короля Бургреда.
   Айвар  презрительно  расправлялся  со  всеми  ними.  Прежде  чем  они
выбрались из Норфолка, он отрубил  головы  двум  крестьянам,  ехавшим  в
повозке. Всадники переоделись в их куртки и плащи-одеяла. К тому времени
как они достигли Йорка, количество убитых ими невозможно было сосчитать.
Трое обученных воинов не могут устоять против Айвара, рассказывал  Хамал
любопытствующим. Он докажет, что по-прежнему он витязь севера.
   Да  уж,  доказывать  придется,  бормотали  слушатели.   Карлы   Армии
высказывались свободно, что было их правом.  Ушел  с  двадцатью  долгими
сотнями, вернулся с одним человеком. Его можно победить.
   Вот этого Айвар не мог забыть. Братья, потчуя его горячим медом перед
камином в своих помещениях в соборе, видели это. Они видели  также,  что
их брат, который и прежде  всегда  был  опасен,  теперь  вообще  потерял
способность здраво рассуждать. Это не разбило их  семейного  единства  -
ничего не может его разбить, но теперь, когда они  совещались,  их  было
трое и один, а раньше всегда было четверо.
   В первый же вечер они заметили перемену. Молча  переглянулись,  молча
сделали то же, что делали и раньше, не говоря никому из своих людей,  не
признаваясь даже друг другу. Выбрали девушку, рабыню из Дейла, завернули
в парус, заткнули рот,  связали  и  ночью  отнесли  Айвару,  лежащему  в
ожидании без сна.
   Утром пришли и унесли в  деревянном  ящике,  которым  пользовались  и
раньше, то, что осталось. Теперь Айвар на некоторое время успокоится, не
сойдет с ума. Но всякий испытывал в его присутствии только страх.
   - Идет! - крикнул от входа монах. Он был поставлен у  дверей  большой
мастерской, где монахи Йорка трудились на своих хозяев-союзников.  Рабы,
потевшие у горна, за клещами и  мехами,  удвоили  свои  старания.  Айвар
убьет всякого, кто стоит без дела.
   В дверях появились алый плащ и серебряный  шлем.  Айвар  остановился,
разглядывая  помещение.  Дьякон  Эркенберт,  единственный  человек,  чье
поведение не изменилось, повернулся к нему.
   Айвар ткнул пальцем в рабочих.
   - Готовы? - Он говорил на смеси английского и  норвежского,  жаргоне,
усвоенном викингами и церковниками за зиму.
   - Достаточно тех и других для пробы.
   - Кидатели? И толкатели?
   - Смотри.
   Эркенберт хлопнул в ладоши.  Монахи  принялись  выкрикивать  приказы,
рабы потащили машины. Айвар следил за ними с  неподвижным  лицом.  После
того как братья унесли ящик, он пролежал неподвижно сутки,  закрыв  лицо
плащом. Потом, как знали все в Армии, встал,  вышел  и,  глядя  в  небо,
крикнул:
   - Сигвартсон не победил меня! Победили машины!
   Он призвал к себе Эркенберта, ученые люди  Йорка  выполняли  все  его
желания, и работа в мастерской не прекращалась.
   Снаружи рабы установили катапульту для стрел  в  пределах  территории
самого собора. До противоположной стены оставался целый  ферлонг.  Точно
такая катапульта стреляла во время осады Йорка.  У  дальней  стены  рабы
повесили большую соломенную цель. Другие лихорадочно настраивали машину.
   - Достаточно! - Эркенберт сам подошел к  машине,  проверил  установку
стрелы, посмотрел на Айвара, протянул ему ремень, прикрепленный к только
что скованному коленчатому рычагу.
   Айвар дернул за ремень. Рычаг отлетел в сторону,  стрела  взвилась  в
воздух, глухой удар. Глаз не успел проследить за ее полетом - стрела уже
вонзилась и торчала, дрожа, в центре мишени.
   Айвар отбросил ремень, повернулся.
   - Вторая.
   На этот раз рабы выкатили вперед странную машину. Как и у  толкателя,
у нее была деревянная рама из  прочных  балок.  Но  зубчатые  колеса  не
наверху,  а  с  боков.  Они  натягивали  одну-единственную   веревку   и
закрепленный на ней деревянный стержень. В конце стержня кожаная  праща,
едва не касавшаяся земли. Рабы поворачивали рычаги,  и  стержень  дрожал
под напряжением.
   - Это метатель камней, - объявил Эркенберт.
   - Не такой, что разбил мой таран?
   Дьякон довольно улыбнулся.
   - Нет. То была большая машина, она бросает большие камни. Но для  нее
нужно много людей, и она может выстрелить  только  раз.  А  эта  бросает
меньшие камни. Никто со  дней  римлян  не  делал  такие  машины.  Но  я,
Эркенберт, покорный слуга Господа, прочем слова Вегеция. И построил  эту
машину. Она называется онагр. На вашем языке это значит "дикий осел".
   Раб положил в пращу десятифунтовый камень, сделал знак Эркенберту.
   Снова дьякон протянул ремень Айвару.
   - Тяни! - сказал он.
   Айвар дернул. Плечо устремилось вверх и ударилось об  обитый  тяжелый
брус.  Вся  рама  подпрыгнула,  праща  развернулась   быстрее,   чем   в
придуманных Шефом "толкателях". Камень перемахнул через двор собора,  он
не взлетал вверх, а летел горизонтально.  Соломенная  цель  разлетелась.
Рабы радостно закричали.
   Айвар медленно повернулся к Эркенберту.
   - Это не то, - сказал он. - Машины, которые несли смерть моей  армии,
бросали камни высоко в небо. - Он подбросил булыжник.  -  Не  так.  -  И
швырнул другой в воробьев. - Ты сделал неправильную машину.
   - Невозможно, - ответил Эркенберт. - Та большая осадная машина. А эта
против солдат. Вегеций никакие другие не описывает.
   - Значит, эти ублюдки из Пути придумали что-то новое. Такое,  что  не
описано в твоих книгах.
   Эркенберт, по-прежнему не убежденный,  пожал  плечами.  Мало  ли  что
говорит этот пират. Он даже читать не умеет, тем более на латинском.
   -  А  как  быстро  она  стреляет?  -   Айвар   взглянул   на   рабов,
поворачивавших рычаги. - Говорю тебе, те бросали второй камень,  еще  до
того как первый падал на землю. Эта машина слишком медленная.
   - Но зато у нее сильный удар. Ни один человек его не выдержит.
   Айвар задумчиво смотрел на упавшую мишень. Неожиданно он  повернулся,
выкрикнул приказ на норвежском. Подбежали Хамал и еще несколько  воинов,
оттолкнули рабов, развернули неуклюжую машину.
   - Нет! - закричал Эркенберт, бросаясь вперед. Айвар  схватил  его  за
горло, стальной рукой закрыл рот.
   Люди Айвара повернули машину еще на фут, оттащили немного назад,  как
приказал их предводитель. По-прежнему без усилий удерживая  одной  рукой
обвисшего дьякона в воздухе, Айвар другой дернул ремень.
   Огромная дверь собора, дубовые балки дважды перекрывающие друг друга,
на мощных железных  петлях,  разлетелась  во  всех  направлениях,  щепки
рассыпались по всему двору. Изнутри послышались вопли, выбегали  монахи,
кричали в ужасе.
   Все смотрели на большую дыру, пробитую камНем.  -  Видишь,  -  сказал
Эркенберт. - Это подлинный метатель камней. Он бьет  сильно.  Его  удара
никто не выдержит.
   Айвар повернулся, презрительно взглянул на маленького монаха.
   - Это не настоящий кидатель. Есть еще один, о котором ты  не  знаешь.
Но этот действительно бьет сильно. Сделай мне много таких.

***

   За узким проливом, отделяющим Англию  от  земли  франков,  и  еще  за
тысячами миль расположена земля  римлян.  И  там,  за  воротами  собора,
большего, чем Винчестер, большего даже, чем Йорк,  глубокая  тишина.  Со
времени великих основателей церкви папы пережили много бед  и  совершили
немало ошибок. Некоторые стали мучениками, другие вынуждены были бежать,
спасая свою жизнь. Тридцать лет  назад  князья  сарацинов  добрались  до
самих ворот Рима и разграбили базилику святого Петра, находившуюся тогда
за стенами.
   Больше этого не случится. Тот, кто теперь равен апостолам,  наследник
Петра,  держателя  ключей  Неба,  устремился  к   власти.   Добродетели:
скромность, чистота, нищета - это хорошо. Но они не выживут без  власти.
И его долг перед скромными,  чистыми  и  нищими  -  добиться  власти.  И
добиваясь ее, ему приходилось  многих  могучих  свергать  с  их  высоких
тронов. И все это проделал он, Николай Первый, римский папа, слуга  слуг
Господних.
   Старик с ястребиным лицом медленно гладил кошку,  вокруг  в  молчании
сидели его секретари и помощники. Только что был вежливо отпущен  глупый
английский архиепископ из города в Англии.  Странное  название  у  этого
города - Eboracum, кажется. Впрочем, из его произношения трудно  понять.
Папа поручил дежурному кардиналу сопровождать архиепископа, оказывая ему
уважение и почести.  Но  сказал  этот  человек  какую-то  чепуху:  новая
религия, вызов власти церкви, варвары с севера, приобретшие вдруг разум.
Паника и навеянные ужасом басни.
   Однако это совпадает  с  другой  информацией  из  Англии.  Ограбления
церквей. Враждебность. Легкое отступничество. Есть и название для этого.
Лишение собственности. Это выбивает основание самой власти.  И  если  об
этом станет известно, найдется немало подражателей, да,  даже  в  землях
Империи. Даже в Италии. Что-то надо предпринять.
   Но у папы и церкви есть и другие проблемы, гораздо более важные,  чем
борьба английских и норвежских варваров из-за земли и серебра в  стране,
которой он никогда не увидит. И прежде всего это раздел Империи, великой
Империи,  основанной  Карлом  Великим,  королем  франков,   коронованным
императором в этом самом кафедральном соборе на Рождество  в  800  году,
поколение  назад.  Двадцать  лет  в  Империи  царил  мир,  и  враги   ее
ободрились. Вначале внуки Карла Великого стали сражаться друг с  другом,
пока не договорились о мире и дележе. Германию одному, Францию  другому,
а длинную неуправляемую полосу от Италии до  Рейна  третьему.  А  теперь
этот третий мертв, и треть империи снова  делится  между  тремя,  и  сам
император, старший сын старшего сына, владеет едва девятой частью  того,
чем правил его дед. И разве беспокоит это императора, Людовика  Второго?
Нет. Он даже не смог отогнать сарацин. А его  брат  Лотар?  Единственный
интерес в жизни - развод с бесплодной женой  и  женитьба  на  плодовитой
любовнице. Этого он, Николай, никогда не позволит.
   Лотар, Людовик, Карл. Сарацины и  норвежцы.  Земли,  власть,  лишение
собственности. Папа гладил кошку и размышлял. Что-то говорило  ему,  что
здесь,  в  этой  обычной  далекой  драке,  о  которой  рассказал  глупый
архиепископ, сбежавший  от  своих  обязанностей,  кроется  решение  всех
проблем.
   Или он испытывает что-то похожее на страх? Приближается черная  туча,
она будет все расти и расти.
   Папа откашлялся: звук, похожий на треск сверчка. Первый из секретарей
тут же обмакнул перо.
   -  Нашему  слуге  Карлу  Лысому,  королю  франков.  Людовику,  королю
Германии. Лотару, королю Лотарингии. Карлу, королю Прованса.  Ты  знаешь
их титулы, Теофанус. Всем этим христианским королям мы напишем одно и то
же...
   - Знайте, возлюбленные, что мы,  папа  Николай,  подумали  о  большей
безопасности  и  процветании  всех  христианских   народов.   И   потому
приказываем вам, во имя будущего, чтобы вы совместно со своими  братьями
и родственниками, королями Империи, предприняли следующее...
   Папа медленно диктовал. Излагал план совместных  действий.  Единства.
Отвлечения от гражданской войны, которая  разрывает  Империю  на  части.
Ради спасения церкви и уничтожения ее врагов и  даже,  если  архиепископ
Вульфхир сказал правду, ее соперников. - ...и  наше  желание  таково,  -
заключил сухой старческий голос,  -  чтобы  в  признание  службы  матери
церкви каждый человек в ваших армиях,  который  примет  участие  в  этом
благословенном и освященном походе, должен носить знак креста  на  своей
одежде или доспехах.
   - Ты закончишь письмо должными фразами, Теофанус. Завтра я подпишу  и
запечатаю его. Подбери надежных вестников. Старик встал, держа кошку,  и
неторопливо направился в свои частные помещения.
   - Здорово он придумал насчет креста, -  сказал  один  из  секретарей,
деловито переписывая послание собственными пурпурными чернилами папы.
   - Да. Он взял это из слов англичанина. Тот рассказал,  что  язычники,
насмехаясь над церковью, носят знак молота.
   - Но особенно им понравится насчет  процветания,  -  заметил  старший
секретарь, усиленно посыпая письмо песком. - Он говорит им, что если они
сделают, что им сказано, смогут разграбить Англию. Или Британию. Как она
там называется.

***

   - Альфред просит наших миссионеров? - недоверчиво переспросил Шеф.
   - Это его собственное слово. Missionari. - В своем возбуждении Торвин
выдал то, что и так подозревал Шеф: что при всем презрении к  христианам
он кое-что знает о их священном  языке  -  латыни.  -  Этим  словом  они
называют людей, которые приходили к нам, чтобы обратить нас в свою веру.
Но я никогда не слышал, чтобы христианский король просил прислать людей,
чтобы отвратить от христианской веры.
   - А Альфред хочет от нас этого?
   Шеф  сомневался.  Он  видел,  что  Торвин,  несмотря   на   все   его
самообладание, увлечен мечтами о славе, которую принесет это дело ему  и
его друзьям среди верующих в Путь.
   Но он уверен, что у этого призыва есть какое-то значение,  и  оно  не
лежит на поверхности. Принц Альфред, насколько он знает, не интересуется
языческими богами и  сам  глубоко  верит  в  Христа.  И  если  призывает
миссионеров Пути в Вессекс, то по  каким-то  глубоко  скрытым  причинам.
Ясно, что это ход против церкви. Можно верить в христианского бога  и  в
то же время ненавидеть церковь. Но что  этим  выиграет  Альфред?  И  как
будет реагировать церковь?
   - Мы с жрецами должны решить, кто из  нас  отправится  выполнять  эту
миссию.
   - Нет, - сказал Шеф.
   - Опять его любимое слово, - заметил из своего кресла Бранд.
   - Не посылайте жрецов. Не шлите  норвежцев.  Теперь  есть  достаточно
англичан, которые хорошо знают вашу веру. Дайте им подвески. Научите их.
Пошлите их в Вессекс. Они лучше говорят, и им легче поверят.
   Говоря это, Шеф поглаживал резные лица на своем скипетре.
   Бранд заметил это и раньше: так Шеф поступает, когда  лжет.  "Сказать
Торвину?" - подумал он. Или сказать Шефу,  чтобы  он  мог  лучше  лгать,
когда понадобится?
   Торвин, слишком возбужденный, чтобы сидеть, вскочил с места.
   - Есть священная песня,  -  сказал  он,  -  ее  поют  христиане.  Они
называют ее nunc dimittis. В ней  говорится:  "Господь,  позволь  твоему
слуге умереть, ибо он исполнил свое предназначение". Я хотел  сам  спеть
ее. Уже много сотен лет их церковь растет и расширяется, захватила южные
земли, теперь захватывает северные.  Они  считают,  что  завоевали  нас.
Никогда раньше не слышал я, чтобы церковь отдавала то, что захватила.
   - Они еще ничего не отдали, -  ответил  Шеф.  -  Король  просит  тебя
послать миссионеров. Он  не  говорит,  что  их  будут  слушать  и  народ
поверит. - У них книга, у нас видения! - воскликнул Торвин. - Посмотрим,
что сильнее!
   Послышался бас Бранда:
   - Ярл прав, Торвин. Пошли на это дело освобожденных рабов-англичан.
   - Они не знают наши легенды, - протестовал Торвин. - Что они знают  о
Торе и Ньорте, о Фрее и Локи? Они не знают ни священные предания, ни  их
тайное значение.
   - Им это не нужно, - сказал Бранд. - Мы шлем их говорить о деньгах.

Глава 3

   В это воскресное  утро,  как  и  в  каждое  воскресное  утро,  жители
деревушки Саттон в Беркшире в королевстве  западных  саксов  по  приказу
собрались перед домом своего господина Хирсвита, тана  покойного  короля
Этельреда. Говорят, теперь он тан  короля  Альфреда.  Или  тот  все  еще
принц?  Им  скажут.   Глаза   присутствующих   блуждали   по   сторонам,
подсчитывалось, кто присутствует, кто посмеет нарушить приказ Хирсвита о
том, что присутствовать должны все, а  потом  посетить  церковь  в  трех
милях отсюда и узнать закон Бога, который стоит за законом людей.
   Постепенно глаза  всех  устремились  в  одну  сторону.  На  небольшом
пространстве  перед   бревенчатым   домом   господина   незнакомцы.   Не
иностранцы, во всяком случае не явные иностранцы. Выглядят точно так же,
как  сорок  или  пятьдесят  остальных  собравшихся,   крестьян,   рабов,
крестьянских сыновей: невысокого роста, в домотканых шерстяных рубашках,
стоят молча - шестеро. Но вблизи Саттона этих людей никогда не видели, а
в глубине сельского английского бездорожья это нечто неслыханное. Каждый
опирается на прочный длинный посох, окованный железом; похоже на рукоять
боевого топора, но вдвое длиннее.
   Незаметно жители деревни отодвинулись от незнакомцев. Они  не  знали,
что означает их появление, но многолетний опыт научил их, что все  новое
опасно - пока лорд не выскажет своего одобрения или неодобрения.
   Открылась дверь бревенчатого дома, и вышел  Хирсвит  в  сопровождении
жены и толпы  сыновей  и  дочерей.  Увидев  опущенные  глаза,  свободное
пространство,  незнакомцев,  Хирсвит  остановился,  и  его  левая   рука
автоматически легла на рукоять меча.
   - Зачем вы идете в церковь? - неожиданно спросил один из незнакомцев;
от его голоса голуби, рывшиеся в мусоре, поднялись в воздух.  -  Сегодня
прекрасный день. Разве не лучше посидеть на  солнце?  Или  поработать  в
поле, если есть необходимость? Зачем идти три мили в Дрейтон и три  мили
назад? И слушать, как вам говорят, что вы обязательно  должны  заплатить
десятину?
   - Ты кто такой? - рявкнул Хирсвит, выступая вперед.
   Незнакомец не дрогнул, он остался стоять на месте и  говорил  громко,
чтобы все могли слышать. Крестьяне заметили, что у него странный акцент.
Конечно, он англичанин. Но не отсюда, не из Беркшира. Может, даже не  из
Вессекса.
   - Мы люди Альфреда. У нас есть разрешение короля говорить с  вами.  А
вы чьи люди? Епископа?
   - Какие вы, к дьяволу, люди Альфреда, - сказал Хирсвит, доставая меч.
- Вы иностранцы, я это слышу.
   - Мы иностранцы, но мы пришли с разрешения, чтобы принести  дар.  Наш
дар - это свобода. Свобода от церкви, от рабства.
   - Без моего разрешения вы не освободите моих рабов, - сказал Хирсвит,
приняв решение. И  взмахнул  горизонтально  мечом,  нацеливаясь  на  шею
ближайшего незнакомца.
   Тот мгновенно поднял свой странный посох. Меч  ударился  о  металл  и
выскочил из непривычных рук Хирсвита. Хирсвит согнулся, ощупью отыскивая
рукоять, не смея оторвать взгляда от незнакомца.
   - Спокойней, лорд,  -  сказал  этот  человек.  -  Мы  тебе  не  хотим
причинить вреда. Если послушаешь, мы скажем, почему твой  король  просил
нас  прийти  сюда  и  как  мы  можем  быть  одновременно  его  людьми  и
иностранцами. Хирсвит не собирался сдаваться и слушать. Он выпрямился  с
мечом в руке и нанес удар на уровне колен.  Снова  посох  отразил  удар,
отразил легко. Пока тан снова подбирал оружие, человек шагнул  вперед  и
толкнул его посохом в грудь.
   - На помощь, люди! - закричал Хирсвит молчаливым наблюдателям и снова
бросился вперед, опустив плечо, готовый на этот раз ударить незнакомца в
живот.
   - Довольно, - сказал один из незнакомцев и сунул посох ему между ног.
Тан рухнул, попытался встать. Из рукава первый человек вытащил  короткий
мягкий холщовый цилиндр - песочный мешок работорговцев. Ударил в  висок,
приготовился  ударить  еще  раз.  Хирсвит  упал  лицом  вниз   и   лежал
неподвижно. Человек кивнул, распрямился, снова убрал мешок, сделал  знак
жене тана, чтобы она подошла и помогла мужу.
   - А теперь, -  сказал  незнакомец,  поворачиваясь  к  зачарованной  и
по-прежнему неподвижной аудитории, - позвольте рассказать  вам,  кто  мы
такие и кем мы были.
   - Мы люди Пути, с севера. Но еще в прошлом году в  это  же  время  мы
были рабами церкви. В большом соборе в Эли. Я расскажу вам, как мы стали
свободны.
   Рабы в толпе, десяток мужчин и примерно столько же женщин, обменялись
испуганными взглядами.
   - А фрименам, - продолжал Сибба, некогда  раб  собора  в  Эли,  потом
катапультер в армии Пути и победитель самого Бескостного, - фрименам  мы
расскажем, как нам дали землю. Двадцать акров каждому, - добавил  он.  -
Свободных от выплаты любому господину, кроме службы самому ярлу Шефу.  И
службу эту мы совершаем добровольно, заметьте. Это служба Пути. Двадцать
акров. Без долгов. Есть ли фримен, которому нужно больше?
   На   этот   раз   в   толпе   переглянулись    фримены,    послышался
заинтересованный ропот. Хирсвита унесли, а его люди столпились  поближе,
не обращая внимания на лежащий в грязи меч.
   - Сколько вам стоит ваша вера в Христа? -  начал  Сибба.  -  Стоит  в
деньгах? Слушайте, и я вам скажу...

***

   - Они повсюду, - доложил бейлиф епископа. - Их  много,  как  блох  на
старой собаке.
   Епископ Даниэль свел брови при  неуместной  шутке  своего  слуги,  но
сдержал язык: ему нужна информация.
   - Да, - продолжал бейлиф, - все они  как  будто  из  Норфолка  и  все
утверждают, что были рабами. Это имеет смысл. Видите ли, ваша милость, у
нас только на землях вокруг Винчестера около тысячи  рабов.  Человек,  о
котором ты говоришь, этот новый ярл,  как  его  называют  язычники,  мог
послать хоть три тысячи рабов распространять его слово.
   - Их следует схватить, - сказал епископ. - Вырвать,  как  плевелы  из
пшеницы.
   - Это не так легко. Ни рабы, не крестьяне их не выдадут, насколько  я
слышал. А таны не смогут их взять. Они могут защититься. Они никогда  не
ходят в одиночку. Иногда их десяток или два десятка.  Нелегко  небольшой
деревне с ними справиться. И к тому же...
   - Что к тому же?
   Бейлиф подбирал слова осторожно.
   - Эти пришельцы утверждают - может, лгут, но они говорят  -  говорят,
что их призвал король Альфред.
   - Принц Альфред. Он не коронован!
   - Прошу прощения, господин. Принц Альфред. Но даже  таны  не  решатся
поднять руку на людей, посланных королем. Они  говорят...  они  говорят,
что это спор между королем и церковью и они не вмешиваются. -  И  многие
будут на стороне короля, последнего из великого рода Седрика,  и  против
церкви, подумал бейлиф. Но этого он не сказал.
   Лжец и предатель, подумал епископ. Всего месяц  назад  молодой  принц
сидел в этой же комнате, опустив глаза, как девушка, извинялся и  просил
научить  его.  А  выйдя  отсюда,  немедленно  обратился  за  помощью   к
неверующим! А теперь он исчез, и никто не знает куда, только слухи ходят
о его появлении в той или иной части Вессекса;  он  призывает  танов  не
подчиняться церкви, следовать примеру северян и  принять  веру,  которую
они называют Путь. Не  поможет  ему,  что  он  продолжает  считать  себя
верующим в Христа. Долго ли продержится вера без денег и земель? И  если
дела будут так продолжаться, долго  ли  ждать,  когда  к  самим  воротам
собора  явится  посланец  и  прикажет  епископу  отдать  все   права   и
богатства?
   - Итак, - сказал наконец Даниэль, больше самому себе. - Мы  не  можем
справиться с этим в Вессексе. Нужно обратиться за  помощью.  Есть  сила,
которая идет к нам, она искоренит это зло, чтобы оно никогда  больше  не
подняло голову.
   - Но я не могу ее ждать. Мой христианский долг  -  действовать.  -  И
долг, про себя добавил он, перед самим  собой.  Епископ,  который  сидит
молча и ничего не делает, - каким он  покажется  святому  отцу  в  Риме,
когда придет момент решать, кто возглавит всю святую церковь Англии?
   - Беда пришла с севера,  -  продолжал  епископ.  -  Что  ж,  северяне
принесли беду, северяне ее и устранят. Есть еще те,  кто  понимает  свой
христианский долг. - В Норфолке, господин? - с сомнением спросил бейлиф.
   - Нет. В изгнании. Калека Вульфгар и его сын. Тот, которому  отрубили
конечности викинги. А другой утратил свой округ. И еще король Бургред из
Мерсии. Мне все равно, кто будет править Восточной Англией, Мерсией  или
Вессексом. Но теперь я понимаю. Пусть  лучше  набожный  Бургред  получит
королевство Эдмунда-мученика, чем этот Альфред.  Альфред  Неблагодарный,
назову я его.
   - Пришли ко мне секретаря. Я напишу им всем, а также моим  братьям  в
Личфилд и Ворчестер. То, что потеряла, церковь вернет себе.
   - А  придут  ли  они,  господин?  -  спросил  бейлиф.  -  Не  убоятся
вторгнуться в Вессекс?
   - Теперь я говорю от имени  Вессекса.  И  поднимаются  силы,  гораздо
большие, чем Вессекс и Мерсия.  Я  предложу  Бургреду  присоединиться  к
победителям  еще  до  достижения  победы.  И  наказать   надменность   -
надменность язычников и рабов. Мы должны проучить их.
   Епископ судорожно сжал кулаки.
   - Я не вырву эту гниль, как плевел. Я выжгу ее, как заразу.

***

   - Сибба, мне кажется, у нас неприятности. - Шепот раздался  в  темной
комнате, где спали, завернувшись в одеяла, миссионеры.
   Сибба неслышно присоединился к товарищу у крошечного окна без стекла.
   Снаружи тихо лежала деревушка Стенфорд-на-Вейле - в  десяти  милях  и
множестве  проповедей  от  Саттона.  Облака  бросали  тени  на  мазанки,
теснившиеся вокруг бревенчатого строения,  принадлежащего  тану,  в  нем
спали миссионеры Пути.
   - Что ты видел?
   - Какую-то вспышку.
   - Непогашенный костер?
   - Не думаю.
   Сибба неслышно прошел в маленькую комнату, отделенную от центрального
зала. Здесь со своей женой  и  семьей  спит  тан  Эльфстан,  их  хозяин,
объявивший о  своей  верности  королю  Альфреду.  Немного  погодя  Сибба
вернулся.
   - Они здесь. Я слышал их дыхание.
   - Значит, они в этом не участвуют. Но это не значит, что я ничего  не
видел. Смотри! Вот опять.
   Снаружи скользнула тень.  В  лунном  свете  что-то  блеснуло,  что-то
металлическое.
   Сибба повернулся к спящим.
   - На ноги, парни. Собирайтесь.
   - Бежим? - спросил караульный.
   Сибба покачал головой.
   - Они должны знать, сколько нас здесь. И не стали бы  нападать,  если
бы не были уверены, что справятся с нами. Им легче сделать это  снаружи,
чем вытаскивать нас отсюда. Мы сначала попробуем сломать им зубы.
   За ним шевелились  люди,  вставали,  отыскивали  брюки,  пояса.  Один
развязал свой мешок и начал раздавать странные  металлические  предметы.
Остальные выстроились перед ним в очередь, сжимая свои  посохи,  которые
носили открыто.
   - Надевайте покрепче,  -  сказал  раздававший,  с  усилием  насаживая
головку алебарды на тщательно сконструированное древко.
   - Быстрее, - сказал Сибба. - Берти, ты с двумя берешь на себя  дверь,
станьте по  сторонам  от  нее.  Вилфи,  ты  у  второй  двери.  Остальные
оставайтесь со мной, посмотрим, что нам нужно.
   Движение и звон  металла  разбудили  тана  Эльфстана.  Он  смотрел  с
удивлением.
   - Снаружи люди, - объяснил Сибба. - Враги.
   - Ко мне они не имеют отношения.
   - Мы знаем.  Послушай,  господин,  они  тебя  выпустят.  Если  уйдешь
сейчас.
   Тан колебался. Позвал жену  и  детей,  торопливо  одеваясь,  негромко
заговорил с ними.
   - Могу я открыть дверь?
   Сибба осмотрелся. Его люди готовы, оружие тоже.
   - Да.
   Тан поднял тяжелый брус, закрывавший двойную дубовую наружную  дверь,
распахнул обе створки. Снаружи послышался возглас, почти стон. Там много
людей, они готовы к нападению. Но они узнали, кого увидели.
   - Моя жена и дети, они  выходят!  -  крикнул  Эльфстан.  Дети  быстро
выскользнули  в  дверь,  жена  за  ними.  Через  несколько   футов   она
повернулась и поманила его. Муж покачал головой.
   - Они мои гости, - сказал он. Голос его перешел в крик,  адресованный
ждавшим снаружи в засаде. - Мои гости и гости короля Альфреда. Не  знаю,
кто эти воры в ночи в пределах Вессекса, но их повесят, когда их схватит
королевский управляющий.
   - В Вессексе нет короля, - послышался голос снаружи. - Мы люди короля
Бургреда. Бургреда и церкви. Твои гости - бродяги и  еретики.  Рабы!  Мы
пришли, чтобы одеть на них ошейники и заклеймить.
   Неожиданно луна осветила темные фигуры, приближающиеся из-за кустов и
укрытий.
   Они не колебались. Конечно, легче было бы захватить  врагов  спящими,
но им сказали, кто их враги: освобожденные рабы, самые низкие из низких.
Их никогда  не  учили  владеть  оружием,  никто  с  самого  рождения  не
предназначал их для войны. Они ни разу не принимали щитом удар.  Десяток
мерсийских  воинов  устремился  к  входу  в  зал.  За  ними,   поскольку
скрытность уже не нужна, загремел боевой рог - призыв к нападению.
   Двойная дверь зала в шесть футов шириной. Могут войти два вооруженных
воина одновременно. Двое, подняв щиты, с горящими  лицами,  ворвались  в
нее. Они не видели убивших их ударов. Когда они  начали  вглядываться  в
полутьму, ища противников, лица,  по  которым  можно  ударить,  с  обеих
сторон взметнулись алебарды на уровне бедер, там, где  кончается  щит  и
кольчуга. Голова алебарды, с острием топора с одной стороны, с  пикой  с
другой вдвое тяжелее меча. Одна прорубила ногу воину,  другая  отскочила
от кости вверх и врезалась в таз. Один воин упал  в  луже  крови,  через
несколько секунд потеря крови убьет его. Другой закричал  и  задергался,
пытаясь высвободиться от засевшего в кости огромного лезвия.
   Сзади напирали новые воины. На этот раз их встретили передние острия,
пробивали деревянные щиты и металлические кольца,  отбросили  нападающих
от дверей. Отлетевшие стонали от ран в животе. Лезвия алебард  описывали
шестифутовую дугу, обрушиваясь на воинов, как боенский  молот  на  скот.
Несколько мгновений казалось, что вес и  количество  нападающих  прорвут
защиту.
   Но в полутьме у нападающих сдали нервы. Мерсийцы  устремились  назад,
защищаясь щитами, отмахиваясь, стараясь унести с собой раненых и убитых.
   - Пока хорошо, - сказал один из миссионеров. - Они  придут  снова,  -
ответил Сибба.
   Мерсийцы приступали еще четыре раза, каждый раз все  осторожнее.  Они
поняли тактику обороняющихся и теперь пытались отразить удары,  уйти  от
них, прыгнуть вперед, прежде чем алебарда сможет нанести удар  вторично.
Фримены Норфолка использовали свое преимущество в  количестве:  по  двое
стояли в укрытии с обеих сторон двери и наносили удары.  Медленно  число
пострадавших с обеих сторон росло.
   - Они пытаются прорубить стены, - сказал  Эльфстан  Сиббе.  Небо  уже
начинало светлеть.
   - Неважно, - ответил Сибба. - Им все равно  нужно  будет  войти.  Нас
пока хватает, чтобы закрыть все входы.

***

   Снаружи человек с рассерженным красивым  лицом  смотрел  на  другого,
окровавленного  и  уставшего.  Альфгар   пришел   с   солдатами,   чтобы
присутствовать при уничтожении людей Пути. Он был недоволен.
   - Не можете прорваться? - кричал он. - Да ведь это горсть рабов!
   - Эта горсть рабов стоила нам слишком много  хороших  воинов.  Восемь
человек мертвы, двенадцать ранены, все тяжело. Я собираюсь  сделать  то,
что нужно было с самого начала.
   Повернувшись к своим людям, командир махнул в сторону неповрежденного
фронтона дома. Воины подтащили к стене хворост. Сверкнула сталь  огнива,
искры упали на сухую солому. Загорелся огонь.
   - Мне нужны пленные, - сказал Альфгар.
   - Если сможем их раздобыть, - ответил мерсиец. -  Ну,  им  все  равно
придется выйти.

***

   Когда дым стал пробиваться в продуваемый сквозняками зал, Эльфстан  и
Сибба обменялись взглядами. Они видели друг друга в усиливающемся свете.
   - Они могут взять тебя в плен, если ты выйдешь,  -  сказал  Сибба.  -
Передадут тебя твоему королю. Ты ведь тан. Кто знает?
   - Очень сомневаюсь в этом.
   - Что же мы будем делать?
   - Что всегда делается. Подождем,  пока  дым  не  станет  гуще.  Потом
выбежим и будем надеяться, что в смятении одному или двум удастся  уйти.
Дым пошел гуще, показалось красное пламя, огонь пожирал доски.
   Эльфстан хотел оттащить от огня раненого, лежащего на полу, но  Сибба
махнул ему.
   - Вдыхать дым - это легкая смерть, - сказал он. - Лучше, чем сгореть.
Один за другим алебардисты вынуждены были  выскакивать  из  дыма.  Враги
радостно встречали их, преграждали дорогу, заставляли их наносить удары,
прыгали сзади с мечами и кинжалами, вымещая на  них  раздражение  долгой
ночи потерь. Последним и самым несчастливым  оказался  Сибба.  Когда  он
появился, два мерсийца  догадались,  в  какую  сторону  он  повернет,  и
протянули на дороге кожаную веревку.  Прежде  чем  он  смог  встать  или
взяться за свой нож, его спину прижали коленом, схватили за руки.
   Последний оставшийся в доме человек, Эльфстан медленно вышел  вперед,
он не побежал, как другие, сделал три больших шага, подняв щит,  обнажив
широкий меч. Мерсийцы заколебались. Вот наконец человек, подобный им. На
безопасном расстоянии ждали крепостные и слуги Эльфстана, смотрели,  как
их господин встречает смерть.
   Эльфстан хрипло выкрикнул  вызов,  призвал  мерсийцев  подойти.  Один
отделился от группы, выступил вперед, нанес удар слева,  справа,  сверху
вниз шишкой щита. Эльфстан парировал, с легкостью, вызванной многолетней
практикой. Противники кружили, стараясь нащупать слабое место в  защите.
Несколько минут продолжался этот танец поединка на мечах, к которому так
привык тан. Но потом мерсиец почувствовал  усталость  вессекского  тана.
Рука, держащая щит, чуть опустилась, мерсиец  сделал  вид,  что  наносит
низкий удар, но тут же перевел его в удар вперед. Лезвие  вонзилось  под
ухом. Падая, Эльфстан нанес последний ответный удар  вслепую.  Его  враг
пошатнулся, недоверчиво посмотрел на  хлынувшую  их  бедра  артериальную
кровь и тоже упал, стараясь остановить руками кровотечение.
   Люди Стенфорда-на-Вейле застонали. Эльфстан был суровым  хозяином,  и
многие рабы  испытали  тяжесть  его  кулака,  а  фримены  -  власть  его
богатства.  Но  он  был  их  соседом.  Он  сражался,  чтобы  не  пустить
захватчиков в  деревню.  -  Хорошая  смерть,  -  профессионально  оценил
командир мерсийцев. - Он проиграл, но забрал с собой и противника.
   Альфгар застонал в отвращении. За ним слуги откатили подальше тележку
с его отцом. По деревне, мимо домов с закрытыми  ставнями,  приближалась
процессия, впереди шли священники в черных сутанах. Блестело  восходящее
солнце на позолоченном епископском посохе.
   - Ну, по крайней мере у нас есть пленные, - сказал Альфгар.

***

   - Двое?  -  недоверчиво  переспросил  епископ  Даниэль.  -  Вы  убили
девятерых и захватили двоих?
   Никто не побеспокоился ответить ему.
   -  Надо  получше  их  использовать,  -  сказал  Вульфгар.  -  Что  ты
собираешься с ними сделать? Ты ведь сказал, что хочешь "дать пример".
   Двое фрименов стояли перед ними, каждого держали два  воина.  Даниэль
прошел вперед, протянул руку, сорвал  ремешок  с  шеи  пленника,  рывком
разорвал его. Посмотрел на то, что осталось в руке. То же  самое  сделал
со вторым пленным. Серебряный молот -  символ  Тора,  серебряный  меч  -
символ Тюра. Он сунул их в кошелек. Для архиепископа, подумал  он.  Нет,
Геолнот слишком нерешителен, слаб, как и этот флюгер Вульфхир из Йорка.
   Это для самого папы  Николая.  Получив  эти  серебряные  символы,  он
поймет, что во главе английской церкви не  могут  больше  стоять  слабые
архиепископы.
   - Я поклялся выжечь заразу, - сказал Даниэль. - И выжгу.
   Час спустя Вилфи из Эли стоял, привязанный к столбу,  ноги  его  тоже
были крепко привязаны, чтобы он не мог  пинаться.  Ярко  горел  хворост,
занялись его шерстяные  брюки.  Когда  пламя  коснулось  кожи,  у  него,
несмотря на все усилия, вырвался крик боли. Мерсийские воины с интересом
смотрели на него, хотели  увидеть,  как  выдерживает  боль  раб.  Жители
деревни тоже смотрели - со страхом. Многие видели казни. Но  даже  самые
злобные,  тайные  убийцы  и  грабители,  наказывались  петлей.   Убивать
человека медленно - это  противоречит  законам  Англии.  Но  не  законам
церкви.
   - Вдыхай дым, - неожиданно крикнул Сибба. - Вдыхай дым.
   Сквозь боль  Вилфи  услышал  его,  нагнул  голову,  глубоко  вдохнул.
Мучители не торопились подойти, и он обвис на  своей  привязи.  И  когда
приблизилось бесчувствие, он на мгновение выпрямился, посмотрел вверх.
   - Тюр, - воскликнул он, - Тюр, помоги мне!  -  Как  бы  в  ответ  его
закрыл густой дым. Когда дым рассеялся, Вилфи висел неподвижно.  Зрители
зашумели.
   - Не очень хороший пример, - сказал Вульфгар епископу. - Почему бы не
позволить мне показать, как это делается?
   Сиббу потащили  к  второму  столбу,  а  воины  по  приказу  Вульфгара
отправились в ближайший дом и притащили деревянный пивной  бочонок.  Без
такого не обходится даже самый бедный крестьянин. По  сигналу  Вульфгара
они выбили  дно,  перевернули  бочонок,  выбили  второе  дно.  Получился
деревянный цилиндр. Владелец бочонка молча смотрел, как разливается  его
годовой запас эля.
   - Я подумал об этом, - сказал Вульфгар. - Нам нужен сквозняк.  Как  в
каминной трубе.
   Сиббу, бледного, глядящего по сторонам, привязали рядом  со  столбом,
на котором умер его товарищ. Навалили  вокруг  груду  хвороста.  Подошел
епископ Даниэль.
   - Отрекись от своих языческих богов, - сказал он. - Вернись к Христу.
Я сам исповедаю тебя и отпущу грехи, и тебя милосердно убьют, прежде чем
сжечь.
   Сибба покачал головой.
   - Отступник! - закричал епископ. - То, что  ты  сейчас  почувствуешь,
лишь начало вечных мук. Запомни это! - Он повернулся и погрозил  кулаком
жителям деревни. - И вы все будете мучиться вечно. Все, кто усомнится  в
Христе, будут вечно страдать. Христос и церковь  держат  в  своих  руках
ключи от неба и ада!
   Под руководством Вульфгара на столб и  на  осужденного  одели  пустой
бочонок, подожгли хворост. Языки пламени втянуло внутрь, подняло наверх.
Пламя яростно лизнуло лицо  и  тело  человека  внутри.  Через  несколько
мгновений Сибба закричал. Крик становился все громче. На  лице  человека
без рук и ног медленно растекалась улыбка.  Он  внимательно  смотрел  из
своего ящика.
   - Он что-то  говорит,  -  неожиданно  сказал  Даниэль.  -  Он  что-то
говорит. Он хочет раскаяться. Погасите огонь! Оттащите хворост!
   Огонь  погасили.  Осторожно  приблизились,  обернув  руки   тряпками,
подняли дымящийся бочонок.
   Под ним почерневшая плоть, зубы белеют на черном лице за  сморщенными
губами. Пламя выжгло Сиббе глаза,  глубоко  вошло  в  легкие,  когда  он
машинально пытался вдохнуть. Но он был еще в сознании.
   Когда  епископ  приблизился,  Сибба  поднял   голову,   почувствовав,
несмотря на слепоту, свежий воздух.
   - Раскайся, - закричал ему в ухо Даниэль. - Сделай знак. Любой  знак,
и я перекрещу тебя и пошлю твою душу без мук ожидать Судный день.
   Он наклонился под своей митрой, чтобы уловить слова,  которые  смогут
произнести сгоревшие легкие.
   Сибба дважды кашлянул и плюнул обгоревшей  плотью  в  лицо  епископа.
Даниэль отступил, вытер с отвращением черный плевок, невольно вздрогнув.
- Снова, - сказал он. - Одевайте снова. Разожгите огонь. И на этот  раз,
- закричал он, - он может призывать всех своих языческих богов и  самого
дьявола.
   Но Сибба  никого  не  призывал.  Пока  Даниэль  бушевал,  а  Вульфгар
улыбался его гневу, пока воины сжигали тела, чтобы не закапывать их, два
человека незаметно выскользнули из толпы, их  видели  только  молчаливые
соседи. Один был племянник Эльфстана. Другой видел,  как  разрушили  его
дом в схватке, к которой он не  имел  отношения.  Распространившиеся  по
всему округу слухи подсказали им, куда идти.

Глава 4

   Лицо Шефа не изменилось, когда посыльный, еле державшийся на ногах от
усталости  после  долгой  езды,  рассказывал  новости.  Армия  Мерсии  в
Вессексе.  Король  Альфред  исчез,  и  никто  не  знает,  где   он.   За
миссионерами Пути безжалостно охотятся. Церковь предала короля  Альфреда
и всех его союзников анафеме, лишила всех  прав,  никто  не  должен  ему
помогать или давать приют. И повсюду сожжения; или по  приказу  епископа
Винчестера, когда отсутствует живой мертвец Вульфгар, распятия.  Длинный
перечень захваченных людей: катапультеры,  товарищи,  ветераны  битвы  с
Айваром. Торвин застонал,  ошеломленный,  а  список  все  продолжался  и
продолжался. А ведь погибшие не принадлежали к его народу и лишь недавно
обратились к вере в Путь. Шеф  продолжал  сидеть  на  раскладном  стуле,
проводя пальцем по жестоким лицам на точильном камне.
   Он знал, подумал Бранд, наблюдая, и вспомнил неожиданный запрет  Шефа
Торвину  самому  распространять   веру.   Он   знал,   что   произойдет,
догадывался. Это значит, что он послал своих  людей,  англичан,  которых
сам поднял из грязи, на верную смерть под пытками.  И  то  же  самое  он
сделал со своим отцом. Я  должен  быть  уверен,  очень  уверен,  что  он
никогда не посмотрит на меня  с  таким  задумчивым  выражением.  Если  я
раньше и усомнился бы в том, что он сын Отина, теперь я знаю.
   Но если бы он  так  не  поступил,  сейчас  мы  оплакивали  бы  смерть
Торвина, а не бродячих крестьян.
   Посыльный иссяк, новости и ужасы кончились. Шеф  молча  отпустил  его
поесть  и  отдохнуть,  повернулся  лицом  в  совету,   собравшемуся   на
освещенной  солнцем  вершине  холма:  Торвин,  Бранд,  провидец  Фарман,
Бонифаций, как всегда, держащий наготове чернила и бумагу.
   - Вы слышали новости, - сказал Шеф. - Что мы должны предпринять?
   - Разве можно сомневаться? - спросил Торвин. - Союзник  призвал  нас.
Теперь церковь лишила его прав. Мы должны прийти ему на помощь.
   - Больше того, - добавил  Фарман.  -  Если  и  существует  подходящий
момент для решительного удара, то именно сейчас. Королевство  разделено.
Законный король, христианин, выступает на нашей  стороне.  Как  часто  в
прошлом христиане распространяли свою веру, обращая короля, а через него
и весь народ? Не только рабы будут с  нами,  но  и  фримены  и  половина
танов.  Пришло  время  остановить  наступление  христиан.  Не  только  в
Норфолке, но и повсюду.
   Шеф упрямо сжал губы.
   - А ты что скажешь, Бранд?
   Бранд пожал мощными плечами.
   - Нам нужно отомстить за товарищей. Мы не христиане - прошу прощения,
отец. Кроме вас, все не христиане и не привыкли прощать своим врагам.  Я
высказываюсь за выступление.
   - Но я ярл. И решение принимать мне.
   Медленно все кивнули.
   - Вот что я думаю. Послав миссионеров, мы расшевелили осиное  гнездо.
И нас ужалили. Надо было предвидеть это.
   Ты-то предвидел, подумал Бранд.
   - Отобрав у церкви землю, я расшевелил другое гнездо. За это меня еще
не ужалили, но я жду этого. Я предвижу это. Я говорю: давайте  посмотрим
на своих врагов, прежде чем ударить. Пусть приходят к нам.
   - А наши товарищи будут лежать неотомщенными? - проворчал Бранд.
   - Мы потеряем шанс завоевать свое королевство,  королевство  Пути!  -
воскликнул Фарман.
   - А как же твой союзник Альфред? - спросил Торвин.
   Шеф    постепенно    преодолевал    их    сопротивление.     Убеждал,
противопоставлял свои аргументы. И в конце концов уговорил  подождать  с
неделю, получить более полные сведения.
   - Надеюсь только, - сказал в конце встречи Бранд, - что хорошая жизнь
не размягчила тебя. И всех нас. Нужно больше времени проводить с армией,
а меньше с этими остолопами в твоем суде.
   Неплохой  совет,  подумал  Шеф.  И   чтобы   охладить   разгоряченных
советников, повернулся к отцу Бонифацию, который все время молчал и ждал
только знака, чтобы записать решение или сформулировать приказ.
   - Отец, пошли за вином. У нас пересохло горло. Выпьем в память  своих
покойных товарищей что-нибудь получше эля.
   Священник, упрямо одевавшийся в черную сутану, остановился у  выхода.
- Вина не осталось, лорд ярл. Говорят, должен был прийти груз  с  Рейна,
но не пришел. И вообще уже четыре недели ни одного корабля с юга, даже в
Лондон не приходили. Я велю вскрыть бочонок  лучшего  медового  напитка.
Может, ветер противный.
   Бранд молча встал, подошел к открытому окну и посмотрел на небо и  на
горизонт. В такую погоду, подумал он, я смог бы приплыть из устья  Рейна
к Йаре в корыте моей матушки. А он говорит, что ветер противный!  Что-то
противится нам, но не ветер.

***

   На рассвете экипажи и капитаны сотен торговых кораблей: маленьких,  с
одной мачтой, рыбацких шхун, больших, английских, франкских, фризийских,
- все выбирались из-под одеял, смотрели на небо над портом Дюнкерк,  как
делали ежедневно больше месяца. Смотрели, какая погода. И думали, может,
их хозяева наконец соизволят пошевелиться.
   Они видели, как светлело на востоке, как  освещался  лес  и  поселок,
река и ворота для сбора пошлины. По всему континенту  этот  свет  озарял
собирающихся солдат, готовящиеся запасы продовольствия, конюхов, ведущих
лошадей.
   Двигаясь к Английскому проливу -  впрочем,  тогда  его  еще  называли
Франкским морем, - свет касался вымпела на вершине каменного  донжона  в
деревянной крепости, охраняющей порт Дюнкерк. Командир стражи  посмотрел
на него, кивнул. Трубач облизал губы, поджал их, испустил  громкий  звук
из своей металлической трубы. Со всех стен отозвались трубы, в  крепости
солдаты начали сворачивать одеяла.  И  снаружи,  в  лагере  у  порта,  в
стойлах  лошадей,  в  открытых  полях  солдаты  проверяли  снаряжение  и
начинали день с той же самой мыслью, что и моряки в порту:  выступят  ли
сегодня их хозяева? Даст ли наконец король Карл своим войскам и войскам,
присланным  ему  набожными  братьями  и  племянниками,  приказ  начинать
короткий бросок в Англию?
   В гавани капитаны поглядывали на флюгеры,  смотрели  на  восточную  и
западную стороны горизонта. Капитан  корабля  "Dieu  aide",  на  котором
поплывет сам король, а также архиепископ Йорка и  папский  легат,  ткнул
пальцем в флаг, развевающийся на мачте. Через четыре часа  высшая  точка
прилива. Тогда и еще немного времени спустя им будет помогать течение. И
ветер попутный и не стихает.
   Смогут ли эти сухопутные вовремя  погрузиться?  Никто  не  думает  об
этом. Будет как будет. Но если король франков Карл, по  прозвищу  Лысый,
серьезно  хочет  выполнить  приказ  своего   духовного   владыки   папы,
объединить старые владения своего деда Карла  Великого,  во  имя  святой
цели разграбить богатства Англии, лучшего случая у него не будет.
   И в это время, глядя на флаг и проверяя ветер, они  услышали,  как  в
полумиле на донжоне снова загремела труба. На этот раз она возвещала  не
рассвет, а что-то другое. И тут юго-западный ветер донес веселые  крики.
Солдаты приветствовали решение. Не тратя слов, капитан "Dieu Aide" ткнул
пальцем в сторону лебедок и парусных рей, постучал по люку единственного
трюма корабля. Раскрыть люки. Спустить лебедки на берег. Они потребуются
для лошадей. Боевых коней, французских дестриеров.

***

   Тот же ветер в тот же рассвет дул прямо навстречу  сорока  драккарам,
идущим вдоль английского побережья из Хамбера, делая невозможным поднять
паруса. Но Айвару Рагнарсону, стоявшему на носу  первого  корабля,  было
все равно. Гребцы работали равномерно, в таком темпе они могут грести по
восемь часов в день, если понадобится; они одновременно опускали тяжелые
весла в воду, действовали легко и привычно и  продолжали  разговаривать,
поднимая весла из воды.
   Только в первых шести кораблях была дополнительная работа для солдат:
на них старательно закреплены  были  полуторатонные  онагры  Эркенберта,
все, что сумели сделать кузницы Йоркского собора  за  несколько  недель,
данных Айваром.  Айвар  гневался  из-за  их  веса,  требовал,  чтобы  их
облегчили.  Невозможно,  отвечал  черный  архидьякон.  Так  они  описаны
Вегецием. Но что больше убедило  Айвара  -  более  легкие  модели  через
несколько выстрелов разлетались на куски. Пинок  дикого  осла  -  откуда
произошло их название - это  удар  бросающего  плеча  рычага  о  прочную
поперечную балку. Без этой балки камень не полетел  бы  с  поразительной
силой и скоростью. А легкая балка, чем бы ее ни обивали, ломалась.
   Размышления Айвара прервал громкий звук  рвоты  сзади.  Каждый  онагр
обслуживали двенадцать рабов, а во главе их всех, вопреки своему желанию
оторванный от рукописей соборной библиотеки, стоял сам Эркенберт. И  вот
один из этих увальней не устоял перед морской качкой, его вырвало  через
борт. Естественно, не с подветренной стороны, и скудное  содержимое  его
желудка полетело на рядом сидящих гребцов.  Послышались  гневные  крики,
ритм гребли нарушился.
   Айвар, положив руку на нож на поясе, шагнул  в  ту  сторону,  но  уже
стремительно действовал Хамал, конюх, тот самый, что спас  Айвара  после
битвы у Марша. Он схватил раба за загривок.  Сильно  ударил  по  голове,
поставил  несчастного  на  ноги  и  через  гребные   банки   бросил   на
противоположную строну палубы, чтобы его продолжало рвать  там  в  мире.
Айвар не мигая некоторое время смотрел на Хамала,  хорошо  понимая,  что
тот делает. Потом решил оставить на время. И снова вернулся на нос  -  к
своим мыслям.
   Хамал поймал  взгляд  одного  из  гребцов,  который  делал  вид,  что
вытирает пот со лба. Теперь Айвар ежедневно убивал в среднем  по  одному
человеку, в основном из числа соборных рабов. При такой скорости к  тому
времени, как им встретится враг, около каждой машины останется по одному
человеку. И никто не знает, на кого  обрушится  Айвар  завтра.  Но  если
проявить достаточную жестокость, его иногда можно отвлечь.
   Тор, пошли нам врага  побыстрее,  подумал  Хамал.  Единственное,  что
теперь способно успокоить Айвара,  это  голова  и  яйца  того,  кто  его
победил, - Скейфа Сигвартсона. Без них  он  уничтожит  всех  окружающих.
Поэтому братья на этот раз отправили его  одного.  Со  мной  в  качестве
няньки. Я должен постоянно докладывать Змееглазому.
   Если враг не  встретится  достаточно  быстро,  сбегу  при  первом  же
удобном случае, думал Хамал. Айвар обязан  мне  жизнью.  Но  он  слишком
безумен, чтобы  отблагодарить.  Однако  что-то  говорит  мне,  что  если
направить его гнев в нужном направлении, я кое-что еще  сумею  выиграть,
здесь, в богатых королевствах юга. Они не просто богаты, они созрели для
падения.

***

   - Истинное мужеложство, - сказал Осви,  некогда  раб  собора  святого
Этельтрита в Эли, а теперь командир расчета  катапульты  в  армии  Пути,
армии Норфолка. Его команда согласно закивала, задумчиво глядя  на  свое
любимое, но такое непокорное артиллерийское  орудие.  Это  был  один  из
поставленных на колеса "толкателей". Все в расчете бесконечно  гордились
им. Они уже несколько недель дали ему имя - "Точно в  цель".  Много  раз
полировали все деревянные части. Но они боялись его.
   - Можно считать повороты зубчатого колеса, - сказал Осви, - чтобы оно
не натягивало слишком сильно.
   - А я каждый раз могу прикладывать ухо к веревкам и прислушиваться, -
сказал один из его товарищей, - я слышу, как  они  натягиваются,  словно
струны арфы.
   - И все равно как-нибудь, когда мы этого не ожидаем, они лопнут.  Так
всегда бывает. Разорвут одного-двух из нас на завтрак.
   Головы задумчиво закивали.
   - Нам нужны более прочные деревянные плечи, - сказал Осви. -  Эти  не
выдерживают.
   - Обвяжем их веревками?
   - Нет, они обвиснут.
   - Я работал в кузнице в своей  деревне,  -  неуверенно  сказал  самый
новый в команде. - Может, если оковать их железом...
   - Нет, это деревянное плечо сгибается, - ответил Осви. -  Оно  должно
сгибаться. А железо помешает ему.
   -  Зависит  от  того,  какое  железо.  Если  его  правильно  нагреть,
охладить, бить молотом в нужное время, оно превращается в  то,  что  мой
хозяин называл сталью. Сталь сгибается, но не  как  мягкое  железо,  она
пружинит. Если мы пустим полосу стали с внутренней стороны плеча,  сталь
согнется вместе с деревом и не даст дереву разлетаться, если оно лопнет.
Задумчивое молчание.
   - А как ярл? - послышался голос.
   - Действительно, как ярл? - раздался другой  голос  из-за  полукруга.
Шеф, следуя совету Бранда, бродивший по  лагерю,  увидел  собравшихся  и
неслышно подошел к ним.
   Оцепенение и тревога. Группа быстро расступилась, оставив  новичка  в
центре - лицом к непредсказуемому.
   - Ну, вот этот, Удд, он высказал мысль, - сказал Осви, снимая с  себя
ответственность.
   - Послушаем.
   Новичок,  вначале  неуверенно,  потом  все  тверже  и  быстрее   стал
описывать  процедуру  приготовления  стали,  а  Шеф  наблюдал  за   ним.
Незаметный человек маленького роста, даже  ниже  остальных,  со  слабыми
глазами, сутулый. Любой из викингов Бранда счел бы его  бесполезным  для
армии, не стоящим корма даже за то, что  будет  копать  уборные.  Но  он
знает кое-что. Новое ли это знание? Или старое знание, известное  многим
кузнецам, но передающееся только подмастерьям?
   - Ты говоришь, эта сталь сгибается, - сказал Шеф. -  И  распрямляется
снова? Не как мой меч, - он достал из  ножен  красивый  балтийский  меч,
который дал ему Бранд, сделанный, как его самодельное и давно потерянное
оружие, из полос мягкого железа и твердой стали, - но из одного куска? И
пружинит на всем протяжении?
   Удд, маленький человек, уверенно кивнул.
   - Хорошо. - Шеф ненадолго задумался. - Осви,  скажи  маршалу  лагеря,
что ты и твой расчет снимаетесь с дежурства. Удд, завтра утром приходи в
кузницу Торвина, возьми  столько  людей,  сколько  тебе  потребуется,  и
начинай делать эти  полосы.  Сначала  оборудуй  ими  "Точно  в  цель"  и
проверь, что получится.  Если  сработает,  оборудуй  ими  все  остальные
машины.
   - И еще, Удд: когда все будет сделано, я хочу взглянуть на этот новый
металл. Сделай несколько лишних полос для меня.
   Шеф пошел, слушая, как звучит рог: пора задувать костры и  выставлять
ночную стражу.  Что-то  в  этом  есть,  думал  он.  Можно  использовать.
Несмотря на недавно обретенную Торвином и его друзьями уверенность,  Шеф
понимал, что если они будут только повторять  известное,  их  уничтожат.
Каждый удар учит находить противодействие. А у него  враги  повсюду:  на
юге и на севере, в церкви и среди  язычников.  Епископ  Даниэль.  Айвар.
Вульфгар и Альфгар. Король Бургред. Они не остановятся и снова нападут.
   Он знал, что удар последует, но  он  непредсказуем.  Жизненно  важно,
чтобы был непредсказуемым и ответ.

***

   Сон, или видение, на этот раз почти облегчение. Шеф  чувствовал,  как
его все больше окружают трудности. Он не знал пути между  ними.  И  если
кто-то знает, он приветствовал бы это знание. Он не думал, что это  Отин
в его облике Больверка, создателя проклятий, который ведет его,  как  ни
убеждал его  Торвин  принять  подвеску-копье,  знак  Отина.  Но  кто  же
помогает ему? Если бы он знал, подумал Шеф, он надел бы знак этого бога.
***

   Во сне он неожиданно обнаруживает, что смотрит сверху  вниз.  Вниз  с
огромной высоты. И когда взгляд проясняется, он понимает, что смотрит на
доску для игры. На шахматную доску с  расставленными  на  ней  фигурами.
Игра в самом разгаре. А игроки - могучие фигуры, которые Шеф  уже  видел
раньше: боги Асгарда, так говорит Торвин, играют в шахматы на  священной
доске фигурами из золота и серебра.
   Но здесь больше двух игроков. Так велики фигуры вокруг доски, что Шеф
не может сразу охватить их все, все равно что большой горный хребет.  Но
он видит одного из игроков. Не румяный, мощный, напоминающий Бранда Тор,
которого он видел раньше, не тот,  у  которого  острое  лицо  и  ледяной
голос, - Отин. Этот кажется меньше, отчетливее, глаза его  не  на  одном
уровне. Выражение крайней радости  появляется  на  его  лице,  когда  он
передвигает фигуру. Может, Локи Обманщик. Локи, чей огонь всегда горит в
священном круге, но последователи которого неизвестны.
   Нет, решает Шеф. Может, этот бог и хитер,  но  внешность  у  него  не
Локи. Внешность не Айвара. Взгляд его  проясняется  еще  больше,  и  Шеф
понимает, что он уже видел  этого  бога.  Это  тот  самый  бог,  который
смотрел на него, словно он лошадь, выставленная для покупки. И выражение
у него на лице - конечно, это ему  принадлежит  заинтересованный  голос,
который дважды предупреждал его. Это мой защитник, думает Шеф. Но  этого
бога я не знаю. Интересно, каковы его  принадлежности.  И  какова  цель?
Каков его символ?
   И тут Шеф неожиданно понимает, что играют они вовсе не на доске, а на
карте. Не на карте мира, а на  карте  Англии.  Он  старается  разглядеть
карту, уверенный, что боги знают, где его враги и что собираются делать.
И в это время понимает, что находится на  каминной  доске,  как  мышь  в
королевском зале. И, как мышь, думает он, я вижу, но не понимаю.  Игроки
передвигают фигуры, смеются голосами, напоминающими гром.  Но  для  него
все это не имеет смысла. И  однако  он  здесь,  и  он  уверен,  что  его
перенесли сюда, чтобы он видел и понял.
   Веселое лицо поворачивается к  нему.  Шеф  застывает,  не  зная,  что
делать: прятаться или оставаться на месте. Но лицо знает, что он  здесь.
Оно протягивает ему фигуру, а остальные боги в это время заняты игрой.
   Ему говорят, соображает Шеф, что он должен взять эту фигуру.
   Что это?  Королева,  наконец  он  это  видит.  Королева.  С  лицом...
Незнакомый бог смотрит на него сверху вниз,  небрежно,  отпуская,  машет
рукой. И, словно подхваченный ураганом, Шеф  летит  вниз,  в  лагерь,  к
своей постели, к своему одеялу. И, падая, узнает, чье лицо было у фигуры
королевы.

***

   Шеф резко сел. Годива, подумал он. Сердце его отчаянно билось. Должно
быть, мое собственное желание послало мне это видение. Как может девушка
воздействовать на борющихся на карте противников?
   Снаружи шум и суета, лошадиный топот, чьи-то  обутые  в  сапоги  ноги
идут к нему, не обращая внимания на окрики дежурных танов.  Шеф  натянул
рубашку и раскрыл дверь, прежде чем эти сапоги дошли до нее.
   На него  смотрело  знакомое  лицо:  молодой  Альфред,  по-прежнему  с
золотым кольцом на голове, как  и  раньше,  со  свежим,  полным  нервной
энергии лицом, но с мрачным выражением в глазах.
   - Я дал тебе этот округ, - сказал он без всяких предисловий. - Теперь
я думаю, что следовало отдать другому, твоему врагу. Альфгару.  Альфгару
и его калеке-отцу. Они вместе  с  моим  предателем-епископом  и  королем
Бургредом, моим зятем, изгнали меня из моего королевства.
   Выражение лица Альфреда изменилось, на  нем  отразилась  усталость  и
поражение.
   - Я здесь как проситель. Я изгнан из Вессекса. Не успел собрать своих
верных танов. Армия Марсии идет по моим следам. Я спас тебя: спасешь  ли
ты меня?
   Обдумывая ответ, Шеф услышал шум, топот.  Вестник,  слишком  спешный,
чтобы обращать внимание на протокол. Как только человек  увидел  Шефа  в
дверях, он сразу стал излагать тревожные новости:
   - Маяки, лорд ярл! С моря подходит флот. Не  менее  сорока  кораблей.
Те, что на страже, говорят, что это может быть только - Айвар.
   Шеф видел, как на лице Альфреда  появилось  выражение  ужаса,  ощутил
холод внутри, пришел к выводу. Альфгар с одной стороны. Айвар с  другой.
А что у них общего. У  одного  я  отобрал  женщину.  Другой  забрал  эту
женщину у меня. Я могу  быть  уверен,  что  боги  послали  мне  истинное
видение. Ключ ко всему - Годива. Что-то приказывает мне использовать ее.
Глава 5

   Став ярлом, Шеф сразу понял, что новости  никогда  не  бывают  такими
хорошими или плохими,  какими  кажутся  при  первом  прослушивании.  Так
оказалось и на этот раз. Маяки  прекрасно  оповещают  об  опасности,  ее
направлении, даже о количестве  врагов.  Но  они  ничего  не  говорят  о
расстоянии.  Цепь  сигнальных  маяков  растянулась  по  всему  побережью
Линкольншира.  Это  может  означать  только,  что  Айвар  -   если   это
действительно Айвар - вышел из Хамбера  под  встречным  ветром.  На  это
сразу указал Бранд. Значит, ему еще не меньше трех дней, если не больше.
   Что касается Бургреда, а также Вульфгара и Альфгара, то  Альфред  был
уверен, что его преследуют и что король под  давлением  своих  епископов
намерен полностью разбить армию Пути и подчинить себе всю Англию  к  югу
от Хамбера. Но Альфред молодой человек, скачет он быстро, и  с  ним  был
только один личный телохранитель. А Бургред известен великолепием своего
лагеря и количеством повозок, на быках, которые  его  сопровождают.  Для
него сорок миль - это четырехдневный марш.
   Шеф может ожидать тяжелый удар от каждого из врагов. Но это  удар  не
будет неожиданным.
   Но это не имеет значения. Занимаясь повседневными делами, Шеф думал о
том, что ему предстоит сделать - и к кому он может обратиться за помощью
в такой ситуации. На этот последний вопрос ответ только один. Как только
Шеф сумел освободиться от своих советников, разослав их с тем  или  иным
поручением, он незаметно выскользнул из  ворот  своего  бурга,  отправил
назад обеспокоенных стражников, которые хотели сопровождать его,  и  как
можно незаметнее прошел по заполненным народом улицам.
   Как он и ожидал, Хунд был занят в своей палатке,  он  лечил  женщину,
внезапный ужас которой при появлении ярла свидетельствовал о виновности:
шлюха или деревенская ведьма. Хунд продолжал обращаться  с  ней,  словно
она жена тана. Только когда она ушла, он сел рядом с другом, как всегда,
молча.
   - Мы однажды спасли Годиву, - сказал Шеф. - Я собираюсь  сделать  это
снова. Мне нужна твоя помощь. Я никому не могу  сказать,  что  собираюсь
сделать. Поможешь?
   Хунд кивнул. Поколебался.
   - Я тебе всегда помогу, Шеф. Но я должен спросить.  Почему  ты  решил
сделать это  именно  сейчас?  Ты  мог  попробовать  вернуть  Годиву  уже
несколько месяцев назад, когда у тебя было гораздо меньше забот.
   Шеф холодно рассчитывал, что можно безопасно открыть  другу.  Он  уже
знал, для чего ему нужна Годива. Это приманка. Ничто не может рассердить
Альфгара больше, чем если Шеф украдет Годиву. И если он  представит  это
как оскорбление со стороны Пути, союзники поддержат Альфгара. Он  хочет,
чтобы они устремились за Годивой, словно большая  рыба,  бросающаяся  на
добычу. Прямо к  Айвару  на  крючок.  И  Айвара  тоже  можно  приманить.
Напоминанием о женщине, которую он потерял, и о мужчине, который отобрал
ее.
   Но ничего этого нельзя говорить даже Хунду, ближайшему другу детства.
Ведь Хунд друг и Годивы.
   Шеф позволил своему лицо принять смущенное и обеспокоенное выражение.
- Знаю, - сказал он, - я должен был сделать это  раньше.  Но  вдруг  мне
стало страшно за нее.
   Хунд взглянул другу в глаза.
   - Ну, хорошо, - сказал он. - Надеюсь, у тебя  основательная  причина.
Как мы это сделаем?
   - Я выберусь в сумерках. Жди меня там, где мы тренируемся в  стрельбе
из катапульт. Я хочу, чтобы ты за день собрал с  полдюжины  человек.  Но
слушай. Они не должны быть северянами. Все англичане. Все фримены. И они
должны выглядеть, как фримены. Как ты. - Шеф имел в виду - малого  роста
и недокормленные. - С лошадьми и припасами на неделю. Но одеться  бедно,
не в ту одежду, что мы им дали.
   - И еще одно, Хунд, и вот почему ты мне нужен.  Меня,  с  моим  одним
глазом, легко узнать, - Шеф не сказал: с одним глазом,  который  ты  мне
оставил. - Когда мы шли в лагерь Рагнарсонов, было все равно. Но  теперь
я иду в лагерь, где мой сводный брат и отчим, и  мне  нужна  маскировка.
Вот что я придумал...
   Шеф изложил свой план, Хунд изредка вставлял замечания или  предлагал
поправки. В конце лекарь спрятал свою подвеску - символ Идунн,  поправил
рубашку, чтобы ничего не было видно.
   - Сделаем, если боги будут с нами, - сказал он. -  А  ты  думал,  что
будет в лагере, когда завтра утром тебя в нем не найдут?
   Подумают, что я их предал, понял  Шеф.  Я  оставлю  сообщение:  пусть
думают, что я сделал это из-за женщины. И это не будет ложью.
   Он чувствовал тяжесть точильного камня старого короля  в  поясе,  где
всегда держал его. Странно, подумал он, когда я  шел  за  ней  в  лагерь
Рагнарсонов, я думал только о спасении Годивы, о том, чтобы увести ее  и
найти с ней счастье. Теперь я собираюсь сделать то же самое. Но на  этот
раз - на этот раз я делаю это не ради нее. И даже не ради себя. Я  делаю
потому, что это должно быть сделано. Таков ответ. И она и я - мы  только
часть ответа.
   Мы как малые колесики, на которых  прикреплены  канаты,  натягивающие
катапульту. Они не могут сказать, что больше не хотят поворачиваться,  и
мы тоже.
   Он вспомнил странную легенду  о  мельнице  Фроди,  которую  рассказал
Торвин, о гигантшах-девушках и о короле, который не давал им  отдохнуть.
Я хотел бы дать им отдохнуть,  подумал  он,  дать  отдохнуть  всем,  кто
захвачен этой мельницей войны. Но я не знаю, как освободить их.  И  себя
тоже.
   Когда я был троллом, подумал Шеф, я был свободен.

***

   Годива через женскую дверь вышла из огромного походного шатра  короля
Бургреда и начала пробираться к длинному ряду столов,  в  данный  момент
незанятых. На случай, если ее спросят, у нее готов  ответ:  она  идет  к
королевскому пивовару передать приказ короля  Бургреда  приготовить  еще
один бочонок,  а  также  приказ  Альфгара  присутствовать  при  вскрытии
бочонка. На самом деле ей нужно было уйти из  душной  атмосферы  женских
помещений, пока сердце ее не разорвалось от страха и горя.
   Она больше не была красавицей, как  раньше.  Остальные  женщины,  она
знала, заметили это, говорили между собой о том, что  с  ней  случилось,
говорили со злорадством о падении фаворитки. Но причины  они  не  знали.
Они должны знать, что Альфгар бьет ее, бьет  все  с  большей  яростью  и
безумием, бьет розгами по голому телу, пока кровь не выступает и  ночная
рубашка по утрам присыхает к телу. Даже в бревенчатом  дворце  Тамворта,
столицы Бургреда, шум доносится через дощатые стены. А в  палатках,  где
король проводит лето, в лагере...
   Но хоть они слышат и знают, никто ей не поможет.  На  следующий  день
после избиения мужчины скрывают усмешки;  женщины  разговаривают  с  ней
утешающе. Все считают, что так устроен мир, хотя и гадают, чем она могла
так не угодить своему мужу.
   Никто из них - кроме Вульфгара, которому все равно, - не знал,  какое
отчаяние отхватывает ее, когда она думает о том грехе, который совершают
они с Альфгаром каждый  раз,  как  лежат  вместе,  грехе  кровосмешения,
который навсегда покрывает позором их души и тела. И никто не знает, что
она еще и убийца. Дважды за зиму чувствовала она, как  рождается  в  ней
жизнь, хотя никогда - слава Богу - не чувствовал ее  движения.  Иначе  у
нее не хватило бы сил идти в лес, находить нужные  травы,  пить  горькое
лекарство, которое она делала сама и которое убивало дитя в ее чреве.
   Но даже не это делало ее лицо изможденным, а походку сутулой,  как  у
старухи. Она хранила в памяти испытанную радость. То жаркое утро в лесу,
листва над головой, теплая кожа и горячая  плоть  в  ее  руках,  чувство
раскрепощенности и свободы.
   Час, всего час это продолжалось. Но это  воспоминание  затмевало  все
остальное в ее короткой  жизни.  Как  странно  он  выглядел,  когда  она
увидела его снова. Один глаз, свирепое лицо, выражение затаенной боли. И
тот момент, когда он отдавал ее...
   Годива еще ниже опустила взгляд, пробегая открытое пространство перед
палаткой; теперь тут толпились личные телохранители  Бургреда,  а  также
офицеры и вестники армии Мерсии, которая по приказу  короля  движется  к
Норфолку. Пробежала мимо  группы,  лениво  слушающей  бродячего  слепого
менестреля и его слугу. Не особенно прислушиваясь, поняла,  что  слушают
легенду о Сигмунде, убийце дракона; она слышала ее раньше в доме отца.
   Шеф смотрел на нее со странным холодком в сердце. Хорошо, она  здесь,
в лагере, вместе со своим мужем. Очень хорошо: она совершенно не  узнала
его, хотя прошла всего в шести футах.  Плохо,  что  выглядит  она  такой
больной и слабой. Но еще хуже, что его  сердце  не  дрогнуло,  когда  он
увидел ее; а ведь оно всегда вздрагивало раньше при ее виде с  тех  пор,
как он понял, что она женщина. Чего-то  в  нем  не  хватает.  Не  глаза.
Чего-то в сердце.
   Шеф отбросил эту мысль, заканчивая песню, и Хунд, его  слуга,  быстро
пошел по кругу, протянув сумку. Слушающие воины подталкивали  маленького
лекаря от одного к другому, но добродушно. В сумке появился хлеб,  кусок
сыра, половина яблока - что у них было с собой. Конечно,  не  так  нужно
работать. Разумно дождаться вечера, подойти к господину  после  ужина  и
попросить разрешения развлечь общество. Тогда есть возможность  получить
хорошую пищу, постель на ночь, может,  даже  немного  денег  или  сумку,
полную продуктов, на завтрак.
   Но их неумелость способствовала маскировке. Шеф знал,  что  не  может
сойти за профессионального менестреля. Напротив, он хотел походить на те
обломки войны, что разбросаны по всей Англии: младший сын,  искалеченный
в  бою,  выброшенный   господином,   отверженный   из-за   бесполезности
собственной семьей, а теперь старающийся спастись от  голода  песнями  о
славе. Искусство Хунда помогало всем читать историю Шефа у него на теле.
Вначале Хунд тщательно и артистично изобразил на лице Шефа большой шрам,
след удара топором или мечом прямо через глаз. Потом перевязал фальшивый
шрам грязными тряпками, как делают английские армейские лекари, так  что
только края  шрама  позволяли  догадаться,  что  там  внутри.  Потом  он
привязал под брюками к ноге Шефа палку,  так  что  тот  не  мог  согнуть
колено; и наконец, как заключительный момент пытки, привязал ему к спине
металлический прут, так что Шеф вообще с трудом поворачивался.
   - Ты потерял защиту, - сказал Хунд. - Викинг ударил тебя по лицу.  Ты
упал и получил удар топором в спину, который задел  позвоночник.  Теперь
ноги твои волочатся, и ты ходишь на костылях. Такова твоя история.
   Но никто и не спрашивал у Шефа его историю. Ни один  опытный  воин  в
этом не нуждался. И еще  по  одной  причине  мерсийцы  не  расспрашивали
калеку и его жалкого слугу. Они все боялись. Каждый  воин  знал,  что  в
любой день такой же может стать и  его  судьба.  Короли  и  лорды  могут
содержать немногих калек-пенсионеров, как знак своей щедрости или  из-за
каких-то семейных чувств. Но благодарность и забота  -  слишком  дорогая
роскошь для страны, охваченной войной.
   Круг слушателей занялся другими  интересами.  Хунд  опустошил  сумку,
половину кусков отдал Шефу, сел рядом с  ним,  и  они,  опустив  головы,
принялись есть. Голод их не был притворным. Два дна они уже приближаются
к лагерю Бургреда, ежедневно проходя за ним десять  миль,  Шеф  едет  на
украденном осле, и живут они только тем, что выпросят, спят в одежде  на
холодной земле.
   - Ты ее видел, - прошептал Шеф.
   - Когда она пойдет назад, я  брошу  ей  знак,  -  ответил  Хунд.  Оба
замолчали. Они знали, что сейчас самый опасный момент.
   Годива поняла, что больше не может отсутствовать. Она  знала,  что  в
женских покоях  старуха,  которую  приставил  к  ней  Альфгар,  начинает
беспокоиться, подозревать что-то; Альфгар сказал ей, что если его  шлюха
жена найдет себе любовника, он отправит ее на рынок  рабов  в  Бристоль,
где вожди из Уэльса дешево покупают жизни.
   Годива  пошла  назад  по  по-прежнему  заполненной  людьми  площадке.
Менестрель  и  его  слуга  все  еще  здесь.  Бедняги.  Слепой  калека  и
голодающий. Даже в Уэльс таких не купят. Сколько они  еще  проживут?  До
зимы, вероятно. В таком случае они могут пережить ее.
   Менестрель  закрылся  жестким  грубым  капюшоном  от  мелкого  дождя,
который все утро прибивает пыль. А может,  от  жестоких  взглядов  мира,
потому что он прикрыл лицо руками. Когда она оказалась на одном уровне с
ним,  слуга  наклонился  и  что-то  бросил  в  грязь  к  ее  ногам.  Она
инстинктивно наклонилась.
   Золото. Золотая арфа, заколка для детского платья. Как она  ни  мала,
на нее можно купить двоим еду на целый  год.  Откуда  у  бродяги  нищего
такая вещь? А к ней привязано...
   Снопик. Несколько колосков, связанных вместе. Но связанных  так,  что
форма не вызывает сомнений. Но если арфа означает менестреля, то сноп...
Она конвульсивно повернулась к слепому. Тот  отнял  руки  от  лица;  она
увидела один глаз, внимательно глядящий на нее. Серьезно, медленно  этот
глаз мигнул. Шеф, закрывая снова лицо руками, произнес всего три  слова,
но произнес отчетливо.
   - Уборная. В полночь - Но она охраняется, - сказала Годива. - И здесь
Альфгар...
   Хунд протянул к ней сумку,  словно  прося  подаяния.  И  когда  сумка
коснулась ее, в руку ей скользнул маленький флакон.
   - Добавь в эль, - прошептал он. - Тот, кто выпьет, будет спать.
   Годива  отдернула  руку.  Словно  ему  отказали,  Хунд  опустился  на
корточки,  менестрель  снова  закрыл  лицо  руками,  как  будто  слишком
отчаялся, чтобы смотреть на  мир.  Годива  увидела  в  нескольких  ярдах
старую  Польгу,  та  ковыляла  к  ней,  уже   готовя   выговор.   Годива
отвернулась, борясь с желанием подпрыгнуть, подбежать и обнять  старуху,
словно юная девственница, не знающая забот и страха. Грубая ткань задела
незаживающие раны  на  спине,  и  это  заставило  ее  снова  перейти  на
шарканье.

***

   Шеф не хотел засыпать  перед  самым  похищением,  но  сон  неудержимо
завладел им. Слишком неудержимо, чтобы быть естественным,  опасался  он.
Засыпая, он услышал голос. Не знакомый уже  заинтересованный  голос  его
неведомого покровителя. Холодный голос  Отина,  предателя  воинов,  отца
битв, бога, который принимает жертвы на Мертвом Берегу.

***

   - Будь осторожен, человечек, - произносит этот голос. - Ты свободен в
своих действиях, и ты, и твой отец, но не забывай платить  мне  дань.  Я
покажу тебе, что происходит с теми, кто забывает.
   Во сне Шеф видит себя сидящим  на  краю  светлого  круга,  сам  он  в
темноте, но смотрит на свет. В свете  поет  арфист.  Он  поет  человеку,
старику с седыми волосами и отталкивающим жестоким  носатым  лицом,  как
те, что на его точильном камне. Арфист поет этому человеку. Но на  самом
деле, Шеф знает, он поет для женщины, сидящей у ног отца. Он поет  песню
о любви, эта песня с юга, в ней говорится  о  женщине,  которая  слушает
соловья в своем саду и чахнет от тоски по  возлюбленному.  Лицо  старого
короля  расслабилось  от  удовольствия,  глаза   его   закрываются,   он
вспоминает свою молодость и то, как ухаживал за своей покойной женой.  И
пока он это делает, арфист, не пропуская ни одной ноты, кладет  рядом  с
юбкой девушки runakefli - палочку с вырезанными на ней рунами.  Послание
от  ее  возлюбленного.  Он  сам  этот  возлюбленный.  Шеф   знает,   что
возлюбленный он сам  и  что  его  зовут  Эоден.  А  арфист  -  Эорренда,
несравненный  певец,  посланный  своим  господином,  чтобы  увести   эту
женщину, Хильду, от ее ревнивого отца, Хагена Безжалостного.
   Другое время, другая сцена. На этот раз две армии стоят лицом друг  к
другу на берегу, море  волнуется  и  вздымает  водоросли.  Один  человек
выходит из рядов, идет навстречу другой армии. На этот раз,  знает  Шеф,
Эоден пришел предложить выкуп за украденную невесту. Он не стал бы этого
делать, если бы люди Хагена  не  догнали  его.  Он  показывает  сумки  с
золотом, с бесценными камнями. Но  вот  начинает  говорить  старик.  Шеф
знает, что он отвергает предложение, потому что он обнажил меч Дайнслаф,
скованный гномами: его невозможно снова спрятать в  ножны,  пока  он  не
отберет жизнь. Старик говорит, что удовлетворит его только жизнь  Эодена
за нанесенное им оскорбление.
   Спешка  и  торопливость.  Его  торопят.  Но  он  должен  увидеть  эту
последнюю сцену. Темно, луна светит  сквозь  разорванные  облака.  Много
мертвецов лежит на поле, их щиты разбиты, сердца пронзены. Эоден и Хаген
лежат в смертном объятии, каждый стал проклятием  другого.  Но  по  полю
движется кто-то живой. Это Хильда, женщина, потерявшая  сразу  и  своего
похитителя-мужа,  и  отца.  Она  проходит  меж  трупов,  поет  песню   -
galdorleoth, этой  песне  ее  научила  нянька-финка.  И  трупы  начинают
шевелиться. Поднимаются. Смотрят друг на друга в лунном свете. Поднимают
оружие и снова начинают сражаться. Хильда кричит в гневе и отчаянии,  но
отец и возлюбленный не обращают на нее внимания, снова встают друг перед
другом, начинают рубиться, бить  расколотыми  щитами.  И  так  будет  до
Судного дня, знает Шеф, на берегу Хой на  далеких  Оркнейских  островах.
Потому что это Вечная Битва.

***

   Давление растет, и он просыпается, вздрогнув. Хунд давит ему  пальцем
под левым ухом, чтобы разбудить неслышно. Вокруг тихая ночь, прерываемая
только движениями и кашлем сотен спящих в  своих  палатках  и  убежищах.
Спит армия Бургреда. Шум пирушки в большом шатре  наконец  стих.  Бросив
взгляд на луну, Шеф видит, что уже полночь. Пора начинать.
   Встав со своих мест, шестеро освобожденных рабов, которых Шеф  привел
с собой, во главе с Квиккой, волынщиком из Кроуленда, молча  направились
к тележке, стоящей в нескольких ярдах. Столпились вокруг нее, взялись за
ручки  и  покатили.  И  сразу  несмазанные  колеса  заскрипели,  вызывая
многочисленные проклятия. Группа не обращала  на  это  внимания,  упрямо
продолжала двигаться. Шеф, по-прежнему на костылях, но уже без  палок  и
повязок, шел за ними в тридцати шагах. Хунд посмотрел  им  вслед,  потом
скользнул в лунном свете на край лагеря, к ожидающим лошадям.
   Когда тележка приблизилась к большому шатру, навстречу  выступил  тан
из  королевской  охраны.  Шеф  слышал,  как  он  прикрикнул  на   рабов,
послышался удар древком копья по плечу. Жалобы, объяснения. Тан  подошел
поближе,  чтобы  посмотреть,  что  в  тележке,  но  вонь  заставила  его
отступить, подавившись и маша рукой, чтобы они побыстрее проходили.  Шеф
скользнул за его спиной в паутину распорных  веревок.  Отсюда  он  видел
тана, видел Квикку, который продолжал свою упрямую жалобу:
   - Очистить ямы немедленно, сказали. Дворецкий сказал, что  не  хочет,
чтобы мы вывозили дерьмо днем. Никакого  дерьма,  чтобы  не  потревожить
леди. Мы сами не хотим, господин, мы скорее легли бы спать, но  если  мы
этого не сделаем, утром пострадают наши шкуры; дворецкий мне сказал, что
уж с меня-то он шкуру снимет.
   Невозможно было не  узнать  жалобы  раба.  Говоря,  Квикка  продолжал
толкать тележку вперед, стараясь, чтобы запах человеческого  дерьма  как
можно крепче ударил тану в ноздри. Тан сдался и ушел, все еще маша рукой
перед носом.
   Поэтам трудно было бы рассказать эту историю, подумал  Шеф.  Ни  один
поэт не найдет места для такого, как Квикка. Но без него план никогда бы
не сработал. Рабы, фримены и воины  не  похожи  друг  на  друга,  они  и
говорят, и ходят по-разному. Ни один тан не усомнится, что Квикка - раб,
выполняющий  поручение.  Неужели  вражеский  воин   может   быть   таким
маленьким? Группа добралась до дверей женской  уборной,  за  большим,  в
четверть акра, шатром. Перед ней  стоял  постоянный  стражник,  один  из
телохранителей Бургреда, ростом в шесть футов и  полностью  вооруженный,
от шлема до сапог с шипами. Со  своего  места  в  тени  Шеф  внимательно
наблюдал. Он знал, что Квикка перекрыл своей тележкой  поле  зрения,  но
все равно кто-то может заметить.
   Группа окружила  стражника,  напирала  на  него,  почтительно,  но  с
решительностью, его хватали за рукава, стараясь  объяснить.  Хватали  за
рукава, хватали за руки, пригибали, тощая рука устремилась к его  горлу.
Мгновенный рывок, сдавленный полувскрик. Поток  черной  крови  в  лунном
свете: это Квикка одним ударом острого, как бритва, ножа перерезал вену,
артерию, дыхательное горло и перерубил позвоночник.
   Стражник начал падать вперед, но  его  подхватили  шесть  пар  рук  и
сунули в тележку. Шеф подбежал к ним и схватил шлем, копье и щит.  Через
мгновение он уже стоял на лунном свете, нетерпеливым взмахом  приказывая
тележке с дерьмом проезжать. Теперь для  глаза  любого  наблюдателя  все
обстояло  нормально:  вооруженный  воин  шести  футов  ростом  подгоняет
рабочих-гномов. Команда Квикки раскрыла  дверь  и  прошла  в  уборную  с
лопатами и ведрами, а Шеф остался стоять на виду. Потом отошел  в  тень,
словно для того, чтобы внимательнее следить за рабами.
   Еще мгновение, и он за дверью, и Годива в  его  объятиях,  обнаженная
под своей ночной сорочкой.
   - Я не могла забрать одежду, - прошептала она. - Он закрывает  ее  на
ночь. И Альфгар - Альфгар  выпил  напиток.  Но  Вульфгар  тоже  в  нашей
палатке, а он не стал пить эль, потому что сегодня пост. Он видел, как я
вышла. И может поднять шум, если я не вернусь.
   Хорошо, подумал Шеф, мозг его оставался холодным, как  лед,  несмотря
на тепло женщины в руках. Теперь то, что я собираюсь сделать,  покажется
ей естественным. Тем меньше придется объяснять.  Может,  она  так  и  не
поймет, что я пришел не за нею.
   За ним команда Квикки продолжала создавать  видимость,  что  работает
тихо, но открыто.
   - Я иду в спальные помещения, - прошептал Шеф.  -  Леди  покажет  мне
дорогу. Если услышите тревогу, немедленно уходите.
   Они  вступили  в  неосвещенный  проход  между  спальными  помещениями
наиболее доверенных придворных Бургреда, Годива двигалась с уверенностью
человека, проходившего тут сотню раз, а Шеф услышал сзади голос Квикки:
   - Ну, раз уж мы здесь, займемся работой. Что  такое  несколько  ведер
дерьма за рабочий день?
   Годива остановилась, подойдя к  спущенному  клапану,  указала,  почти
беззвучно произнесла:
   - Вульфгар. Слева. Он  спит  в  нашей  комнате,  чтобы  я  могла  его
поворачивать. Он в своем ящике.
   У меня нет кляпа, подумал Шеф. Я думал,  он  будет  спать.  Он  молча
взялся  за  рубашку  Годивы,  начал  снимать  ее.  На  мгновение  она  с
машинальной скромностью ухватилась за нее, потом  отпустила  и  осталась
стоять совершенно нагой. Я впервые проделал это, подумал Шеф. Никогда не
думал, что сделаю это  без  удовольствия.  Но  если  она  войдет  нагой,
Вульфгар может смутиться. Это даст мне лишнее мгновение.
   Он подтолкнул ее в спину, почувствовал, как  она  вздрогнула,  ощутил
знакомый запах свернувшейся крови. Гнев наполнил его, гнев на Альфгара и
на себя. Почему я ни разу за  эти  месяцы  не  подумал,  что  они  могут
сделать с ней?
   Лунный свет осветил нагую Годиву, идущую к постели, на которой  лежал
одурманенный сном ее муж. Удивленный гневный возглас из  обитого  тканью
ящика слева. Мгновенно Шеф оказался рядом  и  посмотрел  в  лицо  своему
приемному отцу. Тот узнал его, в ужасе раскрыл рот. И Шеф  крепко  сунул
ему меж зубов окровавленную рубашку Годивы.
   Мгновенное сопротивление, рывки. Как  гигантская  пойманная  змея.  У
Вульфгара нет ни рук, ни ног, но он напрягал мышцы спины и живота, чтобы
перебросить культи через стенку, может, выкатиться на пол. Слишком много
шума. Пары,  спящие  за  полотняными  перегородками,  могут  проснуться.
Может, решат вмешаться.
   А может, и нет. Даже дворянские пары учатся закрывать уши при  звуках
любви. И при звуках наказания. Шеф вспомнил окровавленную спину  Годивы,
вспомнил рубцы у себя на спине, подавил мгновенное отвращение. Колено  в
живот. Руки в самое  горло  просовывают  рубашку.  Завязывают  концы  за
головой, завязывают еще раз. Годива, все еще обнаженная оказалась рядом,
она протянула ему веревки из сыромятной  кожи,  которыми  люди  Альфгара
обвязывали имущество на вьючных мулах.  Они  быстро  обвязали  ящик,  не
привязали самого  Вульфгара,  только  сделали  так,  чтобы  он  не  смог
выбраться на пол. Шеф махнул Годиве, чтобы она взялась за  другой  конец
ящика. Они осторожно подняли его с помоста и поставили на пол. Теперь он
даже  не  сможет  перевернуть  ящик,  поднять   шум.   Короткая   борьба
окончилась. Шеф сделал два шага к большой постели, посмотрел на  спящего
Альфгара. Рот у того  открыт,  слышен  громкий  храп.  Все  еще  красив,
подумал Шеф. Годива принадлежала ему больше года.  Но  у  Шефа  не  было
желания перерезать ему горло. Альфгар ему еще нужен. Для его  плана.  Но
жест надо сделать. Жест облегчит выполнение плана.
   Годива, уже в платье и накидке,  взятых  из  ящика,  куда  их  закрыл
Альфгар, подошла к нему. В руках у нее были острые ножницы,  а  на  лице
выражение мрачной решительности. Шеф  быстро  схватил  ее  за  руку.  Он
коснулся рукой ее спины, посмотрел вопросительно.
   Она указала в угол. Вот они, связка березовых розог, свежих,  еще  не
окровавленных. Должно быть, собирался использовать позже.  Шеф  выпрямил
Альфгара на постели, сложил ему руки, сунул в них розги.
   Потом подошел к  освещенному  луной  Вульфгару,  у  того  глаза  были
выпучены,  в  них  непонятное  выражение.  Ужас?  Недоумение?  А  может,
сожаление? Откуда-то пришло воспоминание:  они  втроем,  Шеф.  Годива  и
Альфгар, еще  маленькие,  оживленно  играют  во  что-то,  кажется,  игра
заключается в том, что они берут побеги подорожника и  по  очереди  бьют
ими побеги других. У кого первым отскочит головка? И Вульфгар смотрит на
них, смеется, бьет в свою очередь. Не его вина, что он  стал  хеймнаром.
Он не бросил мать Шефа, хотя и мог от нее отречься.
   Но он видел, и как его  сын  забивает  его  же  дочь  до  полусмерти.
Медленно, показывая Вульфгару каждое движение, Шеф  достал  из  кошелька
подвеску, подышал на нее, потер. Положил Вульфгару на грудь.
   Молот Тора.
   Двое молча выскользнули,  направились  в  темноте  к  двери  уборной,
руководствуясь приглушенным звоном и скрежетом. И тут возникла проблема.
Шеф не подумал об этом заранее. Благородная леди, воспитанная в роскоши.
Есть для нее только один выход. Квикка и его  товарищи  могут  выйти  за
пределы лагеря, защищаемые явно постыдным характером своего  задания,  а
также ростом и походкой, безошибочными признаками прирожденного рабства.
Он сам может взять копье и щит и сопровождать их,  громко  жалуясь,  что
тан опасается, как бы  рабы  не  украли  дерьмо,  и  потому  послал  его
караулить. Но Годива. Ей придется ехать в тележке. В платье. А  там  уже
труп стражника и двадцать ведер человеческого дерьма.
   Он уже собирался объяснить  это  ей,  сказать,  что  это  необходимо,
извиниться, пообещать счастливое будущее. Но она его опередила.
   - Снимай крышку, - сказала она Квикке. Положила руки на грязный  край
тележки,  перелетела  внутрь,  в   выворачивающую   внутренности   вонь.
Двигайтесь, - послышался ее голос из глубины. -  Тут  воздух  свежий  по
сравнению с двором короля Бургреда.
   Медленно, со скрипом тележка двинулась по двору. Впереди, держа копье
наклонно, шел Шеф.

Глава 6

   Шеф посмотрел на окружающие лица - все враждебные, неодобряющие.
   - Ты долго отсутствовал, - сказал Альфред.
   - Надеюсь, она того стоит,  -  сказал  Бранд,  недоверчиво  глядя  на
измученную оборванную Годиву в занятом у крестьянина платье, сидящую  на
пони за Шефом.
   - Так не ведет себя предводитель воинов, - сказал Торвин. -  Оставить
армию, когда ей угрожают с двух сторон, и отправиться по личному делу  Я
знаю, ты пришел к нам, чтобы спасти девушку, но теперь... Не  могла  она
подождать?
   - Она и так слишком долго ждала, - коротко ответил  Шеф.  Он  слез  с
лошади, слегка морщась от боли. Они ехали всю ночь и весь день. Впрочем,
их утешала мысль, что несмотря на ярость Вульфгара и епископов,  которые
его все время подгоняют, Бургред еще в двух днях пути.
   Шеф повернулся к Квикке и его товарищам.
   - Идите на свое место  в  лагере,  -  сказал  он.  -  И  помните.  Мы
совершили великое деяние. И со временем вы поймете, что  оно  еще  более
великое, чем кажется сейчас. Я не забуду наградить вас всех.  -  Команда
ушла, Хунд с ними, а Шеф снова  повернулся  к  своим  советникам.  -  Мы
теперь знаем, где Бургред, - сказал он. - Он в двух днях пути и движется
быстро, как может. Наших границ он достигнет на второй вечер от сегодня.
А где Айвар?
   - Плохие новости, - кратко ответил Бранд. - Два дня назад он  подошел
к  устью  Узы  с  сорока  кораблями.  Норфолкской   Узы,   конечно,   не
Йоркширской.  И  сразу  напал   на   Линн   в   устье.   Город   пытался
сопротивляться. Он в несколько минут разбил ограду  и  сровнял  город  с
землей. Никто  не  остался  жить,  чтобы  рассказать  об  этом,  но  это
несомненно.
   - Устье Узы, - повторил Шеф. - Двадцать миль отсюда.  И  до  Бургреда
примерно столько же.
   Без приказа отец Бонифаций принес большую карту Норфолка, которую Шеф
приготовил для стены своей комнаты. Шеф склонился  над  ней,  размышляя,
рассматривая разные места.
   - Вот что мы сделаем... - начал он.
   - Прежде чем мы сделаем что-то, - прервал  его  Бранд,  -  нам  нужно
обсудить вопрос, можно ли тебе доверять как ярлу.
   Долго Шеф смотрел на него, смотрел своим одним глазом в два.  Наконец
Бранд опустил глаза.
   - Ну, хорошо, хорошо, - сказал он. - Ты, несомненно,  что-то  задумал
и, может, когда-нибудь нам расскажешь.
   - А тем временем, - вмешался Альфред, - раз  уж  ты  пошел  на  такие
беспокойства, чтобы привезти леди, будет вежливо подумать, что ей теперь
делать. Нельзя же оставлять ее стоять за палаткой.
   Шеф снова осмотрел на  враждебные  лица,  взглянул  в  глаза  Годиве,
полные слез.
   "Нет времени на все это! - кричало что-то внутри  него.  -  Убеждать.
Уговаривать. Улещивать  людей.  Делать  вид,  что  они  важны.  Они  все
колесики в машине, и я тоже! Но если они считают, что  могут  отказаться
повернуться..."
   - Простите, - сказал он. -  Прости  меня,  Годива.  Теперь,  когда  я
уверен в твоей безопасности, другие мысли  заняли  мою  голову.  Позволь
представить тебе моих друзей...

***

   Драккары шли по мелкой мутной Узе, западной границе  территории  ярла
Пути, которого они  пришли  уничтожить.  Сорок  в  линию.  На  некоторых
кораблях пели. Корабли проплывали мимо зеленой летней местности, и  лишь
мачты и свернутые паруса виднелись с  плоской  равнины.  Но  на  корабле
Айвара молчали. Там знали время без песен, без отметки запевалы. К  тому
же, когда  на  палубе  стоит  Айвар  Рагнарсон,  всех,  даже  испытанных
ветеранов,  которые  хвастают,  что   никого   не   боятся,   охватывает
напряжение.
   Чуть дальше кормчий, свободные гребцы и  рабы,  управляющие  машинами
Айвара, видели деревянный мост через реку, не  очень  большой  мост,  не
часть  города,  просто  место,  где  дорога  пересекает  реку.   Никакой
вероятности засады. И все же ветераны становятся ветеранами, потому  что
не рискуют без необходимости. Даже Айвар, который совершенно не  обращал
внимания на собственную безопасность, сделал  все,  что  полагается.  За
ферлонг  от  моста  фигура  на  носу  в  алом  плаще  и  зеленых  брюках
повернулась, послышался резкий окрик.
   Гребцы подняли весла, потом  снова  опустили  их  в  воду,  развернув
лопасти. Корабль остановился, остальной  флот  выстроился  сзади.  Айвар
помахал двум группам  всадников  на  обоих  берегах,  хорошо  видным  на
плоском лугу. Они рысью двинулись вперед проверять мост. А  на  кораблях
принялись привычно снимать мачты.
   Никакого  сопротивления.  Ни  одного  человека.  Но  когда   всадники
спешились и пошли по мосту навстречу друг другу, они  поняли,  что  люди
тут были. Ящик. Оставленный прямо посреди  моста,  где  его  обязательно
должны увидеть.
   Дольгфинн, командир разведчиков, без всякого  энтузиазма  смотрел  на
ящик. Это ему не нравится. Оставлено кем-то, кто прекрасно знает  обычаи
флота викингов. Такие вещи  обязательно  содержат  послание  или  вызов.
Может быть, голова. И вне всякого сомнения, предназначено это Айвару. И,
подтверждая его мнение, на крышке виден был  грубый  рисунок  -  высокий
человек в алом  плаще,  зеленых  брюках  и  серебряном  шлеме.  За  себя
Дольгфин не опасался - он приемный  отец  Сигурта  Рагнарсона  и  послан
Змееглазым присматривать за  безумным  родичем,  и  если  Айвар  хоть  с
чьим-то мнением считался, то только с  мнением  старшего  брата.  И  все
равно Дольгфинн не радовался предстоящей  сцене.  Кто-то  пострадает,  в
этом он был уверен. Дольгфинн вспомнил сцену, когда много месяцев  назад
Вига-Бранд бросил вызов всем Рагнарсонам, сообщая им о смерти  их  отца.
Хороший материал для саги, подумал он. Но дела с тех пор  обернулись  не
так хорошо. Может, Бранд, хоть и  кажется  простодушным,  предвидел  это
заранее? Но что же будет дальше?
   Дольгфинн отбросил эти мысли. Может быть,  ловушка.  Но  у  него  нет
выбора, придется проверить. Он поднял ящик -  ну,  по  крайней  мере  не
голова, слишком легкий, - подошел к  краю  моста,  спрыгнул  на  гребную
банку  корабля  и  направился  к  Айвару,  который  стоял   на   носовой
полупалубе, возле большой полуторатонной машины.  Молча  поставил  ящик,
указал на рисунок, снял с пояса нож и рукоятью вперед  протянул  Айвару,
чтобы тот поднял прибитую крышку.
   Английский король приказал бы слуге выполнить эту  работу.  Но  глава
пиратов не думал так о своем достоинстве.  Четырьмя  резкими  движениями
Айвар вытащил гвозди. Он взглянул бледными глазами на Дольгфинна, и лицо
его неожиданно расплылось в улыбке удовольствия  и  предвкушения.  Айвар
знал, что это оскорбление или провокация. И сразу подумал об отмщении.
   - Посмотрим, что приготовили для нас люди Пути, - сказал он.
   Отбросил крышку, просунул внутрь руку.
   - Первое оскорбление. Каплун. - Он поднял мертвую птицу, погладил  ее
перья. - Кастрированный петух. Интересно, что это может означать.
   Айвар подождал, пока не убедился, что ни Дольгфинн, никто  другой  не
собираются говорить, потом снова поднял что-то.
   - Второе оскорбление. Привязано к каплуну. Какая-то солома. Ветки.
   - Это не ветки, - сказал Дольгфинн.  -  Это  сноп.  И  мне  не  нужно
говорить тебе, что он  означает.  Его  имя  часто  у  тебя  на  устах  в
последние недели.
   Айвар кивнул.
   - Спасибо за напоминание. Ты  слышал,  Дольгфинн,  старую  поговорку:
"Раб мстит один раз, трус никогда"?
   Я не сказал, что ты трус, подумал Дольгфинн, но промолчал. Прозвучало
бы как извинение. И если Айвар намерен воспринять это  как  оскорбление,
ничего не поможет.
   - А ты слышал старое высказывание, Айвар Рагнарсон? - ответил  он.  -
"Часто кровавый мешок приносит  дурные  вещи".  Посмотрим,  что  на  дне
мешка. Айвар снова протянул руку и извлек третий и последний предмет. На
этот раз он смотрел на него с откровенным недоумением.  Это  был  угорь.
Змееподобная рыба болот.
   - Это что?
   Молчание.
   - Кто может мне сказать?
   Воины только качали головами. Слегка пошевелился  один  из  рабов  из
Йоркского собора, скорчившийся у  машины.  Но  глаза  Айвара  ничего  не
упускали.
   - Обещаю исполнение любого желания тому, кто  мне  объяснит  значение
этого.
   Раб со страхом распрямился, понял, что все смотрят на него.
   - Одно желание, господин?
   Айвар кивнул.
   - По-английски мы называет это "угорь" <английское слово Eel созвучно
по произношению с названием острова Еly>. Я думаю, это  означает  место.
Эли, ниже по Узе. Остров Эли, в нескольких милях  отсюда.  Наверно,  это
значит, что он, Шеф, ждет тебя там.
   - А я, значит, каплун? - спросил Айвар.
   Раб сглотнул.
   - Ты обещал выполнить желание, господин, тому, кто скажет. Я  выбрал.
Я выбрал свободу.
   - Ты свободен, - ответил Айвар, отступая от банки. Раб снова глотнул,
оглянулся на  бородатые  бесстрастные  лица.  Медленно  пошел,  шел  все
увереннее, когда никто его не тронул, поднялся на поручень,  на  рулевое
весло. И побежал к ближайшему укрытию, прыгая, как лягушка.
   - Восемь, девять, десять, - считал про себя Айвар. Копье с серебряным
наконечником было у него в руке,  он  поднял  его,  сделал  два  шага  в
сторону.

Лезвие вонзилось рабу между лопатками под шеей, отбросив его вперед. - Кто-нибудь еще хочет назвать меня каплуном? - ни к кому не обращаясь, спросил Айвар.
   Один уже захотел, подумал Дольгфинн. Позже  в  тот  же  вечер,  когда
корабли Айвара тайно причалили в двух милях от места  вызова,  несколько
старших капитанов говорили тихо, очень тихо,  сидя  у  костра  вдали  от
палатки Айвара.
   - Его называют Бескостным, - сказал один, - потому что  он  не  может
взять женщину.
   - Может, - ответил другой. - У него есть сыновья и дочери.
   - Но он должен сначала сделать необычные вещи. Немногие  женщины  это
переживают. Говорят...
   - Нет, - прервал его третий, - не рассказывай. Я скажу вам, почему он
Бескостный. Он как ветер, который дует отовсюду. Он и сейчас может  быть
за нами.
   - Вы все ошибаетесь, - сказал Дольгфинн. - Я не сторонник Пути, но  у
меня есть среди них друзья. Вот что они говорят, и я им  верю.  Конечно,
он Beinnlauss.  Но  это  не  значит  "бескостный".  -  Дольгфинн  поднял
обглоданную  ногу,  чтобы  показать,  какое  именно  из  двух   значений
норвежского слова он имеет в виду.  -  Оно  означает  "безногий".  -  Он
похлопал себя по ляжке.
   - Но у него есть ноги, - возразил один из слушателей.
   - На этой стороне - да. Но его видели и в  другом  мире,  и  там  он,
говорят, ползает на брюхе  в  облике  огромного  змея,  дракона.  Он  не
человек с одной шкурой. Вот почему простой сталью его не убить.

***

   Шеф согнул  металлическую  полоску  в  два  фута  длиной,  два  дюйма
шириной, которую ему принес Удд, маленький фримен. На руках его  буграми
поднялись мышцы: силы  их  достаточно,  чтобы  разогнуть  мягкий  металл
рабского ошейника.  Сталь  подавалась  на  дюйм,  на  два  дюйма.  Снова
распрямилась.
   -  На  "толкателях"  хорошо  действует,  -  сказал  Осви   из   круга
заинтересованных катапультеров. - Я думаю,  где  еще  это  применить,  -
ответил Шеф. - Для лука?
   Он снова начал сгибать полоску, на этот раз положив ее  на  колено  и
налегая  всем  весом.  Металл  не  поддавался,  он  согнулся  только  на
несколько дюймов. Слишком туго для лука. Или только  для  рук  человека?
Катапульты. Большие тяжести. Корабельные реи. Шеф снова взвесил  в  руке
полоску. Где-то есть решение  и  для  этой  головоломки  -  смесь  новых
знаний, которые  ищет  Путь,  и  старых  знаний,  на  которые  он,  Шеф,
постоянно натыкается. Но сейчас не время заниматься этой головоломкой.
   - Сколько таких ты сделал, Удд?
   - Десятка два. После того как установили на машины.
   - Работай в кузнице до завтра. Сделай еще.  Возьми  столько  людей  и
железа, сколько потребуется. Мне нужно сто, двести... сколько успеешь.
   - Значит, мы пропустим битву? - воскликнул Осви. -  Не  сможем  снова
пострелять из "Точно в цель"?
   - Ну, хорошо. Пусть Удд выберет себе по одному  человеку  из  каждого
расчета себе в помощь. Остальные попытайте счастья в бою.
   Если он будет, про себя добавил Шеф. Но это не входит в мой план.  Мы
не должны сражаться. Если Англия -  шахматная  доска,  на  которой  боги
переставляют фигуры, то, чтобы выиграть партию, я должен снять  с  доски
некоторые фигуры. Как бы это ни выглядело для остальных.

***

   В тумане раннего утра армия короля  Бургреда:  три  тысячи  мечников,
столько же рабов, погонщиков лошадей и мулов, проституток - готовилась к
маршу  истинно  английским  способом  -  медленно,  неуклюже,   неловко,
раздражительно, но с растущим нетерпением. Таны заходили в  уборные  или
облегчались прямо в любом месте. Рабы мололи зерно для  вечной  овсянки.
Разжигались  костры,  закипали  котлы,  хрипели  телохранители   короля,
пытаясь  заставить   выполнять   королевскую   волю   его   верных,   но
неорганизованных подданных: накормить ублюдков,  опростать  им  кишки  и
выходить, как бесконечно повторял королевский маршал  Гвикхельм.  Потому
что  сегодня  мы  вступаем  на  вражескую  территорию.  Пересекаем  Узу,
приближаемся к Эли. И теперь в любой момент можно ждать боя.
   Подгоняемая яростью короля, у которого враг побывал в его собственном
шатре, призывами священником и  гневом  Вульфгара,  страшного  хеймнара,
армия Марки свертывала палатки и надевала доспехи.

***

   В драккарах дела обстояли совершенно по-другому.  Знак  следящего  за
временем, короткий приказ капитанов, и через  несколько  минут  все  уже
были за бортом, одетые, обутые, вооруженные, готовые к бою. Два всадника
проехали вперед на полмили и доложили о шуме на западе и  о  разосланных
разведчиках. Еще один приказ, на этот раз от самого Айвара,  и  половина
из состава каждого экипажа занялась приготовлением пищи для себя и своих
товарищей, оставшихся в  строю.  На  шести  передних  кораблях  у  машин
началась возня, привязывали  веревки,  спускали  вороты.  Теперь,  когда
поступит приказ, каждую машину сразу установят на  подготовленную  раму.
"Ждать до последней минуты,  но  потом  действовать  быстро",  -  таково
правило пиратов. В лагере Пути, в четырех милях, в густом буковом  лесу,
ни огонька, ни звука. Шеф, Бранд, Торвин, все офицеры весь день накануне
обходили лагерь, убеждали самых  нетерпеливых  викингов  и  самых  тупых
рабов. Никакого шума. Никаких споров. Оставайтесь в одеялах, пока вас не
позовут. Отдыхайте. Завтракайте группами. Потом стройтесь. И не выходите
за пределы леса. Повинуясь собственному приказу, Шеф  без  сна  лежал  в
своей палатке и прислушивался к негромкому гулу  просыпающегося  лагеря.
Сегодня решающий день, думал он. Но  это  не  последний  кризис.  Может,
последний, какой он в состоянии предвидеть. И очень важно поэтому, чтобы
день прошел хорошо - для начала, для сохранения сил, которые понадобятся
ему впоследствии, прежде чем все кончится.
   На матраце рядом с ним лежала Годива. Они вместе уже четыре  дня,  но
он все еще не взял ее, даже не раздел. Как это было бы легко. Плоть  его
твердела, когда  он  вспоминал  тот  единственный  раз.  Она  не  станет
сопротивляться. Она не только ждет этого, она удивляется, чего ждет  он,
почему не берет ее.  Может,  он  тоже  как  Бескостный?  Или  он  меньше
мужчина, чем Альфгар? Шеф представил себе, как она вскрикнет,  когда  он
войдет в нее.
   И кто бы стал винить ее за это? Она до сих пор  морщится  при  каждом
движении. Как и у него, у нее спина в шрамах.
   Но у нее оба глаза. И она никогда не ждала милосердия Айвара, решения
vapna akr. При воспоминании о милосердии Айвара возбужденная плоть  Шефа
начала опадать. Мысли о теплой коже и мягкой податливости  уходили,  как
улетающий в небо камень из катапульты.
   Что-то другое заняло  их  место,  что-то  холодное,  жестокое,  давно
предвиденное. Важен не сегодняшний день и не доброе  мнение  окружающих.
Только результат.  Вытянувшись,  расслабившись,  в  совершенстве  владея
своим телом от кончиков пальцев ног до макушки, Шеф думал о  предстоящем
дне. Хунд, решил он. Время еще раз обратиться к Хунду.

***

   В лучах поднимающегося из утреннего  тумана  солнца  Айвар  вместе  с
группой разведчиков разглядывал  знакомый  хаос  наступающей  английской
армии. Знакомый хаос. Английская армия.
   - Это не они, - сказал стоящий рядом Дольгфинн. - Не армия  Пути.  Не
Скейф Сигвартсон. Посмотри на эти кресты, на жрецов в черном.  Они  поют
утреннюю  массу,  или  как  там  она  называется.  Значит,  либо   вызов
Сигвартсона - просто ложь, либо...
   - Либо его армия затаилась где-то поблизости и ждет, чтобы прикончить
победителя, - закончил за него Айвар. У него  на  лице  снова  появилась
улыбка, коварная и напряженная, как у лисы, крадущей приманку из волчьей
западни.
   - Назад к кораблям?
   - Думаю, нет, - сказал Айвар.  -  Река  слишком  узка,  чтобы  быстро
развернуть сорок кораблей. И если мы начнем грести, нет уверенности, что
они нас не догонят. Тогда они смогут брать нас корабль за кораблем. Даже
англичане с этим справятся.
   - Нет. Давая клятву Браги в  Бретраборге,  мы  с  братьями  пообещали
вторгнуться в Англию и покорить все английские королевства в знак  мести
за отца. Два мы завоевали, сегодня завоюем третье.
   - А Сигвартсон? - спросил Дольгфинн.
   Улыбка засияла шире, сверкнули во рту зубы.
   -  У  него  появится  шанс.  Но  мы  позаботимся,  чтобы  он  им   не
воспользовался. А теперь, Дольгфинн, иди к кораблям и  прикажи  спускать
машины. Но не на этот берег. На противоположный, понял? И на  сто  шагов
от реки. И каждую машину накрыть парусом, как  палаткой.  И  пусть  люди
делают вид, что разбирают их, когда покажутся  англичане.  Но  разбирать
по-английски - знаешь, словно десять старух, сравнивающих внуков.  Пусть
рабы сделают это.
   Дольгфинн рассмеялся.
   - Ты за эти месяцы научил рабов работать лучше, Айвар.
   Веселое выражение  мгновенно  слетело  с  лица  Айвара,  глаза  стали
бесцветными, как кожа.
   - Тогда отучи их, - сказал он. - Машины на  тот  берег.  Людей  -  на
этот. - Он снова принялся разглядывать армию, идущую колонной по шесть в
ряд, с развевающимися  знаменами,  с  большими  крестами  на  телегах  в
центре. - И пришли сюда Хамала. Он поведет сегодня верховой  патруль.  У
меня для него есть особое дело.

***

   Со своего наблюдательного пункта за большим цветущим боярышником  Шеф
наблюдал за разворачивающейся битвой. Армия Пути  находилась  за  ним  с
обеих  сторон,  рядами,  растянувшись  под  покровом  деревьев  и  живых
изгородей. Громоздкие "кидатели" еще не собраны,  "толкатели"  на  своих
повозках, с расчетами в тылу. Всем английским  волынщикам  и  норвежским
трубачам пригрозили позором и лишением недельной порции  эля,  если  они
издадут хоть звук. Шеф был уверен, что их не обнаружили. А теперь, когда
начинается битва, группы разведчиков с обеих сторон будут отозваны. Пока
все хорошо. И однако один сюрприз уже есть. Машины Айвара.  Шеф  следил,
как их перевозят с кораблей, заметил,  как  наклонялись  реи  и  палубы:
тяжелые машины, гораздо тяжелее его собственных. С их помощью Айвар взял
Линн? И их поставили не на  тот  берег.  Наверно,  для  безопасности  от
нападения, но если битва переместится в другую сторону,  они  не  смогут
двинуться за ней. И даже острое зрение Шефа не помогло ему  рассмотреть,
как  сконструированы  эти  машины.  Как  они  подействуют  на  его  план
сражения?
   На его план выигрыша всей кампании.

***

   Маршал Гвикхельм, ветеран многих битв, остановил бы  армию,  если  бы
мог, как только авангард доложил о драккарах на реке перед ними.  Он  не
ожидал встретить здесь флот викингов. А все  неожиданное  сначала  нужно
разведать - особенно когда имеешь дело с людьми Пути. Он помнил, сколько
они поставили ловушек в болотах, когда уходили  от  него  и  когда  умер
Сигварт.
   Но ему не дали решать. Викинги, люди Пути - для короля все равно. Это
враги приличий. А для Вульфгара и епископа все  они  -  язычники.  Строй
драккаров? Тем лучше! Уничтожить, прежде чем они смогут уйти.
   - А если это и не армия Пути, - высокомерно добавил молодой  Альфгар,
- тем меньше у  нас  беспокойств.  У  них  нет  машин,  которых  ты  так
опасаешься.
   Оскорбленный,  понимающий,   что   никакие   маневры   невозможны   с
деревенскими  танами,  составляющими  большую  часть   армии   Бургреда,
Гвикхельм быстрой рысью повел своих людей на небольшой холм  над  рекой,
он со своими ближайшими помощниками  вырвался  вперед,  они  выкрикивали
боевые призывы, размахивали  мечами,  призывая  остальных  следовать  за
собой.
   Английская армия, увидев ненавистные драккары перед  собой  -  каждый
экипаж  образовал  клин  перед  своим  кораблем,  -  приободрилась  и  с
энтузиазмом двинулась вперед. Пока не упадут духом,  подумал  Гвикхельм,
отступая, так что ряды перед ним сомкнулись. Или пока не устанут, еще не
начав. Он покрепче прижал щит к плечу, не пытаясь пока держать его перед
собой. Щит  весит  стон  -  четырнадцать  английских  фунтов,  остальные
доспехи и оружие - еще три стона.  Для  переноски  не  очень  много.  Но
бежать с этим тяжело. И еще тяжелее  использовать  в  бою.  Сквозь  пот,
заливающий  глаза,  он  заметил,  что  люди  на  противоположном  берегу
барахтаются в палатках. Не часто застанешь викингов за сном, подумал он.
Обычно нас так застают. Первый  залп  онагров  Эркенберта  пробил  шесть
отверстий в боевой линии англичан,  каждый  камень  пролетел  через  все
шесть рядов бойцов.  Тот,  что  был  нацелен  в  центр,  на  командиров,
заметных в своих золотых, темно-красных и алых плащах, был нацелен  чуть
высоко и пролетел на уровне голов.  Гвикхельм  так  и  не  увидел  удар,
который отбросил назад его голову, так что лопнул позвоночник, убил  еще
несколько человек за ним и  погрузился  в  землю  рядом  с  телегой,  на
которой епископ Даниэль пел ободряющий псалом. И в мгновение и маршал, и
вся армия лишились головы.
   Большинство английских воинов за своими забралами даже не видели, что
произошло  слева  или  справа  от   них.   Они   видели   только   врага
непосредственно перед собой, и враг этот казался таким  слабым,  викинги
собрались у своих кораблей  изолированными  клиньями,  на  расстоянии  в
пять-десять ярдов друг от друга. С  криком  англичане  побежали  вперед,
набросились на эти клинья, размахивая мечами и  копьями,  били  в  щиты,
старались добраться до голов и ног. Напрягаясь, воины Айвара  сдерживали
их пять минут, которые потребовал от них предводитель.
   А катапульты  по  заранее  рассчитанным  линиям  продолжали  наносить
неудержимые удары.

***

   - Что-то происходит, - сказал Бранд.
   Шеф  ничего  не  ответил.  Уже   несколько   минут,   напрягая   свой
единственный глаз, он пытался рассмотреть машины,  которые  несут  такой
хаос в ряды армии Бургреда. Потом сосредоточился на одной, считал  удары
сердца от одного выстрела до другого. Теперь он хорошо представлял  себе
эти машины. Катапульты, действующие на  принципе  скручивания,  об  этом
свидетельствует дальность выстрелов  и  их  разрушительный  эффект.  Они
основаны не на принципе лука. Об этом же свидетельствует и прямоугольная
форма, хотя на расстоянии в милю мало что можно  разглядеть.  И  еще  их
вес, о нем он судил по напряжению рей и воротов, они должны  быть  очень
прочны, чтобы выдержать такой удар.  Да.  Небольшой  эксперимент,  более
близкий взгляд, если будет возможность, и...
   Время подумать о более настоятельных проблемах. Шеф снова обратился к
битве. Что-то происходит, сказал Бранд.  Легко  догадаться,  что.  После
первых же залпов те англичане, что стояли поближе к мету падения, начали
оглядываться по сторонам, поняли, что для безопасности  лучше  поставить
между собой и машинами вражеские клинья. Но поворачивая вбок, они мешали
передовым, опытным бойцам, которые сражались с викингами. Многие из этих
бойцов, полуослепленные своими шлемами, отягощенные  доспехами,  понятия
не имели о происходящем, знали только, что происходит  что-то  странное.
Некоторые  из  них  начали   отступать,   пробовали   поднять   забрала,
отталкивали тех, кто должен был поддерживать их сзади, а  теперь  только
мешал. Если  бы  викинги  Айвара  были  собраны  вместе,  они  могли  бы
использовать эту возможность и прорвать строй. Но они не  были  собраны.
Они сами располагались небольшими группами и легко могли быть поглощены,
если бы продвинулись вперед - от кораблей и берега. Наступило равновесие
в битве. Бранд снова хмыкнул и на этот  раз  сжал  пальцами  руку  Шефа.
Машины Айвара получили приказ сменить цели, приказ был усилен пинками  и
ударами. Когда  английские  мечники  устремились  вперед,  их  неуклюжие
повозки со знаменами остались позади, на  каждом  развевающийся  флаг  -
короля и олдермена, епископа или аббата. Теперь их было на одну  меньше.
Щепки еще летели в воздухе, поворачиваясь. Прямое попадание. И еще  раз.
Упряжка быков опустилась на колени, колесо отлетело в сторону.  В  рядах
армии  Пути,  тоже  наблюдавшей  за   битвой,   раздались   восклицания,
подавленные пинками и окриками маршалов и офицеров. Крест еще  мгновение
стоял вертикально, потом наклонился вперед и рухнул на землю.
   Что-то внутри Шефа  щелкнуло,  как  вставший  на  место  зуб  колеса.
Задумчиво, не замечая возбуждения  окружающих,  он  глотнул  из  фляжки,
которую весь день держал в  руке:  хороший  эль.  Но  в  нем  содержимое
маленькой кожаной бутылочки, которую дал  ему  сегодня  утром  Хунд.  Он
продолжал пить, подавляя рвотный рефлекс, ощущая вкус гнилого мяса.
   - Можно ли сделать, чтобы человека вырвало - для очистки?  -  спросил
он.
   - Уж это-то мы умеем делать, - ответил Хунд со скромной гордостью.
   Шеф, допивая содержимое фляжки, не сомневался, что это правда.  Допил
до конца, не оставляя ни капли -  чтобы  подозрений  не  было,  -  потом
встал. Минута, может, две, подумал он. Мне нужно, чтобы все меня видели.
   - Почему они двинулись вперед? - спросил он. - Это нападение?
   - Кавалерийское нападение, как  у  франков?  -  с  сомнением  ответил
Бранд. - Я об этом слышал. Но не знал, что англичане...
   - Нет, нет! - ответил Альфред, тоже  вскочивший.  Он  приплясывал  от
нетерпения. - Это конные таны Бургреда. Вы  только  посмотрите  на  этих
придурков! Они решили, что  битва  проиграна,  и  скачут  вперед,  чтобы
спасти  своего  господина.  Но  как  только  он  сядет  верхом...   Боже
всемогущий, он сделал это!
   Далеко впереди над полем битвы показалась голова в золотой  короне  -
король верхом. Мгновение  он,  казалось,  сопротивляется,  отмахивается,
указывает мечом вперед. Но кто-то  держал  его  узду.  Группа  всадников
отделилась от строя и начала удаляться. И тут же люди начали отходить от
боевой линии, вслед за своим предводителем, вначале единицы.  Потом  все
больше  и  быстрее.  Обнаружив  движение  за  спиной,  передние   начали
оборачиваться. И вся армия Марки, еще не побежденная,  не  уничтоженная,
многие даже не успели испугаться, начала отступать. И тут снова взвились
камни. Люди побежали.
   Вся армия Пути была на ногах, все выжидающе смотрели в центр.  Момент
наступил, подумал  Шеф.  Двинуться  вперед,  пока  обе  стороны  заняты,
захватить машины, прежде чем они сменят цель, захватить корабли, ударить
по Айвару с фланга и с тыла...
   - Дай мне всадников, - умолял Альфред. - Бургред  дурак,  но  он  муж
моей сестры. Я должен спасти  его.  Мы  дадим  ему  пенсию,  отправим  к
папе... Да, подумал Шеф. Значит, еще одна фигура останется на  доске.  И
Айвар - даже если мы побьем его, Айвар уйдет, на корабле или верхом, как
в последний раз. Это еще одна фигура. Но фигур должно стать меньше. А  в
конце - остаться только одна. Я хочу, чтобы мельница остановилась.
   Что за радость - он шагнул вперед и  почувствовал,  что  внутри  него
происходит нечто ужасное, рот его  заполнился  холодной  слюной,  только
один раз в прошлом он испытывал нечто подобное,  когда  в  суровую  зиму
попробовал падаль. Он мрачно подавил  приступ.  Все  глаза,  все  глаза.
Повернулся, посмотрел на людей, поднимающихся из-за кустов и  изгородей,
все смотрят на него, зубы сверкают.
   - Вперед, - крикнул он, поднимая алебарду и  указывая  ею  в  сторону
реки. - Люди Пути...
   Поток рвоты ударил из его рта в щит  Альфреда.  Король,  не  понимая,
подавился. Шеф согнулся, больше не в силах играть,  алебарда  выпала  из
его рук. Его снова начало рвать, судороги дергали тело, снова и снова.
   Он покатился по земле, а армия Пути остановилась, в  ужасе  глядя  на
него. Альфред, поднявший руку, чтобы вызвать свою лошадь, своих  воинов,
опустил ее, повернулся и смотрел на бьющуюся  на  земле  фигуру.  Торвин
бежал вперед со своего места в тылу. Гул  сомнения  пронесся  по  рядам.
Каков приказ? Мы идем вперед? Сигвартсон упал? Кто командует? Викинг? Мы
должны подчиняться пирату? Англичанин? Король Вессекса?
   Лежа на траве, в ожидании  очередного  приступа,  Шеф  услышал  голос
Бранда, который с каменным неодобрительным выражением  смотрел  на  него
сверху вниз.
   -  Есть  старая  поговорка,  -  говорил  Бранд.  -   "Когда   слабеет
предводитель армии,  слабеет  вся  армия".  Что  нам  делать,  когда  он
выплевывает свои внутренности?
   Стоять на месте, подумал Шеф, и ждать, пока мне не  станет  лучше.  О
Тор, прошу тебя. Или Господь. Кто бы ты ни был. Сделай это.

***

   Айвар глазами, бледными, как  разведенное  молоко,  смотрел  на  поле
битвы, отыскивая ловушку. Он чувствовал, что она здесь. У его ног  -  он
сражался по своему выбору во главе клина своего экипажа  -  лежали  тела
трех сильнейших воинов Марки. Все они горели  желанием  прославиться  во
всем христианском мире тем, что покончили с самым  жестоким  разбойником
севера. И каждый по очереди  обнаруживал,  что  стройная  фигура  Айвара
скрывает поразительную силу и змеиную быстроту движений. Один из них,  с
пробитой грудной клеткой, невольно стонал в  ожидании  смерти.  Мелькнул
быстрый, как язык змеи, меч Айвара, пробил кадык и позвоночник за ним. В
этот момент Айвару не нужны были развлечения.  Нужно  было  спокойствие,
сосредоточенность.
   Ничего в лесу. Ничего на флангах. Ничего сзади. Если  они  сейчас  не
захлопнут ловушку, будет поздно. Уже сейчас поздно. Вокруг армия  Айвара
без приказа занималась обычными делами после  битвы  -  закрепляла  поле
битвы после победы.  Одно  из  многих  преимуществ  армии  викингов:  ее
командирам не нужно тратить энергию, объясняя, как делать то, что входит
в обычай. Они просто наблюдают и планируют дальнейшие  действия.  Теперь
некоторые воины разошлись парами, один добивал  раненых,  другой  в  это
время караулил, делая  невозможным  какому-нибудь  другому  англичанину,
притворяющемуся лежащим без памяти,  неожиданно  ударить,  прихватить  с
собой последнего противника. За ними шли со  своими  мешками  собиратели
добычи, они не раздевали мертвых догола - это будет сделано позже,  -  а
брали только заметное и ценное. На кораблях лекари занялись перевязками.
   И в  то  же  время  все  посматривали  на  своих  командиров,  ожидая
дальнейших приказов. Все знали, что победа - это самое лучшее время  для
закрепления  преимущества.  И  занимались  своими   делами   с   крайней
поспешностью.
   Нет, подумал Айвар. Ловушка была подготовлена, он в этом  уверен.  Но
не сработала. Вероятно, эти глупцы подошли слишком  поздно.  Или  где-то
застряли в болотах.
   Он шагнул вперед, надел шлем на копье, помахал кругами. И  немедленно
из укрытия в полумиле  ниже  по  течению,  на  фланге  английской  армии
показалась волна всадников, они били ногами в бока лошадей, подгоняя их,
на  утреннем  солнце  сверкала  сталь  их  кольчуг  и  мечей.  Все   еще
отступавшие английские  мечники  закричали,  побежали  быстрее.  Глупцы,
подумал Айвар. Они все еще превосходят Хамала  по  численности  в  шесть
раз. Если бы стояли на месте, построили линию, могли бы покончить с ним,
прежде чем мы подойдем. А если бы мы заторопились и разорвали ряды,  они
еще могли бы выиграть эту  битву.  Но  что-то  в  вооруженных  всадников
заставляет пеших бежать, даже не оглядываясь.
   Во всяком случае перед Хамалом  и  его  верховым  патрулем  -  триста
всадников, все лошади, на которых в  армии  викингов  можно  было  одеть
седло,  -  лишь  одиночные  беглецы.  Теперь,  после   сражения,   нужно
уничтожить предводителей, добиться, чтобы королевство никогда больше  не
смогло бы подняться. Айвар  с  удовлетворением  заметил,  как  пятьдесят
человек на самых быстрых лошадях устремились вслед за воином  в  золотой
короне, которого уже на горизонте  увлекали  конные  таны.  Остальные  в
путанице телег и повозок старались выбраться на простор.  Главная  часть
скакала по верху подъема, направляясь в лагерь,  расположенный  всего  в
нескольких сотнях ярдов по ту сторону подъема.
   Пора присоединяться к ним. Пора богатеть.  Пора  развлекаться.  Айвар
почувствовал, как его  охватывает  знакомое  возбуждение.  С  Эллой  его
обманули. С Эдмундом нет. Не должны и с Бургредом. А потом - потом  одна
из шлюх, а может, кто-нибудь из леди,  но  какое-нибудь  мягкое  бледное
незаметное существо, которого никто не хватится.  И  никто,  в  суматохе
разграбленного лагеря, смерти и насилия,  и  не  заметит.  Конечно,  это
будет  не  та  девушка,  которую  увел  у  него  Сигвартсон.  Но   будет
какая-нибудь другая. Пока.
   Айвар повернулся, осторожно переступил через внутренности лежащего  у
его ног человека, надел шлем, махнул вперед щитом. Армия, наблюдавшая за
ним - поле битвы уже очищено, - испустила короткий крик и  двинулась  за
ним через холм, через трупы, которых уложили солдаты и камни машин. И на
ходу перестраивалась - из отдельных клиньев образовалась единая линия  в
четыреста ярдов длиной. Ей вслед  смотрели  оставленные  у  кораблей  на
страже викинги.
   И из своего укрытия в миле выше по  течению  смотрела  армия  Пути  -
раздраженная, смущенная, уже ропщущая на своего предводителя.

Глава 7

   - Мы не можем больше ждать, - сказал Торвин. - Нужно  наконец  решить
это дело. И немедленно.
   - Армия разделилась, - возразил Гейрульф, жрец Тюра. -  Если  увидят,
что ты уезжаешь, еще более потеряют уверенность.
   Торвин нетерпеливым  жестом  отбросил  это  возражение.  Вокруг  него
тянулись нити с развешанными на них священными гроздьями рябины; рядом с
костром Локи воткнуто в землю копье Отина. Как и раньше, в кругу  только
жрецы Пути, ни одного  мирянина.  Они  собрались  говорить  о  вещах,  о
которых не положено знать мирянам.
   - Мы слишком долго говорили себе это, - ответил Торвин. - Всегда есть
что-то более важное. Мы должны были решить эту загадку  уже  давно,  как
только начали подозревать, что этот парень Шеф и есть тот, кого мы ждем:
тот, кто придет с Севера. Мы расспрашивали его друга, расспрашивали ярла
Сигварта, который считал  себя  его  отцом.  Но  не  находили  ответа  и
занимались другими делами.
   - Но теперь мы должны знать  точно.  Когда  он  не  захотел  надевать
подвеску, я сказал: "Еще настанет время". Когда он бросил армию и поехал
за своей женщиной, мы думали: "Он еще молод". Теперь он  ведет  армию  и
ведет ее к катастрофе. А что сделает  он  в  следующий  раз?  Мы  должны
знать. Дитя ли он Отина? И если так, то каким обернется он  нам.  Отином
всеобщим отцом, отцом  богов  и  людей?  Или  Отином  Больверком,  Богом
Повешенных, Предателем Воинов, который собирает у себя героев только для
собственных целей?
   - Не зря нет в армии ни  одного  жреца  Отина  и  вообще  в  Пути  их
несколько. Если это его сын, мы должны знать. А может, он вовсе  не  его
сын. Есть и другие боги, кроме Всеобщего отца, которые спускаются в  наш
мир.
   Торвин многозначительно взглянул на трещащий слева от себя костер.
   - Итак: позвольте мне сделать  то,  что  давно  нужно  было  сделать.
Поехать к его матери и расспросить ее. Мы знаем, в  какой  она  деревне.
Отсюда не больше двадцати миль. Если она еще там, я расспрошу ее. И если
ответ ее не таков, как мы ждем, нужно будет избавиться от него, пока  он
не принес нам еще больших бед. Вспомните предупреждение Виглейка!
   Вслед за словами  Торвина  наступило  долгое  молчание.  Нарушил  его
Фарман, жрец Фрея.
   - Я помню предупреждение Виглейка, Торвин. И тоже боюсь предательства
Отина. Но я прошу вас подумать, что, может,  Отин  и  его  последователи
здесь не без причины. Они удерживают вдали от нас нечто худшее.
   И он тоже задумчиво взглянул на костер Локи.
   - Как ты знаешь, я видел твоего бывшего подмастерье в Ином  Мире,  он
стоял там на месте кузнеца Волунда. Но я видел и  многое  другое  в  том
мире. И должен вам сказать, что недалеко от нас находится некто, гораздо
более опасный, чем твой подмастерье, - порождение самого Фенриса,  внука
Локи. Если бы ты видел его в Ином Мире, ты никогда не смешал бы Отина  и
Локи, не принял бы одного за другого.
   - Хорошо, - ответил Торвин. - Но прошу тебя, Фарман,  подумай  вот  о
чем. Если в том мире идет война между двумя силами, богами и  гигантами,
во главе одних Отин, во главе других Локи, как часто  мы  даже  в  своем
мире видим: по мере того как продолжается война, одна  сторона  начинает
напоминать другую?
   Медленно все закивали, в конце концов даже Гейрульф, даже Фарман.
   - Решено, - сказал Фарман. - Поезжай в  Эмнет.  Найди  мать  парня  и
спроси у нее, чей он сын.
   Впервые заговорил Ингульф, целитель, жрец Идунн:
   - Доброе дело, Торвин, и может принести добро. Когда поедешь, захвати
с собой английскую девушку Годиву. Она уже поняла то же, что и  мы.  Она
знает, что он освободил ее не из любви. Только чтобы использовать ее как
приманку. Нехорошо никому знать о себе такое.

***

   Шеф смутно слышал, после судорог и охватившей его страшной  слабости,
что предводители армии  спорят  о  чем-то.  В  какой-то  момент  Альфред
пригрозил сразиться с Брандом, тот отбросил эту угрозу, как большой  пес
отбрасывает щенка. Помнил,  как  страстно  просил  о  чем-то  Торвин,  о
какой-то  экспедиции  или  поездке.  Но  большую  часть  дня  он  только
чувствовал поднимающие его  руки,  попытки  заставить  его  пить,  руки,
которые держат его вслед за этими попытками во  время  приступов  рвоты.
Иногда это руки Ингульфа. Потом Годивы. Но не руки Хунда.  Шеф  краешком
сознания понимает, что Хунд боится подойти к нему, боится  увидеть,  что
наделал, и потерять веру в свои  лекарские  способности.  Но  теперь,  с
приближением темноты, Шеф почувствовал себя лучше, он устал, его клонило
ко сну. А проснется он готовым к действиям.
   Но сначала сон. В нем тошнотворный привкус напитка  Хунда  -  привкус
разложения и плесени.

***

   Он в расщелине, в горном  дефиле,  в  темноте.  Медленно  поднимается
вперед, не способный увидеть дальше нескольких  футов.  Ущелье  освещено
только слабым небесным светом, вверху  на  высоте  во  много  ярдов  над
головой видны его рваные края. Шеф  движется  с  крайней  осторожностью.
Нельзя споткнуться, пошевелить камень. Иначе что-то набросится на  него.
Нечто такое, с чем не справится ни один человек.
   В руке он держит меч, слабо сверкающий в звездном свете. Что-то  есть
в этом мече - своя собственная воля, яростное стремление. Меч  уже  убил
своего создателя и хозяина и с радостью сделает это снова,  хотя  сейчас
он его  хозяин.  Меч  тянет  его  за  руку  и  время  от  времени  слабо
позвякивает, как будто ударяется о камень. Но, кажется, он тоже знает  о
необходимости таиться. Звук не слышен никому, кроме него самого. К  тому
же его заглушает шум воды, текущей по дну ущелья. Меч стремится  убивать
и готов сохранять тишину, пока не получит такую возможность.
   Двигаясь по ущелью, Шеф, как и в предыдущих снах,  понимает,  кто  он
сейчас. На этот раз он невероятно широк в плечах и груди,  руки  у  него
такие толстые, что бугрятся по краям золотых  браслетов.  Вес  браслетов
потащил бы вниз руку любого человека. Он их не замечает.
   Но этот человек, он, Шеф, испуган. Дыхание у него неровное, но не  от
подъема, а от страха. В животе ощущение пустоты и холода.  Это  особенно
пугает этого человека, понимает Шеф, потому что никогда в  жизни  он  не
испытывал такого чувства. Он не понимает его, не может даже назвать. Оно
его тревожит, но не действует на него: этот человек не знает, что  можно
повернуться спиной к делу, которое начал. Он  никогда  не  поступал  так
раньше: и не сделает до дня своей смерти. Теперь он поднимается рядом  с
ручьем, держит в  руке  меч,  выбирает  позицию,  в  которой  осуществит
задуманное, хотя сердце его переворачивается при мысли о  том,  лицом  к
чему ему предстоит встать.
   Не лицом. Даже этот человек, Сигурт Сигмундсон, чье имя будет  славно
до конца мира, знает, что не может  встать  лицом  к  тому,  что  должен
убить. Он подходит к месту, где стена с одной  стороны  ущелья  разбита,
обрушилась каменистой  осыпью  и  обломками  камня,  словно  ее  пробило
какое-то металлическое существо в стремлении пробраться к воде. Когда он
добирается до этого места,  страшная  непреодолимая  вонь  останавливает
героя, вонь  эта  словно  сплошная  стена.  Запах  смерти,  поля  битвы,
закончившейся две недели назад, запах трупов, лежавших на солнце, - но и
запах сажи, горения,  и  еще  какой-то  оттенок,  едкий,  проникающий  в
ноздри, способный сам вспыхнуть от малейшей искры.
   Это запах змея. Дракона. Разорителя, изрыгающего яд, голого  злобного
существа, ползающего на животе. Запах Безногого.
   Найдя щель в камне и забравшись в нее, герой понимает, что сделал это
вовремя. Потому что дракон не безногий,  так  кажется  только  тем,  кто
видел его ползущим на удалении. Через камень, на  котором  лежит  герой,
передается тяжелая  поступь,  когда  одна  за  другой  ноги  переступают
вперед; и все время слышно шуршание живота, который волочится по  земле.
Живот, покрытый кожей, а не броней, если правдивы  рассказы.  Только  бы
они были правдивы.
   Герой пытается лечь на спину, колеблется, быстро меняет позу.  Теперь
он лежит на боку  и  смотрит  в  том  направлении,  откуда  приближается
дракон, смотрит, опираясь на левый локоть,  правый  локоть  опущен,  меч
прижат к телу. Его глаза и верхняя  часть  головы  выступают  над  краем
тропы. Должно походить на еще один камень, говорит он  себе.  Правда  же
заключается в том, что даже герой не может лежать неподвижно и ждать. Он
должен увидеть.
   И вот он, огромная голова силуэтом показывается на  сером  фоне,  как
какой-то  каменный  выступ.  Но  этот  выступ   движется:   показывается
бронированный гребень и череп, поворачивающийся, словно  боевая  машина.
Дальше разбухшее тело. Звездный свет падает на стоящую на камне ногу,  и
герой смотрит на нее, почти оцепенев.  Четыре  пальца  торчат  в  разные
стороны, как лучи морской звезды, но каждый размером с  бедро  человека,
бородавчатые, изогнутые, словно спина жабы, с них капает слизь.
   Прикосновение одного из них способно убить ужасом. Герою едва хватает
самообладания, чтобы не забиться дальше в щель от  страха.  Любое,  даже
малейшее движение сейчас смертельно опасно. Его единственная  надежда  -
выглядеть камНем. Увидит ли его дракон? Должен. Он приближается к  нему,
прямо к нему, движется вперед большими медленными  шагами.  Теперь  одна
передняя лапа всего в десяти  ярдах  от  него,  потом  другая  прижимает
камень у самой его щели. Он должен пропустить дракона мимо себя,  думает
герой, используя последние остатки  здравого  смысла,  пусть  пройдет  к
реке, где будет пить. И  когда  он  услышит  звуки  питья,  звуки  воды,
льющейся в брюхо, значит, оно над ним. Тогда он должен ударить.
   И тут, когда  он  говорит  себе  это,  в  нескольких  футах  от  него
оказывается голова. И герой видит то, о чем не говорил ни один  человек.
Глаза дракона. Белые, как глаза старухи, покрытые пленкой болезни, но  в
них что-то светится, изнутри пробивается свет.
   И герой понимает, что именно этого он и боится больше всего. Не того,
что безногий бескостный длинный  змей  убьет  его.  Это  было  бы  почти
облегчением в этом страшном месте. Но что он его увидит. И  остановится.
И заговорит, прежде чем начать свою долгую забаву.
   Дракон останавливается, приподняв одну ногу. И смотрит на него.

***

   Шеф с криком пришел в себя  и  одним  движением  вскочил  на  ноги  с
кровати, на которую его уложили.  Три  пары  глаз  смотрели  на  него  -
встревоженно, облегченно, удивленно. В одной паре -  глазах  Ингульфа  -
неожиданное понимание.
   - Ты видел что-то? - спросил он.
   Шеф провел рукой по вспотевшим волосам.
   - Айвара. Бескостного. Таким, каков он на той стороне.

***

   Воины вокруг Айвара посматривали на него краем глаза, слишком гордые,
чтобы проявить тревогу или даже беспокойство, но понимающие, что в любую
минуту он может сорваться, обрушиться на любого, даже  на  самых  верных
спутников или посыльных его братьев. Он сидел на резном стуле, взятом из
багажа короля Бургреда, в правой руке рог с элем, нацеженный из большого
бочонка перед ним. В левой руке золотая корона, которую сняли  с  головы
короля. Сама голова торчит на коле в мрачном кольце,  окружающем  лагерь
викингов. Вот поэтому-то у Айвара такое настроение. Его опять обманули.
   - Прости, - доложил Хамал. - Мы старались взять его  живьем,  как  ты
приказал, зажать щитами. Он сопротивлялся, как черный медведь, сначала с
лошади, потом пешим. Но даже тогда мы могли бы взять его, но он упал  на
меч.
   - На чей меч? - негромко спросил Айвар.
   - На мой, - ответил Хамал и солгал. Если бы  он  указал  на  молодого
воина, который действительно убил Бургреда, Айвар  выместил  бы  на  нем
свой гнев и раздражение. А у Хамала есть шанс остаться в живых. Не очень
большой, несмотря на все его прошлые  заслуги.  Но  Айвар  только  долго
смотрел ему в лицо, бесстрастно заметил, что он лжец,  и  безобразный  к
тому же, и оставил эту тему.
   Все были  уверены,  что  он  сорвется  как-то  по-другому.  Дольгфинн
продолжал отчитываться о победе:  пленные,  добыча  с  поля,  добыча  из
лагеря, золото и серебро, женщины  и  продовольствие,  -  он  все  время
надеялся, что его люди что-нибудь найдут.
   - Обыщите все, - приказал он  им,  -  смотрите  повсюду.  Забудьте  о
женщинах: их у вас будет достаточно еще  до  конца  вечера.  Но  во  имя
самого старого Рагнара Волосатые Штаны,  найдите  хоть  что-нибудь,  что
отвлечет Айвара. Или он нас выбросит на корм птицам.
   Глаза  Айвара  устремились  за  плечо   Дольгфинна.   Тот   осмелился
покоситься туда же. Да - Греппи и его парни все-таки  что-то  нашли.  Но
что это, во имя богини смерти Хель?
   Ящик, ящик на колесах, его  можно  наклонять  вперед  и  катить,  как
перевернутый гроб. Слишком короток для гроба.  И  все  же  в  нем  тело.
Десяток улыбающихся викингов  прокатили  ящик  вперед  и  поставили  его
вертикально перед Айваром. Человек изнутри посмотрел  на  него,  облизал
губы.
   Айвар  встал,  впервые  за  весь  вечер  опустил  золотую  корону   и
остановился перед Вульфгаром.
   - Ну, - заметил он  наконец,  -  неплохая  работа.  Но  не  моя,  мне
кажется. Во всяком случае я это лицо не помню. Кто сделал это  с  тобой,
хеймнар?
   Бледное лицо с кажущимися неуместными  красными  губами  смотрело  на
него, человек молчал. Викинг сделал шаг  вперед,  обнажил  нож,  готовый
ударить по приказу, но Айвар рукой остановил его.
   - Подумай немного, Клегги, - сказал он. - Нелегко испугать  человека,
который и так все потерял. Что для него ухо или глаз?
   - Скажи мне, хеймнар. Ты и так уже мертв; ты мертв с тех пор,  как  с
тобой это сделали. Кто это сделал? Может, это совсем не мой друг?
   Айвар говорил по-норвежски, но медленно, четко, чтобы англичанин  мог
понять его слова.
   - Ярл Сигварт, - ответил  Вульфгар.  -  Ярл  Малых  остров,  так  мне
сказали. Но я хочу, чтоб ты знал: то, что он сделал со мной, я сделал  с
ним. Только еще больше.  Я  захватил  его  в  болотах  у  Эли.  Если  ты
Рагнарсон, ты был недалеко. Я отрезал ему палец за пальцем. Он не  умер,
пока не осталось ничего, что еще можно было отрезать. Ничего ты со  мной
не можешь сделать равного.
   Он неожиданно плюнул, и  слюна  попала  Айвару  на  сапог.  -  И  так
погибнете вы все, безбожные язычники. И в этом мое утешение.  Вы  будете
умирать в муках, но это только начало вечных мучений. А я буду  смотреть
вниз с Neorksna-wang, с полей блаженных, и увижу, как вы  поджариваетесь
в огне. И ты будешь просить каплю моего эля, чтоб остудить твою боль. Но
Бог и я откажем тебе.
   Синие глаза смотрели, челюсть решительно  сжалась.  Айвар  неожиданно
рассмеялся, откинув голову, поднял рог  правой  рукой  и  выпил  все  до
капли. - Ну, что ж, - сказал он, - раз уж ты так скуп ко мне,  я  сделаю
то, что велят ваши христианские книги и отплачу добром за зло.
   - Бросьте его в бочку!
   Викинги смотрели, разинув рты, а Айвар сделал  шаг  вперед,  разрезал
ремни, державшие Вульфгара, схватил его за пояс  и  рубашку,  поднял  из
ящика, сделал три тяжелых шага в сторону и опустил хеймнара в бочонок  с
элем глубиной в четыре фута. Вульфгар забил остатками  рук  и  ног,  его
культи не доставали до дна.
   Айвар  положил  руку  ему  на  голову,   осмотрелся,   как   учитель,
демонстрирующий опыт.
   - Скажи, Клегги, - спросил он,  -  чего  больше  всего  боится  такой
калека?
   - Беспомощности.
   Айвар нажал на голову.
   - Теперь он может хорошо выпить, - заметил  он.  -  Если  он  говорит
правду, по ту сторону это ему не понадобится, но лучше  быть  уверенным.
Многие викинги рассмеялись, стали звать товарищей посмотреть.
   Дольгфинн тоже позволил себе улыбнуться. Никакой в  этом  нет  славы,
нет drengskarp. Но, может, Айвар будет доволен.
   - Пусть всплывет, - крикнул он. - Может, все-таки даст нам выпивки  с
неба?
   Айвар схватил за волосы, поднял голову Вульфгара из пенного  напитка.
Тот широко раскрыл рот, рефлекторно хватал воздух, глаза его  выпучились
от ужаса  и  унижения.  Вульфгар  перебросил  обрубок  руки  через  край
бочонка, попытался выпрямиться.
   Айвар сбил его руку, внимательно посмотрел в глаза  тонущего,  словно
искал что-то. Кивнул, снова толкнул голову вниз.
   - Теперь он испугался, - сказал он Клегги, стоящему рядом. - Стал  бы
торговаться за  жизнь,  если  бы  смог.  Не  люблю,  когда  они  умирают
непокорно. Они должны сдаться.
   - Они всегда сдаются в конце концов, - со смехом  ответил  Клегги.  -
Как женщины.
   Айвар глубже толкнул голову.

***

   Шеф взвесил предмет, который принес ему  Удд.  Они  стояли  в  центре
заинтересованного круга - все англичане, все  фримены,  катапультисты  и
алебардисты вместе - перед группой помощников Удда, работавших с ним над
изготовлением полос стали.
   - Видишь, - сказал Удд, - мы сделали, что ты  велел.  Сделали  полосы
длиной в два фута.  Ты  сказал  попробовать  сделать  луки,  поэтому  мы
сделали надрезы по концам и привязали  тетиву.  Использовали  скрученные
кишки. Больше ничего не выдерживает.
   Шеф кивнул.
   - И не смогли натянуть - Верно, господин. Ты не смог, и мы не смогли.
Но мы думали над этим, и вот Сакса, - Удд  указал  на  одного  из  своих
помощников, - сказал, что всякий, кто зарабатывает на  жизнь  переноской
грузов, знает, что ноги сильнее рук.
   - И мы взяли толстые дубовые брусья. Сделали углубления  для  металла
впереди, пропустили тетиву, закрепили. Поставили защелки, как на больших
машинах.
   - Потом прикрепили стальные полосы, вот так, впереди бруса. Попробуй,
господин. Пропусти ногу в петлю.
   Шеф сделал это.
   - Берись за тетиву обеими руками и тяни назад, упираясь ногами. Тяни,
пока тетива не перескочит через защелку.
   Шеф потянул, чувствуя, как подается тетива: сопротивление сильное, но
преодолеть можно. Маленький Удд и его товарищи недооценили силу  рослого
человека,  накопившего  эту  силу  у  горна.  Тетива  перескочила  через
защелку. Шеф понял, что держит  своеобразный  лук,  но  лук  этот  лежит
горизонтально относительно стреляющего, а не  вертикально,  как  обычный
деревянный ручной. Улыбающийся человек из толпы протянул  Шефу  короткую
стрелу  короткую,  потому  что  стальная  полоса  сгибалась  только   на
несколько дюймов, а не на половину длины руки, как деревянный  лук.  Шеф
вложил стрелу в грубую борозду на поверхности  деревянного  бруса.  Круг
перед ним расступился, показывая на дерево в двадцати ярдах.
   Шеф опустил лук, автоматически прицелился вдоль  перьев  стрелы,  как
сделал бы с "толкателем", нажал защелку. Сильного щелчка и отдачи, как у
большой машины, не было, не было  поднимающейся  и  опускающейся  черной
полосы. Но стрела полетела вперед и ударилась в центр ствола.
   Шеф подошел, ухватил  вонзившуюся  стрелу,  начал  дергать  вперед  и
назад. После множества рывков она высвободилась. Он  задумчиво  поглядел
на нее.
   - Неплохо, - сказал он. - Но и не очень хорошо. Хоть  лук  из  стали,
стрела бьет не сильнее, чем из охотничьего лука. А  охотничьи  луки  для
боя недостаточно сильны.
   Лицо Удда омрачилось, он по привычке начал извиняться, как раб  перед
строгим хозяином. Шеф поднял руку, останавливая его.
   - Неважно, Удд. Мы все кое-что тут узнали. Это новое, чего мир раньше
не видел, но кто его сделал? Сакса - вспомнив, что ноги сильнее рук?  Ты
- вспомнив, как твой хозяин делал сталь? Я  -  приказавший  тебе  делать
лук? Или древние римляне - они показали мне, как делать катапульты и тем
все начали?
   - Никто. У нас здесь новая вещь, но не новое  знание.  Просто  старое
знание, собранное вместе.  Старое  знание  многих.  А  эту  штуку  нужно
сделать сильнее. Натяжение. Как увеличить мою силу вдвое?
   Молчание было нарушено Осви, командиром расчета катапульты.
   - Ну, господин, если ты так ставишь вопрос, ответ очевиден. Как вдвое
увеличить силу натяжения? Используй ворот. Лебедку. Маленькую, не  такие
большие, как у северян на их кораблях. Прикрепи к поясу,  обмотай  конец
веревки, закрепи второй конец  на  тетиве,  можно  натянуть  как  угодно
далеко. Шеф протянул примитивный самострел Удду.
   - Вот и ответ, Удд. Отставь  защелку  дальше  назад,  чтобы  лук  мог
сгибаться, насколько поддается сталь. И делай луки из всей стали. Возьми
людей, сколько нужно.
   Викинг, пробивавшийся через толпу,  подозрительно  смотрел  на  ярла,
окруженного толпой ничтожеств. Он приехал только этим летом, приехал  из
Дании, привлеченный невероятными рассказами об  успехе,  о  богатстве  и
выгоде и о поражении Рагнарсонов. И видел только армию, готовую  к  бою,
но неожиданно остановленную на полпути. А здесь  сам  ярл,  как  простой
человек, в толпе троллов. Викинг был шести футов  ростом,  весил  двести
фунтов и мог одной рукой поднять винчестерский бушель. "Что это за ярл?"
- недоумевал он. - "Почему он разговаривает с  ними,  а  не  с  воинами?
Такой skraelingjar, как он, никогда не выиграет сражение".
   А вслух без всякой почтительности он сказал:
   - Господин. Тебя ждут на совете.
   И повернулся, во всей его фигуре выразилось презрение.
   Осмелев, Осви задал вопрос, который интересовал всех:
   - Сражение, господин? Нужно как-то остановить  этого  Айвара.  Мы  не
возражаем, если это произойдет поскорее.
   Шеф хотел выругать его, подавил это желание.
   - Сражение всегда приходит слишком рано, Осви. Делайте самострелы.

***

   Войдя в  большую  палатку  совета,  Шеф  сразу  ощутил  враждебность.
Присутствовал весь совет Пути: Бранд, Ингульф, Фарман, остальные  жрецы,
Альфред, Гутмунд, представители всех частей армии.
   Шеф сел на свое место,  рука  его  автоматически  нащупала  точильный
камень.
   - Где Торвин? - спросил он, вдруг заметив его отсутствие.
   Фарман начал отвечать, но его ответ заглушил гневный голос  Альфреда,
молодого короля, который тоже уже  говорил  на  англо-норвежской  смеси,
которую  армия  Пути  усвоила  в  качестве  общего   языка   и   которой
пользовались на совете.
   - Один человек не меняет дела. То, что мы  должны  решить,  не  может
ждать. Мы и так ждали слишком долго!
   - Да, - подтвердил Бранд. - Мы как фермер, который всю ночь  сидит  и
караулит свой курятник. А утром видит, что лиса унесла всех птиц.
   - Так кто же лиса? - спросил Шеф.
   - Рим, - сказал Альфред, вставая и сверху вниз глядя на совет.  -  Мы
забыли о римской  церкви.  Когда  ты  отнял  церковную  землю,  когда  я
пригрозил, что отниму в своем королевстве  доходы,  церковь  испугалась.
Римский папа испугался.
   - И что же? - спросил Шеф.
   - И сейчас высадилось десять тысяч воинов. Тяжеловооруженные всадники
франков. Их ведет король Карл. И на плащах у них крест. Они говорят, что
пришли восстановить церковь в Англии и прогнать язычников.  -  Язычники!
Сто лет мы сражались с язычниками, мы, англичане! И ежегодно посылали  в
Рим лепту святого Петра, как знак нашей верности.  Я  сам...  -  Альфред
негодующе возвысил голос, - я сам был послан отцом к  предыдущему  папе,
доброму папе Льву, когда был ребенком. И папа сделал меня консулом Рима.
Но никогда взамен нам не присылали ни одного человека, ни один  корабль,
ни один серебряный пенни. Но теперь опасность грозит церковным землям, и
папа Николай шлет армию.
   - Но эта армия против язычников. Против нас. Может, не против тебя, -
сказал Шеф.
   Лицо Альфреда вспыхнуло.
   - Ты забыл. Даниэль, мой епископ, отлучил меня  от  церкви.  Вестники
сообщают,   что   крестоносцы,   эти   воины,   носящие   крест,   всюду
провозглашают, что в Вессексе нет короля, и  требуют  подчинения  королю
Карлу. Пока этого не будет,  они  собираются  грабить  все  округа.  Они
пришли воевать с язычниками. Но грабят и убивают только христиан.
   - Что, по-твоему, мы должны сделать? - спросил Шеф.
   - Выступить немедленно  и  разбить  армию  франков,  прежде  чем  она
разорит мое королевство.  Епископ  Даниэль  мертв  или  бежал  вместе  с
мерсийцами. Никто из англичан больше не оспорит моих  королевских  прав.
Мои таны и  олдермены  уже  собрались,  я  могу  поднять  всех  рекрутов
Вессекса,  из  каждого  округа.  Говорят,  что  силы   вражеской   армии
преувеличивают, что я могу даже сам справиться с ней. Я  буду  сражаться
на любых условиях. Но ваша помощь будет принята с благодарностью.
   Он сел, оглядываясь в поисках поддержки.
   В наступившем молчании Бранд произнес одно слово:
   - Айвар.
   Все глаза повернулись к Шефу, который сидел на походном стуле,  держа
точило на коленях.  После  болезни  он  по-прежнему  казался  бледным  и
осунувшимся, скулы выпирали, плоть вокруг слепого  глаза  натянулась,  и
глаз казался темной ямой.
   Не знаю, о чем он думает, говорил себе Бранд. Но он не был с нами все
эти дни. Если Торвин говорит правду о душе, оставляющей  тело  во  время
видений, может, каждый раз немного души остается там?
   - Да, Айвар, - повторил Шеф. -  Айвар  и  его  машины.  Мы  не  можем
оставить его за собой и пойти на юг. Он станет  сильнее.  Теперь,  после
смерти короля Бургреда, только вопрос времени,  когда  мерсийцы  изберут
нового короля и постараются заключить мир с Айваром, чтобы  спастись  от
грабежей. И тогда у Айвара будут люди и деньги королевства, как  он  уже
получил деньги и людей Йорка. Он ведь не сам сделал эти машины.
   - Значит мы должны сражаться с ним.  Я  должен  с  ним  сразиться.  Я
думаю, мы с ним связаны и не сможем расстаться, пока все не кончится.
   - Но ты, господин король. - Точильный камень был у Шефа в руках, и он
гладил строгие неумолимые лица. - Тебе нужно задуматься о  своих  людях.
Может, тебе лучше уйти к себе и вести свою битву, пока  мы  ведем  свою.
Каждый  своим  путем.  Христиане  против  христиан  и  язычники   против
язычников. А потом, если  пожелает  твой  Бог  и  наши  боги,  мы  снова
встретимся и поставим страну на ноги.
   - Да будет так, - сказал Альфред,  лицо  его  снова  вспыхнуло.  -  Я
созову своих людей и выступлю.
   - Ты пойдешь с ним, Лалла, - сказал Шеф командиру алебардистов.  -  И
ты, Осмонд. - Он кивнул  командиру  расчетов  катапульт:  -  Проследите,
чтобы королю помогли собраться и отобрать лошадей.
   Это были единственные  англичане,  присутствовавшие  на  совете.  Как
только они вышли, Шеф оглядел оставшихся и  перешел  на  быстрый  беглый
норвежский с голландским акцентом, который он усвоил у Бранда.
   - Каковы его шансы? Если  он  будет  действовать  один?  Против  этих
франков? Что ты о них знаешь, Бранд?
   - Неплохие шансы, если будет действовать, как мы. Ударит,  когда  они
не ждут. Захватит во сне. Разве сам старый Рагнар -  да  будет  зло  его
душе - не разграбил их большой город во времена отца нынешнего короля  и
не заставил их платить дань?
   - Но если король будет сражаться по-английски, когда солнце высоко  в
небе и все уже предупреждены...
   Бранд с сомнением хмыкнул.
   - Во дни наших дедов  у  франков  был  король  -  король  Карл,  Карл
Великий, Шарлемань, так его звали. Даже Гутфрит, король Дании, покорился
ему. Франки могут победить кого угодно и в любое время. И знаешь почему?
Из-за лошадей. Они сражаются верхом.  Они  скачут,  прикрываясь  щитами,
подтянув подпруги, раскрасив упряжь - не знаю,  как  она  называется,  я
моряк, а не всадник, слава Тору: по крайней  мере  корабль  не  гадит  у
твоих ног. И в такой день против них не устоять. И если  король  Альфред
подобен остальным англичанам, он именно такой день и выберет.
   - Лошади с одной стороны,  дьявольские  машины  с  другой,  -  сказал
Гутмунд. - Слишком для нас.
   Все смотрели на Шефа, ждали, что он решит.
   - Сначала справимся с Айваром и машинами, - сказал он.

Глава 8

   Два человека, в изорванной, но  некогда  роскошной  одежде,  медленно
ехали по зеленым тропам центральной Англии: Альфгар, сын тана,  недавний
королевский фаворит; Даниэль, епископ без свиты, по-прежнему смертельный
враг короля. Оба с трудом ушли от всадников Айвара у Узы, но  все  же  в
конце дня их окружал десяток охранников и у них было достаточно денег  и
продовольствия, чтобы  в  безопасности  вернуться  в  Винчестер.  И  тут
начались неприятности.
   Прежде  всего,  проснувшись  утром,  они  обнаружили,  что  стражники
попросту дезертировали, может, виня их в поражении, а может,  просто  не
желая больше терпеть ядовитый язык Альфгара и неожиданные взрывы  ярости
епископа. Они забрали деньги, еду и лошадей. Бредя по полям к  ближайшей
церкви, Даниэль утверждал, что его епископский сан даст  им  возможность
получить лошадей и продовольствие. Но до церкви они так и  не  дошли.  В
беспокойное время крестьяне оставили свои дома на лето и устроили в лесу
временные убежища. Деревенский священник признал статус Даниэля и  сумел
уговорить своих прихожан не убивать пару бродяг, Даниэлю  даже  оставили
епископское кольцо, крест и позолоченную верхушку посоха. Все остальное,
включая оружие и наручные  серебряные  браслеты  Альфгара,  отобрали.  И
после этого три ночи подряд беглецы проводили на сырой земле,  замерзшие
и испуганные.
   Но Альфгар, подобно своему сводному брату  и  врагу  Шефу,  вырос  на
болотах. Он умел делать ловушки из ивовых прутьев для угрей, мог поймать
рыбу на заколку  от  одежды,  прикрепленную  к  длинной  палке.  Беглецы
постепенно переставали надеяться  на  спасение  и  учились  рассчитывать
только на свои силы. На пятый день Альфгар украл  две  лошади  из  плохо
охраняемой конюшни, а также нож и  полное  блох  одеяло  пастуха.  После
этого дела пошли лучше. Но настроение беглецов не улучшилось.
   У брода через Ли они услышали  новость  о  высадке  франкской  армии.
Новость рассказал торговец, проявивший уважение при виде креста и кольца
Даниэля. Услышанное изменило их планы.
   - Церковь не оставляет своих слуг, - провозгласил Даниэль, глаза  его
покраснели от гнева и усталости. - Я знал, что удар обрушится.  Не  знал
только, когда и где. Теперь, к вящей славе  Господней,  набожный  король
Карл пришел восстановить веру. Мы пойдем к нему и сделаем свое сообщение
- сообщим о том, кого он должен наказать: язычников, еретиков, слабых  в
вере. И тогда злой Путь и бесчестный принц Альфред поймут,  что  жернова
Господни мелют медленно, но до последнего зерна.
   - Куда  же  мы  пойдем?  -  спросил  Альфгар,  не  желая  подчиняться
епископу, но  в  то  же  время  желая  побыстрее  оказаться  на  стороне
победителей, которые помогут ему отомстить. Отомстить  этому  грабителю,
похитителю невест, тому, кто сначала украл его женщину,  потом  отнял  у
него округ, а потом опять украл ту же женщину. Ежедневно он вспоминал об
этом десятки раз, каждый раз с дрожью стыда; вспоминал, как проснулся  с
пучком розог в руках, вспоминал, как смотрели на него любопытные:  И  ты
ничего не слышал? Он забрал твою женщину? Связал  твоего  отца,  заткнул
ему рот, а тебя просто оставил лежать? И ты не проснулся?
   - Франкский флот пересек Узкое море и причалил  в  Кенте,  -  ответил
Даниэль. - Недалеко от епархии святого Августина в Кентербери. Они стоят
лагерем в местечке под названием Гастингс.

***

   Глядя  на  стены  Кентербери  -  база  в  Гастингсе   оставлена   для
шестидневного набега, - Карл Лысый, король франков, сидел верхом и ждал,
когда процессия, вышедшая из открытых ворот, достигнет его. Он знал, что
это. Во главе он видел священные  хоругви,  поющих  монахов,  качающиеся
курильницы. За ними в кресле-носилках  седовласая  фигура  в  пурпуре  и
белом, качается высокая митра: конечно, это архиепископ Кентерберийский,
примат Англии. Впрочем, вспомнил Карл, в его лагере в Гастингсе  остался
Вульфхир, архиепископ Йоркский; он, вероятно, оспорит  полномочия  этого
архиепископа. Надо было привезти его с собой и посмотреть,  как  дерутся
эти два старых дурака.
   - Как его зовут? - спросил он у своего  констебля  Годфруа,  сидящего
верхом рядом с ним.
   Годфруа - подобно королю, он удобно сидел в глубоком седле, с  высоко
поднятой лукой, ноги упираются в стальные  стремена  -  поднял  глаза  к
небу. - Геолнот. Архиепископ Канварбайри. Боже, что за язык!
   Наконец процессия достигла цели, гимны  стихли.  Носильщики  опустили
кресло, старик выбрался из него и  посмотрел  на  грозную  фигуру  перед
собой - на металлического человека, верхом на покрытой металлом  лошади.
На горизонте поднимался дым горящих деревень. Старик заговорил.
   Немного погодя король поднял железную перчатку, повернулся к папскому
легату Альфонсо Ломбардскому, епископу без епархии - пока.
   - Что он говорит?
   Легат пожал плечами.
   - Понятия не имею. Он как будто говорит по-английски.
   - Попробуй поговорить с ним на латыни.
   Легат заговорил легко и бегло, на латинском языке Рима - конечно,  он
говорил на латинском, как его на современный  лад  переделали  обитатели
этого древнего города. Геолнот,  изучавший  латынь  по  книгам,  слушал,
ничего не понимая.
   - Не говори мне, что он и латинского не знает.
   Легат снова пожал плечами, не обращая внимания  на  попытку  Геолнота
ответить.
   - Английская церковь. Мы не знали, что дела здесь обстоят так  плохо.
Священники и епископы. Их одеяния не  канонические.  Литургии  устарели.
Священники молятся по-английски, потому что  не  знают  латинского.  Они
имели даже безрассудство перевести Божье слово на свою варварскую  речь.
А их святые! Как можно почитать такое  имя,  как  Виллиброрд?  Гинхельм?
Даже Фрайдсвайд! Мне кажется, когда я сделаю доклад его святейшеству, он
всех их лишит сана.
   - А потом?
   - Это снова будет провинция, управляемая непосредственно из  Рима.  И
доходы пойдут в Рим. Я говорю, конечно, о церковных  доходах,  плате  за
посвящение в сан, за крещение и погребение, за все священные  обряды.  А
что касается самой земли  -  собственности  мирских  владельцев,  -  она
принадлежит мирским правителям. И их слугам.
   Король, легат и констебль обменялись взглядами, полными  понимания  и
глубокого удовлетворения.
   - Ну, хорошо, - сказал Карл. - Смотрите, кажется,  седобородый  нашел
молодого священника, знающего немного по-латыни. Скажите  ему,  чего  мы
хотим.
   Начал  развертываться   список   требований:   компенсация   убытков,
снабжение продовольствием, дань с каждого города за защиту от  грабежей,
заложники,  рабочая  сила,  которая  должна  немедленно  начать  строить
крепость для франков. Глаза Геолнота все шире раскрывались от ужаса.
   - Но он обращается с нами, как с побежденными врагами,  -  запинаясь,
сказал он священнику-переводчику. - Мы не  враги.  Его  враги  язычники.
Ведь его призвали мой собрат из Йорка и  достойный  епископ  Винчестера.
Скажи королю, кто я такой. Скажи, что он ошибся.
   Карл, уже собиравшийся повернуться к сотне ожидавших его  вооруженных
всадников, уловил тон голоса Геолнота, хотя не понял  слов.  Он  не  был
необразованным   человеком,   как    большинство    обычных    франкских
аристократов. В юности он немного изучил  латынь,  читал  рассказы  Тита
Ливия об истории Рима.
   Улыбаясь, он извлек из ножен свой длинный  обоюдоострый  меч,  поднял
его, как торговые весы.
   - Это не нуждается в переводе, - сказал он Годфруа. Потом  повернулся
в седле к Геолноту и медленно и четко произнес два слова:
   - Vae victis.
   Горе побежденным.

***

   Шеф обдумал все возможные планы нападения на лагерь  Айвара,  взвесил
их один за другим, как ходы на шахматной доске, и  все  отбросил.  Новый
способ ведения войны связан со сложностями,  которые  могут  привести  к
смятению в битве, к потере людей, к потере всего.
   Насколько проще было, когда линия сходилась с линией, сражались  один
на один, пока не побеждал сильнейший. Он  знал,  что  его  викингам  все
меньше и меньше нравятся новшества. И сам тосковал по уверенности обмена
ударами. Но если он хочет  победить  Айвара  и  его  оружие,  он  должен
действовать по-новому. Вернее, скрестить старое и новое.
   Конечно! Он должен сплавить старое  и  новое,  как  мягкое  железо  и
упругую сталь в его самодельном мече, потерянном в той битве, когда  был
захвачен Эдмунд. В его голове сформулировалось слово.
   - Flugstrith! - воскликнул он, вскакивая на ноги.
   - Flugstrith? - повторил Бранд, отворачиваясь от огня. - Не  понимаю.
- Так мы проведем битву. Это будет eldingflugstrith!
   Бранд недоверчиво смотрел на него.
   - Битва-молния? Я знаю, Тор с нами, но сомневаюсь, чтобы тебе удалось
уговорить его пустить свои молнии в ход, чтобы обеспечить нам победу.
   - Я имел в виду не молнию с неба.  Битва  должна  быть  быстрой,  как
молния. Вот что, Бранд: я чувствую, что знаю теперь, что нужно  сделать.
Но я должен разобраться: в голове у  меня  должно  быть  все  так  ясно,
словно произошло в действительности.

***

   Теперь, ожидая в темноте предрассветного часа,  Шеф  чувствовал,  что
его план сработает. Викинги одобрили его, расчеты катапульт тоже. И план
обязательно должен сработать. Шеф знал, что после  освобождения  Годивы,
после того как он упал на глазах у армии, ждущей сигнала к  наступлению,
его авторитет в армии и совете почти исчерпан. Многое держат от  него  в
тайне. Он так и не знает, куда уехал Торвин, почему уехала с ним Годива.
Как и перед стенами Йорка, он считал, что в этой  войне  в  новом  стиле
самая легкая часть - само сражение. По крайней мере так будет для  него.
Но все же в глубине души он ощущал страх. Не страх  смерти  или  позора.
Страх перед драконом, которого он чувствовал в Айваре. Он  подавил  этот
страх и отвращение, взглянул  на  небо,  на  первые  признаки  рассвета,
напрягая зрение, пытался различить в тумане вал лагеря Айвара.
   Айвар устроил свой укрепленный лагерь в точности так же, как тот,  на
который напал король Эдмунд у Стура: неглубокая  канава,  вал  и  ограда
поверх него, они образуют три стороны  лагеря,  четвертая  -  река  Уза,
корабли вытащены на илистый берег. Часовой,  расхаживающий  по  валу  за
оградой, тоже участвовал в  той  битве  и  остался  жив.  Его  не  нужно
предупреждать о бдительности. Но для него  темные  часы,  хоть  и  очень
короткие в это время  года,  были  самыми  опасными.  Увидев,  что  небо
начинает светлеть, почувствовав легкий утренний ветерок, он  расслабился
и начал думать о том, что принесет предстоящий  день.  Ему  не  хотелось
видеть Айвара Рагнарсона и его  мясницкую  работу  с  пленными.  Почему,
гадал он, они не нападают? Айвару бросили вызов у  Эли,  и  он  на  него
ответил. Теперь Сигвартсон и  Путь  должны  считать  себя  опозоренными.
Часовой остановился, прислонился к  достигавшей  ему  до  груди  ограде,
боролся со сном. Вспоминал звуки, которые так часто слышатся в последние
дни из-под окровавленных рук Айвара.  Вспомнил  двести  трупов,  которые
лежат в свежих могилах. Это  результат  последних  двух  недель,  забавы
Айвара с пленными мерсийцами. Крикнула сова,  и  часовой  вздрогнул.  На
мгновение ему показалось, что это кричит дух, явившийся мстить.
   Это была  его  последняя  мысль.  Он  не  успел  даже  услышать  звук
распрямившейся  тетивы  самострела:  стрела  пронзила  ему  горло.   Его
подхватили фигуры, появившиеся в  тумане  из  рва,  опустили  на  землю,
подождали. Они знали, что по крику  совы  одновременно  так  же  убирают
остальных часовых на укреплении. Даже самая мягкая обувь при движении по
траве создает шум.  Сотни  бегущих  ног  звучали  как  небольшие  волны,
накатывающиеся на каменистый берег. Темные фигуры устремились к западной
ограде лагеря, их движения были тщательно рассчитаны. Черные фигуры были
еле заметны на фоне черного неба. Но светлеющее небо на востоке показало
бы их силуэты защитникам лагеря, и те могли поднять тревогу.
   Шеф стоял в стороне, сжимая кулаки, и наблюдал за  нападением:  успех
или поражение теперь  зависят  от  нескольких  следующих  секунд.  Брать
лагерь - все равно что брать  Йорк,  только  проще  и  быстрее.  Никаких
неуклюжих  движущихся  башен,   никакого   медлительного   развертывания
нападения по ступеням. Даже Рагнарсоны оценят этот способ  -  мгновенное
нападение, победа или поражение в первые же минуты.
   Его люди соорудили мосты,  сбили  вместе  крепкие  доски.  Двенадцати
ярдов длиной и трех шириной. Внизу прикрепили стальными полосами  весла,
их древка выставляются с обеих сторон.  Каждое  древко  держат  стальные
руки викингов, ощущающих в руках привычное дерево веретена весла, гордые
своей силой, необходимой, чтобы поднять все это сооружение  и  бежать  с
ним к ограде лагеря.
   Самый высокие воины впереди. На бегу они кряхтят от усилия, не только
потому, что несут тяжесть: в последнюю минуту они  поднимают  сооружение
над головами, так что передняя часть оказывается на высоте в семь  футов
над  поверхностью.  Достаточно,  чтобы  перекрыть  шестифутовую   ограду
лагеря.
   И как только они последним усилием  перепрыгнули  через  канаву,  как
только  дерево  ударилось  о  дерево,  бежавшие  впереди  отпрыгнули   и
покатились в ров. Но не те, что бежали сзади. Как только мост  встал  на
место, они пробежали по нему и оказались  в  лагере.  Десять,  двадцать,
сто,  двести  уже  перебрались  через  ограду,   прежде   чем   передние
переносчики  моста  смогли  извлечь  свое  оружие  и  присоединиться   к
нападению.
   Шеф улыбнулся в темноте. Шесть мостов было  приготовлено,  все  шесть
участвовали в нападении, и только один не смог перекрыть стену. Он лежал
во рву, а бранящиеся викинги выбирались из-под него и  бежали  к  другим
мостам.
   Вопли боли, гневные выкрики: спящие поняли, что нападающие среди них.
Вначале глухие удары топора о плоть, потом звон металла о металл,  когда
воины, проснувшись, хватали оружие и начинали защищаться. Шеф  последний
раз взглянул на светлеющее небо, заметил, что воины следуют приказанию и
наступают единой линией, убивая, но сохраняя после этого место в  строю.
И Шеф побежал.
   С восточной стороны лагеря его фримены ждали в темноте, как им и было
приказано, и двинулись вперед при первых звуках нападения. Шеф надеялся,
что правильно рассчитал время.  Он  поставил  их  в  двухстах  ярдах  от
ограды. Рассчитал, что если они побегут при первых звуках, то  достигнут
ограды, когда  внутри  бой  будет  в  самом  разгаре.  Все  глаза  будут
устремлены на нападающих викингов, все люди Айвара  бросятся  на  помощь
товарищам. Он искренне надеялся на это. Добежал до угла лагеря как  раз,
когда появились его люди.
   Впереди бежали алебардисты, каждый, помимо оружия, нес большую охапку
хвороста. Чтобы бросить его в ров, перебраться, а потом  острым  лезвием
разрубить бревна ограды и связывающие их кожаные веревки.
   За ними шла вторая волна  нападающих,  с  самострелами.  Они  острыми
ножами перерезали остающиеся  веревки,  оттаскивали  в  сторону  бревна,
перебирались через них.
   Шеф последовал за ними, пробиваясь в передние ряды. Нет необходимости
выкрикивать приказы. Лучники следовали инструкции и делали то, что много
раз выполняли на тренировках: проходили вперед десять точно  сосчитанных
шагов, выстраивались в линию. Другие останавливались  за  ними,  образуя
двойную линию,  которая  тянулась  от  стены  до  реки.  Быстрые  бегуны
устремлялись вперед, перерезали веревки палаток, бежали назад, а лучники
тем временем натягивали тетивы.
   Несколько шлюх и подростков увидели  их,  раскрыли  рты  от  ужаса  и
убежали. Но как ни невероятно, никто из людей Айвара не подозревал об их
присутствии, их совершенно увлек знакомый звон оружия с другой  стороны.
Шеф  остановился  в  шаге  за  двойной  линией,  увидел,  как   к   нему
оборачиваются в ожидании условного сигнала. Он поднял руку, опустил  ее.
Лучники  повернулись,  прицелились.   Послышался   резкий   звук   сотни
одновременно  спущенных  тетив.  Короткие  прочные  стрелы  полетели  по
лагерю, пробивая кожу, металл, тело.
   Передний ряд выпустил стрелы и начал заряжать снова. Вперед  выступил
второй ряд, лучники взглянули на Шефа,  увидели  его  сигнал,  выпустили
второй залп.
   Тревожные крики, крики удивления смешивались с  криками  боли:  воины
видели, как в тылу падают их  товарищи.  Головы  начали  поворачиваться,
лица белели в лучах  рассвета.  Молчаливая  смерть  караулила  сзади,  а
викинги Пути продолжали нажимать спереди, тратя силы  без  экономии:  им
было сказано, что нападение продлится несколько минут.
   Первый ряд лучников снова был готов. Каждый,  перезарядив  самострел,
прошел вперед мимо расступившихся  товарищей.  Некоторые  проделали  это
быстрее других. Шеф спокойно ждал, пока подойдет  последний:  обе  линии
нужно держать раздельно, чтобы план сработал, - и  снова  опустил  руку.
Последовали четыре залпа, прежде чем обороняющиеся начали  поворачивать,
приходить в себя. Наконец они выстроились неровной  линией  и  двинулись
назад, постоянно спотыкаясь  о  рухнувшие  палатки  и  остатки  костров.
Лучники снова выполнили приказ. Выпустив последние стрелы, они повернули
и пробежали через ряды алебардистов, выстроившихся за ними.  Алебардисты
расступались, давая им пройти, потом снова смыкали ряды.
   - Стойте на месте! - крикнул Шеф, вслед за  лучниками  отходя  назад.
Мало кто услышал его сквозь шум битвы, звон металла и крики. Шеф помнил,
что сказал Бранд: вот здесь план не сработает. Маленькие бывшие рабы  не
выдержат  натиска  наступающих  викингов.  Англичане  выполняли  приказ.
Стояли, выставив вперед острия, второй рад подкреплял первый. Даже  тот,
у кого живот сводило от страха, понимал, что сейчас уже ничего не  может
сделать. А викинги нападали не в  полную  силу.  Слишком  много  их  уже
погибло, и среди них большинство предводителей;  оставшиеся  чувствовали
неуверенность, они не были готовы  к  происходящему.  Наступающая  волна
наткнулась на сталь  и  раскололась.  Перед  каждым  викингом  оказалось
стальное острие,  и  другие  грозили  с  боков.  А  удары,  которые  они
наносили,  отражали  длинные  древка  стоявших  сзади.  Викинги   начали
медленно  отступать  от  недрогнувшей  линии,  оглядываясь   в   поисках
предводителей.
   И тут за ними послышались торжествующие крики. Вига-Бранд, видя,  что
боевая линия перед ним поредела, собрал лучших воинов и прорвал  с  ними
центр линии.
   Побежденные начали бросать оружие.

***

   Айвар Рагнарсон стоял на речном  берегу  и  наблюдал,  как  падают  и
сдаются его люди. Он спал на своем корабле "Lindopmr" и  слишком  поздно
выбрался из одеял. Оставалось только быть наблюдателем.  Он  понял,  что
проиграл битву.
   И знал почему. Последние несколько дней,  полных  крови  и  убийства,
принесли ему радость и облегчение.  Многие  годы  в  нем  жило  безумие,
слегка отступавшее, когда братья предоставляли ему краткое  удовольствие
или когда армия считала казнь и пытки уместными. Радость для него - а  в
армии нарастало отвращение. Эти казни ослабляли боевой  дух.  Ненамного.
Но достаточно, чтобы не вкладывать все  силы  без  остатка  в  отчаянную
защиту а именно это сейчас нужно.
   Он не жалел о том, что сделал. Жалел  только  о  том,  что  нападение
могло исходить лишь от одного человека - Сигвартсона. Ночное  нападение,
мгновенное преодоление препятствий. И потом, когда его воины вступили  в
битву, трусливая атака с тыла. Никакой радости в такой битве.  Он  бежал
после проигранного сражения в  прошлый  раз.  Нужно  ли  бежать  сейчас?
Победители близко, а на другой стороне реки  -  их  привезли  на  наспех
сколоченных плотах и высадили на берег в пяти милях ниже  по  течению  -
десять катапульт выстроились колесо к колесу, охраняемые добровольцами -
местными крестьянами. Становилось светлее, и  катапульты  нацелились  на
корабли Рагнарсона.
   На  корабле  Айвара  -  "Lindormr"  -  соборные  рабы  тоже  ждали  у
катапульты. При первых  звуках  нападения  они  сняли  чехол  с  машины,
зарядили ее. Но теперь они ждали, не  зная,  в  какую  строну  стрелять.
Айвар подошел к планширу.
   - Отталкивайтесь шестами, - приказал он. - Это оставьте.  Отходим  от
берега.
   - Ты оставляешь своих людей? - спросил Дольгфинн, стоявший  в  группе
капитанов на берегу в нескольких шагах от него. - Даже ни  одного  удара
не нанесешь? Это будет плохо выглядеть, когда расскажут о битве.
   - Я никого не покидаю. Готовлюсь к новой битве. Поднимайся  на  борт,
если хочешь в ней участвовать. А если хочешь стоять на месте, как старая
проститутка, ждущая клиента, оставайся.
   Дольгфинн вспыхнул от оскорбления, сделал шаг вперед, положив руку на
рукоять меча. В этот момент у него на виске выросли перья,  и  он  упал.
Лагерь был захвачен, и лучники повернулись и стреляли в  те  места,  где
продолжалось сопротивление. Айвар спрятался за корпусом машины  на  носу
корабля. Рабы медленно выводили "Lindormr" в  течение,  а  Айвар  сказал
единственному человеку, еще оставшемуся на берегу:
   - Ты. Прыгай. Сюда.
   Архидьякон Эркенберт неохотно  подобрал  черную  сутану,  перепрыгнул
через расширяющуюся полосу воды, упал у ног Айвара.
   Айвар пальцем  указал  на  лучников,  которые  теперь  были  видны  в
усиливающемся свете.
   - Машины, о которых ты мне не говорил. Вероятно, ты скажешь, что  они
не могут существовать. Если я переживу сегодняшний день,  я  вырву  тебе
сердце и снесу твой собор до основания.
   Рабам он крикнул:
   -  Перестаньте  отталкиваться.   Спустите   якорь.   Спустите   трап.
Удивленные рабы перебросили тяжелый в два фута шириной трап с  борта  на
берег, Айвар вышел из-за корпуса машины, защищавшего его, прочно схватил
Эркенберта за правую руку и наклонился вперед, глядя,  как  умирает  его
армия. Он не боялся, и в голове у него оставалась только одна мысль: как
испортить торжество врага, как превратить победу в поражение.

***

   В окружении сильной стражи Шеф шел через хаос лагеря. Он надел  шлем,
алебарду положил на плечо. До сих пор он не нанес ни одного удара  и  ни
от одного не уклонился. Армии Айвара больше не существовало. Воины  Пути
окружили пленников, немногие успели убежать к реке и теперь по двое и по
трое уходили вверх и вниз по течению. Их немного, никакой угрозы они  не
представляют.
   Сражение выиграно, говорил себе Шеф, и выиграно легко, в соответствии
с планом. Но в животе все равно холод:  слишком  легко,  чувствовал  он,
слишком легко. Боги всегда требуют платы за свою  милость.  Какой  будет
она на этот раз? Он побежал, нацеливаясь на шлем Бранда, который уже  на
самом краю лагеря направлялся в сторону реки. И тут на мачте  одного  из
кораблей, у самого берега, развернулся флаг.  Свернувшийся  Змей.  Айвар
поднял свое знамя.

***

   Бранд перешел на шаг, увидя Айвара, стоящего  одной  ногой  на  трапе
"Линдормра".  Между  кораблем  и  берегом  шесть  футов  воды.  Айвар  в
доспехах, на нем зеленые брюки и рубашка, кольчуга  и  серебряный  шлем.
Алый плащ он сбросил, но полированная шишка щита кажется красной в лучах
восходящего солнца. Рядом  с  ним  маленький  человек  в  черной  сутане
католического священника, с выражением ужаса на лице.
   Воины  с  обеих  сторон  увидели  это  противостояние,   и   сражение
прекратилось. Викинги из обеих армий - Рагнарсона и  Пути  -  посмотрели
друг на друга, кивнули, согласились,  что  битва  закончена.  Английские
алебардисты, менее деловые  и  профессиональные,  продолжали  рубить,  и
тогда воины Рагнарсона начали торопливо складывать оружие и вставать под
защиту своих недавних противников. Потом все: англичане и норвежцы, люди
Пути и пираты - повернулись лицами к берегу, чтобы  взглянуть  на  своих
предводителей. А  в  тылу  образовавшегося  кольца  Шеф  пытался  пройти
вперед. Бранд остановился на мгновение,  тяжело  дыша  после  напряжения
десятиминутного боя. Потом пошел вперед, прямо к  борту.  Поднял  правую
руку, разрубленную между двумя пальцами в сражении с королем Эдмундом  в
прошлом году. Пошевелил пальцами, показывая, что они зажили.
   - Мы с тобой уже обменивались словами,  Айвар,  -  заметил  он.  -  Я
сказал тебе, чтобы ты получше присматривал за своими  женщинами.  Ты  не
послушался моего совета. Может, ты не знаешь,  как  это  делать.  Но  ты
сказал, что когда твое плечо  заживет,  ты  вспомнишь  мои  слова.  А  я
сказал, что когда заживет моя рука, я тебе  о  них  напомню.  Что  ж,  я
сдержал свое слово. А ты сдержишь свое? Ты как будто собираешься уплыть.
   Айвар улыбнулся, показав ровные зубы. Медленно извлек  меч  и  бросил
разукрашенные ножны в Узу.
   - Попробуй возьми меня, - сказал он.
   - А почему бы тебе не сойти на твердую землю? Никто не будет помогать
мне. Если победишь, сможешь спокойно уйти, куда захочешь.
   Айвар покачал головой.
   - Если ты так смел, сражайся на моей территории. Вот, - Айвар  ступил
на трап, сделал два шага вперед, - я не пользуюсь  преимуществом.  Будем
оба стоять на трапе. И тогда все увидят, кто отступит первым.
   Поднялся гул заинтересованных замечаний, когда  воины  разобрались  в
ситуации. На первый взгляд, исход предстоящего боя не вызывал  сомнений.
Бранд по крайней мере на семьдесят фунтов тяжелее Айвара, он больше  чем
на голову выше его, не меньше своего противника опытен и не хуже владеет
оружием. Но все видела, что трап прогибается даже  под  тяжестью  одного
человека. А если на него вступят двое, и один из них такой тяжелый,  как
Бранд, каково будет стоять на нем? Оба окажутся неуклюжими и нестойкими?
Или кто-то один? Айвар стоял, расставив ноги, насколько  позволял  трап,
выдвинув вперед правую руку с мечом. Он не прятался за щитом, как воин в
боевой линии.
   Бранд медленно прошел вперед к концу трапа. В одной  руке  он  держал
свой большой топор, на другую был надет  маленький  круглый  щит.  Бранд
задумчиво снял его, бросил на землю, взял топор в обе руки. И когда  Шеф
наконец пробрался в первый ряд, Бранд прыгнул на трап, сделал  два  шага
вперед и неожиданно ударил слева и снизу вверх, целясь  Айвару  в  лицо.
Айвар легко отшатнулся, отступил ровно на шесть дюймов,  чтобы  избежать
удара. Мгновенно пригнулся и ударил под топором на уровне  бедра.  Бранд
отразил этот удар древком топора,  окованным  металлом,  и  одновременно
нанес контрудар по запястью. В течение десяти секунд они  обрушили  друг
на друга град ударов, удары следовали  быстрее,  чем  зрители  могли  их
различить: уход, отражение, наклон; они раскачивались,  пропуская  удары
рядом с собой. Ни один из них не сдвинул ноги.
   Потом Бранд ударил.  Отбив  удар  Айвара  вверх,  он  сделал  полшага
вперед, высоко подпрыгнул и всем весом опустился на самый  центр  трапа.
Трап прогнулся, распрямился и сбил обоих с ног. В воздухе Бранд повернул
топор и окованной металлом рукоятью нанес удар по голове, удар  пришелся
в шлем Айвара. В то же мгновение Айвар развернул меч  и  нанес  искусный
удар, пробив кольчугу и кожу. Меч его глубоко погрузился Бранду в живот.
   Бранд пошатнулся, а Айвар сохранил равновесие. Мгновение  они  стояли
неподвижно, соединенные лезвием  меча.  И  в  тот  момент,  когда  Айвар
собрался  повернуть  меч  и  разрубить  внутренности  и  артерии,  Бранд
откинулся назад и сошел с лезвия. Он стоял на самом краю  трапа,  прижав
левую руку к ране. Сквозь его пальцы выступила кровь.
   Двумя руками Шеф схватил его за воротник и пояс и  сбросил  с  трапа,
толкнул вперед. Зрители зашумели - разочарованно, гневно,  одобрительно.
Сжимая обеими руками алебарду, Шеф ступил на трап. Впервые с  того  дня,
как ему выкололи глаз, взглянул он в глаза  Айвару.  С  усилием  оторвал
взгляд.
   Если Айвар дракон из его видения о Фафнире, он не должен  поддаваться
его драконьему взгляду,  вселяющему  ужас  и  вызывающему  паралич.  Это
колдовство сталью не победишь.
   Лицо Айвара расплылось в презрительной и торжествующей усмешке.
   - Ты опоздал на нашу встречу,  мальчик,  -  заметил  он.  -  Думаешь,
можешь заменить этого витязя, который потерпел неудачу?
   Шеф снова посмотрел Айвару в глаза. И подумал о Годиве - о  том,  что
этот человек, эта тварь собиралась сделать  с  нею.  Что  он  сделал  со
многими рабами и пленными. Если и есть защита от колдовства Айвара, то в
справедливости.
   - Я победил там, где ты потерпел поражение, -  сказал  он.  -  Многие
могут сделать то, что ты не можешь. Поэтому я  и  послал  тебе  каплуна.
Улыбка Айвара стала шире, она теперь напоминала оскал черепа. Он  слегка
качнул концом меча.
   - Иди, - прошептал он. - Иди.
   Шеф уже решил, что будет делать. В сражении с Айваром один на один  у
него нет шансов на победу. Он  должен  воспользоваться  другим  оружием.
Стащить его вниз. Использовать презрение к нему Айвара.
   Он неуклюже ступил на трап и нанес  два  неуверенных  удара  острием.
Айвар, не моргнув глазом, не пошевелившись, отразил их. Он  ждал,  чтобы
его неумелый противник приблизился и раскрылся.
   Взмахнув алебардой над головой,  Шеф  подготовился  нанести  страшный
удар, удар, который способен разрубить человека в  доспехах  от  шеи  до
промежности. Айвар, видя это, улыбнулся еще шире, услышал разочарованный
стон с берега. Это ведь не хольмганг, где один противник наносит удар, а
другой должен стоять неподвижно. От такого  удара  уклонится  и  древний
старик. А потом подойдет и перережет противнику горло, пока тот  еще  не
вернул равновесие. Только глупец, рожденный троллом, способен на  такое.
А ведь таков и есть этот Сигвартсон.
   Шеф опустил алебарду изо всех сил, но целился он не  в  Айвара,  а  в
трап у своих ног. Огромное лезвие описало дугу и легко разрубило дерево.
Айвар,  удивленный  и  потерявший  равновесие,  попытался  отскочить  на
корабль, а Шеф выронил алебарду, бросился вперед и  обхватил  Айвара.  И
оба упали в мутную холодную воду Узы.
   Погрузившись в воду, Шеф рефлекторно вдохнул.  Мгновенно  его  рот  и
горло  заполнились  водой.  Подавившись,   он   начал   пробиваться   на
поверхность. Но его тянуло вниз. Алебарду  он  выронил,  свободный  шлем
заполнился водой и тянул голову вниз. Горло его, как змея, сжимала рука,
а другая рука, остававшаяся свободной, тянулась к  поясу,  к  ножу.  Шеф
сжал эту руку Айвара с силой отчаяния.
   На мгновение оба вынырнули на поверхность, и Шеф умудрился прочистить
легкие. Потом Айвар снова потянул его вниз.
   И вдруг холодное внутренне  отвращение,  которое  почти  парализовало
Шефа с самого начала схватки - страх перед  драконом  -  вдруг  исчезло.
Никаких чешуй, ни брони, ни страшных глаз. Всего лишь человек.  Даже  не
мужчина, послышался торжествующий крик в сознании Шефа.
   Яростно извиваясь в воде, как угорь, Шеф  приблизился  к  противнику.
Нагнул голову, ударил вперед краем шлема. Ободок шлема  он  сам  наточил
остро, как бритву.  Хруст,  что-то  подалось,  впервые  Айвар  попытался
отойти. С берега послышался рев: зрители увидели,  как  вода  окрасилась
кровью. Шеф бил снова и снова, но вдруг понял, что Айвар сменил  хватку,
что он его душит,  тянет  под  воду.  Теперь  Айвар  над  ним  и  мрачно
сосредоточился на том, чтобы не дать противнику вынырнуть. Он силен и  с
каждым вздохом становится все сильнее.
   Шеф, яростно отбиваясь, правой рукой задел  колено  Айвара.  Никакого
drengskrarp, подумал он. Бранд устыдится  за  меня.  Но  Айвар  взял  бы
Годиву и разрезал ее на куски, как зайца.
   Он твердо сунул правую  руку  под  рубашку  Айвару,  схватил  его  за
промежность. Конвульсивно сжал у основания мужской сути Айвара, сжимал и
крутил всеми силами, какие приобрел, работая у горна. Где-то  над  собой
услышал вопль смертельной боли.  Но  Уза  заглушила  его,  мутный  потом
полился в кричащее горло. Легкие Шефа наконец сдались, и он тоже впустил
в  горло  холодную,  захватывающую  сердце  воду,  и  в  голове  у  него
оставалась только одна мысль: жать. Жать. Не отпускать...

Глава 9

   У его постели сидел Хунд. Шеф резко сел, ощутил укол  страха  глубоко
внутри и спросил:
   - Айвар?..
   - Спокойно, спокойно, - ответил Хунд, заставляя  его  снова  лечь.  -
Айвар мертв. Мертв и превращен в пепел.
   Казалось, язык Шефа так распух, что  он  не  может  им  управлять.  С
усилием он умудрился выдохнуть:
   - Как?
   - Трудный вопрос,  -  рассудительно  ответил  Хунд.  -  Возможно,  он
утонул. Или умер от потери крови. Ты на куски разрубил  его  лицо  краем
шлема. Но я лично считаю, что он умер от  боли.  Понимаешь,  ты  его  не
выпустил. В конце концов пришлось отрубать. Ну, если бы он  до  того  не
умер, то умер бы тогда.
   - Странно, - все так же задумчиво добавил Хунд. - Он  был  совершенно
нормален - телесно. Что там у него было с женщинами -  а  Ингульф  много
рассказов об этом слышал, - это все у него в голове.
   Медленно, с трудом Шеф сумел сформулировать следующий вопрос.
   - Кто меня вытащил?
   - А! Квикка и его товарищи. Викинги просто стояли и  смотрели  -  обе
стороны. Очевидно, люди, старающиеся утопить друг друга, -  это  обычная
забава у них дома, никто не хотел вмешиваться, пока не станет совершенно
ясно, кто победитель. Иначе сочтут очень дурными  манерами.  К  счастью,
Квикка не обладает хорошими манерами.
   Шеф вспомнил, как стоял лицом  к  Айвару  на  раскачивающемся  трапе.
Вспомнил ошеломляющее зрелище: Бранд, рывком сползающий с меча Айвара.
   - Как Бранд?
   На лице Хунда появилось выражение профессиональной озабоченности.
   - Может, выживет.  Он  человек  огромной  силы.  Но  меч  пробил  ему
внутренности. Кишки разрезаны. Я сам давал  ему  есть  чеснок,  а  потом
принюхивался. Пахнет. Обычно это означает смерть.
   - А в этот раз?
   - Ингульф проделал то, что делал и раньше. Разрезал ему  живот,  сшил
кишки, уложил назад. Но даже с маком  и  настойкой  белены,  которую  мы
тогда давали Альфгару, это было трудно, очень трудно. Бранд  не  потерял
сознание. У него мышцы  живота  толстые,  как  канаты.  Если  яд  начнет
действовать в них...
   Шеф спустил ноги с кровати, попытался встать, снова упал от слабости.
Но остатками сил отразил попытку Хунда снова уложить его.
   - Я  должен  увидеть  Бранда.  Особенно  если  он  умрет.  Он  должен
рассказать мне... рассказать о франках.

***

   Много миль  южнее  уставший  и  отчаявшийся  человек  сидел  у  очага
полуразвалившейся хижины. Мало кто  узнал  бы  в  нем  принца  Вессекса,
будущего короля. Золотая корона с  головы  исчезла  -  ее  сбили  ударом
копья.  Кольчуга  и  щит,  украшенный  изображением  животных,  исчезли,
брошенные во время отчаянного бегства.  Даже  оружия  не  было.  Пояс  с
ножнами он перерезал и оставил, когда в конце тяжелого  дня  у  него  не
оставалось иного выхода, кроме как бежать  или  умереть  -  или  сдаться
франкам. Меч он пронес еще несколько миль, отбиваясь  время  от  времени
вместе со  своими  последними  телохранителями,  уходя  от  преследующей
легкой кавалерии франков. Потом лошадь под ним пала, он  упал  вместе  с
ней и откатился в сторону. Когда топот стих,  он  огляделся:  никого  не
было. Альфред углубился в долгожданные сумерки  густого  леса  Кентского
нагорья с пустыми руками, как нищий. Ему  повезло:  еще  до  наступления
ночи он увидел блеск огня. И вот  теперь  сидит  в  жалком  крестьянском
жилище и смотрит, как не очень обрадовавшиеся ему  хозяева  загоняют  на
ночь коз. И может, заодно обсуждают, как его выдать. Альфред  не  думал,
что они его выдадут. Даже беднейшие жители Кента и Сассекса  знали,  что
смертельно опасно даже приближаться к этим носителям креста из-за  моря.
Они даже хуже говорили по-английски,  чем  викинги,  а  вреда  причиняли
гораздо больше язычников. Не страх за себя согнул плечи Альфреда, вызвал
слезы, которые так не по-мужски наворачивались  на  глаза.  Страх  перед
чем-то необычным, действующим в мире. Дважды уже он сталкивается с  этим
одноглазым молодым человеком - Шефом. В первый раз  тот  был  у  него  в
руках: он, Альфред, принц и командующий свежей непобежденной  армией,  и
тот,  другой,  Шеф,  истративший  почти  все  резервы,   вот-вот   будет
разгромлен армией Марки. В тот раз принц спас  карла,  возвысил  его  до
олдермена - ярла, как его называют последователи Пути. Во второй  раз  у
ярла Шефа была непобежденная армия; а он, Альфред, оказался  беглецом  и
просителем. Но тогда все же он был просителем не без надежд и  резервов.
А как сейчас обстоят дела? Одноглазый отправил его на  юг,  сказал,  что
каждый будет сражаться в своей битве. Альфред сражался, он собрал  всех,
кто смог прийти к нему со всего королевства, прийти  добровольно,  чтобы
отразить захватчиков. И их разбросали,  как  листья  на  ветру,  они  не
смогли выдержать ужасный натиск бронированных всадников. В глубине  души
Альфред был уверен, что в битве, которую должен был вести его союзник  и
соперник, дела обстояли совсем по-другому. Шеф победит.
   Христианство  не  сумело  полностью  подавить  в   Альфреде   и   его
соотечественниках  веру  в  нечто  более  древнее,   чем   любые   боги:
христианские или языческие  -  веру  в  удачу,  везение,  судьбу.  Удачу
отдельного человека. Удачу семьи, рода. Что-то такое, что не меняется  с
годами,  либо  оно  есть  у  тебя,  либо  его  нет.  Огромный  авторитет
королевского рода Альфреда, потомков великого Седрика, зависел  от  этой
невысказанной, но глубокой веры в семейную удачу, и эта  вера  четыреста
лет продержала род у власти. Беглецу, сидящему и очага в жалкой  хижине,
казалось, что счастье его и его рода кончилось. Нет. Его перекрыла удача
более сильная - удача одноглазого, который начинал  как  раб,  тролл  на
языческом языке, который на площади для  казней  и  пыток  вырвал  право
стать  карлом  Великой  Армии  Севера,  а  потом  и  ярлом.  Какое   еще
доказательство удачи нужно? Если ее столько у одного человека, может  ли
она быть у его союзников? Его соперников? Альфред почувствовал отчаяние.
Как человек,  легкомысленно  отдавший  преимущество  в  сражении,  вдруг
видит, как это отданное преимущество все увеличивается и увеличивается и
инициатива навсегда переходит в руки соперника. В  эти  мрачные  моменты
ему казалось, что для него все кончено - для него, для  его  семьи,  для
всего королевства. Для Англии. Он с трудом сдерживал слезы.
   Ощутил запах горелого хлеба. Виновато протянул руку к решетке,  чтобы
перевернуть  овсяные  лепешки  на  другую  сторону.  Поздно.   Прогорели
насквозь. Есть невозможно. И тут же у Альфреда свело живот от  сознания,
что после  шестнадцати  часов  отчаянного  напряжения  сил  ему  нечего,
совершенно нечего есть. Дверь открылась,  пропустив  крестьянина  и  его
жену, полных гнева и обвинений. Им тоже нечего есть. Испорчены последние
остатки их еды. Их сжег этот  бездельник.  Бродяга,  слишком  трусливый,
чтобы умереть в битве. Слишком гордый, чтобы заплатить  хоть  чем-то  за
еду и ночлег, которые они ему предложили.
   И пока они  его  проклинали,  худшим  наказанием  для  Альфреда  было
сознание, что они правы. Он  не  мог  даже  представить  себе,  что  ему
удастся оправиться. После такого падения невозможно  подняться.  Будущее
не для него и не для  таких,  как  он,  -  христиан  Англии.  Оно  будет
определяться в споре франков и норвежцев, крестоносцев и Пути. И Альфред
ушел в ночь, лишенный убежища, с разрывающимся от отчаяния сердцем.

***

   На этот раз Шеф сидел у  его  постели.  Бранд  еле  заметно  повернул
голову, взглянул на него, лицо его под бородой посерело. Шеф видел,  что
даже малейшие движения приносят ему боль: яд, занесенный в полость  тела
Бранда мечом Айвара, боролся со все еще могучим организмом.
   - Мне нужно знать о франках,  -  сказал  Шеф.  -  Всех  остальных  мы
разбили. Ты уверен, что они разобьют Альфреда?
   Бранд еле заметно кивнул.
   - Почему же они так опасны?  Как  мне  с  ними  сражаться?  Я  должен
спросить тебя, потому что нет в армии человека, который встречался бы  с
ними в битве и остался жив. Ты  скажешь,  что  вы  многие  годы  грабили
Франкское королевство. Как они могли позволять грабить  себя  и  все  же
оставаться врагом, с которым вы предпочитаете не встречаться?
   Шеф видел, что Бранд пытается ответить, но так, чтобы  затратить  как
можно меньше слов. Наконец он хриплым шепотом произнес:
   - Они сражаются друг с  другом.  Это  всегда  нас  выручало.  Они  не
моряки. И у них мало рождается воинов. У нас: копье, меч,  щит  -  и  ты
воин. А у  них  нужна  целая  деревня,  чтобы  вооружить  одного  воина.
Кольчуга, меч, копье,  шлем.  Но  больше  всего  лошадь.  Большие  кони.
Человек их с трудом сдерживает. Надо научиться ездить на них, держа  щит
в одной руке, а копье -  в  другой.  Начинают  учиться  еще  в  детстве.
Единственный путь.
   - Один франкский всадник -  никаких  проблем.  Зайди  сзади,  подруби
сухожилия коня. Пятьдесят всадников - проблема. Тысяча...
   - А десять тысяч? - спросил Шеф.
   - Не могу в это поверить. Столько их вообще нет. Большинство - легкие
всадники. Опасны, потому что быстры, нападают, когда не ждешь.
   Собрав угасающие силы, Бранд закончил:
   - Они тебя раздавят, если допустишь. Или разгромят на марше.  Держись
рек. Или оставайся за оградой.
   - А можно их победить в открытой битве на поле?
   Бранд слегка покачал головой. Шеф не  понял,  что  он  имел  в  виду:
"невозможно" или "не знаю". Ингульф положил руку ему на плечо и заставил
выйти.
   Шеф, мигая, вышел из палатки на  дневной  свет.  И  тут  же  на  него
обрушилось множество проблем.  Распоряжения  по  поводу  взятой  добычи.
Судьба пленников: среди них есть и  палачи  Айвара,  и  простые  рядовые
солдаты. Надо получать и отправлять сообщения. И  все  время  в  глубине
сознания Шефа оставался вопрос: Годива. Почему она уехала с Торвином?  И
что такого важного случилось у Торвина, что он не мог ждать?
   Но теперь перед Шефом стоял отец Бонифаций,  священник,  ставший  его
собственным писцом, и рядом с ним маленький человек в  церковной  черной
одежде со злобным и враждебным выражением лица. Шеф понял, что видел его
уже однажды, хоть и на удалении. В Йорке.
   - Это дьякон Эркенберт, - сказал Бонифаций. - Мы взяли его на корабле
самого Айвара. Он создатель  машин.  Рабы  -  вначале  они  принадлежали
собору, потом Айвару - рассказали, что он строил машины для Айвара.  Они
говорят,  что  теперь  вся  церковь  Йорка  день  и  ночь  работает   на
Рагнарсонов. - И он с презрением взглянул на Эркенберта.
   Создатель машин, подумал Шеф. Были дни,  когда  я  все  отдал  бы  за
возможность поговорить с этим человеком. Теперь  я  сомневаюсь,  что  он
может сказать мне что-то. Я догадываюсь, как  действуют  его  машины.  И
могу пойти и посмотреть сам. Знаю,  как  медленно  они  стреляют  и  как
сильно бьют. Но одного я не знаю: что еще есть у него в голове и  в  его
книгах? Но не думаю, чтобы он сказал мне это.
   Однако я смогу его использовать. Шеф все время думал о словах Бранда.
Начинало создаваться подобие плана.
   - Стереги его как следует, Бонифаций, - сказал Шеф. - Проследи, чтобы
с рабами из Йорка хорошо обращались, и скажи им, что с этого момента они
свободны. Потом пришли ко мне Гутмунда. После него Луллу  и  Осмонда.  А
также Квикку, Удда и Осви.

***

   - Мы не хотим этого делать, - сразу сказал Гутмунд.
   - Но можете? - спросил Шеф.
   Гутмунд колебался: лгать ему не хотелось, соглашаться тоже.
   - Можем. Но я все  же  не  считаю  это  удачной  мыслью.  Взять  всех
викингов армии, погрузить на корабли Айвара,  посадить  людей  Айвара  в
качестве  гребцов,  обогнуть  берег  для   встречи   где-то   в   районе
Гастингса...  -  Послушай,  господин.  -  Гутмунд  заговорил   виновато,
насколько позволял ему характер. - Я знаю,  я  и  мои  парни  не  всегда
хорошо обращались с твоими англичанами. Называли  их  червями.  Называли
skraelingiar. Говорили, что от них нет пользы и никогда  не  будет.  Ну,
они доказали, что мы ошибались.
   -  Но  мы  говорили  так  не  без  причины,  и  эта  причина  вдвойне
основательна,  когда  встречаешься  с  франками  и  их   лошадьми.   Вы,
англичане, можете стрелять из машин. Алебардой они  сражаются  не  хуже,
чем наши парни мечами. Но все равно есть многое, чего они не могут,  как
бы ни старались. Они просто недостаточно сильны.
   - А теперь эти франки. Почему они так опасны? Все знают: из-за  своих
коней. Сколько весит лошадь? Тысячу фунтов? Вот что я хочу сказать тебе,
господин. Чтобы сделать хоть несколько выстрелов по франкам, тебе  нужно
сдержать их, хоть ненадолго. Может, наши парни  это  могут  сделать,  со
своими алебардами и прочим. Может быть. Раньше это им не удавалось. Но я
совершенно уверен, что без моих  ребят  ты  этого  не  сделаешь.  А  что
произойдет, если между тобой и франками будет только тонкая линия  твоих
малышей? Они этого не могут сделать, господин. У них не хватит силы. - И
подготовки, про себя добавил Гутмунд. Они  не  выдержат,  когда  на  них
поскачут всадники и начнут рубить. Их всегда поддерживали мы.
   - Ты забываешь о короле Альфреде и его людях, - сказал Шеф. -  Сейчас
он уже собрал свою армию. Ты знаешь: английские таны  так  же  сильны  и
храбры, как твои ребята, просто им не хватает дисциплины. Но  это  я  им
могу дать.
   Гутмунд неохотно кивнул.
   - Поэтому каждая группа должна делать то, что умеет лучше всего. Твои
люди - плыть на кораблях. Под парусами  и  с  машинами.  Мои  фримены  -
заряжать машины и стрелять. Альфред со своими англичанами  -  стоять  на
месте и делать, что прикажут. Поверь мне, Гутмунд. В прошлый раз ты  мне
не верил. И до того тоже не верил. И когда мы шли к собору в Беверли.
   Гутмунд снова кивнул, на этот раз чуть энергичней. Уходя, он  сказал:
- Лорд ярл, ты не моряк. Но не забудь еще об одном. Сейчас  время  сбора
урожая. Каждый моряк знает: когда ночи становятся  такими  же  длинными,
как дни, погода меняется. Не забудь о погоде.

***

   Известие о полном разгроме Альфреда дошло до Шефа и его уменьшившейся
армии через два дня  после  выступления  на  юг.  Шеф  слушал  уставшего
побледневшего  тана,  который  принес  новость,  стоя  в  центре   круга
слушателей: он  отказался  от  заседаний  совета,  как  только  все  еще
недовольный Гутмунд и  его  викинги  отплыли  на  захваченных  кораблях.
Фримены следили за лицом Шефа и заметили, что во время рассказа тана оно
лишь дважды меняло выражение. Первый раз, когда  тан  проклял  франкских
лучников:  они  выпустили  такой  поток  стрел,  что  наступающая  армия
Альфреда вынуждена была остановиться и  поднять  щиты,  и  тут  на  нее,
неподвижную, обрушились всадники. Второй раз, когда тан сознался, что со
дня катастрофы никто не слышал о короле Альфреде и не видел его.
   В  наступившей  тишине  Квикка,  воспользовавшись  своим   положением
спасителя и друга Шефа, задал вопрос, занимавший всех:
   - Что нам теперь делать, господин? Повернуть назад?
   Шеф ответил не задумываясь:
   - Идти дальше.
   Мнения у костров в этот вечер разделились. С того момента,  как  ушел
Гутмунд  и   все   его   спутники,   армия   изменилась.   Освобожденные
рабы-англичане всегда в тайне опасались своих союзников,  таких  похожих
на их прежних хозяев по силе и ярости и превосходивших их боевой славой.
А с уходом викингов армия словно шла на праздник: трубы играли, в  рядах
слышался смех, солдаты перекликались с жнецами в полях, которые  уже  не
бежали при виде авангарда.
   Но ушел не  только  страх,  ушла  и  уверенность.  Хоть  бывшие  рабы
гордились своими машинами, алебардами и самострелами, у них не было  той
веры в себя, которая дается только жизнью, полной битв. - Легко  сказать
- идти дальше, - слышался чей-то голос вечером. - А что  с  нами  будет,
когда мы придем туда? Альфреда нет. Северян нет.  Нет  воинов  Вессекса,
поддержка которых была обещана. Только  мы.  Ну?  Что  тогда?  -  Мы  их
расстреляем, - уверенно сказал Осви. - Как  с  Айваром  и  его  войском.
Потому что у нас есть машины, а у  них  нет.  И  еще  самострелы  и  все
прочее.
   Его заявление сопровождалось  одобрительным  гулом.  Но  каждое  утро
маршалы сообщали Шефу все  большие  и  большие  числа  дезертиров:  люди
уходили по ночам, унося с собой свободу и те серебряные  пенни,  которые
каждый получил как часть добычи  после  разгрома  Айвара  А  от  будущих
наград и обещанной земли они предпочитали отказаться. Шеф  знал,  что  у
него  уже  недостаточно  людей,  чтобы  одновременно  стрелять  из  всех
пятидесяти катапульт: кидателей и толкателей - и из двухсот натягиваемых
воротами самострелов, изготовленных Уддом.
   - Что ты будешь делать? - спросил Фарман,  жрец  Фрея,  на  четвертое
утро похода. Он сам, Ингульф и Гейрульф, жрец Тюра,  были  единственными
норвежцами, настоявшими на том,  что  должны  остаться  с  Шефом  и  его
фрименами.
   Шеф пожал плечами.
   - Это не ответ.
   - Я тебе отвечу, когда ты скажешь, куда уехали  Торвин  и  Годива.  И
почему? И когда они вернутся?
   На этот раз наступила очередь Фармана промолчать.

***

   Даниэль и Альфгар провели много дней в  гневе  и  раздражении,  когда
наконец добрались до базы франкских крестоносцев и  проходили  через  их
посты и стражу, чтобы встретиться с предводителями армии.  Их  внешность
была против них: два человека в грязных промокших  плащах  после  многих
ночей,  проведенных  на  земле,  едущие  на  тощих  клячах,   украденных
Альфгаром.  Первый  же  часовой  очень  забавлялся,  видя  впервые,  как
англичане по своей воле  подходят  к  лагерю:  местные  крестьяне  давно
бежали, прихватив с собой жен и детей, если  можно  было.  Но  он  и  не
подумал позвать переводчика, чтобы  перевести  английский  Альфгара  или
латинский Даниэля. После того как они несколько минут кричали у входа  в
лагерь, он задумчиво наложил стрелу на тетиву  и  выстрелил  в  землю  у
самых ног Даниэля. Альфгар торопливо оттащил епископа.
   После этого они несколько  раз  пытались  приблизиться  к  ежедневным
кавалькадам, выезжавшим с базы у Гастингса на грабежи, пока король  Карл
неторопливо ждал нового вызова. Он  был  уверен,  что  вызов  придет.  В
первый раз это стоило  им  лошадей,  во  второй  -  епископского  кольца
Даниэля, которым он слишком ревностно  размахивал.  Наконец  в  отчаянии
Альфгар решил действовать  сам.  Даниэль  гневно  кричал  на  франкского
священника, которого они  нашли  бродящим  по  развалинам  разграбленной
церкви. Альфгар оттолкнул его.
   -  Machina,  -  сказал  он  отчетливо,  пользуясь  своими   скромными
познаниями в латинском. - Ballista. Catapulta. Nos videre, -  он  указал
на свои глаза. - Nos dicere. Rex <Машины. Баллиста. Катапульта. Я видел.
Расскажу. Король. (лат.)>. - И он показал на лагерь с его развевающимися
знаменами в двух милях.
   Священник посмотрел на него, кивнул, повернулся к еле сдерживавшемуся
епископу и заговорил с ним на латыни со странным  акцентом.  Он  оборвал
гневные жалобы  Даниэля  и  потребовал  информации.  Немного  погодя  он
подозвал свою охрану - верховых лучников - и поехал в лагерь,  прихватив
с собой  англичан.  Потом  их  передавали  из  рук  в  руки  священники,
вытягивая из Даниэля новые сведения.
   Но теперь священников нет.  Альфгар,  в  вычищенном  плаще,  поевший,
стоит вместе с Даниэлем перед столом, за которой сидит группа  людей,  с
внешностью воинов; у одного из них на лысой голове золотая корона. Рядом
с ним англичанин, внимательно слушающий короля. Наконец он повернулся  к
Альфгару, и тут беглецы  впервые  с  прихода  в  лагерь  услышали  снова
английский.
   - Священники рассказали королю, что у тебя  больше  здравого  смысла,
чем у этого епископа. Но епископ говорит, что только вы двое знаете, что
произошло на севере. И по какой-то причине, -  англичанин  улыбнулся,  -
хотите помочь королю и христианской религии своими сведениями. Короля не
интересуют жалобы твоего епископа и его  предложения.  Он  хочет  знать,
во-первых, об армии Мерсии, во-вторых, об армии  язычников  Рагнарсонов,
и, в-третьих, об армии  еретиков,  о  которых  особенно  тревожатся  его
собственные епископы. Расскажи все, что знаешь,  веди  себя  разумно,  и
тебе будет хорошо. Королю понадобятся верные англичане, когда  он  будет
укреплять здесь свою власть.
   Приняв самое искреннее и преданное выражение,  глядя  прямо  в  глаза
королю франков, Альфгар начал рассказывать о смерти Бургреда и поражении
у  Узы.  Он  говорил,  а  его  слова  фразу  за  фразой  переводили   на
французский.  Он  описывал  действие  машин,  с  помощью  которых  Айвар
деморализовал армию Бургреда. Он подчеркнул, что в армии Пути тоже  есть
машины, он не раз видел их  в  сражениях  прошлой  зимы.  Он  все  более
смелел. Начертил вином на королевском столе знак  молота,  рассказал  об
освобождении церковных рабов. Наконец король пошевелился,  бросил  через
плечо  вопрос.  Из  тени  появился  священник,  взял  стиль  и  восковую
табличку, нарисовал чертеж онагра.  Потом  катапульту  со  скручиванием.
Потом катапульту с противовесом. - Он спрашивает, такие ли ты  видел?  -
спросил переводчик.
   Альфгар кивнул.
   - Он говорит: интересно. Он ученый  человек,  читал  о  них  в  книге
Вегеция. Но говорит, что не знал, что  англичане  настолько  образованы,
чтобы делать такие машины. Но у  франков  они  используются  только  при
осадах. Использовать их против армии  всадников  глупо.  Слишком  быстро
передвигаются всадники, чтобы машины действовали эффективно.  Но  король
благодарит тебя за твою добрую волю и хочет,  чтобы  ты  поехал  с  ним,
когда он отправится в поход. Он считает, что твое знание врага  полезно.
Твоего товарища отошлют в Кентербери, там его  допросит  легат  папы.  -
Англичанин снова улыбнулся. - Я думаю, твои шансы лучше.
   Альфгар выпрямился и попятился от стола, чего никогда  не  делал  при
дворе Бургреда. Он  твердо  решил  еще  до  вечера  найти  себе  учителя
французского.
   Король Карл Лысый посмотрел ему вслед, вернулся к своему вину.
   - Первая крыса, - сказал он своему констеблю Годфруа.
   - Крыса с осадными машинами,  которые  используются  в  поле.  Ты  не
опасаешься того, что он сказал?
   Король рассмеялся.
   - Переплыть Узкое море - все равно что  вернуться  во  времена  наших
предков, когда короли ехали на битву в колесницах. Во всей это стране не
с кем сражаться, кроме норвежских бродяг, не опасных без своих кораблей,
и храбрых  глупых  мечников,  которых  мы  уже  побили.  Длинные  усы  и
медлительные  ноги.  Ни  лошадей,  ни  длинных  копий,  ни  стремян,  ни
полководцев. - Все равно  нужно  принять  меры  предосторожности.  -  Он
задумчиво почесал бороду. - Но нужно нечто большее, чем несколько машин,
чтобы разбить сильнейшую армию христианства.

Глава 10

   На этот раз Шеф с нетерпением ждал  видения,  которое  -  он  знал  -
обязательно придет. Мозг его был переполнен сомнениями и вариантами.  Но
уверенности у него не было. Он знал, что что-то извне должно ему помочь.
Обычно видения приходили, когда он был очень утомлен  или  после  сытной
еды. В этот день он сознательно шел пешком  рядом  с  пони,  не  обращая
внимания на подшучивания в рядах. Вечером наелся овсянки,  изготовленной
из последних запасов зерна прошлого урожая; зерно нового  урожая  только
начинало поступать.  Потом  лег  спать,  опасаясь,  что  его  загадочный
советчик на этот раз не придет к нему.

***

   - Да, - говорит  голос  в  его  сне.  Шеф  узнает  его  и  испытывает
мгновенное облегчение. Именно  этот  заинтересованный  голос  велел  ему
искать землю, рассказывал о деревянном коне. Голос  безымянного  бога  с
лукавым лицом, того самого, что показал ему фигуру  шахматной  королевы.
Это бог, который шлет ему ответы. Если он сумеет их понять.
   - Да, - говорит голос, - ты увидишь то, что тебе нужно знать.  Но  не
то, что ты думаешь. Ты всегда спрашиваешь - что? И как? А я покажу  тебе
- почему. И кто.
   И мгновенно Шеф оказывается на вершине, он так высоко, что ему  виден
весь мир: поднимаются столбы пыли, маршируют армии, точно  так,  как  он
видел в день смерти короля Эдмунда.  И  снова  он  чувствует,  что  если
сфокусирует зрение, сможет увидеть все,  что  захочет:  слова  на  губах
франкского полководца, место, где скрывается сейчас Альфред,  живой  или
мертвый. Шеф с беспокойством  оглядывается,  стараясь  сориентироваться,
увидеть именно то, что нужно.
   Что-то отворачивает его голову от панорамы внизу, заставляет смотреть
далеко-далеко, в удаление от реального мира во времени и пространстве.
   И видит он человека, идущего по горной дороге, человека  со  смуглым,
живым, озорным лицом, лицом  неведомого  бога  из  снов.  Этот  человек,
думает Шеф, погружаясь в видение, имеет не одну кожу.
   Человек, если это человек, подходит  к  хижине,  в  сущности  лачуге,
бедному жилищу из веток и коры, скрепленных глиной и утепленных  травой.
Так жили люди в старину, думает Шеф. Теперь они умеют много  больше.  Но
кто их научил?
   У  хижины  мужчина  и  женщина  прекращают  работать  и  смотрят   на
пришельца: странная пара, оба согнуты постоянной работой, приземистые  и
коренастые, кривоногие, с короткими пальцами.
   - Их зовут Ай и Эдда, - слышен голос бога.
   Они приветствуют пришельца, проводят его  в  лачугу.  Предлагают  еду
перегоревший овес, полный шелухи и частиц камня  от  ручной  размолки  в
каменной ступе; овес смочен только козьим молоком. Пришелец не смущается
таким приемом, оживленно разговаривает; когда наступает  время,  ложится
на груду плохо обработанных шкур между хозяином и хозяйкой. Посреди ночи
он поворачивается к Эдде, лежащей в своем рваном платье. Ай крепко спит,
не шевелится; может, укололся о сонный  шип.  Человек  с  озорным  лицом
снимает с Эдды тряпки, ложится на нее, без всяких предисловий овладевает
ею. Чужестранец на следующее утро уходит, продолжает свой путь.  А  Эдда
полнеет,  разбухает,  стонет,  рожает  детей,  таких  же  коренастых   и
некрасивых, как сама, но более деятельных и изобретательных.  Они  возят
навоз, приносят хворост, растят свиней, разбивают комья земли  мотыгами.
От них происходят троллы, слышит Шеф. Когда-то я тоже  был  троллом.  Но
теперь я не тролл.
   Путник продолжает идти, идет резво, поднимается в горы. На  следующий
вечер подходит к дому,  крепко  сколоченному,  с  обеих  сторон  топором
прорублены борозды, с одной стороны окно с  прочными  ставнями,  снаружи
уборная над глубоким ущельем.  И  снова  пара  прерывает  работу,  когда
подходит незнакомец: сильная крепкая пара, с румяными лицами, с толстыми
шеями: мужчина лысый, с подстриженной бородой, женщина с круглым лицом и
длинными  руками,  такая  легко  переносит  тяжести.  На   ней   длинное
коричневое платье, но рядом на случай  прохладного  вечера  приготовлена
шерстяная накидка. И бронзовые заколки для нее.  На  мужчине  просторные
брюки, как у воина с флота викингов, кожаная куртка для красоты на поясе
и на руках нарезана полосами. Так живут люди сейчас, думает Шеф.
   - Их зовут Афи и Амма, - произносит голос.
   Они тоже приглашают незнакомца  в  дом,  предлагают  еду:  тарелки  с
хлебом   и   ломтями   жареной   свинины,   предварительно   засоленной,
растопленный жир пропитывает  хлеб.  Пища  для  людей,  много  и  тяжело
работающих,  для  сильных  людей.  Потом  ложатся  спать,  все  трое  на
соломенный матрац с шерстяными одеялами. Афи  храпит,  он  спит  крепко.
Незнакомец поворачивается к Амме, на которой  только  просторная  ночная
рубашка, шепчет что-то  ей  на  ухо,  овладевает  ею  так  же  быстро  и
энергично.
   Снова незнакомец пускается в  путь,  а  Амма  полнеет,  с  молчаливым
стоицизмом рожает детей, таких же сильных и хорошо сложенных, как  сама,
но, может,  более  умных,  готовых  пользоваться  новшествами.  Ее  дети
приручают быков, строят бревенчатые амбары, работают молотом  и  плугом,
плетут рыбацкие сети, выходят в море. Шеф знает, что от  них  происходят
карлы. Когда-то я тоже был карлом. Но и это время ушло.
   Путник идет дальше, на этот раз он оказывается на обширной равнине.
   Подходит к дому в стороне от дороги, вокруг  изгородь  из  бревен.  В
доме несколько комнат, одна спальня, другая столовая, есть помещение для
животных, все с окнами или широкими дверями. На  резной  скамье  у  дома
сидят мужчина и женщина, они приглашают к себе путника,  предлагают  ему
воду из глубокого колодца. Красивая пара, с  длинными  лицами,  широкими
лбами, с мягкой кожей, не загрубевшей от работы. Когда  мужчина  встает,
чтобы приветствовать пришельца, он оказывается выше  его  на  полголовы.
Плечи у него широкие, спина прямая, пальцы сильные от натягивания тетивы
лука.
   - Это Фатир и Мотир, - произносит голос бога.
   Они вводят гостя в дом,  пол  устелен  приятно  пахнущим  тростником,
сажают его за стол, приносят воду в чаше, чтобы он  вымыл  руки,  подают
жареную дичь, масло  и  кровяные  сосиски.  После  еды  женщина  прядет,
мужчина сидит в кресле и беседует с гостем.
   Когда наступает ночь, хозяева, словно во сне, ведут гостя  к  широкой
кровати с перьевой периной, с деревянными подголовными валиками,  кладут
его между собой. Фатир сразу засыпает. Гость поворачивается  к  хозяйке,
обрабатывает ее, как жеребец или бык, как и предыдущих двух.
   Гость уходит, а женщина полнеет, из ее чрева  рождается  раса  ярлов,
бойцов. Они плывут в фьордах, укрощают лошадей, куют металл,  окрашивают
кровью мечи и кормят воронов на полях битв. Так люди хотят жить  сейчас,
думает Шеф. Или кто-то хочет, чтобы они так жили...
   Но это не может быть концом: от Аи к Афи и Фатиру; от Эдды к Амме и к
Мотир. А как же их сыновья и дочери, как праправнуки? От тролла к  карлу
и от карла к ярлу. Я теперь ярл. Но что  после  ярла?  Как  назовут  его
сыновей и как далеко ушел по дороге  путник?  Сын  ярла  -  король,  сын
короля...

***

   Шеф неожиданно проснулся, прекрасно помня  все  увиденное,  отчетливо
понимая, что каким-то образом это  имеет  непосредственное  отношение  к
нему самому. Он понимает, что видел программу выведения людей, как  люди
выводят породы лошадей или охотничьих собак. Но в  каком  отношении  они
должны быть лучше? Умнее? Способнее к новым знаниям? Так  говорят  жрецы
Пути. Или  способнее  к  изменениям?  Готовые  применять  уже  известные
знания?
   Но в одном Шеф уверен. Если эта программа осуществляется  путником  с
хитрым лукавым лицом, лицом, которое принадлежит его покровителю, то  за
все нужно будет платить. Но путник хотел, чтобы его программа  кончилась
успехом. Он знает: решение есть, нужно только найти его.
   В темный предрассветный  час  Шеф  натянул  смоченные  росой  кожаные
сапоги,  поднялся  с  шуршащего   соломенного   матраца,   закутался   в
плащ-одеяло и вышел  в  холодный  воздух  конца  английского  лета.  Как
призрак,   прошел   по   спящему   лагерю,   без   оружия,   только    с
скипетром-точилом в руке. Его  фримены  не  окапывают  лагерь  рвом,  не
ставят ограду, как вечно деятельные викинги, но лагерь окружен часовыми.
Шеф прошел рядом с одним из  них,  алебардистом  из  отряда  Луллы.  Тот
стоял, опираясь на алебарду, с открытыми глазами. Но он  не  видел,  как
Шеф неслышно миновал его и углубился в темный лес.
   Небо  на  востоке  посветлело,  проснулись   птицы.   Шеф   осторожно
пробирался в зарослях боярышника и крапивы и  скоро  оказался  на  узкой
тропе. Она напомнила ему тропу, по которой он шел с Годивой  год  назад,
когда они бежали от Айвара. Ну, конечно, и эта тропа ведет  к  поляне  и
убежищу.
   Когда он добрался до поляны, уже совсем  рассвело  и  ему  было  ясно
видно. Убежище - просто лачуга. У него на глазах открылась криво висящая
дверь и  вышла  женщина.  Старуха?  Лицо  у  нее  озабоченное,  бледное,
осунувшееся, видно, что она хронически недоедает. Но женщина не  старая,
понял Шеф, молча и неподвижно стоя под деревом. Женщина  огляделась,  не
видя его, и опустилась на солнце рядом с хижиной. Закрыла лицо руками  и
молча заплакала.
   - В чем дело, мать?
   Она вздрогнула, услышав вопрос Шефа, с ужасом посмотрела на него.  Но
поняла, что он только один, не вооружен, и успокоилась.
   - В чем дело? Обычная история. Мужа забрали в армию короля...
   - Какого короля?
   Она пожала плечами.
   - Не знаю. Это было несколько месяцев назад. Он так  и  не  вернулся.
Все лето мы голодали. Мы не рабы, но  у  нас  нет  земли.  И  когда  Эди
перестал работать на богатых, у нас ничего не  осталось.  Мне  разрешили
подбирать колосья после жатвы, те, что пропустили жнецы. Мало, но нам бы
хватило. Но уже поздно. Мой ребенок умер.  Дочь.  Две  недели  назад.  А
теперь и новое. Когда я отнесла ее в церковь, чтобы ее  похоронили,  там
не было священника. Он бежал, говорят, его прогнали язычники. Люди Пути?
Не знаю, как правильно. Все в деревне обрадовались, сказали, что  теперь
не нужно платить ни десятину, ни лепту святого Петра. Но мне-то  что  до
этого? Я была слишком бедна, чтобы платить десятину, а священник  иногда
давал мне пожертвования. И кто похоронит  мою  девочку?  Как  она  может
упокоиться, если над нею не сказаны  слова?  Если  сам  дитя-Христос  не
возьмет ее на небо? Женщина снова заплакала, раскачиваясь взад и вперед.
"Что бы сказал на это Торвин?" - подумал Шеф. - "Может, сказал  бы,  что
сами христиане не плохи, это церковь их прогнила. Но все же церковь хоть
кому-то давала утешение. Путь должен делать то же  самое,  а  не  только
думать о тропе героев, ведущей в Валгаллу к Отину  или  в  Трутвангар  к
Тору". Он поискал на поясе кошелек и понял, что не взял его.
   - Теперь ты видишь, что наделал? - услышал он голос сзади.
   Шеф медленно повернулся и увидел Альфреда. Глаза  молодого  короля  в
темных кругах, одежда рваная и грязная. У него нет ни меча, ни плаща, но
на нем кольчуга, а на поясе кинжал.
   - Я наделал? Мне кажется, она из  твоих  подданных,  по  эту  сторону
Темзы. Путь мог прогнать ее священника, но мужа у нее отнял ты.
   - Ну, тогда что мы наделали.
   Двое  мужчин  стояли  и  смотрели  на  женщину.  Вот  что  я   послан
остановить, подумал Шеф. Но я не могу это сделать, следуя только  Путем.
По крайней мере Путем Торвина и Фармана.
   - Я сделаю тебе предложение, король, - сказал он. - У тебя кошелек на
поясе, а у меня нет. Дай его этой  бедной  женщине,  так  чтобы  она  по
крайней мере смогла прожить, если не вернется ее муж.  А  я  отдам  тебе
твое королевство. Вернее, мы разделим его, когда победим  твоих  врагов,
крестоносцев, как я победил своих.
   - Разделим королевство?
   - Всем будем владеть совместно.  Деньгами.  Людьми.  Вместе  править.
Рисковать. Пусть наши судьбы сольются.
   - И разделим нашу удачу? - спросил Альфред.
   - Да.
   - Я должен поставить два условия, - сказал Альфред.  -  Мы  не  можем
идти только под твоим Молотом, потому что я христианин. И я не буду идти
только под Крестом, потому что его  осквернили  грабители  Франкленда  и
папы Николая. Будем помнить эту женщину и ее горе  и  идти  под  двойным
знаком. И если победим, позволим нашим людям находить утешение, где  они
захотят. В нашем мире всем его хватит.
   - А второе условие?
   - Это. - Альфред указал на точило-скипетр. - Ты должен избавиться  от
него. Когда ты держишь его, ты  лжешь.  Ты  посылаешь  своих  друзей  на
смерть. Шеф взглянул на точило, снова увидел  жестокие  бородатые  лица,
вырезанные с обоих концов; лица, похожие на бога с  ледяным  голосом  из
его видений. Он вспомнил могилу, где нашел скипетр, вспомнил  рабынь  со
сломанными спинами. Подумал о Сигварте, которого послал  на  мучительную
смерть; о Сиббе и Вилфи, сгоревших заживо. О самом Альфреде, которого он
сознательно послал навстречу  поражению.  О  Годиве,  которую  он  спас,
только чтобы использовать как приманку.
   Повернувшись, он бросил камень в густые заросли, там он будет  лежать
в плесени.
   - Как скажешь.  Мы  пойдем  под  двойными  знаменами  -  победим  или
потерпим поражение. - Он протянул руку. Альфред  достал  кинжал,  срезал
свой кошелек, бросил его к ногам женщины. И только потом они пожали друг
другу руки.
   Когда они уходили, женщина дрожащими пальцами развязывала кошелек.

***

   Не прошли они и ста ярдов по тропе, как услышали  шум:  звон  оружия,
крики, ржание лошадей. Оба побежали к лагерю, но их задерживали  шипы  и
ветви. К тому времени, как они выбежали из леса, все уже кончилось.
   - Что  случилось?  -  спросил  Шеф  у  одного  из  людей,  который  с
недоумением смотрел на него.
   И тут из-за разрезанной палатки появился жрец Фарман.
   - Легкая кавалерия  франков.  Немного,  около  сотни  всадников.  Они
знали, что мы здесь, выскочили из леса. А ты где был?
   Но Шеф смотрел мимо него, на Торвина, который пробирался через  толпу
возбужденных людей, крепко держа за руку Годиву.
   - Мы пришли сразу после рассвета, - сказал Торвин. -  Как  раз  перед
нападением франков. Шеф, не обращая на него внимание, смотрел только  на
Годиву. Она подняла подбородок, смотрела на него. Он  мягко  положил  ей
руку на плечо.
   - Прости, если я забывал  о  тебе.  Обстоятельства...  и  скоро...  я
постараюсь загладить свою вину. Но не сейчас. Сейчас я по-прежнему  ярл.
Сначала нужно организовать охрану лагеря, чтобы  нас  снова  не  застали
врасплох. Потом мы должны выступать. Но до того...  Лулла,  Фарман,  все
жрецы и предводители ко мне, как только будет налажена охрана.
   - Осмод, еще до этого. Пришли ко мне двадцать женщин.
   - Женщин, господин?
   - Женщин. Их с нами много. Вдовы, жены, шлюхи, мне все равно.  Только
бы умели держать в руках иглу.
   Два часа спустя Торвин, Фарман и Гейрульф, единственные  жрецы  Пути,
сидевшие среди десятка английских командиров отрядов, невесело  смотрели
на новый символ, торопливо вышитый  на  главном  знамени  армии.  Вместо
белого Молота, стоящего вертикально на красном поле, здесь были Молот  и
Крест, расположенные по диагонали друг к другу.
   - Это уступка врагу, - сказал Фарман. - Они  нам  такого  никогда  не
сделают.
   - Это условие, на котором король обещал нам поддержку, - ответил Шеф.
   Все подняли брови, глядя на оборванную одинокую фигуру короля.
   - И не только мою поддержку, -  сказал  Альфред.  -  Поддержку  всего
моего королевства. Я могу  потерять  одну  армию.  Но  есть  еще  немало
мужчин, которые придут ко мне сражаться против захватчиков. Будет легче,
если им не придется при этом менять религию.
   - Конечно, люди нам нужны, - сказал Осмод, маршал лагеря  и  командир
катапультеров. - С дезертирством и сегодняшними потерями у нас  осталось
по семь-восемь человек в расчете,  а  нужно  по  двенадцать.  И  у  Удда
заготовлено больше самострелов, чем  у  нас  людей.  Но  они  нужны  нам
немедленно. И где мы их найдем? В такой спешке?
   Шеф  и  Альфред  неуверенно  посмотрели  друг  на  друга,   обдумывая
проблему, ища решение.
   Неожиданно тишину из глубины палатки нарушила Годива.
   - Я вам дам ответ, - сказала она. - Но если я вам  скажу,  вы  должны
обещать мне две вещи. Во-первых, я буду постоянным членом совета.  Я  не
хочу, чтобы от меня в будущем  избавились,  как  от  хромой  лошади  или
больной собаки. Во-вторых, я больше не хочу слышать,  как  ярл  говорит:
"Не сейчас. Не сейчас, потому что я ярл".
   Взгляды устремлялись, сначала в недоумении - к ней, потом в тревоге и
сомнении - к Шефу. Шеф, машинально  поискав  рукой  привычный  точильный
камень, словно впервые посмотрел в сверкающие глаза Годивы. Он вспомнил:
точила больше с ним нет, нет  и  того,  что  оно  означает.  Он  опустил
взгляд. - Обещаю соблюдать оба условия, - хрипло  сказал  он.  -  Теперь
давай твой ответ, член совета.
   - Люди, которые вам нужны, в лагере,  -  сказала  Годива.  -  Это  не
мужчины, а женщины. Их сотни. И в каждой деревне вы найдете еще. Для вас
они, может быть, только шлюхи, как сказал недавно ярл. Владеющие  иглой.
Но они не хуже мужчин владеют и другим. Приставьте  по  шесть  женщин  к
каждой  катапульте.  Освободившихся   мужчин   направьте   к   Удду   за
самострелами, а самых сильных к Луллу - алебардистами.  Но  я  посоветую
Удду: набери побольше молодых женщин, таких, которые  не  испугаются,  и
дай им свои самострелы.
   - Мы не можем сделать это, - сказал, не доверяя своим ушам, Квикка.
   - Почему?
   - Ну... у них не хватит силы.
   Шеф рассмеялся.
   - Именно это, Квикка, викинги говорили  о  тебе,  помнишь?  Много  ли
нужно силы, чтобы натянуть веревку? Повернуть рычаг? Работать на вороте?
Машины дают силу.
   - Они испугаются и убегут, - не сдавался Квикка.
   Годива ледяным тоном сказала:
   - Посмотри на меня, Квикка. Ты видел, как я забиралась  в  тележку  с
дерьмом. Я испугалась тогда? Даже  если  испугалась,  все  равно  я  это
сделала. Шеф. Позволь мне поговорить с женщинами. Я найду таких, которым
можно верить; если понадобится, я сама поведу их. Не забудьте вы все,  -
она вызывающе оглядела совет, - женщины могут потерять больше, чем любой
из вас. И выиграть тоже.
   В наступившем молчании Торвин, по-прежнему чуть скептически,  сказал:
- Все это очень хорошо. Но сколько людей было у короля  Альфреда,  когда
он выступил против франков? Пять тысяч? Подготовленных воинов. Даже если
мы мобилизуем всех женщин в лагере, у нас получится треть  этого  числа.
Как можем мы  надеяться  победить?  С  людьми,  мужчинами  и  женщинами,
которые ни разу в жизни не стреляли, разве по  птицам.  Нельзя  за  день
превратить человека в воина.
   - Но научить стрелять из  самострела  за  день  можно,  -  неожиданно
возразил Удд. - Надо только натягивать и целиться.
   - Все равно, - сказал Гейрульф, жрец Тюра. - Мы сегодня утром поняли,
что франки не будут стоять, дожидаясь наших стрел. Что же нам делать?
   - Слушайте, - сказал Шеф, глубоко вдохнув, - и я вам расскажу.

Глава 11

   Как огромная стальная ящерица, франкская армия вскоре после  рассвета
выползла из своего лагеря  под  Гастингсом.  Вначале  легкая  кавалерия,
сотнями, стальные шлемы, кожаные куртки и сабли; их обязанность - искать
врага, держать фланги, входить в прорыв. Затем  ряд  за  рядом  лучники,
верхом, как и все в этой армии, но  готовые  спешиться  для  боя,  когда
окажутся в пятидесяти ярдах от вражеской  линии  и  начнут  поливать  ее
стрелами из больших  луков;  их  обязанность  -  остановить  противника,
заставить его поднять щиты, закрывать  лица,  присесть,  чтобы  защитить
незакрытые ноги.
   В центре тяжелая кавалерия - оружие, приносящее франкам  одну  победу
за другой на равнинах Центральной  Европы.  Каждый  воин  в  кольчуге  и
поножах, спину и живот защищает высоко поднятое седло, у каждого шлем  и
длинный меч, а сверх этого щит, длинное копье и стремена. Щит  закрывает
все тело, копье  бьет  поверх  руки  и  из-под  руки;  в  стремена  воин
упирается для удара. Мало кто мог держать в одной руке копье,  в  другой
неподвижный щит и в тоже время нажатием ног и  кончиками  пальцев  одной
руки управлять боевым конем. Среди англичан таких людей не было.  А  те,
кто мог, верили, что опрокинут любую пехоту, только бы она  вышла  из-за
стен или сошла с кораблей.
   Во главе основной колонны, перед девятьюстами всадниками, король Карл
Лысый повернулся в седле и посмотрел на знамена, развевающиеся сразу  за
ним, на оставшийся под охраной лагерь, на корабли  у  берега.  Последняя
армия  к   югу   от   Хамбера   идет   им   навстречу,   беззаботная   и
неподготовленная, но собирается сразиться. Именно это ему и нужно:  один
решительный удар, предводители гибнут на поле или сдаются и передают ему
бразды правления. Это должно было произойти раньше, после разгрома этого
храброго, но глупого Альфреда. И теперь  расцвет  его  правления  совсем
близок.
   Сейчас как раз вовремя. Может даже, чуть поздно. Сегодня  или  завтра
все решится. Карл понял, что дождь мешает ему смотреть вдаль, тучи  идут
с  пролива.  Он  повернулся,  подозвал  англичанина-предателя  вместе  с
переводчиком.
   - Вы живете в забытой богом стране, - сказал  он.  -  Когда  кончится
этот дождь?
   Альфгар посмотрел на обвисшие  знамена,  заметил  небольшой  ветер  с
юго-запада, подумал про себя, что дождь может  зарядить  на  неделю.  Но
король не это хочет услышать, понимал он.
   - Я думаю, скоро, - сказал он. Король хмыкнул,  пустил  вперед  коня.
Армия медленно двинулась по неубранным полям, влажная почва превращалась
в грязь, авангард оставлял широкую черную полосу в зелени.

***

   В пяти милях к северо-западу, с вершины небольшого холма  чуть  южнее
Кальдбек Хилла, Шеф наблюдал за приближением армии франков. На  повозке,
запряженной быками, было установлено  его  знамя  -  Молот  и  Крест  по
диагонали друг к другу. Он знал,  что  разведчики  уже  заметили  его  и
доложили об этом королю Карлу. Шеф с армией подошел в сумерках накануне,
после того как легкая кавалерия франков отступила к своему  лагерю.  Его
люди - мужчины и женщины - заняли  позиции  ночью.  Рядом  с  ним  почти
никого не было. Такой битвой он больше руководить  не  может.  Вопрос  в
том, сможет ли его армия действовать точно по плану - и действовать  так
после того, как отряды утратят связь друг с другом и с ним.
   Одно Шеф знал точно: в  его  армии  гораздо  больше  людей,  чем  ему
известно.  Весь  день  накануне  он  принимал  небольшие  группы  людей,
направлявшиеся к полю битвы: крестьян с копьями, дровосеков с  топорами,
даже мрачных углежогов с нагорья,  призванных  королем  Альфредом.  Всем
говорили одно и то же. Не стойте на месте. Не образуйте линию.  Ждите  в
укрытиях. Нападайте, когда увидите возможность. Простой  приказ,  и  они
принимали его с радостью, тем более что приказ отдавал сам король.
   Но дождь, думал Шеф. Поможет он или помешает? Скоро он узнает.
   Первый выстрел прозвучал из полусожженной деревни.  Пятьдесят  легких
франкских кавалеристов ушли в сторону от направления  движения  армии  и
пересекли линию прицела катапульты "Точно в цель". Осви нажал на  рычаг,
почувствовал отдачу, увидел, как пролетела  полмили  большая  стрела.  И
точно попала в цель, тесную группу  всадников.  И  тотчас  же  расчет  -
семеро мужчин и четыре женщины, бросился перезаряжать.  Тридцать  ударов
сердца - и катапульта снова готова к стрельбе.

***

   Командир всадников  увидел  своего  человека  на  земле,  пронзенного
стрелой, и удивленно прикусил губу. Осадные машины в открытом  поле?  Но
ответ ясен. Растянуться, не представлять единой цели, напасть.  Стреляли
справа, с открытого фланга. Командир повернул коня,  отдал  приказ,  его
люди поскакали по полю.
   Но густые живые изгороди, предназначенные для того, чтобы не  пускать
на поля скот, заставили их двигаться по затопленной аллее. И  когда  они
проскакали, из-за колючих ветвей выглянули лица. С расстояния  в  десять
футов самострелы послали  короткие  стрелы  в  кожаные  спины.  Выпустив
стрелу, человек поворачивался и убегал, не глядя даже, попал он или нет.
Через мгновение верхом на ждавших пони лучники уже скакали в укрытие.
   - У Ансье неприятности, - заметил командир другого  отряда,  наблюдая
за усиливающейся суматохой. - Засада. Мы зайдем сзади и зажмем их  между
нами. Дадим им урок: больше не будут пробовать.
   Он повел своих людей в обход, но тут послышался глухой звук и ужасный
крик сзади: большая стрела ниоткуда пронзила бедро всаднику,  пригвоздив
его к мертвой лошади. Не из засады. Откуда-то с другой стороны. Командир
поднялся в  стремени,  оглядывая  неподвижную  местность.  Увидеть  хоть
что-то и  напасть.  Деревья,  поля  неубранной  пшеницы.  Повсюду  живые
изгороди. И в этот момент  стрела,  посланная  из  самострела  -  лучник
укрывался за изгородью в ста пятидесяти ядах, - попала ему прямо в лицо.
Снайпер, браконьер из Диттона, не стал вставать и убегать. Через  десять
ударов сердца  он  был  уже  в  двадцати  ярдах,  полз,  как  угорь,  по
наполовину затопленной  канаве.  Он  уже  обнаружил,  что  скрученная  и
натертая  воском  тетива  из  кишок  не  страдает  от  влаги.   Всадники
остановились в нерешительности, потом поскакали  туда,  откуда,  как  им
показалось, стреляли, и тут выстрелил другой снайпер.
   Медленно,  без  рогов  и  труб,  как  зубчатое   колесо,   постепенно
натягивающее веревку, двадцать различных засад вступили в действие.

***

   Со своего наблюдательного пункта на холме  Шеф  видел  главную  часть
армии франков,  которая  продолжала  двигаться  вперед.  Но  теперь  она
продвигалась медленно, шагом, со многими остановками.  Она  не  шла  без
прикрытия с флангов. А на флангах долго ничего  не  было  видно.  Иногда
из-за рощи или сожженной  деревни  показывались  всадники.  На  что  они
нападали, за чем гнались, было неясно. Потом, напрягая зрение  в  мелком
дожде, Шеф увидел с  одной  стороны  движение:  пара  лошадей,  скачущих
галопом, за ними одна из катапульт-толкателей, расчет  на  пони  длинной
цепочкой сзади. Осви и "Точно в цель" уходят с одного конца деревни, а в
другой въезжают франки; но их фланговый удар задержался из-за  выстрелов
с другого направления. Катапульта исчезла за подъемом.  Через  несколько
секунд она снова развернется, будет снята с передка, заряжена  и  сможет
посылать смертоносную стрелу в любую цель на расстоянии в полмили.
   Стратегия Шефа зависела от трех обстоятельств. Во-первых,  от  знания
местности: только те, кто живет здесь, пашет и  охотится,  знает  каждую
проходимую тропку, безопасные пути отхода.  В  каждом  отряде  находился
местный житель, мужчина или мальчик. Остальным  местным  жителям  велено
было скрыться в убежищах на  площади  в  двадцать  квадратных  миль,  не
вступать в бой, но, если понадобится, служить проводниками и  передавать
сообщения. Во-вторых, от дальности стрельбы катапульт-толкателей и новых
самострелов. Их не так быстро можно  перезарядить,  но  даже  стрела  из
самострела пробивает кольчугу на расстоянии в двести ярдов.  И  стрельба
велись людьми, лежащими в укрытиях.
   Но наиболее важной частью стратегии Шефа  было  осознание  того,  что
битву можно выиграть двумя путями. Все битвы, в которых он участвовал до
сих пор, все  битвы  вообще  в  западном  мире  на  протяжении  столетий
выигрывались   одним   путем.   Ударом.   Созданием   боевых   линий   и
столкновением, пока одна из  линий  не  дрогнет.  Линию  можно  прорвать
топорами и мечами, как предпочитали  викинги;  конями  и  копьями  -  во
франкском стиле; камнями и стрелами - по введенному Шефом методу. Прорыв
линии означает выигрыш битвы.
   Но есть и совершенно новый путь к победе.  Без  линии,  без  сильного
удара. Разрывать армию врага на  части,  изводить  ее,  наносить  потери
стрельбой с расстояния. Но только непрофессиональное и  не  воинственное
войско Шефа могло это сделать: у прирожденных  воинов  все  их  привычки
против такого способа. Территория не важна. Ее можно отдавать. Храбрость
в поединке лицом к лицу не важна. Больше того, она признак поражения. Не
должно быть и обычных средств  повышения  боевого  духа:  рогов,  боевых
песен, криков командиров, а  больше  всего  -  ощущения  рядом  стоящего
товарища. В такой  битве  легко  дезертировать,  спрятаться  в  укрытии,
появиться, когда все будет кончено. Шеф надеялся, что его отряды  смогут
прикрывать друг друга; они разбились на  группы  человек  по  пятьдесят:
катапульта, двадцать самострелов,  несколько  алебардистов.  Но  природа
такой битвы в том, что они  могут  разъединиться.  Соединятся  ли  потом
снова?
   Вспоминая упрямые нападения йоркширских крестьян, когда армия Пути  в
снегу уходила из Йорка, Шеф думал, что смогут. Мужчины и  женщины  видят
землю,  которую  защищают,  видят  неубранные  поля,  сгоревшие  амбары,
вырубленные сады. Для детей бедняков пища и земля священны.  Они  помнят
слишком много голодных зим.
   Глядя на  то,  как  разворачивается  битва,  Шеф  испытывал  странное
ощущение - не свободы вообще, а  свободы  от  забот.  Он  теперь  только
отдельное колесико. Колесики поворачиваются, когда  натягивают  веревку.
Но они не думают обо всей машине. Она может работать, может сломаться, а
колесико ничего не может с этим сделать. Оно может только исполнять свою
роль.
   Он положил руку на плечо стоявшей рядом Годивы. Та искоса  посмотрела
на его изуродованное, измученное лицо и позволила ему оставить  руку  на
месте.

***

   Король Карл, все еще  продвигавшийся  вперед,  к  холму  Колдбек,  за
которым видел знамя  своего  неуловимого  противника,  в  двадцатый  раз
поднял руку, останавливая  продвижение.  К  нему  подскакал  всадник  на
легкой лошади, дождь промочил его насквозь, прошел сквозь кожу куртки  и
шерсть.
   - Ну, Роже?
   Всадник в отвращении покачал головой.
   - Как будто пятьдесят рукопашных одновременно. Никто не  стоит  перед
нами. Мы гоняемся за  ними  и  прогоняем.  Но  когда  перестраиваемся  и
начинаем отходить, они снова нападают на нас - и не только спереди, но и
сзади.
   - А что произойдет, если мы  просто  двинемся  вперед?  Вот  туда.  -
Король указал на флаг в миле.
   - Они нас перестреляют по дороге.
   - Но нам всего лишь проскакать  милю.  Ну,  хорошо,  Роже.  Учи  этих
негодяев  с  их  луками,  сколько  можешь.  Но   прикажи   своим   людям
продвигаться в линии параллельно с главной частью армии.  Когда  прорвем
центр, сможем повернуть и заняться флангами.
   Повернувшись, король поднял копье и указал им  вперед.  Его  всадники
хрипло закричали и пустили лошадей рысью.

***

   - Они идут, - сказал Шеф Альфреду, стоящему рядом  с  Годивой.  -  Но
почва мягкая, и они приберегут скорость для последнего  рывка.  -  Всего
человек пятьдесят окружало троих предводителей, в основном вестники,  но
Шеф оставил при  себе  одну  катапульту-кидатель,  тяжелую,  неподвижную
машину, с ее расчетом.
   - Камни-лебеди, - приказал он.
   Радуясь возможности двигаться после часов бездеятельности,  расчет  -
мужчины и женщины - занял свои места. Сегодня им тоже предстояло сыграть
только одну роль. Еще в самом начале испытаний  английские  катапультеры
обнаружили, что если на  камнях,  которые  бросают  их  машины,  сделать
бороздки, то камни в полете испускать странный высокий звук, похожий  на
крик лебедя. И соревновались для забавы, чей камень громче. И теперь Шеф
собирался отдать своим разбросанным войскам сигнал, который услышат все.
Расчет подготовил машину,  зарядил,  выстрелил.  Пустив  камень,  с  его
вызывающим дрожь свистом, в  одну  сторону,  тут  же  повернули  машину,
пустили второй камень. Отряды с  катапультами,  выпускающими  стрелы,  и
лучниками, скрывавшиеся перед  наступающим  войском  франков  в  засаде,
услышали сигнал, подцепили машины, отъехали  назад  и  впервые  за  день
присоединились к своему предводителю. Они появлялись один за другим. Шеф
оттаскивал повозки, которые поставил на вершине, в промежутки между ними
расставлял машины, в  повозках  размещал  лучников.  Все  машины,  люди,
лошади стояли не дальше пяти ярдов друг от друга, конные  упряжки  ждали
наготове.
   Шеф ходил взад и вперед по линии, повторяя приказ.
   - Три выстрела с каждой катапульты, не больше. Начинайте стрелять  на
максимальном удалении. Один выстрел из самострелов - по приказу.

***

   Король Карл достиг  основания  холма;  настроение  его,  несмотря  на
дождь,  улучшилось.  Враг  постарался  задержать  его,  извести   своими
засадами, а теперь рассчитывает, что подъем и грязь ослабят  натиск.  Но
легкие кавалеристы сделали свое дело, справились с засадами. И англичане
все еще недооценивают силу удара тяжелой франкской кавалерии.  Пришпорив
лошадь, король погнал ее вверх на рыси, переходящей в галоп, и  его  тут
же обогнали телохранители.
   Рявкнули  катапульты,  черные  линии  прочертили  воздух,  ударили  в
покрытые  металлом  тела  поднимавшихся  на  холм.  Но   те   продолжали
подниматься. Наверху снова повернули  рычаги.  Снова  музыкальные  ноты,
полосы, крики боли людей и лошадей, задние ряды топчут упавших. Странно,
подумал Карл, увидев перед  собой  препятствие.  Баррикада,  но  никаких
щитов, никаких воинов. Неужели они думают остановить его одним деревом?

***

   - Стреляйте! - крикнул Шеф, когда передний  ряд  кавалеристов  достиг
метки, обозначенной им еще утром. И сразу ревом, достойным  Бранда,  так
что заглушил щелчки тетив самострелов: - Бегите! Подцепляйте и бегите!
   В мгновения противоположный склон холма заполнился лошадьми,  впереди
скакали лучники, катапульты за секунды присоединяли к  передкам,  и  они
тоже начинали уходить. Годива, остававшаяся  в  числе  последних,  вдруг
повернулась, сорвала флаг с молотом и крестом,  ударила  свою  кобылу  и
поскакала, и флаг тащился за ней, как женский шлейф.

***

   Со сверкающими взорами, нацелив копья, франкские кавалеристы взлетели
на вершину, готовые разнести противника.  Несколько  кавалеристов  ввели
коней в щели между повозками, развернулись,  их  кони  встали  на  дыбы,
чтобы ударить стальными копытами воинов, которые должны ждать здесь.
   Никого. Повозки. Отпечатки копыт. Одна-единственная  осадная  машина,
катапульта-кидатель, брошенная Шефом.  Все  больше  и  больше  всадников
проезжали в  бреши,  наконец  спешились  и  растащили  преграду.  Король
смотрел на прочный деревянный столб, с которого Годива  сорвала  флаг  с
молотом и крестом. И тут издевательски этот флаг  снова  поднялся  -  на
другой вершине холма, за путаницей  леса  и  оврагом,  на  расстоянии  в
долгую полумилю. Некоторые горячие головы пришпорили коней  и  поскакали
туда. Резкие окрики остановили их.
   - У меня  есть  нож,  чтобы  резать  мясо,  -  сказал  король  своему
констеблю Годфруа. - Но  передо  мной  поставили  суп.  Жидкий  суп.  Мы
вернемся в Гастингс и подумаем.
   Его взгляд упал на Альфгара.
   - Мне кажется, ты сказал, что дождь прекратится.
   Альфгар ничего не ответил, посмотрел в землю. Карл снова посмотрел на
прочный столб, с которого сняли флаг с молотом и крестом. Ткнул  в  него
пальцем.
   - Повесить английского предателя, - приказал он.
   - Я предупредил вас о машинах, - закричал Альфгар, когда его схватили
крепкие руки.
   - Что он говорит? - спросил один из рыцарей.
   - Не знаю. Какой-то английский вздор.

***

   На холме в стороне от маршрута франков совещались Торвин  Гейрульф  и
Фарман.
   - Ну, что вы думаете? - спросил Торвин.
   Гейрульф, жрец Тюра, летописец сражений, покачал головой.
   - Это что-то новое. Совершенно новое. Никогда ни о  чем  подобном  не
слышал. Я спрашиваю: кто вкладывает это ему в голову?  Кто,  кроме  Отца
Воинов? Он сын Отина. А такие люди опасны.
   - Не думаю, - возразил Торвин. - И я разговаривал с его матерью.
   - Мы знаем, что ты рассказал нам, - сказал Фарман. - Но не знаем, что
это  означает.  И  если  у  тебя  нет  лучшего  объяснения,  я  вынужден
согласиться с Гейрульфом.
   - Пока еще не время принимать решение, - сказал Торвин.  -  Смотрите,
снова движение. Франки отступают.

***

   Шеф  с  тяжелым  предчувствием   смотрел,   как   тяжелая   кавалерия
поворачивает и начинает спускаться с холма. Он надеялся, что  они  снова
начнут наступать, понесут еще потери, утомят коней и  сами  устанут.  Но
если они сейчас отступят, то смогут добраться до своей базы и  придут  в
другой день. Инстинктивно он понимал, что нерегулярная  армия  не  может
одного - защищать территорию. Он и сегодня  не  пытался  это  делать,  а
франкский король  не  теснил  его,  уверенный,  что  обе  стороны  хотят
традиционного столкновения  боевых  линий.  Но  должен  же  существовать
способ заставить его нападать. Незащищенное население всей южной  Англии
оказывается в руках короля.
   Ему нужна победа сегодня. Чтобы достичь большой цели, нужно  идти  на
большой риск. К счастью, отступающая армия уязвима в одном отношении,  в
котором неуязвима  наступающая.  До  сих  пор  едва  половина  сил  Шефа
участвовала   в   сражении.    Время    призвать    остальных.    Созвав
парней-посыльных, Шеф начал отдавать приказы.

***

   На влажных склонах холмов,  поднимающихся  в  море  низин,  франкские
легкие кавалеристы учились осторожности.  Они  больше  не  передвигались
тесными группами, представляющими легкие цели.
   Напротив, теперь они прятались в укрытиях,  передвигались  только  по
необходимости и то коротким галопом. У тропы в мокрой  роще  одна  такая
группа насторожилась, услышав топот бегущих  ног.  Когда  мимо  пробежал
босоногий парень, занятый только своим  донесением,  один  из  всадников
догнал его и свирепо рубанул саблей.
   - Он безоружный, - сказал один из  франков,  глядя  на  окровавленное
тело в промокшей от дождя траве.
   - Его оружие в голове, - ответил сержант. - Пошли дальше.
   Брат парня, бежавший за ним в пятидесяти шагах, застыл  на  время  за
рябиной, покрытой яркими ягодами, следя за всадниками. Потом  ускользнул
в поисках мстителей.
   Франкские лучники до сих пор ничего  не  делали,  только  выдерживали
редкие выстрелы; у них самих тетивы давно намокли и стали бесполезны.
   - Смотрите. - Лучник указал на отряд всадников, отходивших  по  полю.
Один из них неожиданно наклонился и упал с лошади. И  лучники,  сидя  за
разбитым амбаром, увидели, как какая-то фигура  неожиданно  выскользнула
из-за живой изгороди, села на пони и поскакала незримо для своих  жертв.
Но прямо в руки к лучникам. Когда она на всем скаку выскочила из-за угла
амбара, два лучника ударили пони в грудь  короткими  мечами  и  схватили
стрелка, а пони упал.
   - Что это за работа дьявола? - спросил один, разглядывая самострел. -
Смотрите, лук, стрелы. А этот пояс для чего?
   - Да наплевать на пояс, Гийом, - закричал его товарищ. - Смотри,  это
девчонка! - Лучники уставились на маленькую фигуру в короткой юбке.
   - Женщины стреляют из укрытия в мужчин, - сказал Гийом. - Ну,  ладно.
У нас есть время преподать ей урок. Пусть помнит, когда отправится в ад.
Солдаты столпились вокруг дергающейся, сопротивляющейся фигуры, а в  это
время десяток кентских  крестьян  подобрались  поближе,  держа  наготове
топоры и резаки. Против всадников в кольчугах они бы не  устояли.  Но  с
простыми ворами и грабителями привыкли иметь дело.
   Теряя людей и лошадей, большая стальная ящерица медленно ползла назад
к базе.
   Король Карл, погрузившись в размышления, не замечал,  что  его  армия
остановилась,  пока  почти  не  наехал  на  собственных   лучников.   Он
остановился, посмотрел. Сержант поймал его стремя, указал:
   - Сир, они перед нами. И на этот раз стоят.

***

   Деревенский староста, которого отыскал Шеф, был  уверен,  что  шедший
весь день дождь и проход тысяч лошадей превратят ручей  между  Бридом  и
Бульверитом в трясину. Шеф решил рискнуть и поверить ему. Его  посыльные
прошли - почти  все.  Расчеты  катапульт-кидателей  со  своими  тяжелыми
машинами подошли с флангов, где до сих пор ждали в  бездеятельности  под
охраной алебардистов. Расчеты подготовили орудия, выстроили их линией  в
сто пятьдесят ярдов по фронту на расстоянии пяти ярдов  друг  от  друга.
Маршал Осмод, всматриваясь в  дождь,  определил,  что  авангард  франков
достиг первого рубежа. Он отдал приказ, двадцать брусьев  устремились  в
воздух, пращи завертелись, каменный дождь обрушился с неба.

***

   Лошадь Карла встала на дыбы, когда мозг одного из лучников брызнул ей
в морду. Другой конь, со сломанной ногой, кричал и бил копытами  воздух.
Не успел первый залп упасть, как в воздух поднялся другой. На  мгновение
франкская армия, снова и снова испытывающая неожиданности, была близка к
панике.
   Карл проехал вперед,  выкрикивая  приказы,  не  обращая  внимания  на
нацеленные в него выстрелы. Властно послал  вперед  лучников.  За  ними,
следуя его примеру, медленной  рысью  двинулись  его  тяжелые  всадники.
Прямо в трясину, в которую превратился ручей.
   Самого Карла два графа-адъютанта стащили с увязшего  коня.  Его  люди
выбирались, некоторые уже спешившись,  другие  еще  верхом,  и  пытались
добраться до машин, посылающих  на  них  нескончаемый  град  камней.  Их
встретила  линия  воинов  в  странных  шлемах,  размахивавших  огромными
топорами, похожими на инструмент дровосека. Лишенные стремительности,  к
которой  привыкали  с  рождения,   франкские   рыцари   вынуждены   были
останавливаться и сражаться  лицом  к  лицу.  Медленно  рослые  воины  в
кольчугах  начали  теснить  своих  меньших   противников   со   странным
вооружением. Почти к самой линии машин,  которую  должны  были  защитить
алебардисты.
   С боков протрубили рога. Выбираясь  из  трясины,  Карл  насторожился,
ожидая последней отчаянной контратаки. Но враги, напротив,  повернули  -
все разом - и бежали. Бежали без стыда, как зайцы. Оставили свои  машины
победителям.
   Отдуваясь  от  напряжения,  Карл  понял,  что  у  него  нет   никакой
возможности захватить эти штуки. И сжечь невозможно.
   - Изрубите их, - приказал он. Лучники с сомнением смотрели на прочные
брусья. - Перерубите веревки. Сделайте что-нибудь!
   - Они потеряли совсем немного, - сказал один из графов. - И  убежали,
как трусы. Оставили свое оружие.
   - Зато мы потеряли много, - ответил  король.  -  А  сколько  мечей  и
кольчуг оставили? Приведите мне коня. Если  вернется  хотя  бы  половина
тех, что вышли из лагеря, нам повезет.
   Да, подумал он. Но мы прошли.  Сквозь  все  ловушки.  А  у  половины,
оказавшейся в безопасности за оградой, будет новая возможность.
   И тут, словно подбадривая его, дождь начал стихать.
   Гутмунд Алчный, идя по проливу только на веслах, не обращал  внимания
на дождь и приветствовал плохую видимость, которую дождь принес с собой.
Если нужно высаживаться, он предпочитал делать это неожиданно. К тому же
в дождь или в туман есть возможность получить информацию. Стоя  на  носу
переднего корабля, он указал влево, отдал приказ усилить  гребки.  Через
несколько мгновений корабль поравнялся с шестивесельной рыбацкой лодкой,
экипаж которой смотрел в страхе. Гутмунд снял с шеи  подвеску  -  молот,
показал ее, увидел, как страх сменяется настороженностью.
   -  Мы  пришли  сражаться  с  франками,   -   сказал   он,   используя
норвежско-английскую смесь, принятую в лагере Пути.  Рыбаки  еще  больше
успокоились, обнаружив, что понимают его.
   - Вы опоздали, - ответил один из них. - Они сражаются сегодня.
   - Тебе лучше подняться на борт, - сказал Гутмунд.
   Слушая рассказ рыбака,  он  чувствовал,  как  ускоряется  его  пульс.
Принцип успешного занятия  пиратством  -  высаживаться  там,  где  самая
слабая защита. Он  снова  и  снова  уточнял:  французскую  армию  видели
сегодня утром уходящей из лагеря. Она  оставила  охрану  в  лагере  и  у
кораблей.  Добыча  со  всей  местности,  включая  Кентербери,  в   слабо
охраняемом лагере. Рыбак не надеялся, что его соотечественники  победят.
Однако, сказал себе Гутмунд, если его друг и ярл потерпит поражение,  не
повредит, если он сам ограбит победителя. К тому же  удар  в  тыл  может
послужить хорошим отвлечением. Он снова  повернулся  к  рыбаку  и  задал
множество новых вопросов. В заливе ли флот? Как  расположен  лагерь?  На
холме? Каковы подходы к нему? Крутые склоны или есть тропа?
   Под непрерывным дождем флот Пути, гребцами на котором были  уцелевшие
прикованные воины из армии Рагнарсонов, входил в узкое  устье  реки  под
Гастингсом и лагерем.
   - Вы хотите без лестниц преодолеть ограду? - с сомнением спросил один
из рыбаков. - Она высотой в десять футов. -  У  нас  для  этого  кое-что
есть, - ответил Гутмунд, показывая на  шесть  онагров,  закрепленных  на
палубах.
   - Их тяжело будет тащить, - сказал рыбак, глядя в  ту  сторону,  куда
направлялись корабли.
   - Носильщиков у меня хватит. - По приказу Гутмунда его люди по одному
отвязывали пленников, воинов  Рагнарсонов,  и  снова  приковывали  их  к
брусьям онагров. Когда берег заполнился людьми, Гутмунд решил обратиться
к ним с ободряющей речью.
   - Добыча, - сказал он, - много добычи. Взято в христианских  церквях,
отдавать не нужно. Может, поделимся с ярлом, если он победит сегодня.  А
может, не поделимся. Пошли.
   - А как же мы? - спросил один из прикованных.
   Гутмунд внимательно взглянул на него. Огвин из Швеции. Очень  хороший
воин. Угроз не боится. А ему нужно, чтобы эти люди действовали изо  всех
сил.
   - С вами вот что, - ответил он. - Если мы победим, я вас отпущу. Если
проиграем, оставлю вас прикованными к машинам. Может, христиане  проявят
к вам милосердие. Честно?
   Огвин кивнул. Пораженный неожиданной  мыслью,  Гутмунд  повернулся  к
черному дьякону, создателю машин.
   - А ты? Будешь сражаться за нас?
   Лицо Эркенберта вытянулось.
   - Против христиан? Посланцев папы, святого отца, которых я сам и  мой
хозяин призвали сюда, чтобы изгнать язычников? Я скорее стану мучеником,
чем...
   Кто-то потянул Гутмунда за рукав: один из немногих рабов из Йоркского
собора, переживших  и  приступы  ярости  Айвара,  и  жестокое  обращение
Эркенберта.
   - Мы справимся, хозяин, - прошептал он. - С радостью.
   Гутмунд взмахом руки приказал  выступать.  Впереди  пошел  он  сам  с
рыбаком  -  на  разведку,  дальше  люди  Рагнарсона  тащили  свою  ношу.
Медленно, по-прежнему под дождем, шесть онагров и тысяча викингов заняли
позицию  в  четырехстах  ярдах  от  ограды  франкского  лагеря.  Гутмунд
неодобрительно покачал головой, видя, что на стороне, обращенной к морю,
нет даже часовых. А может, они просто ушли в укрытие от дождя и  слушают
отдаленный гул битвы.
   Первые снаряды из онагров не долетели, ударили в землю в десяти футах
от основания  ограды.  Рабы  возились  у  рычагов,  чуть  подняли  рамы.
Следующий залп двадцатифутовых камней уничтожил ограду на  протяжении  в
двадцать футов. Гутмунд решил не ждать еще одного залпа. Его армия бегом
устремилась  в  брешь.  Изумленные  франки,  в   основном   лучники,   с
бесполезными  отсыревшими  тетивами,  увидели  тысячу  опытных   воинов,
готовых сражаться в рукопашной, повернули и бежали все до одного.

***

   Через два часа после высадки на берег  Гутмунд  выглядывал  из  ворот
франкского лагеря. Весь его опыт подсказывал: разделить добычу,  бросить
бесполезные машины и уходить в море, пока не пришли мстители. Но тут  он
увидел  возвращавшуюся  армию.   Она   удивительно   похожа   на   армию
побежденную. А если это так...
   Он повернулся, выкрикивая приказы. Его  переводчик  Скальдфинн,  жрец
Хеймдалля, удивленно посмотрел на него.
   - Ты рискуешь, - сказал он.
   - Ничего не могу сделать. Помню,  что  говорил  мне  дедушка.  Всегда
пинай лежачего.

***

   Когда его люди увидели знак молота над своим казавшимся им безопасным
лагерем, Карл Лысый понял, что армия его дрогнула. Все солдаты и  лошади
промокли, замерзли, устали. Они выбирались из  рощ  и  изгородей,  снова
выстраиваясь, и видели, что половина осталась лежать  на  мокрых  полях.
Мертвыми или ждущими смерти от ножа крестьян.  Лучники  весь  день  были
только пассивной целью. Даже сердце армии, тяжелые кавалеристы, потеряли
треть состава на скользких склонах и в трясине, а у них так  и  не  было
возможности  проявить  свое  мастерство.  Ограда  перед  ними   казалась
невредимой, и на ней множество людей. Никто не хотел идти на приступ.
   Чтобы сократить потери, Карл встал в седле, поднял копье и указал  на
корабли, вытащенные на берег или  стоящие  на  якоре.  Его  люди  мрачно
изменили направление движения, пошли к  берегу,  на  который  высадились
несколько недель назад.
   Но когда они  один  за  другим  выходили  на  берег,  из-за  поворота
показались  драккары,  на  которые   вернулись   экипажи.   Выстроились,
повернулись, преградили выход в море. А с ограды один из онагров  сделал
пробный выстрел. Камень упал в серую воду рядом с  королевским  кораблем
"Dieu Aide". Онагры начали разворачиваться.

***

   Глядя на заполненный людьми берег. Шеф понял, что насколько франкская
армия сократилась, настолько его выросла. Толкатели и самострелы, как он
и ожидал, все на месте, их вряд ли меньше, чем было  вначале.  Подходили
тяжелые  кидатели  с  того  места,  где  их  оставили  франки.  Они   не
повреждены, их торопливо снабдили новой оснасткой и  теперь  тащат  руки
сотен добровольцев. Только  алебардисты  потеряли  некоторое  количество
людей. Но на их  место  пришли  тысячи,  буквально  тысячи  разгневанных
крестьян, сжимающих топоры, серпы и копья. И  если  франки  нападут,  им
придется идти вверх по  холму.  На  уставших  лошадях.  Под  непрерывным
огНем. Шеф неожиданно вспомнил свой поединок с гадгедларом Фланном. Если
хочешь отправить человека - или армию - на  Настронд,  Берег  Мертвецов,
брось над головой копье в знак того, что эти люди  отданы  Отину.  Тогда
пленников брать не будут. И в  сознании  его  прозвучал  голос,  ледяной
голос Отина из его видений.
   - Начинай, - сказал этот голос. - Заплати мне долг.  Ты  все  еще  не
носишь мой знак, но разве тебе не говорили, что ты принадлежишь мне?
   Как во сне, Шеф подошел  к  катапульте  Осви  -  "Точно  в  цель",  -
заряженной и нацеленной в центр франкской армии, толпящейся  в  смятении
внизу. Посмотрел на кресты на щитах, вспомнил орм-гарт. Несчастного раба
Мерлу. Свои собственные муки от рук Вульфгара.  Спину  Годивы.  Сиббу  и
Вилфи, превратившихся в пепел.  Распятия.  Руки  его  действовали  сами,
готовясь выпустить снаряд  на  головы  франков.  Снова  заговорил  голос
внутри, голос холодный, как ледник.
   - Начинай. Отдай мне христиан.
   Неожиданно рядом с ним оказалась Годива, положила руку ему на  рукав.
Она ничего не сказала. Но он взглянул на нее и вспомнил  отца  Андреаса,
который сохранил ему  жизнь.  Своего  друга  Альфреда.  Отца  Бонифация.
Бедную женщину на лесной поляне. Осмотрелся, как в тумане,  увидел,  что
вокруг, словно ниоткуда, появились все жрецы Пути, все смотрят на него с
серьезными и внимательными лицами.
   Глубоко вздохнув, отошел от катапульты.
   - Скальдфинн, - сказал он. - Ты переводчик. Спустись вниз и  предложи
франкскому королю сдаться под угрозой смерти. Я сохраню им жизнь  и  дам
возможность вернуться домой. Но не больше.
   И снова услышал голос, но на этот раз заинтересованный голос  путника
в горах, этот голос он впервые услышал над  шахматной  доской  богов.  -
Хорошо сделано, - сказал этот  голос.  -  Ты  победил  искушение  Отина.
Может, ты и правда мой сын. Но кто знает собственного отца?

Глава 12

   - Он подвергался искушению, - сказал  Скальдфинн.  -  Что  бы  ты  ни
говорил, Торвин, в нем есть что-то от Отина.
   - Это было бы величайшей бойней с тех пор, как люди появились на этих
островах,  -  добавил  Гейрульф.  -  Франки  на  берегу  устали  и  были
беспомощны. А английские крестьяне не знали бы милосердия.
   Жрецы Пути снова сидели в своем  священном  круге,  вокруг  костра  и
копья, за увешанными рябиной нитями. Торвин нарвал большие охапки свежих
осенних гроздьев. Яркий алый цвет ягод перекликался с рассветом.
   - Такое дело принесло бы нам величайшее зло, - сказал  Фарман.  -  От
такой жертвы нельзя получать добычу. Но англичане не послушали  бы  нас.
Они ограбили бы мертвых. И тогда против нас были бы и христианский  бог,
и гнев Всеобщего Отца.
   - Но он не бросил копье, - сказал Торвин. - Сдержался.  Поэтому  я  и
говорю, что он не создание Отина. Когда-то я тоже так считал. Но  сейчас
знаю больше.
   - Расскажи нам, что ты узнал от его матери, - предложил Скальдфинн.
   - Вот что, - начал Торвин. - Нашел я ее легко.  В  деревне  ее  мужа,
хеймнара. Она бы не стала со мной разговаривать, но она  любит  девушку,
хоть та и дочь любовницы. В конце концов она мне все рассказала.
   - В основном все было, как рассказывал Сигварт. Хотя он говорил,  что
ей нравилось его внимание, а она... Ну, после пережитого  неудивительно,
что она говорила о нем только с  ненавистью.  Но  она  подтверждает  его
рассказ вплоть до того, как они лежали на песке, потом он посадил  ее  в
лодку, оставил и вернулся к своим людям и к женщинам на берегу.
   - А потом, она говорит, это и случилось. За бортом  лодки  скрипнуло.
Она увидела в темноте маленькую шлюпку, всего лишь скиф,  и  человека  в
ней. Я расспрашивал  ее  об  этом  человеке,  но  она  ничего  не  могла
вспомнить. Средних лет, среднего роста, одет не роскошно, но и не бедно.
Она подумала, что ей пришел на выручку рыбак,  поэтому  пересела  в  его
шлюпку. Он отвез ее далеко от берега и потом начал грести вдоль  берега,
не говоря ни слова. Она вышла, пошла домой, вернулась к мужу.
   - Может, это и был рыбак, - вмешался Фарман. - Точно так же, как морж
был моржом, а лиса - лисой, испугавшей глупого парня.
   - Я спрашивал ее - просил ли он награду? Он мог сам отвести ее домой.
Ее родственники заплатили бы ему, даже если  бы  не  заплатил  муж.  Она
сказала, что он просто оставил ее. Я настаивал, просил ее вспомнить  все
подробности. И она сказала еще одно.
   - Когда незнакомец подвел лодку к берегу,  сказала  она,  он  вытащил
лодку на песок, потом посмотрел  на  женщину.  Она  вдруг  почувствовала
страшную усталость, легла на водоросли. А когда проснулась, его не было.
Торвин огляделся.
   - Так вот, мы не знаем, что произошло, пока она спала. Я  сказал  бы,
что женщина по каким-то признакам могла бы понять, если ею  овладели  во
сне, но кто знает? Незадолго до этого с нею был Сигварт. И если  бы  она
даже что-то заподозрила, то ничего бы не добилась  своим  рассказом.  Но
этот сон заставляет меня  задуматься.  Скажи  мне  теперь,  -  обратился
Торвин к Фарману, - ты, самый мудрый из нас, сколько богов в Асгарде?
   Фарман беспокойно заерзал.
   - Ты знаешь, Торвин, это неразумный вопрос. Отин, Тор, Фрей, Бальдер,
Хеймдалль, Ньорт, Идунн, Тюр, Локи - о них мы говорим чаще всего.  Но  в
легендах есть и много других: Витар, Сигун, Улль...
   - А Риг? - осторожно спросил Торвин. - Что мы знаем о Риге?
   - Это другое имя Хеймдалля, - сказал Скальдфинн.
   - Имя, - размышлял  Торвин.  -  Два  имени,  одни  личность.  Так  мы
слышали. Так вот. Я бы не стал об этом говорить за пределами  круга,  но
иногда мне кажется, что христиане правы. Существует только один  бог.  -
Он оглядел удивленные лица. - Но  он...  принимает  разные  облики.  Или
состоит из частей. И части эти соперничают друг с  другом.  Так  человек
может играть в шахматы сам с собой для забавы. Отин против  Локи,  Ньорт
против Скати, асы против ванов. Но только вражда  между  всеми  частями,
между богами, гигантами и чудовищами приведет нас к Рагнароку.
   - У Отина есть свои способы делать людей сильнее, чтобы  однажды  они
могли помочь богам в борьбе в гигантами. С этой целью он предает воинов,
избирает самых сильных из них и посылает на смерть. И  они  ждут  в  его
залах прихода гигантов. - Но, может, у Рига тоже есть  свой  способ.  Вы
знаете священную историю? Как Риг прошел через горы, встретил Аи и Эдду,
и Эдда зачала от него тролла. Встретил Афи и Амму, и Амма зачала от него
карла. Встретил Фатира и Мотир, и Мотир зачала ярла. Этот наш  ярл  тоже
был троллом и карлом. А кто же такой сын ярла?
   - Кон Молодой, - ответил Фарман.
   - На нашем языке  это  Kong  ungr,  то  есть  конунг.  -  Это  значит
"король", - заметил Фарман.
   - Кто может отрицать, что наш ярл сейчас в полном  расцвете  сил?  Он
претворяет в своей жизни историю Рига. Рига  в  его  взаимоотношениях  с
человечеством.
   - Но зачем Риг делал все это? - спросил Вестмунд, жрец Ньорта. - И  в
чем его сила? Признаюсь, я ничего о  нем  не  знаю,  кроме  рассказанной
тобой истории.
   - Он бог идущих вверх, - ответил Торвин. - А сила его в том,  что  он
делает людей лучше. Не войной, как Отин, а мастерством.  Есть  еще  один
древний рассказ - о Скейфе, отце Скьольда - так сказать,  Шиф,  Сноп,  и
сын его Шильд, Щит.  Короли  Дании  называют  себя  сыновьями  Скьольда,
короля воинов. Но и они помнят, что до короля войны Скьольда был  король
мира, который научил людей сеять  и  жать,  а  не  жить,  как  животные,
охотой. Я считаю, что сейчас пришел новый Шиф, как бы ни произносить его
имя, чтобы освободить нас от занятий только пахотой и жатвой и от голода
между урожаями.
   - И это "тот, кто приходит с Севера", - с сомнением сказал Фарман.  -
Не нашей крови и языка. Заключивший союз  с  христианами.  Не  этого  мы
ждали. - Боги всегда поступают неожиданно, - ответил Торвин.

***

   Шеф следил, как мрачная процессия безоружных франкских  воинов  вслед
за королем поднимается на корабли, которые  отвезут  их  домой.  Альфред
настоял, чтобы вместе с  ними  отослали  не  только  папского  легата  и
франкских священников, но и  архиепископа  Йоркского,  его  собственного
епископа  Даниэля  из  Винчестера,  дьякона  Эркенберта  и  вообще  всех
английских  священников,  не   сопротивлявшихся   захватчикам.   Даниэль
выкрикивал угрозы вечных мук и отречения, но Альфред оставался неумолим.
   - Если ты изгоняешь меня из своего стада, - сказал  он,  -  я  заведу
собственное. С лучшими пастырями. И с собаками с острыми зубами.
   - Они будут вечно ненавидеть тебя, - сказал ему Шеф.
   - Еще одно общее у нас, - ответил Альфред.
   Так они и договорились.
   Оба одиночки, ни у кого нет наследников.  Они  станут  соправителями,
Альфред правит к югу от Темзы, Шеф - к  северу  до  самого  Хамбера,  за
которым все еще Рагнарсоны с  их  притязаниями.  Каждый  назвал  другого
своим  наследником.  Каждый  согласился,  что  на  его  территории  люди
свободны в своей вере - христианстве, Пути  или  любой  другой  религии,
какая может появиться. Но  никаким  священникам  и  никакой  религии  не
разрешается принимать плату -  ценностями  или  землей,  за  исключением
заранее договоренной  платы  за  отправление  обрядов.  Церковные  земли
возвращаются в владение короны. И вскоре они станут богатейшими королями
Европы.
   - Мы должны разумно распорядиться деньгами, - сказал Шеф.
   - На благотворительность?
   - Не только. Часто говорят, что новое приходит  преждевременно,  и  я
согласен с этим. Но я также считаю, что время для  нового  наступает,  а
люди его душат. Или церковь. Посмотри на наши машины и  самострелы.  Кто
может сказать, что их  нельзя  было  сделать  сто  лет  назад  или  даже
пятьсот, во времена римлян? Но их никто не делал.  Я  хочу  вернуться  к
старым знаниям, даже к искусству чисел - arithmetici. И использовать его
для получения новых знаний. И новых вещей. - И он сжал древко алебарды.
   Глядя  на  ряды  уходящих  франков,  Альфред  повернулся   к   своему
соправителю.
   - Я удивлен, что ты по-прежнему отказываешься носить молот  с  нашего
знамени. Я ведь ношу крест.
   - Молот - знак Пути. Торвин сказал, что у него есть знак для меня.  Я
посмотрю его, хотя выбор труден. А вот и он.
   К ним приближался Торвин в сопровождении жрецов Пути,  а  за  ними  -
Гутмунд и капитаны.
   - Вот твой знак, - сказал Торвин. Он протянул подвеску на  серебряной
цепочке.  Шеф  с  любопытством  взглянул   на   нее:   столб   с   пятью
кольцами-ступеньками с противоположных сторон.
   - Что это?
   - Это kraki, - ответил Торвин. - Столб для подъема. И символ Рига.
   - Никогда не слышал о таком боге. Что вы о нем расскажете?  Почему  я
должен носить его знак?
   - Он бог поднимающихся. И путников. Он силен не сам по себе, а своими
детьми. Он отец тролла, карла и ярла. И других.
   Шеф осмотрел лица собравшихся. Альфред. Торвин. Ингульф. Хунд. Многих
нет. Он не знает, каково состояние Бранда. Нет его матери Трит. И он  не
знает, захочет ли она его видеть.
   Но прежде всего - Годива. После битвы группа  катапультеров  принесла
тело его сводного брата, сына его матери, мужа Годивы. Они долго  вместе
смотрели на посиневшее лицо,  на  искривленную  шею,  стараясь  найти  в
воспоминаниях о детстве какой-нибудь ключ к его ненависти. Шеф  вспомнил
строки из древней поэмы, которую читал Торвин. Герой говорит  над  телом
убитого им брата:
   Я был твоим проклятием, брат. Не повезло нам обоим.
   Так решили Норны. Я никогда тебя не забуду.
   Но он не повторил этих слов. Он хотел забыть. И надеялся, что  Годива
тоже забудет. Забудет, что он  вначале  спас  ее,  потом  бросил,  потом
использовал. И теперь, когда не было необходимости постоянно планировать
и действовать, он понял, что любит ее так же сильно, как  до  того,  как
спас из лагеря Айвара. Но что эта за  любовь,  которая  ждет  так  долго
признания? Так подумала и Годива. Она увезла тело своего мужа и сводного
брата для погребения и покинула  Шефа,  не  знающего,  вернется  ли  она
когда-нибудь. На этот раз ему придется решать самому.
   Он посмотрел мимо лиц  своих  друзей  на  мрачных  пленников,  идущих
рядами, подумал об униженном  Карле,  и  разгневанном  папе  Николае,  о
Змееглазом на севере, который теперь обязан отомстить за брата. Взглянул
на знак в своей руке.
   - Столб-лестница, - сказал он. - Трудно на нем сохранить  равновесие.
- Надо браться за одно кольцо за раз, - ответил Торвин.
   - Трудно подниматься, трудно сохранять равновесие,  трудно  добраться
до верха. Но на верху сразу  два  кольца.  Одно  против  другого.  Почти
крест. Торвин нахмурился.
   - Знак Рига известен задолго до появления креста. Это не знак смерти.
Нет. Это знак подъема, подъема к лучшей жизни.
   Шеф улыбнулся, впервые за много дней.
   - Мне нравится этот знак, Торвин, - сказал он. - Я буду его носить.
   Он надел цепочку на шею, повернулся и посмотрел на туманное море.
   Какой-то узел внутри развязался, боль исчезла.
   Впервые в жизни он ощутил мир.



МОЛОТ И КРЕСТ II
КРЕСТ И КОРОЛЬ

Гарри ГАРРИСОН и Джон ХОЛМ




ONLINE БИБЛИОТЕКА http://bestlibrary.rusinfo.com


Глава 1

   Схваченная за горло одной из жесточайших на человеческой памяти  зим,
Англия лежала под мертвящей мантией снега. Великую Темзу  сковало  льдом
от берега до берега. Дорога, ведущая на север  к  Уинчестеру,  покрылась
окаменевшими отпечатками копыт и конского дерьма. Лошади  оскальзывались
на льду, из их  ноздрей  вырывалось  горячее  дыхание.  А  их  всадники,
поеживаясь от холода, глядели  на  потемневшие  стены  великого  собора,
безуспешно пришпоривая своих верных, но усталых скакунов. Было 21  марта
в год 867-й от Рождества Христова, день  великого  празднества.  В  этот
день свершалось королевское  торжество.  Места  для  зрителей  заполнила
военная аристократия Уэссекса,  а  также  все  ольдермены,  лендлорды  и
знатные горожане, кому можно было  доверить  толпиться  внутри  каменных
стен,  и,  зевая  и  потея,  прилежно  наблюдать  под  неумолчный  шумок
разговоров и голоса толмачей, как разворачивается  выверенный  и  пышный
ритуал коронации христианского государя.
   С правой стороны в самом первом ряду  скамей  в  нефе  Уинчестерского
собора настороженно  сидел  Шеф  Сигвардссон,  соправитель  Англии  -  и
полноправный сюзерен всех тех ее частей к северу от Темзы,  которые  мог
удержать под своей рукой. Сюда  его  привела  просьба  Альфреда,  больше
похожая на приказ.
   - Ты не обязан присутствовать на мессе, - заявил Альфред Шефу  и  его
дружине. - Ты можешь даже не петь псалмы. Но я хочу,  чтобы  ты  был  на
коронации, Шеф, со всеми  своими  регалиями  и  в  короне.  Просто  ради
приличия. Отбери самых заметных своих людей, и пусть все видят,  что  ты
богат  и  силен.  Я  хочу,  чтобы  каждый  увидел,  что  меня  полностью
поддерживают северные язычники, победители  Ивара  Бескостного  и  Карла
Лысого. Не дикие язычники, святотатцы и воры, Рагнарово семя, но люди на
Пути в Асгард, люди с нагрудными амулетами.
   "Ну, это-то нам, по крайней мере, удалось",  -  оглядевшись,  подумал
Шеф. Два десятка людей Пути, допущенные на  почетные  места,  смотрелись
по-благородному. На Гудмунде Жадном серебра и золота в  виде  браслетов,
ожерелий и поясных блях было больше, чем на  любых  пяти  лендлордах  из
Уэссекса, вместе взятых. Он, конечно, имел свою долю с  трех  знаменитых
походов Шефа, слава о которых, хотя и  легендарная,  не  была  таким  уж
преувеличением. Торвин, жрец бога Тора и его  товарищ  Скальдфинн,  жрец
Ньерда,   чуждые   мирской   суете,    облачились,    однако    же,    в
ослепительно-белые одежды и не забыли повесить на грудь свои пекторали -
небольшой молот у Торвина и  трезубец  у  Скальдфинна.  Квикка,  Озви  и
другие английские  вольноотпущенники,  ветераны  набегов  Шефа,  хотя  и
безнадежно заурядные в глазах молодых честолюбцев, умудрились вырядиться
в неслыханно роскошные шелковые одеяния. Они бережно держали  на  плечах
орудия своего ратного дела: алебарды,  арбалеты  и  рукояти  от  воротов
катапульт. Шеф подозревал, что сам вид этих людей, явно англичан низкого
происхождения, и при этом богатых настолько, что и присниться  не  могло
среднему уэссекскому лендлорду, не говоря уж о простолюдинах, был  самым
убедительным молчаливым свидетельством побед Альфреда.
   Церемония  длилась  уже  много  часов,  начавшись   с   торжественной
процессии от королевской резиденции к собору; расстояние едва  достигало
сотни ярдов, но каждый шаг требовал особого ритуала. Затем  первые  люди
королевства  сгрудились  в  соборе  для  причастия,  не  столько   из-за
религиозного рвения, сколько из-за ревнивого желания не  упустить  удачу
или благословение,  которые  могут  достаться  другим.  Среди  них,  как
заметил  Шеф,  было  много  нелепо  выглядевших  людей,  с  недоразвитой
мускулатурой и в грубой одежде - рабов,  которых  освободил  Альфред,  и
простолюдинов, которых он жаловал. Они должны  были  разнести  весть  по
своим городишкам и деревням, чтобы никто  не  усомнился:  принц  Альфред
стал королем Западной Саксонии  и  Марки  согласно  всем  установлениям.
Божьим и человеческим.
   В первом ряду, возвышаясь над  окружающими,  сидел  маршал  Уэссекса,
выбранный  в  соответствии  с  обычаем  из  самых   знаменитых   воинов.
Распорядитель  на  этой  церемонии,  Вигхерд,  смотрелся   по-настоящему
внушительно: ростом ближе к семи футам, чем к шести, и  весом  в  добрые
двадцать английских стоунов; на вытянутых руках он держал меч  короля  с
такой легкостью, будто это был  прутик,  и  всем  было  известно  о  его
сверхъестественном умении фехтовать алебардой.
   Один  из  людей  Шефа,  сидевший  слева  от  него,  мало  следил   за
церемонией, снова и снова  оглядываясь  на  ратоборца.  Это  был  Бранд,
ратоборец из Галогаланда, все еще изможденный и сморщенный из-за раны  в
животе, полученной в схватке на корабельных сходнях с Иваром Бескостным,
но  постепенно  восстанавливающий  силы.  И  все  равно  Бранд  выглядел
настоящим гигантом. Костям было тесно в его  шкуре,  колени  возвышались
подобно утесам, а надбровья казались бронированными. Кулаки Бранда,  как
однажды измерил  Шеф,  превышали  размерами  пивную  кружку:  не  просто
огромные, но непропорционально большие даже для него.
   "Там, откуда я родом, мальчики растут большими"  -  вот  и  все,  что
говорил об этом сам Бранд.
   Шум толпы стих, когда получивший причащение и  благословение  Альфред
повернулся к ней лицом, чтобы произнести слова присяги. Впервые за время
службы была забыта латынь, и зазвучала английская  речь,  когда  главный
ольдермен задал Альфреду церемониальный вопрос:
   - Оставишь ли ты нам наш старинный закон и обычай и клянешься  ли  ты
своей короной давать справедливые законы и защищать права своих людей от
любого врага?
   - Клянусь, -  Альфред  оглядел  набитый  людьми  собор.  -  Я  всегда
поступал по справедливости и стану так поступать и впредь.
   Пронесся одобрительный шум.
   "Наступает острый момент", -  подумал  Шеф,  когда  ольдермен  шагнул
назад, а вперед вышел епископ. Во-первых,  епископ  был  непозволительно
молод - на что имелись свои причины. После того как Альфред  конфисковал
имущество Церкви и был отлучен Папой Римским,  после  крестового  похода
против отступника и заявлений  об  окончательном  разрыве,  все  старшее
духовенство  покинуло  страну.  От  архиепископов   Кентерберийского   и
Йоркского до последнего епископа  и  аббата.  В  ответ  на  это  Альфред
отобрал десяток наиболее способных молодых священников и сказал им,  что
церковь Англии отныне в их руках.
   Сейчас один из них, Энфрит,  епископ  Уинчестерский,  каких-то  шесть
месяцев назад  еще  священник  в  никому  неизвестной  деревушке,  вышел
вперед, чтобы задать свои вопросы.
   - Государь, мы просим твоей защиты для Святой Церкви  и  справедливых
законов и правосудия для всех, кто к ней принадлежит.
   Энфрит  и  Альфред  целыми  днями  вырабатывали  эту  новую  формулу,
припомнил Шеф. В традиционной формуле говорилось  о  подтверждении  всех
прав и привилегий, сохранении доходов и десятины, имущества и  земельных
владений всего, что Альфред уже отобрал.
   - Я дам вам защиту и справедливый закон, - отвечал Альфред. Он  снова
окинул взглядом собор и добавил непредусмотренные слова:  -  Защиту  для
тех, кто принадлежит  к  Церкви,  и  тем,  кто  не  принадлежит  к  ней.
Справедливый закон для верующих и для остальных.
   Опытные  хористы  Уинчестера,  монахи  и  иноки,  грянули   песнь   о
первосвященнике Садоке "Unxenmt Salomonern Zadok sacerdos", пока епископ
готовился к торжественному миропомазанию,  чтобы  Альфред  в  буквальном
смысле слова сделался помазанником  Божиим,  восстание  против  которого
было бы святотатством.
   "Вскоре, - подумал Шеф, - настанет  трудный  для  меня  момент".  Ему
очень подробно растолковали, что в Уэссексе со  времен  недоброй  памяти
королевы Эдбур не было своей королевы и  что  жена  короля  отдельно  не
коронуется. Тем не менее, сказал Альфред, он  настоял,  чтобы  его  жена
предстала с ним перед народом в память той  самоотверженности,  что  она
проявила в войне с франками. Поэтому, сказал Альфред,  после  возложения
короны, вручения меча, перстня и скипетра, он будет ждать, что его  жена
выйдет вперед и будет представлена собравшимся - не как королева, но как
леди Уэссекс. И  кому  же  еще  вести  ее  к  алтарю,  как  не  брату  и
соправителю  короля  Шефу,  владения  которого  смогут  перейти  к  сыну
Альфреда и леди Уэссекс, если у него не будет своих детей.
   "Я теряю ее во второй раз", -  горестно  подумал  Шеф.  Ему  еще  раз
придется позабыть любовь, ту страсть, что некогда вспыхнула между  ними.
В первый раз виной всему был человек, которого  они  оба  ненавидели,  а
теперь, словно в наказание, он должен отдать ее человеку,  которого  они
оба любят.
   Когда Торвин подтолкнул его своим могучим локтем, напоминая, что пора
вести к алтарю леди Годиву со свитой девушек. Шеф перехватил ее взгляд -
ее торжествующий взгляд - и ощутил, как его сердце обратилось в лед.
   "Альфред может быть королем, - в оцепенении подумал Шеф. - А я нет. У
меня нет прав и не осталось сил".
   Когда хор перешел к Benedicat, он решил, что ему делать.  Он  сделает
то, чего хочет, а не просто выполнит свой долг. Он  возьмет  свой  флот,
новый флот соправителя, и обратит пылающий  в  нем  гнев  против  врагов
королевства: против северных пиратов, флотилий франков, работорговцев из
Ирландии и Испании, против всех.  Пусть  Альфред  и  леди  Годива  будут
счастливы дома. Он обретет мир и покой среди тонущих  людей  и  гибнущих
кораблей.

***

   Утром того же дня на крайнем севере земли  датчан  совершалась  более
грубая и более устрашающая церемония. Пленник оставил попытки  спастись.
Он не был ни трусом, ни безвольным слабаком. Двумя днями  раньше,  когда
люди Змеиного Глаза вошли в загон для рабов, он знал, что  произойдет  с
тем, кого они выберут. Когда выбрали его,  он  знал  также,  что  теперь
должен использовать малейший шанс на спасение, и он его использовал:  по
пути украдкой нащупал слабину в наручной цепи и  дождался,  пока  стражи
погнали его через  деревянный  мост,  ведущий  к  цитадели  Бретраборга,
гнезду последних трех сыновей Рагнара. Тогда он неожиданно ударил  цепью
направо и метнулся к перилам и к стремительному потоку под ними -  чтобы
в лучшем случае доплыть до своей свободы, а в  худшем  -  умереть  своей
собственной смертью.
   Его стражники видели много таких отчаянных попыток. Один ухватил  его
за лодыжку, пока он переваливался через перила, а  двое  других  прижали
так, что не вырваться. Затем они методично избили его древками копий, не
со злости, а чтобы он больше не мог быстро двигаться. Они сняли  с  него
цепи и вместо них надели ремни из сыромятной кожи, скрутив их  и  смочив
морской водой, чтобы, высыхая, давили потуже. Если бы он  мог  видеть  в
темноте свои пальцы - они  стали  иссиня-черными  и  распухшими,  как  у
мертвеца. Если даже какой-нибудь бог  теперь  вмешался  бы  и  спас  ему
жизнь, руки спасать было поздно.
   Но ни боги, ни люди не вмешивались. Стражи больше не обращали на него
внимания, разговаривая между собой. Он не был  мертв,  поскольку  то,  к
чему его готовили, требовало человека, в котором еще сохранилось дыхание
и в особенности кровь. Но и только. Больше ни в чем нужды не было.
   Сейчас, к концу долгой ночи, стражники перенесли его из строения, где
стоял свежепросмоленный флагманский корабль, вниз  вдоль  длинного  ряда
деревянных катков, образующих спуск к воде.
   - Это мы. А вот он, - пробурчал их старший, крепкий  мужчина  средних
лет.
   - Как мы это сделаем? - спросил один из воинов,  юноша  без  регалий,
шрамов и серебряных браслетов, украшавших  его  товарищей.  -  Я  раньше
никогда этого не видел.
   - Ну так смотри и учись. Первым делом разрежь ему ремни на запястьях.
   Нет, не бойся, - юноша колебался, машинально высматривая, куда мог бы
побежать пленник, - он спекся, взгляни на него, если его  отпустить,  он
не сможет даже ползти.
   - Не урони его, осторожно. Просто освободи запястья, вот так.
   Пленник пошатнулся, когда ремни были перерезаны, и на  минуту  увидел
перед собой бледный, но разгорающийся отблеск.
   - Теперь положи его на это  бревно.  Животом  вниз.  Ноги  вместе.  А
сейчас смотри, малыш. Запомни, это важно.  Трэль  должен  лежать  спиной
кверху, скоро узнаешь почему. Есть на то причина, чтобы его руки не были
у него сзади, и надо, чтобы он не мог отодвинуться. Но еще  надо,  чтобы
он не мог и перестать корчиться.
   - Поэтому я делаю так, - старший из воинов  прижал  лицо  пленного  к
толстому сосновому бревну, на котором тот лежал,  взял  его  за  руки  и
вытянул их вперед от головы, так что жертва стала похожа на  ныряльщика.
Из-за пояса он достал молоток и два железных гвоздя.
   - Обычно мы их связываем, но  тебе  для  науки  сделаем  вот  что.  Я
однажды видел такую штуку в христианской церкви. И конечно, гвозди у них
были вбиты не там, где надо. Полудурки.
   Покряхтывая от  усилий,  ветеран  стал  аккуратно  вбивать  гвоздь  в
запястье. Позади него столпились воины.  На  фоне  рассвета  на  востоке
обрисовались темные тени. Копья и  шлемы  зубчатым  контуром  отгородили
часть неба, откуда солнце вскоре должно было бросить свой первый луч  на
происходящее и начать первый день нового года у  викингов,  день,  когда
продолжительность тьмы и света одинакова.
   - Он хорошо держится, - сказал юноша, когда  его  наставник  принялся
вбивать второй гвоздь. - Больше похож на воина, чем  на  трэля.  Кто  он
такой, кстати?
   - Он-то? Просто рыбак, которого мы захватили,  когда  возвращались  в
прошлом году. И он не держится хорошо, просто он  ничего  не  чувствует,
его руки давно омертвели. Теперь уже скоро,  -  добавил  он  для  крепко
пригвожденного к бревну человека и  потрепал  его  по  подбородку.  -  В
следующем мире не говори обо мне дурного. Если бы я  плохо  сделал  свое
дело, было бы много хуже. Но я все сделал  правильно.  Вы  двое,  просто
привяжите ему ноги, гвоздей больше не надо. Ступни вместе. Когда  придет
время, мы его поверНем. Группка людей поднялась на ноги, оставив  жертву
распростертой вдоль соснового бревна.
   - Готово, Вестмар? - раздался голос позади них.
   - Готово, господин.
   Пока они работали, место позади них  заполнилось  людьми.  На  заднем
плане,  вдали  от  берега  и  фьорда,   вздымались   неясные   очертания
невольничьих  загонов  для  трэлей,  корабельных  мастерских,  доков   и
угадывались стройные шеренги бараков, служивших пристанищем  для  верных
отрядов морских королей, сыновей Рагнара - некогда четверых  братьев,  а
ныне только троих. Из бараков  потоком  шли  люди,  одни  мужчины  -  ни
женщины, ни ребенка, - чтобы увидеть  торжественное  зрелище:  спуск  на
воду первого корабля, начало военного похода, который принесет  разор  и
погибель христианам и их союзникам на Юге.
   Однако  воины  попятились,  построившись  на  берегу  фьорда  широким
полукругом. К самому берегу вышли только три  человека,  все  высокие  и
могучие, мужчины в расцвете сил, три оставшихся  в  живых  сына  Рагнара
Волосатой Штанины: седой Убби, похититель женщин; рыжебородый  Хальвдан,
заядлый борец и воин, фанатически преданный воинским обычаям  и  кодексу
чести. Впереди них стоял Сигурд Змеиный Глаз, прозванный так, потому что
белки окружали самые зрачки его глаз, словно у  змеи,  человек,  который
вознамерился стать королем всех земель Севера.
   Все лица были обращены на восток, высматривая, не покажется ли  из-за
горизонта краешек солнечного диска. В месяце, который христиане называют
мартом, здесь, в Дании, по большей части  бывают  видны  только  облака.
Сегодня же, как доброе предзнаменование, небо  было  чистым,  не  считая
легкой дымки у края, уже подернувшейся  розовым  из-за  невидимого  пока
солнца.  Среди  ожидающих  поднялся  легкий  гул,  когда  вперед   вышли
толкователи  примет,  команда  ссутулившихся  стариков,  сжимающих  свои
священные  торбы,  свои  ножи  и  мостолыги,   свои   бараньи   лопатки,
принадлежности для предсказаний. Сигурд смотрел на них холодно. Они были
нужны воинам. Но он не боялся дурных предзнаменований,  жалких  гаданий.
Прорицатели, которые вещали недоброе, так же легко  могли  оказаться  на
жертвенном камне, как и все прочие.
   В мертвом торжественном  молчании  распростертый  на  бревне  человек
обрел голос. Пригвожденный и  связанный,  он  не  мог  пошевелиться.  Он
вывернул голову назад  и  заговорил  придушенным  голосом,  обращаясь  к
среднему из троих людей на берегу.
   - Что ты делаешь, Сигурд? Я не ваш враг. Я не христианин и не человек
Пути. Я датчанин и свободнорожденный, как и  ты  сам.  Какое  ты  имеешь
право отнимать у меня жизнь?
   Его последние слова потонули в гуле толпы. Полоска света появилась на
востоке, солнце вставало над почти плоским горизонтом Сьяелланда, самого
восточного из датских островов. Змеиный Глаз повернулся, сорвал  с  себя
плащ и махнул людям наверху, в доме.
   Тотчас же заскрипели тали, и пятьдесят человек, лучшие  из  лучших  в
армии сыновей Рагнара, дружно крякнув, навалились всем  своим  весом  на
канаты, прикрепленные к  уключинам.  Из  строения  показалась  драконова
голова флагманского корабля Змеиного Глаза, самого "Frani Ormr", то есть
"Сияющего Червя".  Вытянутые  с  плоскости  на  приготовленные  для  них
смазанные салом  катки  десять  тонн  веса  на  пятидесятифутовом  киле,
сделанном из самого прочного дуба во всей Дании.
   Корабль достиг верхушки слипа. Распятый вытянул  голову  вбок,  чтобы
видеть свою судьбу, надвигающуюся на него сверху,  и  крепко  сжал  рот,
чтобы сдержать рвущийся изнутри крик. Только одного он мог лишить  своих
мучителей - не дать им доброго предзнаменования  для  похода  -  страха,
отчаяния и воплей жертвы.
   Воины разом налегли на канаты, нос клюнул, и корабль заскользил вниз,
тяжело ударяя по  каждому  очередному  бревну.  Когда  он  накатился  на
приговоренного, зависнув над ним крутым форштевнем, тот закричал  снова,
вкладывая в свой крик презрительный вызов:
   - Какое ты имеешь право, Сигурд? Что сделало тебя королем?
   Киль ударил его точно в поясницу, проехал по нему и  размозжил  своей
ужасающей тяжестью. Невольно  его  легкие  выдавили  предсмертный  стон,
превратившийся в крик, когда боль превзошла все мыслимые пределы.  Когда
корабль пошел над жертвой  -  а  катальщики  теперь  притормаживали  его
бревно с распятым провернулось. Кровь из растерзанного сердца  и  легких
струей брызнула под давлением массивного киля.
   Она выплеснулась и наверх, на  развал  бортов.  Прорицатели,  которые
внимательно следили, пригнувшись как можно ниже, чтобы не пропустить  ни
одной детали, кричали и в восторге закатывали рукава:
   - Кровь! Кровь на бортах для морского владыки!
   - И крик! Предсмертный крик для предводителя воинов!
   Корабль с плеском вошел в тихие воды Бретраборгского фьорда.  В  этот
момент солнечный диск полностью поднялся над линией  горизонта,  пронзая
дымку длинными лучами. Отбросив плащ, Змеиный Глаз схватил свое копье  и
поднял его вверх над тенями дока и слипа.  Солнце  пламенем  зажгло  его
восемнадцатидюймовое треугольное лезвие.
   - Красный свет и красное копье  в  новом  году!  -  закричали  воины,
заглушив вопли прорицателей.
   - Что сделало меня королем? - крикнул Змеиный Глаз  вслед  отлетающей
душе жертвы. - Кровь, что я пролил, и кровь в моих жилах! Потому  что  я
богорожденный сын Рагнара, сына Вьолси, от семени бессмертных. А сыновья
смертных - катки под моим килем!
   Позади него армия викингов побежала  к  своим  кораблям,  команда  за
командой, торопясь занять место на переполненных слипах.

***

   Та же зимняя стужа, что сковала Англию, царила и  по  другую  сторону
Пролива. В холодном городе Кельне в тот самый день, когда был  коронован
Альфред, одиннадцать человек сидели  в  голом  нетопленом  зале  большой
церкви  за  сотни  миль  к  югу  от  Бретраборга  с  его   человеческими
жертвоприношениями.
   Пурпурная с белым одежда пятерых из них отмечала архиепископский  сан
- но ни один не носил алый цвет кардиналов. Справа и позади  от  каждого
из пяти сидело по  второму  человеку,  одетому  в  простую  черную  рясу
согласно  уставу  Ордена  Святого  Хродеганга.  Каждый  был  капелланом,
исповедником и советчиком своего архиепископа - не имея чинов,  но  имея
огромное влияние, а также весомые надежды унаследовать достояние  князей
Церкви.
   Одиннадцатый человек  тоже  носил  черную  рясу,  на  этот  раз  рясу
простого дьякона. Он  украдкой  рассматривал  собравшихся,  признавая  и
уважая их власть, но сомневаясь в своем праве на место за их столом. Это
был Эркенберт, некогда архидиакон  великого  собора  в  Йорке  и  служка
архиепископа Вульфира.
   Но собора, разграбленного  в  прошлом  году  взбесившимися  северными
язычниками, больше не было. И Вульфир, хотя и остался архиепископом, был
просто приживалом у своих собратьев архиепископов, объект презрительного
милосердия, как и его  товарищ  по  несчастью,  примас  Кентерберийского
собора.
   Эркенберт не знал, зачем его позвали на эту встречу. Он не знал,  что
подвергается смертельной опасности. Комната была пуста  не  потому,  что
великий архиепископ Кельна не мог себе позволить ее украсить.  Она  была
пуста, так как он хотел, чтобы ни один соглядатай и шпион не могли в ней
укрыться. Произносимые в ней слова,  стань  они  известны,  означали  бы
смерть для всех присутствовавших.
   Собравшиеся медленно, постепенно, осторожно, прощупывая  друг  друга,
подходили к общему решению. Теперь, когда оно было  принято,  напряжение
спало.
   - Итак, он должен уйти, - повторил архиепископ Понтер, хозяин встречи
в Кельне.
   Молчаливые кивки собравшихся вокруг стола.
   - Его ошибки слишком велики, чтобы смотреть  на  них  сквозь  пальцы,
подтвердил Тевтгард из Трира. - Не только то, что  посланные  им  против
английских провинций крестоносцы потерпели поражение...
   - Хотя уже одно это знак божественного  нерасположения,  -  поддакнул
известный своей набожностью Хинкмар из Реймса.
   - Но он еще позволил взойти семенам. Семенам худшего,  чем  поражение
какого-то короля. Семенам раскола.
   Слово было сказано, и сразу настала тишина. Все знали, что  случилось
в  прошлом  году.  Когда  под  одновременным   давлением   норманнов   и
собственных епископов юный король западных саксов Альфред объединился  с
какой-то языческой сектой - прозываемой, как они слышали. Путь. Потом он
успешно разбил викинга  Ивара  Рагнарссона,  а  затем  и  Карла  Лысого,
христианского короля франков и представителя самого Папы. Теперь Альфред
беспрепятственно правил в Англии, хотя и деля свой доминион  с  каким-то
языческим ярлом, чье имя звучало неуместной шуткой. Но  не  шуткой  было
то, что в отместку за посланных против него Папой Николаем  крестоносцев
Альфред  объявил  об  отложении  английской  Церкви  от   вселенской   и
апостольской римской Церкви. Еще меньше можно было счесть шуткой то, что
он  лишил  Церковь  в  Англии  ее  земель  и   собственности,   позволяя
проповедовать и служить службы только тем, кто  готов  был  обеспечивать
себе пропитание лишь за счет  добровольных  подаяний  паствы,  а  тойкак
поговаривали - занимаясь ремеслом или торговлей.
   - Из-за этих поражений и из-за этого раскола он должен уйти, повторил
Гюнтер. Он оглядел сидящих. -  Я  утверждаю,  что  Папа  Николай  должен
отправиться к Господу. Он стар, но недостаточно.  Мы  должны  поторопить
его уход.
   Теперь,  когда  слово  было  произнесено  вслух,  воцарилась  тишина;
князьям  Церкви  нелегко  было  говорить  об  убийстве  Папы.  Мейнхард,
архиепископ Майнца, суровый жесткий человек, заговорил громким голосом.
   - Мы сможем осуществить это? - спросил он.
   Священник рядом с Гюнтером пошевелился и сказал:
   - С этим затруднений не будет. В окружении Папы  в  Риме  есть  люди,
которым мы можем доверять. Люди, которые не забыли, что они немцы, как и
мы с вами. Яд не советую. Подушка ночью. Если он не проснется, его место
будет объявлено вакантным без всякого скандала.
   - Хорошо, - сказал Гюнтер, - потому что, хоть я и  хочу  его  смерти,
перед Богом клянусь, я не желаю Папе Николаю ни малейшего зла.
   Собравшиеся взглянули на него с легким скептицизмом. Все  знали,  что
всего десять лет назад Папа Николай сместил Гюнтера и прогнал его с глаз
долой в наказание за непослушание. Так же он обошелся и с Тевтгардом  из
Трира, а потом упрекнул и отверг даже святошу Хинкмара.
   - Это был великий  человек,  который  выполнял  свой  долг  так,  как
понимал его. Я не виню его даже за злосчастный  крестовый  поход  короля
Карла. Нет, дело не в крестовых походах. Но он допустил ошибку. Скажи им
Арно, обратился он к своему помощнику. - Объясни  им,  как  мы  понимаем
дело.
   Гюнтер откинулся на спинку и поднял золотой бокал с  рейнским  вином,
от которого так сильно зависели его архиепископские доходы.
   Молодой человек подтянул свой табурет ближе  к  столу,  и  его  резко
очерченное лицо под ежиком светлых волос оживилось.
   - Здесь, в Кельне,  -  начал  он,  -  мы  тщательно  изучили  военное
искусство. Не только в смысле собственно  сражений,  но  также  в  более
широком смысле. Мы попытались рассуждать не просто как  tacticus,  -  он
употребил латинское слово, хотя до сих пор все говорили на нижненемецком
языке Саксонии и Севера, - но как strategos древних греков.  И  если  мы
подойдем к делу стратегически, -  тут  Хинкмар  поморщился  от  странной
смеси латыни и греческого,  -  мы  увидим,  что  Папа  Николай  совершил
роковую ошибку. - Он не  смог  обнаружить  то,  что  мы  здесь  называем
punctum gravissimum, то есть главную точку, точку приложения главных сил
при нападении врага. Он не заметил, что настоящая  опасность,  опасность
для всей Церкви, состоит не в ересях Востока, и не в борьбе Папы  против
императора,  и  не  в  морских  набегах  приверженцев  Махаунда,  но   в
малоизвестных королевствах в беднейших провинциях Британии.  Потому  что
только в Британии Церковь столкнулась хуже чем с врагом: с соперником.
   - Он сам с Востока, - сказал Мейнхард презрительно.
   - Совершенно верно. Он  считает,  что  все  происходящее  на  Западе,
здесь, на северо-западе Европы, в Германии, Франции и в Нижних  Странах,
не  имеет  большого  значения.  Но  мы-то  знаем,  что  здесь  свершится
предназначение.
   Предназначение Церкви. Предназначение мира. Я готов сказать о том,  о
чем не скажет Папа Николай: о новом  избранном  народе,  о  единственном
бастионе на пути  варваров.  Он  умолк,  его  белое  лицо  зарделось  от
гордости.
   - Насчет этого вы здесь не  встретите  возражений,  Арно,  -  заметил
Гюнтер. - Итак, у Николая должен появиться преемник. Я знаю, - поднял он
руку, - что кардиналы не выберут Папой человека, у  которого  есть  хоть
капля здравого смысла, и мы не можем надеяться, что нам удастся добавить
итальянцам здравого смысла. Но мы можем добавить им глупости. Думаю, все
со мной согласятся, что мы употребим свои деньги и  влияние,  чтобы  был
выбран человек, популярный в Риме, из хорошей итальянской семьи и притом
полное ничтожество. И кажется, он  уже  выбрал  для  себя  папское  имя:
Адриан II, как мне сообщили. Более серьезно то,  что  предстоит  сделать
поближе к дому. Не только Николай должен уйти. Король Карл тоже. Ведь он
тоже потерпел поражение, поражение от толпы крестьян.
   - Карла уже нет, - решительно сказал Хинкмар. - Его бароны не простят
ему унижения. Те, кто не был с ним, никогда не поверят, что  французских
копейщиков могли разбить какие-то там пращники и лучники. А те, кто  был
с ним, не хотят делить с ним позор. Веревка вокруг его  шеи  или  кинжал
под ребрами появятся и без нас. Но этого кто заменит?
   - Прошу прощения, - тихо сказал Эркенберт.  Он  слушал  с  величайшим
вниманием и постепенно понял, что эти люди, в отличие  от  помпезного  и
беспомощного английского духовенства, которому он служил всю свою жизнь,
действительно ценят прежде  всего  ум,  а  не  чины  и  звания.  Младших
выслушивали не одергивая. Любой мог поделиться своими идеями, и их могли
принять. А если  и  отвергали,  то  с  указанием  причин  и  по  здравом
размышлении.  Среди  этих  людей  единственным  грехом   мог   считаться
недостаток логики или воображения.
   Абстрактные построения опьяняли Эркенберта сильнее, чем  винные  пары
из его кубка. Он почувствовал, что наконец-то оказался среди  равных.  А
главное, он жаждал, чтобы и они тоже приняли его как равного.
   - Я владею нижненемецким языком, потому что он похож  на  мой  родной
английский. Но позвольте мне сейчас перейти на латынь. Я не понимаю, кем
можно заменить французского короля Карла  Лысого.  И  каких  преимуществ
достигнут  собравшиеся  при  любом  его  преемнике.  У  него  два  сына,
правильно?
   Карл и Луи. У него было три брата: Людвиг, Пепин и Лотар, из  которых
в живых остался один Людвиг; и у него, помнится, семь живых племянников,
Луи, Карл, Лотар...
   - ...Пепин, Карломан, Людвиг и Карл, - докончил  Гюнтер.  Он  коротко
хохотнул. - И наш английский друг из вежливости не договаривает, что  ни
одного из них не отличишь от другого. Карл Лысый. Карл  Толстый.  Людвиг
Саксонский. Пепин Младший. Кто из них кто, и какое это  имеет  значение?
На его месте я бы выразился  так:  потомок  императора  Карла  Великого,
самого  Шарлеманя,  потерпел  поражение.  Он  не  унаследовал   доблесть
предков. Мы ищем нового Папу в Риме, а  здесь  мы  должны  найти  нового
короля. Новую династию королей.
   Сидящие  вокруг  стола  настороженно  посмотрели   друг   на   друга,
постепенно осознавая, что  все  они  уже  думали  о  немыслимом.  Гюнтер
удовлетворенно улыбнулся - они его поняли.
   Снова набравшись смелости, Эркенберт заговорил:
   - Это возможно. У меня в стране королевская династия была  низложена.
А в вашей - разве сам Карл Великий пришел к власти  не  благодаря  делам
своих предков, сместивших богорожденных, слугами которых они были? Убили
их и  публично  срезали  им  волосы,  чтобы  показать,  что  нет  больше
святости. И мы сможем это сделать. В конце  концов,  что  делает  короля
королем?
   За все время лишь один человек не проронил  ни  единого  слова,  хотя
изредка и кивал  одобрительно:  это  был  вызывающий  всеобщее  почтение
архиепископ  Гамбурга  и  Бремена,  что  далеко  на  Севере,  ученик   и
последователь Святого Ансгара, архиепископ Римберт, прославившийся своей
храбростью в священном походе  против  северных  язычников.  Стоило  ему
шевельнуться, и все взгляды устремились на него.
   - Вы правы, братья. Династическая линия Карла никуда не годится. И вы
не правы. Не правы во многом. Вы говорите и то, и другое, о стратегии, о
punctum gravissimum, о Западе и о Востоке, и в  мире  людей  ваши  слова
могут иметь смысл.
   Но мы живем в мире не только людей. И я говорю вам, что Папа  Николай
и король Карл совершили худшую ошибку, чем вам кажется. Я молюсь только,
чтобы мы сами не допустили ее. Я говорю вам, они не веруют! А  без  веры
все их оружие и все их планы - не больше, чем  плевелы  и  сор,  которые
уносит ветром гнева Господня.
   Поэтому я скажу вам, что нам не  нужен  ни  новый  король,  ни  новая
династия  королей.  Нет.  Что  нам  теперь  нужно,  так  это  император!
Император римский. Ведь мы,  германцы,  и  есть  новый  Рим!  Нам  нужен
император, чтобы возвеличиться.
   Собравшиеся погрузились в разворачивающиеся перед ними видения, храня
почтительное молчание. Его нарушил белобрысый Арно, капеллан Гюнтера.
   - А как выбрать нового императора? - осторожно поинтересовался он.  И
где его найти?
   - Слушайте, - отвечал Римберт, - и я расскажу вам. Я расскажу  вам  о
секрете  Карла  Великого,  последнего  действительно  великого  римского
императора на  Западе.  Я  расскажу  вам,  что  делает  короля  истинным
королем.

Глава 2

   Пахучий дух опилок и  щепы  ощущался  в  воздухе,  когда  Шеф  и  его
спутники,  хорошо  выспавшиеся  после  долгого   пути   из   Уинчестера,
спустились к верфи.
   Хотя солнце лишь недавно высветлило восток, сотни людей уже трудились
правили терпеливыми волами, влекущими огромные телеги со строевым лесом,
теснились  у  круглых  кузнечных  горнов,  сновали  у  канатнопрядильных
станков. Стук молотков и визг пил несся со всех  сторон,  смешиваясь  со
свирепыми приказами десятников - но нигде ни  свиста  бича,  ни  вскрика
боли, ни одного рабского ошейника.
   Бранд, обозревая открывшуюся картину, оторопело присвистнул и покачал
головой. Ему только-только разрешил вставать с постели его врач,  крошка
Ханд, не переставший, впрочем, наблюдать пациента. До сих пор  Бранд  не
видел всего, что было сделано за долгую зиму. И действительно, даже Шеф,
который лично или через помощников проверял работы каждый Божий день,  с
трудом  верил  своим  глазам.  Как  будто  бы  он  открыл  запруду   для
накопившейся энергии, а не сам вкладывал ее в дело. В  эту  зиму  он  не
переставал удивляться, что все его желания сбываются.
   По окончании в прошлом году войны в его распоряжении оказались запасы
и богатства целой страны. Первейшей и  неотложнейшей  его  задачей  было
обеспечить защиту своего неокрепшего королевства. Шеф раздавал  приказы,
и его  воеводы  старались  изо  всех  сил  -  строили  боевые  машины  и
тренировали их расчеты, набирали войска, сколачивая будущие  непобедимые
отряды из освобожденных рабов, викингов Пути и английских танов, которые
воинской службой отрабатывали аренду  земли.  Управившись  с  этим,  Шеф
обратился  ко  второй  своей  задаче:  пополнению   королевской   казны.
Приказание составить точные списки  земельной  собственности  и  пошлин,
долгов и налогов, которые до сих пор заменяли обычай и  память,  он  дал
священнику  Бонифацию.  С  указанием  завести  во  вновь  присоединенных
графствах те же порядки, что Шеф устанавливал в Норфолке. Это  требовало
времени и умения, но результаты уже сказывались.
   А третью задачу Шеф мог  доверить  только  самому  себе:  нужно  было
построить флот. Не  вызывал  сомнений  печальный  факт,  что  все  битвы
предыдущих двух лет происходили на  английской  земле,  и  за  них  было
заплачено жизнями англичан. Способ усилить оборону, о котором думал Шеф,
заключался в том, чтобы  остановить  врагов,  и  особенно  викингов,  не
принадлежавших к Пути, там,  где  они  царили  безраздельно  -  в  море.
Опираясь на общую казну и налоговые прибыли Восточной Англии и Восточной
Мерсии в придачу, Шеф немедленно приступил к постройке флота.
   Ему остро не хватало опыта и помощи. Викинги Пути, среди которых было
много искусных корабелов, за соответствующую мзду охотно делились своими
знаниями и умениями. Торвин и его собрат, жрец Пути, заинтересовались до
крайности и с головой погрузились в работу, как будто в жизни своей ни о
чем другом и не мечтали - что в общем-то  было  верно.  Они  никогда  не
отступали от своего правила всеми способами стремиться к новому  знанию,
поддерживая себя и свою религию только за счет своего владения ремеслом.
Кузнецы, плотники и возницы со всей восточной Англии стекались к  месту,
которое Шеф избрал для своей  верфи  на  северном  берегу  Темзы.  Новый
военный порт располагался на его земле, через реку  от  владений  короля
Альфреда, чуть  ниже  по  течению  от  лондонского  торгового  порта,  в
небольшой деревеньке Крикмаут, и предназначался для  защиты  -  или  для
угрозы - на стратегических направлениях и к Проливу, и к Северному морю.
   Некого было поставить во главе  этих  людей.  А  надо  было  удержать
искусных и опытных работников в подчинении плану, который был разработан
Шефом, но противоречил всему их жизненному опыту. Сначала  Шеф  попросил
возглавлять верфь Торвина, но тот отказался, пояснив, что в любой момент
может уехать, если потребуют дела его веры. Тогда он вспомнил про  Удда,
бывшего  раба,  который  почти  без  посторонней  помощи  сконструировал
арбалет и изготовил опасную катапульту с крутильным механизмом. Что,  по
мнению некоторых, и  оказалось  причиной  поражения  Ивара  Рагнарссона,
завоевателя Севера, а через несколько  недель  -  Карла  Лысого,  короля
франков, в том сражении, которое стали  называть  Битвой  866  года  при
Гастингсе.
   Но Удд не справился и вскоре  был  смещен.  Выяснилось,  что,  будучи
предоставлен   самому   себе,   этот   маленький   человечек    способен
интересоваться только тем, что сделано из металла. А подавать команды  у
него получалось даже хуже, чем у раздувающего мехи мальчонки, все  из-за
природной скромности. Удд был переведен на гораздо более подходящую  для
него работу узнавать все, что только можно узнать, о различных сталях.
   Неразбериха  росла,  и  Шеф  вынужден  был  задуматься,  кто  же  ему
действительно нужен: человек, знакомый  с  морем  и  кораблями,  умеющий
руководить  другими,  но  не  настолько  независимый,   чтобы   изменять
приказания Шефа, и не  настолько  консервативный,  чтобы  ухитриться  не
понять  их.  Таких  людей  Шеф  почти  не  знал.  Единственно  возможной
кандидатурой  оказался  магистрат  рыбаков  из   Бридлингтона,   Ордлаф,
захвативший два года тому назад Рагнара Волосатую Штанину, за что Англия
подверглась возмездию Рагнарссонов.  Сейчас  он  подошел  приветствовать
Шефа. Шеф переждал, пока Ордлаф преклонит колена и  поднимется.  Прежние
его попытки обойтись без официального  ритуала  приветствия  пресекались
недоумевающими и обиженными взглядами английских  танов.  -  Я  кой-кого
привел посмотреть на работы, Ордлаф. Это  мой  друг  и  бывший  капитан,
Вига-Бранд. Он из Галогаланда, далеко, далеко на  севере,  и  он  плавал
побольше многих. Я хочу услышать, что он думает о наших новых кораблях.
   Ордлаф ухмыльнулся:
   - Он увидит достаточно, господин, чтобы глаза на лоб полезли, сколько
бы он там ни ходил под парусом. Таких штук раньше никто не видел.
   - Верно - вот прямо здесь одна из штук, которых я  никогда  не  видел
раньше, - сказал Бранд. Он указал на яму в  нескольких  ярдах  от  себя.
Внутри нее человек тянул на себя рукоятку шестифутовой пилы.  За  другую
рукоятку пилу держал  человек,  стоявший  наверху  на  огромном  бревне.
Отпиливаемые от бревна доски тут же подхватывали другие рабочие.  -  Как
они это делают? Я раньше видел только, как доски вытесывают скобелем.
   - И я тоже, пока не  оказался  здесь,  -  ответил  Ордлаф.  -  Секрет
заключается в двух вещах. Особые зубья на пиле,  которые  сделал  мастер
Удд. И в том, чтобы научить этих остолопов, -  в  этот  момент  остолопы
ухмыльнулись, - не толкать пилу, а просто по очереди тянуть ее на  себя.
Сберегает уйму материала и сил, - закончил он нормальным голосом.  Доска
отделилась от бревна и была подхвачена подручными, а пильщики поменялись
местами, при этом тот, что внизу, стряхивал с  волос  опилки.  Пока  они
переходили, Шеф заметил на шее у одного из  них  амулет  в  виде  молота
Тора, который носило большинство рабочих, а  у  другого  -  едва  видный
христианский крест.
   - Но это еще цветочки, - говорил Ордлаф  Бранду.  -  То,  чем  король
действительно хочет похвастаться,  это  его  краса  и  гордость,  десять
кораблей, построенных по его замыслу. И один из них,  господин,  мы  уже
готовы показать тебе, мы его закончили, пока ты  был  в  Уинчестере.  Ты
увидишь его вон там.
   Он провел их через ворота в высоком  частоколе  к  полукругу  пирсов,
выдающихся в тихую речную заводь. Их взгляду открылись десять  кораблей,
на которых трудились люди, но ближний, по-видимому, был уже закончен.
   - Вот, господин Бранд. Видел ты что-нибудь подобное по эту сторону от
Галогаланда?
   Бранд задумчиво разглядывал  огромный  корпус.  Медленно  он  покачал
головой.
   - Это самый большой корабль, который  я  когда-либо  видел.  Говорят,
самый большой корабль в мире - флагман  Змеиного  Глаза,  "Франи  Ормр",
"Сияющий Червь", на котором пятьдесят гребцов. Этот  не  меньше.  И  все
остальные такие же большие.
   Сомнение затуманило его взгляд.
   - Из чего сделан киль? Вы что, взяли два ствола и соединили их?  Если
так, это может сгодиться на реке или вблизи берега при  хорошей  погоде,
но на глубокой воде в дальнем переходе...
   - Все из цельных стволов, - перебил его Ордлаф. -  Ты,  должно  быть,
забыл, господин, если позволишь возразить тебе, что это  у  вас  там  на
Севере приходится работать с тем лесом, который  вы  можете  достать.  И
хотя, как я вижу, люди там вырастают достаточно большими,  этого  нельзя
сказать о деревьях. Но здесь у нас есть английский дуб.  А  про  него  я
могу сказать только, что не встречал стволов лучше или длиннее.
   Бранд снова принялся разглядывать корабли и качать головой.
   - Ладно, ладно. Но какого дьявола вы сотворили с мачтой? Вы... вы  ее
сделали не  в  том  месте.  И  она  торчит  вперед  как...  как  член  у
восемнадцатилетнего! Как она будет двигать корабль такого размера?  -  В
его голосе звучало искреннее огорчение.
   И Шеф и Ордлаф оба широко улыбнулись. На этот раз слово взял Шеф:
   - Бранд, вся суть  этих  кораблей  в  том,  что  у  них  только  одно
назначение. Не пересекать  океан,  не  перевозить  бойцов  с  копьями  и
мечами, не доставлять грузы. Это корабли для сражений.  Для  сражений  с
другими кораблями. Но не для того, чтобы подойти борт к борту  и  биться
командой на команду. И даже не  для  древнеримского  тарана,  о  котором
рассказывал отец Бонифаций. Нет. Они - для того,  чтобы  утопить  другой
корабль вместе с командой, и сделать это на расстоянии. И для  этого  мы
знаем только один способ. Помнишь метательные  машины,  которые  я  стал
делать той зимой в Кроуленде? Что ты о них думаешь?
   Бранд пожал плечами:
   - Хороши против пехоты. Не хотел бы, чтобы один из этих камней  попал
в мое судно. Но как вы знаете,  для  попадания  нужно  точно  определить
дистанцию.
   Когда два корабля, оба в движении...
   - Согласен,  не  попасть.  А  что  насчет  дротикометов,  которые  мы
использовали против копейщиков короля Карла?
   - Могут убивать людей по одному. Корабль потопить не  смогут.  Дротик
сам заткнет дыру, которую сделает.
   - Остается последнее оружие, то, что дьякон Эркенберт  изготовил  для
Ивара.  С  его  помощью  Гутмунд  пробил  частокол  вокруг  лагеря   под
Гастингсом.
   Римляне называли его "онагр" - дикий осел. Мы зовем его "мул".
   Моряки  по  сигналу  стащили  просмоленную   рогожу   с   приземистой
прямоугольной конструкции, установленной  точно  в  центре  беспалубного
корпуса.
   - А как насчет попадания из такой штуки?
   Бранд задумчиво покачал головой. Он  лишь  однажды  видел  "онагр"  в
действии, и то на расстоянии, но запомнил,  как  телеги  разлетались  на
куски и целые упряжки волов размазывало по земле.
   - Этого никакой корабль не  выдержит.  Один  удар  -  и  весь  каркас
рассыплется на части. Но вы зовете его "мулом", потому что...
   - Он взбрыкивает из-за отдачи. Посмотри, что мы сейчас делаем.
   Все поднялись по сходням, чтобы взглянуть на новое оружие вблизи.
   - Смотри, - объяснил Шеф. - Он весит тонну с четвертью. Так нужно.
   Видишь, как он устроен? Крепкий трос идет к вороту на нижней станине,
там две рукоятки. Двое наматывают трос и слева  и  справа  одновременно.
Тросом ты опрокидываешь этот шатун, - Шеф похлопал рукой по  вертикально
стоящему пятифутовому бревну, с конца которого свисала  широкая  кожаная
петля. Шатун ложится вниз и назад, и ты его крепишь железным зажимом,  а
сам взводишь пружину.  Потом  освобождаешь  зажим.  Шатун  выпрямляется,
махом раскачивая петлю с камнем...
   -  Шатун  бьет  по  отбойной  перекладине.  -  Ордлаф   похлопал   по
поперечному брусу на массивной раме, прикрытому подушками  с  песком.  -
Шатун останавливается, а камень летит вперед. Бросок получается  пологий
и сильный, что-нибудь на  полмили.  Но  ты  уже  знаешь,  в  чем  у  нас
загвоздка. "Мула" приходится делать тяжелым, чтобы выдержал  отдачу.  Он
должен стоять строго по линии киля, поэтому мы крепим его раму прямо над
килем. А поскольку он такой тяжелый, мы вынуждены ставить его посередине
между носом и кормой.
   - Но ведь там должна быть мачта, - возразил Бранд.
   - Поэтому  нам  пришлось  передвинуть  мачту.  Об  этом  тебе  Ордлаф
расскажет.
   - Понимаешь, господин Бранд, - заговорил Ордлаф, - у меня  на  родине
мы строим лодки, похожие на ваши, с высокими штевнями, обшиваем  досками
внакрой и все такое. Но они нам нужны для лова рыбы, а  не  для  дальних
переходов, поэтому мы их оснащаем по-другому. Мы ставим мачту впереди от
середины и еще наклоняем ее вперед. И  понимаете,  мы  по-другому  кроим
паруса.
   Не прямоугольные, как ваши, а косые. Бранд фыркнул:
   - Знаю. Если вы отпустите рулевое весло, ваше  судно  развернется  по
ветру и никогда не станет бортом  к  волне.  Рыбацкий  трюк.  Достаточно
безопасно. Но скорости нет. Особенно со всем  этим  грузом.  Как  быстро
ходит этот корабль?
   Шеф и Ордлаф переглянулись.
   - Совсем не быстро, - признался Шеф. -  Гудмунд  устроил  гонки,  еще
когда "мул" не был установлен, но даже без его веса - Гудмунд  на  своем
корабле описывал круги вокруг нас. Но видишь ли, Бранд, нам же не  нужно
догонять кого-то! Если мы встретим в открытом море флот и он  пойдет  на
нас, мы его потопим! Если они убегут,  берег  будет  защищен.  Если  они
прорвутся и высадятся, мы развернемся  и  потопим  их,  где  бы  они  ни
оказались. Это не грузовое судно, Бранд. Это боевой корабль.
   - Линейный корабль, - согласно кивнул Ордлаф.
   - А сможешь ты его развернуть? - спросил  Бранд.  -  Я  имею  в  виду
"мула". Можешь ты прицелиться в другую сторону? Твои  дротикометы  можно
было разворачивать.
   - Над этим мы работаем, - ответил Шеф. -  Мы  пробовали  ставить  всю
махину на тележное колесо, колесо насадить на ось, а  другой  конец  оси
пустить  в  гнездо,  просверленное  в  киле.  Но  слишком  тяжело   было
поворачивать, и от отдачи ось все время ломалась. Удд  придумал  крепить
"мула" на стальном шаре, но...
   Нет. Мы можем стрелять только  прямо  по  курсу.  Зато  мы  придумали
ставить с другой стороны второй шатун, второй ворот с тросом  и  прочее.
Отбойная перекладина конечно, только  одна.  Мы  теперь  запросто  можем
стрелять и вперед и назад.
   Бранд снова покачал головой. Пока  они  стояли,  он  чувствовал,  как
корабль слегка покачивается под ногами, это в тихой-то речной заводи,  а
что же тогда будет в открытом море? Вес  "мула"  в  тонну  с  четвертью,
размещенного довольно  высоко,  чтобы  стрелять  поверх  планширя.  Тяга
паруса прилагается далеко от центра. Рея длинная, так  что  парус  можно
сделать очень широким, отметил он. Но замысловато управлять  им.  Он  не
сомневался, что рыбак свое дело знает.  И  не  возникало  вопросов,  что
может натворить удар одного из таких камней. Вспомнив о хрупких каркасах
тех судов, на которых он когда-либо плавал, к которым доски даже не были
прибиты, а просто привязаны  жилами,  Бранд  представил  себе,  как  вся
конструкция разлетится на куски, вывалив команду побарахтаться в воде. И
все пятьдесят ратоборцев Сигурда Змеиного Глаза ничего не смогут с  этим
сделать.
   - Как вы хотите его назвать? - неожиданно спросил он. - Для удачи.
   Рукой он машинально коснулся  висящего  на  груди  молоточка.  Ордлаф
повторил его жест, выудив из-под  рубахи  свою  пектораль  -  серебряную
лодку Ньерда.
   - У нас десять линейных кораблей, - сказал Шеф. - Я хотел назвать  их
по именам богов Пути - "Тор", "Фрейр", "Риг" и так далее, но  Торвин  не
позволил. Он сказал, что мы накличем беду, если  нам  придется  говорить
"Хеймдалл на мели" или "Тор застрял на песчаной банке". И мы передумали.
Мы решили, что назовем каждый корабль по имени одного из  графств  моего
королевства и постараемся набирать на него команду  из  этого  графства.
Так что вот это - "Норфолк", там "Суффолк", "Остров Эли",  "Букингем"  и
все остальные. Что ты об этом думаешь?
   Бранд колебался. Как и все моряки, он суеверно  почитал  удачу  и  не
хотел неосторожным словом накликать недоброе на замыслы своего друга.
   - Думаю, что ты опять придумал что-то новенькое, и, может быть,  твои
"Графства" строем  пройдутся  по  морям.  И  уж  точно  я  не  хотел  бы
столкнуться с одним из них в бою, а ведь меня не назовешь  самым  робким
из норманнов. Может быть, в будущем править морями станет король Англии,
а не король Севера.
   Скажи мне, - продолжал он, - куда ты хочешь пойти в первый рейс?
   - Через Пролив к немецкому берегу, - отвечал Шеф. -  Вдоль  береговой
линии  за  Фризские  острова-ив  датские  воды.  Это  главный  пиратский
маршрут.
   Мы будем топить всех встреченных пиратов.  С  этих  пор  каждый,  кто
захочет напасть на нас, должен будет долго идти из Дании открытым морем.
Но в конце концов мы разрушим их базы,  достанем  их  в  их  собственных
гаванях.
   - Фризские острова, - пробормотал Бранд, - устья Рейна, Эмса, Эльбы и
Эйдера. Что ж, я скажу вам одну вещь, юноша. Все это лоцманские воды. Ты
понимаешь, о чем я? Вам понадобится  лоцман,  который  знает  проливы  и
приметы на берегах и в случае  надобности  сможет  провести  корабль  по
слуху или на запах.
   Ордлаф заупрямился:
   - Да мне всю жизнь хватало лота, впередсмотрящих и лага. И не похоже,
что удача мне изменила с тех пор, как я бросил  своих  хозяев-монахов  и
нашел себе богов Пути.
   Бранд фыркнул:
   - Я ничего не  имею  против  богов  Пути.  И  снова  они  с  Ордлафом
одновременно коснулись своих амулетов, и на  этот  раз  Шеф  застенчивым
жестом тоже полез за своим необычным амулетом в виде лесенки, знаком его
патрона Рига.
   - Нет, боги могут быть хороши. Но лот, впередсмотрящие  и  лаг  -  за
Бременем вам  понадобится  нечто  большее.  Это  говорю  вам  я,  Бранд,
ратоборец из Галогаланда.
   Работающие столпились их послушать. Те,  кто  впервые  видел  короля,
подталкивали друг друга, показывая на незнакомый амулет Рига.

***

   Солнце, проникая через высокие окна библиотеки кафедрального собора в
Кельне,  освещало  открытые  страницы   манускриптов,   разложенных   на
массивном  аналое.   Дьякон   Эркенберт,   из-за   малого   роста   едва
дотягивающийся  до   его   верхнего   края,   застыл   в   задумчивости.
Библиотекарь, зная, что архиепископ благоволит к Эркенберту  и  поощряет
его штудии, позволил дьякону работать самостоятельно - даже  с  огромной
драгоценной Библией, на которую пошли шкуры восьмидесяти телят.
   Эркенберт сравнивал тексты. Могла ли фантастическая история,  недавно
рассказанная им архиепископом Римбертом, оказаться  правдой?  Тогда,  на
встрече, в нее поверили все, и архиепископы и их советники. Но ведь  она
льстила их гордости, льстила патриотическим чувствам  народа,  и  притом
народа,  постоянно  отвергаемого  и  недооцениваемого   могучим   Римом.
Эркенберт не разделял этих чувств - или  пока  не  разделял.  Англичане,
помня историю своего обращения благословенным  Папой  Григорием,  долгое
время гордились своей верностью Риму. И чем Рим  отблагодарил  их?  Если
рассказанное  Римбертом  -  правда,  то,  возможно,  пришло  время   для
верности... кому-то другому. Итак, тексты. Главным среди  них  был  тот,
который Эркенберт хорошо знал, мог бы цитировать посреди  ночи.  Тем  не
менее не грех взглянуть снова. Четыре евангельских рассказа  о  распятии
Христа слегка отличались  друг  от  друга  -  лишнее  доказательство  их
подлинности, ибо кто же не знает, что четыре  свидетеля  события  всегда
запомнят  каждый  свое?  Но  Иоанн  -  Иоанн   сказал   больше   других.
Переворачивая огромные жесткие страницы, Эркенберт нашел нужное место  и
стал перечитывать его, негромко проговаривая латинские слова и  мысленно
переводя их на родной английский.
   "...sed anus militum lancea latus eius aperitif. Но  один  из  воинов
копьем пронзил Ему ребра".
   Копьем, подумал Эркенберт. Римским солдатским копьем.
   Эркенберт лучше многих знал, как выглядит оружие  римских  воинов.  В
доме близ великого Йоркского собора, где он  жил  когда-то,  еще  немало
сохранилось от казарм Шестого легиона Eboracum. Легион ушел из  Йорка  и
из Британии четыреста лет назад, отозванный для  участия  в  гражданской
войне в метрополии, но большая часть его  арсеналов  осталась,  и  много
нерастащенного и несгинувшего оружия все еще лежало  в  подземельях.  Не
знающие износу бронзовые детали катапульты, которую Эркенберт собрал для
язычника Ивара, были подлинной старинной работы, такой же доброй, как  и
те времена. Железо ржавеет, но все-таки  Эркенберт  видел  сверкающую  и
вычищенную, как на парад,  полную  амуницию  римского  легионера:  шлем,
панцирь, короткий меч, наголенники, щит  и,  конечно,  римское  копье  с
железным древком - пилум, называемый также lancea.
   Да, подумал Эркенберт, это могло быть так. И нет сомнений, что Святое
Копье, копье, которое  пронзило  грудную  клетку  Сына  Господня,  могло
сохраниться в своей материальности. Ведь я сам видел и  держал  в  руках
оружие, которому, видимо, не меньше лет.
   Но кому могло прийти в голову сохранить такую вещь?  Это  должен  был
быть кто-то, кто понял значение этого оружия в тот самый миг, когда  его
использовали. Иначе копье вернулось бы в казармы и смешалось с  тысячами
себе подобных. Кто мог сохранить это  оружие?  Нет,  подумал  Эркенберт,
судя по всему, что говорил архиепископ, это не  был  набожный  Иосиф  из
Аримафеи, которого евангелист Иоанн упоминает четырьмя стихами ниже.
   Такой человек, тайный ученик Христа, вполне мог  выпросить  у  Пилата
разрешение  похоронить  тело,  мог   сохранить   чашу,   которую   Иисус
благословил для учеников  на  Тайной  Вечере  -  хотя  Иоанн  о  том  не
упоминает. Но он не мог бы завладеть казенным боевым оружием римлян.
   А  вот  центурион...  Эркенберт  задумчиво  листал  страницы  Библии,
переходя от одного Евангелия к другому. Центурион упоминался в  трех  из
них, и во всех трех сказал почти одно и то же: у Луки - "истинно Человек
Этот был праведник", у Марка- "истинно Человек Сей  был  Сын  Божий",  у
Матфея "воистину Он был Сын Божий". А в четвертом Евангелии, от  Иоанна,
не мог ли автор упомянуть  центуриона,  как  "одного  из  воинов"?  Если
центурион, выполняя свои обязанности,  пронзил  грудь  Иисуса,  а  затем
увидел  чудо  или  ощутил  его  присутствие  -  что  было  бы  для  него
естественней, чем хранить и беречь свое-копье?
   А что было с центурионом после казни Иисуса? Эркенберт  повернулся  к
другой книге, небольшой, потрепанной, без обложки, по-видимому, сборнику
писем с рассуждениями о землях, кредитах и долгах, написанными в  разное
время разными людьми, к книге, которую большинство  библиотекарей  давно
отправили бы отскоблить для повторного использования. Эркенберт  занялся
письмом, о котором говорил Римберт. Оно выглядело достаточно прозаично.
   Письмо римского времени, написанное на латыни - на плохой  латыни,  с
интересом отметил Эркенберт, на латыни человека, знающего только команды
и незнакомого с откровениями грамматики, -  в  заголовке  извещало,  что
послано каким-то Гаем Кассием Лонгинусом, центурионом Тридцатого легиона
Victrix.
   Оно с благоговением живописало распятие  бунтовщика  в  Иерусалиме  и
было адресовано центурионом домой для  -  Эркенберт  не  смог  разобрать
имени, но определенно что-то германское, не то Бинген, не то Зобинген.
   Эркенберт выпятил нижнюю губу. Подделка? Письмо  явно  переписывалось
несколько раз, но за столько-то веков и не могло  быть  иначе.  Если  бы
переписчик старался подчеркнуть важность документа, стал  бы  он  делать
такую убогую копию, таким жутким почерком? Что касается  самой  истории,
Эркенберт не сомневался, что в году от Рождества Господа Нашего тридцать
третьем центурион легиона в Иерусалиме мог быть родом из Рейнской земли.
Или из Англии, если угодно.  Разве  сам  великий  Константин,  сделавший
христианство официальной религией империи, не был объявлен императором в
родном для Эркенберта Йоркском соборе?
   Главным текстом был третий, современный,  написанный,  как  Эркенберт
определил по стилю, не ранее чем лет тридцать назад. Это  было  описание
жизни и смерти императора Карла Великого, чьи выродившиеся потомки -  по
мнению архиепископа Гюнтера - ныне бездарно правили Западом. Многое было
уже известно Эркенберту: войны императора, его покровительство учености.
Как ни на минуту не забывал Эркенберт, Карл призвал Алкуина, тоже жителя
Йорка,  тоже  скромного  английского  дьякона,  управлять   судьбами   и
просвещением всей Европы. Алкуин был человек большой учености, это  так.
Но учености книжной, а не практической. И он не был "арифметикусом", как
Эркенберт. Нигде не сказано, что арифметикус не может быть так же велик,
как поэт.
   Но в этих  хрониках  Карла  Великого  было  нечто,  о  чем  Эркенберт
действительно никогда не слышал раньше пока Римберт не подсказал ему. Не
о том, как император умер, что было  общеизвестно,  но  о  предвестивших
смерть знамениях. Эркенберт переложил книгу под яркий солнечный  свет  и
углубился в чтение.
   Император Карл Великий, говорилось в книге, в возрасте семидесяти лет
возвращался со своей сорок седьмой победоносной войны, против саксов,  в
полном здравии и силе. Однако на вечернем небе сверкнула комета. Cometa,
подумал Эркенберт. То, что мы называем волосатой звездой. Длинные волосы
это знак святости короля. Именно поэтому предшественники Карла  публично
стригли королей, которых свергали. Волосатая звезда упала. И  когда  она
упала, утверждала хроника, конь императора заблажил и  сбросил  его.  Он
сбросил его так яростно, что перевязь меча оторвалась. А копье,  которое
Карл держал в левой руке, вырвалось и упало за много ярдов. В это  самое
время в императорской часовне в  Аахене  слово  "Принцепс"  или  "Принц"
навсегда исчезло с надписи, которую император заказал в свою честь. Карл
умер через несколько недель, сообщалось  в  книге,  и  до  самого  конца
настаивал, что  все  эти  знамения  вовсе  не  означают,  будто  бы  Бог
отвернулся от него. И все же самым грозным из них  было  падение  копья,
каковое император перед этим всегда носил с  собой  -  ведь  это  копье,
утверждал хронист, было не что иное,  как  beata  lancea.  Святое  Копье
германского центуриона Лонгинуса; в юности император Карл забрал его  из
тайника  в  Кельне  и  никогда  с  ним  не  расставался  во  всех  своих
многочисленных походах и войнах.
   Тот, кто держит это Копье, говорила хроника, вершит судьбы  мира.  Но
ни один мудрец не знал, где оно теперь, потому что графы Карла  Великого
после его смерти разыграли копье в кости, и никому уже не  открыли,  кто
тогда выиграл.
   А если верить  Римберту,  никто  не  знает  и  до  сих  пор,  подумал
Эркенберт, отрываясь от книги. По сведениям архиепископа.  Святое  Копье
было  увезено  графом  Регинбальдом  в  Гамбург  и  хранилось  там,  как
реликвия, украшенное золотом и драгоценными камнями. Но с тех  пор,  как
северные язычники двадцать лет назад разграбили  Гамбург,  оно  исчезло.
Украденное  каким-нибудь  варварским  царьком  или  ярлом.  Может  быть,
уничтоженное.
   Хотя нет. Раз это святая реликвия, Провидение должно охранять  ее.  А
если оно украшено золотом и самоцветами, даже язычники будут его ценить.
   Значит ли это, что  какой-нибудь  вождишка  этих  святотатцев  станет
повелителем Европы, новым Карлом  Великим?  Вспомнив  Рагнара  Волосатую
Штанину, которого он сам отправил в змеиную яму, и  его  сыновей,  Убби,
Хальвдана, Ивара и, самое  худшее,  Змеиного  Глаза,  Эркенберт  ощутимо
съежился от страха.
   Этого нельзя допустить. Если реликвия находится в руках язычников, ее
необходимо оттуда вызволить, к чему так страстно призывал и Римберт.
   Вызволить и передать новому императору, кто бы он ни был, чтобы снова
объединить христианский мир. Но где гарантии,  что  вся  эта  история  о
копье, распятии  и  германском  центурионе  не  может  оказаться  просто
вымыслом?
   Побасенкой?
   Оставив книги, Эркенберт подошел  к  окну  и  засмотрелся  на  мирный
весенний пейзаж. Он пришел в библиотеку, чтобы проверить документы, и он
их проверил. Они выглядели достоверно. В рассказанных историях  концы  с
концами сходились. Более того, он понял, что это правильные истории. Ему
хотелось поверить в них. И он знал, почему хочет этого.
   "Вся моя жизнь, - думал Эркенберт, - отдана в руки бездарей". Неумехи
архиепископы вроде Вульфира, неумехи монархи  вроде  Эллы  или  придурка
Осберта перед тем, тупые таны, полуграмотные попы, получившие свои места
только благодаря какому-нибудь родству с великими. Англия была  страной,
где все его начинания каждый раз оказывались построенными на песке.
   Но все было по-другому в этой стране германских князей-архиепископов.
Здесь  поддерживался  порядок.  Советчиков  подбирали   за   их   ум   и
образованность.
   Практические вопросы решались безотлагательно, и те, кто разбирался в
них, всячески приветствовались. И природные запасы  здесь  были  гораздо
богаче.
   Эркенберт знал, что удостоился величайшего  внимания  Гюнтера  просто
потому, что распознал в деньгах архиепископа  серебро  высокой  пробы  и
спросил, где оно добывается. В  новых  шахтах,  ответили  ему,  в  горах
Гарца. Ну, а человек, умеющий очищать серебро и отделять от него примесь
свинца, здесь всегда в цене.
   "Да, - подумал Эркенберт. - Мне нравятся эти люди. Я хочу, чтобы  они
приняли меня  как  своего".  Но  примут  ли?  Эркенберт  уже  ощутил  их
отчаянную гордость своим происхождением и языком и знал, что он - чужой.
Он был невысоким, да еще и темноволосым, а они ценили рослость и светлые
волосы, считая их своим отличительным признаком. Может ли быть так,  что
его судьба - здесь? Эркенберту нужен был знак.
   Лучи послеполуденного солнца неумолимо ползли ho аналою  и  полкам  с
книгами. Отвернувшись от окна, Эркенберт увидел их  сияние  на  открытой
странице. Поблескивал золотом обильно украшенный инициал, выполненный  в
виде  фантастического  рисунка  переплетенных  змеиных  тел,  сверкающих
серебром и рубинами.
   Это  английская  работа,  подумал  Эркенберт.  Он   заново   осмотрел
гигантскую Библию, которую прежде листал, интересуясь только текстом,  а
не ее оформлением или происхождением. Определенно английская  работа,  и
притом из Нортумбрии. Может быть, и  не  из  Йорка,  а  из  Вермута  или
scriptorium великого Беды из Джарроу тех времен,  когда  еще  не  пришли
викинги. Как эта Библия попала сюда?
   Как сюда пришло христианство? Для Карла  Великого  Гамбург  и  Бремен
были языческими городами. Веру принесли сюда английские миссионеры, люди
одной с ним крови,  благословенные  Уиллиброрд,  Уинфрит  и  Уиллебальд,
ниспровергатель идолов. "Мои соотечественники передали им великий дар, -
сказал себе Эркенберт в  приступе  гордости.  -  Христианское  учение  и
знания,  как  ему  следовать.  Если  кто-нибудь  попрекнет   меня   моим
происхождением, я напомню об этом".
   Эркенберт аккуратно вернул драгоценные книги на полки и вышел.  Арно,
советник  архиепископа,  сидел  на  скамье  во  дворике.  При  появлении
маленького дьякона он поднялся.
   - Ну как, брат? Ты удовлетворен?
   Эркенберт улыбнулся в приливе уверенности и энтузиазма:
   - Полностью удовлетворен, брат Арно. Можешь считать, что  преподобный
Римберт обратил в свою веру первого иностранца.  Благословен  тот  день,
когда он рассказал мне об этой величайшей из реликвий.
   Арно улыбнулся, возникшее было напряжение спало. Он уважал маленького
англичанина за ученость и проницательность. И в  конце  концов  -  разве
англичане не разновидность тех же самых саксов?
   - Ну что ж, брат. Не заняться  ли  нам  богоугодным  делом?  Поисками
Святого Копья?
   - Да, - с чувством откликнулся  Эркенберт.  -  А  потом  делом,  ради
которого  Копье  было  послано  -  поисками  подлинного  короля,  нового
римского императора на Западе.

***

   Шеф валялся на спине, по  временам  проваливаясь  в  полудрему.  Флот
должен был отправиться в плавание следующим утром, и судя по всему,  что
Бранд рассказывал о трудностях морской жизни, спать следовало при каждой
возможности. Но вечер выдался трудным. Шеф обязан был принять всех своих
капитанов, десять английских шкиперов, которых с трудом подобрал,  чтобы
командовать минетными кораблями, и сорок с лишним викингов Пути, которые
вели его обычные суда. Пришлось произнести много тостов и не забыть  при
этом никого из них.
   Потом, когда он от них отделался и надеялся доверительно  потолковать
с Брандом, оказалось, что его выздоравливающий друг  пребывал  в  дурном
настроении. Он отказался идти с Щефом на  "Норфолке",  предпочитая  свой
собственный корабль и команду. Он утверждал, что не будет удачи, раз так
много людей во флотилии не знают haf, - слов запретов, с помощью которых
моряки избегают прямо  упоминать  о  всяких  сулящих  беду  вещах  вроде
женщин, кошек или священников. Обнаружив,  что  покинут  даже  Торвином,
который  собирался   плыть   на   "Норфолке",   Бранд   снова   пустился
пересказывать мрачные легенды своей  родины,  в  основном  о  невиданных
морских тварях, о русалках и марбендиллах, о людях,  которые  разгневали
эльфов из шхер и были превращены в  китов,  а  под  конец  -  легенду  о
нечестивце и безбожнике, чья лодка исчезла в морской пучине,  схваченная
длинной рукой, покрытой серыми волосами. На  этом  Шеф  прервал  беседу.
Сейчас он лежал, со страхом ожидая, что ему привидится во сне.

***

   Когда пришел сон. Шеф сразу  понял,  где  он  очутился.  Он  попал  в
Асгард, обитель богов, и стоял он как раз перед  самым  большим  зданием
Асгарда, Валкаллой, домом Один а для героев. В отдалении, хотя все еще в
пределах Асгарда, виднелась обширная равнина, на  которой  разыгрывалась
какая-то хаотическая битва: бой без линии фронта, в котором каждый бился
против всех, сраженные то и дело падали, обливаясь кровью.
   День шел, а люди падали и больше не вставали.  Бой  распался  на  ряд
поединков.  Побежденный   умирал,   победитель   находил   себе   нового
противника.
   Под конец остался один-единственный  человек,  жестоко  израненный  и
опирающийся  на  огромный  окровавленный  топор.  Шеф  услышал   неясные
отдаленные выклики "Хермот!", "Хермот!"
   Мертвые стали подниматься,  их  отсеченные  руки  и  ноги  прирастали
вновь,  зияющие  раны  затягивались.  Помогая  друг   другу   подняться,
убивавшие друг друга воины со смехом вспоминали,  как  это  происходило.
Постепенно они выстроились в  ряды  и  маршем  направились  к  огромному
зданию, шеренгами по двенадцать и длиной колонной в  тысячи  бойцов.  Во
главе шел воин с огромным топором.  Они  обогнули  здание  в  нескольких
футах от незамеченного Шефа, свернули влево и,  не  смешав  рядов  и  не
сбавляя шага, направились в  здание  через  двухстворчатую  дверь,  ныне
широко распахнутую. Дверь захлопнулась.
   Свет даже в Асгарде начал меркнуть. Изнутри послышался шум пирующих.
   Тут к дверям проковылял человек в грубой одежде. Глядя на  него.  Шеф
понял, что только в Асгарде такое создание могло бы жить.  Его  туловище
было разорвано надвое, и верхняя половина раскачивалась без всякой связи
с ногами. Ребра были широко распластаны наружу, талия расплющена, словно
растоптанная  каким-то  массивным  животным.   Из-под   одежды   торчали
развороченные внутренности.
   Он дошел до ворот Вальгаллы и  уставился  на  них.  Изнутри  раздался
голос,  один  из  тех  могучих  голосов,  которые  Шеф  слышал   раньше:
недовольный и циничный голос его собственного патрона - или отца -  бога
Рига,  покровителя  ловкачей  и  обманщиков.  Нет,  голос   холодный   и
скрежещущий. Это хозяин дома, подумал Шеф. Это сам могучий Один.
   - Кто прислал  тебя,  человечишка?  -  произнес  голос.  Шеф  не  Мог
услышать глухой ответ, но владелец голоса услышал его.
   - А, - произнес голос, - узнаю его работу. Среди моих героев для него
найдется местечко. Когда придет время.
   Распластанный человек заговорил снова и снова беззвучно.
   - Ты? - сказал могучий голос. - Для тебе подобных здесь нет места.
   Кто ты такой, чтобы встать в рядах против отродья Фенриса, когда  мне
понадобятся  воины?  Убирайся.  Иди  на   кухню.   Может   быть,   моему
управляющему Тьялфи нужен еще один блюдолиз.
   Распластанный человек повернулся и похромал прочь  вокруг  здания,  в
направлении, противоположном тому, откуда пришло войско. На его лице Шеф
заметил выражение такого беспросветного отчаяния, какое надеялся никогда
больше не увидеть.

***

   Это человек, которому даже смерть не принесла умиротворения,  подумал
Шеф. Даже боги допускают такое зло? Что  заставляет  их  быть  настолько
жестокими?

Глава 3

   Со своего наблюдательного  пункта  на  корме  переднего  корабля  Шеф
посмотрел  назад  вдоль  кильватерной  линии.  "Бедфордшир",   четвертый
корабль каравана, снова выбился из строя, что беспрестанно делал  с  тех
пор, как  они  способом  проб  и  ошибок  пришли  к  нынешнему  строгому
походному построению.  Все  десять  английских  линейных  кораблей,  как
упрямо называл их Ордлаф, шли курсом строго на  восток,  и  юго-западный
ветер дул сзади и сбоку - удобней не придумаешь, гораздо лучше, чем было
в плавании у немецких берегов близ устья Рейна, когда  ветер  дул  точно
сзади. И все равно "Бедфордшир" постепенно отваливал в сторону открытого
моря.
   Нет смысла  кричать  на  идущий  сзади  корабль,  чтобы  по  эстафете
передали приказ капитану "Бедфордшира". Тот прекрасно  знал,  как  важно
держаться в строю, на ночных стоянках ему об  этом  многократно  кричали
все остальные шкиперы. В конструкции его корабля была  какая-то  ошибка.
По той или иной причине у него  получался  очень  сильный  "подветренный
снос", который всегда проклинал Ордлаф. Этим нужно заняться,  когда  они
вернутся в док. А пока "Бедфордшир" сделает то, что всегда -  выйдет  из
строя ярдов на сто, а затем переложит парус и вернется на свое место.  В
то время как остальные шли более или менее прямо, "Бедфордшир"  описывал
пологие вытянутые зигзаги, подобные узору на литом мече.
   Большого вреда в том нет, по крайней мере сейчас, заключил Шеф.  Хотя
он помнил об одной вещи, которую понял несколько дней назад, когда он  и
остальные новички наконец перестали  травить  через  борт.  Причина,  по
которой  викинги  правили  морями  и  могли  появляться  в  любом  месте
западного мира,  несмотря  на  все  предосторожности  и  противодействие
христианских королей, была проста, - они очень хорошо умели делать  одно
неожиданно трудное дело: ходить под парусом.
   Матросы и шкиперы, которых  Шеф  набрал  в  английских  портах,  были
по-своему неплохими моряками, но по-своему, а не так, как викинги. Почти
сплошь рыбаки, что они умели - так это вернуться домой живыми.  Если  их
детишки сидели с пустыми животами, они, как и Ордлаф, шли в  море  почти
при любой погоде. Но им не нужно было добираться никуда дальше  соседней
банки или косы, и уж совсем не требовалось появляться  где-то  быстро  и
внезапно.
   Что касается сухопутных  членов  команды,  обслуживающих  арбалеты  и
"мулы", морской быт для них оказался тяжким испытанием. Не меньше  шести
из них, пытаясь справить нужду, уже свалились за борт, хотя в  спокойных
прибрежных водах их, конечно, выловили. Главная причина, по которой  Шеф
требовал ночью останавливаться на стоянку, а не продолжать  движение,  -
он страшился последствий попытки приготовить пищу на ходу.
   От "Бедфордшира" с его проблемами Шеф повернулся к унылому  песчаному
берегу, скользящему с правой стороны  -  "по  штирборту",  как  говорили
моряки - со стороны, где было установлено длинное рулевое весло.
   Шеф развернул большой свиток пергамента, на который пытался  наносить
карту  незнакомых  территорий.  Многое  ему   рассказывали   встреченные
обитатели прибрежных островов - это были,  разумеется,  жители  Фризских
островов, которые ощущали свою  близость  одновременно  и  к  англичанам
из-за родственного происхождения, и к людям Пути, чью  религию  и  обряд
основал сто пятьдесят лет назад их собственный  ярл  Рад-бод.  Но  самое
главное,  на  Фризских  островах  жили  беднейшие  из  бедных.   На   их
изолированных от берега песчаных косах, иногда миль до двадцати в длину,
но никогда не шире одной мили, при набеге викингов ни хижина,  ни  стадо
овец не могли просуществовать  дольше  десяти  минут.  Островитяне  жили
самым малым и то готовы были бросить в любой момент.
   Это не значит, что они не мечтали о мести.  Как  только  по  островам
разнеслась весть, что этот странный флот - английский и идет  он  войной
на викингов, каждый вечер  на  огонек  стали  появляться  люди,  готовые
поделиться сведениями за кружку пива или  за  серебряную  монетку  новой
чеканки.
   С их слов  картина  была  ясна.  За  Ийссельмеером  начиналась  гряда
островов, которые,  как  и  прилегающий  берег,  тянулись  на  восток  и
чуть-чуть к северу. На дальнейшем  пути  названия  островов  становились
более понятными.
   Тремя днями раньше они прошли Тексел, Влиланд и Терсхеллинг - Шеф  не
представлял,  что  могли  означать  эти  слова.   Но   потом   объявился
Схирмонниког, а за ним шел ряд сходных названий -  Лангеог,  Спикерог  и
Норденей. Их понять было легко, потому  что  oog  в  гортанном  фризском
языке означало "ей", остров, a koog  походило  на  знакомое  норфолкское
"кей", отмель.
   Все эти острова были просто песчаными банками, наносами от столетиями
стекавших в море речных  вод,  постоянно  грозивших  занести  все  илом.
Впервые цепь разрывалась в устье реки Эмс. Дальше  шло  сдвоенное  устье
Яде и Везера, где-то внутри скрывавшее укрепленный  епископальный  город
Бремен. Впереди,  за  Вангерогом,  последним  в  длинной  цепи  Фризских
островов, скользивших сейчас справа по борту,  в  море  впадала  могучая
Эльба, в устье которой располагались порт  и  цитадель  Гамбурга  с  его
властителем  -  архиепископом.  Гамбург,  разграбленный  викингами  пару
десятилетий назад, - как рассказывал принимавший в том участие Бранд,  -
был уже отстроен заново, самое острие христианского меча, нацеленного на
Данию и дальше на Скандинавию.
   Еще будет время зайти в Гамбург и Бремен. Но не  сейчас.  Сейчас  Шеф
намеревался прорваться  через  устье  Эльбы  к  тому  месту,  где  берег
заворачивал на север в сторону Северо-Фризских  островов  и  полуострова
Ютландии, южной части Дании. В сторону равнин, с которых - как утверждал
кое-кто из его  моряков  -  англичане  в  свое  время,  столетия  назад,
отправились грабить Британию и бить римлян. Шеф ощутил легкое  волнение.
Кто знает, вдруг там все еще остались англичане, которых можно  было  бы
поднять на борьбу против  несомненно  угнетающих  их  датчан?  Но  будет
достаточно, если он хотя бы доберется до тех мест -  и  вернется  назад,
испытав свои корабли и прибавив своим морякам уверенности и опыта.
   Что нам действительно нужно, размышлял  Шеф,  разглядывая  пометы  на
карте, так это сведения о том, что лежит  внутри  цепи  островов,  между
островами и побережьем. Если бы флот мог идти  там,  мы  не  боялись  бы
ветра и непогоды и нехватки пресной воды, прогуливаясь себе как дома  по
фарватеру Уза и Стаура. Скрывались бы в  засаде,  чтобы  наброситься  на
флот викингов. Но Ордлаф наотрез отказался вести флот  вдоль  берега,  и
Бранд поддержал его. Лоцманские воды, повторял он. Не суйся  в  них  без
человека, который здесь родился и вырос и которому можно доверять. Косы,
мели, течения, приливы. Посадить судно на песчаную банку или  скалу  так
же легко,  как  на  мысе  Фламборо.  Даже  легче,  добавил  Ордлаф.  Мыс
Фламборо, по крайней мере, виден.
   Шеф не переставал удивляться, насколько велико презрение  викингов  к
английскому морскому искусству. За время похода  оно  только  нарастало,
насмешки викингов становились все резче, и Шефу уже пришлось  удерживать
команду "Норфолка" - они рвались зарядить "мула" и  отправить  несколько
самых смешливых на дно. С  тех  пор  они  шли  своим  нынешним  походным
строем: десять кораблей тащились  вдоль  берега,  прилагая  все  усилия,
чтобы  поддерживать  приличную  скорость,   в   то   время   как   сорок
вспомогательных судов  -  все  ведомые  викингами,  все  построенные  на
берегах Каттегата или норвежских фьордов,  но  все  имеющие  на  парусах
вышитые молот и крест королевств Пути -  высокомерно  летели  по  волнам
далеко впереди и значительно мористей. При этом никогда не скрываясь  из
виду. На  горизонте  всегда  маячил  парус,  пристально  наблюдающий  за
неуклюжими  потугами  англичан  и  не  менее  пристально   следящий   за
остальными кораблями Бранда, скрытыми где-то за горизонтом.
   Посмеяться они умеют, думал Шеф. И умеют  ходить  под  парусом,  надо
признать. Но сейчас у нас нечто вроде захвата Йорка,  новый  вид  войны.
Моим людям не требуется стать лучшими моряками со времен Ноева  ковчега.
Им просто нужно быть на море. Если мимо нас захотят  пройти  Рагнарссоны
или другие проклятые пираты Севера, им  придется  подойти  на  дальность
выстрела. А тогда мы их потопим. Лучший в мире моряк  ничего  не  сможет
сделать на разбитом корыте.
   Он скатал свой свиток, сунул его в провощенный кожаный чулок и прошел
вперед  похлопать  по  надежной  раме  "мула".  Квикка,   ныне   главный
катапультер-капитан флота, ухмыльнулся  щербатым  ртом  при  виде  этого
жеста. В своей доле прошлогодней добычи он получил  сорок  акров  доброй
земли и юную невесту, буквально невообразимое богатство  для  того,  кто
был рабом у монахов Кроуленда, не имея ничего своего, кроме  волынки  из
рога с пузырем. Однако он бросил все, и даже свой шелковый  наряд,  ради
этого морского похода. Трудно сказать, чего ему не хватало  -  богатства
или чудес.
   - Сюда движется  парус!  -  неожиданно  закричал  впередсмотрящий  со
своего насеста на рее в пятнадцати футах над головой Шефа. - И  сзади  я
вижу еще несколько! Все идут прямо на нас!
   "Норфолк" мгновенно накренился, когда встревоженные моряки  бросились
к левому борту - бакборту, - чтобы взглянуть  своими  глазами.  Минутное
смятение, и  боцман  с  помощниками  отогнали  их  назад.  Ордлаф  ловко
вскарабкался по свисающему с реи канату с узлами, глянул в сторону, куда
указывал  палец  впередсмотрящего.   С   напряженным   выражением   лица
соскользнул вниз, доложил:
   - Это Бранд, господин. Все его корабли мчатся назад так  быстро,  как
только  возможно  при  боковом  ветре.  Они  увидели  что-то  достаточно
серьезное.
   Они встанут борт о борт с нами, когда, - он показал на небо, - солнце
дойдет дотуда.
   - Лучше и быть не может, - сказал Шеф. - Ясное утро и долгий день для
битвы. Скрыться пиратам некуда. Подай людям обед  пораньше,  -  он  сжал
свой амулет, серебряную лесенку. - Да пошлет мой отец нам победу. А если
Одину нужны герои для Вальгаллы, - добавил  он,  вспомнив  свой  сон,  -
пусть возьмет их на той стороне.

***

   - Так, и что же нам делать? - спросил Сигурд Змеиный Глаз. Он говорил
со своими двумя братьями, стоявшими по бокам  от  него  на  носу  "Франи
Ормр".
   - Флот впереди, идет прямо на нас, а потом они вдруг  разворачиваются
и уходят, как будто узнали, что дома их жены стали предлагать себя всем,
кто вернулся раньше.
   Позади раздался голос шкипера "Ормра", Вестмара:
   - Прошу прощения, господин. Здесь Храни,  впередсмотрящий,  он  хочет
что-то сказать.
   Сигурд повернулся и взглянул на юношу, которого вытолкнули вперед.
   Парень, как  и  почти  вся  команда,  пятьдесят  отборных  ратоборцев
Сигурда, был в расцвете сил. Однако нищий, без единой искорки золота,  и
меч с простой костяной рукояткой. Отобран Вестмаром в команду,  вспомнил
Сигурд, за свою зоркость. Сигурд  не  удостоил  его  разговором,  просто
поднял одну бровь.
   Уставившись в знаменитые  змеиные  глаза,  со  зрачками,  окруженными
белками, Храни покраснел и замялся. Потом собрался с духом,  сглотнул  и
начал:
   - Господин. Прежде чем они отвернули, я  хорошо  рассмотрел  головной
корабль. На носу, как и вы, государь, стоял человек и смотрел на нас,  -
он снова помялся. - Мне кажется, это был Бранд, Вига-Бранд.
   - Ты видел его раньше? - спросил Сигурд.
   Юноша кивнул.
   - Так, подумай хорошенько. Ты уверен, что это был он?
   Храни колебался. Если он ошибся - ведь  у  Сигурд  а  была  репутация
безжалостного мстителя, и на флоте все до последнего  человека  знали  о
разъедающем его и его братьев желании. Найти и убить людей,  виновных  в
смерти их безумного брата  Ивара  -  Схъефа-англичанина  и  Вигу-Бранда,
Бранда-убийцу. Если братья будут разочарованы... Ну, а с другой стороны,
солгать им или скрыть, что  видел,  не  менее  опасно.  Храни  с  минуту
раздумывал, что же он на  самом  деле  увидел,  когда  головной  корабль
неприятеля поднялся на волне. Нет, сомневаться было не в  чем.  Виденная
им фигура была слишком велика для любого другого человека.
   - Да, господин. На носу головного корабля стоял Вига-Бранд.
   Сигурд с минуту сверлил его взглядом, затем медленно  стянул  с  руки
золотой браслет и протянул парню:
   - Хорошие новости, Храни. Возьми это за твой  зоркий  глаз.  Скажи-ка
мне еще вот что. Как по-твоему, почему Бранд повернул назад?
   Снова сглотнув, парень взвесил на руке браслет, сам  не  веря  своему
счастью. Повернул назад? Почему люди поворачивают назад?
   -  Государь,  он,  должно  быть,  узнал  "Франи  Ормр"  и   испугался
встретиться с нами. Испугался встретиться с вами, - поспешно  поправился
он.
   Сигурд недовольно махнул рукой и повернулся к своим братьям.
   - Так, - сказал он. - Вы слышали, что думает идиот. Ну а  что  думаем
мы?
   Хальвдан посмотрел на волны, ощутил ветер на щеках вгляделся  в  едва
различимые точки парусов на горизонте.
   - Разведка, - рассудил он.  -  Вернулись  за  подкреплением  Пытаются
заманить нас.
   - Заманить нас куда? - спросил Убби. - Их  было  сорок.  Мы  примерно
столько и ожидали, столько наших перешли, - он сплюнул в  сторону,  -  к
людям Пути.
   - Другие люди Пути могут идти южнее,  -  предположил  Хальвдан.  -  И
натравили их жрецы.
   - Мы бы знали, если бы их было больше.
   - Значит, если подкрепление там есть, - заключил Змеиный Глаз, -  оно
должно быть из Англии. Англичане на море. Новое дело.  А  где  мы  видим
что-то новое...
   - Там рядом Сигвардссон, - закончил Убби, ощерив зубы.
   -  Изготовившийся  к  чему-то,  -  продолжал  Сигурд.  -  Что-то   он
приготовил, иначе не  осмелился  бы  угрожать  нам,  особенно  на  море.
Смотрите, люди Пути  меняют  галс,  поворачивают  к  берегу.  Ладно,  мы
принимаем их вызов. Посмотрим, чем они нас удивят. Может быть,  мы  тоже
их удивим Он повернулся к Вестмару, почтительно стоявшему сзади:
   - Вестмар, передай приказ. Всем кораблям приготовиться к бою.  Паруса
зарифить, поставить весла. Но мачты не снимать Оставить реи на месте.
   Вестмар на мгновение закатил глаза. Он  побывал  в  десятках  морских
сражений во всех морях Англии и Дании, Норвегии, Швеции и Ирландии.  Реи
и мачты всегда снимали и складывали, чтобы убрать воздушный тормоз, дать
кораблю каждый лишний ярд скорости, которую он может развить на  веслах.
В ближнем бою некому возиться с парусами,  и  никому  не  нужны  помехи,
заслоняющие от глаз стрелу или дротик.
   Он спохватился, исполнительно кивнув, развернулся  и  пролаял  приказ
своей команде и морякам ближайших кораблей, чтобы передали  его  на  все
сто двадцать кораблей, идущих по бокам и  сзади.  Быстро  и  умело  флот
Рагнарссонов приготовился к бою.

***

   Шеф перегнулся через планширь, когда корабль Бранда, "Морж",  подошел
к борту в конце широкого разворота, который привел его  и  всю  флотилию
людей Пути в боевое построение рядом с десятью линейными кораблями.
   - Змеиный Глаз? - закричал Шеф.
   - Да. Впереди "Франи Ормр", это точно. Их в три раза больше, чем нас.
   Придется принимать бой. Если  попытаемся  убежать,  они  догонят  нас
раньше, чем начнет темнеть.
   - Мы не для этого пришли, - крикнул Шеф. - План не забыл?
   Бранд кивнул и, отступив назад, стянул с шеи длинный красный шарф  из
шелка. Встав на подветренном борту, он распустил шарф по ветру.
   На кораблях позади него тут же  убрали  зарифленные  паруса  и  стали
выдвигаться вперед, расходясь в линию бок о  бок.  Целый  залп  приказов
Ордлафа, и "Норфолк" стал замедлять свой и без того тихий ход, а  другие
линкоры тоже начали выстраиваться, становясь не в шеренгу, а в  колонну,
и так тесно, что над кормой переднего корабля почти нависал нос заднего.
   Рулевые настороженно следили за маневрами своих неуклюжих посудин.
   По сигналу Квикки прислуга  катапульт  притянула  шатуны  к  палубам,
зафиксировала их жирно смазанными болтами и  стала  взводить  крутильные
пружины.
   -  Взведены  в  обе  стороны,  -  крикнул  Квикка,  глядя  на  своего
командующего. - Мы можем стрелять и вперед и назад, прости нам, Господи.
Я хотел сказать, помоги нам Тор, - он сгреб в руку свой амулет-молот.
   Постепенно флот Пути выстроился в задуманный боевой порядок,  в  виде
буквы Т,  направленной  на  врага.  Вперед  шеренгой  выдвинулись  сорок
кораблей Бранда с убранными парусами и мачтами, неторопливо  продвигаясь
вперед на веслах, - Шеф слышал, как фыркают  гребцы,  всем  своим  весом
налегая на весла. Позади их центра в кильватерном строю шли под парусами
десять английских линейных кораблей.
   Когда  построение   завершилось.   Шеф   испытал   знакомое   чувство
облегчения.
   Он осознал, что  во  всех  боях  чувствовал  одно  и  то  же.  Острая
невыносимая тревога перед их началом, когда он думал о  тысяче  и  одном
препятствии, способном расстроить его планы -  шкиперы  не  так  поняли,
матросы нерасторопны, враг нагрянет неожиданно, когда они еще  не  будут
готовы. Затем облегчение, мгновенно сменяющееся отчаянным  любопытством.
Получится? Все ли он предусмотрел?
   Бранд орал с кормы  своего  корабля,  яростно  показывая  на  корабли
Рагнарссонов,  уже   в   какой-нибудь   полумиле   от   них   и   быстро
приближающиеся, молотя веслами. Что он кричит? Шеф услышал слова  и  тут
же опомнился.
   Противник входил в бой в точности как было предусмотрено. Но мачты  у
него все еще стояли, хотя паруса были убраны.
   - ...от него воняет крысой! - донесся обрывок крика Бранда.
   Воняет или нет, подумал Шеф, но  крыса  пришла.  Теперь  ей  остается
только укусить. Он стянул с шеи длинный синий шарф - подарок  Годивы,  с
болью вспомнилось ему, сделанный в день, когда она сказала,  что  выйдет
за Альфреда. Он  распустил  шарф  по  ветру,  заметив,  как  повернулись
головы, когда его увидели впередсмотрящие.  Это  несчастливый  талисман,
подумал Шеф. Он выпустил из руки шелк,  позволив  ветру  унести  шарф  в
мутное желтое море.

***

   Сигурд Рагнарссон, стоя  на  носу  своего  корабля,  заметил  странно
скроенные паруса позади редкого строя судов Бранда. Не  пропустил  он  и
гигантскую фигуру самого  Бранда,  стоящего  как  раз  напротив  него  и
размахивающего  топором  в  знак  насмешливого  приветствия.  К  чему-то
приготовились, снова подумал он. И есть только  один  способ  узнать,  к
чему же. С преувеличенной аккуратностью он снял свой длинный  алый  плащ
и, повернувшись, бросил его под ноги. В  тот  же  миг  стоящий  у  мачты
викинг дернул за фал. С верхушки мачты, над реей, неожиданно  плеснулось
огромное знамя с черным вороном на нем: Знамя  Ворона  сыновей  Рагнара,
сотканное,  согласно  легенде,  за  одну  ночь,  с   приносящим   победу
магическим заклинанием в узоре. Никто не видел его  поднятым  со  времен
смерти Ивара.
   Когда  его  заметили  на  приготовившихся  кораблях,  каждый   гребец
поднатужился в пяти мощных ударах весел, затем они одновременно  задрали
весла вверх и с грохотом воткнули их в гнезда.  Перекрывая  шум,  гребцы
издали короткий клич и  похватали  оружие  и  щиты.  Каждый  из  рулевых
направил судно как можно ближе к соседу, боцманы размахивали абордажными
крючьями, чтобы крепко связать все  корабли  в  одно  целое.  Таков  был
всегдашний обычай: корабли должны набрать инерцию хода и идти  на  врага
связанными воедино, сцепиться носами с неприятельским  флотом,  а  затем
драться на копьях и мечах на передних  полубаках,  пока  та  или  другая
сторона не уступит, попытавшись обычно безуспешно - вырваться.
   Бранд увидел развевающееся знамя, увидел  гребцов,  изготовившихся  к
последнему отчаянному  рывку.  Как  только  весла  изогнулись  в  первом
яростном гребке, он зарычал голосом, которым мог бы  перекрыть  шторм  в
Атлантике:
   - Весла вразнос и разворот!
   Старательно отрепетированным маневром линия кораблей Пути разорвалась
посередине. Корабль Бранда и все, кто были мористей его, резко  свернули
влево, бешено гребя веслами правого борта и табаня веслами  левого.  Все
бывшие ближе к берегу  поворачивали  в  другую  сторону.  Затем  кормчие
постарались уберечься от столкновения с соседями,  а  гребцы  заработали
веслами, и быстрые маневренные ладьи разошлись.
   Шеф, стоя у мачты "Норфолка", наблюдал, как корабли Бранда расходятся
влево  и  вправо,  стройно,  как  два  косяка   перелетных   птиц.   Шеф
почувствовал укол страха - не за себя, а  за  свой  план  -  как  только
понял,  что  флотилия  Рагнарссонов  ближе,  чем  он  ожидал,  и  быстро
приближается. Если эти испытанные воины  подойдут  к  его  борту,  конец
может быть только  один.  В  этот  самый  момент  он  почувствовал,  что
"Норфолк" рванулся вперед, так как  Ордлаф  полностью  распустил  парус.
Линейный корабль постепенно разворачивался  влево,  подставляя  штирборт
драконьим мордам, до которых  не  оставалось  и  сотни  ярдов.  И  снова
"Норфолк" прибавил в скорости ярд-другой, когда  прямей  развернулся  по
ветру.
   Шеф услышал, как Ордлаф ободряюще кричит:
   - Ветер поднимается! Мы повернем вовремя!
   Может быть, подумал Шеф. Но все равно, они слишком  близко.  Пора  их
остановить. Он кивнул  Квикке,  выжидательно  вцепившемуся  в  спусковой
рычаг. Квикка промедлил лишь мгновенье. Он знал, что план был - потопить
флагманский корабль, ладью с гигантской  позолоченной  головой  змеи  на
носу.
   Но его "мул" все еще  не  нацелился  точно  на  нее.  Развернуть  его
невозможно.
   Долю секунды переждав накат волны, Квикка выдернул  спусковой  рычаг.
Стремительный взмах, бешеный удар по поперечине,  удар,  который  потряс
весь корабль и, казалось, на мгновенье  остановил  его.  Черная  молния,
которая была тридцатифунтовым булыганом, несущимся  над  водой.  Молния,
ударившая точно по носу корабля, что шел слева от "Франи Ормр".
   Секунду или  две  накатывающийся  на  них  строй  кораблей  продолжал
двигаться как ни в чем не бывало, отчего  сердце  у  Шефа  подскочило  к
самому горлу. Затем вяло,  не  спеша,  корабль  развалился  на  кусочки.
Летящий камень расколол форштевень в щепки.  Аккуратно  набранные  доски
повылетали из  своих  пазов.  Море  ворвалось  внутрь  ниже  ватерлинии,
подгоняемое ходом корабля.
   Когда оно ударило через пробоину, жилы, крепящие доски к шпангоутам и
шпангоуты  к  килю,  разорвались.  Мачта,  лишившись  опоры,  завалилась
вперед, мгновение держалась  на  снастях  и  рухнула  набок.  Гигантской
дубиной прошлась она по выпучившей глаза команде соседнего корабля.
   Для наблюдателей с  английской  стороны  все  выглядело  так,  словно
корабль внезапно исчез, утянутый  на  дно  одной  из  Брандовых  морских
ведьм.
   Мгновенье-другое они могли видеть людей, явно стоящих на воде,  затем
качающихся на разрозненных досках, а затем тонущих  или  цепляющихся  за
борт соседнего корабля.
   И тогда "Суффолк" тоже привел в  действие  своего  "мула".  Еще  одна
молния ударила в самое сердце флота Рагнарссонов.  И  еще  одна,  и  уже
третий корабль развалился на части.
   Внезапно, пока Шеф завороженно смотрел, в сражении словно прибавилось
шума. Он сразу услышал посвист арбалетов, пение тросов, которые  яростно
наматывали на ворот подручные Квикки, треск от ударов камней по дереву и
боевой  клич,  когда  корабль  Бранда  развернулся,  заходя   во   фланг
Рагнарссонам.
   В тот же миг Шеф почувствовал струи  нежданного  дождя,  и  очертания
кораблей напротив  на  какое-то  время  расплылись.  Над  морем  начался
ливень. А если он размочит канаты и в самый неподходящий момент  выведет
из строя его артиллерию?
   Из мороси в опасной близости вынырнули  три  драконьих  носа.  Но  не
змеиная голова флагмана, отставшего от них на сотню ярдов, это  какие-то
другие отчаянные моряки, отцепившие свои абордажные крюки и  вернувшиеся
на весла, когда поняли,  что  противник  не  собирается  сближаться  для
честной сечи. Если они смогут подойти к борту...
   Квикка поднял большой палец. Шеф кивнул. Снова душераздирающий вой  и
стремительный  полет  камня,  который  на  этот  раз  закончился,   едва
начавшись, у самого основания мачты среднего корабля.  И  снова  корабля
вдруг не стало лишь разлетающиеся доски и барахтающиеся в воде люди.
   Другие два корабля по-прежнему приближаются, до них остаются какие-то
ярды, люди впереди размахивают абордажными крючьями,  свирепые  бородачи
глядят поверх своих щитов - одновременно резко хакнув, гребцы  последним
ударом  весел  бросают  корабли  через  разрыв.  Ураганный  боевой  клич
врывается в уши Шефа, и в  каком-то  футе  перед  форштевнем  "Норфолка"
проносится темный силуэт, подобный киту.  Один  из  кораблей  Бранда  на
весельном ходу вклинился в бой. Его нос прошелся вдоль штирборта корабля
Рагнарссонов на скорости сближения добрых двадцать миль  в  час,  сшибая
весла, проталкивая их в отверстия бортов и ломая гребцам спины.
   Когда два корабля расходились. Шеф увидел, что викинги  Пути  в  упор
обрушили на противника град дротиков.  Оставшийся  корабль  Рагнарссонов
при виде побоища отвернул в сторону  от  "Норфолка",  уходя  в  открытое
море.
   Шеф схватил Ордлафа за плечо  и  показал  на  добрые  полмили  водной
глади,  наполненной  обломками  судов,  тонущими  людьми  и   отчаянными
схватками кораблей  друг  с  другом.  Сквозь  завесу  дождя  и  поднятых
усилившимся ветром брызг все еще виднелось Знамя Ворона. Но  теперь  оно
удалялось   на   восток.   Ведомый   искусной   рукой,   "Франи    Ормр"
беспрепятственно прошел сквозь линию английских кораблей, развернулся  и
уже набрал полный ход. Двое англичан увидели, что  его  парус  раскрылся
вниз от реи, наполнился ветром и понес корабль прочь от опасности.
   - За ним! - сказал Шеф.
   - Он проходит два ярда, пока мы один.
   - Пока есть шанс, отрежем его от открытого моря. Загоним к берегу.
   - Но здесь же отмели, это Элбер-Гат, - запротестовал Ордлаф.
   Палец Шефа повелительно ткнул его в плечо.

Глава 4

   Сигурд  Рагнарссон  задумчиво  глядел  с  кормы  своего  флагманского
корабля.
   Он неспроста не подобрал свой плащ, оставив руки  свободными.  Сигурд
упирался в днище "Ормра" длинным копьем  с  прочным  древком  и  тяжелым
треугольным наконечником. Братья стояли спинами к нему и  тоже  казались
расслабившимися,  хотя  оружие  не  убирали.   Во   флоте   Рагнарссонов
дисциплина была свирепая.  Но  и  люди  были  свирепыми  тоже,  отборные
викинги-ветераны. Им вовсе не нравилось уклоняться от схватки, и они уже
представляли себе,  что  про  них  станут  говорить  потом.  Удивлялись,
неужели Змеиный Глаз дал слабину?
   Нет смысла объяснять. Пускай поудивляются еще немножко.
   - Что ты скажешь о наших приятелях там,  позади?  -  спросил  Змеиный
Глаз у Вестмара, показывая рукой на "Норфолк", отставший от них на целую
милю.
   - Посудина неуклюжая, но под парусом идти может,  -  коротко  отвечал
Вестмар. - Ну разве вот еще что. Англичане не знают этих  мест.  Видишь,
на рее у них впередсмотрящий, а шкипер с носа высматривает отмели?
   - Отмелей здесь полно, - ответил Сигурд. Он повернулся и  взглянул  в
сторону побережья. Берег почти без примет. Два малых островка Ньюварк  и
Шархорн уже пройдены. Мутные воды Эльбы струятся  под  килем,  а  дальше
ничего до самой подошвы полуострова Ютландия, до земель,  из-за  которых
Дания препирается с Империей германцев. - Отлично. Убирай  парус.  Сажай
людей на весла. И пошли кого-нибудь на нос с грузилом.
   Вестмар раззявил рот, чуть было не выразив несогласие.  "С  грузилом,
подумал он. - Но я знаю Элбер-Гат как задницу  своей  жены.  А  если  мы
спустим  парус,  эти  ублюдки  позади  смогут   швырять   в   нас   свои
iotunn-камни, пока мы будем надрываться на веслах".  Он  проглотил  свою
речь и, повернувшись на пятках, хрипло выкрикнул команды.

***

   - Мы их догоняем, - крикнул Шеф. - Квикка, вставай к "мулу".
   Ордлаф не отозвался. Он напряженно всмотрелся в небо, снова  взглянул
на корабль, который они преследовали, взял лот-грузило, которое протянул
ему меривший глубину матрос. Обнюхал грязь, прилипшую к воску  на  конце
свинцового цилиндра с веревкой длиной  в  пять  саженей.  Высунул  язык,
лизнул.
   - Зачем ты это делаешь?
   - Не знаю, - пробормотал Ордлаф. - Иногда, если есть  ракушки,  можно
узнать, какой там песок. Далеко ли отмель.
   - Смотри, - гаркнул Шеф. - Они тоже не знают, где идут, у них человек
на носу последние две мили тоже промеряет глубины, в точности как и  ты.
Держись за ними, и если они не сядут на мель, то и мы не сядем.
   Не так все просто, мой молодой господин, подумал Ордлаф, не  так  все
просто. Есть еще и другие вещи, например, течение - видишь, они скользят
по нему как змея, а в наш киль оно вцепилось мертвой хваткой. И ветер, и
косые струи ливня. И прилив.  Он  еще  не  кончился?  Будь  мы  дома,  в
Йоркшире, я бы нутром почуял, когда он дойдет до высшей точки. Но здесь,
в чужом море, кто ж знает, когда он  повернет  на  отлив.  Должно  быть,
скоро.
   - Еще четверть мили, и мы подойдем к ним на выстрел, - крикнул Шеф.
   - Гребите веслами с  носа  и  кормы.  Только  оставьте  место  вокруг
"мула".
   Гребцы с трудом преодолевали  короткую  зыбь,  однако  "Норфолк"  еще
чуть-чуть прибавил скорости и начал заметно догонять похожий на  дракона
корабль, убравший парус. Шеф всматривался вдаль, оценивая  расстояние  и
направление.
   - Так, пошли. Целься хорошенько, Квикка. Ордлаф, поверни еще  вправо,
то есть право руля, чтобы мы могли выстрелить.
   Когда "Норфолк" взял право  руля,  его  парус  развернулся.  Яростный
вопль Квикки - нижний край паруса заслонил  ему  обзор.  Суета  моряков,
торопливо подтягивающих снасти, чтобы подобрать его. Свирепые  проклятья
Ордлафа гребцы сбиваются с ритма ударов, и нос корабля уводит  в  долгий
кренящий разворот. Когда парус наконец открыл  обзор,  Шеф  и  Квикка  с
минуту напряженно вглядывались вдаль,  недоумевая,  куда  подевалась  их
добыча.
   - Вот он! - За время неразберихи "Франи Ормр" вильнул,  как  путающий
след заяц, взял лево руля и теперь, в точности кормой к ним, удалялся на
бешеной скорости, весла мельтешили словно в последние мгновенья гонки.
   - Теперь слишком далеко для выстрела! - прокричал Квикка в ухо  Шефу,
вне себя от возбуждения.
   - Они долго так не выдержат. Ордлаф, веди нас за ними.
   Ордлаф колебался, завидя длинные барашки на мелководье по обе стороны
от летящего корабля викингов. Мелководье шириной в полмили  между  двумя
длинными  песчаными  косами.  Да   еще   множество   мелей   и   проток,
растянувшихся на мили в сторону однообразного немецкого берега.
   Его  успокоило  соображение  о  промерах  глубин  шкипером  викингов.
Опасные воды, но викинги тоже не знают их. Если кто и сядет на мель,  те
сядут первыми. "Норфолк" развернулся, принял ветер с  другого  борта  и,
снова расправив парус, по следу врага устремился в узкую протоку.

***

   Пройдем, подумал Сигурд,  ощутив  легчайший  шорох  песка  под  килем
корабля. Мы прошли, на самой верхней точке прилива.  Он  уловил  искорку
облегчения в глазах  Вестмара,  тут  же  торопливо  опущенных.  Один  из
гребцов шумно выдохнул и, набравшись дерзости,  смотрел  на  кормчего  с
задранной бровью. Последние несколько минут гребцы чувствовали песок под
лопастями весел и, как истинные моряки,  сразу  стали  загребать  совсем
неглубоко. Теперь они почувствовали, что выходят на глубокую воду. Может
быть. Змеиный Глаз еще не растерял свою удачу. Может быть...
   Позади Сигурд мог видеть приближающийся английский корабль с  молотом
и крестом на парусе.  А  позади  него  -  шквал,  пересекающий  открытое
плоское устье Эльбы, шквал, который налетит на англичан. Вот сейчас.

***

   Когда с неожиданной апрельской яростью налетел порыв ветра  и  дождя,
Ордлаф напряженно всматривался вперед. В  уши  ворвался  крик  моряка  с
лотом:
   - Сейчас две сажени, капитан, только две сажени, и я вижу отмель!
   - Табанить веслами, - тут же заорал Ордлаф, -  убрать  парус,  подать
назад!
   Слишком поздно. Пока он кричал, один  из  гребцов,  старательный,  но
неумелый, почувствовал, как его весло вывернулось, изогнулось и сбросило
его со скамьи, едва не выкинув  за  борт.  Зарывшись  в  песок,  крепкое
ясеневое  весло   мгновенье   сдерживало   напор   несущегося   корабля,
разворачивая его, а затем разлетелось в щепки. Судно накренилось  и  еще
больше зарылось в Грунт, расшвыривая гребцов там и сям. Последний  порыв
ветра ударил в парус,  взметнул  корабль  на  гребень  волны.  Затем  со
страшным скрежетом выбросил его на песок. Несколько секунд царила полная
неразбериха, пока Ордлаф и его помощники, с дикими  криками  расталкивая
окружающих, тянули снасти, хватались за  весла,  сначала  пытаясь  снять
"Норфолк"  с  мели,  а  потомхотя  бы  поставить  его  на  ровный  киль.
Постепенно  сумятица  улеглась,  и  сухопутные  члены  команды,  включая
короля, сгрудились посередине. На Шефа смотрела пара укоризненных глаз.
   - Не надо было нам это делать. Сели на мель в самый  прилив.  Смотри,
Ордлаф показал за борт, на две песчаные отмели, уже вышедшие из  воды  с
обеих сторон корабля, так как на море начался долгий шестичасовой отлив.
- Нам грозит опасность? - спросил Шеф, вспоминая, как два года назад они
оба были очевидцами крушения кнорров Рагнара, севших  на  грунт  у  мыса
Фламборо.
   - Нет, опасности поломки  нет.  Это  мягкий  песок,  и  мы  ударились
довольно слабо. Но ловко же нас провели! -  Ордлаф  в  немом  восхищении
покачал головой. - Спорю, что их шкипер точно  знал,  где  он  идет,  до
последнего дюйма. Свесившись со своим лотом, он  просто  обманывал  нас.
Сейчас они уже далеко и возвращаются в открытое море.
   Шеф резко оглянулся, внезапно сообразив, что  может  произойти,  если
Змеиный Глаз и его отборная команда подойдут  вброд  по  мелководью.  Но
викингов  нигде  не  было  видно.  Шеф  прошел  на  корму  и  не  спеша,
внимательно осмотрел плоский серый горизонт, выискивая мачту  или  Знамя
Ворона, которое развевалось впереди каких-то десять минут назад.  Ничего
не видно. "Франи Ормр" подобно змее затаился в  каком-нибудь  ручье  или
протоке, выжидая,  пока  прилив  откроет  проход  к  морю.  Шеф  глубоко
вздохнул, напряжение спало, он повернулся к Ордлафу и  своей  молчаливой
команде.
   - Мы сможем сняться до темноты?
   Ордлаф пожал плечами:
   - Можно сняться с мели, перетягиваясь с  помощью  верпов.  Пусть  все
займутся делом.
   И вот грязь вокруг застрявшего корабля была наконец расчищена,  после
долгих часов тяжкого труда, пота и растущего чувства гордости, что битва
все-таки выиграна, даже если кому-то из врагов удалось улизнуть.
   Ушедшая вода - а отлив достигал  здесь  пятнадцати  футов  -  открыла
всем, что произошло  с  "Норфолком".  Теперь  он  лежал  в  полумиле  от
основного русла Эльбы, в мелком озерце  между  двумя  длинными  банками,
полном проток  и  канав  вперемежку  с  округлыми  островками,  усеянном
обломками давних кораблекрушений.
   Сперва Ордлаф высадил команду за борт, велев копать вокруг корпуса  и
под килем, чтобы вытащить корабль назад по  тому  же  пути,  которым  он
пришел.
   Но по мере отлива путь к  глубокой  воде  стал  виден  яснее,  и  они
отказались от этой затеи.  Всего  в  шестидесяти  или  семидесяти  футах
впереди была глубоководная протока, глубиной не меньше десяти футов даже
при полном отливе. Очевидно, шкипер Рагнарссонов шел  к  ней,  прекрасно
зная о ее местонахождении,  а  потом,  пока  внимание  его  врагов  было
отвлечено, свернул влево или вправо. К  берегу,  в  сторону  Гамбурга  и
основного русла, или к морю каким-то неизвестным маршрутом - теперь  это
значения не имело. Теперь команде "Норфолка" необходимо  было  протащить
его несколько футов через почти неразличимый  гребень  отмели,  а  затем
вниз, к глубокой воде. Они уже вырыли яму под передней  частью  корпуса,
так что нос корабля чуть-чуть да наклонился вниз.  Но  чтобы  сняться  с
мели до ночного прилива, им требовалась лебедка.
   Ордлаф уже приспособил  первый  канат,  привязав  один  его  конец  к
корабельному якорю, укрепленному  в  тяжелом  песке,  а  другой  обмотав
вокруг низа мачты, и  приказал  тридцати  гребцам  тянуть  одновременно.
Корпус раскачивался и стонал, но остался недвижим.
   - Нам нужен еще один канат, -  заявил  Ордлаф,  -  чтобы  постараться
тянуть прямо по ходу и чтобы остальным парням было где за него  взяться.
И хорошо бы закрепить его вон там. - Он показал на  песчаную  отмель  по
другую сторону протоки шириной ярдов в тридцать.
   - У нас найдется такой длинный канат? - спросил Шеф.
   - Да. И мы сделаем второй якорь из  наконечника  алебард.  Нам  нужно
только доставить его туда.
   Шеф угадал невысказанную просьбу. "Норфолк", огромный по сравнению  с
другими кораблями  своего  времени,  был,  однако,  слишком  мал,  чтобы
разместить на нем даже ялик там, где должно было  уместиться  так  много
всего - и команда, и провиант. Поэтому имелся только  челнок,  сделанный
из шкур на жердевом каркасе, скорее корыто, чем лодка, управлять им было
трудно,  но  зато  опрокидывался  он  легко.  Ордлаф  и  любой  из   его
норфолкских рыбаков мог с ним управиться, но все они сейчас были слишком
заняты. А любой сухопутный член команды, из гребцов или прислуги "мула",
обязательно бы перевернулся и утонул.
   Шеф вздохнул.  Час  назад  он  выдал  последние  дрова  из  скудного,
ежедневно пополняемого корабельного запаса и велел  Квикке  развести  на
песке костер, поставить большой железный котел и постараться приготовить
что-нибудь из сурового морского провианта: муки, соленой рыбы и  ячменя.
Для голодного человека поднимающийся от котла запах был непреодолим. Шеф
взглянул на солнце, уже опускающееся в море,  представил,  как  придется
всю ночь мучиться в прибывшей воде, и уступил.
   - Ладно. Я вроде был  жителем  болот,  до  того  как  стать  ярлом  и
королем.
   Я это сделаю.
   - С челноком справишься?
   - Сам увидишь. Если бы не надо было тащить якорь, я бы уж  как-нибудь
переплыл  эту  протоку  за  дюжину  взмахов.  Боцман  Ордлафа  аккуратно
погрузил якорь в челнок, чтобы острые  концы  не  пропороли  его  днище,
убедился, что канат пойдет свободно. Шеф напоследок взглянул на котел и,
прикинув расстояние и шансы перевернуться, снял золотое  кольцо  -  знак
своего положения. Он  протянул  кольцо  Хвительму,  непробиваемо  тупому
юноше из знатной семьи, которого Шефу навязали в оруженосцы,  -  он  уже
держал меч и ножны Шефа.
   - Прибереги это, пока я не вернусь.
   Хвительм нахмурился от  неожиданного  жеста,  но  вскоре  уловил  его
смысл.
   - А твои браслеты, господин?
   Шеф на мгновенье заколебался, затем медленно стянул со своих бицепсов
золотые браслеты и отдал их Хвительму. Свалиться они не могут,  но  если
челнок опрокинется, что  вполне  вероятно,  кто  тогда  знает,  как  все
обернется?
   Он подошел к краю протоки, уселся в челнок,  взял  короткое  весло  и
отчалил. Трудно грести одним веслом, тем более что из-за дополнительного
веса борта возвышались над водой на какие-то три дюйма. Фокус заключался
в том, чтобы разворачивать весла, выпрямляя челнок на каждом гребке. Щеф
постепенно продвигался вперед, мучимый разлившимся  в  воздухе  ароматом
еды;  вышел  на  отмель,  закопал  якорь,  как  сказал  Ордлаф.   Затем,
подгоняемый стуком приготовленной для еды посуды, забрался в челнок  для
возвращения к кораблю.
   Через протоку  теперь  тянулся  канат.  Гораздо  легче,  чем  грести,
оказалось сесть спиной вперед  и,  перебирая  руками,  подтягиваться  по
канату.
   Шеф  с  запозданием  понял,  что  крики  с  корабля   изменили   свою
тональность, сделавшись настойчивыми и отчаянными. Чтобы посмотреть, что
случилось,  он  сначала  повернулся  влево,  как  всегда   делал   из-за
отсутствия правого глаза.
   Ничего не видно, но Ордлаф с выражением ужаса на лице жестикулирует и
показывает направо.
   Шеф торопливо обернулся в другую сторону, едва  не  опрокинув  челнок
своим толчком. Мгновенье он видел почти  прямо  над  собой  лишь  черный
силуэт и белую пену. Затем он сообразил, что это.
   "Франи Ормр" на полном весельном ходу надвигался на него,  отбрасывая
буруны до самых краев узкой  протоки.  Со  снятой  мачтой,  без  змеиной
головы и драконьего хвоста, корабль, высотой не  выше  лодки,  скрывался
где-то за безымянными невидимыми берегами, выжидая своего  часа.  Теперь
он его дождался и подошел, чтобы протаранить  и  сокрушить  беззащитного
врага. В то же мгновенье, как опознал корабль, Шеф увидел и воина в алом
плаще, с огромным копьем в руках он склонился на  носу.  Его  лицо  было
перекошено от ненависти.
   В этот миг Шефу стало ясно - такой ни за  что  не  промахнется.  Рука
отошла назад, копье нацелилось.
   Шеф мгновенно опрокинулся  через  борт  и  ушел  под  воду,  отчаянно
проталкиваясь в глубину. Подводные течения потащили  его  дальше,  песок
царапнул грудь, на минуту он ощутил себя зажатым между килем  и  морским
дном, и тут же стал яростно пробиваться  наверх  и  в  сторону.  Глубоко
зарывшееся весло вскользь задело его по затылку, и Шеф снова нырнул. Его
легкие уже не  могли  этого  выдержать,  необходимо  было  вынырнуть  на
поверхность и вдохнуть, но поверхности все не было, бешеными ударами  он
продирался наверх...
   Шеф глотнул воздуха в нескольких ярдах за кормой "Франи Ормра",  дико
огляделся и  устремился  к  ближайшему  берегу.  Он  снова  очутился  на
песчаной отмели, где поставил якорь. На  противоположном  берегу  кто-то
опрокинул котел, собравшимся вокруг "Норфолка" воинам кидали их  мечи  и
алебарды,  над  бортом  показалась  вереница   шлемов   -   это   дюжина
арбалетчиков  изготовилась  к  стрельбе.  Ордлаф   выкрикивал   команды,
готовясь к стычке на песке.  Никакой  возможности  использовать  "мула",
"Норфолк" стоял носом к протоке, и к тому же наполовину  завалившись  на
борт.
   "Франи Ормр" разворачивался в узкой протоке, подгребая левыми веслами
вперед, а правыми - назад. И направился  не  к  "Норфолку",  а  к  Шефу,
отрезанному  на  дальнем  берегу  глубокой  протоки.  Шеф  прикинул,  не
броситься ли ему в воду, чтобы, дюжину раз взмахнув руками, вернуться  к
своим товарищам, но остановился, представив, как гарпун вонзается ему  в
спину.
   Слишком  поздно.  "Ормр"  без  своей  драконьей  головы   неотвратимо
надвигался на него, горстка  людей  столпилась  у  борта  и  внимательно
следила за ним.
   Шеф  отступил  назад,  дальше  по   песчаной   отмели,   за   пределы
досягаемости для дротиков, недоумевая, что же теперь делать. Он  один  и
без оружия. Крик - и весла  прекратили  свои  взмахи,  но  оставались  в
уключинах. Через борт на весло перескочил человек, в моряцких сапогах из
козьей кожи, спустился по нему и спрыгнул на  песчаный  берег.  Молодой,
настороженно разглядывал его Шеф с расстояния в дюжину ярдов. Но высокий
и сильный, с золотым браслетом на одном бицепсе.
   Свист в воздухе, и еще раз. С "Норфолка" пытаются помочь, стреляя  из
арбалетов. Но от застрявшего корабля далеко до протоки и еще  дальше  до
противоположного ее берега, к тому же на пути дротиков  корпус  "Ормра".
Шеф отступал, а парень вытаскивал из ножен свой меч. Еще трое спустились
по веслам и направились к нему. Шеф, на миг оторвав взгляд от ближайшего
врага, узнал всех троих: Хальвдан Рагнарссон, который был среди судей на
том поединке в Йорке, седой Убби Рагнарссон, а в центре -  Сигурд,  тот,
что в Бадриксворде потребовал лишить Шефа одного глаза. Как напоминание,
из пустой глазницы Шефа  заструилась  соленая  вода.  Рагнарссоны  несли
топоры, мечи и копья.
   Все трое были в кольчугах. В отличие от ближайшего к Шефу воина.
   Шеф повернулся и побежал вдоль песчаной косы. Это уводило  его  прочь
от "Норфолка", но выбора не оставалось. Если он будет стоять  на  месте,
его убьют, если побежит поперек  косы,  через  несколько  прыжков  снова
будет барахтаться в  воде.  Ошибка,  сообразил  он  секундой  позже.  Он
побежал в направлении, куда был развернут "Франи Ормр",  и  корабль  шел
тихим ходом справа от него, закрывая его преследователей от арбалетчиков
"Норфолка", а у викингов "Ормра" были наготове  стрелы  и  дротики.  Шеф
повернул налево, слыша  позади  себя  топот  ног.  Коса  оборвалась.  Он
бросился в воду плоским  нырком  три,  четыре  мощных  взмаха  руками  -
почувствовал под собой песчаное дно и вскоре был опять на ногах.
   Десяток прыжков, и он рискнул  обернуться  через  плечо.  Паренек  на
берегу притормозил  было,  но  уже  с  плеском  продирался  через  воду,
всего-то по пояс глубиной.  Рагнарссоны  отстали,  старые  и  в  тяжелых
кольчугах, однако разошлись вдоль  берега  канавы  шириной  в  несколько
ярдов и перекрыли все пути назад. Прямо  перед  ним  и  по  обе  стороны
простиралось лишь  бездорожье  округлых  возвышенностей,  луж  и  мелких
канав, впадающих в основную протоку.
   То и дело встречались канавы поглубже. В таких  он  может  попасться,
пока будет плыть, Сигурд метнет копье, или этот парень  схватит  его  за
пятку. Но если оторваться  достаточно  далеко,  он  успеет  переплыть  и
убежать. Люди в кольчугах не рискнут лезть на  глубокое  место,  а  если
полезут, потеряют его из виду.
   Когда молодой викинг достиг берега, Шеф повернулся и снова побежал.
   Чуть медленней, чем мог бы, виляя и оглядываясь через плечо на каждом
десятке ярдов якобы в испуге. Пятьдесят ярдов - и  брызги  в  неглубокой
луже.
   Еще пятьдесят - и в обход холмика повыше. Теперь "Ормр"  находится  в
целом фарлонге от него и  бессилен  вмешаться,  Рагнарссоны  рассыпались
цепью и  перекликаются,  стараясь  не  упускать  его  из  виду.  Слышнее
становится дыхание  высокого  парня,  который  сокращает  разрыв,  через
каждые несколько шагов занося меч, как будто надеется ударить.
   Из викингов бегуны никудышные,  мрачно  вспомнил  Шеф.  Он  проскочил
через еще один ручеек, где воды было  по  колено,  выбрался  на  твердую
почву и обернулся.
   Молодой викинг остановился  перед  водой,  торжествующе  оскалился  и
бросился вперед, занося меч для удара справа налево. Шеф  поднырнул  под
меч, обеими руками ухватил  правое  запястье  и  подсек  противника  под
щиколотки. Оба грохнулись на песок, а меч отскочил в сторону.
   Подобрать его времени не было, а бороться  слишком  рискованно.  Все,
что требуется от викинга, - держать Шефа, пока не подоспеют Рагнарссоны.
Шеф отступил назад, принял борцовскую стойку. Викинг  смотрел  на  него,
по-прежнему тяжело дыша и оскалившись.
   - Меня зовут Храни, - сказал он. - Я лучший борец в Эбельтофте.
   Он закрылся, готовясь к захватам за шею и локоть. Шеф нырнул и рванул
нож у Храни с пояса. Когда Храни потянулся к ножу рукой. Шеф распрямился
и ребром левой руки ударил его под подбородок, а правую  ногу  подставил
сзади.
   Потеряв равновесие, высокий парень грохнулся назад. На  подставленное
под его поясницу колено Шефа. В тот же миг Шеф  обеими  руками  со  всей
своей силой кузнеца надавил вниз.
   Позвоночник хрустнул, и Храни с ужасом посмотрел наверх.  По-прежнему
держа его на колене, Шеф мягко похлопал его по щеке.
   - Ты все равно лучший борец в Эбельтофте. Это был нечестный прием.
   Он вытянул нож у Храни с пояса и глубоко загнал ему под ребра. Скинул
тело и встал, подобрав меч с простой костяной рукоятью.
   Всего в нескольких ярдах - глубокая  протока.  Шеф  подбежал  к  ней,
броском футов на тридцать перекинул меч  на  другую  сторону,  нырнул  и
быстро переплыл протоку.  На  берегу  обернулся  лицом  к  Рагнарссонам,
которые, задыхаясь, притрусили к кромке воды.  Шеф  на  минуту  наклонил
голову, чтобы вылить воду  из  пустой  глазницы,  а  когда  распрямился,
встретил взгляд Змеиного Глаза.
   - Идите сюда, - крикнул Шеф. - Вас трое, и все великие воины.  Как  и
ваш брат Ивар. Его я тоже убил в воде.
   Хальвдан вступил в воду с обнаженным мечом.  Убби  удержал  брата  за
плечо.
   - Он зарежет тебя прежде, чем ты встанешь на ноги.
   Шеф нарочито  ухмыльнулся,  надеясь  спровоцировать  нападение.  Если
кто-то пойдет вброд, он  попытается  убить  его,  пока  вода  еще  будет
сковывать движения противника. Если двое  или  трое  пойдут  вместе,  он
снова побежит, надеясь, что их-то  сможет  обогнать.  Теперь  инициатива
была у него. Им придется поломать голову. Ведь  они  не  знают,  что  он
собирается бежать. Если они пойдут все вместе, загвоздка в том, что  его
убьют, но все-таки первый удар будет  за  ним.  При  виде  трупа  своего
оруженосца они могут подумать, что Шеф охвачен боевым безумием  и  готов
принять  их  вызов.  Внезапно  ему  в  живот  полетело  копье   -   лицо
запустившего его Сигурда при этом не дрогнуло. Шеф мгновенно подпрыгнул,
широко раскинув ноги. Древко скользящим ударом чувствительно задело  его
пах. Шеф упал на корточки, кусая губы, чтобы не выдать боль.
   - Твой брат Ивар по крайней мере дрался честно, стоя на той же  самой
доске, что и я, - крикнул он. - Вам кто-нибудь рассказал, как он умер?
   "Его  яйца  лопнули  от  моей  хватки,  -  подумал  он,  -   а   лицо
располосовалось  на  ленточки,  когда  я  боднул  его  навершием  шлема.
Надеюсь, что об этом они не слышали. Он, может, и бился честно, но  я-то
точно нет".
   Змеиный Глаз развернулся,  не  став  даже  обнажать  меч.  Он  что-то
буркнул братьям, и те тоже направились назад, к телу Храни. Шеф  увидел,
что Сигурд наклонился и снял с руки Храни  золотой  браслет.  Затем  все
трое пошли прочь к своему кораблю. Они не приняли вызов. "Сигурд умен, -
подумал Шеф. - В битве на море он развернулся  и  вышел  из  боя,  а  не
бросился вперед, как я рассчитывал. Сейчас он  сделал  то  же  самое.  Я
должен помнить - это не значит, что он уступил".
   Шеф оглянулся, оценивая ситуацию.
   Он был отрезан от "Норфолка". Сигурд на "Франи Ормр" может напасть на
него, а может и не напасть, "Норфолк" выиграет  сражение  или  проиграет
его.  В  любом  случае  не  стоит  пробовать  вернуться  на   "Норфолк".
Невозможно угадать, что хитроумный Сигурд приготовил ему среди  песчаных
отмелей. Нужно идти в другую сторону, к неизвестному берегу, до которого
остается еще с четверть мили тех же отмелей.
   У него была его одежда, кремень и кресало на поясе  и  дрянной  ковки
железный меч с костяной рукоятью. Желудок напоминал Шефу, что  последний
раз он ел в полдень. И у  него  уже  началась  непроизвольная  дрожь  от
холода в промокших шерстяных штанах и рубахе. От  соленой  воды  саднило
пустую глазницу, и по какому-то закону другой глаз непрерывно  слезился.
Солнце возвышалось над плоским горизонтом на ширину  ладони.  Оставаться
на месте было нельзя. Начинался прилив. Скоро придется плыть, а не идти.
   Сейчас Шеф меньше, чем когда-либо, ощущал себя королем. Но, сказал он
себе, ведь он никогда и не чувствовал себя настоящим королем. По крайней
мере, сейчас над ним нет ни хозяина, ни отчима, которые бы его били.
   Повернувшись лицом к немецкому берегу на северных  отмелях  Эльбы  он
решил подобрать зацепивший его дротик Сигурда. Как и следовало  ожидать,
отличное оружие, с однофутовой железной насадкой  на  древко  и  длинным
треугольным наконечником. Наконечник из превосходной стали,  без  всяких
следов повреждений. Ни  серебряных  инкрустаций,  ни  других  украшений.
Змеиный Глаз, человек разумный, не тратил деньги на  то,  чем  собирался
поражать  врагов.  И  все  же  на  стали  что-то  виднелось,  рунические
письмена. Выученный в  свое  время  Торвином,  Шеф  смог  прочитать  их:
"Гунгнир", гласила надпись.
   Итак, Змеиный Глаз не  видел  святотатства  в  том,  чтобы  подражать
названием оружия самому Одину. Это не было древнее или старинное оружие.
   Кузнечный опыт  подсказывал  Шефу,  что  копье  выковано  недавно.  В
задумчивости Шеф закинул его на плечо,  заткнул  за  пояс  меч  Храни  и
осторожно и устало  побрел  вдоль  северной  отмели  Эльбы  по  коварным
пескам, все еще различимым в сумерках.

***

   Далеко  к  северу  от  устья  Эльбы,  северней  даже,  чем   цитадель
Рагнарссонов на датском Сьяелланде, великая школа  Пути,  его  святилище
все еще лежало под  глубоким  снегом  на  норвежском  берегу  в  далеком
Каупанге.
   Толстый лед мостом  перегородил  фьорд  от  берега  до  берега.  Люди
торопились поскорее оказаться под домашним кровом.
   И все же среди стремительных силуэтов лыжников одна  фигура  застыла,
неподвижно стоя в снегу: Вигдик Провидец,  самый  уважаемый  жрец  Пути.
Туда, где он стоял, с неба слетались птицы,  кольцом  усаживаясь  вокруг
него. Стая росла, и прохожие  стали  показывать  на  нее,  звать  других
посмотреть.
   Постепенно люди - жрецы, их ученики и слуги - образовали второй  круг
снаружи  от  первого,  держась  на  почтительном  расстоянии,  ярдах   в
пятидесяти.
   Одна из птиц, яркогрудая малиновка, вылетев из круга, села  на  плечо
Виглика и громко и долго щебетала. Виглик стоял в снегу  не  шевелясь  и
слушал, склонив голову набок. Под конец он благодарно кивнул,  и  птичка
улетела. Ее сменила другая, севшая на руку в  перчатке,  которой  Виглик
сжимал свои лыжные палки. На сей  раз  это  был  крошечный  крапивник  с
хвостом, задранным, как шпора всадника. Она тоже пропела длинную песенку
и замолкла в ожидании.
   - Спасибо, сестричка, - услышали люди слова Виглика.
   Затем все  птицы  стремительно  вспорхнули  и  перелетели  под  кроны
деревьев. Появилась большая черная ворона, которая не уселась  на  плечо
Виглика, но расхаживала перед ним взад-вперед, время от времени нагло  и
хрипло каркая. Это выглядело насмешкой. Однако Виглик  продолжал  стоять
безмолвно. Под конец птица задрала  хвост,  пустила  на  землю  струю  и
улетела.
   Через какое-то время Виглик поднял глаза  и  устремил  взгляд  вдаль.
Когда он опустил глаза, на  его  лицо  вернулось  нормальное  выражение.
Зная, что видение уже кончилось,  его  собратья  рискнули  приблизиться.
Впереди шел Вальгрим, признанный глава святилища  и  жрец  Одина-отца  -
немногим по плечу была такая ответственность.
   - Какие новости, брат? - наконец спросил он.
   - Новости о смерти тиранов.  И  новости  похуже.  Сестрица  малиновка
сказала мне, что  Папа  Николай  умер  в  Рим-граде,  собственные  слуги
удавили его подушкой.
   Он расплатился не за то, что посылал воинов против нас, а за то,  что
потерпел поражение.
   Вальгрим кивнул, довольная улыбка раздвинула его бороду.
   - А брат крапивник сказал, что в земле франков король Карл Лысый тоже
убит. Один из его  графов  вспомнил,  как  предшественники  Карла  брили
голову длинноволосым королям, чтобы показать, что они больше не  короли,
и добавил, что Бог  наградил  Карла  лысиной,  чтобы  показать,  что  он
никогда не должен был  стать  королем.  Когда  Карл  велел  своим  людям
схватить графа, другие графы восстали и вместо этого убили его самого.
   Вальгрим снова улыбнулся.
   - А ворона? - подсказал он.
   - Ее новость похуже. Ворона сказала, что один тиран все еще жив, хотя
сегодня едва не был убит, это Сигурд Рагнарссон.
   - Может быть, он и тиран, - ответил Вальгрим. - Но при всем  при  том
он любимец Одина. Если бы Путь мог залучить его на свою сторону,  он  бы
приобрел могучего ратоборца.
   - Может быть, и так, - ответил  Виглик,  -  но  его  тварь  -  ворона
относится к нам, как к его врагам, убийцам его брата. Она  грозила  мне,
грозила всем нам, его местью. Однако я знаю, что ворона не сказала  всей
правды. Она кое-что утаила.
   - Что же?
   Виглик медленно покачал головой:
   - Это по-прежнему скрыто от меня. И несмотря на все, что  ты  сказал,
Вальгрим, я не думаю, что путь к победе в Судный День лежит через таких,
как Сигурд Рагнарссон, с его жестокостью и его жертвоприношениями. Нужен
не только великий ратоборец, чтобы победить Локи и отродье Фенриса. И не
кровь возвратит Бальдра к жизни. Не кровь, а слезы.
   Несмотря на весеннюю прохладу, лицо Вальгрима залилось краской - была
задета его честь, к тому  же  были  упомянуты  недобрые  имена  и  дела.
Сдержав себя, он спросил только:
   - А в конце, когда ты как будто вглядывался вдаль?
   - Вдали я увидел двух орлов. Первый вился над вторым, но потом второй
снова поднялся вверх. Я не видел, кто в конце концов победил.

Глава 5

   Дьякон Эркенберт сидел в поле на самом солнцепеке у  высокого  стола,
разложив перед собой чернила и пергамент. Близился к завершению занявший
почти весь день тяжкий труд. Тяжкий, но и благодарный. Эркенберт ощущал,
как его переполняет сознание собственной значительности, почтение,  едва
ли не благоговение, когда  он  перебирает  толстую  стопку  пергаментных
листов, строчка за строчкой исписанных именами: за каждым стоит  просьба
о принятии в ряды нового ордена,  основанного  архиепископом  Запада,  -
Ордена Копья, или, на их языке, Lanzenorden.
   За время долгого пути на север из Кельна в Гамбург Эркенберт осознал,
что существуют особые обстоятельства, благоприятствующие созданию Ордена
монахов-воинов именно здесь, в Германии. В его родной Нортумбрии, как  и
во  всей  пронизанной  родственными  связями   Англии,   таны,   которые
составляли костяк  любой  армии,  годились  только  для  одного:  удобно
устроиться на землях, пожалованных им королем. А затем  горы  своротить,
лишь бы не только удержать эти земли за собой,  как  бы  ни  стали  таны
стары, толсты и непригодны к воинской службе, но и  удостовериться,  что
поместья честь честью перейдут к их детям. Иногда они  посылали  сыновей
служить вместо себя, иногда стремились попасть  в  фавор  к  королю  или
духовенству, поддерживая их законы и любую хартию,  которой  требовалось
присягнуть тем или иным образом. И  хотя  они  делали  все  это  и  даже
посылали своих дочерей для похотливых услад некоторых магнатов, в Англии
вряд ли можно было найти клочок земли, на который не претендовал бы  сын
какого-нибудь аристократа, или сына аристократа, который в конце  концов
оказался бы не обманут в своих ожиданиях.
   Не так в Германии. Сословию воинов здесь не  разрешалось  оседать  на
земле и устраиваться с  удобствами.  Службу  необходимо  было  нести.  В
противном случае замену находили немедленно. Воину средних лет следовало
самому позаботиться о том времени, когда его держащая меч рука  ослабеет
- ведь его князь не считал, что обязан будет что-то  сделать  для  него.
Что касается сыновей воинов, многие из них не имели  никаких  надежд  на
будущее. И не зря, холодно подумал Эркенберт, при всех своих  заботах  о
чистоте крови они больше подобны смердам или  керлам,  чем  благородным,
ведь у них можно отобрать их собственность в любой момент.  Такие  люди,
благодаря их воинственности, толпами будут рваться в Орден, который даст
им, словно черным  монахам,  кров  и  товарищескую  поддержку  до  самой
смерти.
   И все же он и его товарищи не  имели  бы  такого  успеха  при  наборе
рекрутов, если бы не красноречие архиепископа Римберта. Десятки  раз  на
пути из Кельна в Гамбург Эркенберт слышал,  как  тот  скликает  толпы  в
каждом городе, где они останавливались, и слышал его проповеди.
   Архиепископ всегда вспоминал слова  евангелиста  Матфея:  "Я  посылаю
вас, как овец среди волков".
   Он  напоминал  слушателям,  как  Христос  запретил   апостолу   Петру
сопротивляться воинам, которые пришли за Ним  в  сад  Гефсиманский,  как
требовал от своих  учеников  подставлять  другую  щеку,  а  если  кто-то
заставляет их пройти с ним одно поприще, пройти два.
   Он развивал эту тему, пока на лицах его  воинственных  слушателей  не
появлялись признаки сомнения и неодобрения.
   И тогда он заявлял им, что сказанное Христом - истина несомненная. Но
что будет, если человек заставит тебя нести его ношу  одну  милю,  и  ты
добровольно пронесешь ее две  мили,  а  потом  он  вместо  благодарности
обругает тебя и  прикажет  нести  ее  еще  две  мили,  еще  десять,  еще
двадцать? Что, если ты подставишь другую щеку,  а  враг  ударит  по  ней
снова, и снова, и снова своим хлыстом, как пса?  Толпа  начинала  гневно
колыхаться и роптать, а Римберт кротко спрашивал слушателей о причине их
гнева. Разве то, о чем  он  рассказывал,  не  в  сотни  раз  меньше  тех
унижений и обид, которые они  терпят  от  северных  язычников?  И  тогда
Римберт говорил о  том,  чему  был  свидетелем  за  долгие  годы  своего
апостольского служения на Севере: изнасилованные дочери и жены, мужчины,
угнанные в рабство до  самой  смерти,  христиане  на  коленях  в  снегу,
оплакивающие свою судьбу - стать жертвоприношением для языческих богов в
Оденсе или Каупанге, или, хуже всего, в шведской Упсале. Когда  мог,  он
называл по имени мужчин и женщин именно из этого города или из этих мест
- запас душераздирающих историй он имел неисчерпаемый, и кто бы  его  не
имел, подумал Эркенберт,  после  тридцати  лет  служения  безнадежной  и
бессмысленной миссии обращения язычников. И когда  гнев  толпы  достигал
высшей точки, когда служивые воины в ней начинали  свирепеть,  потрясать
кулаками и кидать оземь свои кожаные шапки, Римберт бросал им то  самое:
"Я посылаю вас, как овец среди волков". Да, говорил он, шедшие  со  мной
добрые священники, из которых и десятой части не вернулось  домой,  были
агнцами - и агнцами они останутся. "Но с этих  пор,  тут  в  его  голосе
начинала звенеть сталь, - посылая овец своих, я прослежу, чтобы рядом  с
каждой овцой шли... нет, не  другая  овца,  и  не  волк.  Огромный  пес,
гигантский мастифф немецкой  породы,  в  крепком  шипастом  ошейнике,  и
следом за ним еще двадцать таких же. Вот тогда посмотрим,  как  северные
волки отнесутся к проповеди Агнца! Может быть, тогда они  расслышат  его
блеянье".
   И Римберт начинал шутить  и  играть  словами,  иногда  даже  подражая
голосу  овцы,  чтобы  позволить  слушателям   смеясь   освободиться   от
напряжения и ярости.
   А потом Римберт спокойно  и  неторопливо  излагал  им  свой  замысел.
Посылать миссию за миссией на Север, к  самым  дружественно  настроенным
языческим королям и князьям,  во  главе  каждой  миссии  образованный  и
благочестивый священник, как это и было всегда, но вот новое: священника
сопровождает   сильный   отряд   телохранителей,   людей    благородного
происхождения  и  рыцарского  звания,  без  жен  и  детей   или   прочих
привя-занностей, воинов,  хорошо  владеющих  мечом,  копьем  и  булавой,
умеющих править боевым конем одними лишь коленями и  кончиками  пальцев,
держа в одной руке щит, а в другой копье, - людей, которых даже северные
пираты обходят стороной, избегая распрей с ними.
   А потом, завоевав полное внимание слушателей, Римберт рассказывал  им
о Святом Копье, о том, что, когда оно вернется в Империю, вместе  с  ним
вернется и дух Карла Великого и снова  поведет  христиан  к  победе  над
всеми врагами. А сейчас помощники  архиепископа  готовы  выслушать  всех
соискателей и выяснить, достойны ли они вступления в Орден Копья.
   Поэтому Эркенберт и держал в руках толстую стопку листов  пергамента,
исписанных столбцами: имена претендентов, свидетельства их  благородного
происхождения - ведь простолюдина или сына простолюдина нельзя принимать
ни при каких обстоятельствах - перечни неслыханных богатств, которые они
готовы пожертвовать Ордену, и описания их личного оружия и  амуниции.  В
свое время некоторых вычеркнут из списков,  других  примут.  Большинство
вычеркнут.
   И многих - не из-за бедности или сомнительного происхождения, а из-за
испытания, которое устраивает для них  ваффенмайстер  архиепископа,  его
военный советник. Как только Эркенберт  записывает  данные,  претенденты
расходятся по обширному полю,  расположенному  у  деревянного  частокола
вокруг неоднократно разграбленного Гамбурга. Здесь они дерутся на  тупых
мечах и со щитами.  На  коне  проходят  сложную  полосу  препятствий,  с
чучелами, которых нужно  поразить  копьем.  Они  сходятся  в  рукопашной
схватке внутри ринга.  И  повсюду  ходит  седой  ваффенмайстер  или  его
старшины - наблюдают, сравнивают, запоминают имена.
   Эркенберт бросил взгляд  на  Арно,  советника  архиепископа  Гюнтера,
посланного во владения Римберта для наблюдения, оценки  и  доклада.  Они
дружелюбно улыбнулись друг другу. Один невысокий и темноволосый,  другой
высокий и светлый, оба любили поворочать мозгами и ревностно  относились
к делу.
   - Архиепископ легко сможет  набрать  свою  первую  сотню,  -  сообщил
Эркенберт.
   Прежде чем Арно ответил, раздался другой голос.
   - Теперь осталось только девяносто девять, - произнес он.
   Дьякон и священник из-за своих столов уставились на новоприбывшего.
   Рост его  был  невелик,  отметил  Эркенберт,  чувствительный  к  этой
подробности. Но у него были чрезвычайно широкие  плечи,  размах  которых
только подчеркивала его тонкая, прямо девичья,  талия.  Он  был  одет  в
кожаную  куртку  с  подбивкой,  какие  всадники  носят  под  кольчугами.
Эркенберт заметил, что в верхнюю часть жакета для  уширения  были  вшиты
вставки, аккуратно, но без всяких стараний подобрать цвет. Кроме  жакета
на нем была, кажется, только  фланелевая  рубашка  из  самых  дешевых  и
поношенные шерстяные штаны.
   Глаза у незнакомца пронзительно голубые, волосы такие же светлые, как
у Арно, но стоят ежиком. "Я видел лица опасные и  видел  лица  безумные,
подумал Эркенберт, вспоминая Ивара Бескостного. - Но более сурового лица
не  встречал".  Оно  казалось  высеченным  из  камня,  кожа   обтягивала
выпирающие кости. Шея с  бугром  сзади,  как  у  бульдога,  голова  даже
выглядит маленькой.
   Эркенберт обрел голос:
   - Вы это о чем?
   - Ну смотри, архиепископу нужно сто человек, я один, а сто без одного
будет - слышал про науку арифметику? - девяносто девять.
   От такого выпада Эркенберт вспыхнул.
   - Я слышал об арифметике. Но ты еще  не  принят.  Сначала  мы  должны
узнать твое имя и имена твоих родителей, и еще много других вещей. И  ты
должен проявить себя на глазах у нашего ваффенмайстера. В  любом  случае
сегодня ты уже опоздал.
   Он почувствовал  руку  у  себя  на  плече.  Арно  заговорил  мягко  и
озабоченно:
   - Ты совершенно прав, брат, но,  думаю,  в  данном  случае  мы  можем
сделать исключение. Этот юный herra известен мне, да  и  всем  нам.  Это
Бруно,  сын  Регинбальда,  графа  Мархеса.  Его  знатность,  безусловно,
позволяет ему претендовать на эту честь.
   Эркенберт раздраженно взялся за пергамент.
   - Превосходно. Если все  делать  как  полагается,  мы  должны  теперь
спросить об имуществе и доходах,  которые  претендент  намерен  передать
Ордену, - он  начал  писать.  -  Бруно,  как  сын  графа,  должен  быть,
естественно, Бруно фон..?
   -  Бруно  фон  ниоткуда,  -  последовал  спокойный  ответ.  Эркенберт
почувствовал, что его запястье перехвачено огромной неумолимой  ручищей,
мягко, но стальным зажимом.
   - Я у графа третий сын, земель не унаследовал.  У  меня  нет  ничего,
кроме моих рук, оружия и моего коня. Но позволь мне спросить кое  о  чем
тебя, малыш с  бумагами.  Ты  бойко  говоришь  на  "нишненеметском",  но
ручаюсь, ты не один из нас. И я ничего не слышал о твоем знатном роде. Я
удивлен, кто же этот человек, имеющий право решать, кому быть, а кому не
быть "фсатником"
   Святого Ордена? Никаких обид, надеюсь. Арно торопливо вмешался:
   - Бруно, этот ученый дьякон - англичанин. Он сражался в  армии  Папы,
которая была разбита, и пришел, чтобы рассказать нам об этом. А  еще  он
видел смерть знаменитых викингов, Ивара Бескостного и Раг-нара Волосатой
Штанины.
   Мы узнали от него много полезного, и он предан нашему  делу  душой  и
телом.
   Хватка на запястье Эркенберта ослабла, юноша отступил назад, и на его
чеканном лице появился интерес.
   - Ладно, - сказал он,  -  ладно.  Я  готов  принять  англичанина  как
собрата. И этот малыш-англичанин - без обид, друг, у каждого из нас есть
свои  сильные  стороны  -  сказал  одну   очень   правильную   вещь.   Я
действительно  должен  показаться  ваффенмайстеру,  -  он  обернулся   и
крикнул: - Данкварт!
   Где ты, старый мерзавец? Какие там у тебя испытания? Хотя  ладно,  не
надо. Я сам все вижу.
   Пока Бруно разговаривал с Эркенбертом, активность на плацу замерла.
   Ваффенмайстер, старшины и не выбывшие до сих пор кандидаты прекратили
свои упражнения и подошли посмотреть  на  новичка.  Они  освободили  ему
проход, когда он ринулся от стола.
   В четыре прыжка Бруно подскочил к огромному черному жеребцу,  который
вольно пасся  неподалеку.  В  седло  он  взлетел,  не  касаясь  стремян,
подхватил  воткнутое  в  землю  копье  и  уже  двигался   к   полосе   с
препятствиями и мишенями.
   Когда конь перепрыгивал первый плетень, Эркенберт увидел,  что  Бруно
держит левую руку за спиной  -  чтобы  подчеркнуть,  что  не  пользуется
щитом. Поводья были брошены, он вел жеребца только коленями  и  пятками.
Удар копьем с верхнего замаха,  мгновенный  разворот  и  скачок.  Сквозь
поднявшуюся над полем пыль Эркенберт  мог  разобрать  только  с  треском
разлетающиеся  мишени  и  черного  кентавра,  каждые  несколько   секунд
берущего барьер за барьером. Более искушенные наблюдатели  стали  криком
приветствовать каждый удар.  Через  какие-то  мгновенья  конь  вернулся,
всадник соскочил на землю, тяжело дыша и широко улыбаясь.
   - Я выдержал это испытание, Данкварт? Тогда скажи  тому  человечку  с
бумагами, ведь это все не в счет, пока он не  отметит.  Но  послушай-ка,
Данкварт, сейчас я смогу показать себя настоящему знатоку, который видел
настоящие битвы и схватки великих ратоборцев. Я хочу узнать его  мнение.
Кто здесь сегодня был лучшим с мечом и щитом?
   Седой ваффенмайстер безучастно ткнул в сторону кандидата, который под
конец бился уже с его старшинами. Высокий юноша в  белой  одежде  поверх
кольчуги.
   - Вот этот, Бруно. Он очень хорош.
   Бруно подошел к предполагаемому противнику,  обеими  руками  обхватил
его ладонь и вгляделся в него с пытливой нежностью, как  дама  в  своего
любовника.
   - Ты согласен? - спросил он.
   Высокий рыцарь кивнул. Старшины  подали  каждому  по  тяжелому  щиту,
какие носят всадники, длинные мечи с затупленными лезвиями  и  аккуратно
сточенными  остриями.  Два  рыцаря  разошлись   на   шаг   и   принялись
настороженно кружить, каждый уходил от меча противника вправо.
   Эркенберт, мало что понимавший в воинских испытаниях, успел  заметить
только сверкание мечей и услышать троекратный лязг, это  ударил  высокий
юноша - вниз, вверх, слева, -  молниеносно  орудуя  тяжелым  мечом.  Три
жесткие атаки, Бруно парировал удары не щитом, а мечом, крутя запястьем,
чтобы клинки встречались под правильным углом.  Под  четвертый  удар  он
поднырнул и, вздернув щит, верхним его краем подцепил опускающийся меч у
самой рукояти.
   Теряя равновесие, высокий юноша шагнул назад, и  меч  Бруно  взвился.
Мгновение казалось, что Бруно атакует сразу тремя мечами, высокий  юноша
отчаянно отбивал удары со всех сторон. И вот его щит опущен, меч поднят,
а сам он присел, чтобы отразить удар, но удара не было. Казалось,  Бруно
даже замер на миг, прикидывая, как лучше ударить.
   Его  стремительный  выпад  был  незаметен  для  глаза.  Глухой  удар,
судорожный вздох, и высокий юноша опрокинулся на спину.  Секундой  позже
Эркенберт сообразил,  что  в  момент  удара  Бруно  намеренно  расслабил
запястье, чтобы смягчить удар. Он не стал вкладывать  в  него  всю  свою
силу.
   Бруно уже отбросил щит и меч и помогал противнику подняться все с той
же пытливой нежностью. Похлопал его по щекам, заглянул в глаза,  помахал
ладонью - помутнели ли глаза?  На  лице  его  появилось  облегчение,  он
отступил назад с улыбкой:
   - Отличный бой, юноша. Я рад, что мы будем братьями в Ордене. Я потом
объясню тебе этот финт с ложным выпадом. Ему нетрудно научиться.
   Бруно оглянулся, услышав аплодисменты зрителей, и показал, что  делит
их со своим противником.
   Вот еще одна особенность этих германцев, подумал Эркенберт, вспоминая
неискоренимую спесь своих  соотечественников.  Здесь  же  люди  сходятся
легко.
   Они любят объединяться в группы и  товарищества,  с  общим  котлом  и
общей бочкой пива. Однако они выбирают  себе  вождя,  который  ничем  не
стремится выделиться из них. Сила это или слабость?
   Бруно снова подошел  к  столу,  в  глазах  его  сверкало  неудержимое
веселье.
   - Теперь вы меня запишете? - спросил он. Арно потянулся  за  пером  и
пергаментом, а Бруно рассмеялся и, наклонившись к Эркенберту,  сказал  с
неожиданной серьезностью:
   -  Вот  что,  друг.  Говорят,  ты  видел  великих  ратоборцев,  Ивара
Бескостного и даже Бранда-Убийцу. Скажи мне, может ли, по-твоему, такой,
как я, сравниться с ними? Скажи мне правду, я не обижусь.
   Эркенберт колебался. Он  видел  Ивара  в  схватке  с  ратоборцами  из
Мерсии, хотя и с приличного расстояния.  Вблизи  он  видел  поединок  на
сходнях между Иваром и Брандом. Он вспомнил змеиную увертливость  Ивара,
его неожиданную в сравнительно худощавом теле силу. Сравнил с  тем,  что
видел только что, оценил размах плеч и повадку стоящего перед ним воина.
   - Ивар был очень быстрый, - наконец произнес Эркенберт. -  От  ударов
он скорее уклонялся, чем отбивал их,  и  все  время  готов  был  нанести
ответный удар. Думаю, на открытом пространстве ты бы его одолел,  потому
что ты сильнее. Но ведь Ивар мертв. Бруно кивнул.
   - А каков Бранд-Убийца, тот, кто убил его?
   - Его убил не Бранд. Ивар был слишком быстрым для Бранда, как бы  тот
ни был могуч. Нет, - ненависть  всколыхнулась  в  сердце  Эркенберта,  -
Ивара убил другой. Сын керла, одержимый дьяволом.  У  него  есть  только
собачья кличка - Шеф, ведь он не знает, кто его отец. В честном  бою  ты
победишь сотню таких, как он. И его они теперь зовут своим королем!
   В голубых глазах сквозила задумчивость:
   - В честном бою или нет, но, как  ты  говоришь,  он  сразил  великого
ратоборца. Это не  могло  быть  случайностью.  Таких  людей  никогда  не
следует презирать. Говорят, что главное достояние короля - его удача.

***

   Когда Шеф выбрался на берег, он уже замерз так, что клацал зубами.
   Из-за прилива ему дважды  пришлось  плыть,  недолго,  но  каждый  раз
промокая до нитки.  Солнца,  чтобы  обсушиться,  уже  не  было.  Бахрома
водорослей отметила верхнюю черту прилива,  за  ней  тянулась  невысокая
дамба, очевидно, человеческих рук дело. Шеф вскарабкался наверх и окинул
взглядом море в тщетной надежде увидеть разыскивающий  его  "Норфолк"  и
через какой-нибудь час блаженствовать: сухая  одежда  и  одеяло,  ломоть
хлеба с сыром, может быть, костер на песке - и на  страже  будет  стоять
кто-то другой. В этот момент он не мог себе представить большего счастья
для короля.
   На море пусто. Сумеречный свет стер все краски -  серое  море,  серое
небо, серые отмели, медленно исчезающие под водой. Пока Шеф добирался до
берега, он не слышал  сзади  звуков  сражения,  но  это  еще  ничего  не
значило.
   Может быть, "Норфолк" еще не снялся с мели. Или снялся  и  продолжает
свой поединок с "Франи Ормр". Они давно  могли  уйти  в  открытое  море.
Здесь надеяться ему было не на что.
   Шеф повернулся в сторону суши, изучая открывшуюся бесцветную равнину.
   Вспаханные поля со всходами ячменя. Примерно в сотне  ярдов  за  ними
едва заметные в темноте  тени,  которые  вполне  могут  быть  пасущимися
коровами. И все исполнено благостного покоя, здесь, на  краю  пиратского
моря. Что, в этой земле живут великие воины? Или рабы викингов? Или  они
полагаются на отмели, стерегущие врага со стороны моря?  Как  бы  то  ни
было,  с  этого  побережья  много  не  возьмешь:  плоское,  как  ладонь,
защищенное от при-дива только  шестифутовой  дамбой,  сырое,  грязное  и
унылое.
   Гораздо хуже то, что обогреться тут негде. В лесу Шеф  мог  бы  найти
для защиты от ветра упавшее дерево, для предохранения от сырости мог  бы
зарыться в ветки, а то и нагреб бы на себя прошлогоднюю листву. Здесь же
не было ничего, кроме слякоти и сырой травы. Однако распаханные  поля  и
коровы доказывали, что где-то неподалеку есть деревня. Крестьяне никогда
не ходят  пахать  дальше,  чем  за  пару  миль  от  дома  -  рачительный
земледелец не станет в страдный день тратить больше времени  на  перегон
волов утром и вечером.
   Значит, где-то должен быть дом, а в нем и очаг, где-то, но только  не
на виду.
   Шеф высматривал хоть проблеск света.  Ничегошеньки.  Этого  следовало
ожидать. У кого есть свет и огонь, у того хватит ума  их  спрятать.  Шеф
повернул налево, по той единственной причине, что  так  было  дальше  от
земель христиан и Гамбурга вниз по Эльбе, и бодро двинулся вдоль  дамбы.
Если понадобится, решил он, можно идти всю  ночь.  Одежду  он  рано  или
поздно высушит прямо на себе. К утру голод станет волчьим, силы уйдут на
борьбу с холодом, но это можно перенести. Он неплохо подкормился  за  те
месяцы, что был королем, а до этого ярлом. Теперь  можно  и  порастрясти
запасы. А вот если он ляжет спать в поле, к утру будет мертв. Всего лишь
через несколько минут ходьбы Шеф заметил, что  пересекает  тропинку.  Он
остановился. Не пойти ли по дороге?  Если  жители  здесь  враждебны,  он
умрет задолго до рассвета. Дробь дождевых капель  на  плечах  подсказала
ему  решение.  Он  осторожно  тронулся  по  тропе,  единственным  глазом
вглядываясь в темноту.
   Деревенька оказалась скопищем каких-то длинных  лачуг,  их  невысокие
стены с трудом различались на фоне неба.  Шеф  задумался.  Ни  дома  для
господина, ни церкви для священника. Это хорошо. Хижины разных размеров,
одни вытянутые, другие покороче.  Ближайшая  к  нему  -  одна  из  самых
коротких.
   Зимой эти крестьяне, как и крестьяне в  Норфолке,  для  тепла  держат
скот прямо в доме. Если дом маленький, значит, скота мало.  А  разве  не
легче найти сочувствие у  самых  бедных?  Он  осторожно  пошел  к  двери
ближайшей, самой маленькой, хижины. За  деревянными  ставнями  виднеется
свет. Он острием вверх воткнул в землю  копье  Змеиного  Глаза,  вытащил
из-за пояса меч и перехватил его рукой за клинок. Правой рукой  постучал
в  хлипкую  дверь.  Внутри  засуетились,  забурчали.  Со  скрипом  дверь
отворилась.
   Шеф шагнул в полуосвещенный дверной проем,  неся  меч  на  протянутых
ладонях в знак мирных намерений. И  вдруг  обнаружил,  что  валяется  на
спине, созерцая небо. Удара он  не  почувствовал,  даже  не  представлял
себе,  что  случилось.  И  руки  и  ноги  нахально   игнорировании   его
настойчивые попытки пошевелиться.
   Потом Шеф ощутил, что его схватили за шиворот, наполовину приподняли,
в уши ворвался голос на грубом, но разборчивом диалекте:
   - Теперь порядок, заходи. Да встань ты на ноги, Дай нам посмотреть на
тебя при свете.
   Ноги подгибались. Шеф, ухватившись за чье-то плечо, ввалился внутрь и
рухнул на табурет перед догорающим очагом.
   Какое-то время он ничего не замечал, кроме тепла, протягивая  к  нему
ладони и пытаясь с ним слиться. Когда от одежды пошел  пар,  он  тряхнул
головой,  неуверенно  встал  на  ноги  и  осмотрелся.  На  него  пялился
приземистый крепыш, руки  в  боки,  с  кудрявым  чубчиком  и  выражением
неистребимой смешливости на лице. Из размера его бородки явствовало, что
он даже моложе, чем  Шеф.  Позади  виднелось  старшее  поколение  семьи,
мужчина и женщина, державшиеся тревожно и недоверчиво.
   Попытавшись заговорить, Шеф понял, что челюсть онемела. На правой  ее
стороне он смог нащупать шишку.
   - Что ты сделал? - спросил он.
   Крепыш  еще  шире  расплылся  в  улыбке,  замедленно  показал  прямое
атакующее движение кулаком и всем корпусом.
   - Угостил тебя кусочком дунта, - ответил он. - Ты сам нарывался.
   Удивленный Шеф стал усиленно соображать.  В  Англии,  да  и  в  среде
викингов, люди не так уж редко тузили друг друга  кулаками,  но  военным
спортом считалась борьба. Пока кто-то  размахивался  и  бил  кулаком,  и
дряхлый старик успел бы уклониться. И даже входя в  темную  комнату,  он
должен был заметить свинг с правой и успеть среагировать. Тем более  что
не бывает ударов, сбивающих человека с ног.  Драка  на  кулачках  -  это
долгая и неуклюжая возня, почему воины ее и  презирали.  Однако  Шеф  не
успел ничего ни увидеть, ни почувствовать, пока не очутился на земле.
   - Не удивляйся, - сказал старик в углу. -  Наш  Карли  со  всеми  так
делает. Он в этом первый на деревне. Но ты  лучше  расскажи,  кто  ты  и
откуда, а то он снова тебя стукнет.
   - Я отстал от корабля, - ответил Шеф.  -  Пришлось  пешком  и  вплавь
пробираться по отмелям.
   - Ты из викингов? Твоя речь больше похожа на нашу.
   - Я англичанин. Но я долго был среди норманнов и понимаю их язык. И с
фризцами я тоже разговаривал.
   Вы говорите совсем как они. Вы фризцы? Свободные  фризцы,  -  уточнил
Шеф, вспомнив, как те любили называть себя.
   Засмеялась даже старуха.
   - Свободные фризцы, - сказал юный крепыш, - живут на песчаных отмелях
и стремглав бегут от смерти всякий  раз,  как  завидят  парус.  Нет,  мы
германцы.
   - Люди архиепископа?  -  настороженно  поинтересовался  Шеф.  Он  уже
увидел свой меч, который кто-то принес и поставил  в  угол.  Если  ответ
будет неправильным, Шеф рванется  за  мечом  и  попытается  сразу  убить
крепыша.
   Они опять засмеялись.
   - Нет. У нас - кто христиане, кто  молится  старым  богам,  а  кто  и
никаким. Но никто  из  нас  не  хочет  платить  десятину  или  кланяться
господину.
   Мы люди из земли Дитмарш, - гордо закончил юноша. Шеф раньше  никогда
не слышал такого названия. Но кивнул.
   - Я промок и замерз. И голоден, -  добавил  он.  -  Могу  я  до  утра
остаться в вашем доме?
   - Добро пожаловать, спи у очага, - сказал старик, которого  Шеф  счел
отцом крепыша и хозяином дома. - А что  до  голода,  мы  и  сами  с  ним
знакомы.
   Завтра ты должен будешь явиться на деревенский сход.
   "Я уже был под судом викингов, - подумал Шеф.  -  Но  может  быть,  в
Дитмарше  суд  милостивее,  чем  в  Великой  Армии".  Потирая  распухшую
челюсть, он пристроился у очага, слыша, как семья хозяев укладывается на
ночлег.

Глава 6

   Утром Шеф проснулся на  удивление  спокойным  и  отдохнувшим.  Первые
несколько мгновений, лежа на утоптанном земляном полу,  не  мог  понять,
где он. Очаг угас, и от ночного холода он спасался,  только  свернувшись
калачиком и обхватив колени руками. Одежда на  нем  просохла,  но  стала
жесткой и шершавой от морской соли. Желудок ныл от  голода.  Одинокий  и
нищий в незнакомой и, может быть,  враждебной  стране  -  почему  же  он
совсем не встревожен?
   Шеф встал на ноги, лениво  потянулся,  распахнул  деревянные  ставни,
впустив в дом  утреннее  солнце  и  свежий  воздух,  пахнущий  травой  и
цветами. Он уже знал ответ. Потому что с  него  свалился  груз  забот  и
ответственности.
   Впервые за долгие месяцы ему не нужно было думать о  других:  как  их
подбодрить, как их убедить, как им польстить, чтобы  они  выполнили  его
волю.
   Детские годы приучили его к холоду и  голоду.  А  также  к  побоям  и
угрозе попасть в рабство. Но теперь он не ребенок, он мужчина в расцвете
сил. Если кто-то его ударит, получит сдачи.  Глаз  Шефа  остановился  на
оружии, которое стояло в углу. Меч Храни и  копье  Сигурда.  Сейчас  это
было единственное его достояние, не считая амулета на шее, огнива и ножа
на поясе. Это уже что-то.
   Краешком глаза Шеф  увидел,  что  пожилые  супруги  слезли  со  своей
лежанки.
   Мужчина прямиком вышел  на  улицу.  Это  выглядело  зловеще.  Женщина
достала из-под грубо сбитого стола ступку, засыпала  в  нее  из  бочонка
горстку зерна и принялась толочь  его  пестом.  Эти  звуки  еще  сильнее
напомнили Шефу детство.
   Насколько он мог  припомнить,  каждый  день  начинался  одинаково,  с
хруста перемалываемого на муку зерна. Только ярлы и короли жили так, что
могли себе позволить he слышать каждый день этот шум. Воины больше всего
ненавидели такую работу, хотя в походах и им приходилось  выполнять  ее.
Возможно, женщины тоже ее  ненавидят,  подумал  Шеф.  По  крайней  мере,
видно, что у его хозяев есть еда. Желудок мучительно откликнулся на  эту
мысль, и Шеф снова уставился на оружие.
   Прикосновение  к  руке.  Парень  с  кудрявым  чубом  -  как   всегда,
улыбается.
   В немытой ладони он протягивает ломоть черного хлеба с  куском  остро
пахнущего желтого сыра. Шеф  взял  его,  и  рот  моментально  наполнился
слюной, а парень достал луковицу, на ладони  взрезал  ножом  и  протянул
половинку Шефу.
   Они присели на корточки и стали есть. Хлеб был черствым, с отрубями и
песком от ступки. Шеф рвал его зубами, набивая полный рот.
   Через какое-то время желудок поумерил свои притязания, вернулась боль
в  челюсти,  и  Шеф  вспомнил  загадочное  происшествие  вчера  вечером.
Ощупывая рукой шишку, он увидел, что парень - как там его называли?  наш
Карли? ухмыляется.
   - Почему ты меня ударил?
   Карли, кажется, удивился вопросу:
   - Я не знал, кто ты. Самый простой способ разобраться с  тобой.  И  с
любым другим.
   Шеф  почувствовал  некоторое  раздражение.  Он  проглотил   последний
кусочек сыра, встал на ноги, приподнял локти и напряг  мышцы  спины.  Он
вспомнил убитого им вчера воина, юного викинга из  Эбельтофта.  Тот  был
даже крупнее, чем Шеф, а ведь Шеф был на голову выше Карли.
   - Ты бы не смог  этого  сделать,  если  бы  не  темнота.  Карли  тоже
поднялся, на лице его мелькнула  радость.  Он  принялся  кружить  вокруг
Шефа, как-то странно пританцовывая, что было совсем не похоже на  стойку
серьезных борцов. Кулаки он  сжал,  голова  его  клонилась  к  плечу.  В
нетерпении Шеф шагнул вперед, хватая  Карли  рукой  за  запястье.  Кулак
полетел ему в лицо, Шеф от него отмахнулся. Что-то ударило его под ребра
с правой стороны. Мгновенье Шеф не обращал  на  это  внимание,  стараясь
снова сделать захват. Затем боль пронзила печень. Шеф потерял дыхание  и
невольно  прикрыл  руками  больное  место.  Тут  же  в   голове   что-то
взорвалось,  и  Шеф  обнаружил,  что  цепляется  за  стенку.  Когда   он
распрямился, рот его наполнился кровью, зубы шатались.
   Гнев охватил Шефа с быстротой  молнии  и  заставил  его  восстановить
контроль над  телом,  оттолкнуться  от  стенки  и  ринуться  вперед  для
костоломного захвата. Но Карли впереди не оказалось,  и,  разворачиваясь
за метнувшимся назад противником, Шеф почувствовал удар  в  спину,  боль
пронзила почки. Он снова отбил удар в лицо, на этот раз не забыв тут  же
прикрыться снизу от незамедлительного удара в печень.  Захват  никак  не
получался, и пока Шеф соображал, он получил еще один удар, в  скулу.  Но
кружась, Шеф очутился рядом со своим прислоненным к стене копьем.  Какая
у Карли станет ухмылка, если...
   Шеф выпрямился и развел руки в знак примирения.
   - Ладно, - сказал он, глядя на улыбающегося Карли.  -  Ладно.  Ты  бы
сбил меня с ног, даже если бы не было темно. Я вижу,  ты  знаешь  что-то
такое, чего я не знаю. Наверное, знаешь даже много такого.
   Карли улыбнулся еще шире и опустил руки.
   - Сдается мне, что ты тоже знаешь кое-что - ты  моряк,  у  тебя  есть
копье и меч. Я-то дальше нашего Дитмарша и не бывал, да и  вообще  редко
выбирался из своей деревни. Как насчет обмена?  Я  покажу  тебе,  что  я
умею, а ты научишь меня тому, что умеешь ты. Ты быстро научишься бить  и
защищаться кулаками, как мы это  делаем  здесь,  в  Дитмарше.  Ты  очень
быстрый. Слишком быстрый для большинства из этих пахарей.
   - Договорились, - согласился Шеф. Он плюнул на ладонь и  взглянул  на
Карли - понятен ли тому смысл жеста? Карли ухмыльнулся и тоже плюнул  на
ладонь. Они ударили по рукам.
   Шеф утер рукавом кровь из  носа,  и  они  по-приятельски  присели  на
корточки.
   - Послушай, - сказал Карли. - Сейчас у тебя есть дела  поважнее,  чем
учиться кулачной драке. Мой  старик  пошел  известить  деревенских,  что
появился ты. Они там соберутся на суд и решат, что с тобой делать.
   - А что со мной могут сделать?
   - Во-первых, кое-кто скажет, что ты раб. Это скажет Никко. Он  у  нас
самый богатый. Хочет быть господином. Но в Дитмарше мало серебра,  и  мы
никогда не берем друг друга в  рабство.  Он  только  и  думает,  как  бы
продать кого-нибудь на невольничьем рынке в Гедебю.
   - Гедебю - датский город, - сказал Шеф.
   Карли пожал плечами:
   - Датский, немецкий, фризский - какая нам разница? С  нами  никто  не
хочет связываться. Они не смогут пройти через болота. И  потом,  они  же
знают, что серебра у нас нет. Кто придет за данью, может много потерять,
а найти ничего не найдет.
   - Рабом я быть не хочу, а какие у меня еще возможности?
   - Ты можешь быть гостем, - Карли искоса посмотрел на него.  Например,
моим. Это означает обмен подарками.
   Шеф дотронулся до своих бицепсов,  сожалея,  что  вчера  в  последний
момент снял с них  золотые  браслеты.  Один  из  них  обеспечил  бы  ему
гостеприимство на целый год. Или нож в спину. "Итак, что же у меня есть?
Копье. Меч. И это".
   Он вытащил из-под рубахи серебряную лесенку Рига и взглянул на  Карли
знает  ли  тот,  что  это  за  амулет?  Никакого  интереса.   Но   Карли
неоднократно поглядывал на оружие в углу.
   Шеф  прошел  туда  и  сам  принялся  рассматривать  оружие.  Копье  с
рунической надписью "Гунгнир":  отличная  сталь,  недавняя  ковка,  само
просится в руку.
   Меч:  годится  для  боя,  но  немножко  тяжеловат,  клинок  -  просто
заточенное  железо  без  специально  наваренного  лезвия,   уже   слегка
покрывается ржавчиной.
   Мечи ценятся выше, чем копья, это  оружие  настоящего  воина.  И  все
же...
   Шеф протянул меч:
   - Держи, Карли. - Он заметил, как юноша  неловко  взял  меч,  неловко
держал его за рукоять - очень опасно при парировании удара. - И за  мной
еще два дела. Во-первых, я научу тебя биться на мечах. Во-вторых,  когда
найдем кузницу, я тебе перекую этот меч, чтобы он стал получше.
   Веснушчатое лицо вспыхнуло от  удовольствия,  и  в  это  время  дверь
отворилась. Показался отец Карли, указывая пальцем за свое плечо.
   - Пойдем, пришелец, - сказал он. - Сход собрался.

***

   Около сорока  мужчин  стояли  неправильным  кругом,  а  жены  и  дети
толпились поодаль, образуя внешний круг.  Все  мужчины  были  вооружены,
хотя и скудно топоры да копья, ни шлемов, ни кольчуг. У  некоторых  были
щиты, но не надетые в боевой готовности на руки, а висящие на спине.
   Пред  глазами  дитмаршцев  предстал  высокий  воин,   чье   призвание
безошибочно угадывалось по его стати: прямая спина,  широкие  плечи,  ни
тени сутулости, отличающей землепашцев, которые ходят за плугом или гнут
спину с серпом и мотыгой. Однако на нем не было ни золота,  ни  серебра,
только длинное копье в правой руке. Он был  весь  покрыт  шрамами,  одно
веко  свисало  над  пустой  глазницей,  и  одна  сторона  лица  казалась
стянутой. На лице запеклась не замеченная им кровь, а  рубашка  и  штаны
были грязнее, чем у крестьян. Круг пялился на него, пытаясь  истолковать
увиденное. По толпе пронесся шумок пересудов - это из хижины вышел Карли
и стал позади Шефа, сжимая в неопытной руке подаренный меч.
   Шеф огляделся, стараясь оценить ситуацию. Утреннее ощущение  покоя  и
уверенности не покидало его, несмотря на стычку с Карли. В  задумчивости
он вытащил поверх рубахи свою цепочку с серебряным  амулетом  Рига.  Еще
раз пронесся шумок замечаний, люди подошли  поближе,  стараясь  опознать
амулет.
   Некоторые из присутствующих, может  быть  четвертая  их  часть,  тоже
достали свои пекторали: молоты, лодки, фаллосы. Но ни одного такого, как
у Шефа.
   Глядя Шефу прямо  в  лицо,  вперед  вышел  человек,  грузный  мужчина
средних лет с кирпично-красным лицом.
   - Ты пришел с моря, - сказал он. - Ты викинг, один из  этих  северных
бандитов. Даже такой, как ты, должен знать, что ему лучше не соваться  в
Дитмарш, где живут свободные люди. Мы берем тебя в  рабство  и  продадим
твоим сородичам в Гедебю. Или людям епископа  в  Гамбурге.  Если  только
кто-нибудь не захочет выкупить тебя -  но,  судя  по  твоему  виду,  это
сомнительно.
   Какой-то  инстинкт  подсказал  Шефу  пересечь  круг   и   неторопливо
прибилизиться вплотную к своему обвинителю. Он глядел на  него  с  гордо
поднятой головой, чтобы подчеркнуть свое превосходство в росте.
   - Если ты знаешь, что я пришел с моря, - произнес Шеф,  -  ты  должен
знать, что в море сражались два корабля. На одном были викинги. Это  был
"Франи Ормр", главный корабль Сигурда Змеиного Глаза. Разве ты не  видел
Знамя Ворона? Другой корабль был мой, и Сигурд бежал от меня. Верни меня
на корабль, и я заплачу тебе цену человека серебром.
   - Это какие ж корабли преследуют викингов? - спросил толстяк.
   - Английские корабли.
   В толпе послышались возгласы удивления и недоверия.
   - Это правда, что на первом корабле были викинги, - раздался голос.
   - Но  они  не  убегали.  Они  заманивали  второй  корабль  и  здорово
одурачили его шкипера. Если  на  втором  корабли  были  англичане,  они,
наверное, все дураки. И мачта с парусом у них тоже дурацкие.
   - Доставь меня на корабль, - повторил Шеф.
   Позади себя он услышал голос Карли:
   - Он не смог бы этого сделать, если б и захотел. У нас нет лодок. Мы,
дитмаршцы,  очень  смелые  в  болотах,  но  в  полумиле  от  берега  уже
начинаются разбойничьи воды.
   Толстяк покраснел и сердито огляделся вокруг. - Может, и так. Но если
тебе больше нечего  добавить,  одноглазый,  тогда  остается  то,  что  я
сказал. Ты мой раб, пока я не найду на тебя покупателя.
   Отдай копье.
   Шеф подбросил копье, перехватил его поудобнее и сделал ложный выпад.
   Когда толстяк отскочил, широко  ухмыльнулся  и  повернулся  спиной  к
дитмаршцу, игнорируя его топор. Он пошел  вдоль  круга,  всматриваясь  в
лица и обращаясь к тем, кто носил амулеты. Они, решил  Шеф,  в  точности
подобны норфолкским крестьянам, чьи споры он столько раз  судил  в  свою
бытность ярлом. Вызвать их интерес  и  сыграть  на  противоречиях  между
деревенскими.
   - Странная вещь, - заметил он, - когда человека выбрасывает на берег,
живого или мертвого, что вы с ним делаете? В нашей стране рыбаки, если у
них есть деньги, носят в ухе серебряное кольцо. Вы  знаете  зачем.  Если
они утонут, и тела  выбросит  на  берег,  жители  берут  себе  плату  за
похороны.
   Покойников бы все равно похоронили,  это  долг,  но  кому  понравится
делать это бесплатно? И вот он я, кольца в ухе у меня нет,  но  я  и  не
мертв. Разве я заслуживаю худшего обращения? Я причинил кому-то вред?  Я
сделал подарок вашему Карли, а он в ответ сбил меня с  ног,  раскровенил
нос, расшатал зубы, вывихнул челюсть - мы теперь лучшие друзья.
   Удовлетворенный гул. Как и предполагал Шеф, Карли здесь был предметом
и восхищения, и постоянных шуток.
   - Кто меня удивляет, так это наш приятель, там,  сзади  меня,  -  Шеф
ткнул пальцем себе за плечо. - Он говорит, что я раб.  Ладно,  допустим.
Но он говорит, что я его раб. Разве я пришел  в  его  дом?  Разве  он  с
угрозой для жизни скрутил меня голыми руками? Разве вы все согласны, что
все выброшенное морем принадлежит ему? Так ли это?
   На этот раз гул был недвусмысленно неодобрительным, а Карли негодующе
и шумно выдохнул.
   - Тогда я предлагаю вот что, - Шеф уже обошел весь круг и снова стоял
лицом к лицу с толстяком. - Если ты хочешь  сделать  меня  своим  рабом,
Никко, доставь меня в Гедебю  и  поставь  на  невольничьем  рынке.  Если
сможешь меня продать, очень хорошо. Но тогда ты должен разделить  деньги
на всех деревенских. А пока мы не в Гедебю, я остаюсь свободным: никаких
цепей, никакого ошейника. И мое копье останется со  мной.  Ты,  конечно,
можешь сторожить меня,  как  хочешь.  И  наконец,  до  тех  пор  я  буду
отрабатывать свое содержание, - Шеф коснулся амулета. - Я знаю кузнечное
ремесло. Дайте мне кузню и  инструменты,  я  вам  сделаю  все,  что  вам
понадобится.
   - Звучит достаточно справедливо, - раздался голос. - У меня  лемех  у
плуга сломался, нужна аккуратная работа.
   - Он говорит не как викинг, - поддержал другой. -  Больше  похоже  на
фризцев, только они все с насморком, а он без.
   - Слышали насчет дележа денег? - добавил третий. Шеф плюнул на ладонь
и ждал. Нехотя, с ненавистью в глазах, дородный Никко плюнул  тоже.  Они
небрежно ударили по рукам. Шеф повернулся и подошел к Карли.
   - Я хочу,  чтобы  ты  тоже  пошел  в  Гедебю,  -  сказал  он.  -  Мир
посмотришь. Но нам обоим надо многому  научиться,  прежде  чем  мы  туда
отправимся.

***

   За сорок миль от берега, вблизи Святого острова, на волнах, как  стая
гигантских морских птиц, покачивался  с  убранными  парусами  английский
флот.  В  центре  четыре  корабля  были  сцеплены  воедино  для  совета:
"Норфолк",  ускользнувший  из  мутных  и  вязких   протоков   Элбер-Гат,
"Суффолк" под командой старшего шкипера англичан Хардреда, "Морж" Бранда
и  "Чайка"  Гудмунда  Жадного,  представлявших  викингов  Пути.  Страсти
накалились, и к прислушивающимся морякам доносились  по  волнам  громкие
голоса.
   - Я не могу поверить, что вы просто бросили его  на  Тором  проклятой
песчаной отмели, - Бранд едва не рычал.
   С лица Ордлафа не сходило упрямое выражение.
   - Нам ничего не оставалось делать. Он исчез из виду, вода  прибывала,
начиналась  ночь,  никакой  уверенности,  что  Сигурд  и  его   отборные
ратоборцы не выскочат из-за  соседней  отмели.  Нам  пришлось  убираться
оттуда.
   - Ты думаешь, он жив? - спросил  Торвин,  по  бокам  которого  сидели
специально приглашенные два жреца Пути.
   - Я видел, что за ним пошли четверо. Вернулись трое. Они не выглядели
довольными. Вот и все, что я могу сказать.
   - Значит, есть шанс, что он застрял где-то  в  Дитмарше,  -  заключил
Бранд. - У этих ублюдков с утиными ногами.
   - Говорят, что он и сам был болотным  обитателем,  -  сказал  Ордлаф.
Если он там, с ним, наверное, все в порядке. Почему  бы  нам  просто  не
отправиться за ним? Сейчас светло, и мы можем воспользоваться приливом.
   На этот раз упрямиться пришла очередь Бранда:
   - Далеко не лучшая идея. Во-первых, в Дитмарше никто не высаживается,
даже за питьевой водой и для вечернего strandhogg. Слишком много  команд
после этого пропало. Во-вторых, как я вам говорил еще неделю назад,  это
лоцманские воды. А вы мне отвечали, что сможете идти с  впередсмотрящими
и лотом! Вы сели на мель и можете сесть снова, на  этот  раз  где-нибудь
похуже.
   А в третьих, Рагнарссоны все еще где-то неподалеку. В  начале  у  них
была длинная сотня кораблей,  сто  двадцать,  как,  вы  сами  насчитали.
Сколько, по-вашему, мы утопили и захватили?
   Ответил Хардред:
   - Мы захватили их шесть. Из катапульты утопили, по крайней мере,  еще
с дюжину.
   -  Значит,  их  осталось  сто,  против   наших   пятидесяти.   Меньше
пятидесяти, потому что они подошли к "Букингему" и пробили  дыру  в  его
днище, а у меня на полдюжине кораблей осталось слишком мало команды  для
боя. И мы больше не сможем захватить противника врасплох.
   - Так что же нам делать? - спросил Ордлаф.
   Наступило долгое молчание. Его наконец прервал  Хардред,  чей  чистый
англосаксонский  выговор  забавно  контрастировал  с  военным   жаргоном
норманнов и английским остальных присутствующих.
   - Раз мы, как вы говорите, не можем спасти нашего короля, - начал он,
- тогда мой долг - вернуть флот в английские воды и получить указания от
короля Альфреда. Он мой государь, и по соглашению между  ним  и  королем
Шефом, - он замялся, подбирая слова, - каждый из них наследует все права
другого, если другой уйдет раньше его. Что сейчас, кажется, и произошло.
   Он переждал, пока уляжется буря возражений, и твердо продолжал:
   -  В  конце  концов,  этот  флот  теперь  главная  надежда  и  защита
английских берегов. Мы знаем,  что  можем  потопить  пиратов,  если  они
полезут на нас, и так мы и сделаем. В  этом  была  главная  цель  короля
Шефа, как и короля Альфреда, - сохранить мир и покой на  побережье  и  в
прилегающих к нему землях. Будь он здесь, он бы сам приказал сделать то,
что я предлагаю.
   - Ты можешь идти, - вскричал  Квикка,  освобожденный  раб,  -  можешь
возвращаться к своему государю. А наш государь - тот,  кто  снял  с  нас
ошейники, и мы его не бросим, чтобы  на  него  надели  ошейник  какие-то
утколапые ублюдки.
   - Как вы собираетесь туда добраться? - спросил Хардред. - Вплавь?
   Бранд не хочет туда идти. А Ордлаф не осмелится идти в одиночку.
   - Мы не можем просто взять и уйти, - настаивал Квикка.
   Раздался густой бас Торвина:
   - Нет. Но, кажется, я знаю, куда мы можем пойти. Или часть из нас.
   Что-то мне подсказывает, что это не похоже  на  Шефа  Сигвардссона  -
тихо умереть или исчезнуть. Может быть, кто-то захочет получить за  него
выкуп.
   Или продать его. Если мы направимся в крупный порт, куда доходят  все
новости, мы что-нибудь о нем услышим. Я предлагаю некоторым из нас пойти
в Каупанг. - В Каупанг, - сказал Бранд. - В святилище Пути.
   - У меня есть свои причины появиться там, это так, - сказал Торвин.
   - Но у Пути много последователей и много возможностей, а в  святилище
глубоко озабочены судьбой Шефа. Там мы сможем получить помощь.
   - Я туда не пойду, - заявил Хардред резко. - Слишком далеко и слишком
опасно, все  время  через  враждебные  воды,  а  мы  теперь  знаем,  что
"Графства" мало пригодны для переходов в открытом море.
   Ордлаф кивнул с угрюмым одобрением.
   - Одни вернутся, другие пойдут в Каупанг, - сказал Торвин.
   - Думаю, большинство вернется, - сказал Бранд. - Сорока  кораблей,  и
даже пятидесяти, недостаточно, чтобы бороться против всех пиратов Севера
и Дании - Рагнарссонов, короля Хальвдана, ярла  Хлатира,  короля  Гамли,
короля Хрорика и всех прочих. Необходимо вернуться  и  защищать  Путь  в
Англии.
   Слишком многие хотели бы уничтожить  его.  Я  возьму  "Моржа".  Пойду
морем, к берегу жаться не буду. Я пробьюсь.  Доставлю  тебя,  Торвин,  и
твоих жрецов в Каупанг, в святилище. Кто еще? Как насчет тебя, Гудмунд?
   - Возьми нас! - Квикка  вскочил  на  ноги,  его  лицо  покраснело  от
возбуждения. -  Мы  не  вернемся.  Возьми  меня  и  моих  помощников,  и
катапульту тоже, мы можем снять ее  с  "Норфолка",  раз  этот  йоркширец
боится рисковать своей шкурой. Тогда мы можем взять  Ковпанга,  Дитфена,
всех, - дружный гул  в  передней  части  судна  засвидетельствовал,  что
освобожденные рабы из прислуги катапульты внимательно слушают.
   -  Меня  тоже,  -  произнес  почти  неслышный  голос,  принадлежавший
маленькой фигурке, что выглянула из-за мачты.  Бранд  крутил  головой  в
разные стороны, пока не понял, что это  сказал  Удд,  мастер  по  стали,
взятый  в  рейс  только  в  своей  прежней  роли   запасного   наводчика
катапульты.
   - А ты зачем хочешь попасть в Норвегию?
   - За знаниями, - отвечал Удд.  -  Я  слышал,  что  люди  говорят  про
Ярнбераланд. Страна с железом, - переведен.
   Еще одна щуплая фигура молча  предстала  перед  ними,  Ханд,  лекарь,
товарищ детства Шефа, ныне с серебряным яблоком Идуны на цепочке  вокруг
шеи.
   - Отлично, - решительно сказал  Бранд.  -  Я  беру  своих  моряков  и
"Чайку" для сопровождения. Еще есть место для десяти  добровольцев.  Ты,
Ханд, ты, Удд, и ты, Квикка. Остальные пусть бросят жребий.
   - И нас в качестве пассажиров, - добавил Торвин, кивая на двух  своих
собратьев-жрецов. - До святилища Пути.

Глава 7

   Утопая ногами в трясине. Шеф отступил на шаг назад.  Он  стремительно
вращал очищенной от коры веткой и внимательно следил  за  Карли.  Крепыш
больше не ухмылялся,  он  был  полон  решимости.  По  крайней  мере,  он
научился  правильно  держать  меч:  лезвие  и   перекладина   совершенно
параллельны линии предплечья,  так  что  удар  или  отбив  не  пойдут  в
сторону. Шеф рванулся вперед, удар справа, слева, выпад и шаг в сторону,
как Бранд учил его много месяцев назад в лагере под Йорком. Карли  легко
парировал, не только ухитряясь попасть по  легкой  ветке  своим  тяжелым
клинком, но и каждый  раз  верно  направляя  его,  у  него  была  просто
изумительная быстрота реакции. Однако все та же старая ошибка.
   Шеф слегка ускорил бой, сделал ложный выпад снизу и  сильно  хлестнул
Карли по руке с мечом. Отступив назад, он опустил свою палку.
   - Ты должен помнить, Карли, - сказал он. - Ты ведь не веники режешь.
   У тебя обоюдоострый клинок, а не секач. Для  чего,  по-твоему,  нужно
лезвие на второй стороне? Не для твоего прямого  удара,  потому  что  ты
всегда рубишь одной стороной, полностью вкладывая свою силу в удар.
   - Это нужно для обратного удара, - сказал Карли, повторяя урок.  -  Я
знаю, знаю. Я просто не могу свою руку заставить это  сделать,  пока  об
этом не думаю, а когда думаю, получается слишком  поздно.  А  вот  скажи
мне, что будет, если я попробую драться с настоящим воином,  викингом  с
корабля?
   Шеф протянул руку за мечом,  критически  осмотрел  лезвие.  Это  было
неплохое оружие - теперь, когда он его перековал. Но, располагая  только
тем, что имелось в деревенской кузнице  в  Дитмарше,  на  многое  он  не
осмелился. Клинок все равно был  из  цельного  куска  металла,  без  той
чересполосицы мягкого и твердого железа, которая  придает  лучшим  мечам
гибкость и  прочность.  Не  смог  он  также  наварить  по  краям  клинка
закаленные    лезвия,    которые    были     отличительным     признаком
профессионального оружия, - не нашлось хорошей стали, да и горн мог дать
жар, достаточный лишь для красного каления. И теперь, каждый раз,  когда
они уходят за деревню и Шеф фехтует с Карли своим копьем  "Гунгнир"  как
алебардой, на дешевом железе меча остаются зазубрины, которые приходится
править молотком и напильником. Однако и  по  зазубринам  можно  кое-что
узнать. Если они образуются под прямым углом  к  клинку,  значит,  Карли
фехтовал правильно. От неумелого отбива на металле остаются  царапины  и
зазубрины, идущие наискосок. В этот раз их нет. Шеф отдал меч.
   - Если ты столкнешься с настоящим ратоборцем вроде человека,  который
обучал меня, ты умрешь, - сказал он. - Как и  я  бы  умер.  Но  в  армии
викингов полно крестьянских детей. Ты можешь встретить одного из них.  И
не забывай, - добавил он, - если встретишь настоящего ратоборца,  ты  не
должен драться честно.
   - Ты так делал, - догадался Карли. Шеф кивнул.
   - Ты делал много чего, о чем мне не рассказываешь, Шеф.
   - Если я расскажу, ты не поверишь. Карли сунул свой меч в деревянные,
подбитые шерстью ножны, которые они специально изготовили, - ведь только
в них можно было предохранить меч от ржавчины в  вечно  влажном  климате
Дитмарша. Оба побрели назад к временному лагерю ярдах в тридцати от  них
на полянке, где в тумане как бы нехотя дымился костер.
   - И ты не сказал мне, что ты собираешься делать, -  продолжал  Карли.
Ты и взаправду думаешь, как говорил, явиться на невольничий рынок и дать
Никко продать тебя?
   - Я действительно приду на невольничий рынок в Гедебю, - отвечал Шеф.
   - А там, будь что будет. Но я не  намерен  кончить  свои  дни  рабом.
Скажи мне, Карли, как мои успехи?
   Он завел речь о тех долгих часах, которые Карли,  в  обмен  на  уроки
фехтования, потратил, чтобы научить Шефа, как сжимать кулаки,  как  бить
коротким прямым ударом вместо обычных размашистых свингов, как двигаться
и  вкладывать  в  удар  весь  вес  тела,   как   защищаться   руками   и
уворачиваться.
   На лице Карли снова появилась его обычная ухмылка.
   - Да,  похоже,  как  и  мои.  Если  ты  встретишь  настоящего  бойца,
кулачного бойца с болот, он тебя одолеет.  Но  ты  вполне  можешь  сбить
человека с ног, если он будет стоять смирно.
   Шеф  задумчиво  кивнул.  Этому,  по  крайней  мере,  стоило  учиться.
Странно, что они здесь искусны только в одном виде единоборств, в  своем
забытом уголке. Может быть,  они  слишком  мало  торговали  и  не  имели
металла, поэтому им приходится драться голыми руками.
   Один лишь Никко заметил  их  возвращение  в  лагерь,  наградив  обоих
сердитым взглядом.
   - Мы будем в Гедебю завтра, - сказал он, - там, наконец,  прекратятся
твои гулянки. Я сказал, твои гулянки  пора  прекратить,  -  срываясь  на
визг, заорал он, так как Шеф его игнорировал. - В Гедебю у тебя появится
хозяин, и он  не  даст  тебе  валять  дурака,  прикидываясь  воином.  Ты
будешьвкалывать от зари до зари, иначе попробуешь кожаного кнута. Ты его
пробовал, я видел твою спину. Никакой ты не воин, а просто беглый!
   Карли пнул комок грязи едва ли не  в  самый  котелок  Никко,  и  крик
перешел в злобное бормотание.
   - Это у нас последняя ночь, - сказал Карли негромко. -  Есть  у  меня
идея. Понимаешь, мы  выходим  из  Дитмарша.  Завтра  пойдем  по  хорошей
дороге, по  сухой  земле,  где  живут  датчане.  Ты-то  сможешь  с  ними
разговаривать, а я плохо знаю язык. Но в полумиле отсюда  есть  деревня,
там девки говорят еще по-нашему, по-болотному, как я и ты, - твой  говор
больше похож на фризский, но они тебя  поймут.  Так  почему  бы  нам  не
слинять отсюда и не узнать, не найдется ли там  в  деревеньке  кой-кого,
кому надоели их утконогие парни?
   Шеф взглянул на Карли со смесью раздражения и  симпатии.  За  неделю,
что он провел в приморской дитмаршской деревне,  он  понял,  что  Карли,
жинерадостный, открытый и легкомысленный - из  тех  людей,  которых  все
женщины обожают. Их привлекает его юмор, его беззаботность.  Похоже,  он
попытал счастья с каждой женщиной в  своей  деревне,  и,  скорее  всего,
успешно.
   Некоторые мужья и отцы все знали, другие закрывали глаза, деревенские
побаивались дать Карли повод пустить в ход кулаки.  Всеобщим  одобрением
было встречено решение  послать  Карли  на  ярмарку  вместе  с  Никко  и
другими, независимо от того, пойдет с ними Шеф или нет. Последняя  ночь,
которую Карли провел под родительским  кровом,  то  и  дело  прерывалась
царапаньем в ставни и молчаливыми исчезновениями в кусты за хижиной.
   Это не были женщины Шефа, и он не имел оснований  жаловаться.  Однако
Карли пробудил тревогу в его душе. В юности, работая в кузнице на  фенах
Эмнета и разнося по соседним деревням заказы.  Шеф  несколько  раз  имел
дело с девушками - дочерьми керлов и даже рабов, но не с юными леди, чье
девичество было предметом гордости и тщательно охранялось, а с теми, что
охотно готовы были просветить юношу в его невежестве. Надо признать, что
никогда они не гонялись за ним так, как за Карли,  может  быть,  девушек
пугали его серьезность и одержимость, они могли угадывать, что  все  его
помыслы были о будущем, но он,  по  крайней  мере,  не  чувствовал  себя
обделенным или неполноценным.
   Потом был набег викингов на Эмнет,  его  приемного  отца  искалечили,
схватили Годиву. То утро в убогой лачуге в перелеске, когда  он  стал  у
Годивы первым мужчиной и думал, что достиг предела мечтаний. И с тех пор
у Шефа не было ни одной женщины, даже самой Годивы, хоть он и вернул  ее
себе; не было даже после того, как на него  надели  золотой  королевский
венец и половина шлюх в  Англии  ждала  только  его  знака.  Шеф  иногда
задумывался, не подействовала  ли  на  его  рассудок  угроза  Ивара  его
кастрировать. Он знал, что  остается  полноценным  мужчиной  -  но  ведь
таковым, по словам Ханда, был  и  сам  Ивар,  и  все-таки  его  прозвали
Бескостный. Не мог же он  заразиться  бессилием  от  человека,  которого
убил? И мог ли его сводный брат, муж Годивы, проклясть  его  перед  тем,
как был повешен?
   Что-то было не так с его рассудком, а не с телом, Шеф понимал это.
   Что-то вызванное его отношением к женщине, которую он любил как  свое
искушение и как свою невесту, его внутренним согласием с ее отказом  ему
и с ее решением выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех,  кого
встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не  знал.  Пойти  с  Карли
означало бы лишь подвергнуться унижению.  Завтра  его  ждет  невольничий
рынок, а еще через день его обработают холостильщики.
   - Думаешь, у меня есть шанс? - спросил он, указывая на  свой  глаз  и
лицо.
   Физиономия Карли расплылась от радости.
   - Конечно! Длинный здоровенный  парень  вроде  тебя,  мускулы  как  у
кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты не  забывай,  эти
бабы, они же все скучают. Никогда ничего не происходит. Им не  разрешают
подходить к дороге, где хоть кто-нибудь мог бы на них позариться.  А  на
болото никто не заходит. Они видят одни и те же лица со дня  рождения  и
до дня смерти. Я тебе говорю... - и  Карли  пустился  в  россказни,  как
девушки Дитмарша бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего  -  да
хоть бы и безобразного, - пока Шеф  помешивал  варево  и  накручивал  на
прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне. Он не  считал,  что  план
Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в свой  морской
поход он, прежде всего, отправился с  одной-единственной  целью:  забыть
свадьбу Альфреда и Годивы. Ему следует использовать  каждую  возможность
снять с себя это заклятье. Но особенно рассчитывать  не  на  что.  Чтобы
изгладить его воспоминания, понадобится  нечто  большее,  чем  девка  из
болотной деревни.

***

   Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту на стоянку.
   Шеф в который раз поразился собственному  равнодушию.  Все  произошло
примерно так, как он и предвидел: они пришли в деревню в тот час,  когда
добрые  люди  выходят  на  улицу  поболтать,  обменялись   со   случайно
встреченными жителями новостями, Карли бросал многозначительные  взгляды
по сторонам и быстро перекинулся парой слов с одной девушкой, а затем  и
с другой, пока Шеф отвлекал внимание их мужчин. В сумерках они для  виду
ушли из деревни, а затем прокрались обратно, в ивовый шалаш, смотрящийся
в стоячую воду.
   Девушки появились запыхавшиеся, испуганные и взволнованные.
   Шефу  досталась  пышечка  с  надутыми  губками.  Сначала   она   была
кокетливой.
   Потом презрительной. И под конец, когда поняла, что сам Шеф уже ни на
что не надеется и вовсе не тревожится из-за  своей  несостоятельности  -
заботливой.
   Она погладила его изуродованное лицо, нащупала через рубаху шрамы  на
спине.
   - Ты знавал худые времена, - сказала полувопросительно.
   - Еще хуже, чем эти шрамы, - ответил он.
   - Знаешь, нам, женщинам, тоже тяжело, - сказала она. Шеф  вспомнил  о
том, что видел при разграблении Йорка  и  на  руинах  Эмнета,  вспомнило
своей матери и ее женской доле,  о  Годиве  и  Альфгаре,  о  розгах,  об
истории  Ивара  Бескостного  и  его  зверствах  с  женщинами;   наконец,
задумался о девушках-рабынях, заживо погребенных со сломанными  спинами,
на кости которых он наткнулся в могильнике старого короля, и не  ответил
ничего. Затем они полежали молча, пока  назойливый  шум,  который  Карли
производил со своей подружкой, не утих во второй раз, уже окончательно.
   - Я никому не  скажу,  -  прошептала  она,  когда  довольная  парочка
вылезла из сырости и грязи. Никогда он ее больше не увидит.
   "Меня должно беспокоить, - осознал Шеф, - что я не такой, как все. Но
почему-то не беспокоит". Он остановился, нащупывая твердую  почву  тупым
концом копья. В темноте что-то булькнуло и глухо шлепнулось  в  воду,  а
Карли, охнув, вытащил меч.
   - Это просто выдра, - заметил Шеф.
   - Может быть. Но разве ты не знаешь, что на болотах водятся и  другие
твари?
   - Какие, например?
   Карли помялся.
   - Мы зовем их кикиморы.
   - Мы тоже. Огромные существа, живут в жиже и хватают  детей,  которые
подошли слишком близко. Страшные женщины  с  зелеными  зубами.  Покрытые
серыми волосами руки, которые  высовываются  из  воды  и  переворачивают
лодки охотников, - добавил Шеф, приплетая заодно побасенку, слышанную им
от Бранда. - Мерлинги, что сидят и пируют...
   Карли цапнул его за руку:
   - Хватит! Не называй их. Они могут услышать и тогда явятся.
   - Таких тварей не существует, - отвечал Шеф, снова нащупав  дорогу  и
выходя на надежную тропу между двумя омутами. - Просто народ  выдумывает
истории, почему люди не  возвращаются  назад.  На  таком  болоте,  чтобы
пропасть, кикимора не нужна. Смотри, вон за тем ольшаником наш лагерь.
   Когда они достигли края расчищенной под лагерь поляны,  где  все  уже
неподвижно лежали под одеялами, Карли взглянул на Шефа.
   - Я тебя не понимаю, - сказал он. - Ты всегда уверен, что тебе  лучше
знать. Но действуешь ты как лунатик. Или ты послан богами?
   Шеф заметил, что Никко не спит и  потихоньку  подслушивает  на  своем
наблюдательном посту в тени.
   - Если так, - отвечал он, - надеюсь, что завтра они мне помогут.

***

   Этой ночью во сне он почувствовал, что загривок его сжимают  стальные
пальцы, вертя его головой то в одну, то в другую сторону.
   Первое видение открылось  где-то  на  безлюдной  равнине.  Юный  воин
стоял, с трудом удерживаясь на ногах. Оружие его  покрывала  почерневшая
кровь, и кровь текла по его ногам из-под  кольчуги.  В  руке  он  сжимал
сломанный меч, а у ног его лежал другой  воин.  Откуда-то  издалека  Шеф
услышал голос, поющий:

   Шестнадцать ран я получил, и мой сломался меч,
   Глаза мои закрыты, не вижу, куда мне идти.
   В сердце меня сразил меч Ангантира,
   Кровь проливающий, закаленный ядом.

   Мечи не закаливают ядом, подумал Шеф. Закаливание - это когда  сильно
нагретую сталь резко охлаждают. Почему в  воде  охлаждение  недостаточно
резкое? Может быть, из-за пара, который от нее идет. Что же такое пар ?
   Пальцы  на  шее  неожиданно  ущипнули  его,   словно   заставляя   не
отвлекаться.
   На краю равнины  Шеф  увидел  летящих  хищных  птиц,  и  голос  снова
заговорил нараспев:

   Голодные вороны собираются с юга, Белохвостые  стервятники  вслед  за
братьями летят,
   В последний раз стол яств я им накрыл,
   Моей нынче кровью птенцы войны насытятся.

   Позади птиц Шефу на миг пригрезились женщины, их несущиеся  по  ветру
силуэты, а совсем вдалеке  -  открывающиеся  в  неясной  дымке  огромные
двери, которые он видел раньше, двери Вальгаллы.
   Итак, герои умирают, сказал другой голос, не тот, что раньше. Даже  в
оцепенении сна Шеф  почувствовал  пронзительный  холод,  узнавая  в  том
голосе зловещие иронические нотки своего  покровителя,  бога  Рига,  чей
амулет-лесенку он носил  на  шее.  Это  смерть  Хьялмара  Великодушного,
продолжал голос. Сошелся в схватке  с  шведским  берсерком,  вот  и  два
новобранца для отца моего, Одина.
   Видение исчезло, и Шеф почувствовал, что его глаза сверхъестественным
образом поворачиваются куда-то в сторону. Миг, и в поле зрения  возникло
новое видение. Шеф смотрел вниз на узкую соломенную  подстилку,  лежащую
на земляном полу. Помещение было где-то в  стороне  от  главных  комнат,
может быть, чулан где-нибудь в углу, холодный и неудобный. На  подстилке
корчилась старуха, корчилась в муках, но осторожно.  Шеф  знал,  что  ей
недавно было сказано, что она умирает, сказано лекарем или коновалом. Не
из-за болезни легких, которая обычно уносит  стариков  зимой,  но  из-за
опухоли или  внутреннего  повреждения.  Она  страдала  невыносимо,  хотя
боялась признаться в этом. У нее не осталось родственников, если  у  нее
были муж или сыновья, они уже умерли или покинули ее, она  жила  скудной
милостью чужих людей. Причини она хоть какое-то беспокойство, и  лишится
даже своей подстилки и куска хлеба. Жива ли она, не имело значения.
   Это была девушка, с которой он расстался на болоте, встречающая закат
своей жизни. Или могла быть она. Это мог быть и кто-то еще: Шеф  подумал
о матери Годивы, ирландской рабыне, которую его приемный  отец  Вульфгар
взял в наложницы, а потом, когда жена приревновала, продал,  разлучив  с
ребенком.  Но  были  и  другие,  много-много  других.  Мир   был   полон
отчаявшихся старух, да и стариков, из последних сил старающихся  умереть
тихо и не привлекая внимания.
   Все они слягут в могилы и исчезнут из памяти. Все они  когда-то  были
молодыми.
   От этого видения на Шефа накатила волна такой безнадежности,  которой
он никогда не испытывал раньше. И все же было в  этом  что-то  странное.
Эта медленная смерть может произойти через много лет в будущем,  как  он
сперва подумал, когда вроде бы узнал женщину. Или она могла произойти  в
прошлом, много лет назад. Но на мгновение Шеф, кажется, понял одну вещь:
старая женщина, молящая на соломенной  подстилке  о  незаметной  смерти,
была им самим.
   Или это он был ею?

***

   Проснувшись как от толчка, Шеф испытал чувство облегчения. Все кругом
тихо спали под  своими  одеялами.  Он  медленно  выдохнул  и  постепенно
расслабил напряженные мышцы.

***

   На следующее утро они почти сразу вышли  из  болот.  Только  что  они
пробирались в густом холодном тумане среди черных  омутов  и  неглубоких
канав, которые, казалось, никуда  не  текли;  затем  земля  под  скудным
травяным покровом пошла вверх,  и  взгляду  Шефа  предстала  уходящая  к
горизонту дорога Великой Армии, по которой взад-вперед сновали  путники.
Шеф оглянулся назад и увидел, что Дитмарш, как одеялом,  укрыт  туманом.
На солнце он рассеется, а в сумерках опустится опять. Неудивительно, что
дитмаршцы живут впроголодь и не ждут незваных гостей.
   Шефа также удивили перемены, произошедшие с его спутниками, когда они
вышли на дорогу.  На  болотах  они  казались  спокойными  и  уверенными,
готовыми посмеяться и над всем миром, и над ближайшими  соседями.  Здесь
же они прятали головы под крыло и боялись обратить на себя внимание. Шеф
обнаружил, что он  один  держится  с  высоко  поднятой  головой,  а  все
остальные сутулятся и сбиваются в кучу.
   Вскоре их догнала ватага всадников, десять или двенадцать  человек  с
навьюченными  лошадьми,  соляной  обоз,  направляющийся  на   север,   к
полуострову Ютландия.  Проезжая  мимо,  они  переговаривались  на  языке
норманнов. - Вон, смотри, утконогие вылезли из болот. Куда они  тащатся?
Смотри, один высокий, должно быть, мамашка его согрешила. Эй,  болотные,
вам чего надо? Лекарство для прыщавых животов?
   Шеф улыбнулся самому громкому  насмешнику,  а  затем  откликнулся  на
хорошем норманнском языке, которому научился  от  Торвина,  а  затем  от
Бранда с его командой.
   - Что бы ты об этом знаешь, ютландец! -  он  преувеличивал  гортанную
хрипоту диалекта Рибе, на котором они говорили. - Это  ты  по-норманнски
говоришь, или у тебя простуда? Попробуй размешать  в  пиве  мед,  тогда,
может, откашляешься.
   Купцы придержали коней и уставились на него.
   - Ты не из Дитмарша, - заявил один из них. - И на датчанина не похож.
Откуда ты?
   - Enzkr em, - твердо сказал Шеф. - Я англичанин.
   - Говоришь ты как норвежец, и притом как норвежец  с  края  света.  Я
слыхал такой говор, когда торговал мехами.
   - Я англичанин, - повторил Шеф. -И я не торгую мехами. Я иду с  этими
людьми на невольничий рынок в Гедебю, где они надеются продать  меня.  -
Он вытащил на всеобщее обозрение свой амулет-лесенку, полностью повернул
свое лицо к датчанам и торжественно подмигнул единственным глазом. - Нет
смысла делать из этого тайну. В конце концов, я  должен  подобрать  себе
покупателя.
   Датчане  переглянулись  и  тронулись  в  путь,  оставив  Шефа  вполне
довольным. Англичанин, одноглазый и с  серебряным  амулетом-лесенкой  на
шее.
   Теперь достаточно,  чтобы  об  англичанине  услышал  один  из  друзей
Бранда, или  человек  Пути,  или  один  из  его  прошлогодних  шкиперов,
вернувшихся домой, и тогда у Шефа появится шанс  вернуться  в  Англию  -
хотя ему и не хотелось бы связываться с судном из Гедебю  на  Балтийском
побережье.
   На него хмуро глядел Никко, почувствовавший, что что-то не так.
   - Я отниму у тебя копье, когда подойдем к рынку.
   Шеф молча показал копьем на деревянный частокол вокруг  показавшегося
вдали Гедебю.

***

   На следующий день, не спеша прогуливаясь вдоль рядов выставленных  на
продажу товаров, Шеф почувствовал, что его сердце забилось учащенно. Его
не покидало внутреннее спокойствие - или это было безразличие  -  с  тех
пор как он, больше уже не король, проснулся в лачуге Карли.  И  хотя  он
знал, что намеревается сделать, он  не  мог  заранее  угадать,  как  все
обернется. Многое зависело от того, какие права имеет здесь человек.  На
чем смогут настаивать он и его  друзья  на  этом  невольничьем  рынке  в
Гедебю.
   Сам рынок был просто расчищенной площадкой на  берегу,  а  посередине
насыпь высотой в несколько футов, чтобы показывать товар покупателям. На
заднем плане не знающая приливов Балтика  лениво  лизала  волнами  узкую
полоску песка. В стороне уходил далеко в мелководье деревянный  пирс,  к
нему приставали груженные  товаром  широкогрудые  кнорры.  Вокруг  рынка
высился крепкий бревенчатый частокол, кажущийся игрушечным по  сравнению
с римскими крепостными укреплениями в далеком Йорке, но  содержащийся  в
должном порядке и строго охраняемый. Шеф  мало  что  слышал  о  подвигах
короля Хрорика, который правил в Гедебю и на  тридцать  миль  к  югу  до
самой Датской  перемычки.  Доходы  его  полностью  зависели  от  сборов,
которые он брал с купцов в порту, поэтому он охранял свободу торговли  и
вершил суд  скорый  и  суровый.  Время  от  времени  Шеф  поглядывал  на
виселицы, ясно различимые на отдаленном мысу,  на  которых  болталось  с
полдюжины повешенных. Хрорик всячески старался показать купцам,  что  их
права соблюдаются. Одна из многих вещей, о которых не  знал  Шеф,  -  не
сочтут ли его замысел препятствующим торговле. Во всяком случае,  утром,
когда  силуэты  виселиц  обрисовались  яснее,   настроение   его   резко
ухудшилось.
   В этот  заход  на  торг  выставили  только  женщин  -  шесть  рабынь,
вытолкнутых вперед ухмыляющимися викингами. Каждую  из  них  держали  за
руку, а хозяин расхаживал кругом насыпи, расхваливая достоинства товара.
Все они, как заметил Шеф, были юные девушки. По команде  с  них  стащили
одежду, и они стояли в коротких рубашках, не доходивших и  до  колен,  в
ярком солнечном  свете  белая  кожа  была  открыта  всем  взорам.  Толпа
заулюлюкала, послышались похотливые восклицания.
   - Откуда они? - спросил Шеф вооруженного стражника,  стоявшего  возле
невольничьего ряда.
   Тот с любопытством посмотрел на стать  и  осанку  Шефа  и  фыркнул  в
ответ:
   - Венедки. Видишь, белая кожа и рыжие волосы.  Их  поймали  на  южном
берегу Балтики.
   - А кто покупатели? - Шеф теперь увидел группку  темнокожих  людей  в
странных  одеяниях,  проталкивающихся  вперед,  чтобы  осмотреть  рабынь
вблизи.
   Они были не в шлемах, а в  тюрбанах  и  носили  на  поясах  изогнутые
клинки, поблескивающие дорогим металлом.  Некоторые  из  них  все  время
озирались по сторонам, будто опасаясь внезапного нападения.
   -  Люди  из  южных  земель.  Они  молятся  какому-то  богу,   который
соперничает с христианским. Любят покупать женщин и  платят  золотом.  В
этом году им придется платить дорого.
   - Почему так?
   Стражник снова с любопытством взглянул на Шефа:
   - Ты говоришь по-норманнски, но ты  вообще  хоть  что-нибудь  знаешь?
Цена на женщин подскочила, потому что английский  рынок  стал  хуже.  Из
Англии раньше получали много хороших женщин.
   Мавры из Кордовы начали задавать разные вопросы через толмача.
   Доброхоты повторяли их для толпы зрителей.
   - Хочет знать, все ли они девственницы.
   Шквал смеха, и кто-то ревет бычьим голосом:
   - Альфр, я знаю, что та высокая - уже нет, я видел, как ты  ее  вчера
попробовал за палаткой.
   Предводитель  арабов  сердито  оглянулся,  пытаясь  принудить   зевак
замолчать.  Покупатели  подозвали  своего  переводчика,  столпились  для
совещания. Наконец, назвали цену. Негодование, отказ, но новая  цена  не
была названа. Сделка состоялась - Шеф увидел, как блестят  отсчитываемые
монеты, и затаил дыхание при  виде  -  нет,  не  серебра,  -  а  золотых
динаров. Часть денег выплачивается распорядителю торгов  и  ярлу  короля
Хрорика, внимательно наблюдающему за  происходящим.  Женщин  закутали  и
погнали прочь.
   Затем была выставлена странная фигура, мужчина средних лет в остатках
черного рубища. Он казался лысым, но на макушке пробивался черный пушок.
   Христианский священник, догадался Шеф, с тонзурой, которую  давно  не
подбривали. Когда он вышел вперед, через толпу к нему протолкался другой
человек, словно хотел обнять его - еще один священник, еще  одна  черная
ряса, но на этот раз тонзура свежевыбрита. Стражник оттолкнул его назад,
распорядитель стал спрашивать цену.
   Мгновенный  ответ  последовал  от  ватаги  высоких   людей,   крепких
телосложением и красующихся в  мехах,  несмотря  на  весеннее  солнышко.
Шведы, подумал Шеф, вспомнив произношение Гудмунда Жадного  и  некоторых
других, кого он встречал  в  рядах  Великой  Армии  Рагнарссонов.  Шведы
давали восемь унций серебра. Один из них рванул кошель с пояса и  бросил
наземь, чтобы подкрепить свои слова.
   Священник, которого оттолкнули, воротился и, увильнув от  стражников,
распростер руки, страстно что-то выкрикивая.
   - Что он говорит? - пробормотал стражник.
   - Пытается сорвать торги, - ответил  Шеф,  прислушиваясь  к  обрывкам
норманнского и нижненемецкого языков, смешавшихся в  воплях  священника.
Говорит, они не имеют права покупать священника истинного Бога.
   - Они и его купят, если он не заткнется, - проворчал стражник.
   Действительно, шведы бросили  на  землю  еще  один  мешочек  серебра,
обменялись какими-то фразами с  распорядителем  торгов  и  с  довольными
лицами направились к обоим священникам.
   Но из толпы вышел еще один человек, и довольство исчезло,  сменившись
выражением озабоченности. Шеф,  привыкший  оценивать  бойцов,  сразу  же
понял почему.
   Новоприбывший не был высок, ростом ниже самого маленького из  шведов.
Но он был невообразимо широк в плечах. И еще, он двигался  со  спокойной
уверенностью, которая расчищала  ему  дорогу.  На  нем  была  утепленная
кожаная куртка, поношенная и с разнообразными клиньями,  вшитыми  тут  и
там. Левая рука его покоилась на набалдашнике длинного рыцарского  меча.
Волосы торчали белобрысым ежиком над лицом  гладким,  чисто  выбритым  и
чеканным, как из металла. Но он улыбался.
   Светловолосый поддел ногой один из кошельков шведов и отбросил его  к
хозяевам, потом отбросил и другой.
   - Он вам не достанется, - раздалась во внезапно наступившем  молчании
его спокойная норманнская  речь.  -  Ни  один  из  них.  Это  священники
Христовы, и они находятся под моей защитой. Под защитой Ордена Копья,  -
неожиданно тихо добавил  он  и  обвел  рукой  вокруг.  Шеф  увидел,  что
поблизости стоит с дюжину людей, одинаково одетых и вооруженных. Их было
больше,  чем  шведов.  Но  за  событиями  наблюдали  добрых  две   сотни
норманнов, тоже хорошо вооруженных.
   Если они бросят общий клич против  христиан...  Или  же  люди  короля
Хрорика решат защитить свободу торговли...
   - Мы заплатим за одного из них, - сказал светловолосый примирительно.
   - Восемь унций. Христианские деньги так же хороши, как и языческие.
   - Десять унций, - перебил  цену  предводитель  шведов.  Распорядитель
торгов вопросительно посмотрел на светловолосого.
   - Двенадцать  унций,  -  проговорил  тот  раздельно  и  выразительно.
Двенадцать унций, и я не стану  спрашивать,  как  к  вам  в  руки  попал
христианский священник - и для чего христианский священник нужен этим.
   Двенадцать унций, и считайте, что вам повезло.
   Швед потянулся рукой к своему топору и сплюнул на землю.
   - Двенадцать унций, - сказал он, - и ведь деньги людей  Одина  лучше,
чем деньги бритых христианских кастратов. Шеф почувствовал, что стражник
позади него дернулся, увидел, как  ярл  короля  Хрорика  шагнул  вперед.
Швед, договорив, взмахнул топором, чтобы ударить. Но прежде чем кто-либо
из них завершил свое движение, в  воздухе  сверкнула  сталь,  послышался
хруст и судорожный вздох. Швед скрючился над торчащей  из  его  туловища
медной рукояткой. Шеф понял, что светловолосый даже не  пытался  достать
меч, а вместо этого вытащил из-за пояса тяжелый нож и метнул его  снизу.
Прежде чем эта мысль оформилась, незнакомец сделал  три  шага  вперед  и
застыл,  направив  острие  своего  длинного   меча   точно   под   кадык
работорговца.
   - Мы договорились? - спросил он, бросив на мгновенье взгляд в сторону
растерянного ярла.
   Продавец медленно и осторожно кивнул.
   Светловолосый воткнул меч в ножны.
   - Просто небольшая ссора между друзьями, - пояснил он ярлу.  Торговле
не мешает. Мы с товарищами будем счастливы уладить это  дело  где-нибудь
за пределами города.
   Ярл колебался, затем  тоже  кивнул,  не  обращая  внимания  на  крики
шведов, склонившихся над телом своего предводителя.
   - Плати деньги и забирай своего священника. И хватит шуметь,  эй,  вы
там.  Когда   хочешь   кого-то   обозвать,   сначала   научись   поживей
поворачиваться.
   Если недовольны, пожалуйста, можете драться. Но не здесь.  Плохо  для
торговли. Давайте, подходите, кто там следующий?
   Когда христианские священники обнялись, а  светловолосый  вернулся  в
кучку ощетинившихся оружием бойцов. Шеф почувствовал, что его толкают на
насыпь. На мгновенье паника охватила его,  как  актера,  забывшего  свой
ответ на неожиданную реплику. Затем, увидев суетящегося впереди Никко  и
встревоженное лицо Карли позади, он вспомнил, что должен делать.
   Он медленно начал стаскивать свою грязную шерстяную рубаху.
   - Что тут у нас? - сказал распорядитель  торгов.  -  Сильный  молодой
мужчина, может выполнять простую кузнечную работу,  продают  его  -  ну,
какая разница, какие-то утконогие.
   Шеф швырнул рубаху на землю, поправил на груди серебряный амулет Рига
и напряг мускулы, подражая поведению крестьянских  батраков  при  найме.
Солнце высветило на его спине старые  шрамы  от  порок,  порок,  которым
много лет назад подвергал его приемный отец.
   - А он послушный?  -  выкрикнул  кто-то.  -  Он  совсем  не  выглядит
послушным.
   - Раба можно сделать послушным, - закричал Никко,  стоявший  рядом  с
распорядителем торгов. Шеф задумчиво кивнул, подходя к  ним  ближе.  При
этом он аккуратно расправил пальцы левой руки и сжал их в кулак, большим
пальцем  прикрывая  второй  сустав,  как  показывал  Карли.  Это  должно
смотреться драматично. Не толкотня и не возня.
   Выдвинув вперед левую ногу  согласно  наставлениям  Карли,  он  нанес
левой рукой короткий боковой удар, подкрепляя его всем весом тела и  как
бы стараясь ударить кулаком за свое правое плечо. Левый хук пришелся  не
в челюсть Никко - Карли не советовал это начинающим, - а  в  его  правый
висок.
   Грузный мужчина, не ожидавший удара, сразу же рухнул на колени.
   Шеф тут же схватил его за ворот, поднял на ноги и развернул  лицом  к
толпе.
   - А вот утконогий, - крикнул он по-норманнски. - Болтает много. Ни  к
чему не пригоден. Сколько за него дадите?
   - А я думал, это  он  тебя  продает,  -  раздался  голос.  Шеф  пожал
плечами.
   - Я передумал, - он обвел  взглядом  толпу,  стараясь  заворожить  ее
своим единственным глазом. Что делает раба рабом? В конце концов, только
его согласие. А раба, который вовсе не согласен, вовсе  не  подчиняется,
можно убить, но он не стоит ни гроша. На краю рынка он заметил небольшую
стычку, это сын и племянники Никко  пытались  подоспеть  на  помощь,  но
Карли со сжатыми кулаками загородил им дорогу.
   - Ладно, ладно, - зарычал ярл в самое ухо Шефу. - Я вижу, что из  вас
двоих ни одного не продашь. Но я тебе вот  что  скажу  -  ты  все  равно
должен заплатить сбор, а если не сможешь заплатить, ваши жизни  и  будут
платой.
   Шеф огляделся. Опасный момент. Он рассчитывал, что  увидит  дружеское
лицо  несколько  раньше,  если  только  встреченные  на  дороге  датчане
разнесли весть. Теперь ему придется самому  договариваться  с  ярлом.  У
него в собственности остались только две  вещи.  Одной  рукой  он  сгреб
серебряный амулет - это последняя надежда. А предпоследняя?
   Копье "Гунгнир" воткнулось в дерн у его ног. Кар-ли, сияя  и  потирая
костяшки пальцев, радостно помахал  ему  рукой.  Шеф  начал  вытаскивать
копье, чтобы показать презрительному ярлу руническую надпись  на  нем  и
попробовать сторговаться.
   - Если одноглазый продается, - раздался голос, - я его куплю. Я  знаю
кой-кого, кому он очень нужен.
   С похолодевшим сердцем Шеф повернулся  на  голос.  Он  надеялся,  что
опознавший его - друг. Он не забывал о возможности,  что  это  враг,  но
рассчитывал, что сторонники Рагнарссонов, все уцелевшие из тех, кого  он
знал в Великой Армии, находятся с флотом Рагнарссонов в море  на  другой
стороне Дании. Он не учел свободу объединений в мире  у  викингов,  одни
уходили, другие приходили, и так без конца.
   Это был Скули Лысый, который командовал осадной башней,  штурмуя  год
назад стены Йорка  вместе  с  Шефом,  но  затем  связал  свою  судьбу  с
предавшими их Рагнарссонами. Сейчас он вышел из толпы, и вплотную  вслед
за ним сомкнутым строем шла команда его корабля.
   В тот же самый миг какой-то внутренний сторож подсказал Шефу, что  на
него неотрывно смотрит еще один человек. Он повернулся  и  встретился  с
непримиримым взглядом черных глаз. Узнал  их  сразу  же.  Черный  дьякон
Эркенберт, которого он впервые увидел в момент казни Рагнара  в  змеиной
яме, а  в  последний  раз  -  входящим  на  борт  судна  после  разгрома
крестоносцев  при  Гастингсе.  Он  стоял  рядом  с   недавно   спасенным
священником в черной рясе, быстро что-то говоря светловолосому  германцу
и показывая на Шефа рукой.
   - Скьеф Сигвардссон Ивароубийца, - ухмыляясь, произнес  Скули  уже  в
нескольких шагах от Шефа. - Я готов заплатить за  тебя  больше  рыночной
цены.
   Я рассчитываю, что братья Ивара оценят тебя на вес серебра.
   - Если сможешь взять, - рявкнул Шеф, быстро  отступая  и  высматривая
стену, к которой можно было бы прислониться спиной. Он понял, что  Карли
вместе с ним. Тот вытащил свой меч, перекрывая  нарастающий  гул  боевым
кличем. Шеф сразу увидел, что Карли забыл все, чему его учили, и  держит
оружие  как  рубщик  тростника.  Если  напряжение  прорвется,  Карли  не
продержится и пяти ударов сердца.
   Теперь в поле зрения Шефа оказался и светловолосый германец, тот тоже
вытащил меч, а его  люди  старались  отгородить  собой  Шефа  от  Скули.
Белобрысый тоже что-то кричал о  цене.  В  отдалении  суетились  рабы  и
торговцы, одни собирались унести ноги, а другие - присоединиться  к  той
или иной стороне.
   Стражники  короля  Хрорика,  оставшись  не  у  дел   из-за   внезапно
схлынувшей  толпы  покупателей,  пытались  построиться   клином,   чтобы
врезаться в середину назревающей драки.
   Шеф сделал глубокий вдох, взвесил на руке свое копье. Он пойдет прямо
на Скули, а потом попытает  счастья  с  Эркенбертом  и  христианами.  Но
сначала - один акт милосердия. Он повернулся, собираясь оглушить  ничего
не подозревающего Карли древком копья. Если  крепыш  будет  валяться  на
земле, его, может быть, никто не станет убивать, не  то  что  в  случае,
если он полезет в драку.
   Что-то уцепилось за копье, потянуло книзу, сковало движения Шефа. Еще
что-то накрыло голову,  ослепив  его.  Пока  он  старался  освободиться,
отчаянно вырываясь из-под покрывала, его настиг мягкий толчок в затылок,
и Шеф обнаружил, что стоит на одном колене, пытаясь подняться и  увидеть
хоть что-нибудь. Если он потеряет сознание, следующим,  что  он  увидит,
может оказаться лицо Рагнарссона, собирающегося вырезать  из  его  ребер
кровавого орла.
   Кто-то подсек Шефа под ноги, и он ударился головой о землю.

Глава 8

   - Сожалею о случившемся, - сообщил голос, и по другую  сторону  стола
возникло расплывчатое круглое лицо. - Услышь я  о  тебе  хоть  чуть-чуть
пораньше, я бы сам выкупил тебя у твоих друзей  из  Дитмарша,  и  ничего
умнее просто выдумать бы не смог. Но ты сам король, и  знаешь,  как  это
бывает король настолько мудр, насколько велики его знания.
   Шеф  вытаращился,  стараясь  сосредоточить  взгляд   на   говорившем,
оторопело помотал головой и сморщился.
   - Так, - сказал круглолицый, - кажется, ты меня  не  слышишь.  Где  у
тебя болит?
   Шеф потер левый висок, осознав в тот же самый момент, что припухлость
на голове находится справа. Перед  его  глазами  помахали  рукой,  и  он
понял, что говоривший проверяет, что у него с мозгами.
   - Шишка с одной стороны, а болит с другой. Можно подумать, что  мозги
свободно  болтаются  в  черепе,  не  правда  ли?  -  продолжал   вежливо
беседовать круглолицый. - Вот почему многие ветераны боев  становятся...
скажем, слегка странными. Мы называем это vitrhogg,  ответный  удар.  Но
как  я  вижу,  ты  понемногу  оправился.  Давай  вкратце  повторим   уже
сказанное. Я - Хрорик, король Гедебю и южной Ютландии. А ты?
   Шеф неожиданно улыбнулся, сообразив наконец, о чем ему говорят.
   - Я твой собрат, король Шеф, король  Восточной  и  Средней  Англии  -
Отлично. Я рад, что все обошлось. Знаешь,  такие  волнения  на  рыночной
площади у  нас  бывают  довольно  часто,  и  мои  парни  знают,  как  им
действовать.
   Набрасывают на всю свору парусину, а потом, пока  вояки  барахтаются,
стараясь высвободить свое оружие, разоружают самых опасных Мы  не  можем
себе позволить постоянно терять наших клиентов. Огромная  ручища  налила
вино в сосуд, в котором Шеф быстро признал золотой кубок.
   - Добавь сюда воды и скоро почувствуешь себя лучше.
   - Вы сегодня потеряли одного клиента, - заметил  Шеф,  вспомнив  нож,
вонзившийся в сердце шведского купца - Да, это неприятно. Однако мой ярл
сообщил, что погибший сам напрашивался Кстати...
   Толстый палец подцепил амулет Шефа из-под рубахи,  которую,  как  тот
догадался, кто-то разыскал и надел на него.
   - Ты человек Пути, правильно? Поэтому тебе, должно быть, мало дела до
христиан Совсем никаких дел с ними, насколько я наслышан о твоей  победе
над франками, и, осмелюсь заметить, они к тебе относятся еще хуже Но мне
приходится иметь с ними дело. По ту сторону Датской перемычки  находятся
германские копейщики, и лишь сам Один знает, сколько их. Это верно,  что
они все время дерутся между собой, и не менее верно, что они даже больше
боятся нас, чем мы их. Но я не ищу неприятностей,  особенно  в  вопросах
религии.
   Поэтому я всегда разрешаю христианам присылать сюда своих священников
и проповедовать свое учение и никогда не  возражаю,  если  они  начинают
крестить  рабов  и  женщин.  Конечно,  если  эти  бедняги  забредают   в
глухомань, а их потом продают в рабство или самих крестят в  трясине,  я
ничего не могу поделать. Я поддерживаю порядок в Гедебю  и  на  торговых
путях и вершу суд в нашем тинге.
   Указывать моим подданным, во  что  им  верить  или  кого  оставить  в
покое... Толстяк засмеялся. - Ты-то понимаешь, насколько это может  быть
опасно.  Но  теперь  появилось  нечто  новенькое.  Этой  весной,   когда
священники из Гамбурга пришли на север, каждого из этих трех или четырех
миссионеров сопровождала охрана. Не настолько большая, чтобы назвать  ее
армией, недостаточная даже для серьезного боя,  и  вдобавок  они  хорошо
платили. Так что я их впустил. Но вот что я тебе  скажу,  -  круглолицый
наклонился к Шефу, - как один король  другому.  Очень  опасные  люди.  И
очень ценные люди. Хотел бы я нанять себе  с  полдюжины  таких.  О  том,
которого ты видел, о белобрысом  с  волосами,  как  щетка,  мой  капитан
стражи сказал, что это один из  самых  стремительных  бойцов,  каких  он
когда-либо видел. И очень ловкий.
   - Он быстрее, чем Ивар Рагнарссон? - спросил Шеф.
   - Ивар Бескостный? О, я и забыл, что ты с ним расправился.
   Благодаря   вину   зрение   Шефа   постепенно   прояснилось,   и   он
повнимательней присмотрелся к крупному мужчине, откинувшемуся  на  стуле
так, что спинка трещала. Золотой венец на голове, тяжелая  золотая  цепь
на шее и массивные браслеты на руках. Внешность добродушного  мужичонки,
словно бы хозяина мирной городской таверны. Но глаза под густыми бровями
проницательные,  и  сеточка  шрамов  от   затянувшихся   ран   покрывает
мускулистое правое предплечье, как у  заядлых  бойцов.  Удачливый  боец,
потому что у неудачливых раны уже никогда не затягиваются.
   - Да, я тебе, конечно  же,  за  него  признателен.  Ивар  очень  меня
беспокоил, а его братья беспокоят и до сих пор, - Хрорик тяжко вздохнул.
У короля здесь трудная жизнь, по ту  сторону  Датской  перемычки  грозят
христиане и их империя, а на севере - пятьдесят морских  королей,  вечно
спорящих, кто самый главный. Христиане  говорят,  что  им  сейчас  нужен
император. Я иногда думаю, что и нам тоже.  Но  дело  вот  в  чем.  Если
вдуматься, нам ведь придется решать, кто им станет. Может быть, я. Может
быть, ты. А может быть, Сигурд Рагнарссон. Если он, то ни ты,  ни  я  не
доживем до следующего дня, да и не захотим дожить.
   Ну, да я увлекся. Я вижу, тебе здорово досталось, и ; по-моему, ты не
отказался бы от хорошего ужина. Почему бы тебе не посидеть где-нибудь на
солнышке, пока не придет пора  ужинать?  Я  прослежу,  чтобы  ты  был  в
безопасности.
   - Мне нужны деньги, - сказал Шеф. - Человек,  которого  я  ударил  на
рынке - это он привел меня сюда, и  он  неделю  кормил  меня.  Я  должен
заплатить ему. А потом, мне нужны деньги на проезд домой. Если  в  порту
есть английские купцы, я могу взять у них деньги в  долг,  в  счет  моих
собственных средств и средств моего соправителя Альфреда.
   Хрорик оставил в покое звонок:
   - Все  улажено,  за  все  заплачено.  Дитмаршцев  я  отпустил  вполне
счастливыми, я  всегда  стараюсь  ладить  и  с  ними  тоже,  ведь  когда
разъярятся,  они  несносны.  Хота  один  юноша  настоял  на  том,  чтобы
остаться. Не благодари меня, ты всегда сможешь со мной  расплатиться.  А
насчет возвращения домой...
   Что нет, то нет.
   Шеф взглянул на его хитрое  веселое  лицо.  В  углу  виднелось  копье
"Гунгнир", прислоненное к стене. Но он  не  питал  иллюзий  относительно
возможности добраться до него.
   - Остаться здесь с тобой?
   - Собственно говоря, я тебя продал, - подмигнув, ответил Хрорик.
   - Продал? Кому?
   - Не волнуйся, не Скули. Он предложил мне пять фунтов серебра.
   Христиане дошли до десяти плюс отпущение всех грехов - от самого Папы
и написанное пурпурными чернилами.
   - Тогда кому?
   Хрорик снова подмигнул.
   - Твоим друзьям из Каупанга. Жрецам из святилища Пути. Их предложение
было слишком хорошим, чтобы  отказаться.  Они  все  говорили  что-то  об
испытании. Но это ведь лучше, чем пытки Сигурда Змеиного Глаза?  Как  ты
считаешь?

***

   С кольцами кровяной колбасы на поясе, большой буханкой черного  хлеба
под мышкой и щепоткой соли в руке Шеф вышел  под  лучи  послеполуденного
солнца, собираясь дожидаться  обещанного  королем  Хрориком  ужина.  Его
окружали с полдюжины стражников, гарантируя одновременно, что  никто  на
него не нападет и что он сам не сбежит из города. Их сопровождал  Карли,
на этот раз довольно грустный, со своим мечом на поясе и копьем Шефа  на
плече.
   Несколько минут ватага двигалась по тесным улицам Гедебю, заполненным
лотками с янтарем, медом, южными винами, оружием, костяными  гребешками,
обувью, железными слитками и всем, что  только  можно  было  купить  или
продать в скандинавских странах. Затем, когда Шеф уже устал от тесноты и
нескончаемой сутолоки, он увидел невысокий  зеленый  бугор,  находящийся
внутри городского частокола, но в стороне от построек и толпы. Он  молча
указал на него и первый  направился  туда.  Боль  в  голове  прошла,  но
двигался он все еще медленно  и  осторожно,  боясь  случайным  движением
разбудить ее.
   Он также ощущал, что с трудом понимает, что происходит, как  если  бы
он находился под слоем воды. А ему было о чем поразмыслить.
   Взобравшись на курган. Шеф сел на  его  вершине,  глядя  на  залив  и
зеленеющие поля на севере. Карли помялся, потом воткнул копье древком  в
мягкую почву и тоже уселся. Стражники переглянулись.
   - Ты не боишься курганных ведьм? - спросил один из них.
   - Я бывал на могильниках и раньше, - отвечал Шеф. Он заметил, что нож
с его пояса исчез - Хрорик ни в чем не  полагался  на  авось.  Он  отдал
нарезать колбасу Карли, а сам стал  ломать  хлеб.  Стражники  с  опаской
расселись вокруг них, кто на корточках, кто прямо на земле.
   Через  некоторое  время,  набив  живот  и  приятно  погрев  спину  на
солнышке.
   Шеф показал на плодородные земли, окружающие город. Река  Шлей  текла
северней города, и на противоположном берегу виднелись огороженные поля,
пахари, правящие упряжками волов, черные борозды пахотной земли, и тут и
там поднимающиеся среди деревьев струйки  дыма.  Для  англичанина  земля
викингов представлялась родиной огня и меча, а ее обитатели - моряками и
воинами, а не пахарями и углежогами. И все  же  здесь,  в  самом  сердце
норманнской вольницы, окрестности выглядели так же мирно, как Суффолк  в
летний день.
   - Я слышал, что именно отсюда когда-то давно пришли англичане, сказал
Шеф ближайшему стражнику. - Где-нибудь здесь все еще живут англичане?
   - Нет, -  ответил  стражник.  -  Только  датчане.  Некоторые  из  них
называют себя ютами,  когда  не  хотят  признавать  родства  с  морскими
королями с островов. Но они все говорят по-датски, как и  ты.  Хотя  эта
сторона все еще называется Англе.
   Вот этот клин между рекой Шлей и фьордом Фленсборг. Похоже, англичане
и в самом деле пришли отсюда.
   Шеф задумался. Вот и лопнула его надежда спасти здешних  англичан  от
датского гнета. А все-таки непонятно, почему в Дитмарше  не  говорят  на
языке датчан, хотя живут бок о бок с ними. И странный  у  них  язык:  не
английский и  не  датский,  и  даже  не  тот  неизвестный,  напоминающий
немецкий, язык, на котором говорил священник сегодня утром. Имеет что-то
общее с каждым из них, но больше  всего,  пожалуй,  похож  на  фризский,
которому Шеф научился  от  людей  с  островов  вдоль  немецкого  берега.
Когда-то здесь смешивались все племена и  языки.  Теперь  границу  можно
было провести отчетливей: христиане по одну сторону, язычники по другую,
здесь говорят по-норманнски, там - по-немецки.
   Но варево еще кипит. Стражник назвал его язык датским,  donsk  tunga,
другие считали тот же самый язык норманнским, norsk mal. Одни  и  те  же
люди сегодня называют себя датчанами, а завтра ютами.  Шеф  был  королем
восточных англов, а  Альфред  -  западных  саксов,  но  и  те  и  другие
соглашались, что все они англичане. Германскими народами правили тот  же
самый Папа и та же королевская династия,  что  и  франками,  но  они  не
считали себя родственниками.
   Шведы и готы, норвежцы и гаддгедлары. Когда-нибудь все  это  придется
рассортировать и навести порядок. Давно пора было это  сделать.  Но  кто
сможет провести границы, принять законы, и все это на уровне высшем, чем
порядок Хрорика: "хорошо для торговли"?
   Без  особого  удивления  Шеф  увидел,  что  к  ним   с   улицы   идет
светловолосый германец, тот самый, который утром убил шведа  и  спас  от
рабства священника.
   Стражники Хрорика тоже  увидели  его  и  не  стали  корчить  из  себя
хладнокровных воинов. Двое с обнаженными мечами и поднятыми щитами сразу
же заградили ему путь, а еще четверо,  в  пяти  шагах  позади,  вскинули
копья.  Светловолосый  улыбнулся,   с   преувеличенной   старательностью
расстегнул перевязь меча и уронил ее на  землю.  По  резкому  приказанию
начальника стражи он снял также  свою  кожаную  куртку,  положил  ее  на
землю, извлек из рукава тяжелый  метательный  нож  и  короткое  шило  из
сапога. Тогда один  стражник  приблизился  и  обыскал  его  энергично  и
тщательно. И наконец, они неохотно отступили  и  позволили  ему  пройти,
держа наготове дротики. Когда его отделяли от Шефа  последние  несколько
шагов, Карли тоже вытащил  свой  меч  и  принял  агрессивно-недоверчивую
позу.
   Светловолосый глянул, как Карли  держит  меч,  вздохнул  и,  скрестив
ноги, уселся напротив Шефа. На этот раз его улыбка была заговорщицкой.
   - Меня зовут Бруно, - заявил он. - К датчанам я приехал по  поручению
архиепископа Гамбурга и Бремена. Да ты знаешь, нужно выкупить  некоторых
наших людей. Мне сказали, что ты знаменитый Шеф Сигвардссон,  победитель
еще более знаменитого Ивара.
   По-норманнски  он  говорил  с  заметным  акцентом,  из-за  чего   имя
"Сигвард" звучало у него почти как "Зигфрид".
   - Кто сказал тебе это?
   Снова понимающая заговорщицкая улыбка.
   - Что ж. Как ты догадываешься, это  твой  маленький  соотечественник,
дьякон Эркенберт. Это парень горячий, а тебя он терпеть не может. И  все
же он не стал отрицать, что ты побил Ивара на мечах.
   - С алебардой против меча, - поправил Шеф. В другие подробности он не
стал вдаваться.
   - Пусть так. В такой игре не  часто  выигрывают.  Но  ты  пользуешься
необычным оружием. Можно взглянуть на твое копье?
   Бруно  поднялся  и  стал  рассматривать  копье,   демонстративно   не
прикасаясь к нему и заложив руки за спину.
   - Отличное оружие. Недавней  ковки,  как  я  погляжу.  Я  интересуюсь
копьями. И другими вещами тоже. Могу я взглянуть, что ты носишь на шее?
   Игнорируя предостерегающее ворчание Карли, Шеф снял  свою  цепочку  с
серебряным амулетом Рига на ней и подал Бруно, который  снова  уселся  и
погрузился в раздумье.
   - А скажи, как вы это называете?
   - Это kraki, - ответил Шеф. - Такая лесенка с  одной  тетивой  вместо
двух. Посередине шест и в обе стороны от него идут перекладины. Это знак
моего бога.
   - Однако ты, я полагаю, крещеный? Какой срам, что человек,  познавший
истинного Бога, начинает поклоняться языческому идолу. Не чувствуешь  ли
ты  потребности  вернуться  назад?  Скажем,   если   некоторые...   э-э,
препятствия будут убраны с твоего пути.
   Шеф впервые за время их разговора улыбнулся, вспомнив  ужас,  который
внушали ему и остальным черные монахи,  Вульфир  и  епископ  Даниил.  Он
помотал головой.
   - Мне понятно, что ты не хочешь ни с  того  ни  с  сего  менять  свое
решение.  Но  позволь  предложить  тебе  две  темы  для  размышления,  -
продолжал светловолосый. - Первая такая. Уверен, что со стороны кажется,
будто причина всех этих религиозных распрей - земли и деньги. И так  оно
и есть!
   Хрорик не отдал тебя мне потому,  что  от  других  надеялся  получить
больше, и потому, что не хочет ни в чем нам помогать. Мне известно,  что
ты покорил королевство английское, отменив десятину, которую люди должны
платить церкви, и ввел вашу ересь - свободу верить в любых богов.  Но  я
уверен, ты понимаешь, что под спудом этих распрей скрывается нечто более
глубокое. Не просто борьба людей, а борьба иных, высших сил.
   Вспомнив  недавнее  загадочное   видение,   властные   голоса   своих
покровителей и других богов в непостижимом мире его  снов  Асгарде,  Шеф
медленно кивнул.
   - Существуют силы, с которыми человеку лучше не  связываться.  Святая
Церковь зовет их дьяволами и демонами, и ты  можешь  подумать,  что  это
просто предрассудок Церкви,  защищающий  ее  -  как  это  называется?  -
исключительное право на спасение души. Что ж, я тоже знаю священников  и
я тоже презираю их жадность, их торговлю святынями. Но  я  говорю  тебе,
Шеф Сигвардссон, как воин воину: грядут великие перемены, и приближается
Тот, кто вызовет их. В тот день царства будут разрушены и переплавлены в
новый сплав, а священники да, и архиепископы и папы  римские  -  которые
хотят вести паству, сами  будут  ведомы.  В  тот  день  ты  не  захочешь
оказаться на стороне лживых.
   - А как узнать, на чьей стороне правда? - спросил  Шеф,  завороженный
отблеском страсти на суровом чеканном лице. Услышав, как зазвенел  голос
Бруно, стражники подошли ближе, словно ожидая внезапной вспышки ярости.
   На  лице  Бруно  появилась  одна  из  его   неожиданных   и   странно
привлекательных улыбок.
   - О, будет знак. Что-то безошибочное, я думаю. Чудо, реликвия, что-то
ниспосланное Господом для царя земного, - он поднялся на ноги, собираясь
уходить.
   - Ты говорил, у тебя есть для меня два  сообщения.  Быть  на  стороне
правды, когда царства разрушатся, это первое. А второе?
   -  Ах  да.  Конечно.  Я  должен  сказать  тебе,  что   ты   несколько
заблуждаешься относительно своего собственного  знака.  Надеюсь,  другие
знаки ты распознаешь  лучше.  То,  что  ты  носишь  на  шее,  это  может
называться kraki на норвежском языке или "лестница" - на нашем с  тобой.
Но на латыни - ты слышал латынь от священников? Так вот, это  называется
graduate. От слова "ступенька", понимаешь.
   Шеф выжидал с некоторым недоумением.
   - Есть такие, кто верит в святой Graduale. Франки называют его святой
Грааль. Ужасно, как франки коверкают латынь - можешь ты представить себе
язык, на котором aqua вода, произносится едм? Да, святой Грааль - это  и
есть то, что  ты  носишь  на  шее.  Некоторые  говорят,  что  он  должен
сочетаться со Святым Копьем.
   Бруню шагнул к куче своей одежды и оружия и стал  не  спеша  собирать
все, по-прежнему под прицелом копий.  Он  бросил  прощальный  взгляд  на
Шефа, кивнул и размеренно зашагал по направлению к рынку.
   - О чем это он  говорил?  -  с  подозрением  спросил  Карли.  Шеф  не
ответил. В нем усиливалось ощущение, что он находится под водой,  теперь
уже на глубине в несколько саженей, но в  воде  чистой,  не  замутняющей
зрение.
   Продолжая смотреть на мирные поля  Англии,  он  почувствовал  на  шее
хватку, которая подсказала ему, что его зрение будет направляться извне.
Поверх зеленеющих и свежевспаханных полей и струящегося из  печных  труб
дыма начали разворачиваться другие картины.

***

   Он снова видел ту же самую местность, но  на  ней  не  было  построек
Гедебю, деревья росли гуще, а пашни встречались реже. Это  Англе,  каким
оно было при англичанах, откуда-то  он  знал  это.  В  устье  реки  Шлей
входили  десять  длинных  боевых  ладей,  похожих  на  корабли   Сигурда
Рагнарссона, но более примитивной конструкции: только весла, ни  паруса,
ни мачты, неуклюжие а громоздкие, без изящной завершенности  и  гибкости
кораблей  викингов.  Просто  боевые  лодки  с  уключинами.  Взгляд  Шефа
следовал за ними, а они поднимались вверх по реке, обнаружили  приток  и
прошли по нему в неглубокое озерцо. На мелководье викинги  высадились  и
рассыпались по берегу; возвращаться стали уже ближе к вечеру, с  вьюками
награбленного, бочками,  кусками  металла,  гнали  скот  и  женщин.  Они
загрузили ладьи, разожгли во тьме костры и  принялись  забивать  скот  и
насиловать женщин. Шеф смотрел не шевелясь - в реальности он видел  вещи
и похуже, и вблизи, а не издалека.
   Воины той земли  не  разбежались,  они  вооружались  и  собирались  с
силами.
   У них появился вождь. На речке, по которой ладьи поднялись  в  озеро,
повалили деревья и перегородили ими проход. Затем мстители подобрались к
месту пиршества и  буйства.  Из-за  деревьев  посыпались  стрелы.  Враги
бросили свои забавы,  кинулись  за  оружием,  выстроились  для  обороны.
Несколько женщин сбежали, ускользнули в темноту или  укрылись  в  черных
водах  озера.  Другие   были   сражены   летящими   стрелами,   зарезаны
разъяренными чужаками.
   Местные построились в линию и, подняв щиты, напирали. Захватчики боем
встретили их, несколько минут противники кромсали желтые деревянные щиты
друг друга, затем местные отступили.  Из-за  деревьев  снова  посыпались
стрелы.
   Из темного леса раздался голос, обещавший  отдать  всех  врагов  богу
войны, а трупы развесить по деревьям на корм  птицам.  Пришлые  сели  на
свои ладьи и на рассвете попытались пробиться назад к морю, но встретили
завал из бревен. За время долгой утренней сечи Шеф видел - в  ускоренном
движении, словно сражались две  армии  муравьев,  -  как  чужаки  гибли,
разбегались, как на уцелевших набрасывали  сети  и  сбивали  с  ног  или
зажимали щитами. Под конец десять  ладей  с  разбитыми  уключинами  были
вытащены на болотистый берег, в них стояли и лежали сто двадцать угрюмых
пленников. Победители очистили местность от тел  и  оружия,  по  приказу
своего вождя сложили их у захваченных судов. Шеф ожидал увидеть,  что  у
пленных отнимут доспехи и все ценное и поделят между собой. Вместо этого
в ладьях стали пробивать дыры.  Захваченные  у  врага  копья  втыкали  в
бревна и гнули так, что их железные  черенки  становились  бесполезными.
Луки  и  стрелы  ломали,  в  бронзовых  шлемах  делали  пробоины,   мечи
размягчали на огне и  щипцами  скручивали  клинки  в  спираль.  Наконец,
занялись пленными; каждого подводили к  котлу,  наклоняли  и,  перерезав
глотку, спускали кровь в котел, как из свиней на  Михайлов  день.  Трупы
покидали в ладьи, которые оттолкнули от берега, чтобы тонули на середине
озера, а испорченное оружие оставили на болотистых берегах.
   И люди ушли оттуда. Долгие годы все валялось там, где было брошено, и
никто туда не ходил, кроме редких озорных ребятишек. Лодки,  обглоданные
червями тела и оружие медленно  тонули  в  черном  иле.  .Еще  медленней
высыхало озеро. Теперь на его месте паслись  коровы,  никакой  памяти  о
том, что произошло, давно не  осталось,  ни  у  победивших  англов,  чьи
потомки ныне жили далеко за морем, ни у людей с  островов,  которые  так
ничего и не узнали о судьбе ушедших в бесславный поход.
   Зачем же они так поступили, задумался Шеф.  Тут  масштаб  его  зрения
изменился, он больше не смотрел на реальный мир с его реальной историей,
вместо этого перед ним словно предстали картины, картины движущиеся. Над
голой равниной вставало солнце. Только это было не  солнце,  а  огненный
шар на влекомой конями колеснице. Взмыленные кони в ужасе неслись прочь.
За ними по небу мчались гигантские  волки,  высунув  языки  в  решимости
догнать коней и проглотить солнце.  Когда  не  видно  солнца  или  луны,
подсказал кто-то Шефу, это  значит,  что  на  них  падает  тень  волков.
Однажды волки догонят их, и кровавый дождь прольется с неба, прежде  чем
солнце и луна исчезнут.
   На равнине растет огромное дерево, дающее воздух, тень и жизнь  всему
миру под его ветвями. Присмотревшись, Шеф  заметил,  что  оно  постоянно
извивается от боли. Под землей  он  мог  разглядеть  змея,  что  гложет,
брызгая  ядом,  главный  корень  дерева.  В  море  плавает   еще   более
устрашающий змей, время  от  времени  всплывая,  чтобы  одним  движением
гигантских челюстей утащить корабль вместе с парусом. Глубоко  внизу  от
древесного и морского  гадов  Шеф  своим  новым  зрением  видел  неясные
очертания змея еще большего,  прикованного  цепью  к  основанию  мира  и
корчащегося в муках так, что земля трясется. Он тоже страдает, постоянно
борется и однажды вырвется на свободу, чтобы подгонять небесных волков и
морского змея.
   Таков мир, который знают язычники, подумал  Шеф.  Неудивительно,  что
они боятся своих богов и ненавидят их и стараются лишь  умилостивить  их
собственной жестокостью. Их боги тоже  боятся,  даже  Один,  Отец  Всего
Сущего, страшится предстоящего Рагнарока, Судного Дня, но не знает,  как
избежать его. Если бы язычники знали лучший путь,  они  бы  вступили  на
него. Он вспомнил проповедь Торвина о пути в  Асгард.  Подумал  также  о
Белоснежном Христе, о страдальческом лице под терновым  венцом,  которое
видел однажды у деревянной статуи в кафедральном соборе Эли, вспомнил  о
замученном короле Эдмунде, умершем от руки И вара.
   Но это еще не все, подсказал ему кто-то. Это только часть. Однажды ты
сможешь увидеть мир таким, каким его видят  христиане.  А  пока  запомни
это.
   Помни о волках в небе и змее в море.

***

   Приятное  тепло,  согревавшее  спину  Шефа,  исчезло.  Когда  к  нему
постепенно вернулось обычное зрение, он осознал, что  широко  раскрытыми
немигающими глазами по-прежнему смотрит за реку. Зеленые поля никуда  не
делись, но вечернее солнце скрылось за облаками.  Его  стражи  отступили
назад и, поглядывая на него, встревоженно переговаривались.
   Прямо  перед  Шефом  стоял,  преклонив  колено,  человек  и   пытливо
вглядывался ему в лицо. Шеф по белым одеждам и ожерелью из  ягод  рябины
признал   в   нем   жреца   Пути   и   заметил    серебряную    лодочку,
свидетельствующую, что это жрец морского бога Ньерда.
   - Я Хагбарт, - сказал жрец. - Я пришел, чтобы взять тебе  с  собой  в
Каупанг. Мои собратья с волнением ждут встречи с тобой,  чтобы  испытать
тебя на нашей земле. Это удача для нас, что ты пришел сюда из Англии.
   Он помялся.
   - Не скажешь ли ты мне, что сейчас видел?
   - Ничего, кроме мира, каков он есть, - отвечал Шеф.
   - Видеть вещи такими, какие они есть -  это  редкий  дар,  -  заметил
Хагбарт. - И уж совсем редкость - видеть средь бела  дня.  Возможно,  ты
истинный пророк, как утверждает Торвин, а не лживый посланник Локи,  как
считают остальные. Я буду твоим свидетелем. А сейчас мы должны идти.
   - В замок Хрорика?
   - А оттуда в Каупанг. Шеф встал  с  земли,  окоченевший  больше,  чем
когда бы то ни было. Ковыляя вниз с холма на улицы Гедебю, он  размышлял
о том, что увидел. Его ли  собственный  разум  подсказывал  ему  принять
предложение христианина Бруно?
   Было ли это предостережением, рассказом об истинной природе  мира,  в
котором он пребывал, мира морских королей,  мира,  возникшего  за  сотни
поколений из крови и страха?
   В городе они увидели, как гонят вереницу рабов. Шеф смотрел  на  них,
поражаясь, что нашелся покупатель на таких  убогих:  старики,  хромающие
старухи, все с лицами, изнуренными непосильным трудом,  просто  мешки  с
костями, будто старые волы, годные только на убой и в котел.
   - Стоит таких гонять на рынок? - спросил он.
   - Шведы покупают их для жертвоприношений в Упсале, - ответил один  из
стражников. - Зимой и летом они приносят в  жертву  сотню  волов,  сотню
коней и сотню мужчин и женщин,  вешают  их  в  большой  дубовой  роще  в
Упсале. Они говорят, что иначе шведское королевство падет и небо  рухнет
им на головы.
   Если трэль больше не может работать, за него  всегда  можно  получить
такую последнюю цену.
   Другой стражник рассмеялся:
   - И поэтому трэли у нас стараются работать изо всех сил. Может  быть,
это мы еще должны приплачивать шведам.

Глава 9

   На фоне небывало синего неба линия горных цепей  сияла  пронзительной
белизной. Горы уступами обрывались к черной воде  у  самого  подножия  -
черной лишь там, где пролив очищала впадающая в море река. В  неглубоком
заливе до сих пор лежал толстый лед, соединяющий материк с  рассыпанными
вдоль берега островами. Легкая пороша покрывала лесистые острова и лед в
промежутках между ними. Там,  где  ветер  сдул  снег,  виднелся  ледовый
панцирь - прозрачный и истаявший, потемневший от черных глубин под  ним,
хотя толщиной он был все еще около одного фута.
   Стоявшие на носу корабля Шеф и Карли испытывали почтительный  трепет.
В покинутой ими Дании весна была в разгаре,  проклюнулись  почки,  птицы
пели и вили гнезда. Здесь же не увидишь  свежей  зелени,  только  темную
хвою, а яркое солнце освещало лишь хмурые снега. Корабль теперь двигался
медленно, на одних веслах, да и теми гребли  потихоньку.  Хагбарт  убрал
парус этой ночью, едва почуял землю по обе стороны от корабля  и  понял,
что они входят в глубокий фьорд, ведущий к городу Осло. Потом стал время
от времени слышен скрежет льдинок, ударяющих в  хрупкие  доски  обшивки.
Взобравшийся  на  самый  планширь  матрос,  удерживаясь   одной   рукой,
склонился через борт и подавал команды  рулевому,  в  каком  направлении
обходить большие льдины, целые островки льда,  принесенные  течением  от
берега.
   - В эту пору лед уже не очень опасен, - заметил  Хагбарт,  когда  его
непривычные к Северу пассажиры  встревоженно  подскочили,  заслышав  под
ногами скрежет. - Но рисковать все равно не будем.
   Уменьшению скорости Шеф был несказанно рад, а Карли рад еще больше  -
и не только из-за страха перед неизвестностью, что ждала их в порту.  Ни
тот ни другой  раньше  не  плавали  на  стремительных  ладьях  викингов.
Ощущение  полностью  отличалось  -  как  теперь  понял  Шеф   -   и   от
церемониального  шествия  "Норфолка"  вдоль  немецких  берегов,   и   от
тошнотворных колыханий и кренов на  рыбачьих  плоскодонках  в  Йоркшире.
"Аурвендилл" Хагбарта, настоящий корабль викингов, извивался на  волнах,
словно большая гибкая змея. Каждый набегающий  вал  нависал  высоко  над
бортами, смотрел внутрь беспалубного корпуса,  будто  решившись  разбить
его своим низвергающимся потоком. И тогда нос задирался,  лез  вверх  по
склону, заглядывал за гребень, будто живое существо, и начинал спуск,  в
то время как корма еще только поднималась.  Шеф,  через  какое-то  время
вернувший себе присутствие духа, обнаружил, что Карли сидит и  с  ужасом
смотрит на нижние доски обшивки, доски  ниже  уровня  воды.  Они  ходили
ходуном, то прижимаясь к ребрам корабельного каркаса, то отодвигаясь  от
них,  привязанные  только  кручеными  сухожилиями.  Нередко  щель   была
достаточно велика, чтобы человек мог засунуть в нее руку, ногу или  даже
голову. В такие моменты казалось, что  доски  борта  держатся  на  одном
честном слове. Какое-то время Карли и  Шеф  сидели  над  этими  досками,
нутром чувствуя, что стоит им хоть на минуту потерять бдительность,  как
чары сразу спадут и море ворвется внутрь.
   Сама мысль о том,  что  корабль  может  обо  что-то  удариться,  была
невыносима.  Шеф  как-то  спросил  Хагбарта,   случается   ли   викингам
перевозить лошадей или скот,  и  если  да,  то  что  они  делают,  чтобы
животные в панике не начали метаться и биться. Хагбарт рассмеялся.
   - Сколько раз на моем "Аурвендилле" перевозили лошадей, - сказал  он,
- и даже самым  злым  жеребцам  стоило  лишь  хорошенько  оглядеться  по
сторонам, чтобы всю дорогу стоять очень-очень смирно.
   И Шеф хорошо их понимал.
   Все-таки, несмотря на лед, приходилось торопиться, и в дневное  время
идти под полным парусом, со скоростью, лишь ненамного меньшей лошадиного
галопа или стремительного бега, на какой способен юноша, когда ему нужно
налегке промчаться какие-нибудь четверть мили. Но ладья летела по волнам
часами. В первый день Шеф прикинул, что  за  двенадцать  часов  светлого
времени они  прошли  свыше  ста  пятидесяти  миль,  хотя  они  постоянно
лавировали против ветра и в результате шли медленней, чем по прямой.  За
два дня и две ночи они сделали, наверное, четыреста миль - четыре  сотни
миль, отделяющие весенние ручейки на равнинах Дании от вечного холода  в
горах Норвегии.
   На протяжении всего пути  Хагбарт  объяснял  спешку  грозящими  то  с
одной,  то  с  другой  стороны  опасностями.   Конвой   короля   Хрорика
сопровождал их ночью вдоль берегов южной Ютландии  и  в  проливе  Бельт,
отделяющем материковую Данию от священного Фюна - острова самого  Одина.
Здесь не очень опасно,  сказал  Хагбарт.  У  Хрорика  договор  с  Гамли,
королем Фюна. Но им пришлось резко отвернуть в море, когда  с  рассветом
корабли Хрорика ушли назад. Король Арнодд из Аальборга, пояснил Хагбарт.
Не враждебный, он, как и все, заботится о себе. Но  и  в  заботы  входит
ограбление судов. Всех мореплавателей, кто не имеет его  разрешения,  не
родственник ни ему, ни его ярлам, или просто слишком слаб и  беззащитен.
Однако сейчас он напуган - под угрозой его репутация.
   - Кто угрожает ему? - с прости Шеф, а сам уже  размышлял,  спасет  ли
его приобретенная за несколько недель привычка  от  морской  болезни  на
извивающемся "Аурвендилле". Хагбарт переждал приступ  тошноты  у  Карли,
осторожно сплюнул и ткнул большим пальцем вправо, на  далекие  очертания
Фюна и Сьяелланда за ним.
   - Настоящие ублюдки, - коротко сказал он. - Твои друзья, Рагнарссоны.
Там их цитадель, Бретраборг, и даже сам византийский император предпочел
бы не встречаться с ними в открытом море. Не беспокойся, добавил  он,  -
насколько я знаю. Змеиный Глаз со всем флотом ушел искать тебя на юге  и
до сих пор не вернулся. А если вернулся, то как раз сейчас появится  вон
из-за того мыса. Или они могли выстроиться там, впереди, в прямую  линию
от берега до берега.
   Даже после того как они благополучно миновали все  опасности  пролива
Скагеррак и шли под  боковым  ветром  в  десяти  милях  от  протяженного
побережья Южной Швеции, рассказы Хагбарта сводились к  длинному  перечню
ловцов удачи: король  восточного  Гатса  Тейт,  король  западного  Гатса
Вифил, вольные пираты с островов  Ведер,  флотилия  отчаянных  ребят  из
Малоземелья, согласно слухам пытающих  счастья  где-то  на  подступах  к
Норвегии, король Фармстедса Хьялси и  постоянная  угроза  -  по  крайней
мере, так утверждал Хагбарт, хотя Шеф подозревал,  что  тот  нарочно  их
запугивает, -  угроза,  что  безжалостные  короли  западных  фьордов  не
пойдут, как обычно, грабить Ирландию и  острова  северной  Атлантики,  а
решат потрясти шведов, которых они ненавидят.
   - А что, - спросил однажды Карли, побледневший от морской  болезни  и
переживаний, - в вашей стране любой может объявить себя королем?
   - Ну, не совсем уж любой, - абсолютно всерьез  отвечал  ему  Хагбарт.
Хорошо,  если  он  сможет  объявить  себя  богорожденным  и  многие  это
подтвердят.
   Скажем, для начала мы, жрецы Пути. Есть, правда, такие,  кто  слишком
горд, чтобы врать о своем происхождении, например, ярлы Хлатира  -  если
они от кого-то и происходят, то, наверно, от троллей. Но,  как  правило,
если ты можешь собрать флот, скажем  кораблей  шестьдесят,  и  захватить
клочок земли, хотя бы в несколько квадратных миль  вроде  Бретраборга  -
Рагнарссоны отобрали его у старого  короля  Кольфинна  со  Сьяелланда  и
отказались  вернуть  -  тогда  можешь  объявить  себя  королем.  Морским
королем, так обычно говорят.
   - А нельзя стать королем на земле? Королем Крестьянской Усадьбы,  или
Смолланда, или Средней Кучи, или Дальнего Хлева? - спросил Шеф, которого
нескончаемые опасности привели в желчное настроение.
   - Надо, чтобы тебя признал тинг, -  сухо  ответил  Хагбарт.  -  Самый
простой способ - выйти на площадь и сказать,  что  ты  король  и  будешь
собирать со всех налоги. Если уйдешь оттуда живым, то ты почти наверняка
король. Богорожденный или нет - дело десятое.
   Напряжение  спало  только  на  рассвете  того  дня,  когда   Хагбарт,
внимательно обозрев горизонт в первых лучах  солнца,  объявил,  что  они
вошли в воды королей Норвегии - Олафа и Хальвдана.
   - Королей Норвегии? - переспросил Шеф.
   - Короли Западного и Восточного Фолда, - ответил  Хагбарт.  -  Каждый
сам по себе, но правят вместе. И  не  смотри  так,  как  насчет  тебя  с
Альфредом.
   Вы ведь даже  не  братья.  Сводные  братья,  если  уж  на  то  пошло.
Дальнейший  спор  не  состоялся   из-за   появления   со   всех   сторон
многочисленных судов, каждое раза  в  полтора  больше  "Аурвендилла",  с
развевающимися длинными вымпелами.
   Шеф уже достаточно поднаторел в морском деле, чтобы  признать  в  них
корабли, предназначенные только для береговой охраны,  неприспособленные
для дальних переходов и  штормовой  погоды  из-за  составного  киля,  но
способные  вместить  в  коротком  рейсе  по  сотне  воинов  -  благодаря
отсутствию на них запаса продуктов и воды. Поскольку ледовые поля сужали
проход, корабли сближались и под конец выстроились в колонну, каждый шел
в кильватерной струе предыдущего,  весла  их  размеренно  погружались  в
темную воду.

***

   Впереди Шеф увидел то, что можно было бы назвать  крупным  поместьем,
множество бревенчатых хижин, и  от  каждой  поднимается  столб  дыма.  В
центре возвышалось  большое  здание,  конек  и  фронтоны  которого  были
украшены рогами.
   Вдали, вне поселка, у подножия  гор,  своим  зорким  глазом  Шеф  мог
разглядеть  несколько  больших,  наполовину  скрытых   елями   строений,
некоторые из них весьма странной формы. Там,  где  поселок  спускался  к
воде, у пристаней лежали десятки лодок самых разных размеров. А у  самой
большой и длинной пристани стояли люди,  по-видимому,  для  приветствия.
Или отряд тюремщиков. Шеф с тоской взглянул на островки, густо усыпавшие
левую часть залива. До кромки льда не оставалось уже и пятидесяти ярдов.
Дальше несколько сотен ярдов до земли, и над каждым островком шлейф дыма
говорит, что он обжит и обитаем.
   И каждый находится под властью соправителей, к  какому  бы  Фолду  ни
принадлежал. Это еще если сердце не остановится в холодной воде. Если не
превратишься в ледяную глыбу, когда вылезешь.
   Шеф с запозданием сообразил, что вряд ли похож на царственную  особу.
В этот рейс он отправился в своих неизменных штанах, рубашке и  сапогах,
которые не снимал с тех пор, как две недели назад выбрался  на  берег  в
Дитмарше: заношенных, пропитавшихся солью и кровью - его кровью и кровью
убитого им на отмели викинга, покрытых двухнедельной коркой смолы,  пота
и пролитой  похлебки.  Одежда  ненамного  хуже  той,  что  он  носил  на
норфолкских  болотах  в  детстве,  но  викинги,  как  он  заметил,  были
чистоплотнее, чем англичане или, по крайней мере, чем английские  керлы.
За едой рядом с ним сидел только Карли.  Когда  они  заплыли  далеко  на
север и ветер сделался пронизывающим, Хагбарт выдал им  толстые  одеяла,
которые они обвязывали вокруг пояса.
   На пристани Шеф различал, в противовес собственному  убожеству,  алые
плащи, начищенное оружие, солнечные зайчики от полированных щитов,  а  у
края воды - сияющую белизну одежд жрецов Пути, соперничающую с  белизной
снегов позади них.  Шеф  безуспешно  пригладил  волосы,  выудил  вошь  и
повернулся за советом к Хагбарту. Но тут же обернулся назад, от  радости
не веря глазам.
   На берегу  одна  фигура  возвышалась  даже  над  самыми  высокими  из
встречающих. Наверняка - да, это не кто иной,  как  Бранд!  Пробежавшись
взглядом  вдоль  пристани.  Шеф  заметил  группку  людей,  которые  были
настолько же ниже остальных, насколько Бранд выше. И  один  из  них  был
отмечен алым всполохом  -  это  шелковая  туника  бывшего  раба  Квикки,
приберегаемая для особых случаев. Теперь, зная, что искать, Шеф  отмечал
своих людей одного за другим. Бранд  впереди,  за  ним  Гутмунд  Жадный,
позади них сгрудились Квикка, капитан алебардщиков Озмод и их люди.  Шеф
снова взглянул на белые ризы и мантии жрецов  Пути,  стоявших  на  самом
краю пристани. Да, Торвин был среди них, и Скальдфинн  тоже,  и  Ханд  -
хотя и затерявшиеся среди массы жрецов, из которых один ростом  чуть  ли
не равнялся Бранду. И виднелась еще кучка  людей,  обособленная  как  от
жрецов, так и от Бранда и его  друзей.  Порыв  ветра  с  гор  всколыхнул
знамена, и Шеф на мгновенье увидел Молот Пути, белый на  черном,  а  над
группой, которую он не мог определить, реял голубой вымпел  со  странным
изображением на нем. Шеф недоуменно взглянул на Хагбарта.
   - Это Свирепый Зверь, - сказал Хагбарт, понизив  голос,  так  как  до
пирса оставалось всего пятьдесят ярдов. - Короля Хальвдана?  Или  короля
Олафа?
   -  Ни  того  ни  другого,  -  мрачно  отвечал  Хагбарт.  -   Королевы
Рагнхильды.
   Гребцы взметнули весла и разом побросали их на дно корабля. С носа  и
кормы отдали швартовы, которые закрепили  на  палах  -  врытых  в  землю
бревнах.
   "Аурвендилл" мягко коснулся пристани. С борта спустили сходни.
   Шеф колебался, помня о том,  как  выглядит.  У  наблюдающего  за  ним
незнакомого высокого жреца на лице отразилось презрение и недоверие. Шеф
вспомнил, когда в последний раз лицом к лицу встречался с противником на
сходнях: когда убил Ивара, ратоборца  Севера.  Этой  победы  у  Шефа  не
отнять.
   Скинув одеяло и подхватив копье "Гунгнир" из услужливых рук Карли, он
вступил на сходни и двинулся вниз, рассчитывая, что жрец вынужден  будет
уступить дорогу.
   Но при его приближении рука  толщиной  с  мачту  легонько  отодвинула
жреца  в  сторону,  и  навстречу  Шефу  подался   Бранд,   протягивающий
необъятный меховой плащ из шкуры белого медведя и золотую цепь.  Он  тут
же накинул плащ на Шефа, застегнул аграф. Затем припал на  одно  колено,
отчего не сделался, впрочем, много ниже Шефа.
   - Славься, король Восточной и Средней Англии, - провозгласил  он.  По
этому сигналу стоявшие позади Квикка с помощниками и команды  "Моржа"  и
"Чайки" разразились приветственными выкриками и клацаньем оружия.
   Бранд, который в жизни не  преклонял  колен,  подмигнул  и  незаметно
кивнул головой в сторону встречающих. Шеф уловил  намек  и  обернулся  к
Хагбарту, спустившемуся следом по сходням.
   - Теперь можете представить своих, - величественно произнес он.
   - Ну, это... а!  Король  Шеф,  разреши  представить:  тебе  Вальгрима
Мудрого, главу святилища Пути и жреца бога Одина. Вальгрим, это...
   Вальгрим не  слушал.  Хмуро  глянув  на  Бранда,  он  протянул  руку,
ухватился за копье в руках Шефа и повернул  так,  чтобы  прочесть  руны.
Через мгновенье он отпустил копье, повернулся и молча ушел.
   - Ему это не понравилось, - пробурчал Бранд. - Что там написано?
   - "Гунгнир". Но копье  все  равно  не  мое.  Я  взял  его  у  Сигурда
Рагнарссона.
   Большинство жрецов Пути последовали за своим главой, остались  только
Торвин и Ханд. На смену жрецам подошла  другая  группа,  под  голубым  с
серебром знаменем. Шеф уставился на рисунок: странная картинка,  рычащий
зверь как будто душит себя одной лапой и когтит лапу другой. Шеф опустил
взгляд, и оказалось, что он стоит лицом к лицу с самой  сногсшибательной
женщиной, какую когда-либо встречают.
   Если бы кто-то описал ее, Шеф не счел бы ее красивой. С  детских  лет
представление  о  красоте  связывалось  у  него  с   Годивой:   высокая,
тоненькая,  с  темными  волосами,  серыми   глазами   и   с   идеальными
пропорциями, которые она унаследовала от своей ирландской матери-рабыни.
А эта женщина была тигрицей против грациозной пантеры: ростом с Шефа,  с
широкими скулами и широко посаженными  огромными  зелеными  глазами.  Ее
груди  распирали  темно-зеленое  платье,  и   крепкие   бедра   рельефно
выделялись при ходьбе. Две длинные косы, придавленные  низко  надвинутым
на лоб тяжелым золотым обручем, обрамляли ее лицо и свисали на плечи. Но
она была не молода, с запозданием заметил Шеф, раза в два старше, чем он
и Годива. Рядом с ней шел мальчик лет десяти.
   Смутившись и не желая встречаться с ней  взглядом.  Шеф  склонился  к
мальчику на одно колено.
   - А ты кто?
   - Я Харальд, сын короля Хальвдана и королевы Рагнхильды.Что случилось
с твоим глазом?
   - В него ткнули раскаленной иглой.
   - Больно было?
   - Прежде чем все  кончилось,  я  лишился  чувств.  Мальчик  посмотрел
презрительно.
   - Это не было drengiligr. Воины не лишаются чувств. Ты убил того, кто
это сделал?
   - Я убил того, кто был в этом виноват. Тот,  кто  это  сделал,  стоит
здесь, как и тот, кто держал меня. Это друзья.
   Мальчик пришел в замешательство.
   - Как они могут быть твоими друзьями, если они ослепили тебя?
   - Иногда от друзей принимаешь то, что не потерпел бы от  врагов.  Шеф
запоздало понял, что бедро матери мальчика находится в  каких-то  дюймах
от его пустой глазницы. Он поднялся, ощутив  при  этом  жар,  идущий  от
женского тела. Здесь,  на  пристани,  в  окружении  десятков  людей,  он
ощутил, что его мужское естество напрягается так сильно,  как  не  могли
его разбудить все старания девушки в Дитмарше. В следующий миг он ощутил
позыв опрокинуть ее на деревянный настил - если только хватит сил, в чем
он сомневался.
   Королева испытующе смотрела на него, угадывая,  по-видимому,  что  он
чувствует.
   - Итак, вы придете, когда я позову, - молвила она и удалилась.
   - А кто бы не пришел? - пробубнил Бранд у Шефа над ухом.
   Не слушая его воркотни,  Шеф  глядел  вслед  зеленому  платью,  резко
выделяющемуся на белом снегу. Тут до его ушей донесся перезвон,  который
он узнавал сразу: динь-динь молота кузнеца и бом-бом кувалды молотобойца
в работающей кузне. И другие звуки, неразгаданные.
   -  У  нас  много  чего  найдется  показать  тебе,  -  сказал  Торвин,
пробившись наконец к своему бывшему подопечному.
   - Точно, - сказал Бранд. - Но сначала в баню. Я вижу  в  его  волосах
вшей, и мне противно, даже если королеве Рагнхильде они нравятся.

***

   - Он сошел на берег,  одноглазый  и  с  копьем  в  руке,  на  котором
написано "Гунгнир", - рявкнул Вальгрим. - Что еще  он  мог  бы  сделать,
чтобы выдать себя за Одина? Ехать на восьминогом коне? Он богохульник!
   - У многих людей один глаз, - отвечал Торвин. - А что  до  рунической
надписи "Гунгнир", так не он ее вырезал. Единственная причина, почему  у
Шефа это копье - его метнул в него  Сигурд  Змеиный  Глаз.  Если  кто  и
богохульник, так это Сигурд.
   - Ты нам рассказывал, что, когда он две зимы тому назад возник  перед
тобой из ниоткуда, он заявил, что пришел с Севера.
   - Да, но он только имел в виду, что пришел с севера своей страны.
   - И все же ты представил дело так, словно этот случай доказывает - он
Тот, Кого мы ждем. Будто бы  он  -  Тот,  Кто  придет  с  Севера,  чтобы
ниспровергнуть христиан и вернуть мир на пути  истинные.  Если  нынешнее
подражание Одину - случайность, тогда и то, что он тебе  сказал  -  тоже
случайность. Но если сказанное им было знаком богов, тогда и сейчас  нам
был знак. Он ведет себя, как Один. Но я, жрец Одина  в  этом  святилище,
утверждаю, что к такому, как он, не может благоволить Один. Разве он  не
отказался от жертвоприношения Одину, когда армия  христиан  была  в  его
власти?
   Торвин молчал, не зная, что противопоставить логике Вальгрима.
   - Я могу утверждать, что он  один  из  тех,  кому  являются  видения,
вмешался Хагбарт. - И не только во время сна.
   Присутствующие жрецы, все двадцать, взглянули на него с интересом. На
этот раз они не сидели кругом и не устраивали ритуальное  ограждение  из
ягод рябины вокруг копья и очага: пока их разговоры велись  просто  так,
не  под  оком  их  богов.  Однако  говорить  о  признаках  святости   не
запрещалось.
   - Откуда ты знаешь? - фыркнул Вальгрим. - Я видел его  в  Гедебю.  Он
сидел на холме рядом с городом, на могильном холме, где похоронен старый
король. Мне сказали, что он сам пришел туда.
   - Ничего не значит, - сказал  Вальгрим.  Он  насмешливо  процитировал
строки одной известной саги:
   Сидит ублюдок на кургане, Пока князья добычу делят.
   - Ублюдок он или нет, - продолжал Хагбарт, - но я свидетельствую, что
его глаз был широко открыт, он ничего не замечал и не откликался.  Когда
приступ кончился, я спросил его, что он видел, а он ответил,  что  видел
мир таким, каков он есть.
   - Как он выглядел, когда у него  было  видение?  -  спросил  жрец  со
знаком бога охоты Улля на шее.
   - Как он, - Хагбарт  показал  на  самого  уважаемого  жреца,  Виглика
Провидца, который безмолвно сидел у края стола.
   Виглик медленно зашевелился.
   - Мы должны помнить еще об одном, -  сказал  он.  -  О  свидетельстве
Фармана, жреца Фрейра, нашего брата, пребывающего в Англии. Он говорит -
а он человек очень проницательный, - что две зимы назад он был в  лагере
Рагнарссонов в поисках нового знания, пытаясь  понять,  может  ли  среди
отродья Локи оказаться Тот, Кого мы  ждем.  Он  видел  ученика  Торвина,
которого ныне зовут королем Шефом, - в отличие от большинства  норманнов
Виглик способен был произнести начальное "ш" в имени Шефа, -  но  ничего
не знал о нем, считая его просто беглым  английским  трэлем.  Однако  на
следующий день после великой битвы с королем Ятмундом его тоже  посетило
видение, при дневном свете. Видение кузницы богов. Там он увидел ученика
Торвина в обличье и роли Велунда, хромого кузнеца.  И  видел,  что  Один
говорил с ним. Впрочем, Фарман сказал мне, что Один  не  взял  того  под
свою защиту. Поэтому Вальгрим как жрец Одина может быть прав, что боится
этого человека. Могут существовать другие  замыслы,  не  только  замыслы
Одина.
   Грудь Вальгрима распирало бешенство, из-за дерзости в адрес  Одина  и
от одного только предположения, что он  может  кого-то  бояться.  Он  не
осмеливался  возражать  Виглику.  Среди  жрецов,  которые  собрались   в
святилище со всей Норвегии и из других скандинавских стран, было  больше
таких, кто слышал о Виглике Провидце, а не о Вальгриме Мудром - мудром в
смысле искушенности в делах королей и в премудростях правления. Одной из
этих премудростей было хранить молчание, пока не настанет время.
   - Возможно, мы получим указания, - примирительно произнес он.
   - От кого? - спросил жрец из Ранрике, что далеко на севере.
   - От нашего священного круга, когда придет время собрать его.
   - А еще, - сказал Виглик, - если повезет, то и от  короля  Олафа.  Он
самый мудрый из земных королей, хотя и не самый удачливый.  Я  предлагаю
пригласить его, пусть сидит рядом с кругом. Он - не Тот,  хотя  когда-то
мы думали, что  он  может  быть  Им.  И  все-таки,  если  кто  и  сумеет
распознать подлинного короля, так это Олаф.
   - Я-то думал, что Олаф, Эльф Гейрстата, уже умер, -  шепнул  жрец  из
Ранрике своему земляку.

***

   Вымытый с головы до ног в огромном ушате горячей  воды,  с  волосами,
коротко остриженными и  многократно  промытыми  щелоком,  Шеф  осторожно
прошел по насту за ограду. Его одежда была выкинута, ее сменили  сорочка
из конопли, плотные подштанники из шерсти, толстая  шерстяная  рубаха  и
штаны. Плащ из шкуры белого медведя отобрал Бранд, угрожая, что найдя  в
нем вошь, тут же отправит Шефа за другим медведем, но взамен дал плащ из
парусины. На бицепсах Шефа снова сияли его  золотые  браслеты,  хотя  он
отказался водрузить на стриженую голову королевский венец. По  снегу  он
шлепал  позаимствованными  у  Гуд-мунда  толстыми  зимними  сапогами   с
тряпичными обмотками внутри.
   Несмотря на мороз и снег. Шеф впервые за много дней согрелся.
   Крошка Удд, железных дел мастер, семенил рядом с Шефом.  Когда  после
короткого совещания с Брандом Шеф приветствовал Квикку и остальных своих
верных ребят, передал им с рук на руки недоверчиво нахмурившегося Карли,
наказав относиться к нему как к новому, но полезному члену  команды,  он
заметил, что в сторонке стоит Удд и, как всегда, держит язык за  зубами.
Удда замечали только  тогда,  когда  он  имел  что-нибудь  сообщить  или
показать. Обычно это было как-то связано с металлом. Вспомнив услышанный
на пристани шум кузни. Шеф похлопал Удда по  плечу,  напоследок  наказал
Карли хорошо себя вести и вышел на улицу вслед за Уддом. Квикка и другие
бывшие английские рабы, занесенные судьбой в эту  неизведанную  северную
страну, тут же захлопнули дверь, заткнули все щели и, сгрудившись вокруг
очага, вернулись к своему обычному занятию - впитывать как можно  больше
живительного тепла.
   Удд направился не  к  тому  месту,  откуда  неслись  привычные  звуки
кузницы, а к маленькой лачуге в стороне от  других  строений.  Пока  они
шли, позади них на дороге вдруг возникла фигура, несущаяся со скоростью,
человеку недоступной. Шеф отскочил в  сторону  и,  схватившись  за  меч,
увидел только, как фигура стремительно пронеслась вниз по склону.
   - Что это было? - выдохнул он. - На коньках? Вниз с холма по снегу?
   - Они называют это лыжи, - ответил Удд. - Или снегоступы.  Деревянные
дощечки, привязываются к ногам. Они все тут на  них  катаются.  Странный
народ.
   Но посмотри сюда, - он распахнул дверь и провел Шефа в пустой сарай.
   Шеф первое время  ничего  не  мог  разобрать  в  темноте.  Потом  Удд
распахнул ставни, и  проступило  лежащее  посередине  огромное  каменное
колесо. Когда взгляд привык к полумраку, Шеф понял, что это два  колеса,
одно на другом.
   Какая-то машина.
   - Для чего это? - спросил он.
   Удд приподнял люк, показал на канаву под сараем.
   - Когда снег тает, здесь течет ручей. Видишь там колесо с лопатками?
   Вода течет, вращает то колесо. От него крутятся эти жернова  наверху.
В них вырезаны канальцы. Сыпешь зерно, оно мелется.
   Шеф  кивнул,  вспомнив,  как  старуха  монотонно   толкла   зерно   в
дитмаршской хижине, нескончаемая работа, которую воины ненавидят.
   -  Работает  гораздо  быстрее,  чем  женщины  со  своими  ступками  и
пестиками, - добавил Удд. - Про них теперь и забыли. Говорят, эта  штука
мелет столько же зерна, сколько сорок женщин. Народ из города приходит и
платит жрецам за помол.
   Шеф снова кивнул, соображая, как бы монахи святого Иоанна или святого
Петра обрадовались такой прибавке к своим доходам. Он оценил возможности
этой машины. Но не мог понять, в чем интерес Удда - ведь известно  было,
что тот не интересуется ничем,  кроме  металлов.  Ладно,  лучше  его  не
торопить.
   Удд в молчании повел своего короля вниз по склону к следующему сараю.
   -  Это  вроде  как  вторая  ступенька,  -  сказал   он,   глянув   на
амулет-лесенку Шефа. - И мы на нее поднялись. Понимаешь, местным  жрецам
еще с прошлого года хотелось узнать побольше о наших катапультах. Квикка
с ребятами сделали им парочку, просто чтобы показать, как они  устроены.
Но местные уже знали об этих колесиках, шестеренках.  И  жрецу,  который
работал на мельнице, пришла  в  голову  идея  сделать  большое  зубчатое
колесо не для катапульты, а для другой мельницы.
   Они подошли ко второму строению. У стены его располагалось  еще  одно
деревянное колесо с лопатками, в точности такое же, как и первое,  -  но
установленное в забитом снегом овражке вертикально, а не горизонтально.
   Очевидно, вода будет вращать его даже  лучше,  с  большей  силой.  Но
какой смысл в том, чтобы вал  вращал  два  вертикальных  жернова?  Зерно
сразу же просыплется и не перемелется. Ведь оно мелется  благодаря  весу
жернова.
   Молчаливый Удд провел Шефа внутрь и показал  на  шестерни.  На  конце
вала водяного колеса  была  вертикально  прикреплена  огромная  железная
шестерня. Ее зубцы сцеплялись с соответствующими зубцами  горизонтальной
шестерни, насаженной на крепкий дубовый вал. Под ней, на  том  же  самом
валу, виднелись два знакомых каменных жернова.  Расположенная  над  ними
воронка подсказывала,  куда  нужно  засыпать  зерно  из  мешков.  -  Да,
государь, это неплохая работа. Но  должен  сказать,  что  с  этим  можно
сделать еще кое-что, до чего они не додумались.  Смотри,  государь,  Удд
понизил голос, хотя их никто не мог услышать, за фарлонг от  них  никого
не было. - В чем у нас загвоздка с железом? Как его получить, правильно?
   - Выковать, - сказал Шеф.
   - Сколько дней уйдет  у  кузнеца,  чтобы  получить  пятьдесят  фунтов
железа из руды, которой у него, скажем, в пять раз больше?
   Шеф присвистнул, вспоминая долгие часы, проведенные в кузнице,  когда
он выбивал шлак из железа для своего первого меча.
   - Десять, - предположил он. - Смотря по силе кузнеца.
   - Поэтому кузнецы и должны быть сильными, - согласился Удд, оглядывая
свое тщедущное тельце. - Мне бы нипочем не сделаться кузнецом. Но вот  я
и подумал, если мельница работает за сорок рабынь, женщин, так не сможет
ли она работать за, скажем, двадцать кузнецов?
   Шеф уже ощущал в мозгах знакомый зуд. Здесь потрудилось  много  умов,
как это было при создании  катапульты  и  взводимого  воротом  арбалета.
Несколько жрецов Пути подумали о водяных мельницах.  Несколько  лобастых
римлян  оставили  после  себя  шестерни.  Шеф  и  его  помощники  заново
построили катапульту.
   Услышав об этих вещах по отдельности, какой-то жрец  Пути  додумался,
как все соединить и использовать силу потока для других дел. Теперь  Удд
приспосабливал эту выдумку для своих собственных нужд. Словно люди  тоже
были шестеренками, соприкасающимися друг с другом, один разум приводил в
движение другой.
   - Как можно каменным колесом молоть железо? - недоверчиво спросил он.
   - Верно, господин, но мне пришло в голову вот что,  -  Удд  заговорил
еще тише. - Все всегда думают, что колесо вращает другое  колесо.  Но  я
подумал, а что, если нет? Если оно будет вращать штуку другой  формы?  И
много, много большую. Смотри, вот  здесь  ось.  Она  поворачивает  такую
штуку.
   Штука поворачивается и в то же время поднимает вес, такой же тяжелый,
как жернов. Только не жернов, а молот. Но когда дойдет до этого места  -
он перестает  подниматься.  Вместо  этого  молот  падает.  Действительно
тяжелый молот, какой не поднять и шестерым кузнецам, будь они  даже  так
сильны, как Бранд!  Сколько  тогда  времени  займет  выковать  пятьдесят
фунтов железа? А как насчет пятисот фунтов?
   Бледное  лицо  маленького  человечка  светилось  от  возбуждения,  от
изобретательского вдохновения. Шеф разделял его чувства, у него у самого
руки чесались от желания попробовать.
   - Послушай, Удд, - сказал он, стараясь не увлекаться, - я  не  понял,
что это за штука должна подниматься и падать?
   Удд энергично закивал:
   - Именно об этом я и думаю каждую ночь на своей  койке.  Я  прикинул,
что нам нужно что-нибудь в этом роде...
   На дощатом полу хижины, покрытом тонким слоем снега,  наметенного  от
перекошенной  двери,  Удд  начал  рисовать  поперечный   разрез   нового
механизма.
   Через несколько секунд Шеф схватил еще одну соломинку и тоже принялся
чертить.
   - Если он поворачивается так, - приговаривал он, - тогда  тебе  нужно
сделать желобок на рукояти молота, чтобы он не соскочил. Но  почему  это
обязательно должно иметь форму молота?
   Часом  позже  кузнец-жрец  Торвин,  возвращаясь  со  своего   тайного
совещания, увидел высокого короля и коротышку-вольноотпущенника,  идущих
заснеженной тропой  и  бешено  размахивающих  руками,  рисуя  в  воздухе
воображаемые машины. Одно  мгновенье  он  разделял  сомнения  Вальгрима.
Фарман и Виглик могли видеть в своих видениях Единого Короля.  Но  ни  в
одном видении и ни в одном пророчестве, он был в этом  убежден,  никогда
не упоминался тщедушный, родившийся трэлем в чужой стране помощник.

Глава 10

   В год от Рождества Господа нашего 867-й люди в скандинавских  странах
жили примерно одинаковые, но вот земля в этих странах была очень разная.
   Несмотря на столетия распрей, соперничества и войн, датчане, шведы  и
норвежцы гораздо больше были похожи друг на друга, чем на кого-либо еще.
   Однако плодородные пастбища датских островов и  полуострова  Ютландия
разительно отличались от длинной береговой линии шведов на закрытой,  не
знающей приливов  Балтике,  и  от  иссеченной  фьордами  Норвегии  с  ее
огромным, почти непроходимым горным хребтом Киль.
   Уже тогда норвежцы шутили, что только у датчан высшей  точкой  страны
может быть холм, не достигающий и двух тысяч футов,  который  называется
при этом Himinbjurg, Небесная Гора. А датчане говорили  -  если  собрать
вместе десять норвежцев, из них  одиннадцать  объявят  себя  королями  и
поведут друг на друга пятнадцать армий. Шутки были основаны  на  правде,
географической  и  исторической.   В   Норвегии   расстояния   не   были
непреодолимы, вдоль побережья с  его  тысячью  островов  были  проложены
дороги, а в долгие зимы лыжники могли бегать по  снегу  быстрее  лошади,
скачущей галопом. И все же бывало легче два дня идти в  обход  по  морю,
чем лезть через отвесные скалы высотой до десяти тысяч футов. В Норвегии
все-таки было проще размежеваться, чем объединиться.
   Тем более что на каждом из тысяч фьордов имелась корабельная верфь, и
нетрудно было набрать в свой флот  младших  сыновей,  которые  ссорились
из-за каждого акра отцовских наделов. В этой стране маленьких королевств
и недолгих союзов сорок лет назад жил-был король  по  имени  Гутрот.  Он
царствовал в  Западном  Фолде,  в  земле,  расположенной  к.  западу  от
огромного фьорда, который ведет к городу Осло и отделяет основную  часть
норвежских земель от Швеции. Правил он не лучше, а то и  хуже,  чем  его
соседи и соперники - короли в  Восточном  Фолде,  в  Ранрике,  Раумрике,
Хедемарке, Хеделанде, Тотене,  Акершусе  и  так  далее.  Его  подданные,
числом в несколько десятков тысяч, что составило  бы  население  доброго
английского графства, прозвали его Охотник, из-за его любимого занятия -
умыкать женщин, увлечения трудного и опасного даже для короля в  стране,
где любой  захудалый  мужичонка  мог  похвастаться  собственным  копьем,
топором и участием в полудюжине морских походов викингов. Но  Гутрот  не
унимался.  И  вот  наконец,  его  первая   жена   Турит,   дочь   короля
Рогаландского, умерла, измучившись из-за измен мужа и связанных  с  ними
неприятностей и убытков. Гутрот сразу же  вознамерился  жениться  второй
раз. Он положил глаз на дочь короля  в  маленьком  соседнем  королевстве
Агдир, состоявшем из единственного городка и кучки  деревень.  Это  была
Аза,  дочь  Хунтьофа  Сильного,  девушка  красоты  несравненной.  Гутрот
надеялся, что ее красота сможет  вернуть  его  в  дни  давно  утраченной
юности. Но Хунтьоф  Сильный  отказал  Гутроту,  добавив,  что  его  дочь
обойдется без того, чтобы обнюхивать постели  других  женщин  в  поисках
своего  мужа.  Уязвленный  отказом  и  оскорблением,   Гутрот   совершил
единственный  за  свою  жизнь   подвиг,   достойный   упоминания   среди
повседневных развлечений короля воинственного народа:  он  собрал  своих
людей и на лыжах совершил набег на соседний Агдир  темной  зимней  ночью
после праздника Юле, когда  противник  все  еще  спал  под  воздействием
праздничного эля. Он убил Хунтьофа Сильного в честной схватке  в  дверях
спальни, хотя нельзя отрицать, что Гутрот был полностью  подготовлен,  а
Хунтьоф наполовину  пьян  и  совершенно  не  одет.  Затем  схватил  Азу,
привязал к саням и так и увез к себе в Западный Фолд. Там жрецы справили
свадебный обряд, и Аза волей-неволей попала в спальню.
   Ее красота оправдала надежды Гутрота, и спустя девять месяцев родился
их сын Хальвдан, позже прозванный Черным за цвет  волос  и  за  приступы
гнева.
   Гутрот постепенно собрался с духом и  перестал  на  ночь  привязывать
руки Азы к  постели,  зная,  что  женщина  с  ребенком,  которого  нужно
пестовать, более чувствительна и меньше мечтает  о  мести.  Но  все-таки
следил, чтобы нож, которым она чистит яблоко, не имел острия и  способен
был разрезать только мягкий сыр.
   Однако он забыл, что женщина может  распоряжаться  мужчинами  так  же
легко, как сама собою. Как-то темным вечером в праздник Юле, ровно через
год после смерти отца Азы, Гутрот осушил  огромный  рог  зубра,  который
держал на своем столе без подставки, чтобы пить пиво в один  присест,  и
вскоре вывалился, шатаясь за дверь, чтобы помочиться на снег. И пока его
рука шарила в штанах, пока он  не  успел  еще  облегчиться,  из-за  угла
королевского дома выскочил  молодой  парень  и,  проткнув  живот  короля
копьем с широким лезвием, тут же скрылся  на  лыжах.  Гутрот  успел  еще
рассказать о прощальном напутствии убийцы: "Кто убивает  пьяных,  должен
всегда оставаться трезвым", и умер, все еще пытаясь  опорожнить  мочевой
пузырь.
   У Гутрота от  его  первой  жены  Турит  остался  законный  наследник,
крепкий восемнадцатилетний парень по имени Олаф.  Люди  думали,  что  он
захочет умилостивить дух своего отца, похоронив вместе  с  ним  королеву
Азу, и расчистит себе место, бросив своего единокровного брата Хальвдана
в лесу на съедение волкам. Но он этого не сделал. А на  все  недоуменные
вопросы которые, между прочим, свидетельствовали, что его не боятся так,
как должны бояться короля, раз осмеливаются спрашивать,  -  он  отвечал,
что ему приснился вещий сон. В нем он видел огромное дерево, растущее из
чрева его мачехи, дерево с кроваво-красными  корнями,  белым  стволом  и
зелеными листьями, осенявшими всю Норвегию и даже весь мир.  Поэтому  он
понял, что сына Азы ждет великое предназначение, и  не  следует  гневить
богов и навлекать на себя несчастье, пытаясь воспрепятствовать судьбе.
   И Олаф пощадил свою мачеху и взял под защиту своего  сводного  брата,
но с этого времени сам почти ни в чем удачи не знал,  а  люди  говорили,
что он отвернулся от собственной удачи. В последующие  годы  его  затмил
своими победами Хальвдан, сын Азы,  который  отхватил  себе  королевство
около фьорда в Восточном Фолде. А  единственный  сын  Олафа,  Рогнвальд,
которого прозвали Великодушным за его отвагу и  покровительство  поэтам,
умер,  когда  полученная  в   случайной   стычке   пустяковая   царапина
воспалилась и оказалась не по силам даже врачевателям Пути.
   Хальвдан  же,  наоборот,  не  только  отвоевал  новое  королевство  в
Восточном Фолде, которым честно поделился со своим прежним  опекуном,  а
также королевство своего деда - Агдир, но еще и нашел себе жену, которую
даже высокомерная королева Аза не могла презирать,  как  презирала  всех
остальных женщин. Это была Рагнхильда, дочь короля Сигурда Рингерикского
Оленя. Как и Аза, она тоже лишилась отца, но не из-за Хальвдана. В горах
они наткнулись на засаду одного горного  вождя,  дикаря  и  берсерка  по
имени Хаки. Несмотря на все  свое  берсеркство.  Хаки  убил  Сигурда  не
раньше, чем получил три раны и потерял левую руку, из-за чего и вынужден
был проваляться всю зиму,  не  в  достоянии  попользоваться  захваченной
девственницей. Как  раз  в  то  время,  когда  Хаки  пора  было  бы  уже
достаточно оправиться для этого дела, Хальвдан нанес первый удар в  духе
своего отца. Он взял с собой в горы пятьдесят отборных молодцов и  ночью
поджег дом Хаки. Рагнхильда выскочила навстречу своим спасителям, они ее
подхватили и помчались по заснеженному озеру. Когда погоня добралась  до
озера и обнаружила, что саней с упряжкой северных оленей и след простыл,
Хаки понял, что никогда их не  догонит  и  никогда  не  сможет  пережить
позора, потеряв и руку и невесту.  Он  сам  бросился  на  меч,  чтобы  в
Вальгалле воскреснуть целым и невредимым.  Так  Хальвдан  получил  самую
обворожительную невесту Севера  и  единственную,  что  могла  бы  нравом
сравняться с будущей свекровью, и сделал это в самый  последний  момент,
когда  она  еще  была,  несмотря  на   свое   двусмысленное   положение,
девственницей - по крайней мере, в это он всегда свято верил. Вскоре она
тоже родила сына, Харальда, которого в противоположность  отцу  прозвали
Светловолосым.
   Таков был ряд правителей Западного Фолда в те  времена,  когда  жрецы
Пути осели здесь и сделали торговый город Каупанг своей  штаб-квартирой:
сначала король Гутрот, потом король Олаф, потом  король  Олаф  и  король
Хальвдан  вместе,  причем   Харальд   Светловолосый   был   единственным
наследником их обоих.
   И столь же значительными, как любой из  этих  мужчин,  были  королева
Аза, мать Хальвдана, и королева Рагнхильда, мать Харальда.

***

   Сидя на скамье перед открытом окном дома в Гедебю,  дьякон  Эркенберт
старательно записал имена обоих - короля Хальвдана  (Черного)  и  короля
Олафа (Эльфа Гейрстата, что бы это ни означало) и  добавил  названия  их
королевств:
   Восточный Фолд и Западный Фолд, оба  -  части  того  целого,  которое
называют Northr Vegr, Норвегия. Он не думал, что один из них и есть  тот
человек, которого ему нужно найти. Олаф-Эльф, наверняка нет. В  заметках
Эркенберта значилось, что это человек в возрасте за пятьдесят,  известен
неудачливостью, хотя ему и посчастливилось сохранить  свое  королевство.
Но он также не встречался ни в одном из составленных Эркенбертом списков
- основанных, впрочем, лишь на ненадежной и неполной человеческой памяти
- списков тех, кто принимал и кто не принимал участие в  великом  набеге
на Гамбург, когда пропало Святое Копье Лонгинуса.
   Другая  кандидатура  выглядит  чуть  получше.  Его  многие  боятся  и
уважают, что-то вроде великого завоевателя в  масштабе  мелких  северных
стран, как говорят, он - главное в Норвегии препятствие  для  пытающихся
расширить свои владения Рагнарссонов. Его корабли охотно вступают в  бой
и удерживают всех нарушителей границ на почтительном расстоянии.  И  все
же Эркенберт не считал, что Хальвдан подходит  по  всем  статьям.  Когда
Бруно поручил дьякону собрать всю доступную информацию о вождях, ярлах и
королях Скандинавии, чтобы попытаться определить, к кому  могло  попасть
Священное Копье, он распорядился учитывать три вещи.  Во-первых,  успех.
Во-вторых,  связь  с  разграблением  Гамбурга.  В-третьих,   неожиданное
изменение:   успех,   внезапно   сменивший   прежние   неудачи,    может
свидетельствовать о могучем влиянии святой реликвии лучше, чем что бы то
ни было. К Хальвдану это не относилось. Казалось, на свой путь к  власти
он стал твердой ногой с самого рождения или, по крайней мере,  с  ранней
юности.
   Против своей воли - потому что он не хотел ехать с заданием на Север,
а предпочел бы остаться в Кельне или Трире, или  даже  в  Гамбурге,  или
Бремене,  раскрывая  новые  загадки  довлеющего  над  королями  рока,  -
Эркенберт  начал  увлекаться  интеллектуальными  трудностями   проблемы,
которую поставил перед ним графский сын Бруно.
   - Кто-то должен  знать  ответ,  -  сказал  Бруно.  -  Они  просто  не
подозревают, что знают. Спрашивай всех встреченных обо всем на свете.
   Записывай все ответы. И посмотри, что будет вырисовываться.
   Так Эркенберт и поступил. Он  начал  расспросы  с  нескольких  людей,
обращенных Орденом в Гедебю - не очень ценные  информаторы,  по  большей
части женщины и рабы, которые ничего не знали о делах сильных мира сего;
затем перешел к христианским священникам, которых Орден спас, а потом  к
стражникам короля Хрорика, которые разговаривали с ним из вежливости,  и
наконец щедрой рукой  наливая  южное  вино,  беседовал  со  шкиперами  и
рулевыми приходящих кораблей, многие из которых  сами  были  знаменитыми
воинами, не хуже шлюх разбирающимися в прихотях судьбы.
   От дверей упала тень, и  старший  рыцарь  Ордена  Копья,  сам  Бруно,
протиснул в проем свои немыслимо широкие плечи. Он, как всегда, был щедр
на улыбку.
   - На кого сегодня ставим? - спросил  он.  -  Появились  новые  темные
лошадки на наших скачках?
   Эркенберт покачал головой.
   - Если, как ты говоришь, мы уже слышали ответ, значит, я не смог  его
понять, - сказал он. - Под твою схему лучше  всех  по-прежнему  подходит
тот человек, что убил Ивара и победил Карла. Он появился  ниоткуда.  Все
только и говорят о его подвигах и его  удачливости.  Он  тесно  связан-с
Вигой-Брандом, Брандом-Убийцей, который точно был тогда в Гамбурге.
   Бруно с сожалением покачал головой.
   - Я тоже так думал, - признался он. - Вплоть до того  момента,  когда
поговорил с ним. Он очень таинственный, и думаю, он может иметь со  всем
этим что-то общее. Однако у него было только одно оружие, правда, копье,
но не то Копье. Слишком новое, другой формы,  с  вырезанными  языческими
рунами, хотя я и не смог их прочитать. Думаю, ты вбил  его  имя  себе  в
голову и никак не хочешь с ним расстаться. Может быть, это и мешает тебе
узнать настоящего владельца. Расскажи мне  побольше  об  этих  языческих
королях.
   Эркенберт пожал  плечами  и  в  который  раз  взялся  за  кипу  своих
пергаментов. - Я рассказал тебе о королях Дании и Норвегии, - начал  он.
- Между ними лежат Швеция и Готланд, там может найтись  еще  добрых  два
десятка человек. Начнем с севера: король  Викар  из  Розлагена,  возраст
пятьдесят, избран на Роз-Тинге двадцать лет назад, считается богатым, но
миролюбивым, собирает дань с финнов и никогда не был на Юге.
   Бруно покачав головой.
   - А как насчет короля Орма из Уппланда?  Под  его  властью  находятся
великий Дуб  Королевства  и  храм  для  жертвоприношений  в  Упсале.  Он
считается могущественным, но не склонным к личной храбрости, королевство
захватил силой двадцать лет назад?
   - Этот звучит чуть получше, но ненамного. Надо  будет  взять  его  на
заметку. Знаешь, - задумался Бруно, - я задаюсь вопросом - а не может ли
Сигурд Рагнарссон или один из его братьев, несмотря на все  их  недавние
поражения, оказаться искомым человеком? В конце  концов,  даже  у  Карла
Великого бывали затруднения, например, с саксами.
   Эркенберт не смог подавить непроизвольную дрожь.
   - Думаю, мы могли бы подобраться  поближе  к  месту  действия,  чтобы
искать наверняка... - продолжал Бруно.

***

   В  хижине,  которую  им  отвели  люди  Пути  в  Каупанге,  английские
вольноотпущенники и  Карли  Дитмаршец  сидели  и  рассказывали  байки  о
Потаенном  Народе.  В  теплой  тесной   комнатке   установилась   вполне
приятельская атмосфера.
   У катапультера Хамы была рассечена губа. У Квикки  один  глаз  совсем
заплыл.
   Карли мог похвастать разбитым  ухом  и  синяком,  потому  что  Озмод,
глядя, как Карли одного за другим сбивает всех с  ног,  огрел  дитмаршца
поленом по голове. Дружки уже перестали передразнивать акцент друг друга
и пытались найти общий язык, толкуя о загадочном окружающем мире.
   - Мы верим, что на болотах живут кикиморы, - говорил Карли.
   - Мы тоже, - откликнулся Квикка, сам выросший  на  английских  фенах.
Они  живут  в  болотных  ямах.  Когда  плывешь  за  дикими   утками   на
плоскодонке, не вздумай попасть шестом в старое гнездо  кикиморы.  Такие
охотники не возвращаются.
   - Откуда только эти твари взялись? - спросил кто-то.
   - Они ниоткуда не взялись, они здесь всегда были.
   - А я слышал так, - сказал Квикка. - Вы знаете, что мы все как  будто
бы произошли от Адама и Евы. И вот однажды Господь Бог сошел на землю  и
велел Еве показать ему ее детей. Ну, она некоторых показала, а некоторые
были  неумытые,  потому  что  она  была  ленивая,  и  она  приказала  им
спрятаться. И под конец Господь Бог и говорит: "А те  дети,  которых  ты
спрятала от меня, пусть они так и остаются спрятанными". И с той поры те
из детей Евы, кого она показала, это мы, люди, а те, кого  не  показала,
это Потаенный Народ, они живут на болотах и топях.
   Байка  была  выслушана,  но  не  слишком   понравилась.   Каждый   из
присутствующих, кроме Карли, был раньше рабом Церкви и освободился  лишь
благодаря Шефу и Армии Пути. Христианское учение  было  им  знакомо,  но
напоминало о рабстве.
   - А здесь, по-моему, все  по-другому,  -  раздался  еще  один  голос.
Кикимор здесь нет, потому как нет болот. А есть тут у них такие водяные.
В воде. Только и воды сейчас нет, потому как все замерзло.
   - И тролли, - добавил кто-то.
   - Никогда такого не слышал, - удивился Озмод. - Кто такие тролли?
   - Огромные  серые  твари,  которые  живут  в  горах.  А  троллями  их
прозвали, потому что трах! - и на тебя катится скала.
   - А вот мне один местный  рассказывал,  -  прошамкал  разбитой  губой
Хама. - Жил в горах один человек по имени Лафи. И однажды  он  пошел  на
охоту, а его схватили две троллихи,  затащили  в  свое  логово  и  стали
держать у себя  заместо  племенного  жеребца.  Они  носили  невыделанные
шкуры, а ели только мясо и рыбу. Иногда мясо было конское или баранье, а
иногда они ему и не объясняли,  что  это  за  мясо,  но  ему  все  равно
приходилось его есть. Долго ли, коротко ли, он  притворился  больным,  и
пока молодая троллиха охотилась, другая стала его расспрашивать, чем его
лечить. А он и говорит, ничего меня  не  вылечит,  кроме  гнилого  мяса,
которое пролежало в земле пять лет. Она говорит, ну, я  знаю,  где  есть
такое мясо, и ушла. Но она-то думала, он совсем  больной  и  не  убежит,
поэтому не завалила вход в пещеру камнем. А он выбрался и давай  бежать.
Троллихи его унюхали и потрусили за ним, но  он  услышал  запах  дыма  и
бежал до самой стоянки углежогов. Углежоги схватились за оружие и  вышли
навстречу троллихам и отогнали их. Потом  они  все  целые  и  невредимые
спустились с гор. Но через девять месяцев выходит Лафи  из  дому,  а  на
крылечке младенец, и весь покрыт серым  волосом.  После  этого  он  даже
боялся ночью выйти до ветра. А что с младенцем сталось, не знаю.
   - Значит, они не животные. Выходит, они могут с нами делать детей,  -
задумался Озвод. - Эта сказка, может, правдивая.
   - Может, лучше отдать троллихам Карли? - предложил кто-то.
   - Точно, а если их старый папаша-тролль будет недоволен, Карли просто
набьет ему морду.

***

   Снаружи, не обращая внимания на доносящиеся из темной  хижины  взрывы
смеха, Бранд пытался серьезно поговорить с Шефом.
   - Говорю тебе, - настаивал он, - она опасна. Смертельно  опасна.  Это
самое опасное, с чем ты столкнулся с  тех  пор,  как  стоял  на  сходнях
против Ивара. И даже опасней его, потому  что,  когда  ты  вышел  против
него, он уже чувствовал, что в конце концов  проиграет.  А  она  так  не
думает. Ей есть за что побороться.
   - Не понимаю, чего ты беспокоишься, - сказал Шеф. - Я с ней  даже  не
разговаривал.
   - Я видел, как ты на нее смотрел. И как  она  на  тебя  смотрела.  Ты
должен понять, что ее интересует только  одно,  и  это  одно  -  ее  сын
Харальд.
   Про него были  пророчества.  Сначала  все  считали,  что  пророчества
относятся к его отцу. Но потом стали думать, что  речь  шла  о  нем.  Уж
кто-кто, а Рагнхильда точно уверена, что  все  пророчества  относятся  к
Харальду. Но теперь появился ты, и люди стали говорить, что, может быть,
ты и есть тот самый великий король, которого все ждут,  король,  который
будет править всей Норвегией.
   - Но я бы даже не попал в  Норвегию,  если  бы  меня  не  выкупили  у
Хрорика и не привезли сюда.
   - Да, но теперь-то ты здесь. И люди вроде Торвина-он не во вред тебе,
но все  равно  должен  бы  соображать  -  люди  вроде  Торвина  ходят  и
рассказывают, что ты сын богов и тот, кто пришел с Севера, и уж не знаю,
что еще. У тебя бывают видения, ты сам встречаешься в видениях,  Хагбарт
что-то говорит, а  Виглик  добавляет.  Ясно,  что  люди  прислушиваются.
Потому что есть одна штука, над которой никто не может  посмеяться,  как
над бабкиной сказкой: ты  трэль,  который  стал  королем,  этому  я  сам
свидетель.  Ты  отодвинул  Альфреда  в  сторону,  а  он   богорожденный,
происходит прямиком от Одина, даже англичане это  признают.  Ты  прогнал
короля франков. Что против  этого  предсказания  каких-то  там  гадалок?
Разумеется, Рагнхильда думает, что ты опасен. Вот что ее заботит.
   - Что там готовится на завтра? - спросил Шеф.
   - Жрецы Пути соберутся в священный круг. Будут решать насчет тебя.
   Тебя там не будет. И меня тоже.
   - А если они решат, что Торвин ошибся? Наверняка они тогда смогут  от
меня отвязаться и отпустить домой. В конце концов,  ведь  я  поддерживаю
Путь, я ношу амулет, я помогал  им  утвердиться  в  бывших  христианских
землях. Любой жрец Пути всегда может запросто приехать в мое королевство
и будет желанным гостем, и научится новым искусствам, и даже более того,
- добавил Шеф, вспоминая, о чем недавно разговаривал с Уд дом.
   - А если они все-таки решат, что ты тот, кого они ищут?
   Шеф пожал плечами.
   - Если миру и суждены какие-то перемены, я бы предпочел начать  их  в
Англии, а не застрять здесь, куда никто не приезжает.
   Бранд нахмурился, недовольный таким отзывом о Норвегии.
   - А если  они  решат,  что  ты  не  тот,  кого  они  ищут,  а  только
притворяешься им? Или еще того хуже, что ты соперник и враг  того,  кого
они ищут? Так думает Вальгрим Мудрый, и у него есть доводы.  Он  уверен,
что великий перелом в мире, после которого падет власть христиан, должен
прийти от Одина. А ведь все согласны, что тебя  послал  не  Один.  -  Он
ткнул Шефа в грудь могучим перстом. - Хотя ты с головы до пят  выглядишь
так, как надо, с твоим одним глазом и этим  проклятым  копьем.  Вальгрим
думает, что ты угроза для замыслов Одина. Он постарается, чтобы тебя  за
это приговорили.
   -  Итак,  Вальгрим  думает,  что  я  угроза  для  замыслов  Одина.  А
Рагнхильда думает, что я угроза для будущего ее сына. И все потому,  что
я научился  делать  катапульты  и  арбалеты,  сплетать  веревки,  ковать
шестерни и пружины.
   Им следовало бы понять, что подлинная опасность - это Удд.
   - В Удде всего пять футов роста, - проворчал Бранд. -  Его  никто  не
считает опасным, потому что его никто даже разглядеть-то не может.
   - Тогда поберечься стоит тебе, - ответил Шеф. Он  задумчиво  произнес
слышанное им от Торвина:

   У каждой двери оглядись,
   Когда враги в чертоге каждом.

***

   В сумерках высоко в горах сидел человек, который когда-то пожертвовал
удачей своей семьи, который чувствовал, как удача уходит у него из рук.
   Некоторым  людям  доводилось  увидеть  hamingja,  удачу  какой-нибудь
семьи, земли  или  королевства:  обычно  это  была  гигантская  женщина,
полностью вооруженная.
   Олаф такого не видел. Но тем не менее он ощущал, как удача уходит  от
него.
   Это из-за того, что ушла удача, умер его сын Рогнвальд Великодушный.
   Рогнвальда убил собственный отец.
   Сейчас несчастному отцу приходится решать,  не  была  ли  его  жертва
напрасной. Появился этот пришелец, одноглазый. Олаф видел, как он  сошел
на берег, как  его  приветствовали  жрецы  Пути  и  эта  опасная  шлюха,
невестка  Олафа.  Даже  на  расстоянии  Олаф  ощущал,  насколько  вокруг
одноглазого все пропахло удачей. Ее было так много, что  она  пересилила
удачу  рожденных  Одином  королей  Уэссекса.  Теперь  она  легко   могла
пересилить даже предназначение, которое Олаф предвидел для семьи  своего
сводного брата.
   Потому что будущее, как прекрасно знал Олаф,  не  предначертано,  это
вопрос возможностей. Иногда возможности не осуществляются.
   Не должен ли он вмешаться? Олаф впустил Путь в  Западный  Фолд  много
лет назад, признав его власть над вещным  миром  благодаря  сбору  новых
знаний и власть над  миром  -  духовным  -  благодаря  его  провидцам  и
мистикам. С властью над вещным миром Олаф имел мало общего, а с духовной
властью его объединяло многое. Не будь он королем, он бы мог  сравняться
с Вигликом по множеству видений. Не говоря уж о том,  что  Виглик  видел
то, что происходит, или то, что уже произошло.  А  Олаф  видел  то,  что
может произойти. Если не избавлялся от желания увидеть.
   Олаф молча обдумывал, какую роль сыграть утром,  когда  Путь  соберет
священный круг, и его позовут, чтобы сидеть рядом, слушать и советовать.
   Если он решит покончить с  одноглазым,  он  знал,  что  с  ним  будет
большинство и он сможет возродить замысел, которому принес в жертву свою
жизнь и жизнь собственного сына. Но поступив так, он принесет  в  жертву
иную будущность.
   Олаф  улавливал  слабое  покалывание   мыслей,   откуда-то   издалека
пробивающихся навстречу его собственным, ищущих то,  что  он  уже  знал,
пытающихся  найти  дорогу  среди  таких  же   путаных,   как   у   него,
предчувствий. Христианские священники так  же,  как  и  он  сам,  хорошо
понимали, что надо искать. Однако они опоздали: он уже знал то, что  они
только искали, он был ближе к разгадке.
   Когда солнце совсем исчезло с небосвода, он  забрал  из  рощицы  свои
лыжи, прошел туда, где под деревьями сохранился снег, и начал извилистый
спуск в долину. Позади  него  поднимался  волчий  вой.  Когда  его  лыжи
скользили мимо крестьянских хуторов, заметившие его смерды шептали своим
женам:
   - Это король-эльф. Он опять ходил  на  каменный  круг,  на  Гейрстат,
чтобы посоветоваться с богами.

Глава 11

   Внутри большого здания в форме корабля жрецы Пути  собрались  в  свой
святой  круг.  От  внешнего  мира  его  отгораживала  белая  бечева   со
свисающими с нее низками сакральных ягод дикой рябины -  ягод,  к  весне
поблекших, утративших осеннюю яркость.  В  кругу  сидело  больше  сорока
жрецов, самый  многолюдный  круг,  о  котором  они  когда-либо  слышали,
образованный по большей части людьми из Норвегии, где Путь был  особенно
силен, но также - из Дании и Швеции, было даже несколько  новообращенных
и проповедников с островов северной Атлантики, из Ирландии и из  Фризии,
где Путь зародился почти два столетия назад. А один, лекарь  Ханд  -  из
самой Англии, его под покровительством  Ингульфа  официально  приняли  в
Путь за неделю до круга.
   С одной стороны круга стояло серебряное копье Одина, у другой полыхал
костер Локи. По традиции, как только собрание начиналось, в этот  костер
уже  нельзя  было  подкладывать  дров,  и  собрание  не   могло   больше
продолжаться, когда костер прогорают настолько, что  в  пепле  не  найти
было ни единой искорки.
   Вальгрим Мудрый стоял около копья Одина, не касаясь его, поскольку ни
один человек не имел права притязать  на  это  копье,  однако  напоминая
собравшимся, что среди них он был единственным жрецом, кто отважился  на
небезопасное  служение  Одину.  Он  служил  Богу  Повешенных,  Предателю
Воинов, а не добродушным одомашненным  богам  вроде  Тора,  крестьянской
подмоги, или Фрейра, дарующего плодовитость людям и животным.  В  десяти
шагах позади него, почти невидимое в полумраке у закрытых ставнями окон,
стояло  резное  деревянное  кресло  с   подлокотниками   и   балдахином,
украшенным  изображением  переплетенных  драконов.  В  тени  угадывалось
бледное лицо, низко  надвинутый  золотой  венец  отбрасывал  красноватые
отблески огня Локи: это был король Олаф, гостеприимный покровитель Пути,
приглашенный для наблюдения и совета,  однако  без  права  голосовать  и
высказываться без специальной просьбы. Скрип сидений и гул  приглушенных
разговоров постепенно затихали. Вальгрим медлил, выжидая,  когда  придет
его час: он знал, что у него есть противники, и хотел  использовать  все
свои преимущества. Единственный из  собравшихся,  кто  стоял,  он  обвел
взглядом круг и дождался, чтобы все взоры обратились к нему.
   - Наш Путь подошел к трудному выбору, -  неожиданно  произнес  он.  И
снова помедлил. - У нас появился первый лжепророк.
   "Это мы как раз и должны проверить", - подумал  Торвин.  Но  позволил
Вальгриму продолжать. Лучше обсуждать вопрос в открытую.
   - Полторы сотни лет распространялся Путь. Поначалу медленно и  только
в одном месте, на Севере, где мудрость ярла Радборда дала всходы. Теперь
у нас есть последователи во многих странах.  Последователи  среди  чужих
народов, говорящие на чужих языках. Даже среди тех, кто  в  детстве  был
крещен христианами. Кто же усомнится, что это и есть великое  благо?  Но
мы должны помнить о своей цели и своем предназначении.  Да,  и  о  своих
видениях тоже.
   Радборд предвидел, что нас, тех, кто служит  истинным  богам,  затмят
последователи бога Христа, если мы не будем поступать так же,  как  они:
проповедовать наше учение, объяснять, что станется  с  нашими  душами  и
откуда они пришли. Если не сделаем еще одну вещь, которую они не делают:
нужно  открыто  обсуждать  все,  а  не  твердить,  подобно  христианским
священникам, что те, кто им не подчиняется во всем, обречены  на  вечные
муки единственно за этот грех непослушания. Такова наша первейшая  цель.
Сохранить самих себя, нашу  паству  и  наше  учение  от  людей,  которые
намерены все это уничтожить. Но вслед за целью появляются видения. Я сам
не видел их, но среди нас есть такие, кто видел. Разные люди. - Вальгрим
обвел взглядом круг, время от времени кому-то кивая,  чтобы  подчеркнуть
для всех, что он имеет в виду совершенно определенных людей, которые  не
дадут ему соврать. - Разные люди видели одно и то же. Это  было  видение
из другого мира, не нашего. Мира, в котором все страны, в  том  числе  и
наша, молятся на христианского бога. Но люди там  живут  хуже  рабов,  в
такой тесноте,  что  не  вздохнуть  свободно,  под  властью  правителей,
которых никогда не видят, и их посылают на войну, как свиней  на  бойню.
Хуже того. Наши мудрецы и прорицатели сказали, что  это  Скульд  -  мир,
который будет, если мы не помешаем. И мы  должны  этому  помешать!  Есть
другой мир, который видели мудрые.  Да,  и  этот  мир  я  видел  сам,  -
оглядывая присутствующих, Вальгрим тряс седой бородой. - Мир загадочный,
мы видели только части его и не все поняли. Я видел людей,  плавающих  в
черноте безвоздушного океана, где-то между мирами,  и  сначала  подумал,
что это худшие из грешников, изгнанные изо всех миров, потому  что  даже
Нитхогг гнушался глодать их кости. Но потом я увидел их  лица  и  понял,
что они подобны людям в каком-то великом походе; и некоторые из них были
людьми  нашей  крови,  говорившие  на   нашем   языке,   такие   великие
путешественники,  что  любой  живущий  ныне  шкипер  против  них  просто
ребенок. Я не знаю, как это получилось или как это получится, но я знаю,
что это настоящий путь для настоящих мужчин: это не Путь для  убоявшихся
Христа. Так что всю жизнь я должен искать новое знание. И еще  об  одной
вещи я скажу почему, помимо нашего стремления к знаниям, власти и славе,
мы должны вступить на этот путь.. Потому что мы не одиноки.
   Вальгрим снова оглядел  собрание,  стараясь  усилить  впечатление  от
своих последних слов, передать свою убежденность слушателям, которые  до
сих пор во всем с ним соглашались.
   - Всем известно, что рядом с нами живет Потаенный Народ.  Не  опасный
для живущих в нижних поселках, иногда опасный  только  для  охотников  в
горах и для детей, играющих  у  воды.  Но  это  не  единственный  народ,
который спрятан.
   Мы знаем, что где-то живут существа,  могуществом  равные  богам,  не
тролли и никсы, а сами iotnir, враги богов и людей. И есть  еще  отродье
Локи, те, у кого не одна шкура, которые  способны  появляться  в  разных
обличьях, полулюди, полудраконы, полукиты.
   Мы верим, что под конец  придет  великий  день,  когда  люди  и  боги
выступят против гигантов и Потаенных Народов - и на стороне врагов  тоже
будет немало людей, христопоклонников и перебежчиков. Тех, кто  поддался
заблуждению. Для этого Один и  берет  к  себе  воинов,  чтобы  составить
войско, которое выйдет из  Вальгаллы  в  Судный  День.  Будут  и  другие
войска, войско Тора из Трутвангара, войско Хеймдалля из  Химинбьорта,  и
все остальные, моряки, лыжники, лекари  и  лучники.  Но  воинство  Одина
будет самым могучим и сильным, на него вся наша надежда.
   Мы не смеем распылять наши силы. Исход битвы еще не решен. Если  Путь
сейчас сделает неправильный  выбор,  мы  будем  рассеяны  и  разбиты.  Я
заявляю, что одноглазый англичанин, который носит копье Одина, а сам  не
чтит Одина, я заявляю, что он лжепророк, который сбивает нас  на  ложный
путь. Ныне мы должны  отвергнуть  его,  чтобы  выполнить  свое  истинное
предназначение:  восславить  Единого  Короля,   про   которого   пророки
предвещают, что он придет с Севера. Единого Короля, который изменит  мир
и превратит в Судный День поражение в победу.
   Вальгрим остановился и гордо поправил на своей широкой груди брелок в
виде  копья.  Он  ждал  возражений,  которые,  он  знал,   не   замедлят
последовать.
   Они послышались со стороны тех, на чью поддержку он надеялся.  Виглик
Провидец зашевелился на табурете, взглянул на свой  необычный  амулет  -
чашу Суттунга, хранителя меда, бога вдохновения, и заговорил:
   - То, что ты сказал о видениях, может быть правдой, Вальгрим,  но  мы
видим одно, а понимаем другое. И если ты не сможешь отрицать то, о чем я
тебе уже рассказывал, ты должен объяснить мне, что это означает. Как  мы
знаем, наш брат Фарман видел одноглазого  англичанина,  видел,  когда  у
того было еще два глаза. В видении появился  Асгард,  обитель  богов,  и
англичанин там был в роли  Велунда,  хромого  кузнеца  богов.  И  Фарман
увидел, что Прародитель Живущих, Отец Всего Сущего с ним  разговаривает.
Никто раньше не видел, чтобы какой-нибудь  смертный  удостоился  такого.
Так почему же я не могу  считать,  что  у  этого  человека  божественное
предназначение? Вальгрим кивнул:
   - Я знаю, что твои видения истинны, Виглик, и видения  Фармана  тоже.
Ты видел в прошлом месяце смерть тиранов, и  торговые  суда  уже  успели
принести нам весть, что это и в самом деле произошло. И я не  оспариваю,
что ты видел одноглазого в обличье Велунда. Но как ты только что сказал,
видеть - это одно, а понимать - это другое.  О  чем  же  свидетельствует
история Велунда?
   Он снова огляделся, убедившись, что его слушатели, как  всегда,  живо
интересуются священными преданиями.
   - Мы все знаем, что жена Велунда была лебедью, и после того, как  она
его оставила, его захватил Нитхад, король народа ньяров.  Нитхад  хотел,
чтобы Велунд поработал у него  кузнецом,  но  боялся,  что  тот  сбежит,
поэтому ножом подрезал ему сухожилия и заставил  работать  в  кузнице  в
Сэварстате. И что же делал там Велунд?
   Голос Вальгрима понизился до распевного баса жреца Пути:

   Сидел он, не спал, все молотом стучал,
   Все хитрости для Нитхада ковал.

   - Он сделал ему золотые браслеты и ожерелья с самоцветами. Он  сделал
ему чаши для эля и хитроумные полозья для саней. Он  сделал  ему  меч  -
такой острый, что он мог разрезать полотно, и такой прочный, что он  мог
перерубить наковальню. Но  что  он  сделал,  когда  два  маленьких  сына
Нитхада пришли посмотреть на чудеса? Он заманил их  к  себе  в  кузницу,
обещав показать диковинки, открыть свой ларец.
   Снова Вальгрим заговорил нараспев:

   К ларцу подойдя, они ключ попросили,
   Заглянули в ларец беды.

   Велунд убил их, закопал их тела под  кузницей,  из  их  зубов  сделал
ожерелье, из их черепов - кубки, из их ясных глаз -  броши.  И  все  это
отдал Нитхаду.А когда дочь Нитхада пришла к нему починить кольцо, что он
сделал?
   Опоил ее пивом, изнасиловал ее, вышвырнул ее вон.
   Она, плача, пожаловалась  отцу.  Тот  пришел  в  кузницу  за  головой
Велунда.
   А Велунд, трэль с перерезанными сухожилиями,  надел  крылья,  которые
сделал в своей кузнице,  и  улетел.  Что  за  хитрость  он  выковал  для
Нитхада? Он выковал месть. Поэтому  его  так  зовут,  Велунд.  От  слова
"хитрость", vel.
   Собравшиеся сидели молча, размышляя над давно известной им историей.
   - И теперь я вас спрашиваю, - сказал  Вальгрим,  -  кто  герой  этого
предания? Велунд  с  его  коварством,  как  нас  убеждали?  Или  Нитхад,
пытающийся противоборствовать ему? Я говорю тебе, Виглик, что  до  этого
англичанина, так он Велунд, это ясно. А мы - это Нитхад! Он убьет  наших
сыновей и изнасилует наших дочерей. То есть он отвратит  нас  от  нашего
дела и заставит служить его замыслам. Нитхад сделал только одну  ошибку,
когда попытался использовать искусство Велунда и надеялся, что сам будет
в безопасности, хотя тот  всего  лишь  был  хром.  Ему  следовало  убить
Велунда и сделать это наверняка!  Потому  что  люди  вроде  Велунда  или
англичанина опасны, даже если искалечены. Потому что  они  подобны  жене
Велунда, лебеди: это не  люди  с  одной  шкурой.  А  только  не  лебедем
обернется этот англичанин. Скорее уж драконом или  курганным  чудовищем,
мертвяком. Хагбарт, я спрашиваю тебя: разве он не сказал, что уже  бывал
в могиле?
   Круг  взволнованно  зашевелился,   оценивая   неожиданное   заявление
Вальгрима. Все видели, что Хагбарт медленно кивнул,  нехотя  подтверждая
сказанное.
   Торвин не выдержал, как  и  предвидел  Вальгрим.  -  Это  все  верно,
Вальгрим, но ты же просто играешь словами. Конечно, парень раньше  бывал
в могиле - он достал из нее сокровище королей. Он раскопал ее  киркой  и
героически выбрался наружу. Он не жил в ней. Будь здесь  Вига-Бранд,  он
бы тебя высмеял за одно предложение оставить деньги в могиле.
   Я призываю всех вас, смотрите глубже слов. Смотрите на поступки.  Шеф
Сигвардссон, давайте будем называть парня его  настоящим  именем,  целую
страну обратил в нашу веру. Он избавился от христианских  церквей.  Если
где и остались в стране христианские священники, то лишь  подобные  нам,
те, что сами себя кормят и работают  для  свой  паствы.  Он  убил  Ивара
Рагнарссона. И можно ли сомневаться, что он стремится к знанию,  что  он
все отдаст ради знания? - Торвин, призывая к молчанию,  поднял  руку:  -
Если не верите мне, тогда слушайте.
   Снаружи, откуда-то поблизости, до жрецов доносились  звуки  знакомые,
но совсем не те, какие можно было бы ожидать во время священного  круга.
Над окрестностями святилища, над слетавшимся и утоптанным снегом неслось
лязганье тяжелого молота, тонущее в  шумном  пыхтении  кузнечных  мехов.
Где-то работали кузнецы.

***

   В кузнице Шеф как раз закончил  тщательную  перековку  и  закаливание
меча, когда-то подаренного им  Карли  Дитмаршцу.  Теперь  части  меча  -
клинок, перекладина, рукоять и ее головка - остывали перед  сборкой.  За
дело взялся Удд. Коротышка решил кое-что показать им. Стоя у  горна,  он
отдавал указания, а Шеф, одетый только в штаны и кожаный фартук, клещами
ворочал куски железа и стали. Квикка припал на одно  колено,  работая  с
мехами, которые гнали воздух к раскаленному  древесному  углю  в  горне.
Остальные семь английских катапультеров, Озмод, Хама и прочие,  а  также
Карли, сидели на корточках вдоль стен,  наслаждаясь  теплом  и  вставляя
свои замечания.
   - Хорошо, - сказал Удд,  -  теперь  они  все  нагрелись  до  красного
каления. Возьми первую полоску и отложи в сторону.
   Шеф взял раскаленную докрасна полосу железа,  заготовку  для  кинжала
или наконечника копья, и осторожно положил на края  глиняной  миски,  не
давая ей соприкоснуться с мерзлой землей пола. - Возьми следующую и сунь
прямо в снежную кашу. Шеф щипцами поднял раскаленную полосу  и  сунул  в
кожаное ведро,  наполненное  полурастаявшим  снегом,  который  несколько
минут назад набрали на улице.  С  яростным  шипением  поднялось  облачко
пара.
   - Когда металл остынет, достань ее и согни в руках.
   Шеф выждал минуту-другую, выудил полоску и осторожно попробовал, ушел
ли из нее весь жар. Стал гнуть ее. Он прекрасно  представлял  себе,  что
произойдет, но не мешал Удду провести демонстрацию по-своему.  На  руках
Шефа  проступили  бугры  мускулов,  и  металлическая  полоска   внезапно
лопнула.
   - Теперь попробуй другую.
   Эту, все еще  горячую,  несмотря  на  морозный  воздух,  Шеф  обернул
тряпками. На этот раз сила  не  потребовалась.  Полоска  гнулась  в  его
руках, словно прутик, и совсем не пружинила, оставаясь согнутой.
   - Тот же  самый  металл,  -  назидательно  сказал  Удд.  -  Если  его
закалить, будет твердым и хрупким, подходящим для лезвий, но не упругим.
А если просто дать остыть, легко гнется. Ни твердости, ни упругости.
   - Пользы, как  от  стариковского  члена,  -  сказал  один  говорливый
катапультер.
   - Побольше, чем от твоего, - съязвил Карли.
   - Заткнитесь,  -  велел  им  Удд,  чья  удаль  проявлялась  только  в
металлургии. - А теперь.  Шеф,  господин,  хотел  я  сказать,  -  возьми
согнутую полосу. Распрями ее. Положи ее снова  в  огонь  и  нагревай  до
красного каления.
   Теперь закали ее.
   Снова шипение и облачко пара.
   - Верни на огонь. Но на этот раз не доводи до красного каления.
   Нагревай осторожно - потише там на мехах, Квикка. Доведи ее до  цвета
вишни.
   Удд близоруко прищурился.
   - Так, этого достаточно. Вынь ее и дай медленно остыть.
   Шеф выполнил  приказание,  но  на  этот  раз  не  мог  предугадать  в
точности, что же получится. Как опытный  кузнец,  он  прекрасно  знал  о
необходимости закалки  металла  и  об  опасности  его  отжига,  то  есть
медленного охлаждения.
   Однако чтобы вещь стала одновременно и твердой и упругой,  да  еще  и
гнулась  притом,  он  всегда  соединял  пруты  по-разному  обработанного
металла. Мысль о том, чтобы сделать с однажды отожженным  прутом  что-то
еще, просто никогда не приходила ему в голову. Не понимал  он  и  смысла
третьего слабого нагревания.
   Пока  металл  остывал,  он  с   удовлетворением   разглядывал   вновь
появившиеся на его руках мозоли. Они слишком размягчились, пока он играл
в короля.
   - Отлично, -  сказал  Удд.  -  Попробуй  теперь.  Шеф  взял  стальную
пластину и согнул в руках. Она мощно пружинила, не  поддаваясь  попыткам
изменить ее форму.
   - Вот как ты делаешь луки для арбалетов, - отметил он.
   - Примерно так, господин. Но эта - для другого,  -  Удд  благоговейно
понизил голос. - Это лучшее железо, которое я  когда-либо  видел.  Чтобы
получить его из руды, требуется в два, нет, в четыре раза меньше работы,
чем мы привыкли. Сколько времени надо кузнецу в Англии,  чтобы  получить
десять фунтов железа?
   - Два дня, - прикинул Шеф.
   - А здесь ты получишь за то же самое время  и  при  такой  же  работе
добрых  сорок  фунтов.  Я  теперь  понял,  почему  викинги  так   хорошо
вооружены. У них железо лучше. Для его выплавки нужно меньше  времени  и
меньше угля.
   Поэтому каждый может себе  позволить  иметь  железные  инструменты  и
оружие, а не только богатые. Это доброе железо добывают в  Ярнбераланде,
за горами далеко на востоке. Люди Пути говорят, что у них  там  шахта  и
рабочие. Но мы открыли еще одну вещь, господин.
   Посередине горна лежало то, что могло бы показаться кучкой золы.  Удд
длинными щипцами вынул это,  протащил  по  земляному  полу,  споро  сбил
окалину, под которой показалась металлическая пластинка.
   - Она много часов пролежала в горне, с  прошлой  ночи.  Я  все  время
поддерживал огонь, пока вы там храпели.
   - Карли не храпел, он ходил по бабам.
   - Заткнись, Фрита. Это  пластина,  обработанная  так  же,  как  и  та
полоска: отжиг, потом закаливание, так что она упругая и крепкая.  Потом
я снова ее нагрел и долго держал на огне. И все время, пока она  была  в
огне, я обкладывал ее  древесным  углем.  Теперь,  господин,  когда  она
остынет, я хочу, чтобы ты попробовал пробить ее  своим  копьем,  большим
дротиком, который ты взял У Змеиного Глаза.
   Шеф задрал бровь. Массивный наконечник копья "Гунгнир" был сделан  из
лучшей стали, какую он когда-либо встречал.
   Пластинка, над которой потрудился Удд, имела в толщину от  силы  одну
восьмую дюйма, то есть была чуть тоньше брони, защищающей руку  воина  в
центре щита.
   Если делать броню толще, щитом нелегко будет ворочать. Шеф  нисколько
не сомневался, что стальной наконечник копья пробьет пластинку насквозь.
   Когда пластина остыла, Удд прикрепил ее  прямо  к  бревенчатой  стене
кузницы.
   - Бей копьем, господин.
   Шеф сделал шаг назад, поудобней ухватился за древко,  вообразил,  что
перед ним - смертельный враг. Левой ногой шагнул вперед, ударил плечом и
всем корпусом, стараясь пробить пластинку и стену насквозь и еще на один
фут глубже, как много раз учил его Бранд.
   Копье лязгнуло о металл, спружинив древком. Шеф  недоверчиво  смотрел
на тонкую  пластинку.  Ни  царапины,  ни  вмятины.  Он  осмотрел  острие
"Гунгнира".
   Его треугольный кончик смялся на добрых полдюйма.
   - Это очень хорошая сталь, - просто сказал Удд. - Я было решил делать
из нее кольчуги. Но оказалось, что ее не обработать. Она  не  гнется.  А
вот если сначала сделать кольчугу, а потом ее нагреть...
   - Или сделать тонкие пластинки вроде этих и просто вшить их...
   Задумчивое молчание прервал один из катапультеров:
   - Все равно не понимаю, как  это  получается  из  одного  и  того  же
металла? Одни -  жесткие  и  хрупкие,  другие  -  мягкие  и  гнутся,  те
пружинят, а некоторые такие твердые, что их ничем не поцарапать.  Отчего
же получается такая разница? Что-то переходит в сталь из воды?
   - Некоторые викинги думают так, - ответил Удд. - Они считают, что для
закаливания лучше всего подходит кровь раба.
   Бывшие рабы переглянулись  при  мысли  о  судьбе,  которой  счастливо
избежали.
   - А некоторые пробуют масло. В этом может быть какой-то смысл.  Из-за
пара. Видели, как капелька скачет на раскаленном железе? Вода  старается
убежать от жара, а когда ты закаливаешь сталь, ты не хочешь, чтобы  вода
убегала. Так что масло, наверное, лучше. Но я думаю, что дело не в этом.
   Дело в нагреве и охлаждении. И еще это  как-то  связано  с  древесным
углем.
   Когда металл соприкасается с углем,  что-то  переходит  от  одного  к
другому.
   Так я думаю.
   Шеф подошел к двери и взглянул на заснеженные острова  и  фьорд,  все
еще скованный толстым льдом. Он знал, что  на  одном  из  самых  дальних
островов живет королева Рагнхильда,  которую  он  по  приезде  видел  на
пристани, живет вместе со своим сыном, а ее муж уехал  собирать  дань  в
Восточном Фолде. Она  на  острове,  который  называется  Дроттнингсхолм,
Остров Королевы. Он смотрел, как пар от его дыхания оседает  в  морозном
воздухе, и размышлял о капельке, прыгающей  на  раскаленном  металле,  о
железе, шипящем в ведре с водой,  о  людях,  дышащих  на  ладони,  чтобы
согреться, об испарениях, поднимающихся от разгоряченных тел в  холодном
воздухе. Что же такое пар?
   По снегу к нему шли два человека и несли на жерди бадью. Было в  этом
что-то странное. Такую работу поручают трэлям, но эти  мужчины  не  были
трэлями: слишком высокие, слишком хорошо одетые, вдобавок  с  мечами  на
поясе.
   Шеф услышал, что  Квикка  приставил  Карли  к  мехам,  а  сам  взялся
выполнять указания Удда. В промежутках между  неумелыми  ударами  молота
слышно было поскрипывание кожаных сапог на снегу.
   Двое  подошли  к  двери  кузницы,  осторожно  опустили   бадью.   Шеф
обнаружил, что не может поймать их взгляд, - такое часто бывало у него с
норвежцами.
   - Я Стейн, из стражи королевы Рагнхильды, - произнес один из них.
   - Не знал, что стражники носят ведра, - заметил Шеф.
   Стейн рассердился. Шум в кузнице прекратился, как только молодцы Шефа
заслышали разговор, и он знал, что  они  сгрудились  в  дверном  проеме,
готовые в случае надобности вступить в дело.
   - Это особенная бадья, - сказал Стейн, умерив свой нрав. - Подарок от
королевы тебе, Ивароубийца. Зимний эль. Знаешь, что это  такое,  южанин?
Мы варим самое крепкое пиво, а потом в сильный  мороз  выставляем  бочки
наружу.
   Вода в пиве замерзает, мы снимаем лед и выбрасываем. Чем  дольше  так
делаешь, тем больше воды уйдет, и тем крепче будет эль. Такое пиво - для
героев вроде тебя, если и вправду это ты убил Ивара.
   Лицо Стейна выражало сомнение,  которое  усилилось,  когда  Квикка  и
прочие высыпали наружу, заглядывая в  бадью  с  коричневатой  жидкостью.
Никто из них не доставал норвежцам до плеча,  и  даже  крепыш  Карли  по
сравнению с ними выглядел хилым.
   Стейн пошарил у себя на поясе.
   - Еще королева велела передать вот что. Это пиво  для  тебя  или  для
твоих людей, как хочешь. Но королева сказала, что ты сошел  на  берег  с
пустыми руками, поэтому прислала тебе кубок. Кубок только для тебя.  Для
тебя одного.
   Он отвязал подарок и протянул Шефу. Шеф  недоуменно  повертел  его  в
руках. Судя по словам Стейна, он ожидал, что  кубок  будет  золотым  или
серебряным. Вместо этого он увидел простую кружку  из  долбленого  бука,
какая нашлась бы в хозяйстве у любого керла. Перевернув, он  заметил  на
дне надпись рунами. Послание.
   Выполнив  поручение,  Стейн  с  сопровождающим  ушли,  не   дожидаясь
благодарностей. Шеф собрался с мыслями и повернулся к товарищам.
   - Ладно, вернемся в тепло. Фрита, сбегай к хижине и возьми там кружки
и ковшик, если найдешь. Давайте хоть выпьем, что  ли.  Да,  Удд,  накали
пару пластин, мы подогреем этот эль и посмотрим, каков он будет на вкус,
когда горячий. Для этой страны - самое то. Хама, давай на  мехи.  Озмод,
подбрось в горн угля.
   Вольноотпущеники засуетились, а Шеф подошел к свету,  чтобы  прочесть
нацарапанную на дне кружки надпись. Руны были норвежские, известные  ему
от Тор-вина, но несколько  непривычного  вида.  Постепенно  он  разгадал
смысл написанного.
   "Вт er varthat, en iss er thykkr", гласила надпись. "Мост охраняется,
но лед толстый".
   Какой мост? Шеф снова взглянул на фьорд. Острова окружал плотный лед.
   Приглядевшись, он смог различить тонкие  полоски,  идущие  от  одного
острова к другому: длинные бревенчатые гати, положенные на воду осенью и
вмерзшие в лед. Самый дальний остров - Дроттнингсхолм. Она сказала,  что
он придет к ней, когда  она  позовет.  И  вот  она  позвала.  Шеф  вдруг
заметил, что Карли с поднятой от удивления бровью наблюдает за ним.  Для
него  одного,  сказала  королева.  Но  когда   словно   мартовский   кот
продираешься через  кусты,  лучше,  наверное,  взять  с  собой  опытного
приятеля.

***

   На священном круге страсти накалились. Тем более что подходило  время
для принятия окончательного решения. Из костра уже давно  не  вырывались
языки пламени, и  теперь  лишь  несколько  углей  светились  в  темноте.
Подбрасывать топливо в костер нельзя и  нельзя  продолжать  совет  после
того, как угаснет последняя искра.
   - Так что ты предлагаешь? - спросил Вальгрим у Торвина. В ходе споров
эти двое возглавили противоборствующие стороны  и  непримиримо  нападали
друг на друга. За Торвина было большинство жрецов Тора, Ньерда и  Идуны,
людей  здравомыслящих,  посвятивших   себя   практичным   искусствам   -
кузнечному   делу,   мореплаванию,   кораблестроению,   траволечению   и
костоправству. В число  последователей  Торвина  входили  и  иностранные
жрецы, фризцы, те, для кого норманнский не  был  родным  языком.  Против
него выступали Вальгрим, единственный жрец Одина, и  большинство  жрецов
Фрейра, а также жрецы Улля,  Хеймдалля,  Тюра  и  прочих  второстепенных
богов, которых почитали лишь в самой  Норвегии,  в  самых  отдаленных  и
глухих ее местах.
   - Пусть парень вернется в Англию, - сразу  же  ответил  Торвин.  -  И
возьмет с собой как можно больше наших.  Пусть  его  королевство  станет
самым могущественным на Севере, страной, где мы сможем обеспечивать себя
всем  необходимым  и  набирать   сторонников.   Оттуда   будем   грозить
христианам. Раньше нам никогда не удавалось увлечь их на  свою  сторону,
наоборот,  их  священники  проникали  в  наши  страны  и  увозили  наших
последователей.  Давайте  поддерживать  этот  первый  серьезный   успех,
которого мы добились.
   - А что предлагаешь ты, Вальгрим?
   Великан тоже откликнулся без промедления:
   - Повесить его на дереве как жертву Одину. Собрать с  помощью  короля
Олафа и короля Хальвдана как  можно  больше  кораблей  и  захватить  его
королевство, прежде чем англичане узнают, что сталось с  их  королем.  А
потом сделать, как ты сказал, Торвин. Только во главе будут стоять жрецы
Пути, а не какие-то там незаконнорожденные.
   - Если ты повесишь его на дереве, ты отвергнешь посланца богов!
   - Он не может быть посланцем богов. Он не норманн, даже не  датчанин.
И самое главное - это признаешь даже  ты,  Торвин,  -  он  может  носить
нагрудный амулет, его могут посещать видения, но он не верит. У него нет
настоящей веры!
   - Ты говоришь как христианин!
   Лицо Вальгрима побагровело, он рванулся к Торвину, который  схватился
за свой церемониальный молот. Другие жрецы повскакали с мест,  чтобы  не
дать  сцепиться  этим  двоим,  но  тут  морозный  воздух  пронзил  голос
человека,   который   молчал   во   время   жарких   споров   -    голос
Виглика-Провидца.
   - Ты, Вальгрим, говоришь об отправке флота, а ты, Торвин, твердишь об
управлении королевством. Так пора, может быть,  пока  не  погас  костер,
спросить совета у короля и флотоводца? Ты  выслушал  нас,  король  Олаф,
Эльф Гейрстата. Что ты можешь поведать нам?
   Человек, утопавший в резном кресле, поднялся  на  ноги  и  подошел  к
самой  бечеве,  ограждающей  святой  круг.  Лицо  Олафа  было  печально,
измучено заботами. Лежал на нем какой-то дух величия - но  не  было  той
решимости, которая отличает каждого  норманнского  шкипера  и  ярла,  не
говоря уж  о  королях.  Казалось,  его  глаза  глядят  куда-то  вдаль  и
прозревают неведомое остальным.
   -  Разрешено  ли  мне  говорить?  -   спросил   Олаф.   Он   дождался
одобрительного гула всего собрания. - Тогда, выслушав все, что  говорили
обе стороны, я скажу следующее.
   Думаю, все вы знаете, хотя не сказали бы мне этого прямо в лицо,  что
я человек, потерявший свою удачу. Удачу своей семьи. Могу  вам  сказать,
что я не потерял ее и не отдал. Я только предчувствовал, что она  уйдет,
и она ушла. От других  людей  я  отличаюсь  только  тем,  что  знал  это
заранее, а не обнаружил спустя много времени. Об удаче я знаю немало.
   Кое-кто говорит, что удача  семьи,  hamingja,  как  мы  ее  называем,
похожа на  огромную  вооруженную  женщину,  которую  счастливчики  могут
увидеть, как они  видят  духов  земли.  Рассказывают  о  людях,  которые
видели, как их дух-хранитель их оставил и ушел к другому. Это может быть
правдой. Но это не то, что видел я. В сущности, я не видел ничего  -  не
считая сна о великом дереве, про который вы все, несомненно, слышали.
   То, что я ощущал, было похоже на то, что  ощущаешь  в  воздухе  перед
вспышкой молнии. Я знал, что молния сверкнет, что  она  унесет  от  меня
удачу к кому-то другому. И я знал, что этот  другой  -  из  семьи  моего
брата. В юности я думал, что это сам мой брат, Хальвдан. Позже я  узнал,
что это не он.
   Вплоть до самого последнего времени я думал, что это сын моего брата,
Харальд, которого прозвали Светловолосым.
   Теперь я снова не уверен. Потому  что  у  меня  снова  появилось  это
ощущение, ощущение перед вспышкой молнии. Мне думается, что удача  опять
должна перейти, совсем уйти из моего рода - и, может быть, к англичанину
Шефу.
   Слушатели заерзали, а сторонники Вальгрима с сомнением переглянулись.
   - Однако я ошибался раньше, с Хальвданом. Может быть,  я  ошибаюсь  и
сейчас. Но, думаю, не полностью. С течением лет мне становится все яснее
и яснее, что удача - это не такая вещь, которая либо  есть  у  человека,
либо нет, подобно его юности и его силе. Она больше  похожа  на  свет  -
тусклый свет остался каким и был, но больше не виден, потому  что  более
яркий свет его затмевает. Это как фитиль, догоревший до  утра.  Хотя  не
исключено, что более яркий свет отбирает яркость у тусклого, даже  гасит
его.
   Я слышал историю англичанина Шефа. Он принес несчастье своему  королю
Ятмунду. Он не спасовал перед удачей Ивара. Мне говорили, что  его  спас
один из богорожденных, король Альфред, потомок Одина. Вскоре после этого
король превратился в нищего, его самого пришлось спасать. Я думаю,  этот
юноша притягивает счастье других. Куда он приходит, оттуда уходит удача.
Он способен забрать ее даже из моей крови - я  считал,  что  в  ней  еще
осталась удача Норвегии, и она действительно оставалась в ней,  пока  вы
не привели его сюда.
   -  Все  это  просто  слова,  -  прогрохотал  Вальгрим.  -  Нам  нужны
доказательства.
   - Доказательства даст испытание. Давайте испытаем  его  удачу  против
удачи Хальвдана  и  Харальда,  против  удачи  королевы  Азы  и  королевы
Рагнхильды.
   - И как это сделать?
   - Соглашайтесь на  испытание,  и  я  расскажу  вам.  Но  соглашайтесь
быстрее, пока не погас костер.
   Сорок  жрецов  взглянули  на  крошечную  мерцающую  точку,  все,  что
осталось от костра,  и  загалдели  разом.  Затем,  нехотя,  и  Торвин  и
Вальгрим кивнули в знак согласия. Жрец Тюра встал на колени  и  принялся
дуть на последний уголек, а король Олаф начал говорить.  Прежде  чем  он
закончил, Вальгрим неодобрительно затряс головой.
   - Слишком неопределенно, - проворчал он. - Мне нужен ясный знак.
   - Знак может оказаться яснее, чем ты хочешь, Вальгрим.  Я  говорил  о
свете и об удаче. Есть и другой способ объяснить это. Некоторые  из  нас
верят, что нить нашей жизни прядут три пряхи, Урта, Вертанди  и  Скульд.
Но они прядут не одну нить,  а  скорее  грандиозное  полотно,  где  нити
пересекаются  друг  с  другом.  И  там,  где   они   пересекаются,   они
перетираются. Опасайся человека, у которого  нить  жизни  крепче  твоей,
Вальгрим! Особенно когда его нить пересекает твою.
   Виглик шевельнулся и заговорил:
   - Я видел прях. Их станки из черепов, их челноки - мечи и  копья,  их
ткань - человеческие кишки.
   - В мире Скульд это так, -  объявил  Торвин.  -  Это  мы  и  намерены
изменить.

Глава 12

   Два человека осторожно крались по  темному  лесу  к  кромке  льда  на
заливе.
   Сохранившиеся кое-где снежные сугробы  сильно  мешали  им,  заставляя
продираться через ельник. И все же они не  осмеливались  воспользоваться
лесной тропой - любой, кто увидел бы их, мог их окликнуть, и хотя им  не
запрещено было разгуливать по ночам, им отнюдь не  хотелось  вызывать  к
себе интерес или давать объяснения. Сначала Карли ворчал, особенно когда
падающий с деревьев  снег  попадал  ему  за  шиворот,  и  не  переставал
повторять, что знает множество мест, где можно найти сговорчивых  баб  и
не мучиться. Но Шеф  лишь  подгонял  его,  и  Карли  замолчал,  объясняя
происходящее  тем  чудаковатым  пристрастием  к  определенной   женщине,
которое иногда возникает иногда даже у разумнейших  из  людей.  В  конце
концов, говорил он себе, это может  быть  неплохо  -  крутить  любовь  с
королевой. Глядишь, там и для него найдется принцесса.
   На берегу, где лес подходил ко льду, снег кончился, унесенный  ветром
или растаявший, - дни становились все длиннее, и на опушке  леса  солнце
припекало. Шеф и  Карли  легко  выбрались  на  берег  и  на  пару  минут
остановились, обозревая места предстоящих событий и прикидывая маршрут.
   Они сделали крюк, обходя святилище Пути и близлежащий город, и  вышли
на длинный мыс, врезающийся в  залив  с  западной  стороны.  На  дальней
стороне залива, на расстоянии в четверть мили, виднелась цепь  островов,
кончающаяся островом Дроттнингсхолм. Луны не было, небо покрывали густые
тучи, которые ветер нес с юго-запада, но  все  же  они  могли  различить
ближайший к берегу лесистый островок, черным  силуэтом  выделяющийся  на
фоне неба и моря, тоже достаточно темных. Можно было  угадать  и  черную
линию бревенчатой гати, которая шла к острову от материка. Шеф  и  Карли
не видели по краям моста  стражников,  но  они,  несомненно,  были  там.
Вопрос заключался в том, заметят ли  стражники  силуэты  двух  людей  на
льду?
   - Ветер сдул снег, - прошептал Шеф Карли. - Мы не будем выделяться на
белом фоне.
   -  А  почему  лед-то  не  белый?  -  спросил  Карли.  Они  встали  на
четвереньки и внимательно осмотрели ледовый покров. Он выглядел черным и
ненадежным, но все же толстым, как монастырская стена. Он не  прогибался
и не трещал. Шеф  осторожно  прошелся,  подпрыгнул.  Ноги  они  с  Карли
обвязали сыромятной кожей, чтобы не скользить и не шуметь.
   - Лед крепкий. Можно идти. А если он черный, тем лучше для нас.
   Они опасливо вступили  на  лед  и  двинулись  прямиком  на  ближайший
остров. Оба пригибались, как будто это делало их незаметней.  На  каждом
шаге они старательно и мягко ставили ногу,  опасаясь,  что  при  сильном
толчке лед под ними расколется. То и дело один из них застывал на месте,
испугавшись, что уже ощутил, как уходит из-под ног ненадежный лед. Затем
шел дальше. Шеф нес на плече копье, его острие он  старательно  отбил  и
заточил как иголку. Карли снял с пояса деревянные ножны, опасаясь за них
зацепиться, и теперь обеими руками  держал  меч  и  ножны  перед  собой,
словно шест канатоходца.
   С приближением острова путешественники вздохнули свободней. В  то  же
время у них усиливалось опасение, что за ними наблюдают. Темной  угрозой
вставал перед ними  лес,  а  они  были  как  на  ладони,  без  малейшего
прикрытия.
   Разум подсказывал, что нависшие тучи и ночь прячут их, что с неба  не
падает ни проблеска света, который мог бы их выдать. И все-таки раз  они
видят остров, с острова могут увидеть их. Подойдя к берегу, они ускорили
шаг, устремились в мрак леса.
   С бьющимися сердцами сидели они, прислушиваясь к малейшему шуму.
   Ничего. Только неумолчный посвист ветра в ветвях.
   Шеф повернулся к Карли, сказал негромко:
   - Мы  обойдем  остров  по  краю,  вдоль  кромки  льда.  Когда  увидим
следующий мост, решим, что делать.
   Несколько минут они осторожно брели по берегу острова.  Увидев  вдруг
струйку дыма, застыли. Но за деревьями ничего  не  было,  не  было  даже
причалов у берега. Они пошли дальше.
   Мост,  ведущий  на  следующий  остров,  открылся  неожиданно.  Обойдя
маленький бугорок, они увидели его в каких-то двадцати ярдах от себя, на
самом виду два  высоких  стражника  опирались  на  копья.  Слышалась  их
неторопливая беседа. Шеф и Карли мгновенно ретировались под полог леса.
   - Нам нужно сделать вот что, - сказал Шеф, - обойти их морем, держась
от них подальше.
   - Даже и не надейся, - проворчал Карли, - я по тонкому льду не пойду.
   - Если бы лед был слабый, она не сказала бы нам идти по нему.
   - Женщин никогда не разберешь. И потом, она могла ошибиться. В  любом
случае, ее сейчас тут нет, а у нас под ногами глубина в пятьдесят футов.
Шеф на мгновенье задумался.
   - Ну, давай попробуем. Переберемся на лед в этом месте и пойдем вдоль
моста, там, где море мельче, а лед толще. Но мы будем не идти, а ползти.
   Держись правее, там не заметят. Хотя они все равно смотрят на мост, а
не на лед.
   Они осторожно поползли в своих  тяжелых  одеждах,  подметая  бородами
лед, и Карли одолели сомнения. Если лед такой крепкий,  почему  норвежцы
стерегут только мосты? Для чего они вообще здесь поставлены? Неужели они
такие болваны? Или же королева...
   Товарищ опередил его на несколько ярдов и пластался  как  разъяренная
гадюка. Не время для сомнений. Лед выглядит  таким  же  толстым,  как  и
раньше.
   Карли быстро пополз вперед, стараясь не косить взглядом на безопасный
мост в каких-нибудь двадцати ярдах слева.
   Достигнув второго острова, они проползли вдоль берега прочь от моста,
обогнули еще один крошечный мысок, встали на ноги и, тяжело дыша,  снова
оказались под защитой лесного  полога.  Холод  льда  уже  проник  сквозь
шерсть и кожу их одежд. Шеф и Карли осторожно  сложили  оружие,  дуя  на
замерзшие руки, достали рукавицы  из  овечьей  шерсти,  которые  дал  им
Бранд. Шеф аккуратно снял с пояса кожаный мех, вытащил затычку.
   - Зимний эль, - пояснил он. - Остаток.
   Сделали по долгому глотку.
   - Вкус, как у эля, - отметил Карли, - но  ощущение  другое.  Он  даже
когда холодный, все равно обжигает глотку. Жалко, что мы у себя дома  не
научились делать такой эль.
   Шеф кивнул, опять задумавшись о воде,  замерзающей  в  эле,  о  паре,
шипящем вокруг раскаленного лезвия. Нет времени на эти размышления.
   - Следующий остров - Дроттнингсхолм, - сказал он.  -  Мы  знаем,  что
короля там сейчас нет и что ни одному мужчине не позволено оставаться на
острове на ночь. Еще один переход и...
   - И мы будем как два петуха в курятнике, - закончил Карли.
   - По крайней мере, сможем узнать, чего хотела от нас королева.
   "Я-то знаю, чего она хочет от тебя", - подумал Карли, но промолчал.
   Они медленно побрели по берегу второго острова.
   На этот раз мост оказалось легко заметить, но он  располагался  очень
далеко от места, с которого прямиком был виден Дроттнингсхолм.  Постояли
на опушке, присматриваясь и прикидывая. Они находились на западном  краю
небольшого заливчика, примерно в одном фарлонге от  Дроттнингсхолма.  До
восточного края залива тоже было около  фарлонга,  и  оттуда  на  остров
тянулся мост.
   - Прямо отсюда нам переходить так же легко,  как  тащиться  к  мосту,
сказал Шеф. - И не будет необходимости ползти. Мы достаточно  далеко,  и
никто из стражников нас не увидит, потому  что  на  льду  мы  будем  еще
дальше от них.
   - Ладно, - сказал Карли. - Я думаю, если бы лед готов  был  треснуть,
он бы уже треснул. Полыньи нам не встречались. Он надежный.
   Шеф приподнял руки, взял в них копье и вступил на черную, продуваемую
всеми ветрами ледяную равнину.

***

   - Ладно, так где же он? - Бранд стоял в  дверях  душной,  провонявшей
людским потом хижины, сердито глядя на обращенные  к  нему  лица  восьми
англичан. Снедаемый  тревогой,  он  пьянствовал  в  портовой  таверне  в
Каупанге вместе с Гутмундом и командой, когда пришла  весть,  что  Совет
жрецов  Пути  окончился.  После  короткого  разговора  с   Торвином   он
отправился прямиком в святилище, в комнату, которую Шеф делил  с  Карли,
считавшимся теперь его оруженосцем. Не найдя ни того ни  другого,  Бранд
бросился к хижине  ка-тапультеров.  Столкнувшись  с  разъяренным  воином
ростом ближе к семи футам,  чем  к  шести,  вольноотпущенники  вспомнили
рабский свой обычай. Они потихоньку сбились в  тесную  кучу  за  спинами
Озмода и Квикки, которые были среди них самыми крепкими и  уверенными  в
себе. Лица их внезапно поглупели.
   - Кто он? - спросил Озмод, чтобы потянуть время.
   Огромные кулаки Бранда сжимались и разжимались.
   - Где - ваш - хозяин - Шеф?
   - Не знаю, - сказал Квикка. - А в комнате нету? Бранд шагнул  вперед,
глаза его светились смертоубийством, но остановился, заметив, что Озмод,
бывший капитан алебардщиков,  скользнул  взглядом  в  сторону  стойки  с
оружием.
   Бранд вышел из хижины, хлопнув дверью.
   Снаружи Ханд, друг детства Шефа, ныне истовый жрец  Идуны,  терпеливо
топтался на хрустящем снегу.
   - Они мне не говорят, - прорычал Бранд. - Ты англичанин.  Они  знают,
что ты его друг. Попробуй, может, выведаешь что.
   Ханд  зашел  в  хижину.  Неразборчивые  переговоры   на   густопсовом
норфолкском диалекте,  родном  для  всех  них.  Наконец  Ханд  выглянул,
поманил Бранда в хижину.
   - Они говорят, что точно не знают, -  перевел  он.  -  Но  пораскинув
мозгами, сообразили, что он получил какое-то послание. Они  подозревают,
что он ушел в гости к королеве Рагнхильде на Дроттнингсхолм. Он  взял  с
собой Карли.
   Бранд опешил:
   - Пошел на Дроттнингсхолм? Но мужчинам нельзя быть там ночью.  И  все
мосты охраняются.
   Квикка ухмыльнулся, обнаружив свою щербатость.
   -  Все  правильно,  шкипер,  -  сказал  он  на  смеси  английского  с
норвежским, принятой в Армии Пути в Англии. - Не такие уж мы  тупые.  Мы
это знаем. Если он пошел, он мог пробраться  по  льду,  понимаешь?  Этим
вечером мы спускались к заливу и посмотрели. Лед еще  довольно  толстый,
ни следа трещин.
   Бранд уставился на Квикку и остальных, на лице его отразился ужас. Он
попытался заговорить, не сумел, попробовал снова.
   - Вы, английские придурки, вы знаете хоть что-нибудь? - прохрипел  он
страшным шепотом. - На фьордах в это время года лед не  вскрывается.  Он
подтаивает снизу и пропитывается  водой.  А  потом,  однажды  ночью,  он
исчезает.
   Он не вскрывается. Он просто тонет!

***

   Ветер ударил с удвоенной силой, когда Шеф и Карли устремились в  свой
последний бросок  через  лед,  как  будто  они  вышли  из-под  прикрытия
какой-то невидимой стены. Ветер  нес  с  собой  холодную  морось.  Когда
первые капли ударили Шефа в лицо, он вздрогнул, ожидая  ощутить  снежную
крупу или градинки. Стерев рукой влагу,  которая  стекала  по  лицу,  он
удивился. Дождь.
   Значит, началась оттепель.  Смогут  ли  они  потом  вернуться  назад?
Сейчас не время об этом думать. Зато благодаря дождю можно  не  бояться,
что их увидит охрана на мостах.
   - Слушай, - сказал он Карли, - не нравится мне этот дождь. Лед  может
не выдержать. Выбраться мы оба сумеем. Все, что нужно делать,  если  лед
проломится, это держать  голову  над  водой.  Старайся,  чтобы  тебя  не
затянуло под лед, там растеряешься, в какую сторону плыть. Если окажемся
в полынье, плыви к ее краю  и  наваливайся  на  лед.  Если  он  треснет,
попытайся снова.
   Когда выберешься на достаточно крепкий лед, ползи и ползи. И вот что,
Карли, заткни-ка свой меч обратно в ножны. Тебе могут  понадобиться  обе
руки.
   Когда Карли неуклюже последовал совету, Шеф,  как  будто  его  кто-то
подтолкнул, взглянул на темный берег, до которого все еще  оставалось  с
сотню ярдов, покрепче взял  за  древко  копье  "Гунгнир",  разбежался  и
метнул его далеко вперед. Он увидел, как копье пролетело к берегу, упало
и заскользило по льду, его удар заглушил шум дождя.
   Внезапно Шеф почувствовал, что лед уходит из-под ног. Они замерли  на
мгновенье, прислушиваясь к треску. Ничего.
   - Может быть, он просто откололся от берега, - прошептал Карли.
   И они пошли, переставляя ноги с предельной осторожностью.  Один  шаг.
Другой.
   Шеф в очередной раз опустил ногу, и ее обдало холодом.  Вода.  Лужица
на льду? Вода в другом сапоге. Холод вдруг поднялся до колен, до  бедер,
он почувствовал, как конвульсивно сжались внутренности.  Шеф  огляделся,
высматривая трещину во льду, но ничего такого  поблизости  не  было,  он
по-прежнему устойчиво стоял обеими ногами, вот только лед опускался...
   Черные воды сомкнулись над  головой  Шефа,  и  вот  он  уже  отчаянно
барахтается, чтобы удержаться на плаву. На его шее сомкнулись две  руки,
захват откуда-то сзади, и руки, как у Ивара, если бы Ивар  мог  восстать
из мертвых.
   Шеф яростно  изворачивался,  пытаясь  избавиться  от  мертвой  хватки
Карли, пока не оказался с ним лицом к лицу, соединил руки  и  основанием
ладоней ударил Карли в переносицу.  Подался  из  воды  повыше  и  ударил
снова, чувствуя, как от удара мнется хрящ. Снова  подался  вверх,  чтобы
ударить еще раз, и почувствовал, что удушающий захват распался.
   - Ладно, извини, я уже нормальный, - Карли отпустил его и  попробовал
самостоятельно держаться на воде. Шеф сразу ощутил злые  укусы  студеной
воды.
   На родных фенах он частенько купался в холодной воде, забавы ради или
из-за отсутствия моста. Но здесь было другое дело.  Холод  проник  через
все слои одежды, пропитал ее, с каждым уходящим мгновеньем отнимал силы,
холод и тяжелая намокшая одежда тянули его на дно морское.
   Вдобавок он не понимают, куда плыть. Шеф выбросился из воды как можно
выше, бешено вращая единственным глазом, чтобы увидеть остров или другой
берег, или льдину, на которую можно выбраться. Ничего. Ничегошеньки.
   Или же?  Не  сгущается  ли  там  ночная  тьма?  Он  увидел  очертания
Дроттнингсхолма, вырисовывающиеся на фоне неба, схватил Карли за плечо и
развернул его в нужном направлении. Они поплыли, черпая силы в отчаянии,
сначала  неловко  вынося  руки  над  водой  в  длинных  гребках,  потом,
задыхаясь и путаясь в промокшей одежде,  боковыми  подводными  гребками.
Ноги у них бессильно волочились сзади. "Сбрось сапоги, - подумал Шеф.  -
Так  всегда  говорят,  сбрось  сапоги.  Но  мои  зашнурованы   тесемками
сыромятной кожи. И  потом,  слишком  холодно.  Я  должен  выбраться  или
умереть".
   Первое же ощущение дна под ногой заставило его встать, и он  сразу  с
головой провалился под воду. Он медленно выплыл, снова заработал руками,
пока не почувствовал дно животом. Пошатываясь, чувствуя, что ноги его не
держат, он ухватился за какой-то корень и вытянул себя на  берег.  Сзади
послышалось тяжелое дыхание,  слабый  плеск.  Шеф  отметил,  где  искать
спасительный корень, повернулся  и  снова  бросился  в  воду,  подхватил
Карли, из последних сил протащил его несколько ярдов  до  берега.  Одной
рукой он ухватился за корень, а другую запустил Карли в кудри и  выкинул
его на замерзший песок. Они, задыхаясь, выбрались на берег и рухнули  на
четвереньки.
   Тут до Шефа дошло, что если они  ничего  не  предпримут,  то  вот-вот
умрут от переохлаждения - священник не успеет и отходную прочесть.  Вода
обжигала, как огонь. А на воздухе холод был еще хуже.  Тело  уже  теряло
чувствительность, ощущение жгучей боли  прошло,  теперь  его  охватывала
коварная истома.
   - Раздевайся, - рявкнул он дитмаршцу. - Снимай одежду. Выжми ее.
   Сам он уже возился с застежками своей куртки, не в силах справиться с
ними. Карли как-то ухитрился извлечь  меч  из  ножен  и  разрезал  свои.
Протянул меч Шефу, но тот выронил его из  онемевших  пальцев.  Некоторое
время они отчаянно сражались в темноте со своей одеждой, снимая ее  слой
за слоем.
   Раздевшись наконец, они ощутили, как осатаневший ветер сдирает с  них
Стружку. Но дождь кончился, и они быстро обсохли на пронзительном ветру.
Шеф нащупал рубаху, выжал ее, сложил вдвое и выкрутил еще  раз,  выдавив
полузамерзший соляной раствор. С трудом натянув рубаху, он на  мгновение
поверил обманчивому теплу.
   Самообман. Они все равно умрут на этом берегу  еще  до  рассвета.  Но
теперь хоть есть немного времени подумать.
   Потянувшись за штанами, Шеф заметил, меж деревьев  движение.  Это  не
люди.  Слишком  маленькие  для  Королевской   стражи.   Волчьи   силуэты
приблизились, ползут  на  брюхе,  челюсти  уже  подрагивают  оскаленными
зубами. Но это и не волки. Королевские волкодавы, купленные по  безумной
цене на рынке в Дублине, каждую ночь их выпускают для охраны.
   Только вода спасла людей от их первого броска, потому что,  повинуясь
какому-то первобытному инстинкту, люди отступили  в  нее,  и  собаки  не
смогли наброситься на них сразу со всех сторон. Когда же огромный  вожак
молча ринулся вперед, схватившийся за меч Карли с силой рубанул  его  по
голове. При касании лезвие провернулось в нетвердой руке, и  пес  зубами
вцепился Карли в запястье.
   Это вызвало мгновеный ответ даже у неопытного фехтовальщика.  Большой
палец своей левой руки Карли тут же вонзил  глубоко  в  глаз  волкодава,
стряхнул с себя зашедшегося  от  боли  пса  и,  бессвязно  что-то  рыча,
перебросил меч Шефу. Шеф встретил свою первую собаку ударом босой ноги в
глотку. Когда же она снова прыгнула,  чтобы  вцепиться  ему  в  пах,  он
подхватил меч, опустил острие навстречу прыжку и проткнул ей сердце.
   А обезумевший от боли вожак вцепился в подвернувшуюся собаку,  и  они
покатились рычащим клубком. Обойдя их, четвертый  волкодав,  размером  с
теленка, изготовился и бросился на Карли. Тот действовал, как  привык  в
деревенских драках в Дитмарше, резко  стукнув  пса  головой  в  зубы,  а
обеими руками ударил с  боков,  стараясь  проломить  ребра  и  разорвать
печень.
   Волкодав, потеряв равновесие, отлетел назад, встряхнулся  и  собрался
для второго прыжка.
   В этот момент Шеф нагнулся и  отсек  ему  переднюю  лапу  в  коленном
суставе, острием ткнул в морду очередного  нападающего  пса,  с  правого
плеча ударил по собакам, сцепившимся в ярде от него, и тут же  с  левого
плеча - по последней собаке, прыгнувшей  вперед.  Не  старайся  убивать,
подумал он. Просто наноси легкие увечья. Собаки для тебя не так  опасны,
как люди, у них есть только их челюсти.
   Один волкодав валялся мертвым, другой уковылял на трех ногах. Вожаку,
полуослепшему и с распоротым  боком,  атакованная  им  собака  разорвала
глотку.
   Она  теперь  пятилась  в  замешательстве,  низкое  рычание  угрожающе
вырывалось из ее пасти, но она явно не готова была  продолжать  схватку.
Лишь последний пес все еще злобился на них, обнажая  клыки,  то  и  дело
подавался на несколько дюймов вперед и отскакивал при виде меча.  Карли,
у которого кровь теперь текла и из головы и из запястья, нащупал в  воде
камень, вытащил его и яростно метнул с расстояния в  три  фута.  Получив
удар в плечо, пес негодующе гавкнул, развернулся и скрылся в ночи.
   Два  полуобнаженных  человека  снова  потянулись  за  своей  одеждой,
разобрали замерзшую кипу  кож  и  шерстяных  тряпок,  постарались  опять
выжать их и натянуть на себя. Когда они немного успокоились, Шеф  понял,
что совсем не может пошевелить пальцами.  Он  мог  действовать  ими  как
крючками, но завязать шнурки или застегнуть пояс было уже выше его сил.
   Он с трудом обхватил  пальцами  рукоять  меча,  склонился  над  телом
убитой им собаки. Загнал острие глубоко ей в  брюхо  и  разрезал  сверху
донизу.
   Вырвался смрадный запах пробитых кишок, и  наружу  вывалились  кольца
бледных внутренностей. Шеф выронил  меч,  сунул  замерзшие  руки  внутрь
брюха и нащупал сердце.
   У собак температура тела выше, чем у человека. Горячая кровь текла по
пальцам Шефа,  как  жидкое  пламя,  тепло  стало  проникать  внутрь.  Он
поглубже запустил руки в брюхо, по самые  локти,  жалея,  что  не  может
целиком залезть туда. Карли, сообразив, что он делает и зачем, прихромал
поближе и последовал его примеру.
   Когда чувствительность кожи  вернулась,  Шеф  вытащил  руки,  натянул
влажные,  но  уже  не  такие  мокрые  штаны,  застегнул  пояс,  влез   в
пропитанную водой кожаную куртку. Его шерстяная шапка осталась где-то  в
водах фьорда,  овечьи  рукавицы  потерялись  в  темноте.  В  отличие  от
согретых рук ноги были как глыбы льда.  Вскрыть  еще  одну  собаку?  Без
абсолютной необходимости он не мог себя заставить сделать  это.  Кое-как
вылил воду из сапог, вбил ноги внутрь, ощущая,  будто  бы  их  пальцы  в
любой момент могут обломиться.
   Застегнуть разрезанные застежки куртки и обуви он и не пытался.
   - Что нам теперь делать? - спросил Карли.  Он  протянул  Шефу  меч  в
деревянных ножнах словно неуклюжую дубинку.
   - Мы пришли в гости к королеве, - ответил Шеф. Карли открыл было  рот
для ответа, но тут же закрыл его. Женщина их обманула,  это  было  ясно.
Если за всем этим не стоял ее муж. Карли сталкивался с такими  шуточками
и раньше.
   Но королевский замок и прилегающие постройки  были  на  этом  острове
единственным кровом. Если они не найдут кров и очаг, они  умрут  еще  до
рассвета. Карли потащился вслед за Шефом через ельник,  мечтая  набрести
на тропу. Недавно он подумывал о принцессе. Теперь он согласился бы и на
жалостливую шлюшку, любую  оборванную  служанку,  лишь  бы  был  очаг  и
подстилка в углу.

***

   В передней комнате королевских покоев на Дроттнингсхолме две женщины,
сидя у пылающего очага, смотрели друг на друга. Их спины были прямы, как
и спинки их тяжелых, украшенных резьбой, деревянных кресел, и  у  каждой
был вид женщины, не привыкшей к отказам и никогда не чувствующей себя  в
безопасности. Во всем остальном они были несхожи.  Ненавидели  они  друг
друга с самого первого взгляда.
   Королева Аза, вдова и убийца короля Гутрота, мать  короля  Хальвдана,
все свои надежды в жизни возлагала на сына. Но, выйдя  из  младенческого
возраста, он стал бояться ее и не доверял ей. Разве  не  она  убила  его
отца? В юности он гонялся за женщинами, что так любил  его  отец  и  так
презирала его мать, в зрелые годы сделался настоящим викингом  и  каждое
лето проводил в набеге, а каждую зиму обдумывал следующий или  хвастался
предыдущим. Разочарование иссушило Азу, она потемнела  лицом,  покрылась
морщинами, ожесточилась.
   Королева  Рагнхильда,  жена  короля  Хальвдана,  не  любила  ни  свою
свекровь, ни ее  сына,  в  чью  постель  попала  случайно.  Нередко  она
раздумывала, кого бы она  выбрала  себе  сама,  если  бы  ее  отец  смог
устроить ей свадьбу. Иногда она сомневалась, а не оказался ли бы  лучшей
парой для нее даже Хаки, однорукий берсерк, хотя он  и  был  совершенный
горный тролль. Войдя в полную силу и власть, она по  мере  необходимости
утешалась с тем или иным молодцом из своей стражи. Муж настаивал,  чтобы
ночью на острове не оставалось ни одного мужчины, ради его  собственного
доброго имени и законности их наследника. Но  и  за  день  можно  успеть
немало. У Рагнхильды только одно было общее с Азой  она  тоже  возлагала
все надежды на своего единственного сына Харальда.  Если  бы  Рагнхильда
позволила, бабка могла бы обратить часть своей  нерастраченной  любви  с
сына на внука. В этом случае их интересы совпали бы.
   - Уже полночь, -  прервала  Рагнхильда  тяжелое  молчание.  -  Он  не
придет.
   - Может быть, он и не пытался.
   - Мужчины не пренебрегают моими приглашениями. Я разгадала его, когда
он стоял на пристани. Он не больше способен отказать мне, чем мои кобели
суке во время течки.
   - Ты точно себя описала. Но ты могла добиться,  чего  хотела,  и  без
этого балагана. Такая сука, как  ты,  Могла  бы  просто  послать  своего
кобеля Стейна перерезать ему глотку.
   - Его бы защитили его друзья из Пути. Тогда вмешался бы Олаф.
   - Олаф! - старая королева сказала, как плюнула. Своей жизнью и жизнью
своего сына она  была  обязана  милости  пасынка.  Тем  больше  она  его
ненавидела, а еще того пуще - из-за того, что  ее  сын  не  разделял  ее
чувств, сохраняя неизменное уважение  и  почтение  к  старшему  сводному
брату, несмотря на все неудачи Олафа и победы самого Хальвдана.
   - И твой сын,  мой  муж,  поддержал  бы  своего  братца,  -  добавила
Рагнхильда, зная, что режет по живому.  -  Так,  как  решила  я,  выйдет
лучше.
   Тело найдут, когда оно раздуется и всплывет,  через  неделю,  и  люди
станут говорить, какие эти Enzkir межеумки, что расхаживают  по  слабому
льду.
   - Ты могла бы  оставить  его,  -  предложила  Аза,  не  желая  ничего
уступать своей  невестке.  -  Он  был  не  опасен.  Одноглазый  мальчик,
издалека,  из  страны  рабов.  Кто  может  счесть  такого  опасным   для
настоящего короля вроде Хальвдана? Или даже для твоего хиляка  Харальда?
Лучше бы боялась этого полутролля Вигу-Бранда.
   - Не рост делает короля, - ответила Рагнхильда. - Как и мужчину.
   - Уж ты-то знаешь, - прошипела Аза.
   Рагнхильда презрительно улыбнулась.
   - У одноглазого есть его удача, - сказала она. -  Это  и  делает  его
опасным. Но удача длится, только пока не  встретится  с  другой  удачей,
большей. С той удачей, что в моей крови, удачей Хартингса. Это мы  дадим
Северу Единого Короля.
   Дверь позади них распахнулась, впустив облачко морозного воздуха. Обе
женщины вскочили  на  ноги.  Рагнхильда  схватилась  за  стальной  прут,
которым звонила в гонг своим трэлям. В дверь ввалились двое мужчин, один
высокий, другой пониже. Коротышка захлопнул дверь,  задвинул  щеколду  и
даже вставил  на  место  колышек,  который  не  позволял  открыть  дверь
снаружи. Шеф заставил себя выпрямиться, устало  прошел  по  комнате,  не
выпуская из руки меч и стараясь не свалиться ниц перед благодатным жаром
пылающего очага. Его с трудом можно было  узнать,  лицо  было  залеплено
коростой грязи. Кровь и слизь покрывали ладони и  руки  до  локтя.  Кожа
посинела от холода, а нос и лоб были тронуты смертельной белизной.
   - Я получил ваше послание, леди, - произнес он. - Вы мне напомнили  о
страже на мостах, но насчет льда вы солгали. И еще я то и дело  встречал
на берегу ваших псов. Взгляните, это кровь из их сердец.
   Рагнхильда подняла свой стальной  прут  и  ударила  им  по  железному
треугольнику, висевшему близ очага.  Пока  Шеф  шел  вперед  с  поднятым
мечом, она не шелохнулась. Хотя рабыни еще не были отпущены на ночь, они
спали на тюфяках в задней комнате.  Сейчас  они  вчетвером  появились  в
дверях, которые вели в главный зал и другие помещения, протирая глаза  и
одергивая платья. В любое время дня и ночи было  бы  крайне  неосторожно
явиться на призыв одной из королев с секундным промедлением. Как  любила
повторять Аза, она скоро сойдет в могилу, и  она  еще  не  выбрала,  кто
должен составить ей компанию в захоронении. Женщины, молодые  и  средних
лет, но все с усталыми озабоченными лицами, торопливо выстроились в ряд,
осмелившись только чуть-чуть скосить  глаза  на  двух  странных  мужчин.
Мужчин? Или марбендиллов из бездны морской?
   Королева Рагнхильда может заставить служить себе даже марбендиллов. -
Горячие камни в парилку, - приказала Рагнхильда. - Подбросить сюда угля.
Горячую воду в лохани и принести полотенца.  Принести  два  одеяла  нет,
одно одеяло для этого и мою горностаевую мантию для английского короля.
   И, девочки... - засуетившиеся было рабыни замерли. - Если  я  услышу,
что хоть  кто-то  об  этом  узнал,  я  не  буду  выяснять,  кто  из  вас
проболтался.
   В порту всегда есть шведские суда, а в Упсале -  место  на  священных
деревьях.
   Рабыни испарились. Рагнхильда взглянула со всей высоты  своего  роста
на Шефа, остановившегося перед ней в нерешительности, а потом на Азу.
   -  С  такой  удачей  не  спорят,  -  сказала  она.  -  К  ней   лучше
присоединиться.

Глава 13

   Шеф сидел на широкой деревянной лавке, которая почти заполняла  собой
крошечную темную комнатку, озаренную единственным фитилем, теплившимся в
плошке с китовым жиром. Снизу горячие  камни  источали  жар,  обжигающий
жар, от которого трескались губы и шибал в  нос  запах  сосновой  смолы,
высгупившей на деревянных стенах. Шеф нежился в нем, чувствуя, как стужа
уходит из костей.
   Ощущая также, что отпала нужда в стремительных  решениях.  Теперь  он
был в руках других людей. Его ответственность больше не распространялась
даже на Карли. Он и не ведал, куда того увели.
   По приказанию королевы рабыни проводили его в  покои,  сняли  с  него
липкую  грязную  одежду.  Одна  из  них  энергично  растерла  ему   лицо
пригоршней набранного на улице в подтаявшем сугробе снега, чтобы  спасти
от грозных последствий отморожения. Другая поливала  его  теплой  водой,
растирала щелоком, стирала с его рук кровь, грязь  и  животный  жир.  Он
смутно осознал, что они забрали его меч, что то же самое они проделали и
с Карли, однако от внезапного перехода в тепло он почти  совсем  отупел.
Потом они отвели его в парилку и вышли Некоторое время он сидел, даже не
потея на  таком  жару,  просто  чувствуя,  как  тепло  проникает  в  его
полуобмороженное нутро. Затем  его  охватила  истома,  он  подложив  под
голову полено, и погрузился в некрепкий тревожный сон.

***

   Где-то во тьме над ним обсуждалась его судьба. Он слышал знакомый уже
гул мощных голосов. Один был за него, понял  он,  другой  против.  -  Он
должен умереть на льду, - произнес враждебный голос: холодный, властный,
не привыкший к возражениям, голос не только Отца, но и Повелителя  богов
и людей.
   - Нельзя обвинять человека за то, что он спасает свею жизнь, - спорил
второй голос: Шеф вспомнил, что много раз слышал  его,  и  узнал  в  нем
голос своего покровителя, а может быть, и отца, хитроумного Рига.
   - Он  отбросил  копье,  копье  с  моими  рунами.  Он  отказал  мне  в
жертвоприношении. Он не идет дорогой героев. - Значит, тем меньше у тебя
причин забрать его к себе. Ему не найдется места в Вальгалле, из него не
получится послушный новобранец для твоего Эйнхериара.
   Первый, казалось, колебался.
   - И все же... Есть в нем какая-то хитрость. У моих ратоборцев слишком
мало хитрости. Может быть, это Качество пригодится в день  Рагнарока,  в
Судный День.
   - Но пока оно тебе не нужно. Оставь его, как он есть, посмотрим, куда
его удача приведет его. Может быть, он служит тебе по-своему,  -  второй
голос лгал, Шеф знал это, он догадался об этом по сладости исходящих  от
того увещеваний. Для него просто выигрывали время.
   - Удача! - воскликнул первый  голос,  чему-то  обрадовавшись.  -  Ну,
тогда посмотрим. Если у него есть удача, то она его собственная,  потому
что мою он отверг. И ему понадобится много  удачи,  чтобы  выжить  среди
опасностей Дроттнингсхолма. Посмотрим. Оба голоса  слились  в  согласный
гул и затихли.

***

   Шеф очнулся рывком. Сколько же  времени  он  спал?  Видимо,  недолго.
Здесь слишком жарко, чтобы разлеживаться. Теперь он вспотел, и лавка под
ним была влажной. Пора встать и осмотреться. Он  вспомнил  слышанный  от
Торвина стих:

   У каждой двери оглядись,
   Когда враги в чертоге каждом.

   Едва он поднялся,  как  дверь  парилки  со  скрипом  распахнулась.  В
предбаннике пылал очаг, и благодаря его свету он узнал в  появившейся  в
дверях фигуре королеву Рагнхильду. Ему было не видно, что на ней надето.
   Закрыв дверь, она подошла и прижалась к нему.
   - Ты сняла свои драгоценности, королева, - сказал  он  с  неожиданной
хрипотцой в голосе. Он чувствовал, как тревожит  его  исходящий  от  нее
запах женщины, более сильный, чем запах смолы.
   - Золото нельзя носить в парной с горячими камнями, - ответила она.
   - Оно обжигает. Поэтому я сняла свои кольца и  браслеты.  Смотри,  на
мне нет даже застежки.
   Она схватила его руки, прижала к груди,  направила  под  платье.  Оно
раскрылось. Ладони Шефа легли на тяжелые купола ее грудей, он понял, что
на ней нет ничего, кроме распахнутого платья. А его руки  уже  скользили
по ней, ладони гладили длинную мускулистую спину, с силой сжали ягодицы.
Она подалась вперед, толкая его лобком, заваливая на спину.  Под  колена
ударила скамья, и он с шумом опрокинулся.
   По его телу струился пот, а королева распростерлась над ним,  наседая
на вздыбленного скакуна. Впервые  с  тех  пор,  как  два  года  назад  в
суффолкском лесу он входил в лоно Годивы,  Шеф  ощутил  сокровенный  жар
женской плоти. С него как будто бы спали злые чары. Сам удивляясь  своей
способности, он сорвал с  нее  платье,  схватил  королеву  за  бедра  и,
продолжая сидеть, начал рваться вперед и вверх.
   Рагнхильда, опираясь на его плечи, расхохоталась.
   - Никогда не встречала мужчину, такого энергичного в парилке, сказала
она. - Обычно жар превращает их в старых волов.  Я  вижу,  на  этот  раз
березовые веники не понадобятся.

***

   Неизвестно, сколько времени прошло, и Шеф подошел  к  наружной  двери
замка, открыл ее, осторожно выглянул. Перед ним, на востоке,  далеко  на
другой стороне  фьорда  простиралась  редкая  цепочка  огней  на  холмах
Восточного Фолда. Из-за его плеча выглянула Рагнхильда.
   - Рассвет, - сказала она. - Скоро  придут  Стейн  и  стражники.  Тебе
нужно спрятаться.
   Шеф распахнул дверь, чтобы воздух обдал его  разгоряченное  тело.  За
последние несколько часов он почти насмерть  замерз,  а  потом  едва  не
зажарился. Теперь воздух нес только приятную  прохладу  и  свежесть.  Он
вдохнул его полной грудью, подумал, что в нем чувствуется аромат зеленой
травки,  пробивающейся  из-под  растаявшего  снега.  Весна  приходит   в
Норвегию  поздно,  но  растения,  животные   и   люди   сразу   начинают
наверстывать упущенное время. Он чувствовал себя таким свежим  и  полным
сил, как в детстве. Предсказанные в его сне опасности были забыты.
   Он повернулся, снова схватил Рагнхильду, стал подминать ее под себя.
   Она со смехом отбивалась.
   - Скоро придут люди. Уж больно ты рьяный. Ты что, раньше  никогда  не
получал сполна? Хорошо, я обещаю тебе, ночью все повторим. Но сейчас  мы
должны тебя спрятать. Рабыни промолчат, а мужчины не увидят. Об этом все
равно узнают, номы не  должны  давать  Хальвдану  повода  доставить  нам
неприятности.
   Она потянула Шефа, по-прежнему обнаженного, внутрь дома.
   Карли недоумевал, куда запрятали его друга, - он полагал,  что  может
теперь так называть Й1ефа. Он валялся на соломенном тюфяке на чердаке, к
которому вела лесенка из комнаты рабынь. В маленькое окошко  без  ставен
падал свет, но Карли предупредили, чтобы он не высовывался... Его голова
и изгрызенное запястье были забинтованы, а сам он укрыт теплым одеялом.
   Лестница заскрипела, и он схватился за меч, который  подобрал,  когда
его разлучили с Шефом. Но это всего лишь пришли две рабыни. Он  не  знал
их имен: некрасивые темноволосые женщины, одна его возраста,  другая,  с
изборожденным морщинами лицом, лет на десять  постарше.  Они  несли  его
одежду, чисто выстиранную  и  просушенную  над  огнем,  буханку  черного
хлеба,  кувшин  с  элем  и  еще  один  -  с  простоквашей.  Карли   сел,
ухмыльнулся, жадно потянулся .за элем.
   - Леди, я бы встал и поблагодарил вас, как положено, - сказал он.  Но
на мне только это одеяло, а то, что под ним, может вас испугать.
   Молодая слегка улыбнулась, а старшая покачала головой.
   - Кто живет на этом острове, тех мало чем испугаешь, - сказала она.
   - Почему же так?
   - Нам всегда есть из-за чего беспокоиться.  Королевы  играют  в  свои
игры, с мужчинами, королями и с мальчишкой  Харальдом.  В  конце  концов
одна из них проиграет и поплатится за все,  будет  похоронена.  Королева
Аза уже начала откладывать вещи, которые возьмет с собой в могилу,  сани
и повозку, самоцветы и хорошую одежду. Но ни она, ни  Рагнхильда,  когда
сойдут в могилу, не  будут  там  в  одиночестве.  Они  возьмут  с  собой
провожатых - может быть, одну рабыню, может быть, двух.  Я  здесь  самая
ненужная. Наверняка Аза возьмет  меня  с  собой,  или  же  меня  отошлет
Рагнхильда. А Эдит здесь самая молодая.
   Может быть, Рагнхильда из ревности выберет ее.
   - Эдит, - сказал Карли. - Это не норманнское имя.
   - Я англичанка, - сказала девушка. - А Марта из Фризии. Они  похитили
ее с родного острова, когда был  туман.  Меня  схватили  работорговцы  и
продали на рынке в Гедебю.
   Карли  уставился  на  них.  До  сих  пор   все   трое   разговаривали
по-норманнски, женщины довольно бойко,  а  Карли  -  через  пень-колоду.
Теперь же он  заговорил  на  языке  Дитмарша,  родственном  фризскому  и
английскому, на языке, который, как он убедился, хорошо понимал Шеф.
   - А вы знаете, что я и мой друг тоже не норманны? Он король в Англии.
   Но говорят, что когда-то он был трэлем  вроде  вас.  И  его  пытались
продать на рынке в Гедебю каких-то пару недель тому назад.
   - Пытались?
   - Он сбил с ног человека, который объявил себя его хозяином, а  потом
решил сам продать его. Отличная шутка, и удар был неплохой. Но  слушайте
- я знаю своего друга, и я знаю, что он не любит работорговцев. Когда мы
вернемся к своим друзьям, хотите, я попрошу  его  выкупить  вас  у  этих
королев?
   Он это сделает, если узнает, что ты англичанка, Эдит, и тебя,  Марта,
тоже не забудет.
   - Вряд ли вы вернетесь к своим друзьям, - сказала Марта.  -  Мы  ведь
много чего слышим. Королева Рагнхильда боится твоего друга. Она  думает,
что он может занять место, уготованное ею для своего сына. Прошлой ночью
она собиралась убить вас обоих. А сейчас она хочет  вытянуть  из  твоего
друга его мужскую сущность, родить от него ребенка, на тот случай,  если
его кровь предназначена для царствования. Как только она  почувствует  в
своем чреве ребенка, твой друг найдет в своей каше черную белену.  И  ты
тоже.
   Карли неуверенно посмотрел на буханку, которую он уже обгрыз.
   - Нет, - продолжала женщина, - ты пока в безопасности. Настолько  же,
насколько и мы. Пока она не получит то, чего хочет.
   - И сколько на это уйдет?
   Марта впервые  рассмеялась,  безрадостным,  скорее  похожим  на  плач
смехом.
   - Заделать женщине ребенка?  Ты  же  мужчина,  ты  должен  бы  знать.
Столько времени, сколько нужно, чтобы пройти милю? С большинством из вас
даже меньше.
   - Со мной больше, - пробормотал Карли. Его  рука  машинально,  но  не
встречая сопротивления, потянулась к коленке Эдит.

***

   Вальгрим Мудрый внимательно осмотрел  выловленное  копье,  наконечник
которого  уже  покрылся  ржавчиной.  Он  прочел  руническую  надпись  на
железной насадке.
   - Где ты его нашел? - спросил он.
   - У берегов Дроттнйнгсхолма, - ответил Стейн, начальник стражи. Когда
мы, как всегда, возвращались сегодня утром на  остров,  я  послал  людей
забрать собак, как мы обычно делаем.  Собак  никак  не  могли  найти,  а
королева Рагнхильда сказала мне, что ее беспокоил их вой  и  она  велела
служанкам  загнать  псов  домой.  Когда  я   стал   расспрашивать,   она
разозлилась и велела мне убираться,  пока  уши  не  отрезали.  Я  почуял
неладное и послал вдоль берега весельную лодку, льда ведь уже  нет.  Они
нашли вот это.
   - Оно плавало?
   - Нет, у него слишком тяжелый наконечник. Мне сказали, копье  было  в
воде близко от берега, футах в трех.  Наконечник  погрузился,  а  древко
болталось на поверхности.
   - Что это, по-твоему, означает?
   - Он мог утонуть вместе со льдом, - предположил  Стейн.  -  Весь  лед
сошел в начале прошлой ночи, когда пошел дождь.
   - Но ты в этом не уверен?
   - Из-за  собак,  -  подтвердил  Стейн.  -  Здесь  какой-то  обман,  и
Рагнхильда что-то скрывает.
   - Может быть, мужчину?
   - Может быть, и так.
   Оба повернулись к  королю  Олафу,  третьему  присутствующему  в  этой
комнате.
   - Кажется, это задевает  доброе  имя  твоей  семьи,  -  не  удержался
Вальгрим. Король улыбнулся:
   - То, о чем вы подумали - это тоже неплохое испытание для удачи. Если
король Шеф был прошлой  ночью  на  льду  и  остался  жив,  значит,  одно
испытание он прошел. Если его не остановили волкодавы, значит, он прошел
и второе. Вы хотите, чтобы я подверг его третьему испытанию?
   - Третий раз - расплата за все, - сказали Стейн.
   - Согласен. Пусть будет третье, и больше ни одного, ни от меня, ни от
вас. Соглашайтесь.
   Вальгрим неохотно кивнул, взгляд его затуманился расчетами.
   - Тогда  я  пошлю  сообщить  моему  брату,  что  на  Дроттнингсхолме,
кажется, не все благополучно. Я никогда не делал  такого  раньше,  и  он
знает, что просто так я бы об этом не заговорил. Так что он поверит  мне
и вышлет  приказ  тщательно  обыскать  остров  и  все  дома  на  нем  до
последнего дюйма. Тебе, Стейн, нужно подумать, как  это  осуществить.  И
если будут обнаружены спрятавшиеся  нарушители,  их  следует  отдать  на
милость короля. Суд  его  будет  суров,  коль  скоро  он  убедится,  что
затронуто доброе имя его сына Харальда.
   А до тех пор, Стейн, тебе стоит удвоить охрану на  всех  мостах  -  с
Дроттнингсхолма на второй остров и на  мостах  на  первый  остров  и  на
материк.
   Смелый человек может решиться плыть между  островами,  поэтому  пусть
между ними дежурят ваши сторожевые лодки. Нет нужды  напоминать  о  том,
чтобы ни одну лодку нельзя было украсть.
   И если это будет испытанием,  то  от  вас  зависит,  чтобы  оно  было
достаточно суровым. Потом не приходите ко мне и  не  говорите,  что  это
оказалось нечестное испытание, которое мог бы пройти  любой.  Вы  должны
сделать так, чтобы единственная дорога оттуда пролегала тропой  Велунда,
по воздуху! Тогда, если король Шеф ускользнет, мы будем знать, что он  и
есть Велунд, только в ином обличье.
   Стейн и Вальгрим снова кивнули.
   - И ни слова его  друзьям,  -  добавил  Вальгрим.  Из  высокого  окна
комнаты, где они сидели, ему было  видно,  как  Торвин  в  сопровождении
Бранда  идет  по  тропке  близ  святилища.  Оба  выглядели  озабоченными
донельзя.
   - Ни слова  его  друзьям,  -  согласился  Олаф.  -  Я  играю  честно,
Вальгрим. Смотри,  и  ты  будь  тоже  честен.  Иначе  это  не  испытание
королевской удачи.
   Едва он вышел, Вальгрим и Стейн переглянулись.
   - Олаф велел сделать испытание суровым, -  сказал  Стейн.  -  Я  могу
сделать его немножко суровей, чем он рассчитывал.
   -  Так  сделай,  -  откликнулся  Вальгрим,  снова  разглядывая   руны
"Гунгнир" на  копье,  которое  все  еще  держал  в  руке.  -  Невозможно
оказаться излишне суровым к человеку, который притворяется,  что  послан
Отцом Всего Сущего.
   - А если его удача окажется сильнее?
   Вальгрим взвесил в руке копье, тряхнул его, как человек, собирающийся
ударить:
   - Думаю, что удача уже оставила его. Я его  ненавидел  за  подражание
моему хозяину, Одину.  Я  еще  больше  ненавижу  его  теперь,  когда  он
выбросил знак моего хозяина.

***

   Прячась в тенях большого зала, Карли  ошарашенно  наблюдал  за  своим
другом и  властелином.  "Все  признаки  налицо,  -  подумал  он.  -  Мне
следовало бы раньше догадаться".
   Почти с момента их первой встречи  -  во  всяком  случае,  с  первого
разговора - Карли бессознательно был  убежден,  что  Шеф  из  них  двоих
старше, мудрее, больше повидал в жизни и лучше владеет оружием.  Это  не
вызывало у Карли ощущения неполноценности.  Он  был  для  этого  слишком
силен духом и пребывал в несокрушимой  жизнерадостной  уверенности,  что
способен кулаком сбить с ног любого, а в  постель  затащить  если  и  не
любую женщину, то, по крайней мере, всякую с не слишком злым нравом.  Он
не считал, что Шеф превосходит его. Но он  предполагал,  что  Шеф  знает
столько же, сколько и он сам.
   Ошибка. Давно нужно было сообразить, что, коль скоро речь  заходит  о
женщинах, этот высокий воин, украшенный шрамами и имеющий могущественных
друзей, становится не больше чем просто мальчиком. Вот и сейчас  он  вел
себя как мальчишка. Мальчишка, впервые встретившийся с женщиной. Что  он
делал с королевой Рагнхильдой целый  день,  Карли  не  знал,  но  сейчас
наступила ночь, стража удалилась, а он все равно не мог оторвать от  нее
ни взгляда, ни рук.
   Пока он ложкой ел вареную  солонину,  его  левая  рука  покоилась  на
обнаженном локте королевы, ласково его поглаживая. Каждый раз, когда она
говорила, он наклонялся к ее устам и смеялся, всячески  стараясь  лишний
раз  к  ней  прикоснуться.  Карли  слышал  истории  о  ведьмах,  которые
вытягивали из мужчин их мужскую сущность. В его  личном  опыте  нужды  в
колдовстве никогда не возникало. Женские чары, сознательно  применяемые,
действуют на любого мужчину - по крайней мере в первый раз. С тех пор же
как ты понял, что в море рыбы больше, чем кажется, ты защищен. Но Шеф-то
еще этого не  знал.  И  невозможно  было  объяснить  ему.  Когда  Карли,
освободившись из своего заточения на чердаке, подошел к Шефу, вид у того
был  дружелюбный,  но  отсутствующий,  и  он  оказался   совершенно   не
расположен разговаривать или даже задумываться о том, что происходит. Он
совсем расклеился.
   Все,  следовательно,  возлагалось  на  одного  Карли.  Он  ничуть  не
сомневался, что, несмотря  на  тепло,  сытость  и  ласку,  они  с  Шефом
подвергаются сейчас большей опасности, чем на льду. То, что Эдит,  Марта
и две их подружки рассказали ему,  совершенно  его  огорошило.  Шеф  был
против рабства, потому что рабство не раз  грозило  ему.  Карли  же  был
против рабства, потому что  никогда  с  ним  раньше  не  сталкивался.  В
отсталом и нищем Дитмарше для рабов  не  нашлось  бы  ни  помещений,  ни
работы. Дитмаршцы могли продавать  потерпевших  кораблекрушение  чужаков
другим чужакам, но сами в жизни  не  держали  трэлей.  Вечный  страх,  в
котором жили трэли вроде Эдит или Марты, был для Карли в новинку.
   А ведь страх делает людей хорошими слушателями. Ради  спасения  жизни
им необходимо вовремя узнать, что может случиться,  и  принять  немногие
доступные им жалкие меры  предосторожности.  Так  что  Марта  не  только
сносила презрение  и  придирки  от  норвежки-домюправительницы,  которая
каждое утро приходила вместе со стражей и каждый вечер уходила вместе  с
ней. Она  подстрекала  ее  на  откровенность,  нарочно  ошибаясь,  чтобы
вызвать побои и сопровождающий их поток слов. И что же сказала  дородная
Вигдис после того, как Марта уронила сковородку? Она сказала, что пришло
время для ленивых нерях. Да-да, и может быть, не только для них.  Почему
же еще стражу-то удвоили? И не надейся уплыть, как бесхребетный угорь  -
твой отец. В проливах между всеми островами плавают стражники на лодках.
Когда король вернется, мы еще посмотрим, кто достаточно  полезен,  чтобы
остаться жить, а кто годен только для могильного кургана.
   Очевидно, Вигдис не знала, для чего усилена охрана, и относила это на
счет каких-то королевских интриг: может быть, король Хальвдан  устал  от
своей никак не соберущейся умереть матери, а может быть - от жены  с  ее
своеволием. Но рабыни знали все. Собаки, сказали  они.  Приходили  люди,
заглядывали на псарню, спрашивали, где же остальные, почему они  не  все
вернулись, почему не слышно их лая, если они все еще  бегают  где-то  на
острове. Они убрали тела еще до света, сказала Эдит, а дождь смыл кровь,
но на такой мягкой почве не нужно быть следопытом, чтобы понять -  здесь
что-то произошло.
   "Хорошо еще, если осталась ночь или две,  -  думал  Карли,  глядя  на
Рагнхильду с Шефом и кислую мину королевы Азы, сидящей напротив  них  за
столом. - Я знаю. Рабыни знают. Шеф ничего не слушает. Вигдис  не  знает
ничего. Что ж, в одном можно быть уверенным.  Они  не  заметят,  если  я
исчезну". Он прошел в тесную комнатку, где его ждали служанки.
   - Ты придумал, что делать? - прошептала Эдит.
   Карли обхватил ее за пояс.
   - Я из Дитмарша, - ответил он. - Я  кое-что  знаю  насчет  воды.  Мне
нужно построить... - он не мог подобрать слово, - лодку, что ли?
   - На острове лодок нет. Ни досок, ни инструментов. Деревья валить это
на несколько недель. И все равно, тебя ведь услышат!
   - Я имею в виду не такую лодку, - сказал Карли. -  Мне  нужно,  -  он
повернулся к Марте из Фризии, - то, что мы называем punt.
   - В нем охотятся на уток, - кивнула Марта. - Но для чего он тебе?

***

   Через  несколько  часов  Карли,  потея,  склонился  над  сооружением,
которое собирал на обращенном к морю берегу острова, самом удаленном  от
постов стражи. Плоское дно лодки было сделано просто из  двери.  Нашлась
лишь одна, отсутствие которой не заметили бы  в  тот  же  самый  день  -
дверь, ведущая в вонючий  нужник  для  рабынь.  Видимо,  ни  стража,  ни
королевы даже не подозревали о существовании подобного места, не  говоря
уж о том, есть там дверь или нет. Карли снял ее с петель,  и  унес.  Она
сама по себе выдержала бы одного  человека,  и  на  ней  можно  было  бы
переправиться с шестом, если бы держаться мелководья. Но он знал, что от
него потребуется большее, ведь прежде чем  подходить  к  берегу  фьорда,
нужно сделать круг по морю.
   Понадобится место, чтобы стоять, если он не хочет, чтобы каждая волна
заливала его. Еще нужен какой-нибудь штевень на  носу,  чтобы  рассекать
волны - и изготовленный без шума и без инструментов. Медленно и  неловко
он отпилил углы двери своим мечом, острым,  но  без  зубцов.  Взятыми  с
кухни железными вертелами удалось прикрепить по бокам несколько дровяных
поленьев, прибить их плоским камнем, обернутым в тряпки.
   Деревянный поднос поверх них он прикрепил с помощью четырех  гвоздей,
расшатанных голыми руками и потихоньку вытащенных из деревянной  обшивки
со стены в задней части главного зала. И наконец, снедаемый  нетерпением
и уверовав, что пропажа не будет обнаружена раньше следующего утра,  он,
уперевшись коленом, отломал одну из досок обшивки, у самого низа. Сейчас
он пытался забить еще три гвоздя в доску, прилаженную к  передней  части
двери, чтобы сделать  неуклюжий  носовой  обвод.  Тогда  он  получил  бы
некоторое подобие плоскодонки, на которой дитмаршские  охотники  плавают
по своим непролазным болотам. Он не будет ни  отталкиваться  шестом,  ни
делать уключины, он просто будет грести с кормы одним веслом - это опять
же отломанная дощечка, вставленная в расщепленный конец еловой ветви. На
тихой воде сойдет. Если только его не заметят стражи с прибрежных  лодок
или моряки с одного из огромных кораблей, которые  охраняют  королевские
рубежи. Если он не повстречает тварь из морских глубин.
   При последней мысли волосы Карли встали  дыбом.  В  глубине  души  он
знал, чего боится. Не моря и не людей. Слишком многое  он  и  английские
катапультеры, изнывая от скуки, понарассказывали друг другу о том, какие
чудовища водятся на их родине, добавляя еще и  услышанное  от  викингов.
Живя в  Дитмарше,  Карли  боялся  болотных  кикимор.  Англичане  боялись
привидений боггартов, ведьм и подземных обитателей. Викинги рассказывали
обо всех них  и  о  еще  более  странных  тварях  -  скоффинах,  никсах,
марбендиллах и шхерных троллях. Кто знает, что там  встретится  ночью  в
море? Возьмет и высунется поросшая серым волосом рука и схватит  его  за
лодыжку, когда он будет грести, стоя в  шести  дюймах  над  поверхностью
воды. А потом тварь устроит себе на морском дне пир.
   Карли  встряхнулся,  загнал  плоским  камнем   последний   гвоздь   и
выпрямился.
   На ухо ему промурлыкали:
   - Собираешься порыбачить?
   И без того напуганный,  Карли  сиганул  прямо  через  плоскодонку,  в
воздухе  развернулся,  приземлился  уже  готовый  к   борьбе,   стараясь
разглядеть, что за напасть к нему подкралась. Он почти успокоился, когда
увидал  довольное,  презрительное  лицо  Стейна,  капитана   стражников,
стоявшего полностью вооруженным, но заткнув большие пальцы за пояс.
   - Не ожидал меня увидеть? - поинтересовался  Стейн.  -  Думал,  я  не
вернусь до  утра?  Ну  а  я  подумал,  что  лишняя  предосторожность  не
помешает. В  конце  концов,  если  на  Дроттнингсхолме  мужчинам  нельзя
оставаться после заката, то и тебе тоже нельзя,  а?  А  теперь  скажи-ка
мне, коротышка, где твой длинный дружок? Кобелится в замке? Он  потеряет
больше, чем один глаз, когда мы отдадим  его  королю  Хальвдану.  Хочешь
отправиться с ним?
   Меч, который Шеф перековал для Карли, по-прежнему валялся  на  земле,
там, где и был брошен. Карли рванулся к мечу, схватил его за  рукоять  и
выпрямился. Первое оцепенение прошло. Это не тварь  из  морских  глубин.
Просто человек. По-видимому, один. В шлеме и кольчуге, но без щита.
   Стейн выхватил меч и пошел вокруг лодки. Карли не был коротышкой,  но
не доставал Стейну даже до плеча и в весе проигрывал фунтов пятьдесят.
   Насколько тот быстр? В армии  викингов  полно  крестьянских  сыновей,
говорил Шеф.
   Карли приподнял локоть и вложил весь свой вес в удар с правого плеча,
не в голову - слишком легко поднырнуть, - а в основание  шеи,  как  учил
Шеф.
   Стейн заметил начало движения, сразу понял, куда  нацелен  удар,  как
пойдет меч. Он  успел  даже  переступить  ногами  перед  отбивом.  Одним
движением он крутанул свой  меч  в  руке,  резко  вздернутым  основанием
клинка пресек размашистую дугу удара Карли. Клинки лязгнули. Меч  Карли,
выбитый из  руки,  полетел  в  сторону.  Легким  движением  кисти  Стейн
приставил острие своего меча к кадыку противника.
   "Значит, не из крестьянских сыновей", - с тоской подумал Карли.  Лицо
Стейна исказилось отвращением. Он опустил меч.
   - Не шкура делает медведя медведем, - сказал он. - И  не  меч  делает
коротышку воином. Ладно, ты, конопатый ублюдок, говори, или  я  из  тебя
отбивную сделаю.
   Он нагнулся вперед, склонив ухо и уведя тем самым свой  подбородок  в
сторону и вверх. Ноги Карли сами сменили фехтовальную позицию  на  более
привычную и естественную для него. Он приподнял отвыкшую  было  от  дела
левую руку, а правой мгновенно провел боковой удар в челюсть.
   На этот раз приемы  Стейна,  натренированные  десятилетиями,  подвели
его.
   Удар застал его врасплох. Пока  он  поднимал  меч  для  убийственного
ответного выпада, еще один удар отбросил его голову назад, а третий -  с
расстояния в шесть дюймов - обрушился на висок. Он завалился  вперед,  а
Карли шагнул в сторону и рубанул его ребром ладони под затылок -  прием,
запрещенный в Дитмарше на ринге, но не против мужей  или  встреченных  в
ночи  соперников.  Ветеран  растянулся  у  ног  Карли   во   весь   свой
шестифутовый рост.
   Из сумрака вышла Марта, рабыня. Когда она увидела лежащего  воина,  в
ее глазах появился ужас.
   - Я пришла посмотреть, уплыл ли ты.  Это  капитан  Стейн.  Раньше  он
никогда не шпионил ночью. Они знают, что ты здесь! Он мертв?
   Карли помотал головой.
   - Помоги мне связать его, пока не очухался.
   - Связать его? Ты с ума сошел? Мы не сможем вечно сторожить  его  или
заставить его молчать.
   - Ладно... Что же нам с ним делать?
   - Перерезать глотку конечно. Давай-ка, быстро. А тело положи в  лодку
и столкнешь в воду. Пока его найдут, пройдет много дней.
   Карли подобрал меч, уставился на оглушенного Стейна.
   - Но я никогда раньше не  убивал.  Он...  Он  не  сделал  мне  ничего
плохого.
   Марта решительно шагнула вперед, нагнулась над Стейном,  который  уже
зашевелился и пытался  подняться.  Она  выхватила  у  него  из-за  пояса
короткий нож, быстро попробовала остроту лезвия,  сковырнула  со  Стейна
шлем и за волосы оттянула ему голову назад. Заведя руку вперед,  вонзила
нож глубоко под левое ухо. Прорезала им широкий и глубокий полукруг.  Из
рассеченных артерий брызнула кровь, Стейн закричал, голос его с шипением
вырвался из большой дыры в глотке.
   Марта  отпустила  голову,  дав  телу  завалиться  ничком,  машинально
обтерла нож о свой засаленный фартук.
   - Мужчины, - бросила она. - Это же как свинью зарезать. Только свиньи
не уводят других свиней из их дома. Не хоронят их заживо. Он не  сделают
тебе ничего плохого! А сколько всего он и ему подобные сделали мне?
   Мне и таким, как я? Что ты стоишь как столб, а еще мужик называется!
   Сматывайся! И захвати с собой эту тушу. Если ты  не  вернешься  через
два дня, мы все к нему присоединимся. Куда бы он ни отправился.
   Она повернулась и снова исчезла в темноте. Карли, с пересохшим горлом
и кругами перед глазами, подтащил  свою  неуклюжую  лодчонку  к  воде  и
погрузил на нее мертвое тело.

Глава 14

   Часом позже Карли осторожно зажал весло между коленями, выпрямился  в
своей опасно раскачивающейся лодчонке  и  расправил  уставшие  плечи.  С
самого начала он понял,  насколько  отличается  море,  даже  запертое  в
тесном фьорде, от мелких илистых  проток  в  родных  болотах.  Легчайшее
волнение раскачивало дверь вдоль и поперек. Чтобы хоть как-то  сохранять
равновесие, пришлось как можно ближе податься к центру, из-за чего  упор
для гребли оказался позади него, а не  там,  где  нужно.  Путем  проб  и
ошибок он выяснил, как ловчее  встать,  одной  ногой  далеко  вперед,  а
другой - упираясь в самый край деревянного щита.  К  счастью,  весло  он
сделал достаточно длинным, чтобы дотягиваться им до воды  даже  в  такой
позиции.
   У дитмаршских охотников на уток было два  способа  грести,  легкий  и
трудный. Сложности с равновесием исключали легкий способ -  опираясь  на
одну ногу, подсунуть весло под колено другой  и  грести  обеими  руками.
Пришлось сразу же перейти на трудный  способ:  надо  было,  держа  весло
одной  рукой,  другой  рукой  загребать  с  левого   и   правого   борта
попеременно,  описывая  нескончаемые  восьмерки.  Карли  хорошо   держал
равновесие, у него были необычайно сильные для человека его роста руки и
плечи. Только поэтому у него получалось.  Но  и  то-с  трудом  и  крайне
медленно.
   И все-таки никто его не заметил. Сначала он  отталкивался  веслом  от
дна, пока не вышел на глубокую воду, там он с облегчением столкнул  труп
с борта и увидел, что лодка приподнялась в воде. Кольчуга утянула Стейна
на дно. Скоро он всплывет, но тогда уже Шеф будет спасен, или сам  Карли
присоединится к покойнику в ином мире.
   Затем он поплыл от острова  по  прямой  к  темным  очертаниям  холмов
Восточного Фолда на  другой  стороне  фьорда.  Пять  сотен  изматывающих
гребков веслом и беспрерывные старания удержать равновесие. После  этого
он  обернулся,  внимательно  посмотрел  на  Дроттнингсхолм  и   соседние
острова. Он мог  их  различить,  но  без  подробностей.  Можно  было  не
опасаться, что в облачную безлунную ночь кто-то из стражников заметит на
фоне черного моря человека, пробирающегося на утлом челноке.
   Он снова повернулся и направился на север к Каупангу. Ветер и  прилив
помогали ему. По мере усталости он менял руку. Неприятно было не  видеть
ничего, ни огонька, ни малейших признаков продвижения вперед. С  тем  же
успехом он мог бы грести в безбрежном океане,  двигаясь  из  ниоткуда  в
никуда.
   До сих пор вокруг него ничего не появлялось. Но  вот  сквозь  посвист
ветра и рокот моря Карли различил позади себя какой-то странный звук.
   Неумолчный плеск, что-то равномерно шлепающее по воде. Он  оглянулся,
мгновенно  наполняясь  ужасом  перед   таинственной   морской   ведьмой,
охотящейся за ним.
   Хуже того. На черной поверхности моря Карли заметил тень  со  свирепо
поднятой головой, как у чудовища, рыщущего в поисках жертвы.  Увенчанный
драконом форштевень одного из кораблей короля Хальвдана, что вышел  море
на длинную летнюю вахту. Карли различал белые бурунчики от весел, слышал
ритмичный скрип уключин,  кряканье  налегающих  на  весла  гребцов.  Они
гребли очень медленно, не имея определенной цели  и  сохраняя  силы.  На
носу и корме стояли впередсмотрящие,  выискивая  купцов,  экономящих  на
пошлине королю Хальвдану, и пиратов, надеющихся поживиться  в  Восточном
или Западном Фолде.
   Карли незамедлительно улегся ничком, не  страшась  больше  заливающих
его волн.
   Он пригнул лицо, втянул ладони в рукава,  весло  спрятал  под  собою.
Много раз уклоняясь от нежелательных ночных встреч с мужьями  и  отцами,
он знал, что темной ночью ничто так не  выдает  человека,  как  белеющая
кожа. Он старался прикинуться  плавающим  обломком  кораблекрушения;  от
одной мысли, что лучники прицеливаются в него, по коже забегали мурашки.
   Весла  гремели  над  самым  ухом,  дверь  качнулась  на   буруне   от
проходящего боевого корабля. Ни оклика, ни выстрела.  Когда  край  кормы
уже вышел из поля  зрения,  Карли  услышал  возглас  впередсмотрящего  и
неразборчивый ответ. Но нет, его не  окликнули.  Это  не  имело  к  нему
отношения.
   Осторожно, весь трясясь, он поднялся на ноги,  подобрал  весло,  стал
медленно грести вслед за удаляющейся кормой корабля. Снова начав  отсчет
гребков, он вдруг ощутил, что дверь опять  вздымается  под  ногами.  Еще
один носовой бурун?  Нет,  что-то  большое,  близкое,  громоздкая  туша,
всплывающая под самым боком. Карли упал на колени и схватился руками  за
борта, тут же услышав шумное пыхтенье  в  каких-нибудь  шести  футах  от
себя.
   Огромный, в рост человека, плавник скользнул мимо, возвышаясь из воды
почти под прямым углом. Под ним виднелось черное блестящее тело.  Пройдя
вперед, плавник  развернулся  и  пошел  наперерез.  Из  воды  показалась
голова, достаточно широкая, чтобы разом проглотить дверь.  Карли  увидел
белоснежный отблеск, бегущий внизу черного туловища,  заметил  изучающий
его умный глаз.
   Кит-убийца, самец касатки во главе стада, охотящегося за тюленями, он
хотел было скинуть человечишку с  его  щепки  и  разорвать  в  воде,  но
передумал.
   Людишек вряд ли  можно  считать  достойной  добычей,  нашептывал  ему
мягкий настойчивый голос, на них охотиться  неинтересно.  Иногда  за  их
судами следуют дельфины, а дельфины - это лакомый кусочек. Но сегодня их
нет. И кит устремился в погоню за кораблем, забыв про кусок человечины в
челноке, решительно направившись на поиски своих товарищей.
   Карли снова распрямился, осознав, что теплотой внутри  штанов  обязан
собственному страху.  Трясущимися  руками  схватив  весло,  он  принялся
отсчитывать гребки. Эта страна опасна. И люди и животные  здесь  слишком
велики.

***

   Сидя в своей  лачуге,  английские  катапультеры  готовили  завтрак  и
одновременно    проверяли    оружие.    Только-только    рассвело,    но
вольноотпущенники, вопреки обычаю, встали до света. Несмотря на то,  что
они носили пекторали и были,  казалось  бы,  под  защитой  принятой  ими
религии, они чувствовали себя  одиноко,  скованно,  тревожно.  Их  вождь
исчез в неизвестном направлении. Их окружали люди, говорившие  на  чужом
языке и имевшие непредсказуемый нрав. А ведь в глубине души  они  знали,
что большинство норманнов считают всех иностранцев  не  пойманными  пока
рабами.  Они  пришли  в  Каупанг  как  воины  армии-победительницы.   Но
постепенно  их  положение  становилось  все  более   шатким.   Если   их
обезоружат, их снова пошлют обрабатывать поля и пасти коз.
   Каждый из них про себя решил, что этого произойти не должно ни в коем
случае. Если понадобится, они будут прорываться. Но куда и как?
   В Англии в Армии Пути  было  три  главных  рода  войск:  арбалетчики,
алебардщики и катапультеры. Никто и не пытался обучить их владеть мечом,
хотя каждому полагалось носить на  поясе  широкий,  заточенный  с  одной
стороны нож, одинаково полезный как для заготовки  дров,  так  и  против
врагов. Но Удд еще позаботился,  чтобы  каждый  из  них,  независимо  от
военной профессии,  не  расставался  и  умел  обращаться  с  наиновейшим
арбалетом, взводимым не с помощью ворота, а посредством длинной зубчатой
рейки. Последняя проходила под тетивой и фиксировалась запорным язычком.
Одним натягивающим движением можно было взвести пружину, упираясь  ногой
в  специальный  упор,  приделанный  к  передней  части  деревянной  рамы
арбалета. А Озмод и еще трое его подручных  не  расставались  со  своими
грозными алебардами, оружием, напоминающим одновременно топор  и  копье,
некогда придуманным Шефом для самого себя, чтобы хоть как-то  восполнить
недостаток силы и тренированности.
   Но главное оружие отряда находилось вне хижины: "мул", метающая камни
катапульта, которую они сняли с "Норфолка" и погрузили на "Морж" Бранда.
Со времени их прибытия жрецы Тора суетились вокруг,  осматривая  машину,
наблюдая за стрельбами и  упрашивая  построить  катапульты  двух  других
известных видов: дротикомет с пружиной из  скрученных  канатов  и  более
простую камнекидалку вращательницу, которую Путь уже использовал в  трех
сражениях. Говорили, что король Хальвдан повелел испробовать, нельзя  ли
установить парочку "мулов" на кормовых и носовых платформах кораблей его
береговой  охраны,  достаточно  больших,  чтобы  поднять  машины,  хотя,
возможно, и слишком слабых в киле, чтобы раз  за  разом  выдерживать  их
мощную отдачу. Но до сих  пор  стоявший  около  хижины  "мул"  оставался
единственным во всей Норвегии.
   Была и еще одна новинка, пока ни разу не испытанная. Придумка  Уд  да
закаленная сталь -  все  еще  выглядела  бесполезной  игрушкой.  Однажды
затвердев, она уже  не  поддавалась  никакой  обработке.  Удд  предлагал
сделать более прочные стрелы для арбалетов, но  ему  резонно  возразили,
что они и так уже пробивают любую  известную  броню,  так  для  чего  же
стараться? В конце концов Удд  сделал  из  новой  стали  тонкую  круглую
пластину, двух футов в поперечнике, и  приделал  ее  к  самому  обычному
круглому щиту из липы. Немного  нашлось  бы  воинов,  носивших  железные
щиты. Вес был так  велик,  что  щитом  нельзя  было  вращать  достаточно
быстро. Вместо металла использовалась мягкая древесина липы,  в  которой
застревало острие или лезвие  вражеского  меча,  к  центру  щита  обычно
приделывалась железная бобышка, служившая защитой  для  руки.  Сделанная
Уддом пластина была настолько тонка, что, будь это обычное  железо,  оно
бы  ничуть  не  защищало  от  удара.  Но  от  обработанной  Уддом  стали
отскакивали все обычные мечи, копья и стрелы,  а  весила  эта  броня  не
больше, чем еще один слой древесины. Ни Удд, ни его приятели и остальные
пока не испробовали, насколько хорош новый щит - при их способе  ведения
боевых действий он вообще был не нужен. Тот самый  случай,  когда  новое
знание не может найти себе применения.
   Поначалу в утренней суете никто не расслышал, что в дверь скребутся.
   Затем звук повторился, и Квикка замер. Остальные  замолкли.  Фрита  и
Хама схватили арбалеты, изготовились к стрельбе. Озмод  встал  сбоку  от
двери и занес свою  алебарду.  Квикка  вынул  колышек,  поднял  щеколду,
распахнул дверь.
   Карли,  не  в  силах  устоять  на  ногах,  упал  внутрь   хижины   на
четвереньки.
   Все семеро уставились на него, потом захлопнули дверь и бросились  на
помощь.
   - Посадите его на табурет, - распоряжался Озмод. - Он промок. Ха,  не
только от воды. Снимите с него одежду,  кто-нибудь,  дайте  ему  одеяло.
Разотри ему руки, Квикка, он замерз.
   Карли, опираясь на табурет, потянулся за кувшином. Озмод протянул ему
крепкое подогретое пиво, оно исчезло за дюжину  глотков.  Карли  перевел
дух и сел прямее.
   - Все в порядке. Сейчас отойду... Просто замерз  да  промок  и  устал
вусмерть.  У  меня  для  вас  новости.  Вопервых,   Шеф   жив,   он   на
Дроттнингсхолме.
   Послание, которое он получил, было ловушкой, но  мы  все  равно  туда
попали.
   Так что он на острове, пока жив, но недолго  ему  осталось,  если  он
оттуда не уберется. Загвоздка в том, что ихняя королева совсем свела его
с ума-разума и он не хочет с ней расставаться. Нам нужно пойти и забрать
его. Но он по своей воле  не  уйдет,  а  на  мостах  охрана  усилена.  И
выручить нужно будет не только его одного...
   Карли  выложил  всю  историю  друзьям,  которые  по   ходу   рассказа
становились все мрачнее и мрачнее. В  конце  Озмод  молча  протянул  ему
вновь  наполненный  кувшин  и  многозначительно  посмотрел  на   Квикку,
который,  как  капитан  катапультеров,  разделил  с   ним   командирские
обязанности в отсутствие Шефа.
   - Нужно его вытащить оттуда. Мы могли бы сделать это сами,  но  потом
нам будет не отвертеться. Нужно крепко обо всем подумать. Кому мы  здесь
можем доверять?
   - Как насчет лекаря Ханда? - предложил Квикка.
   Озмод на мгновенье задумался.
   - Да, я бы не прочь, чтоб он был с нами. Он англичанин,  и  он  самый
старинный друг государя, и вдобавок он жрец Пути.
   - Ну а жрец Торвин? - спросил один из носящих молот. На обращенных  к
нему лицах отразилось сомнение. Квикка покачал головой.
   - Он больше предан Пути, чем королю Шефу. А Путь в этом деле замешан.
   Еще неизвестно, что Торвин выберет.
   - А кому из этих норманнов мы вообще можем доверять?  поинтересовался
кто-то.
   - Может быть, Бранду.
   Последовала задумчивая пауза. Наконец Озмод кивнул:
   - Бранду - может быть.
   - Что ж, если он будет за нас, все может оказаться не так уж  трудно.
В нем семь футов росту, и телосложение, как у  каменной  горы.  Он  ведь
ратоборец чего-то там, правильно? Да он пройдет сквозь  всю  их  охрану,
как струя мочи сквозь сугроб.
   - Я на его счет не так уверен, - засомневался Озмод. - В прошлом году
ему распороли мечом брюхо.  Его  подлатали,  правильно.  Но  голову  ему
подлечили, а? Не знаю, сможет ли он быть победителем где бы то  ни  было
еще раз.
   - Ты думаешь, он стал трусоват? - недоверчиво переспросил Квикка.
   - Ну, не то чтобы. Но я думаю, что он теперь будет  остерегаться,  не
то, что раньше. И в этой стране, где полно берсерков,  или  как  их  там
называют, от него уже проку не много.
   - Но как думаешь, он нам поможет?
   - Если мы не будем требовать слишком многого.  -  Озмод  огляделся  и
нахмурился. - Нас здесь семеро плюс Карли. А где Удд?
   - Да где ж ему быть? Потекли ручьи,  и  он  пропадает  на  мельницах,
следит, как они работают. Схватил с собой краюху хлеба, как только стало
светать.
   - Ладно, кто-нибудь,  сходите  и  приведите  его  сюда.  А  остальные
слушайте меня. Мы сделаем вот что...

***

   - ...вот такой у нас будет план, - сообщил Озмод, сурово глядя  через
стол на Бранда. - Именно так мы и собираемся поступить. И у нас  к  тебе
только один вопрос - ты с нами или нет?
   Бранд задумчиво опустил глаза.  Хотя  оба  они  сидели,  лицо  Бранда
располагалось на фут выше, чем лицо англичанина. Вот  что  по-настоящему
удивительно, подумал он, - как  изменились  люди  Шефа.  Весь  жизненный
опыт, вера и воспитание Бранда убеждали его, что раб есть  раб,  а  воин
есть воин, и невозможно из одного сделать другого. Воина нельзя обратить
в рабство - ну, разве что с массой  предосторожностей,  вроде  тех,  что
придумал король Нитхад для Велунда, да и то, кто же не знает, что с  ним
сталось. А из раба нельзя сделать воина. Дело не только  в  том,  что  у
него нет  военной  выучки,  в  нем  нет  еще  и  души  воина.  Во  время
прошлогодней войны в Англии Бранд несколько поколебался в своем  мнении.
Он увидел, что бывшие рабы могут быть полезны в войне  машин,  поскольку
их самих можно превратить в машины: делать, что велят, натягивать тетиву
и по приказу дергать за рычаги. И это все.
   Но вот перед ним сидит вольноотпущенник, и он не только придумал свой
план действий, не только рассказывает ему, Бранду,  как  собирается  его
осуществить, он еще и отвергает попытки Бранда остановить его. Гигант из
Галогаланда испытывал смешанное чувство: раздражение, изумление и что-то
вроде - уж не тревоги ли? Ибо страх не был тем чувством, в котором он бы
легко признался и самому себе.
   - Да, я с вами, - отвечал Бранд.  -  Но  я  не  хочу,  чтобы  в  этом
оказалась замешана моя команда. И я не хочу потерять свой корабль.
   -  Мы  собирались  воспользоваться  твоим  кораблем,  чтобы  убраться
отсюда, - сказал Озмод. - Поплыть на нем назад в Англию.
   Бранд помотал головой.
   - Никаких шансов, - сказал он. - Охрана короля  Хальвдана  запечатала
этот берег так плотно, как лягушке задницу. А "Морж" не может  сражаться
с кораблями охраны, они в два раза больше размером.
   - Используй "мула".
   - Ты же знаешь,  как  много  времени  это  займет,  нужно  не  просто
погрузить его, но и установить как надо, чтобы можно  было  стрелять.  И
потом, любой корабль, если он не построен специально для  "мула",  сразу
рассыплется на кусочки, едва ты выстрелишь на нем из такой штуки.
   - Тогда как же нам сбежать после того, как мы отберем короля  Шефа  у
королевы? Ты считаешь, что это не выгорит?
   Бранд пожевал губу.
   - Можно. Наверное. Но не морем. Может, лучше всего сделать вот что. Я
придумаю какой-нибудь предлог и уеду - скажем, поеду поохотиться в горы,
мне поверят, ведь я провел зиму взаперти. Я куплю лошадей для всех нас.
   Когда выполните свой план, встречайте меня в условленном  месте.  Тут
мы и улетучимся, как дым с земель Хальвдана  и  Олафа  -  они  не  сразу
догадаются, куда мы направились.  А  мы  поскачем  через  всю  страну  к
Гула-фьорду. Мой кормчий Стейнульф подойдет туда за мной.  У  меня  есть
надежда, что с помощью Пути или, по крайней мере, с  помощью  Торвина  и
Скальдфинна, а также их друзей он сможет  освободить  "Моржа"  и  пройти
вдоль  берегов,  чтобы  подобрать  нас.  И  даже  если  у   него   будут
неприятности, Гутмунд сможет вырваться на "Чайке". Все встретимся в Гуле
и пойдем назад в Англию, как ты и предлагаешь.
   - Ты не будешь участвовать в налете?
   Бранд молча покачал головой. Теперь  Озмод  пристально  глядел  через
стол.
   Он тоже всегда верил, что раб и воин - две разных породы, как волки и
овцы.
   А затем он обнаружил - когда есть цель борьбы и шанс на победу, в нем
самом просыпается волк.  Сейчас  его  удивлял  расположившийся  напротив
гигант. Ведь это был воин, знаменитый даже среди свирепых,  драчливых  и
неугомонных  героев  Севера.  Почему  же  он  теперь  спасовал?   Почему
позволяет другим лезть в самое пекло? Правда ли,  что  человек,  который
оправился от раны, приведшей его к самым дверям смерти, никогда  уже  не
станет прежним? Он стоял у  этих  дверей  и  чувствовал  идущий  от  них
смертный холод...
   -  Тогда  можешь  предоставить  это  нам,  -  сказал  Озмод.  -  Нам,
англичанам, - добавил он, желая подчеркнуть свои слова. - Как  считаешь,
у нас получится?
   - По-моему, если все сделать так, как вы, англичане, задумали, должно
получиться, - ответил Бранд. - Что  меня  беспокоит,  так  это  как  вас
провести через горы к Гула-фьорду. До сих пор вы  встречались  только  с
обычными норвежцами. Те, что живут в дальних горах, там, где мы  пойдем,
они ведь другие.
   - Если мы справимся с охраной короля  Хальвдана,  мы  справимся  и  с
ними.
   А как насчет тебя? Ты же ратоборец из Галогаланда, не так разве?
   - Чтобы вас, малышню, провести через всю Норвегию, без  ратоборца  не
обойтись. Я буду чувствовать себя собакой,  которая  ведет  отряд  мышей
через Кошкаландию.  Кошки-то  просто  будут  радоваться,  что  обед  сам
прибежал.
   Губы Озмода сжались.
   - Тогда объясни мне, где ты будешь ждать  нас  с  лошадьми,  господин
Пес.
   Я и остальные мыши придем туда. И, может быть, с кошачьими шкурками.

***

   Небольшой отряд, двигающийся  к  мосту  на  первый  остров,  выглядел
настолько убогим и  мирным,  насколько  было  возможно.  Впереди  старая
крестьянская кляча тащила разбитую телегу, шедший сбоку человек визгливо
понукал ее. Что за груз в телеге, было не видно, его прикрывала  грязная
просмоленная дерюга со свободно свисающим краем. По  другую  сторону  от
лошади шагал Удд, самый маленький из всех, и  близоруко  всматривался  в
лошадиный хомут - норвежское  усовершенствование,  почти  неизвестное  в
Англии.
   Хомут позволял лошади тащить  вес  вдвое  против  обычного  воловьего
ярма, и Удд, конечно, позабыл о цели их  поездки,  увлекшись  хитроумной
новинкой.
   По бокам телеги и позади нее  двигались  еще  восемь  человек,  шесть
английских катапультеров, лекарь Ханд, прятавший белоснежную ризу  жрица
под серой накидкой, и  Карли.  Не  видно  было  никакого  оружия,  кроме
поясных ножей.
   Алебарды  они  подвесили  на  гвоздях  по  бокам  телеги.  Взведенные
арбалеты спрятали с краю под дерюгой.
   Когда  телега  подкатила  к   берегу,   двое   стражников   у   моста
встрепенулись и подобрали с земли свои копья.
   - Мост закрыт, - крикнул один из них. - С острова всех  выгоняют.  Вы
что, не видите, что солнце уже садится?
   Озмод  выдвинулся  вперед,  неразборчиво  что-то  крича  на   ломаном
норвежском. Он знал, что этот пост  охраняют  шесть  человек.  Он  ждал,
чтобы они все вышли из сторожки. Ведущий лошадь катапультер догнал его и
продолжал шагать вперед.
   Один из стражников не выдержал. Он отскочил назад, замахнулся  копьем
и заорал изо всех сил. Остальные высыпали из сторожки, похватали  топоры
и щиты. Раз, два, три, четыре, молча посчитал Озмод. Все  правильно.  Он
повернулся  и  показал  большой   палец   сгрудившимся   вокруг   телеги
англичанам.
   В один миг те  выхватили  арбалеты  и  прицелились,  только  Удд  еще
возился у телеги.
   - Покажем им, - коротко скомандовал Озмод.
   Фрита, главный застрельщик, пустил стрелу. Резкое треньканье тетивы и
мгновенный удар. Один из стражников охнул и побелел лицом, с недоумением
глядя на железный болт, пробивший ему щит и руку. Фрита опустил арбалет,
наступил ногой на упор, взвел пружину и зарядил следующую стрелу.
   - Вы все на  прицеле,  -  сказал  Озмод.  -  Эти  арбалеты  пробивают
насквозь любые щиты и  броню.  Драться  вы  с  нами  не  можете.  Только
умереть.
   Бросайте ваше оружие и идите в хижину.
   Стражники   переглянулись,   воины    бравые,    но    обескураженные
невозможностью драться лицом  к  лицу,  угрозой  быть  застреленными  на
расстоянии.
   - Мечи можете оставить, - разрешил Озмод. - Просто сложите копья.
   Шевелись!
   Они нехотя покидали копья и побрели  назад  в  сторожку  под  конвоем
своих врагов. Два англичанина подбежали с молотками, гвоздями и досками,
быстро заколотили дверь и окно со ставнями крест-накрест.
   - Мы кое-чему научились от короля Шефа, - заметил  Квикка.  -  Всегда
потренируйся, прежде чем что-то сделать.
   - Они скоро выберутся, - сказал Карли.
   - Тогда они подумают, что мы  в  ловушке.  На  этом  мы  еще  немного
выиграем времени.
   Телега покатилась по мосту, зимой это были вмерзшие в лед  бревна,  а
летом покрытые настилом бревна  держались  на  плаву.  Теперь  англичане
открыто несли свои алебарды и арбалеты, хорошо видимые издалека в долгих
норвежских сумерках. Но некому было их увидеть и остановить, пока они не
дошли до противоположного края острова со следующим мостом.
   Заслышав громыханье телеги и зная, что никто  сюда  попасть  не  мог,
стражники на втором мосту сразу всполошились, и у них  оказалось  больше
времени на подготовку.  Увидев  же  нацеленные  арбалеты,  один  из  них
предпочел немедленно сбежать, надеясь самому спастись и вызвать подмогу.
Неторопливо прицелившись, Фрита попал ему стрелой в ляжку,  что  тут  же
подкосило беглеца.
   Второй стражник, зло сверкая глазами, не торопясь положил  оружие  на
землю.
   Ханд  подошел  глянуть  на  рану  и  прищелкнул   языком,   обнаружив
струящуюся кровь и глубоко вонзившуюся в кость стрелу.
   К нему присоединился Озмод.
   - С такой раной много возни, -  заметил  он.  -  Но  все-таки  живому
лучше, чем мертвому, а в святилище Пути самые хорошие в мире лекари.
   Ханд кивнул.
   - Слушай, друг, когда отведешь его с этой раной к  жрецу  Ингульфу  в
святилище, передай  привет  от  лекаря  Ханда  и  скажи,  что  англичане
сохранили твоему приятелю жизнь по моей просьбе. А пока  завяжи  рану  и
останови кровь.
   Он показал свое серебряное яблоко - амулет Идуны, богини  врачевания,
и пошел прочь.
   Телега покатилась через второй  мост  на  следующий  остров,  мост  с
которого вел уже на Дроттнингсхолм. Время от времени оглядываясь, нет ли
погони, вольноотпущенники сомкнули строй. Они знали, что на этот раз без
боя не обойтись.
   Третий пост охраны был главным, с дюжиной стражников. Они и  так  уже
весь день  недоумевали,  куда  мог  подеваться  их  капитан  Стейн.  Они
обыскали все уголки острова,  кроме  королевских  покоев,  но  не  нашли
ничего подозрительного. Теперь  они  ждали  только  распоряжения  короля
Хальвдана, чтобы обыскать и королевские  покои  тоже,  но  даже  там  не
надеялись обнаружить Стейна. Они знали, что враг где-то поблизости, будь
то люди или чудище из морских глубин. Кто-то видел  гигантские  плавники
кружащего у островов стада касаток, и все недоумевали, неужели у  Стейна
хватило ума полезть в воду.
   Донесшиеся слабые крики и неясный  шум  встревожили  их  еще  больше.
Когда телега и сопровождающий ее отряд показались на  дороге,  стражники
решительно выстроились на мосту,  четверо  впереди  и  три  человека  во
втором ряду. Из заднего ряда полетела стрела, пущенная в голову  лошади.
Что бы это ни была за телега и груз, делом  стражников  было  остановить
их.  Вилфц,  ведущий  лошадь  под  уздцы,  держал  в  руке  новый   щит,
изготовленный по способу Удда. Выставив его, он  прервал  полет  стрелы.
Стрела отскочила со сломанным наконечником.
   Квикка, Озмод, Хама и Лалла с алебардами  в  руках  вышли  вперед  и,
припав  на  одно  колено,  ощетинились  остриями  в  сорока   футах   от
приготовившихся к  атаке  норманнов.  Позади  частокола  алебард  встали
четыре арбалетчика.
   - Бросайте оружие, - крикнул Озмод. Он и не надеялся, что этот приказ
будет выполнен. Чтобы дюжина испытанных воинов уступила проигрывающим им
в числе чужакам? От них бы отказались собственные матери. И все же Озмод
испытывал некоторые  угрызения  совести  перед  хладнокровным  убийством
людей, которые были совершенно беспомощны против оружия, которого они  в
глаза не видели. Он выждал, пока стражники  натянут  луки  и  замахнутся
дротиками, прежде чем скомандовал:
   - Стреляй!
   Четыре  арбалета  взвизгнули  одновременно.   С   сорока   футов   по
неподвижной мишени - кто бы тут  промахнулся?  Передняя  линия  викингов
распалась, один даже полетел вверх тормашками от удара стрелы  -  мощная
энергия, накопленная в  напружиненной  стали,  мгновенно  высвободилась.
Воин во второй линии судорожно вздохнул и свалился  -  стрела,  насквозь
пробив переднего, вошла ему между ребер.
   Еще  один  стражник  выбрался  из  завала  тел  и   ринулся   вперед,
замахиваясь мечом для всесокрушающего  удара.  Пока  он  бежал  к  своей
победе или смерти, изо рта у него выступила пена. Приближаясь, он хрипло
призывал Одина. Стрела из арбалета близорукого Удда просвистела мимо его
уха, а неопытный Карли взял слишком высокий прицел.
   Когда он был уже в трех  шагах,  Озмод  поднялся  с  колена,  ухватил
рукоять алебарды поближе к концу, снизу выбросил острие  далеко  вперед.
Отчаянный берсерк, как бежал, так и налетел на нее,  сам  разрубив  свое
сердце о плоское лезвие, в последнем броске  пролетел  вперед,  где  его
поймали на скрещенные алебарды.  Очумело  тараща  глаза,  он  со  стоном
испустил свой последний вздох.
   Меч выпал из руки, и жизнь покинула его.  Озмод  провернул  рукоятку,
вытащил алебарду, почистил ее и снова  припал  на  колено.  Позади  него
защелкали взводимые арбалеты.
   Шестеро воинов перед ними не выдержали и побежали, четверо рванули  в
разные стороны по берегу, а двое - через мост на  Дроттнингсхолм.  Озмод
коротко взмахнул рукой.
   - Снимите этих двоих, - приказал он. - Остальные пусть бегут.
   Трупы оттащили в сторону, и телега в последний раз двинулась  вперед,
старая кляча раззадорилась на  легкую  рысь,  часть  англичан,  опасаясь
погони, двигались вполоборота  назад.  Озмод  и  Квикка  трусцой  бежали
впереди всех, внимательно вглядываясь в полумрак, чтобы  выяснить,  чего
им ожидать.
   - Там, - показал Квикка. - Прикажи Удду и Ханду захватить лодку,  это
нетрудно. Им только нужно оттолкнуться от берега и провести лодку вокруг
мыса.
   Озмод отдал приказ, и два человека отделились от группы.
   - Остальные, упритесь плечами в телегу и подталкивайте  ее  вверх  по
склону. Замок стоит на противоположном склоне, и нам нужно поторопиться.
   Лошадь и восемь человек быстро затащили телегу  на  склон  невысокого
холма, провели ее через ельник и вышли на прогалину.  Прямо  перед  ними
открылся Замок Двух Королев, с крутой крышей, с украшенным фронтоном и с
прибитыми высоко над входом оленьими рогами. Ни единого признака  жизни,
кроме чьего-то  бледного  лица,  быстро  промелькнувшего  сквозь  ставни
нижнего этажа, однако из труб к небу поднимался дым.
   Англичане развернули телегу так, что  ее  задок  обратился  к  замку,
схватились за дерюгу, сбросили ее, засуетились вокруг установленного  на
телеге "мула".
   - Не сюда, - крикнул Карли. - Там, куда вы целитесь, комнаты рабынь.
   Они держат Шефа там, в покоях. Доверните вправо, вправо еще на  шесть
футов. "Мул", весящий тонну с четвертью, не сдвинулся  бы  с  места  без
отчаянного  усилия.  Вместо  этого  коноводы  потихоньку  повели  лошадь
кругом, выводя телегу на линию прицела.
   - Товсь!  -  хрипло  заорал  Квикка,  вскинув  руку  хорошо  знакомым
натренированной  команде  жестом.  Заряжающий  Фрита  достал  из  телеги
обкатанный в воде булыган весом не меньше двенадцати фунтов и вложил его
в петлю.
   Прислуга "мула", все, кроме  Квикки  и  наводчика  Хамы,  рассыпалась
вдоль  бортов  телеги.  Им  раньше  не  доводилось  стрелять  из   своей
катапульты, с ее мощной отдачей, в неподготовленных условиях, и  они  не
были уверены, что из этого выйдет.
   Квикка снова проверил наводку и взмахнул рукой, давая команду.

***

   Шеф, лежа на  большой  пуховой  перине,  расслабленно  повернулся  на
другой бок. За всю свою предыдущую жизнь он не провел столько времени  в
постели,  не  считая  случая,  когда  его  свалила  болотная  лихорадка.
Человек, который проснулся, должен работать или есть,  или  -  иногда  -
развлекаться. Так считали все, кого он знал. Что можно просто  отдыхать,
никому из них и в голову не могло прийти.
   Они заблуждались. Уже день и ночь, как он не  поднимался  с  огромной
кровати, разве что для еды.  И  даже  еду  днем  ему  приносили  рабыни.
Никогда он не чувствовал себя лучше.
   Но, может быть, все дело в королеве. Днем она тоже приходила  к  нему
через краткие промежутки времени, настолько краткие, что раньше он  счел
бы это невозможным. В суровом и унылом доме Шефа, где заправлял сердитый
Вульфгар,  его  набожный  отчим,  любовь  была  запрещена  для  всех  по
воскресеньям, в канун воскресенья, в Рождественский и Великий пост, да и
во все другие церковные праздники тоже. Слуги, конечно же, нарушали  это
правило, а тем более керлы,  но  делали  это  виновато,  с  оглядкой,  в
промежутке между  полевыми  работами  или  между  сном  и  пробуждением.
Кого-нибудь вроде королевы Рагнхильды деревенский  парень  не  мог  и  в
мечтах вообразить.
   То,  что  происходило  с  ним,  тоже  было  выше  его  понимания.   С
удивлением, учитывая, сколько он уже  совершил,  Шеф  замечал,  как  его
плоть начинает снова крепчать при одном воспоминании о том, что он видел
и ощущал. Однако королева вернется не скоро - пойдет  прогуляться  вдоль
берега, сказала она.
   Лучше поберечь силы. Лучше снова уснуть в  тепле  и  сытости.  Закрыв
глаза и откинувшись на подушку из утиного пуха, Шеф  мельком  подумал  о
Карли. Надо бы справиться, чем тот занимается. Одна из рабынь должна это
знать. Он не знает их имен. Странно. Похоже, что  он,  в  конце  концов,
начинает вести себя как настоящий король.

***

   В своем сне Шеф, как бывало и прежде, очутился в кузнице. Это была не
явившаяся ему в одном из видений огромная кузница богов  в  Асгарде,  но
схожая с ней, здесь  тоже  все  свободное  место  было  занято  ящиками,
колодами, верстаками. На стене там и тут были прибиты дверные ручки.
   Они потому здесь, вспомнил Шеф, что кузнец-то хром. В теле, в котором
он сейчас обитал, сохранилось воспоминание об острой боли,  когда  ножом
перерезали сухожилия, о смеющемся лице его врага  Нитхада,  об  угрозах,
которые он расточал.
   - Ты теперь далеко не убежишь, Велунд, с подрезанными-то  жилами,  ни
пешком, ни на  лыжах,  ты,  лесной  охотник.  А  перерезанные  сухожилия
никогда не срастаются. Но руки твои целы, и у тебя остались твои  глаза.
Так что работай, Велунд, великий кузнец! Работай на меня, Нитхада, делай
мне чудесные вещицы день и ночь. Потому что тебе не убежать от  меня  ни
по земле, ни по воде. И я обещаю тебе, хоть ты и муж Валькирии: если  ты
не будешь каждый день отрабатывать свой хлеб, ты испробуешь плетки,  как
последняя финская собака среди моих трэлей!
   И Нитхад тут же связал его и в доказательство дал ему  отведать  вкус
кожаной плети. Велунд все еще помнил боль  в  спине,  позор  безответных
побоев, блеск в пристальном взоре  королевы  Нитхада.  При  этом  на  ее
пальце сверкало кольцо жены  Велунда,  потому  что  они  его  не  только
искалечили, но и ограбили.
   Шеф - ныне Велунд - помнил, как он яростно  колотил  по  раскаленному
железу, не решаясь в таком настроении обрабатывать медь или серебро  или
червонное золото, до которого Нитхад был особенно жаден.
   Переваливаясь по кузнице, он увидел,  что  за  ним  наблюдают  глаза.
Четыре глаза. Это два сынишки Нитхада пришли посмотреть на пламя  горна,
на звонкий металл и сверкающие самоцветы. Велунд остановился,  глядя  на
них. Нитхад разрешил им разгуливать свободно, зная, что сбежать его  раб
никогда не  сбежит,  и  не  заботясь,  насколько  тот  жаждет  мести.  В
уверенности, что  Велунд  никогда  не  станет  мстить,  если  не  сможет
избежать  ответной  мести.  По  понятиям  Севера  это  был  бы  дурацкий
проигрышный обмен, невыгодный и унизительный.  Отмщение  не  может  быть
отмщением, пока оно не полное и окончательное.
   Высоко наверху, куда только могли его подтянуть могучие руки кузнеца,
лежали сделанные Велундом крылья  -  волшебные  крылья  для  побега.  Но
сначала месть. Полная и окончательная месть.
   - Зайдите-ка посмотреть, - обратился Велунд к любопытным мордашкам.
   - Взгляните, что тут у меня в ларце.
   Он пошарил внутри, извлек золотую  цепь,  на  каждом  звене  сверкали
самоцветы, складываясь в сложный красно-зелено-синий узор. -  А  вот  на
это посмотрите, - на мгновенье  он  показал  им  шкатулку  из  моржового
бивня, с резьбой и серебряными инкрустациями. - Смотрите,  там  в  ларце
еще много чего есть. Зайдите, посмотрите, что в ларце, просто загляните,
если смелости хватит.
   Мальчики, взявшись за руки, осторожно вступили в отблески пламени.
   Одному было шесть, другому - четыре, дети Нитхада и его второй  жены,
чародейки, оба гораздо младше их единокровной сестры Ботвильды,  которая
тоже иногда приходила поглазеть на  него  украдкой.  Это  были  отличные
ребята, скромные, но дружелюбные, не испорченные  еще  жадностью  своего
отца и  коварством  матери.  Один  из  них  вчера  дал  Велунду  яблоко,
оставшееся от обеда.
   Велунд поманил их, открыл сундук, удерживая одной рукой  его  тяжелую
крышку. Он был достаточно осторожен, чтобы держать ее не за край,  а  за
ручку. Много оторванных от сна  часов  он  провел,  приваривая  на  край
крышки лезвие, острейшее лезвие из сделанных им за всю жизнь.  Это  были
хорошие дети, и он не хотел, чтобы им было больно.
   - Зайдите, взгляните, - снова позвал он. Они завороженно  уставились,
от возбуждения попискивая как мыши. Их шеи склонились под край крышки.
   Велунд, при всей своей жестокости, отвел глаза, прежде чем захлопнуть
крышку...
   "Я не хочу быть в его теле, - подумал Шеф,  -  сопротивляясь  пальцам
бога, который держал его за загривок, заставляя смотреть. - Чему бы  это
меня ни учило, я не хочу этого знать".
   Неведомым  способом  ему  удалось  вывернуться,  и  появилось   новое
видение, далеко-далеко от кузницы, где-то в глубоких  скалистых  недрах,
не в Средиземье, а около стен, окружающих все Девять Миров людей,  богов
и гигантов. Великан со свирепым лицом, чудовищными цепями прикованный  к
основанию вселенной. Огромный змей шипит и плюет ядом ему в лицо,  лицо,
искаженное мукой, с мыслящими и превозмогающими боль глазами.
   Это прикованный бог Локи, понла Шеф, Локи, которого, как верили жрецы
Пути, наказал и заковал в цепи его отец Один за то, что он  убил  своего
брата Бальдра. Тот, кто вырвется на свободу, и в Последний День вернется
со своим чудовищным потомством, чтобы отомстить богам и людям.  Огромный
крюк, удерживающий одну из оков на запястье, увидел Шеф, почти вырван из
стены.
   Когда он выскочит, у Локи  будет  свободна  одна  рука  и  он  сможет
схватить змея, посланного его отцом Одином. Кажется, он  уже  достаточно
высвободился, чтобы подавать знаки своим союзникам, чудовищному  отродью
в лесах и морских глубинах. На мгновенье его свирепый глаз уставился  из
темницы вверх, на Шефа.
   Оторвавшись от этого видения, Шеф снова почувствовал  отзвуки  мыслей
Велунда.
   Сделай это, внушали они. Сделай сейчас. А  потом,  потом  вычисти  их
черепа и покрой их резьбой, кок моржовые бивни,  отполируй  зубы,  чтобы
засверкали, как жемчужины, потом извлеки из  глазниц  блестящие  глазные
яблоки...
   Вернувшись в свое тело, Шеф ощутил чудовищной силы удар, на мгновенье
увидел, как падает остро заточенная крышка.

***

   Удар был реальностью. Он чувствовал, как сотрясение от него  все  еще
отдается в  кровати.  Шеф  выбросил  ноги  из-под  льняных  простыней  и
шерстяного одеяла, вскочил, схватил рубаху, штаны и сапоги. Не пришел ли
за ним муж королевы?
   Дверь распахнулась, и в нее ворвался юный Харальд:
   - Мама! Мама!
   Он замер, увидев, что на материнской постели сидит  только  Шеф.  Без
промедления он вытащил из-за пояса свой ножик и рванулся к горлу Шефа.
   Тот увернулся от удара, перехватил тонкое  запястье,  отобрал  ножик,
игнорируя пинки ногами и удары свободной руки.
   - Легче, легче, - приговаривал он. - Я просто сижу здесь и  жду.  Что
там случилось снаружи?
   - Не  знаю.  Люди  с...  с  чем-то,  что  бросает  камни.  Вся  стена
обвалилась.
   Шеф отпустил мальчика, кинувшегося прочь  из  спальни.  Не  успел  он
этого сделать, как дружный напор вышиб дверь  главного  зала,  и  внутрь
ворвалась толпа воинов с тесаками и нацеленными  арбалетами.  Шеф  узнал
Квикку в тот же момент, когда тот увидел его, и  шагнул  вперед,  бешено
размахивая руками, чтобы предотвратить побоище. Откуда-то выскочил Карли
и закричал, слова было не разобрать из-за поднявшегося шума.
   - Не нужно! - вопил Шеф. - Со мной все в  порядке.  Прикажи  им  всем
остановиться!
   Карли схватил его рукой за  плечо,  пытаясь  утащить  к  дверям.  Шеф
яростно отбросил руку, тут же сообразив, что Карли  опять  хочет  ударом
кулака лишить его сознания.  Он  увернулся  от  захвата  слева,  вовремя
поднял руку, чтобы  блокировать  удар  справа,  ударил  макушкой  в  уже
сломанный однажды нос Карли, обхватил его руки, удерживая от  свободного
удара. Пока они боролись. Шеф почувствовал на себе еще захваты, за  руки
и за ноги, его пытались поднять и унести, как мешок. Он услышал у самого
своего уха крик:
   - Ударь  его  песочной  колбаской,  Квикка,  а  то  он  так  и  будет
сопротивляться.
   Шеф сбросил Карли, стукнул  друг  о  друга  удерживающих  его  людей,
стряхнул человека, вцепившегося в ногу и набрал  в  легкие  воздуха  для
новой, более грозной, команды.
   Позади него в зал вошла старая королева Аза. На ее пути стоял один из
англичан и только таращил глаза, не в силах вмешаться в борьбу и поднять
руку на своего господина. Схватив железную палку, которой созывала своих
рабынь, королева ловко ударила его по голове, а когда  он  повалился  на
пол, выудила у него из-за пояса тесак.  Прихрамывая,  прошла  три  шага,
отделявшие  ее  от  Шефа,  наставившего  рога  ее  сыну  и   угрожавшего
благополучию ее внука.
   Тот, стоя спиной, не видел ее приближения.
   В тот же миг в маленьком Харальде, неподвижно наблюдавшем за борьбой,
проснулся дух многих поколений  воинственных  предков.  С  пронзительным
криком он тоже занес свой нож и кинулся на ворвавшихся в его дом врагов.
Шеф схватил пробегавшего мимо Харальда и прижал  к  себе,  обхватив  его
обеими руками, чтобы избежать борьбы. Он попытался снова скомандовать:
   - Всем успокоиться и остановиться!
   Обращенные к нему лица исказились тревогой, люди рвались в  бой.  Шеф
развернулся со скоростью, обретенной на  борцовском  ринге,  по-прежнему
прижимая к себе Харальда.
   Королева Аза яростно ударила тесаком снизу вверх.
   Шеф ощутил удар, болезненный укол в ребра. Посмотрел  на  мальчика  в
своих руках. Увидел, как тот задрал голову, недоверчиво  пытаясь  что-то
спросить. Увидел нож, насквозь пронзивший тело и сердце мальчугана.  Нож
в руках его бабушки.
   И Шеф снова услышал, как где-то захлопнулась крышка. Еще раз и еще.
   В зале  мгновенно  настала  тишина.  Шеф  разжал  объятья,  распрямил
маленькое тельце, уложил его на пол.
   Поглядел вниз, и глаза на мгновенье чем-то застило.  Ему  показалось,
что он видит не тщедушное тельце  десятилетнего  мальчика,  а  взрослого
мужчину, высокого и крепкого, с могучей гривой спутанных волос и бороды.
   - Это  Харальд  Светловолосый,  -  сказал  знакомый  холодный  голос,
Харальд Светловолосый, каким он мог бы стать. Теперь ты  его  наследник.
Ты унаследовал сокровища короля Эдмунда и расплатился своей юностью.  Ты
унаследовал удачу короля Альфреда и заплатил своей  любовью.  Теперь  ты
унаследовал предназначение от короля Харальда. Чем ты заплатишь на  этот
раз?
   И не пытайся отворачиваться от моих видений.
   Мгновенье кончилось. Шеф снова был в  зале,  глядя  на  окровавленное
тельце. Шеф чувствовал, как уходила из него жизнь.  Харальд  был  мертв.
Снова его  взяли  за  плечи  и  повели  прочь,  и  на  этот  раз  он  не
сопротивлялся. Позади королева Аза тянула слабые трясущиеся руки к  телу
своего внука. Шеф потерял ее из виду, когда его вывели в главный  зал  и
через дверь, разбитую камнем из катапульты, на улицу.
   Там снова начался шум, кто-то упирался: "Но у нее остался  мой  нож",
на него заворчали. Озмод считал: "Семь, восемь, девять,  все  на  месте,
уходим". - Квикка  откуда-то  принес  головню  и  корзину  сухих  щепок,
которые рабы использовали для растопки, побросал и то и другое в телегу,
потом, освобождая лошадь от упряжи, проследил, как занялось пламя.
   - Наш "мул" им не достанется, - прокричал он.
   - А женщины  тебе  зачем?  -  рявкнул  Озмод,  когда  Карли  вынырнул
откуда-то - по женщине в каждой руке, и  еще  две  взволнованно  семенят
сзади.
   - Они должны уйти с нами.
   - Это же шестивесельная лодка, на ней нет места.
   - Они должны уйти. Тем более что мальчик мертв. На его  похоронах  им
перережут глотки.
   Озмод, сам бывший раб, больше не спорил:
   - Ладно, пошли.
   Беспорядочно толкаясь, девять мужчин и четыре женщины устремились  на
тропу, ведущую к небольшому  пляжу,  где  Марта  не  далее  как  прошлым
вечером убила Стейна. Квикка и Озмод с  арбалетами  наготове  прикрывали
тыл. На полпути Шеф услышал пронзительный крик, раздавшийся позади  них.
Рагнхильда  вернулась  с  прогулки  вдоль  берега.  Послышались  мужские
голоса.  Стражники,  которых  они  разоружали  по   пути,   опомнившись,
собрались мстить нападавшим.
   Бег превратился в отчаянный рывок, каждый  изо  всех  сил  кинулся  к
берегу и виднеющейся на нем лодке. Удд и Ханд приготовились оттолкнуться
от берега.
   Мужчины и женщины,  пихаясь,  похватали  весла  и  распределились  по
скамьям.
   Перегруженная лодка  застряла  на  гальке.  Шеф  и  Карли  выпрыгнули
обратно и толкали ее шесть футов, десять, пока не  кончилось  прибрежное
мелководье, затем их втащили через борта,  возвышавшиеся  над  водой  на
какие-то несколько дюймов. Шестеро гребцов расселись по местам, уперлись
ногами и по команде Озмода дружно ударили веслами.
   Шеф  увидел  фигуру  Рагнхильды,  обрамленную  отблеском  пламени  от
яростно пылавшей телеги, она спускалась к берегу, простирая руки. Стрелы
окружавших ее лучников шлепали  по  воде,  но  Шеф  не  обращал  на  них
внимания, отведя арбалеты, поднятые для ответа.
   - Вор удачи! - кричала Рагнхильда. -  Убийца  моего  сына.  Пусть  ты
станешь проклятьем для всех, кто тебя окружает. Пусть ты никогда  больше
не узнаешь женщину. Пусть у тебя не будет наследника.
   - Это была не его вина, - пробормотал Фрита, потирая голову в  месте,
где получил удар железной палкой. - Эта старуха взяла мой нож.
   - Помалкивай насчет своего ножа, - проворчал Озмод. - Ты  должен  был
следить за ним.
   Проклятья неслись им вслед, а лодка постепенно продвигалась во  тьме,
уклоняясь от сторожевиков Хальвдана,  крейсировавших  вдоль  берега,  до
которого им оставалось меньше мили.
   Шеф, пока можно было что-то различить, все глядел с кормы на женщину,
что по-прежнему неистовствовала и рыдала на берегу.

Глава 15

   Альфред, король западных саксов, соправитель временно  отсутствующего
Шефа во всех  английских  графствах  южнее  Трента,  наблюдал  с  легкой
тревогой, как его молодая жена взбирается на вершину господствующего над
Уинчестером холма. Была  некоторая  вероятность  -  лекари  не  ручались
окончательно, - что она уже носит в себе его ребенка, и он опасался,  не
переоценивает ли она свои силы. Однако, зная, как она  ненавидит  всякое
покровительство, придержал язык.
   Годива поднялась на вершину и обратила взор к долине. Белым  кипением
были отмечены места, где хэмпширские керлы насадили ради своего любимого
сидра яблоневые сады. На обширных  полях  по  другую  сторону  городской
стены видны были группки пахарей, ходивших за медлительными волами вдоль
черных борозд - борозд неимоверно длинных, поскольку разворот упряжки из
восьми животных занимал так много времени. Альфред проследил за взглядом
Годивы, указал на пятнышко в середине ландшафта.
   - Смотри, - сказал он, - вот упряжка, где пашут четыре лошади,  а  не
восемь волов. Это  в  твоем  собственном  поместье.  Рив  Вонред  увидел
хомуты, которые люди Пути  использовали  в  упряжках  для  катапульт,  и
сказал, что попробует их для пахоты. Он говорит, что лошади едят больше,
чем волы, но если их правильно запрягать, то они много сильнее и быстрее
и обрабатывают больше земли. Еще он сказал, что попробует вывести породу
сильных и крупных лошадей. И есть тут еще одно преимущество,  о  котором
никто пока не задумывался. Немалая часть рабочего дня у керла,  если  он
ведет упряжку волов, уходит на то, чтобы добраться до отдаленного поля и
обратно. А если они ездят туда и обратно  на  лошадях,  у  них  остается
больше времени на работу в поле.
   - Или больше времени на отдых, надеюсь, - сказала Годива. -  Одна  из
причин, почему бедные керлы живут так недолго - у  них  нет  времени  на
отдых, не считая воскресений, да и те церковь отнимает у них.
   - Отнимала, -  уточнил  Альфред.  -  Теперь  воскресенья  принадлежат
керлам.
   Он на мгновенье замялся, нежно погладил ее по плечу.
   - Это правда, ты ведь знаешь, - сказал он. - Кажется,  никто  из  нас
никогда не задумывался, насколько богата может стать  страна,  если  она
живет в мире и без господ. Или с одним господином, который  заботится  о
стране. Но к нам теперь каждый день  приходят  хорошие  новости.  Король
Шеф, твой брат, сказал мне истинную правду. Всегда есть кто-нибудь,  кто
знает правильный ответ, но почти  всегда  это  кто-то,  кого  раньше  не
спрашивали. Вот вчера пришли ко мне рудокопы, люди со свинцовых шахт  на
холмах. Раньше ими владели монахи из Винчкомба. Теперь монахов  изгнали,
шахтеры сами работают на шахте для моего рива и  ольдермена  Глочестера.
Они сказали мне, что римляне добывали на этих же самых холмах серебро, и
они считают, что и сами могли бы добывать его.
   - Серебро, -  промурлыкал  он.  -  Если  бы  черные  монахи  об  этом
прознали, они бы до  смерти  засекли  своих  рабов  в  поисках  серебра.
Поэтому рабы им ничего не говорили. А мне они сказали, потому что  знали
- я поделюсь с ними долей доходов. Теперь, с новым серебром...  ведь  не
так давно наши монеты от чеканки к чеканке становились все  хуже,  скоро
бы кентерберийский пенни стал таким же дрянным, как йоркский. Теперь же,
с серебром, которое я вернул из церковных  закромов,  уэссекская  монета
так же хороша, как монета германцев и франков.  Купцы  стекаются  к  нам
отовсюду, из Дорестада и Компостеллы, да и из Франкланда - тоже, если им
только удается обойти запрет своего  короля.  Все  они  платят  портовую
пошлину, и из этих денег  я  плачу  моим  рудокопам.  Купцы  довольны  и
рудокопы довольны, и я тоже доволен. Так что,  Годива,  ты  видишь,  что
дела не так плохи, как раньше, даже для керлов. Может быть, это  не  бог
весть что, но своя лошадь и желудок, набитый едой даже во время Великого
поста, для многих из них - просто счастье.
   Внизу в городе, в старом соборе, зазвонил колокол, его удары  неслись
над узкой долиной. Видимо, свадебный перезвон -  оставшиеся  в  Уэссексе
священники обнаружили,  что,  если  хотят  сохранить  свою  христианскую
паству, им следует использовать все преимущества привычных торжественных
ритуалов, сопровождаемых  музыкой,  что  по-прежнему  больше  привлекало
людей, чем странные проповеди норманнских жрецов Пути.
   - Колокол все равно остался на случай войны, - сказала Годива.
   Альфред кивнул:
   - Так было всегда. Когда я был ребенком,  я  видел,  как  эта  долина
превратилась в выжженную пустыню. Викинги взяли город и сожгли в нем все
дома, кроме каменного собора. Они бы  и  собор  разрушили,  будь  у  них
побольше времени. Мы и тогда воевали с ними  и  до  сих  пор  воюем.  Но
разница в том, что теперь мы сражаемся с ними на море, и  наши  земли  в
безопасности.  А  чем  меньше  разоряется  наша  страна,   тем   сильнее
становимся мы и тем слабее они.
   Он снова замялся.
   - Не пропал ли твой... твой брат? Я прекрасно знаю, что все  началось
с него. Если бы не он, я бы уже был мертв или был бы нищим  изгнанником,
а в лучшем случае - марионеткой в руках епископа Даниила. А может  быть,
ярлом у викингов. Ему я обязан всем, - он потрепал ее по  руке.  -  Даже
тобой.
   Годива опустила глаза. Теперь ее муж всегда называл Шефа  ее  братом,
хотя она была уверена, что он знает - между ними кровного  родства  нет,
они сводные брат и сестра от разных матерей.  Иногда  ей  казалось,  что
Альфред догадался об их истинных взаимоотношениях, а может быть, даже  о
том, что первый ее муж на самом-то деле был ее единокровным братом.  Но,
если он и подозревал что-то, у него хватало ума не выспрашивать.  Он  не
знал о двух ее выкидышах во время первого  замужества,  когда  она  пила
настои опасных трав. Если бы она верила в  какого-нибудь  бога,  в  Бога
христиан или в загадочных богов Пути, она  бы  молилась  Ему  или  им  о
сохранении нынешнего плода ее чрева.
   - Я надеюсь, что он жив. -  По  крайней  мере,  никто  не  видел  его
мертвым.  Все  наши  купцы  знают,  что  за   любые   новости   положено
вознаграждение, и еще большее - тому, кто доставит его назад.
   - Немногие короли заплатили бы за возвращение  соперника,  -  сказала
Годива.
   - Он для меня не соперник. Мои соперники сидят по ту сторону  Пролива
или сеют зло на Севере. Пока мы сидим здесь на холме и смотрим на  поля,
все выглядит мирно. Но уверяю тебя, мир был бы в двадцать  раз  прочнее,
будь Шеф здесь, в Англии. Он наша  главная  надежда.  Ты  знаешь,  керлы
зовут его sigesaehg. Победоносный.
   Годива сжала руку мужа.
   - Тебя они зовут Альфред esteadig. Милосердный. Это прозвище лучше.

***

   Многими днями пути северней, в большом полосатом шатре шел  разговор,
в котором надежд было куда  меньше  Шатер  поставили  задней  стенкой  к
ветру, а передний полог был  задран,  так  что  сидящие  в  шатре  могли
видеть, что делалось снаружи. Взгляду их открывались  унылые  вересковые
пустоши и торфяники, над которыми тут и там  вздымались  столбы  дыма  -
следы разбойничьих дружин викингов, идущих от одной кучки убогих хижин к
другой Три оставшихся в живых сына Рагнара сидели на походных табуретах,
держа в руках роги с элем. При себе у каждого из них был меч на поясе  и
воткнутое позади в землю копье или боевой топор Уже дважды этой весной -
со времен сражения в устье Эльбы - дерзкие ярлы посягали на их авторитет
По-кошачьи чувствующие все приливы и отливы славы, на которой и держится
власть, все трое осознавали, что должны предложить своим дружинам что-то
новое Подкупить их Вдохновить. Иначе начнется -  поутру  не  досчитаются
палаток, корабли не придут в условленное место встречи, люди  разбегутся
искать счастья на службе у каких-нибудь других  морских  королей,  более
удачливых.
   - Сейчас люди хоть чем-то заняты, - сказал седобородый Убби, кивая на
дым пожарищ. - Добрая говядина, баранина, можно погоняться за бабами.  И
никаких серьезных потерь.
   - И денег не будет, - добавил Хальвдан. - Как и славы.
   Сигурд Змеиный Глаз знал, что братья говорят  о  том,  что  требовало
скорейшего решения, а не просто ворчат. До раздоров  у  них  никогда  не
доходило, не соглашались друг  с  другом  они  и  то  редко.  Их  ровные
отношения сохранялись даже при безумном Иваре. Сейчас  два  брата  ждали
его ответа - Если мы опять  пойдем  на  юг,  -  начал  он,  -  мы  снова
наткнемся на эти камнекидалки. Мы, понятно, можем обойти  их  морем.  Но
теперь у англичан преимущество. Они  знают,  что  мы  ушли  северней,  в
Шотландию, потому что в Пролив они нас не пускают. И  все,  что  от  них
потребуется, - встать где-нибудь у берегов близ северной  границы.  Если
мы пойдем вдоль берега, они нас перехватят. Если нам удастся их обойти -
а мы ведь не знаем, где они, - они все равно о нас услышат, найдут  нас,
где бы мы ни были, и разобьют  нас  на  стоянке.  Их  опасно  и  в  море
встретить, и дождаться  их  прихода  на  берегу.  В  конце  концов  нам,
возможно, придется пробивать себе дорогу морем.
   А я не  думаю,  что  кто-нибудь  из  наших  парней,  как  бы  они  ни
куражились, мечтает снова повстречаться на море с этими  камнекидалками.
Стоя на корабельных обломках, много не навоюешь.
   - Значит, мы разбиты, - подтолкнул брата Убби.
   Все трое рассмеялись.
   - Так, может быть, нам нужно обзавестись собственными камнекидалками,
- предложил Хальвдан. - Об этом  думал  еще  Ивар.  Он  заставлял  этого
коротконогого  чернорясого  ублюдка...  как  его  там?   Эркенберт?   Он
заставлял Эркенберта сделать несколько штук. Жалко, что ублюдок сбежал.
   - Это в следующем году, - сказал Сигурд.  -  Коней  на  переправе  не
меняют, и в этом году нам нужно  продолжить  начатое.  В  этом  году  мы
пустим слух по невольничьим рынкам, что заплатим хорошую цену за  людей,
которые умеют обращаться с метательными машинами. Кто-нибудь найдет  нам
таких людей.
   А если они  могут  стрелять,  то  смогут  и  построить  камнекидалку.
Объединим  мастера  по  метательным  машинам  с   настоящим   строителем
кораблей, и у нас будет такой корабль, что  мы  сможем  и  обогнать  эти
английские корыта, и закидать их камнями.
   Но прямо сейчас нам нужно что-нибудь такое, от чего бы в душах  наших
людей появилось мужество и серебров их карманах. Или хотя бы надежды  на
серебро - в их головах.
   - Ирландия, - предложил Хальвдан.
   - Тогда нам пришлось бы с севера обходить  оконечность  Шотландии,  и
прежде чем мы туда доберемся, там уже все будет кишмя кишеть норвежцами.
   - Фризия? - с сомнением спросил Убби.
   - Такая же нищая, как Шотландия, только гор нет.
   - Это острова. А как насчет материка? Можно еще раз попытать  счастья
в Гамбурге. Или в Бремене.
   - В нынешнем году эти воды не были  для  нас  счастливыми,  -  сказал
Сигурд. Его братья кивнули, невольно ощерившись. Они вспомнили унижение,
которому подверглись на песчаной отмели, возвращаясь с  неудачной  охоты
без  добычи  и  потеряв  своего  человека.  Унижение  от  того,  что  их
перехитрили,  что  втроем  им  пришлось  отступить  в  борьбе  с   одним
противником.
   - Но думаю, что мысль эта правильная, - продолжал Сигурд. - Или почти
правильная. Мы еще дадим  парням  порезвиться  здесь  несколько  недель,
порастрясем всю округу. Намекнем, что это просто разминка,  а  готовится
что-то большее. Затем вернемся напрямик через Северное  море,  пойдем  к
гранитным островам.
   Братья опять кивнули,  зная,  что  он  подразумевает  Северо-Фризские
острова около Дитмарша - Фер, Амрум и Зильт, три  одиноких  скалы  среди
песчаных наносов. - Потом пойдем к Эйдеру и ударим по Гедебю. Хальвдан и
Убби, не веря своим ушам, уставились друг на друга.
   - Это же люди нашего народа, - сказал Хальвдан. - Или очень похожего.
Во всяком случае, они датчане.
   - Ну и что? Что нам до них? Толстозадый король-купец Хрорик  даже  не
продал шкиперу Скули того человека, который был нам нужен.  Он  позволил
жрецам Дуги утащить его в эту дыру от стрелы, в Каупанг. -  Может  быть,
лучше напасть на них?
   - Правильно. Я считаю так, - сказал Сигурд,  -  если  бы  Англия  уже
сейчас была под нашей властью, нам было бы больше смысла пойти войной на
свои же норманнские страны, чем шастать по  здешним  нищим  землям.  Это
опасней, я знаю. Но если мы возьмем  Гедебю  и  золото  Хрорика,  у  нас
больше будет сил, чтобы пойти на Хальвдана и  его  придурковатого  брата
Олафа.
   Конечно, всегда найдется кто-нибудь, кто отколется,  у  кого  брат  в
Каупанге или отец в Гедебю. Но многие останутся. Да и те, кого мы побьем
в одном месте, присоединятся к нам, когда мы пойдем на следующее.
   - Сначала надо идти на Север,  -  сказал  Хальвдан.  -  Сделать  тебя
единым королем всего Севера. А  потом  вернуться  на  юг.  -  С  тысячей
кораблей и камнекидалками впереди, - добавил Убби.
   - Покончить с христианами раз и навсегда...
   - Выполить наш давнишний обет...
   - Отомстить за Ивара.
   Хальвдан поднялся, осушил свой рог и вытащил из земли боевой топор.
   - Пройдусь вдоль палаток, - сказал он. - Пущу слух.  Намекну,  что  у
нас есть замысел, и если бы они его знали, их бы просто  оторопь  взяла.
Это успокоит их еще на пару недель.

***

   Дьякон Эркенберт стоял внутри огромного кольца древних стен.  То  был
судебный круг народа Смааланда,  Малых  Стран  между  датским  Скаане  и
гигантской  шведской  конфедерацией,  простирающейся  на  сотни  миль  к
северу, страной, где множество мелких королей всегда  старались  создать
одну  Sveariki,   единую   империю   шведов.   Начался   весенний   сход
смааландеров, когда люди вылезали из занесенных снегом хижин и  начинали
готовиться к желанному, но короткому лету.
   Эркенберт старательно красил свою поношенную черную рясу, отчего  она
выглядела безупречно черной, резко выделяясь на фоне мехов и  домотканых
одежд окружающих.  Слуга  еще  раз  тщательно  выбрил  каждый  дюйм  его
тонзуры, и теперь лысина на его голове стала видна отчетливей.
   - Мы не собираемся прятаться, - сказал Бруно. - Это в прошлом.
   Хватит выжидать. Теперь мы хотим, чтобы они нас видели. Встретились с
христианством лицом к лицу.
   Эркенберт хотел  было  вставить  саркастическое  замечание  о  пользе
скромности, но не стал. Во-первых, немногие решались возражать  Магистру
Ордена Копья, как уже прозвали Бруно. А во-вторых, Эркенберт считал  его
новую тактику разумной.
   Смааландеры, как обычно, продавали рабов. По большей части  -  просто
мешки  с  костями,  отощавшие  голодной   зимой,   весьма   сомнительное
приобретение на время летней страды.  Посланники  из  Упсалы  от  короля
Орма, как обычно, покупали самых дешевых.  Большинство  из  них  нас  не
интересуют, сказал Бруно.
   Денег выделено мало. Но вот этого нужно выкупить.
   Дородный крестьянин, когда пришла его  очередь,  протолкнулся  внутрь
кольца, на веревке он  тащил  изможденного  человека.  Раб  был  одет  в
какие-то обноски и весь дрожал  от  холода.  Сквозь  лохмотья  виднелись
тощие ребра.
   Каждые несколько  секунд  его  сотрясал  кашель,  и  от  него  воняло
навозной кучей, где он спал, чтобы хоть как-то согреться.
   Появление его встретил шквал насмешек со стороны соседей крестьянина.
   - Сколько ты за него хочешь, Арни? Будь он  цыпленком,  пошел  бы  на
суп.
   Его  не  возьмут  даже   шведы.   Он   не   доживет   до   следующего
жертвоприношения.
   Арни  оскорбленно  оглянулся.  Взгляд   его   упал   на   Эркенберта,
целеустремленно пробирающегося на площадку торга. Эркенберт торжественно
приблизился к тощему рабу, возложил на него руки, тесно прижал к себе.
   - Не волнуйся, мы слышали о тебе, и мы здесь, чтобы спасти тебя.
   Вонь ударила Эркенберту в нос, но он стерпел ее. Несчастный  принялся
всхлипывать, вызвав у толпы новый прилив насмешек и улюлюканье.
   - Как можешь ты спасти меня, они и тебя заберут,  это  же  звери,  им
дела нет до заветов Божьих...
   Эркенберт мягко  высвободился,  указал  на  группу  людей  позади,  с
которыми пришел сюда. Десять риттеров  из  Ордена  Копья  стояли  в  две
шеренги, все в кольчугах и при шлемах, сияли их металлические  рукавицы.
В  правой  руке  у  каждого  было  короткое  копье,  древком  в   землю,
наконечники под углом.
   - Воины здесь хорошие, - сказал Бруно. - Но они не знают дисциплины.
   Мы им покажем, что это такое. Это их охладит.
   - Сколько ты хочешь за этого человека? -  спросил  Эркенберт  громко,
так, чтобы услышали зеваки.
   Арни, преданный поклонник Фрейра, сплюнул на землю.
   - Для тебя, христианин, двадцать унций серебра. Шум в  толпе.  Восемь
унций были хорошей ценой за мужчину в расцвете сил, за красивую  девушку
давали три.
   - Я дам тебе четыре, - крикнул Эркенберт,  опять  играя  на  публику.
Остальные шестнадцать ты заработал за зиму на еде и одежде.
   Арни шутки не понял. Побагровев, он надвинулся на коротышку.
   - Зараза! Четыре унции! У тебя тут  нет  прав.  По  закону  Смааланда
любой,  кто  схватит  христианского  священника,  может  продать  его  в
рабство.
   Что меня удержит, чтобы не взять тебя и твое серебро?
   - У тебя есть право взять в рабство христианского  священника,  -  не
дрогнув, отвечал Эркенберт. - А сила у тебя есть?
   В точно рассчитанный момент до жути мощная фигура Бруно появилась  из
толпы, со стороны, противоположной выстроившейся  шеренге  риттеров.  Он
легко   проталкивался   через   ряды   зевак,   раздвигая   их    своими
гориллоподобными плечами. Бруно был без копья, но в таких  же  доспехах,
как его  рыцари.  Левая  его  рука  покоилась  на  рукояти  волочащегося
непомерно длинного меча.
   Арни, заметив неожиданно наступившее молчание, оглянулся и понял, что
сейчас подвергнется  испытанию.  Он  попытался  взбудоражить  окружающую
толпу.
   - Неужто мы это потерпим? Неужто мы  позволим  им  приходить  сюда  и
отнимать наших рабов?
   - Они платят серебром, - заметил кто-то из зрителей.
   - А что они сделают с людьми, которых заберут?
   Такие, как этот, - вне себя  от  ярости  Арни  повернулся  и  яростно
ударил раба в висок, отчего тот, рыдая, распростерся на земле. -  Такие,
как этот, должны попасть в рощу  Упсалы  для  жертвоприношения  истинным
богам, а не вернуться, чтобы опять проповедовать свои враки  о  сыновьях
нетраханных девок и мертвых, воскре...
   Голос Арни прервался на полуслове. Бесшумно, как лесная  рысь,  Бруно
прошел последние четыре шага. Рука его взметнулась так быстро, что никто
не успел заметить. Но все  теперь  видели,  что  его  стальная  перчатка
сжимает адамово  яблоко  -  кадык  -  смааландера,  давит  его  железным
зажимом.  Бруно  слегка  приподнял  крестьянина,  и  тот  затанцевал  на
цыпочках.
   - Дерьмо, - сказал Бруно, - ты поднял руку на служителя Бога живого.
   Ты хулил нашу веру. Я не убью тебя на судебном круге, где  не  должна
литься кровь, но осмелишься ли ты  встретиться  со  мной  на  земле  для
поединков, с мечом и щитом, или с копьем и топором, Или с  каким  хочешь
оружием?
   Не в силах ни двинуться, ни заговорить, крестьянин беспомощно таращил
глаза.
   - Похоже, что нет.  -  Бруно  отпустил  его,  повернулся  на  пятках,
пролаял команду. Заученным движением передний ряд его риттеров  качнулся
вперед,  прошагал  "раз-два-три",  снова  замер  по   стойке   "смирно".
Продолжайте торг. - Четыре унции, - повторил Эркенберт. Мы не должны  их
грабить, говорил Бруно, или они станут драться. Но и переплачивать ни  к
чему. В общем, мы должны выкупить сэра  Эйлифа,  священника.  Только  он
один знает хоть что-то о королях в дальних странах  за  Биркой.  Он  нам
нужен, чтобы помочь в наших поисках. Я жажду услышать побольше о славном
короле  Кьяллаке,  живущем  к  северу  от  границ  со  Страной   железа,
Ярнбераландом.
   Потирая  глотку,  крестьянин  раздумывал,  торговаться   ли   дальше,
встретил взгляд черных враждебных глаз Эркенберта и не  стал  рисковать.
Он кивнул.
   Эркенберт бросил к его ногам мешочек, ласково взял за руку священника
Эйлифа, потянул его в  ряды  риттеров,  к  которым  снова  присоединился
Бруно.
   Священник и дьякон оказались в безопасном окружении,  Бруно  рявкнул,
воины взяли копья наперевес и двинулись, чеканя шаг, как один человек.
   Шведы и смааландеры поглядели им вслед и вернулись к своим делам.
   - Что ты об этом думаешь? - спросил один высокий швед другого.
   - Что думаю? Это тот самый ублюдок, что убил в Гедебю человека короля
Орма. У него это, должно быть, уже вошло в привычку. Не знаю,  чего  они
добиваются, но я тебе вот что скажу. Это другие христиане.
   Второй задумчиво кивнул, оглянулся, не подслушает ли кто:
   - Если появились другие христиане, может быть, нам всем нужен  другой
король, чтобы с ними справиться.

Глава 16

   Когда с лодки сошли четыре женщины, Бранд коротко и сердито сказал:
   - Нет. Лошадей не хватает. Женщин придется оставить. - Но как  только
ему рассказали, что произошло на Дроттнингсхолме, протесты прекратились.
Надо как можно быстрее убраться отсюда, - вот  и  все,  что  он  сказал.
Теперь, когда его сын мертв, Хальвдан не успокоится, пока не умрут  все,
кто в это замешан. Или он сам. Не думаю, что он тронет моих моряков,  по
крайней мере, пока не обнаружит, что я исчез вместе с вами. Но мы должны
бежать из Западного Фолда быстрее, чем кто-либо делал  это  раньше.  Кто
упал - тот пропал.
   Шеф на это ничего не ответил. Он шел, запинаясь,  его  мрачные  мысли
все еще блуждали на острове. Вокруг мертвого  мальчика.  Какая-то  часть
Шефа по-прежнему  оставалась  с  Рагнхильдой,  стиснутая  между  теплыми
бедрами, приникшая к большим грудям.
   Они вступили на тропу, которая вела прямо в горы, извиваясь в  вечной
полутьме сосновых и еловых лесов. Десять англичан, четыре женщины, Карли
и Бранд, на всех них - двенадцать лошадей.  И  неотвратимая  смертельная
угроза погони поутру.
   И все-таки почти с самого  начала  оказалось,  что  не  все  опасения
Бранда сбылись. Один из бывших рабов, Вилфи, немедленно объявил,  что  в
Англии он во время поездок бежал впереди  хозяина,  чтобы  построить  на
каждой стоянке кров и еду. Пробежать в день сорок миль, утверждал Вилфи,
для него так же легко, как  для  другого  человека  -  пройти  двадцать.
Лошадь ему не нужна. Женщины могут ехать по две, или одна может ехать, а
мужчины по очереди будут бежать рядом с  ее  лошадью,  держась  за  луку
седла.
   Ночной переход вышел длинным, утро никак не  наступало.  На  рассвете
Бранд сделал привал, чтобы позавтракать, напоить из ручья лошадей и дать
горным пони возможность  пощипать  мягкую  свежую  травку.  Рабы  быстро
развели костер, растолкли зерно и сварили свою неизменную  еду  -  кашу.
Вскоре они были готовы ехать дальше, в то время как Бранд все еще охал и
потирал затекшие  мускулы  ног.  Когда  он  с  удивлением  осмотрел  уже
выстроившуюся колонну, Озмод сказал ему с некоторым злорадством:
   - Да ты запамятовал, начальник. Раб  должен  двигаться,  хочется  ему
того или нет. Это свободных приходится понукать, иначе они будут считать
голод и  жажду  или  мозоли  достаточной  причиной,  чтобы  остановиться
передохнуть.
   Викинги, несмотря на то, что их перемещения казались  ленивым  армиям
христианского  Запада  обескураживающе   стремительными,   были   скорее
моряками и лыжниками, чем наездниками.  При  всем  своем  рвении  именно
Бранд задерживал отряд. Ни одна из лошадей  не  могла  долго  нести  его
громоздкое тело. Во время длинного дня, который  последовал  за  длинной
ночью, Озмод в конце концов взял начальство на  себя,  предложил,  чтобы
каждый мужчина и каждая женщина по очереди  бежали  и  ехали  верхом,  и
выделил Бранду двух лошадей, одну для езды, одну наготове, а  на  ровных
пологих местах посоветовал ему бежать между лошадьми,  огромными  руками
ухватившись за седла.
   - Успеем убежать? - спросил Квикка, когда  они  наконец  остановились
второй раз, чтобы выпасти лошадей на густой траве. Остальные с волнением
ждали ответа. Бранд оглянулся, пытаясь оценить, откуда они  тронулись  в
путь и как далеко уже забрались.
   - Думаю, да, - сказал он. - Мы двигаемся быстрее, чем я рассчитывал.
   И в любом случае у нас есть  преимущество,  потому  что  Хальвдан  не
знает, куда мы направились.
   - Но ведь он найдет нас? - осведомился Квикка.
   - Найдутся всадники, которые расскажут ему, кто и куда  едет  по  его
землям. Но им придется сначала доскакать до него, получить приказ, потом
вернуться и попробовать его выполнить. Все это время мы  будем  ехать  в
другую сторону. Еще два таких перехода, какие мы сделали, и мы выйдем за
границы Западного Фолда Это не помешает Хальвдану послать вслед за  нами
убийц, но он уже не  сможет  обязать  всех  и  каждого  преграждать  нам
дорогу.
   - Ну так не будем рисковать, - сказал Озмод. - Едва  кони  насытятся,
двинемся дальше.
   - Нам же надо когда-то спать, - запротестовал Бранд.
   - Но не в ближайшие дни. Когда начнем валиться с лошадей, тогда можем
и поспать. Или будем привязываться к седлам.
   Отряд снова тронулся в путь, с натертыми седлами ногами и с  урчащими
от голода желудками. Но никто не жаловался. Тон задавали женщины,  резко
одергивая тех, кто выказывал малейшие признаки слабости.
   Постепенно, однако,  они  стали  понимать,  что  подлинная  опасность
подстерегает их не сзади, а впереди. В  горной  малонаселенной  Норвегии
все дороги естественно заворачивали на каждый  близлежащий  крестьянский
двор.
   Возможность  для  хуторян  обменяться  новостями,   возможность   для
странствующих торговцев продать ткани, вино или соль. Сначала  Бранд  на
каждом дворе торговал дополнительных лошадей, покупая одну здесь, другую
там,  пока  отряд  не  был  полностью  обеспечен  лошадьми.  И  хотя  он
немедленно платил полновесной серебряной монетой,  крестьяне  как  будто
оставались недовольны.
   - Я слишком тороплюсь, - объяснял Бранд. - Они хотят, чтобы я рядился
и торговался по полдня. Здесь никогда ничего не  происходит.  Они  любят
все подолгу обмозговывать. Заплатить  запрошенную  цену  и  уйти  -  это
кажется им нечестным. И в любом случае они начинают задумываться, кто мы
такие. Девять коротышек  с  неправильным  выговором,  четыре  женщины  в
рабских одеждах, один человек и вовсе спит, - он показал на  молчаливого
Шефа, - и я. Ясно, что они не доверяют  нам.  Я  говорил  тебе,  я  веду
выводок мышей через  страну  котов.  Первая  неприятность  случилась  на
следующий день после того, как  Бранд  объявил  им,  что  они  вышли  за
пределы Западного Фолда. Они пересекли небольшой водораздел и спускались
по ущелью, с обеих сторон которого струилась вода,  их  соскучившиеся  в
зимних стойлах лошади щипали зеленую траву при  каждом  удобном  случае.
Отряд вошел, как делал  это  уже  десятки  раз,  на  крестьянский  двор,
огороженный квадратом  строений.  Как  только  хуторяне  завидели  вновь
прибывших,  они  немедленно  прекратили  работу  и  высыпали  навстречу,
скликая своих женщин и детишек, - посмотреть на  проезжих,  перекинуться
словечком с Брандом. Постепенно  Шеф,  чей  ум  еще  не  освободился  от
воспоминания об умершем у него на руках ребенке, заметил, что  атмосфера
встречи на этом хуторе чем-то отличается от прочих. Люди здесь  не  были
озадачены и недоверчивы, они  выглядели  довольными.  Видимо,  пришли  к
какому-то выводу. Шеф огляделся повнимательней. Сколько их тут?  Столько
же, сколько было вначале? А все ли его люди на месте?
   Внезапно из-за коровьего хлева послышался крик.
   Кричали по-английски. Голос Эдит, самой молодой и привлекательной  из
женщин. Ни слова не говоря, Квикка, Озмод и остальные похватали арбалеты
и побежали за хлев. За ними последовали Шеф, Бранд и местные.
   За углом сарая они обнаружили двух норманнов, напавших на Эдит.  Один
обхватил ее сзади, стараясь рукой зажать ей рот. Второй вцепился в ногу,
пытаясь ухватить свободной рукой  и  другую.  Услышав  за  спиной  шаги,
второй норманн отпустил Эдит и обернулся.
   - Она к этому привыкла, - сказал он.  -  Посмотрите  на  нее.  Просто
сука, рабыня. Все время только этим и занимается. Почему нам нельзя тоже
попользоваться?
   - Она не рабыня, - рявкнул Озмод. -  И  она  никогда  не  была  твоей
рабыней.
   - А ты-то кто такой? - с  полдюжины  крестьян  обступили  их  кругом,
вклинились между Озмодом и вторым норманном, продолжавшим держать  Эдит.
- У нее нет здесь прав. И у тебя нет. Раз я сказал, что ты раб,  значит,
скоро им будешь.
   Шеф  протолкнулся  вперед,  заставил  норманна  встретиться   с   ним
взглядом.
   Он знал, что их отряд не был в опасности, по  крайней  мере  пока  не
был. Он слышал щелчки арбалетов, и хотя  у  крестьян  имелись  при  себе
топоры и ножи, они бы не успели ими воспользоваться. Но  если  англичане
пойдут на это, даже если они убьют каждого, даже если убьют всех  женщин
и детей, как это  сделали  бы  викинги  в  Англии,  все  равно  весть  о
служившемся разойдется и поднимется крик и стон.  Этих  людей  требуется
как-то осадить. Но  они-то  ведь  по  своей  бестолковости  решили,  что
наткнулись на слабаков. - Оставьте нам  только  эту  одну,  -  предложил
норманн. - А вы, остальные, можете ехать.
   Эдит завизжала сквозь зажимающую рот  руку,  отчаянно  забилась.  Она
боится, что мы так и поступим, подумал Шеф.
   Вперед вышел Бранд, снятый с седельной перевязи топор скользнул в его
могучую длань. Это было грозное Оружие, с ясеневой рукояткой в три  фута
длиной, с изогнутым  лезвием  длиной  в  один  фут.  Железный  обух  был
инкрустирован  извивающимися  серебряными  змеями,  наваренное  стальное
лезвие ярко отсвечивало на темном железе. Сзади  обуха  выходил  длинный
шип, для балансировки и для обратных ударов. Это было оружие  настоящего
ратоборца.
   - Отпустите ее, - сказал Бранд. - Если не хотите Драться со мной.
   Все сразу или по одному. Мне все равно с кем.
   Норманн, который говорил первым, поглядел на  него.  Он  не  был  так
велик, как Бранд - таких Шеф вообще не встречал, но лишний раз убедился,
как огромны все норвежцы. Этот был на добрых четыре  дюйма  выше  самого
Шефа, намного шире в плечах и тяжелее.
   Он обдумывает брошенный вызов,  осознал  Шеф.  Стоит  ли  дело  того?
Велика ли опасность?
   Бранд подбросил топор в воздух, не глядя, принялся им жонглировать.
   Норманн медленно кивнул:
   - Ладно же. Торгейр, отпусти ее. Она того не стоит. На этот  раз.  Но
кое-кто подловит тебя, здоровяк, раньше, чем ты спустишься с гор.  Тогда
посмотрим, почему ты бежишь с трэлями  через  Бускеруд.  В  тебе  самом,
наверно, кровь трэлей.
   Шеф увидел, что сжимающие топорище пальцы Бранда побелели, но тот  не
двинулся с места. Освободившаяся Эдит втиснулась в  середину  ожидавшего
со  взведенными  арбалетами  отряда.  Не  спеша  и  не  поворачиваясь  к
противнику спиной, женщины, Бранд и англичане отошли  к  своим  лошадям,
молча собрали пожитки. Две лошади исчезли, их успели  украсть  за  время
короткой ссоры.
   - Не стоит из-за этого шуметь, - сказал Бранд. - Просто уходим  и  не
останавливаемся.
   Колонна потянулась мимо строений и навозных  куч.  Когда  они  вышли,
мальчишка швырнул в них комок грязи,  к  нему  присоединилсь  остальные,
бросая грязь и камни с издевательскими криками, которые сопровождали  их
еще с полмили.
   На ночлег в этот день устроились роскошней, чем когда бы то ни  было,
расстелив свои немногочисленные одеяла и  улучив  время,  чтобы  сварить
купленную вчера солонину и сушеный  лук.  Но  ели  молча  и  беспокойно.
Часовые все  время  оставались  на  ногах,  следя  за  дорогой  в  обоих
направлениях.
   Когда все потянулись спать, Озмод и Квикка уселись рядом  с  Шефом  и
безмолвным Брандом.
   - Так нам далеко не уйти, - сказал Озмод. - Весть разнесется  впереди
нас, по тропам, которых мы не знаем. У нас будут стычки на каждом дворе.
А если попадется деревня или город, будет еще хуже. -Я  говорил  вам,  -
повторил Бранд, - как будто ведешь выводок мышей через страну  котов.  -
Мы надеялись на нашего пса, - сказал Квикка.
   Шеф, мгновенно встревожившись, взглянул на  Бранда.  Он  неоднократно
видел, как Бранду бросали вызов или провоцировали его  во  время  зимней
кампании в лагерях около Йорка и  в  Восточной  Англии.  Гораздо  меньше
оскорбляя и задевая, чем в этот раз,  и  притом  намного  более  грозные
противники, чем Квикка. Каждый раз  следовал  незамедлительный  ответ  с
печальным результатом: сломанная рука, оглушенный оскорбитель. Но сейчас
Бранд сидел недвижно, по-видимому, погрузившись в себя.
   - Да,  -  наконец  произнес  он,  -  вы  полагались  на  меня.  И  вы
по-прежнему можете на меня рассчитывать. Я дал слово, что проведу вас до
Гула-фьорда, и я сделаю все, что смогу, чтобы сдержать обещание. Но есть
одна вещь, которую вам необходимо узнать. Если я сам  и  не  знал  этого
раньше, то понял сейчас. В течение двадцати пяти зим я был воином. Начни
я перечислять людей, которых убил, или битвы, в  которых  участвовал,  -
ну, это звучало бы как сага об одном из ратоборцев короля Хрольфа или  о
самом старике Рагнаре Волосатой Штанине.  За  все  это  время  никто  не
посмел сказать, что я повернулся спиной и отступил,  когда  скрещиваются
копья.
   Он грозно огляделся:
   - И вы это видели! Мне нет нужды здесь хвастаться. Но битва с  Иваром
что-то отняла у меня. Меня много раз ранили, и не  раз  я  был  на  краю
погибели. В душе, впрочем, я никогда  не  чувствовал,  что  погибаю.  Но
когда Ивар отразил мой удар, и проткнул  меня  мечом,  и  я  ощутил  его
клинок в своем брюхе, я понял, что даже если  выдержу  и  переживу  этот
день, то дня через два все равно умру. Я просто знал это. Все длилось не
больше одного удара сердца, но я никогда этого  не  забуду.  Даже  после
того как Ханд заштопал мои разорванные кишки, вылечил меня от  лихорадки
и выпустил гной. Сейчас я так же крепок, как был когда-то. Но я не  могу
забыть то, что однажды пережил. Он снова поглядел  на  слушателей.  -  И
понимаете, беда в том, что здесь, в горах, где в  каждом  местечке  есть
свой ратоборец, да еще  они  все  время  занимаются  этим  mannjafnathr,
сравнением воинов, чтобы выяснить, кто из них самый грозный,  они  могут
об этом догадаться. Тот человек на хуторе знал, что он мне  неровня,  он
знал, что я убил дюжину таких  сиволапых  прежде,  чем  у  меня  отросла
борода. Но он ведь заметил, что сердце у меня к драке не лежало. Если бы
он еще чуть-чуть поразмыслил, он мог бы решиться и рискнуть.
   - Ты так же силен, как всегда, - сказал Озмод. - Ты бы  убил  его.  И
это было бы лучше для всех нас.
   - Думаю, что убил бы его, - согласился Бранд. - Это  был  всего  лишь
петух на своей навозной куче. Но когда у человека душа уходит  в  пятки,
происходят самые странные вещи. Я знавал великих воинов, у которых  моча
струилась по штанам, и они смирно ждали, пока их  зарежут.  Они  застыли
Валькирии, дочери Одина, Вестницы смерти, набросили  на  них  свои  путы
страха.
   Англичане погрузились в молчание. Наконец снова заговорил Озмод:
   - Значит, так. С этих пор нам лучше во всех селениях держаться  кучно
и быть наготове. Алебарды на виду, арбалеты взведены. Хотел бы я,  чтобы
те недоумки увидели, как бьют наши арбалеты.  Тогда  бы  они  испугались
побольше.
   Жалко, что нельзя застрелить кого-нибудь просто для примера. - И  еще
одно, - добавил он. - Эдит пошла за тот  сарай  не  просто  потому,  что
такая глупая, вы же понимаете. Ее  туда  позвали.  Женщина.  И  женщина,
говорящая по-английски, а не по-норманнски. Она, наверное, услышала, как
мы говорим меж собой. Рабыня. Она здесь уже двадцать  лет.  Бранд  тяжко
кивнул.
   - Они берут рабов в Англии уже лет пятьдесят. Думаю, не ошибусь,  что
каждый крестьянский двор на Севере имеет  по  одной  рабыне  для  помола
зерна, а то и с полдюжины их; и еще мужчин-трэлей  для  тяжелых  полевых
работ. И чего же она хотела?
   - Конечно, хотела, чтобы мы взяли ее  с  собой.  Заговорила  с  Эдит,
потому что надеялась, что та ее  пожалеет.  А  потом  из-за  угла  вышли
мужчины, должно быть, следили.
   - Так ты поговорил с рабыней? - спросил Шеф,  отвлекаясь  наконец  от
своей внутренней борьбы. - Что ты ей сказал?
   - Сказал, что ей нельзя пойти с нами. Слишком опасно для нас.  То  же
самое мне надо было сказать Эдит и,  остальным,  даже  если  им  грозило
оказаться с перерезанной глоткой в могильнике какого-нибудь королевского
недоноска. Та женщина была из Норфолка, - добавил Озмод. - Ее  увели  из
Нориджа двадцать лет назад, еще девочкой. А теперь она здесь  состарится
и здесь же и умрет.
   Они с Квиккой встали и ушли, принялись раскладывать свои одеяла.
   Шеф смотрел на Бранда, не решаясь заговорить.  То,  в  чем  признался
гигант, должно было стоить ему  столько  же  переживаний  и  стыда,  как
публичные рыдания - для кого-то менее сильного. Шеф  задумался,  что  же
произойдет с Брандом. Смогут ли они исцелить его разум, как Ханд исцелил
его тело? Еще долго после того, как весь  лагерь,  не  считая  часового,
уснул, Бранд сидел без сна, угрюмо подбирая ветки и кидая их в костер.

***

   Когда на следующий день они пробирались меж  горных  сосен,  двигаясь
уже без той отчаянной спешки, что отметила  их  бегство  из  королевства
Хальвдана, Шеф обнаружил, что Удд едет  рядом,  и  взглянул  на  него  с
удивлением. Обычно Удду нечего было  сообщить  окружающим,  если  только
речь не шла о кузнечной работе.
   - Я думал об этих мельничных жерновах, - сказал Удд. - В Норвегии они
не очень полезны, здесь вода течет только половину года. Да и тогда  вон
что выходит, - он показал на виднеющийся впереди горный поток, стиснутый
в узком глубоком русле и разбитый каскадом шестифутовых водоскатов. - Им
здесь нужно что-то другое, что работайте бы круглый год.
   - Что же это?
   Уод послюнявил палец, поднял его в воздух.
   - Ветер здесь никогда не стихает, правда?
   Шеф рассмеялся. Сама мысль о том, чтобы летучий ветер, которого никто
никогда не видел, не взвесил и не поймал, двигал такую тяжелую вещь, как
огромные мельничные жернова, казалась нелепой.
   - Но ведь ветер движет корабли, правильно? - сказал Удд, прочитав его
мысли. - Если он может двигать корабль весом в десять тонн, почему он не
может двигать мельничный жернов, который весит только тонну?
   - Ветер отличается от воды, - сказал Шеф. - Он  движется  то  в  одну
сторону, то в другую.
   - Но морякам ведь это не мешает? В общем, я задумал вот  что...  -  и
Удд  на  ходу  описал  свой  замысел:  ветряная  мельница  с   крыльями,
установленная  на  поворотной  раме,   которую   можно   развернуть   по
направлению ветра за рычаг типа корабельного румпеля. Возражая,  получая
ответы, добавляя свои замечания. Шеф  ощутил,  что  постепенно  его  все
больше и больше охбатывает изобретательское вдохновение.  Едущий  позади
них Квикка подтолкнул Карли.
   -  Ему  удалось  разговорить  Шефа.  Как  раз  вовремя.  Я  уж   было
беспокоился, что мы едем по таким опасным  местам  с  двумя  вожатыми  и
каждый слегка не от мира сего. Вот бы сделать что-нибудь  похожее  и  со
вторым.
   Он показал на гигантскую фигуру  Бранда,  бегущего  впереди  колонны,
одной рукой держась за седло своей усталой лошади.
   - С этим будет потруднее, - вмешался едущий позади Ханд. - Хорошо бы,
он поскорее оказался на своем корабле.

***

   Загвоздка возникла не в одном из хуторов, которые они проезжали в тот
день и назавтра, хотя везде отряд наталкивался на опущенные долу лица  и
молчание стоящих у своих амбаров и хлевов  крестьян.  Будучи  настороже,
Шеф  внимательно  осматривался  в  каждом  из  дворов,  выискивая  следы
присутствия других людей, кроме норманнов. Дважды он заметил изможденные
лица, выглядывавшие из-за ставень - женщины, надеющиеся на чудо, а может
быть, всего лишь на ободряющее слово на родном языке. "В  своем  сне,  -
подумай Шеф, -  я  слышал  неумолчный  шум  ручных  мельниц,  крутящихся
двадцать лет, тридцать лет, беспросветная каторга до самой смерти".
   Размерами хутора не превышали нескольких ярдов, в них никогда не жило
больше десяти-двенадцати мужчин, считая со стариками и подростками, явно
недостаточно, чтобы помериться силою с хорошо вооруженным отрядом  такой
же численности, пусть и составленным  из  бывших  рабов  и  со  странным
ратоборцем во главе. Когда  горная  дорога  в  конце  концов  нырнула  в
Долину,  которая,  понижаясь,  встретилась  с  двумя  другими  долинами,
маленькая кавалькада увидела перед собой  у  слияния  двух  рек  россыпь
домов, за которыми возвышалось здание в несколько этажей  с  вырезанными
на фронтонах и коньках фантастическими драконами.
   Бранд привстал на стременах, оглянулся на отряд.
   - Это Флаа, - сказал он. - Главный город здесь, в Халлингдале. В  нем
даже храм есть. Попробуем просто проскочить через него,  как  будто  это
очередной хутор.
   Когда они проезжали мимо деревянной церквушки на маленькой площади  в
центре селения, между домами высыпали люди, закрывая проезд вперед, да и
в другие стороны. Они были полностью вооружены, копья и  щиты  наготове,
подростки и мальчишки  сзади  воинов  целились  из  луков.  Шеф  услышал
щелканье взводимых арбалетов.  Из  них  можно  убить  или  тяжко  ранить
соответствующее количество людей, прикинул  он.  Но  после  этого  отряд
почти не имеет шансов против тридцати  или  сорока  оставшихся.  Выбрать
направление и прорываться?
   Навстречу им вышел человек, без оружия и с поднятой  в  знак  желания
вести переговоры правой рукой Они с Брандом уставились друг на друга.
   - Ладно, Вигдьярф, - сказал Бранд. -  Мы  не  встречались  со  времен
Гамбурга. Или это был поход на Оркнейские острова?
   - Это было на Оркнеях, -  ответил  норманн.  Он  был  несколько  ниже
Бранда, но крепкого сложения,  с  бычьей  шеей  и  лысый.  Могучие  руки
бугрились мышцами под золотыми браслетами и то и другое плохой  знак.  У
этого человека был неплохой источник дохода, а в нищих норвежских  горах
этим источником не могло быть скотоводство.
   Вигдьярф пристально взглянул на амулет-молот на груди у Бранда, потом
на стоящих рядом со своими лошадьми мужчин и женщин.
   - Ты в странной компании, - отметил он. - А может быть, и не в  такой
уж странной. Когда человек начинает носить на шее эти  штуки,  я  всегда
жду, что следующий его  шаг  -  стать  христианином.  И  что  потом?  Он
начинает разговаривать с трэлями, помогает  им  бежать.  Сам  становится
трэлем. Ты уже дошел до этого, Вига-Бранд? Или еще  что-то  осталось  от
тебя прежнего?
   Бранд соскользнул со своей малорослой лошадки  и  с  топором  в  руке
шагнул вперед.
   - Давай покороче, Вигдьярф, - сказал он. -  Когда  мы  последний  раз
виделись, ты даже не чирикал. А сейчас ты думаешь, что  стал  кем-то.  К
чему все это? Ты что, собираешься со своими братанами  просто  грабануть
нас? Перед тем мы многих из вас убьем, это уж не сомневайся.
   Позади него Озмод поднял арбалет,  прицелился  в  толстый  дуб  около
дверей храма и нажал на спусковой крючок. Неуловимый глазом полет, и эхо
от удара разнеслось по примолкшей площади. Озмод неторопливо перезарядил
- четыре ловких движения, щелчок, и новая железная стрела встала на свое
место.
   - Попробуй-ка ее вытащить, - продолжал Бранд. -  Или  у  тебя  другая
задумка? Может быть, только ты и я, один на один?
   - Только ты и я, - согласился Вигдьярф.
   - И если я выиграю?
   - Свободный проход для всех вас.
   - А если победишь ты?
   - Мы получаем все. Лошадей, рабов, мужчин, женщин. Для женщин  у  нас
место найдется. Но не для  мужчин.  Ведь  у  трэлей,  которым  позволили
думать, что они тоже люди, появляются странные мысли. Их  всех  отправим
на священные деревья, на корм воронам Одина. Может быть,  мы  оставим  в
живых некоторых, если УВИДИМ, что они не опасны. Но ты же знаешь, как мы
туг обходимся с беглыми. Если не убиваем, тогда  кастрируем  и  клеймим.
Самое надежное средство. Но у тебя есть  другой  выход,  Бранд.  У  тебя
лично, то есть. Просто отойди от них. Они не из твоего народа. Отдай их,
присоединяйся к нам, и никаких хлопот ни тебе, ни  мне,  мы  даже  дадим
тебе долю с добычи.
   - Не пойдет, - сказал Бранд. Он подбросил топор, ухватил  его  обеими
руками. - Здесь и сейчас?
   Вигдьярф помотал головой.
   - Слишком  много  народу  хочет  посмотреть.  Я  им  сказал,  что  ты
согласишься. Сейчас они собираются со всех хуторов трех долин.  Площадку
для поединка мы разметили там, у реки. Завтра утром. Только я и ты.
   Пока Шеф слушал их разговор, разговор,  который  обещал  ему  клеймо,
холощение и рабский ошейник, он  ощутил  на  загривке  знакомую  хватку,
которая означала, что его ждет видение. На этот  раз  он  не  противился
тому, что должен был увидеть. Как и  на  кургане  в  Гедебю,  его  глаза
оставались  открытыми,  он  по-прежнему  видел   маленькую   замызганную
площадь, деревянный храм, напряженно выжидающих вооруженных мужчин. Но в
это же самое время другая  картина  разворачивалась  перед  его  взором,
впитывалась его зрением, словно  выколотый  его  глаз  находился  сейчас
где-то в другом месте, сообщая о том, что видит так  же  хорошо,  как  и
уцелевший.

***

   Он увидел большую мельницу, похожую на одну из тех, что Удд показывал
ему в Каупанге, с двумя  горизонтальными  жерновами,  лежащими  друг  на
друге, и с засыпным желобом сверху. Но не было ни шестерней, ни  бегущей
воды.
   Помещение было сухим, как  во  время  засухи  в  знойное  лето,  пыль
столбом поднималась с земли, и не было ни капли воды, чтобы прибить ее.
   В  пыли  двигался  человек,  одинокая  фигура,  медленно   и   упорно
налегающая на рычаг ворота. Рычаг, толстый, как рулевое  весло  корабля,
был прикреплен к верхнему жернову, и, когда человек толкал рычаг, жернов
поворачивался круг за кругом. И круг за кругом двигался человек,  все  в
тех же четырех стенах, никогда не отдыхая, не останавливаясь, никогда не
видя ничего, кроме одной и той же запыленной комнаты.
   Но на самом деле ничего он не видел, понял Шеф, потому что был  слеп,
его глазницы были пусты. Человек на мгновенье сбился  с  шага,  стараясь
получше упереться ногами. Тут же откуда-то мелькнула плетка, и  багровая
полоса выскочила на обнаженной грязной спине.  Хотя  и  слепой,  человек
обернулся, будто  потревоженный  надоедливой  и  неуловимой  мухой.  Его
запястья были прикованы к рычагу, который он толкал, большими  железными
кандалами.
   Когда он снова налег на рычаг. Шеф  увидел  его  чудовищные  мускулы,
бугрящиеся на руках, спине и по бокам. Казалось, на них была одна  кожа,
ни капли жира.
   Человек был так же силен,  как  Бранд,  и  имел  такую  же  рельефную
мускулатуру, как Шеф. На плечах его курчавились длинные черные волосы.
   "О таком способе помола Удд не знает, - подумал  Шеф,  когда  видение
стало блекнуть, а сам он пришел в себя. - Использовать  человека  вместо
вола, или лошади, или десятка рабынь с ручными мельницами.  Но  кажется,
мой покровитель  из  Асгарда  показал  мне  это  не  для  размышлений  о
мельницах, как и  видение  с  Велундом  не  предостерегало  от  открытых
ларцов. Тогда он хотел предупредить меня,  что  мальчик  умрет.  И  удар
захлопнувшегося  ларца  был  ударом  камня  из  катапульты.   А   теперь
мельничный камень, жернов... Это намек на что-то более злободневное, чем
шестерни и передача".

***

   - Завтра утром, - повторил Вранд слова Вигдьярфа. - Я против тебя.
   Шеф послал лошадь вперед, чтобы поравняться с Брандом.
   - Завтра утром, - сказал  он,  глядя  с  высоты  седла  на  дородного
Вигдьярфа. - Но не ты против него. Наш ратоборец против вашего.
   Норманн глянул на арбалеты и открыл рот для  возражений,  однако  Шеф
быстро вставил:
   - Оружие выбирает ваш ратоборец.
   Вигдьярф задумчиво и подозрительно посмотрел на отряд позади  Бранда,
потом кивнул в знак согласия.
   Где-то, не очень далеко - или это было в его собственной голове? Шефу
слышался тихий скрип вращающихся жерновов.

Глава 17

   Шеф заметил, что к их небольшому отряду, расположившемуся в загончике
на краю общинного пастбища, направляется  человек.  Выглядел  он  скорее
растерянно, чем  враждебно  или  угрожающе.  И  действительно,  подойдя,
крестьянин  остановился  и  изобразил  то,  что  можно  было  счесть  за
неуклюжий поклон - исполненный человеком, который слышал о таком обычае,
но никогда в глаза не видел, как это делается. Его взгляд задержался  на
белом жреческом одеянии Ханда,  теперь  сильно  испачканном,  и  на  его
пекторали в виде яблока Идуны.
   - Ты лекарь, - сказал пришедший.
   Продолжая сидеть, Ханд кивнул.
   - В нашем селении много таких, кто болеет и у кого не заживают раны.
   Мой сын сломал ногу, мы ее завязали, но она срослась криво, он теперь
не может на нее опираться. У моей матери болят глаза. Есть  и  другие  -
женщины,  которым  новорожденные  разорвали   чрево,   мужчины,   годами
мучающиеся зубной болью, сколько бы зубов мы им ни  выдернули...  Лекари
сюда никогда не заходят. Ты не посмотришь больных?
   - Ну вот еще, - ответил Ханд. Лекари Пути не верили в  человеколюбие,
никогда не слышали о клятве Гиппократа.  -  Если  завтра  наш  ратоборец
проиграет, вы  нас  собираетесь  повесить  или  кастрировать  и  сделать
рабами.
   Если ты меня завтра будешь клеймить, с какой  стати  я  буду  сегодня
лечить твои болезни?
   Норманн растерянно посмотрел на остальных:
   - Вигдьярф же не знал, что  ты  лекарь.  И  наверняка...  Что  бы  ни
случилось... Он не про тебя говорил.
   Ханд пожал плечами:
   - Он говорил о моих товарищах.
   Шеф поднялся, глянул на Ханда,  едва  заметно  подмигнул  ему.  Ханд,
который знал Шефа с  детства,  намек  уловил  и  с  непроницаемым  лицом
отвернулся.
   - Он придет, - сказал Шеф.  -  Как  только  достанет  свои  лекарские
инструменты. Подожди его там.
   Когда норманн отошел, Шеф приказал Ханду:
   - Лечи всех, кого он тебе покажет. Потом потребуй показать остальных.
   Даже трэлей. Каждого, кому можно доверять, расспрашивай о мельнице. О
мельнице, шум которой мы слышим. Что бы ни случилось, к вечеру вернись.
   - Солнечный диск уже уткнулся в  зазубрины  горных  вершин,  когда  в
лагерь вернулся усталый  Ханд.  Бурые  пятна  засохшей  крови  покрывали
рукава его рубахи. Днем время от времени были слышны отдаленные  вскрики
боли: лекарь за работой в селении, где не знали ни макового  отвара,  ни
белены.
   - Много тут работы, - сказал, садясь, Ханд и принял от Шефа  миску  с
едой. - Тому  ребенку  пришлось  ломать  ногу  заново,  чтобы  правильно
срослась.
   В мире так много боли. И так много того, что легко  вылечить.  Теплая
вода со щелоком - чтобы  повитуха  вымыла  руки  -  спасла  бы  половину
женщин, которые умирают в родах.
   - Что насчет мельницы? - поинтересовался Шеф.
   - Напоследок они привели ко мне одну рабыню. Хозяева, да и она  сама,
сначала  упирались,  говорили,  что  все  бесполезно.  Они  правы.   Она
безнадежна.
   У нее внутри опухоль, и даже в Каупанге с моими помощниками и  самыми
лучшими лекарствами я, наверное, не смог бы ее спасти. Но  я  постарался
облегчить ее муки. Телесные муки, то есть. От того, что у нее  на  душе,
лекарства нет.  Она  ирландка,  ее  угнали  в  рабство,  когда  ей  было
пятнадцать, сорок лет тому назад. Ее продали одному из  местных.  С  тех
пор она ни разу не слышала родной речи, родила от разных хозяев  пятерых
детей, их всех у нее забрали. Теперь ее сыновья - викинги,  сами  крадут
женщин. Ты никогда не задумывался, почему  викингов  так  много?  Каждый
мужчина заводит от рабынь столько  детей,  сколько  сможет.  И  все  они
пополняют ряды армии викингов. - Мельница, - жестко сказал Шеф.
   - Она сказала мне, что есть здесь мельница,  как  ты  и  говорил.  Ее
поставили только в прошлом году,  когда  приходил  жрец  Пути,  один  из
товарищей Вальгрима. И в прошлом же году привели человека, чтобы крутить
ее. Как это человек может крутить мельницу?
   - Я знаю, - сказал Шеф, вспоминая ниспосланное  ему  богами  видение.
Продолжай.
   - Она сказала, что это англичанин. Его все время держат под замком.
   Два раза ему удавалось вырваться и бежать в  горы.  И  оба  раза  его
ловили. В первый раз его избили кожаными бичами  около  храма.  Ирландка
говорит, что была тогда на  площади.  Она  говорит,  что  это  настоящий
богатырь. Норманны бичевали его так долго, что можно было вспахать целый
акр земли, а он ни разу не закричал, только проклинал  их.  А  когда  он
сбежал во второй раз, они... они сделали другое.
   - Что другое? - спросил Бранд, прислушиваясь.
   - Когда они говорят, что кастрируют трэлей, это обычно означает,  что
им отрезают семенники, как быкам или жеребцам. Чтобы  стали  смирными  и
покорными.
   Но с ним они этого не сделали. Вместо этого они отрезали  ему  другую
штуку, которая делает мужчину мужчиной. Они оставили ему  семенники.  Он
так же силен, как бык, и так же свиреп.  У  него  остались  все  желания
мужчины. Но он больше никогда не сможет быть с женщиной.
   Слушатели уставились друг на друга, ужаснувшись,  какая  злая  судьба
может поджидать их завтра утром.
   - Я вам скажу одну вещь,  -  решительно  заявил  Квикка.  -  Меня  не
волнует, кто что кому обещал. Если завтра Бранд - дай ему  Тор  победить
проиграет, тот, кто его убьет, сразу получит от меня стрелу. И тогда  мы
все начнем стрелять. Может быть, мы и не прорвемся, но  я  не  собираюсь
стать здесь рабом. Эти горные тролли ничуть не лучше черных монахов. Все
остальные, и мужчины, и женщины, ответили одобрительным гулом.
   - Она еще вот что сказала, - продолжал Ханд. - Она  сказала,  что  он
безумен.
   Шеф задумчиво кивнул.
   - Английский богатырь. Сильный, как бык,  и  такой  же  свирепый.  Мы
освободим его сегодня ночью. Я знаю, что за нами наблюдают дозорные.  Но
они ожидают, что мы попытаемся сбежать на лошадях. Когда  сядет  солнце,
мы все по  одному  потянемся  к  нужнику,  но  трое  пусть  спрячутся  с
противоположной его стороны еще до темноты. Это буду я, ты, Карли, и ты,
Удд. Спрячь под рубахой свои инструменты, Удд. И набери во флягу  масла.
А теперь, Ханд, расскажи, сколько сможешь, о том, где  что  находится  в
городке...

***

   Через несколько часов в густой тьме, рассеиваемой лишь слабым  светом
звезд, три человека сгрудились в тени около грубой постройки на  околице
селения - близ мельницы.
   Шеф оглядел темные  окна  соседних  домов,  подтолкнул  Удда  вперед.
Тяжелая дверь с засовом, засов заперт тяжелой железной чекой. Замка нет.
   Предусмотрено только, чтобы никто не мог выйти изнутри.  Тут  таланты
Удда не понадобятся. Малыш вытащил чеку, откинул  засов  и  приготовился
распахнуть дверь.
   Шеф вынул лампу и огниво, высек искру, подул на трут и в конце концов
зажег фитиль, плавающий в плошке с маслом, которую закрывали тончайшие -
до прозрачности - роговые пластинки, пропускавшие  свет,  но  защищавшие
фитилек от ветра. Опасно,  что  свет  может  вырваться  наружу,  как  ни
прикрывай лампу рубахой и телом. Но если рассказанное Хандом  -  правда,
гораздо опасней лезть в логово зверя вслепую.
   Огонек наконец разгорелся, и Шеф подал  сигнал  Удду,  тот  распахнул
дверь. Шеф проскользнул внутрь, как змея, вплотную за ним - Удд и Карли.
   Услышав, что дверь мягко захлопнулась, он начал высматривать жернова.
В нескольких футах от него, у стены, под мешками  угадывались  очертания
какой-то фигуры. Шеф шагнул вперед, шаг, другой,  его  внимание  привлек
массивный рычаг, прикрепленный к верхнему жернову, прочная цепь вела  от
него к...
   Мелькнула тень, и что-то стегнуло  его  по  лодыжке.  Шеф  отпрыгнул,
удерживая в руках лампу, и приземлился в трех футах позади.
   Рука на какой-то дюйм не достала до  его  лодыжки.  Громкий  лязг.  В
неверном свете лампы Шеф обнаружил, что  на  него  смотрит  пара  широко
расставленных сверкающих глаз. Шум вызвала натянувшаяся до предела цепь,
прикрепленная к железному ошейнику на толстой шее великана. В  блестящих
глазах не мелькнуло и тени боли, только сожаление о неудавшемся броске.
   Взгляд Шефа перешел на цепь. Да, от рычага к  ошейнику.  И  еще  одна
цепь - от ошейника к глубоко  всаженной  в  стену  скобе.  Руки  скованы
вместе и цепью прикреплены к ошейнику, так что  могут  двигаться  только
между поясом и ртом.
   Зачем это сделали? Не сразу Шеф догадался, что прикованного  человека
можно было таскать на цепях от стены  к  рычагу  мельницы  и  обратно  к
стене, при этом никто не попадал в пределы его досягаемости.  В  комнате
воняло. Стоит параша.
   Сомнительно, чтобы он ею пользовался. Кувшин для воды. Это он  должен
был брать. Ни еды, ни  огня,  только  мешковина,  чтобы  прикрываться  в
холодные весенние ночи. Как он жил зимою? На человеке была лишь  грязная
рубаха, настолько рваная, что под ней виднелись космы шерсти на груди.
   А узник все ждал, все следил, даже не мигая.  Ждал  удара.  Надеялся,
что сможет дотянуться до того, кто ударит. Он медленно отступал назад, с
идиотической  хитростью  стараясь   притвориться   испуганным.   Пытался
заманить Шефа поближе, на длину цепи.
   Что-то  шевельнулось  в  памяти  Шефа.  Нечесаный,  волосы  и  борода
стрижены под горшок, человек казался знакомым. И, как ни странно, в  его
глазах тоже мелькнуло что-то вроде узнавания.
   Шеф уселся, соблюдая дистанцию.
   - Мы англичане, - сказал он. -А я тебя видел раньше.
   - Я тебя тоже, - отозвался каторжник. Он хрипел, как будто уже  много
дней не подавал голос. - Я видел тебя в Йорке.  Я  пытался  тебя  убить,
одноглазый. Ты был в первых рядах ворвавшихся в крепость. Стоял рядом  с
сукиным сыном викингом, огромным таким. Я кинулся на него,  и  он  отбил
удар.
   Я бы убил его следующим ударом, а потом и тебя. Но  нам  помешали.  И
теперь ты на земле викингов издеваешься надо мною, предатель. - Его лицо
исказилось.
   - Но Бог будет добр ко мне, как был добр к моему королю Элле. В конце
концов, я смогу умереть. И Бог освободит мне перед этим руки!
   - Я не предатель, - сказал Шеф. - Я не предал твоего  короля.  Я  ему
оказал услугу перед смертью. И тебе могу оказать.
   Услуга за услугу. Но сначала  объясни  мне,  кто  ты  и  где  я  тебя
встречал.
   Лицо снова безумно исказилось, как у рыдающего человека, решившего не
проронить ни слезинки.
   -  Когда-то  я  был  Кутредом,  старшим  телохранителем   Эллы,   его
знаменитым ратоборцем. Я был  лучшим  воином  в  Хамбере-на-Тайне.  Люди
Рагнарссонов зажали меня между щитами,  после  того  как  я  убил  их  с
десяток.  Заковали  меня  и  продали  как  силача.  -  Кутред  беззвучно
рассмеялся, закинув голову назад, точно волк. - И все-таки одну вещь они
так и не узнали, хотя они бы заплатили за это золотом.
   - Я знаю, - сказал Шеф. - Это ты кинул их  отца  в  змеиную  яму,  на
смерть от ядовитых укусов. Я был  там  и  все  видел.  Именно  там  я  и
встретил тебя. Я и еще кое-что знаю. Это не твоя вина,  а  вина  дьякона
Эркенберта.
   Король Элла освободил бы Рагнара. - Шеф придвинулся,  но  не  слишком
близко.
   - Я видел, как ты бросил  ноготь  Рагнара  на  стол.  Я  стоял  сзади
Вульфгара, моего отчима, из которого викинги  потом  сделали  heimnar'a.
Вульфгар - тот человек, который привел Рагнара в Йорк.
   Глаза безумца теперь расширились от изумления и недоверия.
   - Я думаю, ты просто дьявол, - пробормотал он. - Послан как последнее
искушение.
   - Нет. Я твой добрый ангел, если ты все  еще  веруешь  в  Христа.  Мы
собираемся освободить тебя. Если ты обещаешь сделать для нас одну вещь.
   - Какую?
   -  Сразиться  завтра  с  ратоборцем  Вигдьярфом.  Голова  его   опять
запрокинулась как у волка, на лице сверкнула свирепая радость.
   - Ох, Вигдьярф, - захрипел Кутред.  -  Он  меня  резал,  пока  другие
держали. С тех пор он никогда не  подходил  ко  мне  близко.  И  он  еще
считает себя смелым  человеком.  Может  быть,  он  выйдет  против  меня.
Однажды. Одного раза мне хватит.
   - Ты должен позволить нам подойти к тебе, чтобы снять кандалы.  Снять
твой ошейник.
   Шеф  подтолкнул  Удда   вперед.   Маленький   человечек   с   набором
инструментов в руках шагнул будто мышка к коту. Шаг, другой. В  границах
досягаемости. И Кутред схватил его,  одной  гигантской  лапой  за  лицо,
другой - за шею, готовый сломать ее.
   - Жалкая замена Вигдьярфу, - напомнил Шеф.
   Кутред нехотя выпустил Удда, взглянул на свои руки,  словно  не  веря
глазам. Карли опустил свой  меч.  Удд,  трясясь,  снова  шагнул  вперед,
близоруко всмотрелся в  железяки,  примериваясь,  как  их  снять.  Через
несколько мгновений он опять повернулся к Кутреду, взглянул на ошейник.
   - Лучше распилить ошейник,  господин.  Но  будет  шум.  И  ему  будет
больно.
   - Поливай напильник маслом. Ты слышал, Кутред? Тебе будет больно.  Не
хватай Удда. Побереги себя для Вигдьярфа.
   Лицо йоркширца сморщилось, он сидел неподвижно, пока Удд  пилил,  лил
масло и  снова  пилил.  Догорающая  лампа  начала  чадить.  Наконец  Удд
отступил назад.
   - Готово, господин. Теперь надо разогнуть.
   Шеф осторожно шагнул вперед, а Карли, на самой границе  досягаемости,
поднял меч. Кутред, ухмыляясь, отмахнулся от них, поднял руки, ухватился
за концы толстого железного ошейника, по-прежнему охватывающего его шею.
   Потянул. С восхищением Шеф наблюдал, как канатами вздулись  мышцы  на
груди и на руках. Прочнейшее  железо  гнулось,  как  если  бы  это  была
зеленая веточка.
   Кутред освободился, с шумом отшвырнул ошейник и цепи. Затем преклонил
колена, взялся обеими руками за руку Шефа, и возложил ее себе на голову,
лицом прижавшись к коленям Шефа.
   - Я твой человек, - сказал он.
   Лампа наконец погасла. Четыре человека  в  темноте  опасливо  открыли
дверь и вышли под звездное небо. Как тени, проскользнули они по  улицам,
подползли к своему лагерю, за спутаными лошадьми прячась  от  норвежских
караульных.
   Очаг все еще пылал, поддерживаемый бдительной Эдит.
   Увидев  женщину,  Кутред  издал  горловой  звук,  как   будто   снова
намереваясь броситься.
   - Она тоже англичанка, - шепнул Шеф. - Эдит, накорми  его  всем,  что
найдется. Поговори с ним ласково. Поговори с ним по-английски.
   Остальные начали ворочаться под одеялами, а Шеф подкрался к Квикке:
   - Ты тоже с ним поговори, Квикка. Дай ему пинту эля,  если  осталось.
Но сначала потихоньку взведи арбалет. Если он  кинется  на  кого-нибудь,
застрели его. А я пошел спать до рассвета.

***

   Шеф зашевелился,  когда  солнце  уже  поднялось  над  вершинами  гор,
окаймляющих долину  с  обеих  сторон.  Было  холодно,  и  тонкое  одеяло
промокло от росы. Несколько секунд Шефу не хотелось  вставать,  вылезать
из маленького кокона, нагретого  теплом  его  тела.  Затем  он  вспомнил
безумные глаза Кутреда и сразу вскочил.
   Кутред все еще спал с  открытым  ртом.  Он  лежал,  укрытый  одеялом,
головой на груди Эдтеов, самой старой и заботливой из рабынь. Она уже не
спала, но не шевелилась, рукой обхватив голову Кутреда.
   И тут он проснулся. Его глаза  открылись  мгновенно,  взгляд  охватил
изучающего его Шефа,  людей,  начинающих  разводить  огонь,  скатывающих
одеяла, потянувшихся справить нужду. Заметил Бранда, тоже стоящего, тоже
глядящего на Кутреда.
   Шеф даже не заметил движения Кутреда.  Он  увидел  только  летящее  в
сторону одеяло, а Кутред, должно быть, одним махом вскочил  на  ноги  из
положения лежа; прежде  чем  Шеф  перевел  взгляд,  он  услышал  удар  и
кряканье вырвавшегося из груди воздуха, это Кутред  плечом  воткнулся  в
Бранда. Оба они очутились на земле,  перекатываясь  раз  за  разом.  Шеф
увидел, что большими пальцами Кутред давит  на  глаза  Бранда,  а  Бранд
своими огромными руками схватил Кутреда за запястья,  стараясь  оторвать
его от себя. Двое на мгновенье застыли - Кутред  сверху  -  не  в  силах
одолеть друг друга. Затем Кутред высвободил руку,  выхватил  с  пояса  у
Бранда нож и вскочил на ноги  с  прежней  сверхъестественной  ловкостью.
Бранд тоже поднимался,  но  Кутред  уже  пырнул  ножом,  норовя  нанести
смертельный удар под подбородок.
   Озмод перехватил удар и отбил нож в сторону. Тут же Озмод полетел  на
землю, сбитый  обратным  ударом  рукоятки  ножа.  Квикка  обеими  руками
вцепился в удерживающую нож руку.  Шеф  подскочил,  схватил  левую  руку
Кутреда, поставил  ее  на  перелом.  Это  было  все  равно  что  хватать
тяжеловоза за бабки, слишком толстые, чтобы удержать.  Квикка  висел  на
одной руке Кутреда, Шеф на другой, тут с покрасневшим от волнения  лицом
подоспел Карли.
   - Я успокою его, - крикнул он. Расставив ноги  и  опустив  плечи,  он
работал обеими руками, левой-правой-левой, молотя в  незащищенный  живот
Кутреда,  направляя  удары  снизу  вверх,  чтобы  попасть  под  ребра  и
добраться до печени.
   Кутред одной рукой оторвал Шефа от земли,  локтем  двинул  по  уху  и
выдернул руку. Кулак, подобный дубине, опустился на голову Карли,  затем
Кутред яростно лягнул Квикку по ногам, но, не в  силах  освободиться  от
его отчаянного замка, потянулся, чтобы перехватить нож в левую руку.
   С трудом поднявшись на ноги и увидев, что Удд старательно целится  из
арбалета. Шеф закричал: "Стой!", осознавая, однако, что через  мгновенье
либо Квикка будет выпотрошен, либо Кутред будет застрелен.
   Бранд рванулся вперед, заслоняя Кутреда от  выстрела.  Он  ничего  не
сказал, не  делал  попыток  схватить  его.  Вместо  этого  он  подал  на
протянутых руках свой топор.
   Кутред уставился на него и, забыв про нож, потянулся за топором.
   Остановился. Квикка,  задыхаясь,  устало  отошел  в  сторону.  Теперь
целились с полдюжины арбалетчиков. Кутред их игнорировал,  глядя  только
на топор.
   Завороженно взял  его,  проверил  балансировку,  попробовал  удары  с
правой и с левой руки.
   - Я  вспомнил,  -  хрипло  пробормотал  он  на  своем  нортумбрийском
диалекте. - Вы хотите, чтобы я убил Вигдьярфа. Ха! - Он подбросил  топор
вверх,  закрутив  его  так.  что  тот  завертелся  в  воздухе,   сверкая
отточенным лезвием, ловко перехватил падающий топор. - Убить Вигдьярфа!
   Он оглянулся, как если бы ожидал уже увидеть своего врага, и  подобно
лавине устремился прочь.
   Бранд прыгнул ему наперерез, расставив руки, и заорал на  примитивном
английском:
   - Да, да, убить Вигдьярфа.  Не  сейчас.  Сегодня.  Все  ждут.  Сейчас
жрать.
   Приготовиться. Выбрать оружие.
   Кутред ухмыльнулся, показав пасть с немногими оставшимися зубами.
   - Жрать, - согласился он. - Хотел  убить  тебя  раньше,  здоровяк.  В
Йорке. Позже еще попробую. Сейчас убить Вигдьярфа. Сначала жрать.
   Он с шумом глубоко всадил топор  в  колоду  для  сидения,  оглянулся,
увидел, что Эдтеов несет ему краюху хлеба, забрал его и яростно  в  него
вгрызся. Она успокаивала его, как разгоряченную лошадь,  поглаживая  ему
руку через засаленную рубаху.
   - О да, - сказал Бранд, глядя на все еще держащегося за ухо Шефа, - о
да. Этот мне нравится. Теперь у нас есть свой  берсерк.  Очень  полезный
народ.
   Но их нужно верно направлять.
   Под руководством Бранда все засуетились  вокруг  Кутреда,  обслуживая
его, как чистокровную скаковую лошадь. Во-первых,  еда.  Пока  он  жевал
предложенную  Эдтеов  краюху,  вольноотпущенники  сварили  свою   вечную
овсяную кашу и дали ему миску, подогрели щедро приправленную чесноком  и
луком похлебку, которую прошлым вечером сварили из неосторожных  цыплят,
слишком близко подошедших к  лагерю.  Под  наблюдением  Бранда  и  Ханда
Кутред ел безостановочно. Они давали ему за один  раз  только  небольшие
дозы, следя, чтобы он выскреб каждую миску до ее деревянного дна, прежде
чем взяться за следующую.
   - Чтобы набраться силы, ему нужно поесть, - приговаривал Бранд. -  Но
его желудок съежился. Зараз много принять не может. Дайте ему пинту эля,
чтобы он поутих. А теперь снимите с него эту рубаху. Я хочу его помыть и
помазать маслом.
   Катапультеры выковыряли из очага раскаленные камни и побросали  их  в
кожаные ведра, наблюдая, как вздымается горячий пар.  Но  когда  подошел
Шеф, жестом указывая снять рубаху,  Кутред  насупился,  яростно  замотал
головой.
   Посмотрел на женщин.
   Сообразив, что он не хочет  показывать  свое  уродство,  Шеф  отослал
женщин прочь, сам стянул с себя рубаху. Нарочно  повернулся  так,  чтобы
Кутред увидел на его спине шрамы от  розог,  оставленные  отчимом  Шефа,
снова надел рубаху на себя. Фрита и Квикка расстелили на  земле  одеяло,
приглашая жестами, чтобы Кутред лег на него лицом  вниз,  затем  срезали
ему рубаху с тела своими тесаками.
   Увидев его спину, вольноотпущенники переглянулись. В некоторых местах
мясо было прорезано до самой  кости,  позвонки  прикрывали  лишь  тонкие
спайки.
   Теплой водой со щелоком Фрита начал смывать накопленный за зиму  слой
грязи и омертвевшей кожи. Когда он закончил,  Бранд  принес  собственные
запасные штаны, велев Кутреду надеть их. Пока Кутред их  натягивал,  все
старательно смотрели вдаль. Затем они  усадили  его  на  пень,  а  Фрита
потрудился над его руками, лицом и грудью.
   Шеф в это время внимательно осматривал Кутреда. Это был действительно
исполин, много крупнее, чем любой из бывших рабов, крупнее  даже  самого
Шефа.
   Не так велик, как Бранд, - его штаны закатали у лодыжек,  а  в  талии
они болтались так свободно, что пояс Бранда пришлось обернуть дважды. Но
он отличался почти от всех людей, которых когда-либо  встречал  Шеф,  от
любых воинов, которых он видел в команде  Бранда  или  в  Великой  Армии
викингов. У таких,  как  Бранд,  не  бывает  ни  складок  на  талии,  ни
раздутого пивом живота, но сложен он был хорошо, каждый день плотно  ел,
мускулы его предохранял от холода толстый  слой  жира.  Схватив  его  за
ребра, можно было оттянуть полную горсть мяса.
   По сравнению с Кутредом  Бранд  казался  бесформенным.  На  мельнице,
проворачивая огромный вес  с  помощью  собственных  рук,  ног,  спины  и
брюшного пресса, час за часом, день  за  днем,  почти  исключительно  на
хлебе и воде, Кутред обрел мускулы отчетливо видные, словно нарисованные
на бумаге. Как у слепца, которого Шеф видел в своем мимолетном  видении.
Именно сочетание силы и худобы делало Кутреда таким  неуловимо  быстрым,
понял Шеф. Это, и еще его безумие.
   - Поработай над  его  ладонями  и  ступнями,  -  распорядился  Бранд.
Смотри, у него на ногах ногти, как когти у медведя. Состриги  их,  а  то
нам будет не надеть на него обувь, а она ему нужна, чтобы не  скользить.
Покажи мне его ладони.
   Бранд крутил их так и сяк, проверяя, сгибаются ли они.
   - Кожа совсем ороговела, - бормотал он. - Для моряка  хорошо,  а  для
фехтовальщика плохо. Дай мне масла, я вотру в ладони.
   Пока они хлопотали, Кутред  сидел,  не  обращая  внимания  на  холод,
принимая их заботы как должное. Возможно, он привык к  этому  в  прежней
жизни, подумал Шеф. Он был капитаном личной дружины  короля  Нортумбрии,
такого положения  можно  достичь,  только  драками  пробивая  себе  путь
наверх. Должно быть, Кутред участвовал в большем  количестве  поединков,
чем мог запомнить.
   Кроме следов плетки, под его косматой порослью  проступали  старинные
шрамы от клинка и лезвия. За  зиму  он,  как  лошадь,  отрастил  себе  в
неотапливаемом сарае собственную густую шерсть. Единственными  в  отряде
ножницами ему стали стричь волосы и бороду.
   - Чтобы ничего не лезло в лицо, - пояснил Бранд. Вслед за штанами  он
отдал свою замечательную запасную рубаху  из  крашеной  зеленой  шерсти.
Кутред влез в нее, расслабил  штаны,  затолкал  внутрь  рубаху  и  снова
обвязался  веревочным  поясом.  Умытый,   подстриженный   и   приодетый,
изменился ли он по  сравнению  с  тем  ужасным  созданием,  которое  они
спасли, спрашивал себя Шеф.
   Нет,  он  выглядел  по-прежнему.  Любой  разумный  человек,  встретив
Кутреда в лесу или на дороге, отпрыгнул бы  в  сторону  и  взобрался  на
дерево, как если бы . повстречался с медведем или стаей волков.  Он  был
так же безумен и так же опасен, как... как Ивар Бескостный или  как  его
отец, Рагнар Волосатая Штанина. Он даже похож на Рагнара, припомнил Шеф.
Что-то в осанке, в безумном взгляде.
   Бранд стал показывать Кутреду имеющееся в наличии  оружие.  Небогатый
выбор. Кутред глянул на драгоценный меч Карли, фыркнул, без лишних  слов
согнул его об колено. Смерил взглядом ворчащего от негодования  и  обиды
Карли,  выждал,  будет  ли  тот  продолжать,  и  ухмыльнулся,  поскольку
коренастый дитмаршец умолк. Тесаки он презрительно отшвырнул в  сторону.
Алебарда Озмода заинтересовала его, и некоторое время  он  фехтовал  ею,
одной рукой вращая  ее  немалый  вес,  как  будто  бы  она  была  ивовым
прутиком. Но для оружия на одну руку ее балансировка была  неправильной.
Кутред  отложил  алебарду,  осмотрел  инкрустированный  серебром   топор
Бранда.
   - Как его имя? - спросил он.
   - Rymmugygr, - ответил Бранд, - это значит "боевой тролль".
   - А, - сказал Кутред, крутя в  руках  оружие.  -  Тролли.  Они  зимой
спускались с гор, заглядывали через ставни, так и зырили на прикованного
человека. Это оружие не для меня. А ты, вождь, - обратился он к Шефу.  -
У тебя на руках золотые браслеты. Ты должен одолжить  мне  свой  славный
меч.
   Шеф с сожалением покачал головой. После битвы при Гастингсе его  таны
настаивали, что король должен носить подобающее ему оружие, и  разыскали
для  него  меч  прекрасной  шведской  стали,  с   золотой   рукоятью   и
выгравированным на клинке именем: "Atlaneat". Он оставил его  в  Англии,
взял только простую матросскую абордажную  саблю  -  катласс.  Но  и  ту
оставил, когда пошел в гости на Дроттнингсхолм, взяв с собой лишь  копье
"Гунгнир". Однако, когда катапультеры  освобождали  его,  Квикка  принес
саблю, и теперь она находилась на своем месте  у  Шефа  за  поясом.  Шеф
протянул ее Кутреду. Тот посмотрел на катласс с тем же выражением, что и
на меч Карли. Это  был  односторонней  заточки  тяжелый  клинок,  слегка
изогнутый, сделанный из обычного железа, хотя и с наваренным лично Шефом
прочным стальным лезвием. Оружие не для фехтования, а для чистой рубки.
   - Удар таким не отразишь, - пробормотал  Кутред.  -  Но  для  прямого
удара хорош. Я возьму его.
   Словно его кто-то подтолкнул, Шеф протянул также сделанный Уддом щит,
специально обработанную стальную  пластину,  наклепанную  на  деревянную
основу.
   Кутред с интересом взглянул  на  тонкий  слой  металла,  поскреб  его
странного вида поверхность и попытался надеть  щит  на  руку.  Лямки  не
застегивались  на  его  могучей  длани,  пока  в   них   не   прокрутили
дополнительные дырочки. Кутред встал, с обнаженной саблей и пристегнутым
щитом. На лице  его  появилась  гримаса,  напоминающая  оскал  голодного
волка.
   - А теперь, - сказал он, - Вигдьярф.

Глава 18

   У ограды лагеря стоял человек в полном вооружении и с коротким жезлом
в руке: марешаль пришел вызывать их на площадку для поединка. Шеф встал,
закрывая собой Кутреда, кивнул Бранду, чтобы тот разговаривал.
   - Вы готовы? - крикнул марешаль.
   - Готовы. Давайте повторим условия поединка. Все слушали, как Бранд и
марешаль  перечисляют  условия:  только  рубящее  оружие,  ратоборец  на
ратоборца, свободный проход через Флаа против  передачи  всех  трэлей  в
распоряжение победителя. Шеф  почувствовал,  как  по  мере  перечисления
условий нарастает напряжение среди англичан - и мужчин, и женщин.
   - Выиграем мы или проиграем, мы им не сдадимся, - высказался Озмод.
   - Всем держать арбалеты и алебарды наготове. Женщинам  взять  лошадей
под уздцы. Если нашего ратоборца убьют - чего мы не хотим, конечно, -  с
оглядкой на Кутреда торопливо добавил он, - мы попытаемся пробиться.
   Шеф увидел, что Бранд, заслышав недостойные речи  Озмода,  недовольно
повел плечами, но продолжал переговоры.  Не  знающий  английского  языка
марешаль ничего не заметил. Кутред ухмылялся даже шире, чем  всегда.  Он
был каким-то отстраненным, сидя на пне и никак не пытаясь проявить себя.
То ли он  увлекся  привычным  ритуалом  подготовки  к  поединку,  то  ли
предвкушают изумление, которое испытает Вигдьярф.
   Марешаль ушел, а Бранд вернулся к маленькому отряду,  уже  собравшему
вещи, навьючившему лошадей и  готовому  выступить.  В  последний  момент
взгляд  Кутреда  упал  на  топорик,  которым  щепали  лучину.  Подобрав,
протянул его Удду.
   - Заточи его напильником, - распорядился он.
   Отряд прошел по короткой улице, уже опустевшей. На маленькой  площади
перед храмом толпилось не только все население городка, но  еще  десятки
мужчин, женщин и детей со  всех  трех  долин,  пришедшие  посмотреть  на
схватку ратоборцев. Одну улочку оставили свободной,  чтобы  по  ней  мог
подойти отряд Бранда, но как только он прошел, воины с копьями и  щитами
перекрыли ее.
   Озмод оценивающе осмотрелся, стараясь найти слабое место в окружающем
их заслоне. Не нашел.
   Прямо перед ними, у самой двери храма, стояли  одетые  в  алые  плащи
Вигдьярф и два его секунданта. Бранд осмотрелся, оглядел Кутреда, кивнул
Озмоду и Квикке.
   - Ждем, - сказал он, подняв палец, - ждем вызова.
   Кутред ни на кого не смотрел. Он взял заточенный топорик и держал его
в левой руке вместе со щитом. Другой рукой он подбрасывал в воздух саблю
Шефа  -  кувырки  которой  выявляли  ее  плохую  балансировку,  -  ловко
подхватывая ее за незащищенную гардой рукоятку. Гул прокатился по толпе,
когда некоторые признали в нем мельничного трэля, недоумевая, что бы это
значило.
   Бранд и Шеф шли навстречу противникам.
   -  Не  надеть  ли  нам  на  него  какие-нибудь  доспехи?  -  по  пути
засомневаются Шеф. - Твою кольчугу? Или шлем? Да хоть кожаную куртку?  У
Вигдьярфа все это есть.
   - Берсерку это не нужно, - отрезал Бранд. - Сам увидишь.
   Остановившись за семь шагов, он крикнул как для  противников,  так  и
для публики:
   - Готов ли испытать свою удачу, Вигдьярф? Ты же знаешь,  что  мог  бы
попытаться выйти против меня много лет назад. Но тогда у  тебя  не  было
такого желания.
   - А теперь нет желания у тебя, - усмехаясь, ответил  Вигдьярф.  -  Ты
уже решил, кто выйдет против меня? Ты? Или твой одноглазый и  безоружный
приятель?
   Бранд ткнул большим пальцем за плечо:
   - Мы решили попробовать того парня в зеленой рубахе. Он  очень  хочет
драться с тобой. Вот у кого есть такое желание.
   Усмешка Вигдьярфа исчезла, когда он глянул по ту  сторону  площади  и
увидел никем больше не заслоненного Кутреда,  который  у  всех  на  виду
жонглировал своей саблей. Теперь он начал еще и перекидывать из  руки  в
руку топорик, успевая поймать его  правой  рукой  и  отбросить  назад  в
левую, пока сабля находилась в воздухе.
   - Ты не можешь выставить его против меня, -  сказал  Вигдьярф.  -  Он
трэль. Это мой собственный трэль. Ты, как я понимаю, выкрал его ночью. Я
не могу драться со своим же рабом. Я  обращаюсь  к  марешалям,  -  и  он
повернулся к двум вооруженным людям, стоящим по бокам площади.
   - Уж больно ты  быстр  объявлять  людей  трэлями,  -  отвечал  Бранд.
Сначала ты объявляешь трэлями мирных проезжих, и  они  должны  биться  с
тобой, чтобы оправдаться. Потом, когда человек хочет с тобой драться, ты
говоришь, что он тоже трэль. Может быть,  проще  будет,  если  ты  сразу
скажешь, что вообще  все  кругом  трэли?  Тогда  тебе  останется  только
заставить их вести себя так, как ведут себя трэли. Потому  что  иначе  -
они не трэли.
   - Я  не  буду  с  ним  драться,  -  гнул  свое  Вигдьярф.  -  Он  моя
собственность, украденная ночью, а вы все - ночные воры, - он повернулся
к марешалям и опять начал протестовать.
   Бранд оглянулся через плечо.
   - Если ты не будешь драться с ним, это твое дело, - засмеялся он.  Но
я должен сообщить тебе кое-что. Он-то как раз будет драться с тобой. И с
любым, кто заградит ему путь.
   С хриплым ревом Кутред раздвинул окружающих и пошел через площадь.
   Глаза его застыли и не мигали, и по пути он начал петь.  Вспомнив  те
времена, когда он был менестрелем. Шеф  узнал  песню.  Это  была  старая
нортумбрийская  баллада  о  битве  при  Нектанском  озере,  когда  пикты
уничтожили  армию  короля  Этельтрита.  Кутред  пел  тот   куплет,   где
говорилось о доблестных королевских оруженосцах, отказавшихся  отступать
или сдаваться  и  вставших  за  стеной  из  щитов,  чтобы  сражаться  до
последнего человека. Бранд и Шеф  торопливо  ушли  с  дороги,  глядя  на
берсерка, ступающего  медленно,  но  готового  броситься  в  любой  миг.
Вигдьярф, увидев приближающегося Кутреда, схватил своего  секунданта  за
плащ, опять повернулся к марешалям и обнаружил, что все они разбегаются,
оставляя его лицом  к  лицу  с  неистовствующим  гигантом,  которого  он
когда-то оскопил.
   За пять шагов Кутред ринулся в атаку. Без пробных и  ложных  выпадов,
не заботясь о  защите.  Атака  рассвирепевшего  керла  -  свинопаса  или
пахаря, а не королевского ратоборца. Первый удар шел из очень дальнего -
так, что сабля коснулась спины  Кутреда  -  замаха  и  по  широкой  дуге
устремился на шлем Вигдьярфа. Чтобы отразить его, достаточно было быстро
среагировать, что сумел бы сделать каждый, кроме престарелого ревматика.
Вигдьярф, который продолжал что-то  кричать  марешалям,  не  задумываясь
поднял щит и принял на него всю силу удара.
   И чуть не упал на колени, сбитый этой силой. А на него уже  обрушился
второй удар, а вслед за ним и  третий.  Не  опасаясь  нападения,  Кутред
пританцовывал вокруг своего врага, атакуя под всевозможными углами.  При
каждом ударе от окантованного железом липового щита летели щепки,  скоро
Вигдьярф держал в руках лишь его жалкие остатки. Звон пошел по  площади,
когда Вигдьярф впервые ухитрился отразить очередной удар мечом.
   - Не думаю, что это продлится  долго,  -  сказал  Бранд.  -  И  когда
кончится, будут неприятности. По коням, ребята.  Шеф,  пусть  приготовят
веревки.
   Атака Кутреда не замедлялась  ни  на  мгновенье,  но  Вигдьярф,  этот
опытный воин, по-видимому, собрался с духом. Он парировал удары и мечом,
и оставшимся от круглого щита полумесяцем. Он также понял, что Кутред не
готов отбивать удары, не принимает защитных позиций. Щит в его руке  был
простым довеском. Два раза подряд Вигдьярф делал  стремительные  выпады,
метя в лицо.
   И дважды Кутреда не оказывалось на прежнем месте, он атаковал  уже  с
другой стороны.
   - Сейчас он может пропустить удар, - пробормотал Бранд, - и тогда...
   Словно бы вспомнив свое искусство, Кутред неожиданно сменил  тактику,
вместо выпадов в голову и корпус он пригнулся и с левого замаха хлестнул
по коленям. Такое Вигдьярф видел  часто,  гораздо  чаще,  чем  неистовую
атаку,  которую  только  что  пережил.  Он  перепрыгнул   через   саблю,
приземлился, спружинив почти на  корточки,  и  в  свою  очередь  рубанул
мечом.
   Со стоном разочарования англичане увидели, что удар пришелся прямиком
по  бедру  Кугреда.  Они  ожидали  увидеть  фонтан  артериальной  крови,
последний конвульсивный удар, с легкостью отбитый победителем, падение и
смертельный рубящий или колющий удар. Этим всегда кончалось.  Через  всю
площадь виден был оскал выжидающего Вигдьярфа.
   Но  он  не  дождался.  Кутред  прыгнул,  занося  саблю  над   головой
противника и одновременно всаживая в него  другой  рукой  свой  топорик.
Раздался чавкающий звук, и топорик пронзил шлем и череп.
   Кутред выпустил топорик и своей  левой  рукой  схватил  Вигдьярфа  за
правую. Вигдьярф отчаянно и беспомощно отбивался от него остатками щита,
а Кутред шагнул и, засунув ему саблю под низ кольчуги, принялся  ею  там
ворочать. Вигдьярф завопил,  уронил  меч,  попытался  оттолкнуть  саблю.
Кутред,  вцепившись  в  него,  заговорил,  выкрикивая   слова   в   лицо
умирающего.
   Ужаснувшись - не убийству,  а  поруганию,  -  марешали  и  секунданты
Вигдьярфа бросились вперед. Шеф увидел, что  обыватели  торопливо  гонят
своих жен и  детей  прочь,  по  узким  улочкам  и  в  дома.  По-прежнему
безоружный, он шагнул вперед, крича марешалям, чтобы не вмешивались.
   Кутред  бросил  своего  истекающего  кровью  врага  на  землю  и  без
предупреждения снова ринулся в атаку. Один  из  марешалей,  выставляющий
свой жезл и пытающийся что-то крикнуть,  упал,  рассеченный  от  шеи  до
живота.
   Поскольку сабля застряла в теле, Кутред впервые воспользовался  своим
щитом, чтобы отразить удар второго марешаля, сбил его с ног и,  выхватив
меч погибшего, отрубил второму ногу по колено. Затем он снова  атаковал,
без задержки и колебаний ринувшись на  сторонников  Вигдьярфа,  стоявших
около храма.
   Навстречу ему полетело копье, тяжелое боевое копье, брошенное со всей
силы с расстояния  в  десять  футов.  И  точно  в  центр  груди.  Кутред
заслонился своим бронированным щитом. Копье  ударилось  в  него,  но  не
пробило, щит был отброшен в сторону, а само  копье  отскочило,  как  это
произошло и с копьем Шефа на испытаниях щита.
   Вопли удивления и испуга, а затем все, кто еще оставался на  площади,
разом побежали с нее. Кутред ринулся на них, рубя отставших,  в  воздухе
неслись крики "Берсерк! Берсерк!".
   - Ну вот, - сказал Бранд, оглядывая вдруг опустевшую площадь.  Думаю,
если мы сейчас поедем  себе  потихоньку...  Вот  только  соберем  всякие
полезные вещи, что валяются здесь, например, этот меч -  ведь  он  тебе,
Вигдьярф, больше не нужен, правда? Для настоящего dreng'а ты всегда  был
немножечко слишком жесток с женщинами, так я считаю. И вот  пришла  твоя
смерть.
   - Разве  мы  не  собираемся  поднять  бедного  Кутреда?  -  негодующе
спросила Эдтеов. - Ведь он всех нас спас.
   Бранд неодобрительно покачал головой:
   - Думаю, лучше бы нам с ним не связываться.
   Кутред недвижно валялся в грязи в пятидесяти ярдах вниз по ведущей из
городка улице, рядом с ним лежали  Две  отрубленные  головы,  руками  он
вцепился в их  длинные  волосы.  Шефа  вдруг  подтолкнул  Ханд,  который
изумленно уставился на левое бедро  берсерка,  куда  пришелся  мощнейший
удар Вигдьярфа.
   Очень глубокий разрез, длиной в шесть дюймов, в глубине его виднелась
белая кость. Но подобно разрезу в неживом мясе, лишь легкие следы крови.
   - Как это получилось? - вопрошал Ханд. - Как может человек не  истечь
после этого кровью? Бегать с разрезанными мышцами?
   - Я не знаю, - сказал Бранд, - но я  видел  такое  и  раньше.  Это  и
делает берсерка берсерком. Говорят, будто сталь их не берет. Берет,  еще
как берет. Но они этого не чувствуют. Некоторое время. Что ты делаешь?
   Ханд, достав иглу и нить, сделанную из  кишок,  начал  зашивать  края
разреза,  сначала  приметал  их,  потом  вернулся  и  прошелся   мелкими
стежками, как заправский портной. В это время кровь начала  сочиться,  а
потом и струиться из раны. Он закончил шить, забинтовал ногу, перевернул
раненого и закрыл ему веки.
   Удивленно покачал головой.
   - Кладите его на лошадь, - распорядился Ханд. -  Он  должен  был  уже
умереть. Но, по-моему, он всего лишь крепко спит.
   Чтобы избавиться от отрубленных голов, ему пришлось взяться за нож  и
отрезать волосы, крепко зажатые в кулаках Кутреда.

***

   - Да, - сказал Бранд рассудительно. - Существует уйма  рассказов  про
берсерков. Хотя сам я большинство из них не принимаю всерьез.
   Они вот уже несколько дней ехали вдоль горного хребта, сначала  тропа
вела вверх, потом  недолго  по  относительно  ровным  местам,  а  теперь
начался спуск, который обещал тянуться дольше, чем подъем. Справа от них
открывались долины со сверкающими реками  и  островками  свежей  зелени.
Слева уклон был круче, там росли сосны и ели, а впереди виднелись  снова
и снова подъемы и спуски  тропы,  да  цепи  синих  гор  далеко  впереди.
Воздух, холодный и резкий, и в  то  же  время  живительный,  был  напоен
ароматом хвои.
   Позади Бранда с Шефом  и  присоединившегося  к  ним  любопытствующего
Ханда вереница лошадей растянулась на сотню ярдов,  часть  отряда  ехала
верхом, часть шла пешком. Людей стало больше, чем  неделю  назад,  когда
они вышли из Флаа. К едущим  по  опустевшей  вдруг  при  их  приближении
местности  англичанам  то  и  дело  присоединялись  люди,  выходящие  из
придорожных лесов на дорогу или к  разведенным  на  привале  кострам,  -
беглые  рабы  в  железных  ошейниках,  по   большей   части   англичане.
Привлеченные слухами об отряде свободных людей, движущемся через  страну
под водительством гиганта и одноглазого короля и под  охраной  безумного
берсерка,  принадлежащего  к  их  собственному  наряду.  В   большинстве
приходили мужчины, и далеко не все из них трэли  и  керлы  от  рождения.
Чтобы сбежать от хозяина в чужой стране, требуется решимость и мужество,
свойственные английским танам и  воинам  -  викинги  при  случае  охотно
обращали  их  в  рабство,  ценя  за  силу.  После  недолгих  споров  Шеф
согласился принимать всех, кому удалось добраться до отряда, хотя он  не
стал  бы  специально  обыскивать  хутора  и   заставлять   собственников
освобождать рабов. Мужчины, да и женщины,  которым  удалось  сбежать  от
норманнов, могли увеличить боевую мощь отряда. Надежды пройти по  стране
незамеченными больше не оставалось.
   - Кое-кто говорит,  что  на  самом  деле  слово  означает  bare-sark,
продолжал Бранд. - То есть "простые рубахи"  -  потому  что  они  всегда
дерутся в одной рубахе,  без  доспехов.  Я  полагаю,  вы  видели  нашего
безумного друга, - он  ткнул  большим  пальцем  назад,  где  Кутред,  на
удивление быстро оправившийся, ехал верхом. Его лошадь окружали те,  чье
присутствие он  мог  выносить.  -  Никакой  защиты  и  никакого  желания
защищаться. Если бы мы одели его в доспехи, я уверен, что он  сорвал  бы
их с себя. Так что bare-sark неплохое объяснение. Другие же говорят, что
на самом деле это значит bear-sarks, "медвежьи рубахи". Потому  что  они
как медведи - если  уж  полезет,  ничем  его  не  испугаешь.  Но  многие
считают, что берсерки и впрямь, - Бранд  опасливо  огляделся  и  понизил
голос, - нелюди с одной кожей, как Ивар Бескостный. Они,  когда  на  них
находит, принимают другое обличье.
   - Ты хочешь сказать, они вервольфы? - спросил Шеф.
   - Да, were-bears, -  ответил  Бранд.  -  Но  это  чепуха.  Во-первых,
перемена обличья - дело наследственное. А берсерком может стать каждый.
   - А нельзя  этого  добиться  каким-нибудь  зельем?  -  спросил  Ханд.
По-моему, есть несколько трав, от которых человек перестает  быть  самим
собой,  например,  думает,  что  он  медведь.  Скажем,   капелька   сока
белладонны, хотя в больших количествах это смертельный яд. Говорят,  сок
белладонны можно смешать со свиным жиром и растираться  этой  мазью.  От
этого людям начинает казаться, что они вышли  из  своего  тела.  Есть  и
другие травы с таким же действием.
   - Может быть, - сказал Бранд. -  Но  ты  ведь  знаешь,  что  с  нашим
берсерком было не так. Он ел то же самое, что и мы, и был вполне безумен
еще до еды. Не думаю, что это так уж трудно понять. Некоторые люди любят
драться. Я и сам люблю - сейчас, может быть, поменьше, чем когда-то.  Но
раз ты любишь и привык драться, и у тебя получается, шум  и  крики  тебя
возбуждают, ты ощущаешь, как что-то распухает  внутри  тебя,  и  в  этот
момент чувствуешь себя в два раза сильнее и в  два  раза  стремительней,
чем обычно, ты начинаешь действовать раньше, чем поймешь, что делаешь. С
берсерком бывает нечто похожее, только намного сильнее. И  по-моему,  до
этого доходишь, только если у  тебя  есть  особая  причина.  Потому  что
большинство людей, даже в пылу боя, где-то глубоко внутри  себя  помнят,
каково пропустить удар, и что не хочется вернуться из боя калекой, и как
выглядят твои друзья, когда ты зарываешь их в могилу. Поэтому они  носят
доспехи и пользуются щитом. А берсерк  все  это  забывает.  Чтобы  стать
берсерком, нужно, чтобы тебе не  хотелось  жить.  Ты  должен  ненавидеть
себя. Я знавал несколько  таких  людей  родившихся  такими  или  ставших
такими. Мы все знаем причину, почему Кутред ненавидит себя  и  не  хочет
жить. Он не может вынести позора из-за  того,  что  с  ним  сделали.  Он
счастлив, только когда вымещает это на врагах.
   - Ты, значит, думаешь, что и в других  берсерках,  которых  ты  знал,
тоже были какие-то изъяны, - задумчиво проговорил Шеф. -Но не в их теле.
   - Именно так было с Иваром Рагнарссоном, -  подтвердил  Ханд.  -  Его
прозвали Бескостным из-за его импотенции, он ведь ненавидел женщин. Но с
его телом все было в порядке, я сам видел. Он ненавидел  женщин  за  то,
чего не мог сделать, а мужчин - за то, что они  могут  то,  чего  он  не
может.
   Наверное, то же самое и с нашим Кутредом, только его таким сделали, а
не сам он стал таким. Меня поразило, как быстро на  нем  заживают  раны.
Разрез шел через все бедро и в глубь кости. Но рана не кровоточила, пока
я не перевязал ее,  и  зажила  она,  будто  легкая  царапина.  Мне  надо
попытаться попробовать его кровь на  вкус,  нет  ли  в  ней  чего-нибудь
необычного, - задумчиво прибавил он.
   Бранд и Шеф с легкой тревогой переглянулись. Но  тут  же  забыли  обо
всем.
   Дорога, огибая пирамиду камней, резко свернула влево, и за  поворотом
мир, казалось, раскололся надвое.
   Там, далеко  внизу,  обширную  долину  окаймляла  серебристая  водная
гладь.
   Превышающая размерами все горные реки,  она,  расширяясь,  уходила  к
самому горизонту. Дальнозоркий моряк мог бы разглядеть на ней  несколько
пятнышек.
   - Море, - прошептал Бранд, подаваясь вперед и хватая Шефа за плечо.
   - Море. И посмотри, там суда стоят на якоре. Это Гула-фьорд,  а  суда
стоят в гавани великого Гула-Тинга. Добраться бы туда - может быть,  мой
"Морж" уже там. Если его не захватил  король  Хальвдан.  Мне  кажется  -
слишком далеко, конечно, - но  я  почти  уверен,  что  вон  тот  крайний
корабль и есть мой "Морж".
   - Ты же не можешь с расстояния в десять миль отличить один корабль от
другого, - усомнился Ханд.
   - Шкипер даже в тумане может узнать  свой  корабль  за  десять  миль,
возразил Бранд. Он ударил  пятками  по  бокам  своего  усталого  пони  и
пустился вниз по склону. Шеф, подав отряду знак подтянуться,  последовал
за ним.

***

   Они догнали Бранда, только когда тот совсем запалил  своего  усталого
пони, и с трудом уговорили его остановиться на ночлег в нескольких милях
от Гула-Тинга и гавани. Когда на следующее утро  они,  кто  пешком,  кто
верхом, приблизились наконец к раскинувшемуся на  полмили  невдалеке  от
города скопищу палаток, землянок и  шалашей,  отравлявших  атлантический
бриз своими дымами, навстречу им вышла  группка  людей:  не  вооруженные
воины в расцвете сил, отметил про себя Шеф, это пожилые люди,  некоторые
даже с седыми бородами.
   Представители общин из округи, находящейся под властью тинга, и  таны
или ярлы, которые обеспечивали в ней мир и покой.
   - Мы слышали, что вы все грабители и воры, - без  лишних  предисловий
начал  один  из  них.  -  Если  это  правда,  на  вас  может  напасть  и
безнаказанно убить любой, кто придет в наш  тинг,  и  у  вас  здесь  нет
никаких прав. - Мы ничего не украли, - сказал Шеф. Это было правдой - он
знал, что его люди таскали  цыплят  на  каждом  хуторе  и  без  зазрения
совести варили баранью похлебку, но он считал, что такие пустяки к  делу
не относятся. Как сказал  Озмод,  они  бы  заплатили  за  еду,  если  бы
кто-нибудь предложил ее купить.
   - Вы украли людей.
   - Эти люди были украдены раньше. Они пришли к  нам  по  своей  доброй
воле - мы их не  искали.  Если  они  сами  себя  освободили,  кто  может
обвинять их?
   Люди из Гула-Тинга выглядели сбитыми с толку.
   Бранд продолжал более примирительным тоном:
   - Мы ничего не украли в границах вашего тинга  и  никоим  образом  не
нарушим его мир и покой. Смотрите, у нас есть серебро. Много  серебра  и
еще золото, - он похлопал по  зазвеневшей  седельной  сумке,  указал  на
браслеты, сиявшие на руках у Шефа и у него самого.
   - Вы обещаете не красть трэлей?
   - Мы не будем красть и укрывать трэлей, - твердо заявил Бранд, сделав
Шефу знак помалкивать. -  Но  коль  скоро  любой  человек,  пришедший  в
Гула-Тинг или уже находящийя в нем, выдвинет обвинение, что кто-либо  из
нас является или когда-либо являлся его трэлем,  мы  выдвинем  встречное
обвинение в совершенном против закона и справедливости захвате в рабство
свободных людей и предъявим иск  за  все  оскорбления,  побои,  телесные
повреждения и прочий ущерб, последовавший в результате  этого  неправого
дела. Потребуем плату  за  каждый  год,  проведенный  в  рабстве,  и  за
упущенную в этот период законную выгоду. Более того...
   Зная о страсти к законности, которую викинги проявляли даже  в  самых
простых делах, Шеф поспешил прервать его.
   - Споры в установленном порядке будут решать ратоборцы на  земле  для
поединков, - вставил он.
   Норвежские представители нерешительно переглянулись.
   - Более  того,  мы  покинем  тинг  так  быстро,  как  только  сможем,
продолжал Бранд.
   - Хорошо. Но имейте в виду -  если  кто-то  из  вас  распустит  руки,
старик глянул за плечо Шефа на мрачную фигуру Кутреда,  набычившегося  в
седле, по одной руке его  нежно  гладила  Марта,  а  по  другой  Эдтеов,
отвечать будете вы все. Нас тут пятьсот человек,  если  понадобится,  мы
справимся со всеми вами.
   -  Хорошо,  -  в  свою  очередь  сказал  Шеф.  -  Покажите,  где  нам
остановиться, где брать воду, и позвольте нам покупать еду.  И  еще  мне
нужно на один день снять кузницу.
   Норвежцы расступились, пропуская маленькую кавалькаду.

***

   Добрые серебряные пенни короля Альфреда  были  встречены  в  тинге  с
явным одобрением, и через несколько часов Шеф, снова раздетый до пояса и
в кожаном фартуке, работал молотом  в  нанятой  вместе  с  инструментами
кузнице. Бранд прямиком отправился в гавань, расположенную в одной  миле
от лагеря, остальным было  приказано  отгородить  стоянку  веревками  на
столбах и никуда не выходить; рядом  с  Кутредом  все  время  находилась
кучка доброхотов. Его симпатии  и  антипатии  были  уже  всем  прекрасно
известны. По какой-то причине  он  неплохо  относился  к  Удду,  видимо,
потому, что от маленького человечка не исходило никакой угрозы, и часами
мог слушать его  занудные  разглагольствования  о  трудностях  обработки
металлов. Ему нравилась материнская забота женщин  постарше  и  попроще.
Любой намек на близость или заигрывание со  стороны  женщин  молодых,  и
даже их случайные покачивания бедер или мелькнувшие коленки вызывали  на
его лице смертную муку. Он терпимо относился  к  слабейшим  из  рабов  и
свободных, подчинялся  Шефу,  фыркал  на  Бранда,  вспыхивал  при  любом
признаке силы или  соперничества,  выказанном  другими  мужчинами.  Если
Карли, молодой, сильный и любимый женщинами, появлялся  в  поле  зрения,
Кутред не сводил с него глаз. Заметив это, Шеф приказал Карли  держаться
от берсерка подальше. Он  также  приказал  Квикке  и  Озмоду  установить
дежурство:  чтобы  два  человека  с  арбалетами  следили   за   Кутредом
неотступно, но незаметно для  него.  Дисциплинированный  берсерк  просто
неоценим, особенно когда находишься во враждебной стране.  К  несчастью,
дисциплинированных берсерков не бывает.
   Чтобы хоть как-то отметить, что примкнувшие к их отряду  беглые  рабы
находятся под покровительством, Шеф для начала выковал дюжину  нагрудных
амулетов Пути. Все из железа, потому что почитаемое людьми Пути  серебро
в данный момент требовалось для других целей. Но, по крайней  мере,  они
будут выделяться среди прочих. Чтобы подчеркнуть это  отличие.  Шеф  все
брелоки сделал в виде своего собственного амулета,  лесенки  Рига.  Хотя
никто из спасенных ими людей не знал, что это такое,  они  будут  носить
лесенки как талисманы.
   Следующей задачей Шефа было снабдить каждого каким-нибудь оружием: не
для  применения  -  как  он   надеялся,   -   но   исключительно   чтобы
засвидетельствовать их статус в мире  норманнов,  где  каждый  свободный
человек таскал с собой на крайний случай хотя бы копье и нож. Шеф  купил
охапку  десятидюймовых  стальных  костылей,  используемых   иногда   для
скрепления  бревен  вместо  деревянных  шипов,  и   изготовил   из   них
наконечники копий, которые затем надо было вбить  в  ясеневые  древки  и
крепко  привязать  размоченными  кожаными  ремнями.  Этого  должно  было
хватить на всех новичков. У катапультеров оставались их алебарды, ножи и
арбалеты. Шеф забрал у Кутреда свою саблю и в который  уж  раз  выправил
дешевый и мало на  что  годный  меч  Карли.  Побоище  во  Флаа  принесло
множество  разнообразного  оружия,  включая  меч   Вигдьярфа,   отданный
Кутреду.
   Изготовив последний наконечник, Шеф  перешел  к  завершающей  задаче:
превратить обработанный Уддом щит в наступательное оружие  для  Кутреда.
Хотя тот, по-видимому, забыл все свое искусство  фехтовать  со  щитом  и
обоюдоострым мечом, он ни на минуту не выпускал щит  из  рук.  Кутред  с
трудом с ним расстался и не  уходил,  все  смотрел,  как  Шеф,  вспомнив
Муиртайга и других гаддгедларов Ивара, решил убрать  две  кожаные  лямки
для запястья и  локтя,  а  вместо  них  поместить  один  прямой  ремень,
проходящий посередине внутренней стороны  щита.  Мычание  Кутреда  можно
было принять за одобрение, но лишь с большой неохотой позволил  он  Шефу
унести  щит  в  кузницу,  где  тот  прикрепил  снаружи  щита   один   из
десятидюймовых шипов. Невозможно было пробить в броне дыру, не загубив с
десяток  пробойников,  поэтому  Шеф   приварил   шип   к   металлической
поверхности.  Нелегкая  задача,  потребовавшая   от   раздувающих   мехи
подручных отчаянных усилий,  чтобы  разогреть  металл  почти  до  белого
каления.
   Оторвавшись наконец от наковальни, Шеф поднял щит, покрутил его левой
рукой из стороны  в  сторону  и  подумал  -  что  тяжело  даже  для  его
натренированных в кузнице мускулов, будет для Кутреда пушинкой. Он вышел
из кузни. В дверях столкнулся с каким-то человеком. Протер слезящиеся от
дыма глаза, поморгал на солнечный свет и увидел улыбающегося Торвина,  а
сзади Бранда.
   - Я гляжу, ты снова стал самим собой, - сказал Торвин, хватая его  за
руку, - Я сейчас говорил Бранду. что коль скоро с тобой все  в  порядке,
тебя всегда можно найти по грохоту молота.

Глава 19

   - Когда король Хальвдан узнал,  что  его  сын  убит,  -  часом  позже
рассказывал Торвин, удобно расположившись на  колоде  с  кружкой  эля  в
руке, он впал в неистовство исполинов. Он сказал своей матери,  что  она
зажилась  на  белом  свете,  надел  ей  на  шею  петлю  и  приказал   ей
одновременно заколоться и повеситься на дереве в качестве жертвы  Одину,
чтобы маленький Харальд мог присоединиться к воинам в Вальгалле. И она с
готовностью это проделала, так говорят.
   Потом, обнаружив, что Бранд исчез и все  люди  Шефа  тоже,  он  решил
захватить  корабль  Бранда  вместе   со   всей   командой.   Но   моряки
забаррикадировались в святилище Пути и обратились  к  кое-кому  из  нас,
жрецов, с просьбой о защите. Вальгрим принял сторону  Хальвдана,  как  и
многие его последователи, и какое-то время  казалось,  что  в  святилище
Пути может вспыхнуть настоящая междуусобная война.
   Но Хальвдана занимало другое. Ведь  от  него  не  укрылось,  что  Шеф
побывал на острове Дроттнингехолм, а потом  один  из  стражников  Стейна
признался, что  Шефа  туда  позвали.  Поэтому  Хальвдан  обвинил  еще  и
Рагнхильду и поклялся, что за свою неверность и за то, что  не  уберегла
сына, она отправится в могилу вслед за матерью Хальвдана.
   - И вот, - Торвин еще раз глотнул эля. - На следующий  день  Хальвдан
был мертв. Умер на своем тюфяке. Соломенной смертью,  как  состарившийся
трэль.
   - Что же обнаружилось? -  поинтересовался  сидевший  рядом  на  земле
Ханд.
   -  Ингульф  сказал,  отравление  болиголовом.  Карли,  которому  тоже
разрешили послушать новости, округлил глаза и  раскрыл  рот,  но  поймав
взгляд Тор-вина, промолчал.
   - Итак, все стали подтягивать свои силы, и  со  всех  сторон  неслись
клятвы отомстить. Говорили, что  жители  завоеванных  Хальвданом  земель
решили воспользоваться случаем и освободиться от гнета Западного  Фолда,
что королева Рагнхильда вернулась в родное  королевство,  чтобы  собрать
армию и отомстить убийцам своего сына, и тогда шкиперы береговой  охраны
привели свой флот в порт, чтобы отстаивать свои собственные интересы,  а
команда Бранда вернулась на "Морж" и позвала  меня  исчезнуть  вместе  с
ними.
   - Но ты ведь отказался? - спросил Шеф.
   Торвин кивнул.
   - Сперва надо было уладить кое-какие  дела  Пути.  А  вообще-то,  все
неожиданно успокоились. Король Олаф взял и показал  всем,  каков  он  на
самом деле. Вы никогда не  задумывались,  -  спросил  Торвин,  -  почему
короля Олафа зовут Geirstatha-alfr, Эльф Гейрстата?
   Безмолвные слушатели отрицательно покачали головами. Квикка, подумав,
высказался:
   - Alfr - это то, что мы произносим "альф", как в именах  Альфред  или
Альфвин. Кто-то из Потаенного Народа, но не безобразный и  злобный,  как
болотные  чудища  и  горные  тролли.  Говорят,  женщины  эльфов   иногда
соединяются с мужчинами людей, и наоборот. Эльфы мудрые, но  у  них  нет
души. - Он оглянулся и увидел, что слушатели неуверенно пожимают плечами
и покачивают головами.
   - И что же с ними происходит, когда они умирают? - продолжал Торвин.
   - Никто из нас толком не знает, хотя кое-кто  рассказывает,  что  они
уходят в свой собственный мир, один из Девяти Миров,  в  которых  наш  -
средний. Но другие считают, что они умирают.
   А потом возрождаются. А еще некоторые говорят, что то же самое  может
случиться с мужчиной, рожденным от женщины. Вот  таким  себя  и  считает
король Олаф. Он говорит, что уже был  в  этом  мире  раньше  и  что  еще
вернется в облике какого-то человека из своего рода. А если нет - ведь в
живых не осталось ни одного человека его крови или крови  его  брата,  -
тогда его жизнь перейдет в какое-нибудь другое вместилище.
   Он  рассказал,  Шеф,  что  вместе  с  Вальгримом  устроил  для   тебя
испытание, и ты его выдержал. Он сказал, что удача его  рода  перешла  к
тебе, и с этих пор его удача и его дух вольются в  твою  удачу.  Еще  он
велел передать тебе, что  раз  ты  прошел  устроенное  им  и  Вальгримом
испытание, он теперь будет править Восточным и Западным Фолдом для тебя.
Как твой король-вассал. Торвин  поднялся,  подошел  к  сидящему  Шефу  и
осторожно вложил свои ладони в ладони Шефа. - Олаф приказал мне  вложить
свои ладони в твои в знак его подчинения. Он признает тебя  как  Единого
Короля, Того, Кто должен прийти с Севера, и просит тебя вернуться, чтобы
занять подобающее тебе место в его королевстве и в святилище Пути.
   Шеф оглядел круг лиц, изумленных  не  менее  его  самого.  Сама  идея
короля-вассала была одинаково трудна для понимания как норвежцев, так  и
англичан. Король, по определению - тот, у  кого  нет  сюзерена.  Как  же
король-вассал, признающий над собой власть короля-сюзерена, вообще может
быть королем, а не ярлом или hersir'ом?
   - А как к этому отнесся его народ? - осторожно спросил Шеф.  -  Олафа
много лет поддерживал его брат Хальвдан, правильно? Ведь  говорят,  Олаф
отдал ему свою удачу. Если какие-то земли захотят отделиться,  много  ли
сможет сделать против них Олаф? Особенно если он объявил  себя  вассалом
иностранного короля.
   Торвин улыбнулся:
   - Никто и пикнуть не успел. После всех этих лет Олаф налетел на  них,
как... как Рагнарссоны. Он сжег братьев Рагнхильды в их замке, они  даже
обуться не успели. Всех мало-мальски заметных  людей  Восточного  Фолда,
кто говорил об отделении и независимости,  он  выстроил  перед  собой  в
одних рубахах и с веревками на  шее  и  заставил  умолять  сохранить  им
жизнь. Он созвал всех жрецов Пути на ритуальный круг с зажженным костром
и  вынудил  Вальгрима  рассказать  всем,  как  они  тебя  испытывали,  и
подтвердить, что ты прошел испытание. Против него  никто  не  пойдет.  А
сейчас он в пути, разъезжает по своим землям от тинга к тингу, в  каждом
заставляет людей признать его власть - и твою тоже.
   - А что насчет Рагнхильды? - спросил Шеф. - Как Олаф обошелся с ней?
   Торвин вздохнул.
   - Она исчезла. Прячется  где-то  на  землях  своего  отца.  Думаю,  и
Вальгрим уехал вместе с нею.  Его  сторонников  Олаф  по  большей  части
переубедил, но ненависть Вальгрима к тебе слишком велика.  Он  не  может
тебе простить, что ты его обставил.
   - Ладно. Значит, нам  открыт  путь  для  возвращения.  Возвращения  в
Каупанг, а там и в Англию. Когда мы будем готовы к отплытию, Бранд?
   Бранд поскреб в затылке.
   - У нас тут два корабля, мой "Морж" и "Чайка" Гуд-мунда. Но за  время
разъездов по стране ты набрал кучу народу, для всех  них  нужно  запасти
провизию. Через два дня после ближайшего рассвета.
   - Пусть будет так, - сказал Шеф. - Мы возвращаемся на  юг  через  два
дня после завтрашнего рассвета.
   - Когда мы впервые встретились, - вспомнил Тор-вин, - ты сказал,  что
пришел с Севера. А теперь ты, не задумываясь, хочешь вернуться на Юг. Ты
уверен, что уже достаточно прошел по northr vegr, по Северному Пути?
   - Ты хочешь сказать, что есть еще что-то на север отсюда? -  раздался
голос одного из англичан. - Я-то думал, на севере  отсюда  живут  только
тролли.

***

   За много сотен миль к югу в огромном дворце архиепископа Кельна снова
собрались заговорщики, которые сместили Папу Николая. Не  все  участники
первой встречи были здесь: не хватало Хинкмара из Реймса, его  задержали
какие-то собственные дела.  Но  его  отсутствие  с  лихвой  восполнялось
толпой менее значительных прелатов, епископов и аббатов со  всех  концов
германской земли, мечтающих сблизиться с основателями  и  руководителями
знаменитого  Ордена  Копья.  Архиепископ  Гюнтер  взирал  на  них  и   с
удовлетворением, и с презрением. Приятно было обнаружить такое множество
последователей, вдобавок это  был  добрый  знак  -  власть  нового  Папы
настолько слаба, что многие готовы присоединиться к  ним,  кого  прежний
Папа, Николай, объявил бы, по меньшей мере, изменниками. И  все  же,  по
мере роста рядов, чистота помыслов терялась.
   Эти люди были охотниками  за  удачей.  Им  подавай  только  успех.  К
счастью, в успехах недостатка не было.
   Арно, капеллан и помощник Гюнтера, заканчивал читать  отчет,  который
ему поручили сделать.
   - Итак, - сказал  он,  -  число  принятых  в  Орден  Копья  постоянно
увеличивается. Отряды священников и их телохранителей направлены во  все
северные страны. Множество пленников были освобождены  или  выкуплены  и
вернулись домой, среди них немало наших братьев  во  Христе,  обращенных
язычниками в рабство много лет тому назад. И хотя мы  свободно  посещаем
языческие страны, набеги язычников на нас и  наших  Французских  братьев
прекратились или ослабли.
   "Потому что они боятся подойти к Проливу, -  угрюмо  подумал  Гюнтер.
Они боятся английских  еретиков,  а  не  нас".  Он  не  допустил,  чтобы
сомнения отразились  на  его  лице  во  время  аплодисментов.  Когда  те
затихли, другой голос стер с лица  Арно  удовлетворенную  улыбку.  Голос
Римберта, аскетичного архиепископа Гамбурга и  Бремена,  вдохновителя  и
создателя нового Ордена.
   - И несмотря на все это, - сказал он, -  несмотря  на  новых  членов,
деньги и множество спасенных от рабства, мы ни на шаг не приблизились  к
истинной цели нашего Ордена. Мы не нашли Копье, священную реликвию Карла
Великого. А без этого все наши  успехи  лишь  кимвалы  звучащие,  та  же
тщета, что ленты на одежде блудницы.
   Гюнтер на мгновение прикрыл глаза, слушая мрачный скрежещущий  голос,
а открыв их, заметил тревогу на многих лицах. Уж если сам  благочестивый
Римберт не верит в собственное детище, что же делать остальным?
   - Да, - ответил Арно, перебирая листы, - это  верно.  Однако  у  меня
имеется сообщение от одной из самых дерзких наших  миссий,  посланных  в
языческие страны, отчета английского дьякона Эркенберта, сильного славой
Господней,  составленного  по  указанию  его   командира   Бруно,   сына
Регинбальда.
   Одно  упоминание  имени  Бруно,  отметил   Гюнтер,   вызвало   вздохи
облегчения.
   Даже Римберт благосклонно кивнул, прервав свой поток обличений.
   - Наш ученый собрат Эркенберт сообщает, что он, Бруно и их  люди,  не
страшась гонений, проникли в языческий мир глубже, чем кто-либо до  них.
В каждом королевстве  и  для  каждого  короля  они  пытались  обнаружить
признаки влияния священной реликвии, однако до сих пор ничего не  нашли.
Тем не менее многоученый Эркенберт напоминает, что всякий  раз,  как  мы
ничего не находим, мы все же приобретаем новые знания.
   Арно оглядел слушателей, убедился, что эта мысль  оказалась  для  них
чересчур сложна, и сделал еще одну попытку. По крайней мере, он  говорил
с людьми, владеющими хотя бы начатками  грамоты,  и  мог  взывать  к  их
разуму.
   - Он имеет в виду, что  существует  список  имен  -  подобный  списку
свидетелей хартии, имена, написанные одно под другим... - Арно  заметил,
что большинство епископов и аббатов  еще  не  утеряли  нить,  но  кивают
озадаченно.
   - Когда вы вычеркиваете одно из них,  у  вас  остается  меньше  имен,
которые нужно проверить. Когда вы вычеркнете все  имена,  кроме  одного,
этот оставшийся и будет тем человеком, которого вы ищете. Так что,  даже
отрицательный результат - когда вы никого и ничего не нашли -  это  тоже
результат, в конце вы будете знать больше, чем знали ранее.
   Последнее заявление было встречено  молчанием.  Слушатели  отнюдь  не
выглядели согласными. В конце концов тишину прервал архиепископ Римберт.
   - Старания наших братьев в языческих странах превыше  всяких  похвал,
сказал он. - Мы должны поддерживать их всеми способами, отдавать каждого
имеющегося в нашем распоряжении человека и каждую марку серебра. - Он  с
вызовом оглядел собравшихся. -  Я  сказал,  каждого  человека  и  каждую
марку.
   Но при всем при том  я  считаю,  что  Копье  Лонгинуса,  Копье  Карла
Великого, Копье будущего императора,  я  считаю,  что  это  Копье  будет
обретено благодаря вмешательству руки, человеку не принадлежащей.

***

   Пока Бранд и Гудмунд закупали провиант для морского перехода  на  юг,
Шеф уйму времени проводил, бродя по  большой  толкучке  -  от  тинга  до
летней ярмарки, - наблюдая, как устраивают свои дела  норвежцы.  К  нему
присоединялись  и  другие  англичане,   которым   разрешалось   свободно
разгуливать,  но  таких  было  немного  -  ведь  все  время  требовалось
сторожить Кутреда, а беглые рабы  никогда  не  выходили  за  размеченную
Шефом ограду, не считая посещений  общего  отхожего  места,  совершаемых
группами под водительством Бранда или Гудмунда.
   Обычай  собирать  тинг  -  обычай  очень  странный,   заключил   Шеф.
Собственно говоря,  тинг  еще  не  собрался.  Традиционно  на  Гула-Тинг
являлись в период летнего  солнцестояния,  до  которого  еще  оставалось
несколько недель. Во время тинга множество  судебных  дел  рассматривали
тридцать шесть выборных мудрейших, представителей земель тинга, трех его
fylkir'ов - Согна, Хорда и Фьордса. В этих областях гнездилось множество
пиратских банд, каждое лето уходящих в набеги на юг. Нелегко было судить
человека за убийство, разбирать земельные тяжбы или дела о наследстве  в
летний период, когда многие были  в  набегах  или  просто  не  являлись.
Поэтому в большинстве случаев собирался малый  состав  суда,  пытавшийся
привести стороны к какому-нибудь соглашению  и  не  передавать  дело  на
окончательное рассмотрение полного состава мудрейших.
   Одновременно  в  городе  не  прекращалась  торговля,  шумели  менялы,
непрестанно причаливали и отплывали суда.
   Шеф был изумлен бьющей в глаза роскошью. Что английские земли  богаты
и плодородны, он убедился за то короткое время, что правил своей  частью
страны. Но в норманнские страны на протяжении двух  с  лишним  поколений
стекалось серебро и даже золото. Богатые викинги могли  платить  высокую
цену за роскошные вещи, и купцы в погоне за выгодой пробивались, хотя  и
с опаской, на судах с усиленной командой через воды  пиратов  Рогаланда.
Шел еще поток товаров с севера, включая такие роскошества, о которых Шеф
и не слыхивал. Сам он теперь был богат  благодаря  налогам  с  Восточной
Англии, часть казны Бранд держал  для  него  на  "Морже".  По  настоянию
Бранда Шеф купил себе куртку из лучшей водонепроницаемой тюленьей  кожи,
капюшон ее был отделан волчьим мехом, на котором даже в  самую  морозную
погоду не выступает иней от дыхания. А  также  обоюдоострый  меч  доброй
шведской  стали,  с  рукоятью,  вырезанной  из  витого  рога  одного  из
таинственных животных северных морей, которое  Бранд  называл  нарвалом.
Спальный мешок, снаружи обшитый опять же тюленьей кожей шерстью вниз и с
пухом северных птиц внутри.  Шеф,  неохотно  тративший  деньги,  которые
никогда не считал своими, провел, однако,  так  много  ночей,  дрожа  от
стужи в негодной одежде под тонким одеялом, что готов был на  все,  лишь
бы никогда больше не испытывать холода. Его поразило терпение  мастеров,
делавших эти вещи, он изумлялся, как же долго нужно ловить  и  ощипывать
редкую гагу, которая дает самый теплый и легкий в  мире  пух.  Но  Бранд
лишь рассмеяться на его слова.
   - Мы их не добываем, - сказал он. - Их добывают для нас финны.
   - Финны? - Шеф никогда не слышал этого слова.
   - На севере, - показал Бранд, - где граничат Норвегия и Швеция, рядом
с Галогаландом, откуда я родом,  земля  становится  такой  суровой,  что
невозможно вырастить ничего, ни рожь, ни ячмень, ни  даже  овес.  Свиньи
умирают от холода, а коров приходится всю зиму кормить в их стойлах. Там
в шатрах из шкур живут финны, у них нет лошадей, они переходят  с  места
на место со своими стадами северных оленей.  Мы  собираем  с  них  дань,
Finn-skatt.
   Каждый из них должен раз в год заплатить нам шкурами, мехами,  пухом.
Они живут охотой и рыболовством,  поэтому  им  нетрудно  выполнить  свой
урок. То, что они добывают сверх дани, они нам  продают,  а  мы  продаем
здесь или везем на юг. Во всем мире короли  одеваются  в  меха,  добытые
моими финнами, и цену за них дают королевскую! Но  в  первую  очередь  я
покупаю масло и сыр. Ни один финн не доит коров, и ни  один  финн  не  в
силах отказаться от чашки с молоком.
   Это обмен выгодный.
   "Выгодный для вас, - подумал Шеф. -  Нелегко,  должно  быть,  собрать
такую дань".
   По окончании торгов он прошел туда, где решались  судебные  дела.  По
большей части люди просто собирались в группы, стоя в полном вооружении,
опираясь на копья, выслушивая, что говорят им их друзья и  советчики,  а
также мудрейшие из их округа. Законы в Гула-Тинге были суровые, но  мало
кому известные, поскольку их никто не записывал. Обязанностью  мудрейших
было  выучить  наизусть  как  можно  больше  законов  -  а  то   и   все
законодательство, если они собирались на всю жизнь стать  судьями,  -  и
объявлять их тяжущимся.
   Последние могли затем хитрить и увиливать, стараться подыскать  более
подходящий к их случаю закон  либо  просто  склонять  своего  противника
уладить дело миром, но не могли нахрапом отрицать слова закона.
   Однако попадались и  такие  дела  -  соблазнение,  изнасилование  или
похищение женщин, в  которых  законы  были  ясны,  но  уж  очень  сильно
накалялись страсти. За два дня Шеф  несколько  раз  слышал,  как  голоса
переходили в крики и звенели мечи. Дважды звали на помощь  Ханда,  чтобы
промыть и перевязать раны, а однажды молчаливые  люди  увезли  уложенный
поперек лошади труп.
   - Кого-то  за  это  дело  сожгут,  -  отметил  Бранд.  -  Люди  здесь
непростые, здесь долгое время что-то может сходить с рук. А потом соседи
однажды  соберутся  и  подожгут  дом.  Убьют  каждого,  кто   попытается
выскочить. В  конечном  счете  это  действует  даже  на  берсерков.  Как
говорится в саге:

   Кто мудр, себя сильнейшим не считает,
   Не то вдруг встретит сильных и узнает
   На всякого найдется укорот.

   На второй день Шеф бездельничал на солнышке,  наблюдая,  как  Гудмунд
яростно торгует две бочки соленой свинины -  его  умением  сбивать  цену
восхищались даже жертвы, истово клянущиеся, что никогда бы не  поверили,
что знаменитый покоритель монахов может так разоряться  из-за  какого-то
ломаного пенни. Тут Шеф заметил, что  всеобщее  внимание  отвлеклось  на
что-то другое, головы повернулись, и народ устремился к камням судебного
круга. Гудмунд осекся, выпустил ворот продавца свинины, бросил деньги  и
последовал за толпой, Шеф торопливо догнал его.
   - Что там такое? - спросил он.
   Гудмунд пересказал, что сам только что услышал:
   - Два человека хотят уладить свое дело по-рогаландски.
   - По-рогаландски? А как это?
   - Рогаландцы все нищие, до недавних пор у них и мечей-то  хороших  не
было, только сабли вроде твоей да  топоры,  как  у  дровосеков.  Но  все
равно,  свое  дело  они  знают.  Поэтому,  когда  рогаландцы  собираются
драться, они не идут на площадку, огороженную ореховыми прутиками, и  не
делают настоящий хольмганг, в котором ты когда-то участвовал.  Нет,  они
расстилают бычью шкуру и становятся на нее. Сходить с нее нельзя.  Потом
они дерутся на ножах.
   - Это не, кажется слишком опасным, - рискнул предположить Шеф.
   - Первым делом они связывают между собой свои левые запястья.
   Место для таких поединков находилось в ложбине, так что зрители могли
встать по ее склонам и все видеть. Шефу и Гудмунду  достались  места  на
самом  верху.  Они  увидели,  как  разостлали  бычью  шкуру,  как  вышли
противники. Затем жрец Пути произнес напутствие, которого не было слышно
наверху, и два норманна медленно сняли рубахи, оставшись в одних штанах.
Каждый держал в правой руке  длинный  широкий  нож,  похожий  на  тесак,
который носили катапультеры Шефа,  но  с  прямым  клинком  и  отточенным
острием - не только  рубящее,  но  и  колющее  оружие.  Кожаную  веревку
привязали к их левым  запястьям.  Шеф  заметил,  что  свободной  веревки
оставалось фута три. Каждый  противник  наполовину  выбрал  эту  слабину
веревки и зажал ее в кулаке, так  что  в  начале  драки  их  левые  руки
соприкасались. У одного из них, молодого  и  высокого,  длинные  светлые
волосы перехвачены тесемкой  около  шеи.  Другой  был  лет  на  двадцать
старше, крепкий лысый мужчина с выражением угрюмой злости на лице.
   - Из-за чего они дерутся? - негромко спросил Шеф.
   - Тот, что помоложе, обрюхатил дочь  старого.  Молодой  говорит,  она
была согласна, а отец говорит, он ее изнасиловал в поле.
   - А она что говорит? - поинтересовался Шеф, вспоминая подобные случаи
из собственого опыта судьи.
   - Не думаю, чтобы ее кто-то спрашивал.
   Шеф открыл было рот для дальнейших расспросов, но понял, что  уже  не
время. Последние фразы  ритуала,  формальное  предложение  уладить  дело
через посредников, принять которое было бы  теперь  позором.  Два  кивка
головами.
   Законник торжественно сходит с бычьей шкуры, подает сигнал.
   Мгновенно противники пришли в движение, запрыгали вокруг друг друга.
   Оскорбленный отец пырнул противника ножом  сразу  при  взмахе  судьи,
пырнул ниже связанных рук. Но в ту же секунду молодой  норманн  отпустил
слабину веревки и отскочил назад на всю ее длину.
   Отец тоже выпустил свою свободную часть веревки, рванулся к ее концу,
свисающему с запястья его противника. Если бы ему удалось  ее  схватить,
он мог бы притянуть юношу к себе на расстояние вытянутой руки,  а  может
быть, и еще ближе, и зарезать его. Но чтобы  нанести  смертельный  удар,
нужно самому под него подставиться.  В  поединке  такого  рода  нетрудно
убить противника.
   Если ты готов дать ему возможность убить тебя.
   Старик промахнулся, а молодой отходил назад, к самому краю шкуры.
   Внезапно он сделал выпад и полоснул противника по предплечью. Возглас
при виде проступившей крови, ответная усмешка раненого.
   - В этой игре поцарапать легко, -  заметил  Гудмунд.  -  Но  царапины
ничего не решают. Разве что потеря крови, если драка будет  долгой  -  а
долгой она не бывает.
   Один из соперников все время старался  приблизиться  и  ударить  ниже
привязанных друг к другу  рук,  хватаясь  и  дергая  за  соединяющую  их
веревку.
   Другой  не   обращал   на   веревку   внимания,   держал   дистанцию,
стремительными взмахами полосуя руки и ноги противника, но следя,  чтобы
нож не застрял, не задержал его даже на мгновенье.
   Он слишком этим увлекся. Лысый норманн, весь в крови от дюжины мелких
порезов, получил еще один - чуть выше левого бицепса.  Но  зато  схватил
своей левой рукой ударившую его руку, правую руку  противника.  Принялся
яростно ее выкручивать, крича что-то, чего Шеф не мог  разобрать  сквозь
шум толпы.
   Молодой норманн взметнул свою левую руку, безуспешно пытаясь  в  свою
очередь захватить правую руку соперника. Но старик извернулся, держа нож
позади себя, чтобы его было не достать, попробовал ударить снизу,  потом
сверху, не забывая по-прежнему выкручивать запястье врага.
   Не имея другого выхода,  пойманный  юноша  выпрыгнул  обеими  ногами,
стараясь "ножницами" ударить противника по  бедрам,  сбить  его  с  ног.
Когда они упали на землю.  Шеф  увидел  фонтан  крови,  услышал  громкий
выдох, вырвавшийся из груди ближайших зрителей. Вышли  судьи,  растащили
тела противников. Шеф увидел, что нож глубоко вонзился  в  грудь  юноши.
Когда перекатывали старика. Шеф увидел и второй  нож,  торчащий  из  его
глаза.
   Женщины завизжали и кинулись прочь. Шеф обернулся к Гудмунду, готовый
обругать порядок, из-за которого женщина за время  одного  удара  сердца
лишается и мужа и отца, а ее ребенок - отца и деда. Но слова застряли  у
него в глотке.
   В выемку спускался Кутред, со своим шипастым щитом  в  одной  руке  и
мечом в другой. За ним бежали Фрита и Озмод, в двух шагах позади -  Удд,
все  с  арбалетами,  но  с  крайне  беспомощным   видом.   Вскакивая   и
проталкиваясь им навстречу, Шеф  услышал  безумные  выкрики  Кутреда  на
ломаном норманнском языке.
   - Ублюдки! Трусы! Привязывают, чтобы  не  убежать.  Держат  человека,
чтобы зарезать. Дерись с англичанином, чего ты боишься, у которого  руки
развязаны. Одну руку завязать, если хочешь. Скоты, сукины дети! Вот  ты,
ты!
   Из его рта вылетала белая пена, и зрители расступались на  его  пути,
под конец оставив его в одиночестве с двумя мертвыми людьми, лежащими  у
его ног. Глянув вниз, Кутред неожиданно ударил мечом  и  глубоко  рассек
лицо мертвого юноши. Он принялся топать ногами и шумно запыхтел, готовый
напасть на всю толпу.
   Шеф встал перед ним, выждал, пока в  безумном  взгляде  не  мелькнуло
узнавание. Узнавание через силу.
   - Они не будут драться, - раздельно проговорил Шеф.  -  Нам  придется
подождать до лучших времен. А рубить трупы - грязная игра,  Кутред.  Это
плохая  игра,  ты  же  ordwiga,  herecempa,  frumgar,   ты   королевский
ратоборец.
   Сохрани себя для Рагнарссонов, для убийц твоего короля Эллы.
   На лице Кутреда отразилось воспоминание о его славе  капитана  стражи
короля  Нортумбрии.  Он  посмотрел  на  свой   окровавленный   меч,   на
разрубленный им труп, бросил оружие и разразился мучительными рыданиями.
Удд и Озмод приблизились к нему, взяли за руку и увели с собой.
   Утирая пот. Шеф  встретил  неодобрительный  взгляд  законника,  судьи
поединка.
   - Осквернение мертвого тела, - начал норманн, - карается штрафом в...
   - Мы заплатим, - сказал Шеф. - Мы заплатим. Но кто  заплатит  за  то,
что сделали с живым человеком?

***

   Следующим утром Шеф стоял на узких сходнях, ведущих на нежно  любимый
Брандом корабль, на  его  "Морж".  "Чайка"  Гудмунда,  уже  загруженная,
легонько покачивалась на волне в двадцати ярдах поодаль, головы  гребцов
вереницей  возвышались  над  невысоким  планширем.   Загрузка   кораблей
оказалась непростым делом. На каждом, имеющем по  восемнадцать  весел  с
борта, - полная команда в сорок  человек.  К  ним  требовалось  добавить
Шефа, Ханда, Карли и  Торвина,  восемь  катапультеров,  четырех  женщин,
спасенных  с   Дроттнингсхолма,   Кутреда   и   ватагу   беглых   рабов,
присоединившихся к ним по дороге через Уппланд и Согн, - круглым  счетом
почти три десятка человек, довольно много для тесного пространства  двух
узких кораблей.
   Но сейчас на месте были не все -  пропали  Лалла,  Фрита  и  Эдви  из
команды катапультеров. Что их задержало? Не прятали ли их  где-нибудь  в
окрестностях,   предназначив   для   продажи   в   рабство,   а   то   и
жертвоприношения?
   При мысли, что его  людей  могут  повесить  на  храмовых  деревьях  в
каком-нибудь захудалом городке, У Шефа лопнуло терпение.
   - Выводи всех людей на берег, - крикнул  он  Бранду,  -  и  ты  тоже,
Гудмунд. Мы можем выставить сотню человек. Пройдем через город  и  будем
переворачивать все палатки, пока нам не вернут наших людей. А кто станет
возражать, получит стрелу в брюхо.
   Шеф вдруг осознал, что Квикка и другие реагируют без того  оживления,
которое он ожидал в них  увидеть.  Они  напустили  на  себя  вид  полной
непричастности, верный признак, что знают нечто, о чем  не  осмеливаются
рассказать.
   - Так, - сказал Шеф, - и что случилось с этими тремя?
   Озмод, обычно бравший слово в затруднительных ситуациях, начал:
   - Тут вышло такое дело. Мы с ребятами прогуливались, смотрели товары.
   А все здесь только и говорят, что о катапультах, арбалетах и  прочем.
О них все много слышали, но никто не знает, как они  устроены.  Ну,  мы,
конечно, сказали, что мы все знаем про катапульты  и  арбалеты,  а  Удд,
можно сказать, сам их и изобрел. Тогда они и говорят -  а  они  нам  уже
поставили кружку-другую - говорят: "Вот здорово, а вы,  ребята,  знаете,
как сейчас с этим на юге?". - "Нет", - говорим мы, само собой,  ведь  мы
же не знаем.
   Тогда они говорят...
   - Ну давай, давай, - прорычал Шеф.
   - На юге платят большие деньги опытным катапультерам, людям,  которые
знают, как строить катапульты и стрелять  из  них.  Большие  деньги.  Мы
думаем, что Лалла, Эдви и Фрита решили отправиться на заработки.
   Шеф изумленно  посмотрел  на  него,  не  зная,  как  реагировать.  Он
освободил этих людей. У себя в Англии они уже были землевладельцами. Как
это они могут уйти и служить еще кому-то, оставив своего лорда? Но  ведь
они были свободными людьми, потому что он освободил их...
   - Ладно, - сказал он. - Забудь об этом,  Бранд.  Озмод  и  остальные,
благодарю вас, что остались со мной.
   Думаю, что вы  от  этого  не  проиграете.  Давайте  все  на  борт,  и
отплываем.
   Вернемся в Англию через пару недель, если Тор пошлет попутный ветер.
   Не прислал, по крайней мере сначала. На всем пути к выходу из  узкого
фьорда, от места, где встречаются Согн и Гула, и до открытого моря,  оба
корабля постоянно боролись со свежим встречным бризом, глубоко просев  в
воду  из-за  тяжелого  груза  пассажиров  и  припасов.  Бранд  руководил
гребцами, поочередно сажая за весла англичан и своих викингов. -  Сейчас
свернем за мыс, - заметил он. - Тогда ветер будет у нас сбоку, мы сможем
больше не грести и поставить парус. Что это там впереди?
   Из-за  оконечности  мыса,  сторожившего  Гула-фьорд,  за  полмили   с
небольшим от них появился  корабль.  Странный  корабль,  не  похожий  на
торговые и рыболовные суда, с полудюжиной которых они  уже  разминулись.
Полосатый бело-голубой парус был надут попутным бризом, с мачты струился
вымпел, вытянутый ветром в их сторону,  так  что  увидеть  развевающееся
изображение удавалось лишь мельком. Что-то было не так с  парусом  этого
корабля. И что-то не так с его размерами.
   - Помоги нам Тор! - воскликнул стоявший за рулем Бранд. - Это один из
кораблей береговой охраны Хальвдана. Но у него два паруса.  И  даже  две
мачты. Такого я со  дня  своего  рождения  не  видывал.  Зачем  они  это
сделали?
   Шеф своим единственным, но острым глазом углядел знамя с изображением
Свирепого Зверя.
   - Командуй разворот, - сказал  он.  -  Уходим  отсюда.  Это  королева
Рагнхильда. И ничего хорошего нам от нее ждать не приходится.
   - Корабль у нее большой, но нас  двое  против  одного,  мы  могли  бы
сразиться с нею...
   - Разворот! - рявкнул Шеф, уловив нечто знакомое в движениях людей на
корабле.
   Бранд догадался одновременно с ним и послал  "Морж"  в  такой  крутой
поворот, что гребцы проехались по скамьям.
   - По правому борту табань, - командовал он, - грести с бакборта.
   Теперь грести вместе. Дружно, ударим посильнее. Распустить  парус  по
ветру, кто там около мачты, Нарр, Ансгейр,  помогайте.  Гудму-у-нд...  -
голос его долетел над водой до отставшей  на  фарлонг  от  них  "Чайки".
"Морж", подгоняемый теперь попутным ветром, пустился назад по  пути,  по
которому пришел.
   Наблюдая за преследующим их кораблем, Шеф, как и ожидал, увидел,  что
тот разворачивает бортом.
   - По моей команде резко делаем правый разворот, - хладнокровно сказал
он. - Давай!
   "Морж" стремительно повернул. В ту же минуту Бранд  крикнул  гребцам,
чтобы подняли весла, предоставив кораблю идти под одним  парусом.  Весла
согласно взметнулись из воды. Нарастающий  свист,  и  три  гребца  разом
повалились со скамей на днище корабля, послышались стоны и проклятья.
   Обломки весел взлетели в воздух и плавно стали падать в воду.  Камень
пронесся над кораблем на голову выше борта, полетел дальше,  подскакивая
на волнах, прежде чем зарыться и утонуть.
   - Ходили разговоры, что они сделали катапульту, - заметил  Бранд,  но
считалось, что корабль отдачи  не  выдержит.  Должно  быть,  перестроили
каркас и заодно поставили две мачты.
   - Но  кто  стреляет  из  "мула"?  -  недоумевал  Шеф,  наблюдая,  как
преследующий их корабль  пытается  наверстать  упущенное  расстояние,  и
настороженно дожидаясь его рысканья,  которое  предвестило  бы,  что  из
"мула"  снова  прицеливаются.  К  счастью,  их  преследовали,   а   люди
Рагнхильды не могли стрелять вперед. - Наши перебежчики? Но как они  там
оказались?.
   - Путь тоже очень интересовался всеми твоими изобретениями, - вставил
стоявший рядом с Брандом Торвин. - Они построили копии всех твоих машин.
   Вальгрим имел время построить  "мул"  и  набрать  для  него  команду.
Некоторые из его друзей  -  жрецы  Ньерда,  они  знают,  как  переделать
корабль.  Что  же  нам  теперь  предпринять?  Вернуться  в  Гула-Тинг  и
попробовать сразиться с ними на земле?
   Шеф еще раз пристально поглядел на возню  на  носу  преследующего  их
корабля. Неприятель  терял  скорость,  вынужденный  разворачиваться  для
выстрела бортом, а идущие под парусами "Морж" и "Чайка" теперь с  каждой
волной  приближались  к  берегу.  Первоначально  противников   разделяли
полмили. Теперь расстояние стало больше. Но даже на таком  удалении  Шеф
был уверен, что различает высокую фигуру, женщину, стоящую на самом носу
корабля с распущенными длинными волосами. Рагнхильда пришла  за  ним.  И
догонит его, как быстро ни удирай, потому что  из  длинного  фьорда  нет
другого выхода.
   Определенно, они там делают что-то странное на носу  своего  корабля.
Неужели им удалось построить "мул", который не обязательно устанавливать
низко и в самом центре судна?
   За Рагнхильдой вспыхнул свет - пламя, яркое, сильное пламя. В тот  же
момент Шеф сообразил, что делают суетящиеся люди. Раньше он  никогда  не
видел спереди, как заряжают катапульту, а именно это они и делали -  уже
сделали, потому  что  заряжающие  подались  назад,  открывая  обзор  для
наводчика, в точности так поступали и люди Квикки. Это не "мул", а  одна
из больших метательных машин, которые  он  когда-то  использовал,  чтобы
спасти от пыток Эллу и разбить армию Ивара Рагнарссона.
   Едва Шеф повернулся, чтобы скомандовать  Бранду  новый  поворот,  как
увидел летящий с невероятной скоростью прямо на него  огонь,  на  высоте
каких-то шести футов стригущий гребни волн. Впервые в жизни Шеф съежился
от страха. Схватившись руками за живот,  он  пригнулся,  уверенный,  что
выпущенная машиной огромная стрела вонзится прямо ему в позвоночник.
   Удар под самыми  его  ногами  заставил  его  пошатнуться.  Мгновенный
всполох горящей смолы, горящего дерева. Бранд хрипло  заорал  и,  бросив
рулевое весло, склонился  через  борт.  Затем  Шефа  оттолкнули  моряки,
прибежавшие от центральной  части  судна  с  ведрами,  отчаянно  пытаясь
далеко перегнуться через борт  и  достать  воды,  залить  ею  гигантскую
пылающую стрелу, которая вонзилась в борт "Моржа", легко пробив на корме
доски обшивки в трех футах от ног Шефа и охватывая  теперь  своим  огнем
сразу обшивку и скамьи.
   - Берите питьевую воду! - закричал  Бранд.  Те  капли  морской  воды,
которые удавалось зачерпнуть, не оказывали никакого действия на пылающие
просмоленные тряпки на  головке  застрявшей  в  борту  стрелы.  А  огонь
распространялся. Если он перекинется на  парус...  Человек,  бегущий  от
водяной бочки близ мачты, споткнулся и упал, опрокинув ведро.  Остальные
растерялись, разрываясь между близкой, но недоступной забортной водой  и
слишком далеко расположенной бочкой.
   Кутред карабкался со своего  места,  облюбованного  на  носу  -  ведь
приказать ему грести  никто  бы  не  осмелился.  С  топором  в  руке  он
подскочил к пылающей стреле,  перегнулся  через  борт  и  тремя  ударами
снаружи загнал ее в тонкую обшивку "Моржа", так что наконечник  вышел  с
внутренней стороны борта.
   Снова  взмахнул  топором  и  рассек  толстое  древко  одним   ударом.
Подхватил отрубленную головку, не обращая внимания на пламя, что  лизало
ему руку, и выбросил ее за борт. Когда Кутред, ухмыляясь,  повернулся  к
Бранду, Шеф заметил, что  корабль  Рагнхильды  опять  повернулся  к  ним
бортом.
   "Война машин", - тоскливо подумал он. Все происходит слишком быстро.
   Даже смельчакам хочется остановиться и крикнуть: "Погодите, я еще  не
готов!"
   Он беспомощно смотрел, как, вращаясь, летит камень из  катапульты,  и
опять кажется, что попадет прямо в него, не в корабль, а именно в  него.
Шефа, угодит в грудную клетку, разобьет хрупкие кости и сокрушит сердце.
   Камень ударился о воду с недолетом в тридцать ярдов, отскочил от нее,
как в детской игре "в  блинчики",  снова  отскочил  и,  подобно  молоту,
ударил в борт "Моржа"  перед  самым  рулевым  веслом.  Доски  разошлись,
гребная скамья выскочила из гнезда, и зеленая вода  устремилась  внутрь.
Но это лишь пробоина, а не  полное  разрушение  обшивки,  как  в  случае
попадания в киль или основание мачты.
   "Раньше ты был королем, - сказал себе  Шеф.  -  Теперь  тебя  считают
королем королей. А что  ты  делаешь?  Съежился  от  страха.  Дожидаешься
помощи от безумца. Это не путь короля. Раньше ты  сам  убивал  людей  на
расстоянии. Ты  никогда  не  задумывался,  что  будешь  делать,  если  у
противника тоже будут все твои машины".
   Шеф снова прошел на корму, предоставив остальным заделывать пробоину.
   Корабль Рагнхильды по-прежнему шел за ними, а расчет взводил  пружину
катапульты, готовясь к следующему выстрелу. Рано или поздно их  потопят,
коль  скоро  враги  научились  выжидать,  чтобы  оказаться   на   нужном
расстоянии. За время гонки под полным  парусом  они  почти  вернулись  к
месту, от которого сегодня отчалили. Шеф увидел  толпу  зевак  в  гавани
Гула-Тинга. А прямо по курсу лежал остров, Гула-Эй, на котором в  давние
годы и собирался тинг. Шеф  высмотрел  узкий  пролив  между  островом  и
берегом, оценил размер корабля  Хальвдана,  вспомнит,  как  обманул  его
самого Сигурд Змеиный Глаз. Он не мог рассчитывать, что  опытный  шкипер
викингов попадется на такую удочку.
   Схватив Бранда за плечо. Шеф показал:
   - Проведи нас там.
   Бранд открыл было рот, чтобы возразить,  но,  уловив  в  голосе  Шефа
повелительные  нотки,  передумал.  Молча  он  повернул  рулевое   весло,
направляя  корабль  между  скалами,  властно  показал  Гудмунду,   чтобы
следовал за ними.
   Через минуту он осмелился заметить:
   - Там мы сразу же потеряем ветер.
   - Знаю, - Шеф следил за кораблями позади. Как он и ожидал, Рагнхильда
сменила курс. Но не пошла вслед за ними. Решила обойти остров  слева,  в
то время как они обходили его справа. Поймать ветер,  сохранить  высокую
скорость и обогнать два корабля, которые преследовала, чтобы расстрелять
их вблизи.
   Возможно, ее шкипер считает,  что  противник  намерен  высадиться  на
берег и спасаться бегством. У Рагнхильды и на этот случай найдется  план
действий.
   Но несколько мгновений остров будет отделять их друг от друга.
   - По моей  команде,  -  хладнокровно  сказал  Шеф,  -  убрать  парус,
развернуться  и  что  есть  силы  грести  назад.  Когда  мы   пойдем   в
противоположном направлении, это будет гребная гонка. У  корабля  такого
размера и со всем его дополнительным весом мы просто обязаны выиграть.
   - Это если она просто не остановится, чтобы дождаться нас.  Тогда  мы
выгребем прямиком под катапульту при расстоянии в пятьдесят  ярдов.  Шеф
кивнул:
   - Поворачивай сейчас.
   "Морж" и "Чайка" развернулись одновременно, на  веслах  пошли  назад,
моряки  гребли  молча.  Шеф  понял,  что  единственным  звуком,  который
раздавался в тишине, был гомон голосов на берегу в сотне ярдов от них.
   Он надеялся, что вытянутые указательные пальцы не  выдадут  его  план
врагу. Бранд подметил точно. Их действия напоминали игру двух мальчишек,
бегающих  друг  за  другом  вокруг  стола.  Если   преследующий   просто
остановится, тот, кто повернул, выбежит прямо на него. Но Шеф не  думал,
что преследователь остановится. Неприятельским кораблем, как бы  ни  был
опытен его шкипер, командовала Рагнхильда, Шеф знал  это.  А  она  и  не
подумает останавливаться. Она хочет загнать его. И  опять  же,  он  ведь
видел ее столпившихся у  борта  людей,  которые  размахивали  оружием  и
кричали. У них появились машины, но они еще  не  научились  мыслить  как
участники войны машин.
   Их инстинкт и опыт  подсказывали  им  подойти  вплотную  и  победить,
прорвать  фронт  силой  и  натиском.  А  не  пережидать  и  стрелять   с
расстояния, используя дальнобойность своего оружия.
   Когда "Морж" вышел из  пролива  и  снова  устремился  по  дважды  уже
пройденному пути. Шеф посмотрел направо и назад. Облегченно вздохнул.
   Корабль Хальвдана обошел вокруг острова и, слишком поздно  сообразив,
что произошло, еще только разворачивался, хлопая парусами.  Не  очень-то
хорошо он управляется. Команда и шкипер, видимо, еще не приспособились к
своему двухмачтовому парусному вооружению. Скорее миля  расстояния,  чем
полмили, и никакой надежды сократить его. Гребцы Бранда дружно  налегали
на весла, один из них запел, а остальные подхватывали припев всякий раз,
как выносили вперед весла. Трое  приделывали  доски  обшивки  на  место,
затыкали пробоины тют леньей кожей  и  парусиной.  Путь  для  бегства  в
открытое море, а там и снова на юг, был открыт.
   Карли поймал Шефа за  руку  и  показал  вперед.  Маленький  челнок  с
одиноким гребцом приближался наперерез им из гавани.
   - Это Фрита. Наверное, он передумал.
   Шеф нахмурился, снова перешел на нос, взялся за веревку. Когда "Морж"
подошел к челноку, он  кинул  веревку,  которую  поймал  Фрита.  Тот  не
пытался поставить свою лодку к борту, просто бросил ее вместе с  веслами
и, по пояс высовываясь из воды, подтянулся к  "Моржу",  вскарабкался  на
него. Шеф схватил  Фриту  за  шиворот  и  встряхнул,  напустил  на  себя
неприступный вид.
   - И что же случилось? Вовремя не заплатили серебром?
   Фрита задыхался, с трудом удерживаясь на ногах.
   - Нет, государь. Я должен был тебе сказать. В тинге полно новостей. С
корабля, который пришел недавно. Мы раньше тебя узнали,  что  Рагнхильда
охотится за тобой. Но корабль принес и другую весть. Пока она шла  вдоль
берега на север, она - Рагнхильда - говорила в каждой гавани,  что  если
ты от нее ускользнешь, она заплатит  награду  за  твою  голову.  Большую
награду, все ее наследство. Сейчас тебя ищут все пираты Рогаланда. Вдоль
всего берега. Все двести миль вдоль берега.
   А рогаландцы бедны, подумал Шеф, но дело знают туго. Он  взглянул  на
Торвина.
   - Похоже, путь на юг для нас закрыт. В  конце  концов,  придется  мне
стать тем, кто пришел с Севера.
   - Говорим мы, - ответствовал Торвин, - а подсказывают боги.

Глава 20

   - Они наверняка будут нас искать, - сказал Бранд.  В  одной  руке  он
держал тюлений плавник и задумчиво обгрызал одну из его длинных  костей,
шумно всосал с кожи  жир,  остальное  выбросил  в  море.  Спохватившись,
старательно  вытер  обе  жирные  руки  о  бороду,  встал,   потопал   по
направлению к корабельным докам Храфнси, его  родного  острова.  Крикнул
через плечо:
   - Но они нас не найдут. А если и найдут, мы их первые увидим.
   Шеф смотрел вслед удаляющейся фигуре. Бранд беспокоил его все  больше
и больше. Шеф знал его уже почти два года,  Бранда,  конечно,  и  раньше
нельзя было считать образцом для подражания по части хороших манер.  Тем
не менее, по не слишком высоким оценкам  викингов,  его  поведение  было
вполне нормальным: грубый, свирепый  и  громогласный,  но  способный  на
чувства и даже на некоторое лицедейство. Бранд  прекрасно  смотрелся  на
свадьбе Альфреда и Годивы. Когда  Шеф  прибыл  в  Каупанг,  Бранд  очень
достоверно изобразил церемониал приветствия  прославленного  короля.  Он
всегда был чистоплотен сам и следил за чистотой в лагере.
   По мере того как корабли заходили  все  дальше  и  дальше  на  север,
подгоняемые попутным  ветром  вдоль  кажущегося  нескончаемым  побережья
Норвегии, с тянущимися непрерывной чередой  с  правого  борта  скальными
утесами  и  отделяющей  их  от  Атлантики  цепью  островков,  заливаемых
приливом камней и рифов с  левого  борта,  поведение  Бранда  постепенно
изменялось. То же самое происходило с его  акцентом  и  с  акцентом  его
команды из Галогаланда. По сравнению с другими норвежцами их  выговор  и
всегда-то был довольно странным.
   С приближением к вечным льдам акцент усилился, голоса  стали  звучать
хрипло, а люди, казалось, начали упиваться жиром и ворванью. Свою  пайку
хлеба они съедали, обмакивая в тюлений  жир  и  присыпая  сверху  доброй
щепоткой соли.
   Пойманную рыбу ели сырой, а иногда и живою -  Шеф  видел,  как  моряк
леской выдернул из моря сельдь и незамедлительно вонзил в  нее  зубы,  а
ведь рыба еще трепетала у него в руках.  Однажды  Бранд  зарифил  парус,
внимательно всмотрелся в какие-то береговые ориентиры и наконец направил
корабль к отмели. Его моряки, даже раньше, чем корабль подошел к берегу,
с гиканьем попрыгали в  воду,  выбежали  к  насыпанной  на  берегу  куче
камней, сразу же раскидали их и принялись копать. Ударившая из ямы  вонь
заставила Шефа и других англичан  отскочить  на  безопасное  расстояние,
причем к ним присоединились Гудмунд и шведы с  "Чайки",  в  кои-то  веки
солидарные с англичанами, а не с норвежцами.
   - Какого дьявола вы туда засунули? - заорал Шеф с безопасного  места,
зарываясь носом в дым костра.
   - Тухлую акулью печенку, - крикнул Бранд. - Мы зарыли ее по  пути  на
юг, чтобы немножко вылежалась. Хочешь кусочек?
   Шведы и англичане в едином порыве пробежали по берегу еще с  полсотни
ярдов, преследуемые хохотом и криками: "Она полезная! От простуды лечит!
   Съешь акулу, и она не съест тебя!"
   Когда они  прибыли  в  Храфнси,  дело  обернулось  еще  хуже.  Остров
достигал в длину пяти, а в ширину - двух миль,  и  притом  был  довольно
плоский. На многих участках можно было пасти скот, а на  некоторых  даже
пахать.
   Располагался  он  напротив  самого  пустынного  берега,  который  Шеф
когда-либо видел, более сурового  и  скалистого,  чем  норвежские  горы,
выходящие к Осло-фьорду. Даже в июле тут и там виднелся снег.  Казалось,
что утесы обрываются  прямо  в  ледяную  воду,  а  недоступные  островки
скудной зеленой поросли на небольших уступах и скальных выступах -  все,
на что оставалось взирать с моря или с горных вершин. Долгое  время  Шеф
считал  невероятным,  чтобы  здесь  кто-то  мог  жить  и  находить  себе
пропитание. Однако большая часть Брандовой команды  быстро  растворилась
среди диких окрестных скал, исчезнув, как вода в песок, разбежавшись  на
двухи четырехвесельных лодках  и  на  маленьких  парусных  плоскодонках.
Казалось, в каждом фьорде стоял свой хутор, или по крайней мере дом, или
несколько сараюшек с каменными стенами и крышами из дерна.
   Дело было в том, понял Шеф, что местное население, хоть и  выращивало
на клочках земли немного овса и. ячменя, в  основном  питалось  животной
пищей.
   Холодные воды кишели рыбой, которую нетрудно было засолить  на  зиму.
Было также много тюленей, соперничающих с людьми  в  рыбной  ловле,  что
вдвойне оправдывало охоту на них. Травы хватало на то, чтобы  прокормить
коров и овец летом и запасти сено на зиму. Коз можно было  выпускать  на
подножный корм в горы. Эти норманны с самого крайнего севера чрезвычайно
ценили молоко, а также масло, простоквашу, творог и сыр,  поэтому  доили
всю свою скотину, даже коз и овец, летом - по два  раза  в  день,  делая
припасы из всего, что не могли съесть сразу. В действительности земля их
была богата, хотя на первый взгляд представляла собой одни голые  скалы.
Но чтобы выжить здесь, требовались особые качества. Люди  Бранда  как-то
взяли с собой  в  горы  привыкшего  к  низменностям  дитмаршца  Карли  и
нескольких моряков Гудмунда, разорять птичьи  гнезда,  которые  летом  в
ужасающих количествах усеивали все  утесы  и  скалы.  Через  полдня  они
вернулись,  изнемогая  от  смеха,  с  преувеличенной  заботой   доставив
побледневших путешественников. Только человек без нервов и без какого бы
то ни было страха высоты мог карабкаться по  каменным  утесам,  цепляясь
лишь ногтями и пальцами ног.  На  Храфнси  человек  не  может  жениться,
рассказывал Шефу Бранд, пока не залезет на один утес,  возвышающийся  на
двести футов над прибрежными скалами, сохраняя на  нем  равновесие  -  а
верхний камень качался от  ветра,  -  и,  перегнувшись  через  край,  не
пописает с высоты в прибрежные буруны. Последний  раз  человек  сорвался
еще в прадедовы времена - страх высоты был изжит в роду Бранда, как и  у
всех его земляков. От  всего  этого  жизнь  с  галогаландцами  легче  не
становилась. Сначала Шеф беспокоился, как им выбраться  отсюда.  Позднее
он начал беспокоиться, а что,  если  они  не  выберутся  -  ведь  Бранд,
по-видимому, предпочитал дожидаться преследователей на месте, а не  идти
им навстречу и не бежать дальше, - как они тогда будут  жить  всю  зиму,
имея столько лишних ртов, англичан и  шведов,  не  способных  ни  тюленя
загарпунить, ни на скалу  залезть,  ни  съесть  похороненную  год  назад
печенку гигантской акулы. "Ловить больше рыбы" - вот и все, что  ответил
Бранд. Кажется, он ни о чем не тревожился, наслаждаясь  возвращением  на
полузабытую родину, размышляя только о сборе дани  со  своих  финнов.  У
Шефа же и кроме Бранда забот хватало. Они мучили его, когда он лежал без
сна короткими северными ночами. Во-первых, за время долгого перехода  на
север он успел переговорить со всеми членами своей команды,  с  Квиккой,
Озмодом, Хамой, Уддом и остальными, кто шатался по  Гула-Тингу,  собирая
как можно больше сплетен. Пришедшие на тинг  норвежцы  были  удивительно
хорошо осведомлены - хотя удивляться, возможно, было нечему, если учесть
их частые торговые и военные походы. Обобщая их рассказы. Шеф понял, что
его дела вызвали в скандинавских странах гораздо большие слухов, чем  он
мог представить. Весь норманнский мир сгорал от  жгучего  любопытства  к
новому оружию, с помощью которого были  разбиты  франки  и  Рагнарссоны.
Поэтому знатокам нового оружия предлагались большие  деньги.  О  морском
бое близ устья Эльбы также рассказывали со всеми подробностями, и  планы
установки катапульт на собственные  корабли  расцветали  пышным  цветом.
Больше нет смысла грабить юг, считали некоторые, пока норманны снова  не
окажутся в равных, а то и в более  выгодных  условиях  по  сравнению  со
своими английскими жертвами.
   Ждали и  ответного  удара  Рагнарссонов.  По  словам  Озмода,  самого
надежного источника, всех не покидало ощущение, что Рагнарссоны  обязаны
что-то предпринять. Они были разбиты в Нортумбрии,  не  сумели  достойно
отомстить за своего отца. Потеряли, одного из братьев, за него  тоже  не
отомстили. Потерпели поражение в самом начале  своего  весеннего  похода
великого возмездия, не смогли даже заполучить человека, в котором видели
источник всех своих несчастий, когда он  был  выставлен  на  продажу  на
невольничьем рынке. Эта история была хорошо известна, сообщил Озмод,  и,
услышав ее, люди открыто насмехались. Те, кто поумнее, подозревали,  что
Рагнарссоны что-то готовят. Всего год назад всем было ясно,  что  Сигурд
Змеиный Глаз метит посадить своих братьев на престолы Англии и Ирландии,
а потом хочет с их помощью объединить под своей рукой всю Данию, чего  с
ней не бывало со времен легендарных Сквольдунгов. А  что  теперь  о  нем
говорили? Что он  не  смог  поймать  человека  на  песчаной  отмели  при
начинающемся приливе.
   Многие смеются, повторил Озмод, но другие говорят, что в одном  можно
быть уверенным:  Рагнарссоны  вернутся  со  своих  каникул  в  Шотландии
готовыми  к  решительному  удару.  Предусмотрительные   датские   короли
запретили своим подданным уходить в набеги и стягивали флоты и армии для
защиты отечества.
   А еще имело место оживление среди христиан. Об этом Шефу больше  всех
рассказал Торвин, который год назад так ликовал при мысли о христианском
короле,  приглашающем  к  себе  миссионеров  Пути.  Сейчас,  сказал  он,
впечатление такое, что тот  же  сапог  надет  на  Другую  ногу.  К  нему
приходила  весть  за  вестью  о  странных  делах  на  рынках  и   тингах
южноскандинавских  стран:  христианские  священники  теперь  не   просто
приходили и пытались, как делали это десятилетиями, обратить в свою веру
рабов, бедняков  и  женщин,  что  обычно  кончалось  издевательствами  и
захватом в рабство их самих. Нет, теперь они  приходили  с  вооруженными
людьми,  держались  уверенно,  отвечая  оскорблениями  на   оскорбления,
насилием на насилие, выкупали своих людей из рабства. И задавали вопросы
Вопросы о набеге на Гамбург шестнадцать лет назад.  Вопросы  о  королях.
Ответы записывали. Отнюдь не пытались спасать души, нет, искали  что-то.
Особенно много Торвину рассказывали, и  тоном  глубокого  восхищения,  о
человеке по имени Бруно.
   Но тут уж Шеф сам мог порассказать Торвину о том, чему был свидетелем
на рынке в Гедебю, и о состоявшейся позднее беседе. Удивляло же  его  не
то, что викинги восхищались Бруно - любой человек, владеющий  оружием  с
такой ловкостью и искусством, был просто обречен на успех в  норманнском
мире, - а то, что Бруно двинулся из Гедебю дальше, в шведские  земли,  в
Смааланд и в две готландские провинции южнее больших шведских озер.
   Торвин сообщил  ему  еще  одну  вещь,  о  которой  Шеф  прежде  и  не
подозревал.
   - Знаешь, почему у  нас  так  распространено  имя  Эйрик?  -  спросил
Торвин. - Это из-за того, что мы называем Эйриксгата, а  точнее  говоря,
Em-riks-gata, Путь Единого Короля. Считается, что никто не  может  стать
королем всех шведов, пока не пройдет по этой дороге. Она проходит  через
все тинги всех провинций Истинный король должен прийти в каждый тинг,  и
объявить себя королем на каждом сходе, и  ответить  на  любой  брошенный
вызов. Только когда король все это проделает, сможет  он  стать  королем
всех шведов. - И кто был последним  королем,  которому  это  удалось?  -
спросил Шеф, припоминая, что поведал ему месяц назад Хагбарт  о  способе
стать королем, хотя тогда речь шла всего лишь о короле Восточного Фолда,
или короле Фьордов, или, как желчно высказался Шеф,  о  короле  Соседней
Кучи и Дальнего Хлева.
   Торвин поджал губы и  медленно  покачал  головой,  вспоминая  историю
столь давнюю, что стала уже мифом.
   - Может быть, король Эли, - сказал он наконец. - Эли  Безумный,  дядя
короля Атилса. Шведы рассказывают,  что  он  был  королем  всей  Швеции,
включая Готланд и Скаане. Но он не смог долго удерживать эти земли - его
племянника унизил король Хрольф на равнине Фюрисвеллир.  Ты  знаешь.  Ты
сам это видел, добавил Торвин, напоминая Шефу об одном из его видений.
   Шефу начинало казаться, что широкоплечий Бруно пустился в такой поход
по скандинавским странам,  словно  сам  хочет  пройти  по  Emriksgata  и
обратить норманнов в христианство  силой,  а  не  убеждением  Если  так,
успехи людей Пути в Англии, среди восточных англов  и  подданных  короля
Альфреда, будут перечеркнуты и даже  превзойдены  успехами  христиан  на
Севере Шеф не мог себе представить, что это произойдет. И все же ему  не
давало покоя, что он не узнал ничего  нового,  ничего  с  тех  пор,  как
каждая крупица принесенного его людьми знания была тщательно обдумана  и
пережевана. И еще больше огорчало его то, что  он  находится  здесь,  на
самом дальнем краю  обитаемого  мира,  в  то  время  как  в  центре  его
затеваются великие дела Застрял в стране птичьих яиц и акульей  печенки,
в то время как на юге маршируют огромные армии. В то время как  Бруно  и
его рыцари ищут Святое  Копье,  которое  сможет  вернуть  миру  великого
Императора, а Сигурд Рагнарссон и его братья осуществляют  свой  замысел
делать Змеиного Глаза Единым Королем, королем не только Швеции и  Дании,
но и всего Севера.
   И действительно, на Юге маршировали армии и передвигались флоты. Пока
Шеф и его люди вили веревки и  обтесывали  дерево,  строя  катапульты  -
"мулы" и Дротикометы, - чтобы держать под обстрелом все морские  подходы
к Храфнси в случае нападения Рагнхильды,  Рагнаресоны  подобно  грозовой
туче налетели на Дитмарш  и  Северо-Фризские  острова,  заставив  короля
Хрорика лихорадочно набирать  рекрутов,  искать  союзников  и  создавать
запасы, чтобы выдержать осаду Гедебю. Архиепископ  Гамбурга  и  Бремена,
аскетичный Римберт, получая все более требовательные  запросы  от  своих
агентов на Севере, удвоил количество рыцарей Святого Копья и  послал  их
на собственных судах через Балтику, каковое предприятие вызвало  горячее
одобрение у его собратьев в  Кельне,  Майнце,  Трире  и  других  местах.
Французские потомки Карла Великого  ломали  копья  за  наследство  Карла
Лысого, а новый Папа - Папуля, как его называли в народе, - обещал  свою
поддержку то одному, то другому претенденту. В этот период  неожиданного
мира не родившийся еще ребенок Годивы подрастал в ее чреве, а ее  супруг
принимал посланцев многих независимых  английских  графств,  стремящихся
присоединиться к тому, что они считали новым Золотым Веком, в котором не
будет ни церкви, ни язычников. Ну а Шеф в глуши и безвестности дожидался
дальнейших  событий,  отводя  душу   лишь   в   кузнице,   среди   своих
товарищей-кузнецов.

***

   Команда Квикки пыталась приготовить зимний  эль  летом.  Неизгладимое
впечатление произвел на них крепкий напиток, которым угощали в Каупанге,
а в Гула-Тинге им удалось в складчину купить его целый  бочонок.  Теперь
он, конечно, кончился, но времени было хоть отбавляй, и Удд изложил свои
предположения.
   - Чтобы сделать зимний эль, - заявил он, - из эля вымораживают  воду,
и то, что остается, становится крепче.
   Одобрительные кивки и общее согласие.
   - Так вот, пар - это вода, - последнее  положение  вызвало  некоторые
споры, но всем случалось видеть поднимающийся от сырой земли пар  и  как
испаряются капли пота, попавшие на раскаленное железо. - Значит, если мы
будем нагревать пиво, пока из него не выйдет пар, мы удалим из пива воду
точно так же, как если бы вымораживали ее. Это не будет зимний эль.  Это
будет что-то вроде летнего пива.
   - Но оно станет крепче, -  сказал  Квикка,  желающий  уточнить  самое
главное обстоятельство.
   - Верно.
   Ребята разжились большой кадкой пива - львиной долей скудного  урожая
ячменя на Храфнси, который шел в основном  на  пиво,  а  не  на  еду,  -
половину вылили в самый большой медный котел, который смогли достать,  и
нагрели его на медленном огне, стараясь  не  прожечь  днище.  Постепенно
густое варево начало пениться, пар от  него  заполнил  всю  пивоварню  с
толстыми стенами и низкой крышей. Два десятка мужчин и полдюжины  женщин
набились в  нее  одновременно,  прислуга  катапульты  и  так  называемые
носящие kraki - те, кто был спасен из рабства во  время  перехода  через
Уппланд.
   Удд внимательно наблюдал за всем, командовал  костровыми,  с  помощью
самого  большого  половника   отбивался   от   преждевременных   попыток
попробовать продукт. Наконец, оценив уровень жидкости в котле, он пришел
к выводу, что почти половина  пива  испарилась.  Два  человека  острожно
сняли котел с огня и поставили охлаждаться.
   За  несколько  месяцев  Удд  приобрел  некоторые  простейшие   навыки
обращения с людьми, достаточные,  чтобы  сообразить  предоставить  честь
первой пробы Другому, и притом тому, кто смог бы это оценить. Он  прошел
мимо Квикки и Озмода, признанных главарей команды, и  позвал  одного  из
недавно   спасенных,   большого   молчаливого   человека,   в    котором
освобожденные,  но  по-прежнему  испытывающие   почтение   к   знатности
англичане подозревали бывшего тана короля Бургреда,  имевшего  несчастье
попасться викингам в рабство.
   - Кеолвульф, - сказал Удд, - думаю, что ты привык к доброй выпивке.
   Подойди и попробуй это.
   Бывший тан подошел к котлу, взял протянутую  ему  деревянную  кружку,
понюхал  напиток,  отхлебнул,  подержал  жидкость  во  рту,  прежде  чем
проглотить ее - И как на вкус? - взволнованно спросил  Карли  -  Так  же
хорошо, как в последней бочке?
   Кеолвульф помедлил, чтобы придать своим словам больше веса.
   - На вкус, - сказал он, - это как вода, в которой помыли прошлогоднее
затхлое зерно. Или как очень-очень жидкая позавчерашняя каша.
   Квикка выхватил у него сосуд, тоже  присосался  и  опустил  кружку  с
выражением полного разочарования - Ты ошибся, Кеолвульф, - сказал он.  -
На вкус это как комариная моча.
   Пока  другие  кружками  зачерпывали  варево,  чтобы  подтвердить  эту
нелицеприятную оценку, Удд с раскрытым ртом смотрел на котел,  на  очаг,
на пар, осевший на прозрачной  пленке,  которая  закрывала  окно  вместо
стекла - Вся крепость была здесь, - бормотал он - Теперь ее здесь нет.
   Должно быть, она ушла вместе с паром Но когда пиво замораживаешь, она
не уходит Лед и пар различаются. Лед - это вода. А пар,  значит,  что-то
другое, - он испытующе провел по запотевшей пленке пальцем, лизнул  его.
- Нужно брать не остаток пива, - заключил он, - а уходящий из него  пар.
Но как собрать пар? - и Удд задумчиво уставился на медный котел.

***

   Шеф, утомленный и изнервничавшийся,  решил  провести  остаток  дня  в
парной бане. Это была маленькая деревянная хижина на краю мола,  ведущий
от нее помост нависал над глубокими водами  фьорда,  который  выходил  в
гавань Храфнси. Каждый  день  раскаленные  камни  доставали  из  ямы,  в
которой всю ночь поддерживался огонь, тачками перевозили их в баньку,  и
там они лежали, часами источая жар. Для тех, кому было  нечем  заняться,
или для уставших от работы стало привычным делом приходить  в  баньку  и
сидеть здесь по часу и больше, поливая камни водой и  время  от  времени
выбираясь на пирс, чтобы окунуться в студеную воду.
   Войдя в темную парилку, Шеф понял, что в ней уже кто-то  есть,  сидит
на одной  из  лавок.  Всмотревшись  в  полумрак,  он  в  луче  света  от
приоткрытой двери разобрал, что это Кутред, который сидел не голым,  как
все остальные, а в рваных шерстяных подштанниках Шеф помялся и вошел. Он
не знал никого, кто бы охотно посидел в темноте  рядом  с  Кутредом,  но
интуиция подсказывала ему, что бояться нечего. Кутред не забыл,  даже  в
своем  безумии  берсерка,  благодаря  кому  освободился  от  мельничного
жернова. Вдобавок, услышав, что Шеф его узнал и что  Шеф  участвовал  во
всей истории с самого ее начала, с захвата в плен Рагнара,  он  объявил,
что считает их судьбы связанными между собой.
   Они вместе немного посидели в темноте, и вдруг Шеф понял, что  Кутред
начал говорить, тихо, чуть ли не про себя. Кажется, речь шла о Бранде.
   - Здоровенный он парень, - бурчал Кутред. - Но  размеры  это  еще  не
все. Знавал я некоторых почти таких же крупных и одного-двух даже повыше
ростом. В шотландце, которого  я  убил,  было  в  длину  семь  футов,  я
измерил.
   Хотя он был тонкокостный. Нет, не из-за размеров  меня  достает  этот
сукин сын, просто он весь неправильный. У него кости не такие.  Посмотри
на его ручищи, они в два раза больше моих. И его глаза.  Его  надбровья.
Протянулась рука, прошлась по бровям Шефа, и голос продолжал: -  Смотри.
У нормальных людей ничего нет под бровями, только глазницы.  Я  не  смог
пощупать  его  брови,  не  мог  подойти  близко,  но  я  смотрел   очень
внимательно. У него  здесь  костяной  гребень,  его  надбровья  выдаются
вперед. - А его зубы! - Снова протянулась  рука,  оттянула  нижнюю  губу
Шефа. - Смотри, у большинства людей, почти у  всех,  верхний  ряд  зубов
заходит на нижний. Когда ты кусаешь передними зубами, верхние заходят на
нижние как ножницы. А у него зубы не такие.  Я  долго  присматривался  и
понял, что его зубы подходят краешек к краешку, они  вообще  не  заходят
друг за друга. Когда он кусает, это получается как топором по кирпичу. А
его коренные зубы, должно быть, настоящие жернова. С  ним  что-то  очень
странное. И не только с ним, а вообще  со  всеми  тут.  Все  его  родичи
такие. Но он хуже  всех.  И  еще  одна  вещь.  Он  что-то  прячет  здесь
поблизости. Ты знаешь, господин, - Кутред  впервые  показал,  что  узнал
собеседника, - ты знаешь, в эти дни я много ходил на веслах по окрестным
водам.
   Шеф кивнул в  полутьме.  Кутред  действительно  плавал  на  маленьком
двухместном челноке, который у кого-то одолжил, если не отобрал. У  всех
вызвало только облегчение, что его подолгу не бывает поблизости.
   - Так вот, сначала я обошел вокруг всего острова, затем прошел  вдоль
берега на юг, а потом на север, но немножко,  потому  что  дело  было  к
вечеру.
   И когда я в тот раз вернулся, они все меня ждали на пристани. Бранд и
четверо  его  родичей,  с  копьями,   топорами,   в   доспехах,   словно
приготовились к распре.
   Ну,  меня  это,  конечно,  сразу  взбесило.  Но  я  ведь   не   такой
сумасшедший, как они все думают. Я-то уверен, что в тот день они  только
этого от меня и ждали. Но я спокойненько вышел из лодки и подошел  прямо
к Бранду, так что, начнись что-нибудь, он был бы у меня в руках -  и  он
понял, что я делаю.
   - А теперь слушай, - очень аккуратно сказал мне Бранд. -  Я  не  хочу
тебе плохого, но я должен тебя предупредить. Катайся на своей лодке. Это
можно. Катайся где хочешь - вокруг острова, сходи к тюленьим шхерам,  на
юг, в любое место. Но не на север.
   - Я только что был на севере, - ответил я. - Ничего такого я  там  не
видел.
   - Ты не успел зайти достаточно далеко, - сказал он. - Ты дошел только
до Нэстифьорта, так называют ближайший большой  фьорд  на  севере.  Туда
можно. Обычно. Следующий фьорд - Мидфьорт. Туда тебе заходить не нужно.
   - А следующий фьорд? - спросил я и толкнул его легонько.
   И тут зубы у него клацнули, как волчий капкан. Наконец он выдавил:
   - Тебе не нужно вообще об этом знать. Держись от этого подальше.
   - Звучит странно, - согласился Шеф. - В конце концов, они  ведь  сами
ходят на север достаточно часто, чтобы найти  финнов  и  собрать  с  них
дань.
   Они говорят, что на самом деле на север отсюда уже никто не живет, по
крайней мере, из норманнов,  одни  финны.  Но,  кажется,  они  прекрасно
знают, что там находится.
   - Да, но когда корабли  идут  на  север,  -  ответил  Кутред,  -  они
забирают мористее береговых шхер. Я тут пробовал поразузнать, что сумею,
а Марта для меня расспрашивала женщин. На север  отсюда,  на  побережье,
где шхеры - там запретная страна. Не знаю почему. Они  что-то  скрывают.
Когда я уходил, после того как они меня предупредили, я услышал  -  один
из родичей Бранда сказал ему кое-что, старался его успокоить. "Да  пусть
себе ходит, сказал он, - невелика потеря".  Так  что  они  действительно
хотели предостеречь меня от чего-то, что считают очень опасным.  Но  все
равно они не хотят об этом говорить.
   Хриплый голос Кутреда постепенно перешел к перечислению оскорблений и
обид, которым он подвергался, когда был прикован на мельнице. Мужчины  и
женщины, которые издевались над ним, ужасающие холода горной зимы, и как
он пытался залепить ставни грязью, как ставни все  время  распахивались,
как в окнах появлялись лица, как они трясли дверь, чтобы ночью добраться
до него...
   Расслабившись в тепле. Шеф  мало-помалу  забыл  о  своих  неотступных
заботах, забыл о Бруно, Альфреде, Сигурде и Олафе, о мертвом Харальде  и
о Рагнхильде, да и о  Годиве  тоже.  Голова  его  откинулась  в  уголок,
опираясь  на  пахнущую  сосновой  смолой  стену,  и  Шеф  погрузился   в
неспокойный сон.

***

   Он по-прежнему был в темноте, но в  темноте  другой  -  не  теплой  и
ароматной, уютной  темноте,  которую  покинул,  а  в  темноте  холодной,
безмолвной, пахнущей землей и плесенью, и он оказался  не  в  помещении.
Это  была  дорога,  а  он   ехал   по   ней   верхом,   несся   какой-то
сверхъестественной рысью, сильными раскачивающимися  волнами,  словно  у
лошади было больше ног, чем положено.
   Это Слейпнир, понял Шеф, восьминогий  конь  Отца  богов.  Однако  он,
всадник, в которого Шеф воплотился в  своем  сне,  не  был  Отцом  Всего
Сущего.
   Шеф смог разобрать, что это за  существо,  это  не  бог,  а  человек.
Человек безумный, вроде Кутреда,  но  без  тех  оснований,  что  были  у
Кутреда. Главное чувство, которое он испытывал - испытывал все время,  -
была  веселая  ярость,  желание  встретить  и  преодолеть   препятствия.
Воспоминания его были сплошной сумятицей сечи, топота копыт,  рубящих  и
колющих ударов, их перемежали лишь периоды хмельного забытья.  Опьянения
от медов Одина. На Слейпнире, подсказал кто-то Шефу,  едет  Хермот.  Это
имя он встречал раньше.
   Имя ратоборца, которое  выкрикивали  и  прославляли  в  конце  долгой
дневной битвы  в  Вальгалле.  Победитель  этого  дня,  лучший  из  всего
воинства  Одина,  Эйнхериара,  возвращающегося  в  чертог   с   волшебно
исцеленными смертельными ранами, чтобы вечером пировать перед завтрашней
битвой. Хермот побеждал чаще, чем кто бы то ни было,  чаще,  чем  Сигурд
Фафнисбани,  чем  Бьотвар  Бьярки.  Потому  его  и  выбрали  для  такого
поручения, самого важного из всех, которые Один давал своим героям.
   Вернуть Бальдра к жизни. Воспринимающему все это разуму Шефа  немного
было известно о мертвом боге Бальдре; слышал  его  историю  от  Торвина.
Теперь он воспринимал ее не  как  рассказ,  а  как  череду  вспыхивающих
картин. Бальдр, сын Одина, прекраснейший из богов. Не просто красивый, а
прекраснейший, хоть он и был мужчиной. Шеф не мог увидеть его лица, лишь
проникающее через  разум  Хермота  ослепительное  сияние,  исходящее  от
божественного тела.
   Так прекрасен был Бальдр, что боги,  страшась  когда-нибудь  потерять
его, заставили все сотворенные сущности  принести  клятву  не  повредить
ему.
   Поклялись железо и огонь, и  болезни,  и  ужасная  старость,  и  даже
отродье гигантов - не в силах противиться красоте Бальдра,  -  и  каждая
рыба, животное и змея в мире, и  каждое  дерево  в  лесах.  Только  одно
создание не поклялось: слабенькая водянистая  омела,  растение,  которое
обвивало дуб. Она не смогла бы повредить, даже если бы  захотела  -  так
подумали боги.
   Как только клятва была принесена, Бальдр  стал  неуязвим,  и  поэтому
боги, чьи забавы не слишком отличались от забав их  земных  почитателей,
принялись развлекаться, ставя прекрасного Бальдра  как  живую  мишень  и
кидая в него все оружие с остриями  и  лезвиями,  какое  попадалось  под
руку. Лишь один бог в этом не участвовал - Хот, брат  Бальдра,  ибо  был
слеп. Но однажды он в своем ослеплении услышал голос,  который  спросил,
не хочет ли он присоединиться к остальным. "Да, - ответил Хот,  -  но  я
слеп". А голос сказал: "Я поставлю тебя на нужное место и направлю  твою
руку. Брось вот это". И ему в руку вложили копье, сделанное из омелы, но
затвердевшее благодаря волшебству.
   Голос принадлежал Локи, обманщику богов, врагу богов  и  людей,  отцу
чудовищного отродья. Хот взял копье и кинул его.
   В ушах Хермота  до  сих  пор  звучал  великий  плач  скорби,  который
поднялся, когда боги, а потом и все  сущее,  узнали  о  смерти  Бальдра,
узнали, потому что из вселенной сразу же исчез свет,  и  весь  мир  стал
обыденным, унылым и  скучным,  каким  и  остается  до.  сих  пор.  Своим
внутренним взором он все еще видел  огромный  костер,  на  который  Один
положил своего сына в погребальной ладье, что должна была доставить  его
в мир Хель. Он видел, что даже гиганты были  приглашены  на  похороны  и
пришли. Видел, как женщина гигантов, Хюрроккин, рыдая, столкнула лодку -
Хермот был одним из четырех ратоборцев, назначенных удерживать ее волчью
упряжку за поводья из гадюк. Видел -  как  только  ладья  заскользила  в
воду. Один нагнулся и прошептал что-то на ухо своему мертвому сыну.
   Что это  были  за  слова?  Хермот  не  знал.  Сейчас  он  должен  был
спуститься в Хель и вернуть Бальдра.
   Лошадь уже подошла к стенам Хеля, стуча копытами по огромному  мосту,
перекинутому в воздухе - что за воздух может быть в нижнем мире,  Хермот
не представлял себе. Он проезжал мимо духов,  теней,  тревожно  на  него
глядящих, они проснулись из-за стука копыт, разительно отличавшегося  от
их собственной бесшумной походки.  Это  были  души  ничтожеств,  бледные
мужчины и женщины, дети, не те, кого отбирали для Вальгаллы или для  рощ
Фрейра. А там, в конце моста, там были ворота.
   Слейпнир  рванулся  к  ним,  и  ворота  медленно  закрылись.   Хермот
наклонился, прошептал слова ободрения на ухо жеребцу.
   Отчаянный  рывок,  прыжок  столь  высокий,  что  мог  бы,   казалось,
прошибить низкий потолок Хеля.  Ворота  оказались  позади,  ошеломленные
стражники уставились вслед.
   Теперь перед ними была стена, стена, которая словно  бы  доходила  до
самого несуществующего неба. И была в ней  щель,  узкая  щель  на  самом
верху.
   Слишком узкая для Слейпнира, слишком узкая для  Хермота.  Хермоту  не
надо было объяснять, что это колдовство. Он прискакал к  стене,  потянул
поводья,  остановился  и  Спешился.  Принялся  стучать  своими  могучими
кулаками в каменную стену, стучал, пока  те  не  покрылись  кровью,  как
всегда, не обращая внимания на боль.
   Голос из-за стены:
   - Кто это, кто стучится не как бледная тень из Хеля?
   - Я Хермот, человек Одина,  всадник  Одина.  Я  пришел  поговорить  с
Бальдром.
   Другой голос, голос Бальдра, невнятный и усталый, словно рот залеплен
плесенью.
   - Возвращайся домой, Хермот, и скажи им: я не  могу  вернуться,  пока
весь мир не заплачет обо мне. А я знаю  -  точно  так  же,  как  нашлось
существо, которое повредило мне, есть  существо,  которое  не  заплачет.
Скажи им, - и голос затих вдали,  будто  Бальдра  утащили  по  длинному,
засыпанному прахом коридору.
   Хермот не раздумывал и не колебался, это было бы не в  его  духе.  Он
знал, что такое определенность. И  он  не  боялся  вернуться  с  плохими
вестями.
   Он сел в седло и тронулся в обратный путь.  На  мгновенье  задумался.
Залез за пазуху, где держал черного петуха из Асгарда, творение Одина.
   Вытащив из-за пояса нож, отрезал петуху голову, забросил сначала  ее,
а потом тело с точностью, доступной лишь великим, в щель между стеной  и
небом.
   Через мгновенье Хермот услышал гул в стене, гул такой  сильный,  что,
казалось, он заставлял стену дрожать.  Петушиный  крик.  Крик  рассвета,
новой жизни, возрождения.
   Удивленный Хермот пустился назад через ворота Хеля к  мосту  Гиаллар,
который отделял мир Хель от остальных восьми  миров.  Он  не  знал,  что
означает  происшедшее,  но  он  знал,  что  для  Одина  это   не   будет
неожиданностью.
   Что же Один шепнул своему сыну на погребальной ладье?

***

   Шеф рывком поднял голову, осознав, что на улице что-то происходит. По
его телу струился пот, он слишком долго спал. На  мгновенье  он  подумал
крик, должно быть, означает, что наконец-то  появилась  Рагнхильда.  Как
она уже сделала однажды, когда он  заснул  в  парилке.  Затем  его  слух
уловил нотки торжества и ликования, а не тревоги.  Что-то  они  кричали.
Что же? "Рында, рында"?
   Кутред подскочил к двери, ухватился за ручку. Дверь заело, как  часто
случалось из-за жара, и  сердце  Шефа  на  мгновенье  замерло  -  трудно
представить себе худшую долю, чем умереть голым в жару парилки,  а  ведь
известно, что такое бывало. Затем дверь распахнулась, и внутрь ворвались
свет и свежий воздух.
   Кутред вышел из парилки и прыгнул с помоста. Шеф последовал  за  ним,
задыхаясь  в  сомкнувшейся  над  головой  студеной  воде.  После   своих
приключений на льду Шеф  не  верил,  что  когда-нибудь  снова  с  охотой
полезет в холодную воду, но парилка заставила его передумать.
   Они вдвоем быстро  подплыли  к  лесенке,  ведущей  на  пристань,  где
развесили свою одежду, взобрались и уставились на появившуюся откуда  ни
возьмись толпу.
   Все норманны бежали к своим  судам.  Не  к  морским  кораблям,  вроде
"Чайки" и "Моржа", а к  небольшим  гребным  вельботам.  Вытянули  лодки,
которых Шеф раньше не видел. И были еще  другие  суденышки,  как  демоны
ворвавшиеся в гавань, с них кричали местные жители. Кричали одно и то же
слово. На этот раз Шеф разобрал его. Не "рында", а "гринды! гринды!".
   Шеф и Кутред переглянулись. Снизу, из гавани, Бранд увидел,  как  они
не спеша вытираются. Сложив руки рупором, он закричал:
   - Твоих людей мы не берем! В лодках нет места для идиотов, когда идут
гринды! Вы двое можете пойти с нами, если хотите что-нибудь увидеть!
   Затем он отчалил на лодке, балансируя на банке с большим  гарпуном  в
руке.
   Кутред показал на маленькую двухвесельную лодочку, которую он  добыл,
привязанную на берегу в десяти шагах от них. Шеф  кивнул,  поискал  свой
меч с рукоятью из рога нарвала, вспомнил, что, как обычно,  оставил  его
над койкой.
   Нет времени сейчас бежать за ним, на поясе есть  другой  нож.  Кутред
положил, как всегда, свой меч и шипастый щит на дно лодки,  взял  весла,
столкнул плоскодонку в длинный фьорд, ведущий в открытое море. Когда они
выгребали к устью. Шеф увидел английских катапультеров, стоявших у своих
машин, которые теперь охраняли вход в гавань. Они кричали:
   - Что? Что происходит?
   Кутред греб, а Шеф мог лишь беспомощно пожать плечами.

Глава 21

   Когда Кутред подгреб уже к выходу из фьорда, Шеф  увидел  паренька  с
одного из дальних хуторов, скачущего по обрывистому  склону  и  отчаянно
машущего рукой, чтобы его подобрали. Шеф  дал  Кутреду  знак  подойти  к
берегу.
   - Может быть, хоть он объяснит нам, что происходит.
   Парень  перепрыгнул  с   одной   остроконечной   глыбы   на   другую,
приноровился к движению раскачивающейся на волнах  лодки  и  сиганул  на
нос, словно выбрасывающийся на берег тюлень. Он широко улыбался.
   - Спасибо, друзья, - сказал он. - Гринды приходят, наверно,  единожды
в пять лет. На этот раз я не хочу их пропустить.
   - А что такое гринды? - спросил Шеф,  не  замечая  яростных  взглядов
Кутреда.
   - Гринды? - паренек, казалось, не поверил своим ушам. - Гринды-то?
   Ну, это такие мелкие киты,  они  приходят  стадом.  Входят  в  шхеры.
Тогда, если нам удается зайти мористее, мы отрезаем их от моря, загоняем
на берег. Потом убиваем. Жир. Ворвань. Кита можно есть целую зиму, - его
зубы открылись в мечтательной улыбке.
   - Убить стадо китов? - повторил Шеф. - Сколько же их там?
   - Может, пятьдесят, а может, и шестьдесят.
   - Убить шестьдесят китов, - усмехнулся Кутред.  -  Да  если  бы  вам,
лживым норманнским моржебоям, это удалось, никогда  вам  их  не  съесть,
даже если вы сядете и будете есть до самого Судного Дня.
   - Это только гринды, - сказал паренек, который явно обиделся.  -  Это
не  кашалоты  и  не   большие   усатые   киты.   Они   в   длину   всего
десять-двенадцать локтей.
   От пятнадцати до восемнадцати футов, подумал Шеф.
   Это похоже на правду.
   - Чем вы их убиваете? - спросил он.
   Парень снова улыбнулся.
   - Длинными копьями. Или вот этим,  -  он  вытащил  из-за  пояса  нож,
длинный, широкий, с односторонней заточкой.  Вместо  обычного  острия  у
него был  длинный  плоский  крюк,  заточенный,  как  заметил  Шеф,  и  с
внутренней и с внешней стороны.
   - Гринда-нож, - сказал юноша. В его выговоре "f"  стало  "v",  долгое
"i" превратилось в  "oi".  -  Grindar-knoivir.  Выскочить  из  лодки  на
мелководье, оседлать кита, добраться до его хребта, воткнуть гринда-нож.
   Вытащить. Перерезать позвоночник. Ха-ха! Много мяса, жир на зиму!
   Когда лодка вышла из устья фьорда, паренек огляделся, увидел вереницу
вельботов, стремительно удаляющихся от них на  север,  без  лишних  слов
уселся на скамью рядом с Кутредом и, взяв весло, тоже стал грести. Шеф с
удивлением заметил на лице Кутреда  кислую  усмешку,  вызванную,  скорее
всего,  очевидной  уверенностью  юного  норманна,  что  Кутред,  могучий
берсерк, нуждается в его помощи.
   Шеф заметил, что идущие впереди вельботы замедлили наконец свой  бег,
сбиваясь в неровный круг на волнах. И тогда, всего в полумиле  от  себя,
Шеф впервые увидел стадо китов, за которым  они  гнались:  сначала  один
ленивый белый фонтан на фоне серого неба, затем другой, а  потом  и  все
вместе. А под ними лишь  проблеск  черных  спин,  скользящих  в  изящных
кувырках.
   Люди в вельботах тоже увидели выход стада на  поверхность  воды.  Шеф
заметил,  что  они  встают,   трясут   своими   острогами   с   длинными
наконечниками, услышал отдаленные вопли.  Впрочем,  даже  на  расстоянии
можно было разобрать заглушающий  все  бычий  рев  Бранда,  по-видимому,
отдающего длинную череду распоряжений, которые передавались с  лодки  на
лодку.
   - Нужно, чтоб был гринда-капитан, -  объяснял  паренек  в  промежутке
между  гребками.  -  Если  вельботы  не  будут  работать  вместе,   киты
прорвутся.
   Все работают вместе, а потом делимся поровну. Одна  доля  на  каждого
человека, одна доля на каждую лодку, капитан получает две доли.
   Лодка Шефа поравнялась со всей  флотилией,  как  раз  когда  вельботы
начали расходиться в стороны. В  последний  момент  паренек  вскочил  на
ноги, приветствовал своих родичей и побежал  с  вельбота  на  вельбот  с
такой же ловкостью, с какой он сел к ним в лодку,  задержавшись  только,
чтобы весело помахать на прощанье. Затем все  норманнские  вельботы,  по
большей части четырехи шестивесельные,  разошлись  в  длинную  вытянутую
линию.
   Расположившийся в ее центре Бранд, поравнявшись с Шефом, повернулся и
закричал:
   - Вы, двое! Оставайтесь сзади и никуда не суйтесь. Держитесь от этого
подальше!
   Кутред долгое время греб так, чтобы их лодка держалась около крайнего
вельбота в линии. Шеф, глядя на его вспотевший  торс,  отметил,  что  за
последние  недели  Кутред  стал  выглядеть  еще  внушительней,  так  как
благодаря хорошей пище на его натренированных на мельнице мускулах нарос
слой подкожного сала. И все же одному человеку тяжело было  угнаться  за
четырехвесельными вельботами, в каждом из которых сидели опытные моряки.
   Кутред греб с остервенением. Хорошо еще,  что  флотилия  не  шла  все
время с максимальной скоростью. По ходу преследования Шеф понял,  что  в
этом был свой смысл, своя тактика охоты.
   Первой задачей Бранда было выстроить линию вельботов рядом с  китовым
стадом, на западе от него, отделяя гринд  от  цепи  рифов  и  островков,
протянувшихся между материком и Атлантикой.  Сделав  это,  он  попытался
загнать  стадо  к  берегу.  Лодки  развернулись  в   сторону   стада   и
остановились, а их гребцы склонились над водой и  принялись  хлопать  по
ней веслами. Как это звучало для слуха китов - кто знает? Но шум им явно
не нравился, они поворачивали, чтобы сбежать от  него.  Некоторое  время
они пытались разогнаться и обойти дальний конец линии  вельботов.  Тогда
крайние лодки вышли вперед и, хлопая веслами по  воде,  заставили  китов
остановиться и повернуть назад. В какой-то момент  казалось,  что  вожак
решил развернуться и плыть обратно на юг, туда, где держались в тылу Шеф
и Кутред. Несколько минут вода пенилась от тесно сбившихся  черных  туш,
причем одни гринды стремились вперед,  а  другие  уже  повернули  назад.
Затем все вельботы одновременно пошли в атаку с криками и плеском весел,
загоняя китов на прибрежные скалы, которых те так боялись.
   Бранд вдобавок старался посеять среди мечущихся китов  панику,  понял
Шеф. И он уже знал, куда будет загонять стадо. Недостаточно было  просто
направить  китов  на  скалистый  берег.  Подойдя  туда,  они  могли   бы
развернуться и прорваться одним отчаянным броском. Их нужно было загнать
на смертельно опасное для них место, например, на отлогий шельф, в узкий
залив или бухточку, куда киты не побоялись бы зайти и где их можно  было
запереть. И лучше всего было бы сделать  это  во  время  прилива,  чтобы
отлив оставил животных барахтаться на грунте.
   Бранд не торопясь вел вельботы  и  стадо  туда,  куда  задумал.  Киты
сбились кучей у входа в намеченный им залив, а лодки встали  в  полукруг
от края до края бухты. Тогда Бранд властно махнул гарпуном,  и  вельботы
двинулись вперед.
   Первого кита убил сам Бранд, его вельбот подошел к медленно  плывущей
самке, а он нагнулся, опираясь одной ногой на планширь, и вонзил длинный
гарпун  с  зазубренным  наконечником  прямо  перед  спинным   плавником.
Находящиеся за пятьдесят ярдов Шеф и Кутред увидели, как в  воду  хлынул
стремительный поток темной  крови  -  и  вода  мгновенно  вспенилась  от
неистовых ударов взбешенной болью гринды.
   Должно быть, умирающий кит издал под водой крик  агонии,  потому  что
все стадо сразу охватила паника, оно  рванулось  вперед  от  настигавшей
сзади опасности. И  тут  же  киты  оказались  на  мелководье,  заревели,
скрежеща брюхом по гальке, в отчаянных  корчах  судорожно  взметнули  из
воды хвосты. Остальные лодки разом подошли к месту бойни,  на  их  носах
метальщики высматривали, куда всадить гарпун, люди  громко  подбадривали
друг друга.
   И вот Шеф увидел, что один человек уже выскочил из вельбота. Кажется,
это  был  паренек,  которого  они  подвезли,  он  сжимал  в  руке   свой
гринда-нож, а за ним устремилась дюжина  других  китобоев,  без  оглядки
ринувшихся в мешанину бьющихся тел,  хватаясь  за  плавники  и  стараясь
оседлать свои жертвы. Ножи взметались и  разили,  снова  и  снова,  люди
старались попасть в уязвимое место между позвонками, где изогнутый  нож,
когда его вытягивают  наверх,  может  рассечь  спинной  мозг  и  вызвать
мгновенную смерть. Киты извивались и молотили хвостами, не способные  ни
сражаться, ни уплыть, стараясь лишь не дать своим мучителям убить себя.
   - Это выглядит опасным, - пробормотал Шеф.
   - На самом деле нет, - в голосе Кутреда прозвучало презрение. - То же
самое, что убить овцу. Эти  звери  не  защищаются,  я  думаю,  у  них  и
зубов-то нет. Ты можешь запросто втиснуться между ними, они стараются не
задеть друг друга.
   Группа китобоев ухватилась за тушу гринды, стараясь как можно  дальше
затолкать ее на берег, тянули за плавники и торчащие  гарпуны  и  копья.
Они бросили жалобно вздрагивающего кита и кинулись в воду за  следующим.
Вскоре вся поверхность залива покраснела от струй крови, вырывающихся из
пробитых китобоями сердец. Шеф углядел  в  свалке,  что  детеныш  гринды
вырвался на свободу, бросив убитую мать. Едва ли шести футов длиной,  он
выбрался с мелководья и устремился в их сторону, к открытому морю. Перед
ним возникла лодка, китобой склонился над спиной китеныша, несколько раз
всадил нож.
   Фонтан крови брызнул прямо в лодку, окатил гребцов. Шеф услышал,  как
они ревут от восторга, увидел на берегу другую группу китобоев,  которые
уже начали добывать из туш ворвань, запихивая в рот полные  пригоршни  и
разражаясь криками восторга.
   - По-моему, мы достаточно насмотрелись, - сказал Кутред. - Меня никто
не назовет жалостливым, но если я убиваю людей, так  потому,  что  я  их
ненавижу. А против китов я ничего не имею. Я даже не люблю китовое мясо.
   С молчаливого согласия Шефа он погреб подальше от кровавой бойни.
   Занятые делом норманны не обращали на них внимания. К  тому  времени,
когда Бранд решил оглянуться, их уже не было.

***

   На выходе из залива  Шеф  с  удивлением  заметил,  как  низко  успело
опуститься солнце. В это время года в  таких  высоких  широтах  вряд  ли
можно было говорить о ночах.  Небо  никогда  не  темнело  по-настоящему.
Однако солнце каждый день ненадолго заходило  за  горизонт.  Сейчас  оно
приближалось  к  нему,  красный  диск,  светящий  низко  под   облаками,
покрывающий безмятежное море длинными тенями. Кутред взялся за  весла  и
направил лодку в неблизкий обратный путь, туда,  где  их  ждали  кров  и
очаг. Шеф прикинул, что последний раз ел и пил он много часов назад, и в
долгий морской переход пустился, уже мучаясь жаждой после парилки.
   - У тебя в лодке есть какая-нибудь еда? - спросил он.
   Кутред проворчал:
   - Я всегда храню что-нибудь в ящике на  корме.  Сыр  и  масло,  флягу
молока, пресную воду. Сейчас я буду грести, а  потом  будем  по  очереди
грести и есть.
   Шеф нашел на корме ящик с едой и вытащил его. Запасы  были  подобраны
недурно, но в данный момент Шефа мучала жажда, и он  схватил  сморщенное
яблоко, сохранившееся с прошлой осени.
   - Знаешь, - заметил он с набитым ртом, - это ведь то самое место,  от
которого Бранд велел тебе держаться подальше. На север от острова, между
шхер. Судя по тому, что он сказал,  местные  жители  стараются  сюда  не
заходить. Но когда пошли гринды, они уж не разбирали,  по  каким  местам
гонятся. И если здесь было что-то  опасное,  оно,  видимо,  не  захотело
связываться с китобойными вельботами. Со всеми сразу.
   - Но ему могут понравиться два одиноких человека  на  заходе  солнца,
договорил  за  него  Кутред.  Он  угрожающе  ощерился.  -  Ладно,  пусть
попробует.
   Шеф швырнул огрызок яблока за борт,  скосил  глаз  на  длинные  тени,
вскинул руку и хлопнул ладонью  по  мускулистому  плечу  Кутреда.  Молча
показал вдаль.
   Где-нибудь в четверти мили от  них  над  водой  показался  гигантский
плавник.  В  высоту  он  достигал  чуть  ли  не   человеческого   роста,
высовываясь из воды под прямым углом. Под  ним  блеснула  черная  спина,
потом  появилось  еще  несколько  плавников,  разрезающих  воду,   спины
изворачивались  и  снова  уходили  в  глубину,  как   ободы   гигантских
вращающихся колес.
   - Киты-убийцы, - уверенно определил Кутред. За время перехода "Моржа"
на север они неоднократно встречали стада касаток, и  всякий  раз  Бранд
уходил в сторону, с опаской наблюдая  за  китами.  "Никогда  не  слышал,
чтобы они напали на корабль, - сообщил он. - Никогда  не  слышал,  чтобы
они напали даже на лодку. Но мы и не услышим. Если  один  из  них  решит
напасть на лодку, не  останется  никого,  чтобы  об  этом  рассказывать.
Касатки питаются тюленями.
   Люди для них могут выглядеть похожими на тюленей. Я никогда не полезу
в воду, если поблизости есть один из китов-убийц".
   Плавник вожака неожиданно сменил  направление,  резко  свернув  в  их
сторону. Кутред, не задумываясь, тоже развернулся и погреб  к  берегу  в
сотне ярдов вдали. На берег здесь невозможно было высадиться,  он  резко
обрывался в  воду,  но  мели  и  выступающие  камни  заставляют  касаток
держаться на удалении.
   Киты их всегда видят или еще как-то чуют. Плавник шел прямо на лодку,
от его стремительного бега образовался белый бурун.
   Касатки чувствуют кровь, когда много ее попадает в  воду.  Они  сами,
может быть, шли за стадом гринд, намереваясь догнать их  и  поохотиться.
Могут ли эти твари испытать раздражение из-за того, что их опередили? От
того, что ускользнуло сразу  так  много  добычи?  Злость  на  сухопутных
обезьян,  с  такой  легкостью  и  безжалостностью  истребляющих  морских
исполинов? А может быть, это было просто возбуждение от  растворенной  в
воде крови и  азартное  желание  свести  счеты  с  людьми,  самоуверенно
лезущими в неведомое. Угроза чувствовалась в самом облике устремившегося
на лодчонку вожака. Шеф сразу же понял, что тот хочет подбросить лодку в
воздух, схватить  падающих  людей  и  разорвать  их  на  кусочки  своими
коническими зубами.
   - Вперед! - крикнул он Кутреду. - Прямо на скалы.
   Лодка уткнулась в отвесный каменный лоб,  они  вытянули  руки,  чтобы
притянуть ее как можно ближе, с тревогой осознавая,  что  глубокая  вода
кончается в каком-то футе от них. Плавник погрузился и  снова  вынырнул,
его верхушка была выше головы сидящего на скамье Шефа,  а  кит  прошелся
вдоль берега, почти задевая своим боком обращенный к  морю  борт  лодки.
Шеф  увидел  на  черной  туше  белые  пятна,  услышал  резкий  выдох  из
дыхательных отверстий, ощутил  на  себе  холодный  внимательный  взгляд.
Хвост шлепнул по воде, кит нырнул, разворачиваясь для новой атаки.
   Шеф схватил весло, уперся  в  скалу  и  провел  вдоль  нее  лодку  на
несколько ярдов. Теперь лишь какие-то футы  оставались  до  расщелины  в
скале, узкой бухточки, слишком  маленькой,  чтобы  назвать  ее  фьордом.
Внутри нее кит застрял бы, возможно, он предпочтет  уйти.  Тем  временем
подоспело уже все стадо, продефилировало мимо них, хотя и не так близко,
как вожак, выбрасывая в воздух фонтаны из дыхал.
   Кутред оттолкнулся слишком сильно и лодка  отошла  от  берега.  Вожак
оказался тут как тут, головой буравя воду. Шеф  рванул  весло,  завернул
нос лодки обратно к берегу.  Разом  они  вставили  весла  в  уключины  и
яростно налегли на них,  один  удар,  другой,  стремительно  врываясь  в
спокойную воду расщелины.
   Что-то мощно подбросило их снизу,  лодка  почти  выскочила  из  воды,
начала заваливаться. Шеф знал - если упадет в воду,  следующее,  что  он
почувствует, будут гигантские челюсти, смыкающиеся поперек его туловища.
Он рванулся прочь из лодки, оттолкнувшись со всей  силы,  и  приземлился
одной ногой в воду, а другой на крошечный скальный  выступ.  Рывок,  еще
одно усилие, и он вскарабкался на  узкую  площадку  размером  с  платок,
уступ на береговом утесе.
   Кит тряхнул лодку, и она перевернулась вверх дном. Кутред выскочил из
нее, как ныряльщик, кувырнулся в воздухе,  и  рухнул  вниз  среди  дождя
высыпавшихся из лодки вещей. Шипастый  щит,  сделанный  из  обработанной
Уддом стали, упал в одном футе от руки Шефа.
   Тот оцепенело наблюдал, как Кутред шлепнулся в воду и кит  повернулся
к нему.
   Кутред мгновенье колотился на воде, затем, по-видимому, нащупал почву
под ногами. Он отступал задом к берегу, в  шести  футах  от  места,  где
стоял Шеф, и все еще был в воде выше колен. Меч каким-то чудом остался у
него в руке, он направил его на приближающиеся черно-белые челюсти.  Кит
свернул, и в этот момент Кутред пронзил его длинным выпадом, напрягая  и
руку и корпус.
   Хруст удара, резкие толчки, всплеск воды от хвоста. Затем  кит  ушел,
оставив за собой узкий кровавый след и  разбитые  доски  там,  где  была
лодка.
   Кутред медленно  распрямился,  вытер  меч  о  мокрый  рукав.  Ящик  с
провизией плавал в нескольких футах от него. Он опять шагнул вперед,  по
пояс в воду, не спеша  забрал  ящик,  повернулся  и  пробрался  к  Шефу,
который неподвижно завис, вцепившись в скалу.
   - И как мы теперь  отсюда  выберемся?  -  спросил  он.  -  Вплавь  не
хотелось бы.

***

   Несколько минут они прижимались к отвесной скале, поглядывая на море.
   Киты не уходили, сновали по воде туда-сюда. Один  из  них  подплыл  к
корме лодки, наполовину погрузившейся в воду в десяти ярдах  от  берега,
не торопясь, схватил ее челюстями и разгрыз.
   Двое  потерпевших  кораблекрушение  с  трудом   развернулись,   чтобы
посмотреть на каменную стенку позади себя. В лучшем  случае  можно  было
сказать, что она не совсем отвесная, а просто очень крутая,  круче,  чем
склон обычной крыши, только сделанный из камней. Чтобы  карабкаться,  на
ней имелось множество зацепок для рук и ног. Но склон, казалось,  уходил
все вверх и вверх без конца,  исчезая  в  бледном  небе.  На  то,  чтобы
достичь вершины, могли потребоваться часы,  а  остановиться  передохнуть
было негде. Однако выбора не оставалось. Медленно и осторожно,  помня  о
смертельных морских водах внизу, они собрали  свои  скудные  пожитки.  У
Кутреда остался его меч и шипастый щит.
   Невозможно удержать их, поднимаясь на гору. Через  секунду  Шеф  взял
меч, отрезал кусок от своих кожаных шнурков и  протянул  Кутреду,  чтобы
тот подвесил меч и щит у  себя  за  спиной.  Веревочные  лямки  ящика  с
провизией можно было перевязать, приспособить так, чтобы продеть  их  за
плечи. Шеф взял ящик себе, убедился, что короткий нож крепко держится  в
своих ножнах, как и кусок кремня,  который  он  всегда  носил  вместе  с
ножом. Больше у него ничего не было,  не  считая  золотых  браслетов  на
руках, никакого оружия, кроме поясного ножа.
   Медленно и осторожно они начали подъем на  гору.  Вечность,  кажется,
карабкались они от одной трещины к другой, судорожно цепляясь  руками  и
ногами, стараясь обходить опасные участки,  избегая  непроходимых  мест,
так и не найдя ни одной площадки, чтобы остановиться и посидеть или хотя
бы постоять в безопасности. Мускулы на бедрах начали у Шефа  побаливать,
а потом и спазматически дрожать. Он  знал,  что  в  любой  момент  может
случиться судорога. Тогда он потеряет опору и упадет или покатится вниз,
в воду. Под ними не видно было ничего, кроме камня на всем пути,  вплоть
до стального  серого  моря,  на  котором  по-прежнему  кружили  плавники
китового стада. Шеф заставил себя взобраться  еще  на  несколько  футов.
Поставил ногу, оттолкнулся, изо всех сил подтянулся на слабеющих руках.
   Услышал голос. Голос Кутреда, всего в нескольких футах над собой.
   - Господин, - сказал тот, - еще два-три шага.  Здесь  есть  площадка,
чтобы остановиться.
   Словно в ответ на слова  Кутреда  Шеф  почувствовал  в  правом  бедре
жгучую боль сведенной мышцы. Он знал, что должен преодолеть судорогу, но
сил уже не оставалось. Он ощущал, что нога его не держит, сжимал  пальцы
в последнем отчаянном усилии.
   Его  схватили   за   волосы,   безжалостно   вздернули   вверх.   Шеф
почувствовал, что ноги болтаются, как у марионетки, а его тянут наверх и
ставят на уступы.
   Задыхаясь, он лег ничком. Кутред схватил его за штаны и подтянул  еще
на несколько футов, перевернул и начал разминать сведенную мышцу.
   После двух десятков глубоких вдохов Шеф ощутил, что  боль  отпускает.
Он утер невольно проступившие слезы и сел.
   То, на чем они находились, по всем меркам  следовало  назвать  горной
тропой, шириной не больше полутора футов, что на  скальном  склоне  было
неслыханной роскошью. Тропа шла по краю  расщелины,  в  обе  ее  стороны
видимость составляла лишь несколько ярдов. По направлению к морю от того
места, где  они  сидели,  на  тропе  была  развилка,  одна  дорожка  шла
горизонтально, другая забирала вверх.
   Кутред показал на вторую тропу.
   - Наверняка эта тропа ведет на самый  верх,  -  сказал  он.  -  Будет
хороший обзор. Я пройду по ней, посмотрю, что там.  Может  быть,  найдем
дров, разожжем сигнальный костер. Рано или поздно китобои  должны  будут
возвращаться мимо нас.
   Еще не скоро, подумал Шеф. И даже  тогда  они  могут  пойти  мористее
прибрежных островков, как они всегда делают, если только не  гонятся  за
стадом гринд. Но Кутред уже уходил, держа наготове свой щит и  меч.  Кто
же мог протоптать эту тропу, размышлял Шеф. Козы?  Кто  еще  может  жить
здесь, кроме горных козлов? Странно, что  они  протоптали  такую  ровную
тропу.
   Неожиданно вернулись  голод  и  жажда.  Шеф  скинул  с  плеч  ящик  с
провизией, вытащил флягу молока, сделал долгий  глоток.  Поставив  флягу
назад, он почувствовал, что уныние и отчаяние навалились  на  его  плечи
подобно тяжелой ноше.
   Вид перед ним  расстилался  несказанно  мрачный:  серое  море  далеко
внизу, неустанно накатывающее на серые камни. А над  ним  лишь  скалы  и
осыпи, поднимающиеся до самого гребня, расположенного высоко-высоко  над
местом, где сидел Шеф. А за тем еще один гребень, повыше, и еще один,  а
дальше укутанные вечными снегами вершины.  Белые  снега  и  серые  камни
сливались с небом, с которого были стерты  малейшие  оттенки  цвета.  Ни
зеленой травки, ни небесной лазури, лишь  неизменная  бледность  высоких
широт. Шеф чувствовал  себя  так,  будто  находится  на  краю  света,  с
которого сейчас упадет. У него выступила испарина от усталости  и  боли,
заставив его дрожать на легком, но пронзительном ветерке, который что-то
нашептывал горным утесам.
   Если он здесь умрет, кто об этом  узнает?  Чайки  и  хищные  северные
поморники склюют его плоть, а потом его  кости  вечно  будут  белеть  на
ветру.
   Бранд  некоторое  время  станет  недоумевать,  что  произошло.   Ему,
наверное, и в голову  не  придет  передать  весточку  на  Юг,  Годиве  и
Альфреду. И через пару лет все забудут  о  нем.  В  это  мгновенье  Шефу
казалось, что вся его жизнь лишь скопище неотвратимых бед  и  несчастий.
Смерть Рагнара и побои, которые Шеф получал от своего  отчима.  Спасение
Годивы и потеря глаза. Битвы, которые он выиграл, и цена, которую он  за
них заплатил. Потом драка на песчаной отмели, переход в Гедебю, то,  как
Хрорик  продал  его  в  Каупанг  жрецам   Пути,   опасности   на   льду,
предательство Рагнхильды, смерть маленького Харальда. Все одно к одному:
минутные успехи,  купленные  ценой  страданий  и  потерь.  И  сейчас  он
выброшен судьбой на скалу без надежды  на  спасение,  в  местах,  где  с
начала времен не ступала нога человека. Может  быть,  лучше  будет  уйти
сразу, броситься вниз с утеса и исчезнуть навеки.
   Шеф обмяк и лег, плечи его упирались в валун, сбоку стоял по-прежнему
открытый ящик с  провизией.  Шеф  почувствовал,  что  на  него  нисходит
видение, захватывая его разум и тело своим изматывающим  и  возбуждающим
экстазом.

***

   - Я уже говорил тебе, - произнес кто-то. - Помни про волков в небе  и
змея в море. Это видят язычники, когда смотрят на мир. Теперь  гляди  на
иную картину.
   И  вот  Шеф  ощущает  себя  в  теле  другого  человека,  подобно  ему
изможденного, страдающего, близкого к отчаянию и даже более  близкого  к
смерти. Человек бредет по скалистому склону, не такому крутому, как тот,
по которому только что взобрался Шеф. Но человеку хуже, чем Шефу. Что-то
тяжелое давит ему на плечи, впивается в них, но он не может скинуть ношу
или передать ее другому. Ноша трет его спину, и спина вся в огне  -  эта
знакомая спине Шефа боль наполняет его пониманием и  состраданием,  боль
от недавних побоев, тех,  что  раздирают  кожу  и  глубоко,  до  костей,
разрезают мясо.
   И все же человек с готовностью принимает муки и изнурение. Почему? Он
знает, почувствовал  Шеф,  что  чем  сильнее  он  страдает,  тем  короче
окажутся предстоящие ему муки.
   Они пришли на место. Где бы оно ни находилось. Человек  сбросил  свою
ношу, большой деревянный брус. Кто-то  подобрал  его,  люди  в  странных
доспехах, не из  кольчужной  сетки,  а  из  металлических  пластин.  Они
приделали поперечину к столбу. Так вот что, понял Шеф, это крест. Я вижу
распятие.
   Распятие Белого Христа? Зачем мой бог-покровитель показывает мне это?
Мы не христиане. Мы их враги.
   Воины распростерли человека на кресте и забили гвозди,  по  одному  в
каждое запястье, не в ладони, которые были бы разорваны, как  только  на
них пришелся бы полный вес тела, а между костями предплечья. Еще один  в
ноги, трудно пробить одним гвоздем сразу обе. К счастью, в  этот  момент
боль не доходила до наблюдающего сознания Шефа. Оно  со  стороны  сурово
взирало на людей, взявшихся за жестокое дело.
   Работали они споро, как будто бы уже много  роз  делали  это  раньше,
переговариваясь между собой на языке, которого Шеф  не  понимал.  Но  со
временем ему удалось разобрать  одно-два  слова:  hamar,  говорили  они,
nagal.
   Но крест они называли  не  rood,  как  ожидал  Шеф,  а  как-то  вроде
crollchem.
   Римские воины, как и рассказывали Шефу,  но  говорящие  на  одном  из
германских диалектов, с вкраплениями вульгарной кухонной латыни.
   Человек на кресте лишился чувств. Затем глаза его открылись снова,  и
он вглядывался, как Шеф сейчас, как Шеф несколько лет назад, после того,
как  его  ослепили.   Затем   явилось   видение   Эдмунда,   замученного
христианского короля, бредущего к нему  с  собственным  позвоночником  в
руках, а потом уходящего  куда-то.  Значит,  это  место,  куда  попадают
христиане, как язычники попадают в Вальгаллу.
   Солнце уже начало садиться за Голгофой. В течение нескольких  кратких
секунд Шеф видел его так, как видел его умирающий человек.  Богочеловек.
Не колесница,  влекомая  испуганными  лошадьми  и  преследуемая  алчными
волками, в которую верят язычники, как и земля с морем не  были  логовом
гигантских змеев, ищущих человечеству погибели. То, что видел  Распятый,
было не колесницей и  не  золотым  диском,  а  склоненным  вниз  сияющим
бородатым ликом, исполненным одновременно и суровости и сострадания.  Он
взирал на мир, где его творения простирали к нему руки и просили помощи,
пощады, милосердия.
   - Элои, Элои! - вскричал умирающий, - ламма савахфани? Боже Мой, Боже
Мой! для чего Ты Меня оставил ?
   Сияющий  лик  ответил:  нет.  Это  не  забвение,  а  забота.  Горькое
искупление за грехи мира, ответ на  тянущиеся  к  небу  руки.  А  теперь
последнее милосердие.
   Из рядов выстроившихся у  подножия  креста  воинов  вышел  человек  в
красном плаще поверх доспехов и с красным. султаном на железном шлеме.
   - Inoh, - сказал он на том  же  полугерманском  жаргоне,  на  котором
говорили его солдаты, - giba те thin lancea. Хватит, дай мне твое копье.
   У губ умирающего оказалась губка, он яростно  впился  в  нее,  ощутил
вкус винного уксуса, который ежедневно выдавали воинам, чтобы  смешивать
его с водой. Благословенной влагой потек он по его  пересохшей  гортани,
вкуснее всего, что он когда-либо пил, а центурион снял  с  копья  губку,
перехватил древко парой футов ниже и вонзил копье под  ребра  Распятого,
целясь ему в сердце.
   По рукам сотника потекли кровь и вода, он  с  изумлением  смотрел  на
них.
   В тот же самый момент мир вокруг него переменился,  словно  что-то  в
нем изменилось Навеки. Он огляделся, и  вместо  унылого  жгучего  солнца
этой иссушенной и пустынной страны он увидел  словно  бы  улыбку  своего
умершего отца. Вокруг него трепетное ликование поднималось от песков,  а
под ногами крик облегчения исходил от скал, из-под скал, из самого  Ада,
где томящиеся души узрели обещанное спасение.
   Центурион встряхнулся, опомнился, снова  поглядел  вниз,  на  обычное
солдатское копье, с которого стекали на его руки и доспехи кровь и вода.
   - Вот что видят христиане, - произнес голос покровителя Шефа.  -  Они
видят помощь извне там, где язычники видят лишь  борьбу,  в  которой  не
могут победить и в которой не осмеливаются проиграть. И  все  это  очень
хорошо если Спаситель существует.

***

   Видение померкло, и Шеф остался сидеть на голом камне. Он прищурился,
задумался о том, что увидел. Дело в том, понял он  благодаря  сравнению,
что христиане верят в спасение, поэтому не борются за себя сами,  просто
возлагают надежды на свою Церковь. Язычники борются за победу, но у  них
нет надежды. Поэтому они хоронят девушек заживо и кладут людей под  киль
своих кораблей, они ощущают, что в мире нет Добра. А  Путь  должен  идти
между ними.
   Где-то, где есть надежда, которой нет у язычников: ведь даже Один  не
смог вернуть  своего  сына  Бальдра  к  жизни.  И  то,  что  зависит  от
собственных усилий человека, что отрицают христиане: для них спасение  -
дар, милость, а не благо, которое заслужила сама человеческая сущность.
   Шеф сел, обеспокоенный внезапным ощущением,  что  за  ним  наблюдают,
поискал взглядом Кутреда, сообразил, что тот все  еще  не  вернулся.  Он
нащупал открытый ящик с провизией, надеясь, что еда и питье приведут его
в лучшее расположение духа. Еще молока, сыра, сухарей.
   Прыжок из-за валуна, и перед ним появилась фигура. Шеф так и застыл с
непроглоченным куском во рту.

Глава 22

   У Шефа и секунды  не  заняло  сообразить,  что  перед  ним  маленький
мальчик, ребенок. Хотя по-настоящему маленьким его назвать было  трудно.
Он достигал в высоту пяти футов, то есть был не ниже,  чем  Удд,  и  при
этом много шире. Он мог бы сойти за невысокого мужчину, но что-то в  его
доверчивой позе выдавало юность. И он вообще не  выглядел  как  человек.
Руки у него свисали низко, голова на невообразимо толстой шее  клонилась
вперед. Маленькие глазки выглядывали из-под тяжелых надбровий.  Одет  он
был да ни во что. Была, конечно, какая-то  юбочка  из  грубо  выделанной
шкуры. Но она почти терялась в его собственной шерсти. С головы  до  пят
ребенок был покрыт космами длинных серых волос.
   Взгляд существа остановился  на  куске  сыра,  который  Шеф  как  раз
подносил ко рту. Ноздри его,  чуя  запах  сыра,  жадно  раздвинулись,  и
тонкая струйка слюны побежала из угла рта.  Шеф  не  спеша  снял  сыр  с
сухаря, на  котором  тот  лежал,  и  безмолвно  протянул  его  странному
мальчику.
   Тот замялся, не решаясь подойти поближе. В конце концов он сделал два
шага своеобразной неуклюжей походкой, протянул длинную серую руку и взял
сыр с ладони Шефа. Обнюхал его, снова раздувая ноздри, и  вдруг  закинул
сыр в рот.  Пожевал,  закрыв  глаза  в  приступе  экстаза,  тонкие  губы
оттянулись, обнажая  массивные  клыки.  Ноги  его  невольно  прошлись  в
нелепом, но радостном переплясе.
   Финны не умеют делать ни сыр, ни масло,  ни  молоко,  говорил  Бранд.
Вряд ли это финн. Но, видимо, вкусы у него такие же. По-прежнему избегая
резких движений, Шеф протянул флягу с оставленным для Кутреда молоком. И
опять внимательное изучение с помощью носа, внезапное решение  и  жадные
глотки.
   Пока он - или оно - допивал  молоко,  колени  у  него  странно  изо-.
гнулись, чтобы наклонить все тело назад. Он просто не может  запрокинуть
голову, чтобы пить, как люди, догадался Шеф.
   Допив молоко, ребенок бросил флягу. Шум, с  которым  та  разбилась  о
камни, по-видимому, встревожил - существо, оно взглянуло вниз, потом  на
Шефа.  И  тогда  оно  явно  что-то  сказало,  что-то,  прозвучавшее  как
"извини". Но Шеф не смог разобрать ни единого слова.
   А  потом  существо  ушло,  прошло  по  тропе  пару  шагов   и   вдруг
просто-напросто  исчезло,  испарилось,  серая  шерсть  слилась  с  серым
камНем. Шеф, кряхтя,  поднялся  и  проковылял  до  камня,  где  существо
исчезло, но там уже ничего не было. Оно просто развеялось, как сон.
   Кто-то из Huldu-folk, подумал Шеф. Я  видел  человека  из  Потаенного
Народа, живущего в горах. Он вспомнил истории Бранда о  тварях,  которые
утаскивают людей под воду, о хватающей лодки длинной серой  руке.  И  ту
историю, что рассказывали Квикка и его команда, о человеке, пойманном  в
горах  троллихами,  которые  держали  его  при  себе.  Как-то  раз   они
рассказывали еще одну историю - о великом  чародее  и  мудреце,  который
решил очистить от троллей и Потаенного Народа некий  остров  в  северных
странах. Он прошел по всему  островку,  и  говорил  волшебные  слова,  и
выгонял тварей, так что они больше не могли вредить людям. И  под  конец
ему осталось только  спуститься  с  последнего  утеса,  чтобы  закончить
работу. Но когда его стали спускать на веревке, из скалы раздался голос.
"Человечек, - сказал  он,  -  даже  спрятанному  народу  нужно  оставить
какое-то место, где ему жить". И тут из  утеса  высунулась  серая  рука,
сорвала этого мудреца с веревки и швырнула на камни внизу.  В  этом  нет
смысла, сказал тогда Шеф. Кто мог  услышать  слова,  кроме  человека  на
веревке,  человека,  который  мгновеньем  позже  разбился  насмерть?  Но
неожиданно эта история все-таки приобрела кое-какой смысл.
   Кутреда  по-прежнему  нигде  невидно.  Шеф  открыл  было  рот,  чтобы
покричать, и тут же  закрыл  снова.  Неизвестно,  кто  его  услышит.  Он
подобрал с земли осколок кремня, процарапал на покрытой  лишаями  стенке
стрелу, указывающую, в каком направлении он пошел, - в сторону  гор.  Он
оставил ящик с провизией на месте и пустился по узкой  горной  тропе  со
всей доступной ему скоростью.
   Тропа извивалась вдоль краев  морского  залива,  но  шла  высоко  над
водой, часто сужаясь до  ширины  стопы,  никогда,  впрочем,  не  исчезая
полностью.
   Только Брандовы охотники за гнездами могли бы не  задумываясь  пройти
по ней.
   Карли, привыкший к равнинам, замер бы от  страха.  Шеф,  тоже  житель
болот, осторожно  пробирался  вперед,  потея  от  страха  и  напряжения,
стараясь не смотреть вниз.
   И вот впереди появилась поляна. Шеф осторожно вгляделся в сумерки.
   Поляна? По крайней мере, ровная площадка со  скудной  растительностью
травкой и мхом на неизменных камнях. Почему же с  моря  зелень  была  не
видна?
   Потому что весь этот уголок спрятан, укрыт в складке местности  между
морем и горами. На другом краю поляны мелькает огонек. Костер? Хижина?
   Осторожно приблизившись. Шеф выяснил, что это действительно хижина. С
каменными стенами, крышей из дерна, притулившаяся к склону  горы,  будто
выросла  здесь.  Даже  с  пятидесяти  ярдов  Шеф  не  был  уверен,   что
действительно видит ее, хотя внутри мерцал какой-то неясный огонек.
   Размышляя над этим. Шеф вдруг понял, что его левая рука опирается  на
другую стену, расположенную прямо около него. Он подошел  к  строению  и
даже не заметил его. А это была не  такая  уж  маленькая  постройка,  из
солидных каменных плит, с односкатной крышей, простирающаяся  на  добрых
сорок футов от места, где у дальней  стены  тропа  подходила  к  чему-то
вроде двери. Из постройки  доносился  явственный  запах.  Запах  дыма  и
слабый аромат еды.
   Положив руку на рукоятку ножа и ступая мягко, как подкрадывающийся  к
утиному  гнезду  охотник,  Шеф  проскользнул  ко  входу.  Не  дверь,   а
подвешенный на колышках кожаный полог. Он снял петли с колышков и прошел
внутрь.
   Первые двадцать ударов сердца он ничего не  видел  в  темноте.  Потом
глаза привыкли. Тусклый свет проникал сквозь трещины  в  стене  и  через
отверстие в крыше, под которым дымил костерок. В дыму висели  туши.  Это
коптильня,  понял  Шеф.  Вдоль  дальней  стены  рядами   шли   полки   с
пластованной копченой и вяленой рыбой. У ближней стены  стояли  кадки  с
соленьями, с соленой рыбой и мясом.
   Прямо перед ним со столба свисала  туша  тюленя,  а  дальше  в  глубь
помещения уходили ряды  других  туш.  Шеф  протянул  руку.  Столбы  были
каменные, крюки на них деревянные, не вырезанные, а сделанные из дерева,
которое согнули и оставили расти в нужной форме. Здесь  не  было  ничего
металлического. Только дерево и камень.
   В ряду, вдоль которого пошел заинтересовавшийся Шеф, туши становились
все крупнее. Тюлени. Морж, такой большой, что свисал от самой  крыши  до
пола.
   А дальше медведь. Не бурый медведь южных  лесов,  распространенный  в
Норвегии, все еще встречающийся в английских чащобах. Нет, зверь гораздо
крупнее, как касатка крупнее дельфина,  зверь  огромных  размеров  висел
здесь, разделанный и закопченный. Кое-где на  нем  еще  оставался  белый
мех. Это был огромный белый медведь, вроде  того,  чья  роскошная  шкура
пошла на лучший плащ Бранда и добыть которого, по словам самого  Бранда,
стоило три человеческих жизни.
   Шеф вошел уже в самый дым, где  мерцал  огонь,  и  свет  падал  через
отверстие в крыше. А здесь что за зверя завалил могучий горный  охотник?
Не тюлень и не морж, не дельфин и не медведь. И тут Шеф понял  -  слегка
покачиваясь в дыму, на крюке, продетом через обрубок шеи, висел человек.
   Обезглавленный,  располовиненный,  ободранный,   выпотрошенный,   как
свинья, но без сомнения -  человек.  Еще  двое  болтались  позади  него,
мужчина и женщина, подвешенные,  как  огромные  окорока.  Груди  женщины
разметались по ее обнаженным бокам.
   Шеф обнаружил, что  в  углу  свалены  в  кучу  какие-то  предметы.  В
основном раскиданная в беспорядке одежда. Тут и  там  отблески  металла,
серебряные и эмалевые вещи, а  также  сталь.  Кто  бы  ни  был  охотник,
убивший этих людей, трофейным  добром  он  не  интересовался.  Оно  было
отброшено в сторону, словно рога, копыта и прочее, что нельзя съесть.  А
нет ли здесь оружия?
   Меж двух стоек у стены расположились с  полдюжины  копий  с  длинными
древками. Шеф взял одно из них, постепенно разобрал,  что  оно  изъедено
червями и согнулось, потому что долгие годы пролежало  в  коптильне.  Он
перебрал оружие как можно  внимательней.  Хлам,  один  хлам.  Расколотые
древки, искореженные наконечники,  везде  толстый  слой  ржавчины.  Надо
найти хоть что-нибудь. У него был только крошечный нож против  существа,
способного убивать моржей и полярных медведей.
   Вот. Вот оно. На дне  кучи  Шеф  углядел  древко,  которое  выглядело
хорошо сохранившимся. Он взял копье, примерился, испытал облегчение  при
мысли, что не был теперь совсем уж беззащитным.
   Почему-то, пока он вертел копье в руках,  мысль  о  применении  этого
оружия для драки и убийства отпугнула его. Словно бы голос  сказал  ему:
"Нет.
   Это не годится для такой цели. Это было бы  все  равно  что  брать  с
наковальни  раскаленный  металл  молотом  или  ковать  железо  рукояткой
щипцов".
   Озадаченный Шеф оглядел то, что держал в руках, взгляд его то и  дело
испуганно устремлялся ко входу. Странное оружие. Такого сейчас никто  не
делает.  Наконечник  в  форме  листа,  совсем   непохожий   на   тяжелую
треугольную головку копья "Гунгнир", длинная железная накладка  под  ним
прикреплена к ясеневому древку. Следы украшений. Кто-то даже  сделал  по
металлу гравировку и инкрустировал в нее золото. У основания наконечника
когда-то  были  два  золотых  креста.  Теперь  золото  исчезло,  о   нем
напоминали только слабые  пятна,  но  выгравированные  кресты  остались.
Боевое оружие, судя по стали лезвия, и метательное, судя по весу. Но кто
станет отделывать золотом копье, которое собирается метнуть во врага?
   Ясно, что кто-то очень ценил  это  копье.  Кто-то,  чье  тело  теперь
висело в дыму. Шеф еще раз нерешительно взвесил оружие в руке.  Безумием
было бы не взять любое оружие, которое могло увеличить его шансы  выжить
в этом гибельном месте. Так почему же оказалось, что он сунул его назад,
аккуратно прислонил к стойке?
   Встревожившись вдруг из-за едва уловимого движения воздуха за спиной,
Шеф круто обернулся. Кто-то  или  что-то  приближалось.  Шеф  пригнулся,
поглядел вдоль пола ниже рядов туш. Кто-то шел к нему. С облегчением Шеф
узнал подпоясанные веревкой штаны Кутреда. Он вышел  в  проход,  поманил
своего товарища, без слов показал на подвешенные тела людей.
   Кутред кивнул. Он держал в одной руке обнаженный меч, в  другой  свой
щит.
   - Я говорил тебе, - хрипло прошептал он. - Тролли. В горах.  Пялились
на меня через окна мельницы. Ночью дергали дверь,  пытались  войти.  Они
чуют мясо. В таких горных деревушках на дверях крепкие  засовы.  Правда,
не всем они нужны.
   - Что нам делать?
   - Взяться за них, пока они не взялись за нас. Напротив стоит  хижина,
ты видел? Пойдем туда. Ты без оружия?
   Шеф отрицательно замотал головой.
   Кутред прошел мимо него, взял копье, от которого Шеф только что хотел
избавиться, протянул ему.
   - Вот, - сказал он, - возьми это. Держи,  -  настойчиво  добавил  он,
увидев заминку Шефа, - теперь оно ничейное.
   Шеф протянул руку, помялся, твердо взялся за оружие. В теплой  дымной
полутьме раздался звук, будто металлический наконечник ударил по  камню.
И Шеф снова испытал непонятное облегчение. Не облегчение из-за того, что
теперь вооружен, скорее облегчение от того, что оружие было ему вручено.
Оно перешло от своего владельца к хозяину коптильни, а потом к  Кутреду,
к человеку, который не был человеком. Теперь Шеф имел право  взять  его.
Может быть, не сохранить его у себя, может быть,  не  сражаться  им.  Но
держать его в руках - да. По крайней мере сейчас.
   Двое вышли на неожиданно приятный свежий воздух.

***

   Открытое пространство они  преодолели  как  два  призрака,  аккуратно
обходя кустики травы, чтобы избежать малейшего шороха и  треска.  Сейчас
достаточно одной-единственной ошибки, подумал Шеф, и их тоже подвесят  в
коптильне.  Не  предупредил  ли  убежавший   маленький   мальчик   своих
сородичей? Своего отца?
   Взгляд его был скорее благодарным, чем испуганным или враждебным. Шеф
не хотел бы, чтобы пришлось убивать его.
   Дверь хижины, как  и  дверь  коптильни,  представляла  собой  кожаный
полог,  по-видимому,  из  лошадиной  шкуры.  Следует  ли  им   осторожно
приподнять его  или  же  разрубить  и  ворваться  внутрь?  Кутред  таких
сомнений не испытывал. Он безмолвно показал Шефу взяться за верх полога,
а сам взял меч и его острым как бритва лезвием по очереди перерезал  все
петли. Полог свободно повис в руках Шефа. Кутред кивнул.
   Как только Шеф отбросил полог, Кутред  с  занесенным  мечом  ворвался
внутрь. И замер в неподвижности. Шеф вошел  следом.  В  хижине  не  было
никого, но она не была необитаемой.  Слева  располагалась,  по-видимому,
главная комната, с  грубым  столом  в  центре  и  стоящими  вокруг  него
табуретами из деревянных обломков кораблекрушений. Размер табуретов  был
гигантским. Шефу пришлось бы карабкаться, чтобы  посидеть  на  таком.  В
дальнем  углу  чернеющий  проход  вел,  казалось,  прямо  в  скалу.  Все
помещение освещалось фитилем, плавающим в каменной чаше с маслом.
   Возможно, все обитатели спали. Наверняка была уже полночь, хотя  небо
оставалось светлым. Но Шеф заметил, что в середине лета  норманны  почти
утрачивают ощущение времени, спят, когда захочется, и спят  очень  мало,
как будто бы откладывают сон на долгую зиму. С Потаенным  Народом  дело,
наверное, обстоит так же.
   Однако справа от них находилась не иначе как спальня, в  которую  вел
еще один узкий проход. Шеф приготовился к возможному смертельному  удару
и, занеся копье, проскользнул через  дверной  проем.  Да,  спальня,  две
кровати, как полки в скале, для тепла набросаны кожи и меха. Шеф подошел
ближе, чтобы убедиться, что меха - это меха животных, а не серая  шерсть
троллей. Нет, здесь никого нет.
   Когда он повернулся, чтобы подать знак Кутреду, от  страшного  треска
душа у него ушла в пятки. Он прыгнул вперед - посмотреть, что случилось.
В центре соседней комнаты, позади перевернутого стола, Кутред сошелся  в
неистовой схватке с троллем.
   С троллихой. Она тоже носила что-то вроде юбочки, но груди прикрывала
лишь серая шерсть, длинные волосы  струились  по  спине,  как  лошадиная
грива.
   Она пряталась внутри каменной ниши, выскочив,  когда  Кутред  подошел
близко.
   Одной рукой она ухватилась за шип его круглого щита, а другой держала
запястье руки с мечом.  Парочка  раскачивалась  взад  и  вперед,  Кутред
старался высвободить оружие, троллиха пыталась отвести  его  в  сторону.
Неожиданно ее зубы щелкнули в опасной близости от лица Кутреда.
   Шеф так и  застыл,  на  мгновенье  изумившись  силе  женщины.  Кутред
вкладывал в борьбу все  свои  силы,  с  яростным  хрипением  наседая  на
троллиху, на руках его надулись неимоверные мышцы. Дважды он отрывал  ее
от земли, с легкостью поднимая две  сотни  фунтов,  но  она  каждый  раз
вырывалась.
   Потом, когда она внезапно рванулась вперед, Кутред отлетел назад,  и,
набрав ход, она ударила его пяткой  под  лодыжку  и  подсекла  его.  Оба
рухнули на пол, троллиха сверху, меч и щит Кутреда полетели  в  сторону.
Мгновеньем  позже  троллиха  выхватила  из-за  пояса  каменный   нож   и
потянулась к горлу Кутреда. Он одной рукой  перехватил  ее  запястье,  и
снова они застыли в отчаянном, но безрезультатном состязании силы.
   Копье застревало в узком проходе. Пока Шеф  боком  пытался  выйти  из
спальни, что-то заслонило тусклый наружный свет. Вернулся  хозяин  дома,
горный охотник. Он беззвучно проник через входную  дверь,  повернулся  к
борющимся.
   Даже ссутулившись, он задевал головой потолок.  А  руки  его  свисали
почти до самого пола. Плечи круглые и  покатые,  не  квадратные,  как  у
человека, но при этом достигающие в размахе полной  длины  меча.  Тролль
повернулся спиной к Шефу, не заметив его, потому что смотрел  только  на
Кутреда и троллиху.
   Шеф поднял копье. У него была возможность  нанести  один-единственный
неожиданный удар, в хребет, или в почки, или под ребра в сторону сердца.
   Такого не переживет даже гигант. Шеф  помнил,  что  перед  ним  стоит
людоед.
   Но когда он замахнулся для удара, его переполнило ощущение неизбывной
мрачности этого места. Это  чувство  посетило  его  недавно,  на  горной
тропе, ощущение бесцветности, угрюмости и враждебности. Затем в  видении
Шефу  явился  мир,  умоляющий  о  спасении  и  облегчении,   и   бог   с
солнцеподобным ликом даровал их; даровал то, что  не  было  даровано  ни
Хермоту, ни Бальдру. Железный наконечник копья  близ  его  щеки  излучал
одновременно  и  жар  и  какую-то  усталость,  желание  воздержаться  от
убийства. Мир видел их слишком много.
   Пора остановиться, что-то изменить.
   Ухватившаяся  за  грудь  Кутреда  троллиха  внезапно  головой  вперед
полетела через комнату, рухнув в ноги тролля и заставив его отшатнуться,
чуть не напоровшись при этом на копье Шефа. Кутред отталкивал  ее  назад
так, что вся ее сила была  направлена  вперед,  а  потом  опустил  руки,
схватил ее  за  лодыжки  и  перекинул  через  голову.  Он  извернулся  и
утвердился на ногах,  с  мечом  в  руке,  пошел  на  тролля  с  усмешкой
безжалостной ярости. Тролль издал рев, подобный медвежьему,  и  отбросил
троллиху со своего пути.
   Шеф стукнул древком копья по каменному полу и во весь голос крикнул:
   - Стойте!
   Оба тролля подпрыгнули и повернулись к  нему,  их  глаза  разбегались
из-за  угрозы  спереди  и  сзади.  Шеф  опять  крикнул,  на   этот   раз
пробирающемуся вперед Кутреду:
   - Стой!
   В этот самый момент маленький тролль, которого Шеф встретил на тропе,
вбежал через наружную  дверь,  обхватил  большого  тролля  за  колени  и
разразился длинным потоком слов. Шеф вышел из узкого прохода в  спальню,
широко развел руки и аккуратно поставил копье в уголок.  Он  подал  знак
Кутреду, который помялся, но меч опустил.
   А что тролли? Шеф взглянул на них в свете  лампы,  еще  посмотрел,  в
третий  раз  взглянул  на  старшего  тролля,  который  в  свою   очередь
озадаченно на него таращился. С очень знакомым  озадаченным  выражением.
Серый мех, круглая голова, странная скошенная челюсть и массивные  зубы.
Но что-то знакомое что-то в  бровях,  в  скулах,  в  посадке  головы  на
толстой шее. Шеф мягко подошел, взял огромную ладонь тролля, повернул  и
приложил к своей. Так и есть. Могучие персты, кулак в  два  раза  больше
молочного кувшина.
   - Ты похож на одного моего знакомого, - проговорил Шеф почти себе под
нос.
   К его удивлению тролль широко улыбнулся,  обнажив  могучие  клыки,  и
ответил на сбивчивом, но понятном норвежском:
   - Ты, наверное, говоришь про моего брата Бранда.

***

   По словам Эхегоргуна - суть того, о  чем  он  говорил,  Кутред  потом
пересказал Шефу за долгие вечера у очага, - Потаенный Народ некогда  жил
много южнее, в Норвегии и в странах на юг  от  моря,  которое  Эхегоргун
называл Мелким, от Балтики. Но с течением времени климат изменился, и им
пришлось отступать вслед за льдами на север, причем им  везде  и  всегда
наступали  на  пятки  Слабаки,  Хлипкие  Людишки,  Носящие  Железо  -  у
Эхегоргуна  имелось  для  них  много   названий.   Люди,   конечно,   не
представляли  собой  угрозы  -  при  одной  мысли  об   этом   Эхегоргун
рассмеялся, издавая горлом странные хриплые звуки.
   Но людей было много. Они размножались со  скоростью  тюленей,  сказал
он, так же быстро, как нерестящийся лосось. И в  толпе  они  становились
опасны,  тем  более  что  использовали   металл.   По-видимому,   обычаи
Потаенного Народа восходили к дням, когда металла еще  не  знали,  когда
все Прямоходящие - люди и Спрятанные - использовали  только  камень.  Но
однажды у людей появились металлы, сначала бронза - Эхегоргун называл ее
красным железом, - а потом и настоящее железо,  седое  железо,  и  былое
равенство  между  видами  -  если  это  были  виды  одного  семейства  -
нарушилось. Эхегоргун бы с ним не согласился, но Шеф  начал  подумывать,
что быстрое размножение, которое Эхегоргун  так  презирал  и  считал  не
вполне достойным разумных существ,  было  как-то  связано  с  металлами.
Выковке железа из  руды  нельзя  было  научиться  просто  так,  это  был
результат знания, основанного на пробах и ошибках, к которым  подтолкнул
первоначальный счастливый  случай.  Недолго  живущие  существа,  которым
практически нечего терять, зато  имеющие  сильное  желание  хоть  как-то
выделиться среди многочисленных соперников, были более  склонны  тратить
свое время на опыты, чем  долго  живущие,  долго  взрослеющие,  медленно
размножающиеся люди Истинного Народа, так они сами себя называли.
   Так оно было или нет, в течение столетий Истинный Народ превратился в
Потаенный Народ, живущий в недоступных горах, искусно прячущийся. Это не
так уж трудно, сказал Эхегоргун. Истинного Народа  кругом  было  гораздо
больше,  чем  думало  большинство   людей.   Они   не   пересекались   в
пространстве, да и во времени. Норвежцы в Галогаланде, сказал Эхегоргун,
дело особое, они жили в основном на  побережье.  Они  часто  плавали  по
морским дорогам, по Северному Пути, от которого страна и  получила  свое
имя, они строили свои дома у фьордов, летом пасли скот на всех островках
зелени, которые им попадались.
   Редко их можно было  встретить  дальше  чем  в  нескольких  милях  от
берега.
   Особенно потому, что  забредшие  в  глубь  страны  путешественники  и
охотники чаще всего не возвращались.
   От финнов беспокойства было больше, они повсюду  кочевали  со  своими
стадами оленей, со своими санями, луками и силками. Однако  перемещались
они в основном летом и в дневное время. Зимой  они  оставались  в  своих
шатрах и домах, совершая лишь редкие вылазки  по  привычным  тропам,  на
которых с ними легко было разминуться. Снега и льды, темнота  и  высокие
горы принадлежат им, говорил Эхегоргун. Они люди  Мрака.  А  как  насчет
человека, который висит у них в коптильне, спросил Шеф  вечером  первого
дня знакомства.
   Эхегоргун отнесся к вопросу серьезно. Все  дело  в  тюленьих  шхерах,
сказал он. Хлипким следует держаться подальше от них, хотя  бы  от  тех,
которые тролли считают своими. Шеф постепенно понял, что Эхегоргун,  как
и остальные люди его народа, был почти таким же хорошим пловцом,  как  и
белые медведи, которых нередко находят спокойно куда-то плывущими  вдали
от какого бы то ни было берега. Шерсть предохраняла его от холодя и была
водонепроницаема, как  шкура  тюленя.  Любой  из  взрослых  троллей  мог
спокойно проплыть пару миль в ледяной воде до ближайшего острова,  чтобы
оглушить дубинкой тюленя или загарпунить моржа.  Их  рацион  состоял  из
морских млекопитающих. Они не  любили,  чтобы  сюда  приходили  Хлипкие,
поэтому отпугивали их, внезапно нападая из засад. Истории о серой  руке,
переворачивающей лодки, были правдивы. Что касается обычая  закоптить  и
съесть жертву - Эхегоргун пожал плечами. Он не видел ничего страшного  в
том, чтобы съесть своих возможных убийц. Хлипкие могут не есть Потаенный
Народ, но они тоже убивают его, по каким-то своим причинам, а то  и  без
причин, но не потому, что Спрятанные отнимают у них  пищу.  Так  кто  же
хуже?
   Во всяком случае, можно было обойтись без распрей  и  смертоубийства,
если и те и другие держались по свою сторону от известной линии.
   Неприятности, конечно, могут возникать во время голода. Если зерно не
уродится - Эхегоргун считал, что так и  должно  происходить  каждые  три
года из десяти, - тогда Хлипкие начинают с отчаяния ходить  на  охоту  в
шхерах. Не ешьте зерно, вот ответ для них, не размножайтесь так  быстро,
чтобы приходилось полагаться на случайную пищу. Но  настоящие  северяне,
настоящие северяне среди  людей,  подчеркнул  Эхегоргун,  не  допускают,
чтобы дело заходило так далеко. Они  знают  свое  место  и  знают  место
троллей. Люди, которых он  убил,  все  были  пришельцами,  они  нарушили
установленные за века границы.
   - Как человек, который оставил это? - спросил Шеф, показывая взятое в
коптильне копье.
   Эхегоргун  взял  копье,  ощупал,  задумчиво  понюхал  металл   своими
огромными расширяющимися ноздрями.
   - Да, - сказал  он.  -  Я  его  помню.  Ярл  трондцев,  что  живут  в
Тронхейме. Глупый  народ.  Все  стараются  перехватить  финскую  дань  и
торговлю с финнами, отобрать их у Бранда и его родичей. Он  пришел  сюда
на корабле. Я плыл за ними, пока они не высадились на остров, он и  двое
других пошли разорять птичьи гнезда. После того как он исчез - он и  еще
несколько человек, - остальные испугались и отчалили восвояси.
   - Откуда ты знаешь, что он был ярлом? - спросил Шеф.
   - Потаенный Народ много чего знает. Им  есть  что  порассказать.  Они
намного больше видят, в темноте, в тиши.
   Эхегоргун об этом не упоминал, но Шеф был уверен, что тролли и родичи
Бранда как-то общаются друг с другом - может  быть,  оставляют  условные
знаки на шхерах, камень, положенный определенным образом, когда  сказать
нечего, а потом перевернутый,  чтобы  передать  весть.  Потаенный  Народ
может быть полезен  для  галогаландцев,  для  избавления  от  непрошеных
гостей с юга. А Бранд и его родичи в ответ идут на какие-то определенные
уступки.  Кстати,  тут  были  и  семейные  чувства.  Эхегоргун  смущенно
улыбнулся, когда Шеф намекнул на это. Много  лет  назад,  рассказал  он,
отец Брандова отца Барна, человек по имени Бьярни, после кораблекрушения
оказался в шхерах. У него была  с  собой  еда,  хорошая  еда,  молоко  и
сыворотка, он оставил  ее  как  приманку  для  Потаенного  Народа.  Одна
девушка увидела еду и клюнула на приманку. Он не  поймал  ее,  нет,  как
могут Хлипкие поймать даже слабую девушку Истинного  Народа?  Но  он  ей
показал, что у него для нее есть, и  ей  это  понравилось.  Все  Хлипкие
одним местом  сильны,  сказал  Эхегоргун,  и  глаза  его  скользнули  на
Кутреда, сидевшего рядом с троллихой, с которой он недавно боролся.
   Эхегоргун продолжил рассказ о девушке, его собственной тете,  которая
растила младенца по имени Барн, пока не сделалось очевидным, что у  него
будет гладкая кожа или слишком мало шерсти, чтобы жить  среди  Истинного
Народа. Тогда она подбросила его к двери его отца. Но  Бьярни,  а  потом
Барн и Бранд в случае надобности вспоминали о своих родственниках.
   Шеф мало услышал из того, что говорилось дальше, потому что он  начал
беспокоиться за Кутреда. Может быть, Хлипкие и были сильны одним местом,
да ведь у Кутреда-то этого места не было. На севере он вел  себя  вполне
прилично, но в одном Шеф был уверен: любое напоминание о  его  уродстве,
любая демонстрация со стороны мужчины или провокация со стороны женщины,
и Кутред снова превратится в  берсерка.  Однако  дело  приняло  странный
оборот. Кутред сидел и разговаривал с  Мистарай,  дочерью  Эхегоргуна  и
сестрой маленького Экветаргуна, как будто это была  Марта  или  одна  из
самых невзрачных женщин-рабынь. Причина, возможно,  заключалась  в  том,
что он поборол ее.  А  возможно,  в  том,  что  она  была  женщиной,  но
настолько своеобразной, что не могло быть и речи о приязни  между  ними.
Как бы то ни было, в этот момент Кутред не представлял опасности.
   Шеф снова прислушался к  истории  Эхегоргуна.  К  этому  времени  все
пятеро присутствующих - мужчины и женщины? разумные? люди  и  нелюди?  -
вышли из хижины и сидели в лучах восходящего солнца на  ровной  площадке
между  хижиной   и   коптильней.   Отсюда   они   могли   видеть   тихое
серо-металлическое море, с разбросанными на нем островами, но сами  были
укрыты от посторонних глаз. У  Потаенного  Народа  было  острое  чувство
"мертвой земли", отметил Шеф. Они всегда укрывались  от  прямого  взора,
чем бы при этом ни занимались.
   - Значит, вы много смотрите и многое слышите? - спросил Шеф. - Что вы
знаете обо мне? О нас?
   - О нем, - Эхегоргун кивнул своим скошенным подбородком на Кутреда, -
многое. Он был трэлемв горном селении на юг  отсюда.  Кое-кто  из  наших
пытался добраться до него. Может быть, они бы  его  съели,  может  быть,
нет.
   Вы, люди, жестоки к себе подобным. Я знаю, что с ним сделали. Для нас
это значит не так много. Нам есть чем заняться  кроме  спаривания.  -  О
тебе... Шеф ощутил на себе глубокий взгляд карих  глаз.  -  О  тебе  нет
известий. Но за тобой гонятся какие-то люди.
   Шеф рассмеялся.
   - Для меня это не новость.
   - Тебя преследуют и другие существа. Кит-убийца, что напал на вас - а
я знаю, что иногда они это делают ради развлечения или  потому,  что  их
что-то разозлило. Так вот, я видел,  как  это  стадо  проходило  туда  и
обратно, и они не из этих мест. Они пришли с юга, как и ты. Может  быть,
вслед за тобой.
   Ладно, если ты уже знаешь, что за тобой гоняются, остальное  можно  и
не рассказывать.
   Эхегоргун развел своими огромными руками, свыше  девяти  футов  между
кончиками пальцев, с видом полной непричастности.
   - А что именно остальное? Эти люди сейчас поблизости?
   - Какой-то корабль спрятан в Витазгьяфи-фьорде, это полдня пути на юг
от хутора Бранда на Храфнси. Я бы предупредил  Бранда,  но  он  ушел  за
гриндами - гринды, видишь ли, по  его  части.  Он  только  старается  не
загонять их на берег прямо здесь  или  где-то  поблизости.  Но  в  любом
случае, его нет, а корабль затаился на  юге.  Большой  корабль.  У  него
две...  две  палки.  Такие  штуки,  куда  вы  вешаете   ткань.   Большая
светловолосая женщина распоряжается мужчинами, - Эхегоргун засмеялся.  -
Чтобы она успокоилась, ей бы нужно провести со мной зиму.
   Шеф яростно соображал. Женщина - Рагнхильда,  корабль  -  тот  самый,
который пытался потопить их в Гула-фьорде.
   - Как по-твоему, что они собираются делать?
   Эхегоргун взглянул на солнце.
   - Если они не напали во время вчерашнего заката, то нападут во  время
сегодняшнего. Оба корабля Бранда не будут готовы к борьбе. Он привел  их
к месту забоя гринд и  загрузил  ворванью  и  мясом.  Нападающие  смогут
захватить всех усталыми и спящими. Разделка гринд отнимает много сил.
   - Ты не предупредишь их?
   Эхегоргун выглядел  удивленным,  насколько  это  могло  отразить  его
плоское мохнатое лицо.
   - Я бы предупредил  Бранда.  Что  касается  остальных  -  чем  больше
Хлипких перебьют друг друга, тем лучше. Я помню, что  ты  пощадил  меня,
когда мог ударить своим копьем, поэтому теперь я помогу тебе, потому что
Истинные Люди платят свои  долги,  даже  если  их  об  этом  не  просят.
Вдобавок ты накормил моего мальчика, моего Экветаргуна. Хотя мудрее  для
меня было бы открутить тебе голову  от  шеи  и  повесить  тебя  рядом  с
остальными.
   Шеф игнорировал угрозу.
   - Я могу сообщить тебе одну вещь, о которой ты не  знаешь,  -  сказал
он. - Я человек, у которого  есть  власть.  В  своей  стране  я  король.
Кое-кто говорит, что и здесь я что-то вроде короля. И я говорю от  имени
многих людей. Вот знак моей власти, - он предъявил амулет  Рига,  kraki,
на своей шее, и показал на тот, что сделал для Кутреда. - Может статься,
я смогу что-то сделать для тебя. Для тебя и для твоего народа.  Заставлю
людей прекратить охоту на  вас.  Позволю  вам  жить  не  в  таком  диком
скалистом месте.
   Но и ты должен кое-что сделать для  меня.  Помоги  мне  справиться  с
этими людьми с юга, с этой женщиной, с кораблем.
   - Что ж, я могу это сделать, - раздумчиво сказал Эхегоргун. Он принял
странную скрюченную позу, обхватив голые ноги своими огромными руками.
   - И как? Ты предупредишь Бранда?  Будешь  ты...  сражаться  на  нашей
стороне? Из тебя выйдет грозный воин, если дать тебе железное оружие.
   Эхегоргун покачал своей массивной головой:
   - Ничего этого я делать не буду. Но я  могу  для  тебя  поговорить  с
китами. Они уже устали. Если они поверят, что я убил тебя, они будут  не
прочь меня послушать. А киты эти, конечно, пришлые.  Если  бы  они  были
наши, я бы не стал их обманывать.

Глава 23

   Бруно, гауптриттер в Ордене Копья,  стоял  перед  сдвоенной  шеренгой
своих закованных в броню рыцарей, застывших со  склоненными  копьями  по
стойке смирно, каковой строй он в последнее время  ввел  в  обычай.  Все
глазели на церемонию, разворачивающуюся на расстоянии в сотню  ярдов  от
них. Подойдя ближе, они бы смогли рассмотреть  ее  получше,  но  никогда
нельзя сказать, как туземцы воспримут  вмешательство  в  свои  священные
ритуалы. Бруно ничего не имел против того, чтобы вмешаться, просто время
еще не пришло.
   Рей вырвался из тысяч глоток собравшихся  в  центре  судебного  круга
народа готов, рев из глоток и клацанье оружия о щиты.
   - Что это значит? - раздался негромкий вопрос из заднего ряда. -  Они
приняли решение?
   -  Разговоры  в  строю,  -  откликнулся  Бруно,  хотя   без   особого
негодования. В Ордене Копья свято верили в предполагаемое равенство всех
его членов, несовместимое с той суровой дисциплиной, которую  приходится
наводить в крестьянской армии. - Да, видите, теперь у них  есть  король.
Habeant regem, - добавил он,  перефразируя  формулу  при  избрании  Папы
Римского.
   Над  толпой  поднималась  опасно  раскачивающаяся  фигура.   Человек,
которого подняли на щитах его рьяные сторонники. Утвердившись на  ногах,
он огляделся, обнажил меч, выкрикнул свое  имя  и  традиционную  формулу
претендента:
   - Я король готов. Кто против?
   Минутное молчание, затем снова клацанье оружия. Неделей раньше против
были бы с десяток воевод. Но вооруженная борьба лишила  бы  народ  готов
большей части его правителей, как богатых, так и богорожденных.  Поэтому
несколько дней перед сходом, который назывался Gautalagathing,  то  есть
тинг тех, кто живет по  закону  готов,  все  так  и  гудело  от  слухов,
сплетен, обещаний  поддержки,  взяток  и  уступок.  Ныне  все  это  было
улажено. До следующей смены власти.
   Толпа  подалась  туда,  откуда  пахло  жареными  быками  и  пивом   в
гигантских чанах, угощением, которое новый  король  выставил  как  часть
платы  за  свое  избрание.  Немецкие  риттеры  следили  за   готландцами
насмешливо, хотя и  с  некоторой  завистью.  Бруно  решил  еще  немножко
подержать их в строю,  удостовериться,  что  никто  не  присоединится  к
гулянке, не затеет драку.
   К ним приближалась еще  одна  фигура,  тощий  чернорясый  англичанин,
Эркенберт. Когда он подошел ближе, Бруно разглядел на его  бледном  лице
легкий румянец возбуждения  и  ощутил,  как  его  сердце  толкнулось  от
предчувствия. Эркенберт держал в руке один из своих  вечных  списков.  -
Думаешь, ты нашел его? - спросил Бруно, как  только  дьякон  оказался  в
пределах слышимости.
   - Да. Там, в палатке, я встретился с одним стариком.  Слишком  старый
для схода, но не настолько старый, чтобы все позабыть. Он  участвовал  в
набеге на Гамбург. Больше того, он был среди людей,  которые  разграбили
собор. Он хорошо помнит, кто там был, - кстати, потому, что до  сих  пор
считает себя обманутым при дележе.  Он  продиктовал  мне  полный  список
бывших там воевод и добавил, что у семерых из них  было  больше  чем  по
дюжине корабельных команд. А теперь самое главное. О  шестерых  из  этих
воевод мы уже получили сведения и знаем, что они не подходят.
   - Значит, это должен быть седьмой?
   - Видимо, так. Его зовут Болли.  Он  ярл  у  трондцев.  -  А  кто,  к
дьяволу, такие эти трондцы?
   - Они живут далеко на  севере,  -  ответил  Эркенберт.  -  Далеко  по
Северному Пути, пытаются подмять под себя торговлю пушниной.
   - Пусть и далеко на севере, - пробурчал  Бруно,  -  но  если  бы  там
появился новый король, будущий  император,  мы  бы  об  этом  узнали.  Я
начинаю опасаться,  верен  ли  наш  способ.  Или  благочестивый  Римберт
допустил  какую-то  ошибку?  Может  быть,  Святого   Копья   вообще   не
существует?
   - Или оно незамеченным лежит в какой-то сокровищнице.
   На лице  Бруно  появилось  совсем  непривычное  Эркенберту  выражение
усталости и слабости.
   - Не могу отделаться от одной мысли, - признался он.  -  Ты  говорил,
что Копье в Норвегии. А потом мы услышали,  что  борьба  за  власть  над
Севером разгорелась в том месте, которое мы покинули весной,  в  датском
Гедебю,  все  только  об  этом  и  говорят.  И  вот  мы,  объезжая   все
провинциальные сходы Швеции...
   - Готланда, - поправил Эркенберт.
   - Один черт. Я выбрал неверное направление.
   Эркенберт дружески похлопал огорченного рыцаря по гигантскому плечу.
   - Кого Бог любит, того он испытывает, - сказал он. - Вспомни  о  царе
Давиде в пустыне. Подумай о Самсоне, как он молол зерно в доме узников и
как в конце концов обрушил дом на филистимлян. Бог в любой момент  может
явить чудо. Разве не спас он Иосифа от гнева Потифара и пророка  Даниила
во рву со львами. Скажу тебе святые слова, которые  ты  должен  помнить:
Qui perseravabit usque odfmem, Hie salvabitur. Претерпевший же до  конца
спасется. До конца, понимаешь. А не почти до конца.
   Лицо Бруно постепенно прояснилось.  Он  ласково  взял  Эркенберта  за
руку.
   - Благодарю тебя, - сказал он, - благодарю  тебя.  Мудрые  слова.  Мы
должны больше  разузнать  об  этих  трондцах.  А  тем  временем  я  буду
надеяться, что Бог предначертал мне особую миссию, посылая  меня  в  эти
места.

***

   Хрорик, король Гедебю, терзал себя  за  бороду,  слушая  отчет  своих
разведчиков. - Точно это Рагнарссоны? - переспросил он.
   - Точно. Мы подобрались достаточно  близко,  чтобы  разглядеть  знамя
Ворона.
   - Которое поднимают, только когда все три ублюдка соберутся вместе.
   Ладно, по крайней мере, сейчас одним ублюдком стало меньше. А это был
худший ублюдок из всех. Сто двадцать кораблей, ты  говоришь,  высадились
на  материке  напротив  Зильта?  -  Хрорик  задумчиво  посчитал.  -  Да,
Рагнарссоны - это всегда дурные новости, но эта новость еще хуже. Что ж,
путь им преградят сначала болота, а потом наши добрые деревянные  стены.
Я все знаю о их таранах и фокусах, которым они научились от своего отца.
Думаю, мы сможем изгнать их.
   Один из разведчиков откашлялся.
   - Боюсь, государь, что новости еще хуже. Катапульты. Мы  видели,  как
их выгружали на берег. Тяжелые штуки, каждая с тонну весом. Их было  три
или четыре.
   На лицо Хрорика вернулось озабоченное выражение.
   - Катапульты! Какого сорта? Это камнекидалки, о которых  мы  слышали,
или дротикометы, или какие они?
   - Мы не знаем. Никогда  не  видели,  как  они  действуют.  Мы  просто
слышали рассказы, как и все. Рассказы людей, которых разбили  с  помощью
этих катапульт.
   - Тор нам помоги! Сейчас нам необходимы люди, которые  разбираются  в
таких вещах.
   Вмешался молчаливо присутствовавший на  этом  собрании  портовый  ярл
Хрорика.
   - С этим я могу помочь тебе, государь. Вчера я  получил  сведения  от
одного шкипера. Он ходил в Гула-Тинг. Он рассказал, что там  много  чего
произошло - об этом я расскажу позже. Но под конец он  сообщил,  что  на
один из наших кораблей завербовали двух англичан и сейчас  везут  их  на
юг. Англичане, - подчеркнул он. - Это настоящие знатоки. Эти двое парней
были при том, как получил свое Ивар, а потом и франкский  король.  Судно
должно прийти через пару дней.
   - Ладно. Пока  Сигурд  Змеинозадый  ползет  через  болота,  эти  двое
построят нам машины для войны  против  машин.  Это  хорошо.  Но  мы  еще
сделаем вещи, которые сами так и напрашиваются. Коль  скоро  Рагнарссоны
на западном берегу, восточный берег чист. Так  отправим  суда  к  королю
Арнодду и к королю Гамли, попросим их  прислать  нам  каждый  корабль  и
каждого человека, каких только смогут. Избавимся от Рагнарссонов,  и  мы
все будем спать спокойней.
   - Избавимся от Рагнарссонов, - повторил портовый ярл, - и может быть,
настанет время оставить в Дании только одного короля.
   - Только больше никому об этом не говори, - согласился Хрорик.

***

   За много дней пути к северу, вдали  от  надвигающейся  военной  бури,
которая должна была  решить  судьбы  многих  королевств,  Шеф  и  Кутред
неподвижно притаились в тени скалы. Дважды  пытались  они  спрятаться  в
укрытиях, которые полагали подходящими. И оба раза Эхегоргун извлекал их
наружу, ругаясь на своем странном наречии.
   - Вы, слабаки, - сказал он наконец, - вы же не знаете, как прятаться.
И как смотреть. Я могу пройти через один  из  ваших  городов  при  ярком
дневном свете, и никто меня даже не заметит.
   Шеф ему  не  поверил,  но  вынужден  был  признать  уму  непостижимое
искусство Потаенного Народа исчезать,  днем  ли,  ночью  или  в  бледных
сумерках, снова пришедших на смену  долгому  дню,  который  для  Шефа  с
Кутредом был заполнен сном и ожиданием.
   Прямо перед ними Эхегоргун по колено в воде стоял у края бухточки. Он
провел их вниз по едва обозначенным тропкам, люди скользили и  цеплялись
за скалы, а  Эхегоргун  и  Мистарай  их  поддерживали,  иногда  помогали
спуститься вниз. Когда Эхегоргун наконец был удовлетворен  их  убежищем,
он приказал им сидеть неподвижно и смотреть. Смотреть, что умеют  делать
Истинные Люди. Они увидят такое, что многим Безволосым за всю  жизнь  не
узнать. Как Истинные Люди скликают своих  родственников,  китов.  Сейчас
Эхегоргун стоял лицом к скрытому морю. Высоко наверху Мистарай  следила,
не появится ли какая-нибудь лодка, перевозящая людей или мясо  от  места
забоя гринд к подвергающемуся опасности дому Бранда на Храфнси.
   В  одной  руке  Эхегоргун  держал  длинную  лопатку  со   своеобразно
изогнутым  краем,  старательно  вырезанную  каменными  инструментами  из
ствола горной осины. По внутренней стороне лопасти шли загадочные круги.
Эхегоргун высоко поднял ее над головой, что неожиданно подчеркнуло,  как
непомерно длинны его руки. Затем он со  всей  силы  обрушил  лопасть  на
безмятежную воду. Всплеск разнесся, кажется, от края  до  края  моря,  а
волны от него побежали в Атлантику. Эхегоргун снова шлепнул лопаткой.  И
еще раз. Двое людей притаились,  поражаясь,  насколько  же  далеко  звук
разносится над водой. И в глубине ее.
   Через дюжину ударов Эхегоргун повернулся и аккуратно положил  лопатку
на уступ крутого берега. Теперь он взял другое  приспособление,  длинную
сужающуюся трубу, сделанную из  слоев  срезанной  спиралью  и  склеенной
бересты, и осторожно залез в  воду  глубже,  по  пояс,  утвердившись  на
невидимом подводном камне. Тонкий конец трубы  он  приложил  ко  рту,  а
раструб глубоко опустил в воду.
   С места, где они притаились, даже в сумеречном освещении Шеф различал
исполинскую спину Эхегоргуна,  раздувшуюся,  когда  он  сделал  глубокий
вдох, вдох, подобный потоку воздуха в кузнечных мехах. И дунул.
   Люди на берегу не услышали ни звука,  но  через  несколько  мгновений
воздух словно завибрировал, задрожал беззвучно. Не колебалась ли в  такт
поверхность моря? Шеф не мог этого определить, хотя вовсю  таращил  свой
единственный глаз. Не было сомнений, что под водой  происходят  какие-то
мощные изменения. Все повторилось. Эхегоргун ухитрялся вдыхать воздух  и
каким-то  образом  одновременно  дуть.  Шеф  не  мог  быть  уверен,   но
чувствовал, что звуки, которые извлекает из трубы Эхегоргун, то  и  дело
изменяются, следуя некоей неизвестной мелодии. Он оставался неподвижным,
ощущая, как в него прокрадывается  холод  высоких  широт,  как  затекают
мышцы, как острый холодный камень давит через одежду. Пошевелиться он не
осмеливался.
   Эхегоргун предупредил, что при любой помехе он все прекратит.  "Упади
хоть один камешек, - строжился он. - Если только киты  подумают,  что  я
играю с ними, даже чужие киты... Ведь я больше никогда не смогу  плавать
спокойно".
   Позади него Кутред тоже застыл как скала. Но вот, еле различимо  даже
с двух футов,  глаза  его  двинулись,  подбородок  чуточку  приподнялся,
указывая на что-то. Между берегом и шхерами появился  плавник.  Торчащий
под прямым углом плавник кита-убийцы, касатки. Он приближался к ним,  не
быстро, с осторожностью. Время от времени  голова  тоже  поднималась,  и
белел на фоне серых островов фонтан из  дыхала.  Касатка  осматривалась.
Позади, далеко позади, держалось остальное стадо.
   Постепенно плавник  стал  приближаться.  Он  приближался,  и  дыхание
Эхегоргуна вроде бы ослабло,  как  будто  он  прекратил  свой  подводный
трубный зов. Теперь он  дул  рывками  и  в  более  разнообразном  ритме.
Наконец плавник  оказался  совсем  близко,  кит  проплыл  вдоль  берега,
повернулся, прошел назад.
   Поворачивая,  он  не  спускал  глаз  со  странного  серого  существа,
стоящего по пояс в воде. Шеф ощутил, как кожа съеживается  при  мысли  о
том, что может случиться. Движение пасти или взмах хвоста,  и  Эхегоргун
будет сбит с ног, сброшен со скалы. Даже могучий тролль для  китов-убийц
не страшнее тюленя. В море никто не  защищен  от  них,  ни  морж  с  его
бивнями, ни белый медведь, ни даже большие киты, которых касатки  заживо
разрывают на куски.
   Эхегоргун аккуратно положил трубу на камень  позади  себя.  Затем  он
медленно окунулся, погрузил плечи и голову в воду и  поплыл.  Кит  ждал,
освободив для него место. Людям на берегу было  видно  немногое,  только
то, что происходило над водой. Все же через  некоторое  время  им  стало
казаться, что Эхегоргун разыгрывает что-то вроде пантомимы. Он изображал
то ныряющих китов, то плывущего человека. Один раз Шефу показалось,  что
тролль ударил пятками по воде и стремительно перевернулся -  опрокинутая
лодка? Движения кита стали повторять движения тролля, они плавали взад и
вперед вместе, развивая скорость, фантастическую для  человека,  но  для
китов - прогулочную.
   А потом плавник ушел вдаль, огромный хвост дважды  шлепнул  по  воде,
словно на прощание. Другие киты, кружившие вдали от берега, тоже ударили
хвостами, в унисон. Все одновременно, киты на высокой скорости двинулись
прочь, выскакивая из воды в сложных балетных прыжках, словно ликуя.  Они
направились на юг, к Храфнси.
   Пока они не исчезли из  виду,  Эхегоргун  оставался  в  воде,  лениво
плавая кругами, над водой виднелись лишь его голова и  руки,  да  легкий
бурунчик в том месте, где были пятки. Со стороны - тюлень, да и  только.
Наконец он повернул к берегу, вылез и встряхнулся по-собачьи.
   - Ладно, - сказал он на норманнском языке, - теперь выходите.
   Хлипкие. Я сказал им,  что  тот,  кто  ранил  их  вожака,  убит.  Они
спросили - а тот, кого они преследовали? Тоже мертв, сказал я. Они  были
недовольны.
   Нетрудно оказалось убедить их, что еще  много  убийц  китов  есть  на
корабле. На большом корабле, идущем сейчас в Храфнси. Они  сказали,  что
не прочь с ним поразвлечься.
   - Идущий сейчас в Храфнси? - переспросил Шеф. - А как бы нам  попасть
туда?
   - Есть дорога, - ответил Эхегоргун. -  Никто  из  Хлипких  о  ней  не
знает, но вам я покажу. Хотя я еще должен сказать  одну  вещь.  Киты  не
слишком хорошо отличают Хлипких друг от друга.  И  это  их  не  очень-то
волнует. Сегодня ночью рискуют все, кто окажется на море.
   - Покажи нам, куда идти, - сказал Шеф. - Я обещаю заплатить  тебе  за
все. Даже если мне придется для этого стать здесь королем.

***

   Люди на двухмачтовом судне, двигающемся под легким парусом в  сторону
Храфнси, совершили долгий переход вдоль  побережья  Норвегии,  за  время
которого привыкли к своему необычному оружию и парусному  оснащению.  По
большей части это были жители Агдира, родной страны королевы Рагнхильды.
В неразберихе,  последовавшей  за  скоропостижной  смертью  Хальвдана  и
приходом к власти Олафа, один из шкиперов короля  Хальвдана  решил,  что
ему по пути с королевой Рагнхильдой, и  предоставил  в  ее  распоряжение
свой корабль. Большая часть его команды его не поддержала и  сбежала,  а
их место заняли  люди  Рагнхильды.  Вместе  .сними  отправился  Вальгрим
Мудрый, потерпевший поражение в своем замысле управлять святилищем Пути,
рвущийся отомстить человеку, который ему помешал. И не просто  отомстить
- но и вернуть своих  заблудших  собратьев  на  истинный  путь  служения
Одину, путь, который в Судный День превратит поражение в  победу.  Он  и
его сторонники построили катапульты и обучили их расчеты. Все они горели
желанием взять реванш за свое поражение в Гула-фьорде.
   Но главной движущей силой  для  всех  них,  для  команды,  шкипера  и
Вальгрима, оставалась ненависть королевы Рагнхильды к человеку,  который
убил ее сына или стал причиной его смерти. К человеку, укравшему  удачу,
которой она посвятила свою жизнь. Рагнхильда глазом не  моргнула,  когда
ее свекровь, королева  Аза,  Отправилась  на  виселицу,  без  содроганий
подсыпала яд своему мужу, королю Хальвдану. Может быть,  однажды  из  ее
лона выйдет  основатель  новой  династии  королей.  Но  сначала  -  этот
английский смерд, которого она завлекла, спрятала,  хотела  использовать
для расчистки дороги своему сыну, он должен попасть в ад и служить ей  и
ее сыну всю вечность.
   Когда огромный военный корабль приблизился к своей цели,  к  Храфнси,
ему пришлось отойти от береговой линии  и  забраться  в  море,  где  его
скрывали накатывающиеся валы Атлантики, а потом вернуться к берегу - уже
за несколько миль от  места,  где  пираты  рассчитывали  встретить  свою
добычу.
   Здесь они остановились в пустынном заливе, одном  из  тысяч  на  этом
изрезанном побережье, и их никто не видел. По крайней мере, не видел  ни
один человек.
   Однако они не страдали от неизвестности. После того как  забой  гринд
окончился, для жителей Галогаланда началась настоящая работа. Необходимо
было срочно разделать туши и засолить как можно больше мяса. Еще  важнее
было установить на берегу котлы, вырезать  жировую  прослойку  и  начать
долгий труд перетапливания ворвани, которая нескончаемыми зимними ночами
была  просто  неоценима  для  освещения,  обогрева  и  даже   для   еды.
Поддерживать под  котлами  огонь  было  нетрудно.  Как  только  начинала
вытапливаться  ворвань,  на  оставшихся  вытопках  нагревали   следующую
порцию. Однако каждая новая бочка была лишь каплей в том дожде изобилия,
который обрушился  на  галогаландский  берег  с  приходом  гринд.  Лодки
сновали во всех направлениях, бочки загружались,  буксировались  вплавь,
пересылались просьбы о необходимости срочной подмоги.  Два  человека  на
ялике проходили мимо  фьорда,  где  стоял  корабль  Рагнхильды,  и  были
немедленно захвачены в плен спущенной с него шлюпкой.
   Норманны, за редкими исключениями вроде Ивара Бескостного и его  отца
Рагнара, своих все-таки не  пытали,  что  бы  они  там  ни  вытворяли  с
трэлями.
   Рагнхильда подняла пленников на борт и доходчиво объяснила, что у них
есть две возможности: либо они сразу летят обезглавленными за борт, либо
расскажут ей, что происходит в Храфнси. Рыбаки предпочли заговорить.
   Рагнхильда  узнала  очертания  гавани,  выяснила,   где   расположены
катапульты и оба корабля. От нее не укрылось, что половина людей все еще
занята  на  берегу  вытопкой  ворвани,  а  остальные   вконец   измучены
нескончаемыми погрузками и разгрузками бочек, рейсами между местом забоя
и гаванью. Не узнала она, что Шеф  и  Кутред  отсутствуют.  Ее  пленники
просто этого не заметили, занятые другими заботами.
   Зато они заметили и рассказали  ей,  что  Бранд,  к  несчастью,  снял
английских катапультеров с их постов и вместе со шведами Гудмунда послал
работать на пристани, поскольку они были  явно  бесполезны  на  разделке
туш.
   Вполуха выслушав протесты Квикки и Озмода, их требования  предпринять
хоть что-нибудь для поиска их хозяина. Шефа, Бранд послал караульного ко
входу в гавань с указанием дуть в рог,  если  увидит,  что  приближается
чужой корабль.
   Часовой  уселся  на  мягкий  дерн,  привалился  спиной  к   камню   и
незамедлительно уснул.
   Корабль Рагнхильды, "Журавль", за несколько  мгновений  до  того  как
заря  осветила  тусклое  небо,  вошел  в  гавань  Храфнси,  не  встречая
сопротивления,  и  его  усиленная  команда  в   сто   двадцать   человек
приготовилась к атаке. Они радостно  подталкивали  друг  друга,  завидев
силуэты катапульт, незаряженных и покинутых.
   Бранд; распоряжавшийся на пристани разгрузкой очередной партии  бочек
со своего "Моржа", ничего не видел, пока первое ядро  не  понеслось  над
волнами.
   Прицел был взят мастерски. Команда "Журавля" успела  попрактиковаться
в стрельбе и  не  испытывала  недостатка  в  добрых  круглых  камнях.  С
расстояния между входом в гавань и пристанью, не достигавшего и  трехсот
шагов, ядро ударило прямо в  нос  "Моржа".  Форштевень  отскочил  назад,
прикрепленные к нему доски обшивки рассыпались. Если бы корабль шел  под
парусом, он бы камнем нырнул под воду. А так  он  просто  развалился  на
части и мягко осел на скалистый грунт в десяти футах под  килем,  причем
мачта осталась торчать над водой.
   Бранд таращился на нее, не в силах осознать,  что  случилось.  Второе
ядро проломило пристань в двух шагах от него, сбросив в воду с полдюжины
грузчиков. И в этот самый момент на  темной  палубе  "Журавля"  вспыхнул
огонек.
   Прислуга метательной машины жаждала испробовать свои огненные  стрелы
еще разок. Едва они прицелились, к ним подошла Рагнхильда.
   - Туда, - рявкнула она, - туда. Цельтесь в ту большую бочку. На  этот
раз вы наверняка попадете.
   Катапульту немножко довернули, опять прицелились, выдернули спусковую
скобу. Пылающий дротик понесся над водой, огненной линией прочертив свой
путь, воткнулся в бочку с ворванью, только что выгруженную с затонувшего
"Моржа". В небо  моментально  взметнулись  языки  пламени,  вспыхнувшего
чистым ослепительным светом. Люди на берегу обрисовались темными тенями,
в суматохе беготни и крика - одни  тушили  пожар,  другие  хватались  за
оружие, английские катапультеры побежали  вокруг  всей  гавани  к  своим
покинутым машинам.
   Наблюдая это, шкипер Рагнхильды удовлетворенно ухмыльнулся.  Это  был
Кормак, сын ирландской рабыни, набравшийся большого опыта в  бесконечных
ирландских войнах. Он умел определять момент,  когда  его  враги  теряли
инициативу.
   - Ближе к пристани, - скомандовал он.  -  На  камнеметалке,  потопите
второй большой корабль, шведский. На дротикометах, поджечь еще несколько
бочек, а потом дома. Боцман, возьми двадцать  человек,  убери  парус  и,
когда мы высадимся на берег, на веслах отведешь корабль на  сотню  ярдов
назад. Не хочу, чтобы кто-нибудь попытался захватить "Журавль", пока  мы
будем заняты.
   Остальным, мы высадимся на пристань и пойдем прямо на деревню.
   - И помните, - прикрикнула Рагнхильда, -  одноглазый.  Шесть  золотых
браслетов за одноглазого.
   Позади нее Вальгрим сжимают копье "Гунгнир", которое досталось ему от
Стейна, а Стейну попалось на берегу,  где  его  бросил  Шеф.  Подходящее
оружие, подумал Вальгрим. Пустить кровь нечестивцу.

***

   Далеко вдали, так что едва можно было различить,  Шеф  увидел  пламя,
внезапно взметнувшееся в небо. Он стоял на материковом берегу едва ли  в
четверти мили от края острова Храфнси. Вот только лодки у него не  было.
Он бы не поверил, что им удастся так быстро подойти чуть ли не к  самому
Храфнси. Но Эхегоргун, Мистарай  и  Экветаргун  провели  их  по  тропам,
которые не смогли бы найти даже козы, а  потом  по  удивительно  легкому
спуску вдоль гребня на берег рядом с тем  местом,  где  они  высадились.
Хотя два дня назад им пришлось грести несколько часов, сейчас  оказалось
достаточно пройти лишь пять миль, срезая путь в основании полуострова.
   - Как же мы переберемся? - спросил Шеф.
   - Вплавь? - предложил Эхегоргун.
   Шеф колебался. Четверть мили - не так уж много. Но он знал,  что  эти
воды всегда ледяные. И опять же, он не мог забыть о  такой  угрозе,  как
киты.
   Кутред подтолкнул его и показал  вдаль.  Освещенные  теперь  красными
зарницами в небе. виднелись черные точки вельботов, бешено  мчащихся  от
берега с гриндами. Они везли груз или возвращались за водой.
   - Там Хлипкие, - сказал Эхегоргун, -  мы  уходим.  Не  говори  о  нас
никому, кроме моего брата Бранда. А то однажды выйдешь в море в лодке, и
больше никогда болтать не сможешь.
   - Погоди, - громко крикнул Шеф, - можешь сказать, где сейчас киты?
   Эхегоргун кивнул.
   - Слышу их в воде. Так и знал.  Они  у  входа  в  гавань,  следят  за
странным кораблем. Недовольны. Они предпочитают переворачивать маленькие
лодки, а не таранить большое судно. Не плавай на лодках.
   - Можешь  предупредить  нас,  если  они  войдут  в  гавань?  Если  на
несколько минут станет безопасно переправляться на остров?
   Эхегоргун с сомнением пофыркал.
   - Когда услышишь  крик  моржа,  переправляйся.  Только  быстро,  -  и
мгновеньем позже он исчез, его огромное тело растворилось прямо в скале.
   - Крик моржа? - переспросил Кутред. - С тем же успехом это может быть
отрыжка ангелов...
   Шеф его не слушал. Он забрался на  самую  высокую  точку  поблизости,
помахал над головой своим копьем. Минутой позже его заметили с головного
вельбота, посомневались, но подошли к берегу.
   - Остановите другие вельботы, - приказал Шеф. -  Нет,  нет,  делайте,
что я скажу. Я знаю, что на нас напали. Мы должны прийти все  вместе,  а
не по одному.
   Постепенно лодки собрались, девять или десять  штук,  сорок-пятьдесят
человек на них, свирепых и опытных викингов, но без доспехов  и  оружия,
не считая оставшихся у некоторых гарпунов, разделочных топоров и ножей.
   - Вы очень внимательно выслушаете то, что я  скажу,  -  объявил  Шеф.
Во-первых, у входа в гавань находится стадо китов-убийц,  и  нам  нельзя
грести прямо на них. Во-вторых, мы узнаем, когда они войдут в гавань...
   Его слова встретил недоверчивый гул, и Шеф, стукнув древком копья  по
скале, повелительно возвысил голос.

***

   Кормак делал с жителями Храфнси примерно то же самое, что они сделали
с  китами.  Он  умышленно  поддерживал  постоянное  давление,  чтобы  не
прекратилась царившая среди них паника, хотя осознавал, что такого  рода
паника может  обернуться  яростным  безоглядным  ответным  наступлением.
Когда "Журавль" подошел к пристани, из  его  катапульты  полетели  ядра,
каждое разрушало какой-нибудь дом. Огненные стрелы  поджигали  дерево  и
ворвань, превратив целый  поселок  в  один  огромный  костер.  Убитых  и
раненых было немного, силы оборонявшихся не были особенно подорваны.  Но
им некогда  было  подумать.  А  у  Бранда,  увидевшего  крушение  своего
любимого "Моржа", увидевшего, что его запасы на зиму  и  склады  пушнины
гибнут в огне пожара, сердце едва не разорвалось. Он  не  стал  надевать
кольчугу, не стал строить своих людей.  С  искаженным  от  ярости  лицом
стоял он между языками пламени, сжимая в руке свой топор "Боевой тролль"
и ожидая, пока разрушители  высадятся  на  берег.  Едва  борт  "Журавля"
коснулся причала, хорошо обученные люди Кормака  выпрыгнули  на  него  и
сразу выстроились в колонну по шестеро.  А  сам  Кормак  в  этот  момент
нагнулся и что-то сказал  своему  боцману.  Два  человека  скользнули  к
берегу по обе стороны пирса. В нужном месте они привяжут  поперек  пирса
веревку.
   Кормак протолкнулся в центр первого ряда, вышел на два  шага  вперед,
построил людей обычным для викингов клином. Затем они с  дружным  криком
устремились на врага. Кормак ожидал яростной контратаки.
   И она началась. Завидев уверенно двигающуюся к нему фигуру, Бранд,  в
приступе  ярости  и  муки  полностью  забыв  все  страхи   и   сомнения,
одолевавшие его со времени  поединка  с  Иваром,  с  занесенным  топором
ринулся вперед.
   Позади него неровной волной  наступали  жители  Храфнси,  вооруженные
тем, что попалось под руку.
   - Большой парень, - сказал Кормак ближайшему  дружиннику.  Он  поднял
для защиты свой щит и выкрикнул оскорбление, которое в реве пожара никто
не услышал.
   Когда Бранд  бросился  вперед,  спрятавшийся  в  тени  боцман  рывком
натянул веревку. Бранд ногами зацепился за нее и рухнул,  распростершись
во весь рост, так что причал задрожал. "Боевой тролль" выскочил  из  его
руки. Бранд с ревом стал подниматься на ноги, но  в  этот  самый  момент
Кормак со всей силы  безжалостно  ударил  его  в  висок.  Бранд  тряхнул
головой и продолжал подниматься. Не  веря  своим  глазам,  Кормак  снова
ударил нагруженным свинцом  мешочком.  На  этот  раз  гигант  рухнул  на
четвереньки.
   Позади него нападавшие замялись, некоторые тоже запутались в веревке.
   Двое прорвались  вперед,  встретили  сосредоточенный  залп  и  упали,
утыканные дротиками.  Остальные  замерли  в  нерешительности,  потом  по
одному и по двое побежали назад к полыхающей деревне.
   - Свяжите его, - коротко приказал Кормак. Он повел войско  к  берегу,
собираясь  очистить  деревню  от  сопротивляющихся  одиночек,  захватить
лодки, провизию  и  оружие.  После  этого  останется  лишь  гоняться  за
бегущими. Хотел бы он, чтобы одноглазый атаковал вместе с Брандом. Тогда
Рагнхильда больше не стояла бы у него за спиной.

***

   Английские катапультеры, которых использовали на пристани как рабочую
силу, сбежали при первом же выстреле. Оружия у них не было,  и  не  было
стремления защищать поселок. В темноте, куда не доходил отблеск  пожара,
они, задыхаясь, собрались вокруг Квикки.
   - Нечего было убирать нас от "мулов", - раздался в темноте голос.  Мы
знали, что норманны придут, мы  ему  говорили,  так  нет  же,  ему  надо
было...
   - Заткнись, - сказал Квикка. - Дело такое, если мы сейчас подойдем  к
машинам, мы их развернем и выстрелим в этот  их  корабль  без  вопросов.
Тогда они все срочно кинутся на борт.
   - Ничего не выйдет, - сказал Озмод. - Смотри.
   Он показал на шлюпку "Журавля", набитую вооруженными людьми,  которая
через всю гавань плыла к двум покинутым катапультам. Кормак  и  об  этом
подумал.

***

   Но Кормак не подумал о китах.  Касатки  подошли  к  гавани  вслед  за
"Журавлем",  собираясь  напасть.  Однако   вожак   их   удерживал.   Его
останавливал  корпус  "Журавля",  он  понимал,  что  это  самое  большое
творение рук человеческих, с которым он  когда-либо  сталкивался.  Может
быть, если таранить его головой, этого окажется  достаточно,  и  корабль
затонет. А может быть, нет. Полученная от  Кутреда  царапина  раздражала
кита, но в то же самое время делала осторожней. Развлечением, которое он
любил,  было   перевернуть   лодку,   будто   плавающую   льдинку,   как
неосторожного тюленя, схватить выпавшего из  нее  человека.  Поэтому  он
колебался, а с ним и его стадо, кружащее около  входа  в  гавань,  одним
глазом  следя  за  "Журавлем"  и  суматохой  в  поселке,  а  другим   за
соблазнительными, но защищенными мелководьем вельботами, которые, как он
чувствовал, стоят у материкового берега в четверти мили от острова.
   Потом он услышал размеренные гребки весельной  шлюпки,  и  больше  не
колебался ни минуты. Переполненный той  свирепой  алчностью,  которая  у
лисы в курятнике сильнее голода, он свернул в гавань, а вслед за  ним  и
его стадо.

***

   - Ничего не выйдет, -  повторил  Озмод.  -  Святый  Боже  всесильный,
вспомнив детство, он непроизвольно, чтобы защитить себя от зла,  наложил
крестное знамение поверх молота, который по-прежнему свисал с  его  шеи.
Никто его не поправил. Следя за шлюпкой, все они  одновременно  заметили
огромный плавник в человеческий рост,  который  поднялся  за  лодкой,  и
мелькнувшую под ним черно-белую тушу.
   Гребцы, перевернувшись вместе со шлюпкой, и пикнуть не успели.
   Мгновенье их головы, как поплавки, торчали над водой.  Затем  плавник
за плавником стал прорезать воду - это киты-убийцы приступили  к  своему
излюбленному ритуалу нападения на большого кита, на  голубого  кита,  на
кашалота или на финвала, сельдяного кита -  закружили  каруселью,  кусая
огромными челюстями и уступая очередь следующему.  Но  челюсти  взрослой
касатки лишь ранят шестидесятифутового голубого  кита,  а  человека  они
перекусывают пополам.
   Через несколько секунд все было кончено, киты  снова  нырнули,  чтобы
скрыть свое присутствие.
   - Я встречают одну из таких тварей на море, - прошептал  побледневший
Карли. - Я  вам  говорю,  для  нее  перевернуть  меня  было  что  глазом
моргнуть.
   Плавник высотой с меня самого. Какие же у них зубы?
   Квикка пробудил остальных от их паралича.
   - Ладно, Тор им помоги, но  посмотрите  -  дорога  к  "мулам"  теперь
свободна. Бежим туда.
   Продолжая оглядываться на грозные, освещенные отблесками пожара воды,
катапультеры побежали вокруг гавани к своим машинам.
   На борту "Журавля" всеобщее внимание заняли атака местных  жителей  и
последующее падение Бранда. Никто не следил за шлюпкой,  за  исключением
двух плененных рыбаков, привязанных снаружи планширя.  Они  смотрели  на
воду под собой, пытаясь прикинуть ее  глубину.  Постепенно,  оглядываясь
через плечо, они с неожиданной решимостью начали высвобождать себе руки.
***

   На материковом берегу Шеф увидел, что языки пламени  взметнулись  еще
выше. Люди в вельботах заворчали, не желая верить в  угрозу  со  стороны
касаток, уже отчаявшись узнать, что происходит у них дома.
   Позади  раздался  странный  долгий  звук.  как  будто  кто-то  трубно
высморкался, а в конце словно шлепнули по воде хвостом.
   - Что это было? - спросил Шеф.
   - Звук такой, будто морж пошел, - сказал один из моряков. - Но  этого
не может быть, потому что...
   - Все в порядке, - рявкнул Шеф. Он высоко поднял копье и крикнул  для
всех вельботов:  -  Сейчас  впереди  безопасно,  может  быть,  всего  на
несколько  мгновений.  Гребите  прямо  к  острову  как  можно   быстрее.
подходите к берегу, что  напротив  нас,  и  выскакивайте  из  лодок.  Не
заходите в гавань. Вы слышите, в гавань не заходить. А теперь вперед!
   Он уселся на носу головной лодки, Кутред на корме. Китобои налегли на
весла, стрелой пустили вельбот через спокойное море.  Шеф  ворочался  из
стороны  в  сторону,  с  опаской   ожидая   в   любой   момент   увидеть
возвращающиеся наперерез им  плавники.  Лодки  преодолели  уже  середину
расстояния, надбавили ход. При приближении к берегу острова недалеко  от
входа в гавань, где-нибудь в полумиле от  основного  поселения,  которое
закрывала от них гора, Шеф почувствовал, что скорость падает.
   - Почему бы нам просто не ворваться  в  гавань?  -  спросил  один  из
гребцов. - Поверь мне, - сказал Шеф, - тебе бы это не понравилось.
   Его  лодка  уже  уткнулась  носом  в  гальку,  как  и  большая  часть
остальных.
   Люди высыпали на берег,  затащили  вельботы  повыше,  выхватили  свое
случайное оружие.  Одна  лодка,  не  обращая  внимания  на  крики  Шефа,
устремилась прямо ко входу в гавань,  исчезла  из  виду  за  мысом.  Шеф
неодобрительно покачал головой.
   - Я все равно не понимаю, почему... - начал другой недовольный.
   Кутред, чье терпение истощилось, стукнул его по  уху  рукоятью  меча,
схватил за глотку, встряхнул и поставил на ноги.
   - Делай, что тебе говорят, выполняй приказы, - рявкнул он. - Понял?
   Шеф выстроил имевшихся в его распоряжении пятьдесят человек в двойную
шеренгу и повел  их  вперед  широким  клином.  Он  держал  быстрый  шаг,
пресекая попытки бежать. Необходимо было сохранить дыхание для  драки  с
людьми в доспехах. По его замыслу  следовало  далеко  обойти  гору  близ
устья гавани, и из-за ее прикрытия  выйти  к  речке,  на  которой  стоял
главный поселок Храфнси, чтобы загонять нападавших обратно в море. Может
быть, к тому времени они уже рассредоточатся для грабежа и  насилия.  Он
надеялся на это. Сейчас единственным его шансом была внезапность.

***

   Катапультеры подбежали к первому "мулу" и на мгновенье смешались.
   Заряжать один или заряжать оба? Даже вместе с Карли их не хватало  на
два полных расчета.
   - Хватит пока одного, - решил Квикка. - Крути.
   Когда уходили,  они  ослабили  крутильную  пружину.  Ее  нельзя  было
слишком долго  держать  взведенной.  Но  заводные  рукоятки  по-прежнему
торчали на своих местах, и люди ухватились за них. Квикка крикнул Карли,
чтобы помог ему. За недели ожидания они сделали одно усовершенствование.
Раньше им никогда не удавалось развернуть орудие больше чем на несколько
дюймов.  На  корабле  приходилось  доворачивать  сам   корабль,   а   не
катапульту. Однако методом проб и ошибок Удд разрешил эту проблему.  Они
поставили тяжелую машину на маленькие колесики с железными  ободами,  но
те не ездили по земле, как у легких дротикометов, нет,  колесики  ездили
по лежавшему на земле большому  горизонтальному  колесу,  которое  своим
выступом не давало им съехать. Два сильных человека могли наклонить  всю
махину весом в тонну с четвертью вокруг неподвижной оси и  разворачивать
ее за длинный хвост.
   Напрягшись, Карли и Квикка подняли хвост и развернули  катапульту  из
первоначальной позиции, защищавшей вход в гавань, в  сторону  "Журавля",
медленно отваливающего от пристани.
   - Еще на полшага, - хрипел Квикка. - Назад на ладонь. Хорошо.  Теперь
наклоним пониже, забей два клина, нет, три.
   Они наклонили орудие так, что оно теперь смотрело вниз, на гавань.
   Веревки были натянуты, шатун  удерживался  спусковой  скобой.  Квикка
вложил в свисающую с шатуна петлю  тридцатифунтовое  ядро,  очень  точно
выверил угол, под которым в нужный момент должен сорваться помещенный  в
петлю груз.
   - Готово. В сторону. Стреляй!
   Скобу вытащили, шатун с невероятной силой ударил, петля  взметнулась,
передавая свою скорость ядру.
   Оно понеслось над водой почти по прямой линии.
   И промазало. Расчет наклонил орудие так низко, как  только  смог.  Но
при стрельбе вниз очень  трудно  установить  дистанцию  выспела.  Камень
скользнул над самой палубой "Журавля"  и  плюхнулся  в  воду  посередине
расширяющейся   полосы   между   кораблем   и   пристанью.   Брызги   от
взметнувшегося фонтана ударили в лицо Кормаку. который после  выигранной
стычки стоял на пристани.
   - Тор мне помоги, - воскликнул он, - что же случилось со шлюпкой?
   Они должны были заняться этими машинами.
   Он пролаял приказ. Угроза его судну была  самой  большой  опасностью,
несравнимой со всем остальным - победой в сражении, охраной пленников  и
даже ублажением Рагнхильды. Как только  Рагнхильда  поняла,  что  Кормак
прекращает налет на поселок, в котором почти наверняка скрылся убийца ее
сына, собирается отступить,  она  набросилась  на  шкипера  с  зубами  и
ногтями.
   Он стряхнул ее с себя, хотя она цеплялась за руки, визжала.
   Сейчас самое главное, решил Кормак, - перевести "Журавля"  на  другую
сторону гавани,  где  его  не  смогут  достать  катапульты.  На  корабле
требуется больше рабочих рук, и срочно. С дюжину  яликов  и  плоскодонок
все еще оставалось у пирса и на галечном берегу. Кормак  быстро  отрядил
пятьдесят человек оборонять начало пирса, остальных  посадил  на  лодки,
набивая их  битком.  В  последний  момент  он  спохватился,  высадил  из
ближайшей плоскодонки двух человек, заменил их все  еще  оглушенным,  но
крепко связанным по рукам и ногам Брандом.
   - Этого возьмем на хранение, - заметил он, входя в ту  же  лодку.  Он
снова оттолкнул от себя разъяренную Рагнхильду. - Госпожа, мы  за  тобой
вернемся. Если нужный тебе человек где-нибудь и есть, то там, на берегу.
   Почему бы тебе самой  его  не  поискать?  Отчаливай,  -  приказал  он
гребцам.
   Ударил второй камень, выпущенный на этот раз  по  передней  лодке,  и
опять  не  попал,  а  пятьдесят  человек  на  лодках  устремились  через
отделявшую их от корабля сотню ярдов воды.

***

   Шеф вброд перевел свой отряд через речку и вошел в горящую деревню по
одной из грязных, уходящих в  глубь  острова  дорог.  Пока  они  трусцой
двигались по улицам, из дыма и пламени выходили люди и присоединялись  к
ним,  пристраивались  в  ряды,  обрадованные   возможностью   настоящего
сопротивления.
   Шеф ощутил, как волчья ярость галогаландцев заражает его.  Теперь  их
было не удержать. Они обрушатся на захватчиков, что бы он ни сказал и ни
сделал.
   Однако они идут в бой без доспехов, и единственный во всем отряде щит
- у Кутреда. Враги же полностью вооружены. Шеф видел их, без дрожи и без
страха выстроившихся плотной  стенкой  поперек  пирса.  Через  несколько
секунд он возглавит атаку. Велики ли его шансы выжить в  ней?  Встать  в
центре первого ряда, мишенью для каждого дротика? Так было принято.  Шеф
поднял копье. Он  не  знал  способа  изменить  мир.  Он  лишь  попытался
восстановить в себе тот боевой дух, который кипел в нем, когда он убивал
на отмели викинга Храни. Никакого отклика. Кажется, его погасило копье в
руке Шефа, вызвав  вместо  этого  желание  остановиться.  Жалеть,  а  не
убивать. Воины слева и справа косились на него, ожидая приказа к  атаке.
Что-то заставило Шефа  сделать  отмашку  копьем  в  сторону,  остановить
отряд.
   За стеной щитов на пирсе восходящее солнце озарило окружающие холмы и
впервые в этот день сверкнуло на воде. Оно  высветило  плавники  и  тела
китов, которые второй раз пришли с глубокой воды, уверенные в  том,  что
собираются сделать, ободренные первым успехом. Страшный крик поднялся на
лодках, когда люди осознали, что их ждет. Храбрые люди, некоторые из них
начали бить  мечами  и  копьями  по  приближающимся  черно-белым  тушам.
Вальгрим Мудрый, в изумлении стоящий на носу одной из лодок,  замахнулся
своим копьем "Гунгнир", чтобы ударить. Слишком слабо, слишком  медленно.
Лодку толкнули снизу. Удар, нанесенный  многотонной  тушей  на  скорости
тридцать миль в час, ни одна лодка не выдержит. Люди в тяжелых  доспехах
посыпались в воду,  и  вот  стали  смыкаться  гигантские  челюсти,  киты
сновали взад и вперед так,  как  делали  это  при  охоте  на  тюленей  и
дельфинов. Через несколько секунд  залив  стал  таким  же  красным,  как
бухта, где забивали гринд. Но на этот раз от крови людей,  а  не  китов,
кровь гребцов смешалась с кровью шкиперов, с кровью  Вальгрима  Мудрого,
жреца Одина, ставшего ныне жертвой детей  Одина.  Никем  не  замеченное,
копье с рунами "Гунгнир" плавно опустилось на  дно  -  оно  не  принесло
счастья своему последнему владельцу.
   Ряды воинов Шефа смешались, как только люди поняли, что происходит  в
гавани, - никто из них не видел раньше ничего  подобного.  Заметив,  что
нападавшие остановились и на что-то пялятся, люди Кормака тоже повернули
головы. Оба отряда застыли, охваченные ужасом. Они не могли вмешаться.
   Через некоторое время Шеф вышел вперед и заговорил с тем, кто казался
главным среди людей на пирсе.
   - Сложите оружие, - крикнул он. - Мы обещаем, что вы останетесь  живы
и здоровы, а потом свободно вернетесь домой. Вам теперь от нас не  уйти.
А крови сегодня было пролито достаточно.
   Воевода с побелевшими губами оглянулся на своих  людей,  увидел,  что
они дрожат от ужаса, их  боевой  дух  испарился.  Он  кивнул,  не  спеша
положил меч и щит. Кутред вышел вперед, пробивая через толпу дорогу  для
Шефа, вместе с ним направился к краю пирса.
   Когда они  подошли  туда,  откуда-то  возникла  женщина  и  с  криком
устремилась на них. Рагнхильда, с ножом в руке, равнодушная  к  страшной
морской бойне, помнящая только о своей мести.  Она  накинулась  на  Шефа
подобно фурии, опустив нож для удара снизу. Шеф увидел  ее  приближение,
узнал зеленые  глаза,  которые  целовал,  волосы,  которые  столько  раз
гладил.  Копье  бессильно  поникло  в  его  руке,  он   подбирал   слова
оправдания. Подбегая, она кричала что-то,  он  уловил  только:  "...убил
моего сына!"
   Он замер с опущенными руками, парализованный, надеясь на  объяснение,
на еще одно чудо.
   Между  ними  шагнул  Кутред,  удар  ножа  проскрежетал   по   твердой
поверхности его  щита.  Он  инстинктивно  поднял  шит,  чтобы  отбросить
Рагнхильду. Ее глаза расширились от неожиданного удара,  она  повалилась
назад, потянут за собой щит с острием длиной в фут, которое Шеф приварил
собственными руками. Острие пронзило ей сердце под грудью.
   - Бог мне свидетель, - сказал Кутред, - это был несчастный случай.  Я
в жизни не убивал женщин.
   - Слишком много смертей, - сказал Шеф. Он склонился над  Рагнхильдой,
высматривая  признаки  жизни.  Ее  губы  все  еще  шевелились,  все  еще
проклинали его. Затем они сомкнулись, и он увидел ее закатившиеся глаза.
Когда он ушел, подошел Кутред, наступил на распростертую руку Рагнхильды
и выдернул свой щит. Он потряс головой, украдкой оглянулся, не видел  ли
Шеф, что он только что сделал.
   Но взгляд  Шефа  уже  обратился  от  тела  на  пристани  к  кровавой,
разрезаемой плавниками поверхности моря. Тут  же,  не  веря  глазам,  он
уставился на другую сторону  бухты.  На  мелководье  у  противоположного
берега сидели двое, ясно видимые в свете наступающего дня.  Позади  него
поднялся гул изумления - все  новые  и  новые  люди  замечали  необычную
картину. За сегодняшнее утро  уже  второе  зрелище,  которого  никто  из
живущих не видел раньше. Один из Потаенного Народа.

***

   Эхегоргун, в точности угадав мысли китов, легко  и  уверенно  пересек
узкий пролив вслед за вельботами. Он видел, что люди Шефа высадились  на
берег, видел и слишком самоуверенных  моряков,  направивших  свои  лодки
прямо в гавань, где их  встретили  и  уничтожили  киты.  Он  держался  в
отдалении, но прошел вслед за касатками в гавань, уверенный, что заранее
услышит, если стадо повернет в его сторону.  Он  пристроился  вблизи  от
берега так, что лишь макушка торчала, и с виду не отличался от  обычного
серого камня. Он с любопытством,  но  без  особого  интереса  следил  за
делами людей - до тех пор, пока не увидел двоих, - они грузили  в  лодку
сразу узнаваемое мощное тело.
   Бранд, сын Барна, сына Бьярни. Внук его родной тети.
   Эхегоргун прекрасно понимал, что произойдет дальше. У него была  лишь
пара минут на то, чтобы это предотвратить.  Как  тюлень  он  бросился  в
воду, на мгновенье прильнул к  корме  "Журавля",  оценил  расстояние  до
головной лодки, в которой находились Кормак и  Бранд,  ощутил  биение  и
сутолоку китовых туш в каких-то нескольких ярдах  от  себя.  Он  нырнул,
устремясь вперед, как выдра.
   Бранд лежал беспомощный  и  связанный  на  дне  лодки,  нога  Кормака
утвердилась на его груди, и увидел он только серую руку, ухватившуюся за
планширь. Затем лодка опрокинулась. Опрокинулась в  сторону  Эхегоргуна,
за доли секунды до первого удара китов. Пока люди кричали и  размахивали
оружием, могучая десница ухватила Бранда за рубаху, протащила через борт
и  вглубь,  вглубь,  прочь  от  разлетающихся  досок  и   молотящих   по
поверхности  воды  рук  и  ног.  На   секунду   Бранд   поддался   чисто
человеческому суеверному ужасу. Схвачен марбендиллом, который  пообедает
им на дне моря. Однако и в этой суматохе он почти  узнал  вцепившуюся  в
него руку. Бранд сжался, не сопротивляясь, удерживая рвущийся  из  груди
воздух.
   Медленно его тащили под водой,  сжимая  нечеловеческой  хваткой.  Под
килем "Журавля". Через залив. На мелководье. Когда  они  оба  выбрались,
наконец-то сделав судорожный вдох, Бранд уставился в лицо спасителя. Тот
в ответ уставился на него.  Пока  Эхегоргун  доставал  кремневый  нож  и
разрезал веревки на руках Бранда, они молча искали друг в друге  похожие
черты, семейное сходство.
   Наконец, сидя на мелководье, Бранд заговорил.
   - Я оставлял сообщения для тебя и твоих сородичей на нашем  секретном
месте, - сказал он, - и я всегда соблюдал наш договор. Однако я никак не
ожидал увидеть тебя здесь при  дневном  свете.  Ты  один  из  тех,  кого
встретил мой дед Бьярни.
   Эхегоргун улыбнулся, обнажив свои громадные зубы.
   - А ты, должно быть, мой дорогой родич Бранд.

Глава 24

   - Довольно дорогое занятие обеспечивать  вам  кров,  -  сказал  Бранд
устало.
   Шеф не ответил. Он мог бы возразить,  что  занятие  это  по  временам
довольно выгодное, но следовало сделать скидку на настроение Бранда. Шеф
не был уверен, сколько дней  прошло  с  момента  сражения  -  в  высоких
широтах такие вещи трудновато определить.  Все  находившиеся  в  поселке
люди самозабвенно работали, больше чем было в их силах,  останавливаясь,
только когда во сне валились с ног. Однако - и это был недобрый  знак  -
темнота возвращалась на  небо.  Лето  кончалось,  приближалась  зима.  В
Галогаланде она наступает очень быстро.
   Сколько бы дней ни прошло, поселок все еще выглядит едва обжитым. Все
три корабля в гавани были потоплены или разрушены. По чистому  невезению
Квикка и его команда ухитрились правильно установить прицел и выстрелить
как раз в  тот  момент,  когда  битва  была  выиграна,  попав  камнем  в
"Журавль" точнехонько в основание мачты. Охваченная ужасом перед китами,
его команда сумела на веслах  подвести  корабль  к  берегу,  но  никогда
больше "Журавль" не сможет отправиться в  плавание.  "Морж"  по-прежнему
лежит на дне гавани, его мачта сиротливо торчит над водой. "Чайка"  была
охвачена пламенем и сгорела дотла. Хотя  имеются  маломерные  суда  всех
видов, из них нет ни одного достаточно большого, чтобы доплыть на юг  до
Тронхейма, ближайшего  порта,  и  вернуться  с  провизией.  Со  временем
большой корабль можно было бы изготовить из уцелевших досок и  бревен  -
потому что хороший корабельный лес, конечно, не найти на этих  пустынных
берегах и продуваемых всеми ветрами островах. По той же  причине  трудно
отстроить сгоревшие хижины, при всем местном  искусстве  использовать  в
строительстве камень и  дерн.  Большая  часть  свалившегося  на  жителей
благодаря гриндам богатства исчезла в пламени пожара, а вместе с  ним  и
содержимое складов и хранилищ, где Бранд хранил не только  меха,  пух  и
кожи из финской дани, которыми он торговал, но также мясо, сыр и  масло,
которыми сам кормился.
   А ведь помимо команды Шефа и команды Гудмунда  добавилось  еще  около
семи десятков спасшихся с "Журавля". Им было обещано сохранить жизнь,  и
никто не собирался нарушать это обещание. Однако всех их нужно  кормить.
Вряд ли все до одного переживут надвигающуюся на  остров  зиму,  как  бы
старательно  ни  добывать  рыбу  и  тюленей.  Многие  галогаландцы   уже
преспокойно разъехались по  родным  хуторам  и  фермам,  дав  тем  самым
понять, что их не касаются трудности Бранда. Они-то выживут. Это  чужаки
и их хозяева, если сдуру поделятся едой, будут умирать.
   - По крайней мере, у нас есть серебро и золото,  -  продолжал  Бранд.
Они не горят. Самое  лучшее,  что  мы  можем  сделать,  это  собрать  из
кусочков корабль, хоть какую-нибудь посудину, напихать в него как  можно
больше людей и отправить на юг. Если он пойдет вдоль  берега,  рано  или
поздно попадет куда-нибудь, где найдется запас провизии. Потом  отпустим
Рагнхильдовых фолдцев, накупим, сколько сможем, еды и повернем назад  на
север.
   И опять Шеф ничего не ответил. Если бы Бранд не был таким усталым, он
бы сам заметил недостатки в своем плане. Фолдцев будет достаточно много,
чтобы справиться со своей охраной, забрать  деньги  и  оставить  поселок
по-прежнему без еды. А в ином случае их охрана  потребовала  бы  слишком
много сил. Фолдцев придется отослать одних. Если  только  им  как-нибудь
удастся преодолеть страх перед китами и снова выйти в море.
   - Извините меня, - сказал Бранд, покачав своей тяжелой головой. -  На
меня слишком много всего свалилось,  чтобы  я  мог  выработать  разумный
план.
   Мой родич - марбендилл! Я это знал, но теперь знают все.  Что  скажут
люди?
   - Они скажут, что тебе повезло, - вмешался Торвин. - В  Швеции  живет
один жрец Пути, его призвание  -  служить  богине  Фрее.  Он  занимается
разведением животных, вроде того как  скрещивают  разные  породы  коров,
чтобы лучше доились, или овец, чтобы  давали  больше  шерсти.  Он  часто
разговаривал со мной о мулах, о помесях собаки и волка и  прочем  таком.
Как только он узнает, он приедет сюда. Потому что мне кажется, что мы  и
морской народ больше похожи на собак и волков, чем на лошадей  и  ослов.
Ведь твой дед Бьярни сошелся с одной из их женщин, и у нее родился  сын,
твой отец Барн. Но у Барна тоже был ребенок,  это  ты,  и  ваше  родство
сразу заметно. если вас поставить рядом.  Если  бы  Барн  был  как  мул,
бесплодный мул, этого бы не могло произойти. Значит, мы и марбендиллы не
очень далеки друг от друга. Может быть, в нас больше крови марбендиллов,
чем мы думаем.
   Шеф кивнул. Эта мысль приходила ему  в  голову  и  раньше,  когда  он
смотрел на северян, с их массивными костяками,  надбровными  дугами,  их
волосатой кожей и кустистыми бородами. Но он ни с кем не  делился  этими
мыслями.  Он  заметил,  что  местные  жители  редко  употребляли   слово
"тролли", предпочитая говорить "морской народ" или "марбендиллы", словно
они тоже догадываясь о каком-то родстве.
   - Ладно, может быть, и так, - сказал Бранд, несколько приободрившись.
   - Я не знаю, что нам делать. Я хотел бы, не побоюсь об этом  сказать,
хотел бы получить совет от своего родича.
   Но Эхегоргун исчез вскоре после того, как вытащил  Бранда  на  берег.
Кажется, его на какое-то время позабавило внимание, которое он  привлек,
и определенно его порадовала благодарность Бранда. Но потом, видно,  шум
надоел ему, и он исчез так, как умеет только Потаенный Народ. С собой он
забрал Кутреда, их видели плывущими через  пролив  обратно  на  материк.
Кутред произвел впечатление на Эхегоргуна.
   - Не совсем Хлипкий, - высказался он. - Во  всяком  случае,  сильней,
чем Мистарай. А посмотри на шерсть  у  него  на  спине!  Его  хорошенько
смазать жиром, и будет плавать как тюлень. Мистарай он  понравился.  Был
бы для нее хорошей парой.
   От такого сообщения Шеф вытаращился,  а  потом  заговорил,  с  трудом
подбирая слова.
   - Мне показалось, Эхегоргун, ты говорил, что знаешь, что случилось  с
Кутредом. Ну, что с ним сделали другие Хлипкие, отрезали ему, ну, не то,
что делает его мужчиной, а то, что...
   Эхегоргун его прервал:
   - Я знаю. Для нас это значит меньше, чем для вас. Знаешь, почему ваша
жизнь так коротка? Потому что вы спариваетесь все время, а не  только  в
сезон. Каждый раз, как вы это делаете,  часть  вашей  жизни  уходит.  По
тысяче раз на каждого ребенка, я ведь подслушивал  под  многими  окнами.
Ха! Мистарай ищет в мужчине другое.
   И с этим они ушли. Шеф успел только переговорить с Кутредом и наказал
ему попросить Эхегоргуна, чтобы тот похоронил свою человеческую  добычу,
как человек, а не коптил трупы, как... как марбендилл.
   - Передай ему, что мы заплатим свиньями, - сказал он.
   - У вас нет свиней, - ответил Кутред. - Но я-то все равно предпочитаю
свиней людям.
   Возможно, нам всем до конца зимы пригодилась бы такая кладовая, как у
Эхегоргуна, подумал Шеф.  Пока  разговор  Торвина,  Бранда,  Гудмунда  и
других продолжался, он задумчиво поднялся  и  вышел.  Он  взял  с  собой
копье, которое нашел в коптильне, -  более  удобное,  чем  "Гунгнир",  и
дорогостоящий меч. Он давно обнаружил, что коль  скоро  сталкиваешься  с
неразрешимой задачей, лучшее,  что  можно  сделать,  -  спрашивать  всех
подряд, пока не встретишь того, кто знает ответ.

***

   Он увидел, что Квикка и его команда, прервав свой ежедневный труд  по
сбору уцелевших обломков кораблекрушения, уселись за скудный  обед.  При
его приближении они почтительно встали. Шеф несколько  удивился.  Иногда
они вели себя так. А иногда,  сбитые  с  толку  его  акцентом,  если  он
говорил по-английски, они забывались и обращались с ним  как  с  равным.
Последнее как будто случалось все реже и реже.
   - Садитесь, - сказал он, но сам остался стоять,  опираясь  на  копье.
Еды не много, как я погляжу.
   - И будет еще меньше, - согласился Квикка.
   - Идут разговоры о том, чтобы пленников отослать на корабле, когда мы
его построим. Если сможем построить два корабля, мы отправим кого-нибудь
за провизией на юг. - Если сможем построить два, - усомнился Вилфи.
   - Если будет кому плыть на нем, - добавил Озмод.  -  Сейчас  все  так
напуганы китами, что выбросятся на скалы, едва завидят фонтан.
   - Вот именно, - горячо вмешался Карли. - Я хочу  сказать  одну  вещь,
господин. Ты знаешь, что я видел одну из этих тварей,  когда  удирал  на
плоту с Дроттнингсхолма? В воде прямо рядом с собой. Так вот, здесь  был
тот же самый кит. Я узнал его по  следам  зубов  на  плавнике.  Это  он.
Похоже на то, как будто... ну, как будто они нас преследуют.
   "Или  преследуют  тебя",  -  подумал,  но  не  сказал  Карли.  Бывшие
английские рабы рассказали ему немало странных историй о своем государе,
которого одновременно считали своим в доску  и  благоговели  перед  ним.
Почти ни в одну из них Карли не поверил. А сейчас он начал  сомневаться.
Он  опасался,  не  будет  ли  наказан  человек,  который   приветствовал
богорожденного  ударом  в  челюсть?  Пока  вроде  бы  ничего  такого  не
намечалось.
   - Что ж, если мы ничего не сделаем, мы все умрем с голоду,  -  сказал
Шеф.
   Бывшие рабы задумались над грозящей бедой. Она была им знакома. Рабы,
как и многие бедняки, умирали зимой от холода, или  от  голода,  или  от
того и другого сразу. Они все знали, как это бывает.
   - У меня есть кое-что, - сказал Удд и замолк  из-за  своего  обычного
смущения.
   - Что-нибудь насчет железа? - осведомился Шеф.
   Удд энергично закивал, скрывая волнение.
   - Да,  господин.  Помнишь  руду,  которую  мы  видели  в  Каупанге  в
святилище? Такую, что требует очень  мало  работы  для  выковки  из  нее
железа, потому что в ней так много металла? Это  руда  из  Ярнбераланда,
Страны Железа.
   Шеф одобрительно кивнул, совершенно не  представляя,  к  чему  клонит
Удд.
   Железом сыт не будешь, но насмешка бы только сбила Удда с его мысли.
   - А еще есть место, которое называют  Коппарберг,  Медная  Гора.  Так
вот, и то и другое находится там, по другую сторону, -  Удд  показал  на
горные хребты за гаванью. - По другую сторону гор,  я  имею  в  виду.  Я
думаю, раз мы не можем плыть, мы можем пойти. Это должно быть где-то  по
ту сторону гор.
   Шеф взглянул на изрезанный неприступный берег, вспомнил  об  ужасном,
доведшем его до судорог подъеме по склону ущелья Эхегоргуна. О тропе, на
которую они вышли. О легком спуске, который показал им Эхегоргун,  чтобы
вывести к берегу напротив острова.
   - Спасибо, Удд, - сказал он, - я об этом подумаю.

***

   Шеф пошел искать Гудмунда Шведа. Тот пребывал  в  неожиданно  хорошем
настроении. Он потерял свой корабль, и над ним нависла самая что  ни  на
есть реальная угроза голодной смерти. Но  с  другой  стороны,  добыча  с
"Журавля" оказалась просто  изумительной.  Рагнхильда,  чтобы  выплатить
жалованье своим людям и обещанную награду  тем,  кто  отомстит  за  нее,
возила с собой половину унаследованных  ею  сокровищ,  все  это  удалось
достать со дна. Да и погибшие во время налета увеличили долю  оставшихся
в живых. Гудмунд  приветствовал  своего  юного  короля  с  улыбкой.  Его
называли Гудмунд Жадный. А мечтал он, чтобы его  прозвали  Гулл-Гудмунд,
Гудмунд Золотой.
   Улыбка исчезла, когда Шеф рассказал о предложении Удда.
   - Да, это наверняка где-то там, - согласился Гудмунд. - Но я точно не
знаю где. Вы, ребята, просто не понимаете. Швеция тянется на тысячу миль
от края до края, от Скаане до Лаппмарки. Если Скаане относится к Швеции,
добавил он. - Сам-то я из Голланда, я настоящий швед. Но я думаю, сейчас
мы так же далеко на севере, как и Ярнбераланд.
   - С чего ты взял?
   - По тому, как падают тени. Если измерить тени  в  полдень  и  знать,
сколько дней прошло от солнцестояния, можно определить,  как  далеко  на
севере находишься. Это одно из знаний Пути,  мне  однажды  рассказал  об
этом Скальдфинн, жрец Ньерда.
   - Значит, если мы пойдем отсюда точно на восток, мы придем в  Швецию,
в страну Ярнбераланд.
   - Необязательно всю дорогу идти, - ответил Гудмунд. - Я  слышал,  что
здесь в Киле, в срединной части, есть озера, и они тянутся на запад и на
восток. Бранд мне говорил, что, когда финны с этой стороны  нападают  на
тамошних финнов - их зовут квены, - они делают лодки из коры и плывут на
них.
   - Спасибо, Гудмунд, - сказал Шеф и двинулся дальше.

***

   Бранд посмотрел с  недоверием,  когда  Шеф  изложил  ему  и  Торвину,
который так и сидел на прежнем месте, результаты своих расспросов. -  Не
получится, - сказал он сухо.
   - Почему?
   - Лето уже кончается.
   - Через месяц после солнцестояния?
   Бранд вздохнул.
   - Ты не понимаешь. В горах лето долгим не бывает. На берегу -  другое
дело, море на время задерживает приход снега и льда. Но ты сам подумай.
   Вспомни, что было в Гедебю, ты говорил, настоящая весна. Потом пришли
в Каупанг, а там еще везде был лед. И  сколько  между  ними  расстояния?
Триста миль на север? А досюда тебе еще шестьсот миль. Несколько миль от
берега а дальше я сам не заходил, даже  гоняясь  за  финнами,  -  больше
половины года земля лежит под снегом. А поднимешься выше, там еще  хуже.
На вершинах снег вообще никогда не тает.
   - Значит, проблема в холоде. Но ведь Удд  прав,  по  ту  сторону  гор
лежит Ярнбераланд, может быть, всего милях в двухстах. Десять дней пути.
   - Двадцать дней пути. И то если  очень  повезет.  В  плохие  дни  мне
случалось здесь проходить всего мили три. Если ты не собьешься с  дороги
и не умрешь, пока будешь кружить и плутать.
   -  Однако,  -  вмешался  Торвин,  поглаживая  бороду,  -  есть   одно
обстоятельство, о котором знают немногие. А именно, что Путь очень силен
в Ярнбераланде. Естественно, ведь  мы  все  кузнецы  и  ремесленники.  А
кузнецам нужно железо. Там есть  жрецы  Пути,  они  работают  с  людьми,
которые добывают железо. Некоторые говорят, что там чуть  ли  не  второе
святилище. Вальгрим был против этого. Он говорил, что  святилище  должно
быть только одно.
   А во главе его сам Вальгрим, подумал Шеф. Ошибки  Вальгрима  в  конце
концов его доконали.  Он  оказался  в  лодке,  которая  возвращалась  на
"Журавль"; из тех, кто в ней плыл, остались в живых только двое. Бранд и
молодой парень, который с тех пор, как его  вытащили  на  берег,  так  и
лежит, сжавшись в комочек и попискивая от страха. Рагнхильда тоже  могла
бы умереть там, сказал себе Шеф. Просто несчастный случай. Еще  один  из
тех, что происходят вокруг него. Часть его удачи, сказал бы  Олаф,  Эльф
Гейрстата, да и король Альфред тоже.
   - Итак, если мы пересечем горы, -  продолжал  Шеф,  -  на  другой  их
стороне мы даже сможем найти помощь.
   - Но вы не сможете пересечь горы, - с раздражением повторил Бранд.  В
горах полно финнов и...
   - И Потаенного Народа, - договорил за него Шеф. - Спасибо, Бранд,  он
встал и двинулся дальше, отбивая шаг своим копьем.

***

   Решающие слова Шеф услышал от человека, имени которого  не  знал,  от
одного из моряков  с  "Журавля",  который,  потея  под  лучами  бледного
солнца, грузил вместе  с  другими  пленными  камни  на  волокушу,  чтобы
перевезти их  в  поселок  и  построить  еще  несколько  хижин  на  зиму.
Галогаландцы с некоторого удаления наблюдали за  ними,  сжимая  в  руках
тюленьи гарпуны. Шеф, по-прежнему не зная, куда направить свои стопы, на
минутку остановился понаблюдать за работающими.
   Один из них оглянулся. Родственник Кормака, он заговорил с горечью:
   - Сегодня мы надрываемся, а вы смотрите. Нас победили - но не люди, а
киты! Такого два раза не бывает. В следующий  раз  вы  не  найдете  себе
защитников. Рогаландцы все равно тебя ищут, и  род  Рагнхильды  выплатит
награду за месть. И не забывай, что есть еще Рагнарссоны. Сигурд Змеиный
Глаз заплатит за тебя не меньше  Рагнхильды.  Если  пойдешь  на  юг,  на
кого-нибудь  да  наткнешься.  Ты  никогда  больше  не  увидишь   Англию,
одноглазый.
   Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно иметь железную шкуру. Как
у Сигурда Фафнироубийцы. А ведь даже у него осталось уязвимое место!
   Шеф смотрел задумчиво.  Он  знал  историю  о  Сигурде,  который  убил
дракона Фафнира, - часть ее он сам видел в своих видениях, видел  чучело
головы дракона. Еще он знал, что Сигурд был предан  своей  любовницей  и
убит ее мужем и родственниками, как только они обнаружили, что драконова
кровь, сделавшая его неуязвимым, в одном месте не попала на  кожу  из-за
приставшего листка и Сигурда можно поразить в  это  место  на  спине.  У
него, Шефа, тоже была сердитая любовница, хотя она уже умерла, как и  ее
муж. И ему тоже довелось убить дракона, если можно считать таковым Ивара
Бескостного.
   Сходство было до жути полное. И не приходилось спорить, что  Северный
Путь вдоль берегов Норвегии был единственным путем на  юг,  и  перекрыть
его было слишком легко.
   - Я услышал твои  слова,  -  ответил  Шеф.  -  И  благодарю  тебя  за
предупреждение. Но сделал ты его  по  злобе.  Если  тебе  больше  нечего
сказать, в следующий раз помалкивай, - он осторожно дотянулся  и  концом
копья пощекотал сердитого викинга под самым адамовым яблоком.
   Человек устроен странно. От страха начинается кровотечение из носа.
   Паралич лечат шоком, дряхлая старуха в годину беды встает с кровати и
поднимает огромное бревно,  придавившее  ее  сына.  Родственник  Кормака
знал, что высказался слишком дерзко. Знал, что если одноглазый  проткнет
его своим копьем, жаловаться будет некому. Едва острие коснулось  горла,
его голосовые связки сковал страх. Скованными они и остались.
   Когда Шеф ушел, один из моряков сказал ему вполголоса:
   - Ты сейчас здорово рисковал, Свипдаг.  Свипдаг  повернулся  к  нему,
вытаращив глаза. Попытался заговорить.
   Попытался еще раз, и еще. Ничего не получилось, лишь хриплый  клекот.
Люди увидели  в  глазах  Свипдага  ужас,  когда  тот  понял,  что  хочет
заговорить, но не может, словно бы вокруг горла ему затянули петлю.
   Другие пленники посмотрели в спину  удаляющемуся  Шефу.  Они  слышали
истории о нем, о смерти Ивара, о  Хальвдане,  о  том,  как  король  Олаф
передал всю свою удачу и удачу своей семьи в руки  этого  человека.  Они
знали, что он носил на шее амулет какого-то  неизвестного  бога,  своего
отца, как говорили некоторые.
   - Он сказал "помалкивай", - пробормотал один из викингов. - И  теперь
Свипдаг не может слова вымолвить!
   - Я ж тебе говорил, и китов тоже он науськал, - подхватил другой.
   - И Потаенный Народ ему помогает.
   - Знать бы об этом раньше, Рагнхильда охрипла бы,  но  не  высвистала
меня в этот проклятый богами набег.

***

   - Ты, видишь ли, не должен этого делать, - ответил Бранд,  когда  Шеф
сообщил ему о своем решении. - Мы придумаем что-нибудь еще. Избавимся от
этих жадных гадов с "Журавля", и все будет выглядеть совсем  по-другому.
Мы можем послать ребят на юг в лодках, может  быть,  купим  в  Тронхейме
груз провизии и судно,  чтобы  его  перевезти.  Тебе  нет  необходимости
уходить в снега, даже если кому-то и придется.
   - Но именно это я в любом случае и сделаю, - ответил Шеф.
   Бранд смутился. Он  понимал,  что  раньше  расписывал  обстоятельства
слишком мрачно, чем и вызвал это  безумное  решение.  Он  вспомнил,  как
впервые взял Шефа под свою защиту, после того как тот лишился глаза.  Он
научил его норманнскому языку,  научил  правильно  сражаться  на  мечах,
научил пути drengr'а, профессионального воина. А Шеф многому научил  его
самого. Привел его к славе и к богатству - ведь нынешние трудности  были
вызваны нехваткой еды, топлива, кораблей, но никак не денег. - Послушай,
я не знаю никого, кто зашел  бы  хоть  чуть-чуть  в  глубь  этих  гор  и
вернулся, не говоря уж о том, чтобы перейти на другую их сторону.
   Может быть, финны ходят, но финны - другое дело. Там волки, медведи и
холод. И где ты окажешься, если пройдешь через все это? В Швеции!  А  не
то в шведской Финнмарке или еще где-нибудь. Я не могу понять, почему  ты
хочешь это сделать.
   Прежде чем ответить, Шеф на несколько мгновений задумался.
   - Думаю, у меня две причины, - сказал он. - Первая такая. С тех  пор,
как этой весной я пришел в собор и увидел, как  Альфред  и...  и  Годива
поженились, я все время ощущал, что события вышли из-под моего контроля.
   Люди меня подталкивали, и я двигался. Я  делал  то,  что  должен  был
делать. И на отмели в Элбер-Гате, и на  рынке  рабов  в  Каупанге,  и  с
королевой на Дроттнингсхолме. На пути через Уппланд и  вплоть  до  этого
места. Преследуемый Рагнарссонами, Рагнхильдой и даже китами.  Теперь  я
считаю, что уже дошел до края. Отсюда  я  намерен  вернуться.  Я  далеко
заходил во тьму, побывал даже в коптильне Потаенного  Народа.  Теперь  я
должен идти к свету. И я не собираюсь возвращаться по пути, по  которому
пришел.
   Бранд выжидал. Подобно большинству людей Севера, он  истово  верил  в
удачу. То, что сказал Шеф, означало,  что  он  хотел  бы  изменить  свою
удачу. А может быть, что его удача изменила ему. Кое-кто сказал бы,  что
у этого юноши удача есть, и с избытком.  Однако  никто  не  в  состоянии
судить о чужой удаче, это-то ясно.
   - А вторая причина? - напомнил Бранд.
   Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет-лесенку.
   - Я не знаю, уверен ли ты, что это что-нибудь означает, - сказал он.
   - Ты считаешь, что я сын бога?
   Бранд не ответил.
   - Ладно, - продолжал Шеф. -  Мне,  знаешь  ли,  по-прежнему  являются
видения. Иногда во сне, иногда наяву. Я знаю, что  кто-то  пытается  мне
кое-что объяснить. Иногда это очень легко. Когда мы нашли  Кутреда,  мне
показали человека, который вращал огромный жернов.  Или  я  уже  услышал
скрип мельничного жернова? Не знаю. Но в тот раз и тогда,  когда  Квикка
проломил стену королевского чертога, чтобы  вызволить  меня,  я  получал
предупреждения.
   Предупреждения о том, что как раз и случалось позднее.
   Это все очень легко понять. Но я видел и другие вещи, которые не  так
легко объяснить. Я видел умирающего героя и старуху. Я видел, как солнце
превращалось в колесницу, которую преследуют волки, и в лицо  Бога-отца.
Я видел героя, едущего на Слейпнире, чтобы вернуть Бальдра из мира Хель,
и я видел, как Белого Христа убили римские солдаты, говорившие на  нашем
языке. Я видел героев в Вальгалле, я видел, как там встречают  тех,  кто
не герои.
   Ведь всеми этими видениями  мне  пытались  что-то  объяснить.  Что-то
сложное. Верное не только для  одной  стороны,  для  язычников  или  для
христиан.
   Я думаю, что мне пытались сказать - или я говорил  сам  себе,  -  что
есть какая-то неправда. Неправда в том, как все мы живем. Мы идем к миру
Скульд, сказал бы Торвин. Добро ушло от нас, от всех нас, и  христиан  и
язычников. Если этот амулет означает хоть что-нибудь, он означает, что я
должен попытаться исправить это. По одному шагу зараз, как взбираются на
лестницу.
   Бранд вздохнул:
   - Я вижу, что ты уже все решил. Кто пойдет с тобой?
   - Ты.
   Бранд покачал головой:
   - У меня здесь слишком много дел. Я не могу бросить  своих  сородичей
без припасов и крова.
   -  Квикка  и  его  команда,  наверное,  пойдут,  и  Карли  тоже.   Он
присоединился ко  мне  ради  приключений.  Если  он  вернется  назад,  в
Дитмарш, он будет там самым великим рассказчиком всех времен. Удд  точно
пойдет, возможно, Ханд, возможно, Торвин. Я должен еще раз поговорить  с
Кутредом и с твоим родичем.
   - Есть островок, где я могу оставить  известие,  -  нехотя  признался
Бранд. - Твоя удача чрезвычайно возрастет, если он пойдет  с  тобой.  Но
может быть, он считает, что уже достаточно порадел для тебя.
   - Как насчет провизии? Сколько вы можете нам уделить?
   - Не много. Но ты получишь лучшее из того, что у  нас  еще  осталось,
ответил Бранд. - И вот что. Почему ты все носишь  это  старое  копье?  Я
понимаю, ты подобрал его в коптильне, когда  у  тебя  больше  ничего  не
было, но посмотри же на него. Оно старое, золотые  накладки  вывалились,
наконечник тонкий, крестовины нет. И половины  Сигурдова  "Гунгнира"  не
стоит. Дай его мне, я найду тебе получше.
   Шеф задумчиво взвесил в руке оружие.
   - Я считаю его хорошим копьем  для  победителя,  -  сказал  он.  -  Я
оставлю его у себя.

Глава 25

   В конце концов в отряде, который Шеф повел к подножию гор,  оказалось
двадцать три человека, почти все - англичане по рождению. Квикка, Озмод,
Удд и три их оставшихся помощника,  Фрита,  Хама  и  Вилфи,  без  лишних
разговоров изъявили желание  присоединиться  к  Шефу,  как  и  дитмаршец
Карли. То же сделал Ханд - по его словам, у него появилось ощущение, что
путешественникам понадобится  лекарь.  Шефа  несколько  удивило,  что  и
Торвин согласился принять участие в экспедиции, мотивируя это  тем,  что
как  кузнец  и  жрец  Пути  он  обязан  увидеть  Ярнбераланд  и  форпост
святилища. Как  только  слухи  об  этом  замысле  распространились,  Шеф
удивился еще больше,  когда  к  нему  явилась  делегация,  возглавляемая
Мартой, женщиной из  Фризии,  некогда  рабыней  королевы  Рагнхильды,  и
Кеолвульфом, одним  из  беглых  рабов,  который,  как  подозревали,  был
английским таном.
   - Мы не хотим здесь оставаться, - сказали они.  -  Мы  слишком  долго
пробыли среди норманнов и хотим попасть домой. Наш лучший шанс - пойти с
тобой.
   - Не слишком надежный шанс, - сказал Шеф.
   - Лучше, чем тот,  что  был  у  нас  еще  недавно,  -  мрачно  сказал
Кеолвульф.
   Таким образом,  к  отряду  присоединились  четыре  женщины  и  восемь
мужчин.
   Шеф засомневался, не объявить ли им, что путешествие  слишком  тяжело
для женщин, но слова умерли, едва родившись. Он прошел с этими женщинами
от Каупанга до Гула-фьорда, и они держались ничуть не хуже мужчин, и  уж
явно лучше, чем тщедушный Удд или коротконогий Озмод. Что же  до  беглых
рабов-мужчин, каждый из которых носил амулет Рига, - Шефу не хотелось бы
с ними расставаться. Они  могли  оказаться  полезны.  По  крайней  мере,
некоторые  из  них,  например   грозный   Кеолвульф,   были   настоящими
самородками. Они храбро  сражались  в  скоротечной  схватке  с  командой
"Журавля":  часть  их  погибла,  слишком  увлекшись  желанием  отомстить
викингам, которые их поработили и мучили.
   И последним в состав экспедиции вошел Кутред. Однажды  вечером  Бранд
исчез в подступающем мраке, дав понять, что  не  желает,  чтобы  за  ним
следили или сопровождали его. Согласно обычаю  своей  семьи  он  оставил
сообщение в условленном  месте,  известном  его  родичам  из  Потаенного
Народа. Каким-то особым способом он передал им, что  нужно  встретиться.
Но Эхегоргун не ответил и не появился. Вместо этого через два дня пришел
Кутред. Его одежда была сухой, и он нес свои меч со  щитом,  значит,  не
перебирался вплавь через узкий пролив между островом и  материком.  Надо
полагать, у Эхегоргуна была какая-то лодка или плот, но Кутред  на  этот
счет был нем, словно сам уже стал одним из Спрятанных.
   Ему объясняли замысел, а он слушают, кивал, молча просидел так  целый
день и вечером исчез. Вернувшись, он принес неутешительные вести.
   - Эхегоргун с вами не пойдет, - сказал он. - Он считает,  что  его  и
так уже слишком часто видели. Он предлагает, чтобы вместо него пошел я.
   У Шефа задралась  бровь.  Кутред  говорил  так,  словно  его  ожидало
кое-что получше - например, навсегда присоединиться к Потаенному Народу,
как бы в обмен на мальчика Барна, ушедшего к людям много лет назад.
   - Он сказал, что не будет  упускать  тебя,  то  есть  нас,  из  виду,
продолжал Кутред. - И он передаст своим родичам просьбу не  мешать  нам.
Это  избавит  нас  от  многих  неприятностей.   Ты-то   знаешь,   почему
большинство охотников не возвращаются оттуда. Они  кончают  свои  дни  в
коптильне. Но еще остаются волки и медведи. А также  холод  и  голод.  И
финны. Придется рискнуть, они могут напасть на нас.
   Выбора не  было,  Шеф  вынужден  был  согласиться  и  продолжил  свои
хлопоты.
   Под конец Бранд заставил промаршировать перед собой каждого участника
похода и придирчиво  осмотрел  его  снаряжение.  У  всех  были  прочные,
доходящие до колен, смазанные жиром сапоги.  Толстые  гамаши  и  плотные
шерстяные штаны поверх них как у  мужчин,  так  и  у  женщин.  Шерстяные
куртки, кожаные плащи, конопляные рубахи.
   - Пот опасен, - объяснял им  Бранд.  -  Замерзает  на  теле.  Конопля
впитывает пот лучше, чем шерсть. Но лучше не потеть. Просто делайте  все
размеренно и никогда не  останавливайтесь,  пока  не  разведете  костер.
Тогда вам будет тепло, но не жарко.
   Он убедился, что у каждого есть спальный мешок. К сожалению, не такой
роскошный, как купленный Шефом в Гула-Тинге - тот, как и многое  другое,
сгорел. Но склад с пухом уцелел в пожаре, и каждому достался двухслойный
мешок из кожи или шерсти, с подкладкой из пуха морских птиц. Рукавицы  и
шапки, холщовые платки, чтобы замотать вокруг  шеи  и  прикрыть  лицо  в
случае метели. У каждого в заплечном мешке запас еды на десять  дней,  в
основном сушеная рыба и тюленье мясо, а также выдержанный сыр, сделанный
из козьего и овечьего молока. Худо-бедно, но человеку, идущему весь день
по морозу, без четырех фунтов еды не обойтись. Чем  больше  несешь,  тем
меньше пройдешь.
   - Увидите что-нибудь живое - съешьте, - наказал  Бранд.  Растягивайте
запас, который несете, как можно дольше.  Прежде  чем  перейдете  на  ту
сторону, наголодаетесь.
   Оружие  тоже  было  тщательно  отобрано,   и   не   только   военное.
Катапультеры взяли свои арбалеты и  тесаки.  Озмода  с  трудом  вынудили
оставить свою  алебарду,  слишком  тяжелую  и  громоздкую.  Торвин  взял
кузнечный молот, Ханд шел с пустыми руками, а остальные несли  топоры  и
копья - в виде рогатин, а не дротики и не гарпуны.
   - На медведя, - объяснил Бранд. - Рогатина не даст медведю навалиться
на вас.
   Было также роздано четыре небольших охотничьих лука - тем, кто считал
себя метким стрелком. Кутред захватил отобранный у Вигдьярфа меч и  свой
шипастый щит. Шеф нес старое копье и широкий рогаландский нож - трофей с
"Журавля".
   Наконец, Бранд навязал им странные  деревяшки,  на  которых  катаются
норвежцы, шесть пар лыж.
   - Из нас никто не умеет ходить на них, - протестовал Шеф.
   - Торвин умеет, - отвечал Бранд.
   - Я тоже умею, - добавил Кеолвульф. - Научился в первую зиму.
   - А вдруг вам понадобится выслать разведчиков, - настаивал  Бранд.  А
про себя он подумал: пусть хоть кто-нибудь выживет, даже если  остальные
умрут.
   На рассвете, недели через две после битвы и пожара, отряд выступил  в
путь. Через первое препятствие - пролив - они  переправились  на  судне,
которое людям Бранда удалось собрать из обломков: доски с обоих разбитых
кораблей, киль, сделанный из одной  половины  сборного  киля  "Журавля".
Корабль вышел коротким, широким и неуклюжим, Бранд неодобрительно назвал
его "Утенок". Тем не менее он прилично ходил под парусом, и отряд да еще
шесть человек команды разместились на его  просторной  палубе.  Возникли
споры, где лучше высадиться на берег,  Бранд  предлагал  выбрать  фьорд,
который дальше всех заходит в горные теснины,  чтобы  как  можно  больше
сократить маршрут по суше. Но Кутред с неподражаемой уверенностью отверг
этот вариант.
   - Эхегоргун сказал другое, - пояснил он. - Он велел  идти  во  фьорд,
который подходит к трехглавой горе. Потом идти строго на восток. Так  мы
выйдем на направление к большому озеру у подножия гор Kjolen, Киль.
   - Так там направление или дорога? - поинтересовался Шеф.
   - Направление. Дорог там нет. Нет  даже  троп  Потаенного  Народа.  В
горной стране им не нужны тропы. Он чуть не сказал "нам", отметил Шеф.
   Итак, двадцать три нагруженных человека стояли на  холодном  ветру  в
самом конце длинного фьорда. Солнце поднялось высоко в небо. Но при этом
оно едва освещало горные вершины, и половина фьорда  лежала  в  глубокой
тени.  На  противоположной  стороне  в  тихой  воде  сверкало  отражение
увенчанных снежными шапками высоких пиков, колеблемое лишь легкой  рябью
отходящего от берега "Утенка". Люди казались россыпью жалких прутиков  у
подножия серых исполинов, а их тропы - просто  промоинами  в  скале,  по
которым струится текучая вода.
   Бранд крикнул им вслед:
   - Тор вам в помощь.
   Торвин в ответ показал знак Молота.
   - Веди нас, - сказал Шеф Кутреду.

***

   Спустя двенадцать дней Шеф убедился, что его расчеты были неверны. Он
сделал двенадцатую зарубку на палочке, которую носил за поясом с  первых
дней похода, а остальные путешественники молча смотрели на него. Они  не
могли оторвать глаз от сухой палки.
   И в этом тоже была одна из ошибок. Первый день оказался так плох, как
Шеф и ожидал, вспоминая свою судорогу при подъеме на склон, когда они  с
Кутредом пришли в гости к Эхегоргуну. В этих горах не было очень  крутых
и отвесных склонов, по которым пришлось бы карабкаться. Но они никогда и
не становились настолько пологими, чтобы можно было просто идти. Первыми
заболели мускулы на бедрах. Потом к ним  присоединились  руки,  так  как
ослабевшим скалолазам приходилось все больше и больше  подтягиваться  на
руках, а не отталкиваться ногами.  Перерывы  на  отдых  становились  все
более длинными, все более частыми, а боль после каждого из них все более
мучительной.
   Все это Шеф предвидел.  В  конце  концов,  дело  было  в  том,  чтобы
забраться, скажем, на пять тысяч футов. Для этого достаточно пяти  тысяч
шагов. "Около трех тысяч мы уже сделали, - сказал он  остальным.  -  Две
тысячи шагов! Мы можем сосчитать их". И хотя в числе он ошибся,  он  был
прав, что рано или поздно этому придет конец.
   Тогда они на несколько дней приободрились. Запертые  долгое  время  в
загонах для трэлей или на кораблях англичане радовались свежему воздуху,
солнечному свету, необозримым просторам, первозданной пустынности гор.
   Пустынность. Вот в чем была причина. Даже Торвин признался Шефу,  что
ожидал увидеть то, что норвежцы называют barrskog, кустарники. Но  отряд
поднялся уже выше тех мест, где  хоть  что-нибудь  произрастало.  Каждую
ночь, которую приходилось проводить без костра - ведь  они  не  несли  с
собой дров, мороз, казалось, пробирал их все свирепее. Еда  была  строго
ограничена. Ее не хватало, чтобы насытиться. Может быть, если бы  у  них
был костер, чтобы  сварить  на  нем  мясо,  как  они  начали  мечтать  в
разговорах друг с другом, тогда сушеное тюленье мясо вызвало бы ощущение
наполненности желудка. А так это было все равно что жевать  кожу.  Целый
час жуешь один кусочек, а потом в животе только жалкие крошки.  Ночь  за
ночью Шеф просыпался от холода даже в  своем  подбитом  пухом  мешке,  и
снился ему хлеб. Ломоть с толстым слоем желтого масла. И с медом!  Пиво,
густое коричневое  пиво.  Его  тело  кричало  об  этом.  Ни  у  кого  из
путешественников с самого начала не было особого жирка, и их тела начали
перерабатывать собственные мышцы за неимением ничего другого.
   Поэтому они уставились на палку,  мечтая,  чтобы  он  разломал  ее  и
пустил на растопку, чтобы  поджечь  засохшую  коричневую  траву  и  мох,
которые покрывали неровное горное плато. Это было невозможно. Но  только
об этом они и думали.
   По крайней мере, удалось преодолеть  какое-то  расстояние,  размышлял
Шеф.
   Ни холмы, ни леса не задерживали их, хотя встречались болота и  топи.
Однако они не вышли к озеру, на которое так рассчитывали, и все, что мог
сказать Кутред,  -  что  озеро  где-то  дальше.  Озеро,  говорил  он,  с
деревьями вокруг, а на них кора, из которой можно сделать  легкий  челн.
Так рассказывал ему Эхегоргун. "Где он, твой  Эхегоргун,  пусть  показал
бы", - снова и снова хотелось  закричать  Шефу,  но  ввиду  сомнительной
преданности Кутреда он хранил молчание.
   Еще каких-то несколько дней тому назад он мог бы сказать  себе,  что,
по крайней мере, в отряде сохранился дух солидарности.  Привычка  бывших
рабов безропотно переносить трудности была их немаловажным достоинством.
Там, где гордые вояки стали бы  спорить,  препираться  и  обвинять  друг
друга, устраивая трагедию из каждой  мозоли  или  расстройства  желудка,
люди в отряде  Шефа  относились  друг  к  другу  заботливо,  как...  как
женщины, пришлось бы ему сказать. Когда у Марты однажды утром  случились
колики, что могло задержать выход, Вилфи разыграл роль шута и отвлек  на
себя внимание. Когда Удд, самый слабый из всех,  начал  хромать  и,  все
больше и больше бледнея, пытался скрыть это, опасаясь, что  его  бросят,
не кто иной, как Кеолвульф, остановил отряд, смазал больную  пятку  Удда
собственной  пайкой  тюленьего  жира  и  шел  рядом  с  ним,  ободряя  и
поддерживая.
   Все же напряжение стало прорываться, проявляясь в мелких стычках.
   Особенно   изменился   Кутред.   Днем   раньше   Карли,   по-прежнему
неисправимый, когда речь шла о женщинах, поймал проходящую мимо  Эдит  и
на мгновенье стиснул ее ягодицы. Начиная с Дроттнингсхолма,  он  и  Эдит
при любой возможности спали вместе, и она  не  протестовала.  Но  идущий
сзади Кутред, слова худого не говоря, просто с  силой  хватил  Карли  по
уху. На мгновение Карли принял стойку. Потом увидел, что Кутред нарочито
открыт для прямого удара, и, зная, что исход схватки будет  смертельным,
поник и ретировался.
   Теперь Карли чувствовал себя униженным. Не  так,  как  в  свое  время
Кутред,  однако  в  отношениях  людей  в  отряде   появилась   трещинка,
распространявшаяся по мере того, как они принимали ту или иную сторону.
   Шеф  заткнул  палочку  обратно  за   пояс,   посмотрел   на   звезды,
проступающие в морозном воздухе.
   - Теперь спать, - сказал он. - На рассвете в путь. Ничего больше  нам
не придумать. Завтра мы найдем дрова и Кутредово озеро.
   Когда командир слабеет, армия останавливается, так говорит пословица.
   Если командиру приходится шутить, значит, армия уже слаба.

***

   Откуда-то  сверху  за  нами  наблюдал  Разум.  Взирал  на   маленький
измученный отряд, страдающий от холода и от резей в животе, а по крайней
мере  один  из  них  беззвучно  кричал  от  внутренней  боли.  Взирал  с
удовлетворением, умеряемым только некоторыми опасениями.
   "Он справился с моими китами, - говорил себе  Разум.  -  Он  выдержал
испытание поклоняющихся мне. Он носил мое копье и на нем так и  осталась
моя отметина, однако он не оказывает мне почестей. Но что такое почести?
Важно то, что он ослабит меня и мое воинство в Судный День".
   "Да, - подумал разум Одина, - я мало спал со дня смерти моего сына. С
тех пор, как от меня забрали Бальдра, и лучшие мои люди из Эйнхериара не
смогли вернуть его из мира Хель. С тех пор мир стал серым и  скучным,  и
таким он пребудет до Судного Дня. Несли мы не победим в  этот  день,  на
что нам надеяться?  Но  это  существо,  этот  человечишка,  рожденный  в
постели, хочет сделать мир  лучше,  дать  людям  счастье  до  того,  как
наступит Судный День.
   Если  такая  вера  распространится,  откуда  я  буду  набирать   свой
Эйнхериар?
   Он должен умереть здесь, и его  мысли  умрут  вместе  с  ним.  И  его
последователи тоже. И все же это будет потеря, это будет потеря.  Потому
что существо с моей отметиной, с одним глазом, наделено мудростью  -  не
понимаю, кто дал ему мудрость? Иногда он напоминает мне одного  из  моих
сыновей. В любом случае,  он  прислал  ко  мне  великого  ратоборца  для
Судного Дня, Ивара Убийцу Королей, который теперь каждый день  сражается
в Вальгалле со своими товарищами. И  тот,  что  идет  с  ним,  это  тоже
великий ратоборец, этот калека.
   В Вальгалле нет женщин, чтобы раздражать его, он будет здесь желанным
гостем. Пусть он исповедует Белого Христа,  сейчас  не  до  религии,  он
может стать моим, попасть в  мою  коллекцию.  Но  для  этого  он  должен
умереть с оружием в руке.
   Жаль было бы потерять его. И жаль потерять одноглазого, у  него  есть
какая-то хитрость, а этого  качества  так  не  хватает  в  полях  вокруг
Вальгаллы.
   Что же мне послать им ? Послать ли моих волков ?
   Нет. Если бы волки съели их, все было бы в  порядке.  Но  сейчас  они
сами съедят волков и еще оближутся. Нет, у  китов  не  получилось,  и  у
Вальгрима не получилось, а старый iotun никогда не был моим,  он  скорее
из отродья Локи. У волков тоже не получится. Так что я пошлю им снег.  А
в снегу - моих финнов".

***

   Снежинки начали появляться в  небе  сразу  после  захода  солнца,  по
одной-две, сначала просто кристаллизуясь, а  не  падая.  Затем  снежинки
стали расти, с севера поднялся ветер и подхватил их. Около полуночи двое
дозорных, заметив, что снег усиливает и засыпает лежащие на голой  земле
спальные мешки, решили разбудить спящих, чтобы тех не завалило снегом. В
лагере поднялось брожение усталых мужчин и женщин, вылезающих  из  тепла
на холод, трясущих свои мешки, переходящих на новое место, а  когда  они
снова ложились, твердая земля под  ними  превращалась  в  слякоть  из-за
тепла их тел. Они начали незаметно переползать с места на  место,  чтобы
укрыться от ветра друг за другом, весь лагерь постепенно переместился  в
подветренную сторону.
   Где-то перед рассветом Шеф, разобравшись, что происходит,  выложил  в
ряд  заплечные  мешки  и   нагреб   на   них   снег,   чтобы   за   этой
импровизированной стенкой отряд улегся хоть в каком-то порядке, слабые в
середине, а сильные по краям. Немногим удалось в ту  ночь  выспаться.  К
рассвету все страдали от усталости и голода, а костра у  них  так  и  не
было.
   Безмолвие и темнота, пока не кончился снегопад,  что  произошло  лишь
через несколько часов. Путешественники  вглядывались  в  белую  равнину,
искали  спрятавшееся  за  облаками  солнце.  Шеф  ощутил   острый   укол
неуверенности. За ночь он потерял всякое чувство направления.  А  солнце
спряталось... Он слышал, что  бывают  такие  прозрачные  камни,  которые
собирают  солнечные  лучи,  через  них  можно  увидеть  солнце  даже  за
облаками, но у них в отряде таких камней не было.
   Он подавил свой страх. Куда они держали путь, было сейчас не  так  уж
важно. Необходимо найти дрова и укрытие, и  любое  направление,  которое
приведет к ним, можно считать подходящим. Раскопав  из-под  снега  лыжи,
Шеф  послал  Торвина  и  Кеолвульфа,  единственных   опытных   лыжников,
пробежаться в различных направлениях как можно  дальше,  чтобы  поискать
край плато.
   Только после того, как они ушли, сообразил он посчитать людей. Одного
не  хватало.  Потерялась  Годсибб,  белокурая,   молчаливая,   печальная
девушка, которая без единой жалобы проделала с ними весь  нелегкий  путь
от Дроттнингсхолма. Даже Карли не счел нужным попытать  с  нею  счастья.
Она никогда не отвечала на его "доброе утро!". Ее тело нашли  в  снежном
сугробе, на удивление далеко от лагеря, что показывало, на какое большое
расстояние они сместились за ночь.
   - От чего она умерла? -  спросил  Шеф,  после  того  как  они  руками
разгребли снег вокруг Годсибб.
   - Холод. Истощение. Голод, - ответил Ханд. - У  людей  бывают  разные
уровни сопротивляемости. Она была худенькой.  Может  быть,  ее  спальный
мешок промокал. Ночью никто ее не заметил, и она  уснула  здесь  снежным
сном. Она отошла мирно  -  совсем  не  той  смертью,  что  уготовила  ей
королева Аза, добавил он, стараясь отвлечь Шефа от его печальных мыслей.
   Шеф взглянул в измученное лицо, слишком усталое для юной девушки.
   - Ей пришлось много пройти, чтобы умереть здесь, - сказал он.
   И, умирая, она создала ему проблему. Похоронить ее в замерзшей  земле
невозможно. Можно ли оставить ее в снегу, под сугробом? Когда они  будут
уходить, могила будет выглядеть вполне пристойно,  но  никто  не  сможет
отделаться от  мысли  о  том,  что  произойдет,  когда  снег  растает  и
перестанет укрывать ее.
   Ханд тронул Шефа за рукав и молча показал вдаль. На бугорке  в  сотне
ярдов поодаль четвероногая  бестия  глядела  на  них  и,  высунув  язык,
уселась, выжидая. Позади нее собирались другие звери, они  садились  или
ложились рядком.
   К волкам в отряде относились по-разному. Некоторые англичане вполне к
ним привыкли, считали, что они почти неопасны.  Против  этого  со  своей
обычной решительностью возражал Бранд.
   - Вы от них натерпитесь, - предсказывал он. - Совсем не боятся людей.
Конечно, они не нападут на отряд из двух десятков вооруженных воинов.  А
вот пара одиноких людей в лесу - это другое дело.
   Появление волков означало, что путешественникам, наверное, не следует
оставлять Годсибб, пока они не найдут земли, чтобы похоронить ее,  огня,
чтобы размягчить землю, и камней, чтобы засыпать могильный  холм.  Нести
ее отнимет у носильщиков много сил. Если это кончится еще одним  мертвым
телом, которое надо нести, потом еще одним...
   Шеф подозвал двух человек, велел им завернуть тело в спальный  мешок,
привязать  веревки  и  волочить  груз  по  снегу.   Он   отмахнулся   от
настойчивого предложения Фриты стрельнуть в волков из  арбалета.  Пустая
трата стрелы.
   Может  статься,  эта  стрела  понадобится  по-настоящему.   Поскольку
охотничьи луки  ночью  потерялись,  позабытые  где-то  под  снегом,  Шеф
выстроил отряд в линию и велел прочесать с помощью ног и рук в рукавицах
всю  площадку,  по  которой  они  кочевали  ночью,   начиная   с   места
первоначальной стоянки. Удалось найти два из четырех  луков,  но  только
один колчан со стрелами, весь набор лыж и чей-то забытый вещевой  мешок.
Было уже около полудня, а они еще ни шагу не прошли по маршруту.  Плохое
начало для первого дня непогоды. Шеф смерил сердитым взглядом  человека,
который потерял свой мешок, и закрепил урок суровым выговором.
   - Держи все при себе. Или на себе. Ничего не оставляй даже до утра.
   Иначе утро может для тебя не наступить. И помни, твоей  мамаши  здесь
нет!
   Вернулись  Торвин  и  Кеолвульф,  до  отвращения   жизнерадостные   и
разогретые после нескольких часов бодрого бега на лыжах.
   - Нужно идти сюда, - показал Кеолвульф. - Там начинается спуск,  вниз
ведет долина, и есть что-то вроде леса в нескольких милях дальше.
   Шеф задумался.
   - Хорошо. - сказал он. - Смотрите. Вдвоем  вам  теперь  будет  ходить
опасно, с нашими-то новыми попутчиками. Возьмите четверых самых  молодых
парней и покажите им, как ходить на  этих  лыжах.  Потом  идите  с  ними
вперед.
   Даже  новички  смогут  идти  на  лыжах  быстрее,  чем  мои  пешеходы,
спотыкающиеся в снегу. Когда доберетесь до  деревьев,  нарубите  дров  и
принесите с собой как можно больше. Костер  подбодрит  людей,  им  легче
будет продолжать поход. Я поведу отряд как можно  быстрее.  Постарайтесь
не терять нас из виду, а если снова повалит снег, сразу возвращайтесь.
   Лыжники  пошли  вперед,  Торвин  и  Кеолвульф  выкрикивали  советы  и
помогали падающим подняться. Шеф и  остальные  шестнадцать  человек  шли
второй группой, упрямо пробивая тропу и время от  времени  спотыкаясь  о
сугробы. Снег забивался им в сапоги и в рукавицы.

***

   Финн Пирууси радовался снегу, первому снегопаду в этом году,  раннему
и желанному. Он вышел из своего  уютного  кожаного  шатра  на  рассвете,
смочил водой костяные полозья саней и поставил их замораживаться, смазал
лицо и лыжи желтым оленьим жиром и с луком в руках пустился в  путь.  Он
надеялся добыть полярную куропатку или зайца, но был бы рад любой добыче
и даже отсутствию таковой. Зима для финнов была благословенной порой,  и
если наступала рано, значит, духи предков были к ним благосклонны.
   Когда он проходил мимо шатра  старого  Пехто,  шамана,  тот  вышел  и
поприветствовал его. Пирууси, нахмурившись, остановился.  У  Пехто  были
слишком хорошие отношения с духами, чтобы с ним ссориться,  но  ведь  он
все  время  требовал  к  себе  внимания,  уважения,  подношений  в  виде
разнообразных яств и особенно любимого перебродившего молока.
   Не в этот раз. Приплясывая и потрясая бубном, Пехто, однако, сказал в
кои-то веки осмысленные слова.
   - На запад, Пирууси, великий охотник, владыка оленей! С запада кто-то
движется сюда. Кто-то могучий, Пирууси, и нелюбимый богом. Ай-и-и!  -  И
Пехто начал еще одну пляску, которую Пирууси как бы не заметил.
   Тем не менее он  свернул  у  невысокой  березы,  листья  которой  уже
почернели от первых заморозков, и пустился по пологому склону на  запад.
Его лыжи так и свистели на снегу, Пирууси катился, не задумываясь  и  не
затрудняя себя. Лыжные палки были привязаны у него за спиной, но  в  них
он не нуждался нигде, кроме самых крутых откосов. Гораздо важнее держать
в руках лук и стрелы, чтобы в  любой  момент  успеть  выстрелить.  Зимой
нужно добывать еду при каждой возможности. Никогда не  следует  упускать
свой шанс.
   Кто-то шел с запада, это  точно.  Действительно  ли  старый  мошенник
увидел этих  людей  своим  колдовским  взором?  Может  быть,  он  просто
поднялся пораньше и посмотрел вдаль, невозможно  было  не  заметить  их,
пробирающихся по  заснеженной  равнине.  Во-первых,  мужчины  на  лыжах.
Мужчины!  Они  падали  через  каждую  сотню  шагов,  хуже  детей,  сущие
младенцы. А позади них, достаточно отчетливо для дальнозоркого  Пирууси,
виднелось целое стадо людей, бредущих, как волы, проваливаясь в снег  на
каждом шагу. За собой они тащили что-то вроде саней или волокуши.
   Сам Пирууси никогда не платил финскую дань, но тем его соплеменникам,
кто жил ближе к берегу моря,  приходилось  платить.  Так  для  них  было
лучше, иначе во время летней рыбалки или вылазок за  птицами  они  могли
пасть от рук морских убийц. Кое-кому пора,  подумал  Пирууси,  заплатить
теперь норманнскую дань. Он устремился  назад,  к  россыпи  шатров,  где
мужчины и женщины готовили еду  на  жарко  пылающем  в  кострах  сушеном
оленьем помете, он торопился призвать охотников,  чтобы  доставали  свои
луки и лыжи.

***

   Добравшись до первой кучки деревьев, самых обычных,  но  долгожданных
карликовых берез, отряд Шефа обрел новые силы. Шеф приказал лыжникам  не
отделяться от отряда, беспокоясь, чтобы никто не пропал из виду.
   - Мы войдем в лесок, расположимся там, - сказал он. - Сможем развести
огонь и сварить обед. По крайней мере, будем в укрытии.
   Словно в ответ на его слова, стрела из-за деревьев ударила в  затылок
ковыляющего на лыжах Виферта. Тот рухнул как подкошенный, умерев прежде,
чем коснулся земли. Мгновеньем позже воздух наполнился пением стрел,  за
деревьями замелькали перебегающие фигуры, они не высовывались больше чем
на мгновенье, подбадривали друг друга на каком-то неизвестном языке.
   В отряде Шефа было много  опытных  воинов.  Они  немедленно  залегли,
собрались в неровный круг, пытаясь найти прикрытие. Но  стрелы  сыпались
со всех сторон. Бьющие не слишком сильно -  Шеф  увидел,  как  Кеолвульф
поморщился и вытащил из бедренной мышцы стрелу, по-видимому, без большой
натуги, - но смертельные при попадании  в  горло  или  в  глаз.  Стрелки
подобрались совсем близко.
   - Фрита, - крикнул Шеф,  -  доставай  арбалеты.  У  кого  есть  луки,
стреляйте, только если полностью уверены, а не просто так.  У  кого  нет
луков, лежите и не высовывайтесь.
   Щелкнул взведенный Фритой арбалет. Кутред по  собственной  инициативе
встал сзади Фриты, щитом отражая стрелы и прикрывая  спину  арбалетчика.
Фрита выбрал ствол дерева, за которым прятался финн, подождал, пока  тот
высунется со своим луком. И спустил крючок.
   Финн отлетел назад, пущенная с тридцати ярдов стрела  ударила  его  в
грудь, вонзившись по самое оперение. Стоявший в десяти шагах  Пирууси  с
изумлением воззрился на нее. Норманны не были лучниками! Да и лука он не
заметил. Племя Пирууси не имело воинственных  традиций,  они  не  искали
славы.
   Они сражались,  как  волки,  как  налетчики.  Если  жертва  оказывает
сопротивление,  лучше  отойти,  выждать.  Финны  отступили,  по-прежнему
перекликаясь и пуская стрелы.
   - Что ж, с ними вроде бы легко справиться, - сказал, поднимаясь, Шеф.
   - Подожди, пока мы попытаемся уйти отсюда, - откликнулся Кутред.

***

   Через несколько  часов,  когда  до  прихода  темноты  еще  оставалось
немного времени, ситуация стала ясна. Отряд Шефа  потерял  двух  человек
убитыми теперь им приходилось нести с собой три трупа -  и  с  полдюжины
получили  легкие  ранения.  Угроза  арбалетов   удерживала   финнов   на
расстоянии, но Шеф  полагал,  что  из  выпущенных  стрел,  числом  около
дюжины, лишь одна-две возымели нужное действие. Стрел оставалось не  так
уж много,  а  финны  были  великие  мастера  подкрасться,  выстрелить  и
скрыться за деревьями. Сейчас отряд зашел глубоко в лес, и  долгожданное
укрытие оказалось западней. На открытой торфяной  пустоши,  которую  они
покинули, их далеко бьющее оружие решило бы  дело.  Виды  на  ночь  были
невеселые. Пора валить деревья, делать  засеку.  Хорошо  хоть,  что  они
наконец-то могли развести костры.
   Едва  первый  дровосек  ударил  топором  по   березе,   Шеф   заметил
закрепленный на ее ветвях  сверток.  Он  пригляделся.  Длинный  сверток.
Слишком длинный сверток.
   Он показал на него Торвину, который прятался от стрел рядышком.
   - Что это?
   Торвин взялся за бороду.
   - Я слышал, что здесь, где  земля  зачастую  слишком  мерзлая,  чтобы
хоронить покойников, их вместо этого поднимают на деревья.
   - Так мы у финнов в храмовой роще?
   - Ну, храма здесь, наверное, нет. Просто погост.
   Шеф отозвал дровосека, поискал глазами другие свертки на деревьях.
   - Разводите костер, - велел он. - Большой  костер.  Может  быть,  они
заплатят выкуп за своих покойников.

***

   Пирууси, глядя на пришельцев, снова засмеялся. Огонь, который развели
норманы, высвечивал их, делал легкой мишенью для ночной стрелы.  Да,  но
ведь это его собственную бабушку снимают с  ее  дерева!  Что  они  хотят
сделать с нею? Неужели сжечь? Сожженный покойник лишается в другом  мире
своего тела, может вернуться в мир живых и преследовать своих  нерадивых
родственников. С его бабушкой и так хватало неприятностей, пока она была
жива.
   Пора,  подумал  Пирууси,  пуститься  на  хитрость.  Он   отбежал   от
запряженных оленями саней, которые пригнали, чтобы увезти убитых, сломал
ветку, на которой еще оставались листья, и помахал  ею  в  знак  желания
вести  переговоры,  опасливо  ожидая  выстрела  из  загадочного  оружия,
которое было пущено в ход норманнами.

***

   Шеф увидел, что человек в кожаной куртке и  штанах  машет  веткой,  и
даже в такой момент с завистью отметил прекрасно выделанную кожу -  жены
Пирууси много дней жевали ее, чтобы добиться такой мягкости. Он  заметил
опасливую готовность финна отскочить, отвел в сторону арбалет Фриты, сам
сломал ветку и немного вышел вперед.
   Финн стоял ярдах в десяти. Пока Шеф раздумывают, на каком бы языке  с
ним общаться, тот сам  решил  проблему,  заговорив  на  чистом,  хотя  и
отрывистом норвежском.
   - Вы, - крикнул он, - зачем жечь? Зачем валить деревья, зачем снимать
стариков? Вы их сожжете? Они вам не вредят.
   - Зачем стрелять в нас? - ответил Шеф в том же  духе.  -  Мы  вам  не
вредим. Вы убили моих друзей.
   - Вы убили моих друзей, - откликнулся финн. Уголком глаза Шеф отметил
какой-то промельк, движение от дерева к дереву слева от себя.  И  справа
от себя. Финн снова заговорил, стараясь  отвлечь  его  внимание  -  пока
другие окружали его с обеих сторон. Они пытались захватить заложника,  а
не  вести  переговоры.  Может  выйти  неплохо,  если  они  действительно
попытаются. Если Шефу удастся отвлечь боем двух или трех из них,  Кутред
кинется ему на выручку. Берсерк может достаточно напугать финнов,  чтобы
они предпочли свободно пропустить отряд через свои земли. И конечно,  не
исключено, что он, Шеф, в этой стычке погибнет.
   В лесу двигалось еще что-то. Не по сторонам, а прямо  сзади  ведущего
переговоры финна. Позади себя тот оставил свои сани и двух впряженных  в
них оленей. Животные стояли спокойно, стараясь отщипнуть с земли комочек
лишайника или мха. Но позади них явно был еще кто-то.
   Шеф не поверил своим глазам, когда из-за карликовой березы  появилась
туша Эхегоргуна. Он не мог там прятаться. Комель дерева был  от  силы  в
один фут толщиной, едва ли толще, чем одна рука Эхегоргуна. И все же тот
как ни в чем не бывало смотрел на Шефа, очевидно, желая сообщить о своем
присутствии.
   Через мгновенье его уже там не было. В любом случае, недоумевал  Шеф,
много дней и недель они пересекали открытые пустоши,  где  видна  каждая
птица и травинка. Как Эхегоргун мог выследить  их?  Даже  олени  его  не
заметили. Они спокойно продолжали пастись.
   Финн заметил целеустремленный взгляд Шефа.
   - Хо-хо, - заухал он. - Старая шутка.  "Оглянись,  Пирууси,  что  там
такое?" Я смотрю, а твои люди стреляют, стреляют.
   Эхегоргун тихонько подошел к одному из пасущихся оленей, положил  ему
на голову свою огромную лапу и ласково свернул  шею.  Ноги  оленя  сразу
подкосились, он завалился вперед, на  мгновенье  аккуратно  придержанный
Эхегоргуном.  Тот  подошел  ко  второму   оленю,   так   ничего   и   не
заподозрившему, и с той же ловкостью и  неторопливостью  свернул  шею  и
ему.
   А потом он исчез, растворился в тенях берез, будто  его  и  не  было,
оставив как знак своего появления лишь двух мертвых животных.
   Пирууси вдруг понял, что  Шеф  его  не  видит,  и  обернулся,  словно
ужаленный. Увидел двух своих оленей бездвижно лежащими на  земле.  Глаза
его раскрылись, челюсть отвисла, он повернулся к Шефу с выражением ужаса
и недоверия на лице.
   Шеф отвернулся и выразительно посмотрел на подкрадывающихся к нему  с
обеих сторон финнов, крикнул Фрите с помощниками, чтобы держали тех  под
прицелом. Предостерегающе указал на приблизившихся  арбалетчиков.  Затем
подошел к Пирууси, склонившемуся над своими мертвыми оленями.
   - Как ты  это  сделал?  -  спросил  Пирууси.  Неужели  старый  Пехто,
мошенник он или нет, был прав? Есть ли  у  этого  странного  человека  с
одним глазом и со старым копьем в руке какая-то колдовская власть?
   Он ощупал сломанные шеи своих олешков, своих драгоценных  бегунов,  и
снова спросил:
   - Как ты это сделал?
   - Я этого не делал, - ответил Шеф. - Но, понимаешь ли,  у  меня  есть
друзья в этих лесах. Друзья, которых ты не  можешь  увидеть,  друзья,  с
которыми тебе лучше не встречаться. Ты ведь слышал о таких вещах?
   Очевидно, слышал, поскольку финн  стал  нервно  озираться,  словно  в
любой момент позади него могло появиться неведомое существо  и  схватить
его за глотку. Шеф подошел и ткнул его древком копья.
   - Хватит стрельбы, - сказал он. - Хватит  фокусов.  Нам  нужен  очаг,
еда. Дадим золото, серебро. Идем в Ярнбераланд. Ты знаешь Ярнбераланд?
   В глазах Пирууси мелькнуло понимание, а также сомнение.
   - Я покажу вам Ярнбераланд, - согласился он. - Сначала выпьем вместе.
   Выпьем... - по-видимому, он затруднялся  подобрать  слово.  -  Выпьем
напиток видений. Ты, я и Пехто.
   Шеф не понял, но кивнул.

Глава 26

   Вечером следующего дня Пирууси приволок  старику  Пехто  традиционные
подношения: комок соли, мешок пахучего, наполовину прокисшего  масла  из
оленьего молока, кровяные колбаски, щедро  сдобренные  салом,  тщательно
очищенную и пережеванную оленью кожу. Он не поскупился и  приложил  пару
мягких сапожек с  красными  шнурками,  чтобы  завязывать  сверху.  Пехто
осмотрел дары с отсутствующим, как и полагается, видом и дважды  от  них
отказался. На третий раз он смахнул подарки в угол шатра и велел "старой
карге" - своей жене, которой было уже больше сорока  лет,  -  подойти  и
забрать их.
   - На сколько человек? - спросил он.
   - Для тебя и для меня. Для одноглазого чужака и его приятеля.
   Пехто задумался. Это был самый приятный момент - отказать  все  равно
было не в его власти, - но по крайней мере, Пирруси уважил его. И  шаман
решил не перегибать палку. Ведь принесенные подарки  действительно  были
щедрыми - настолько щедрыми,  что  Пехто  догадался  о  какой-то  особой
причине для такой щедрости. - Приходи, когда стемнеет, - сказал он.
   Без лишних слов Пирууси вышел. Он знал то, о чем  старый  шаман,  при
всем своем бахвальстве насчет способности видеть  издалека  и  даже  под
землей, не догадывался - одноглазый, когда Пирууси потребовал  плату  за
убитых оленей, снял с руки и без звука отдал  золотой  браслет.  Правда,
оленей он забрал, но такую ценность, как их шкуры, отдал  Пирууси  опять
же без споров. Хотя Пирууси и не видел раньше золото, желтое железо, как
его называли финны, но он прекрасно знал,  как  ценят  его  норманны,  с
которыми ему не один раз случалось торговать. За браслет такого веса  он
мог купить все свое племя вместе  с  потрохами,  не  говоря  уж  о  паре
оленей.
   Однако  пришелец  оказался  не  совсем  сумасшедшим.  Когда   Пирууси
потребовал плату за двоих убитых соплеменников, тот лишь  молча  показал
на своих убитых. Еще Пирууси  заметил  свирепый  взгляд  очень  большого
человека, который носил меч и шипастый щит. Умнее будет с таким  воином,
отмеченным  духами,  не  связываться.  В  любом  случае  смерть   оленей
оставалась загадкой.
   Пирууси решил про себя, что одноглазый - могучий  норманнский  шаман,
каких он раньше не видывал. Должно быть,  шаман  умел  принимать  разные
обличья, и в одном из таких  обличий,  например  в  виде  медведя,  убил
оленей, пока его человеческое обличье по-прежнему стояло перед Пирууси.
   После напитка видений многое выяснится. Пирууси решительно направился
к родному шатру и позвал лучшую из своих жен, намереваясь самым приятным
образом скоротать оставшееся до ночи время.

***

   Шеф вместе с Хандом обходил  временный  лагерь.  Изголодавшиеся  люди
разожгли костры и начали нетерпеливо обжаривать  на  них  куски  тут  же
разделенного мяса - два оленя исчезли быстро и без следа.  Только  после
этого люди ощутили в себе достаточно сил, чтобы нагреть  камни,  бросить
их в деревянные  котелки  и  сварить  нежнейшего  вкуса  похлебку.  Ведь
сначала они поглощали мясо полусырым. Шефу вспомнилось, как он проглотил
кусок свежей печенки и  наступило  первое  опьянение  сытостью,  сходное
разве что с опьянением от зимнего эля. И тогда он понял, что днем раньше
мечтал не только о большом ломте хлеба с маслом, но и начинал  сожалеть,
что когда-то отказался от протухшей акульей печенки.
   - Как, по-твоему, настроение у людей? - спросил Шеф.
   - Просто удивительно, как быстро они оправились, - отвечал Ханд.  Дня
полтора назад я боялся  за  Удда.  У  него  почти  не  осталось  сил.  Я
опасался, что мы потеряем его так  же,  как  потеряли  Годсибб,  слишком
слабую для ночных холодов. А сейчас, после трех плотных приемов  пищи  и
ночи, проведенной у  жаркого  костра,  он  вполне  готов  выдержать  еще
несколько дней путешествия. Хотя одна  вещь  меня  беспокоит.  Некоторые
показывали мне вновь открывшиеся старые раны - раны, которые зажили  уже
много лет назад.
   - Из-за чего это?
   - Неизвестно. Но так бывает в конце весны, когда  люди  долгое  время
питались запасенной на зиму пищей. Все лекари Идуны знают, что если дать
такому больному свежей зелени, капусты, овощей,  он  быстро  поправится.
Чеснок и лук тоже помогают. Зерно давать бесполезно.
   - Но ведь сейчас не конец весны,  зима  только  начинается,  и  вдруг
такая болезнь.
   - Верно. Но как долго мы питались корабельной едой? И что  мы  ели  в
Храфнси? В основном сушеное мясо да сушеную рыбу. Нам нужно есть  свежую
пищу, и лучше в сыром виде. Думаю, сырое и полусырое  мясо,  которое  мы
ели вчера, должно помочь. Нам  нужно  будет  достать  еще  сырого  мяса,
прежде чем мы дойдем до шахт Пути. У них там есть запасы капусты и лука,
пусть даже не свежих, а соленых.
   Шеф кивнул. Было в этом что-то странное, как будто еда  -  не  просто
топливо, которое сгорает в теле и которое необходимо лишь  обеспечить  в
достаточном количестве. Однако он никогда не слышал, чтобы коровы, овцы,
собаки, лошади или волки страдали от такой болезни, от  того,  что  едят
лишь один вид пищи. Он сменил тему.
   - Ты знаешь, что за напиток нам придется пить сегодня ночью с  вождем
финнов?
   - Я узнаю, когда увижу питье, понюхаю и попробую на вкус. Но если это
напиток видений, возможностей не так уж много.  Это  может  быть  слабый
отвар болиголова, которым Рагнхильда отравила своего мужа, или же  ягоды
белладонны. Но я сомневаюсь,  что  они  растут  здесь.  Скорее  всего...
ладно, посмотрим. Одну только вещь скажу тебе. Шеф. -  Ханд  выглядел  с
неожиданно серьезным. - Мы давно знакомы,  и  я  хорошо  знаю  тебя.  Ты
человек жесткий, а сейчас стал еще жестче. Позволь мне сказать тебе,  мы
попали в очень странные места, более странные,  чем  Гедебю,  Каупанг  и
Храфнси.  Финны  могут  попросить  тебя  сделать  то,  что  ты   сочтешь
унизительным. Но они не желают тебе зла.
   Если это сделает вождь, сделай и ты тоже.
   - А ты?
   - Я лекарь. Мое дело сидеть  и  наблюдать,  следить,  чтобы  тебе  не
причинили вреда. Возьми с собой еще одного  человека,  чтобы  он  пил  с
тобой, если они на это рассчитывают. Но делай именно то,  чего  от  тебя
ждут.
   Шефу вспомнилась пословица, которую в юности  они  часто  слышали  от
отца Андреаса.
   - Если ты в Риме, делай, как римляне, так, что ли?
   - Другими словами, с волками жить - по-волчьи выть.

***

   Немного погодя Шеф со своим неизменным копьем  в  руке  вел  Ханда  и
Карли в финское становище,  расположенное  в  четверти  мили  от  лагеря
путешественников. Он чувствовал легкость  и  радостное  нетерпение,  как
если бы в дни юности шел в Эмнет выпить пива с друзьями, а не  собирался
исполнить загадочные ритуалы с людьми, которые  недавно  чуть  не  убили
его. Разобравшись в своих чувствах, он понял, почему так получается. Это
было ощущение свободы от гнетущего присутствия Кутреда.  Разумеется,  не
могло быть и речи, чтобы взять его с собой к незнакомцам, которые  могли
невольно его задеть. Карли тоже выглядел оживленным.  Он  пялился  вслед
каждому финну, которому случалось проехать мимо них по легкому снегу  на
лыжах.
   - Наверняка некоторые из них женщины, - изрек он наконец.
   Шеф привел их к шатру, который ему описали, к  шатру  чародея.  Полог
был откинут, иссохший старик поманил их  внутрь,  где  уже  сидел  вождь
Пирууси.
   Вождю, видно, не понравилось, что гостей трое.
   - Только двое, - сказал он,  показывая  два  пальца.  -  На  всех  не
хватит.
   - Я не буду пить, - мягко сказал Ханд. - Я только посмотрю.
   Вряд ли Пирууси удовлетворило это  объяснение,  но  он  промолчал,  а
старик пригласил всех усесться на ковер из шкур, подал каждому подставку
для спины, сделанную из березовых сучьев. Он завел монотонную  ритмичную
распевку, время от времени ударяя в  бубен.  Где-то  снаружи  шатра  ему
вторил маленький барабан.
   - Он призывает духов, чтобы они направляли нас,  -  пояснил  Пирууси.
Сколько оленей ты хочешь за второй золотой браслет у тебя на руке? Я дам
тебе целых двух оленей, жирных, хотя никто не дал бы больше одного.
   Шеф ухмыльнулся и в ответ предложил заплатить три серебряных пенни за
трех оленей, одно пенни потом  возвращается  назад  в  обмен  на  шкуры.
Отметив с некоторым  облегчением,  что  его  гость  не  совсем  безумен,
Пирууси хихикнул и попробовал подкатиться еще раз.
   Когда они пришли к  окончательному  соглашению  -  десять  серебряных
пенни и золотой перстень за пять оленей с возвратом шкур и  за  двадцать
фунтов птичьего пуха для спальных мешков, - Пехто уже допел свою  песню.
С привычной, по-видимому, у финнов бесцеремонностью он высунулся  наружу
и принял из невидимых рук, оставивших в покое барабан,  большой  пышущий
паром сосуд. Шаман поочередно зачерпнул напиток в четыре больших  кружки
из долбленой  сосны  и  протянул  их  Пирууси,  Карли  и  Шефу,  оставив
четвертую себе.
   - Пейте, - сказал он на норвежском.
   Шеф молча протянул свою кружку Ханду, который  осторожно  принюхался,
окунул палец и облизал его. Лоб Пирууси прояснился. Наконец-то он понял,
зачем нужен третий  человек.  Он  пробует.  Значит,  одноглазый  могучий
вождь, раз у него есть пробовальщики отравы.
   - Это вода, в которой сварили мухоморы.
   - Это не опасно?
   - Думаю, для тебя - нет. Ты привык к  таким  вещам.  Полагаю,  что  и
Карли вреда не будет.
   Шеф вежливо поднял кружку в честь хозяев и сделал долгий глоток.
   Остальные сделали то же самое. Шеф обнаружил, что вежливым  считается
отпить треть, остановиться, выпить  еще,  снова  остановиться  и  допить
остаток. На вкус питье было  затхлым,  горячим,  с  легкой  горечью,  не
слишком приятное, но лучше многого из того, что  заставлял  его  глотать
Ханд.  Присутствовавшие  немного  посидели  в  молчании,  погружаясь   в
собственные мысли.

***

   Шеф ощутил, что душа его выходит через  рот  и  устремляется  наружу,
сквозь стенки шатра, словно они прозрачные, летит на простор, и кругами,
как  птица,  поднимается  над  темными  лесами  и  заснеженными   белыми
равнинами вокруг. С  интересом  он  заметил  частично  замерзшее  озеро,
лежавшее не очень далеко, по другую сторону леса  -  Кеолвульф  оказался
прав. Но интересовался этим его рассудок, а не его  душа.  Душа  стрелой
мчалась на запад. Быстрее мысли пронеслась она над сушей и  морем,  и  в
мир вернулся свет. Вместе, где она очутилась, был еще вечер, а не  ночь.
И стояла осень, а не зима.
   Это был Гедебю. Шеф узнал курган, на котором весной, сидя в  ожидании
ужина,  увидел  произошедшую  много   лет   назад   кровавую   битву   и
жертвоприношение. Но мир, который царил в этих местах, когда ему явилось
то ужасное видение, ныне исчез  без  следа.  Ни  деловитых  пахарей,  ни
дымящих труб. У частокола расположился огромный палаточный лагерь, сотни
людей собрались у городских стен. Это напоминаю осаду Йорка, которую Шеф
видел два года тому назад.
   За исключением  двух  обстоятельств.  Здесь  были  деревянные,  а  не
каменные,  римской  постройки,  стены.  И  оборонявшиеся   не   пытались
отсидеться за ними.  Многие  вышли  наружу,  схватились  с  осаждавшими,
дрались с ними на мечах, на копьях  и  боевых  топорах,  делали  вылазки
через специальные  ворота  и  калитки,  возвращаясь  затем  за  частокол
торопливо или с гордостью.
   И все же здесь царила неразбериха, постепенно понял Шеф. Заметил это,
и в нем выросла уверенность, что видит  он  не  прошлое,  не  выдуманную
историю и не  то,  что  могло  бы  происходить.  Виденное  действительно
происходило в тот самый момент, когда он сидел в  шатре  у  финнов.  Это
было видение, но видение реальности, нечто такое,  что  не  нуждается  в
истолкованиях.
   Осаждающие старались установить катапульты - "мулы" - около  кургана,
на котором сидел Шеф. Обороняющиеся попробовали помешать им. Безуспешно.
Но в сущности они ведь только  хотели  выиграть  время.  Услышав  сигнал
горна,  защитники  отступили.  На  стене,  ближайшей   к   установленным
осаждающими  трем  "мулам",   показались   шесть,   десять,   двенадцать
простейших метательных машин, которые Шеф сам изобрел, вращательниц. Они
стояли на платформах, пристроенных около бойниц в частоколе.
   Катапульты окружили боевые расчеты,  по  восемь  человек  на  машину,
взялись  за  веревки.  Длинные  шатуны  опустились,  заряжающие  вложили
каменные ядра в петли, дернули рычаги вниз. Воины  одновременно  дернули
за веревки не совсем одновременно, с профессиональным интересом  отметил
Шеф, вечная ошибка недисциплинированных норманнов, - шатуны крутанулись,
петли взметнулись вверх.
   Град камней посыпался вокруг "мулов", каждый в десять  фунтов  весом,
падающий по дуге высотой в две сотни  ярдов,  вполне  достаточно,  чтобы
вмять шлем в череп, а череп в  туловище.  Но,  увы,  они  падали  только
вокруг "мулов".
   Проблема с камнекидалками, сразу вспомнилось Шефу,  состояла  в  том,
что из них легко было прицеливаться  по  направлению,  но  очень  трудно
правильно определить расстояние. Камни летели  по  высокой  дуге,  а  не
полого.  Хорошо  против  стоящего  войска,  особенно  выстроившегося   в
колонну. А против точечной цели - все равно что целиться камнем в  ведро
с расстояния ярдов в тридцать.
   Зрение Шефа словно бы обострялось, пока он смотрел. На стене он узнал
выкрикивающего команды толстого, но крепкого человека - короля  Хрорика,
того самого, который продал Шефа в святилище Пути. Он  носил  серебряный
шлем и раскрашенный щит. А командовал он - в  далеком  финском  шатре  в
березовой роще Шеф захрипел от изумления - командовал  он  катапультером
Лаллой, сбежавшим в Гула-Тинге. Так вот кто  сманивал  катапультеров  за
бешеные деньги!
   Лалла,  заметил  Шеф,  пытался  установить  "мула",  а  Эдви,  другой
дезертир, делал то же самое  в  десяти  ярдах  поодаль.  Это  у  них  не
получалось. В отличие от сравнительно легких камнекидалок, работавших на
мускульной силе, "мулы" делались из крепкого леса, чтобы выдержать  удар
шатуна. Их трудно поднять на  высоту  боевой  платформы  и  после  этого
ничуть не легче установишь. Но защитники установили машины на треноге, и
теперь оба англичанина бегали вокруг, пытаясь управлять тем, что  обычно
требовало усилий всего расчета из восьми человек.
   Они  явно  не  успевали.  Осаждающие...  А  кто  были  осаждающие?  С
ощущением прихода злого рока Шеф увидел,  что  по  полю  битвы  движется
Знамя Ворона, а вокруг него собрались все трое сыновей Рагнара. Даже  на
расстоянии неестественные, окруженные  белками  зрачки  Змеиного  Глаза,
казалось, пронзали насквозь стены и оборонявшихся, Шеф прямо  вздрогнул,
когда взгляд Сигурда  прожег  его.  Рагнарссоны  скликали  своих  людей,
собирали их для штурма, потому что знали...
   Их "мулы" выстрелят первыми. Два "мула". В одну из машин попал камень
из вращательницы, как  раз  в  стопорный  болт,  и  команда,  потерявшая
несколько человек, отчаянно пыталась разогнуть искореженный металл. Но и
двух оставшихся "мулов" было  вполне  достаточно.  Один  ударил  слишком
низко, ядро скользнуло по склону земляного вала в  основании  частокола,
отскочило и взвилось вверх. Другой попал точно, в одно мгновенье  пробив
брешь шириной  до  трех  бревен.  Воины  Рагнарссонов  устремились  было
вперед, но были остановлены и отброшены назад.
   Лалла наконец установил свою машину, закричал что-то королю  Хрорику,
который тоже заорал в ответ и плашмя ударил мечом Лаллу по плечу.  Лалла
пригнулся за катапультой, выкрикивая указания расчету -  люди,  кажется,
пришли от них в полное замешательство, - стараясь  правильно  установить
направление и угол прицела. Затем, снова получив удар от  разгоряченного
Хрорика, он дернул пусковую скобу.
   Бац! Шеф услышал радостные восклицания, даже не разобрав толком, а не
было ли среди них его собственного. Один  из  "мулов"  Рагнарссонов  был
разрушен ударом гораздо более мощного каменного ядра, команда брызнула в
стороны, она вжималась в землю, отскочив от разлетающихся щепок и хлеста
внезапно высвобожденных веревок.
   "Мул" Эдви выстрелил секундой позже. Мгновенье Шеф не мог  проследить
полет снаряда, потом, увидев, как люди Рагнарссонов машинально втягивают
головы в плечи, понял, что тот прошел  на  один  фут  выше,  чем  нужно,
просвистел над головами расчета и улетел в поле еще на полмили.
   Но теперь Рагнарссоны определили дистанцию, и их третий "мул" был уже
починен. Шеф увидел, как командиры расчетов переглянулись, подняли  руки
в знак  готовности  и  одновременно  махнули  ими,  подавая  сигнал  для
выстрела.
   Этому они хорошо обучились. Кто же тренировал их? Другие сбежавшие?
   Множество людей узнали, как работают машины, когда служили  в  армиях
Шефа и Ивара, а может быть  -  и  от  первых  их  изготовителей,  черных
монахов Йорка.
   Парящая в небе душа Шефа  увидела  полет  камней,  проходящих  сквозь
воздух, словно сквозь густую патоку. Он  успел  мысленно  продолжить  их
траектории,  понять,  куда   они   попадут,   и   попытался   выкрикнуть
предостережение. Время опять потекло в нормальном темпе. Он увидел,  как
ядра ударили в бревна, перевернули  машины,  в  которые  были  нацелены,
смахнули со стены в одну вопящую кучу бревна, веревки, камни и людей. На
земле оказался Лалла, озирающийся, старающийся  опереться  на  сломанные
руки, а сверху на него всем своим весом  в  тонну  с  четвертью  рухнула
разбитая катапульта.
   Шеф отвел взгляд, услышав удар, треск сломанных ребер. Эдви нигде  не
было видно. Рагнарссоны устремились через пролом в стене. Король  Хрорик
был в центре сражения, выхватил меч, скликал своих  людей.  Позади  него
воины пытались  соорудить  хоть  какой-то  заслон,  битва  еще  не  была
проиграна...

***

   В шатре Шеф вскочил на ноги с криком:
   - Враги вокруг Гедебю!
   Осознал, где находится, осознал, что остальные давно очнулись и молча
смотрят на него. Вытер холодный пот со лба, пробормотал:
   - Я видел... видел осаду. В Дании.
   Пирууси разобрал слово  "Дания",  он  знал,  что  это  очень  далекая
страна, и ухмыльнулся. Ясно, что это великий норманнский шаман. Его  дух
летает далеко.
   - Что ты видел? - спросил Шеф у Карли.
   На лице Карли появилось нехарактерное для него смущение. Он потупился
и тихо сказал:
   - Я? Девушку.
   Финский вождь понял и это  слово,  хлопнул  Карли  по  спине,  весело
улыбнулся. Сказал что-то непонятное, повторил еще раз. Шеф вопросительно
взглянул на Ханда.
   - Он говорит: не пора ли помочиться?
   Шеф понял, что действительно ощущает давление  в  мочевом  пузыре.  В
кружку входило не меньше пинты странного напитка, а вызванное им видение
длилось около часа.
   - Согласен, - сказал он. - А где?
   Старик достал другой сосуд, большой, опять же выдолбленный из  сосны.
Он поставил его на пол, сделал приглашающий жест, еще один сосуд передал
Пирууси, который начал высвобождаться из своих кожаных Штанов - в зимней
одежде дело отнюдь не легкое. Шеф осмотрелся,  соображая,  не  лучше  ли
будет выйти. Может быть, внутри шатра этого не  делают.  А  может  быть,
если зимой то и дело бегать  на  улицу,  отморозишься.  Не  видя  причин
отказаться, он, как и Карли,  последовал  примеру  хозяев.  Старый  финн
поднял горшок Пирууси, взял  кружку  Шефа,  зачерпнул  исходившую  паром
жидкость, протянул Шефу. Тот вскочил на ноги и отпрянул, заложив руки за
спину. Оба финна разразились потоком сердитых финских слов. Затем старый
Пехто взял горшок Шефа и кружку Пирууси, и осуществил  ту  же  операцию.
Пирууси взял кружку, приветственно приподнял и аккуратно отпил треть.
   - Вспомни, что я тебе говорил, - спокойно сказал Ханд.  -  С  волками
жить... Думаю, что это доказательство доверия. Ты пьешь то,  что  прошло
через него, он пьет то,  что  прошло  через  тебя,  вы  делитесь  своими
видениями.
   Видимо, Пирууси  понял  слова  малыша-лекаря,  потому  что  энергично
закивал головой.
   Шеф увидел, что  Ханд  и  Пехто  обмениваются  кружками,  понял,  что
обречен.
   Он осторожно поднял кружку, подавил возникшую от сильной вони тошноту
и отпил треть. Снова уселся, отпил еще треть. Сделал ритуальную паузу  и
допил остатки.

***

   На этот раз его душа быстрее вышла из тела,  словно  уже  знала,  что
делать. Но полет, в который она  устремилась,  не  привел  ее  в  другой
климат и в другое время суток. Он вел во мрак. В темноте лежала какая-то
бедная деревушка; Шеф видел  таких  десятки  в  Норвегии,  в  Англии,  в
Дитмарше. Все одинаковые, с одной грязной  улицей,  пригоршней  домов  и
построек в центре, а на околице, на опушке прилегающего к деревне  леса,
россыпь амбаров, хлевов и сараев. Он оказался внутри амбара. Люди в  ряд
стояли на коленях на голой земле.
   Благодаря своим детским воспоминаниям Шеф понял, что они делают.  Они
принимают христианское причастие, тело  и  кровь  своего  Бога,  который
когда-то был и его Богом. Однако отец Андреас никогда  не  совершал  это
таинство в таких неподходящих условиях, в заваленном мешками амбаре, при
двух тусклых свечах. Не так относился к нему и отчим Шефа, Вульфгар. Для
него месса была возможностью пересчитать домочадцев, убедиться, что  все
на месте, и горе тому, кого на  месте  не  оказывалось.  Те  мессы  были
публичными. Эта была чуть ли не тайной.
   На исхудавшем лице священника отразились многие жизненные невзгоды, и
Шеф не мог его узнать. Но сзади него, неся  чашу  вина  вслед  за  вовсе
неподходящим для этой цеш блюдом с  облатками,  шел  не  кто  иной,  как
дьякон  Эркенберт.  Всего  лишь  дьякон,  поэтому   не   имеющий   права
самостоятельно отправлять мессу. Однако участвующий в ней.  И  это  тоже
было  неправильно,  поскольку  его  хозяева,  черные  монахи  из  Йорка,
постыдились бы, если бы один из них участвовал в такой неторжественной и
нищенской церемонии.
   Шеф понял, что паства состояла из рабов. А точнее говоря, из трэлей.
   Большинство из них  были  в  ошейниках.  Без  ошейников  были  только
женщины.
   Женщины бедные и старые. Так зародилась христианская церковь,  словно
бы вспомнилось Шефу. Среди римских рабов и отверженных.
   Некоторые из причащающихся  в  страхе  оглянулись,  заслышав  снаружи
тяжелые шаги и громкие голоса. Взгляд  Шефа  переместился.  Снаружи,  по
деревенской  улице,  приближалась  дюжина  разъяренных  мужчин,   громко
переговаривающихся друг с другом. У них был выраженный шведский выговор,
как у Гудмунда. Настоящие шведы, из самого сердца Швеции.
   - Отвлекает моих трэлей от работы! - кричал один.
   - Собрал сюда баб, и кто его знает, что у них там за праздник любви!
   - Надо им показать, где их место. И ихнему попу тоже? По  нему  давно
ошейник плачет!
   Один из передних закатал рукав на мускулистой руке.  Он  нес  тяжелый
кожаный кнут. Спина Шефа отозвалась болезненными воспоминаниями.
   Когда шведы подошли к двери приспособленного под церковь  амбара,  от
косяка отделились две  тени.  Люди  в  доспехах,  в  шлемах  с  боковыми
щитками. В руках короткие копья, но на поясе мечи.
   - Вы пришли в церковь молиться? - спросил один из них.
   - Тогда этот кнут вам ни к чему, - добавил другой.
   Шведы замялись, остановились у входа. Они не взяли  с  собой  оружия,
кроме ножей, очевидно, не рассчитывали на  сопротивление,  но  это  были
большие  сильные  люди,  разъяренные,  привыкшие   встречать   страх   и
покорность, и их была целая дюжина. Они могли бы пойти напролом.
   Кто-то в ночи пролаял приказ,  и  из-за  угла  амбара  вышла  двойная
колонна вооруженных людей, шагая нога в ногу, к изумлению Шефа,  который
раньше никогда не видел ничего подобного. Новый приказ,  и  строй  разом
остановился, развернулся лицом к шведам, опять же  одновременно.  Пауза,
затем, без приказа, первый ряд шагнул  вперед,  раз-два-три,  и  застыл,
почти уперевшись остриями копий в грудь переднего шведа.
   Сзади появился Бруно, немец, которого  Шеф  встречал  в  Гедебю.  Как
обычно, он выглядел довольным и приветливым. В одной руке он держал  меч
в ножнах, вытащил его на несколько дюймов, воткнул обратно.
   - Знаете, вы можете войти в церковь, - сказал он.  -  Мы  будем  рады
вам. Но смотрите, вы должны вести себя соответственно. Несли  вы  хотите
узнать, кто там был, и, скажем, позднее с ними расквитаться...  -  голос
его построжал, - мне это  не  понравится.  Говорят,  что  недавно  такое
сделал Торгисл.
   - Его  сожгли  в  собственном  доме,  -  сказал  один  из  шведов.  -
Правильно. Сгорел, как свечка. Но, знаете, из его  домочадцев  никто  не
пострадал, и все его трэли остались живы. Должно быть, это рука Божья.
   Хорошее настроение Бруно внезапно испарилось. Он бросил на землю  меч
в ножнах, подошел к переднему шведу, который  все  еще  держал  в  руках
кнут.
   - Когда ты вернешься домой, свинья,  ты  скажешь:  "Ой,  у  них  было
оружие, а у нас не было". Ладно, у тебя, свинья,  есть  нож,  и  у  меня
есть, взмах, и в руках  Бруно  оказался  длинный  односторонней  заточки
клинок с бронзовой рукояткой. - Да, смотри-ка, ведь у тебя есть и  кнут.
Почему бы нам не связать свои запястья, и я поучу тебя танцевать!
   Бруно уставился в лицо противника, потянулся к  его  руке,  лицо  его
исказилось, как у Кутреда. Но с гиганта-шведа было  уже  достаточно.  Он
буркнул что-то неразборчивое, задом попятился и исчез в темноте улицы.
   Остальные потянулись вслед за ним, причем ругаться они начали  только
на безопасном  расстоянии.  Из  амбара,  ставшего  церковью,  неожиданно
донеслось пение. Шеф не узнал ни  мелодию,  ни  исковерканные  латинские
слова, но немецкие риттеры вытянулись в строю еще торжественней и начали
подпевать. Vexilla regis prodeunt... "Под знаменем грядущего царя..."

***

   А в зале, не так уж далеко оттуда, царь  земной,  украшенный  золотой
диадемой поверх длинных светлых, заплетенных  в  косички  волос,  слушал
группу людей, богато одетых,  но  со  странными  предметами  в  руках  -
бубнами, сушеными конскими пенисами, полированными черепами.
   - ...никакого уважения к богам, - кричали они. -  Бедствия  для  всей
страны. Христиане шляются, где хотят, и никак не уймутся.  Сельдь  ушла,
хлеб не уродился, снег выпал так рано,  как  никто  не  упомнит.  Сделай
что-нибудь или пойдешь вслед за дураком Ормом! Король простер руку.
   - Что я должен сделать ?
   - Принеси великую  жертву.  Великое  жертвоприношение  в  Упсале.  Не
девять человек, девять коней и девять  собак,  а  все  самое  худшее  из
твоего царства.
   Самую отраву. Девяносто мужчин и девяносто женщин должен повесить  ты
в священной роще, и еще больше должны  истекать  кровью  снаружи.  И  не
старых изношенных трэлей, купленных по дешевке,  а  истинных  слуг  зла.
Христиан, ведьм, колдунов, финнов и лживых жрецов Пути в Асгард!  Повесь
их и заслужишь благоволение богов! А если ты не  тронешь  их,  мы  снова
отправимся вдоль Эйриксгаты.
   Путь Единого Короля, вспомнил Шеф  объяснения  Хагбарта.  Дорога,  по
которой должен пройти каждый, желающий стать королем всех шведов,  чтобы
преодолеть все испытания. Этот, наверное, уже прошел по ней.
   - Хорошо, - голос короля загремел, - я сделаю вот что...
   Снова оказавшись снаружи,  Шеф  увидел  громаду  языческого  храма  в
Упсале, зубцами вздымающегося ввысь, с  драконьими  головами  на  каждом
углу, с вырезанными на дверях фантастическими изображениями из легенд  о
королях. А снаружи священный дуб, к которому шведы в течение тысячи  лет
приходили совершать жертвоприношения. С  его  скрипучих  ветвей  свисали
трупы. Мужчины, женщины, собаки, даже лошади. Они висят здесь,  пока  не
сгниют и не упадут с пустыми глазницами и ухмылкой  обнажившихся  зубов.
Над всем святым местом облаком стояло священное зловоние.

***

   И вот Шеф опять открыл глаза в шатре финнов. В этот раз он не вскочил
на ноги, его одолевали слабость и ужас.
   - Что ты видел? - спросил Пирууси. Он  отводил  глаза,  как  если  бы
увидел что-то, что  не  хотел  увидеть,  но  был  при  этом  напряжен  и
внимателен.
   - Смерть и угрозу. Для меня, для тебя. От шведов. Пирууси сплюнул  на
пол шатра Пехто.
   - От шведов всегда опасность. Если они смогут нас найти. Может  быть,
и это ты тоже видел?
   - Если бы я видел ближе, я бы сказал тебе.
   - Тебе нужно еще помочиться?
   - Хватит.
   - Не хватит. Ты великий... великий spamathr.  Выпей  то,  что  прошло
через нашего spamathr.
   Что бы это могло значить по-английски, рассеянно подумал Шеф. Мужчина
здесь называется wicca, женщина - wicce. Коварная, как английская witch,
ведьма. Напоминает о ветчине, об окороке. О половинках трупов, висящих в
коптильне.
   Он снова поднялся на ноги, встал над чашей.

***

   Он знал, что последние два видения происходили "сейчас".  И  хотя  не
"здесь" в смысле шатра финского шамана, но "здесь", в этом мире. Дух его
перемещался только в пространстве.
   То, куда он попал на этот раз, не было ни "здесь", ни "сейчас", нечто
совсем иное. Он попал в другой мир. Он находился словно  в  неосвещенном
подземелье, но откуда-то мерцали лучики света. По-видимому,  он  шел  по
исполинскому арочному мосту, под которым шумела бурная река.  Сейчас  он
спускался с горбатого моста, к чему-то преграждавшему путь. Не к  стене.
На самом деле - к решетке. Это была стена Гринд, загораживающая дорогу в
Хель.
   Странно, что слово "гринд" означает и эту стену, и  убитых  китов.  К
решетке прижимались лица, глядели на него, лица, которые он предпочел бы
не видеть. Он продолжал идти. Как он и боялся, первое лицо  принадлежало
Рагнхильде, искаженное и  ненавидящее;  она  выплевывала  навстречу  ему
горькие слова, трясла решетку,  словно  желая  добраться  до  него.  Эту
решетку не сдвинуть было человеческой рукой, живой ли,  мертвой  ли.  Из
груди Рагнхильды обильно капала кровь.
   Позади нее стоял маленький  мальчик  с  недоумевающим  взглядом.  Он,
кажется, не испытывал ненависти к Шефу  и  не  узнал  его.  Он  внезапно
увернулся от третьей фигуры, старающейся схватить его, прижать  к  тощей
груди. Старая королева Аза с петлей на шее.
   "Что они хотят сказать мне ? - не мог понять Шеф. - Что я убил их?  Я
это знаю".
   Призраки  отступили  от  решетки,  неохотно  и  злобно,   словно   по
принуждению.  Пришел  кто-то  другой,  еще  одна  женщина.   Шеф   узнал
изможденное лицо, с которого двумя днями раньше отряхнул снег - то  была
незаметно умершая Годсибб. Лицо ее по-прежнему было усталым, но не таким
морщинистым, как ему запомнилось, оно разгладилось в успокоении. Годсибб
хотела говорить.
   Голос ее был подобен  писку  летучей  мыши,  и  Шеф  нагнулся,  чтобы
услышать.
   - Продолжай, - донеслось до него, - продолжай. Я пошла за тобой, и  я
попала в Хель. Я бы попала сюда так или иначе. Если бы  я  не  пошла  за
тобой, я была бы здесь рабынейих рабыней, - она кивнула  на  удаляющиеся
тени двух королев. - Я избежала этого.

***

   Голос затих, исчезла  стена  и  мост,  и  тьма.  Шеф  обнаружил,  что
по-прежнему сидит в шатре, а по щекам его катятся слезы.  Хотя  видение,
казалось, не заняло ни одного удара сердца, он опять оказался последним,
кто очнулся от грез. Остальные смотрели  на  него,  Ханд  озабоченно,  а
Карли   сочувственно.   Оба   финна   выглядели    вполне    довольными,
удовлетворенными, как будто его чувства доказали, что он  тоже  человек,
из такой же  плоти  и  крови,  как  они  сами.  Шеф  медленно  поднялся,
пробормотал какие-то слова, взял свое копье, стоявшее у полога шатра. На
его наконечнике выступил иней, но его  тяжесть  успокаивала  нервы.  Три
путешественника вышли в морозную ночь в темной березовой роще.
   Когда они по снегу подошли к кострам  и  их  окликнул  дозорный.  Шеф
сказал спутникам:
   - Мы должны похоронить Годсибб и остальных как полагается,  не  сжечь
их и не вешать на деревья.  Мы  выроем  яму  под  кострищем,  где  земля
размякла.
   Возьмем камни из русла ручья и сложим могильный холм.
   - Будет мертвым от этого лучше? - спросил Ханд.
   - Думаю, да.

Глава 27

   Через один день и две  ночи,  светлым  безветренным  утром  с  легким
снежком, отряд выстроился, готовый выступить в путь. Шеф  охотно  собрал
бы всех и назначил выступление днем раньше, но Ханд запретил.
   - Некоторые слишком слабы, - жестко сказал он. - Начнешь их торопить,
и по утрам будешь находить еще несколько не проснувшихся, как Годсибб.
   Шеф, преследуемый воспоминанием о Годсибб, глядящей сквозь решетчатые
ворота в мир Хель,  неохотно  уступил.  Но  даже  выворачивая  камни  из
студеной  речной  воды  для  ее   могильного   кургана   под   взглядами
заинтересованных, но ничего не понимающих финнов, он про себя думал, что
она сказала ему "продолжай".
   - Пора выбираться из этого захолустья, -  сказал  он  Ханду,  пытаясь
передать ему свою решимость. - Говорю тебе, я видел  врагов,  окруживших
Гедебю. Может быть, город уже пал, и Рагнарссоны стали сильнее и богаче.
С той скоростью, с какой мы двигаемся,  Сигурд  сделается  королем  всей
Дании, прежде чем мы придем туда.
   - И именно ты обязан остановить его? - но, взглянув  на  друга,  Ханд
передумал. -  Ладно,  может  быть  и  так.  Однако  ты  не  в  состоянии
остановить его отсюда. Мы просто должны двигаться как можно быстрее.
   - Ты считаешь, что мои видения правдивы? - спросил его Шеф. - Или все
это лишь действие напитка, как пиво и меды заставляют  человека  думать,
что он сильнее, чем на самом деле. Может быть, все мои видения -  и  все
видения Виглика, и все, что видели другие люди Пути, - может  быть,  это
всего лишь своего рода иллюзия, своего рода опьянение.
   Ханд перед ответом задумался.
   - Это возможно, - признал он. - Скажу тебе одну вещь. Шеф. Те красные
грибы с белыми пятнышками, мухоморы, которые измельчают и намазывают  на
стены, чтобы прогнать насекомых, ведь ты не смог бы их съесть по ошибке.
   Но есть и другие подобные вещества, иногда на злаках растет  плесень,
она попадает в зерно. И  может  быть,  попадает  в  хлеб.  Или  в  кашу.
Особенно если зерно отсырело во время хранения.
   - В Англии оно всегда хранится сырым, -  ответил  Шеф.  -  Почему  же
тогда все люди не видят такие видения все время?
   - А может, видят, но боятся рассказывать. Но скорее всего, ты к таким
вещам особо чувствителен. Вчера вечером ты выпил не больше, чем Карли  и
финны, но на тебя питье действовало гораздо дольше. И вот, поскольку  ты
восприимчив к таким вещам, боги обращаются к  тебе.  Или  наоборот,  они
дали тебе это свойство ради своих собственных нужд.
   Шеф, как всегда нетерпимый к рассуждениям,  которые  нельзя  тем  или
иным способом проверить, отбросил  эти  мысли.  Сосредоточился  на  том,
чтобы понукать и подгонять всех, невзирая на провозглашенный Хандом день
отдыха.
   Итак, мертвые похоронены,  в  каждом  заплечном  мешке  уложен  запас
вареного мяса, отряд построился перед  выходом  в  путь.  Вспомнив,  что
увидела его душа во время своего путешествия, Шеф уверенно  повел  людей
через березовую рощу к озеру. Оно оказалось там, где он  и  рассчитывал,
простираясь вдаль, насколько хватало глаз, узкое  и  длинное,  настоящая
водная дорога. Все еще незамерзшее -  но  ненадолго,  поскольку  осенняя
прохлада сменялась зимними морозами.
   А вот лодок у них не было. У  Шефа  теплилась  мысль  сделать  легкие
лодки из коры, какие, по словам Бранда, делают финны. Первые же  попытки
показали, что в отряде никто ни малейшего  понятия  не  имеет,  как  это
делается.
   Проходящие время от времени на лыжах финны с  интересом  посматривали
на чужаков, но на все просьбы непонимающе  пожимали  плечами.  В  отряде
Шефа хватало искусных ремесленников, которые могли бы -  дай  им  только
срок построить какой угодно корабль из бревен и  досок.  Но  ко  времени
окончания постройки они бы уже все умерли с голоду.
   Путешественники побрели пешком, стараясь как можно  дольше  держаться
вблизи берез, которые защищали от пронизывающей метели.  Еще  один  день
пути, и лес вдоль берегов озера кончился, осталась только простирающаяся
впереди бескрайняя заснеженная равнина. Девятнадцать пар  глаз  сверлили
Шефа, обозревающего дали. На всех лицах, кроме  лица  Кутреда,  читались
нерешительность и сомнения.
   Шеф без слов распорядился напоследок встать лагерем  в  гостеприимном
лесу, разжечь костры и приготовить еду из  поистощившихся  припасов.  Он
подозвал одного из финнов, которые, подобно волкам, никогда, кажется, не
исчезали из виду, и властно сказал ему:
   - Пирууси. Приведи Пирууси.
   В конце концов  вождь  вынырнул  на  лыжах  из  темноты,  не  обращая
внимания на снег и ветер, как  будто  прогуливался  в  весенний  день  в
Хэмпшире, и с радостью приступил к переговорам на всю ночь.
   Самым удачным решением было бы  научить  всех  и  каждого  ходить  на
лыжах, затем изготовить достаточное  количество  лыж  и  отправиться  на
шахты Пути, которые, если  верить  Пирууси  -  а  в  этом  вопросе  ему,
по-видимому, можно было верить, - находились за шестьдесят или сто  миль
дальше вдоль озера. И опять же, они бы все умерли с  голода  задолго  до
того, как дошли бы туда. Под конец, охрипнув от споров. Шеф договорился,
что финны выделят им столько лыж, сколько смогут,  а  в  придачу  четыре
оленьих упряжки с погонщиками. В уплату Шеф отдал  свой  второй  золотой
браслет, еще двадцать серебряных пенни и четыре хороших железных топора.
Договор мог бы обойтись отряду еще  дороже,  если  бы  не  вмешательство
Кутреда.
   - Вы сами работаете с железом? - спросил Шеф, когда  они  торговались
из-за топоров. Пирууси горячо замотал головой.
   - А чем же вы тогда рубили деревья  до  того,  как  пришли  норманны?
продолжал Шеф.
   - Они рубили вот этим, - вмешался  сидящий  у  костра  Кугред.  Из-за
пазухи своей куртки он достал каменный топор,  обколотый  кусок  кремня,
слишком большой даже для огромной лапищи Кутреда. Топор, которым мог  бы
пользоваться лишь исполин, - судя по всему, подарок Эхегоргуна.
   Во  взгляде  Пирууси  мелькнул  суеверный  ужас  и   воспоминание   о
загадочных силах, с которыми знались эти беспомощные с  виду  чужеземцы.
Он перестал набивать цену, быстро пришел к соглашению. На следующее утро
появились лыжи и сани,  и  Шеф  приступил  к  своему  всегдашнему  делу,
которое с годами легче не стало, - решить, кто и что должен делать,  кто
сильнее других, а  кто  сможет  быстрее  научиться.  Он  был  достаточно
осторожен, чтобы не посадить на сани лишь самых слабых, ведь  едущим  на
санях будет доверена казна, весь запас серебра и  золота.  Он  также  не
допустил, чтобы финны увидели, сколько богатства у него осталось.  Очень
может быть, что они с  Пирууси  собутыльники,  даже  согоршочники,  если
можно так выразиться; но Шеф был совершенно уверен, что  это  ничуть  не
удержало бы Пирууси от искушения.

***

   Ранний приход зимы был удивительным, но не  особенно  неприятным  для
людей  Пути,  работавших  на  расположенной  в  самой  глубине  шведской
Финнмарки шахте. Здесь находилось с дюжину мужчин и с полдюжины  женщин,
четверо жрецов Пути, их  ученики  и  наемники.  У  них  имелись  богатые
запасы, и было множество дел, не дававших им скучать. Летом они добывали
руду, а зимой переплавляли  ее  и  превращали  в  товар  на  продажу,  в
железные  чушки  или  заготовки  для  топоров,  которые  нанизывали   на
проволоку или сваливали кучей. Свою факторию они построили в месте, куда
круглый год легко было добраться, в том числе  по  реке,  когда  она  не
замерзала. А когда вставал лед, они сгружали металл с судов и  на  лыжах
или на санях везли по ровным дорогам. На зиму у них были богатые  запасы
еды и топлива. Ведь зимой они большую часть времени проводили, пережигая
на древесный уголь березовые и сосновые дрова, которые в изобилии  можно
было найти на спускавшейся к морю равнине.
   Когда ученик Стейн первым сообщил, что с запада приближаются  чужаки,
старший жрец Герьольф был удивлен, но не встревожен.  Должно  быть,  это
финны, подумал он. Больше здесь появиться  некому.  Скоро  станет  ясно,
чего они хотят. Тем временем он приказал прекратить работу  и  всем  без
паники вооружиться, в основном арбалетами нового  образца,  которые  год
назад  были  изобретены  в  Англии.  Благодаря  шведской  стали   их   с
уверенностью можно было считать лучшим оружием в мире.  Гораздо  лучшим,
чем те английские  образцы,  которые  его  друг  Хагбарт,  жрец  Ньерда,
показал ему как новинку.
   Люди Герьольфа прикрывали его, по большей части незаметно,  когда  он
вышел понаблюдать за черными точками, пересекающими снега. Нет, все-таки
не финны. Некоторые лыжники шли  сносно,  некоторые  были  на  удивление
неуклюжи, но даже лучшим из них было далеко до непринужденного изящества
финских бегунов. Однако сани у них, по-видимому,  финской  постройки,  и
правят упряжками хорошо, хотя и  страшно  медленно,  будто  везут  толпу
старух на похороны.
   Сомнения  Герьольфа  сменились  изумлением,  когда  он  увидел,   как
передний лыжник набрал скорость, отделился от других и заскользил в  его
сторону.
   Воспаленно-красные от снежного сияния глаза глядели на него из  дикой
заросли нестриженых волос и бороды.
   - Здравствуй, Герьольф, - сказало привидение.  -  Мы  встречались.  Я
Торвин, жрец Тора, как и ты. Я показал бы тебе свой амулет, если бы  мог
его достать, и свою белую тунику, если бы она не была  так  глубоко  под
верхней одеждой.
   Но я обращаюсь к тебе как к собрату Пути  с  просьбой  о  помощи.  Мы
сослужили Пути хорошую службу и предприняли  долгое  путешествие,  чтобы
найти вас.
   Когда сани и самые медлительные из лыжников добрались и  доползли  до
них, Герьольф  крикнул  своим  людям,  чтобы  убрали  оружие  и  помогли
путникам.
   Путешественники с трудом выбирались из саней, в которых  приехали,  с
облегчением  оглядываясь,  доставали  свои  мешки.  Один  из   лыжников,
по-видимому, торговался с финскими возницами, наконец расплатился с ними
и побрел к фактории, а те уехали, пощелкивая кнутами и погоняя оленей  с
тем разухабистым посвистом, который Шеф  запретил  им  в  последние  три
суматошных дня пути.
   - Это Шеф  Сигвардссон,  -  сказал  Торвин,  представляя  одноглазого
человека. - Вы, должно быть, немало о нем слышали.
   - Действительно, мы слышали о нем. А скажи-ка мне, Торвин, что вы все
здесь делаете? И откуда вы пришли? И чего вы от меня ждете?
   - Мы пришли с побережья Норвегии, - ответил Шеф. - Мы идем к шведским
берегам и хотим взять там корабль до Англии. А  может  быть,  до  Дании.
Зависит от того, какие новости вы нам сообщите.
   Рядом с Герьольфом появился Хагбарт, жрец Ньерда.  Шеф  посмотрел  на
него со слабым удивлением. Они не встречались с тех пор, как Шеф  сбежал
из Каупанга. Однако, если Хагбарт мог появиться по делам Пути в  Гедебю,
вполне естественно было встретиться с ним в  любом  другом  месте,  даже
удаленном  на  сотню  миль  от  берега.  Жрецы  Ньерда,   как   правило,
подвизались в качестве переносчиков новостей. Шеф только не понимал, что
же случилось с кораблем  Хагбарта,  с  "Аурвендиллом",  на  котором  они
когда-то плыли из Гедебю в Каупанг.  -  В  новостях  недостатка  нет,  -
сказал Хагбарт. - Хотите ли вы плыть в Данию  или  в  Англию,  когда  вы
услышите новости, тогда и посмотрим. Сдается мне, Шеф, что после  твоего
появления в Гедебю, а потом в Каупанге началась заваруха, которая до сих
пор так и не кончилась. Я только надеюсь, что теперь ты не заваришь кашу
еще круче.
   - Мы хотим отправиться как можно быстрее, - сказал Шеф. - И  запомни,
Хагбарт, что в Каупанг я попал не по своей воле, заварил я там кашу  или
не заварил. В Каупанг меня привез ты.  Если  бы  ты  меня  послушал,  ты
позволил бы мне отплыть в Англию.
   Хагбарт кивнул, признавая правоту Шефа, и слово опять взял Торвин:
   -  Так,  значит,  ты  приютишь  нас  ненадолго,  Герьольф?   Мы   все
приверженцы Пути, как  ты  сам  убедишься,  когда  мы  войдем  в  теплое
помещение. Герьольф тоже кивнул.
   - Одного-двух из вас я бы опознал при любых обстоятельствах.
   Он кивнул на Удда, который, выбравшись из саней, осмотрелся,  заметил
трубу кузницы и сразу застыл в ее дверях, зачарованно глядя  на  красные
отблески пламени в самом большом горне из всех, что  он  видел  за  свою
жизнь.
   - Этот самый человек изобрел те арбалеты, которые вы носите, - сказал
Шеф. - С виду он Skraeling, однако некоторые считают, что это он победил
короля франков со всеми его копейщиками.
   Герьольф взглянул на тщедушное тельце Удда с удивлением и уважением.
   - Что ж, добро пожаловать, -  сказал  он.  -  Но,  глядя  на  вас,  я
сомневаюсь, что все вы скоро будете готовы продолжить путешествие.
   Посмотрите вот на него!
   Кутред, который неискусно, но упорно шел на лыжах последние три  дня,
схватился за свои шерстяные штаны и гамаши, пытаясь стащить их  с  себя.
При этом он раскачивался, удерживаясь  от  падения  одним  лишь  усилием
воли.
   Подойдя, чтобы помочь ему. Шеф неожиданно увидел потеки темной крови,
сочащейся сквозь толстое сукно.
   - Та самая болезнь,  о  которой  я  тебе  говорил,  -  пояснил  Ханд,
стаскивая с Кутреда штаны, пока Шеф и Торвин держали его. - Видишь,  это
рана, которую нанес ему Вигдьярф. Она зажила как по волшебству, а теперь
открылась снова. Пошли, занесем его в дом. Он не сможет никуда  ехать  в
течение многих дней. А то и  никогда,  если  здесь  нет  запасов  свежей
зелени.

***

   Ужасающее состояние, в котором находились люди, сделалось  очевидным,
как только они попали в помещение и наконец сняли одежду, которую носили
уже много недель.  Это  была  болезнь,  которую  через  несколько  веков
назвали бы цингой: болезнь долгих путешествий и сушеной  пищи.  Признаки
ее довольно наглядны. Давно зажившие раны открываются сами по себе, зубы
шатаются в деснах, изо рта идет дурной запах, и все  это  сопровождается
общей  слабостью,  быстрой  утомляемостью  и  угрюмостью.   Для   любого
северянина эта болезнь не была чем-то неслыханным, но ее привычно  ждать
поздней весной, после того как люди долгие  месяцы  просидели  взаперти,
питаясь лишь соленой селедкой и зерном. Лечится она с  помощью  света  и
солнца, говорили одни. Свежая пища, твердили иные. Обычно и то и  другое
встречается одновременно. На  этот  раз,  как  отметил  Ханд,  появилась
возможость  узнать  наверняка,  поскольку  ни  на  свет,  ни  на  солнце
рассчитывать не приходилось, зато под рукой были запасы  черемши,  лука,
чеснока, гороха и бобов. Если пациентам полегчает, значит,  лекарство  -
свежая пища. Это неоспоримо докажет, что в  некоторых  видах  пищи  есть
нечто, чего нет в  других.  И  однажды  жрец  Пути  сможет  извлечь  это
вещество, высушить его и сделать запас для дальних походов. Но не в этом
году, как предупредил Герьольф. Возможности продолжить  поход  не  было.
Когда Герьольф, Хагбарт, Торвин и Ханд все вместе пришли к  Шефу,  чтобы
поставить его перед фактом, он некоторое время сидел молча.  Со  времени
самой первой встречи с Эхегоргуном он ощущал настоятельную необходимость
обернуться, самому напасть на своих преследователей, действовать,  а  не
противодействовать. Уже много  недель  он  испытывал  желание  вернуться
туда, где крутились главные шестерни истории. Желание только обострилось
из-за  того  видения,  которое  явилось  ему  в  шатре  шамана,  видения
осадивших Гедебю Рагнарссонов и  короля  Хрорика,  защищающего  брешь  в
частоколе.
   И все же  было  что-то  чрезвычайно  привлекательное  в  самой  мысли
остаться там,  где  он  оказался,  в  дикой  глуши,  но  под  крышей,  в
неизвестности, но не затерянным. Жрецы терпеливо растолковали  ему,  что
их ждет. Припасы у них имеются, и можно достать их  еще  больше.  Дороги
легко преодолимы, кроме случаев самого жестокого ненастья, а  еще  можно
будет передвигаться на санях по реке, когда  она  достаточно  замерзнет.
Возделанные пахотные земли лежат не так уж далеко, у  крестьян  найдутся
на продажу излишки зерна, мяса и всяческой снеди. Ни у кого  не  вызовет
особых подозрений, что жрецы Пути закупают провизию. Подумают,  что  они
немножко просчитались или собираются торговать с финнами.
   - И вы можете принести нам пользу, - сказал Герьольф. - Ваш малыш Удд
до сих пор не вылезает из кузницы, и его знания выше  всяких  похвал.  А
ведь он  самоучка.  Ты  видел,  как  он  научился  закалять  сталь?  Ему
следовало бы стать жрецом Пути. - Герьольф заворчал от удовольствия  при
мысли, что крошечному  англичанину  будет  оказана  такая  честь,  затем
продолжал  более  взвешенно:  -  Нет,  правда,  если  бы  речь  зашла  о
вступлении в Путь, я охотно стал бы его поручителем. Он уже поговаривает
о мельничных колесах, о большом молоте, чтобы ковать железо механически,
а не вручную. Если хотя бы десятая доля из этого  окажется  правдой,  он
окупит все затраты на свое пребывание здесь. Поэтому оставайтесь. Торвин
мне рассказывал, что ты тоже кузнец и исследователь нового знания. Ты  и
Удд будете выдумывать, остальные могут жечь уголь или раздувать мехи.  А
весной сможешь  вернуться  к  своему  предназначению.  Корабль  Хагбарта
хранится здесь в корабельном доке до весны.
   Он доставит тебя на нужное место быстрее, чем любой другой.
   Шеф кивнул. Вместе с облегчением в нем росло  возбуждение.  Пора  обо
всем подумать. Найти время, чтобы разобраться .во всем без той  бешеной,
отчаянной, неотложной - завтра битва - спешки, которая до сих  пор  была
его уделом. Время подумать о будущем. Возможность  выступить,  когда  он
будет готов, а противник нет, и не  иначе  и  не  наоборот.  Конечно,  у
противника тоже будет за зиму время  приготовиться  и  стать  достаточно
сильным. Зато  противник  не  будет  знать,  что  он  приближается.  Шеф
припомнил слова пленного викинга,  Свипдага.  Как  они  звучали?  "Чтобы
пройти через то, что тебя ждет, нужно  иметь  железную  шкуру".  Сказано
было по злобе, чтобы смутить его, это Шеф понимал, но ведь  у  норманнов
была пословица, которую часто вспоминал Торвин.
   "Говорим мы, а  подсказывают  боги".  Может  быть,  Свипдага  послала
судьба.
   Железная  кожа?  Посмотрим.  Аккуратно  разжевав  шатающимися  зубами
огромный стручок зеленого гороха, который всучил ему Ханд, Шеф  сглотнул
и кивнул еще раз:
   - Мы останемся, Герьольф,  спасибо  за  твое  гостеприимство.  Обещаю
тебе, что никто из нас не будет проводить время в  праздности.  К  весне
многое здесь изменится.

***

   Вскоре задымили трубы, над снегами разнесся  звон,  в  лес  помчались
лыжники заготавливать дрова и бревна для  новых  хижин,  пошли  обозы  с
железом, чтобы выменивать его на еду и пиво. Случайные финны  удивлялись
оживлению среди норманнов в пору, когда те обычно спали.
   Далеко на юге Рагнарссоны, насадив на кол в  качестве  предупреждения
голову короля Хрорика, вели свои армии  от  королевства  к  королевству,
требуя сдаться всех мелких королей Дании - Гамли  с  Фюна  и  Арнодда  с
Аальборга, Кольфинна из Сьяелланда, Кари из Скаане.
   В Швеции король Кьяллак, получивший трон благодаря тому недовольству,
которое вызывал  его  миролюбивый  предшественник  Орм,  советовался  со
своими жрецами и выслушивал непрекращающийся поток известий  о  дерзости
немецких миссионеров и их телохранителей. Нам  перед  ними  не  устоять,
сообщала деревня за деревней. За что мы  платим  нашу  селедочную  дань?
Приди и защити  нас!  И  Кьяллак  соглашался,  но  никак  не  мог  найти
ратоборца, который был бы готов сразиться с внушающим ужас предводителем
германцев. Придет время, когда мы сокрушим их в битве на поле брани и  в
битве за умы, так  говорил  он  нетерпеливым  жрецам  главного  храма  в
Упсале.
   А в Гамбурге неистовый и благочестивый архиепископ Римоерт выслушивал
те  же  самые  известия   с   удовольствием,   пересказывал   их   своим
собратьям-прелатам,  архиепископам  немецких  земель,   уверенный,   что
божественное предназначение находится на Западе, чего  так  и  не  понял
тупой  Папа  Адриан,  сближавшийся  с  греческим  императоришкой  и  его
Папулей. Во всех немецких землях слухи  о  храбрых  риттерах  из  Ордена
Копья бродили среди младших безземельных  сыновей  знатных  родов,  и  у
столов для записи желающих никогда не иссякала очередь.
   В Норвегии король  Олаф  -  Эльф  Гейрстата,  которого  уже  начинали
называть Победоносным, чего никогда не случалось в те дни, пока был  жив
его брат, - посматривая на свою свиту королей-вассалов  из  Рингерике  и
Ранрике, Хедемарка, из Уппланда и Агдира и на ставших осторожными послов
с Запада, на свирепых рогаландцев и людей фьордов, беспокоился, куда  же
подевался человек, чья удача так изменила его собственную судьбу.
   А Годива, уже  на  сносях,  время  от  времени  вспоминала  о  юноше,
которого знала когда-то, того,  кто  стал  ее  первым  мужчиной,  своего
молочного брата.
   Но далеко на севере спящая земля мирно укрылась под снегами.

Глава 28

   Цинга быстро исчезла, как только Ханд заставил своих  товарищей  есть
лук, черемшу, горох и бобы, частью сушеные, частью сравнительно  свежие,
сохранившиеся  от  недавнего  урожая.  Ханд  вел   скрупулезные   записи
руническим письмом, поясняя, что должен будет  рассказывать  все  другим
жрецам Идуны. Уже сейчас ясно, что лекарством от этой  болезни  является
правильное питание, а не свет и не воздух.
   С исцелением от цинги пропали также мрачность  и  ощущение  слабости,
которыми многие страдали в отряде, теперь все воодушевились и были полны
желания действовать, - но выхода это  не  находило,  поскольку  ветер  и
мороз   усиливали   уединение   небольшого   поселка,   лишь    немногие
счастливчики, закутавшись с головы до ног, на санях гоняли за  съестными
припасами или в лес за дровами.
   Оглядываясь на события и  изменения,  произошедшие  в  ту  зиму.  Шеф
иногда с трудом верил в их реальность. А иногда - с  легкостью.  Он  уже
имел случай заметить за тот краткий срок, что выполнял обязанности  ярла
в Норфолке, и за еще более краткий срок, когда был  соправителем  короля
Альфреда, как мало времени занятой человек проводит, занимаясь тем,  чем
ему хотелось бы заниматься. У большинства таких людей  почти  все  время
уходит на посторонние дела, на  пустяки,  на  неразбериху  и  разрешение
споров, которые, по-видимому, неотделимы от повседневной жизни.
   - Как будто, - говорил  Шеф  жрецу  моряков  Хагбарту,  -  как  будто
плывешь с парусом, который волочится в воде за кормой корабля,  замедляя
его ход.
   - Ты имеешь в виду плавучий якорь, -  сказал  Хагбарт.  -  Иногда  он
очень даже полезен.  Например,  при  ночном  шторме,  когда  ты  боишься
налететь на скалы.
   - Наверное, - сказал Шеф нетерпеливо. - Но подумай, Хагбарт,  подумай
только, что было бы, если избавиться от такого тормоза!
   Их маленькое общество, насчитывавшее человек сорок, от этого  тормоза
избавилось. Многие из них просто радовались, что живы. Те, кому довелось
быть рабами, не склонны были ссориться или чего-то  требовать.  Вдобавок
значительное число из этих сорока - возможно, самое  большое  при  таких
обстоятельствах  во  всей  человеческой  истории  -  были   любопытными,
искусными и пытливыми. В число этих сорока  входили  семь  жрецов  Пути,
благодаря своей вере и природной склонности жадных до  новых  знаний.  У
них  было  десять  послушников,  молодых  и  ревностных,  стремящихся  к
самостоятельности, которой гораздо легче добиться, если  сумеешь  внести
свой личный  вклад  в  приобретение  знаний.  Среди  них  был  сам  Шеф,
изобретатель и создатель машин, благодаря которым история  Севера  пошла
по иному пути. И среди них был Удд, возможно,  самый  изобретательный  и
настойчивый из всех, несмотря на его скромность и неприметную жизнь.
   Свой вклад вносили и остальные - Квикка и Озмод, Фрита, Хама и Вилфи.
   Общим у них всех, как наконец-то понял  Шеф,  была  уверенность.  Это
были люди, которые поднялись из грязи благодаря  машинам,  были  обязаны
машинам всем, что имели. Более того, они  видели,  как  были  посрамлены
гордые викинги и франкские копейщики. Может быть, следовало сказать, что
их ведет не просто уверенность, а что-то еще более  сильное,  в  чем  не
смог бы усомниться никто.
   Они твердо знали, что для новых нужд можно  придумать  новые  машины,
были уверены,  что  новое  всегда  приносит  пользу.  В  их  присутствии
невозможно было пожать плечами и ответить: "Да ведь всегда так делали".
   Однако же именно нечто в таком духе и вызвало к жизни первое  крупное
усовершенствование в ту зиму. Привезли много зерна, и изголодавшиеся  по
хлебу путешественники, естественно, жаждали его выпечь. Но сначала зерно
необходимо было смолоть. К этому  отнеслись  поначалу  бездумно,  как  к
традиционному женскому делу. Муку мелют женщины. Многие рабыни всю жизнь
только этим и занимаются.
   Но  благодаря  духу  товарищества,  порожденному  в  них   совместным
путешествием,  было  решено,  что  мужчины  тоже  должны  исполнять  эту
обязанность. Наконец очередь дошла и до Удда -  ему  вручили  пестик  со
ступкой, мешок зерна и велели его  смолоть.  Он  промучился  с  полчаса,
посмотрел на оставшееся зерно, отложил пестик и пошел искать Шефа.
   - Почему здесь нет для этого мельницы? - возмущался Удд.
   Шеф показал пальцем на заснеженную землю за окном:
   - Потому что река замерзла.
   - Есть ведь и другой способ крутить мельницу.
   - Я знаю, - ласково ответил Шеф, но не хочешь же  ты  предложить  это
Кутреду? Может быть, он соскучился по своему любимому  занятию?  Будь  у
нас вол, мы могли бы использовать вола для тягла, но у нас только дойные
коровы, а их запрячь тебе никто не позволит.
   - Я ж  тебе  говорил,  -  напомнил  Удд.  -  Можно  сделать  ветряную
мельницу.
   При других обстоятельствах те или иные заботы неизбежно  отвлекли  бы
вечно занятого Шефа от личного участия в этом деле. Но в ту скучную зиму
заняться было больше нечем. Шеф  с  Уддом  прошли  к  водяной  мельнице,
которую поставили жрецы Пути и которая работала только половину года,  и
стали соображать, что бы такое с ней сделать.
   Большая часть необходимого уже имелась: два больших каменных жернова,
которые, собственно, и мололи зерно. Толстая ось, поворачивающая верхний
камень, и система шестерней, которые передавали усилие от речной воды  к
жерновам.  Вращение  вокруг  горизонтальной  оси  преобразовывалось   во
вращение   вокруг   вертикальной   оси,   это   было   самым   последним
усовершенствованием. Нужна была только новая движущая сила.
   - Как большие крылья, на четырех лопастях, - сказал Удд.  -  В  сарае
для лодок есть парусина.
   - Ничего не выйдет, - вмешался прислушивающийся к их словам Герьольф.
   - Река всегда течет в одну сторону. А ветер может  дуть  отовсюду.  Я
вам скажу, что здесь он по большей части дует с гор, на северо-запад. Но
если вы поставите парус и  ветер  переменится,  он  просто  сорвет  ваше
ветряное колесо.
   - Я знаю, как такому горю  помочь,  -  ответил  Удд  с  уверенностью,
всегда появлявшейся у него, когда  речь  шла  о  технических  проблемах.
Вспомни, как мы научились поворачивать катапульты. Мы  поставили  их  на
колесики, которые ездят по большому колесу. Здесь мы можем сделать то же
самое. Поворачивать всю мельницу. Ее можно будет разворачивать с помощью
бруса, как мы разворачиваем новые катапульты за хвостовик.
   И опять же при других обстоятельствах какой-нибудь насмешник  высмеял
бы всю затею. Но здесь не было  насмешников.  Герьольф  посомневался,  а
затем сказал:
   - Ладно, давайте попробуем.
   Вскоре почти  все  высыпали  на  улицу,  разобрали  старую  мельницу,
построили каркас для  новой,  послали  в  главную  кузницу  за  крепкими
гвоздями и скобами. Шеф, вспоминая позже эти события, еще  раз  подумал,
как много полезного знали и умели все.  Многие  свободно  управлялись  с
тяжелыми грузами,  отнюдь  не  ленясь  поднимать  и  ворочать  массивные
жернова.  Всем  руководил  Хагбарт,  которому   довелось   поднимать   и
устанавливать не один корабельный киль, сделанный целиком  из  огромного
дерева. В течение нескольких дней все силы  были  брошены  на  мельницу,
даже помол зерна с общего согласия отложили до той поры, когда для  него
появится лучший способ.
   Наконец все было установлено,  и  Удду  доверили  вытащить  последнюю
стопорную задвижку, которая удерживала жернова  и  шестерни.  Что  он  и
сделал.
   Ветер дунул, крылья наполнились  воздухом  и  повернули  вертикальное
колесо, которое вертело шестерню, вращавшую жернов. Ничего не произошло,
не считая скрипа огромных бревен. Удд вставил задвижку на место.
   - Нам нужны крылья побольше, - сказал он. На следующий день  мельница
работала на полным ходу. Герьольф  потирал  руки  при  мысли  о  выгоде,
которую можно будет получить, если установить  такие  мельницы  по  всей
Скандинавии.
   Почти везде в стране было трудно использовать силу  текущей  воды,  а
вот мельница, которая мелет весь год, окупилась бы  быстро.  Жрецы  Пути
гордились тем, что содержат сами себя за счет своей работы, а не за счет
десятины и землевладений, как христианские священники. Более  того,  они
бы не возражали, разбогатей один из них благодаря новым знаниям  -  коль
скоро он поделился бы этими знаниями с остальными.
   Однако успех ветряных  мельниц,  по-видимому,  лишь  разжег  аппетиты
Удда.
   Как только первая из них заработала, он прожужжал Герьольфу уши своим
следующим  замыслом:  изготовить  теперь  механический  молот,   рисунок
которого он набросал Шефу в  Каупанге  годом  раньше.  Герьольф  сначала
слушал с сомнением, не раздражаясь, но просто не в силах понять, что  же
предлагает Удд.
   Замысел  был  достаточно  прост.  Железо,  хотя  и  хорошо   знакомое
норманнам и известное во всем западном мире, оставалось металлом если не
драгоценным,  то  довольно  дорогим.  Одной  из   причин   превосходства
франкских и немецких копейщиков был вес того железа, которое они  носили
на себе. Железо многое значило в  мире,  где  крестьянская  лопата  была
деревянной и имела только узкую полоску железа по краям и где  плуг  был
всего лишь обшитой железом сохой.
   Цена железа определялась не тем,  что  его  трудно  было  найти,  как
серебро или золото, а  тем,  что  оно  требовало  больших  трудов.  Руду
приходилось раз за разом нагревать и вручную ковать молотом, пока из нее
не выходил весь шлак, а потом  еще  переплавлять  в  примитивных  печах,
топившихся древесным углем.
   Железо Ярнбераланда было лучшим в мире. И  все  равно  оно  требовало
обработки, как и любое другое, за исключением очень редко  встречающихся
небесных камней из чистого железа. У Герьольфа было топливо, у него была
руда. Если бы можно было  сократить  время  на  обработку,  к  весне  он
сделался бы заметно богаче. Но  как  вращающееся  колесо  может  двигать
молот вверх-вниз?
   Удд снова чертил на снегу свои рисунки, а Шеф,  которого  призвали  в
связи с разгоревшимся спором, переводил с английского на норманнский,  -
Удд так и не овладел чужим языком по-настоящему. В конце концов Герьольф
вздохнул и дал согласие на попытку.
   - Нам еще повезло, - отметил он, - что в этот раз машина будет в  два
раза меньше, чем в прошлый.
   - Молот легче поднять, чем крутить  жернов,  -  пояснил  Шеф.  -  Удд
говорит, что начнет с легкого молота.
   - Насколько легкого?
   - В центнер весом.
   Герьольф потряс головой и отвернулся.
   - Предложи ему разыскать Нарфи, жреца Тюра  и  летописца,  пусть  тот
даст Удду пергамент и перо. Его  рисунки  легче  будет  разобрать,  если
изобразить их чернилами, а не палкой на  снегу.  И  опять  же,  если  он
окажется прав, когда-нибудь люди будут  драться  за  каждый  листик  его
рисунков. Скоро, когда подул ветер, застучал ковочный молот, обрабатывая
металл с неслыханной скоростью, подобно  никогда  не  останавливающемуся
молоту Велунда, хромого кузнеца богов. Следующий шаг сделал некто  иной,
как Квикка. Не обладая никакими иными умениями, кроме игры на волынке  и
стрельбы из катапульты, он обычно занимался  самой  монотонной  работой.
Однажды, сражаясь с кожаными мехами, с помощью которых поддували  воздух
в раскаленный горн, и  ошалев  от  непрестанных  понуканий  кузнеца  "не
останавливаться, иначе все пропало", Квикка снял ногу с верхнего  рычага
мехов и заявил:
   - Для этого тоже нужна машина!
   Превратить привод молота в привод для мехов оказалось довольно легко.
И все же усовершенствование потребовало  многих  переделок,  потому  что
каждое изменение влекло за собой еще одно. Приток воздуха  в  печи,  где
плавилась руда, существенно улучшился, и жар  в  ней  заметно  усилился.
Кузнецы  говорят,  что  железо  сначала  будет  сине-фиолетовым,  и  это
довольно опасно, так как можно нечаянно  схватиться  за  него  рукой,  а
потом нагревается до красного каления, когда оно  становится  достаточно
мягким для обработки. Очень редко доводится им увидеть железо при  белом
калении, когда оно начинает плавиться.
   Хотя им иногда удавалось получить чугун, но  обычно  лишь  при  особо
счастливом стечении обстоятельств, и вот теперь  благодаря  механическим
мехам стало возможным плавить железо и делать отливки.
   Двигали же людьми внешняя  угроза  и  страх,  если  не  предчувствие,
войны.
   Шеф  посовещался  с  Хагбартом  и  Нарфи,  жрецам  Тюра,  и,   следуя
благоприобретенной привычке, попытался составить тарра, карту тех  мест,
где он побывал со своим отрядом. Сопоставив то, что он услышал и  увидел
сам. Шеф понял, что попал в настоящую ловушку, даже более  опасную,  чем
побережье Норвегии. Оттуда, будь у него корабль, он мог бы отправиться в
открытое море и, совершив долгий переход к берегам Шотландии, свернуть к
восточному побережью Англии. Из этих же  мест,  даже  имея  "Аурвендилл"
Хагбарта, он будет вынужден пробираться через залив,  отделяющий  Швецию
от дальнего берега Восточного моря, где живут балты, а затем идти  домой
вокруг Скаане и через пролив, разделяющий Скаане и датский Сьяелланд.
   - Какова там ширина пролива? - поинтересовался он.
   - Три мили, - отвечал Хагбарт.  -  Именно  так  и  разбогател  старый
король Кольфинн. Взимал пошлину за проход. Как я  слышал,  его  там  уже
нет.
   Если ты прав и Рагнарссоны действительно расправились с Хрориком, там
не осталось почти никого, кто мог бы остановить их.
   - А где находится их знаменитый Бретраборг, Цитадель Братьев?
   - Здесь, - сказал Хагбарт, ткнув в точку  на  карте,  находящуюся  на
северном берегу Сьяелланда милях в пятидесяти от  пролива.  Каких-нибудь
полдня под парусом.
   Единственный оставшийся путь в Англию,  который  мог  придумать  Шеф,
требовал от него вернуться в Гедебю и через болота пройти в  Дитмарш,  к
исходной точке своих странствий. У него снова  не  будет  корабля.  И  в
любом случае, если его  видение  было  истинным  -  а  это  подтверждали
достоверные сведения Хагбарта о начале осады, -  Гедебю  давно  попал  в
руки врагов. В руки Рагнарссонов. А что могло быть хуже, чем  попасть  в
лапы Сигурда  Рагнарссона?  Шеф  скорее  предпочел  бы  умереть  и  быть
подвешенным в коптильне Эхегоргуна.
   А металлурги тем временем изготавливали не только  чугунные  чушки  и
пользующиеся спросом товары, вроде топоров. Следуя указаниям  Удда,  они
также выпускали арбалет за арбалетом, с их пружинами, заводными рычагами
и железными стрелами. Бывшие рабы вырезали деревянные части и складывали
их Штабелем. Каждые несколько дней они меняли род работы и приступали  к
сборке.
   Шеф подметил, насколько быстрее идет дело, если  изготовить  сначала,
скажем, двенадцать наборов деталей, а уж потом собрать их,  вместо  того
чтобы следовать освященному временем обычаю работать над каждым изделием
с начала и до конца и, только закончив  его,  приступать  к  следующему.
Гора арбалетов росла, их давно уже стало больше, чем нужно.
   - Мы всегда можем их продать, - обрадованно сказал Герьольф.
   - Хорошо бы, чтобы они нам вообще не понадобились, - ответил Шеф.
   Из всех усовершенствований Удда ничто так не заинтересовало Торвина и
других кузнецов, как закаленная сталь. Они немедленно ухватились за  щит
Кутреда,  испытывали  его  на  прочность  и  пришли  в  полный  восторг.
Стремительно рождались новые  замыслы.  Делать  из  необычайно  твердого
металла кольчуги.
   Оказалось, что осуществить это невозможно -  слишком  трудно  сгибать
кольца и соединять их. Попытка взять готовую кольчугу  и  обработать  ее
как единое целое принесла  лишь  чрезвычайно  дорого  обошедшуюся  груду
наполовину сплавившихся между собой колечек, совершенно напрасная потеря
целого месяца труда хорошего кузнеца, как не преминул заметить Герьольф.
Плоские пластины было сделать сравнительно легче,  но  они  не  находили
себе применения. Люди не настолько плоские, чтобы эти пластины  пришлись
им впору. Казалось, что новая сталь  абсолютно  бесполезна  для  военных
целей, за исключением щитов, но и те имели свои недостатки. Щиты  делали
выпуклыми,  потому  что  стрелы  и  дротики  отскакивали  от   изогнутой
поверхности, и - немаловажное соображение круглый щит  легче  носить  на
плече. Никто, даже Бранд или Кутред, не смог бы маршировать весь день со
щитом в руке. В битвах быстрее всех погибали те, у кого раньше  уставала
держащая щит рука.
   Закаленный металл,  при  всех  своих  волшебных  свойствах,  выглядел
бесполезным для войны. Однако Шеф никак не  мог  забыть  слова,  которые
бросил ему пленник Свипдаг: "Чтобы пройти через то, что тебя ждет, нужно
иметь железную шкуру". Шеф знал, кто ждет его в Бретраборге. Где же  его
железная шкура? И как ее носить?
   Вышло так, что Шеф частенько  беседовал  с  Хагбартом.  Тот  особенно
интересовался подробным описанием различных типов судов, на которых  Шеф
плавал  и  которые  встречал  в  море.  Он  понимающе  кивал,  слушая  о
придуманных Ордлафом английских линейных кораблях, вооруженных "мулами",
и снова и снова выжимал из Шефа подробности скоротечного  боя  с  "Франи
Ормр", кораблем, пользующимся  заслуженной  известностью,  так  как  был
самым большим дракаром на всем норманнском Севере.
   - Неудивительно, что Сигурд превосходил вас в скорости, - заметил он.
   - Я не уверен, что его обогнал бы даже мой собственный  "Аурвендилл".
Хотя под парусом мой корабль быстрее, так я считаю. Но ведь чем больше у
тебя весел на каждый фут  киля,  тем  быстрее  ты  в  гребной  гонке.  В
закрытых водах "Франи Ормр", наверное, обгонит меня.
   Он  также  заинтересовался  устройством  двухмачтового  "Журавля",  о
котором Шеф мог немало ему порассказать, поскольку сам помогал разбирать
его на доски и дрова. Корабли береговой  охраны  короля  Хальвдана  были
знакомы Хагбарту слишком хорошо. Он легко мог догадаться,  как  один  из
них был укреплен, чтобы выдерживать отдачу катапульты.  Озадачивали  его
только новые мореходные качества, появившиеся  благодаря  второй  мачте.
Шеф уверял его, что "Журавль" ходил под  парусом,  и  ходил  неплохо.  В
отличие от "Норфолка", который больше напоминал корыто.
   - Теперь, когда мы  научились  ставить  "мулов"  на  колесики,  чтобы
разворачивать их, - сказал однажды за обедом Квикка,  -  хорошо  бы  нам
ставить их на каждом конце корабля, спереди и сзади, да повыше. Я только
боюсь, что тогда корабль при боковом ветре  будет  опрокидываться  из-за
этого дополнительного веса наверху. Ведь даже  "Норфолк"  не  слишком-то
высоко поднимался из воды.
   Услышав это, Хагбарт аж прыснул пивом через нос.
   - "Корабль будет опрокидываться", "спереди и сзади", - задыхался он.
   - Хорошо, что мы не в море,  где  нас  могли  бы  подслушать  морские
тролли.  Они  наказывают  моряков,  которые  не  употребляют  правильные
haf-слова, слова-запреты.
   -  И  как  бы  ты  построил  судно,   о   котором   говорит   Квикка?
поинтересовался Шеф, игнорируя все предупреждения относительно  морского
языка.
   - Я думал об этом, - ответил Хагбарт, царапая на столе рисунок  своим
кинжалом. - По-моему, вам нужно сделать то, что  они  начали  делать  на
"Журавле", да не доделали,  -  построить  корабль  с  жестким  каркасом,
гораздо крепче тех, что мы строим.
   Вспомнив, как "Аурвендилл" изгибался на волне,  когда  они  плыли  из
Гедебю в Каупанг, Шеф и Карли одновременно одобрительно кивнули.
   - Тогда борта  нужно  будет  сделать  примерно  такими,  -  продолжал
Хагбарт.
   Изучая рисунок на столе. Шеф сказал задумчиво:
   - Для меня твое предложение выглядит так, словно над одним  из  наших
кораблей надстроили еще один такой же.
   Хагбарт кивнул:
   - Да, можно сделать и так. Перестроить старый корабль.
   - Значит, мы можем перестроить, скажем,  твой  "Аурвендилл",  который
стоит в корабельном доке. Нарастить киль, склепать его - у нас тут  уйма
доброго железа, -  приделать  к  нему  каркас,  нарастить,  как  вы  это
называете, фальшборт, нагрузить тяжелый груз и построить боевые башни на
корме и на носу.
   Хагбарт не стерпел:
   - Только не "Аурвендилл"! Самый красивый парусник на Севере!
   - Хотя и не такой быстрый, как "Франи Ормр", - поддел его Шеф.
   - Если вы все это сделаете, - вмешалась никем до того  не  замеченная
Эдтеов, которая неприязненно смотрела, как Хагбарт  что-то  царапает  на
полированной столешнице, - вы сможете навесить на корабль ваши  стальные
пластины и действительно утопить его.
   Шеф уставился на нее, раскрыв рот.
   - Говорим мы, а подсказывают боги, -  в  который  раз  вспомнил  свою
пословицу Торвин.
   В конце концов Хагбарта отправили на лыжах прочь, а на  "Аурвендилле"
начались работы. Хагбарт примирился с необходимостью переделки  корабля,
но признался, что предпочел бы видеть эту идею опробованной  на  чьем-то
другом судне. И он не мог вынести, чтобы его корабль потрошили у него на
глазах.
   После того  как  основная  разборка  окончится,  обещал  Хагбарт,  он
вернется и будет  помогать.  А  до  тех  пор  предпочитает  держаться  в
сторонке.
   Кутред вызвался сопровождать его. Среди всех находящихся  в  фактории
он играл самую скромную роль: отказался даже  посмотреть  на  работающую
мельницу, совсем не интересовался  кузницей,  много  времени  валяясь  в
постели из-за открывшейся на ноге раны, словно бы  его  тело  мстило  за
пренебрежение, которому  подвергалось  раньше.  Когда  рана  зажила,  он
подолгу в одиночестве катался на лыжах, быстро этому научился и  нередко
исчезал на весь день.
   Когда Шеф спросил, не мучают ли его на снежной равнине голод и жажда,
он отвечал:
   - Там полно еды, если знаешь, как добыть ее.
   Шеф недоумевал. Эхегоргун следовал  за  ними  через  горы  до  самого
стойбища Пирууси. Не мог ли он пойти и дальше? Потаенный Народ, кажется,
умеет ходить по пустошам, где захочется. Кутред однажды обмолвился,  что
везде кругом их было больше, чем думают люди. Может быть, на пустошах он
встречается с Эхегоргуном, а то и с Мистарай. Кутред  пришелся  по  душе
Потаенному Народу. Не то что людям, хотя кое-кто из  женщин  жалел  его.
Что ж, по крайней мере, он  был  надежным  защитником  для  Хагбарта,  а
Хагбарт - не такой человек, который мог бы чем-то задеть его, в  отличие
от  Карли,  миловавшегося  с  Эдит,   и   от   Кеолвульфа,   по-видимому
напоминавшего Кутреду, кем тот сам был когда-то.

***

   Пришел праздник Юле,  принеся  в  их  жизнь  разнообразие  -  жареная
свинина и кровяные колбасы на столе,  песни  и  легенды  жрецов  Пути  в
праздничном застолье. Вслед за тем наступила  глубокая  зима,  с  такими
ураганными ветрами, что ветряное колесо приходилось на время  снимать  с
мельницы, повалил густой снег. Маленькой общине, в  изобилии  запасшейся
едой и топливом, одеялами и подбитыми пухом  спальными  мешками,  морозы
были  нипочем.  Шеф  начал  даже   удивляться   жизнерадостности   своих
товарищей, но вскоре и это разъяснилось.
   - Да, здесь, конечно, холодно, - сказал Квикка. - Но подумай,  каково
нам приходилось на английских  болотах,  в  рабстве  у  черных  монахов.
Хорошо, если вообще было одеяло, никакой  еды,  кроме  каши,  да  и  той
недостаточно, жили в хибарах на земляном полу, который  не  просыхал  от
Михайлова дня до Пасхи. И  впереди  ничего  не  светит,  кроме  Великого
поста! Нет, я никогда не проводил зиму лучше, чем здесь.
   Веселья добавил и результат одного из опытов Удда. Тот все  никак  не
мог забыть полную неудачу, постигшую их при  попытке  изготовить  зимний
эль, выпаривая воду вместо  того,  чтобы  вымораживать  ее.  Зимний  эль
сейчас можно было получить, просто  выставив  на  улицу  ведро,  но  Удд
уперся на своем. Если в кипяченом эле не  остается  крепости,  рассуждал
он, значит, крепость должна уходить из него вместе с паром. Он  принялся
мудрить, шаг за шагом.
   Улавливать пар.  Закрывать  кипятильный  котел.  Приделывать  к  нему
трубку - из легкой для обработки меди, - протянутую  из  жара  в  холод,
чтобы пар быстрее оседал.  Собирать  конечный  продукт.  Повторять  весь
процесс  с  более  тщательно  заделанными  щелями  и  более   аккуратной
перегонкой. В конце концов  Удд  получил  нечто  и  предложил  остальным
попробовать. Они пили с опаской, потом с любопытством и с одобрением.
   - Неплохое питье для морозного дня, - высказался Озмод. -  Я  считаю,
оно  не  так  хорошо,  как  зимний  эль  с  пряностями,  но  оно   более
натуральное. В нем все еще остается  какой-то  привкус  огня.  "Огненный
эль", так нам надо его назвать.
   - Лучше было бы делать его из вина, -  сказал  Удд,  который  за  всю
жизнь вино пробовал не больше чем пару раз.
   Кутред ничего не сказал,  но,  исчезая  в  очередной  раз  на  лыжах,
захватил с собой фляжку.

***

   Наступил долгожданный день, когда они смогли  выкатить  перестроенный
"Аурвендилл" из корабельного сарая и спустить его на берег реки, которая
все сильнее и сильнее шумела подо льдом в ожидании близкого ледохода.
   - А не положить ли нам для удачи что-нибудь  на  катки?  -  задумался
Шеф.
   Хагбарт резко глянул на него.
   - Есть такие, кто  делает  это,  -  ответил  он.  -  Обычно  приносят
кровавую жертву Ран, троллихе из морских глубин.
   - Я имел в виду другое. Удд, нет ли у тебя с собой туеска с  огненным
элем? Положи его под  киль.  Когда  корабль  пойдет,  он  его  раздавит.
Хагбарт понимающе кивнул.
   - И тогда ты должен будешь дать кораблю новое имя, - он  похлопал  по
мачте. - Это уже  не  мой  "Аурвендилл".  Это  имя  звезды,  ты  знаешь.
Сделанной из отмороженного пальца  ноги  одного  гиганта,  которого  Тор
закинул на небо.
   Доброе имя для быстрого корабля. Теперь он стал совсем другим. Как ты
его назовешь?
   Шеф не ответил ничего, пока люди не взялись за канаты, чтобы вытащить
корабль из сарая, в котором над  ним  так  долго  трудились.  Когда  они
налегли на канаты и густая коричневая жидкость плеснулась на  киль,  Шеф
крикнул:
   - Я нарекаю тебя "Неустрашимый"!
   "Неустрашимый" медленно сполз по слипу, захрустел по толстому льду  и
остановился, удерживаемый канатами.
   Выглядел корабль непривычно. Киль  изготовили  и  собрали  из  самого
крепкого дерева и железа, какие смогли достать. На удлиненный киль через
каждые несколько ярдов поставили шпангоуты, а  к  ним,  вопреки  обычной
практике, доски прибили, вместо того чтобы привязать их сухожилиями.
   Собственные доски "Аурвендилла" образовывали  теперь  только  верхнюю
часть бортов нового корабля. В нижней их  части  крепили  более  прочные
сосновые доски. На носу и на корме прежние чистые обводы  были  искажены
боевыми башнями, скопированными с тех башен для "мулов", что Шеф  увидел
на стенах Гедебю. В каждой башне  размещался  вновь  построенный  "мул".
Чтобы уравновесить их тяжесть, "Неустрашимый" был  построен  с  глубокой
осадкой  и  круглыми  бортами,  с  массивным  грузом  в   образевавшемся
объемистом трюме. К боевым башням  примыкали  полупалубы,  под  которыми
команда могла устроиться гораздо  уютней,  чем  под  кожаными  навесами,
обычно служившими викингам даже в Атлантике.
   В  двух  вопросах  Хагбарт  добился  своего.  "Неустрашимый"  остался
одномачтовым, хотя с  учетом  увеличения  корпуса  парус  тоже  пришлось
увеличить, правда, не вверх, а только в стороны, но все же  его  площадь
возросла при этом почти в полтора раза. И те стальные пластины,  которые
должны были в качестве брони защищать борта и  башни  с  "мулами",  были
сложены в трюме, чтобы доставать их только в случае надобности.
   - Я бы не рискнул совершать на нем долгий переход в открытом  море  в
Англию, - сказал Хагбарт,  позаботившись  отойти  подальше  от  корабля,
чтобы его слова случайно не накликали беду. - По сравнению с  ним  самый
неуклюжий кнорр выглядит изящным,  а  когда  вы  поставите  пластины  на
место, будет еще хуже.
   - Он построен не для того, чтобы плыть в Англию, - ответил Шеф.  Если
он доставит нас через проливы к  Фризским  островам,  он  выполнит  свою
задачу.
   Как раз мимо Бретраборга, подумал Хагбарт, но ничего не  сказал.  Сам
он не собирался отправляться в это опасное путешествие. У  него  имелось
долговое обязательство  от  казначейства  Шефа  и  Альфреда  за  продажу
"Аурвендилла", и он намеревался получить свои денежки.
   А Шеф мучился сомнениями - имел ли  он  право  потребовать  от  людей
разделить с ним риск опасного похода. Англичане, которые  уже  прошли  с
ним такой долгий путь, разумеется, последуют за своим  королем,  надеясь
вернуться на родину, как и Карли, который рвется рассказать  в  Дитмарше
историю своих странствий. А  также  Ханд.  На  своем  участии  настаивал
Торвин. Хагбарт и его малочисленная команда дойдут вместе с  отрядом  до
Смааланда на юге Швеции, за это время покажут "сухопутным  крысам",  как
управляться с парусом.
   Когда снег начал таять и люди  уже  подумывали  об  отплытии,  Кутред
пришел повидать своего господина.
   - Ты хочешь, чтобы я отправился с тобой на Юг? - спросил он.
   Шеф внимательно посмотрел на него.
   - Я думал, мы повезем тебя домой. В Нортумбрию.
   - В Нортумбрии меня никто не ждет. Мой король мертв. Не знаю, жива ли
моя жена, но даже если жива - я теперь для нее ничто. Я лучше  бы  пожил
здесь, на пустошах. Здесь есть люди, которые принимают меня таким, какой
я есть. Люди, которые не оценивают человека только одним способом.
   Шеф вновь услышал в его голосе неизбывную  горечь.  И  все  же-он  не
осмеливался отпустить Кутреда.  Тот  один  стоил  целой  катапульты  или
бронированного нагрудного панциря. Кутред ему  понадобится,  прежде  чем
они завоюют Юг, в этом Шеф был уверен.
   - Ты помнишь мельницу? - спросил он. - Когда я вытащил  тебя  оттуда,
ты поклялся, что ты мой человек.
   Кутред большую часть  своей  жизни  был  королевским  ратоборцем.  Он
понимал, что такое долг и верность, и считал, что они  длятся  до  самой
смерти.
   - Проводи меня до Скагеррака, и если захочешь, я отпущу тебя сюда,  в
пустоши, - добавил Шеф.
   Кутред вперил взгляд в грязь под ногами.
   - Я провожу тебя до Скагеррака, - обещал он. - И мимо Бретраборга.  А
здесь меня будут ждать.

Глава 29

   Новый король шведов, Кьяллак, отлично  знал,  что  он  выбран  вместо
своего  убитого  предшественника  Орма   с   одной-единственной   целью:
предотвратить серьезную угрозу со стороны немецких христиан и  несколько
меньшую - со стороны людей Пути,  заполонивших  страну.  Вернуть  страну
шведов, Свеарики, на ее старый путь, к прежним языческим  обрядам.  Один
неверный шаг - и жрецы из великого храма  Упсалы  снова  будут  выбирать
короля.
   Он долго обдумывал свои планы. Необходимо совершить жертвоприношение.
И он совершит для них жертвоприношение. В жертву будут принесены все те,
кого шведы боялись и ненавидели: христиане,  люди  Пути,  финны  и  даже
skogarmenn, обитатели маленьких  пограничных  селений,  которые  жили  в
лесах и болотах и не платили дань.
   Гоняться за финнами зимой бесполезно. Да и летом это  будет  нелегко,
ведь они со своими оленями откочуют далеко в тундру.  Для  удара  придет
своя  пора,  пора,  когда   на   стороне   шведов   будет   естественное
преимущество. При таянии снегов, в распутицу, когда никто не пускается в
путь, если может этого избежать, когда только кони несравненной шведской
породы способны пройти по  дорогам.  За  зиму  Кьяллак  посылал  сани  с
разведчиками, чтобы наметить места для ударов. Потом  тщательно  отобрал
людей и дал им подробные приказы. За неделю до  весеннего  равноденствия
послал их туда, в морось дождя и снега.

***

   Шеф размышлял не меньше. После равноденствия, думал он, стремительная
река должна очиститься ото льда,  и  Наступит  подходящее  время,  чтобы
провести "Неустрашимого" вниз по течению к морю. Это могло стать началом
возвращения  домой.  Его  люди  старательно  оснащали  корабль,  сложили
стальные  драконьи  щиты  в  трюм,  откуда  их  легко   будет   достать,
приделывали  к  планширям  петли  для  крепления  арбалетов   и   стрел,
обтесывали метательные камни для "мулов".
   Наблюдая за ходом работ, Шеф заметил, что в их  сторону  направляется
группа финнов. Без лыж они двигались неуклюже. На земле  еще  оставалось
немного снега, но по большей части он превратился  в  слякоть  и  грязь.
Финны выглядели несчастными, как птицы с подрезанными  крыльями.  Однако
они довольно часто появлялись в фактории Пути, для  торговли  или  чтобы
узнать новости. Один из собратов Герьольфа,  Оттар,  был  жрецом  богини
Скади, горной богини-лыжницы.
   Он говорил по-фински и часто путешествовал вместе с  финнами,  изучал
их обычаи. Шеф увидел, как он вышел  приветствовать  вновь  прибывших  и
вернулся назад к месту погрузки.
   Немного погодя он заметил, что за его спиной стоит Оттар, а  рядом  с
ним финн Пирууси с выражением скорбного гнева на лице. Шеф с  удивлением
переводил взгляд с одного на другого.
   - Он говорит, шведы  напали  на  их  стойбище  два  дня  тому  назад,
рассказал Оттар. - Много воинов на конях.  Финны  не  заметили,  как  те
подошли, потому что снег растаял. Многие финны убиты. Некоторых увели  в
полон.
   - Увели, - повторил Пирууси. -  Один  швед  напился  пьян  и  упал  с
лошади. Мы схватили его. Он сказал, что финнов погонят в  храм.  Великий
храм в Упсале. Повесят там на дереве в жертву шведским богам.
   Шеф кивнул, все еще не понимая, чего от него хотят.
   - Он просит, чтобы ты их выручил, - продолжал Оттар.
   - Я?! Я ничего не знаю об Упсале, - но тут  Шеф  умолк.  Он  вспомнил
третье видение в шатре Пирууси. Из всех видений он больше всего думал  о
первом, в котором появились  его  старые  враги  Рагнарссоны,  захватили
город и перерезали ему путь домой. Но ведь он  видел  и  короля,  нового
короля шведов - жрецы угрозами вырвали у него обещание совершить великое
жертвоприношение вместо обычного избавления от  лишних  трэлей,  которое
многие годы устраивали шведы.  И  еще  упоминались  христиане,  их  тоже
принесут в жертву.
   - А твой швед, он сказал что-нибудь о христианах?
   Лицо Пирууси просветлело, он что-то сказал по-фински.
   - Он говорит, он знал, что тебя ведут духи, - перевел Оттар. Христиан
тоже поведут к Священному Дубу. А также людей Пути, по крайней мере  так
он говорит.
   - У нас все спокойно, - ответил Шеф.
   - Мы живем далеко в верховьях реки. И потом, у нас не все на месте.
   Шеф ощутил, как его сердце сжалось. Торвин, когда снег  еще  позволял
ездить на санях, уехал за тридцать  миль  в  поселок  менять  железо  на
продукты, и вместе с ним Квикка, Хама и Удд. Они  так  и  не  вернулись.
Если их тоже схватили... Шеф с удивлением понял, что из этой четверки  -
Удд, Хама, Квикка, который спас ему жизнь, вырвав из объятий  утопающего
Ивара, Торвин, который принял его, бездомного бродягу, - больше всего из
всех них его волнует судьба Удда. Если Удда не станет, заменить  его  не
сможет никто. Без его таланта многие замыслы умрут, так и не родившись.
   - Думаешь, шведы могли захватить их? - спросил Шеф.
   Оттар указал на дорогу, идущую с востока, со  стороны  реки.  На  ней
показались всадники,  изо  всех  сил  пришпоривающие  вязнущих  в  грязи
лошадей.
   - Кажется, нам хотят сообщить новости, - мрачно ответил он.

***

   Новости были те самые, которых ждали. Поселок,  врасплох  застигнутый
на рассвете, сгорел дотла. Налетчики убивали всех  попавшихся  на  глаза
мужчин, женщин и детей, но  некоторых  схватили  и  увезли  с  собой  на
свободных лошадях.
   В полон отбирали тех, кто  носил  амулеты  Пути,  а  также  юношей  и
девушек. В суматохе трудно было понять, почему шведы напали на  поселок.
Но  кое-кто  утверждал,   что,   убивая,   они   кричали:   "Skogarmenn!
Skogarmenn!". Лесовики, разбойники,  лесные  братья.  Один  черт.  Жреца
Торвина схватили наверняка, видели,  как  шведы  его  увозили.  Заметили
также щербатого человека, это,  наверное,  был  Квикка.  Никто  не  смог
вспомнить человека, похожего на Удца. Но это вполне  объяснимо,  подумал
Шеф. Люди нередко не замечали Удца, даже находясь с ним в одной комнате.
Пока дело не доходило до металлов, до железа, стали и механизмов,  малыш
как бы не существовал.
   - Когда будет жертвоприношение? - спросил Шеф.
   Терзая бороду, Герьольф ответил: - В день, когда на  Священном  Дубе,
Дубе Королевства, как они его называют, появятся первые  зеленые  почки.
Дней через десять. Или двенадцать.
   - Так, - сказал  Шеф,  -  мы  должны  спасти  наших  людей.  Хотя  бы
попытаться.
   - Согласен с тобой, - ответил Герьольф. - И это сказал бы каждый жрец
Пути, даже Вальгрим, будь он жив. Ведь шведы бросили нам вызов. Если они
повесят наших жрецов в  их  священных  одеждах,  с  ритуальными  ягодами
рябины на поясе и пекторалями на шее, тогда от нас отвернутся все,  кого
мы только обратили в нашу веру в Швеции. И за ее пределами, когда  весть
распространится.
   - Спроси Пирууси, что он собирается делать, - сказал Шеф Оттару.
   Все, что по силам человеку - был ответ.  Шведы  увели  самую  юную  и
самую любимую его жену. Пирууси так живо и ярко описал ее прелести,  что
стало очевидно - он считает ее, как и Шеф Удда, незаменимой.
   - Хорошо. Еще мне нужен Хагбарт. Позови  его,  Герьольф.  Теперь  это
дело Пути. И дальше я собираюсь поднять свое знамя.
   - С каким девизом?
   Шеф задумался. Он видел много  знамен  и  знал,  с  какой  силой  они
действуют   на   воображение.   Существовали   Знамя   Ворона    братьев
Рагнарссонов, Извивающийся Червь  Ивара.  Альфред  поднимал  Уэссекского
Золотого Дракона, оставшегося от римлян. Гербом Рагнхильды был  Свирепый
Зверь. Сам Шеф шел к Гастингсу  под  знаменем  Молота  и  Креста,  чтобы
объединить людей Пути и английских христиан в борьбе против армии  Папы.
Что ему выбрать на этот раз?
   Знак Рига, лесенку, которую он носил на шее? Этого никто  не  поймет.
Молот и разорванные оковы, символ свободы? На  этот  раз  он  собирается
освобождать не рабов, а людей  с  диких  окраин  и  разбойников.  -  Ты,
разумеется, должен поднять знак Молота, - настаивал Герьольф.
   - Не Молот и Крест, как когда-то. Здесь нет христиан. Только германцы
и обращенные ими, они нам не друзья.
   Шеф  принял  решение.  Он  все  еще  держал  копье,  которое  взял  у
Эхегоргуна, копье, которое досталось троллю от трондского ярла Болли.
   - Моим гербом будет поднятое Копье, - сказал он.  -  А  поперек  него
Молот Пути.
   Герьольф поджал губы.
   - На мой вкус, это будет слишком похоже на крест.
   Шеф уставился на него.
   - Если я буду сражаться с королем, - заявил он, - значит, я король.
   Ты слышал приказ короля. Пришли ко мне  всех  наших  швей.  И  пришли
Кутреда тоже.
   Когда Герьольф ушел, Шеф тихонько сказал Кутреду:
   - Мы  не  выступим  раньше,  чем  завтра  утром.  Прогуляйся  сегодня
вечерком.  Никакой  надежды,  что  Спрятанные  помогут  нам  в   Упсале,
правильно?
   Слишком далеко от пустошей и от гор.  Но  все  равно  известие  нужно
передать.
   Может быть, на Севере есть другие семьи  полутроллей,  кроме  Бранда.
Выясни это.
   Шеф хотел добавить "и не забудь вернуться", но сдержался. Если Кутред
захочет уйти,  он  уйдет.  Все,  что  его  сейчас  удерживает,  это  его
гордость, и не стоит задевать ее.

***

   На следующее утро Кутред безмолвно стоял на носу  "Неустрашимого"  во
всех своих доспехах, в шлеме, с мечом, щитом и копьем. Он снова выглядел
как королевский ратоборец, если не считать глаз, усталых и покрасневших.
   Корабль был переполнен мужчинами и женщинами. Только с  полдюжины  их
осталось на руднике. Жрецы, послушники, англичане и финны -  все  взошли
на борт, общим числом до пяти десятков человек, а  то  и  более.  Им  бы
никогда не удалось всем поместиться, если бы корабль шел на  веслах  или
под парусом. Но талые воды несли его без всяких человеческих  усилий  со
скоростью хорошего скакуна. Вставшему у румпеля Хагбарту пришлось только
послать на рею впередсмотрящего, чтобы следил за льдинами,  и  выставить
на носу людей с веслами, чтобы расталкивать плавающие обломки льда.
   Во время всего перехода вниз по  реке  они  видели  следы  разорения,
сожженные хутора,  сожженные  деревни.  Людей,  которые,  завидя  реющее
знамя, выходили на берег, ободряли, говорили им,  чтобы  доставали  свои
лодки и присоединялись к отряду. Когда "Неустрашимый" вышел в море,  его
сопровождала целая флотилия четырехи шестивесельных шлюпок.  На  морском
побережье рыбачьи деревни Финнмарки выставляли уже  суда  побольше.  Шеф
распоряжался, брал под свою команду большие лодки,  пересаживал  на  них
людей с маленьких.
   - Так мы с ними далеко не уйдем, - протестовал Хагбарт. -  Во-первых,
они не могут нести достаточный запас воды.
   Ладно, не говори ничего, я уже понял. Приказам нужно подчиняться. И у
тебя есть свой замысел.
   Когда "Неустрашимый" со своим эскортом мелких судов вышел  в  Финскую
бухту, как шведы называют глубокий залив  между  шведской  Финнмаркой  и
противоположным  берегом,  они  увидели  россыпь   маленьких   островов.
Молчавший до сих пор Пирууси подошел к Шефу и указал вдаль.
   - На этих островах живут финны, - сказал он. - Я иногда ходил в гости
по льду. Морские финны.
   Шеф пошел к Оттару, посадил его, Пирууси и ватагу  финнов  в  шлюпку,
велел им привести с собой как можно больше лодок и людей. Они  ушли  под
небольшим парусом, ожидая нападения береговой охраны короля Кьяллака.

***

   Эли  Рыжий,  шкипер  "Морского  Котика",  охранявшего  границу  около
Аландских островов, увидел вдалеке  необычный  парус  и  стал  осторожно
сближаться. Он  наслышался  историй  о  странных  кораблях  со  странным
вооружением, и ему не хотелось рисковать без надобности. Заметил  позади
разноцветье рваных парусов и расслабился. Рыбачьи лодки дерьма  всякого,
падали ходячей. В любом случае, едва они заметят его полосатый  парус  и
парус его напарника, он только и увидит, как они рвут когти. Но что  там
делают на этом  странном  корабле?  Этой  помеси  купеческого  кнорра  с
рыбачьей лодкой?
   Тоже пытаются сбежать?
   - Их уже можно достать дальним  выстрелом!  -  заорал  Озмод.  Бывший
капитан алебардщиков едва сдерживал ярость, с тех самых пор, как  узнал,
что его давнему другу и напарнику Квикке угрожает судьба жертвы Одину  и
Фрейру и шведская петля.
   - Отойти от "мула", - скомандовал Шеф. - Всем - спуститься в трюм.
   Хагбарт, тебе тоже. Давай, Озмод, командуй.  Давай,  разворачиваемся,
как будто мы убегаем.
   Озмод возмутился:
   - Но я не умею разворачивать судно!
   - Умеешь, умеешь, ты достаточно часто видел, как это делается. Теперь
сделай это сам. Карли, Вилфи и я - мы твои матросы.  Кутред,  берись  за
рулевое весло.
   - Ладно, - неуверенно сказал Озмод. - Откуда  у  нас  ветер?  Кутред,
разверни наш передок немножко от ветра, ну, налево, словом. Карли,  тяни
за этот конец реи, а ты, Вилфи, - за другой, и разверните рею так, чтобы
ветер был позади нас. Господи, тьфу ты, Тор, что же дальше-то делать?
   Хагбарт закрыл глаза руками, а "Неустрашимый"  неуклюже  обратился  в
бегство, почти как купец с маленькой командой, да еще впервые вышедшей в
море. Наблюдая, Эли усмехнулся в рыжую бороду и опытной рукой повел  оба
своих корабля на перехват.
   - Пригните головы, - скомандовал Шеф. - Забудьте про "мулов".
   Каждому взять по арбалету в руки и по одному запасному.
   Он выждал, пока  "Морской  Котик"  встал  почти  борт  к  борту,  над
планширем возвышались свирепые бородатые лица, вперед выставлены  копья,
и только тогда дал команду своим  затаившимся  в  засаде  бойцам.  Любой
может взвести арбалет, как сказал Удд два года назад. А с ножным рычагом
это стало еще проще. С десяти ярдов не промахнется даже самый неопытный,
а ведь с десяти ярдов стальная арбалетная  стрела  пробивает  деревянный
щит и кольчужную сетку, мышцы и кости,  словно  тонкую  парусину.  Когда
арбалетчики Шефа отбросили первые арбалеты и взялись за вторые, уже было
ясно, что во втором залпе нет нужды.
   Хагбарт по  тросу  перебрался  с  корабля  на  корабль,  взглянул  на
нескольких оставшихся в живых, совершенно растерянных воинов и  приказал
им пришвартовать корабли борт о борт.
   - Теперь "мулы", - сказал Шеф, глядя на отчаянно пытающийся повернуть
второй корабль. - Озмод, пусти одно ядро  над  головами  и  предложи  им
выкинуть оружие за борт.
   Короткое время спустя флот Шефа состоял из трех  больших  кораблей  с
многочисленной  командой  и  эскорта  шлюпок  и  яликов,  и  вся  армада
двинулась к шведскому берегу. Позади, на маленьких лодках, перегруженных
настолько, что их планшири лишь на какие-то дюймы возвышались над водой,
разбитая береговая охрана спорила, плыть ли к Аландским островам, в руки
финнов, или рискнуть вернуться в Швецию, где  их  ждал  только  гнев  их
короля.

***

   Люди из Ордена Копья, при всем их усердии,  лишь  немногих  в  Швеции
обратили в свою веру, особенно среди мужчин и уроженцев страны.  Паства,
которую  они  защищали,  состояла  в  основном   из   рабов,   принявших
христианство еще до того, как попали в рабство. Некоторые  из  них  были
немцы, некоторые фризцы и франки, а в основном - англичане  и  ирландцы.
Риттеров ничто не связывало с ними. Им  нравилось  одолевать  норманнов,
которые так долго третировали их, нравилось сознавать, что победа на  их
стороне, когда их больше. Когда  тысячные  армии  викингов  нападали  на
города и деревни Запада, конечно, они выглядели несокрушимыми. Но  когда
пятьдесят вооруженных и опытных  немецких  воинов  появлялись  в  центре
шведской деревни с населением в две сотни человек, результат был тот же.
Если бы местные объединились против них,  еще  неизвестно,  чем  бы  все
обернулось. Но добычи, за которую стоило драться, не было,  и  никто  не
хотел ввязываться. Рыцари Ордена Копья зимовали в  мире,  хотя  и  не  в
довольстве. Построения и муштра наскучили,  а  напиваться  и  распускать
хвост перед хорошенькими шведками было запрещено. Надежды  на  повышение
дьякона Эркенберта, застрявшего здесь, вдали от центра событий, таяли  с
каждым днем. Бруно одиноко маялся  у  себя.  Он  не  нашел  Копье  Карла
Великого. Если оно и существовало где-нибудь, оно находилось  далеко  на
севере и в другой стране. Бог, в которого  он  верил,  кажется,  оставил
его.
   Когда в дверь казармы  отчаянно  заколотили,  рыцари  пробудились  от
спячки, шахматные доски полетели на пол. Со  стоек  у  стены  расхватали
оружие, бойцы спешно надевали доспехи. Осторожно открыли  дверь.  Жалкая
тощая фигура протиснулась внутрь.
   - Они их схватили, - пробормотал пришедший.
   - Кого "их"? - рявкнул вышедший на шум Бруно. - Кто и кого схватил?
   Сообразительность,  по-видимому,  покинула  пришедшего,  встреченного
настороженными взглядами и обнаженными мечами. Вперед  вышел  Эркенберт,
заговорил с испуганным человеком по-английски. Сообщил:
   - Он из Хаддинга. Городок в десяти  милях  отсюда,  где  мы.  были  у
мессы.
   Он говорит, сегодня утром пришли солдаты  короля  Кьяллака,  окружили
дома всех христиан, посещавших наши службы, - у них был список - и увели
их под стражей. И еще  шведы  говорили,  с  большим  удовольствием,  что
христиан принесут в великом храме в жертву языческим идолам  дней  через
пять.
   - Это вызов нам, - воскликнул Бруно, оглядываясь и усмехаясь. -  Как,
мальчики?
   - Это вызов Богу, - сказал Эркенберт. - Мы должны встретить его,  как
Святой Бонифаций, который, сам оставшись невредим, уничтожил  Саксонский
Ирминсул и обратил язычников саксов в истинную веру.
   - Я слышал другую историю, - пробормотал один из рыцарей. - Я сам  из
саксов. Но в любом случае, как мы, а нас всего пятьдесят,  можем  отбить
толпу жертв у всего сборища шведов? Их там будут тысячи. И сам король  с
его придворными карлами.
   Бруно хлопнул его по спине.
   - Вот это и есть вызов, - воскликнул он. И добавил уже спокойнее:  Не
забудьте, они считают, что все должно делаться определенным образом.  На
вызов необходимо ответить. Если я вызываю короля, он  должен  биться  со
мной или выставить ратоборца. Это будет не  сражение.  Они  увидят  нашу
силу - и Божью волю. Мы им покажем. Как мы не раз уже делали.
   Его люди выглядели неуверенными, но дисциплина была сильна, а вера  в
своего командира еще  сильнее.  Они  начали  собирать  оружие,  мешки  и
скатки, готовить лошадей, раздумывая о предстоящем  походе.  Пять  дней.
Пятьдесят миль до языческой Упсалы. Раз плюнуть, даже  в  распутицу.  Но
вряд ли получится  явиться  на  шведский  сход  неожиданно.  Сомнительно
также, чтобы это сошло  им  с  рук,  ведь  в  любой  день  каждый  может
проснуться и увидеть пожар и людей, окруживших дом. Может быть, Кьяллак,
король шведов, предугадал  их  шаги.  Ждет  их  прихода.  Приготовил  им
встречу. Два священника миссии обнаружили  у  своих  дверей  очередь  из
желающих исповедаться и получить отпущение грехов.

Глава 30

   Отряд подходил все ближе и ближе к Упсале,  а  Шеф  ощущал,  что  его
одолевают дурные предчувствия. Почему? Все  шло  так  замечательно,  как
только можно было ожидать. При высадке они не  встретили  сопротивления,
способные  держать  оружие  шведы  уже  ушли  на   сход   для   великого
жертвоприношения, по крайней мере, так говорили. Благодаря  высланным  в
море  лодкам  с  фонарями  их  разыскал  Пирууси,   он   привел   мощное
подкрепление финнов, рвущихся одним решительным ударом разгромить  оплот
своих извечных врагов. Были розданы десятки запасных  арбалетов,  каждый
получивший их воин был наспех обучен и сделал пять пробных  выстрелов  -
этого было достаточно, чтобы  любой  научился  заряжать  и  стрелять  из
нового арбалета и попадать в цель на  расстоянии  до  пятидесяти  ярдов.
Имея в авангарде финских лучников с двумя  сотнями  арбалетчиков  позади
них, Шеф  знал,  что  представляет  собой  силу,  с  которой  нельзя  не
считаться, силу, способную отразить любую  случайную  или  непродуманную
атаку. Он оставил только дюжину мужчин и женщин, чтобы охранять лодки, и
постарался найти для "Неустрашимого" укромную бухту.
   Боевой дух войска  поддерживался  праведным  гневом.  Можно  было  бы
счесть за поддержку и те робкие знаки одобрения, которые они  встречали,
продираясь через  распутицу  -  почти  непроходимую,  чтобы  назвать  их
движение маршем, и проходя через деревни шведских  язычников.  На  время
схода в деревнях  оставались  только  женщины,  рабы  и  низкорожденные.
Многие из них, завидев  стяг  с  Копьем  и  Молотом,  принимали  его  за
своеобразный крест - чего опасался Герьольф - и если сами происходили из
христиан, смотрели на него как на символ освобождения. Другие же  видели
пекторали Пути и не без опаски  присоединялись  к  отряду  или  сообщали
полезные сведения. А те, у  кого  увели  для  великого  жертвоприношения
друзей или родных, просили дать им оружие и сами рвались в бой. Все были
заодно, армия росла, а не съеживалась,  как  это  случается  со  многими
армиями по мере приближения к полю брани.
   Так откуда же дурные предчувствия, спрашивал себя  Шеф.  Загвоздка  в
Кутреде. Шефом овладела какая-то внутренняя уверенность, что это дело не
разрешится в общем сражении, что в конце концов оно сведется  к  схватке
ратоборцев. До сих пор он про себя надеялся на Кутреда, на  его  силу  и
искусство, но больше всего - на его непримиримый дух. Кутреда никогда не
приходилось подбадривать, только сдерживать. До сих пор.  Теперь  же  он
был молчалив, печален, дух скрытой угрозы,  который  всегда  исходил  от
него, исчез.
   Трясясь на реквизированном армией  пони.  Шеф  заметил,  что  к  нему
присоединился Ханд. Как обычно, он не рвался заговорить  первым,  просто
ждал, пока Шеф найдет для него время.
   Шеф украдкой оглянулся на едущего в десяти  ярдах  позади  Кутреда  и
тихонько проговорил:
   - Боюсь, я потерял своего берсерка.
   Ханд кивнул:
   - Я тоже так считаю. А думаешь, нам понадобится берсерк?
   - Да.
   - Помнится, Бранд говорил о том, что делает  берсерка  берсерком.  Он
сказал, что это не человек, одержимый каким-то духом, а человек, который
ненавидит себя. Может быть, у нашего берсерка, - Ханд  избегал  называть
Кутреда по имени, на случай, если тот услышит,  -  может  быть,  у  него
появилась какая-то причина, чтобы перестать ненавидеть себя.
   Шеф  вспомнил  о  Мистарай  и  странном  замечании,  которое   сделал
Эхегоргун о Потаенном Народе, об их отношении к  спариванию.  Он  вполне
способен был представить, что Кутред, если не может снова  считать  себя
мужчиной, может зато считать себя троллем.
   - Я не хотел бы, чтобы эта причина вернулась, - сказал Шеф,  -  но  я
предпочел бы, чтобы в нем осталось немножко побольше от него прежнего.
   Ханд достал что-то из-под  длинного  плаща,  какие  теперь  носили  в
отряде, чтобы защититься от ветра и ливней.
   - Сдается мне, что есть и другая причина, почему  берсерк  становится
берсерком. Точно так же как  твои  видения  могут  быть  вызваны  чем-то
внутри тебя или  каким-то  веществом  в  зерне  или  в  финском  напитке
видений, так и дух берсерка может вызываться чем-то, что есть в  душе  -
или в теле. Я поговорил с финнами, с помощью Оттара. Они  используют  не
только мухоморы. Вот здесь есть другое зелье, - он показал Шефу фляжку.
   - Что это?
   - Отвар. Кипящей водой заливают грибы, но на этот раз не те красные с
белыми крапинками, мухоморы, из которых делают напиток видений. И не те,
другие грибы, которые я знаю, они, - Ханд снова понизил голос, -  похожи
на пенис. Это какие-то совсем другие грибы. Финны зовут их "рысье  ухо",
по имени большой кошки,  которая  водится  в  этих  лесах.  Такие  грибы
доводят людей до исступления, делают берсерков из самых  кротких,  -  он
протянул фляжку. Если тебе надо, возьми это. Дай  попить  Кут...  нашему
другу.
   Шеф задумчиво взял зелье.

***

   Рядом  с  великим  храмом  в  Упсале  располагался  загон,  прикрытый
соломенной крышей, с земляным полом и плетеными стенами, так  что  дождь
хлестал в каждую щель. Восемнадцать десятков мужчин и женщин толпились в
нем, руки их были привязаны к железным кольцам,  нанизанным  на  длинную
палку.
   Будь у них  время  и  силы,  среди  них  нашелся  бы  человек,  чтобы
освободиться самому и отвязать  остальных.  Но  стража  сновала  взад  и
вперед, избивая дубинками любого, кто  осмеливался  пошевелиться,  делал
хоть что-нибудь похожее на попытку  побега.  У  стражников  было  больше
хлопот, чем обычно, так они говорили друг другу. Не только  из-за  того,
что предназначенных для жертвоприношения было больше, чем мог  вспомнить
хоть кто-нибудь из живущих.
   Жертвами в этот раз были не обычные  мешки  с  костями,  умирающие  в
петле или от ножа лишь на несколько дней раньше, чем они  умерли  бы  от
холода и от истощения. И это правильно, говорили стражники, нацеливаясь,
чтобы в очередной раз сломать дубинкой пальцы  или  ключицу.  Богам  для
разнообразия хочется свежего мяса.  Возможно,  бедствия  шведов  вызваны
недовольством богов, вынужденных  подолгу  варить  мослы  принесенных  в
жертву.
   Квикка, нянча руку, сломанную, когда  стражник  заметил  его  попытку
снять железное  кольцо,  прошептал  самым  уголком  рта  стоящему  рядом
Торвину:
   - Не нравится мне, как выглядит Удд.
   Действительно, малыш, кажется, готов был расплакаться  -  это  вполне
естественно, но ни англичанин, ни человек Пути  не  захочет  дать  своим
врагам лишний повод для издевательств. Он уставился на одного из шведов,
жреца, который вошел в загон. Таков был обычай шведских жрецов  великого
храма, жрецов Дуба Королевства, - заранее  издеваться  и  глумиться  над
своими пленниками, они верили, что богам угодны ужас и отчаяние, которые
испытывают жертвы. Говорили, что этот обычай установил их древний король
Ангантир.
   Другие же считали, что это нравится только ублюдкам. Удд слушал крики
шведа, и его нижняя губа дрожала.
   - Не надейтесь, что это  будет  быстро!  Не  думайте,  что  вы  легко
отделаетесь. Я двадцать лет совершаю жертвоприношения в  этом  храме.  В
юности я еще делал ошибки. Я допускал, чтобы люди ушли к  богам  и  сами
того не заметили. Но не теперь! Те, кого я вешаю,  будут  еще  в  полном
сознании и с открытыми глазами, когда вороны Одина прилетят терзать  их.
Что с тобой будет, когда ворон сядет тебе на голову и  захочет  клюнуть?
Я-то видел! Ты постараешься поднять руки,  правильно?  Но  руки  я  тебе
свяжу. И это еще не все. Даже после того,  как  вы  умрете,  отойдете  к
богам, тогда, как вы думаете, что будет с вами?  Вы,  христиане,  будете
сидеть на облаке с арфами в руках, а? Нет! Вы рабы  здесь  и  останетесь
рабами там.
   Жрец начал  петь  священный  гимн,  его  голос  и  интонации  странно
напоминали Торвина. Религия Пути родилась  именно  здесь,  во  внезапной
вспышке озарения понял Квикка. Из верований, подобных этому. Они  не  то
чтобы стали милосерднее - последователи Пути были так же жестоки, как  и
все остальные, - но того подспудного  отчаяния,  что  присуще  истинному
язычнику, исступленности, неотделимой от страданий, у них не было.

   Тот, кто заберет тебя, зовется Хримгримнир.

   Дом тебе - за воротами Хеля.
   Там гнусные трэли под корнями деревьев  Пьют  собачью  мочу,  Нет  им
питья другого...
   Голова Удда упала, лицо его исказилось, увидев  это,  языческий  жрец
прервал пение и разразился приступом торжествующего хохота. Он  смеялся,
а Торвин запел,  его  низкий  голос  в  точности  подхватил  тональность
языческого напева, но в другом ритме:

   Я видел чертог, на солнце сияющий,
   Златом покрытый, на равнине Гимли,
   Соберутся там сонмы истинно верных,
   Вечно пребудут в любви неслабеющей...

   Язычник закричал от ярости, побежал вдоль рядов прикованных узников к
своему противнику, изрыгая  проклятья  и  потрясая  дубинкой.  Когда  он
пробегал мимо, связанный  Хама  ухитрился  сделать  ему  подножку.  Жрец
растянулся почти у самых ног Торвина. Торвин с сожалением  посмотрел  на
дубинку, запястья его были прикованы  выше  плеч.  Он  вышел  вперед  на
полную длину цепи, ударил обутой ногой. Раздался хруст, язычник захрипел
из самой глубины горла, затем задохнулся.
   -  Перебито  горло,  -  буркнул  стражник,  убирая  тело  и  дубинкой
равнодушно избивая Торвина до бесчувствия.
   - В Трутвангаре, когда мы  попадем  туда,  -  выдохнул  Торвин  между
ударами, - он будет моим слугой. Нашим слугой. И ведь мы еще живы, а  он
мертв.   Удд   непроизвольно   снова   начал   всхлипывать.   Он   много
путешествовал, многое вынес, старался вести себя как  воин.  Теперь  его
нервы сдали, его запасы храбрости истощились.

***

   Когда армия Шефа приблизилась к Упсале, в последний вечер перед  тем,
как,   по   уверениям   многих,   должно   было    состояться    великое
жертвоприношение, дождь пошел  сильнее.  Слякотные  дороги  были  забиты
верующими, зрителями, приверженцами короля Кьяллака и адептами  Одина  и
Фрейра, смешавшимися в одну огромную толпу. Не  стараясь  сразу  пробить
себе путь, Шеф просто приказал воинам держать свое  мало  кому  знакомое
оружие под плащами и проталкиваться вперед, как будто они не  более  чем
еще одна, необычно многочисленная, группа направляющихся  на  церемонию.
Будь погода  получше,  их  бы  опознали,  по  крайней  мере  финнов.  Но
поскольку все головы склонялись под струями ливня и  финны  держались  в
середине отряда, никто ничего не заметил, никто не поднял  тревогу.  Шеф
слышал  многие  голоса,  рассуждавшие  о  недовольстве   богов.   Должны
пролиться потоки крови, прежде чем шведы снова увидят хороший урожай.
   В темный  предрассветный  час  Шеф  заметил  под  нависшими  облаками
драконьи головы на коньках великого  храма.  И  еще  более  безошибочный
признак - темную громаду самого великого  дуба.  Дуба  Королевства,  под
которым шведы поклонялись своим богам и выбирали  своих  королей  с  тех
самых пор, как стали единым народом. Говорили, что его ствол не могла бы
обхватить цепочка в четыре десятка человек. Даже  в  нараставшей  толчее
никто не рисковал подойти под его крону. Прошлогодние жертвы еще  висели
здесь, люди и животные. Внизу располагались ямы для костей.
   Отряд остановился, и Шеф послал приказ  Герьольфу,  Озмоду  и  другим
постараться собрать людей вместе  и  быть  готовыми  ко  всему.  Сам  он
подошел к Кутреду. Великан  со  спрятанным  под  одеждой  оружием  стоял
безмолвно.
   - Ты можешь скоро мне понадобиться, - сказал Шеф.
   Кутред кивнул.
   - Господин, я буду на месте, когда понадоблюсь тебе.
   - Может быть, тебе стоит выпить вот это.  Это...  оно  подготавливает
человека к бою, так мне сказал Ханд.
   Кутред  взял  фляжку,  открыл  и  осторожно  понюхал.  С  неожиданным
презрением он фыркнул и швырнул фляжку в грязь.
   - Я знаю, что это. Это дают мальчишкам,  которым  не  доверяют  перед
битвой. Предлагать это мне, ратоборцу короля Эллы!  Я  твой  человек.  Я
убил бы любого другого, предложи он мне такое.
   Кутред повернулся спиной, сердито отошел в сторону. Шеф посмотрел ему
вслед и поднял фляжку, сам понюхал содержимое. Где-то  с  треть  напитка
еще оставалась в ней.  Это  дают  мальчишкам  перед  битвой?  Он  и  был
мальчишкой, по крайней мере, многие называли его именно  так.  Он  вдруг
поднял фляжку, выпил и выбросил в  лужу.  Стоявший  в  нескольких  шагах
Карли - он не хотел подходить к Кутреду близко -  встревоженно  наблюдал
за ним.
   Где-то загудели рожки, из-за сырости звук был низкий и тяжелый.
   Наступил  ли  уже  рассвет?  Трудно  сказать.   И   трудно   сказать,
проклюнулись ли уже почки на Дубе Королевства. Но жрецы великого  храма,
по-видимому, решили начинать. Небо постепенно светлело,  из  распахнутых
дверей вышли поющие жрецы и окружили  священное  дерево.  Еще  один  зов
рожков, и медленно раскрылись ворота.  Стражи  начали  выгонять  колонну
запинающихся людей на промозглый холод. Шеф, сняв свой плащ, бросил  его
на  землю,  и  стоял,  тяжело  и  глубоко  дыша.  Теперь  он  был  готов
действовать. Он только дожидался своей жертвы.

***

   Не слишком далеко оттуда, за низким гребнем, который окаймлял равнину
с великим храмом, Бруно строил немецких  рыцарей.  Он  решил  для  более
сильного впечатления не спешивать своих людей. Конечно, под седлом  были
всего-навсего шведские лошади, не те боевые жеребцы, которых тренировали
в германских  и  франкских  землях,  но  все  его  люди  были  искусными
наездниками, настоящими  риттерами.  Они  из  любого  животного  сделают
строевого скакуна.
   - Похоже, они начинают, -  сказал  Бруно  Эркенберту.  Коротыш-дьякон
едва-едва мог ездить верхом, но  отказался,  в  отличие  от  священников
миссии, держаться позади. Бруно посадил его на луку собственного  седла.
Эркенберт дрожал от холода. Бруно не допускал мысли, что эта дрожь могла
быть вызвана страхом. Может быть, волнение от предстоящего  сражения  за
веру. Днем раньше Эркенберт прочел им всем легенду о святых подвижниках,
об английских святых Уиллебальде и Уинфрите, последний из них принял имя
Бонифаций. Они напали на язычников саксов в  их  собственном  святилище,
срубили их священный  столб,  заслужив  вечное  спасение  на  небесах  и
непреходящую славу на земле.
   Мученичество, сказал Эркенберт, по сравнению с этим ничто. Ясно было,
что маленький англичанин сам рвался в  герои.  У  Бруно  намерения  были
другие, далекие от подвигов за дело веры.
   - Они ведут страдальцев навстречу их судьбе. Когда же мы ударим?
   Двинемся вперед во славу Господню.
   Бруно подобрался, привстал  на  стременах,  чтобы  отдать  приказ,  и
медленно осел назад.
   - Кажется, нас опередили, - с изумлением сказал он.

***

   Когда узников  медленно  вывели  наружу.  Шеф  понял,  что  появилось
какое-то важное лицо. Рассветало, и стал отчетливо виден  плоский  серый
камень в центре площадки между  храмом  и  Священным  Дубом,  квадратный
валун футов четырех высотой и с десяток в поперечнике. Из  группы  людей
около храма вышел человек с поднятым копьем. Он с неожиданной  ловкостью
и силой вскочил на камень, опираясь на копье, и высоко поднял руки.  Его
сторонники ответили дружным выкриком, заглушившим шум толпы.
   - Кьяллак! - кричали они. - Король Кьяллак, благословенный богами!
   Шеф с копьем в руке начал пробиваться вперед.  Он  знал,  хотя  и  не
оглядывался, что Кутред следует за ним.  Тело  его,  кажется,  парило  в
потоках воздуха, как будто что-то внутри поднимало  его,  и  каждый  его
вдох распирал переполненные легкие.
   - Кьяллак! - хрипло закричал он. - Ты взял моих людей. Я хочу вернуть
их.
   Сверху на него смотрел король, воин в  расцвете  сил,  тридцати  пяти
лет, ветеран многих сражений и поединков. -  Кто  ты,  человечишка,  что
шумишь на сходе шведов? - спросил он.
   Шеф,  подобравшись,  швырнул  копье  ему  в  ноги.  Кьяллак  проворно
перепрыгнул   через   него,   но,   приземлившись   на   мокрые   камни,
подскользнулся и упал. Шеф вскочил на валун и встал над  королем.  Голос
его взметнулся и полетел над равниной,  выкрикивая  слова,  которые  Шеф
отнюдь не собирался говорить.
   - Ты не король! Король должен защищать свой народ. А не вешать  людей
на деревьях ради кучки  старых  мошенников.  Прочь  с  камня!  Я  король
шведов!
   Сзади клацало оружие, но Шеф ничего не  замечал.  С  полдюжины  людей
Кьяллака кинулись к камню, как только возникла угроза их  королю.  Троих
достали летящие из  толпы  арбалетные  стрелы.  Вышедший  вперед  Кутред
хладнокровно отрубил ноги одному из оставшихся, замахнувшись на другого,
обратил его в бегство.
   - Это что, вызов? - крикнул Кьяллак. -  Для  вызова  не  время  и  не
место.
   Шеф ответил пинком, который скинул поднимавшегося на ноги Кьяллака  с
камня. Зрители откликнулись стоном. Кьяллак, побледнев, снова  встал  на
ноги.
   - Несмотря на время и место, за это я тебя убью, -  сказал  он.  -  Я
сделаю из тебя heimnafo, и все, что от тебя останется, отдам жрецам.  Ты
станешь первой сегодняшней жертвой богам. Где твои щит  и  меч?  Как  ты
собираешься сражаться со мной этим старым свинячьим стрекалом?
   Шеф огляделся. Ничего подобного  он  не  задумывал.  Только  безумие,
вызванное зельем  Ханда,  заставило  его  сделать  то,  что  он  сделал:
предстать перед полностью вооруженным прославленным  ратоборцем  самому,
вместо того чтобы выставить своего ратоборца Кутреда.
   Замена невозможна. Он увидел, что день уже полностью вступил  в  свои
права, и дождь внезапно прекратился.  Все  глаза  устремились  на  него,
возвышающегося  на  камне  в  центре  естественного  амфитеатра.   Жрецы
великого храма прервали свое пение и стояли враждебной кучкой,  рядом  с
толпой узников.  Вокруг  него  кольцом  копий  ощетинился  великий  сход
шведского народа.
   Но шведы не делали попытки  вмешаться.  Они  ждали  приговора  богов.
Лучшего случая не будет. И опьянение отравой все еще играло в  Нем.  Шеф
закинул голову назад и расхохотался, поднял копье и вонзил  его  острием
во влажный дерн. Он возвысил голос так, чтобы он доносился не только  до
Кьяллака, но и до самых задних рядов зрителей.
   - У меня нет щита и меча, - крикнул он. - Но у меня есть вот это!  он
выхватил из-за пояса длинный  нож  односторонней  заточки.  -  Мы  будем
драться по-рогаландски! Бычьей шкуры нам не надо. У нас  есть  священный
камень. Я буду драться с тобой здесь, привяжем запястья друг к другу,  и
тот, кто останется на камне, будет  королем  шведов.  В  услышавшей  это
толпе поднялся ропот, а Кьяллак поджал губы. Ему доводилось видеть такие
поединки. Опыт в них мог ничего  не  значить.  Но  толпа  сейчас  никого
отсюда не выпустит. Он еще не утратил силы и ловкости.
   Расстегнув  перевязь  меча,  он  сбросил  ее  и  услышал,  как  шведы
закричали и забряцали копьями о щиты, они поняли: он принимает вызов.  -
Петушок с навозной кучи! - сказал он, понизив голос. - Ты  вляпаешься  в
собственное дерьмо.

***

   Квикка,  придерживая  за  рукав  свою  сломанную  руку,   пробормотал
избитому и истекающему кровью Торвину:
   - Происходит что-то странное. Он никогда такого не  замышлял  И  ведь
его никто в это не втягивал. Все это на него не похоже - Может быть, его
ведут боги, - ответил Торвин.
   - Будем надеяться, они его не оставят, - сказал Хама.

***

   Бруно, по-прежнему  наблюдающий  за  церемонией  из  своего  укрытия,
огляделся в задумчивости. Все взгляды были устремлены в центр, где  ярлы
помогали Кьяллаку снять кольчугу, а Шеф стоял уже без  рубахи  Появилась
веревка, отрезанная от петли  палача,  ею  готовились  связать  запястья
соперников, у каждого из  которых  теперь  появилось  по  два  свидетеля
следить, чтобы поединок был  честным.  Один  из  жрецов  великого  храма
настаивал, что нужно спеть гимн Одину, а Герьольф, протолкнувшись  через
толпу, стал возражать против этого.
   - Теперь мы даже не сможем напасть на них, - сказал  Бруно.  -  Толпа
сбилась слишком плотно. Так, слушайте,  мы  сделаем  вот  что,  -  и  он
изложил своим людям план атаки. Пойти вправо, обогнуть храм и загон  для
жертв, появиться в промежутке между храмом и Священным Дубом,  там,  где
было оставлено место для узников. - Выйти позади них, - продолжал Бруно.
Потом  выдвинуться  вперед  и  построиться  клином.  Тогда  мы  хотя  бы
освободим своих людей.
   - Что это у них там за знамя? - спросил один из риттеров - Это крест!
- вскричал подслеповатый Эркенберт - Бог посылает нам знак.
   - Это не крест, - медленно проговорил Бруно. - Это поднятое копье.
   Похожее на то, что сейчас кинул этот юноша. Копье и поперек него - не
разберу что. Я не спорю, может быть, это и впрямь что-то означает.

***

   Глубоко и медленно дыша, Шеф ждал сигнала к началу. На  нем  остались
только штаны, сапоги он скинул, чтобы не скользить на мокром  камне.  Он
понятия не имел, что ему делать. И это казалось  неважным.  Питье  Ханда
переполняло его восторгом и яростью.  В  уголке  его  сознания,  которое
сохранилось где-то под спудом дурмана, разум протестовал,  твердил  ему,
что нужно следить за противником, а не упиваться ощущением  собственного
всемогущества.
   Когда гимны соперников смолкли,  наступила  внезапная  тишина,  потом
запели рожки, и Кьяллак, подобно пантере двигаясь по камню, ударил.  Шеф
едва не опоздал отпрыгнуть, огненная полоса обожгла ему ребра, откуда-то
издалека донесся одобрительный рев. Он  начал  уклоняться,  одной  рукой
подтягивая веревку, которая связывала его с противником, угрожая ударить
другой.
   Кьяллак не реагировал на его ложные выпады,  ждал  настоящего  удара.
Тогда одноглазый вынужден будет  подойти  ближе.  Если  он  промахнется,
Кьяллак снова сможет ударить в живот. Он кружил слева направо, выставляя
руку с ножом, заставляя  Шефа  разворачиваться,  чтобы  не  подставиться
стороной, где у него не было глаза. Каждые несколько секунд он  умело  и
быстро полосовал клинком по незащищенной  левой  руке  Шефа,  так  чтобы
пустить кровь, уносящую силы.
   - Ну что там? -  спрашивал  Торвин,  у  которого  левый  глаз  совсем
заплыл.
   - Он режет нашего на кусочки, - отвечал Квикка.
   "Он режет меня на кусочки",  -  думал  Шеф  Боли  он  не  чувствовал,
физической боли, но внутри поднималась паника, как если бы он  стоял  на
подмостках  перед  тысячной  толпой  и  забыл,  что  нужно  сказать   Он
попробовал провести  неожиданную  подсечку,  борцовский  прием.  Кьяллак
расчетливо уклонился и резанул его по колену. Шеф в  ответ  полоснул  по
привязанной  руке  Кьяллака,  впервые   пустив   тому   кровь.   Кьяллак
ухмыльнулся и неожиданно пырнул ножом  над  их  связанными  руками,  что
заставило Шефа мотнуть головой в сторону и, выпустив веревку, отпрыгнуть
назад, чтобы избежать мгновенного второго выпада прямо в сердце.
   - Учишься, а? - пропыхтел Кьяллак. -  Но  небыстро.  Тебе  надо  было
остаться с мамашей.
   Мысль о матери, о ее жизни, искалеченной  викингами,  заставила  Шефа
разразиться  шквалом  ударов,  безрассудно  ринуться   вперед.   Кьяллак
уклонялся, парочку ударов со звоном отразил своим ножом, выжидал,  когда
вспышка уляжется. "Как берсерк, - думал он. - Не давай  им  прицелиться.
Уходи с их пути и жди, когда  устанут".  Он  уже  чувствовал,  что  этот
прилив сил иссякает.
   - Оставаться с мамашей, - повторил он. - Вот сейчас сидели бы, играли
себе в бабки.
   В бабки, подумал Шеф. Он вспомнил уроки  Карли  на  болоте,  вспомнил
Гедебю.  Снова  вцепился  в  провисшую  веревку,  рывком  натянул  ее  и
неожиданно  разрезал.  Стон  толпы,  удивление  и  презрение  в   глазах
Кьяллака.
   Шеф высоко подбросил свой нож, тот завертелся в воздухе. Кьяллак,  не
спускавший с ножа глаз, машинально посмотрел вслед, на мгновенье  застыл
с задранной вверх головой.
   Шеф шагнул вперед, развернулся  от  пояса,  как  учил  его  Карли,  и
выбросил сжатый левый кулак в  энергичном  хуке.  Он  ощутил,  как  удар
отдался в его руке, как кулак с хрустом вмялся в бороду и кость. Кьяллак
пошатнулся.
   Однако это был человек с бычьей шеей, он потерял  равновесие,  но  не
упал.
   Вращающийся нож скользнул вниз. Шеф, как будто десять лет только  тем
и занимался, поймал его левой рукой за рукоятку и всадил  под  задранный
подбородок противника. Клинок прошел через бороду  и  подбородок,  через
рот и небо, остановившись, только когда острие уперлось в свод черепа.
   Шеф ощутил, что труп валится, повернул лезвие и выдернул его. Плавным
полукругом  он  повернулся  к  толпе,  поднял  окровавленный  нож.   Шум
рукоплесканий его сторонников, недовольные крики остальных.
   - Нечестно! - крикнул один из свидетелей Кьяллака, подходя к камню.
   - Он разрезал веревку! Это против правил!
   - Каких еще правил? - сказал Кутред. Без лишних слов он рубанул мечом
по  кричавшему,  располовинив  его  голову.  С  камня  Шеф  видел,   как
взметнулись копья, нацелились арбалеты.
   Сквозь  облака  пробился  солнечный  лучик,  упал  на   окровавленный
каменный помост. На. этот раз стон толпы был благоговейным. И в  тот  же
миг раздалось клацанье металла. Шеф повернулся и увидел между  Священным
Дубом и храмом  грозный  ряд  вооруженных  всадников,  которые  отсекали
узников от стражи, гнали толпу жрецов по  направлению  к  камню.  Он  не
знал, кто это, но они давали ему шанс. Выпитое зелье еще  раз  наполнило
его воодушевлением и яростью.
   - Шведы! - закричал он. - Вам нужен хороший урожай и благополучие!
   Для этого нужна кровь. Я уже дал вам кровь, королевскую кровь.  Идите
за мной, и я дам вам еще.
   Из толпы раздались голоса, напоминающие о Священном  Дубе  и  великом
жертвоприношении.
   - Вы годами приносили  жертвы  и  что  это  вам  дало?  Вы  приносите
неправильные жертвы. Вы должны жертвовать тем,  что  вам  дороже  всего.
Начнем заново. Я сделаю жертвоприношение, которое намного лучше.  -  Шеф
указал на другую сторону поляны. - Принесите в жертву ваш  Дуб.  Срубите
его и освободите души повешенных. А если богам нужна кровь, дайте им ее.
Отдайте богам их слуг, жрецов великого храма.
   На другой стороне поляны человек в черной рясе слез с лошади, побежал
под призрачно  раскачивающуюся  крону.  В  руке  человек  сжимал  топор,
выхваченный у разинувшего рот жреца. Подбежав к дубу, он занес  топор  и
ударил. Толпа снова ахнула при виде святотатства. Полетели  щепки,  люди
смотрели наверх в ожидании кары небесной. Ничего  не  произошло.  Просто
стук  металла  по  дереву  от  ударов  одержимого  Эркенберта.   Взгляды
задумчиво обратились на жрецов. Люди Бруно медленно сгоняли толпу жрецов
к камню.
   Герьольф повернулся к сторонникам Шефа, выждал момент.
   - Правильно, - закричал он. - Арбалеты опустить и собраться  в  круг.
Оттар, распорядись своими финнами. Остальные,  хватайте  жрецов.  А  ты,
крикнул он Бруно, -  останови  своего  малыша,  пока  он  не  поранился.
Оцепите дуб, и выделите четырех человек, которые знают свое дело.
   Шведы покорно и с изумлением  наблюдали,  как  Герьольф  отдает  свои
ужасающие распоряжения. Прежде чем утро перейдет в день. Дуб Королевства
будет сожжен, и в его пламя, как в погребальный костер, бросят его слуг.
- Разве это делает одноглазого королем шведов? - спрашивали зрители друг
у друга.
   - Кто знает? - был ответ. - Но он вернул нам солнце.

Глава 31

   Братья Рагнарссоны услышали эти новости в своем доме  в  Бретраборге,
Цитадели Братьев, городе казарм на острове  Сьяелланд,  в  самом  сердце
Дании.
   Вознаградив и отпустив вестника - это был их  давний  обычай,  всегда
платить за новости, даже неприятные, - братья уединились для  совещания.
На столе у них в кувшине стояло вино,  вино  с  Юга.  Год,  несмотря  на
плохое начало, выдался для них прибыльным.  С  тех  пор  как  они  взяли
Гедебю, они шли  и  плыли  от  одного  мелкого  королевства  к  другому,
принуждая всех их королей к подчинению, и  каждая  победа  приносила  им
войска и союзников для следующей.
   Торговля между Севером и Югом теперь полностью оказалась в их  руках,
им платили дань за каждую партию пушнины и янтаря с  севера,  за  каждую
партию рабов и вина с Юга. И все же в одном деле они не  преуспели,  оно
оставалось черным пятном в их мыслях.
   - Убил Кьяллака, - задумчиво сказал Хальвдан Рагнарссон. -  Я  всегда
говорил, что он славный парень. Нам надо было воевать на одной  стороне.
Все испортило то дело с девкой Ивара. Жалко, что мы не смогли образумить
Ивара.
   -  Хальвдан  сильнее  всех  братьев   дорожил   воинскими   правилами
drengskapr,  всегда  хорошо  отзывался  о  Шефе  после  его  победы  над
гебридцем в хольмганге во время осады  Йорка.  Его  чувства,  как  знали
остальные братья, не влияли на его отношение.  Он  просто  выражал  свое
мнение.
   - А сейчас он, говорят, плывет на Юг. И есть только одно место,  куда
он может направляться, - сказал  Убби  Рагнарссон.  -  Сюда.  Интересно,
какие силы он собрал.
   - Судя по известиям, он не собрал даже  все  силы  шведов,  -  сказал
третий брат, Сигурд Змеиный Глаз. - И это хорошо. Я знаю, что мы смеемся
над шведами, они старомодны, не ходят в набеги на Запад, чтобы поучиться
делу. Но когда они собираются вместе, их становится очень много.
   - Ну, пока не собрались. Болтали о добровольцах  и  о  тех,  кого  он
привел с далекого Севера, о  финнах  и  skogarmenn'ax.  Сомневаюсь,  что
из-за этой шушеры стоит беспокоиться. Меня больше волнуют норвежцы.
   Олаф - Эльф Гейрстата, - узнав от людей Пути, что произошло в Упсале,
ответил тем, что собрал всех способных  держать  копье  в  королевствах,
которые подчинил себе после смерти брата, и  отплыл  на  Юг  сразу,  как
только  сошел   лед,   чтобы   встретить   того,   кого   считал   своим
королем-сюзереном.
   - Норвежцы! - сказал Убби. - И их ведет этот дурак  Олаф.  Они  сразу
начнут драться между собой, а он сорок лет  просидел  дома.  Он  нам  не
опасен.
   - Он не был опасен, - сказал Сигурд. -  Меня  беспокоит  то,  как  он
изменился. Или его изменили.
   Он сидел молча, потягивая вино и  размышляя.  Его  братья  обменялись
взглядами и тоже замолкли. Из всех них  Сигурд  лучше  других  предвидел
будущее. Он предчувствовал любое изменение удачи, любой поворот судьбы и
предначертаний.
   А  думал  Сигурд  о  том,  что  чует  неприятности.  По  его   опыту,
неприятности всегда приходили с той  стороны,  откуда  их  меньше  всего
ждешь, и уж совсем  было  худо,  если  жизнь  давала  тебе  шанс  что-то
изменить, а ты этот шанс упустил. Начать с того, что  он  и  его  братья
пренебрегли этим человеком, Скьефом или  Шефом.  Он  самолично  позволил
Шефу отделаться потерей одного глаза, когда  тот  был  полностью  в  его
власти.   Затем,   встревоженные   его   способностью   доставлять    им
неприятности, они  дважды  пытались  покончить  с  ним.  Первая  попытка
обошлась им в потерю одного из братьев. Во второй чуть  не  погибли  сам
Сигурд и слава двух других братьев. А парень снова  ускользнул  от  них.
Может быть,  не  следовало  останавливать  Хальвдана,  когда  тот  хотел
полезть в воду и напасть на Шефа. Сигурд тогда мог потерять  еще  одного
брата. Если бы это помогло покончить с их врагом раз  и  навсегда,  дело
того стоило.
   Сигурд не понимал, не кроется ли за  этим  какое-то  предостережение,
какой-то намек, или боги отвернулись от них?  Змеиный  Глаз  никогда  не
боялся жрецов, не ждал добрых предзнаменований. Однако в нем всегда жила
незыблемая уверенность, что старые боги действительно существуют,  и  он
их любимец, особенно благоволил к нему Один. Разве не  послал  он  Одину
тысячи жертв? И все же Один мог в любой  момент  отвернуться  от  своего
подопечного.
   - Мы запустили стрелу войны, - сказал он. - Во  все  земли,  которыми
правим. Чтобы выставили все силы, или пусть пеняют на себя. Знаете,  что
еще  меня  беспокоит?  -  продолжал  он.  -  Положим,  этот  стол  будет
Скандинавией, вот Дания, это Норвегия, а это Швеция, - с помощью  фляжек
и кубков он обозначил на  столе  приблизительную  карту.  -  Посмотрите,
каким путем он прошел. Отсюда на юге, где мы встретились на море  с  его
флотом. Потом на север, в Гедебю. Потом  в  Каупанг.  Затем  на  дальний
Север. А потом он появляется там, где  его  никто  не  ждал,  по  другую
сторону от гор Киля. Он сделал круг. Или, лучше сказать, объезд?
   Объездом называли путь, который  проделывает  король,  собирая  дань,
принимая вызовы, утверждая свою власть. Одним из  таких  маршрутов  была
шведская Eiriksgata. Путь Шефа был много длиннее, всем объездам объезд.
   - Ладно, - сказал Хальвдан, глядя на узор из кружек. -  Ему  придется
сделать еще один шаг, прежде чем он завершит свой объезд. Или свой круг.
Это шаг сюда, в Бретраборг.

***

   Очень далеко оттуда на совет собрались четверо. На этот  раз  не  три
брата, а три брата и их отец. Если только он был их отцом,  и  если  они
действительно были братьями. Среди богов о таких вещах нельзя  судить  с
уверенностью.
   Они стояли на  Хлитскьяльфе,  сторожевой  площадке  Асгарда,  обители
богов. Ничто не могло укрыться от их взгляда, по крайней мере,  ничто  в
Средиземье, центральном из Девяти Миров. Они видели  плывущие  по  морям
флотилии, кишащих в глубинах рыб, видели, как зреет зерно  и  прорастают
семена.
   - Я держал его в своей руке, - сказал Один, Отец Всего  Сущего,  -  и
отпустил. А  он  отвергает  меня,  отказывает  мне  в  жертвоприношении,
убивает тех, кто мне поклоняется. Я посылал снег и финнов,  чтобы  убить
его, а он ускользнул от меня.  И  что  же  его  спасло?  Тролль,  iotun,
отродье проклятого Локи.
   Остальные обменялись взглядами. Хеймдалль, дозорный богов, с  висящим
на шее большим сигнальным рогом, готовый протрубить в день, когда iotnir
поднимутся, чтобы возвестить людям и богам Судный День, сказал спокойно:
   - Отец Всесущий, его спас один из Потаенных. Мы не можем  знать,  что
они - отродье Локи. Но ведь кто-то натравил китов-убийц,  которых  ведет
только их голод и прихоть. Это сделал не я, это сделал не ты.  Если  это
сделал Прикованный, а я думаю именно так, тогда он - враг  Прикованного.
А ведь враг нашего врага - наш друг. - Он  сжег  великий  дуб.  Он  сжег
великий храм. Он освободил тех, кто был  предназначен  в  жертву  мне  и
твоему брату Фрейру. Даже сейчас он плывет на Юг вместе с христианами. -
На этот раз Тор решил испытать свое умение убеждать, в  котором  никогда
не был особенно силен. -  Предназначенные  тебе  в  жертву  были  жалкой
подачкой. Он прислал тебе других - твоих собственных жрецов. Они тоже не
слишком хороши, но это честная замена. Христиане идут  рука  об  руку  с
ним, но он больше сделал для того, чтобы ослабить их, чем  любой  другой
твой любимец. Что сделали против них  Хермот  или  Ивар,  которого  этот
человек убил? Я бы сказал,  уничтожили  немногих  и  только  раззадорили
остальных. А этот отбирает у  них  целые  королевства.  Они  его  боятся
больше, чем ты.
   Неосторожное  слово,  и  взгляд  одноглазого  Одина  словно  кинжалом
полоснул рыжебородого  бога,  который  отвел  взор  и  принялся  неловко
крутить в руках свой молот.
   - Нет, я имею в виду, не боишься,  конечно,  -  продолжал  Тор.  -  В
общем,  он  кузнец  и  друг  кузнецов.  Он  наша  первая   и   последняя
возможность. Я за него.
   - Если ты рассудил верно, - молвил наконец Один, - тогда  мне,  может
быть, следует найти для него место в моей армии  в  Вальгалле,  место  в
Эйнхериаре. Разве это не великая честь и награда для любого смертного?
   Только для безумцев, подумал бог, который еще не сказал ни слова.
   Хеймдалль предостерегающе посмотрел на него, потому что Хеймдалль мог
слышать все мысли людей  и  богов.  Впрочем,  мысль  была  справедливая.
Только безумец может считать наградой смертельные схватки каждый день  и
воскресение из мертвых для разговоров о них каждый вечер.
   - Эйнхериар, - заговорил молчавший  бог,  -  нужен  для  того,  чтобы
победить в Судный День.
   - Конечно, - ответил Один. Он  устремил  на  Рига  свой  единственный
глаз. Риг был искушенным, более  ловким  на  слова,  чем  остальные  его
сыновья.
   Иногда он сам сомневался, чей сын  Риг.  Известно,  что  Риг  обманул
многих мужей и многих отцов заставил выращивать подкидышей. Могли он  то
же самое сделать с богами?
   - И цель Судного Дня -  уничтожить  зло  и  обновить  мир?  Загладить
великий ущерб, от которого страдаем мы и весь мир с тех  пор,  как  умер
Бальдр ? С тех пор, как Проклятый совершил худшее из своих  злодеяний  и
стал Прикованным.
   Остальных богов это  несколько  покоробило.  Имя  Бальдpa  среди  них
больше не упоминалось, по крайней мере в присутствии  Одина.  Не  стоило
бередить старые раны.
   Риг продолжал, как всегда, холодным и ироничным тоном:
   - Но уверены мы,  что  победим  в  Судный  День?  Нет.  Поэтому  Один
всячески укрепляет свое войско в Вальгалле. А с другой стороны, если  мы
победим, уверены мы, что это  будет  лучший  мир?  Нет.  Поскольку  есть
предсказания, что все мы - или все вы - погибнете в этот день. Ты, Тор -
от яда lormungand'а , Всемирного Змея. Ты, Хеймдалль -  от  руки  своего
брата Локи.
   Про себя я не  слышал  пророчеств.  А  Один,  Отец  Всего  Сущего,  -
говорят, что его всегда ждут челюсти волка Фенриса.
   - Так почему же мы так стремимся к Судному Дню? Почему никто  из  нас
не спросит себя: а что, если мир можно обновить, не разрушая его?
   Пальцы Одина сжались на древке его копья, и костяшки их побелели.
   - И последний вопрос. Мы знаем, что мы стараемся  воскресить  Бальдра
из мертвых, и  Один  посылал  своего  героя  Хермота,  чтобы  попытаться
вернуть его к нам. Ничего не вышло. Однако существуют истории  о  людях,
которые были возвращены из ада, хотя и не нами.
   - Христианские истории, - прорычал Тор.
   - Даже они могут давать  надежду.  Я  знаю,  что  Отец  Всего  Сущего
разделяет эту надежду. Те, кто  присутствовал  тогда,  могут  вспомнить.
Когда Бальдр лежал на погребальной ладье и мы собирались  поджечь  ее  и
столкнуть в Безбрежное море, чтобы уплыла в мир Хель, тогда в  последний
момент Один склонился и что-то шепнул на ухо Бальдру. Слова, которые  не
слышал никто, даже ты, Хеймдалль. Так что же Один шепнул на ухо мертвому
Бальдру? Мне кажется, я знаю. Могу я повторить эти слова, Отец Всего?
   - Если ты подумал о них, Хеймдалль уже услышал их.
   Двое могут сохранить тайну, но не трое. Так что говори. Что я  шепнул
на ухо моему мертвому сыну?
   - Ты шепнул: "Был бы бог, чтобы вернуть мне тебя, сын мой".
   После долгого молчания Один опять заговорил:
   - Верно. Я тогда признал свою слабость, чего никогда не делал до  тех
пор и после этого.
   - Признай  ее  опять.  Пусть  все  идет  само  по  себе,  без  твоего
вмешательства. Дай моему сыну  шанс.  Дай  мне  попробовать,  нельзя  ли
использовать этого человека, чтобы создать лучший  мир  не  через  пламя
Судного Дня. Загладить ущерб от смерти Бальдра.
   Один снова посмотрел на плывущие внизу флотилии.
   - Ладно, - сказал он наконец. - Но я все равно получу новобранцев для
Эйнхериара. Скоро найдется дело  для  моих  дочерей  Валькирий,  Вестниц
смерти.
   Риг не ответил, мысли его были скрыты даже от Хеймдалля.

***

   Военный совет, который Шеф созвал на палубе "Неустрашимого", выглядел
так, словно битва уже состоялась. У Квикки, присутствующего  в  качестве
капитана катапультной батареи, одна рука была сломана и перевязана. Лицо
Торвина было все еще  покрыто  синяками,  заплывший  глаз  только-только
начал приоткрываться. Сам Шеф  выглядел  бледным,  обложенный  в  кресле
подушками:
   Ханд зашил больше сотни порезов на его руках и  ногах.  И  по  словам
лекаря, оставшейся у него к концу поединка кровью  едва  ли  удалось  бы
наполнить кубок для вина.
   Другие смотрелись более воинственно.  Во  главе  длинного  стола  Шеф
усадил Олафа Эльфа Гейрстата, которого его норвежцы  теперь  уважительно
называли Победоносным. Рядом с ним сидел Бранд,  который  в  конце  зимы
отправился на юг, чтобы купить себе нового "Моржа". При взгляде на  него
Шефу становилось  все  более  очевидным  его  родство  с  троллями.  Его
надбровья нависали, как уступы над обрывом, его руки  и  мослы  казались
слишком большими даже по сравнению с его могучим телом. За Брандом сидел
Гудмунд, властью Шефа произведенный в ярлы Содерманланда вместо  убитого
короля Кьяллака. Другие шведские ярлы смирились с этим, когда  узнали  -
новый ярл действительно их соотечественник и даже  родич.  Они  также  с
неослабевающим интересом  выслушивали  горячие  рассуждения  Гудмунда  о
возможностях обогащения на службе у нового короля.
   Герьольф тоже присутствовал на совете, как и Оттар, - чтобы  передать
принятые решения Пирууси и его финнам. А еще с самым  беззаботным  видом
глубоко в кресле раскинулся широкоплечий немец Бруно. Вмешательство  его
людей в Упсале обеспечило ему место за этим столом. По крайней мере,  ни
у кого не вызывала сомнений его  враждебность  к  Рагнарссонам,  которые
ныне, захватив Гедебю  и  отменив  Хрориково  "торгуют  все",  создавали
серьезную угрозу для северных границ Германии.
   Бранда, который три года  назад  принес  известие  о  смерти  Рагнара
Лотброка в сам Бретраборг -  эта  история  сделалась  очень  популярной,
попросили описать укрепления цитадели для командиров объединенного флота
Шефа, насчитывающего теперь свыше сотни кораблей. Бранд на большом лотке
с песком изобразил очертания залива, на берегу которого стояла крепость,
и, втыкая палочки в песок, обозначил расположение основных строений.
   - Твердый орешек, - заключил он. - Когда я пришел в  Бретраборг,  там
стоял патруль из полудюжины кораблей самого большого  размера.  Говорят,
что сейчас патруль удвоен, с тех пор  как  Рагнарссоны  узнали  о  нашем
приближении.
   На каждом корабле размещается по меньшей мере длинная сотня  человек,
то есть шесть двадцаток испытанных воинов, и высота  бортов  не  меньше,
чем у любого из наших судов, -  не  считая  кораблей  береговой  охраны,
приведенных королем Олафом, но таких у нас только четыре. И  разумеется,
поскольку корабли Рагнарссонов никогда не  выходят  из  залива,  им  нет
нужды возить с собой припасы, они могут все время нести на  себе  полную
команду и поочередно возвращаться в гавань для отдыха и еды.
   И теперь у них появились катапульты. Все считают,  что  своим  первым
успехом - Гедебю - Рагнарссоны обязаны этим новым машинам. С тех пор они
продолжали строить их и тренировать расчеты, все это, как  говорят,  под
началом отступников - монахов и черной братии из Иоркского собора.
   Взгляды присутствующих с  некоторым  упреком  повернулись  в  сторону
маленькой  черной  фигурки  -  Эр-кенберта,  сидящего  рядом  с   Бруно.
Эркенберт этого не заметил. Со времени своей атаки на Дуб Королевства он
грезил наяву, постоянно переписывая легенду про Эркенберта-arithmeficus,
грозу язычников, рассказанную как житие  святого.  Он  все  еще  не  был
уверен, какую роль следует отвести в ней одноглазому  ренегату,  который
сразил языческого короля: возможно, лучше будет опустить все  упоминания
о нем и приписать победу христианскому ратоборцу.  В  христианском  мире
писанная история проверяется только Церковью.
   - Катапульты  стоят  здесь,  -  продолжал  Бранд,  высыпав  пригоршню
колышков на мыс, который охранял вход во внутреннюю часть залива. -  Они
могут  расстрелять  любой  корабль,  прошедший  мимо  патруля,  если  он
приблизится примерно на одну милю. И наконец, здесь расположены  главные
силы Рагнарссонов. Вооруженные корабли, вытащенные на берег, - еще  одна
пригоршня колышков, - их почти столько же, сколько у нас, и опять же  им
нет нужды загружать запас воды и провизии.
   - Скажи-ка, Бранд, - вмешался Шеф,  -  а  есть  какие-нибудь  хорошие
новости?
   Бранд ухмыльнулся.
   - Что ж, господин. Я мог бы сказать "зато нет  дождя",  но  и  дождь,
кажется, скоро начнется. Да нет, есть, есть у меня хорошие новости. Если
уж на то пошло,  многие  союзники  Рагнарссонов  идут  с  ними  лишь  по
принуждению.
   Они делают это, потому что Рагнарссоны нападали на них по отдельности
и вынуждали сдаться и предоставить свои войска. Но если союзники сочтут,
что могут порвать с Рагнарссонами,  -  тогда  Рагнарссоны  только  их  и
видели. Если Рагнарссоны будут побеждать, союзники будут драться за них.
Но если им вдруг покажется,  что  Рагнарссоны  проигрывают...  Поддержка
очень быстро исчезнет.
   Откровенно говоря, я думаю, что шансы у нас неплохие - если мы только
заберемся под скорлупу ореха. Но катапульты - это  проблема,  и  большие
корабли тоже. - Бранд замялся, не зная, следует ли объяснять очевидное.
   Однако на совете не все  были  норманнами,  и  он  решил,  что  лучше
излагать прямо: - Понимаете, в морском бою размер вашего корабля так  же
важен, как... как каменная стена. Эти большие корабли во  время  бури  в
Атлантике не выдержат и часа, у них всегда слишком слабый киль. Но  если
один из них в закрытых водах встанет с вами борт к борту,  все,  что  от
них потребуется, это скинуть со своей высоты пару камней, и вы потонете.
Они на несколько футов выше обычного корабля.  Их  команда  защищена  от
всего, что вы сможете предпринять, но ваша палуба открыта для их стрел и
дротиков. Они будут смотреть на вас сверху  вниз.  Вам  придется  кидать
веревку с кошкой, чтобы залезть на их борт, а пока хоть  кто-то  из  них
жив, это невозможно. Корабли короля Олафа  могут  сражаться  с  ними  на
равных, но таких кораблей у Рагнарссонов в три раза больше, чем у нас. И
команда на них, повторяю, лучшие  бойцы  Рагнарссонов.  Только  датчане,
замечу, ни одного норвежца, добавил Бранд не без гордости. - И при  этом
вовсе не безбородые мальчишки.
   - Увы, - с сильным немецким акцентом произнес  в  наступившей  тишине
Бруно, - боюсь, что всем нам лучше разбежаться по домам.
   Бранд сердито вспыхнул и потянулся через стол  к  руке  Бруно,  чтобы
схватить и зажать ее в своей лапище,  пока  немец  не  запросит  пощады.
Бруно легко избежал захвата, даже не убрав с лица  свою  вечную  улыбку.
Шеф стукнул по столу.
   - Хватит. Благодарю тебя, Бранд, за твое сообщение. Граф Бруно,  если
ты намерен отправиться домой, мы продолжим без тебя. - Шеф на  мгновенье
вперил взгляд в Бруно, заставив  того  опустить  глаза.  -  Граф  просто
пошутил.
   Он так же решительно настроен,  как  и  все  мы,  покончить  с  этими
бешеными собаками и восстановить в северных странах законность.
   - Да, - сказал Герьольф, - но как мы это сделаем?
   Шеф выставил вперед распрямленную ладонь:
   - Это "бумага", - затем сжал руку  в  кулак,  -  это  "камень",  -  и
напоследок выставил два пальца, - это "ножницы". Ну, кто  хочет  сыграть
со мной в эту игру? Граф Бруно, давай.
   Голос Шефа звучал сильно и решительно, странно  не  сочетаясь  с  его
болезненно-бледным лицом. Шеф был уверен, что способен повести за  собой
этих людей, способен даже  достаточно  хорошо  читать  их  мысли,  чтобы
выиграть. Как поступит Бруно? Он не выберет "бумагу", это ясно. "Камень"
или "ножницы"?
   Его собственный нрав подобен лезвию.  Значит,  он  выберет  "камень",
считая, что другие похожи на него.
   - Раз, два, три, - сосчитал Шеф. Игроки одновременно выбросили  руки,
Бруно  сжатую  в   кулак.   Шеф   распрямленную   ладонь.   -   "Камень"
заворачивается в "бумагу", я победил.
   Повтор, и на этот раз Бруно отвергнет "ножницы", которые победили  бы
в прошлый раз, откажется от "камня", который выбросил только что.
   - Раз, два, три. - Распрямленная ладонь  Бруно  против  двух  пальцев
Шефа. ~ "Ножницы" режут "бумагу", я опять победил.  Ну  да  хватит...  -
Лицо Бруно начало темнеть из-за ухмылки Бранда. - Вы меня поняли. У  них
есть большие корабли, и катапульты, и обычные суда.  Как  сказал  Бранд,
большой корабль побьет обычный корабль. А что  побьет  большой  корабль?
Катапульта.   А   что   бьет   катапульту?   Наш   замысел   -    всегда
противопоставлять нашу силу их  слабости.  Слушайте,  сейчас  я  объясню
вам...

***

   Когда совет закончился, Шеф откинулся на спинку кресла,  охрипнув  от
разговоров и все еще  чувствуя  слабость  от  потерянной  крови.  Бруно,
приподнимаясь, изобразил церемонный поклон в направлении  нахмурившегося
Бранда, а затем прошел к концу стола.
   - Ты проделал долгий путь с тех пор,  как  тебя  пытались  продать  в
рабство в Гедебю, - заметил он. Кивнул сидящему за спиной Шефа Карли.  -
Я вижу, твой юный дитмаршец все еще с тобой. Но оружие у тебя уже не то,
что было тогда. Могу я взглянуть?
   С необъяснимой неохотой Шеф повернулся назад, взял копье,  стоящее  у
планширя, и протянул Бруно. Тот  повертел  реликвию  в  руках,  осмотрел
наконечник.
   - Могу я спросить, где ты нашел это странное оружие?
   Шеф рассмеялся.
   - Слишком долго рассказывать. В коптильне. Мне сказали,  что  некогда
оно принадлежало ярлу трондцев, какому-то Болли. Но  я  его  никогда  не
видел.
   Не  разговаривал  с  ним,  -  поправился  он,  вспомнив  длинный  ряд
подвешенных трупов. - Ты мог заметить, что когда-то оно побывало в руках
христиан.
   Посмотри, на краях наконечнику есть кресты, когда-то там была золотая
накладка. Но золото извлекли задолго до того, как я нашел копье.
   Бруно повернул копье, осмотрел крестообразные выемки  на  лезвии.  Он
мягко и благоговейно погладил их. Через мгновенье он тихо сказал:
   - Могу я спросить, как копье  попало  к  тебе,  если  ты  никогда  не
встречался с его владельцем? С этим  Болли  из  Тронда?  Ты  его  где-то
нашел? Ты взял его у кого-то?
   Шеф припомнил происшедшее в  коптильне  Эхегоргуна:  как  он  отложил
оружие, как Кутред его подобрал и вручил ему.  Все-таки  очень  странно,
что Бруно об этом допытывается. Не  хотелось  бы  рассказывать  ему  всю
историю.
   - Скажем  так,  оно  перешло  ко  мне.  В  то  время  оно  никому  не
принадлежало.
   - Однако оно хранилось у какого-то человека? Тебе его отдал  какой-то
человек?
   "Оно хранилось у Эхегоргуна,  -  подумал  Шеф.  -  А  отдал  мне  его
Кутред".
   - Не совсем человек, - ответил он.
   Бруно в свое время передали слова архиепископа Римберта: тот  сказал,
что святое Копье Лонгинуса и Карла  Великого  будет  обретено  благодаря
вмешательству руки, не принадлежащей человеку. Сомнений больше не было.
   Наконец-то он держал в своих руках святую  реликвию  Императора.  Бог
вознаградил его за все испытания. Однако он стоял на  палубе  языческого
судна, окруженный врагами. Как сказал ему малыш-дьякон? "Претерпевший же
до конца спасется". До конца, а не почти до конца.
   Настолько обычным голосом, насколько сумел, Бруно  сказал,  аккуратно
ставя копье на палубу:
   - Ясно, что это христианское оружие. Не обижайся, но я  бы  предпочел
не оставлять его в руках того, кто более не христианин.  Может  быть,  я
его выкуплю у тебя, как мы  выкупаем  христианских  рабов.  "Бранд  тоже
убеждал меня избавиться от этого копья, - подумал Шеф. Странно".
   - Нет, - сказал он, повторяя свой ответ Бранду. - Я считаю,  что  это
хорошее оружие для  победителя,  и  оно  приносит  мне  удачу.  Оно  мне
полюбилось.
   Я оставлю его у себя.
   Бруно протянул копье  Шефу,  выпрямился  и  поклонился  в  сдержанной
немецкой манере.
   - Aufwiedersehen, herra, bis aufdie schlacht. До свиданья, государь.
   До встречи в битве.
   - Напыщенный ублюдок, - по-английски буркнул  Кутред  Квикке,  глядя,
как уходит Бруно.

Глава 32

   Шеф спал, где-то в глубине сознания не забывая,  что  завтра  -  день
битвы. Флот стоял у берега в дюжине миль от входа в  залив  Бретраборга,
строго охраняемый от любых неожиданных вылазок.

***

   Во сне Шеф сам оказался в заливе Бретраборга, в  дальнем  его  конце,
глядя в том направлении, откуда  он,  Шеф,  должен  был,  как  он  знал,
появиться  утром.  И  действительно,   было   уже   утро,   и   человек,
выглядывающий из-за приоткрытых ставен, увидел корабли, идущие по фьорду
в его сторону. Он знал, что они несут ему смерть.
   Человек полностью распахнул  ставни,  встал  лицом  к  надвигающемуся
флоту и затянул песню. Эту песню  Шеф  часто  слышал  раньше,  она  была
хорошо известна у викингов, любимая песня Бранда. Называлась она  "Песня
Бьярки" или "Старая песня Бьярки". Но этот человек не повторял ее. Он ее
складывал. Он пел:

   День пришел, петухи зашумели крылами.
   А ублюдки взялись за свои дела.
   Очнитесь, очнитесь же, друга и воины,
   Вы лучше всех, победили Аттилу,
   Хваткого Хара и лучника Хрольфа, Вы люди  славных  родов,  презираете
бегство.
   Я вас бужу не для медов, не для шепота женщин,
   Я бужу вас для бури, для града стрел.

   Самоуверенный и ироничный голос всегдашнего наставника  Шефа  перебил
голос поющего:
   - Ну, ты так сражаться не будешь.  Ты  ведь  хочешь  победить,  а  не
снискать славу. И запомни: хотя я сделаю для тебя  все,  что  смогу,  ты
должен использовать каждый свой шанс. Для слабости нет места...

***

   Голоса затихли, оба голоса - и вдохновенного певца, и  хладнокровного
бога. Когда Шеф  проснулся,  запели  рожки  -  наверное,  именно  они  и
разбудили его - рожки дозорных, возвещавшие,  что  наступает  рассвет  и
настал день битвы. Шеф лежал, не вставая, радуясь, что как король он, по
крайней мере, может  дождаться,  пока  кто-то  другой  растопит  очаг  и
приготовит завтрак.
   Нечего и говорить о сражении на пустой желудок, ведь рукопашная битва
тяжелая физическая работа. Он размышлял о своем видении и о прозвучавшей
в нем песне.
   "Вы люди славных родов, - говорилось в ней, - презираете бегство".
   Был ли он человеком славного рода? Пожалуй, да. Был ли его отцом  бог
или ярл, да будь им хоть его отчим, тан Вульфгар, о крови керлов речь не
шла.
   Подразумевало ли это, что он. Шеф,  презирает  бегство?  Что  с  поля
битвы всегда бежали только худородные? Может быть сам певец  не  считал,
что быть хорошего рода и не бежать с поля брани - одно и то же.  А  если
считал так, то он ошибался.
   Как  сказал  бог,  Шеф  должен  использовать   любой   шанс.   Что-то
подсказывало Шефу, что и это тоже ошибка. Да, что-то беспокоило его.  Он
уселся, позвал своего слугу:
   - Вызови ко мне англичанина Удда.
   Когда Шеф уже  обувался,  пришел  Удд.  Шеф  окинул  его  критическим
взглядом. Удд пытался держать себя в руках,  но  его  побледневшее  лицо
было напряжено. Он уже много дней  так  выглядел.  Неудивительно.  Он  в
течение нескольких недель ожидал мучительной смерти и спасся  от  нее  в
самый последний момент. А перед этим он прошел через большее  количество
испытаний и опасностей,  чем  выпало  бы  на  шесть  жизней  подмастерья
кузнеца, которым он был когда-то. Для него это было слишком.  Однако  он
не желал сдаваться.
   - Удд, - сказал Шеф, - для тебя у меня будет особое задание.
   Нижняя губа Удда  задрожала,  выражение  страха  на  лице  проступило
ясней.
   - Я хочу, чтобы ты сошел с "Неустрашимого" и оставался в арьергарде.
   - Почему, господин?
   Шеф быстро соображал.
   - Так ты сможешь передать весть от меня, если... если нам не повезет.
   Вот, возьми эти деньги. Этого хватит, чтобы добраться до Англии, если
дело так обернется. Если это случится, передай  от  меня  привет  королю
Альфреду и скажи, как я сожалею, что мы больше не вместе. И  передай  от
меня привет его королеве.
   Удд глядел на него с удивлением, облегчением, легким смущением.
   - А что еще передать ей, государь?
   - Ничего.  Ничего.  Просто  привет  и  напоминание  о  старом  добром
времени.
   Послушай, Удд. Я больше  никому  бы  этого  не  доверил.  Я  на  тебя
надеюсь. Не подведи меня.
   Малыш вышел, по-прежнему с выражением облегчения на  лице.  Но  менее
смущенным. Неразумно, подумал Шеф. И прямо противоречит указаниям  бога.
В этот день Удд может нам понадобиться. Но я больше не  в  силах  видеть
его испуганные глаза. Вывести Удда из-под удара - это акт милосердия.  А
также противопоставления себя циничному богу  Ригу,  отцу  и  наставнику
Шефа.
   Шеф, насвистывая,  вышел  из-под  навеса,  удивив  дозорных,  которые
ожидали  в  такое  утро  по  крайней  мере  задумчивого   молчания.   Он
приветствовал Квикку, выслушивающего объяснения Удда.
   - Квикка, у тебя сохранилась волынка, которую ты сделал зимой?  Тогда
сыграй на ней сегодня. Если уж это не проймет Рагнарссонов, то их  ничем
не возьмешь.

***

   Через несколько часов флот по спокойному морю подошел  к  заливу,  на
котором стоял неприступный Бретраборг. Слева от приближающегося с севера
флота  лежала  длинная  морская  коса.  На  ней   ясно   просматривались
укрепления  Рагнарссонов  из  четырех  катапульт,  к  которым  примыкали
метательные машины, а к тем - простые, дешевые и неточные  камнекидалки.
Рядом с косой, преграждая путь в  залив,  дюжиной  черных  теней  встали
главный  боевые  корабли  Рагнарссонов.  Позади  них   сгрудились   суда
поменьше, основная масса флота.
   Шеф на "Неустрашимом" слышал, как его гребцы ухали, налегая на  весла
скорее уже не весла, а целые гребные бревна. Они были в два раза  больше
обычных весел, каждое держали по два человека, самых сильных  во  флоте,
тщательно отобранных Брандом и Хагбартом.
   Корабль шел под  парусом,  чтобы  сберечь  силы  гребцов,  но  теперь
настало время убрать мачту и рею.  Поблизости  параллельным  курсом  шли
четыре  больших  корабля  короля  Олафа,  каждый  размером  с  утонувший
"Журавль". Они легко поддерживали скорость, гребцы косились на  странное
судно, которое они сопровождали.
   Наконец Шеф приказал установить пластины  из  обработанной  стали  на
место. Две боевые башни с поворотными "мулами" были  закрыты  наклонными
броневыми листами до высоты  человеческого  роста.  Невозможно  было  бы
бронировать остальную часть корабля и удержать его на плаву,  да  еще  и
сохранить ход, но Шеф придумал рамы,  которые  крепились  к  планширю  с
обоих бортов. Пластины в них закладывались  внахлест,  как  черепица  на
крыше или как драконья чешуя. Они тоже имели наклон внутрь, начинаясь на
высоте голов гребцов и почти сходясь вместе в шести футах наверху.
   - Ты же не бросаешь щит во время сечи, - объяснял Шеф  сомневающемуся
Хагбарту. - По крайней мере, когда ждешь, что в тебя посыплются стрелы и
дротики. И ты держишь щит наклонно, чтобы они отскакивали. Именно это мы
и хотим сделать.
   Позади тяжкого на ходу "Неустрашимого" и  больших  судов,  как  и  во
флоте Рагнарссонов, шли корабли помельче, основная  масса  атакующих  на
судах в восемнадцать весел по борту, которые  составляли  костяк  любого
норманнского флота. За каждым на буксире, почти неразличимая в солнечных
бликах, тянулась маленькая рыбачья лодка, похожая на  вельботы  северных
китобоев, - все, что могли  выставить  маленькие  рыбачьи  деревушки.  В
каждой помещалось от четырех до восьми гребцов и еще две  пары  человек.
Гребцы тоже были тщательно отобраны из  лучших  шведов  и  норвежцев.  В
каждой лодке двое были арбалетчики Шефа, а вторая пара - риттеры Бруно.

***

   Глядя на них со своего  места  в  центре  войска,  Сигурд  Рагнарссон
бросил:
   - Я вижу, мачты убраны.
   - Значит ли это, что на сей раз фокусов не будет? - спросил Убби.
   - Сильно сомневаюсь, - ответил Сигурд. - Но теперь мы  и  сами  знаем
пару фокусов. Будем надеяться, что они нам помогут.

***

   Шеф стоял у переднего "мула", на едва ли не  единственном  оставшемся
на "Неустрашимом" месте, откуда можно было хоть  что-то  увидеть.  Одним
своим глазом он обозревал катапультную  батарею  Рагнарссонов.  Шеф  был
дальнозорким, но не настолько, чтобы разглядеть то, что ему было  нужно.
Не существует ли способа лучше видеть на расстоянии?  Он  хотел  узнать,
готов ли противник к выстрелу. Если они хитрят,  они  могут  выжидать  с
первым залпом до того  времени,  как  корабли  Олафа  подойдут  поближе,
рассчитывая сразу потопить все четыре. Если это произойдет, битва  будет
проиграна, даже не начавшись, "ножницы" Шефа - так он мысленно обозначил
большие корабли в своем плане затупятся о "камень" катапульт. Однако  он
не хотел держать эти корабли слишком далеко. Чем  ближе  смогут  подойти
маленькие суда, "бумага", тем лучше.
   "Мы почти приблизились на расстояние выстрела", -  размышлял  он.  Он
повернулся и за пятьдесят ярдов помахал  рукой  королю  Олафу,  стоящему
рядом с Брандом на баке своего тяжелого корабля, в три сажени  от  борта
до борта.
   Олаф помахал рукой в ответ, отдал приказ. Гребцы затабанили  веслами,
и судно потеряло ход, а с неба  упал  первый  тридцатифунтовый  булыган,
пущенный на предельную дальность. Он плюхнулся в воду в десяти футах  от
носа "Цапли", взметнувшиеся брызги воды окатили Олафа.  Шеф  покривился.
Небольшой недолет.
   Попытаются ли они еще раз?
   Четыре  тяжелых  корабля  уступили  дорогу,  остались   в   тылу,   а
"Неустрашимый" медленно вошел  в  зону  досягаемости  катапульт.  Позади
основная масса флота тоже сушила весла, потихоньку дрейфуя  вперед.  При
этом они  обрубили  буксирные  концы.  Мертвое  молчание  было  внезапно
нарушено хриплым кличем. Лодки устремились вперед, свежие  гребцы  рвали
весла, каждая  лодка  держала  самый  быстрый  темп  гонки,  преодолевая
последнюю милю. Миновав свои буксиры, а  затем  переднюю  линию  больших
судов, лодки вытянулись  в  линию,  гребцы  одновременно  ухали  в  такт
задающим темп рулевым.
   Первая  лодка  промчалась  мимо  "Неустрашимого",  ее  вел  один   из
галогаландцев Бранда. Шеф  услышал  его  крик:  "Давай,  давай,  ребята,
шевели задницей, пока до нее шведы не добрались!" Шеф помахал рукой ему,
двум skogarmenn'ам с арбалетами,  Бруно,  сидящему  на  корме  одной  из
рвущихся  вперед  лодок,  и  всем  остальным  на   шестидесяти   лодках,
расходящихся в линию,  как  собаки,  загоняющие  оленя.  Слишком  тяжело
дышали  гребцы,  чтобы  ответить  на  приветствие,  -  они   вели   свои
перегруженные посудины со скоростью, всего лишь  раза  в  четыре  меньше
скорости  китов.  А  что  делают  на  катапультах?  Шеф  увидел  фонтаны
взметнувшейся воды, два, потом третий, и  ощутил,  как  подпрыгнуло  его
сердце. Каждый фонтан означал промах,  а  каждый  промах  был  упущенным
шансом противника, лишней минутой, которая  потребуется  на  перезарядку
неуклюжих машин. Однако было и одно попадание, рядом с головной  лодкой,
люди барахтались в воде среди разбитых досок. Никто не остановился и  не
замедлил ход, чтобы подобрать их.
   Приказ Шефа был твердым. Уцелевших не подбирать. Продолжать грести  и
оставить их где есть. Часть людей в кольчугах утонет, а часть,  надеялся
он, сможет удержаться на обломках и доплыть до ближайшего берега.  Лодки
неслись вперед, как стайка водяных жуков, мелькали весла. "Неустрашимый"
находился примерно на фарлонг ближе к грозной, отмеченной стягами  линии
флота Рагнарссонов. - Еще сто гребков, - крикнул Шеф, - еще  сотню  -  и
можете отдыхать.
   Хагбарт, задавай темп. Квикка, играй на своей волынке.
   Сидящие на веслах великаны налегли еще больше, вкладывая весь остаток
сил, что они вряд ли сделали бы в начале обычной битвы,  в  которой  все
решает рукопашная схватка. Пронзительная музыка гнала их вперед. Кутред,
криво ухмыляясь, выглянул из-за броневого листа:
   - Тут Огвинд говорит, что без волынки он будет грести быстрее, нельзя
ли, чтобы Квикка заткнулся?
   Шеф в ответ махнул рукой и крикнул что-то, чего никто не расслышал.
   Когда счет гребков подходил  к  концу,  Шеф  взглянул  на  поле  боя,
оценивая расстояние, взглянул  на  вражеские  катапульты,  на  несущиеся
вперед лодки, на переднюю линию флота  Рагнарссонов,  сделавшуюся  вдруг
гораздо ближе. Хорошо еще, что вражеский флот не двигался.  Если  бы  он
вдруг изменил свое построение,  "ножницы"  противника  разрезали  бы  их
"бумагу", его большие корабли  пошли  бы  на  их  маленькие.  Но  сейчас
"бумага" Шефа заворачивает "камень" противника,  а  вражеские  "ножницы"
наткнутся на "камень".
   - Последние десять гребков, - крикнул Шеф, - и право руля.
   Разворачиваемся к ним левым бортом. Квикка, один выстрел  по  Знамени
Ворона.
   Озмод,  -  он  закричал  еще  громче,  чтобы  услышали  на   кормовой
катапульте, выстрели влево от Знамени Ворона и потом стреляй  влево,  ты
слышишь, влево.
   Корабль повернул, с шумным выдохами, истекая  потом,  гребцы  бросили
весла, откинулись на скамьях.
   Шеф сорвался со своего наблюдательного  пункта  и  побежал  к  другой
точке,  где  обзор  не  заслоняли  бы  катапульты.  Пока  "Неустрашимый"
останавливался, Квикка и Озмод искали цель через специально  оставленные
в броне бойницы.
   Квикка взмахнул рукой, Хама выдернул  пусковую  скобу,  и  все  судно
содрогнулось  от  удара  шатуна  по  перекладине.  И  мгновеньем   позже
содрогнулось снова - это  выстрелил  Озмод.  Шеф  напряженно  следил  за
удаляющимися черными точками камней. Квикка и Озмод были самыми опытными
катапультерами в его  флоте.  По  "Журавлю"  они  в  критический  момент
промахнулись. Будут ли эти выстрелы лучше?
   Обе точки завершили полет в самом центре боевой  линии  Рагнарссонов,
Шеф  был  почти  уверен,  что  видит  разлетающиеся  осколки.  Он   ждал
внезапного  разрушения,  исчезновения  корабля,  раскрывшегося   подобно
цветку, как это происходило в сражении близ устья Эльбы. Ничего.  Боевая
линия не изменилась, драконьи головы по-прежнему торчали над водой.  Что
же сделали Рагнарссоны?
   Тоже покрыли свои корабли броней?
   - Два попадания, - крикнул Шеф, - бейте теперь влево  и  вправо,  как
было приказано. - Он не знал, что произошло. Но в машинной войне, как  и
в традиционной, ввязавшись в бой, нужно  поменьше  рассуждать  и  просто
делать свое дело.
   Заряжающие  крутили  рычаги,  гребцы,  следуя   указаниям   Хагбарта,
потихоньку отбрасывали веслами воду, стараясь удержать корабль бортом  к
врагу. Снова двойной удар шатунов, и  снова  черные  точки  понеслись  к
линии неприятельских кораблей. Снова в линии не появилась брешь, ни одна
драконья  голова  не  пошла  вниз.  Но  Шеф  увидел,  что  люди   бегут,
перепрыгивают с корабля на корабль. Что-то там все же происходило.
   Пока он вглядывался,  "Неустрашимый"  от  удара  просел  в  воду.  От
ужасающего звона  у  Шефа  побежали  мурашки,  над  его  толовой  что-то
разлетелось на куски.
   Он огляделся, понял, что катапульты на косе сменили прицел,  стреляли
теперь не в приближающиеся к ним лодки,  а  в  расстреливающий  их  флот
корабль.
   Если бы на "Неустрашимом" не было брони, он  бы  тут  же  и  затонул.
Булыган ударил точно в центр,  в  борт  рядом  с  мачтой,  наткнулся  на
броневые листы, и его  осколки  просвистели  над  головами.  Шеф  сквозь
сидящих  гребцов  пробрался  к  Хагбарту,  осматривающему   повреждения.
Броневые листы выдержали удар, но крепящая их деревянная  рама  треснула
пополам, и листы высыпались в воду.
   Снова "Неустрашимый" дрожал от собственных выстрелов, и снова и снова
раздавался ужасный звон от  бьющих  в  него  камней.  Одно  попадание  в
переднюю часть, и снова деревянная рама не выдержала, одно ядро  ударило
по кормовой катапультной башне.  Озмод  подошел,  столкнул  покосившиеся
броневые листы, втолкнул на свое место заводные рычаги.
   - Нужна веревка, - сказал он, - привязать эти балки на  место,  и  мы
опять сможем стрелять.
   Шеф понял, что вся башня вышла из строя, сломалось что-то важное в ее
основании. Долго  им  такой  обстрел  не  выдержать.  Стальные  пластины
выскользнули из сломанной рамы, попадали в море, в образовавшуюся  брешь
сверкнуло солнце.
   - Разверни корабль, пока они перезаряжают, - крикнул Шеф. - Встанем к
противнику неповрежденным бортом. Еще три залпа - и дело сделано.

***

   Головные лодки достигли косы в сотне ярдов от  катапультной  батареи.
При  своем  приближении  они   были   встречены   сначала   залпами   из
дротикометов, а потом - из быстро перезаряжаемых простейших  метательных
машин,  которые  люди  Шефа  называли  вращательницами.  Дротикометы  не
представляли опасности для лодок, но насквозь пробивали своими огромными
стрелами человека в кольчуге.
   Из вращательницы можно было потопить лодку, но только  при  случайном
попадании,  они  били  не  прицельно.  Лодки  неслись   вперед,   моряки
готовились в последний момент одним рывком ринуться в  атаку  на  берег.
Две сотни отборных воинов, стоя по колено в воде, встретили их,  готовые
сбросить нападающих в море, защитить свои  катапульты,  выиграть  время,
чтобы "мулы" потопили корабль, который уничтожал флот  оборонявшихся.  В
лодках арбалетчики взвели оружие, изготовились к стрельбе. В войне машин
все части военного механизма должны взаимодействовать,  и  каждая  часть
должна делать свое дело. Если они  будут  воевать  порознь,  они  станут
бесполезны. Когда они воюют согласованно, битва  превращается  в  бойню.
Воздух наполнился свистом  арбалетных  стрел,  с  небольшого  расстояния
пробивающих и щит и кольчугу.
   Когда ратоборцы Рагнарссонов пали,  сраженные  не  носящими  доспехов
skogarmenn'ами, с лодок соскочили тяжело вооруженные немцы,  построились
в воде в линию, сомкнули щиты и, с  Бруно  во  главе,  вышли  на  берег.
Шведские и норвежские гребцы, похватав мечи  и  топоры,  последовали  за
ними. Несколько мгновений шла обычная сеча,  несся  звон  скрещивающихся
клинков. Затем  линия  Рагнарссонов,  в  которой  уже  было  полно  дыр,
распалась полностью, превратившись в  россыпь  воинов,  спиной  к  спине
отбивающихся от врагов или пытающихся спастись  бегством.  Бруно  созвал
своих людей, выстроил их в ряд, легкой трусцой повел  вверх  по  склону.
Некоторые  катапультеры  сбежали  сразу,  другие  старались   напоследок
выстрелить или хватались за мечи и щиты.
   Каким образом корабли Рагнарссонов удерживались на плаву, Шеф не  мог
сказать, но, кажется, противник  получил  достаточно.  Шеф  увидел,  что
позади  передней  линии   маленькие   суда   начинают   разворачиваться,
выдвигаться вперед для атаки. А передние, хотя и не затонули, но  сидели
в воде значительно глубже, он видел, что драконьи головы заваливаются  в
стороны. "Неустрашимый" уже почти выполнил  свою  задачу.  Он  превратил
двенадцать  самых  крупных  кораблей  Рагнарссонов   в   неспособную   к
передвижению массу, хотя они были сцеплены так,  что  поддерживали  друг
друга на плаву. Теперь дело было за малыми кораблями.
   Но когда они выдвинулись вперед, король Олаф,  наблюдавший  за  ходом
сражения с расстояния в полмили, приказал дуть в рожки и грести вперед.
   "Цапля"  и  три  таких  же  корабля  под  неумолчное   пение   рожков
устремились навстречу врагу через  волнующиеся  воды.  Бумага  завернула
камень - маленькие суда уничтожили катапульты. Камень затупил ножницы  -
катапульты "Неустрашимого"  расстреляли  большие  корабли  Рагнарссонов.
Теперь огромные корабли короля Олафа шли против малых судов противника -
ножницы против бумаги.
   Когда "Цапля" проходила мимо, Шеф увидел на ее баке Олафа  и  Бранда,
следящих за противником, который двумя головными судами  дерзко  пытался
захватить "Цаплю" с боков, словно два мастиффа старались завалить  быка.
Они были встречены арбалетным залпом, дождем посыпавшихся вниз дротиков,
самыми большими камнями, какие только мог поднять человек,  сброшенными,
чтобы проломить дно лодок. Одна из них ухитрилась  забросить  абордажные
крючья и прикрепиться  к  борту,  хотя  сама  уже  начинала  тонуть.  Ее
карабкающаяся на борт команда  была  перебита  ударами  копий  и  мечей,
прежде чем смогла высвободить руки. Избавившись от  одного  нападающего,
"Цапля" повернула к другому. Позади "Цапли" и остальных больших кораблей
пришла в движение основная масса кораблей  Шефа,  выискивающих  бреши  в
рядах неприятеля, выбирающих себе противника.
   Шеф перегнулся через планширь, огляделся. Вот оно, подумал он.  Битва
выиграна, осталась ее заключительная стадия. Он  видел,  что  катапульты
Рагнарссонов захвачены, видел ряд лодок, оставленных на берегу. Поздняя,
но своевременная атака короля Олафа  переломила  хребет  неприятельского
флота.
   Самые большие корабли Рагнарссонов так и не смогли вступить  в  дело,
расстрелянные из катапульт "Неустрашимого".
   Как легко все могло повернуться  по-другому!  Если  бы  не  арбалеты,
лодки не смогли бы высадиться на берег. Тогда катапульты  разгромили  бы
"Неустрашимого", а затем  и  корабли  короля  Олафа.  А  не  будь  здесь
"Неустрашимого", не понадобились бы  и  катапульты,  двенадцать  больших
кораблей выжили  бы  вперед,  имея  трехкратный  численный  перевес  над
кораблями Олафа. Но бумага обернула камень,  камень  сломал  ножницы,  а
ножницы  разрезали  бумагу.  Все  три  части  сработали.  Вот  так   оно
получается в войне машин.
   - Мы тонем, - резко сказал Хагбарт. - Кажется, один из этих камней  в
конце концов сломал нам хребет. Смотри, - он показал на течь, в  которую
вливалась забортная вода.
   - Квикка, Озмод, - крикнул  Шеф.  -  Снимайте  свои  команды.  Все  в
порядке, Хагбарт, попробуй выбросить "Неустрашимого" на берег. Вон туда,
на косу рядом с катапультами.
   Подбитый "Неустрашимый" потащился по волнам, в то время как  битва  и
на море и на  суше  стремительно  удалялась  от  него,  оставив  его  на
пустынной водной глади, испещренной пятнышками  корабельных  обломков  и
головами плывущих моряков.

Глава 33

   "Неустрашимый" не то сел на мель, не  то  затонул,  словом,  коснулся
днищем грунта в нескольких ярдах от берега. Неподалеку на песке валялись
убитые и раненые. В водах залива тут и там  виднелись  взмахи  слабеющих
рук тонувших. Шеф показал на них Хагбарту:
   - Пошли-ка пару человек в шлюпке,  пусть  подберут,  кого  смогут.  И
пусть еще несколько человек на берегу помогут раненым.  Это  работа  для
Ханда.
   Хагбарт кивнул.
   - Остальных я поставил сбрасывать броневые пластины, чтобы  облегчить
судно. Я думаю, в конце  концов  мы  сможем  вернуть  "Неустрашимого"  в
строй.
   - Отлично. - Шеф посмотрел вверх по  склону,  где  стояли  катапульты
Рагнарссонов.   Там   никого.   Бой   сместился   дальше,   катапультеры
разбежались, люди из лодочной флотилии  преследовали  их  и  устремились
искать  бреши   в   беззащитной   теперь   цитадели   Бретраборга.   Шеф
почувствовал, как  напряжение  отпускает  его  и  сменяется  усталостью,
понял, что больше не  в  состоянии  принимать  решения.  Шум  боя  затих
вдалеке, высоко над заросшими  травой  лугами  в  небе  пели  жаворонки,
напоминая о днях, проведенных в Эмнете много лет назад. Может быть,  эти
дни повторятся. Дни мира.
   Он решил подняться наверх по отлогому склону и посмотреть  на  другую
сторону залива, увидеть окончание битвы, ее торжественный финал, падение
Бретраборга. С копьем в руке он двинулся наверх,  а  Кутред  сопровождал
его.
   Карли тоже увязался с ними, шел в нескольких шагах  позади.  Хагбарт,
глядя им вслед, ощутил укол тревоги. На любом поле  боя  найдутся  люди,
которые выжили, враги, способные неожиданно  вновь  подняться  на  ноги.
Викинги обычно зачищали поле боя, перед тем как счесть битву оконченной,
группами прочесывали его, раздевая трупы, добивая  раненых  и  выискивая
тех, за кого могли бы дать выкуп. Сейчас этого сделано не  было.  Однако
при короле находилось два телохранителя,  а  на  берегу  еще  оставалось
много  дел.  Хагбарт  выбросил  из  головы  лишнюю   заботу,   продолжал
разъяснять своим людям, что делать.
   Наверху холма Шеф снова увидел разбросанные  тела,  их  было  немного
катапультеры  по  большей  части   разбежались,   когда   увидели,   что
марширующий строй немцев надвигается на них снизу по  склону.  С  высшей
точки Шеф посмотрел на сцену, которая  появлялась  в  его  видениях,  но
открывалась ему с другого конца фьорда. Зеленеет мирный  длинный  залив.
Где-нибудь в миле расстояния - нагромождение  казарм,  складов,  верфей,
загонов  для  трэлей,  слипов  -  в  течение   долгого   времени   оплот
Рагнарссонов, самое устрашающее место в северном мире. Ныне  их  морская
мощь  затонула  в  заливе,  разбитая  кораблями  короля  Олафа,  которые
горделиво приближались к гавани. За  уцелевшими  гонялись  мелкие  суда.
Часть  кораблей,  на  которых  находились  невольные  союзники  Сигурда,
описывала широкий полукруг в надежде сбежать из залива.  В  центре  всей
сцены,   разбитые   в   щепки   артиллерией   "Неустрашимого",   плавали
полузатопленные двенадцать огромных кораблей, их  команды  цеплялись  за
обломки бревен и досок в ожидании спасения или гибели. По всему заливу к
берегу подходили мелкие суда, сделанные на скорую руку плоты, выбирались
из воды умелые пловцы.
   - Сегодня я не пригодился, - сказал Кутред за спиной Шефа. - Я мог бы
с тем же успехом остаться в тылу.
   Шеф не ответил. Он увидел трех промокших воинов с разбитого  корабля,
высадившихся внизу с другой стороны косы из маленькой лодочки. Они  тоже
заметили его и проворно устремились вверх по склону.
   - Может быть, этот день в конце концов окажется не таким  уж  плохим,
сказал  идущий  впереди  Сигурд  Рагнарссон.  В  битву  он  вступил   на
центральном корабле в линии больших судов.  Тот  был  разбит  и  взломан
первым же камнем, выпущенным  со  странного  покрытого  металлом  судна,
противостоящего Рагнарссонам. Швартовы, соединявшие все корабли в линии,
удержали его на плаву. Но камни летели и летели, а Сигурд с нетерпеливой
яростью ждал,  когда  же  его  собственная  артиллерия  возьмет  прицел,
уничтожит наглеца. Под конец он сорвал с мачты Знамя Ворона и  вместе  с
братьями  перенес  его  на  любимый  свой  "Франи  Ормр",  возглавляющий
основные силы флота позади заслона больших патрульных  кораблей.  Затем,
когда металлическое судно наконец-то стало тонуть и  вышло  из  боя,  он
повел малые суда в атаку против "Цапли" короля Олафа.
   Эта атака тоже не удалась, "Франи Ормр"  затонул  прямо  у  него  под
ногами - сброшенный с высокой палубы камень пробил днище. В  наступившей
неразберихе ему и  его  братьям  пришлось  убить  несколько  собственных
людей, чтобы спастись с тонущего судна. Позади него погибали его армия и
флот. За какой-нибудь час, не имея даже возможности ответить  ударом  на
удар, он превратился из короля и  властелина  снова  в  простого  воина,
которому принадлежит только его одежда и оружие да то, что  он  носит  с
собой. Сигурд слышал, что Один предает своих  любимцев.  Но  в  легендах
рассказывалось, что он предает их в бою для славной  гибели  с  мечом  в
руке. А не для бесславного поражения без надежды нанести ответный удар.
   Однако теперь, подумал Сигурд, может  оказаться,  что  Один  все-таки
остается его другом. Потому что на  холме  прямо  перед  ним  находилась
причина всех невзгод Рагнарссонов. И с  ним  только  два  человека,  это
против Сигурда и двух его могучих братьев. Трое на трое.
   Шеф всмотрелся, за пятьдесят  ярдов  узнал  странные  глаза  Змеиного
Глаза.
   Сигурд, Хальвдан и Убби, каждый из них опытный ратоборец, и  все  они
полностью вооружены для рукопашной битвы, которая так и не состоялась.
   Против них он  сам,  вооруженный  лишь  старым  хрупким  копьем,  без
доспехов и щита, Карли, все сжимающий свой дешевый меч, и Кутред. Сможет
ли даже Кутред драться с тремя ратоборцами  сразу,  с  той  сомнительной
помощью, которую смогут оказать ему Шеф и Карли? Как раз  то,  чего  Шеф
всегда  рассчитывал  и  надеялся  избежать:  честной  борьбы  на  ровной
площадке против лучше вооруженного и более опытного противника. Разумней
было бы сразу броситься бежать  вниз  на  берег,  под  защиту  арбалетов
"Неустрашимого". Шеф повернулся к своим спутникам, начал им  показывать,
чтобы бежали с холма.
   Слишком поздно. Глаза  Кутреда  расширились,  он  часто  задышал,  из
уголков рта потекла пена. Он тоже узнал Змеиного Глаза.
   Шеф ухватил его за руку, но был отброшен  небрежным  движением  щита,
шип которого прошел в волоске от лица Шефа.
   - Кутред, - безуспешно кричал он. - Нужно бежать, сразу же. Убьешь их
потом.
   - Убью сейчас, - хриплым нечеловеческим голосом отвечал тот.
   - Вспомни, ты мой человек!  Я  спас  тебя  с  мельницы.  Ты  поклялся
подчиняться мне.
   Кутред повернулся, чтобы взглянуть на Шефа, какая-то кроха разума еще
теплилась в его взгляде, хотя он на глазах превращался в берсерка.
   - Король, до тебя я был человеком  другого  короля.  Эти  люди  убили
моего короля Эллу.
   Он с трудом произносил слова, лицо его исказилось.  Шефу  показалось,
что он уловил слово  "извини".  А  затем  берсерк  бросился  мимо  него,
ликующе устремился по траве к приближающейся троице.
   Он замер перед ними и закричал насмешливо, чистым и высоким  голосом,
преисполненным восторга.
   - Сыновья Рагнара, - кричал он, - вашего отца убил я.  Я  вырвал  его
ногти, чтобы заставить говорить. Потом я связал его и бросил  в  змеиный
погреб, в оrmgarthr. Он умер с посиневшим лицом и со связанными  руками.
Его вы не встретите в Вальгалле.
   Он закинул голову назад, разразился  победным  смехом.  Быстрее  змеи
полетел  в  него  пущенный  Сигурдом  дротик.  Не  менее  быстрый  отбив
бронированным щитом заставил дротик  взметнуться  высоко  над  головами.
Затем Кутред атаковал.
   Сигурд ловко увернулся от него, отбив первый взмах клинка и поднырнув
под обратный удар. Затем, размахивая мечами, к берсерку  с  двух  сторон
подступили Убби и Хальвдан. Воздух наполнился звоном металла, это Кутред
парировал удары и сам разил мечом, постепенно оттесняя назад этих двоих.
   И все же он не мог нападать на троих сразу. Сигурд мельком глянул  на
их схватку, потом повернулся и пошел вверх с обнаженным мечом и поднятым
щитом.
   Шеф огляделся. Побледневший Карли стоял  рядом  с  ним,  сжимая  свой
перекованный меч, который Шеф взял у неудачливого викинга Храни. У  Шефа
оставалось его копье. Щита ни у того,  ни  у  другого  не  было.  Сигурд
превосходил их по боевой мощи раза в два. Однако Шеф не  мог  сбежать  и
бросить Кутреда одного.
   - На этот раз между нами нет воды, умник, - сказал  Сигурд.  Едва  он
прыгнул вперед. Шеф ткнул его копьем, впервые за все  время  использовав
его как оружие. Сигурд срубил  наконечник  с  деревянного  древка  одним
размашистым ударом справа, а слева мгновенно  ударил  Шефу  в  шею.  Тот
поднырнул, отпрыгнул  назад,  бросив  бесполезное  древко  и  вытаскивая
поясной нож, которым убил короля Кьяллака.  Шеф  по-прежнему  чувствовал
себя скованным, неготовым к бою.
   Вот сейчас ему бы пригодилось  питье  Ханда.  Но  Ханд  находился  по
другую сторону холма.
   Карли вышел вперед, чтобы  защитить  своего  лорда,  взмахнул  мечом,
который гордо носил с тех самых пор, как получил его в подарок от  Шефа.
С болью Шеф понял, что Карли снова забыл все, чему его учили. Он  ударил
как пахарь, как керл, как утконогий с болот. Сигурд с  легкостью  принял
первый  удар  на  клинок,  с   чем-то   вроде   разочарования   дождался
запоздавшего второго, отбил его щитом и ударил стремительно, как гадюка,
прежде чем Карли смог среагировать. У Карли не было ни щита,  ни  шлема.
Шеф услышал мясницкий хруст костей,  это  меч  глубоко  разрубил  череп.
Литмаршский крепыш выронил оружие и распростерся у ног Змеиного Глаза.
   Ниже по склону Кутред яростной атакой сбил Хальвдана на колени. Убби,
голова с плеч, валялся в нескольких ярдах от них. Сигурд  уголком  глаза
ухватил эту сцену и опять развернулся к Шефу.
   - Я сначала позабочусь о тебе, - сказал он, обходя  тело  Карли.  Шеф
стоял перед испытанным воином  с  одним  лишь  ножом  в  руках,  слишком
близко, чтобы повернуться и бежать.

***

   Далеко  наверху  одноглазый  бог  Один  смотрел  на  своего  любимца,
Сигурда, сына Рагнара.
   - Это великий воин, - сказал он с горечью.
   - Но он проиграл сражение, - возразил стоящий позади него Риг. - Будь
это честная игра, он бы победил.
   - Тогда возьми его в свой Эйнхериар.
   Один в задумчивости смолк. Даровать ли своему  поклоннику  еще  одну,
последнюю, победу? Ему вспомнились слова его сына Рига и его собственные
слова, которые  он  прошептал  на  ухо  своему  любимому  сыну  Бальдру,
лежащему на погребальной ладье. "Нашелся бы бог, чтобы вернуть мне тебя,
сын мой". Этого не смог ни  бог,  ни  герой,  даже  его  верный  Хермот.
Возможно, они были правы.
   Не кровь сделает это, а слезы.  Никогда  ему  не  дождаться  слез  от
Змеиного Глаза. С сожалением он принял решение.
   - Не просто так я  зовусь  Bolverk'ом,  злодеем,  предателем  воинов,
буркнул он,  и  его  услышали  лишь  Риг  и  всеслышащий  Хеймдалль.  Он
посвистел своим Валькириям, которые  незримо  витали  над  каждым  полем
брани, выбирая жертвы и набрасывая на них свои сети слабости,  паралича,
заставляя оружие скользнуть в руке, а взгляд - упустить полет стрелы или
дротика. Своим гигантским копьем он указал Валькириям на Змеиного Глаза.
***

   Сигурд поднимался вверх по отлогому  склону,  как  хищник  на  охоте,
опустив меч вниз, подняв щит, не спуская  окаймленных  белым  зрачков  с
лица Шефа. Шеф пятился от него с коротким ножом  в  руке,  открытый  для
укола или удара, как  только  Сигурд  преодолеет  разделяющие  их  шесть
футов. Пятясь, он неожиданно почувствовал, что наклон земли  под  ногами
изменился. Они достигли вершины холма и стали переходить на  другую  его
сторону.  Через  несколько  мгновений  они  окажутся   среди   покинутых
катапульт, в поле зрения  моряков  с  "Неустрашимого".  Если  он  сможет
продержаться еще сотню ударов сердца... Та  же  мысль  пришла  в  голову
Сигурду. Он двинулся быстрее, решившись доделать  дело,  пока  никто  не
вмешался.
   Весь день узел на его сыромятных сапогах слабел все больше и больше.
   Сейчас шнурки уже волочились в короткой траве. Когда  Сигурд  ринулся
вперед, чтобы нанести решающий удар, он зацепился за собственный шнурок,
попытался  шагнуть   запутавшейся   ногой,   поскользнулся   и   потерял
равновесие. Он выбросил вниз руку со щитом, на  мгновенье  оперся  ею  о
землю.
   Отступающий Шеф чисто импульсивно  шагнул  вперед  и  пырнул  Сигурда
своим рогаландским ножом. Тот пронзил бороду и воткнулся под подбородок,
в точности как это было с королем Кьяллаком.  Мгновенье  Сигурд  пялился
перед собой, его странные глаза расширились от боли. Затем они, кажется,
увидели что-то за спиной Шефа,  выражение  одновременно  и  узнавания  и
отвращения мелькнуло на лице умирающего. Меч поднялся, словно для  того,
чтобы поразить какую-то тень, какого-то предателя наверху.
   Шеф яростно провернул нож и отпрыгнул  назад,  а  Сигурд  упал  лицом
вниз.
   К ним, хромая, поднимался по склону Кутред.  Он  был  ранен  в  лицо,
которое  пересекала  длинная  бескровная   полоса,   подобная   разрубу,
сделанному мясником  в  мертвой  плоти.  Кольчуга  его  была  пробита  и
разорвана во многих местах. Казалось невозможным,  что  он  в  состоянии
передвигаться, одно бедро опять перерублено почти полностью, то самое, в
которое его ранил Вигдьярф.
   - Ты получил одного, я - двух, -  сказал  Кутред.  -  Я  отомстил  за
короля  Эллу.  Я  передам  ему  о  тебе  только  хорошее,  -  он  стоял,
раскачиваясь, и огонь безумия  угасал  в  его  глазах.  Более  спокойным
голосом он добавил: Хотел бы я, чтобы ты мог похоронить меня невредимым.
Передай весть обо мне троллям, - Мистарай. Я был бы ее мужем.
   Кровь вдруг хлынула из его ран, загадочное самообладание берсерка его
покинуло. Он осел вниз, завалился на спину. Шеф пощупал  пульс,  его  не
было.
   Он побрел по заляпанной кровью траве  посмотреть  на  Карли,  но  без
всякой надежды. Такие воины, как Змеиный Глаз, разят насмерть.  Если  их
не упредить.
   Догадка оказалась верной. Карли тоже был мертв  как  камень,  мозг  и
кровь перемешались на траве вокруг него, его  радостное  выражение  лица
навеки сменилось удивлением и испугом. Плохая весть для Эдит и для  двух
десятков других. Плохая весть для Мистарай.
   Шеф машинально подобрал меч Кутреда, опустив плечи, потащился назад к
кораблю. Дойдя до покинутых катапульт, он с удивлением  обнаружил  перед
собой германца Бруно. Шеф увидел, что Хагбарт  на  берегу  тоже  заметил
происходящее, снял работающих на "Неустрашимом" людей  и  послал  их  на
подмогу. Но сейчас они были одни.
   - Я видел ваш поединок, - сказал Бруно. - Теперь ты  убил  уже  двоих
Рагнарссонов. Но я не понимаю, как ты это сделал.  Казалось,  что  он  с
легкостью убьет тебя. Это  смог  бы  сделать  любой  из  моих  людей.  Я
сомневаюсь, что в драке ты сможешь сравниться со мной.
   - Зачем нам сравнивать?
   - У тебя есть нечто нужное мне. Где твое копье?
   Шеф махнул рукой назад:
   - Там. Что тебе до него?
   Словно в ответ, Бруно сделал выпад своим длинным всадническим мечом.
   Шеф машинально отбил удар мечом, взятым у Кутреда, парировал снова  и
снова, обнаружил, что меч вылетел из его руки и клинок  Бруно  упирается
ему в горло, в точности в то место,  куда  нож  вошел  в  горло  Сигурда
Змеиного Глаза.
   - Что мне до него? - повторил Бруно.  -  Это  Святое  Копье,  которым
германский центурион убил Иисуса Христа.  Копье,  которым  была  пролита
священная кровь.
   Шеф вспомнил явившееся ему видение сцены распятия, человека в шлеме с
красными перьями, говорившего по-немецки.
   - Да, - ответил он, осторожно шевеля  кадыком  из-за  коловшего  кожу
острия. - Я верю тебе.
   - Владеющий этим  копьем  станет  Императором.  Истинным  Императором
Запада, наследником Карла Великого, он снова объединит Священную Римскую
империю. Римскую империю германской нации.
   Шеф почувствовал, что в нем нарастает невероятное  напряжение,  более
сильное, чем страх перед  упирающимся  в  его  горло  стальным  острием.
Дважды люди пытались заставить его расстаться  с  копьем,  и  дважды  он
отказывался.
   Если он отдаст его  сейчас,  он  может  подвергнуть  весь  мир  новой
напасти, тирании нового Рима, более сильного, чем прежний Рим и  прежний
Папа. А если откажется, он умрет. Имеет ли он право  спасти  свою  жизнь
такой ценой? Когда мертвые Кутред и Карли лежат за его спиной  на  сырой
земле?
   Однако Копье ему не принадлежало. Это  было  ясно.  Оно  принадлежало
христианам. Что они с ним сделают, знает только их  Бог.  Но  они  имеют
право следовать своим видениям, как он и люди Пути, как  он,  Торвин,  и
Виглик, и все остальные  имеют  право  следовать  своим.  Вспомнив  свое
видение умирающего Христа, вспомнив короля восточных  англов  Эдмунда  и
скорбную старуху, которую они с Альфредом встретили на лесной поляне, он
ощутил, что нечто должно еще будет свершиться благодаря Кресту. Если  не
благодаря Церкви. Но ведь Бруно не человек Церкви.
   - Если Копье делает  человека  германским  императором,  -  с  трудом
проговорил Шеф, - тогда  им  лучше  владеть  германцу.  Ты  найдешь  его
наконечник около тел моих  товарищей,  там,  где  Сигурд  срубил  его  с
древка.
   Старинным был только наконечник. Древко много раз меняли.
   Казалось, Бруно на мгновенье пришел в замешательство.
   - Ты готов отдать его? Я бы этого не сделал, даже с мечом у горла, он
подумал еще минутку, не обращая внимания на людей,  бегущих  к  нему  по
склону холма. - Это правильно. Твой символ не копье, будь то копье Одина
или центуриона Лонгинуса. То, что ты носишь  на  шее,  как  я  тебе  уже
говорил, это Грааль. Твое предназначение - найти его, как  мое  -  найти
Копье. - Он отвел меч, поднял его в салюте. - И все равно я должен убить
тебя. Боюсь, что ты человек опасный, хотя и не владеешь  мечом.  Но  это
было бы не по-рыцарски, хладнокровное  убийство.  Итак,  прощай.  Король
Севера. Помни, что я первый так тебя приветствовал.
   Бруно сбежал вниз по склону, поднял  что-то  с  окровавленной  травы,
поцеловал это и поспешил к строю лошадей, которых привели  для  него  из
конюшен Бретраборга.
   Шеф  взял  у  одного   из   взбежавших   на   холм   легковооруженных
skogarmenn'ов арбалет, взвел его, заложил стрелу, посмотрел  на  широкую
спину, удалившуюся на шестьдесят,  восемьдесят,  сто  ярдов.  "Я  должен
убить тебя, - подумал он. - Но это было бы не по-рыцарски,  хладнокровно
отплатить злом за добро. Итак, прощай, будущий Император.  Или,  как  ты
выражаешься, aufwiedersehen".



        Гарри Гаррисон, Джон Холм. Король и Император

---------------------------------------------------------------
 Harry Harrison & John Holm "King and Emperor", 1996
 #3
---------------------------------------------------------------

     Стамфорд, март 875 года
     от Рождества Христова

     -- Это же просто деревня, -- возмущался кое-кто. -- Несколько хижин  на
обочине. Столица Севера! Да это даже не столица болот. Никогда там ничего не
было и не будет.
     Обитатели  Стамфорда,  как  немногие  старожилы, так  и  гораздо  более
многочисленные пришельцы, с легкостью переносили насмешки соседей. Они могли
себе это позволить.  Неважно, какая у города  была собственная история, ведь
он сделался главной резиденцией короля Севера, бывшего когда-то соправителем
Англии,  до этого  ярлом, еще до этого -- карлом  распавшейся  ныне  Великой
Армии, а в самом начале  -- чуть ли не трэлем в болотной деревне. Теперь его
звали Единый Король, каковым он и стал, а к  имени и титулу -- король Шеф --
его норманнские  подданные добавляли  прозвище  Sigrsaell,  а  английские --
Sigesaelig, что означало на обоих языках одно и то же:
     Победоносный. Этому королю ничего не приходилось повторять дважды. Коль
скоро  он  объявил, что  столица  будет  находиться  в  захудалом Стамфорде,
значит, так тому и быть.
     После его легендарной победы над братьями Рагнарссонами в великой битве
при Бретраборге в 868 году по христианскому летосчислению, последовавшей  за
его победой в поединке со шведским королем у Священного Дуба  в Упсале, Шеф,
Единый  Король, стал сюзереном всех  мелких королей скандинавских  земель --
Дании, Швеции  и  Норвегии. Пополнив свой флот  за счет вице-королей,  среди
которых самыми  выдающимися были его боевой товарищ  Гудмунд Шведский и Олаф
Норвежский, Шеф с новыми силами вернулся в Британию,  не только  восстановив
власть над  Восточной  и  Средней Англией, которые сами  склонились под  его
господство,  но  и  быстро  внушив благоговейный  трепет  мелким  правителям
Нортумбрии и южных графств, а потом принудил к подчинению еще  и шотландцев,
пиктов  и  валлийцев.  В  869 году  король Шеф предпринял морскую экспедицию
вокруг Британских островов,  выйдя  из лондонского  порта и направившись  на
север  вдоль  английского  и шотландского  побережья,  нагрянув как  туча на
беззаботных  пиратов  Оркнейских  и  Шетландских   островов  и  заставив  их
призадуматься и устрашиться, а затем повернул на юг и снова на запад, пройдя
сквозь  бесчисленные острова шотландцев,  вдоль  не  знающих закона западных
берегов до самого Края Земли.
     Только там он вновь  встретил закон и порядок, убрал когти и  поплыл на
восток  в сопровождении дружественных  кораблей короля  Альфреда,  правителя
западных саксов, пока не вернулся в родную гавань.
     С  тех  пор обитатели Стамфорда могли  смело похвастаться тем, что дают
приют королю, чья власть простирается  от самого западного острова Сцилла до
кончика мыса Нордкап, за две тысячи миль к северо-востоку.
     Власть была  неоспорима и лишь номинально делилась с королем Альфредом;
границы  его  скудных  владений король Шеф неизменно  чтил,  свято  соблюдая
договор о совместном  правлении,  который  они  заключили в  годину бедствий
десять лет назад.
     Но жители  Стамфорда не  смогли  бы  объяснить  --  да  не  особенно  и
задумывались  над  этим,  -- почему  самый могущественный  со времен  Цезаря
король  Севера выбрал место для своего дома в болотах  Средней  Англии. Зато
королевские  советники много раз заговаривали  с  ним на эту тему. Ты должен
править из Винчестера, говорили одни, натыкаясь на хмурый взор единственного
глаза короля, -- ведь Винчестер оставался столицей Альфреда на Юге.
     Править  надо  из  Йорка,  предлагали  другие,  оставаясь  под  защитой
крепостных  стен,  которые  король  сам  когда-то  взял  приступом.  Лондон,
твердили третьи, долгое время находившийся в запустении, так как там не было
ни короля,  ни двора, а теперь ставший центром  оживленной торговли  со всем
светом,  от богатых пушниной северных краев  до  винодельческих  земель Юга,
набитый  судами с  хмелем, медом,  зерном, кожами, салом,  шерстью, железом,
жерновами и  уймой прочего добра; и все купцы платили пошлины представителям
обоих королей -- Шефа на северном берегу и  Альфреда на южном. Нет, говорили
многие приближенные к Шефу датчане, править надо из древней цитадели королей
Сквольдунсов, из Глетраборга, ведь там находится центр твоих владений.
     Король не соглашался ни с кем. Будь это возможно, Шеф выбрал бы город в
самом сердце болот, ведь он и сам был дитя  болот. Но большую часть года  до
города Или, да и до Кембриджа, было попросту не добраться. В  Стамфорде хотя
бы проходила  Великая  Северная  дорога римлян,  которую  по  приказу короля
заново вымостили  камнем. Именно здесь Шеф решил воздвигнуть Wisdom-hus, Дом
Мудрости,  который  должен был увенчать дела  его правления  и  стать  новым
Святилищем Пути в Асгард: не просто  заменить  старое Святилище в норвежском
Каупанге, но превзойти и  затмить его.  Здесь  будут  собираться жрецы Пути,
делиться своими открытиями и учиться сами.
     Одним  из  законов  жрецов  Пути  было  правило,  что они  должны  сами
зарабатывать себе  на хлеб, а  не  жить  на  церковную десятину  и  подушную
подать, как священники христиан.  Тем  не менее король  назначил в святилище
опытного казначея -- бывшего христианского монаха отца Бонифация -- и  велел
ссужать деньги всем нуждающимся жрецам Пути с тем, чтобы расплатились, когда
смогут, своей работой, знаниями или звонкой монетой.
     Теперь со всего Севера приходили сюда люди Пути, чтобы научиться молоть
зерно  на  водяных  и  ветряных мельницах, и  расходились  по  своим землям,
научившись молоть, а  также ковать железо с помощью опрокидывающихся молотов
и  воздуходувных  мехов. Они узнавали,  как применять новые машины  там, где
раньше   пользовались  лишь   мускульной  силой  рабов.  Отец  Бонифаций,  с
разрешения   короля,  но  без  его   ведома,  нередко  давал   деньги  таким
посетителям,  покупая  на  них долю в прибылях от новых мельниц и кузниц  на
срок в пять, десять и двадцать лет.
     Серебро,  которое текло  в сундуки  короля и  в  сундуки  Пути,  раньше
привлекло бы десятки  тысяч почуявших добычу викингов.  Но  теперь на Севере
лишь изредка можно было увидеть бородатых пиратов, болтающихся на прибрежных
виселицах в назидание  себе подобным. Королевские корабли патрулировали моря
и  подходы  к гаваням, а  несколько  городов  и  фьордов,  которые  остались
приверженцами   прежнего   обычая,   один  за   другим  подверглись  визитам
объединенного флота,  в  котором собрались силы  слишком многих вицекоролей,
чтобы у кого-то возникло желание ему сопротивляться.
     Жители  Стамфорда   не  знали,   да   и  не  желали  знать,  что   сама
незначительность  и  безвестность  их   города  была   для   короля   лучшей
рекомендацией.  В  конце  концов  тот  признался своему  старшему  советнику
Торвину, жрецу Тора, стоящему во главе Святилища Пути:
     --  Торвин, место для  новых  знаний  там, где  нет  древней истории  и
древних традиций,  которым люди подражают  и которые  чтут,  но  которых  не
понимают.
     Я всегда говорил, что важно не только новое знание, но и старое знание,
о котором никто не помнит.  Однако хуже всего -- это  старое знание, ставшее
священным, не вызывающим сомнений, настолько  общеизвестное,  что о нем  уже
никто не  задумывается. Мы  начнем все сначала, ты  и  я, в таком  месте,  о
котором никто не слышал. Там не будет витать дух чернил и пергамента!
     -- Не вижу ничего плохого в чернилах и пергаменте, -- возразил жрец. --
Особенно из телячьих кож. У Пути есть свои книги древних сказаний. Даже твой
стальных дел мастер Удд научился записывать свои открытия.
     Король нахмурился, подбирая слова:
     -- Я ничего не имею против книг и письма как ремесла. Но люди,  которые
учатся только по книгам, начинают думать, что в  мире ничего больше нет. Они
делают из книг свою Библию, и таким вот образом старые знания превращаются в
устаревшие мифы. Мне нужны новые знания или старые, но позабытые.
     Поэтому  у нас в Стамфорде,  в  Доме Мудрости,  мы будем придерживаться
такого  правила:  любой,  будь  то  мужчина  или женщина,  человек  Пути или
христианин, любой, кто  сообщил нам новое знание или показал, как с  пользой
применить  старое,   получит   награду   большую,   чем   за   долгие   годы
добросовестного труда или за годы  грабежей с викингами. Мне больше не нужны
молодцы Рагнарссонов. Пусть люди проявят свою доблесть по-другому!
     В 875 году  от Рождества Христова --  а хронисты Пути, хоть  и отвергли
христианского  Бога, придерживались  христианского летосчисления --  столицу
построили,  и  политика Шефа стала приносить свои  плоды:  иногда сладкие, а
иногда горькие.

        ГЛАВА 1

     Высоко  в  небе белели маленькие облака,  гонимые  сильным юго-западным
ветром. Тени их скользили по  яркой зелени свежей травы,  по жирнокоричневым
пятнам  пахотной земли,  по спинам  тяжеловозов,  неторопливо  ведущих  свои
борозды по весенним полям. В просветах  сияло солнце, горячее и долгожданное
в  просыпающейся  от  зимней  спячки  Англии.  Просыпающейся,  как уверовали
многие, от долгой ночи  и  приветствующей новый день, новый расцвет при юном
короле и его еретическом, но счастливом правлении.
     На рыночной площади  Стамфорда толпилось  не меньше двух тысяч человек,
собравшихся с окрестных полей, чтобы поглазеть на обещанную невидаль.
     Таны  и керлы  явились с  женами и  детьми;  они  откидывали  капюшоны,
подставляя лица солнцу; иные с опаской -- не хлынет ли дождь -- снимали свои
грубые  накидки.  На  простых  невыразительных  лицах   светились   радость,
удивление  и даже  восторг. Ведь  в этот  день им предстояло  увидеть такого
удальца,  с которым  не могли бы сравниться  ни Ивар Бескостный, ни его брат
Сигурд Змеиный  Глаз.  Сегодня человек должен  был  прыгнуть с высокой башни
Дома Мудрости.
     И взлететь!
     По крайней мере,  так говорили. Всей толпе  посчастливится увидеть этот
полет, чтобы было о  чем потом рассказывать детям  и внукам. Но с не меньшей
радостью  они посмотрят и на падение  летуна.  Подкрепляясь  хлебом и доброй
кровяной колбасой, все с одинаковым интересом ожидали любой исход.
     Пение рожков  заставило  зрителей разбрестись  по  обе стороны площади,
освободив  дорогу  для  вышедших  из дворца короля, его гостей  и  свиты. Во
главе,  вслед  за  отрядом ратоборцев,  неистово дувших  в  сохранившиеся  с
незапамятных  времен  гигантские  рога  зубров,  с  нарочитой  церемонностью
выступали два  короля  --  Шеф,  а  также его гость  и  соправитель  Альфред
Саксонский.  Те,  кто  не  видел  их  прежде,  растерянно  смотрели  на  две
разительно  контрастирующие фигуры, замирая в недоумении -- кто  же из двоих
полновластный король, а  кого только  терпят в качестве соправителя, -- пока
более  осведомленные  соседи не шипели им на ухо подсказку. И действительно,
Альфред в  своих царственных одеждах выглядел  как настоящий  монарх: в алом
плаще поверх небесно-голубой туники,  с золотым  венцом  на светлых волосах,
левая рука величаво возложена на золотую рукоять старинного меча.
     Идущий рядом с ним человек тоже носил алые цвета, а плащ его был соткан
из такой тонкой шерсти, что  казался не менее мягким снаружи, чем со стороны
роскошной  шелковой подкладки. Но под плащом были  надеты  простые сермяжные
штаны и  рубаха. Король шел без  меча  и вообще  без  оружия, он  вышагивал,
заткнув  большие пальцы за пояс,  словно возвращающийся с поля крестьянин. И
все же при внимательном  взгляде становилось ясно, что это  вполне  мог быть
тот самый человек, которого северяне  величали Ивароубийца  и Сигурдоубийца,
человек, который собственными руками убил обоих братьев -- Ивара Бескостного
и  Сигурда Змеиный Глаз,  равно как и шведского короля  Кьяллака Сильного. А
еще разбил под Гастингсом Карла Лысого  с  его франкскими копейщиками  в год
Господа нашего 866-й.
     Возраст  короля  приближался  к  тридцати  годам,  и  телосложением  он
оставался  настоящим  кузнецом-оружейником:  широкие  плечи,  могучие  руки,
длинные ноги и такая узкая талия, что он  мог  бы поменяться поясом со своей
женой  --  будь  он  женат. Но  выглядел король намного старше своих  лет. В
черных волосах поблескивала седина, особенно заметная на висках и в короткой
стриженой бороде. Правый  глаз короля закрывала черная повязка, а непокрытая
ею плоть казалась ввалившейся и изможденной. Лоб бороздили морщины. Это были
следы затаенной  боли,  а  может быть  и раскаяния. Поговаривали, что король
вышел  из  схватки  с последними Рагнарссонами один-одинешенек, заплатив  за
жизнь и победу потерей всех своих друзей. Злые языки заявляли, что его удача
осталась на том поле битвы, где лежали его мертвые товарищи.
     Другие, более информированные,  утверждали: его  собственная удача  так
велика, что перетягивает к себе удачу других, и он приносит смерть всем, кто
подошел слишком близко.
     Как бы там  ни было,  король  ничем  не  подчеркивал  свое  положение и
богатство.  Он не  носил  ни короны,  ни дорогих  украшений,  не нуждался  в
искусных  ювелирах.  Правда, на бицепсах  у него  висело с  десяток  золотых
браслетов, незамысловатых и грубо обработанных: видимо, не для показухи, а в
качестве своеобразных денег.
     Вместе  с королями двигались их приближенные: камергеры, телохранители,
оруженосец Шефа, норманнские вице-короли, английские ольдермены, стремящиеся
находиться поближе  к  власти. По  пятам  за  Шефом  размашистым  шагом  шел
человек, вызвавший уважительный шепоток среди деревенских жителей, -- ростом
ближе к семи футам, чем к шести, такой,  что может запросто  швырнуть груз в
двадцать, даже в двадцать пять стоунов весом.
     Его голова и плечи возвышались  над всеми людьми, кроме разве что самых
могучих  телохранителей  из  отборного  королевского  отряда. Это был викинг
Бранд, носящий ныне титул ратоборца  всей Норвегии, а  не только его родного
Галогаланда. Уже и в английскую глубинку дошли передаваемые шепотом слухи  о
том,  что  он родственник  троллей и  свойственник  марбендиллов  из морской
бездны. Лишь немногие  знали, что на  самом деле произошло, когда за королем
шла охота по всему Северу, а расспрашивать мало кто осмеливался.
     --  Но   где  же  человек,   который  должен  лететь?  --  взволнованно
допытывался  сельский  житель  у  своего  городского  родственника.  --  Где
человек, одетый птицей?
     -- Он уже в  Доме Мудрости со жрецами, --  отвечал городской всезнайка.
-- Он  боится, что его  оперение, его одежду  из птичьих  перьев,  помнут  в
давке.
     Пошли за королями, и ты сам все увидишь.

     Толпа за процессией сомкнулась и проследовала за ней по заново мощенной
Великой Северной дороге. Но люди шли не к городским стенам, которых в гордом
своим  величием  Стамфорде  попросту  не было,  так  как его  линия  обороны
проходила  далеко  в  море,  где  стояли  военные  корабли  с  катапультами,
разгромившие  в свое время и  викингов,  и  франков.  Они  шли  к деревянным
хижинам простого люда, за которыми на лугу раскинулось огромное каре спален,
мастерских,   кузниц,  конюшен  и  складов,  которые  и  представляли  собой
английское Святилище Пути,  осененное высокими крыльями  ветряных мельниц. В
центре возвышалась  построенная по приказу Шефа  каменная башня, затмевавшая
все  сооружения  христианских королей: шестьдесят  футов в высоту и сорок  в
ширину,  а ее каменные блоки были  так массивны, что окрестные керлы даже не
верили, будто бы их поднимали обычные люди с помощью талей и противовесов, и
рассказывали страшные сказки о заколдованных демонах.
     Короли и свита прошли в высокую, обитую железом  дверь. А  сгрудившиеся
зеваки раздались и встали в предписанный для них полукруг.
     Поднявшись  по  лестнице.  Шеф  впервые обогнал  своего  соправителя  и
подошел к зубцам башни. Торвин уже ждал его, одетый, как всегда, в  простые,
но  сверкающие белизной одежды жреца  Пути. На шее Торвина  висел серебряный
молоточек  как знак посвящения Тору, а за пояс был заткнут настоящий молоток
с двумя бойками, свидетельствуя о ремесле своего хозяина.
     Позади  него,  в  окружении  других  жрецов,   стоял  человек,  который
собирался лететь.
     Шеф  задумчиво пошел  ему  навстречу.  Одежда  мужчины  была из простой
домотканой шерсти, но не обычные рубаха и брюки, а что-то плотно облегающее,
словно выкроенное и сшитое из одного куска. Но эту одежду почти скрывала его
накидка.  По-прежнему молча,  Шеф  пригляделся. Тысячи и  тысячи перьев,  не
просто  воткнутых в шерстяную или льняную ткань, а прочно пришитых стволом к
стволу.  Накидка  была жилками привязана  к запястьям и  лодыжкам, крепилась
также к линии плеч и вдоль позвоночника, однако свободно свисала по бокам.
     Человек-птица, встретив взгляд короля,  вдруг  широко  раскинул руки  и
расставил ноги. Накидка приняла форму -- форму паутины или паруса.
     Шеф кивнул, уловив замысел.
     -- Откуда ты?
     Человек-птица отвесил поклон Альфреду, стоявшему на шаг позади Шефа.
     -- Из земель короля Альфреда, мой государь. Из Уилтшира.
     Шеф воздержался от расспросов, почему человек явился  к нему из другого
королевства. Ведь только один король платил серебром за  новые знания, и так
щедро, что изобретатели тянулись к нему из всех северных стран.
     -- Как у тебя появилась такая мысль?
     Человек-птица выпрямился, словно приготовил свою речь заранее.
     --  При рождении, государь, я был крещен христианином. Но уже много лет
назад  узнал об учении Пути. Я  услышал историю о великом  кузнеце,  Велунде
Мудром.  Я решил,  что  если Велунд смог  подняться в воздух  и  улететь  от
врагов,  то  и  я смогу. С  тех  пор  я не жалел усилий, чтобы сделать такое
оперение;  это  последний  образец из многих  перепробованных  мною. Ведь  в
сказании о Велунде говорится: "Смеясь, наверх он взмыл, полетел в одеянье из
перьев". А я верю, что слова богов правдивы, правдивей, чем сказки христиан.
Взгляни, я изготовил себе амулет в знак моего предназначения.
     С  этими  словами  человек  очень  осторожно  показал  пару  серебряных
крыльев, висевших на Шейной цепочке.
     В ответ на это Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет -- лесенку с  одной
тетивой вместо двух,  kraki,  знак его небесного патрона, а возможно и отца,
мало кому известного бога Рига.
     -- До сих пор никто не носил крыльев  Велунда, -- заметил он, обращаясь
к жрецу Торвину.
     -- И очень мало кто носит лесенку Рига.
     Шеф кивнул:
     -- Успех  многое меняет.  Но скажи-ка  мне, человек Велунда, что, кроме
сказания, заставляет тебя верить, будто ты сможешь полететь?
     Человек-птица, казалось, удивился.
     -- Разве не очевидно, государь? Птицы летают. У птиц есть перья. Будь у
людей перья, и они бы летали.
     -- А почему же они не сделали этого раньше?
     -- У них не было моей веры.
     Шеф снова  кивнул и неожиданно вспрыгнул на самый верх башенного зубца,
застыл на  узкой  полоске камня. Телохранители обеспокоенно  дернулись в его
сторону, но путь им заградила туша Бранда.
     -- Полегче, полегче, -- проворчал тот.  -- Король не из Галогаланда, но
он все-таки немножко моряк. Он ясным днем не свалится с ровного места.
     Шеф посмотрел вниз и увидел две тысячи задранных вверх лиц.
     -- Назад, -- крикнул он, разводя руки. -- Отойдите. Дайте ему место.
     -- Думаете, я  упаду? -- спросил человек-птица. -- Хотите  испытать мою
веру?
     Взгляд Шефа скользнул мимо него, отыскав в толпе  среди  поднявшихся на
башню стоящую рядом с Альфредом женщину  -- Годиву, жену Альфреда, известную
также под именем леди Уэссекс. Подруга детства Шефа и его первая любовь, она
оставила его ради человека, в котором было больше доброты. Ради того, кто не
стремился  использовать  других  людей  в  своих  целях.  Годива смотрела  с
укоризной.
     Шеф отвел  взгляд и  взял человека-птицу  за плечо,  стараясь не  смять
перья.
     -- Нет, -- ответил он. -- Вовсе нет. Но, если  они не отойдут от башни,
им  будет  плохо видно. Я хочу, чтобы  им было что рассказать  своим детям и
внукам, а не говорить просто: "Он так быстро летел, что  я ничего не видел".
Я желаю тебе удачи.
     Человек-птица гордо  улыбнулся, осторожно шагнул сначала  на приступку,
затем встал на краю  рядом с Шефом. Толпа ахнула от  изумления. Летун стоял,
расправив оперенье на сильном ветру, который, как отметил Шеф, задувал сзади
и прижимал перья к  спине.  Итак, человек-птица считал, что накидка  подобна
парусу, который понесет его, словно кораблик, по ветру. Но что, если накидка
окажется не парусом, а?..
     Человек-птица  присел,  собрался  с духом и  стремглав ринулся  вперед,
крикнув во весь голос:
     -- Веди меня, Велунд!
     Его  руки колотили по воздуху,  а накидка  волнами полоскалась над ним.
Один  взмах, и Шефу пришлось опустить взгляд,  а потом... Удар о камни, и со
двора  донесся  дружный стон  толпы.  Посмотрев вниз,  король  увидел  тело,
лежащее  футах в  шестнадцати  от основания башни. К нему  уже  бежали жрецы
Пути,  жрецы Идуны-Целительницы. Среди  них  Шеф  узнал  щуплую  фигурку еще
одного друга детства, бывшего  раба Ханда, носившего, как  и он сам, собачью
кличку вместо  имени. Теперь  Ханда  считали  лучшим  лекарем и  костоправом
Британии. Должно быть, лекарей поставил там Торвин. Значит, он тоже разделял
дурные предчувствия Шефа.
     Лекари внизу закричали:
     -- Он сломал обе ноги и сильно расшибся. Но позвоночник цел.
     Годива вместе с мужем тоже заглядывали через стену.
     -- Он смелый человек, -- сказала она, и нотка осуждения прозвучала в ее
голосе.
     -- Мы окажем ему самую лучшую медицинскую помощь, -- пообещал ей Шеф.
     --  А сколько денег ты ему дал бы  в случае удачи, если бы он пролетел,
скажем, целый фарлонг? -- спросил Альфред.
     -- Ну, за фарлонг я заплатил бы ему сто фунтов серебра.
     -- А сейчас ты заплатишь ему что-нибудь как компенсацию за увечья?
     Шеф  упрямо  поджал  губы,  так  как почувствовал, что  на него  давят,
требуют проявить щедрость и  поощрить благие намерения. Он знал,  что Годива
рассталась с  ним  из-за  его  безжалостности.  Но  сам  он  не  считал себя
безжалостным. Он просто делает то, что  должен делать.  Он должен заботиться
обо всех своих подданных, а не только о тех, кто рядом с ним.
     --  Он  смелый человек, -- произнес  Шеф,  отворачиваясь. -- Но еще  он
дурак.
     Этот человек способен лишь на слова. А в Святилище Пути признают только
дела. Не так ли, Торвин? Он прочел твою книгу преданий и превратил ее в свой
молитвенник,  в  Библию,  как  у  христиан.  Чтобы  верить   в  нее,  но  не
задумываться  над нею. Нет.  Я  пошлю к нему  лучших  лекарей, но ничего  не
заплачу.
     И снова со двора донесся голос:
     -- Он пришел  в себя и говорит,  что ошибся,  взяв  куриные перья, ведь
курицы роются в земле. В следующий раз он будет брать только перья чаек.
     --  Запомните,  --  произнес  Шеф,  обращаясь  ко  всем  и  отвечая  на
невысказанные упреки. -- Я буду тратить королевское серебро только на дело.
     Ведь оно может  нам понадобиться в любой момент.  Подумайте, сколько  у
нас врагов.
     Он вытянул руку наперекор ветру, указывая на юг и на восток.

        x x x


     Если  бы птица  или человек-птица, повинуясь  жесту  короля,  пролетели
тысячи  миль над  морями  и  землями,  пересекли Ла-Манш  (который  называли
Каналом  или Узким морем), а потоми всю Европу, они  достигли бы места давно
подготавливаемой  встречи.  Долгие томительные  месяцы  участники добирались
туда  по  разбитым дорогам  и  штормовым морям,  приготовив  свои осторожные
вопросы на языках Византии и Рима.
     --  Допустим, что наш  император  в его неизреченной мудрости  окажется
готов   рассмотреть   некие  соображения;   а  затем,  допустим,  попытается
употребить то слабое  влияние, которое  он имеет  на его  святейшество  папу
римского, чтобы убедить того изменить  некоторые  формулировки; тогда  (коль
скоро  мы  сделали  такое  чисто условное  допущение, или,  пользуясь  вашим
необычайно   выразительным  и  гибким  языком,  приняли   такую  hypothesis,
гипотезу) окажется  ли  возможным,  что  и ваш  basileus,  басилевс,  в свою
очередь переменит свое  мнение по известным вопросам? -- пускали пробный шар
римские католики.
     -- Уважаемые коллеги, оставим на минутку  в стороне ваши  прелюбопытные
гипотезы, но если бы наш басилевс мог, не отступая от канонов православия  и
не  попирая  прав  патриарха,   рассмотреть   хотя   бы  предварительное   и
краткосрочное соглашение, затрагивающее упомянутую область интересов, нам бы
очень захотелось узнать, какую позицию займет ваш император в животрепещущем
вопросе о  миссионерах в Болгарии и недостойных  попытках предыдущей римской
администрации оторвать наших новообращенных от их  новой веры и  вернуть под
эгиду Рима, -- отвечали им греки.
     Очень медленно  эмиссары  находили  общий язык, лавировали, прощупывали
друг друга, возвращались за новыми указаниями. И столь же медленно повышался
ранг послов,  на  смену  простым  епископам и  вторым  секретарям  приходили
архиепископы и митрополиты, а вместе с ними появлялись и полководцы -- графы
и стратеги. Присылались все новые представители, но быстро становилось ясно,
что как бы ни были велики их  полномочия, они не осмеливаются самостоятельно
решать судьбы своих  империй и церквей. В  конце концов не  осталось другого
выхода, кроме как  устроить встречу на самом высшем  уровне, встречу четырех
главных властителей христианского мира:
     папы римского,  константинопольского  патриарха,  римского императора и
басилевcа греков.
     Организация  встречи растянулась  на  месяцы,  так как  выяснилось, что
греческий  басилевс  только  себя  считает  подлинным наследником  Цезаря  и
поэтому претендует  называться "римским императором", в то  время  как  папа
римский, наоборот, горячо протестует против прибавки к его титулу  уточнения
"римский", полагая себя наместником  самого святого  Петра и, следовательно,
папой всех  христиан, независимо  от  их  местонахождения.  Наконец протокол
встречи  был согласован  и  удалось  обговорить  не  только  все  допустимые
формулировки,  но  и  все  недопустимые  тоже.  Участники   будущей  встречи
притирались друг к другу деликатно и осторожно, как спаривающиеся дикобразы.
     Даже место встречи потребовало многократных обсуждений. Но в результате
встреча состоялась у моря такой синевы, что  и не снилось  языческим королям
Севера:  на  берегу Адриатики, омывающей  Италию и Грецию,  там, где один из
могущественнейших римских императоров когда-то построил дворец для отдыха, в
Салонах  Диоклетиана, которые проникшие в регион славяне уже переименовали в
Сплит.
     Под конец,  после  нескольких  дней изнурительных  церемоний оба высших
полководца потеряли терпение и выгнали всех своих советников, переводчиков и
секретарей. Теперь они сидели на  балконе,  любуясь морем.  Здесь  же  стоял
кувшин с терпким тягучим вином.  Все серьезные вопросы были решены, в данный
момент целая  армия переписчиков золотыми  и пурпурными  чернилами  готовила
нужное  количество копий обширного договора. Единственное  препятствие могло
возникнуть лишь со  стороны церковных  иерархов, которые  уединились,  чтобы
поговорить  о  своем.  Каждому из  двоих его  светский коллега и спонсор дал
строжайшие  указания  избегать  осложнений.  Ведь   у  церкви,   растолковал
император Бруно  своему  ставленнику папе Иоанну,  могут  быть  неприятности
похуже, чем расхождения  по поводу истинной  природы  принятого на Никейском
соборе Символа Веры.
     Итак,  императоры  сидели   себе,  прислушиваясь,  не  возвращаются  ли
церковники,  и обсуждали свои личные дела, как монарх с  монархом. Возможно,
каждый из них впервые так свободно и непринужденно говорил на эти темы.
     Беседа  шла на латыни, которая  ни для  одного  из  них не была  родным
языком, зато позволяла общаться без посредников.
     -- Итак, у нас много общего, -- задумчиво протянул греческий басилевс.
     Выбранное  им  тронное  имя,  Василий  1,  свидетельствовало  о  полном
отсутствии воображения, что при его биографии было неудивительно.
     -- Нос  illе,  --  согласился  Бруно,  император римлян,  как  он  себя
называл,  хотя на самом  деле  это были франки, итальянцы и,  в  большинстве
своем, германцы.
     -- Так  оно и есть.  Мы  люди  новые.  Конечно,  у меня  много  знатных
предков. Но я не из рода Шарлеманя.
     --  Ну, я тоже  не из династии Льва,  -- подхватил басилевс. -- Поправь
меня, если я ошибаюсь, но, по-моему,  из рода Карла  Великого уже  никого не
осталось.
     Бруно кивнул:
     --  По  мужской  линии  никого. Некоторых, например Карла Лысого, убили
свои  же  вассалы  за  неудачливость в  войнах. Об  остальных  мне  пришлось
позаботиться самому.
     -- И сколько их было? -- поинтересовался Василий.
     -- С  десяток. Мне было тем проще, что они не отличались друг  от друга
даже  по именам. Луи Заика,  Луи Германский. У каждого по три сына, но имена
все те же: одни Карлы, Луи да Карломаны. Ну и еще кое-кто.  Однако не совсем
верно, что из рода Шарлеманя  никого не осталось. У него  есть праправнучки.
Когданибудь, когда я улажу остальные дела, я женюсь на одной из них.
     -- И твое положение упрочится.
     Выражение  на  непреклонном, закаменевшем  лице  Бруно  стало еще более
суровым.  Он  встал  со стула и потянулся за  оружием,  с которым никогда не
расставался,  невзирая ни  на какие дипломатические  протоколы, --  копье  с
наконечником  в форме листа, в котором сиял заново  инкрустированный золотой
крест,  с  ясеневым  древком,  едва  заметным  под  золотыми  и  серебряными
накладками. Бруно расправил гориллообразные  плечи, стукнул  древком копья в
гладкий мраморный пол.
     -- Нет! Мое положение уже не может быть прочнее. Потому что именно я --
владелец Святого Копья, копья, которым германский центурион Лонгинус пронзил
сердце  нашего  распятого  Спасителя.  Кто держит  это  копье,  тот  и  есть
наследник Шарлеманя, по праву большему, чем право крови. Я обрел это копье в
битве с язычниками и снова вернул в христианский мир.
     Бруно почтительно поцеловал  копье и с нежностью  поставил  его рядом с
собой. Телохранители, насторожившиеся на своих постах, расслабились и слегка
улыбнулись друг другу.
     Басилевс  задумчиво кивнул. Он узнал две вещи: во-первых, этот странный
выходец с  франкских окраин верит в собственные басни, а во-вторых, все, что
о   нем  рассказывали,   оказалось  правдой.   Такому  человеку   не   нужны
телохранители, он  и сам может за себя постоять. Как это  похоже на франков,
выбрать  своим королем  самого  сильного в поединках, не  стратега, а просто
воина. Впрочем, этот может оказаться и стратегом тоже.
     --А  ты,--в  свою очередь поинтересовался Бруно, --  ты...  э-э,  лишил
трона своего предшественника Михаила Пьяницу, как его прозвали. Я знаю,  что
у него не осталось детей, которые могли бы начать смуту.
     -- Ни  одного, -- отрывисто подтвердил Василий,  и  его бледное лицо  с
черной бородой залила краска.
     Лев  считается вторым  сыном Василия,  но  на самом деле  он  прижит от
Михаила Пьяницы -- сообщили Бруно его шпионы. Василий убил своего повелителя
за  то,  что  тот наставил ему рога. Но  грекам  в  любом  случае  необходим
император, который способен  сохранить  трезвость, пока  выводит  войска  на
битву.  На  греков  нападают  славяне  и  болгары,  а  с  востока  по  рекам
подбираются викинги. Не прошло  и двадцати  лет,  как флот  викингов угрожал
Константинополю, который они называют Византией. Почему Василий оставил Льва
в живых, неизвестно.
     -- Итак, мы новые люди. И никто из старых не бросит нам вызов. Но у нас
много врагов. У нас и у всего христианского мира. Скажи-ка мне,  -- попросил
Бруно,  и его лицо напряглось, -- в ком ты видишь самую страшную угрозу нам,
Христу,  Церкви?  Я  имею в  виду твое  личное мнение,  а  не  мнение  твоих
полководцев и советников.
     -- Для меня это простой вопрос, --  сказал Василий, -- хотя  мой  ответ
может  показаться тебе  неожиданным.  Ты знаешь, что  твои враги, варвары  с
Севера, которых вы зовете викингами, поколение назад привели свои  корабли к
самой Византии?
     Бруно кивнул.
     -- Когда я  узнал об этом, то очень удивился. Не  думал, что они смогут
пройти через Внутреннее море. Но твой секретарь сказал мне, что они этого не
делали, они  каким-то образом  провели  свои  корабли по  рекам Востока.  Ты
считаешь, величайшая опасность исходит от них? Я так и думал...
     Поднятая рука остановила его.
     -- Нет. Я не считаю, что  эти люди, при всей их кровожадности, являются
главной  опасностью.  Знаешь, ведь  мы купили  их  с потрохами.  Простой люд
думает, что неприятеля остановила Дева Мария, но  я-то помню переговоры. Нам
пришлось отдать  им  немножко  нашего  золота.  Мы  разрешили  им  бесплатно
посещать  наши  городские  бани!  Тут  уж  они не  устояли. Мне они  кажутся
жестокими и жадными детьми. Это несерьезно. Нет, подлинная опасность исходит
не от этих бесхитростных язычников, деревенских недорослей.
     Она исходит от приверженцев Мухаммеда, -- Василий потянулся за вином.
     -- Я пока не встречал ни одного, -- признался Бруно.
     -- Они  появились  из ничего. Двести пятьдесят лет назад эти поклонники
ложного пророка вышли из пустыни. Разрушили Персидскую империю.
     Отобрали  у  нас  все  африканские провинции и  Иерусалим.  -- Басилевс
наклонился поближе.  -- Захватили южный берег Внутреннего моря. С тех пор на
этом море не прекращается война. И пока мы ее проигрываем. Знаешь почему?
     Бруно покачал головой.
     -- На  галерах все  время нужна  вода. Гребцы пьют ее больше, чем рыбы.
Тот,  кто  владеет  береговыми  колодцами,  владеет  и  морем. А  значит,  и
островами.
     Они  заняли Кипр,  остров  Венеры. Потом  Крит.  Покорив  Испанию,  они
дотянулись до Балеарских островов. Сейчас их флот снова тревожит Сицилию.
     Если они захватят и ее, что тогда будет  с Римом? Видишь, мой друг, они
угрожают и тебе. Давно ли их армия стояла у ворот вашего Святого города?
     Распахнувшиеся двери, шум голосов и  топот  ног возвестили императорам,
что беседа  папы и  патриарха закончилась и пора  снова соблюдать церемониал
переговоров. Бруно терялся в поисках ответа. "Василий -- человек Востока, --
думал он, --  как и папа Николаус, которого  мы  убили. Он не  понимает, что
предназначение находится на Западе. Он не знает, что народ Пути -- уже не те
жадные недоросли, которых подкупали во  времена его отца. Они страшнее  даже
арабских последователей лжепророка, потому что их пророк живет с ними,  этот
одноглазый, которого мне следовало убить, когда мой меч был у его горла.
     Но спорить,  наверно, не стоит. Басилевсу  нужны мои береговые базы,  а
мне
     --  его  флот. Не для  войны  с арабами,  просто  чтобы  перевезти моих
копейщиков через  Ла-Манш. И пускай  он даже обстряпает сперва свои делишки.
Ведь у него есть то, чего нет у людей Пути..." Императоры встали, церковники
подошли к ним, все улыбались.
     Поклонившись, заговорил кардинал Гюнтер, тот, что некогда был кельнским
архиепископом. Родной  для него и Бруно нижненемецкий диалект не понимали ни
папа,  ни  патриарх,  ни греки, ни  итальянцы. Одновременно с ним кто-то  из
людей патриарха завел речь на простонародном греческом, очевидно с такой  же
целью.
     --  Все  решено.  Они  согласились,  что  мы  имеем  право  добавить  к
формулировке Символа  Веры слова  "и  Сын"  --  совсем другое дело! --  если
только не будем выводить из этого  заключение  о  двойном  сошествии Святого
Духа.  Нашему  дурачку-итальянцу  заявили,  что  он  должен  отозвать  своих
епископов с  болгарских  земель и  позволить святому Кириллу обучать  славян
письму  и  чтению.  Мы  сошлись  на том,  что  следует  осудить  предыдущего
патриарха Фотия Книжника. Все решено.
     Бруно  повернулся  к   Василию,  чей  секретарь  тоже  закончил  отчет.
Властители одновременно улыбнулись, протягивая друг другу руки.
     -- Мои базы в Италии, -- сказал Бруно.
     -- Мой  флот  освободит  Сицилию. А потом  и  все  Внутреннее море,  --
ответил Василий.
     А потом Атлантику, подумал Бруно, но придержал язык. В конце концов, он
сможет отделаться от греков и их басилевса раньше. Как только Бруно  или его
агенты   раскроют   секрет   оружия,   благодаря  которому   Константинополь
неприступен с моря. Секрет, которого  не  знает никто на Западе, ни римляне,
ни германцы, ни люди Пути. Секрет греческого огня.

        ГЛАВА 2

     Халим, эмир на флоте возлюбленного Аллахом  ибн-Тулуна,  халифа Египта,
недавно  добившегося  независимости  от дряхлого  Багдадского  халифата,  не
испытывал тревоги, выводя в море сотню своих галер в самые темные часы перед
рассветом. В ту  пору, когда острый глаз  уже сможет отличить  белую нить от
черной,  его  муэдзин призовет  верующих на  молитву, выкрикнув традиционный
зачин:

     Аллах велик!
     Нет бога, кроме Аллаха,
     И Мухаммед -- пророк Его.

     И так далее, напев, который Халим услышал и подхватил  сорок тысяч раз,
с тех пор  как  стал  взрослым мужчиной и воином. Он и его люди расстелят на
качающихся  палубах свои  молитвенные  коврики, и начнут rakat, предписанный
обряд молитвы. Лишь гребцы не бросят весел, будут поддерживать стремительный
бег арабских галер. Потому что гребцы -- христиане, рабы, захваченные в плен
во многих  выигранных битвах. Халим не сомневался в исходе нынешней. Воины у
него сытые  и отдохнувшие, гребцов заменили  новыми и дали  им вволю воды. К
концу лета разрозненное сопротивление румейцев будет, как всегда, подавлено.
На  этот раз вся Сицилия вернется под власть его повелителя и под власть Dar
al-islam, Дома Покорных воле Аллаха.
     В  тот  самый  момент, когда началась  salat, ритуальная молитва, Халим
услышал крик впередсмотрящего:
     -- В море корабли! Корабли с огнями!
     Неожиданность разозлила Халима, но не удивила и не встревожила.
     Христиане, эти приверженцы  ложных богов, за долгие годы изучили обычаи
противников  и  время от времени пытались использовать свои  знания. Но  они
просчитались, надеясь  выиграть преимущество таким способом. Во время  битвы
за  веру  пропустить  час  молитвы  вполне  допустимо, это  даже  ставится в
заслугу.
     Молитва  подождет.  А  если  румейцы  пытались  застать  воинов  Аллаха
врасплох, они тем самым лишь приблизили свой неминуемый конец.
     Халим   крикнул   кормчему,   чтобы  разворачивал  галеру   в   сторону
приближающихся огней, услышал, как надсмотрщик приказал гребцам левого борта
поднять весла, а затем набирать ход для таранящего удара. Корабль Халима был
построен  по образцу древних  галер,  которые владычествовали  на  просторах
Средиземного моря  -- невежественные румейцы называли  его Внутренним -- еще
во  времена  эллинских  философов,  задолго  до того,  как пророк Иешуа, сын
госпожи Марьям, взбудоражил мир своими идеями. Узкий и длинный, с невысокими
бортами корабль нес в укрепленной передней части обитый железом таран, а над
скамьями  гребцов проходили мостки, чтобы воины  могли  перебегать к нужному
борту.
     Но Халим полагался не только  на  таран.  Его  повелитель Ибн-Тулун  по
происхождению  был не  араб, а  тюрк  из степей  Центральной Азии. На каждую
галеру  он  поместил  по дюжине своих соотечественников.  Выстроившись вдоль
бортов,  тюрки  подтягивали  тетивы  своих  луков:  это  были наборные  луки
Центральной  Азии,  с  деревянными  планками в  середине,  с сухожилиями  на
внешней стороне  --  той стороне, куда  лук  выгибается,  когда  не натянута
тетива,
     -- с жесткими роговыми пластинами на внутренней  стороне, проклеенные и
собранные  с  фанатической  аккуратностью. Халим не раз видел, как их стрелы
разили  не  успевших  приблизиться  румейцев,  ведь  те из своих  слабеньких
деревянных луков за сотню ярдов не могли пробить даже слой прочной кожи.
     Когда  огни  стали ближе,  Халим понял,  что  идущие на  таран  корабли
выглядят  не  так,  как  он ожидал.  Их  носовые части были  красного цвета,
невиданно  высокие,  и  вдоль  бортов  виднелись  не румейские  распятия,  а
позолоченные картинки -- иконы.
     Значит, это не сицилийский флот и не флот их римского святого отца, это
Красный  флот  византийцев,  о  котором Халим  знал  только  понаслышке.  Он
почувствовал, как что-то шевельнулось в  его сердце -- не страх, невозможный
у  приверженца истинной веры, и даже  не удивление,  но какое-то мучительное
недоумение:  откуда  здесь взяться византийскому флоту,  за пятьсот  миль от
баз, много дальше  самого  дальнего  перехода  галеры? И озабоченность  -- о
такой новости его повелитель должен узнать без промедления.
     И узнает. Халим подал рулевому знак  не идти на атакующий корабль лоб в
лоб, а слегка отвернуть, уповая на лучшую, чем у противника,  маневренность,
и,  когда  суда  сблизятся,  пройти  напролом  вдоль  ряда вражеских  весел,
одновременно разя  врагов смертельными залпами тюркских лучников, каждый  из
которых может выпускать по стреле в секунду и никогда не промахивается.
     Халим пробежал на мостик правого борта и обнажил саблю -- не для рубки,
а чтобы воодушевить своих людей.
     В его  плане есть  одно опасное место.  Пока он  будет разворачиваться,
греки, если поторопятся, могут разогнаться и ударить тараном в борт,  пробив
его  ниже  ватерлинии,  сразу же отгрести назад и стряхнуть  с себя  тонущую
галеру,  команде которой  придется барахтаться в воде, а прикованным гребцам
-- в отчаянии идти на дно.
     Но  рабы  тоже  знали  об  этом.   Когда  до   белого  носового  буруна
византийского корабля не осталось и пятидесяти  ярдов,  гребцы правого борта
затабанили, а на левом  борту изо всех сил налегли на весла. Затем оба борта
обменялись  быстрыми взглядами,  чтобы  попасть  в такт, и галера  рванулась
вперед,  как  будто  гребцы целый  день  отдыхали.  Лучники  подняли  луки и
наметили цели среди видневшихся над планширом греков.
     Что-то странное  возвышалось  в  середине византийского судна. Халим не
мог  разглядеть детали,  но видел куполообразную  металлическую конструкцию,
освещенную не только  лучами  восходящего  солнца,  но и  горевшим  под  ней
пламенем. Над морем, перекрывая плеск  весел и пение труб, разнесся громкий,
напоминающий   рев   огромного   зверя  звук,  перешедший  в   пронзительный
сверхъестественный свист. Халим увидел, что два грека бешено качают рычаг, а
еще двое разворачивают над бортом какой-то хобот.
     Греческие корабли и  греческий огонь. Халим  слышал об этом  оружии, но
никогда не видел его в действии.  Из тех/кто  видел, немногие уцелели, чтобы
рассказать о нем. И все-таки Халим знал одну  полезную вещь -- если тех, кто
разводит греческий огонь, убить или как-нибудь отвлечь, оружие становится не
менее опасным для самих греков.
     Халим отчаянно выкрикнул  приказ тюркским лучникам, горько сожалея, что
не  может  предостеречь  всю  сотню галер, ринувшихся вслед  за  ним,  чтобы
атаковать, как теперь было видно, всего-то два десятка греческих кораблей.
     Когда полетели  первые  стрелы,  Халим  перевел  дух, но  на  греческом
корабле свист уже  перешел в оглушительный визг, там отдали какой-то приказ.
Халим увидел, что хобот смотрит прямо на него, увидел вырвавшийся клуб  дыма
и  ослепительное сияние. И вдруг огонь охватил  все  вокруг, выжигая глаза и
обугливая кожу, так что Халима со всех сторон сжали тиски мучительной боли.
     Пытаясь закричать, он набрал полные легкие пламени. Уже  проваливаясь в
тот  костер,  что  недавно  был  его   флагманской  галерой,  Халим  услышал
одновременный  агонизирующий  вопль  сотни  рабов и  в  последнем  проблеске
сознания воспринял его как приветствие входящему в рай воину Аллаха.

        x x x


     Посланные  на  поиски  суда Тулунидов,  тщательно  прочесав место,  где
какихто три  дня  назад  находился  их  флот, не смогли  обнаружить  никаких
объяснений   загадочного   исчезновения,   кроме   обугленных   обломков   и
обезглавленного  трупа  мусульманина,  который  выжил  в  огне, но предпочел
смерть христианскому крещению. А  также одного  раба, все еще прикованного к
своему  бревну,  которое  он с  яростью  отчаяния вырвал  из тонущей галеры.
Несчастный сошел с ума от жажды, но то, о чем он хрипел, заставило поисковые
суда без промедления повернуть к египетскому берегу.
     Вести о катастрофе  не смогли обогнать  флот, который  ее вызвал. Через
неполных  две недели  Махмун  ибн-Халдун, главнокомандующий  правоверных  на
недавно  завоеванном острове Мальорка, мог  лишь угрюмо наблюдать  с берега,
как византийский флот, небрежно отмахнувшись  от  попыток противодействия со
стороны сухопутных сил,  проходит вдоль стоящих  в сотне футов  от береговой
черты кораблей  некогда могучего флота  вторжения и не  спеша плюется  своим
пламенем Иблиса.  Армия  Махмуна высадилась  несколько месяцев  назад, чтобы
завоевать весь остров, и на галерах оставались только вахтенные да охрана на
случай  вылазок противника.  Когда на горизонте  показался  вражеский  флот,
немногочисленная морская стража тут же забыла  о воинском  долге,  стремглав
помчавшись на  челноках  к берегу.  Махмун потерял  немногих,  казненных  за
отступление без приказа оказалось больше.  И  все-таки главной  потерей были
корабли.
     Однако Махмун не слишком  отчаивался. В тылу у  него  лежал  большой  и
плодородный остров  с  приведенным  к полной покорности  населением. Закрома
ломились от  зерна,  оливок,  вина и мяса, и  при необходимости  можно  было
неограниченно долго продержаться  на том, что давал сам остров. А главное, у
него было то, что для любого араба важнее даже дыхания: у него была вода.
     Плюющиеся  огнем  византийцы скоро вынуждены будут подойти к  берегу за
водой. Ни один галерный флот без нее  долго не обходится. Должно быть, запас
воды у них уже кончается, ведь они сделали такой долгий переход со своих баз
на греческих островах.
     "Но что-то здесь  не  так,  -- отметил  про себя Махмун. --  Если греки
действительно совершили переход через  все Средиземноморье, запас воды у них
не просто кончается, он должен был уже кончиться много-много дней назад.
     Значит, все было по-другому. Они недавно  подходили к какому-то берегу.
По моим сведениям, это невозможно. Значит, сведения  неверны. Именно здесь и
кроется опасность, -- решил Махмун. -- Где  же греки брали воду? На Сицилии?
По  моим представлениям,  Сицилия плотно  обложена  силами Тулунида,  халифа
Египта".
     Махмун  мог  испытывать  только  презрение   к  варвару  Тулуну  и  его
соотечественникам,   понабежавшим  неизвестно  откуда  тюркам,   сторонникам
вероломных  потомков Абдуллы. Сам Махмун происходил  от  Омейядов из племени
курейши, он и его близкий родственник -- халиф Кордовы -- были потомками Абд
эр-Рахмана, счастливо спасшегося  во время резни в Персии, когда там свергли
власть  Омейядов. И тем не менее, пусть египтяне любят его не больше, чем он
их, все-таки  удивительно, что до него не успели дойти хоть какие-то слухи о
событиях  на Сицилии: ведь не  в  обычае  у белотелых  приверженцев  пророка
Иешуа, которого они ошибочно называют Христом, действовать так стремительно.
     Ему  необходимо узнать  свежую  информацию.  Каким бы ни было  истинное
положение дел, эти  суда на глади залива Пальма, вне всяких сомнений, вскоре
постараются найти  тот  или  иной неохраняемый  источник  пресной воды.  Вне
всяких  сомнений, они  надеются,  что он, Махмун,  не  в состоянии  охранять
каждый  фут береговой линии  этого  скалистого острова. Но  на  этот  раз их
очередь ошибаться.
     Безучастно отвернувшись в последние минуты гибели флота, Махмун заметил
какую-то заварушку во внешнем кольце своей стражи. Неизвестный юноша боролся
сразу с двумя стражниками и сердито кричал. Сердито, но не испуганно. Махмун
подал знак начальнику  стражи  пропустить  незнакомца. Если  тому  есть  что
сказать, пусть говорит. Если же он зря потратит время командира правоверных,
его посадят на кол, чтоб остальным неповадно было.
     Махмун  заметил, что  сердито одергивающий свою  одежду  юноша, судя по
чертам лица, тоже  принадлежит к  племени курейши. Ныне большая часть  армии
состояла из потомков берберов, обращенных в веру испанцев, даже гутов.
     Махмуну пришлось запретить насмешки над пожирателями свинины, настолько
были к ним  чувствительны сыновья бывших христиан. Но  этот юноша не касался
нечистой  щетины,  был  таким же  поджарым и смуглолицым, как  сам Махмун. И
разговаривал он как истинный араб, независимо и без обиняков.
     --  Командир, люди  на  тех  кораблях  --  не  греки,  хоть и  стреляют
греческим огнем. Вернее, не все они греки. Многие из них -- франки.
     Махмун задрал бровь:
     -- Как тебе удалось  это разглядеть? Я и  то не увидел, а  я достаточно
зорок, чтобы видеть Всадника на Звезде.
     Он подразумевал звезду  в  Поясе  Ориона и  совсем маленькую  звездочку
рядом с ней, различить которую может только самый острый глаз.
     Юноша улыбнулся с дерзкой снисходительностью:
     -- У меня есть вещь, благодаря которой я становлюсь зорче тебя.
     Начальник стражи,  державшийся рядом с юношей, шагнул вперед, опасаясь,
что смельчака того и гляди посадят на кол.
     -- Господин, этот юноша -- Мухатьях, ученик Ибн-Фирнаса.
     Махмун,  теребя  бороду,  задумался.  Его  самого пятьдесят  лет  назад
назвали  в  честь  великого  халифа,  который  основал  в  Багдаде  огромную
библиотеку  и обитель учености.  Образованных людей  он очень уважал,  и  не
могло  быть  сомнений, что  Абу-эль-Касим Аббас ибн-Фирнас  на  всю  Кордову
славен своими  знаниями  и многочисленными учеными  опытами.  Уже  спокойней
Махмун предложил:
     -- Тогда покажи нам, в чем мудрость твоего наставника.
     Снова улыбнувшись, юный Мухатьях вытащил из рукава предмет, похожий  на
завернутую в кожу длинную бутылку.
     -- Знайте же,  -- сказал он,  -- что  мой  наставник  с годами  утратил
ясность взора и мог видеть только то, что находится  дальше  вытянутой руки.
Он долгие годы постигал науку, как плавить стекло и какие минералы для этого
брать.
     Однажды ему посчастливилось открыть, что, глядя через прозрачный камень
особой  формы, он  видит то, что прежде было слишком близко  для его глаз. И
уже  не случайно, а намеренно он потратил  много дней  на опыты и  определил
форму  стекол, которые  действовали  так  же,  как тот  камень,  -- отдаляли
предметы и вернули ему радость общения с книгами.
     -- Но  эти  стекла отдаляют предметы, -- заметил Махмун,  -- а нам надо
наоборот.
     И  снова юноша улыбнулся, искушая  главнокомандующего наказать  его  за
самоуверенность.
     -- А вот что  открыл  я, Мухатьях. Если взять не одно, а  два стекла  и
смотреть через них друг за другом, то далекое покажется близким.
     Махмун задумчиво взял кожаную трубку из рук  юноши, не обращая внимания
на его  встревоженный взгляд и торопливые пояснения. Он поднес ее к  глазам,
подержал и опустил.
     -- Я вижу только крошечных букашек.
     --Не   так,   могущественный   господин,  --   впервые  юноша   проявил
невыдержанность. Вот так всегда с этими учеными, хмуро подумал Махмун.
     Их больше  всего страшит  не угроза  смерти,  а  то,  что не  получится
похвастать  своими достижениями.  Он позволил  юноше  взять у  себя  из  рук
кожаную бутылку, тот перевернул ее и приставил к глазу горлышком.
     -- Вот, господин.  На палубе переднего  судна  я вижу  грека с кудрявой
бородой, он стоит около религиозной картинки.
     Лицо  Махмуна  исказилось  отвращением, он благочестиво сплюнул,  чтобы
очиститься от скверны, каковой являются изображения и статуи богов.
     --  А  рядом  с  ним  стоит светловолосый франк,  весь  в металлических
доспехах.
     Они спорят и указывают руками в разные стороны.
     -- И что они говорят?
     --  Но мое приспособление только для  того,  чтобы  видеть, а не  чтобы
слышать.
     -- Ладно, -- Махмун подал знак начальнику  стражи. -- Переведи юношу из
его полка в свой. Если мне понадобится его искусство, я пошлю за ним. А если
и нет,  все  равно в  испанской армии умных  людей меньше, чем  храбрых.  Мы
должны  беречь его. И вот что, Мухатьях, если  ты  заранее скажешь мне,  где
греческий amiral  собирается пристать к берегу за водой, я наполню твой  рот
золотом. Но если ты ошибешься, золото будет расплавленным.
     Он отвернулся, созвал  к  себе тысячников  -- командиров  полков. Юноша
принялся настраивать свою зрительную  трубу, то прижимая к  самому глазу, то
чуть отстраняя.

        x x x


     Время от времени  прерывая свой невнятный рассказ,  местный  крестьянин
испуганно  озирался по  сторонам.  У  него были  причины бояться.  Когда  он
увидел,  что из-за мыса выходит флот огромных красных галер, которые, как он
знал, до основания  сожгли  суда  мусульманских  захватчиков, он  понял, что
моряки ищут пресную воду, и  быстро сообразил -- кто бы  они  ни были, враги
Мухаммеда должны  оказаться  друзьями.  Поэтому,  когда греки  высадились  и
встали  лагерем, Педро  подкрался  поближе,  убедился,  что в  стане высятся
распятия и иконы, затем робко и осторожно вышел к  постам,  чтобы предложить
свои услуги -- он надеялся на вознаграждение, которое спасет его от голодной
смерти. И надеялся на отмщение безжалостным смуглолицым захватчикам, которые
забрали его жену, сына и дочерей.
     Однако крестьянин Педро вовсе не рассчитывал встретить таких загадочных
и грозных союзников. Уроженец Мальорки не сумел объясниться ни  с греческими
моряками, ни с  немецкими  воинами.  Его передавали с  рук на  руки, пока не
нашелся  говоривший  на  латыни  священник.  С  трудом и с  запинками  он  и
крестьянин смогли понять  друг друга, ведь диалект Мальорки  -- не что иное,
как древняя вульгарная латынь, которую безграмотные местные жители  искажали
бог весть сколько поколений.
     Подобные трудности Педро предвидел. Но он и думать не мог, что встретит
таких людей, как, например, сердитый воин, уставившийся на священника и  его
измученного собеседника.
     Агилульф,  рыцарь   ордена  Копья,   старинный  боевой  товарищ  самого
императора Бруно, ныне откомандированный на войну  с маврами,  возвышался на
целый фут и  над священником,  и  над  крестьянином. Его  рост  казался  еще
большим  из-за  железного шлема с забралом  и черным, указывающим на немалый
чин  плюмажем. Однако крестьянина сбивал  с  толку  не  сам  человек, а  его
амуниция. Казалось, Агилульф с  головы до пят сделан из железа. Кроме шлема,
на нем была кольчуга до колен, поножи, а внизу -- латные сапоги.
     Железные бляхи усеивали рукавицы  и железным было  окаймление  длинного
щита, всаднического щита классической  формы, который в атаке защищает левую
ногу копейщика; но  Агилульф носил  его и пешим, словно  тяжесть щита ничего
для него не значила.  Как  и жара.  Под железом на  нем была кожаная одежда,
чтобы  сочленения  лат  не  впивались  в тело, и  белье  из конопли,  хорошо
впитывающей пот. А послеполуденный  зной на Балеарских  островах даже весной
был таков, что  пот заливал ему  все лицо и стекал  на бороду. Но  Агилульф,
казалось, этого не замечал, словно обращать внимание на неудобства было ниже
его достоинства. Крестьянину, который в жизни  своей не видел больше железа,
чем пошло на обивку лемеха его примитивного деревянного плуга, этот германец
казался выходцем из другого  мира. Нарисованный на щите  крест служил слабым
утешением.
     --  Что  он  говорит?  --  вмешался   Агилульф,  которому   надоели  их
медлительные переговоры на непонятном языке.
     -- Он говорит, что в  полумиле отсюда есть  ручей, где мы можем набрать
сколько угодно воды. Но еще он говорит, что мусульмане знают об этом ручье и
тоже  им  пользуются. И  что  они нас  наверняка  уже видели.  Главные  силы
захватчиков  стоят  меньше чем в десяти милях. Он говорит, они налетают  как
ветер.  Так  он  и потерял свою семью: в деревне  никто даже не знал, что на
берег высадились враги.
     Агилульф  кивнул.  Он   не  выказал  страха,   который  ожидал  увидеть
крестьянин.
     -- Он знает, сколько у мусульман людей?
     Священник пожал плечами.
     -- Говорит,  "тыща по десять  тыщ". Это может означать все, что  больше
сотни-другой.
     Агилульф снова кивнул.
     -- Ладно. Дай ему хлеба  и бутыль  вина и отпусти. Я думаю, что в  этих
горах прячется еще много таких,  как он. Объяви: когда мы разобьем врага, за
головы  мусульман  будет   выдаваться  награда.   Пусть  крестьяне  добивают
разбежавшихся.
     Агилульф отвернулся  и  приказал  отрядить  людей  за водой.  Греческие
моряки,  которые  на  суше  чувствовали  себя  неуютно, стали,  как  обычно,
спорить, убежденные, что из леса вот-вот выскочит орда ghau, газиев, и  всех
зарежет.
     Агилульф выждал момент и объяснил свой план командиру греков.
     -- Конечно, они на нас бросятся, -- заговорил он. -- На  рассвете.  Мои
арбалетчики и твои гребцы несколько минут смогут держать фронт. А потом  я с
моими рыцарями и послушниками Ордена нападу на них  сзади.  Жалко, что у нас
нет лошадей, наша атака была  бы стремительней. Но результат все равно будет
тот же самый.
     Командир  греков  поглядел  вслед  удаляющемуся   закованному  в  сталь
человеку.   Франки,  подумал  он   про   себя.   Неотесанные,  безграмотные,
провинциальные   еретики.   С   чего   это   они  вдруг   сделались   такими
самоуверенными?  Они  идут  с  Запада, как  приверженцы  Мухаммеда  пришли с
Востока двести лет назад. И еще неизвестно, кто из них хуже -- франки или не
пьющие вина и делающие обрезание?

        x x x


     На рассвете,  когда его люди вышли  на  исходный  рубеж, Махмун не стал
скрывать приготовлений к атаке. Он  сосчитал вражеские  корабли:  не будет и
двух десятков. Как ни набивай на них людей, они, самое большее,  могут нести
две тысячи человек. У Махмуна десять тысяч. Пришло время отомстить за гибель
флота. Махмун знал, что греческий огонь  нельзя перенести на землю. А больше
он  ничего  не боялся.  Он  позволил  муллам созвать  верующих  на  утреннюю
молитву, salat, не заботясь, что  их услышит противник, и первым приступил к
обряду. Затем обнажил саблю и приказал своим тысячникам начинать битву.
     Солнце  взошло,  и полчища  правоверных  устремились вперед,  используя
тактику, которая  приносила  им победу  за  победой  над армиями христиан: в
Испании, во Франции, на Сицилии, у ворот самого Рима. Неровная волна бегущих
воинов с мечам и копьями, без привычных на Западе щитов и тяжелых  доспехов,
но испытывающих презрение к смерти и воодушевленных мыслью, что павший в бою
за веру вечно будет наслаждаться с гуриями рая.
     Махмун  знал, что христиане заготовили  какую-нибудь хитрость. Иначе бы
они не осмелились стать лагерем на суше. Он видел  много  их уловок, все они
были  бесполезны.  И когда  неожиданно из-за  частокола  высунулась вереница
голов в шлемах и ряд нацеленных арбалетов, Махмун не был захвачен врасплох.
     Главнокомандующему не доводилось раньше слышать металлического клацанья
взводимых  арбалетов,  и он не без интереса наблюдал, как его передние воины
падали, сбитые с ног  ударами выпущенных  с  близкого расстояния  арбалетных
болтов. Оружие против доспехов, понял он, извечный порок тактики франков:
     стремятся убить врага, а сами  умирать не хотят. Что бы это ни  было за
оружие, перезаряжать его придется долго.  А правоверные  уже рвались вперед,
добрались до невысокого частокола, начали рубить и колоть оборонявшихся.
     Махмун  услышал,  как  его  муллы  выкрикивают  ритуальные проклятья на
головы тех, кто создает ложных богов. Он не спеша двинулся  вперед,  ожидая,
что сопротивление сейчас будет сломлено.
     Начальник  стражи  тронул  его  за  руку, молча показал  назад.  Махмун
нахмурился. Вот оно что, еще одна уловка! Из каменистой лощины на  его левый
фланг,  охватывая его  войска  широкой  дугой, словно  отрезая  ему  путь  к
отступлению -- это он-то отступит! -- надвигались враги.
     Железные люди. Стальные отблески на их оружии, доспехах, щитах, даже на
руках и ногах. Их было немного. Всего-то две шеренги длиной ярдов по двести.
     Они медленно приближались.  Отчего они выглядят так  странно? Потеребив
бороду, Махмун понял, что они одинаково  вооружены  и  одинаково держат свое
оружие, даже выровняв его  под одним и тем же  углом: короткую пику в правой
руке и продолговатый щит в левой. Неужели среди них нет ни одного левши?
     Как  можно  заставить людей шагать таким строем,  словно они не люди, а
механизмы,  такие  же единообразные, как лопатки попа,  водяного  колеса? Не
веря  своим  глазам, Махмун убедился, что  каждый воин выбрасывает свою ногу
вперед одновременно с  товарищами, так что  весь  строй  двигался  как  одно
целое,   будто   многоногая  тварь.  До  Махмуна  доносился   зычный  голос,
выкрикивающий что-то на  варварском  языке франков, многократно  повторяемое
"Links!  Links! Links und links!"  При каждом  слове  франки  дружно  топали
левыми  ногами.  Махмун  опомнился,  послал  гонцов   вернуть  часть  людей,
атакующих частокол,  собрал вокруг себя полк  стражи и, обнажив саблю, лично
повел  его в атаку на  железных воинов. Через несколько  мгновений его  люди
вернутся, окружат вышедших на открытое  место франков,  накинутся на них  со
всех сторон. Тяжело дыша, потому что  пережил уже пятьдесят зим, он подбежал
к неторопливо надвигающейся шеренге, ударил по железному воину своей  саблей
из лучшей толедской стали.
     Оказавшийся напротив  него  немец,  не рыцарь и  не  риттер, а  простой
послушник  Ордена Копья, не  обратил внимания  на удар и  лишь подставил под
него  навершие шлема. Он думал только о том, чтобы держать  шаг, не выбиться
из строя,  выполнить приемы  муштры, вбитые в него фельдфебелем.  Шаг левой,
ударь человека перед собой щитом, отбрось его назад. Шаг правой, коли пикой.
     Но  не перед  собой, а справа от  тебя. Идущий  слева  от  тебя  bruder
Манфред убьет  человека перед тобой, а  ты  убьешь человека  перед bruder'oм
Вольфи, что  идет  в  строю справа  от  тебя.  Коли  в  подмышку,  когда  он
замахивается оружием.
     Шаг левой, бей щитом, шаг правой, коли пикой.
     Махмун нанес один-единственный  удар по  неверным  и погиб -- от удара,
который он  так и  не заметил. Его полк стражи перебили и затоптали, даже не
сбившись с ноги. Волна газиев,  вернувшихся от частокола и  обрушившихся  на
железных людей, не прорвала  строй  и  не заставила его  отступить, она была
встречена в упор  и скошена как  косой. В ответ на  боевые кличи и призывы к
Аллаху слышались только хриплые голоса фельдфебелей:
     -- Левой!  Левой! Эй,  там,  выровнять  строй! Сомкнуться,  сомкнуться!
Вторая шеренга,  пики вниз, Хартман,  коли его  еще раз,  он  только  ранен.
Правое плечо вперед!
     Когда пыль над полем грозной сечи поднялась столбом, Мухатьях,  который
и не подумал идти вслед за Махмуном и его гвардией навстречу славной смерти,
услышал,  как удивительные  франкские воины-машины размеренно  ухают, словно
грузчики, которым достался тяжелый груз. За частоколом франкские арбалетчики
приготовили  второй  залп,  а  легковооруженные  греческие  моряки  высыпали
наружу,  чтобы   гнать  деморализованного   и   окруженного   противника  на
смертоносные шеренги железных людей.
     Обязанность  ученого  -- обретать  знание и  передавать его,  размышлял
Мухатьях, прыгая среди камней  и  редких в  горах  кустарников. Некоторые из
худородных  воинов последовали  его  примеру, в  основном берберы и  готы. С
дюжину их он  собрал вокруг себя, для защиты от местных крестьян, которые не
упустят случая  отомстить за разоренные поля и угнанные в рабство семьи. Ему
подчинялись, благодаря его одежде и чистейшему арабскому выговору курейшита.
     Где-нибудь на острове должна  найтись лодка. Он сообщит новости  своему
учителю Ибн-Фирнасу. И самому  халифу Кордовы. Но лучше сначала переговорить
с  учителем.  Мудрее будет появиться не в качестве  беглеца с  поля боя, а в
качестве  человека, рисковавшего жизнью, чтобы узнать истину.  На безопасном
удалении Мухатьях обернулся,  достал  подзорную трубу  и устремил взор туда,
где Агилульф руководил бесстрастным уничтожением множества воинов, стиснутых
среди врагов так, что не поднять руки, защищаясь от пики и топора.
     Железные   франки,  подумал   Мухатьях.   И   греческий  огонь.   Чтобы
противостоять всему этому, недостаточно одной только смелости газиев.

        x x x


     Далеко на севере король Шеф в своем  сне  ощутил предупреждающий укол и
ледяную волну, затопившую его высокую кровать с матрасами. Он  заметался  во
сне, как  пловец,  пытающийся  выскочить из  воды при  виде акулы.  И так же
безуспешно. За долгие годы  Шеф научился  распознавать,  какого рода видение
будет ему ниспослано.
     Это  будет одним  из  худших: не тем, в  котором он парит  над  землей,
словно птица, или  видит  давние события человеческой истории, а таким,  где
душа его опускается в нижнюю обитель богов, в мир Хел, за решетку Гринд, что
отделяет мир мертвых от мира живых.
     Он опускается все ниже и ниже, не видя ничего,  кроме земли и камней, в
ноздри ударяют  запахи праха. Однако  какое-то чувство подсказывает ему, что
он направляется  в место, которое видел раньше. Видел  мельком. Это место не
для простых смертных.
     Тьма не  рассеялась, но возникло ощущение окружающего пространства, как
будто  он попал  в гигантскую пещеру. Оттуда пробивается  свет  или какие-то
отблески. Вряд ли его  отец и небесный покровитель отпустит его,  не показав
что-нибудь.
     И вдруг тени приобрели очертания.  Одна из них внезапно бросилась ему в
лицо, выскочила из темноты с шипением, в котором было столько ненависти, что
оно  переходило в  визг.  Шеф  конвульсивно  дернулся  в  постели,  стараясь
отпрянуть. Слишком поздно,  его взор разглядел голову уставившегося  на него
чудовищного змея. Змей снова  бросился, его ядовитые зубы щелкали в каком-то
ярде от лица.
     Змей  прикован, понял  Шеф.  Он не может дотянуться.  Змей бросился еще
раз, теперь на кого-то другого. И снова не смог дотянуться. Чуть-чуть.
     Под собой Шеф теперь видел распростертую в темноте фигуру гиганта.
     Огромными железными цепями он был прикован к скале.  Тело Шефа пробрала
дрожь, когда он  понял, кого видит  перед  собой. Ведь  это  мог быть только
Локи, погубитель Бальдра, отец чудовищного отродья, враг богов и людей.
     Прикованный  здесь  по  приказу  своего отца Одина, чтобы муки  его  не
прекращались до Последнего Дня. До дня Рагнарока.
     На жестоком лице проступает  страдание. Шеф видит,  что змей, хоть и не
может добраться до  своего  прикованного  врага,  клацает ядовитыми зубами в
каких-то  дюймах от его  головы. Яд брызжет прямо  в лицо, которое  Локи  не
может отвернуть, разъедает кожу и  плоть, разъедает не как  яд, а как нечто,
чему Шеф не знает названия.
     Но что-то в искаженном лице  не меняется. Выражение затаенной хитрости,
приготовленного обмана.  Присмотревшись внимательней. Шеф видит, что исполин
напрягает все  силы, непрестанно дергая прочно приделанную к  камню окову на
правой  руке. "Я видел это раньше, -- вспомнил Шеф.  -- И  я видел, что крюк
почти вырван".
     А вот и  отец. Кажущийся маленьким по сравнению с  Локи и с  гигантским
змеем, но сохраняющий полное самообладание, не обращая внимания на тянущиеся
к нему ядовитые зубы.
     -- Ты пришел издеваться над моими муками, Риг?--хрипло шепчет Локи.
     -- Нет, я пришел посмотреть на твои цепи.
     Лицо страдающего бога приобрело замкнутое выражение, чтобы не выдать ни
страха, ни досады.
     -- Никакие  цепи не смогут вечно  удерживать меня. И  моего сына, волка
Фенриса, не вечно будет удерживать Глейпнир.
     -- Знаю. Но я пришел, чтобы ускорить дело.
     Не веря глазам, Шеф увидел, что его отец, бог ловкости и обмана, достал
из  рукава   какой-то  металлический   инструмент   и,  спустившись,   начал
раскачивать вбитый в скалу крюк, удерживающий Цепь от правого запястья Локи.
Прикованный  бог тоже не мог поверить своим глазам,  застыв в неподвижности,
пока разъедающий плоть яд не заставил его сморщиться.
     Почувствовав, что  уже всплывает,  возвращается в мир людей,  Шеф снова
услышал хриплый шепот:
     -- Зачем ты это делаешь, обманщик ?
     -- Можешь считать, что, по-моему, Рагнарок слишком долго не приходит.
     Или что я требую для Локи такой же свободы, как для Тора. В общем, есть
тот, кого я хочу с тобой познакомить...
     Шеф  вывалился  из  забытья, сердце  его  бешено колотилось.  "Меня? --
подумал он. -- Не меня. Чур, не меня".

        ГЛАВА 3

     Шеф озабоченно следил, как его королевские гости  выходят из специально
построенного для них дома. Ночной кошмар все еще не давал ему покоя.
     Казалось, на мир  упала мрачная  тень. Шеф обнаружил,  что даже ступает
более легко, более осторожно, словно земля в любой момент может  раздаться и
сбросить его в мир, который он видел во сне.
     Однако  все  шло своим  чередом.  Вот его  друг и  товарищ  Альфред, он
повернулся  на  ступенях  и  ободряюще  протянул  руки  к  крепкому  малышу,
спускающемуся следом. Маленький Эдвард то ли прыгнул, то  ли упал  в объятья
отца.  За ними, улыбаясь счастливой материнской улыбкой  и  прижимая к бедру
второго  ребенка,  шла  та,  кого Шеф  не  мог  забыть.  Его  любовь,  давно
потерянная для него Годива, некогда подруга детства, проведенного в болотной
деревушке,  ныне всем известная и всеми любимая леди Уэссекс. Гости не могли
видеть  его  в  то  мгновение,  он  стоял  в  тени  странного  механического
сооружения,  которое  намеревался  сегодня  опробовать.  Он  мог  наблюдать,
оставаясь незамеченным.
     Незамеченным теми, на  кого  он смотрел. Но не его собственными людьми,
которые  неловко переминались и растерянно глядели друг  на  друга, видя его
молчаливую сосредоточенность.
     Он  знал,  что  должен  был  бы опасаться и ненавидеть  своих гостей. И
строить планы --  если не их  убийства,  то хотя бы их изгнания. Обезопасить
себя от них.
     Многие поговаривали, хотя  не осмелились  бы повторить ему это прямо  в
лицо, что  первая  обязанность короля -- подумать о своих преемниках.  Много
лет  назад, в мрачные  дни, когда в Англию вторглись сразу  и  франки  Карла
Лысого, и язычники Ивара  Бескостного, Шеф и Альфред договорились  разделить
свою  удачу и  свои королевства, если когда-нибудь  смогут  владеть ими. Они
также договорились, что каждый будет наследовать другому, если тот умрет, не
оставив потомства, и что наследник одного из них в  такой  же ситуации будет
наследовать обоим. В то время этот уговор не выглядел слишком серьезным.
     Они  не знали,  доживут ли до  следующей зимы, не  говоря уж о весне. И
Годива  ночевала в палатке Шефа, если не в его кровати. Он тогда считал, что
коль скоро они выживут,  то со временем сами  собой  вернутся и ее любовь, и
его желание.
     Он заблуждался. Умри он  сейчас, и  королевство перейдет к Альфреду.  А
после  того  -- к смеющемуся карапузу,  которого сейчас  несут  на  руках, к
маленькому Эдварду. Вице-королям, конечно, будет наплевать на их договор.
     Никаких шансов, что  скандинавские  короли Олаф  и Гудмунд  и  любой из
дюжины  других  согласятся подчиниться  христианскому  монарху.  Сомнительно
даже, что жители Мерсии  или  Нортумбрии признают  над собой власть сакса из
Уэссекса. Единый Король Севера был еще и единственным в своем роде.
     Единым Королем больше никого не признали бы.
     Шаткое положение. Не  станет ли  оно исходным толчком  для Рагнарока, о
котором хотел  напомнить ему отец?  Шеф  должен обзавестись женой  и  родить
наследника как можно  скорее. Так считают все. При дворе блистает  множество
дочерей ярлов и прочих принцесс Севера, не теряющих надежды на малейший знак
внимания  со  стороны короля.  Рагнарок или  не  Рагнарок,  но  он  этого не
сделает. Не сможет это сделать.
     Выйдя  из  тени,  чтобы поприветствовать  своих гостей.  Шеф постарался
изобразить радостную улыбку. Но даже гости разглядели под ней гримасу боли.
     Альфред сдержал себя, не бросил взгляд на жену. Альфред давно знал, что
Шеф вовсе не  любитель мальчиков,  как шептал  кое-кто,  он любит  его  жену
Годиву.
     Иногда Альфреду очень хотелось,  чтобы  он смог отдать ее или разделить
ее с Шефом. Но если он и допускал подобные мысли, то она -- нет. По какой-то
причине она с  каждым уходящим  годом  все сильнее ненавидела  своего  друга
детства.  Ее  неприязнь  росла  вместе  с  его   успехами:   возможно,   она
задумывалась о том, что могло бы быть.
     --  Чем ты  удивишь нас  сегодня? --  с  фальшиво прозвучавшим  смешком
поинтересовался Альфред.
     Лицо Шефа прояснилось, как  это случалось всегда, когда он мог показать
какую-то новую штуковину.
     -- Это телега. Но такая, что в ней могут ездить люди.
     -- На телегах всегда ездят люди.
     -- Три  мили  до рынка  и обратно. Ухабы  да  рытвины  мешают ей  ехать
быстрее пешего,  иначе  седоки  просто вывалятся. Даже на  хорошей  каменной
дороге, которую недавно замостили мы с тобой, -- последние слова были чистой
лестью, это знали все присутствующие, -- было бы невыносимой  мукой ехать на
разогнавшихся лошадях.  Но  не  на такой повозке. Смотри. -- Шеф похлопал по
толстой стойке, которая шла вверх  от Крепления тележной оси.  -- Эта стойка
упирается в упругую полосу. -- Он показал на нее.
     -- Вроде тех полос, из которых ты делаешь арбалеты.
     --  Точно.  К  полосе приделаны  ремни из  крепчайшей кожи. А на ремнях
висит  вот  это. -- Шеф похлопал  по плетеному  кузову, заставив его  слегка
покачаться.
     -- Залезай.
     Альфред  осторожно забрался внутрь,  уселся на  одну из  двух  скамеек,
заметив, что кузов раскачивается, как гамак.
     --  Леди.  --  Аккуратно  отступив  на  два  шага,  чтобы  случайно  не
дотронуться  до ее  руки или  одежды. Шеф  пригласил  Годиву  последовать за
мужем. Она забралась в экипаж, отодвинула сидевшего рядом с отцом маленького
Эдварда  и тесно  прижалась  к мужу.  Шеф  тоже  сел, взял на руки хнычущего
ребенка  и  усадил   рядом  с   собой  на   переднее   сиденье.  Подал  знак
расположившемуся  впереди  кучеру,  тот  щелкнул  кнутом, и  повозка  рывком
тронулась в путь.
     Когда запряженные в нее четыре  лошади разогнались на хорошей дороге до
неслыханной  скорости,  Альфред  от неожиданности  даже подскочил  на  своем
сиденье -- сзади  раздался  ужасающий скрип,  превратившийся в бешеный визг,
словно  резали свинью.  Там  виднелось ухмыляющееся лицо  с щербатым ртом --
лицо, покрасневшее от напряжения, с которым человек дул в волынку.
     -- Мой тан Квикка. Люди слышат его волынку и убегают с дороги.
     И действительно, раскачивающийся на  рессорах экипаж уже домчал  их  до
окраины  Стамфорда. Альфред заметил, что  вдоль дороги то и дело встречаются
улыбающиеся керлы и их жены, пришедшие в явный восторг от  захватывающей дух
скорости.  Отставшая королевская свита  пустила  своих лошадей  в галоп,  от
возбуждения улюлюкая. Годива  прижимала к себе дочку,  озабоченно поглядывая
на  Эдварда,  которому  Шеф,  железной  рукой  ухватив  за  штаны,  не давал
перевеситься наружу.
     Альфред с трудом перекричал шум:
     -- Это и есть самое полезное достижение Дома Мудрости?
     --  Нет, -- крикнул в ответ Шеф,  -- их много. Вон там еще одно, сейчас
покажу тебе. Стой, Озмод, -- закричал он кучеру,  -- остановись ради Бога, я
хочу сказать, ради Тора, остановись. Ты что, не слышишь?
     На повернувшемся лице тоже играла улыбка:
     --  Извините,  сударь,  но лошади  чего-то  испугались,  похоже,  такой
скорости.
     Альфред  поглядел  с  неодобрением.  Королевский двор в  Стамфорде  был
странным  местом. Альфреда и  самого прозвали в народе Esteadig, Милостивый,
за его  доброту  и  широту  взглядов.  Тем не менее  его таны  и  ольдермены
обращались к нему не  без должного уважения. А с его соправителем даже керлы
частенько разговаривали  так, будто они его школьные друзья и  вместе воруют
яблоки; что же касается Квикки и Озмода, то сколько ни называй их танами, но
их  лица и тела  сохранили следы рабского происхождения.  Еще не  так  давно
единственное,  что  могло  бы  связывать  их  с  королями,  -- это  монарший
приговор, зачитанный  им  перед  казнью.  Правда, как  Квикка, так  и  Озмод
участвовали в невероятном  путешествии Единого Короля по  странам Севера,  и
поэтому им прощались многие вольности. И все же...
     Единый Король уже выпрыгнул из повозки,  оставив ее дверцу открытой,  и
направился к группе крестьян рядом с дорогой, копающихся в глубокой грязи.
     Они оставили  свое занятие и с уважением поклонились.  Однако и на этих
лицах гуляла улыбка.
     --  Понимаешь, что  они делают? Что труднее всего сделать при расчистке
нового поля? Нет, не вырубить деревья. С хорошим топором деревья любой дурак
вырубит. Нет, главное -- выкорчевать пни. Раньше крестьяне старались срубить
дерево поближе к земле, а потом начинали выжигать пень. Это долго, к тому же
дуб,  ясень и вяз могут  пустить новые побеги,  даже когда от  них ничего не
остается.  А вот как мы делаем теперь. --  Шеф ухватился за длинную рукоять,
торчащую из  сложного механизма  с железными шестернями и блоками.  -- Канат
привязываем к самому крепкому пню на  поле. Другой конец накидываем на самый
слабый  пень. Затем  налегаем  всем  весом.  --  Шеф  сопровождал свои слова
соответствующими действиями, качнув  рукоять  храповика назад, а потом опять
вперед и так несколько раз.  В  двадцати ярдах от  него из земли с ужасающим
треском полез пень. К рычагу  подскочил какой-то керл, стал помогать королю.
Рывок за рывком пень вытащили  наружу к  общей радости керлов и  наблюдающей
свиты.
     Король вытер грязные руки  о  серые  рабочие титаны,  подал знак керлам
оттащить выкорчеванный пень и привязать канат к новой жертве.
     -- Англия -- страна лесов. Я ее превращаю в страну полей. Этот механизм
для  корчевки сделали в Доме  Мудрости жрецы Ньерда -- они моряки, они знают
все  о блоках и канатах -- и  несколько  моих  катапультеров, они знакомы  с
зубчатыми  колесами.  Удд,  железных  дел  мастер,  руководит  изготовлением
шестерней. Они должны быть маленькими, но прочными.
     -- А ты всем позволяешь обзавестись такой машиной?
     Пришла очередь улыбнуться Шефу.
     -- Я бы, может, и позволил, если бы они мне предоставили это решать. Но
куда там.  Отец Бонифаций, мой казначей Дома Мудрости, дает  машины в аренду
тем, кто собирается расчистить поле. Керлы платят за пользование машиной. Но
расчищенная земля  достается им  бесплатно. Не  навсегда.  На три поколения.
Потом  земля  возвращается короне.  Я  разбогатею  на  арендной плате за эти
машины.  А  мои  наследники,  --  Шеф  кивнул   на  маленького  Эдварда,  --
разбогатеют, когда к ним вернется земля.
     Он  указал на запоминающийся  силуэт  ветряной мельницы,  бойко машущей
крыльями среди плоских полей Стамфордшира.
     -- Еще одно  нововведение.  Не само ветряное  колесо, об  этом вы давно
знаете.
     То, что  к нему  приделано.  Еще  один способ улучшать  земли. Подъедем
поближе, я покажу.
     Повозка  заметно сбавила  ход,  когда  Озмод свернул с Великой Северной
дороги,  вымощенной   камнем,  на  старую,  тонущую   в  грязи  колею.   Шеф
воспользовался  возможностью в сравнительно  спокойной обстановке продолжить
рассказ о достижениях Дома Мудрости.
     --  Мы едем  смотреть на большую машину, --  сказал он, перегнувшись  к
Альфреду,  --  но  у нас  есть и  много  маленьких  приспособлений,  которые
приносят  не  меньше  пользы. Например,  я не  показывал  тебе,  как  у  нас
запряжены лошади.  Когда мы научились от Брандаи его людей запрягать лошадей
в хомуты, чтобы использовать их как тягловую  силу, мы через  какое-то время
обнаружили, что  лошади иногда  тянут слишком  сильно. Когда  поворачиваешь,
лошади  нередко  рвут постромки,  потому что тяга приложена только к  одному
боку. Ну, мы стали брать для постромков кожу попрочнее. Но потом один фермер
-- я дал ему ферму и лошадей --  сообразил, что постромки ведь необязательно
привязывать  прямо к  передку. Привязываешь  постромки к двум концам крепкой
поворотной поперечины, и  эту поперечину (мы называем ее валек)  за середину
привязываешь  коротким  ремнем  к  передку  телеги.  В  результате натяжение
постромков одинаковое даже при  повороте. И это не просто сберегает нам кожу
на постромки! Нет, хоть мы и сами не сразу сообразили. Но  ведь очень  часто
настоящая   польза   изобретений  проявляется  не   в  том,  для   чего  они
предназначались, а видна только позже. Этот придуманный нами валек означает,
что теперь керлы могут делать короткие пахотные борозды, обрабатывать совсем
маленькие поля,  ведь им гораздо легче развернуть упряжку. А уж  это, в свою
очередь, означает, что даже самый  бедный крестьянин, у которого всей  земли
акр или два, может сам обрабатывать свое поле и не зависеть от лендлорда.
     -- И  они благодарят за  это  своего  короля,  --  задумчиво  отозвался
Альфред. -- Они  становятся "твоими людьми, а  не людьми лендлордов.  И это,
как и деньги за аренду машин, делает тебя сильнее.
     Годива вмешалась:
     -- Вот для этого он и старается. Он без причины ничего не делает. Я это
поняла уже очень давно.
     Шеф примолк, уставившись на свои грязные ладони.
     Через минуту Альфред нарушил молчание:
     -- А эти нововведения, которые мы едем смотреть... Расскажи нам о них.
     Шеф отвечал ровным безжизненным тоном:
     -- Ладно. Земля здесь, как вы знаете, быстро заболачивается.  А кое-где
и всегда были  болота. Само  собой, их  стараются осушить.  Но  когда  роешь
канаву  в этих местах, не всегда можно угадать, куда потечет вода, пойдет ли
она  вообще в  твою канаву.  Но  мы  знаем  вот какую штуку.  --  Постепенно
вдохновение возвращалось к Шефу. -- Любой, кто пил пиво из бочек, знает, что
есть  два способа  розлива:  либо  просверлить  бочку  внизу,  тогда ее надо
затыкать хорошей пробкой, либо сверху подсосать через трубочку и опустить ее
конец.
     Дальше пиво само потечет в твой кувшин или в ведро.
     -- Никогда о таком не слышал. А почему так? Шеф пожал плечами.
     --  Никто не  знает. Пока. Но  нам достаточно того,  что мы знаем и что
можем изготовить.  Большие  трубы,  которые  не  влезут человеку  в  рот,  и
устройство,  что  будет  отсасывать  воду.  Словно  кузнечные  мехи,  только
наоборот.  Тогда-то мы и  заставим воду  течь  из болот в  канавы, даже в те
канавы, которые расположены на большом расстоянии.
     Повозка и свита наконец  подъехали к ветряному колесу, и Шеф выпрыгнул,
опять оставив дверцу  открытой. Вокруг  ветряка простиралась паутина грязных
канав, тут и там парусиновые трубы зачем-то соединяли их между собой.
     -- Вы снова видите новую землю, -- Шеф понизил голос, так что его могли
слышать только гости, но не свита. -- Я даже не знаю, сколько ее. Иногда мне
кажется, что  ждущей осушения земли хватило  бы на полудюжину графств. И эту
землю я никому не отдам. Я делаю ветряные колеса, я плачу рабочим.
     Осушенные  поля  остаются  королевской  землей,  деньги  за  их  аренду
пополнят королевский бюджет.
     -- И опять все только для твоей выгоды, -- резко, как хлыстом стеганув,
сказала  Годива. Альфред  заметил, что  его уязвленный  соправитель  еще раз
вздрогнул. -- А скажи-ка мне, что ты сделал для женщин?
     Шеф  помялся, заговорил было,  потом оборвал себя. Он не знал,  с  чего
начать.
     Напомнить  о  ветряных  мельницах, освободивших  от нескончаемой рутины
десятки  тысяч рабынь, толокших  зерно  в  ступках?  Рассказать  об  опытах,
которые проводились в Доме Мудрости, чтобы найти лучший способ сучить пряжу,
чем с помощью  прялок, с  которыми  не расстаются почти все  женщины Англии,
неустанно на них работая? Нет, решил Шеф, самое главное для женщин
     -- построенная им мыловарня, на  которой  из золы и жира делают твердое
скрипучее  мыло  --  это  вещь сама по  себе  не новая,  но такая,  что,  по
уверениям  Ханда,  спасет добрую половину  женщин,  умирающих  от  родильной
горячки,  ведь  король приказал, чтобы  все повитухи  носили  с собой мыло и
тщательно мыли руки.
     Он слишком долго раздумывал.
     --  Так я и  знала,  -- сказала  Годива и  отвернулась,  уводя за собой
детей. -- Все только для мужчин. Все ради денег.
     Она и  не подумала понизить голос. Пока она шла к экипажу,  оба короля,
Квикка, Озмод, мельник и его  жена, обе королевских свиты -- все смотрели на
нее. Потом все посмотрели на Шефа. Он опустил взгляд.
     -- Это не так, -- пробормотал он, чувствуя, что в нем поднимается та же
ярость, как и тогда, когда  человек-птица  упал, а они просили его все равно
заплатить неудачнику.  -- Всех дел не переделаешь.  Сначала делаешь то,  что
умеешь делать, а потом смотришь, что можно сделать еще. Все, что  мы делаем,
приносит пользу женщинам. Стало больше земли, больше еды, больше шерсти.
     -- Так  и есть,  -- согласился Квикка. -- Раньше каждую зиму то тут, то
там можно  было  видеть маленьких детей в  лохмотьях и босиком, плачущих  от
холода и голода. Теперь у них, по крайней мере, есть одежда и горячая еда.
     Потому что они под защитой короля.
     -- Это  точно, -- сказал Шеф, глядя с внезапным ожесточением. -- Потому
что все  это,  -- он  обвел  рукой окрестности, показывая на мельницу, поля,
дренажные канавы  и на  ждущий  их экипаж, -- все это держится на одном.  На
силе. Еще несколько лет назад если бы какой-то король, будь то добрый король
Эдмунд  или король  Элла,  сделал что-нибудь хорошее, на  что ему хватило бы
серебра, на него тут же  напали бы  викинги, все отобрали и снова ввергли бы
страну в  нищету. Чтобы  сохранить  то,  что у  нас есть, мы  должны  топить
корабли и уничтожать армии!
     По  обеим  королевским свитам  прокатился  одобрительный гул,  эти люди
оружием прокладывали себе путь в жизни.
     -- Да,  -- продолжал Шеф, -- все это неплохо. И я только рад, когда это
приносит пользу женщинам  и  детям. Но что мне нужно больше всего, за  что я
буду платить золотом, а не серебром, это не новый способ запрягать лошадей и
не осушение болот, а новый способ драться с Императором. С Бруно Германским.
Потому что мы с нашими болотами можем  и  забыть про него, но он про нас  не
забудет. Риг,  отец мой! -- Голос Шефа  поднялся  до крика, он вытащил из-за
пазухи  свой амулет, серебряную  лесенку. -- Ниспошли мне  новое оружие  для
битв! Новый меч, новый щит! Новые катапульты и арбалеты.
     Это  самое  главное,  что  нам  нужно.  И если  приближается  Рагнарок,
сразимся и победим!

        x x x


     Улучив удобный  момент, когда король уехал на всю первую половину  дня,
его ближайшие советники и друзья  решили обсудить его дела. Все трое, Бранд,
Торвин и Ханд, сидели на верхнем этаже большой каменной башни Дома Мудрости,
в  личной комнате Торвина, глядя на  ухоженные плодородные земли, на зеленые
поля, пересеченные  длинной  белой  полоской  Великой  Северной  дороги,  по
которой  непрестанно  двигались всадники  и  повозки. По  настоянию  Торвина
присутствовал и  четвертый  человек  --  Фарман,  жрец Фрейра,  один из двух
величайших  провидцев Пути.  Человек  малоприметный,  он не  был  участником
рискованных приключений трех друзей, зато, по словам  Торвина, был  посвящен
во многие тайны богов.
     Бранд, гигант-норвежец, с сомнением покосился на  Фармана, но остальных
он, по крайней мере, знал достаточно давно, чтобы говорить без обиняков.
     -- Мы  должны смотреть правде  в  глаза, --  начал  Бранд. -- Если  Шеф
погибнет, то  погибнет все. Есть  много  людей вроде Гудмунда,  которые всем
обязаны Единому Королю и на которых можно  положиться как на каменную стену.
Но согласится ли Гудмунд сотрудничать с Олафом, или с Гамли, или с Арноддом,
или с любым другим королем Дании и Норвегии? Нет.  Если он и захочет, ему не
позволят его собственные ярлы. А что касается подчинения англичанину... Нет,
все  держится на одном-единственном человеке. Беда  в том, что  человек этот
безумен.
     -- Ты уже как-то говорил это, -- укоризненно напомнил лекарь Ханд, -- и
оказался не прав.
     -- Ладно, ладно, -- уступил Бранд. -- Может  быть, он не  сошел с  ума,
просто со странностями, которые у него  всегда были. Но вы же понимаете, что
я хочу  сказать.  Он  выиграл  много сражений и выжил во  многих невероятных
переделках. Однако каждый раз словно что-то уходит  из него. И это что-то не
возвращается.
     Задумались все трое слушателей: лекарь Ханд,  жрец  Идунн,  англичанин;
кузнец  Торвин,  жрец  Тора,  датчанин;   провидец  Фарман,   человек,  чьей
национальности не помнил никто.
     -- Он утратил  кое-что, когда  убил Сигурда, --  подхватил  Ханд. -- Он
лишился копья. Никто из  нас в  точности не знает, как оно ему досталось, но
он  почему-то  очень  его  ценил.  Говорят,  что с  этим  копьем  теперь  не
расстается  император Бруно, а Хагбарт рассказывал,  что  он видел, как  эти
двое сражались и Бруно ушел с копьем. Может быть, это счастливый талисман, и
Шеф его упустил.
     Бранд решительно замотал головой.
     -- Нет. У нас здесь  есть знатоки, разбирающиеся в  чужой  удаче, и они
говорят, что Шеф не утратил своей.  Он также удачлив, как и раньше. Нет, это
что-то другое. Что-то, связанное с тем, как он сам к себе относится.
     -- В тот день в Бретраборге  он потерял друзей, -- снова  вступил Ханд.
-- Того парня из Дитмарша и ратоборца Кутреда. Не может ли он чувствовать...
     скажем, вину, что он жив, а они мертвы?
     Бранду, опытному воину, это объяснение не слишком понравилось.
     -- Да, такое бывает, -- в конце концов признал он. --  Но не думаю, что
дело  в  этом.  По  правде говоря, --  он  обвел  взглядом присутствующих  и
продолжал: -- я думаю, что все дело в этой проклятой женщине.
     -- Ты про Годиву,  жену Альфреда?  --  спросил пораженный Ханд. Он знал
обоих с детства.
     -- Да. Она разговаривает с ним как с собакой,  а он вздрагивает, словно
пес,  которого  все время бьют.  Но дело  не только  в  ней. Была еще  одна,
Рагнхильда,  королева Восточного Фолда. Из-за  нее  Шеф чего-то  лишился. Ее
убил  не  он,  но  он  стал причиной  ее смерти и смерти  ее сына.  Если  он
чувствует вину, то не изза мужчин, а из-за женщин. Поэтому он и не женится.
     Наступила тишина. На этот раз объяснение не нравилось Ханду.
     -- Разговаривает с ним как с  собакой,  -- наконец начал он. -- Как вам
известно, мое имя и значит "собака". Мой хозяин, отчим  Шефа,  считал, что я
всегда останусь псом. Но и Шефу он из ненависти дал собачью кличку.
     Услышав  "король  Шеф", многие улыбаются, как если  бы услышали "король
Барбос" или  "король  Клык". Северяне даже не могут  выговорить его имя.  Вы
знаете, что  Альфред  несколько  раз  просил  его  взять другое имя, которое
понравится  и англичанам, и норманнам: Оффа или  Атли,  имя одного из героев
прошлого.  Но, Торвин, ты  говорил, что Шеф  -- тоже имя  героя. Может быть,
пора нам  услышать эту  историю?  Мне  кажется,  что в это дело замешаны  не
только мы,  но  и боги. Расскажи нам все. И  объясни,  почему Путь  в  конце
концов признал его Тем, Кто  Должен Прийти. Мы ведь знаем о Шефе больше, чем
кто бы то  ни был. А Фарман -- посредник между  нами  и богами.  Может быть,
вчетвером мы сможем понять, в чем тут дело.
     Торвин кивнул, но заговорил не сразу, собираясь с мыслями.
     -- Дело вот в  чем, -- наконец произнес он. -- Эту очень старую историю
рассказывают датчане. Ее никогда  не перекладывали на стихи, она не записана
в наших священных книгах, ее не все считают правдивой. И я тоже не слишкомто
ей доверял. Но чем больше я размышлял, тем больше убеждался, что ее окружает
какой-то  ореол,  дух древности. Думаю, что она правдива  и  имеет  такое же
значение, как сказание о Велунде или о смерти Бальдра.
     Обычно ее рассказывают так. Много лет назад -- примерно тогда же, когда
родился Спаситель  христиан,  -- датчане  остались  без  короля.  Последнего
представителя  королевской   династии,  Хермота,  который  сейчас  считается
любимым воином Одина в Вальгалле,  они изгнали  за жестокость. Но без короля
жестокостей стало еще больше. Это  был век, когда брат  шел  на  брата  и  в
безопасности был только тот, кто держал в руках оружие.
     И однажды на берег моря приплыл щит, а в нем лежал маленький мальчик.
     Голова его покоилась на ячменном снопе, и больше при младенце ничего не
было. Датчане подобрали  его,  вырастили,  и со временем он  сделался  самым
могущественным  из  норманнских  королей.  Он  был  такой  воинственный, что
усмирил весь Север. Говорят, в его  время девушка  могла разгуливать по всей
Скандинавии в одиночестве,  с золотыми кольцами на  каждом  пальце и  мешком
золота  на  поясе, и никто бы на нее не напал и  даже  не  посмел сказать ни
одного  грубого слова.  Некоторые  датские короли до сих  пор объявляют себя
Сквольдунгами, потомками этого короля, потому что его прозвали Сквольд, Щит,
ведь он приплыл на щите.
     Так рассказывают эту историю, -- продолжал Торвин, --  и вы видите, что
в  ней  есть  свой  смысл.  От  щита  пошло  имя  Сквольдунгов. А  поскольку
неизвестно, откуда  взялся мальчик,  стали говорить,  что его  послали боги,
которые увидели несчастья датчан и пожалели их.
     Но с  другой стороны, смысла в  этой истории ни на грош, и поэтому  я и
считаю ее достоверной. Да, Бранд, я вижу, что ты поднимаешь бровь, но  я  же
тебе говорю: то, что имеет смысл для богов, не всегда имеет смысл для людей.
Сам посуди: чтобы боги сжалились над несчастьями датчан? Когда это наши боги
хоть кого-то пожалели? Мы бы им тогда не поклонялись так рьяно. И потом, как
насчет  снопа? Про  него всегда упоминают, но  никто не знает,  при  чем тут
сноп.
     Думаю, что именно в нем ключ к разъяснению всей этой истории.
     Я думаю, что эту историю за долгие годы стали рассказывать неправильно.
Я думаю, что раньше имя короля звучало как Сквольд Скьефинг, а по-английски
     --  Шильд  Шифинг.   Кто-то  из  сказителей  однажды  взял  и  придумал
объяснение  для этого  имени. Он стал  рассказывать,  что короля  звали Щит,
потому что... ну, скажем, он  приплыл  на щите.  А Сноп  его  звали,  потому
что... потому что там лежал  еще и сноп. Имена происходят от предметов. Даже
эпизод с  найденным  на  берегу младенцем появился  потому, что выпуклый щит
может плавать. В общем, я думаю, что в этой истории нет ни слова правды.
     Я  считаю, что когда-то и  в самом деле был король, которого звали Щит.
Ведь у многих из нас такие имена. Твое имя,  Бранд, означает "меч". Я знавал
людей, которых звали Гейрр, Копье, или франки, Боевой Топор. И был король по
имени Сквольд, Щит. А Шифингом его  звали не потому, что он лежал головой на
снопе, а потому, что он был сыном Шифа. Или Шефа.
     Казалось,  Торвин  закончил  свое  разъяснение,  и  Ханд  попросил  его
продолжить:
     -- Но что эта история, первоначальная история, означает?
     Торвин коснулся своего нагрудного молота.
     -- На мой взгляд -- а многие жрецы Святилища со мной не согласились бы,
даже могли бы  счесть меня еретиком,  это вам и Фарман подтвердит, -- на мой
взгляд, эта история означает три вещи. Во-первых, этих королей запомнили или
выдумали по определенной причине. Причина, по-моему, в том, что они изменили
мир, повернули  его историю  на другой путь. Думаю, что воинственный король,
Сквольд,  объединил людей в один  народ и  дал им законы, благодаря  которым
прекратилось братоубийство.  А миролюбивый король Скьефинг дал  нам ячмень и
хлеб,  научил  земледелию  наших  предков, которые раньше  жили, как  финны,
охотой. Или как твои, Бранд, родичи, huldu-folk, народ кочевников-мясоедов.
     Во-вторых,  я думаю, что эти короли избрали правильный путь, и  люди об
этом не забыли.  Но с тех пор  мы  снова сбились на  неправильную  стезю: на
стезю Хермота, любимца Одина. Стезю войны и грабежей. Мы придумываем для них
красивые названия, drengskapr, hermanna  vegr, мужество,  путь воина. Ты так
зовешь это, Бранд, я знаю. Но в результате всегда сильный грабит слабого.
     -- Я предпочитаю грабить сильных, -- проворчал Бранд, однако Торвин его
не слушал.
     -- Я думаю, король Шеф  был послан нам, чтобы вернуть нас на правильный
путь. Но это не путь Хермота и Одина. Я считаю, что наш король на самом деле
враждебен Одину.  Он  не  сделает  жертвоприношения  Одину. И он  не  примет
благословения Одина.
     А теперь я скажу то, что некоторые сочтут ересью.  Я не могу отделаться
от мысли,  что  все это,  видимо, происходило  в  то  самое время, когда, по
словам христиан, явился их Белоснежный Христос.  А почему он явился?  Почему
появились  Шеф и  Сквольд?  Я  могу сказать  только  следующее, что  и будет
третьим смыслом этой истории.
     Я думаю,  что  в  мире  однажды  что-то  пошло не так, он получил рану,
которую  нельзя исцелить. Мы  говорим:  Бальдр умер,  и  из  мира ушел свет.
Христиане рассказывают глупую сказку про  яблоко  и  змея, но суть одна: мир
болен, и ему нужно исцеление. Кто-то должен прийти и исцелить его. Христиане
говорят,  что  Спасителем был  Христос  и  мир  уже  исцелен,  теперь  можно
посиживать и  уповать на  личное спасение.  Ха! А у  нас рассказывают -- или
рассказывали  раньше,  --  что  приходили  два  короля  и  выбрали  для  нас
правильную дорогу.
     Потом  мы с  нее сбились. По-моему, наш  король, не  случайно его зовут
Шефом, пришел вернуть нас на  правильный путь,  как  и его пра-пра-пра и так
далее  дедушка.  Потому  что  я  считаю  нашего Шефа и  его  древнего  тезку
посланцами бога Рига. Который, может быть, и не старше, чем Один, но мудрее.
     После паузы Ханд, дотронувшись до амулета Идуны, сказал:
     --Не  понимаю,  в чем тут  ересь, Торвин. Мы ведь  не  христиане, чтобы
указывать человеку, что ему думать.
     Торвин посмотрел вдаль, на поля и дорогу.
     --  Я начинаю думать,  что сказания Пути  и  истории  христиан по  сути
одинаковы. И в тех и в других искажения и выдумки. А может быть, и в тех и в
других заключена истина. Но только крупицы истины.
     Бранд неожиданно рассмеялся:
     --  А ты,  наверное, прав,  Торвин! Но  хотя  ты можешь убедить меня  и
Ханда,  можешь  убедить  даже Совет жрецов, если будешь говорить  достаточно
долго, я что-то сомневаюсь, что ты убедишь папу римского согласиться с тобой
и признать, что у приверженцев Пути тоже есть своя правда!
     Торвин засмеялся вместе с ним:
     --  Нет, я не  отправлюсь в Рим просить  аудиенции, чтобы изложить свою
точку зрения.  Я  не  забываю, что,  каковы  бы ни были  христиане,  церковь
остается нашим злейшим врагом. Как и поддерживающая ее империя.  Говорят,  в
тот день наш король держал Бруно Германского в прицеле  арбалета.  Ему  надо
было выстрелить.
     Впервые заговорил  Фарман,  его бледное худое лицо не  отражало никаких
эмоций.
     --  Болезнь, -- повторил  он. -- Болезнь,  от  которой  страдает  мир и
которую второй Шеф, или второй Спаситель, послан исцелить. В наших мифах это
смерть Бальдра,  вызванная  предательством  Локи.  Как  мы  все знаем,  Один
пытался вернуть Бальдра из мира Хель  и не смог, а в наказание приковал Локи
рядом с ядовитым змеем. Наказание наказанием, но при чем здесь исцеление?
     -- Если существует исцеление, -- сказал Торвин, -- оно придет через то,
что скрыто от  нас. Но наш друг Шеф -- он  мудр, хотя  иногда ему не хватает
здравого смысла.
     --Таким  образом,  мы  вернулись  к  нашему  практическому вопросу,  --
заключил Ханд. -- Будь он человек или полубог, безумец или  посланник богов,
что нам с ним делать?
     Фарман посмотрел на мчащийся по дороге экипаж, сопровождаемый тридцатью
скачущими галопом всадниками, за которыми вздымался столб пыли.
     -- Я точно не знаю, --  сказал он. -- В моих видениях ничего об этом не
говорилось. Но судя по всему,  что  я  услышал, этот человек еще не выполнил
предназначение  богов. Может  быть, он  должен  вернуть  Святое Копье, может
быть, сжечь врата Рима, не знаю. Но пока он здесь сидит, он этого не делает,
он прячется от своей судьбы.
     -- Тоскует  по  женщине, которую бросил много лет  назад, -- подтвердил
Бранд.
     -- Может быть, ему нужно глотнуть  свежего воздуха, вновь почувствовать
себя мужчиной,  -- продолжал  Фарман.  --Но  он  не  станет  мужчиной,  пока
копается здесь в грязи со смердами.
     -- Мы должны сделать так, чтобы он оказался на борту корабля, -- сказал
Торвин.  --  Может быть, это приведет его  туда, куда нужно богам,  как того
младенца, приплывшего на щите.
     -- Но на этот раз  он не должен быть один,  -- сказал Фарман. -- Вы его
друзья. Вы должны пойти с ним. А  что касается меня  --  я буду ждать  более
ясных указаний.
     Снаружи   донеслось  немилосердное  карканье  волынки,  сыгравшей  свой
немелодичный предупредительный сигнал.

        ГЛАВА 4

     Гханья, сводный брат  халифа  Кордовы,  прекрасно понимал  всю важность
своей миссии на Севере, в стране, где, по его мнению, жили полуголые дикари,
поклоняющиеся  огню  majus, люди  Дьявола.  Но это не мешало ему  ненавидеть
каждое мгновение предстоящей экспедиции.  Лояльность Гханьи не знала границ.
Еще бы, иначе  он не  выжил бы при восшествии своего брата на divan, мягкий,
обложенный подушками престол Кордовского халифата. Халифа могли  называть, в
честь  их  великого  предка  Абд  эр-Рахмана,  Слугой  Сострадательного,  но
сострадания  его сердце не знало. Когда  он унаследовал трон от  отца, меч и
лук не остались  в бездействии. Дети мужского пола из отцовского гарема были
перебраны внимательно и со знанием  дела. Дети настоящих арабок  из  племени
курейши вскоре умерли: они могли  посеять семена  раздора. Дети христианских
рабынь тоже умерли,  если не могли  доказать свою  полезность,  а  часть  из
оставшихся получила посты  в ссылке, под надзором, в основном  на границе со
слабыми   христианскими  княжествами  и  герцогствами  в  гористой  северной
Испании. Сам Гханья был сыном берберки.
     Его кровь была недостаточно чистой, чтобы набрать сторонников,  но он и
не был сыном  mustarib, рвущихся в арабы,  как  презрительно называли  детей
христиан, которые приняли ислам из-за голода или из-за честолюбия.
     Гханья знал, что  он  достаточно высокороден,  чтобы  быть полезным, но
недостаточно, чтобы его боялись. Его честолюбие было  этим удовлетворено, по
крайней  мере  на  время. Он отнюдь не  стремился снова рисковать  жизнью на
кожаном ковре перед диваном, где по краям стояли огромные стражники  с вечно
обнаженными скимитарами.
     Хороший знак и то, что Гханью послали в такое путешествие. Он знал, как
серьезно стал к  этому относиться его сводный брат, когда получил  новости с
Мальорки  и  Сицилии.  Хотя  халиф Кордовы,  разумеется,  не  мог испугаться
христиан, будь  то греки  или  франки.  В 875 году  в  Кордове  было  добрых
полмиллиона жителей, больше, чем  в  сельских Византии  и  Риме  и  во  всех
франкских  столицах,  вместе  взятых.  Каждый  день  правоверных  сзывали на
молитву  с  трех  тысяч  минаретов.  Каждый  день  тысячи  телег  везли  для
обитателей города продукты из неисчерпаемо плодородной поймы Гвадалквивира и
со всей  Андалузии. Да христианам никогда  не пробиться к  Кордове, если все
правоверные просто встанут у них на пути.
     И  все  же  его  брат эр-Рахман  с  величайшей  озабоченностью выслушал
рассказ Мухатьяха, ученика Ибн-Фирнаса;  а  также  сообщения  вернувшихся из
Египта купцов о панике и страхе, овладевших Тулунидами. Халиф даже  снизошел
до того, чтобы поделиться своими мыслями со сводным братом.
     -- Острова нам нужны, -- заявил он. -- Они защищают наши торговые суда,
защищают наши берега. И опять же, -- продолжал он, -- халиф должен  думать о
будущем. Долгие годы  мы теснили неверных, с  того  дня,  когда  наш  предок
переправился через  Джеб эль-Тарик  и сказал своим людям, что  позади у  них
море, а впереди враги, и им остается только победить или  умереть. Теперь мы
наткнулись на препятствие. Но препятствие ли это, или же чаша весов начинает
клониться в другую сторону? -- Эр-Рахман видел только море без приливов и не
знал,  что  такое  высшая точка  прилива, когда тот поворачивает на отлив, а
если бы знал, обязательно воспользовался  бы  этим сравнением. --  Если наши
враги подумают, что чаша весов клонится в другую сторону, -- заключил халиф,
-- они осмелеют. Мы должны еще раз отбросить их.
     И  еще  одно.  Мы  всегда  знали,  что  христиане  отстают  от  нас  по
цивилизованности. Разве  найдутся у них такие люди, как Ибн-Фирнас? -- Халиф
сделал жест рукой в сторону ученика мудреца. -- И все-таки они высадились на
нашу землю с оружием, которому нам нечего противопоставить.
     Мы  должны  знать больше.  Наши враги нам ничего не расскажут.  Но и  у
наших врагов есть свои враги, по крайней мере так  мы слышали. Несколько лет
назад  к нам дошли слухи о  поражении великого повелителя  франков в битве с
теми, кто не  является христианами. Разыщи их, брат мой. Узнай то, что знают
они.
     Возвращайся назад с  помощью или со знаниями.  Возьми  с  собой ученика
ИбнФирнаса, чтобы выяснить, какие машины придумали эти дикари.
     Халиф   взмахнул   рукой,   отсылая   Гханью   с   его   товарищами   и
телохранителями,  с его  советником  --  учеником  Ибн-Фирнаса  -- в ужасную
экспедицию  в  страну вечного холода и ветра.  Путешествие  не  заладилось с
самого начала.
     Корабль, на который они сели в Малаге, оказался беспомощным, как только
они прошли через пролив Джеб эль-Тарик.  Море бушевало, ветер становился все
злее,  гребцы не  могли  продвинуться против  течения, идущего из  океана  в
центральное море Вселенной, Средиземное.  В Кадисе Гханья пересел  на другое
судно, парусное, с  таким  капитаном и такой командой, в чьих жилах, судя по
их лицам и поступкам, текла кровь христиан. За золото они охотно согласились
плыть на север, а их семьи оставались в качестве заложников. И все же Гханья
с самого отплытия не испытывал к ним доверия.
     Но даже матросы -- пожиратели  свинины  --  притихли, когда  экспедиция
добралась до холодных морей  Севера. При приближении к порту, который, по их
сведениям, должен был  стать конечной целью путешествия,  к  Лон-эд-Дину, по
обеим  сторонам  стали  вырисовываться серые  берега  и из непрекращающегося
ливня возник странный корабль. Размером в два раза больше их судна,  с двумя
мачтами  из гигантских дерев и с  парусами,  устремленными ввысь. На  носу и
Корме высокие боевые платформы, за их железными бортиками виднеются огромные
машины и свирепые бородатые лица. Корабль не приближался, просто пошел рядом
и  аккуратно швырнул огромный камень,  обрушившийся в море в десяти ярдах от
носа  арабского судна. Последовали  долгие шумные  переговоры на неизвестном
языке, похожем на собачий  лай, затем корабль распустил паруса и неторопливо
отвернул в море.
     -- Они разрешили нам  идти к берегу, -- перевел шкипер-мустариб. -- Они
хотели только удостовериться,  что мы не служим франкам и Империи, с которой
они ведут нескончаемую войну.
     "Это хороший знак, -- стал убеждать себя Гханья. -- Враг моего врага --
мой друг, а эти люди,  очевидно, враги франков". И все же ему не понравилась
та беззаботность,  с  которой встретили  и  пропустили судно  из Кордовы. Не
понравились ему и странные очертания патрульного корабля.  Даже высокомерный
Мухатьях слишком долго пялился ему вслед.
     Кораблестроителям  Шефа  выпало  несколько  мирных лет, за  которые они
усовершенствовали  торопливые  нововведения 860-х  годов.  Под  руководством
короля и опытных специалистов Пути, в том числе Хагбарта, жреца Ньерда, была
разработана новая  конструкция, сохранившая лучшие черты прежних кораблей  и
свободная от их недостатков. Идея вооруженного катапультами корабля осталась
неизменной,   но  была  значительно  усовершенствована  благодаря  кольцевым
опорам, изобретенным  железных дел мастером Уддом.  Проблема смещения центра
тяжести вверх была решена  с помощью расширения корпуса и загрузки балласта.
Ужасающая  медлительность первых  "Графств" Шефа была частична преодолена за
счет  установки  второй  мачты.  Удвоенная  площадь парусов означала, что от
предложенного  рыбаками  косого и широкого паруса можно отказаться.  Шкиперы
Шефа жаловались, что остаются  еще кой-какие  проблемы,  например при  галсе
фордевинд, так как задние  паруса  отбирали ветер у передних. Новым кораблям
приходилось  по  возможности  брать  ветер  в   бакштаг.  Некоторые  шкиперы
экспериментировали с маленьким дополнительным  парусом на стеньге фок-мачты,
держа  в  команде с  полдюжины  очень  легких мальчишек, которые должны были
поднимать и убирать этот парус. И при том оставалась главная проблема, Бранд
считал ее вообще неразрешимой:
     слабость киля,  который  теперь  был больше,  чем  любое самое  длинное
дерево.
     Железных дел мастер Удд настаивал, что к дереву можно добавить  металл.
А  киль нужно  усилить  креплениями,  вот  и  все. В  конце концов с помощью
сложной  системы бронзовых  болтов -- ведь даже  Удду пришлось признать, что
соленая вода губительна для любой стали, -- удалось усилить составной киль и
массивные деревянные шпангоуты так, что они выдерживали атлантический шторм.
И вот наконец мореходные, со сплошной палубой, с поворотными катапультами на
носу и  корме,  с рядами тяжелых  арбалетов по обоим  бортам,  новые корабли
флота соправителей закрыли Узкое море для  всех судов, не имеющих разрешения
их величеств. Торговля от  Фризских островов  до устья Луары шла только с их
молчаливого  согласия. Торговые пошлины окупали содержание патрульных судов.
Но  как  только  вдоль  атлантического побережья  не  стало пиратских  судов
викингов,  объем  торговли удвоился и  еще  раз удвоился.  Путешественники с
медленно  входящего  в лондонский порт кордовского судна обнаружили, что это
место не уступит Гвадалквивиру, если не по количеству населения,  то по  его
активности.
     Однако послам без труда удалось  привлечь к себе  внимание. Как  только
поднявшийся  на  борт  мэр города узнал,  что арабы добиваются аудиенции его
короля  и  готовы  платить  золотыми  дирхемами, он  предоставил  посольству
лошадей ~ несчастных недоносков,  как  с облегчением и  презрением обнаружил
Гханья, -- охрану и проводника и отправил на север по дороге, которая вела к
королевской резиденции в Стамфорде.
     Однако в пути  беспокойство Гханьи усилилось. Истинного курейшита ничто
не  могло восхищать у  варваров,  но  он  улавливал  тревожные  признаки  их
могущества. Он  бы  не променял  свою одежду из хлопка на одежду из бараньей
шерсти, которую носили местные жители.  Но вскоре он почувствовал, как  мало
подходит хлопок  для вечно дождливой и ветреной  погоды. Он  заметил,  что в
хорошую шерстяную одежду одеты даже работающие на полях крестьяне. От их еды
с презрением  отвернулись бы кордовские собаки:  черный хлеб и  свиное сало,
скисшее  коровье  молоко,  листья  и  зубчики  едких  пахучих растений.  Но,
кажется, еды  им хватало.  Он  не  видел  изможденных  лиц  и  тянущихся  за
милостыней рук.
     А  по  сторонам  дороги  снова и  снова попадались вращающиеся  водяные
колеса. На первые два или  три он глянул с улыбкой  превосходства. Они очень
напоминали  используемые  в Кордове попа, только  там они поднимали  воду, а
здесь их использовали для  помола  зерна; колеса помещали в медленно текущую
воду, которая  их  и крутила. Но увидев четвертую мельницу, Гханья  перестал
улыбаться и нахмурился. Здесь туземцы осознали  свою  ошибку и  использовали
преимущества водосброса: поток бил по верхним лопаткам колеса со всей  силой
падающей, а не текущей воды. И изнутри мельницы доносился не скрежет мелющих
зерно жерновов,  а неутихающий Иблисов грохот кующего  железо молота. Гханья
не  был подготовлен к  подобным  идеям, но  где-то в глубине сознания у него
мелькнула мысль, что варвары, хотя они  ничуть  не  лучше, чем  он думал, за
несколько  лет  добились  больших  достижений,  чем  арабы  за  долгие  годы
царствования даже не упомнишь скольких халифов.
     Гханье отнюдь не  нравились доходившие до него слухи о странном короле,
благодаря  которому   все  это  стало  возможным.  Хорошо,   что  король  не
христианин. Вполне приемлемо, что он не преследует христиан -- халиф Кордовы
тоже  их не  преследовал, вместо этого  облагая налогами, которые не мог  бы
взимать с правоверных. Но  невозможно  поверить,  что он Сын Бога,  еще один
воплощенный Иешуа. Еще того хуже, если он  не  сын  Единого  Бога,  которого
исповедовали и христиане и  мусульмане,  а  сын языческого божка, одного  из
многих.   Гханья   ощущал   ужас,   который   всякому   монотеисту   внушают
идолопоклонники.
     К  ужасу  примешивались  серьезные  опасения:  однажды  путешественники
услышали  впереди зловещий  гул,  и вскоре увидели марширующую им  навстречу
колонну в пятьсот человек, со стонущими волынками и развевающимися знаменами
с изображением молота. Креста на знаменах не  было, потому что это были люди
Пути, больше не подчеркивающие свой  союз  с христианином Альфредом. Гханья,
съехав  на обочину, рассматривал их  вооружение: обычные пехотинцы франков в
металлических рубахах, сильные воины с топорами и мечами, но  двигающиеся на
удивление медленно, и  другие воины, коротышки со странными тяжелыми  луками
за  плечами, а в хвосте  колонны  мулы везли  с дюжину  машин,  сделанных из
дерева и веревок.
     Дротикометы  и  камнеметалки,  объяснил  арабам  проводник, катапульты,
которые  могут разрушить  любые стены, пробить любую броню и щиты. Но больше
всего Гханья нахмурился из-за веселых лиц и оживленных разговоров  воинов --
это было знакомое ему  iqbal, предвкушение победы, за  которой последует еще
много побед.
     Однако по прибытии в город, который чужеземцы называли своей  столицей,
Гханья  ощутил, как чувство  превосходства снова поднимается  в  нем, словно
плоть  входящего в  гарем халифа. Городишко не потянул бы даже на предместье
Кордовы.  Его  каменная  башня  была  новой   и  крепкой,   но  невысокой  и
единственной во  всем  городе. На  базаре народу  было меньше, чем при дворе
повелителя правоверных. С одного конца города был виден другой! Вместо толпы
просителей, осаждающих неприступных камергеров, они обнаружили единственного
человека, который  даже не  пытался притвориться,  что король слишком занят,
чтобы  принимать кого бы то ни было.  Разумеется, для  такого короля большой
честью  будет   предложение   дружбы  халифа  Кордовы,   потомка  Пророка  и
заместителя Аллаха на земле!
     Гханья окончательно обрел уверенность, готовясь к  аудиенции с хозяином
людей и кораблей. "Мы должны произвести на них впечатление, -- размышлял он,
-- моим собственным  богатством  или  ученостью  Мухатьяха -- ни с  тем ни с
другим  варвары наверняка раньше  не сталкивались". Беспокоило Гханью только
то, что в  этой  далекой  стране он  должен во всем полагаться на  искусство
своего переводчика, еврея Сулеймана.

        x x x


     -- Кто  такие евреи? -- краем рта спросил Шеф. Иностранные послы стояли
перед ним в большом  зале  для аудиенций,  и один из них  --  не  хозяин,  а
переводчик  --  стоял  впереди  остальных. Он только  что  представился,  но
употребленное им слово для Шефа ничего не значило.
     Стоящие  позади  короля советники  коротко  Посовещались.  Затем,  пока
личный толмач  Шефа отец  Бонифаций переводил  титулы гостей на  английский,
Скальдфинн, жрец  Хеймдалля,  шагнул вперед. Знаток языков  и переводчик, он
знал все, что было известно на Севере о других народах.
     --  Евреи --  это  народ  с  Востока,  они  распяли  Христа, --  сказал
Скальдфинн.
     -- Очевидно, кто-то из них еще остался.
     --  Христа  распяли римляне, -- возразил  Шеф,  -- германские  воины из
римского легиона.
     Он говорил со спокойной уверенностью, словно сам был тому свидетелем.
     -- Христиане предпочитают обвинять евреев.
     -- А те люди в длинных тонких одеждах? В кого верят они?
     -- Мы  зовем их магометанами. Они верят  в  Пророка,  который  появился
незадолго до нашего времени. Их  Бог  и Бог христиан -- это почти одно и  то
же, но они не верят в  божественность  Христа, а христиане их Мухаммеда даже
за  пророка не  считают.  Между мусульманскими и христианскими королевствами
всегда  шла  война.  Однако  мусульмане  принимают христианских  подданных и
евреев и обращаются с ними честно.
     -- Как и мы, значит.
     -- Да, за исключением того...
     --  За исключением  чего?  -- Шеф  все  еще  слушал  вполуха, как  отец
Бонифаций долго и нудно переводит  неприкрытую лесть, чрезмерно  рассыпанную
Сулейманом.
     -- За  исключением того,  что  они считают все три народа -- мусульман,
христиан  и  евреев  --  людьми  Книги.  Все  остальные,  по  их мнению,  не
исповедуют  настоящего  Бога,  который  в  этих  трех  религиях  един,  хотя
верования разные.
     Шеф некоторое  время  размышлял, слушая  сбивчивый  двойной  перевод --
арабскую речь Гханьи еврей Сулейман перекладывал  на своеобразную латынь,  с
которой  отец  Бонифаций  переводил  на  смешанный  англо-норвежский жаргон,
принятый при королевском  дворе. Наконец  Шеф поднял руку. Переводчики сразу
замолчали.
     -- Скажи им,  Бонифаций,  что, как я понял, они не  считают нас  людьми
Книги.
     А  ты, Торвин,  покажи  им одну из наших  книг. Покажи  ему  свою книгу
священных преданий,  написанную рунами.  Бонифаций, спроси, не думает ли он,
что мы тоже люди Книги?
     Гханья  поглаживал  свою бороду, а огромный человек в  белой одежде и с
молотом на поясе подошел  к  нему, протягивая  какой-то фолиант. Посол велел
взять книгу Сулейману, чтобы случайно не осквернить себя.
     -- Из чего она сделана? -- пробормотал он по-арабски.
     -- Они говорят, что из телячьей кожи.
     -- Ну, слава Аллаху, не из свиной. Значит, у них нет бумаги?
     -- Нет. Ни бумаги, ни свитков.
     Оба непонимающе глядели на руны. Сулейман всмотрелся попристальней.
     --  Смотрите, господин, в  этих  буквах  нет  закруглений. Одни  прямые
штрихи.
     Я думаю, эти  буквы происходят от зарубок, которые они  делали ножом на
дереве.
     Острым  глазом Шеф  углядел  легкий презрительный  изгиб  рта  Гханьи и
сказал стоявшим позади людям:
     -- Это не произвело на них впечатления. Вот увидите, переводчик вежливо
похвалит книги и не ответит на наш вопрос.
     -- Посол халифа рассмотрел вашу книгу, -- решительно начал Сулейман, --
и восхищен искусством переписчика. Если у  вас нет мастеров  по изготовлению
бумаги,  мы пришлем вам указания. Мы тоже не знали этого искусства, пока нас
не научили пленные из одной далекой империи, которых мы захватили в сражении
много лет назад.
     Сулейман  не  подобрал  для "бумаги" другого  латинского  слова,  кроме
papyrium,  "папируса",  уже  известного  Бонифацию,  хотя  тот   предпочитал
пергамент. К  тому  времени,  когда  перевод  дошел  до  ушей Шефа, "бумага"
превратилась в "пергамент", что не было ни новым, ни интересным.
     -- Вежливо поблагодари испроси, что привело их сюда.
     Все  его  советники,  англичане  и  норманны,  христиане  и  люди  Пути
внимательно  выслушали  длинный рассказ о нападениях на острова, о греческом
флоте  и франкских  солдатах,  о  железных  людях и  греческом  огне.  Когда
Сулейман упомянул  о последнем. Шеф  снова вмешался и спросил, видел ли  его
кто-нибудь  из  послов  собственными глазами.  Ряды  разомкнулись,  и вперед
пропустили молодого человека: юношу с таким  же смуглым орлиным лицом, как у
его хозяина, но, как отметил Шеф, с выражением самодовольного превосходства,
которое у него недоставало такта скрыть.
     Юноша медленно поведал свою историю.
     -- У тебя очень зоркие глаза, -- заметил Шеф в конце рассказа.
     Мухатьях  покосился на Гханью, увидел его кивок и не  спеша извлек свою
подзорную трубу.
     --Мой наставник, Ибн-Фирнас, -- сказал  он,  --  самый мудрый человек в
мире.  Сначала он  научился  исправлять слабость  своего  зрения,  используя
стекла особой формы. Потом, в один  прекрасный день,  следуя его указаниям и
по воле Аллаха, я открыл, что два стекла делают далекое близким.
     Он направил длинную, обтянутую кожей трубу в открытое окно, по-видимому
испытывая свои всегдашние трудности с ее фокусировкой.
     " -- Там, -- в конце концов заговорил он, -- девушка с непокрытым лицом
склонилась над колодцем, набирает в ведро воду. Она очень  красивая, подошла
бы для гарема халифа, ее руки обнажены. На шейной цепочке у нее висит...
     висит серебряный фаллос, клянусь Аллахом!
     Юноша расхохотался, а его  начальник неодобрительно нахмурился:  мудрее
не высмеивать дикарей, даже если их женщины не имеют стыда.
     Шеф вопросительно посмотрел на Гханью, дождался согласного кивка и взял
странный предмет у юноши, не обращая внимания на его недовольство. Он глянул
на  широкий  конец  трубы, взял со стола  тряпку и аккуратно  протер стекло,
ощупывая  его  форму.  Сделал то  же  самое  с узким концом.  Ему  и  прежде
доводилось замечать, глядя через толстое зеленое стекло -- в  его стране это
был лучший материал для окон,  его могли позволить себе лишь самые  богатые,
-- как искажаются очертания предметов. Значит, такое искажение может быть не
только помехой, но и приносить пользу.
     -- Спроси его, почему один конец должен быть уже, чем другой?
     Тарабарщина переводчиков. Ответ: он не знает.
     -- На широком конце стекло выпуклое. А что, если оно будет вогнутым?
     Снова тарабарщина, и снова тот же самый ответ.
     -- Что произойдет, если трубу сделать короче или длиннее?
     На  этот  раз ответ  был, несомненно,  сердитым,  еврейский  переводчик
сократил его, явно из дипломатических соображений.
     --  Он  говорит, достаточно  того, что  труба работает,  --  последовал
отредактированный перевод Бонифация.
     Наконец  Шеф приставил трубу к глазу, посмотрел  туда же, куда  смотрел
юный араб.
     -- Да, -- подтвердил он, -- это Алфвин, дочь конюха Эдгара.
     Шеф перевернул трубу, посмотрел через ее широкий конец,  как это раньше
делал Махмун, вызвав нетерпеливое хмыканье  араба, и протянул ему трубу  без
лишних слов.
     -- Что ж, -- сказал он, -- кое-что они знают, но, видимо, не испытывают
особого желания узнать побольше. Действительно, люди Книги делают только то,
что велел им наставник. Торвин, ты знаешь, как я к этому отношусь.
     Шеф  оглядел  своих  советников,  зная,  что  ничего  из сказанного  им
Сулейман и другие гости без перевода на латынь не поймут.
     -- Есть ли у нас какая-то основательная причина вступать с ними в союз?
Мне кажется, что мы им нужны больше, чем они нам.
     Разговор пошел не так, как нужно, осознал Гханья. Он не придал значения
их книгам. А они заметили -- по крайней мере король заметил, -- что Мухатьях
глуп, несмотря на всю мудрость его  учителя. Вот момент, от которого зависит
результат всей миссии. Он зловеще зашипел Мухатьяху и Сулейману:
     -- Дураки, расскажите  им,  чем славится Кордова. Мухатьях, расскажи их
королю про своего учителя что-нибудь, что его заинтересует. И хватит детских
фокусов! Он, может, и дикарь, но побрякушками его не обманешь!
     Они замялись. Первым нашелся Сулейман.
     -- Вы ведь христианский священник? -- обратился он к отцу Бонифацию. --
Но  все же  служите королю, который  не разделяет  вашу веру?  Тогда схажите
вашему  господину, что и со  мной то же самое. Скажите  ему, что со  стороны
таких людей, как мы с  вами, которые служат таким повелителям,  как он и как
мой повелитель, мудрее  будет держаться вместе. Потому что люди мы Книги или
нет --  а я считаю,  что его  книги отличаются от моей Торы,  вашей Библии и
Корана моего повелителя,  -- мы все благословенны. Благословенны тем, что не
заставляем других насильно принять нашу религию. Греки сжигают или ослепляют
тех, кто не признает их вероучение до последней буквы и запятой.
     Франки говорят друг другу: "Христиане правы, а язычники ошибаются". Они
не признают других книг, кроме  своей Библии и своей трактовки Библией. Отец
святой, я вас прошу, ради  нас с вами, добавьте собственные словак тому, что
я сказал! Ведь мы те, кто пострадает первыми. Мне припомнят распятие Христа.
     А в чем обвинят вас? В вероотступничестве?
     Шеф  выслушал  Бонифация,   скорее  пересказ,  чем  перевод  страстного
обращения  Сулеймана.  Он  заметил  озабоченность  на  лице  еврея.  На  его
собственном лице ничего не отразилось.
     -- Спроси, что хочет сказать второй?
     Мухатьях  успел собраться с  мыслями,  но на ум  ему  приходили  только
бесчисленные добродетели его учителя -- добродетели в арабском понимании.
     Он сделал машину для  отсчета музыкальных  тактов, и  теперь  музыканты
могли вступать со  своей  партией вовремя. Двор  его  дома  по всей  Кордове
славился  стеклянной  крышей, которую  он  сделал  над  своим  фонтаном.  Он
научился делать  стекло из  золы.  Его  поэмы  -- Мухатьях  уже хватался  за
соломинку -- знамениты во всем мире.
     Шеф  оглядел  советников, собираясь закончить  аудиенцию. Гханья бросал
злобные  взгляды  на бормочущего Мухатьяха, потрясенного полным  отсутствием
интереса к его рассказу.
     --  Не  хочет  ли  одноглазый  король  услышать  одну  из баллад  моего
наставника? -- предложил он. -- Или одну из баллад о моем наставнике?
     Услышав перевод. Шеф фыркнул, встал и твердо посмотрел Гханье в глаза.
     Уже  набрав в  грудь  воздуха, чтобы  прервать исполнение, Шеф  услышал
спокойный бас Бонифация, заглушивший арабскую декламацию юного Мухатьяха.
     -- Постой, государь. Он рассказывает кое-что  интересное. Он собирается
спеть балладу о том, как его наставник  летал. Полетел с самой высокой башни
в Кордове. И, видимо, остался жив.
     Шеф очень подозрительно посмотрел на юношу.
     -- Спроси его, какие перья тот использовал?
     Вопрос, ответ, перевод:
     --  Он  говорит,  никаких перьев. Только глупцы думают, что  люди могут
летать как птицы. Они должны летать как люди.
     -- И как же?
     --  Он не  скажет. Его наставник запретил ему рассказывать. Он говорит,
если хочешь узнать, приезжай в Кордову и сам увидишь.

        x x x


     Через несколько часов,  после закрытого заседания королевского совета и
долгого  совместного  пира.  Шеф  едва добрался  до  кровати.  Пир обернулся
настоящей мукой. Гости расспрашивали о каждом поставленном перед ними блюде,
отказались от свинины, ветчины,  колбас, вина, медовухи, пива, сидра и  даже
от  "огненного вина", которое  научился  перегонять Удд,  с подозрением  его
понюхали и отвергли. В результате они почти ни к чему не прикоснулись, кроме
хлеба и воды. Шеф  испугался за их здоровье. В его мире пить сырую воду было
риском, на который отваживались немногие. Водохлебы слишком часто умирали от
болей в животе и скоротечной дизентерии.
     Совещание  прошло  ненамного  лучше.  Шеф все время  чувствовал, что им
пытаются манипулировать, оказывают на него давление. Его удивило единодушие,
с каким советники настаивали на его отъезде. Раньше они беспокоились  о том,
чтобы удержать его от необдуманных экспедиций. А теперь
     --  хотя все было сделано  очень осторожно  --  они  словно  стремились
избавиться от него. Другой,  более интересующийся  политикой,  заподозрил бы
заговор и бунт.
     Первым начал Бранд.
     --  Внутреннее море,  --  пробурчал  он.  --  Туда  ходили раньше.  Ты,
наверно, не знаешь, но Рагнарссоны, -- назвав их имя, он сплюнул в огонь, --
попробовали туда добраться задолго до тебя. Лет пятнадцать назад, когда  еще
жив был их отец. Ушли с  сотней кораблей и пропадали два года. Тогда их  еще
было пятеро...
     -- Пятеро? -- переспросил Шеф. Он знал только четверых.
     -- Да. Сигурд, Ивар, Хальвдан, Убби и их старший брат, Бьорн. Его звали
Бьорн  Железный  Бок.  Он  мне  нравился,  --  продолжал  Бранд.--  Не такой
сумасшедший, как остальные. Его убил шальной камень при осаде Парижа.
     В общем, дело такое: они там побывали и вернулись через два года, когда
все  уже думали, что  они погибли. Потеряли  больше половины кораблей  и две
трети своих людей. Но, клянусь миром Хель, ну и богатыми же они вернулись! С
этого началось их могущество.  Они построили Бретраборг  на  эти деньги. Там
есть чем разжиться. Золота больше нигде не найдешь.
     -- Золото нам не нужно, у нас достаточно серебра, -- возразил Шеф.
     Но  тут  вступил Ханд,  упирая на возможность  получить  новые  знания.
"Целая новая наука о зрении,  например. А как насчет летающего человека? Нам
ничего не рассказывают, но сам факт,  что мы узнали об  этом случайно, когда
проболтался этот глуповатый  поэт,  означает,  что там действительно  что-то
такое есть.
     Что-то,  что мы себе и представить  не можем. А ведь это самая полезная
разновидность новых знаний". В  общем,  добавил Ханд, он подробно расспросил
еврея-переводчика.  По-видимому, в  Кордове есть лекари, которые для лечения
запросто  вскрывают  тела  своих  пациентов,  вещь,  которую  даже  Ингульф,
наставник  Ханда,  делал  всего несколько  раз в  жизни, а сам  Ханд и  того
меньше.
     И, между прочим,  Сулейман сказал,  что там  есть  врачи, которые умеют
вскрывать череп и делать операцию на мозге. "Мы обязаны отправиться на юг,
     -- заявил Ханд. -- Это наш долг перед Идуной, богиней врачевания".
     Торвин  говорил  мало,  но  тоже  выразил желание отправиться в морскую
экспедицию.
     -- Кто будет управлять Домом Мудрости вместо тебя? -- спросил Шеф.
     -- Фарман, -- сразу ответил Торвин.
     Странный  ответ, ведь Фарман не разделял интереса  Торвина к кузнечному
ремеслу. Фарман весь вечер сверлил Шефа сумрачным взглядом,  будто  заклиная
его уехать.
     Шеф ввалился в спальню, отпустил слуг, стянул с себя королевские одежды
и  бросил их в  угол;  завернувшись в  одеяло,  попытался  заснуть. Даже  на
пуховом  матрасе, сменившем теперь  доски  и  солому,  на которых  Шеф  спал
большую часть жизни, сон долго не шел. А потом началось.
     Во  сне он смотрел на карту. Но  на карту настоящую, резко отличающуюся
от  той,  что он лично  повесил на стену в своем  просторном кабинете. И еще
больше  отличающуюся  от других,  которые  он видел,  собирая  их  по  всему
христианскому миру. На  большинстве христианских  карт мир изображают в виде
буквы  Т, ножкой служит  неизведанная  земля  Африка, а  равные  по  размеру
Европой  Азия  образуют  верхнюю  перекладину.  Осью мира,  его  центральной
точкой, неизменно оказывается Иерусалим.
     Собственная  карта Шефа была подробно прорисована  на Севере  и Западе,
быстро  расплываясь  белыми  пятнами в  неизвестности Юга  и Востока, там он
отказывался наносить детали, не подтвержденные надежными источниками.
     Во сне карта не была похожа ни  на христианские, ни на его собственную.
Но  Шеф  интуитивно  почувствовал,   что  она   верна.  Слишком  изрезанная,
неожиданная и полная излишних подробностей, чтобы быть игрой воображения.
     Страны на  карте  были обозначены разными цветами.  Сначала Шеф  увидел
свои владения:  Британию, Данию, Норвегию,  Швецию и острова,  окрашенные  в
ярко-красный  цвет. Рядом  с ними  начали окрашиваться  в синий цвет  другие
земли. Вот посинели  зелми франков напротив  Британии, потом вся Центральная
Европа,  германские земли,  а теперь  синяя  волна  затопила  сапог  Италии.
Империя  Шарлеманя.  Ныне   снова  объединенная   благодаря  Святому  Копью,
попавшему в руки  истинного наследника Карла Великого, хотя и  не наследника
по крови. В руки Бруно Германского, нового императора.
     Шеф дернулся, услышав хладнокровный голос, слишком хорошо ему знакомый.
     -- Спокойней, -- произнес тот. -- Это не видение мира Хель. Ни змея, ни
Локи не будет. Просто смотри на карту. Смотри на границы.
     Видишь,  у тебя только в одном месте на  суше  есть граница с Империей,
внизу  полуострова Ютландия. Ты укрепил  границу от Дитмарша до  Балтийского
моря, вдоль линии древнего Данневирка, датского укрепления, которое построил
король Гудфрид. Но у Бруно границ много. На востоке... -- и  Шеф увидел, что
синее пропадает в почти бесцветной дымке, окрасившейся зеленым.
     --  Страна  степей  и  лесов. В  любой  момент оттуда  могут  нагрянуть
огромные армии.  Но  они исчезают так же  внезапно, как  появляются. Они  не
слишком беспокоят Бруно.
     --  На  юго-востоке...  --  Шеф   неожиданно  увидел  золотистый  язык,
протянувшийся от вершины итальянского сапога в глубину Азии.
     --  Греки. Их  столица  --  Византия,  а Бранд  ее  называет Миклагард,
Великий Город. Ныне  они не  так богаты, как арабы. Зато истинные наследники
римлян и римской  цивилизации. Их Бруно  тоже не боится, хотя у него есть на
них свои планы. Он хочет включить их в объединение всех христиан, сочетающее
культуру и коварство греков с энергичностью и жестокостью своих немцев.
     Перед таким союзом могут дрогнуть даже степные  воины.  А теперь смотри
на серебро.
     И серебро  появилось, словно раскатанный ковер пересек карту, охватывая
земли, которые Шеф и представить себе не мог, далеко на восток от Византии и
в самой глубине Африки.
     --  Земли  Дар-аль-Ислама,  Дома  Покорных воле Аллаха,  --  проговорил
холодный голос.  -- Нет  бога, кроме Аллаха, и неудивительно, что  ненависть
сильней всего между теми, кто одинаково верит  в Единого Бога. Может быть, в
одного и того же Бога. Но ни одна из сторон этого не признает.
     А теперь посмотри  на земли Дар-аль-Харб, Дома войны, -- между серебром
и синевой появилась сверкающая линия и пролегла через горы Северной Испании.
     -- Разбойничьи герцогства, теперь они усилились благодаря Ордену Копья,
ордену воинственных монахов, -- и отсверк перешел на юг Франции.
     -- Разбойничьи гнезда мусульман, -- пояснил голос, -- ныне им  угрожает
воспрянувшая Империя.
     Сияние охватило острова:  Сицилию, Мальту,  Сардинию, Мальорку и другие
Балеарские острова.
     -- Это ключ, -- сказал голос. -- Они контролируют Внутреннее море.
     Шеф увидел,  что  постепенно  серебряное  везде превращается  в  синее.
Словно ножницами обкорнали края арабской Испании.
     Объединить синее и золотое, подумал Шеф. Обрезать серебряное, превратиь
его в синее. Тогда это будет самое крупное объединение в мире. В поле зрения
вернулись его красные владения --  тонкая полоска, прочерченная на  одном из
углов Империи. Его  владения простираются от острова Сцилла до мыса Нордкап.
Но они не шире карандашной линии.
     --  А  вот где  ось,  -- произнес  голос, доносящийся теперь  издалека,
словно он  уже уходил. На  христианских картах всегда изображали Иерусалим в
качестве центра  Земли,  оси  мира,  точки  предназначения.  Шеф увидел, как
центральная точка  засияла, выделилась  на фоне  бледнеющих красок  его сна,
словно  придвинулась  к  нему.  Точка  в  самом  центре   Внутреннего  моря,
уравновешивающая Север и Юг, Восток и Запад. Но он не знал, что это.
     Его мысль метнулась вслед удаляющемуся наставнику, взывая:
     -- Где? Где?
     И голос донесся из холодного и враждебного далека:
     -- В Риме. Иди в Рим, сын мой. Там ты обретешь мир...
     Шеф  проснулся  с  таким  содроганием  и  конвульсиями всех  мышц,  что
деревянная рама кровати затрещала и заспанные стражники вбежали из холла.
     "Он хочет, чтобы я шел в Рим, -- подумал  Шеф. -- Это был мой отец Риг.
Он назвал меня "сын мой". При таком отце это не сулит ничего, кроме беды".

        ГЛАВА 5

     В  тот момент,  когда подгоняемый течением флот  вышел из устья Темзы и
повернул на юг, чтобы Узким морем  пройти в Бискайский  залив, Шефа поразила
собственная неистребимая жизнерадостность. Ведь оснований  для  оптимизма не
было.  Своим видениям он доверять не мог. Его друзья, чувствовал  он, что-то
от него  скрывают.  И  все же он  ощутил прилив энтузиазма,  едва под ногами
закачалась палуба корабля.
     Может  быть, размышлял Шеф,  все дело в переменах,  которые каждый  раз
обещало ему  морское путешествие. Словно бы ветер перемен, достаточно свежий
на земле, по крайней мере в его стране, на море становился еще сильнее.
     Он не мог не сравнивать  нынешнее путешествие с тем, в которое пустился
восемь лет назад, когда  он  заплыл далеко  на север, в конце концов победил
Рагнарссонов и уступил Святое Копье своему сопернику Бруно.  Тогда он отплыл
на экспериментальных кораблях, предназначенных только для одного:
     нести  на  себе катапульты.  Все остальное  на  них  требовало мучений.
Лучшая в  мире команда не смогла  бы удержать их  от нескончаемого  сноса  в
подветренную сторону. А ведь его команда тоже была экспериментальной.
     Рыбаки в качестве капитанов и сухопутные вояки в качестве матросов. Им,
слишком неуклюжим и неопытным, даже со всеми предосторожностями  нельзя было
доверить развести  на  борту огонь, поэтому приходилось  день  за  днем есть
холодную  пищу, запивая  ее  глотком  пива  и надеясь лишь  на  ночевку близ
берега, где можно будет разжечь костер.
     Совсем  другое  дело  сейчас. Флот Шефа не был  велик.  После опасливых
прикидок   решили   не  трогать  эскадру  новых   двухмачтовых   кораблей  с
катапультами, оставив их сторожить  вечно  таящее угрозу устье Эльбы. Каждый
знал,  что  флот  императора  всегда наготове и лелеет надежду проскользнуть
через  заслоны,  может  быть даже  высадить  на  английский  берег  грозных,
вымуштрованных, несокрушимых  воинов-монахов  из Ордена Копья,  как небо  от
земли отличающихся  от  недисциплинированных рыцарей Карла Лысого,  разбитых
под  Гастингсом  девять  лет  назад.  Так  что  тридцать  кораблей  остались
бороздить  прибрежные  воды  в   своей   непрекращающейся  круговерти  между
позициями в  море близ Эльбы,  главной базой в  Норидже  и  вспомогательными
портами  на  датском  полуострове Ютландия.  Шеф взял с  собой  только шесть
кораблей и свой флагман -- "Победитель Фафнира".
     Однако  это были славные корабли. Им был нипочем встречный юго-западный
ветер, который  остановил бы  их прототипы;  они  без труда прошли  длинными
галсами  по Каналу, команда ловко и быстро  управлялась с удвоенным парусным
вооружением. Им  также  не были свойственны  те устрашающие изгибы  корпуса,
которые так  напугали Шефа  и его  покойного  ныне товарища Карли, когда они
впервые оказались пассажирами на настоящем судне викингов. Вместо того чтобы
изгибаться  по форме  каждой  накатывающей  волны,  большие тяжелые  корабли
просто  разбивали валы, сохраняя устойчивость благодаря грузу  и  балласту и
легко удерживая вес своих  высоко установленных катапульт. На них даже  была
--  Бранд  лишь завистливо и  грустно покачал  головой,  когда  впервые  это
увидел, -- такая новомодная  роскошь, как сплошные палубы. Ни на одной ладье
викингов внутренности  не  закрывало ничего, кроме скамей гребцов  и кожаных
пологов, которые  иногда натягивали для защиты от дождя. Чтобы выспаться  во
время морского перехода,  нужно было завернуться в груду одеял и ложиться на
днище; если повезет, то между шпангоутами. Теперь же большая ширина и высота
укрепленного  бронзовыми  болтами  корпуса  означали,  что  можно  настелить
сплошную палубу, дающую кров, а под ней оставалось место для гамаков сильных
мира сего, прежде всего --  самого короля. Шеф улыбался как мальчишка, когда
его  шкипер  Ордлав  показал ему это  нововведение. А  потом, выбравшись  из
гамака,  отметил,  что  благодаря  этому можно  увеличить  продолжительность
плавания без заходов в порт -- очень ценно для патрульных судов.
     --  Он  никогда  ничему  не  радуется,  --  шепнул  позже Ордлав  своим
помощникам.  -- Старается все  предусмотреть  наперед. Если хотите знать мое
мнение, это никому не принесет добра.
     Но Ордлав ошибался. Шеф радовался каждой  мелочи, когда в конце концов,
стоя на  платформе  кормовой катапульты, увидел удаляющийся  берег Англии  и
услышал  устрашающие рвотные звуки,  издаваемые послом халифа и  его людьми,
снова  обреченными на атлантическую  качку. Его  взгляд отметил, как искусно
его  двенадцать кораблей  --  семь  с катапультами и  пять  разведывательных
кораблей викингов -- выстроились в подобие журавлиного клина размахом в пять
миль,  так,  чтобы  не  упускать  друг  друга  из  виду  и  в  то  же  время
просматривать  горизонт  как  можно дальше. Он одобрительно  кивнул,  увидев
новые  "вороньи гнезда"  на вершине каждой мачты. Он  был бы  рад  увидеть в
каждом из них впередсмотрящего с подзорной трубой, вроде той, что показывали
арабы, но до сих пор секрет ее изготовления не был раскрыт.  В данный момент
жрецы  Пути  трудились  в  Доме  Мудрости,  плавили  стекло,  придавали  ему
различные  формы,  пытаясь  проникнуть  в  секрет тем же  способом,  который
применяли  при  усовершенствовании стали и оружия: не  с помощью  логики,  а
последовательно перебирая возможные варианты. Тот,  у кого получится, сможет
сам назначить себе награду.
     Но, между прочим, на новых кораблях был  даже каменный очаг, защищенный
от ветра и дождя! Ноздри Шефа улавливали запах густой похлебки с колбасой, и
он  вспомнил, какие ему доводилось испытывать муки голода. Ведь все говорят,
повторил он себе,  что  бедность не  входит в число добродетелей.  Возможно,
добродетели помогают переносить бедность, но она никого не делает лучше.
     Его  приятные размышления были внезапно прерваны суматохой на форкасле,
передней боевой  платформе: оттуда послышались возбужденные голоса мужчин  и
перекрывающий их визг,  невозможный в море  визг женщины. И притом, судя  по
звуку,  женщины  негодующей. Шеф торопливо пробрался к борту и зашагал вдоль
длинной семидесятифутовой палубы.
     Это действительно оказалась женщина, однако в первый момент Шефа больше
поразил вид  его  друга  детства,  лекаря  Ханда, который  набычился  против
шкипера Ордлава и всем телом его отталкивал. Ханд был одним из самых слабых,
такой миролюбивый и кроткий,  что просто невыносимо. С трудом  верилось, что
он теснит грузного Ордлава.
     Но еще  более странно выглядела  сама  женщина.  Шеф  сразу заметил  ее
каштановые   волосы  и   сверкающие  голубые  глаза  --  при  этом  какие-то
воспоминания шевельнулись в его  мозгу, -- но  потом он уже не видел ничего,
кроме ее одежды.
     Медленно  до  мозга доходило  то, что  уже отметил  взгляд. Ее  одеяние
определенно  было  копией   одежд  жрецов  Пути.   Белоснежная,  многократно
отбеленная  шерстяная  ткань.  На  шее  амулет, но не  из тех, которые легко
опознать. Не яблоко лекарей  и не молот кузнецов. Лыжи бога Улла? Нет, перо,
грубо  сделанное, но узнаваемое перо птицы. А вокруг талии у  женщины висела
низка священных ягод рябины.
     Шеф обнаружил,  что рядом с ним стоит Тор-вин. И еще он понял, что крик
и возня затихли, прерванные его появлением и его пристальным взглядом.
     -- Она  с  тобой? -- с  изумлением спросил король у Торвина.  -- У  вас
теперь есть жрицы?
     --  Не со мной, -- был угрюмый ответ. -- Она не имеет права носить наши
амулеты и одежду. Их надо снять с нее, платье и все прочее.
     -- А что потом?
     -- А потом за борт ее, -- вмешался Ордлав. --  Слыханное ли это дело --
женщина на  борту корабля?  -- Он тут  же спохватился:  -- Я хотел  сказать,
носящая прялку.
     Шеф  хорошо  знал,  что среди  его моряков, даже среди  англичан  вроде
Ордлава, которые оставались христианами, распространен  особый табуированный
жаргон, haf-слова. Викинг Бранд и его люди  непоколебимо стояли на  том, что
упоминание  в море  о  таких  непотребных  существах,  как женщины,  кошки и
христианские священники, -- верный способ накликать беду, и хуже этого может
быть только путешествие на одном с ними корабле.
     Также нельзя было запросто называть составные части своего корабля, для
них имелись особые ритуальные названия. Об этом и  вспомнил  Ордлав. Но  все
соображения Шефа снова улетучились,  едва он присмотрелся к стоящей напротив
женщине. Он рассеянно  отодвинул  рвущегося на защиту Ханда, чтобы без помех
окинуть ее взглядом.
     --  Я  видел  тебя  раньше,  --  отметил Шеф.  -- Ты  меня ударила.  Ты
расквасила мне  нос.  Теперь  я  вспомнил. Это было  под  Бредриксвордом,  в
лагере... в лагере могучего воина. Ты была в палатке, которую я  разрезал, в
палатке... --  Шеф запнулся. Он  не помнил  правил Бранда  на  этот счет, но
что-то ему подсказывало, что имя Ивара Бескостного может ничуть не хуже, чем
женщины  и  кошки, разъярить  и  накликать морских ведьм богини Ран,  богини
глубин. -- В палатке бледного человека, -- наконец выкрутился он.
     Она кивнула.
     -- Я тоже тебя помню. У тебя тогда было два глаза. Ты разрезал палатку,
чтобы вытащить английскую девушку, но перепутал  меня с нею. Я тебя ударила,
и  ты  меня  отпустил.  --  Шеф  услышал, что  по-английски  она  говорит  с
норвежским акцентом, таким же заметным, как у Бранда. Но акцент ее несколько
другой  и  не похож на акцент многих приверженцев  Пути, говорящих  на смеси
английского  и  норвежского.  Она  датчанка. Похоже,  чистокровная датчанка.
Откуда она взялась?
     -- Я провел  ее на  борт, -- заявил Ханд,  которому  наконец-то удалось
привлечь к себе внимание.  -- Я спрятал ее под палубой. Шеф, ты был учеником
Торвина, я  был  учеником Ингульфа.  А Свандис --  моя ученица. Я прошу тебя
защитить ее, как Торвин защищал тебя, когда псы Ивара хотели тебя убить.
     --  Если она  твоя  ученица,  почему она не  носит  яблоко Идуны,  знак
лекарей?
     -- спросил Шеф.
     --  Женщины  не могут быть  учениками,  -- в  тот  же  момент проворчал
Торвин.
     -- Это я могу  объяснить, -- ответил  Ханд. -- Но есть еще много вещей,
которые необходимо разъяснить. В личной беседе, -- добавил он. Шеф задумчиво
кивнул. По опыту он знал, что Ханд никогда ничего не просит лично для себя с
того самого  дня, когда Шеф  снял с него рабский  ошейник. Однако он верой и
правдой служил  своему королю. Он заслужил право быть выслушанным. Шеф молча
указал на закуток, где был подвешен королевский гамак.
     Он  обернулся к Ордлаву,  Торвину, всей команде  и  смуглолицым  арабам
позади.
     --  Больше никаких  разговоров  о  раздевании  и швырянии за  борт,  --
распорядился Шеф. --  Орд-лав, начинай раздавать еду. И не забудь про  нас с
Хандом. А что до женщины,  отведи ее на корму, и пусть двое твоих помощников
присмотрят за ней. Ты отвечаешь за ее безопасность.  Леди, -- добавил он, --
следуйте за этими людьми.
     Какое-то  мгновение она  сверлила его взглядом, будто собираясь ударить
снова. Свирепое лицо, знакомое лицо. Когда она обмякла и опустила глаза, Шеф
с  содроганием сердца вспомнил,  где  видел  это  лицо. Он глядел  в него на
сходнях. Это женское воплощение Бескостного, которого Шеф убил и сжег дотла,
чтобы дух его никогда не вернулся. Что за тень вызвал Ханд из прошлого? Если
это  draugr, одна из дважды рожденных,  Шеф  в конце концов последует совету
Торвина.  И  тем  самым  снимет  камень  с  души  у  своих  моряков,  мрачно
принявшихся за еду.

        x x x


     -- Да, она  дочь Ивара, -- признал Ханд, едва они уселись в темноте под
платформой передней катапульты. -- Я понял это некоторое время назад.
     -- Но как  у него  может быть дочь, его дочь? Ведь он ничего  не  мог с
женщинами, поэтому его и прозвали Бескостный, у него не было...
     -- Да были, были, -- вздохнул Ханд. -- И ты прекрасно это знаешь. Когда
ты убивал его, ты раздавил их в своем кулаке.
     Шеф примолк, вспомнив последние мгновения своего поединка с Иваром.
     -- К тому  времени, когда  мы его  узнали,  --  продолжал  Ханд, -- ты,
похоже,  прав,  он уже ничего не мог  с женщинами. Но когда был помоложе, он
еще мог
     -- если сначала их  помучит.  Он был  одним из тех мужчин... их гораздо
больше,  чем  следовало бы,  даже  в твоем королевстве... которых возбуждают
боль и  страх.  К  концу жизни он стал ценить в женщинах  только  их боль  и
страх,  и, думаю,  ни  одна  доставшаяся ему женщина  уже не могла надеяться
выжить.
     Знаешь,  от  этого ты и спас Год иву, -- добавил  он, бросив на  короля
пронизывающий  взгляд. --  Поначалу он обращался  с ней  хорошо,  но,  как я
слышал, он такое делал нарочно, чтобы острее было удовольствие  потом, когда
доверие жертвы вдруг сменится страхом.
     Но  в  молодости  его  притязания  были,  видимо, поскромнее.  Женщинам
удавалось выжить после того, что он с ними делал. Он  мог даже наткнуться на
одну-двух таких, которые сами помогали ему, извращенных в другую сторону.
     -- Что,  радовались, когда  их  бьют? --  недоверчиво фыркнул Шеф.  Ему
самому нередко доводилось испытывать боль. Его нынешний собеседник выжег ему
глаз  раскаленной иглой -- чтобы не случилось худшего. Он не мог представить
себе даже отдаленной связи удовольствия с болью.
     Ханд кивнул и продолжил:
     --  Я думаю, что с матерью Свандис у него даже могло быть что-то  вроде
любви. Как бы то ни было, эта женщина зачала от него дочь и дожила до родов.
     Хотя  вскоре после них  она  умерла -- ведь  Ивар  становился все более
жестоким.
     Ивар  очень  дорожил  дочерью, возможно  из-за ее  матери,  а  возможно
потому, что она была живым доказательством его мужских способностей. Он взял
ее с собой в Великий поход на Англию. Но после переполоха под Бредриксвордом
все  Рагнарссоны отослали своих женщин,  настоящих женщин,  а  не  наложниц,
назад  в безопасный Бретраборг.  Но, Шеф, ты должен понять следующее,  это я
тебе  скажу   как   лекарь,   --   Ханд  взялся  за   амулет-яблоко,   чтобы
засвидетельствовать  свою  серьезность.  --  Эту девушку три раза  пугали до
смерти. Во-первых, в Бредриксворде. Большинство женщин из той палатки убили,
это  ты  знаешь. Годиву ты вытащил,  а Свандис  схватила оружие и  затаилась
между растяжек, где воинам нелегко  было ее найти.  Всех  остальных зарезали
люди, настолько ослепленные яростью, что уже ничего не разбирали.
     Утром  она собирала тела. Второй раз в Бретраборге,  когда ты взял  его
штурмом.
     Она  тогда  жила как принцесса, любая ее  прихоть выполнялась. И  вдруг
повсюду опять кровь и  огонь,  и после этого ей пришлось бродяжничать. Никто
бы не принял дочь Рагнарссона. А достань она золото, любой бы его отнял. Все
ее родственники  были мертвы.  Чем, по-твоему,  она  жила? Ко времени, когда
добралась  до меня, она прошла  через много  рук. Словно  монахиня,  которую
захватили викинги и передают от костра к костру.
     -- А в третий раз? -- спросил Шеф.
     -- Когда погибла ее мать. Кто знает, что там произошло?  И  кто  знает,
что увидел или услышал ребенок?
     --  Сейчас  она твоя наложница? --  осведомился  Шеф, пытаясь прийти  к
какому-то решению.
     Ханд только рукой махнул.
     --  Я  же тебе  пытаюсь втолковать, безмозглый ты засранец, что из всех
женщин эта  в последнюю очередь  мечтает быть чьей-то  любовницей. В ее мире
для женщины лечь с  мужчиной -- все равно что быть медленно выпотрошенной, и
делается это исключительно ради еды или ради денег.
     Шеф откинулся на  скамье. Хотя лица его в неосвещенном твиндеке было не
различить, он слабо улыбался.  Ханд  разговаривал с  ним  совсем  как  в  те
времена, когда оба они были мальчишками, сын трэля и незаконнорожденный.
     С  другой  стороны, какое-то возбуждение  шевельнулось внутри него  при
мысли,  что появившаяся  женщина не была любовницей Ханда. Дочь Рагнарссона,
размышлял  он. Сейчас, когда ее отец и дядья с кузенами, к  счастью, мертвы,
это может оказаться не так уж плохо -- взять и породниться  с Рагнарссонами.
Ведь, несмотря на ненависть, все признавали, что они были потомками  богов и
героев.
     Змеиный  Глаз  заявлял, что в его жилах течет кровь Вьолси  и  Сигурда,
убийцы Фафнира. Нет сомнений, что датчане, шведы и норвежцы признают дитя от
подобного союза -- пусть даже она Бескостный в женском роде.
     Шеф вернулся к реальности:
     -- Если она не твоя любовница, зачем ты спрятал ее на борту?
     Ханд снова наклонился к нему:
     -- Я тебе говорю, у этой  девушки столько ума, сколько ни ты,  ни  я не
встречали.
     -- Что, больше, чем у Удда? --  Шеф вспомнил о крошечном,  рожденном  в
рабстве  человечке, который  сделался  королевским  железных дел мастером  и
самым уважаемым кузнецом среди жрецов  Пути:  но его  теперь  не выманишь из
Дома Мудрости в Стамфорде, ведь его нервы навсегда  расстроены теми ужасами,
что ему довелось пережить на Севере.
     -- В некотором роде. Но ее  ум другой.  Она не кузнец,  не обрабатывает
металл  и  не  выдумывает  машины.  Она  мыслит  глубже.  После  бегства  из
Бретраборга кто-то  рассказал ей об учении Пути.  Святых поэм и сказаний она
знает не  меньше, чем Торвин, и умеет читать их и записывать. Вот почему она
решила носить птичье  перо, хотя я  не знаю, какого  бога оно обозначает. --
Ханд перешел на шепот: -- Я считаю, что она разъясняет сказания лучше самого
Торвина. Их скрытый смысл, правду о Велунде, о короле Фроти и девахгигантах,
всю  правду,  а не наши  сказки, об  Одине и Локи, о дне Рагнарока. Тем, кто
готов слушать, она излагает странное учение, говорит, что нет Вальгаллы  для
славных и Ностранда для дурных, нет чудовищ в  безднах морских и под землей,
нет Локи и нет мира Хель...
     Шеф оборвал его:
     -- Если ты хочешь,  она  может  остаться.  Что  до меня, то  пусть даже
излагает  свое  странное  учение. Но  скажи  ей  следующее: если  она  хочет
кого-нибудь убедить, что Локи не существует, пусть начнет  с меня. Я  осыплю
золотом того, кто докажет мне это. Или убедит меня, что его оковы прочны...

        x x x


     Не  так  уж  далеко,  на расстоянии  полета ворона  от военного  флота,
бороздящего Атлантику  у французского побережья,  новый  император Священной
Римской империи со вкусом готовился к своему послеобеденному развлечению.
     Вернувшись со  встречи в Салонах, император  с обычной  своей  яростной
энергией набросился на следующую задачу, которую он перед собой поставил
     -- дополнить  на сухопутном  театре те  военные  действия,  которые его
генерал  Агилульф и греческий  адмирал Красного  флота осуществляли на море.
Настало  время,   объявил  Бруно,  покончить  с  мусульманскими  крепостями,
поставленными поколение  назад на южном  берегу  Франции, где они  постоянно
угрожали  паломникам и должностным  лицам,  направляющимся  в Рим, к  вящему
позору всех христиан и наследников Карла Великого. Кое-кто стал ворчать, что
это проще сказать,  чем сделать. Но  таких было немного. Император ни к чему
не приступал без плана.
     Сейчас Бруно стоял, спокойный и веселый, и  объяснял, какое развлечение
готовится, окружившей его  группе  недоверчивых, осторожных, но  чрезвычайно
заинтересованных дворян  --  это были мелкие герцоги  и бароны с Пиренейских
гор, их крепости  как занозы сидели на краю мусульманской Испании, и поэтому
они служили своеобразным противовесом мусульманским бандитам, одно  из гнезд
которых на южном побережье Франции Бруно собирался сегодня уничтожить. Время
от времени с неба шлепалась стрела или Дротик, выпущенные из крепости, башни
которой  вздымались  футов  на  двести  над  беседующими.  Дворяне  заметили
абсолютное безразличие императора к опасности, он лишь нехотя поднимал  щит,
чтобы отбить стрелу, не  прерывая своей  речи. Это не  была речь кабинетного
вояки. В императора за его жизнь стреляли больше раз, чем он помочился.
     --  Как  видите, они построили  высокие  стены, --  объяснял  Бруно. --
Долгое время это было вполне надежно. Осадные лестницы установить нелегко, у
них полно лучников -- неплохих, кстати, лучников, -- добавил он, в очередной
раз  поднимая  свой  щит. --  Построено  на  камне,  так  что  делать подкоп
бесполезно.
     Даже наши онагры невозможно  поднять достаточно высоко, чтобы ударить в
их ворота.
     --  Но  мусульманские  мерзавцы  еще  не  имели  дела  с  моим  славным
secrefarius'ом -- Император указал рукой на фигуру, которую испанские бароны
до  сих пор  не  замечали: маленький тощий  человечек, одетый  в неприметную
черную рясу дьякона, стоял около огромной машины, которую с трудом притащили
две  сотни человек. Взглянув еще раз, бароны убедились,  что  от дьякона  не
отходят  два  полностью  вооруженных  воина  со  щитами  удвоенного размера.
Император мог рисковать своей жизнью, но не жизнью этого дьякона.
     --  Это  Эркенберт   Англичанин,   Эркенберт-arithmeticus.   --  Бароны
понимающе кивнули. Даже они  слышали об  этом человеке.  Ныне  все христиане
знали историю о  том, как великий император путешествовал в языческие страны
и вернулся со Святым Копьем центуриона Лонгинуса. Значительную часть истории
занимал  рассказ о том, как Эркенберт-arithmeticus сокрушил Королевский  Дуб
шведских   идолопоклонников.  Маленький   дьякон  выкрикивал   пронзительные
распоряжения, в  кулаке  у него был зажат факел. Он взглянул на  императора,
увидел его кивок, нагнулся к своей  машине, выпрямился и выкрикнул последний
приказ. Мгновением  позже испанцы  издали общий  стон  изумления.  Коромысло
машины качнулось, его короткое плечо медленно и натужно тянула вниз огромная
бадья.  В  тот же самый момент длинное плечо взметнулось вверх, настолько же
быстро, насколько медленно  двигалось короткое, и  выпустило дымный след. Но
стон был вызван размерами выброшенного вверх снаряда: крупнее  любого камня,
который мог бы  поднять человек, крупнее, чем мул или двухлетний вол, снаряд
словно  по  волшебству улетел  в  небо.  Пронесся над  стеной  мусульманской
крепости и рухнул где-то в глубине.
     Со стен донеслись встревоженные и яростные крики. А  обслуга требукета,
военной машины,  уже суетилась около  рычага с  бадьей,  некоторые забрались
внутрь и выкидывали на пересохшую землю камень за камнем.
     -- Машина очень медленная, -- оживленно продолжал  Бруно, -- зато легко
может зашвырнуть снаряд весом с трех человек  футов так на сто  пятьдесят. И
вы видели, что она пускает  его вверх. Не просто вперед, как онагр, а вверх.
Поэтому мы поступаем с негодяями так: сначала  забрасываем  огнем деревянные
постройки внутри крепости -- четыреста фунтов просмоленной соломы невозможно
потушить просто помочившись, -- а потом... ну, сами увидите.
     Коль скоро мой секретариус сделал выстрел  или два, он может рассчитать
вес груза -- это нелегко, но он arithmeticus -- и выстрелить еще раз, уже не
соломой, а камнем, который попадет точно в их ворота, -- он указал на обитые
железом дубовые  ворота  крепости. --  А потом, как  вы  увидите,  --  Бруно
показал на  тяжеловооруженных воинов, выстроившихся  в шеренги вне  пределов
досягаемости  вражеских  луков,  -- в  бой пойдут  герои  из Ордена Копья  и
докончат работу.
     -- И мы вместе с ними, -- вступил один из испанских баронов, иссеченный
шрамами ветеран.
     -- Разумеется!  -- вскричал  Бруно.  --  И  я тоже!  Да  я  для этого и
приехал! -- Он заговорщически подмигнул. -- Хотя нам необходимо принять одно
решение.
     Мои парни носят кольчуги, ведь они идут в бой по два раза на неделе. Но
тем  из   нас,  кому   это  удается   лишь  изредка,  не  лучше   ли   пойти
легковооруженными? Я сам ношу только  кожаный жакет, он не мешает двигаться,
и арабы тоже не носят доспехов. По правде говоря, для меня такие дела больше
похожи на травлю крыс, чем на сражение. Но этим мы обязаны  нашим хитростям,
которые помогают нам выкурить крыс.
     Он с  благодарной  улыбкой  взглянул  на  своего секретариуса,  который
руководил  подъемом бадьи огромного  требукета, готовясь снова  наполнить ее
грузом.
     -- А  вы  возьмете с собой  в битву Святое Копье? -- осмелился спросить
один из испанцев.
     Император кивнул, и золотой венец, водруженный  на его простой стальной
шлем, сверкнул на солнце.
     --  Я никогда с  ним не расстаюсь. Но я его держу  в той же  руке,  где
пристегнут щит, и никогда  не  наношу  им ударов. Однажды оно  было  напоено
Святой  Кровью  нашего  Спасителя, и его  нельзя  осквернять  кровью мерзких
язычников. Я дорожу им больше, чем собственной жизнью.
     Испанцы  стояли молча.  Было совершенно ясно, что этот штурм предпринят
не только с целью уничтожения  бандитов, но и с целью произвести впечатление
на баронов. Император  хотел подчеркнуть для них  тщетность всякого  другого
выбора,  кроме  союза  с  ним  и подчинения.  Однако  они  и  сами  к  этому
склонялись.
     Многие    поколения   их   предков   отчаянно   противостояли    волнам
мусульманского нашествия, совсем, по-видимому, позабытые спрятавшимися за их
спиной  собратьями-христианами. Если теперь великий король  пришел с могучей
армией
     --  что ж,  они готовы показать ему  дорогу  и разделить с  ним добычу.
Реликвия в его руке была лишь еще одним подтверждением  его могущества, хотя
и довольно  убедительным. Наконец один из баронов заговорил, он сделал выбор
и хотел доказать свою лояльность.
     -- Мы все пойдем  за Копьем, --  сказал он на искаженной латыни горцев.
Его товарищи  откликнулись  согласным гулом. --  Я так  думаю, что  владелец
Копья должен владеть и другой святой реликвией нашего Спасителя.
     Бруно пристально и подозрительно взглянул на него:
     -- И что это за реликвия?
     Испанец, улыбнулся.
     --  О ней известно немногим. Но говорят, в этих горах  хранится третья,
кроме Святого Креста  и  Святого  Копья,  реликвия,  которая соприкасалась с
нашим Спасителем.
     Он умолк, довольный произведенным эффектом.
     -- И что это?
     -- Святой  Градуаль, --  на приграничном  диалекте это  прозвучало  как
"Санто Граале".
     -- Где он находится и что это такое? -- очень тихо проговорил Бруно.
     -- Не могу  сказать. Но, говорят,  его прячут  где-то в этих  горах. Он
спрятан со времен длинноволосых королей.
     Другие  бароны  с  сомнением  переглянулись,  не уверенные, что  стоило
упоминать  старинные династии, свергнутые  дедом  Карла Великого.  Но  Бруно
нимало не заботила легитимность династии Шарлеманя, которую он сам истребил,
его внимание было целиком поглощено рассказом барона.
     -- Так кто же владеет им сейчас, это известно?
     -- Еретики,  --  ответил  барон. --  В этих горах они повсюду.  Это  не
поклонники Мухаммеда и Аллаха, говорят, это поклонники самого дьявола Грааль
упал  к ним много  лет назад, так говорят, хотя никто  не знает,  что бы это
могло  означать  Мы не знаем, кто эти еретики,  они могут быть сейчас  среди
нас.
     Говорят, у них очень странное вероучение.
     Машина  снова   выстрелила,   камень  медленно  поднялся   в  воздух  и
сокрушительно  ударил  по  воротам, позади которых вздымались  клубы черного
дыма.  Воины Ордена  Копья  издали  хриплый клич  и  бросились в  брешь.  Их
император обнажил  свой длинный меч  и  повернулся, сжимая мускулистой рукой
Святое Копье.
     -- Поговорим  об  этом после, -- прокричал он сквозь шум  битвы.  -- За
ужином. Когда перебьем крыс.

        ГЛАВА 6

     Сердце  халифа Кордовы Абд  эр-Рахмана  было  неспокойно. Он  сидел  со
скрещенными  ногами на  своем любимом ковре в  самом  маленьком  и потаенном
дворике своего дворца и мысленно перебирал свалившиеся на него неприятности.
Рядом успокаивающе журчала  в фонтане вода. В  сотнях  ваз, расставленных по
всему дворику в кажущемся беспорядке, росли цветы.
     Балдахин закрывал халифа от прямых лучей солнца, уже набравшего силу за
короткую андалузскую  весну. Во  всем дворце  говорили  шепотом,  а  снующие
повсюду слуги делали свою работу молча. Телохранители на цыпочках отошли под
затененную колоннаду, наблюдая, но оставаясь невидимыми. Христианская рабыня
из  его  гарема,  понукаемая мажордомом, принялась  потихоньку наигрывать на
цитре  ненавязчивую  мелодию, едва слышную  и готовую умолкнуть при малейшем
признаке неудовольствия. Никто не смел войти во дворик, и халиф погружался в
свои размышления все глубже и глубже.
     Купцы  принесли  плохие  вести,   рассуждал  он.  Ясно,  что  христиане
захватили  все  острова,  на которых  только можно разместить  морские базы:
Сицилию,  Мальту,  Мальорку,  Менорку, остальные  Балеарские  острова,  даже
остров  Форментеру,  и вдобавок  -- хотя  это  была  уже  не  его  забота --
греческие острова Кипр и Крит. Купцы сообщали, что на всех  торговых линиях,
даже  вдоль  африканского  побережья,   их   суда   подвергаются  нападениям
христианских  пиратов. "Странно,  что все изменилось  так стремительно",  --
подумал халиф.
     Тому  была  причина,  хотя  халиф ее  не знал. При всей  своей величине
Средиземное море все-таки  больше похоже на озеро. Из-за доминирующих ветров
и  постоянного течения, несущего свои  воды  из  Атлантики, чтобы восполнить
убыль  от  испарения  в  этом  почти  замкнутом водоеме, в  Средиземном море
гораздо легче плыть с запада на  восток, чем с востока на запад,  а с севера
на  юг  --  легче,  чем  с  юга  на   север.  Первое  обстоятельство  давало
преимущество халифу,  а второе -- его  христианским противникам. Как  только
объединение арабских флотов и баз на севере было раздавлено, путь на юг стал
открыт  для жителей любой островной деревушки, желающих снарядить  корабль и
попробовать отыграться за  многовековой  мусульманский  грабеж на  купцах из
Египта и Туниса, Испании и Марокко.
     "Нет, -- подумал халиф.  -- Угроза торговле -- это  неприятность, но не
она так  тревожит  меня.  Испания ни в чем  не  испытывает  недостатка. Если
заморская торговля прекратится, кое-кто разорится, зато разбогатеют  другие,
которые начнут  поставлять  то, что мы  привыкли  покупать  у  египтян. Меня
гневят  потери  кораблей  и людей,  но за них можно  будет отомстить. Не это
смущает мою душу".
     Значит,  новости  о франках?  Халиф  не  испытывал  личных  симпатий  к
прибрежным бандитам, чьи гнезда  разорил новый император франков. Бандиты не
платили дань халифу, и среди них не было  его  родственников,  многие в свое
время  сбежали  от его  праведного  суда.  Но  именно  здесь сидела какая-то
заноза,  которая не  давала  покоя  халифу.  Он  не  забывал  слова  пророка
Мухаммеда:
     "Правоверные,  бейтесь  с теми неверными, кто к вам ближе всего". Может
быть, дело в том, что он, Абд эр-Рахман, пренебрег своим священным долгом?
     Недостаточно ревностно боролся с нечестивцами на  северных границах? Не
пришел на помощь тем мусульманам, которые выполняли заповеди Пророка?
     Абд  эр-Рахман  прекрасно  знал,  почему  он  не трогал  свои  северные
границы: добыча скудная, потери велики и ведь горы все-таки служили каким ни
на  есть щитом между его владениями и могучей империей франков по другую  их
сторону  "С перемешавшихся в горах христиан,  еретиков, евреев легче сдирать
налоги, чем править ими,  -- подумал халиф. -- Но, может быть,  в  этом-то и
ошибка".
     Нет,  снова  решил халиф, эти  новости  неприятны и заставят его заново
обдумать  свою  политику, но  они  не  таят  в себе большой  угрозы.  Леон и
Наварра, Галиция,  Руссильон и  прочие крошечные  королевства -- да  все они
сразу падут, как только он протянет  к ним руку. Может быть, уже в следующем
году. Нет, главную причину нужно искать глубже.
     Не  могут  ли  это  быть  сообщения, поступившие к халифу от его  kadi,
главного  судьи  города?  В  них  действительно  было  что-то,  глубоко  его
задевающее. Уже двадцать лет Кордову потрясали выходки то одного, то другого
юного идиота или  идиотки из христианского  меньшинства. Они лезли на рожон.
Они поносили Пророка на рыночной  площади. Они приходили к  кади и заявляли,
что раньше верили  в  заповеди Пророка, но теперь нашли  истинного Бога; они
пускались во все тяжкие, лишь бы совершить  такое, за что  полагалась смерть
от  сабли палача. Потом их приспешники объявляли их святыми  и, если кади не
проследил  за  сожжением  нечестивцев,  торговали  их  костями  как  святыми
реликвиями.  Халифу  доводилось   читать  священные  книги  христиан,  и  он
прекрасно  понимал, какое здесь напрашивается  сравнение  со смертью пророка
Иешуа: римлянин Пилат изо всех сил старался не приговаривать его к казни, но
в конце концов  все-таки вынужден был послать его на  смерть. Какая  жалость
для  всего  мира,  что Пилат не оказался тверже!  Судя  по  сообщениям кади,
христиане  пытались повторить  ситуацию,  провоцируя мусульман возмутиться и
учинить в городе погром.
     Но суть дела опять же не  в этом, решил халиф. Его предшественник нашел
лекарство  от  этой  болезни.  Христиане с  легкостью  готовы  были  принять
мученическую смерть, но гораздо хуже относились к публичному унижению.
     Еще сам Пилат предложил, как с ними надо обращаться: раздеть и публично
высечь батогами. Потом с презрением  отпустить домой. Это умиротворяло толпу
мусульман  и не позволяло  сделать из наказанных  ни святых,  ни  мучеников.
Некоторые держались во время  порки  хорошо, другие хуже. Но  очень немногих
приходилось  наказывать  второй  раз.  Главное было  --  не  поддаваться  на
провокацию.  Тот,   кто  действительно  исповедовал  ислам,   а  потом  стал
христианином,  заслуживает  смерти.  А  тех,  кто  заявляет о  своем  мнимом
обращении, чтобы подвергнуться казни, следует игнорировать.
     Но в этом-то и заключена суть дела, вдруг  понял  халиф. Он заворочался
на  своем  ковре,  и  треньканье  цитры моментально  смолкло.  Халиф  уселся
поудобнее, и музыка очень осторожно зазвучала снова.
     Главным в  исламе было  shahada, исповедание веры. Тот, кто однажды при
свидетелях принял его, бесповоротно на веки вечные становился мусульманином.
Всего-то и требовалось, что произнести слова: "Свидетельствую, что нет бога,
кроме Аллаха, и Мухаммед -- пророк Его". "La illaha il Allah, Muhammad rasul
Allah", -- пробормотал про себя халиф примерно в стотысячный раз.  Эти слова
предписаны самим Пророком. Их нельзя взять назад.
     И все же  Пророку, да  славится  имя  его,  подумал  халиф, никогда  не
приходилось иметь дело с христианами, стремящимися к мученической смерти!
     Иначе  он  усложнил бы обряд! Халиф  одернул себя. Вот  почему ему  так
тревожно.  Он  чуть  было  не  начал  критиковать  Пророка и  подумывать  об
изменении ислама. В глубине души он становился неверующим.
     Халиф  поднял  палец, изобразив, будто развертывает свиток. Не прошло и
минуты, как перед  ним  молча застыл его katib, хранитель библиотеки.  Халиф
кивнул на подушечку,  предлагая  Ицхаку садиться,  и  изогнул  палец,  чтобы
принесли шербет и финики.
     --  Расскажи  мне, --  произнес  он  после  паузы,  --  расскажи мне  о
мутазилитах.
     Ицхак, похолодев, осторожно разглядывал своего хозяина и повелителя.
     Какими  подозрениями  вызван  этот  вопрос?  Что нужно  халифу -- новые
сведения  или подтверждение собственных мыслей? Похоже, что новые  сведения.
Но не следует скупиться на проклятья еретикам.
     -- Мутазилиты,  -- начал библиотекарь, -- были вскормлены  недостойными
приверженцами Абдуллы, врага вашего  дома.  Хотя к  нынешнему времени даже в
Багдаде, обители нечистых, они попали в немилость и разогнаны.
     Слегка  сузившийся взгляд  халифа подсказал  Ицхаку, что пора  поскорей
переходить к сути.
     -- Основа их  ереси такова, -- продолжал он. -- Вера должна, как  учили
греки, подчиняться  рассудку. Причина же недовольства ими заключается в том,
что  они доказывают,  будто Коран  не вечен  и может быть  пересмотрен.  Они
заявляют, что вечен один лишь Аллах. А Коран, следовательно, -- нет.
     Ицхак запнулся, сомневаясь, нужно  ли  проявлять  настойчивость. Как  и
многие  ученые Кордовы,  он  всей душой сочувствовал  тем,  кто проповедовал
свободу  в поисках  знаний, отвергал  цепи hadith,  традиции. Они  научились
скрывать свои  симпатии. Однако Ицхак может рискнуть и рассказать о дилемме,
как ее назвали бы греческие falasifah, мудрецы.
     --  Халиф  видит,  что мутазилиты  ставят  нас  перед трудным  выбором,
дилеммой, -- продолжал  он.  -- Ведь если мы согласимся с ними, мы признаем,
что можно изменить законы shari'a,  пути очищения. Но где  же тогда проходит
путь очищения? А  если мы с ними не согласимся, мы должны считать, что Коран
появился  раньше самого  Пророка. Признав  это, мы  отнимаем у Пророка честь
создания Корана.
     --  А  что  думаешь ты  сам,  Ицхак?  Говори  откровенно.  Если мне  не
понравятся  твои  слова, я  сделаю вид,  что их не услышал, и больше не буду
спрашивать.
     Библиотекарь тяжко вздохнул,  вспомнив,  как  знаменитый визирь  халифа
Гаруна аль-Рашида, выходя из  дворцовых покоев,  всякий раз хватался за свою
голову -- цела ли она?
     -- Я думаю, что в  учении мутазилитов есть свои крупицы  истины. Пророк
был человеком, он жил и умер как человек. Часть из того, что он сказал, была
от  человека, а часть от Бога. Вполне допустимо, что часть, подсказанную его
человеческим умом, можно изменять, как и любое человеческое творение.
     --  Но мы не знаем,  где какая часть, --  подвел итог  халиф. -- Вот  и
посеяны семена сомнений.
     Ицхак   опустил  глаза,  услышав  в  голосе   халифа   железные   нотки
определенности, которые  так  часто  предвещали смертный приговор.  Увы,  он
снова перешел границы допустимого.
     Снаружи в  тихий  дворик донесся  топот ног, прорвавшийся сквозь тонкие
тенета наигрываемой рабыней мелодии. Халиф поднял взгляд, зная, что никто не
осмелился бы потревожить его с вестью, которую халиф уже слышал.
     Появившийся  у  колоннады  гонец  вошел во дворик, тяжело  дыша,  чтобы
подчеркнуть свое усердие  и  быстроту,  с которой  он нес весть  хозяину. Он
низко поклонился.
     --Вернулись те,  кто был послан  в страну majus, --  объявил он. --И не
одни! С ними король majus и эскадра странных кораблей.
     -- Где они?
     --  Они  вошли  в  устье  Гвадалквивира, и  часть  их  кораблей,  самые
маленькие, поднимаются вверх по течению  на веслах. Они плывут быстро, почти
так же быстро, как скачут наши лошади.  Чужеземцы будут в Кордове  через два
дня утром.
     Халиф кивнул,  щелкнул пальцами, чтобы визирь  вознаградил  вестника, и
стал отдавать распоряжения о размещении гостей.
     --  Король, -- сказал он  под конец.  -- Король варваров. Это не так уж
важно,  но давайте  постараемся  поразить  его воображение. Узнайте,  что он
любит:
     девочек,  мальчиков,  лошадей,  золото,  механические  игрушки.  Всегда
найдется что-то, на что купятся эти северные дети.

        x x x


     -- Мне нужна показная пышность,  -- сказал  Шеф своим советникам. Он  в
неудобной позе примостился прямо на днище одной из пяти ладей Бранда. У семи
его двухмачтовых  кораблей, к изумлению  арабов,  оказалась слишком  большая
осадка,  чтобы идти вверх по реке,  и их  пришлось оставить в устье вместе с
моряками и  воинами.  Путешествие  продолжили только  пять  ладей  и столько
людей, сколько удалось  на них разместить: общим  счетом неполных две сотни.
Шеф составил сборные команды. На каждом судне оставалось по двадцать человек
норманнов  из его постоянной  команды. Остальную часть  команды перевели  на
катапультоносцы,  а на их место взяли  соответствующее количество английских
арбалетчиков. Англичане, когда  подходила их очередь, тоже брались за весла,
что  вызвало  немало  хохота.  Однако  и  викинги, и  арбалетчики  прекрасно
понимали, что они дополняют друг друга, и от этого боевая мощь объединенного
отряда возрастает.
     --  И  как же нам  это  устроить?  --  спросил  Бранд.  Он,  как и  все
остальные,  был  в  глубине  души  поражен  бьющим  в  глаза  богатством   и
процветанием страны, а еще больше -- многочисленностью ее населения. Судя по
тому, что  им рассказывали, в одном только городе Кордове людей жило больше,
чем во всей  Норвегии. На  протяжении путешествия  вверх  по реке можно было
видеть  крыши  дворцов,  вращающиеся  водяные  колеса,   деревни  и  города,
заполнившие весь простор насколько хватало глаз. -- Мы можем приодеться, но,
чтобы  пустить  пыль в глаза  этим  ребятам, потребуется нечто  большее, чем
шелковые рубахи.
     -- Верно. Мы не станем даже пытаться богато выглядеть.  В этом они  нас
всегда побьют. Лучше пусть испанцы увидят, какие мы странные. И страшные.
     Думаю,  у нас это  получится. И  не только увидят, кстати сказать. Но и
услышат...

        x x x


     Когда ладьи пришвартовались и на берег стали выходить люди Пути, зеваки
на  пристани  в  изумлении  осадили  назад. Приказ  Шефа  был  усвоен  всеми
моряками,  и  каждый  старательно  играл свою  роль. Первыми на берег  сошли
викинги,  сияя  свежеполированными  и  начищенными  песком  кольчугами.  Все
молодцы  не  ниже  шести футов ростом,  из-за ярко  раскрашенных щитов у них
щетинились копья, а за плечами висели топоры с длинными рукоятками.
     Морские сапоги из козьих шкур они сменили на пехотные ботинки, подбитые
железом. Они тяжело  топали, пока  Бранд и шкиперы  громоподобными  голосами
выкрикивали команды.  Постепенно  викинги выстроились  в  длинную колонну по
четыре.
     Раздалась следующая команда, и пошли арбалетчики: не такие внушительные
размерами, зато действующие более слаженно. Они разбежались по своим  местам
и  встали строем, каждый держал на левом  плече свое загадочное  оружие. Шеф
подождал, пока  они  выровняются,  и  с подобающей  церемонностью  вышел  на
сходни. На нем тоже была кольчуга, золотой венец на голове и столько золота,
сколько он мог нести -- в виде браслетов и ожерелья.
     За ним шли Бранд  с Торвином  и  еще  два  жреца  Пути,  участвующие  в
экспедиции:  переводчик Скальдфинн, жрец Хеймдалля,  и  моряк Хагбарт,  жрец
Ньерда. Эти четверо выстроились в шеренгу во главе процессии, сразу вслед за
Шефом, который стоял в гордом одиночестве. Позади них за могучие туши Бранда
и  Торвина прятались Ханд  и  его  ученица  Свандис.  Подчинившись свирепому
приказу Шефа, Свандис  закрыла  лицо  чадрой  и  теперь  бросала  изпод  нее
сердитые взгляды.
     Шеф взглянул на гонца, присланного проводить их, и жестом приказал  ему
идти   вперед.  Когда  араб,   озадаченный  странным   поведением   франков,
непрестанно  оглядываясь, двинулся  в  путь, Шеф  нанес последний штрих.  На
сцене появился Квикка, самый верный его товарищ, не раз спасавший ему жизнь,
и  три других арбалетчика.  Все четверо яростно  выдохнули  в свои  волынки,
надули их и  зашагали по улице, с воодушевлением исполняя  мелодию на четыре
голоса.
     Зеваки, услышав этот невообразимый шум, шарахнулись еще дальше.
     Волынщики  шли  сразу  за  проводником.  Следом  двигались  Шеф  и  его
товарищи, за ними шумно топали викинги в  сверкающих кольчугах. За викингами
-- арбалетчики, их строй шагал в ногу, искусство,  которому они научились на
новых  дорогах Англии, ровных и мощенных камнем. Через каждые двадцать шагов
правофланговый  в передней шеренге норманнов вскидывал копье, и сотня идущих
сзади викингов испускала боевой клич, который Шефу впервые довелось услышать
десятилетие назад от воинов Ивара Бескостного.
     -- Ver thik, -- кричали они снова и снова, -- her ek kom!  Берегись,  я
иду.
     "Арабы  этого не поймут, -- рассудил  Шеф,  -- они не  подумают, что мы
угрожаем им". "Давайте будем кричать что-нибудь другое", --  предложил  один
из  шкиперов. "Что-нибудь  чуть сложнее  этого, -- ответил  Бранд, -- и твои
люди забудут слова".
     Колонна  двигалась по  людным  улицам,  оповещая  о  своем  приближении
гудением волынок и боевым кличем викингов; меж каменных стен металось эхо от
металлического  звона шагов. Идущие  сзади арбалетчики завели песню о  своих
славных победах. Толпа сбежавшихся зрителей навалила погуще, и вскоре воинам
пришлось отбивать  шаг  на  месте, припечатывая мостовую  коваными  гвоздями
сапог.  Краешком глаза Шеф увидел, как восхищенный араб пялился на топающего
огромными ногами Бранда. Сначала он посмотрел вниз, на сапожищи  в  пол-ярда
длиной. Затем перевел взгляд наверх, пытаясь оценить расстояние в семь футов
между землей и металлическим гребнем на шлеме Бранда.
     "Отлично,  --  подумал  Шеф,  когда стража  халифа  разогнала  толпу  и
движение  возобновилось.  -- Отлично,  мы заставили  их  призадуматься.  Они
недоумевают, простой ли я смертный? Не такой уж плохой вопрос".

        x x x


     Халиф услышал рев  толпы даже  в  своем уединенном  закрытом  зале  для
аудиенций. Он поднял бровь, выслушивая, что шептал ему на ухо вестник.
     Когда  гул приблизился,  халиф действительно  смог  различить завывания
удивительного  инструмента  франков, настолько  же негармоничные,  как  визг
своры  котов. И  услышал  зловещий  стук  металла  по  камню,  звучный  клич
варваров. "Они что, пытаются запугать меня? -- озадаченно  подумал халиф. --
Или таков их  всегдашний обычай? Нужно поговорить с Гханьей. Не зная обычаев
чужеземцев, нельзя делать выводы".
     Шум сразу оборвался, едва Шеф подал сигнал к остановке и правофланговый
сделал условленную отмашку копьем. Люди Шефа, викинги и англичане, застыли в
строю на внешнем дворе.
     -- Сколько человек могут пройти на аудиенцию? -- спросил Шеф.
     -- Кроме тебя, не больше  десяти, -- был ответ. Шеф кивнул и показал на
тех, кто пойдет с ним  Бранд и  Торвин, Хагбарт  и  Скальдфинн. Посмотрев на
Ханда, он заколебался. Лучше Ханда никто на Севере не разбирался в лекарском
искусстве, а Кордова славилась своими медиками: Ханд  может понадобиться для
сравнения  и оценки.  Однако его нельзя  разлучать  с сердитой,  но послушно
носящей чадру  Свандис. Значит, берем обоих. Под конец  он  поставил рядом с
Брандом двух шкиперов, каждый из  которых заслужил свое право командовать  в
двух десятках поединков, и молча кивнул своим старым товарищам, арбалетчикам
Квикке и Озмоду.
     Халиф,  сидя на  высоком  подиуме,  смотрел  на вошедших  и  выслушивал
торопливые пояснения Гханьи, который подошел, пока majus ждали снаружи.
     Король оказался одноглазым. Необычная  вещь для франков, они  ведь  так
ценят  в  людях силу и размер.  Королем  должен был  бы быть стоящий  позади
великан.
     Впрочем,  одноглазый  действительно  держится  властно.  Абд  эр-Рахман
отметил, как  уверенно  тот  прошел вперед  и  встал  прямо перед престолом,
нетерпеливо оглянувшись на переводчика.
     А еще халиф заметил, что из-под волос и  золотого венца  по лицу короля
течет пот. Как одеты эти люди? Металл, нагревающийся на солнце, под ним  еще
кожа для прокладки, а под  этим,  кажется, овечья  шерсть? Летом в Андалузии
одетый так человек умрет от солнечного удара еще до полудня. Однако король и
его люди и виду не  подавали, что их смущает испытываемая ими жара, они даже
не  утерли пот со лба. "Мои  арабы видят  свое  достоинство  в том, чтобы не
подвергаться таким  неудобствам, -- подумал  халиф.  -- А  франки видят свое
достоинство в том, чтобы не замечать  их, словно снующие под палящим солнцем
рабы".
     Халиф задал первый и главный вопрос:
     -- Спроси, есть ли среди них христиане?
     Халиф ожидал, что вопрос выслушает переводчик  Сулейман и  повторит его
на  латыни  для  переводчика чужеземцев.  Его  удивило, что,  едва  Сулейман
заговорил, король отрицательно покачал головой. Значит,  он кое-что понимает
по-арабски. И ответ был уже  заготовлен. Ремеслом  Скальдфинна было изучение
языков и народов. Во время путешествия  он  брал уроки у Сулеймана  и в свою
очередь   учил  того  англо-норвежскому  жаргону   Пути.  Шеф  тоже  нередко
присутствовал  на  этих  занятиях.  Скальдфинн  медлительно,  но  разборчиво
заговорил по-арабски, переводя ответ короля.
     -- Нет,  среди нас нет  ни одного  христианина. Мы разрешаем христианам
исповедовать их веру, но сами идем по другому Пути, и у нас другие книги. Мы
боремся только с теми, кто отрицает это право.
     --  Вам  когда-нибудь рассказывали, что есть  только один бог, Аллах, и
Мухаммед -- пророк Его? Уверуйте в это, и вас ждет богатая награда от меня.
     -- Нам рассказывали.
     -- Вы не верите в Аллаха? Вы предпочитаете верить в своих богов, кто бы
они ни были?
     Напряженность и  обвинительные нотки в голосе  халифа. Бранд  поудобней
перехватил свой  топор "Боевой тролль"  и отметил  двух стражников,  стоящих
позади халифа с обнаженными скимитарами. "Здоровые ребята, -- подумал Бранд.
--  Загорели  чернее, чем мне доводилось видеть. Но выше пояса голые и щитов
нет. Два удара, а третий для араба в кресле".
     Осознав, что вполне  разбирает арабскую  речь халифа, Шеф впервые  стал
отвечать без  переводчика.  Повысив  голос и подбирая самые простые арабские
слова, он проговорил:
     -- Я не  видел Аллаха.  Я видел своих богов. Будь у меня  два глаза, я,
возможно, увидел бы и Аллаха. Одним глазом всего не увидишь.
     По залу прокатился шумок пересудов. Привычные к искусству иносказаний и
переносных смыслов, арабы поняли последнюю фразу. Она означала, что тот, кто
верит  только во что-то одно,  наполовину слеп. Он  богохульствует, подумали
одни. Для франка довольно умно, решили другие.
     С этим человеком трудно фехтовать, подумал халиф. Он  уже доказал,  что
умеет произвести впечатление. Сейчас  он  перетягивает  на свою сторону моих
придворных.
     -- Зачем ты пришел в Кордову? -- спросил халиф.
     "Потому что ты меня попросил", -- подумал Шеф,  покосившись  на Гханью,
стоящего чуть в стороне от обоих монархов. Вслух он ответил:
     --  Бороться с твоими врагами. Они и  мои враги тоже. Гханья  рассказал
мне, что  у франков появилось новое оружие для войны на море и на суше.  Мы,
люди Пути, разбираемся  в новом оружии. Мы сами прибыли с новым оружием и на
новых кораблях, чтобы узнать, смогут ли наши враги противостоять нам.
     Халиф  молча глянул на Гханью, который начал восторженно рассказывать о
катапультах и кораблях флота  Пути. Пока  они плыли на юг, Шеф несколько раз
приказывал  шкиперам   изготовить  плоты-мишени,  скинуть  их  за   борт   и
расстрелять камнями с расстояния в полмили. Прислуга катапульт была опытна и
искусна, так что результаты стрельб арабов ошеломили. Действительно, ни один
из известных  им  кораблей  не выдержал бы удара-другого выпущенного онагром
камня:   ведь   они  не  видели   бронированного,   хотя   и  малоподвижного
"Неустрашимого" в битве при Бретраборге.
     Когда  Гханья  закончил,  Абд эр-Рахман  еще  раз  задумчиво  глянул на
отрицающего Аллаха. "Мы пока  не  произвели  на него впечатления, -- подумал
халиф, видя хмурое и невозмутимое  лицо. -- И на его товарищей тоже".  Халиф
подал знак, и один из гигантов-телохранителей шагнул вперед, сняв скимитар с
плеча. Еще один  знак,  и  к нему  подошла  рабыня. При этом она  развернула
длинную  полупрозрачную  ленту, прикрывавшую  ее выше  пояса,  и застыла,  в
чадре, но с обнаженной перед мужчинами грудью.
     -- Я  много слышал о вашем новом оружии, --  сказал халиф. -- Но у  нас
тоже есть оружие.
     Он  хлопнул  в  ладоши. Девушка  подбросила ленту  вверх.  Тонкий  шелк
медленно заструился в воздухе. Телохранитель развернул скимитар острым краем
вверх и подставил под падающую ткань. Лента коснулась лезвия и, разделившись
на две половинки, упала на землю.
     Бранд, фыркнув,  буркнул что-то стоящему рядом шкиперу. Сейчас, подумал
халиф,  король прикажет этому великану  разрубить что-нибудь своим  огромным
неуклюжим топором.
     Шеф повернулся  и посмотрел на  Квикку с  Озмодом.  Ни тот ни другой не
лучшие  стрелки в мире,  подумал  он.  Озмод держится чуть поуверенней.  Шеф
молча показал на мраморную вазу  с ярко-пурпурными цветами, стоявшую  в нише
над головой халифа. Озмод шумно сглотнул слюну, покосился на Квикку и снял с
плеча арбалет. Одним  движением взвел его с  помощью ножного рычага.  Вложил
короткую железную стрелу. Поднял, прицелился и нажал на спуск.
     Озмод правильно  рассчитал, взяв,  с учетом короткой  дистанции, низкий
прицел.  Арбалетный  болт врезался  в каменную вазу,  разбив ее на множество
кусочков. Осколки разлетелись по  залу, болт отскочил от стены и зазвенел на
полу.  Цветы  упали  на  украшенный  ковер.  Земля  из  разбитой  вазы  тоже
просыпалась.
     Халиф  молча  поглаживал бороду.  "Я пугал короля своим стражником,  --
подумал он. --  Но эта  стрела Иблиса могла  пронзить  мне сердце, а  я бы и
шелохнуться не успел. Гханья не предупредил меня".
     -- Ты сразишься с нашими врагами, -- наконец произнес халиф. -- Ведь ты
сказал,  что для этого ты и пришел. Если наши враги -- твои враги, возможно,
что это и вправду так. Но никто не старается только для чужого блага. Должно
быть что-то еще,  что привело  тебя  к  нам. Скажи мне, что это, и,  клянусь
Аллахом, я сделаю все для того, чтобы ты это получил.
     И в третий раз чужеземный  король удивил халифа. На правильном, хотя  и
не изысканном арабском языке он сказал:
     -- Мы пришли, чтобы увидеть летающего человека.

        ГЛАВА 7

     Шеф нетерпеливо проталкивался через  собирающуюся толпу, амулет-лесенка
его бога Рига открыто покачивался на груди. Пока тянулись дни ожидания, он и
его люди постепенно стали носить все меньше слоев одежды. Начали с кольчуг.
     Стало ясно, что две сотни человек Шефа, хоть и находятся в самом сердце
потенциально враждебной страны,  не могут и помыслить о том, чтобы дать бой,
настолько арабы  превосходят  их числом. В то  же  время  на улицах  Кордовы
поддерживался такой строгий порядок, что можно  было  не опасаться случайных
стычек. Шеф  поместил  кольчуги  викингов  и  арбалеты  англичан  в  комнате
телохранителей, не столько для того, чтобы они могли защищаться,  сказал он,
сколько для того, чтобы казенное оружие не обменяли на выпивку.
     -- В  Кордове нигде нет  горячительных напитков, --  возражал  Ханд. --
Мухаммед их запретил.
     -- Кое-где есть, -- ответил Шеф и лично следил за выдачей оружия.
     Потом пришла очередь кожаных жакетов. Пару дней пошатавшись с раскрытым
ртом по узким  каменным  улочкам Кордовы, даже самые консервативные северяне
убедились,  что кожаная одежда  представляет собой  тяжкую  обузу,  чтобы не
сказать угрозу для жизни. Ныне все люди Пути заголились вплоть до конопляных
рубах и шерстяных  штанов,  а те, кто наиболее удачно сводил свой финансовый
баланс,  щеголяли  в  ярко  раскрашенной одежде  из  хлопка.  На  солнце  их
серебряные  пекторали --  не  нашлось такого  тупицы  и  богохульника, чтобы
продать их, -- сверкали и раскачивались, еще больше выделяя своих владельцев
из толпы смуглых и пестро одетых жителей Кордовы.
     Наконец ожидание закончилось. Шеф, учитывая  серьезность  своей миссии,
полагал,  что  его сразу  познакомят с Ибн-Фирнасом, летающим  человеком. Но
прошло немало дней, и причина заключалась, как объяснил переводчик Сулейман,
не в чьем-то желании потянуть дело, а тем более унизить гостя, но в уважении
к самому мудрецу. Халиф, конечно, мог приказать тому явиться и показать свое
искусство, но предпочитал слать гонцов, дарить подарки и спрашивать мудреца,
не соблаговолит  ли  тот встретиться  с  варваром, которого  привели из  его
далекой страны слухи об учености Ибн-Фирнаса; словом, исполнял  все принятые
в  Андалузии дипломатические  ритуалы.  И сам Ибн-Фирнас, уверял все  тот же
Сулейман,  вовсе  не  имел намерения  тянуть с  ответом.  Просто  он  боялся
разочаровать  гостя,  оказавшись  не в состоянии соответствовать  рассказам,
которые,  несомненно,  не раз  были  преувеличены,  пока  дошли  до  далекой
северной  страны;   в  ходе  дальнейшего  обмена   гонцами  выяснилось,  что
Ибн-Фирнас ждет ветра.
     Шеф и его люди проводили дни ожидания, со все возрастающим любопытством
бродя  по  улицам Кордовы,  -- они впервые видели тысячи  мельчайших  примет
развитой  рыночной  цивилизации:  например  телег,  подвозящих  каждое  утро
припасы, было  так  много, что едущие в  город  двигались  по  одной стороне
главной  улицы,  а  возвращающиеся  из  города  --  по другой,  и  притом  у
городского  кади были помощники, которые весь день ничего не делали,  только
следили за  соблюдением этого  правила!  Вечно  вращающиеся  водяные колеса,
попа, поднимали воду из  реки и изливали ее в каменные  желоба, откуда  воду
мог брать любой бедняк. Строжайшим законам  о сточных водах подчинялись даже
самые  богатые. Существовали специальные  дома, где лечили больных; в городе
проводились публичные  диспуты, на  которых  мудрецы обсуждали  одновременно
Коран, иудейское вероучение и греческую философию; были аптеки, мечети, суды
--  в  последних вершилось  строгое  и беспристрастное правосудие по законам
шариата. Словом, было  на что посмотреть. В короткий  срок даже самые робкие
перестали опасаться чужаков, а  самые свирепые и  жадные -- думать о Кордове
как о еще  одном городе, который  можно разграбить. Возникшее чувство скорее
всего можно было бы назвать благоговением: этим словом викинги обозначали не
страх, а ощущение собственной ничтожности. Неужели люди здесь всемогущи?
     Лишь немногие способны были преодолеть это чувство, разглядеть слабости
и недостатки. По крайней  мере. Шеф старался сделать это, хотя понимал,  что
им, возможно, движет простая зависть. И вот пришло  сообщение от халифа, что
настала пора увидеть невозможное -- летающего человека.
     "Наверняка  произойдет  еще   один  несчастный  случай  вроде  того,  с
человеком в куриных  перьях,  --  сказал  себе  Шеф, приближаясь  к башне, с
которой должен  был начаться полет; его товарищи шли, расталкивая толпу, как
они постепенно приучились себя вести в непрекращающейся сутолоке Кордовы. --
Возможно, еще один несчастный случай.  Но надо отметить вот что. На этот раз
имеются две добрые приметы, которых не  было в тот раз, когда человек короля
Альфреда прыгнул с башни. Во-первых, хотя и шли разговоры про ветер, как и в
тот раз, но никто не упоминал птиц и перья. А во-вторых, мы  встретили людей
-- заслуживающих доверия людей, если мы со Скальдфинном что-нибудь понимаем,
     -- которые  уверяли,  что  пятнадцать лет назад видели, как летал  этот
человек.
     Не просто слышали об этом,  не просто  были где-то  поблизости.  Видели
своими  глазами. И  их рассказы,  если  и не полностью совпадают, сходятся в
вопросах времени и места".
     Теперь перед  ним  была дверь  башни, от напора любопытных зрителей  ее
охраняли стражники  халифа в  желтых и  зеленых  одеждах.  Стражники  убрали
копья,  завидев  наглазную  повязку  и   нагрудный  амулет  короля  франков,
сопровождаемого  жрецами  в белых одеждах. Войдя в  темное и холодное нижнее
помещение, Шеф заморгал и прищурился.
     Когда глаз привык к  темноте, он разобрал, что  перед ним  стоит хозяин
башни, слегка кланяясь и прижимая к груди сложенные ладони. Шеф ответил  тем
же, поклонился, выговорил  приветствие  на своем  примитивном арабском. Но в
тот же момент он с изумлением понял, что встретивший его человек -- калека.
     Несколько мгновений  тот мог держаться прямо, но потом  хватался руками
за  перекладину  стоящей перед  ним деревянной  рамы. Когда он двигался,  он
толкал раму и подтягивал себя вслед за нею.
     -- Ваши  ноги, --  с трудом  выговорил  Шеф.  -- Что с ними? Это  из-за
полета?
     Араб улыбнулся, по-видимому не обидевшись.
     -- Из-за  полета, -- подтвердил  он.  --  Полет прошел отлично,  а  вот
приземление -- не совсем. Понимаете, я забыл одну вещь. Я  забыл, что у всех
летающих есть хвост.
     Когда искалеченный Ибн-Фирнас двинулся в свой нелегкий путь по лестнице
на  вершину  башни,  Шеф  оглянулся  на Торвина,  Ханда  и  других жрецов  с
выражением сомнения и разочарования на лице.
     -- Ну вот, еще  один человек-птица, -- проворчал он.  --  Подождите, он
сейчас покажет нам накидку из перьев.
     Но  на  вершине башни,  на  квадратной открытой площадке,  глядящей  на
крутые  берега Гвадалквивира, не оказалось ни  следа перьев и не видно  было
никаких приготовлений к прыжкам. На ярком солнечном свету Шеф разглядел, что
Ибн-Фирнаса окружают слуги и помощники, в том числе  участники экспедиции на
Север: юный  Мухатьях, а  также  вездесущий  и  незаменимый  Сулейман.  Одни
склонились  над  небольшим  воротом или  лебедкой,  другие держали  на руках
конструкцию  из  жердей  и  ткани.  Рядом  с  Шефом  сгрудились жрецы  Пути,
единственные, для кого удалось получить разрешение войти.
     Подойдя  к краю башни, Шеф  посмотрел на  площадь  и увидел в задравшей
вверх лица толпе почти всех своих людей,  а  гигантская фигура Бранда просто
бросалась  в глаза. Шеф  отметил, что рядом с Брандом,  по-прежнему в чадре,
стоит Свандис, хотя оба стараются не смотреть друг на друга. Бранд принял от
своего  целителя  и  приятеля  Ханда  поручение  присматривать  за  нею,  но
отказывался иметь с ней дело дальше абсолютно необходимого предела: это лицо
Ивара, признался он, бередит его старую рану в животе.
     -- Первым делом мы сделаем вот что, -- услышал Шеф слова Ибн-Фирнаса.
     -- Не соизволит ли король франков взглянуть? Итак...
     Мудрец скомандовал, и человек на вороте стал отматывать бечевку.
     Воздушный змей  поднялся вверх, поймал ветер  и пошел в небо, насколько
пускала бечевка. Шеф глядел на змея с интересом. Это была открытая спереди и
сзади коробка, ее четыре стенки состояли из натянутых на жерди кусков ткани,
в которых тут и там были прорезаны щели и отверстия.
     --  Это,  разумеется,  не  больше  чем  игра  для  детей, --  продолжал
Ибн-Фирнас.
     -- Змей может поднять только собственный вес. Но обратите внимание, что
бечевка удерживает его открытую сторону по  направлению  к ветру.  Управлять
развернутым  вдоль  ветра змеем гораздо  проще. Казалось  бы,  развернувшись
поперек  ветра,  змей сможет  плыть по небу  как  парусник,  но,  увы! тогда
хозяином становится ветер, а не человек. Так случилось со  мной. Теперь я бы
поступил по-другому.
     До Шефа донеслись снизу крики толпы,  увидевшей  воздушного  змея. Люди
заполнили берег  реки, кое-кто из  них поднялся  почти  до  высоты  башни по
крутому склону, уходившему в сторону тысячи минаретов Кордовы.
     -- Итак, с воздушным змеем вам все понятно?
     Шеф кивнул,  ожидая  дальнейших  объяснений. Но Ибн-Фирнас подобрался к
вороту,  достал нож и  полоснул лезвием по бечевке.  Освобожденный воздушный
змей рванулся  вверх, клюнул и, развернувшись поперек ветра, стал снижаться,
беспорядочно крутясь и раскачиваясь. Двое застывших в ожидании слуг вскочили
на ноги и побежали вниз по лестнице, чтобы разыскать и принести игрушку.
     -- Теперь мы сделаем кое-что потруднее. По сигналу четверо слуг вынесли
еще  одну конструкцию. Она имела такую же форму. Эта открытая с обоих концов
коробка  из  натянутой на  жерди  ткани была  в  два раза больше  и  заметно
прочнее. А внутри нее  висел своеобразный гамак с  куском материи. С каждого
бока выступали короткие крылышки. Шеф был озадачен.
     Через   толпу  слуг  прошел  маленький  мальчик   и  с  сосредоточенным
выражением лица встал перед новым змеем. Ибн-Фирнас погладил его по голове и
заговорил по-арабски, слишком быстро, чтобы Шеф мог разобрать.
     Мальчик в ответ кивал. И вот два  темнокожих великана быстро подхватили
его и опустили внутрь коробки. Подойдя ближе. Шеф увидел, что гамак оказался
седлом, в котором устроился мальчик. Его голова возвышалась над краями змея,
руки  держались  за   рукоятки.  Когда  мальчик  их  поворачивал,  крутились
матерчатые крылья по обоим бокам коробки.
     Четверо слуг осторожно подняли змея, развернули его по ветру и поднесли
к краю  башни.  Люди  на вороте немножко подтянули  трос,  выбрав ярд-другой
слабины. Шеф услышал, как толпа восторженно взревела и постепенно затихла.
     --  Это  не опасно? -- негромко обратился он к  Сулейману, не доверяя в
этом вопросе  своему знанию арабского. -- Я  не хочу, чтобы мальчик погиб по
моей вине.
     Сулейман  переговорил   с  Ибн-Фирнасом,   тем   временем   мальчик   с
сосредоточенным лицом  сидел над краем пропасти, а  ветер уже  тянул змея  в
воздух.
     Сулейман обернулся:
     --  Ибн-Фирнас  говорит:  разумеется,  все в руках  Аллаха.  Но  еще он
говорит, что, пока трос держит змея, это достаточно безопасно. Опасно будет,
если они отвяжут трос, выпустят мальчика в свободный полет.
     Шеф, кивнув,  отступил. Заметив его  жест,  Ибн-Фирнас  в последний раз
проверил силу  ветра  и  подал  знак слугам. Те, крякнув,  подняли  змея  на
вытянутые руки, дождались, чтобы ветер подхватил его, и разом отпустили.
     Мгновение змей скользил ниже стены башни, затем поймал восходящий поток
воздуха и  взмыл вверх. На вороте вращали  рукоятку,  выпустив трос на  пять
саженей, на десять... Змей медленно поднимался в небо, над его верхним краем
все еще можно было различить маленькое личико. Шеф увидел, что крылья слегка
изгибаются и поворачиваются,  змей  встает  на дыбы, затем  останавливается,
выравнивается.  Ветер качал коробку  вверх и вниз, но, повидимому, мальчик в
состоянии был управлять змеем, удерживать его в  нужном положении. Если этот
змей завалится  слишком сильно, как тот,  предыдущий, когда  обрезали  Трос,
мальчика выбросит из седла, подумал Шеф.
     Но  нет,  качка была не настолько сильна. Не страшней, чем у  корабля в
неспокойном море.
     Ибн-Фирнас молча протянул Шефу трубку, похожую на ту, которой хвастался
Мухатьях. Так  же  без слов он показал, что она отличается от  той подзорной
трубы  --  одна из  ее  половинок  могла надвигаться на  другую, скользя  по
смазанной жиром коже. Таким образом можно было изменять длину трубы.
     Ибн-Фирнас выразительно прищурил глаз, сдвигая и раздвигая инструмент.
     Шеф взял  у  него  трубу, направил на змея  и  на лицо летуна,  неможко
подвигал половинки, настраивая фокусировку.
     Вот они. Высунув от усердия  язык, мальчик сосредоточился на управлении
своими  рукоятками,  стараясь  ровно  держать змея  относительно набегающего
потока воздуха. Во всяком случае,  бесспорно было, что  змей может нести его
вес.
     -- Как далеко можно запускать змея? -- спросил Шеф.
     -- На сколько хватит веревки, -- ответил Сулейман.
     -- А что, если веревку обрезать?
     -- Он спрашивает, не хочет ли король франков сам увидеть?
     Шеф убрал от глаза трубу, нахмурился.
     --  Нет.  Если это однажды уже делали, я предпочел бы  просто услышать,
что тогда произошло.
     Он  снова  прильнул к трубе, не слушая  долгий диалог. Наконец Сулейман
обратился к нему:
     --  Он  говорит,  пятнадцать  лет  назад они  впервые выпустили змея  в
свободный полет с мальчиком внутри. С мальчиком ничего не случилось, и тогда
сам  Ибн-Фирнас рискнул  взлететь. Он говорит, что узнал три вещи. Вопервых,
гораздо легче  управлять  полетом против ветра,  чем по  направлению  ветра.
Во-вторых, для управления  крыльями  нужен навык, который  мальчик  приобрел
после многих полетов  на  привязи, а самому  Ибн-Фирнасу не хватило  на  это
времени.  Он говорит,  тело должно  реагировать  быстрее,  чем разум  успеет
отдать приказ, а  этому можно научиться только со  временем.  В-третьих,  он
понял, что нужно было бы поставить крылья, чтобы  управлять качкой с боку на
бок,  а не  только  продольной  качкой, то есть  разворотами вверх  и  вниз.
ИбнФирнас говорит, когда он летел вниз вдоль долины реки, его змей завалился
набок  и  ему не удалось  его  выправить.  И вместо того, чтобы приземлиться
грациозно, как водоплавающая птица,  он рухнул кувырком на скалы. С  тех пор
он  не  может ходить  без опоры, хотя его лечили лучшие хирурги Кордовы.  Он
говорит, его ноги -- это жертва Аллаху за приобретенное знание.
     --  Спускайте  мальчика, -- сказал Шеф. -- Скажите  хозяину дома, как я
признателен за то, что увидел, и с каким уважением отношусь к его  решимости
все испытать самому. Скажите, что мы бы очень хотели сделать точный  рисунок
его  змея.  Мы сможем  найти  лучшее место для его испытаний, чем каменистый
берег Гвадалквивира. А еще  скажите, что нас восхищают его трубы со стеклами
и мы сами хотели  бы  научиться их делать.  Нам  очень интересно, как  он до
этого додумался.
     --  Ибн-Фирнас  говорит, -- был ответ, --  что о линзах, которые делают
маленькие  буквы  большими, нам  было известно многие  годы. Дальше уже было
дело техники и настойчивости в попытках.
     --  Сделали старое знание новым, -- с глубоким удовлетворением произнес
Шеф. -- Он мудрее, чем его ученик.

        x x x


     В одной из крошечных  каморок,  которых так  много в Кордове,  напротив
открытого окна сидел, скрестив ноги, человек. Его руки беспрестанно сновали
     -- он шил, и шов выползал из-под иголки, как живая змея. На работу он и
не смотрел, его взгляд не отрывался от улицы.  Портной  замечал все, что там
происходило. Еще один человек сидел в углу, его нельзя было увидеть снаружи.
     -- Ты хорошо рассмотрел? -- спросил портной.
     -- Да. Они все время шляются по городу, пялятся на все, как мартышки.
     Выше пояса на них только облегающие рубахи, а у многих и того  нет. Они
бы ходили голые, как обезьяны на  солнышке, если бы кади им  позволил. Легко
рассмотреть, что  у них  надето на шее. А  к королю франков  я стоял так  же
близко, как к тебе.
     -- И что же ты рассмотрел? И что услышал?
     -- Все чужеземцы носят  на шее  серебряные  талисманы. Чаще  всего  это
молот,  встречается рог,  а также фаллос или  кораблик. Есть  такие символы,
которые носят лишь немногие: яблоко, лук, пара непонятных палочек. Их обычно
носят те чужеземцы, которые покрупнее, они еще вошли в город в кольчугах, но
яблоко носит только коротышка в белых одеждах, которого называют лекарем.
     -- А что же у короля?
     -- Он  носит graduate, грааль. В  этом не  может быть сомнений. Я стоял
так близко, что чувствовал запах пота от его рубашки. Это грааль. На нем три
ступеньки справа и две -- слева.
     -- И какая верхняя?
     --  Наверху две ступеньки на одной высоте, словно перекладина креста. А
ступенька под ними расположена справа -- для того, кто смотрит.
     Значит, слева для того, кто носит грааль, подумал портной, не отрываясь
от шитья.
     -- Расскажи мне, что ты смог выяснить об этих амулетах.
     Человек заговорщически подвинул свой табурет поближе:
     -- Мы быстро узнали, что все эти люди очень любят пить крепкие напитки,
те,  что  запрещены Пророком,  любят  сильнее,  чем  женщин или  музыку.  Мы
подходили к некоторым  из  них, говорили, что мы христиане, которым  вино не
запрещено, и у  нас есть запас  вина для причащения. И  тогда мы обнаружили,
что те, кто покрупнее,  были просто сражены, они нас умоляли  дать им вина и
совсем не задумывались о Христе. Но один из маленьких сразу сказал, что  они
раньше тоже были христианами и все  знают  про  мессу и святое вино. Этих мы
отвели в сторонку.
     --  Раньше были христианами? -- пробормотал  портной. -- Значит, теперь
они вероотступники?
     -- Именно так. Но  они  объяснили,  в чем тут дело, насколько  их  смог
понять  наш переводчик.  Они  сказали, что раньше все  их  королевство  было
христианским, но они с ужасом вспоминали о том, что вытворяла их Церковь.
     Некоторые из них были рабами аббатов и епископов,  они в доказательство
показывали нам рубцы. Потом их  освободил одноглазый король,  он обратил всю
страну в веру,  которую они называют "Путь". Это слово означает  почти то же
самое, что и  "шариат".  Знак  этой  веры -- амулеты, которые они  носят;  у
каждого из многих богов, в которых они верят, есть свой знак.
     -- А грааль?
     --  Все считают, что  это тоже знак  бога, но никто точно не знает, что
это  за  бог. Они  называли  его "Риг",  я  думаю, это  одно из их  слов для
обозначения  короля.  Оно похоже  на  наше  rois и на  испанское  reje.  Все
твердят, что  больше  никто такой знак не  носит,  кроме  нескольких  рабов,
освобожденных  одноглазым, которые носят его знак из  благодарности. Если бы
одноглазый не начал его носить, этого знака  вообще не было бы. Оба  мужчины
погрузились в задумчивое молчание. В  конце концов  портной, отложив шитье в
сторону, неловко поднялся.
     -- Думаю, брат, мы можем возвращаться домой. О таких новостях мы должны
рассказать. Странный  король  носит  свой  личный  амулет,  подобный  нашему
Святому Граалю, только с перевернутыми  ступеньками, в знак посвящения царю.
Наверняка это должно иметь какой-то смысл.
     Его слушатель кивнул с некоторым сомнением:
     -- По  крайней мере, избавимся от вони  равнин, снова  вдохнем  чистого
горного воздуха. И будем просыпаться не от шума мусульманского salat.
     Он помолчал.
     -- Когда они напились, маленькие северяне повторяли все  снова и снова,
что  для  них этот  человек -- не просто их король. Они называют его "Единый
Король".  -- Он  аккуратно  сплюнул  в  окно. -- Кто  бы он ни  был, они все
вероотступники и еретики.
     -- Для Церкви, -- ответил портной. -- Как и мы.

        x x x


     Бранд  с удовлетворенным вздохом откинулся, опершись могучими плечами о
стену комнаты. Его  давно  не покидала уверенность, что  англичане  все-таки
ухитрились каким-то образом найти источник крепких напитков. Но каждый  раз,
когда он  подкатывался к одному  из этих коротышек,  они  напускали на  себя
невинный вид и смотрели ясными глазами.  Наконец, спрятав гордость в карман,
он обратился к Квикке и Озмоду, попросив их как давних товарищей, его гостей
на Храфнси и моряков с одного корабля, посвятить его в тайну.
     -- Ладно, но только ты один, -- сказал наконец Квикка.
     -- Можешь  привести  Скальдфинна,  -- добавил Озмод.  -- Мы не понимаем
большую  часть  того, что они говорят. Может  быть, он сумеет объясниться  с
ними чуть получше.
     Их  ловко вывели из  толпы,  расходящейся  после  полета, и  привели  в
маленькую обшарпанную комнату:  там,  должен был признать Бранд, им охотно и
не заикнувшись о деньгах подали в  потрясающих  количествах отличное красное
вино -- отличное, насколько  мог судить Бранд, который за всю  жизнь не  пил
вино  и дюжины  раз.  Он  осушил  свою однопинтовую  кружку и передал  ее за
добавкой.
     -- Разве ты не должен смотреть за жрицей? -- поинтересовался Квикка.
     Скальдфинн рассердился:
     -- Не называй  ее  так. Она просто говорит, что  она жрица. Ее никто не
посвящал в жрицы.
     Бранд огляделся, словно удивляясь, что Свандис здесь нет.
     -- Вроде бы да, -- пробормотал он.  -- Как только  гляну на нее, меня в
холод бросает. Дочь Ивара Бескостного! Я прекрасно знал, что она существует,
об  этом  шло много разговоров.  Но я просто надеялся, что вся семейка, весь
корень истреблен.
     --  Но ты должен  за ней  смотреть, -- настаивал Квикка.  Он  испытывал
сильные  земляческие  чувства  к  Ханду,  ведь  они  родились  и  выросли  в
какихнибудь двадцати милях друг  от друга. Коль  скоро Ханд и его хозяин Шеф
приняли  эту  женщину, никакие  правила и традиции Пути не имели для  Квикки
большого значения.
     -- Она в  полной безопасности, --  сказал Озмод. -- Я бы сказал,  домой
сама прибежит.
     Он тоже протянул свою кружку улыбающимся хозяевам.
     -- Я знаю, что в некоторых  городах если  женщина будет шляться,  ей  в
конце концов  наденут мешок на голову и изнасилуют в каком-нибудь тупике. Но
не здесь! Как только  тебя  увидят, отрубят руки и  еще кое-что. А люди кади
есть повсюду.
     -- Вот  проклятая баба, -- прорычал Бранд. -- Может, она как раз и ищет
шестерых пьяных матросов.
     Скальдфинн взял кружку Бранда и отлил себе половину содержимого.
     -- Эту женщину я и сам не люблю, -- сказал он, -- но тут ты ошибаешься.
     Шесть пьяных  матросов  не  составят и  десятой  части  того,  что  она
пережила.  И  ей это совсем не понравилось. Но домой она наверняка прибежит,
-- примирительно добавил он. --  У нее нет выбора. Ни слова не говорит на их
языке. Ни на одном из их языков. -- Он повернулся и заговорил с хозяевами на
ублюдочной латыни  с примесью арабских слов, которая, как он догадался, была
их родным диалектом.

        x x x


     В  прохладном  дворике  неподалеку  от душной  комнатенки,  где  сидели
мужчины, Свандис расположилась на скамеечке, поглядывая на окруживших фонтан
женщин. Она не  торопясь поднесла руку к  чадре  и сняла ее с лица, откинула
назад капюшон. Ее медного цвета волосы рассыпались, контрастируя со светлыми
ледяными глазами. У  некоторых из окружающих ее женщин перехватило  дыхание.
Но не у всех.
     -- Значит, ты говоришь по-английски, -- сказала одна из них. Она, как и
другие, тоже отбросила чадру. Свандис взглянула на  говорившую и обнаружила,
что у той пепельные волосы, зеленые глаза и кожа почти такая же белая, как у
нее самой. Еще  Свандис  обнаружила, что эта  женщина удивительно красива. С
ранней  юности Свандис привыкла быть  центром всеобщего  внимания.  Она была
вынуждена признаться себе,  что  в присутствии такой  женщины ей  бы  это не
удалось.
     -- Да,  -- ответила  она тоже по-английски. --  Но  не очень хорошо.  Я
датчанка.
     Женщины переглянулись.
     -- Многих из нас угнали в  плен  датчане, -- сказала первая. -- Продали
нас в гаремы богатых людей. Некоторым из нас здесь неплохо -- тем, кто умеет
использовать свое тело. Другим хуже. Нам нет резона любить датчан.
     Пока  она   говорила,  не  затихал  шумок  одновременного   перевода  с
английского на арабский. Свандис поняла, что  окружавшие  ее женщины говорят
на  разных  языках  и  происходят  из разных стран. Но  при этом все юные  и
красивые.
     -- Знаю, --  сказала она.  -- Я дочь Ивара Рагнарссона. --  На этот раз
выражение страха на  лицах сменилось выражением  ненависти. Руки  потянулись
под глухие  накидки. Первая девушка раздумчиво вытащила из  своих  пепельных
волос длинную стальную заколку. -- Я знаю, кем был мой  отец. Я знаю, что он
вытворял. Мне тоже довелось это пережить, но еще хуже было моей матери.
     --  Как  такое  могло  случиться  с  тобой?  С  датской  принцессой?  С
принцессой похитителей женщин?
     --  Я расскажу вам.  Но позвольте мне  поставить  условие.  --  Свандис
оглядела кружок  из дюжины женщин,  пытаясь  определить  их возраст и  расу.
Половина из них северянки,  отметила она, но есть с  оливковой  кожей, как у
жителей  Кордовы, одна  почти желтокожая,  а откуда остальные -- она даже не
могла понять. -- Условие, что каждая  из нас расскажет остальным, что  у нее
было в жизни самое худшее. Тогда мы поймем,  что мы все  должны быть заодно.
Не англичанки, не датчанки, не арабки. Просто женщины.
     Пока шел перевод, слушательницы искоса посматривали друг на друга.
     -- И  начну  я  сама. Я расскажу  вам не о  том дне,  когда я  утратила
невинность в обмен на  краюху  черствого хлеба. И  не  о том  дне,  когда  я
похоронила всех своих близких сразу,  в одной могиле. Нет, я расскажу  вам о
том дне, когда умерла моя мать...
     К тому времени,  когда  последняя женщина окончила свой рассказ, солнце
ушло с внутреннего дворика  и тени удлинились. Девушка с пепельными волосами
не  в первый раз  утерла с  лица  слезы и властно  махнула  рукой в  сторону
галереи  у  фонтана.  Оттуда появились  молчаливые евнухи, вынесли маленькие
столики с  фруктовыми вазами,  кувшинами  холодной  воды  и шербета  и снова
исчезли в тени, дабы и дальше стеречь собственность своих хозяев.
     -- Ладно, -- произнесла она. --  Значит,  мы все  заодно.  Даже если ты
датчанка и дочь маньяка. А теперь расскажи нам то,  что мы хотим узнать. Что
привело тебя  сюда?  Кто  такой этот  одноглазый король? Ты  его женщина?  И
почему ты носишь такую странную одежду, как у жрецов, о которых все говорят?
Они приняли тебя в жрицы? Какого бога?
     -- Сначала я должна сказать вам одну вещь, -- ответила Свандис, понизив
голос, хотя была уверена, что ни один из стражников не понимает ее языка. --
Бога нет. И Аллаха тоже нет.
     Впервые оборвалась  разноголосица перевода.  Женщины  смотрели  друг на
друга,  недоумевая,  как выразить  сказанное Свандис  другими  словами.  Так
похоже на shahada: нет бога, кроме Бога.
     И так  непохоже.  И  если произнести  shahada означает  навсегда  стать
мусульманином, то произнести противоположное -- да  ведь это должно означать
по меньшей мере смерть.
     -- Я объясню.

        ГЛАВА 8

     -- Что значит, ты не знаешь, где эта недогрызенная Нидхеггом женщина? Я
велел тебе не спускать с нее глаз!
     Бранд, с которым никто не разговаривал таким тоном со дня, когда у него
стала расти борода, сжал  огромные кулаки и начал было рычать в ответ. Рядом
с  ним  стоял Ханд, на  добрых  два  фута  ниже  его  ростом,  встревоженный
одновременно  двумя обстоятельствами: пропажей Свандис и назревающей  ссорой
между провинившимся,  но  не признающим  вины  Брандом и выходящим  из  себя
разгневанным Шефом.
     Вокруг них царила  неразбериха. Северяне занимали целое здание,  что-то
вроде казарм на берегу Гвадалквивира. В  данный момент  люди бегали тудасюда
через двор, воздух полнился криками ярости и недоумения. Амуницию складывали
прямо на песок внутреннего дворика, воины охраняли ее от своих же товарищей,
на случай, если  те решат возместить собственные недостачи за счет ротозеев.
Норманнские шкиперы и английские  капитаны арбалетчиков пересчитывали  своих
людей и пытались выяснить, кого нет на месте.
     -- Ты только посмотри на это стадо баранов, -- орал  Шеф. -- Двенадцати
человек не хватает,  Скарти  говорит, что какой-то  ублюдок продал  половину
весел  с  его ладьи -- весел,  Христос, то  бишь Тор, его  помилуй! -- а эти
арабы  с  полотенцами  на  голове визжат на меня,  что  пора выступать,  что
христиане  привели свой флот,  и  армию, и один Локи  знает, что еще. Вот мы
вернемся в низовья к кораблям и обнаружим, что они сожжены, не успев ни разу
выстрелить, потому что вся охрана там дрыхнет без задних ног. А я должен все
бросить  и  искать какую-то  бессмысленную  бабу,  потому что ты  не  можешь
оторваться от бутылки!
     Рычание Бранда  перешло  в  стон, он  уперся  руками в  бока,  стараясь
удержаться  и не задушить  своего  короля,  повелителя и  боевого  товарища;
крошка  Ханд  бросился  между  ними  в  смехотворной  попытке  разнять  двух
здоровяков.  И  тут Шеф осознал, что ухмыляющиеся лица окружающих обратились
теперь в сторону, за его плечо. Он повернулся.
     Через ворота дворика, все еще осененные утренней тенью, вошла Свандис.
     Как  всегда,  чадра  скромно  прикрывала   ее  лицо.  Завидев  полсотни
враждебных  лиц, Свандис откинула  чадру. Взгляд ледяных  глаз  сочетался  с
волевым подбородком. Бранд с глухим стоном инстинктивно схватился за живот.
     -- Ну вот, она и вернулась, -- успокоительно заговорил Ханд.
     -- Да, но где она была?
     --  Шлялась, как кошка, -- проворчал Бранд. -- Ночь напролет.  Наверно,
какой-нибудь араб  взял ее в свой гарем, а потом сообразил,  что с ней лучше
не связываться. И не стоит его винить.
     Шеф в упор  посмотрел на ее сердитое лицо, потом покосился на Ханда.  В
его стране каждая женщина была собственностью  какого-нибудь мужчины:  мужа,
хозяина,  отца, брата. Ее  сексуальные похождения затрагивали  прежде  всего
честь этого  мужчины.  В  данном же случае,  насколько  он  понимал,  если у
Свандис и был  какой-то хозяин, так это человек, который  взял ее в ученицы,
Ханд. Если он  не чувствует  себя оскорбленным или обесчещенным, тогда все в
порядке. "В любом случае, -- размышлял Шеф, -- у меня сильное  ощущение, что
Свандис отнюдь не ищет удобного случая завести  нового любовника, что бы там
ни говорил Бранд. При всей ее красоте, Свандис выглядит скорее сердитой, чем
игривой.  Если учесть то,  о чем  ему рассказал и на  что намекнул Ханд, это
вполне естественно".
     Свандис приготовилась к выволочке, а то и побоям, обычному наказанию за
то, что она сделала. Вместо  этого  Шеф, бросив через плечо: "Ладно, значит,
ты цела", взял Бранда под руку и повел  его к  куче сложенных весел, которые
Хагбарт пытаются пересчитать еще раз, чтобы определить точную цифру.
     Запасенная для самообороны злость вырвалась наружу.
     --  Ты не  хочешь знать, где  я была? -- завопила Свандис. --  И  что я
делала?
     Шеф снова обернулся.
     -- Нет. Поговори  об этом с  Хандом. Хотя вот  что. На каком  языке  ты
общалась? Скальдфинн был  уверен, что ты не сможешь найти переводчика, разве
что с латыни, которую ты не знаешь.
     -- По-английски, -- прошипела Свандис. -- Ты хоть знаешь, сколько здесь
англичанок? В кордовских гаремах?
     Шеф  отпустил Бранда,  вернулся и пристально  посмотрел на нее. Свандис
заметила,  что  его лицо снова помрачнело. Заговорил  он  словно бы  с самим
собой, хотя обращался к Ханду:
     -- Мы с тобой немножко знаем,  а? Я видел их на  рынке в Гедебю,  тогда
викинги  продали  венедских девушек арабам. Стражник сказал мне, что цена на
рабынь подскочила,  с  тех  пор  как они перестали  поступать из Англии.  Но
девушек продают уже не меньше пятидесяти лет. Где бы мы ни были, Ханд, мы их
встречали. На норвежских хуторах, в землянках Шетландских островов, здесь, в
Испании. В мире, кажется, нет  места, где не встретишь рабов из Норфолка или
Линкольна. Или Йоркшира, -- добавил он, вспомнив своего берсерка Кутреда. --
Однажды мы потолкуем  по душам с заядлым работорговцем, готов поспорить, что
в  наших  рядах прячется несколько  бывших.  Мы спросим  его, как он  угонял
людей, как продавал их на рынках.
     Изможденных  --  шведам для  жертвоприношений,  сильных  --  на  горные
хутора.
     А красавиц  --  сюда, и не за серебро, а за  золото. -- Рука  Шефа сама
потянулась было к оружию, но оружия  он, как всегда, не носил,  даже меча на
поясе. -- Ладно, Свандис, как-нибудь расскажешь мне об этом.  Я не виню тебя
за то,  что сделал твой отец, он свое получил. Сейчас, как  видишь, нам пора
отправляться. Иди  позавтракай, собери вещи. Ханд,  проверь,  нет  ли  у нас
больных.
     Он  решительно  двинулся  в сторону  кучи весел, приказывая Скальдфинну
выяснить,  нельзя  ли  будет выкупить у новых владельцев пропавшие.  Свандис
растерянно глядела ему вслед. Бранд тоже ушел, бормоча что-то в бороду. Ханд
посмотрел на свою ученицу.
     -- Ты рассказывала им о своих идеях? -- спокойно спросил он.

        x x x


     -- Неверные опять играют  со своим змеем, -- сказал хозяин флагманского
корабля командиру воинов.
     Командир,  уроженец Кордовы,  аккуратно сплюнул в море, чтобы  выразить
свое отвращение и презрение.
     -- Они хотят потягаться  с ученым  человеком  Ибн-Фирнасом, да  будет к
нему милостив Аллах. Как будто сукины дети из самых дальних варварских стран
могут сравниться с истинным философом! Смотри, их змей уже падает, а ведь на
нем нет ни мужчины, ни даже мальчика. Он поник, как старческий пенис.
     Куда им до Ибн-Фирнаса. Я  видел,  как  его  змей  летел, словно птица,
несущая в клюве здоровенного парня. Чтоб этим неверным сгинуть в муках за их
гордыню и за их безрассудство.
     Адмирал  искоса  глянул  на  полководца,  сомневаясь,   мудро   ли  так
гневаться.
     -- На них проклятье  Аллаха, -- дипломатично сказал  он.  --  Как  и на
всех, отвергающих Пророка. Но пусть кара не  падет на их головы, пока мы  не
увидим, как действуют их камнеметательные машины.
     --  Метательные  машины!  --  прорычал  командир  воинов.  -- Да  лучше
встретить поклонников  Иешуи с саблей в  руке, как мы делали всегда и всегда
побеждали.
     "Вот  оно что,  --  подумал адмирал. -- Просто твое  ремесло становится
ненужным".
     -- Ты прав, -- снова  согласился он. --  И если Аллаху будет угодно, мы
так и сделаем.  Но я попрошу тебя об одной вещи, Осман. Пусть эти majus, эти
не знающие Книги язычники остаются на нашей стороне, по крайней мере пока мы
не сразимся  с  греками. Метательные машины северян могут сделать то, что не
сделает лучшая из наших сабель. А я  совсем не хотел бы попасть  на море под
греческий огонь.
     Он отвернулся, прежде чем раздраженный воин нашелся с ответом,

        x x x


     В полумиле от них Шеф  следил в подаренную арабским философом подзорную
трубу  за  воздушным змеем,  медленно опускающимся в  синие прибрежные  воды
Средиземного моря. Он  не чувствовал особой  досады. Как только объединенный
флот   Пути  и   Андалузии   после   стремительной  гонки  вниз  по  течению
Гвадалквивира  вышел  в море, Шеф начал свои опыты  со  змеем,  поддержанные
Квиккой,  Озмодом  и  расчетами  катапульт  на   "Победителе  Фафнира".  Шеф
позаботился  о  том, чтобы взять с собой запасы жердей и  ткани,  из которых
собирал  свои летающие конструкции Ибн-Фирнас. Теперь они пытались перебрать
все мало-мальски похожие варианты.
     -- Мы не знаем, что удерживает эту штуку в воздухе, -- сказал Шеф своим
внимательным  слушателям.  --  Значит,   мы   должны   перепробовать  все  и
посмотреть, что получится.
     Сегодня  они испытывали сплошную коробку, без боковых отверстий. Полная
неудача.  Означает  ли это,  вопреки  здравому  смыслу,  что  щели  все-таки
необходимы? Или  в  неудаче  виноваты  два  привязных  троса,  которые  тоже
опробовались сегодня? Два удерживающих тросы катапультера осторожно пытались
снова перевести змея в восходящий полет, но без особого успеха.
     Не так уж важно. Во-первых, благодаря этому людям было чем заняться.
     Взглянув   на   верхушку  мачты.  Шеф,  как  и   ожидал,   увидел,  что
впередсмотрящий,  вместо  того чтобы обшаривать  глазами горизонт, неотрывно
следит за змеем. Окрик, жест, и матрос  виновато вернулся к выполнению своих
обязанностей.
     А  во-вторых, по опыту Шефа, любое техническое новшество,  как правило,
рождалось  в муках доделок и усовершенствований, по мере того как работающий
на машине  человек ее осваивал, знакомился с проблемами и учился справляться
с ними. Абсолютно ничто не получалось сразу как надо.
     Сейчас Шефу было довольно и того, что люди заняты делом, стараются хотя
бы повторить достижения Ибн-Фирнаса, осваивают  навыки,  которые  пригодятся
потом, когда придет время двигаться  дальше. Ибн-Фирнас так  и не понял одну
вещь, упрямствуя в своем забавном нежелании делать выводы из теории, которое
Шеф  уже  считал  характерным  для  всей арабской  культуры: опыты с полетом
человека ли, мальчика ли, будут гораздо безопаснее в спокойном море, а не на
каменистых  берегах  Гвадалквивира.   Шеф  уже  сбился  со  счета,   сколько
легковесов из команды Орд-лава не прочь искупаться.
     Змей коснулся воды,  что вызвало общий  стон разочарования. Ладья, одна
из тех пяти, что поднимались вверх по Гвадалквивиру к Кордове, развернулась,
викинги неторопливо подошли на веслах к змею и  начали извлекать из воды его
и ведущий к нему трос.
     У  двухмачтовых кораблей имелся один  недостаток: он  не был  заметен в
Атлантике, для плавания  по которой их и сконструировали. Это были настоящие
парусники, быстрые,  остойчивые, приспособленные нести  онагры и арбалеты, а
также десятки  тонн запасов провизии и  воды.  В британских и  скандинавских
водах, где ветер буквально никогда не стихал и чаще был слишком сильным, чем
слишком слабым, они с успехом очищали моря от кораблей франков и викингов --
первые   были  слишком  тихоходными,  а   вторые   слишком  хрупкими,  чтобы
противостоять им.
     Но никто не пытался провести их на веслах дальше нескольких сотен ярдов
до  выхода  из гавани,  и делалось это с помощью гигантских гребных  бревен,
рассчитанных на четырех человек,  при этом  скорость  была черепашьей.  А во
Внутреннем море нередко -- как и сегодня  -- стоял мертвый штиль.  Распустив
оба паруса и ловя малейшее дуновение  ветра  с моря,  "Победитель Фафнира" и
другие корабли класса  "герой" -- "Победитель  Грендаля", "Зигмунд", "Вада",
"Теодрик", "Хагена" и "Гильдебранд" -- едва плелись. В  отличие  от них суда
викингов выдерживали походную  скорость эскадры при  самой ленивой гребле, и
их команды  были счастливы израсходовать избыток энергии, гоняясь за упавшим
в  море  змеем.  А  галерный   флот  после  нескольких  взрывов  негодования
кордовского адмирала, по-видимому, смирился с таким положением дел.
     Теперь установился следующий порядок:  утром  галеры уходили  на веслах
вперед, днем предавались долгой сиесте,  а  на заходе  солнца снова  неслись
вперед,  чтобы найти  питьевую воду и разбить лагерь  на  ночь. Неверные  за
время  сиесты наверстывали  упущенное,  и  в конце  концов  все  встречались
вечером.  Связь  между  главными  силами  флота   и  отставшими  парусниками
поддерживалась благодаря нахолившимся в промежутке между ними кораблям.
     Из вежливости  -- а скорее потому, что не доверял majus, -- сам адмирал
на зеленой  галере держался поблизости, вместе с четырьмя  десятками больших
кораблей, что  было  вполне  достаточно, чтобы при необходимости  окружить и
взять на абордаж  флот  Шефа.  И  не  имелось другого способа защититься  от
арабов, как только держать их на расстоянии, чтобы было время пустить в  ход
онагры. Поразмыслив, Шеф смирился с таким положением. Раз уж арабы не напали
на него на улицах Кордовы, вряд ли они сделают это здесь, во время похода на
грозного общего врага.
     Хагбарт  готовился  к полуденной  церемонии,  во время которой  измерял
высоту солнца над  горизонтом с  помощью своих  инструментов,  чтобы сверить
результат с составленными им  таблицами. Практического значения это почти не
имело. По результату можно  было судить  --  если Шеф правильно ухватил суть
идеи, -- как далеко на  север или на юг  они заплыли, но фактически  Хагбарт
мог лишь сказать,  какому месту на атлантическом побережье это соответствует
по широте. Вот  если бы  у них была хорошая карта... Шеф отлично понимал, от
скольких  неприятностей   подобная  информация  могла  бы  избавить  его   с
товарищами  во время их перехода через  гористый  норвежский Киль от берегов
Атлантики до Ярнбераланда.
     Шеф развернул  подаренную  арабами  карту, которая, надо признать, была
лучше всех, что  он видел за свою жизнь. Этой ночью они набрали воды в порту
Дения , хорошо защищенной гавани  с пологими берегами, на которые легко было
вытащить корабли с  малой осадкой. Командир местного гарнизона сообщил,  что
христиане,  и в частности  грозный  Красный  флот греков, за  последнюю пару
недель высаживались на берег  уже  меньше чем в ста милях к северу.  Значит,
они в любой момент могут появиться на горизонте.
     При этой мысли Шеф поднял голову и позвал впередсмотрящего:
     -- Видно что-нибудь?
     -- Ничего,  государь.  На флагмане натянули  навес  и перестали грести,
сейчас мы их обгоняем. В море несколько рыбацких лодок. На всех эти забавные
треугольные паруса. Горизонт чист, как у шлюхи...
     Окрик  Хагбарта прервал это изысканное  сравнение. По какой-то  причине
Хагбарт  решил,  что  следует  оберегать единственную  на борту  женщину  от
непристойностей. Все викинги, заметил  Шеф,  хотя  и не  любили  Свандис, не
могли полностью избавиться от благоговейного трепета, который вызывала у них
кровь Рагнарссонов.
     Хагбарт плюхнулся, скрестив  ноги, прямо на палубу около Шефа с картой,
а  рядышком  удобно  устроились  на  раскладных холщовых табуретках  Ханд  и
Торвин.  Шеф осмотрелся, соображая, кого  еще  позвать  на импровизированный
военный  совет. Бранда на  борту  не  было, он заявил, что вернется на  свой
корабль  "Нарвал",  построенный им  взамен  долго  оплакиваемого "Моржа". Он
объяснял, что неуютно себя чувствует на величественном "Победителе Фафнира",
предпочитая  ему свое маневренное судно. Шеф подозревал, что Бранд просто не
мог  выносить  присутствия Свандис -- не то из-за  ее отца, не  то из-за нее
самой. Скальдфинн стоял неподалеку у борта. Почему он не подходит?
     Шеф догадался,  что Скальдфинн не  хочет оставлять в одиночестве  еврея
Сулеймана, но не уверен, что  остальные  будут  рады присутствию  Сулеймана,
ведь теперь тот прекрасно научился понимать их разговоры.
     Сулейман был личностью  странной,  гордой и неприступной. На протяжении
многих недель Шеф и подумать не мог о нем иначе, как о машине  для перевода,
однако  во время уроков языка постепенно  стал  кое  о чем догадываться. Шеф
начал подозревать, что, несмотря  на всю показную преданность Абд эр-Рахману
и арабским хозяевам,  Сулейман... не заслуживает  доверия?  Может  поддаться
нажиму?  Помимо  всего  прочего,  выяснилось,  что  в мире  ислама  иудеи  и
христиане  платили  налоги,  а мусульмане  -- нет.  Это  не могло  не  стать
причиной обид и недовольства.  Шеф помахал рукой Скальдфинну, показывая, что
Сулейман тоже может к ним присоединиться.
     --  Итак,  -- сказал Хагбарт,  -- объясни  нам еще раз, государь, каков
твой замысел. Мы запускаем в воздух змеев, крадем у христиан греческий огонь
и кидаем его с неба.
     Шеф улыбнулся:
     -- Только не  говори Мухатьяху. Он скажет,  что его наставник первый до
этого  додумался.  Ладно.  Мы  находимся где-то здесь. -- Он  ткнул в  карту
корявым пальцем с обломанными ногтями. -- Христиане не могут быть  далеко, и
все кругом  твердят, что они ищут нас точно так же, как мы ищем их.  Следует
ожидать  столкновения  лоб в  лоб.  Значит,  именно  его  мы  и  постараемся
избежать. Они знают то, чего не знаем мы, а мы знаем то, чего не знают они.
     --  Начни  с  самого легкого,  -- посоветовал Хагбарт, самый  молодой и
беззаботный из жрецов Пути. -- Скажи, что знаем мы.
     Шеф снова улыбнулся:
     -- Первое, что мы  знаем, --  никто из  них, ни  христиане, ни арабы не
умеют сражаться на море.
     Молчание   и   обмен   взглядами.  Наконец   Сулейман,   предварительно
убедившись, что никто из сподвижников короля не  жаждет попасться на эту его
удочку, решил сам задать напрашивающийся вопрос:
     -- Простите, государь? Но  ведь андалузский флот выиграл много битв  на
море.  Как  и  греческий. Вы  хотите  сказать --  они  сражаются  не  совсем
правильно?
     -- Нет. Я  хочу сказать, что это не  были морские сражения. И это видно
по тому, как ведет себя старик, адмирал как-его-там. -- Шеф ткнул пальцем за
плечо в сторону укрытых навесами галер, застывших в послеобеденной сиесте на
морской глади  в двух  милях от них. -- Его основная идея -- дать сухопутное
сражение, в котором на одном  из флангов  будет  действовать флот. С тех пор
как мы встретились с  их сухопутной армией, идущей вдоль  берега -- где  это
было, в Аликанте? -- он  все  время старается не разлучаться с ней. Конечно,
наши парусники их задерживают, но мы могли бы двигаться быстрее, если бы шли
под парусами всю  ночь, нам это нетрудно. Но адмирал каждый  вечер встает на
стоянку рядом со своей сухопутной армией. Они собираются драться на  берегу,
армия на армию и флот на флот. Они никогда не уходят далеко от своей пресной
воды --дайне  могут, имея  на борту столько гребцов, при такой-то жаре, -- и
никогда не уходят далеко от своих сухопутных войск, пеших и конных.
     -- И какое это дает нам преимущество? -- осторожно осведомился Торвин.
     То,  что говорил  его  бывший  подопечный,  нередко  звучало  как  бред
одержимого,  но  никто  не осмелился бы назвать  так победителя в битвах при
Гастингсе и Бретраборге.
     --   Я   бы   хотел   сделать   так:   обнаружить  противника,   потом,
воспользовавшись  легким  бризом,  который каждое утро дует с  суши,  отойти
подальше от берега, а днем напасть на противника с фланга и тыла со  стороны
открытого моря. Тогда мы сможем использовать катапульты при дневном свете, а
флот противника будет зажат между нами и берегом.
     -- Но у вас только семь кораблей с... как вы их называете? с мулами, --
деликатно напомнил Сулейман. -- Достаточно ли  будет семи для такой  великой
битвы?
     --  У  адмирала сотни галер, -- ответил Шеф.  -- Столько  же,  как  нам
сказали, было у адмиралов тех двух флотов, которые греки уже уничтожили. Эти
галеры  были  беспомощны  против греческого  огня.  Мы  надеемся,  что  флот
христиан окажется беспомощен против наших камнекидалок.
     --  Чтобы  расстрелять  несколько  сотен  кораблей,  потребуется  много
времени,
     -- скептически заметил Торвин.
     -- Вот именно. Я хочу уничтожить только корабли с греческим огнем.
     Говорят, что это  красные  галеры. Их всего штук двадцать. В этой битве
значение будут иметь только двадцать галер с огнем  и  семь наших кораблей с
мулами. И те,  что  начнут первыми, победят. Все остальные  суда, как только
этот .вопрос решится, будут просто свиньями на убой. Ягнятами на заклание, я
хотел сказать,  -- торопливо поправился Шеф,  вспомнив странные  диетические
ограничения, существующие как у мусульман, так и у евреев.
     -- Понимаю, --  сказал Скальдфинн. -- Но еще один вопрос: что  же знают
они, чего не знаем мы?
     -- Вот я и  не знаю, -- вставил Шеф, пока никто не успел дать очевидный
ответ. Все северяне рассмеялись, а Сулейман  бесстрастно поглядывал на них и
оглаживал бороду. Они как дети, подумал он, правильно сказал Абд эр-Рахман.
     Они  могут смеяться над чем угодно. У  них все время шуточки, подначки,
перепрятывают чужую еду, связывают вместе шнурки обуви. Сам король весь день
запускает воздушных змеев  и ничуть не смущается, что они то и дело падают в
море.  У них  нет  чувства  собственного  достоинства.  Или,  наоборот,  они
считают, что их достоинство невозможно умалить такими пустяками? Мухатьях до
хрипоты доказывал,  что  они  глупы  и необразованны.  Однако  они  учатся с
устрашающей скоростью,  а Мухатьях никогда не  был способен  научиться тому,
что не освящено авторитетом наставника или, еще лучше, авторитетом книги.
     Интересно, недоумевал Сулейман, что же на самом деле думает одноглазый?
     -- Как  я  надеюсь,  они не знают, что мы уже  здесь, --  в  завершение
сказал Шеф. --  В этих южных морях еще никто не сталкивался с установленными
на  кораблях катапультами. Они, видимо, ожидают встретить  еще один  излишне
самоуверенный мусульманский флот,  многочисленный и отчаянно храбрый. В этом
случае мы должны с ними справиться. Но  если они знают, что мы здесь, думаю,
что  они попытаются  атаковать нас ночью. В  полной противоположности  тому,
чего  хотим мы. Чтобы расстрелять их на  расстоянии,  нам  нужен  свет и нам
удобней было бы  разойтись в линию. Они хотят подобраться скрытно и  напасть
на  скученный флот с близкого расстояния, когда  неважно  -- есть  свет  или
нету. В любом случае они своего добьются.
     -- Ответ на это напрашивается сам собой.
     --  Точно, -- согласился Хагбарт. -- Мы встанем у берега под прикрытием
остальных  кораблей флота. Если враги  их  подожгут,  у нас будет достаточно
времени, чтобы взвести пружины онагров, и достаточно света, чтобы стрелять.
     -- Может быть, есть еще что-то, чего мы не знаем, -- повторил Торвин.
     -- Я знаю что. А вдруг они  построили такой же "Неустрашимый", как мы в
свое время?
     Хагбарт покачал  головой, испытав неутешную грусть. Громоздкий, обшитый
стальными пластинами, едва  передвигающийся "Неустрашимый", который семь лет
назад  в  буквальном  смысле слова  переломал  хребты кораблям Рагнарссонов,
первоначально,  до  полной  перестройки и  переименования,  был  собственным
судном Хагбарта, и тот клялся, что его "Аурвендилл" -- самый быстрый корабль
на всем Севере. Но "Неустрашимому" в той битве тоже сломали хребет камнем из
катапульты, с тех пор он ни разу не выходил в море. Позднее его разобрали на
дрова.
     -- Они  не  смогут  этого  сделать,  --  категорически заявил он. --  Я
навидался этих средиземноморских галер, смотрел, как их строят. Говорят, что
их  конструкция не изменилась за последнюю тысячу  лет, и у греческих  галер
она  такая же. Они обшивают досками  вгладь, а не внакрой, как мы.  И просто
набирают борт  доска за доской, без всяких  шпангоутов. Слабый киль  и очень
слабые  борта. Нос  и  корма укреплены, чтобы держать таран,  но  это  почти
ничего не дает. Пробить борт очень легко. Нет, я не  говорю, что их корабелы
дураки. Просто они  строят для мелкого  моря,  без приливов и без волн.  И я
утверждаю,  что  перестроить  одну  из таких  галер в  новый  "Неустрашимый"
нельзя. Их корпус недостаточно прочен. В этом я уверен.
     Последовала  долгая  задумчивая  пауза,  прерываемая  лишь раздающимися
неподалеку  выкриками и всплесками. В полуденном мареве "Победитель Фафнира"
совсем  потерял  ход, паруса его  обвисли, только и  толку от  них было, что
спасительная   тень.  Команда   воспользовалась  возможностью  раздеться   и
поплескаться в  манящей прохладой  воде. Шеф заметил, что  Свандис  с  борта
смотрит на  раздевшихся мужчин, в  задумчивости ухватившись за  подол своего
длинного платья из белой шерсти. Казалось, что она тоже  готова раздеться  и
нырнуть в море. Это вызвало бы по меньшей  мере всеобщий восторг, что бы там
Бранд  ни  говорил  про гнев  морских  ведьм  и марбендиллов из  бездны. Его
авторитет  в этом вопросе, как  ни странно, оказался подорван,  когда  стало
известно, что Бранд и сам на четверть марбендилл.
     -- Итак, придерживаемся  нашего плана, -- сказал Шеф. -- Хагбарт, ты  и
Сулейман, поговорите сегодня вечером с адмиралом насчет ночного охранения.
     Завтра я попрошу его выслать вперед легкие суда, пусть  попробуют найти
врага и связать его силы, чтобы мы могли обойти его с фланга. Наше секретное
оружие, кроме  онагров,  --  то, что мы не  боимся выйти в открытое  море  и
остаться  без пресной воды для гребцов. На это мы  и должны рассчитывать.  И
есть еще одно приятное обстоятельство.
     -- Какое же? -- спросил Хагбарт.
     -- Нашего гориллообразного друга Бруно  здесь нет. Императора, я имею в
виду.
     -- Откуда ты знаешь?
     Шеф снова улыбнулся:
     -- Я бы почувствовал, будь этот  ублюдок где-то поблизости.  Или увидел
бы дурной сон.

        x x x


     Много меньше дневного перехода парусника отделяло этот военный совет от
другого, в котором участвовали два командира объединенных экспедиционных сил
греков и римлян.  Лишь  эти два человека  сидели  в  кормовой каюте  большой
греческой галеры, в  полутьме, пропитанной запахом  нагретого кедра. Ни один
из них  не считал  целесообразным советоваться с подчиненными. Подобно тому,
как раньше поступили их повелители, император  Бруно и басилевс Василий, эти
двое решили, что удобней всего будет общаться на латыни; хотя латынь не была
родным языком ни  для того,  ни  для другого, они в конце  концов  научились
сносно  на  ней  разговаривать.  Обоим латынь  не  нравилась: грек  Георгиос
выучился  ее  итальянскому  диалекту  от  неаполитанских моряков, которых  с
презрением считал еретиками и бабами.  Германец Агилульф перенял французский
диалект  латыни  от соседей за  Рейном, которых  ненавидел в качестве  своих
исторических врагов, вдобавок претендующих на культурное превосходство.
     Однако  оба  шли на жертвы  ради возможности  сотрудничать. Каждый даже
начал  испытывать невольное уважение к талантам другого, возникшее за многие
месяцы совместных побед и завоеваний.
     -- До них  день пути на юг, и они медленно приближаются? -- переспросил
Агилульф. -- Откуда ты знаешь?
     Георгиос махнул рукой в сторону моря за маленьким смотровым отверстием,
проделанным в узкой корме галеры. Вокруг  двух десятков  его  красных галер,
каждая  в сотню  футов  длиной,  расположилась флотилия  маленьких суденышек
самых разных видов, это были добровольные помощники из христианских рыбачьих
деревушек с  севера  испанского побережья,  с островов и  приграничной  зоны
между Испанией и Францией.
     --  Арабы  так  привыкли  к  рыбачьим лодкам,  что не  обращают  на них
внимания.  Вдобавок они не могут отличить христианина от мусульманина или от
иудея.  Наши лодки  пристраиваются к их рыбакам. Каждый вечер одна  из наших
лодок  уходит  в море  и  возвращается со свежими сведениями. Я уже давно  в
точности знаю, где находится каждый корабль противника.
     -- А вдруг противник то же самое проделывает с нами?
     Георгиос отрицательно покачал головой.
     -- Я  не  так  беспечен, как арабский  адмирал. Ни одна лодка не  может
подойти  сюда ближе  пятидесяти  стадиев  без  того,  чтобы  ее остановили и
осмотрели. И если в ней мусульмане... -- он рубанул ладонью по краю стола.
     --   Почему   разведывательные   лодки   успевают    вернуться,    пока
неприятельский флот идет на нас? Наши лодки настолько быстрые?
     --  Наши более приспособленны. Видишь, какие у них  паруса? -- Георгиос
снова махнул рукой  в сторону покачивающихся  неподалеку  лодок. На одной из
них,  заскользившей  по  тихой  воде с  каким-то поручением,  уже подняли  и
расправили парус: треугольный кусок ткани на наклонном рее- гафеле. -- Здесь
это называют "латинский  парус", на  их  языке lateeno. --  Тут  оба мужчины
одновременно хмыкнули в знак  презрения  к чудаковатым иностранцам.  --  Они
говорят  lateeno,  подразумевая,  --  Георгиос запнулся, подбирая слово,  --
что-то вроде aptus, ловкий. И это действительно удачный парус,  быстроходный
и рассчитанный на легкие боковые ветры.
     -- Почему же тогда у вас другие паруса?
     -- Если бы ты  посмотрел вблизи, --  объяснил адмирал, -- ты бы увидел,
что, когда  ты хочешь  развернуться другим бортом  к ветру, --  в латыни, на
которой говорили они с Агилульфом, не нашлось слова  "галс", -- ты не можешь
просто  повернуть  гафель,  палку,  к  которой  крепится  парус.  Ты  должен
перекинуть гафель через мачту. На маленькой лодке это легко. И все труднее и
труднее, когда мачта становится  выше, а гафель  тяжелее. Это  оснастка  для
малых судов.
     Или для кораблей, где полно команды.
     Агилульф фыркнул, не слишком-то заинтересовавшись.
     -- Итак, мы знаем, где они, а они не знают, где мы. Что это нам дает?
     Грек откинулся на своей скамье.
     --  Что  ж. Наше  оружие  -- огонь. Их оружие,  как  ты  мне  все время
напоминаешь, -- камни.  Ты рассказывал, что видел,  как  один их  корабль со
стальной обивкой потопил целый флот и никто не успел даже  сказать "Господи,
прости".
     Агилульф  кивнул. Он  участвовал в битве при  Бретраборге,  видел,  как
флагман Шефа  "Неустрашимый" разнес в щепки флот Рагнарссонов. Это произвело
на него неизгладимое впечатление.
     -- Я тебе верю. Значит, враги постараются сражаться на расстоянии, а мы
предпочтем  подойти  поближе. Наверняка они ждут, что мы нападем ночью. Но у
меня есть  идея получше. Видишь ли,  мои рыбаки на  разведывательных лодках,
все как один, твердят одно и то  же. Эти северные  корабли,  говорят они, --
парусники. Никто не видел,  чтобы они пытались идти  на  веслах, по-видимому
они слишком  тяжелые и широкие.  Но  в этих  водах  в  полдень ветер  всегда
стихает, ведь  вода  и суша нагреты  одинаково. Ветер не дует ни в ту,  ни в
другую сторону. Тут-то я и собираюсь по ним ударить.
     --  Они  могут  швырять свои  камни,  не  сходя  с  места,  -- возразил
Агилульф.
     -- Но  не  через носовые  и  кормовые штевни. В  любом случае я намерен
сначала отогнать или сжечь их вспомогательные суда, арабские галеры. А потом
разобраться с северянами.  Ведь я смогу двигаться, а они нет. В самом худшем
случае  мы  просто  уйдем  на  веслах. Если  они  окажутся слабее  --  мы их
разгромим.
     -- Значит,  ты  выйдешь со своим  флотом, при  необходимости  успокоишь
северян и потом с моря  ударишь со своими  воинами и гребцами в тыл арабской
армии. А я буду теснить пехоту и конницу с фронта.
     Георгиос  молча  кивнул.  Оба  понимали,  что в  их  генеральном  плане
возможны всяческие изменения. Но теперь каждый знал, что думает другой и как
поступит в том или ином случае. Они до сих пор не проиграли ни одной битвы и
стычки,  пройдя  через  все  северо-западное  Средиземноморье  от берега  до
берега.
     Агилульф встал:
     -- Годится.  Мои солдаты для твоих галер уже оповещены. Они будут ждать
на берегу за час  до рассвета, со всеми припасами. Просто вышли лодки, чтобы
подобрать их.
     Георгиос тоже поднялся. Мужчины обменялись рукопожатиями.
     --  Хотел  бы  я,  чтобы  здесь  был  император, --  неожиданно  сказал
Агилульф.
     -- Мой император, я имею в виду.
     Георгиос выкатил глаза с преувеличенным сомнением:
     -- Он твой император, а не мой. Но даже мой император и даже тот идиот,
что был перед ним, не стали  бы на этом этапе войны гоняться за какой-то там
реликвией.
     -- Последнее  время  она  ему помогала,  -- сказал Агилульф,  стараясь,
чтобы в голосе его прозвучало как можно больше преданности.

        ГЛАВА 9

     --  Расскажи  мне  еще  раз об  этом  проклятом... -- Бруно,  император
Священной  Римской империи, защитник веры, гроза еретиков, вероотступников и
язычников, оборвал себя. У него выдался трудный день. Еще один трудный день.
Здесь,  в  этой пересеченной ущельями  стране,  где  Франция  соединяется  с
Испанией  и одновременно  отделяется  от  нее  высокими Пиренеями, в  каждой
деревне был  замок на  скале, и  большинство из  них называлось не иначе как
Puigpunyent,  "остроконечный  пик".  Вот  почему  здесь  окопалось  так мною
мусульманских бандитов.  Но с этим покончено. Император очистил  от  них эту
землю.  И  теперь, когда  он вправе  был  ждать  благодарности и  помощи  от
христиан, избавленных  им от врагов,  его встречали  упрямым сопротивлением,
запирали ворота, отгоняли в горы стада, люди прятались в  своих неприступных
жилищах. Правда,  не  все.  Если верить  баронам, которые подчинились  ему и
перешли на его сторону,  сопротивление оказывали только те, кто был еретиком
из   какой-то   секты,  давно  обосновавшейся   в  пограничье,  с  ней  вели
непримиримую партизанскую войну многие поколения католиков.
     Проблема  заключается  в том, что,  по всеобщему мнению, тайну  Святого
Грааля хранят именно эти еретики. Если Грааль существует -- а Бруно страстно
верит,  что  он  существует, точно так  же,  как  Святое  Копье,  на котором
держится  его  власть, ранее существовало, затерянное среди язычников, -- он
спрятан еретиками на одном из этих скальных пиков.
     И  поэтому  император решил  покорить их,  сжечь, разгромить, запугать,
подкупить или выманить из их горных  берлог. Иногда  это  получалось, иногда
нет. Сегодня был  плохой  день. Яростное сопротивление, ворота,  недоступные
для камней тяжелой катапульты, -- и двадцать славных братьев из Ордена Копья
полегли  вместе  со многими  воинами,  набранными  с  помощью  баронов Южной
Франции.
     Но даже  это  не оправдывает едва  не совершенный  им смертный  грех --
богохульный  отзыв   о  священной   реликвии.  Бруно  помолчал,   пристально
огляделся.  Он  сам назначит  себе  наказание.  В  былое  время  он  набирал
пригоршню деревянных  щепок, поджигал  и держал на  открытой ладони.  Однако
волдыри мешали  во время битвы. Он не  имел права  из-за собственных грешков
мешать себе выполнять дело веры. И опять же, согрешила-то не рука. Нет.
     Вынув  кинжал,  Бруно  поднес  его  к свече,  выждал,  пока  острие  не
раскалилось докрасна. Затем он  решительно высунул  свой едва не согрешивший
язык,  прижал  к  нему обжигающий  металл.  Долгие  секунды  держал  его.  В
покрывавшей щеки корке пыли медленно пробили дорожку слезы, но  больше ничто
в чеканном лице императора  не  изменилось. В ноздри  ударил  смрад  горелой
плоти, ставший привычным в эти дни боев и сражений.
     Бруно отнял  кинжал,  критически  осмотрел  кончик -- не  испорчена  ли
закалка металла.  Кажется,  нет.  Он  обернулся  и  встретил неодобрительный
взгляд  своего  наперсника  и  духовного  наставника,   дьякона  Эркенберта.
Эркенберту не нравились  эти упражнения в смирении, он считал, что они ведут
к гордыне.
     -- И если твой глаз соблазняет тебя, вырви его, -- сказал Бруно в ответ
на невысказанный укор.
     --   Лучше  следовать  наставлениям  вашего  исповедника,  --   ответил
Эркенберт, -- неустанно уповая, что он способен дать их.
     Дьякон  завидовал  исповеднику императора  Феликсу,  поскольку  Феликс,
будучи  рукоположен  в  сан,  мог выслушивать  исповеди  и давать  отпущение
грехов, чего Эркенберт, до сих пор простой дьякон, делать не мог.
     Бруно нетерпеливым жестом отмахнулся от начинающегося спора.
     --  А  теперь,  --  повторил  он,  --  расскажи  мне  еще раз  об  этом
благословенном Святом Граале Господа нашего. Увы, моя вера снова нуждается в
укреплении.
     Эркенберт, сохраняя укоризненный вид,  начал рассказ. В каком-то смысле
его,  Эркенберта, преследовал успех. Он был вместе с императором, когда тот,
простой риттер из Ордена Копья, отправился в северную глушь, чтобы вернуться
со Святым Копьем и снова  объединить распадающуюся империю  Шарлеманя, Карла
Великого.  И  поскольку  все это время он был с  Бруно, проводил  изыскания,
которые  в  конце концов  позволили  им  опознать Копье, подбадривал павшего
духом императора, когда тот уже отчаялся когда-нибудь завершить свои поиски,
сейчас он  считался знатоком  реликвий и докой в деле их розыска. Но о Копье
рассказал и  удостоверил его  существование  сам святой Римберт, архиепископ
Гамбургский  и Бременский. История, которая  сейчас  завладела  воображением
императора, имела совсем другое происхождение.
     Тем не менее  Эркенберт изучил те  немногочисленные документы,  которые
смогли для него разыскать: теперь он знал об этой истории все. Может быть, к
лучшему, что рассказывать ее будет человек, ничуть ею не увлеченный.
     --  Как вы знаете, --  начал  он,  -- рассказы  четверых евангелистов о
распятии  Господа   нашего  несколько   различаются.  Разумеется,  это  лишь
подтверждает  их  достоверность,  ведь  мы  нередко  убеждаемся, что  четыре
человека,  которым  довелось  увидеть одно  и  то  же событие,  тем не менее
рассказывают о нем поразному. Однако когда все четыре Евангелия совпадают --
а  они совпадают в рассказе  про центуриона,  который проткнул  копьем грудь
Иисуса и с благоговением говорил  о Нем как о Сыне Божьем, --  мы можем быть
уверены, что речь идет  о чем-то великом и  священном, поскольку все четверо
были вдохновлены Святым Духом увидеть и записать одно и тоже.
     Бруно кивнул,  на его мрачном и суровом лице  появилось удовлетворенное
выражение, словно у ребенка, который услышал начало хорошо знакомой вечерней
сказки.
     -- Однако великая  мудрость,  или великое знание, может  скрываться и в
том, что удостоверено только одним свидетелем. Так вот.  Евангелие от Иоанна
рассказывает нам о многих  таких вещах, о которых другие умалчивают.  И одно
обстоятельство  из  его рассказа звучит странно, но не совсем невероятно.  Я
читал  в некоторых  книгах, что у римлян, жестоких  и  не знающих милосердия
безбожников, был обычай оставлять тело распятого на съедение птицам.
     Бруно,  чьи  виселицы  с  непогребенными  телами раскачивались  по всей
Европе, снова кивнул, выражая не то удовлетворение, не то монаршье одобрение
такой политики.
     -- Но, по иудейскому закону, мертвецов нельзя было оставлять на  виду в
эти священные дни праздника Пасхи. Поэтому и  послали  воинов убить Иисуса и
распятых вместе  с ним разбойников --  не из жалости, а чтобы их можно  было
снять до захода солнца в пятницу, когда начинается иудейский шабат, суббота.
     Что  тогда произошло? Об этом упоминает лишь  Иоанн, однако его история
вполне правдоподобна и необязательно должна была быть известна остальным.
     Иоанн  говорит, что  один богатый  еврей  выпросил у  Пилата разрешение
снять тело, завернул тело  в плащаницу  и положил в каменный  склеп -- таков
обычай в гористых  странах, там не хоронят в земле,  как мы.  Иоанн называет
этого еврея Иосифом из Аримафеи  . А дальше  речь идет о  Воскресении, и все
евангелисты рассказывают о нем по-разному.
     Об этом Иосифе рассказывают много  других историй. У моего народа -- не
моего народа из Нортумбрии, а у народа с дальнего запада моей родины -- есть
предание о  том,  что  этот Иосиф  после смерти  Иисуса покинул берег Святой
Земли  и  в конце концов попал в Англию, тогда еще не Англию, а Британию.  И
там, мол,  он построил  церковь в Гластонбери и  совершил много чудес. А еще
говорят, что он привез с собой Святой Грааль, и тот до сих пор там и лежит.
     -- Но  мы ведь в это не верим?  -- осведомился Бруно, хотя слышал ответ
не меньше десятка раз.
     -- Нет. То,  что богатый еврей покинул  Святую  Землю, потому  что стал
врагом своего народа,  вполне возможно. Но Британия во время  смерти Господа
нашего  еще не входила в состав  Империи. Это была глушь,  где  жили  только
дикие кельты. Кому бы пришло в голову туда отправиться?
     -- Тогда почему мы думаем, что Святой Грааль существует?
     Эркенберт ухитрился удержаться от  неодобрительного хмыканья. Он-то как
раз не думал, что Святой  Грааль  существует; просто он по  опыту  знал, что
коль скоро позволит  себе  проговориться об этом, его набожный, но  властный
хозяин замучает дьякона  спорами, пока  тот не признает, что скорее всего не
прав.
     -- В основном потому, что в это верят  слишком многие. Тем не менее, --
поспешил  продолжить  Эркенберт,  пока   повелитель   не   потребовал  более
вразумительного ответа,  --  при  ближайшем рассмотрении рассказы  о  смерти
Господа  нашего  не  могут  не вызвать несколько  законных  вопросов. Я  уже
говорил, что  только  Евангелие  святого  Иоанна  Богослова рассказывает  об
Иосифе  из Аримафеи.  И  только в этом Евангелии упоминается  еврей Никодим,
причем упоминается трижды,  в конце, когда Иосиф и  Никодим подготовили тело
для погребения. Среди фарисеев и  книжников,  когда  Никодим потребовал  для
Иисуса справедливого  суда. И когда Никодим приходил к  Иисусу  ночью, чтобы
задать ему свои вопросы. Однако есть и еще одно Евангелие, которое я читал.
     -- Кроме четырех, вошедших в Библию? -- подсказал Бруно.
     --  Да. Это Евангелие  от Никодима. Отцы Церкви в своей мудрости решили
не включать его в текст, который считается каноническим. И все  же ясно, что
книга эта очень  древняя. А повествует она о том, что произошло после смерти
Христа. И до Его воскресения.
     --Когда Он спускался в ад, -- восторженно выдохнул Бруно.
     --  Именно из-за этого Евангелия у нас в  Символе Веры появились  слова
descendit  ad infernos, "сошел  в ад". Итак, этот  Никодим видел  погребение
Христа,  знал о Его воскресении -- и говорил с  теми, кого Христос вывел  из
ада.
     Иначе откуда  он мог об этом  узнать? Он, по-видимому, был посвящен  во
многие дела Спасителя.  Наверное,  знал даже  больше, чем Иосиф.  Такие люди
понимали,  что  Христос  -- Сын Божий,  почти так  же  скоро,  как центурион
Лонгинус, который сохранил свое копье в качестве святой реликвии. У них было
много возможностей собрать предметы,  которых  касался Сын Божий, и одним из
таких  предметов мог быть Грааль. Некоторые  говорят, что  это  была  чаша с
Тайной Вечери,  какой-то  сосуд, в который  была собрана Святая Кровь, после
того как Копье пролило ее.
     -- Но  это  потому,  что они проклятые французы!  --  внезапно вскричал
Бруно, со своей обычной неуловимой быстротой и силой вонзая кинжал глубоко в
стол.
     -- Они же не  могут говорить  на  собственном проклятом  языке!  Просто
портят порченую латынь, пока это  уже  ни  на  что  не  похоже!  Берут aqua,
превращают  в еаи,  берут  caballerus, превращают в  chevalier. Я  спрашиваю
тебя:  как  могло звучать слово graal,  прежде  чем эти косноязычные ублюдки
начали произносить его?
     В палатку ворвались два телохранителя  с оружием наготове и  убедились,
что  их  хозяин,  цел  и невредим,  сидит за столом. Бруно вдруг  улыбнулся,
помахал им рукой, сказал на своем родном нижненемецком:
     -- Все в порядке, парни. Просто высказал, что я думаю о французах.
     Его люди улыбнулись в ответ и  исчезли. Братья Ордена  Копья  разделяли
мнение  императора, особенно  после  сегодняшней стычки, в  которой французы
участвовали с обеих сторон, но свои рвались в бой  далеко не  так рьяно, как
французы на стороне противника.
     -- Что ж, --  сказал Эркенберт, стараясь ответить на  вопрос. -- Грааль
может быть каким-то блюдом или чашей.
     -- В блюдо ведь кровь не собрать, так?
     -- А может  быть, это и  есть  кровь.  Может быть,  когда люди  говорят
sancto graale или  saint graal, словом, "Святой  Грааль" на разный  лад,  их
предки  старались  выговорить sang  real, "царская кровь". И  на латыни  это
будет примерно так же.  Sanctus graduate вместо sanguis regalis. Может быть,
"Грааль"
     -- это просто "Священная Кровь".
     Некоторое  время  Бруно молчал, раздумчиво  трогая пальцем  волдырь  на
языке.
     Эркенберт следил за ним с возрастающим интересом. Они уже несколько раз
затрагивали  эту  тему,  но  Эркенберт  никак не мог  понять,  почему  Бруно
держится  так  уверенно  и  так  уверенно   задает  вопросы.  Действительно,
встречались кое-какие странности в  Евангелиях от Иоанна и от Никодима. Но в
деле  Святого  Грааля  не  существовало и следа  таких серьезных современных
свидетельств,  которые  были  в деле о Святом  Копье.  Копьем  еще  на живой
человеческой памяти владел Карл Великий. Не было и ничего похожего на письмо
центуриона, которое Эркенберт видел собственными глазами.
     Дьякон уже успел заподозрить, что Бруно что-то скрывает.
     -- Как ты  производишь от  graduate  "блюдо"  или  "чашу"?  --  спросил
наконец Бруно.
     --  Сначала  берем  gradus,  что  значит,  э-э,  "переход",  -- ответил
Эркенберт. -- Значит, это перемена блюд во  время обеда, то, на чем подается
другая еда.
     -- Но  gradus не означает никакого  проклятого  "перехода"! --  рявкнул
Бруно.
     -- Это только  ты так говоришь. А  на самом  деле он означает проклятую
ступень.  То,  на  что  ступают.  A  graduate  --  это  что-то, на чем много
ступенек.  И  мы  с  тобой  называем  эту  штуку  одинаково,  говорим ли  мы
по-английски или понемецки. В  обоих  языках это слово  звучит  одинаково, я
проверял. И ты знаешь, что это такое! Это проклятая...
     -- Лестница, -- холодно и отрешенно договорил Эркенберт.  Наконец-то он
понял, к чему клонит его повелитель.
     -- Лесенка. Вроде той, которую сам-знаешь-кто носит на шее.
     -- Но  как она могла стать священной реликвией? Сравниться с чашей, что
была на Тайной Вечере?
     -- А ты никогда не  задумывался, -- спросил Бруно, откидываясь на своем
походном стуле, -- что произошло после Распятия?
     Эркенберт молча покачал головой.
     --  Что  ж,  ведь римляне не взяли тело, правильно? Я полагаю,  что мой
предок Лонгинус, -- Эркенберт про себя отметил, что Лонгинус превратился уже
в  предка Бруно, --  повел воинов  в  казармы, скажем, с восхищением любуясь
своим копьем.  Но  тело, тело  Господа нашего... ну  да,  ты только  что сам
сказал, оно было отдано евреям. Его приверженцам, а не тем, кто распял  Его.
Но если хочешь узнать, что было дальше, тебе нужно обратиться к иудеям. Не к
римлянам, они ушли в казармы,  не к  христианам, они все попрятались. И  как
по-твоему, что иудеи первым делом сделали?
     Эркенберт  безмолвно покачал головой. У него появилось ощущение, что он
присутствует при чем-то ужасающем, тянущемся из прошлого,  из прошлой  жизни
Бруно, дальше, в будущее. Он не имел ни малейшего представления, что это.
     Бруно налил  из кувшина вино  в два больших кубка  и подтолкнул один  к
Эркенберту.
     -- От  этой говорильни во рту пересыхает,  -- заметил он, и на его лице
еще  раз  появилась его неожиданно добродушная и дружелюбная улыбка. --  Так
вот, ты когда-нибудь всерьез  задумывался о том, как  на  самом деле распять
человека? И как снять его с креста? А?

        x x x


     Шеф  лежал  в своем гамаке,  подвешенном между бортом  и башней носовой
катапульты.  Легкий бриз смягчал  жар, все еще  поднимающийся от  деревянных
палуб,  а корабль тихо покачивался  на  почти  неподвижной  воде.  Остальные
семьдесят моряков тоже спали вокруг, кто в  гамаках, кто --  развалившись на
палубе. Звезды сверкали над ними в небе  такой глубины, какую они никогда не
видели прежде.
     В своем сне  Шеф знал, что  находится глубоко-глубоко под землей, вдали
от моря и неба. Он попал  на какую-то  огромную лестницу. Такую большую, что
он едва-едва мог дотянуться кончиками пальцев до края ближайшей ступеньки.
     Он мог подпрыгнуть, подтянуться наверх, перенести  колено через край  и
так взобраться на следующую каменную ступеньку. Сколько он выдержит, пока не
лишится сил?
     И  что-то поднималось к  нему  снизу  по  лестнице.  Что-то гигантское,
превосходившее  его  величиной,  как  он  превосходил  мышь.  Шеф чувствовал
сотрясения  холодного  влажного   камня,  бам-бам-бам,  топают  по  лестнице
огромные ноги. Снизу повеяло  духом злобы и злорадства. Если тварь,  что там
карабкается, увидит его, она его раздавит с такой же несомненностью, как сам
Шеф раздавил бы ядовитого паука. Внизу начал разгораться слабый свет.
     Тварь сможет увидеть его.
     Шеф  огляделся,  уже  представляя, как его плоть и кровь  размажутся по
камню.  Вверх  не полезешь, все  равно догонят. Прыгать вниз  нет смысла.  В
сторону. Он прыгнул вбок, в тусклом  свете попробовал перебраться через край
лестницы.  Там что-то было, как будто деревянная обшивка  или ограждение.  А
сам он был как  мышь. Шеф припомнил  многолетней давности видение, в котором
он был хромым кузнецом Велундом,  а Фарман, священник Фрейра, глядел на него
с пола, словно мышь из-под плинтуса. Теперь мышью был Шеф, а Фарман...
     Топот на ступеньках вернул  Шефа от размышлений о тихом Доме Мудрости к
его кошмарной реальности.
     Расщелина в  деревяшке. Шеф  начал протискиваться  в нее  сначала лицом
вперед, потом  сообразил, что  так  не  сможет  видеть приближающуюся  сзади
угрозу, выбрался и  полез спиной, не обращая внимания на задранную сорочку и
впивающиеся в тело занозы.
     Он спрятался, по крайней мере исчез из прямой видимости. Шеф еще дальше
откинул голову,  он знал: в темноте ничто  так  не  выдает человека, как его
белеющая кожа.  Однако он все  еще  мог кое-что видеть. Когда  топанье шагов
стало оглушительным, Шеф через щель увидел лицо.
     Лицо решительное  и жестокое,  изъеденное и обожженное ядом. Лицо Локи,
погубителя  Бальдра,  освободившегося из своего  вечного заточения рядом  со
змеем, брызгавшим  ядом  ему  в глаза всякий раз, когда верная жена Локи  не
могла  помешать этому. Лицо  решившегося  на  месть.  На  месть  за  ужасную
несправедливость.
     Лицо   исчезло,   топающие  ноги   продолжили   восхождение.  И   вдруг
остановились. Замерли на  уровне головы  Шефа. Он  затаил дыхание и внезапно
услышал,  как  колотится сердце:  его  удары  барабанным  боем отдавались  в
замкнутом  пространстве  ненадежного   деревянного   убежища.  Шеф  вспомнил
огромные ноги Бранда, отбивающего шаг на месте, и изумленно выпучившегося на
них   араба.  Локи  одним  пинком  мог  раздавить  Шефа  вместе  с  хрупкими
деревяшками вокруг.
     Ноги двинулись дальше, продолжили свое восхождение к свету. Шеф перевел
дух ~- и тут услышал еще  один звук. На этот  раз шуршание. Что-то скользило
по  камню.  Шефу  вспомнилось предыдущее ужасное видение -- разверстая пасть
гигантского змея, который не  смог  до него  добраться  и вернулся  к своему
делу: продолжил  нескончаемые  пытки прикованного Локи, нескончаемо  мучаясь
сам из-за бога, который приковал его чуть дальше, чем  нужно, чтобы  вонзить
зубы.  Гигантский змеи гонится  за  тем, кого  так долго не мог достать,  он
столетиями во мраке копил свою ярость. А ведь глаза змея ближе к  земле, чем
у Локи. И у него есть другие органы чувств, кроме глаз.
     Рассчитанные  на  то, чтобы, хватать мышь в темноте.  Шеф вспомнил, как
посинело и  раздулось  лицо Рагнара  Волосатые  Штаны, отца Ивари и Сигурда,
когда тот умер в змеином погребе, в английском orm-garth.
     В панике Шеф заставил себя отвернуться и попробовать глубже пролезть  в
свое укрытие.  Щель расширялись,  он протиснул  плечи,  задумавшись, что  же
может быть по  другую сторону. Свет померк, но шорох  позади  раздавался все
ближе и ближе.
     Он пролез. Неизвестно через что, но пролез и  теперь стоял на дне ямы и
глядел  вверх.  Там, в  вышине, светила полная  луна,  испещренная  пятнами,
словно мертвенно-бледный  череп.  Прямо впереди  Шеф  увидел стену, она была
ниже, чем скала позади  него. Но все равно слишком высока, чтобы подпрыгнуть
и, ухватившись за край, залезть наверх, как он мог  бы сделать на ступеньках
оставшейся позади лестницы. Запаниковав, Шеф побежал  к стене, не  заботясь,
что его могут  увидеть. Но  пока он  бежал, отовсюду --  не только сзади, но
отовсюду! -- доносилось пронзительное и вездесущее шипение.
     Он  замер,  ощутив  вокруг  скользящие тела. Он  спасся от  Локи  и  от
гигантского  змея.  Но  теперь он попал на шевелящийся  ковер  из змей. Он в
ormgarth богов. И отсюда нельзя выбраться.
     Застыв как  столп, он почувствовал  удар в бедро, первый глубокий  укус
ядовитых зубов, и яд растекся по его жилам.
     Шеф отчаянно рванулся из гамака, зацепился ногой и грохнулся на палубу.
Он мгновенно вскочил на ноги, готовый разить  во всех направлениях, из груди
рвался истошный крик.  Спавшие поблизости  моряки, ругаясь спросонок, начали
подниматься и  хвататься за  оружие,  и  тут  Шеф почувствовал,  что  чья-то
мускулистая рука обхватила его и оторвала от палубы.
     -- Полегче, полегче, -- проворчал Торвин. -- Все в порядке, всем спать.
Это просто сон. Ночной кошмар.
     Он подтолкнул Шефа к борту, дал ему время оглядеться и перевести дух.
     -- Что ты видел на этот раз?
     Шеф  отдышался, почувствовал, что  испарина высохла.  Сорочка оказалась
мокрой, как будто бы он искупался в море. Соль разъедала пустую глазницу.
     -- Я видел  Локи.  Локи освободился. А  потом я попал в змеиный погреб,
как Рагнар, -- Шеф принялся тереть бедро в том месте, где ощутил укус змеи.
     -- Если ты видел,  что  Локи освободился,  в  Святилище должны  об этом
узнать, -- буркнул Торвин. -- Может быть, Фарман в Стамфорде или даже Виглик
Провидец в  Каупанге  смогут собрать  Совет. Ведь если  Локи освободился, мы
подошли очень  близко к роковому  дню богов  и к  началу мира Скульд.  Может
быть, все это из-за нас.
     --  Локи  не освободился,  -- раздался позади них холодный  и  сердитый
голос.
     -- Никакого Локи нет. И богов нет. Все зло в мире совершают люди.
     При свете звезд Шеф задрал  край сорочки,  посмотрел на свое обнаженное
бедро.  Там были  две  ярко-красных  отметины.  Следы  укуса.  Свандис  тоже
глянула, потрогала их, отняла руку. И впервые не нашлась, что сказать.

        x x x


     За  двести  миль от покачивающегося на тихой  воде "Победителя Фафнира"
еще одна группа  людей пристроилась  на ступеньках темной лестницы, уходящей
глубоко внутрь горы.
     -- Похоже, завтра он ворвется сюда, -- сказал один из них.
     Генерал кивнул, соглашаясь.
     --  Сегодня  у  них  были большие  потери.  Завтра  они  подтащат  свою
гигантскую  катапульту  чуть поближе, сначала  разделаются  с нашей  внешней
линией оброны, потом  определят  прицел. Рано  или  поздно камень  попадет в
главные ворота,  и толпы атакующих ворвутся внутрь. Мы,  конечно, засядем за
баррикадами, но...  -- Последовало  столь любимое  галлами  пожатие плечами,
едва видное в неверном свете свечи.
     --  Если  завтра на  рассвете  мы сдадимся,  может быть, удастся с ними
договориться,  я  слышал,  что  император  Бруно  милостив;  возможно,   они
потребуют только принести  присягу,  которую мы  с  чистой  совестью  сможем
нарушить, тогда...
     Испуганно бормочущий голос был оборван свирепым жестом.
     -- Сейчас не время обсуждать, что будет с нами -- принесем ли мы ложную
присягу,  умрем ли,  останемся ли живы, -- заговорил первый голос. -- Важно,
что будет со священными  реликвиями. И коль  скоро император уверен, что они
здесь  -- а он .уже в  этом уверен, поэтому он  осадил нас,  -- всякого, кто
завтра уцелеет, будут пытать, пока тот не расскажет все. что знает.
     -- Попробовать вынести реликвии? У врагов выставлено охранение. Но наши
горцы смогут пробраться через расщелины Пика.
     --   С  книгами  и  записями  --  возможно.  Но   градуаль,  --  в  его
западноевропейском произношении это прозвучало  как "грааль", -- они вряд ли
унесут.
     -- Вынесем этим  путем остальные реликвии. А  грааль просто выбросим за
стены. На нем нет золота, нет никаких следов поклонения, которые оставили бы
католики. Враги ничего не поймут. Позже наши братья подберут его.
     Последовало долгое молчание.
     -- Слишком  рискованно, -- проговорил  первый  голос. --  Грааль  может
затеряться  среди камней.  А  тот,  кого  мы  назначим  забрать  его,  может
погибнуть, может не выдержать пыток и признаться.
     -- Нет. Что мы должны сделать, так это оставить его здесь, в горе. Вход
сюда известен только нам и нашим perfecti, совершенным братьям,  находящимся
снаружи. Император не сможет срыть  гору. Он никогда  не найдет вход -- если
кто-то ему не скажет.
     -- Из нас не скажет никто, -- откликнулся один из его товарищей.
     Внезапный  блеск  в  свете   свечи,  удар,  прервавшийся  крик...  Двое
аккуратно опустили на пол тело того, кто предлагал сдаться.
     -- Пусть душа твоя отойдет  к Богу, брат, -- сказал один из убийц. -- Я
все равно люблю  тебя  как брата. Я не хотел,  чтобы ты подвергся испытанию,
которого мог не вынести.
     Первый голос продолжал:
     -- Итак,  с этим ясно. Реликвия  должна остаться здесь. Все те  из нас,
кто знает о  существовании  лестницы в  горе, должны  умереть. Ведь  ни один
человек не может быть уверен, что выдержит запредельную боль.
     -- Разрешено ли нам умереть в  бою?  -- поинтересовалась одна из темных
теней.
     -- Нет. Удар по голове, покалеченная рука -- любого могут взять в  плен
против его  воли. Мы  могли  бы умереть позже,  после  endura, но  это может
оказаться слишком  поздно.  Увы, у  нас нет времени на endura.  Один из  нас
поднимется  по лестнице  и скажет капитану Маркабру,  чтобы тот завтра утром
постарался заключить самый выгодный  мирный  договор для  тех  наших  бедных
братьев, которые imperfecti, несовершенные. Затем этот брат вернется сюда. И
мы вместе выпьем по священному глотку из чаши Иосифа.
     Послышался  гул  удовлетворения  и  согласия,   в  темноте  над  столом
пожимались руки.
     Часом  позже  молчаливые  совершенные  братья   услышали  шаги   своего
товарища, спускающегося  вниз  по  лестнице,  чтобы  вместе со  всеми выпить
отраву. В темноте раздался последний возглас:
     -- Возрадуйтесь,  братья,  ибо мы  стары. А что спросил наш  основатель
Никодим у Сына Божьего?
     Ему ответили хором, на своем странном диалекте исковерканной латыни:
     --  Quornodo  potest homo  nasci, cum  senex  sift  Как  может  человек
родиться,  будучи стар? Неужели может он в другой раз войти в утробу  матери
своей?

        ГЛАВА 10

     Вражеский  флот  вырос  на горизонте,  прежде  чем впередсмотрящие Шефа
опознали  его.  Греческий  адмирал  прекрасно  выбрал  момент:  сразу  после
полудня, когда объединенный флот арабов и северян разделился, как обычно, на
три  части. Передовое охранение  и основные  силы находились вровень с тучей
пыли на берегу, которая свидетельствовала о продвижении пехоты и конницы, но
они уже сушили весла и готовились к  сиесте. Северяне отстали на две морских
мили  и,  как ни старались,  безнадежно застряли,  их  паруса  служили  лишь
защитой  от знойного  солнца. Еще  на  милю  позади  адмиральский  флагман и
сопровождающие его суда тоже  останавливались на сиесту: вечером  они  легко
догонят медлительные парусники.
     Во  всяком  случае, всеобщее  внимание было приковано к  берегу. С того
места, где находился его корабль, Шеф, хоть и неясно, мог слышать отдаленное
пение  труб,  высокое  и пронзительное, как  любили арабы.  Не послышался ли
ответный рев? Хриплые боевые горны  германцев или  франков? На  кораблях все
моряки сгрудились у обращенных к берегу  бортов,  внимательно прислушиваясь,
пытаясь определить, что могло или не могло происходить на суше. Тучи пыли?
     Отсветы металла? На  солнце  блестело  оружие,  в  этом  не могло  быть
сомнений.
     Отвернувшись  от  борта,   Шеф  поморгал   единственным  глазом,  устав
напряженно всматриваться через полоску ослепительно сияющей воды.
     Взглянул  в  море,  в знойное  марево  на горизонте. К флоту  подходили
рыбачьи лодки,  ловя  косыми парусами малейшее дуновение ветра.  Лодок очень
много, понял вдруг Шеф. Они нашли косяк тунцов? Они еще  и гребли веслами  и
передвигались довольно быстро для рыбаков в такую жару. Слишком быстро.
     -- Впередсмотрящий! -- рявкнул Шеф. -- Там, в море. Что ты видишь?
     -- Рыбачьи  лодки, государь, -- был ответ, слегка озадаченный. -- Целая
куча лодок.
     -- Сколько?
     -- Я вижу... двадцать, тридцать... Нет, из дымки появляется еще больше,
на всех быстро гребут.
     --  У них там что, гринды идут?  --  спросил Торвин,  ветеран похода на
дальний Север.  Он  имел в виду обычай галогаландцев с лодок  загонять стадо
китов на берег и забивать их на мелководье.
     -- Там нет гринд, --  рявкнул Шеф. -- И  это не  рыбаки.  Это вражеский
флот, а мы все выпучились в другую сторону. Сколько времени  эти ублюдки уже
видят нас, а мы говорим: "О, рыбачьи лодки!" Его голос поднялся до крика, он
пытался стряхнуть  с людей полуденную дрему,  и  к нему стали поворачиваться
недоуменные лица.
     -- Квикка,  Озмод,  к  катапультам! Остальные к  арбалетам! Хагбарт, мы
сможем хоть  чуть-чуть  набрать  ход? Торвин, дай  сигнал  в  горн, оповести
остальной флот! Да Тора ради, шевелитесь же вы все! Они готовы, а мы -- нет!
     Впередсмотрящий  неразборчиво  заверещал, указывая пальцем в море. Но в
этом уже не  было нужды. Шеф и сам увидел, что из знойного марева  в  полный
корпус  показались красные  греческие галеры,  они приближались  с ужасающей
скоростью, расходясь широким клином. Лопасти выкрашенных в  белый цвет весел
сверкали на солнце, белые буруны пенились у грозных носовых таранов.
     Шеф  разглядел  женские  глаза  с  черными  ресницами, намалеванные  на
высоких   скулах  бортов,  сверкающие  доспехи  моряков,  которые  угрожающе
размахивали оружием.
     -- Сколько до них? -- это спросил подслеповатый Ханд.
     --  Примерно  с  милю.  Но они  идут  не  на  нас.  Они идут на арабов.
Собираются напасть на них с фланга и с тыла.
     На выставленное андалузийнами охранение никогда нельзя было положиться.
     Сиеста  в разгаре, навесы натянуты, драгоценные  минуты уходят  на  то,
чтобы их  сорвать и снова взяться за весла. Более быстрые и расторопные суда
самоотверженно   развернулись,    чтобы    встретить    атаку    неприятеля,
надвигающегося на них со скоростью двадцати  миль  в час.  Пока они пытались
маневрировать, Шеф увидел летящие с  обеих сторон дротики и стрелы. Словно в
ответ,   в  воздухе   прошел  тонкий  дымный   след,  послышался  отдаленный
сверхъестественный свист.
     И появился огонь. Наблюдатели на "Победителе Фафнира" разом вскрикнули,
когда  оранжевое  пламя  внезапно  факелом  лизнуло   галеру.  Не  так,  как
вспыхивает  уголь  в  середине костра,  не так,  как  горит  дерево в лесном
пожаре:
     нет,  в  небе  завис  медленно  расширяющийся огненный шар,  в середине
которого сгинула галера.  Шефу показалось, что он видит, как корчатся внутри
крошечные  черные тени, уже горящими прыгают в море. И тут  в  дело вступили
остальные корабли греков.
     Приблизившись  к  основным  силам  вражеского   флота,  красные  галеры
замедлили ход, выбрали себе мишени и одна за другой стали выбрасывать пламя.
Первыми  гибли самые  храбрые,  которые пошли на  перехват, их слабые стрелы
никто  даже  не  замечал, словно  бы  мошки  пытались остановить целое стадо
огромных  красных  быков. Затем погибли нерасторопные, так  и  оставшиеся  в
неподвижности.  Затем,  когда  красные  галеры  снова  набрали скорость  для
таранного  удара,  настала очередь тех трусов, которые  развернулись,  чтобы
удрать. За один проход  греческая эскадра  оставила позади себя свыше  сотни
пылающих кораблей. В ее кильватерном следе шли рыбачьи лодки из христианских
деревень,  набитые разъяренными  мстителями  вперемешку с людьми  Агилульфа,
чтобы взять на абордаж тех, кто избежал пламени, уничтожить их и  поживиться
своей законной добычей.
     -- Отлично сработано, -- заметил Георгиос капитану своего флагмана.  --
Это собьет с  них спесь.  Займемся теперь камнекидалками. Тихий ход, и  дать
разбавленного вина гребцам.
     Когда красные  галеры разошлись в широкую  дугу,  Шеф  оставил  попытки
набрать  ход под парусом. Пять  минут на уборку парусов, чтобы  не заслоняли
обзор  катапультерам. Затем  спустить с  борта  гигантские  весла, на каждом
корабле их всего по двенадцать штук,  каждым  гребут  четыре  человека,  вся
остальная команда -- на катапульты.  И вот люди начали  грести, проталкивать
свои широкие тяжелые корабли сквозь воду.
     -- Если они не захотят сражаться, то  и не  будут, -- озабоченно сказал
Хагбарт. -- У них скорость выше нашей раз в пять. А то и в десять.
     Шеф не ответил. Он следил  за дистанцией. "Возможно, враги не знают, на
что  способны катапульты. Если бы они подошли чуть  поближе --  но  важно не
подпустить  их слишком  близко, чтобы не  могли  использовать свое  огненное
оружие. Оно бьет не больше чем на сотню ярдов. Камень из катапульты летит на
верные  полмили.  Мы  уже  сейчас можем  их  достать.  Пусть  подойдут  чуть
поближе...  и еще  чуть  поближе. Лучше дать сосредоточенный залп. Если  все
корабли выстрелят одновременно,  можно будет сразу потопить половину  галер,
изрыгающих огонь".
     --  Мула  не  нацелить,  --  крикнул   Квикка  с  передней  катапульты.
Мгновением позже с кормы эхом откликнулся Озмод: -- Мула не нацелить.
     Потрясенный   Шеф  быстро  сообразил,  в  чем  загвоздка.  Его  корабли
выстроились в длинную колонну. Ни один из них не мог стрелять через  нос или
корму. Идущая прямо на  него галера без  помех пройдет расстояние от предела
дальности катапультного выстрела до точки, где сможет использовать греческий
огонь, за...  в  точности  он  не знал,  но гребков  за  пятьдесят. И  враги
старались вовсю.  По крайней  мере, одна из красных галер уже  набрала ход и
далеко вырвалась вперед, весла ее мелькали с замечательной синхронностью.
     -- На веслах! -- крикнул Шеф. -- Правый борт, начать грести. Левый борт
-- табанить!
     Секунды промедления, пока  гребцы  разбирались  со  своими громоздкими,
больше  похожими  на  бревна  веслами. Затем нос "Победителя  Фафнира"  стал
неторопливо отваливать  в сторону,  и  Квикка,  катапульт-капитан  переднего
онагра,  напряженно   всмотревшись  поверх  броневого   щитка,  приготовился
вскинуть руку, чтобы сообщить. что враг попал под прицел.
     Пока нос  "Победителя  Фафнира"  разворачивался, идущая на  него галера
стала уклоняться  в ту же сторону.  Если  так  пойдет  и дальше,  она сможет
убрать  свой длинный хрупкий борт из-под  прицела  мула, до которого  теперь
оставалось  меньше   четверти   мили,  дистанция   уверенного  попадания   и
уничтожения  цели.  С  завораживающей   скоростью  и  маневренностью  галера
удерживалась в мертвой зоне катапульт  "Победителя Фафнира". Греки прекрасно
знали, что делают.
     Не  сможет  ли  выстрелить какой-нибудь другой парусник? Шеф огляделся,
осознав,  что недавно услышанный  им яростный  крик  издал капитан соседнего
корабля, "Зигмунда".  Крутящийся  перед  ним "Победитель  Фафнира" полностью
перекрыл  "Зигмунду"  направление  стрельбы  с  борта.  А  греческая  галера
совершила  полный  разворот  и уходила  в  безопасную  зону, отказавшись  от
продолжения атаки.
     Но пока Шеф раздумывал и осматривался, ситуация  успела  измениться еще
раз. Когда передовая галера вернулась после своей вылазки, остальные красные
галеры  отнюдь не сложили весла. Они  разделились и разошлись  в две широких
дуги, ровнехонько вне пределов досягаемости катапульт -- в свое время кто-то
очень  внимательно  следил за  их  учебными стрельбами,  -- и  стали кольцом
окружать  флот  северян. Одна  из них уже пыталась зайти  со стороны кормы к
"Хагене", последнему кораблю в  колонне, а капитан "Хагены" словно ничего не
замечал. Стоит только  одной галере с греческим огнем подойти на  расстояние
своего выстрела, и тогда она сможет пройти вдоль  всей беспорядочной колонны
английских парусников,  поджигая корабль  за кораблем и  пользуясь каждым из
них в качестве прикрытия от катапульт следующего.
     Катапультоносцы  должны  защищать друг  друга. Подходы  к  носу и корме
каждого корабля должны простреливаться его соседями. Каким же боевым ордером
им  построиться? Надо подумать, а  пока необходимо срочно  подать  сигнал на
"Хагену", ведь они  неподвижны,  даже не  опустили на  воду весла, шкипер  и
впередсмотрящий уставились  совсем  в  другую сторону.  Шеф закричал шкиперу
"Зигмунда", чтобы тот передал предупреждение дальше.
     Бранд оказался расторопнее. Пока приказ выкрикивали  вдоль колонны, Шеф
увидел,  что  в  поле  зрение  стремительно  ворвался  "Нарвал",  его  весла
мельтешили даже  быстрее, чем  у  греков.  За ним поспешали  остальные  суда
викингов. Шеф понял, что все пятеро хотят подойти и выстроить перед эскадрой
из  семи больших  парусников  заслон  со стороны моря, чтобы  закрыть их  от
греческого  огня. Хотя  Бранд, конечно, понимал,  что  это слабая защита. Он
просто выигрывал для них время.
     С  вырывающимся  из  груди  сердцем Шеф  пробежал  на  корму,  проворно
вскарабкался вверх и  утвердился  на почти  неподвижном драконьем хвосте, на
шесть футов возвышающемся над палубой. Вспомнив вдруг о подзорной  трубе, он
вытащил ее из-за пояса --  ах, если бы у них было с дюжину таких труб, тогда
бы впередсмотрящие не прозевали врага! Не время для  сожалений. Он раздвинул
трубу,  постарался  настроить  скользящие  одна в другую половинки на нужную
длину.
     Сквозь мутные стекла,  обесцвечивающие далекие предметы. Шеф увидел три
корабля:  один  греческий и два  норманнских,  они сближались  с  чудовищной
скоростью,  недоступной никакому  скакуну. Галера в  два  раза  превосходила
дракары  размерами, могла запросто  протаранить и потопить их,  не обременяя
себя стрельбой греческим огнем. Но задержать  ее необходимо. Шеф увидел, что
собираются делать Бранд и его товарищи. Они пытались сманеврировать и пройти
вдоль всего ряда галерных весел,  ломая  их и убивая не  успевших увернуться
гребцов.  А  потом,  наверно, встать борт о  борт и выяснить,  как греческие
моряки относятся к топорам викингов.
     Но огонь,  огонь. Впервые Шефу  удалось бросить  взгляд  на  загадочное
устройство, поджигающее корабли словно лучинки. Медный купол посреди палубы,
вокруг суетятся  люди,  двое  обливаются потом  у рукояток,  перекидывая  их
вверх-вниз, в точности как  у водяного насоса  где-нибудь на полях восточной
Англии...
     И  вдруг  качающих  насос людей будто метлой  смело,  как  и  тех,  кто
суетился вокруг и  закрывал  их. Шеф заворочал трубой, пытаясь выяснить, что
происходит. Вот дракар Бранда, на носу его сам Бранд, размахивает топором. А
вдоль борта выстроилась дюжина арбалетчиков, они все  разом пускали стрелы и
разом  взводили  арбалеты  с  помощью  ножной  рейки. Греки  не  были готовы
встретить залп тяжелых, пробивающих доспехи арбалетных болтов.
     Зато их  капитан  прекрасно разбирался в маневрах,  таранах и  проходах
вдоль  борта.  Когда  "Нарвал" Бранда скользнул за  дальний борт галеры, там
вырос целый лес весел. Гребцы подняли их хорошо отработанным движением. Едва
они  это  сделали,  Шеф  увидел в  своем  круглом поле  зрения людей,  снова
подбирающихся к рукояткам насоса огненной машины. Увидел отблеск начищенного
медного  носика,  развернутого  в  сторону  второго,  который  шел  ярдах  в
пятидесяти от Бранда и заходил с ближнего  борта.  Стоящий у  машины человек
дернул что-то вроде маленькой веревочки...
     Шеф слишком поздно отдернул трубу, он уже увидел ослепительную вспышку,
распухающий  огненный  шар.   И  в   середине  его  --  шкипера   "Марсвина"
Сумаррфугла. Много лет назад он, Шеф и Бранд вместе  штурмовали стены Йорка,
а сейчас он потрясал копьем, бросая вызов своей злой судьбе...
     На палубе  "Победителя  Фафнира" раздался громкий  стон, моряки увидели
гибель "Марсвина" -- пламя взметнулось выше мачты, снова фигурки бросались в
море, некоторые попали  в горящую воду. Люди, которых они знали и с которыми
вместе пили.
     Шеф снова огляделся, его пронзил ужас при мысли, что опять все его люди
смотрят  в одном  направлении,  совершенно  забыв  о том, что  стремительная
смерть может подкрасться с любой стороны. Он вспомнил, что уже дважды слышал
грохот катапульты -- хлопок  высвобожденного каната и глухой  удар шатуна по
обложенной мешками с песком перекладине,  удар,  от которого сотрясается все
судно. Неподалеку в море плавали  обломки и цепляющиеся за них моряки.  Хотя
это не красная  галера.  Просто рыбачья лодка. Греческий адмирал  послал их,
чтобы  отвлечь внимание и увеличить количество целей. Словно в игре в лис  и
куриц, когда лис становится слишком много и курице не уследить за ними.
     "Они нас не  боятся, -- подумал Шеф.  --  Поэтому все  так плохо. Мы  в
ужасе от их огня, мы видели, как  наши товарищи гибнут в нем,  некоторые  из
них  все еще  умирают в горящей воде --  кстати, как может  гореть вода?  Но
греки-то  просто играют с нами. Эти люди на обломках разбитых лодок. Для них
это просто купание, чуть-чуть подождать -- и подойдет помощь. Надо заставить
их встревожиться. Испугать их.
     Но  сначала   обеспечим  свою  безопасность.   Мы  должны   построиться
квадратом. Хотя нет, семь кораблей, четыре стороны -- одна из  сторон всегда
останется  ослабленной, туда они и бросятся, потеряем корабль-другой и тогда
погибнем все. Постараемся  построиться кругом, тогда любое направление будут
простреливаться  по  крайней мере  с  двух  бортов. Будь сейчас хоть  легкое
дуновение ветерка, мы могли бы маневрировать с помощью рулей".
     Шеф схватил Хагбарта за плечо, объяснил ему, что делать, послал к борту
выкрикнуть приказ  шкиперам  "Зигмунда"  и "Победителя  Грендаля". Сам  стал
высматривать, какие еще новые напасти обрушатся на его голову.
     Кажется, все сражение,  в  отличие от виденных им  раньше, распалось на
серию  мелких стычек. Прежде всегда знал, что может  произойти. А сейчас  он
даже  не представлял, как долго  он  разговаривают с Хагбартом. Тем временем
"Хагена" успел войти  в  дело. "Нарвал" и "Марсвин" задержали красную галеру
на жизненно важные несколько секунд, и греки не успели опустить весла и уйти
в  мертвую зону.  "Хагена" развернулся  бортом  и выстрелил одновременно  из
обеих  катапульт,  из каждой  устремился  к  цели  с  расстояния в  неполные
четверть мили  огромный  тридцатифунтовый  булыган.  Суда  викингов, обшитые
досками  внакрой и  закрытые кормовым и носовым  штевнями,  от таких  ударов
просто рассыпались  на  кусочки. Галера,  при всем  презрении Хагбарта к  ее
конструкции, оказалась  чуть прочнее.  Киль сломался в  двух местах,  галера
стала тонуть, но на поверхности осталась целая куча  обломков, словно  плот,
на  который  уже карабкались гребцы  и воины. К нему, прячась  от  обстрела,
приближались рыбачьи лодки, чтобы подобрать уцелевших.
     От этой сцены, удаленной на несколько сотен ярдов, взгляд Шефа отвлекла
уже знакомая вспышка пламени, сверкнувшая примерно за милю в другой стороне.
Со свойственной мусульманам отчаянной храбростью -- и помня, что неудачников
сажают на кол,  --  арабский адмирал решил навязать  грекам  честный бой.  С
десяток красных  галер  развернулись ему  навстречу, а остальные  продолжали
кружить  вокруг  эскадры  северян,  подобно волкам вокруг увязнувшего  лося.
Снова и  снова, словно  дыхание  дракона, вылетали  языки  пламени, и каждый
означал  погибший арабский корабль. Но похоже,  что стремительность  натиска
правоверных, лавирующих  между догорающими останками, сделала свое дело. Шеф
смог разглядеть -- чтобы убедиться, он снова  взялся  за подзорную трубу, --
как  взлетели   абордажные   крюки,   когда  последние   из  арабских  галер
добрались-таки до греков. Теперь для греческого огня  слишком близко. Теперь
в ход пойдут сабли и скимитары против пик и щитов.
     Шеф ощутил, что его сердце замедлило свой сумасшедший ритм -- впервые с
того момента, как он увидел  рыбачьи  лодки и понял, что  это неприятельский
флот.  Он  опустил  подзорную  трубу.  Вдруг  стал  слышен   довольный  гул,
прокатившийся  по  палубе  "Победителя  Фафнира",  он  перерос   в  свирепые
восторженные крики.
     "Нарвал"  Бранда неторопливо плыл  среди обломков греческой галеры, его
арбалетчики залп за залпом разили беззащитных, цепляющихся за доски людей.
     Некоторые из них  крестились,  другие с  мольбой о  пощаде  протягивали
руки.
     Кое-кто  даже  подплыл к  "Нарвалу", пытаясь  ухватиться  за весла. Шеф
увидел, что сам Бранд -- его легко  было узнать даже с расстояния в  фарлонг
-- перегнулся через борт и крушит головы своим топором под названием "Боевой
тролль". Там, где вода не была  черной от золы и пепла, она стала красной от
крови.  Подошел  и "Хагена", его  команда спокойно упражнялась в стрельбе по
мишеням из тяжелых стационарных арбалетов.
     Шеф понял, что кто-то дергает его за локоть, глянул вниз. Это был Ханд.
     -- Останови их! -- закричал малыш-лекарь. -- Эти люди больше не опасны.
     Они не могут сражаться. Это же бойня!
     -- Лучше быть забитым, чем поджаренным, -- буркнул кто-то рядом.
     Корабельный юнга Толман, неуклюжий парнишка, вцепившийся в топор больше
себя ростом.
     Шеф огляделся по сторонам. "Победитель Фафнира" по длинной дуге выходил
на  свое  место в оборонительном круге, который Шеф  потребовал  от Хагбарта
выстроить.  Этот маневр и едва уловимое прибрежное течение привели корабль в
воды, где  плавали  оставшиеся от "Марсвина" головешки. Среди них Шеф увидел
то, что выглядело подгоревшими тушами жаренных целиком быков.
     -- Некоторые из них еще могут быть  живы, Ханд. Восьми лодку. Посмотри,
что ты сможешь сделать для них.
     Он отвернулся и направился к фок-мачте, чтобы наблюдать за горизонтом и
впервые с начала битвы попробовать собраться  с мыслями. Кто-то заступил ему
дорогу, визжал  и хватался  за него. Свандис. Кажется,  сегодня  все  только
кричат и визжат. Он решительно оттолкнул ее и прошел к  мачте. Есть правило,
подумал он. Должно существовать правило. Не говори с занятым человеком, если
он не обращается к тебе. Хагбарт, Скальд-финн и Торвин, очевидно, были с ним
согласны. Они перехватили продолжающую визжать  женщину, оттащили ее, подали
знак остальным. Дать ему подумать.
     Взявшись  рукой   за   тихонько  покачивающуюся  на  волне  мачту,  Шеф
внимательно осмотрел горизонт. На юге; галеры арабского адмирала, сгоревшие,
тонущие, взятые на абордаж, удирающие. Там уже никто не сражается.
     Со стороны открытого моря, с востока: четыре красных галеры выстроились
слегка изогнутой  дугой,  далеко  за  пределами  досягаемости катапульт.  На
севере: еще  две галеры  и множество мелких судов, некоторые из них пытаются
подобраться  поближе,  снуют  туда  и  сюда под  своими  странными  и такими
эффективными треугольными парусами.
     Со стороны суши, с запада: еще три галеры замыкают круг. А за ними? Шеф
направил туда трубу, старательно обшарил взглядом берег. Облако пыли.
     Передвигаются люди. Передвигаются на юг,  и быстро. Трудно сказать, что
за  люди подняли  эту пыль.  Однако... вот чуть  поближе,  на вершине холма,
благодаря какой-то игре света в мутной оптике отчетливо обрисовалась шеренга
людей. Он разглядел  их. Люди, закованные в металл. Шлемы, кольчуги и оружие
сверкали на солнце при каждом их шаге. Они шагали одновременно.
     Медленно,  неуклонно,  дисциплинированно  шеренга   людей   в  доспехах
продвигалась вперед. Орден Копья выиграл битву на  суше без всяких  помех со
стороны моря. Вот такая ситуация! Шефу стало ясно, что нужно делать.
     Он крикнул в незаметно наступившей тишине:
     --  Хагбарт, когда снова  поднимется ветер? Через полчаса? Когда  ветер
достаточно окрепнет, чтобы мы могли управляться рулями, мы  отправимся вдоль
берега на  юг. Пойдем клином, на расстоянии пятидесяти ярдов друг от  друга.
Если   галеры   попытаются  напасть  сзади  на  последний  корабль,  мы  все
развернемся  и потопим их. Когда ветер надует наши паруса, это  будет легко.
До темноты  мы  должны  уйти  как  можно дальше,  а  на  ночь остановимся  в
какойнибудь бухточке, вход в которую  сможем  запечатать -- я не хочу, чтобы
галеры с греческим огнем напали на нас в темноте.
     Квикка! Видишь  те лодки,  которые пытаются  подкрасться к  нам?  Когда
четыре из  них  будут в пределах досягаемости, попробуйте с Озмодом потопить
их все. Больно уж они бодрые.
     Торвин. Позови Бранда.  Когда  Квикка и  Озмод потопят  рыбачьи  лодки,
пусть  он подойдет  на двух  своих  судах и перебьет  всю  команду.  Никаких
пловцов, никаких уцелевших. Обеспечьте, чтобы христиане это видели.
     Торвин раскрыл было  рот, чтобы  возразить, запнулся и придержал  язык.
Шеф глянул ему прямо в лицо:
     -- Они совсем не боятся, Торвин. Это дает им преимущество. Их надо  его
лишить, понимаешь?
     Он  повернулся и подошел к краю  палубы. Ханд и его  помощники пытались
поднять  на борт человека.  Когда над  планширом  показалось его лицо -- без
глаз,  без волос, обожженное до  блестящих костей свода черепа и скул -- Шеф
узнал своего  старого товарища Сумаррфугла. Тот  что-то шептал, точнее шипел
остатками легких.
     --  У меня  нет надежды, товарищи. Легкие сожжены. Если здесь есть  мой
товарищ, пусть дарует мне смерть.  Смерть воина. Если  это будет длиться еще
долго,  я начну кричать. Дайте мне  уйти  достойно, как уходит drengr, воин.
Есть тут товарищ? Есть мой товарищ? Я ничего не вижу.
     Шеф  медленно подошел. Ему доводилось видеть, как  это делал Бранд.  Он
подложил руку под голову Сумаррфугла, сказал твердо:
     -- Fraendi, это я.  Шеф. Я твой товарищ.  В Вальгалле  отзовись обо мне
хорошо.
     Он  вытащил  свой короткий нож, приставил его туда, где раньше было ухо
Сумаррфугла, и сильным ударом загнал в мозг.
     Когда  тело  упало на  палубу,  он опять  услышал  позади себя женщину.
Должно быть, она выбралась из-под палубы.
     -- Мужчины! Вы, мужчины! Все зло в мире  только от вас! Не от богов. От
вас!
     Шеф глянул вниз на обгоревшее тело без кожи и с сожженными гениталиями.
     Через борт доносились крики и вопли -- это команда Бранда  охотилась за
уцелевшими рыбаками, гарпуня их, словно тюленей.
     --  От  нас?  --  переспросил Шеф,  глядя на  нее  и  сквозь нее  своим
единственным  глазом, как будто хотел сквозь землю увидеть подземный мир. --
От нас, ты думаешь? Разве ты не слышишь поступь Локи?

        x x x


     Когда  поднялся  вечерний бриз,  дующий  в  сторону суши,  флот северян
набрал  скорость, четыре  оставшихся корабля викингов извивались  на  волнах
своим  обычным  змееобразным   движением,  а  двухмачтовики  разбивали  валы
высокими  носами,  поднимая  фонтаны  брызг.  Греческие  галеры  попробовали
преградить им путь,  но повернули назад перед угрозой катапульт. Очень скоро
они прекратили,  подобно зловещим акулам,  преследовать флот  и  скрылись  в
дымке.
     К  счастью  для себя, сказал Шеф Торвину  и Хагбарту. Если бы галеры не
отстали, он приказал бы развернуться  и напасть на них, чтобы потопить сразу
всех.  Галерам дает  преимущество штиль,  а парусникам -- ветер.  Катапульты
превосходят  греческий огонь при  дневном свете  и на больших расстояниях. В
ближнем бою и в темноте все обстоит наоборот.
     Задолго до захода солнца Шеф выбрал  бухточку с узким входом и высокими
утесами  по обеим сторонам,  в которой удобно разместился  весь флот. Прежде
чем  стемнело,  он  предпринял все доступные меры  предосторожности. Викинги
Бранда,  опытные в захвате береговых  плацдармов, немедленно разбежались  по
земле, осмотрели все подходы, устроили прочное заграждение  на  единственной
спускающейся вниз  тропинке. Четыре катапультоносца были  надежно  зачалены,
развернувшись бортами ко входу в бухту, так что любой входящий в нее корабль
попадал под удар сразу  восьми  катапульт,  притом с  расстояния, на которое
никак не мог долететь греческий огонь.  На утесы по  обеим сторонам входа  в
бухту Шеф выслал два  отряда с пучками просмоленной соломы, приказав поджечь
и сбросить вниз факелы при приближении любого судна. В последний момент один
из выслушивающих указания английских моряков смущенно попросил немного ткани
от  воздушных змеев. "Это еще зачем?" -- поинтересовался Шеф. Низкорослый  и
косоглазый парень хоть и не сразу, но объяснил свой замысел. Привязать кусок
ткани,  вроде маленького  паруса, к  каждому пучку.  Когда  они его  бросят,
парус,  по мнению изобретателя, примет воздух  и  будет  поддерживать  факел
навроде... ну, навроде  воздушного змея. В общем, факел будет падать дольше.
Шеф  уставился на парня, спрашивая себя, не появился  ли у них еще один Удд.
Хлопнул  моряка по спине,  спросил, как  звать, велел взять ткань  и считать
себя зачисленным в команду по запуску змеев.
     В конце концов все было сделано как нужно, ведь Шеф не уставал отдавать
распоряжения,  а сами моряки  прекрасно знали, что может натворить греческий
огонь.  И все-таки они  были неповоротливы и вялы. Шеф  тоже чувствовал себя
совершенно разбитым и измученным, хотя за весь день не нанес ни одного удара
и ни  разу не взялся  за весло.  Это  был страх. Ощущение,  что  впервые ему
противостоял более мощный  разум,  который имел свои замыслы и заставил Шефа
плясать под свою дудку. Ведь не вмешайся Бранд и Сумаррфугл, флот бы погиб и
все они  давно бы были на  дне  морском  или плавали обугленными бревнами на
корм чайкам.
     Шеф приказал  открыть одну  из  последних  бочек эля  и  выдать каждому
человеку по две пинты. Зачем, спросил кто-то.
     -- Это будет ininm-ol, в память о моряках с "Марсвина", -- ответил Шеф.
-- Пейте и думайте, что бы с нами было, если бы не они.
     И теперь, набив желудок свининой с сухарями, греясь в охраняемом лагере
у  костра,  который  разожгли  несмотря  на опасность со  стороны  передовых
разъездов  победившей армии,  Шеф  допивал свою последнюю  пинту эля.  Через
некоторое время он заметил по  другую сторону  костра Свандис, не сводящую с
него взора светлых глаза. Впервые она выглядела... не то чтобы раскаявшейся,
просто готовой для  разнообразия послушать других. Шеф согнул палец, поманил
ее, не обращая внимания на обычный всплеск гнева в ее глазах.
     -- Пора тебе рассказать нам,  -- произнес  он, указывая ей  на  камень,
куда  она  могла сесть. -- Почему ты думаешь,  что богов нет,  а есть только
злые люди? И если ты так считаешь,  к чему этот маскарад с белыми одеждами и
низками  рябины, как у жрецов Пути? Не трать  мое время  на  свое упрямство.
Отвечай мне.
     Усталый и холодный тон Шефа не допускал возражений. В свете костра  Шеф
разглядел Тор-вина с  молотом у пояса,  развалившегося  на  песке,  и с  ним
других жрецов Пути, рядом со Скальдфинном сидел переводчик Сулейман.
     -- Ладно. Я должна объяснить, почему я думаю, что есть злые люди?
     -- Не валяй дурака. Я  знал твоего отца.  Ты не забыла, что это  я убил
его?
     Самое лучшее, что  о нем  можно сказать,  -- что он не был человеком  с
одной кожей, eigi einhamr, как верфольф. Только  он был скорее вер-червь,  я
видел  его в  другом  мире. Если ты считаешь его  человеком --  что тут  еще
доказывать? Он для развлечения выпускал живым женщинам  кишки, только так он
мог сделать свой  детородный орган крепким как кость. Злые люди? --  Шеф, не
находя слов, покачал головой. -- Нет,  расскажи нам, почему ты считаешь, что
не существует злых богов. Ты говоришь с человеком, который их видел.
     -- Во снах! Только во снах!
     Шеф пожал плечами:
     -- Моя  мать  видела одного  на таком же настоящем берегу, как  этот, и
Торвин говорит, она даже ощущала его. Иначе бы меня не было.
     Свандис  колебалась.  Она достаточно  часто  излагала свои  взгляды. Но
никогда  не   делала   этого   перед   лицом  такой  непоколебимой  железной
уверенности,  как  сейчас.  Однако  в  ее  жилах  струилась  свирепая  кровь
Рагнарссонов, которая от сопротивления вскипала еще сильнее.
     -- Рассмотрим  богов, в которых верят люди, -- начала Свандис. --  Бог,
которому приносили жертвы  мой  отец и его  братья,  Один,  бог  повешенных,
предатель  воинов,  вечно готовящийся  к дню  Рагнарока  и  битве  с  волком
Фенрисом.  С  какой  же  речью  обращается  к нам Один  в священном Havamal,
"Сказании о Верховном"?
     Свандис вдруг заговорила нараспев, как жрецы Пути:
     Пусть рано встает Тот, кто хочет отнять Жизнь чужую, землю и женщину.
     -- Я знаю это сказание, -- перебил Шеф. -- Смысл в чем?
     -- Смысл в том, что бог подобен людям, которые в него верят. Он говорит
им только то, что они уже и сами хотят услышать. Бог Один --  Верховный бог,
как вы его  называете, -- просто олицетворение житейской мудрости  пиратов и
убийц  вроде  моего  отца. Обратимся  к  другим  богам. Вот  бог христиан --
высеченный, оплеванный,  прибитый к  кресту и убитый без оружия в руках. Кто
верит в него?
     --  Эти  злобные ублюдки, монахи, -- раздался  из  темноты  неизвестный
голос,
     -- были  моими  хозяевами. Привыкли  во всем полагаться на  плетку,  ко
никто никогда не слышал, чтобы высекли одного из них.
     --  Но  где зародилось  христианство? --  вскрикнула  Свандис. -- Среди
римских рабов!  Они сотворили себе бога  в  своем воображении, такого, чтобы
мог возвыситься и принести им победу в другом мире, потому что в этом мире у
них не осталось надежд.
     -- А как насчет монахов? -- спросил тот же скептический голос.
     -- Кому они проповедовали свою религию? Своим рабам!  Верили  они в нее
сами  или не  верили, но она приносила им пользу. Что им было бы толку, если
бы их рабы верили в Одина?
     --  А  как  насчет  здешних приверженцев Пророка?  --  продолжала  она,
развивая успех. --  Они верят в единственно верный путь. Любой может  встать
на него, произнеся несколько слов. И никто под угрозой смерти не может сойти
с него. Те, кто принял ислам, налогов не платят, но их мужчины должны  вечно
сражаться с неверными. Двести  лет назад арабы  были  песчаными крысами, они
были  ничем,  их никто  не  боялся!  Что  их  религия,  как не  способ стать
сильными?
     Они сотворили себе бога, который дает им власть. Так же. как мои  дядья
сотворили бога,  дающего им  смелость и  безжалостность, а христиане -- бога
покорности.
     -- Отдавайте кесарево  кесарю,  -- снова  раздался скептический  голос,
сопровождаемый зычным отхаркиванием и плевком в костер. -- Совершенно верно.
Я слышал, что они так говорят.
     Наконец  Шеф  узнал говорившего. Это не Квикка, это Тримма, один из его
помощников. Странно, что он так разговорился. Должно быть, эль подействовал.
     Вмешался  еще один голос,  тихий голос еврея Сулеймана, уже говорившего
почти без акцента на принятом во флоте смешанном англо-норвежском жаргоне.
     -- Небезынтересное мнение, юная леди. Хотелось бы знать, что вы скажете
о боге, чье имя не произносят, -- поскольку никто не понял, он пояснил: -- О
боге моего народа. О боге евреев.
     -- Евреи живут в коридоре, -- решительно начала Свандис,  -- на дальнем
берегу Внутреннего  моря. Все армии мира вечно  ходили туда и сюда  через их
земли. Арабы, греки, римляне, все. Евреи всегда были как жабы под бороной, с
самого  начала времен, так  мне  рассказывали. Вы слышали,  как кричит жаба,
когда  борона цепляет  ее? Она кричит:  "За меня  отомстят!" Евреи сотворили
бога абсолютной  власти  и абсолютной  злопамятности,  он никогда не прощает
ничего, сделанного против его народа, и он отомстит за все -- когда-нибудь.
     Когда придет Мессия. Он шел очень  долго, и, говорят, вы  распяли  его,
когда он пришел. Но если вы верите в то, что делаете, не имеет значения, что
Мессия никогда не придет, потому что он грядет всегда. Так живут евреи.
     Шеф  рассматривал  лицо Сулеймана  в свете  костра,  выискивая малейшие
следы неудовольствия или гнева. Он не заметил ничего.
     -- Интересное мнение, моя принцесса,  -- медленно  проговорил Сулейман.
-- Вижу, у вас для всех готов ответ.
     -- Не для меня, -- сказал Шеф, допивая свою кружку. -- Я видел богов во
снах. И другие видели меня  в тех же  самых снах,  так что это не просто мое
воображение. Мне показывали то, что происходит очень далеко, и все оказалось
правдой.  Так же, как у Виглика Провидца, у Фармана, жреца  Фрея и у  других
людей Пути.  И я  говорю  вам, боги не созданы моим воображением! Кто укусил
меня,  Свандис, ведь ты видела  следы у  меня  на  теле!  Создание  Локи или
любимец Одина? Но не мое создание. Я даже не люблю своего отца Рига, если он
мой отец. Без богов мир был бы лучше, говорю я. Если бы мы действительно все
верили  в то, во что хотим, я бы верил Свандис. Но мне лучше знать. Зло идет
от  богов.  Люди  тоже злы, им  приходится быть злыми. Если  бы боги создали
лучший мир, тогда и люди были бы лучше.
     -- Мир станет лучше,  -- прогремел своим могучим  басом Торвин, -- если
мы сможем освободиться от цепей Скульд.
     -- Помни об этом, Свандис, -- поднимаясь,  сказал Шеф.  Он остановился,
не доходя до своего одеяла на песке. -- Я говорю то,  что  хочу сказать, это
не  шутка и  не  оскорбление.  Ты  заблуждаешься насчет богов Пути  или,  по
крайней мере, ты не смогла мне объяснить то, что я знаю. И все равно, в этом
может заключаться какое-то новое знание  -- если не  божественное знание, то
людское.
     А для этого и Путь. Для знаний, а не для приготовлений к Рагнароку.
     Свандис  опустила  глаза,   непривычно  молчаливая,  беззащитная  перед
похвалой.

        ГЛАВА 11

     На следующее  утро маленький флот  северян, насчитывающий  теперь  лишь
одиннадцать кораблей, был готов  к отплытию  в тот момент,  когда стоящий  в
самой  вышине дозорный заметил на небе первый проблеск  солнца. Ночью многим
снилось пламя, и никто не хотел оказаться в ловушке между враждебным берегом
и красными галерами греков.
     Организацию отхода Шеф предоставил  Бранду, которому не раз  доводилось
покидать   береговые  плацдармы.  Неуклюжие   двухмачтовики  пошли  первыми,
выгребая своими  громоздкими  веслами  в ожидании  первого  дуновения бриза,
который каждое утро дул от остывшей за ночь суши в сторону теплого моря.
     Четыре  оставшихся  дракара  приготовили  весла,  едва  касаясь  кормой
берега.  К  ним  всем  гуртом,  но  командиры   сзади,  подбежали  дозорные,
охранявшие  береговую  тропу, одновременно отталкивая корабли  и забираясь в
них,  а  Бранд заботливо  пересчитал  людей.  Десять  гребков --  и  корабли
викингов вышли на открытую воду, легко поспевая за "Победителем Фафнира".
     Осталось  снять две последних группы. На каждом  из утесов, стороживших
вход в  бухту, Шеф поставил по дюжине человек,  дав им  пучки сухой травы  и
смолу, чтобы  зажечь  сигнальные факелы,  если враг попытается прорваться  в
гавань.  У викингов и для таких  людей была разработана процедура отхода. По
приказу появились канаты, и дозорные стали спускаться вниз подобно паукам на
конце   паутинки.  Викинги  сначала  опускали   своих  неопытных  английских
товарищей, понял Шеф. Люди коснулись  земли, бросились в воду, ухватились за
выставленные весла и были втянуты на борт.
     Теперь  за  дело взялись  мастера, они  спускались в  три раза быстрее,
словно  по другому склону холма  уже  поднималась  вражеская  армия.  Канаты
крепили к  прочно  вбитым колышкам и дважды обматывали вокруг  пояса,  затем
викинги,  развернувшись  лицом к скале  и  упираясь  в  нее  ногами,  быстро
скользили по канатам вниз. Попав в воду, они освобождались от веревок.
     И  все-таки  они  кого-то  оставили!  Когда последний  воин забрался  в
поджидавший его корабль, Шеф заметил вверху чью-то голову и машущую руку. Он
даже  смог узнать косоглазого парня. Это был вчерашний изобретатель, который
хотел привязать к факелам ткань  от воздушных змеев. Шеф  уже знал его  имя:
Стеффи, он  же Косой, известный как самый худший стрелок из арбалета во всем
флоте.  Стеффи отнюдь  не выглядел встревоженным, даже широко  улыбался.  До
Шефа донеслись его слова:
     -- Я придумал новый способ спускаться! Смотрите!
     Стеффи подошел  к высшей точке утеса,  заглянул  в глубокую воду  в ста
футах  внизу, на которой легко покачивались корабли. Что-то было привязано у
него к спине и волочилось сзади. Шеф закрыл глаза. Еще один человек, который
думает,  что сможет летать.  По  крайней  мере,  под  ним  вода. Если он  не
ударится о скалу. Если не утонет, пока его будут вытаскивать.
     Стеффи отошел  на  несколько  шагов, неуклюже разбежался и  прыгнул  со
скалы.  Едва  он оказался в воздухе, как что-то словно раскрылось у  него за
спиной. Ткань  от воздушных  змеев.  Квадрат  футов  восьми  в  поперечнике,
привязанный   бечевками  к  своеобразному  поясу.  Когда  маленькая  фигурка
устремилась  вниз,  ткань, казалось  бы,  наполнилась  воздухом,  образовала
вверху нечто вроде купола. Несколько мгновений падение  замедлялось,  фигура
чудесным  образом  зависала в воздухе,  снова стала  отчетливо  видна улыбка
Стеффи.
     Затем что-то  пошло  не  так, Стеффи начал раскачиваться  в  воздухе из
стороны в сторону, улыбка исчезла с его лица,  он отчаянно дергал за бечевки
и размахивал  ногами. Всплеск воды, едва  ли в двадцати футах  от борта. Два
викинга Бран-да,  как  тюлени,  обрушились  в  воду. Они вынырнули вместе со
Стеффи, у которого струилась  из носа кровь, отбуксировали его к "Победителю
Фафнира", передали в протянутые руки и уплыли на свой "Нарвал".
     --  Все  шло  как  надо,  --  бормотал Стеффи. -- А потом  воздух  стал
выплескиваться, словно...  словно  из  переполненной кружки.  --  Я сохранил
ткань, -- добавил он, потянув за привязанную к снятому уже поясу бечевку. --
Я ничего не потерял.
     Шеф похлопал его по плечу.
     --   В  следующий   раз,  когда   решишь   прыгать,   предупреди   нас.
Человек-птица.
     Он отвернулся, помахал рукой Хагбарту. Флот медленно двинулся на веслах
в  море,  каждый  впередсмотрящий высматривал на  горизонте малейший признак
вражеских  галер  или  не  менее  опасных  разведчиков  под косым  латинским
парусом.
     Ни следа. Хагбарт покашлял, задал главный вопрос:
     -- Государь? Какой курс взять? На юг и назад на базу?
     Шеф покачал головой.
     -- Пойдем прямо в море, как  можно  дальше, насколько  успеем зайти  до
полудня. Когда ветер стихнет и мы снова станем беспомощны. Я  хочу, чтобы мы
оказались в такой дали, где ни один христианский разведчик нас не найдет.
     Скоро они  шеренгой  проплывут вдоль берега. К  тому времени мы  должны
скрыться за горизонтом.
     --  Военный  совет в полдень, --  добавил  он. -- Передай Бранду, чтобы
поднялся к нам на борт. Он повернулся, чтобы повесить свой гамак.
     После ночи,  проведенной на  кишащем  клещами  песке, многие  люди были
измотаны. Свободные  от  вахты  на парусах  и "вороньих гнездах" последовали
примеру короля.

        x x x


     Спустя  несколько часов Шеф и  его  советники собрались около  передней
катапульты  "Победителя Фафнира" под навесом, прикрывающим  палубу от  лучей
полуденного солнца. Король  сидел на раме онагра. Вокруг сидели и  лежали на
палубе  четыре  жреца  Пути:  Торвин, Хагбарт, Скальдфинн  и  Ханд,  а Бранд
прислонился  гигантской  спиной к  форштевню,  увенчанному головой  дракона.
Подумав, Шеф решил опять позволить еврею Сулейману присутствовать на совете.
В нескольких футах поодаль, с разрешением  слушать, но не вмешиваться,  пока
не спросят,  сидели на  корточках Квикка  и Озмод,  приготовившиеся сообщить
команде о  принятом решении. Между ними с мрачным выражением лица стоял юный
Мухатьях.  Он почти ничего не понимают из того, что говорилось  на  принятой
людьми Пути смеси английского и  норвежского языков -- ни тот, ни другой  он
не позаботился выучить  за долгие недели, которые провел на корабле.  Однако
он мог пригодиться, чтобы ответить на какие-то вопросы.
     -- Отлично,  -- начал  Шеф без лишних  формальностей. --  Вопрос только
один: куда мы двинемся?
     -- Назад в Кордову, -- тут же ответил Хагбарт. -- Или, по меньшей мере,
в устье Гвадалквивира. Сообщим халифу, что  произошло. Он узнает об этом еще
до  нас,  кому-то  из арабов  удалось  уйти,  но мы  хотя  бы заявим, что не
спасались бегством.
     -- Однако нам придется сказать ему, что мы не смогли разбить  греческий
флот,  -- отозвался Шеф.  --  Эти мусульмане не  любят неудачников. Особенно
после того, как мы обещали победить.
     -- Но  ведь идти нам больше некуда,  -- пробасил Бранд.  --  Пойдем  на
север
     -- про нас сообщат грекам. Пойдем, как сейчас, еще дальше в море -- что
ж, говорят, там есть острова, но они в руках христиан. Они нас поймают. Но я
согласен, что нет  смысла возвращаться к  халифу.  Почему бы  нам  просто не
отправиться восвояси? Может быть, по пути еще разживемся чем-нибудь. Пройдем
через  пролив  в  океан,  поплывем  домой, посмотрим.  не  найдется  ли  где
несколько  монеток, чтобы  окупить  расходы  на  путешествие.  У  христиан с
французского побережья,  -- добавил  он. взглянув  на внимательно слушающего
Сулеймана. -- Если мы решим, что мы по-прежнему в союзе с халифом.
     Шеф покачал головой.
     --  Нет. Даже если  мы разбогатеем, мы вернемся домой без  того, за чем
пошли.  Если  ты  не забыл, мы отправились в  путь ради новых знаний. Я,  по
крайней  мере.  Ради знаний о полетах.  А теперь еще и о греческом  огне. Не
забывай, если христианская империя научится  его делать, в следующий раз  мы
можем встретиться с  ним  в  Канале. Теперь мы не  будем в безопасности даже
дома.
     -- Нам больше некуда идти, -- упрямо твердил Бранд. -- Безопасно только
двигаться, а не стоять на  месте. Безопасных  гаваней не осталось. Здесь, во
Внутреннем море.
     Все молчали, а  корабль покачивался на тихой волне.  Солнце  палило,  а
команда растянулась на палубе, предаваясь таким малопривычным удовольствиям,
как тепло и безделье. Корабельные кладовые были набиты съестными припасами и
бочками с пресной водой. Беспокоиться не  о чем, по крайней мере в ближайшее
время.  Тяжким  грузом  давила  только  необходимость   принять  решение.  И
англичане  и викинги находились одинаково  далеко от родины, их  отделяли от
нее полчища врагов; врагов и ненадежных союзников.
     Молчание нарушил  Сулейман. При  этом он стал разматывать свой  тюрбан,
чего никогда не делал раньше.
     -- Вполне возможно, что  я  найду для вас безопасную  гавань, -- сказал
он. -- Как  вы  знаете, многие  люди моего народа, евреи, живут под  властью
кордовского халифа. Но я вам не рассказывал, что есть  еще другие -- их тоже
много, -- на которых эта власть, скажем так, не совсем распространяется.
     --  На  другом краю  Внутреннего моря?  --  поинтересовался Шеф.  --  В
стране, где был распят Христос, как бы ее ни называли?
     Сулейман  наконец  размотал  тюрбан и встряхнул  длинными  волосами. На
голове у него оказалась маленькая  круглая  шапочка, по-видимому  приколотая
шпильками. Уголком глаза Шеф заметил, что юный  Мухатьях привстал, но Квикка
и Озмод  не слишком нежно усадили  его обратно. Происходило что-то, чего Шеф
не понимал.
     --  Нет,  --  ответил  Сулейман.  --  На этом краю.  На  севере,  между
королевством франков и Кордовским  халифатом. Там, в горах,  уже долгие годы
живет мой народ вместе с людьми других религий. Они платят халифу налоги, но
не всегда подчиняются ему. Думаю, вам там будут рады.
     --  Если это на севере,  -- сказал  Бранд, -- нам надо будет  опасаться
христиан, а не халифа.
     Сулейман помотал головой:
     --  Горные  тропы  почти непроходимы, и у нас есть  много крепостей.  В
любом случае, как сказала  вчера вечером принцесса, у моего  народа  большой
опыт жизни... в коридоре. Войска императора прошли там с нашего разрешения и
не заходили в город.  Императору пришлось  бы много воевать,  чтобы покорить
наше  княжество. Мы называем  его Септимания, хотя живущие среди  нас франки
зовут его Руссильон. Отправимся в Септиманию. Там вы сможете познакомиться с
новым вероучением.
     -- Почему ты предлагаешь нам это? -- спросил Шеф.
     Сулейман  оглянулся  на  Свандис,  стоявшую   у  борта   вне   пределов
слышимости.
     -- Многие годы я  был слугой Книги -- Торы, и Талмуда, и даже Корана. А
теперь вы -- некоторые  из вас --  открыли для меня кое-что  новое. Теперь я
тоже разделяю вашу жажду знаний. Знаний не из книг.
     Шеф перевел взгляд на все еще боровшегося Мухатьяха.
     -- Отпусти его, Квикка. -- Шеф продолжал на  самом простом арабском: --
Мухатьях, что хочешь сказать, говори. Говори осторожно.
     Освобожденный  юноша мгновенно вскочил  на  ноги.  Рукой он хватался за
висевший  на поясе  кинжал,  но Квикка  и  Озмод  были начеку,  готовые  при
необходимости  снова сбить его  с ног.  Шеф  заметил, что  и  Торвин вытащил
молот,  который  всегда  носил   на  поясе.  Но  Мухатьях  выглядел  слишком
разъяренным, чтобы  обращать внимание  на  угрозы.  С  дрожью  в  голосе  он
указывал на Сулеймана и ругался:
     -- Еврейский пес! Ты столько лет жрал хлеб халифа, и твой народ жил под
его  защитой. Теперь  вы  стараетесь сбежать, покинуть Шатт  аль-Ислам, путь
покорных  воле Аллаха. Вы готовы якшаться с любым,  словно портовая шлюха  с
провалившимся носом. Но берегитесь! Если вы  собираетесь впустить христиан в
Андалузию, они вам припомнят, что вы распяли их бога, -- да  падет проклятье
Аллаха на тех, кто поклоняется рожденному в  постели! А если  ты собираешься
связаться  с  этими,  --  Мухатьях обвел  рукой вокруг, --  помни,  что  они
варвары,  которые шляются по миру,  будто засранные  бараны,  нынче здесь, а
завтра там.
     К Шефу и Скальдфинну обратились лица ожидавших перевода.
     -- Он  назвал Сулеймана предателем, -- пояснил Шеф. -- О нас он тоже не
слишком высокого мнения.
     -- Почему бы его просто не выбросить за борт? -- поинтересовался Бранд.
     Шеф надолго задумался, прежде  чем ответить. Мухатьях, который не понял
последней реплики, тем не менее о чем-то догадался по застывшему лицу Шефа и
энергичному  жесту  Бранда.  Он  побледнел,  заговорил  было,  остановился и
попытался выглядеть хладнокровным.
     Наконец заговорил Шеф:
     -- Он совершенно  бесполезен  в том, что касается знаний. Но  мне очень
нравится его хозяин Ибн-Фирнас. Мы оставим Мухатьяха. Может быть, однажды он
пригодится  нам в роли посланца. И потом, он кое-что для нас  сделал. -- Шеф
оглянулся,  встретился  взглядом  со  Скальдфинном: --  Он  подтвердил,  что
Сулейман говорит правду. Иначе мы бы в это не поверили.
     Еврейский  город  в Испании!  Как в  такое  поверить? Но это,  кажется,
правда.  Я  считаю,  что  мы  должны  туда  отправиться.  Обосноваться  там.
Постараться расстроить  планы христиан.  Вернее,  не христиан, мы против них
ничего не имеем. Планы Церкви  и поддерживающей ее Империи, планы императора
Бруно.
     -- И попытаться раскрыть тайну греческого огня, -- добавил Торвин.
     -- И дать Стеффи еще одну возможность полетать, -- согласился Шеф.
     Слушатели согласно закивали головами, послышался одобрительный гул.
     Темные глаза Сулеймана просияли от удовольствия.
     С "вороньего гнезда" раздался крик впередсмотрящего:
     --  Там,  на  севере! Парус. Треугольный. Похоже  на рыбачью лодку, она
милях в четырех. Идет на запад, нас, наверно, еще не увидела.
     Шеф  подошел  к  форштевню,  раздвинул свою  подзорную трубу, попытался
различить на горизонте треугольный парус.
     -- Как ты думаешь, Бранд, твой "Нарвал"  сможет догнать  ее, на  веслах
против латинского паруса?
     -- При таком штиле -- запросто.
     -- Тогда отправляйся за ними, потопи лодку, убей всех, кто на борту.
     Бранд замялся.
     --  Я вовсе не против  того, чтобы убивать, ты же знаешь, -- сказал он.
-- Но это могут быть просто бедняки, которые ловят рыбу.
     -- Или  шпионы  греков. Или и то  и другое одновременно.  Мы  не  можем
полагаться на случайность.  Иди и выполняй приказ. Если тебя тошнит,  возьми
арбалеты.
     Шеф повернулся и пошел к своему гамаку, считая обсуждение законченным.
     Бранд глядел ему вслед, и на лице его читалась внутренняя борьба.
     --  И этот человек всегда говорил мне не жадничать из-за добычи, всегда
заботился о рабах.
     -- Он по-прежнему заботится о рабах, -- отметил Торвин.
     --  Но он готов убить невинных людей ни за что, просто потому, что  они
могут быть опасны. Даже не для удовольствия,  как это делал Ивар, и  не  для
того, чтобы заставить их говорить, как старик Рагнар Волосатые Штаны.
     --  Может быть, Локи вырвался  на  свободу, -- сказал  Торвин. -- Лучше
сделать,  как  он  говорит. -- И жрец  суеверно ухватился за  свой нагрудный
амулет в виде молота.

        x x x


     В  тот же самый день, в тот же самый момент и не так уж далеко от флота
северян,  Бруно,  император франков,  германцев,  итальянцев  и  бургундцев,
медленно  и неохотно поднял свой  щит, но не для того, чтобы  защититься  от
летящих в  него  весь  день  стрел,  обломанные острия  которых уже  усыпали
кожаную поверхность щита. Нет, он защищаются от  жара, исходящего от яростно
пылавшей перед  ним  башни. Он не хотел терять из  виду эту башню,  надеясь,
хотя и тщетно, что  оттуда раздастся последний крик  и каким-нибудь  образом
удача  еще повернется  к нему в этот день. Однако даже  для императорааскета
жар был слишком силен.
     Этот день не задался с  самого начала, еще один плохой день.  Бруно был
уверен, что на этот раз  крепость падет, и она пала. Но все же  он надеялся,
он ждал, что после многодневных испытаний ее защитники  образумятся,  примут
его предложение,  позволят императору  проявить милосердие,  на  которое они
вряд ли смели рассчитывать. Его способ осады горных крепостей снова и  снова
оправдывал себя на мусульманском побережье, и его воины понимали это.
     Первым  делом надо  было  подтащить  гигантский требукет, противовесную
катапульту Эркенберта, достаточно близко, чтобы один из огромных валунов мог
попасть в  ворота крепости. Снести ворота, ворваться  в крепость. Но у  этой
машины  были  свои недостатки.  В  отличие от легких онагров, дротикометов и
ручного оружия, противовесная катапульта требовала установки на плоскости.
     На плоскости и вблизи цели, не дальше чем за две сотни двойных шагов.
     Здесь,  в  Пигпуньенте,  вблизи ворот не было горизонтальных  площадок,
одни  крутые склоны. Братья Ордена Святого Копья мрачно загнали защитников в
стены  крепости,  мрачно  вырубили  в  растрескавшейся  скале  площадку  для
установки  требукета.  Защитники дождались,  пока все  будет  сделано, потом
стали  скатывать  по склону камень за камнем, и каждый  камень перебрасывали
через стену  добрых два десятка человек.  Братья мрачно вбили в скалу шесты,
настелили  на  них  бревна,  сделали укрытие для  драгоценной машины.  Сотни
грузчиков собрались для подъема требукета и  камней противовеса. Еще труднее
было доставить метательные валуны, которые наконец притащила  на  деревянных
санях цепочка потных, задыхающихся людей.
     И они  сделали это: установили машину,  метнули  первый валун,  который
пролетел над  самыми воротами,  так что дьякон Эркенберт смог  приступить  к
своим  загадочным  вычислениям и  сказать. сколько  веса нужно  снять, чтобы
следующий валун попал  точно  в деревянные ворота. А  затем, когда дело было
сделано и угроза стала ясна, Бруно послал вести переговоры одного  из лучших
своих людей, брата Гартнита из Бремена. Всем гарантируется жизнь и свобода.
     Отдать нужно  будет только то, что находится внутри крепости. Бруно был
уверен, почти уверен, что защитники примут  это предложение, они ведь должны
понимать, что как только будет проделана  брешь,  по всем законам, Божьим  и
человеческим,  не может  быть  пощады  никому, ни  мужчине, ни  женщине,  ни
ребенку,  из-за которых штурмующие  крепость  подверглись  таким мучениям  и
опасностям. Все братья, даже из Ордена Копья, искоса смотрели на императора,
когда тот послал  Гартнита на  переговоры, они  понимали,  что  это означает
потерю их традиционных  привилегий, за право на которые все проливали пот, а
слишком многие -- и кровь тоже: убивать и грабить, мстить и насиловать.
     Братья давали  обет целомудрия,  никогда  не  женились, словно  монахи.
Однако  обет не  распространялся на то,  что происходило  во время штурма. В
конце  концов,  все  их  партнерши  не  доживут  до  следующего  дня. Братья
нуждались в отдушине, которую предоставлял им обычай.
     Однако они позволили Гартниту выйти вперед, зная,  что у их  повелителя
есть  свои  планы.  Они   услышали  предложение,  выкрикнутое  Гартнитом  на
вульгарной латыни, которую большинство из  них понимали. Кое-кто из них даже
точнее,  чем  Бруно,  угадал  настроение  осажденных и приготовился к шквалу
стрел, который являлся традиционным ответом на предложение сдаться.
     Гартнит, укрывшись за  своим  несоразмерно огромным щитом,  мантелетом,
тоже был наполовину к этому готов.
     Но  никто не  ждал колоссальной мраморной  колонны,  перелетевшей через
стену и обрушившейся подобно палице гиганта. Один ее конец разнес мантелет и
размозжил  Гартнита почти пополам,  и колонна в туче пыли покатилась вниз по
склону.  Все  явственно  слышали,  как  жалобно  стонет  храбрый  Гартнит  с
проткнутым  сломанными тазовыми костями мочевым пузырем, пока сам  император
не  избавил его от мучений  с помощью своего  miserecorde, длинного  тонкого
кинжала, предназначенного как раз для этих целей.
     Затем братья мрачно выстрелили  из требукета  следующим валуном, снесли
ворота,  прорвались  внутрь  и  сквозь  баррикаду,  которую, как и  ожидали,
встретили на внутреннем дворе,  потом стали выкуривать последних  защитников
из башен, аттика, лестниц и подвалов. Защитники крепости мрачно  отбивались,
не оставляя ни единого человека, при отступлении добивая своих раненых, пока
их не загнали в последнюю башню. В ней были одни мужчины. Бруно  сам увидел,
когда атакующие  ворвались  во внутреннее  помещение  крепости, что  на полу
рядами лежат женщины, старики, дети, скорчившиеся, ничком или со скрещенными
на груди руками: все отравленные, убитые, ни одного живого. И лишь последние
человек двадцать заперлись в башне, которую подожгли люди императора.
     Бруно опустил  щит,  осторожно,  опасаясь  стрелы,  нерешительно шагнул
вперед. Он рисковал показаться идиотом, но необходимо было выполнить то, что
он задумал. Он еще раз крикнул:
     -- Эй,  вы, там! Еретики! Если  вам жарко, выходите и сдавайтесь. Я даю
вам слово,  слово рыцаря и кайзера,  что вам не причинят вреда. Никто в мире
не мог бы биться лучше вас. Вы сделали достаточно.
     В  ответ только треск и столб  пламени. Братья снова косились на Бруно,
размышляя,  не сошел ли  император  с ума. И  тогда  из самой  середины огня
раздался голос.
     --  Знай,  император.  Я капитан  Маркабру, все еще, увы,  imperfectos,
несовершенный.  Нам  наплевать  на  тебя  и на  твой  огонь.  Ныне  же,  как
благочестивый  разбойник, я буду в раю с  моим Господом.  Потому что Господь
милостив. Он не даст нам гореть и в этом мире, и в другом.
     Раздался  треск  обрушившихся  стропил,  поднялся  клуб  дыма  и  пыли,
наступила  долгая  тишина,  нарушаемая лишь шумом огня. И  никаких  знакомых
звуков  грабежа, воплей, слез, просьб о  пощаде. Только треск  пламени и гул
падающих камней.
     Бруно  попятился  назад,  все  еще  держа поднятый  щит.  Теперь, когда
сражение окончилось, появился Эркенберт в сопровождении  своих не  отстающих
ни на шаг телохранителей. Он с удивлением увидел в голубых глазах императора
удовлетворение и даже радостные огоньки.
     --   Отлично,  теперь  мы  кое-что   узнали,  --  сказал  Бруно  тощему
англичанину.
     -- И что же?
     -- Ублюдки что-то спрятали здесь. Теперь нам осталось только найти это.

        x x x


     "Победитель  Фафнира" призраком скользил  в ночи, остальные корабли шли
за ним  следом, под всеми  парусами, едва оставляя на воде легкую рябь.  Шеф
сидел  около  форштевня,  свесив  ноги  за  борт  и  время  от времени  ловя
прохладные  водяные  брызги. Словно на морской прогулке, подумал он.  Ничего
похожего на  холод и  голод во время его  долгого путешествия по Северу. Шеф
вспомнил обожженное лицо и тело Сумаррфугла и как кожа трескалась под рукой,
когда он загонял кинжал.
     Кто-то подошел со стороны, где у Шефа не было глаза. Он резко обернулся
и успокоился.  Почти  успокоился.  Это была Свандис  в  своем  белом платье,
незаметно ставшая позади него.
     -- Знаешь, Бранд не  убил тех рыбаков, -- заговорила она. -- Он потопил
их лодку, но дал  им время  сделать плот и погрузить  на  него пресную воду.
Оставил им пару весел. Бранд сказал, что рыбаки доберутся до материка или до
одного из островов дня за полтора, достаточно времени, чтобы мы успели уйти.
     -- Если их не подберет кто-то из их приятелей, -- пробормотал Шеф.
     -- Ты  хочешь превратиться в такого человека, как мой  отец? -- Свандис
несколько мгновений помолчала. -- В конце концов, говорят, что ты тоже  eigi
einhamr,  человек не  с одной кожей. Это из-за того, что ты  видишь в  своих
снах.
     Ты  не расскажешь мне  о них? Что это было,  что оставило прошлой ночью
отметины  на  твоем  бедре? Они выглядят как укус ядовитой гадюки. Но ты  не
распух и не умер. И отметины уже исчезли.
     Шеф задрал край сорочки, в смутном свете звезд уставился на свое бедро.
     Теперь  там ничего не было, во всяком случае ничего, что можно было  бы
разглядеть. Может  быть, следует рассказать ей. Он чувствовал тепло ее тела,
приятное в ночной  прохладе, улавливал слабый женский запах, заставивший его
на мгновение задуматься, каково это будет -- обнять ее и зарыться лицом в ее
грудь. Шеф никогда  в жизни  не знал женской ласки, мать не подходила к нему
ближе  вытянутой  руки,  судьба  разлучила  его с Годивой, его  единственной
любовью. Он почувствовал искушение отдаться ласке. И немедленно отогнал  его
от  себя. На  них  смотрят, склонить  голову  и просить  обнять  его, словно
плачущего ребенка, -- позор для drengr'a, воина. Но поговорить можно.
     Шеф неторопливо начал описывать ей подробности своего последнего сна.
     Лестница. Ощущение,  как у  мыши среди людей. Поднимающийся по лестнице
великан, грохот  его  сапог.  Гигантский  змей,  который ползет  следом,  не
отстает от бога  Локи, потому  что  Шеф уверен, то был именно  Локи. Змеиный
погреб богов, со змеями под ногами, одна из них укусила Шефа.
     --  Поэтому  я и верю в богов,  -- закончил Шеф. -- Я  видел их,  я  их
чувствовал.  Вот почему я знаю,  что Локи  освободился и готовит месть. Если
это нужно еще как-то подтверждать после Сумаррфугла.
     Какое-то  время Свандис  молчала,  и  за  это  он  был  ей  благодарен.
Повидимому,  она   размышляла,  собираясь   что-то  сказать,  а   не  просто
отмолчаться.
     --  Скажи мне, -- в конце концов спросила Свандис, -- было  в твоем сне
чтото, что напоминало тебе виденное раньше? Что-то, о чем ты мог размышлять,
перед тем как уснуть. Ноги, например. Ноги поднимающегося по лестнице бога.
     Ты сказал, что видел их.
     -- Ноги? Они были как у Бранда. -- Шеф со  смехом рассказал ей, как они
маршировали по  Кордове и  один араб с изумлением разглядывал Бранда, от его
гигантских ног  до верхушки шлема. Как он  не мог  поверить, что  такие ноги
принадлежат человеку.
     -- То  есть у тебя в голове  уже была картинка вроде этой? А как насчет
змей?
     Ты ведь видел змеиный погреб.
     И  снова  Шеф  ощутил укол  сомнений  и подозрений. Все-таки  она  была
дочерью Ивара и внучкой самого Рагнара.
     -- Я видел, как твой дед умер  в  змеиной яме, -- коротко сказал он. --
Разве тебе никто не рассказывал? Я слышал, как он пел свою прощальную песнь.
     -- Он любил брать меня на колени и петь мне, -- сказала Свандис.
     --  Он любил  своим длинным ногтем прокалывать людям глаза, -- возразил
Шеф. -- Мой друг Кутред вырвал ему этот ноготь клещами.
     -- Итак,  змеиную яму ты тоже видел, -- продолжала Свандис, -- и видел,
как в ней  умер человек.  Ты был тогда очень напуган? Ты  представлял самого
себя в этой яме?
     Шеф ненадолго задумался.
     -- Ты  хочешь мне сказать, что эти мои видения -- я не считаю их просто
снами, -- что они вообще не посланы мне богами? Они образуются в моей голове
из того, что я видел раньше и чего испугался?  Они подобны сказаниям, сагам.
Только  их  рассказывает  идиот, без  начала и  без конца, и  они  едва-едва
связаны  друг с другом. Но они  не такие.  Я чувствую, что они...  они много
больше этого.
     -- Потому что ты в это время спишь, -- сказала Свандис. -- Ты не можешь
мыслить здраво.
     -- Все равно, мои  видения -- это видения  богов! В них мне открываются
истории, вроде тех,  что я слышал от Торвина о Велунде и Скирнире, о Хермоте
и Бальдре.
     -- Потому что ты слышал их от Торвина,  -- сказала Свандис. -- Вот если
бы ты увидел историю,  которую  Торвин  тебе  не рассказывал, это бы кое-что
означало. Может быть, всего лишь то,  что ты сам составил ее из виденного  и
слышанного.
     А ты не  задумывался, что арабы видят сны про Аллаха, христиане --  про
своих христианских святых? Потому что твои видения подобны самим богам. И то
и  другое  люди выдумывают,  исходя  из  своих  нужд  и своей  веры. Если мы
прекратим верить -- тогда мы станем свободными.
     Шеф осторожно и скептически стал обдумывать эту идею. Ему казалось, что
иногда  видение приходило к  нему до того,  как  он услышал историю. Свандис
сказала бы, что он просто кое-что забыл и вспоминал историю задним числом.
     Обратное ей,  разумеется, не  докажешь.  И  она  может оказаться права.
Всякий знает, что иногда  сны вызваны  дневными  событиями и  даже  звуками,
которые спящий  человек слышит  и  встраивает их в  свои  сновидения.  Самым
отважным викингам снились страшные сны, Шеф нередко слышал, как люди лепечут
во сне.
     "Значит, возможно, что  Рагнарока не будет,  -- размышлял он. -- И Локи
не  вырвался на свободу. Я все это время дурачил сам себя.  Если бы я мог  в
это поверить,  мне  стало бы намного легче. И в  видениях не было  бы и доли
правды".
     -- В видениях нет и доли правды, -- убежденно сказала Свандис, стараясь
обосновать  свою доктрину  и  заполучить нового ее  сторонника.  --  Боги  и
видения -- это лишь иллюзии, которым мы предаемся, чтобы стать рабами.
     Она  тесно прижалась к нему в холодной ночи,  наклонившись, взглянула в
единственный глаз Шефа, ее грудь наткнулась на его руку.

        x x x


     А далеко на севере, в Доме Мудрости в среднеанглийском  Стамфорде, ночь
еще не наступила. Каменную башню с прилегающими постройками окутывали долгие
сумерки раннего английского  лета. От  пересекавших  близлежащие  поля живых
изгородей  доносился  стойкий  аромат  цветущего  боярышника. В  предместьях
слышался веселый смех, там собрались фермеры и ремесленники, чтобы, покончив
с  дневными работами, последний час перед полной темнотой провести с кружкой
пива в руке. Ребятишки  резвились под присмотром отцов, а молодежь, юноши  и
девушки, обменивались  взглядами и время от  времени  исчезали  на  укромных
полянах.
     В  самом  Доме  Мудрости  кузницы  уже  стихли, хотя в  горнах все  еще
светились красные угли. В центральный дворик вышел жрец, чтобы позвать своих
приятелей  выпить  пряного  эля  и  обсудить  проведенные  за  день опыты  и
сделанные открытия. Завернув за угол каменной башни, он замер.
     Прямо  перед  ним  на скамейке сидел Фарман, жрец  Фрея, по  количеству
своих  видений  превзошедший  всех  в Англии, а  в мире  сравнимый только  с
Вигликом из  Норвегии. Фарман сидел спокойно,  глядя вдаль широко открытыми,
но невидящими  глазами.  Наткнувшийся  на  него  жрец осторожно приблизился,
убедился, что Фарман не  отводит  немигающего взора от какой-то  неизвестной
точки. Жрец торопливо попятился, вернулся за угол и замахал руками, подзывая
к  себе остальных. Через  некоторое время перед провидцем полукругом  стояли
два десятка жрецов Пути, отогнавших толпу учеников и мирян. Все молча ждали,
когда Фарман зашевелится.
     Глаза его моргнули,  он заворочался  на  скамье, увидел окруживших  его
людей.
     -- Что ты видел, брат? -- спросил один из них.
     -- В конце... в конце я видел  дерево и змея на нем. Под деревом стояла
женщина,  очень  красивая.  Она  протягивала  яблоко  мужчине,  а  он...  он
потянулся за ним. Все это время змей следил за ними и  его  раздвоенное жало
сновало туда-сюда.
     У  жрецов Пути  это  не  вызвало  отклика.  Ни  один  из них  не  читал
христианских  книг, они  ничего  не  знали  о  сатане,  об  Адаме  с Евой  и
грехопадении.
     -- Но сначала,  сначала я  увидел нечто более примечательное. То, о чем
должен услышать король.
     -- Единого  Короля  нет здесь,  брат Фарман, --  мягко  напомнил  жрец,
знающий, что после видения человеку требуется время, чтобы прийти в себя.
     -- Его заместитель. Его партнер.
     -- Его партнер -- король Альфред. Он возглавляет совет ольдерменов.
     Никаких заместителей нет.
     Фарман потер глаза.
     -- Я  должен записать то, что  видел, пока видение не поблекло, а потом
нужно передать весть королю.
     -- Не можешь ли ты рассказать нам что-нибудь?
     -- Угроза и погибель. Огонь и  яд...  И погубитель Бальдра вырвался  на
свободу.
     Жрецы замерли, они знали, чье имя не назвал Фарман, имя бога, о котором
напоминал костер, разжигаемый во время их священного круга.
     -- Если погубитель Бальдра вырвался на свободу, --  медленно проговорил
один из жрецов, -- то что тут сможет сделать английский король Альфред?
     Вместе со всеми ольдерменами?
     -- Он может вернуть  флот, -- ответил Фарман. --  Послать  всех людей и
все корабли в место, откуда грозит  опасность. И теперь это не устье Эльбы и
не Данневирке.  Погубитель  Бальдра гуляет  на воле  повсюду, но  сначала он
объявится на юге, куда в день Рагнарока поскачут сыновья Мюспелла.
     Он  тяжело  поднялся,  как человек, невыразимо  уставший  после слишком
долгого пути.
     -- Я  ошибся, братья. Мне следовало сопровождать Единого Короля,  когда
он  отправился  искать  свое  предназначение. Потому что его  предназначение
заденет нас всех.

        ГЛАВА 12

     Из доселе мало кому известного Пигпуньента во всех направлениях скакали
всадники. Некоторые  пришпоривали  своих  лошадей  что есть  мочи:  они были
посланы на небольшое расстояние с приказом явиться в замок каждого барона, в
каждую стоящую в приграничных горах башню и потребовать, чтобы все способные
держаться в седле мужчины присоединились к своему императору.
     Требования  гонцов не  выполнялись, поскольку  в  сложной  политической
обстановке пограничья, где франкам  противостояли испанцы,  а христианам  --
еретики, когда постоянно совершали набеги мавры, а иудеи выставляли  кордоны
на дорогах  и перевалах, никакие бароны,  даже те из них,  кого осведомители
Бруно определяли  как преданных Святой Церкви, и помыслить  не  могли о том,
чтобы оставить собственные  земли  без защиты. Да Бруно все равно не стал бы
им доверять.  Но  они смогут образовать  первое кольцо  окружения,  потом их
заменят  более надежными людьми, а в данный  момент  Империи и ее императору
требуется прежде всего количество.
     Другие гонцы передвигались с  большей солидностью, они ехали маленькими
группами  с  вереницами запасных  лошадей  позади. Они  направлялись дальше,
некоторые  даже  на  сотни миль;  всем  им  предстояли долгие  дни  пути  до
безопасных внутренних  частей  Империи, где по  предъявлении  императорского
жетона им будут выдавать сменных лошадей. Дальше всех ехали те, кого послали
в крепости Ордена Копья, находившиеся в немецких землях далеко на севере или
на  востоке, отделенных горами или могучим  Рейном:  во Фрейбурге и  Вормсе,
Трире и Цюрихе, и  даже в высокогорном альпийском Берне. Оттуда нужно  взять
людей, в которых  больше всего  верил император  Бруно,  всех монахов-воинов
Ордена  Копья, людей, необходимых, чтобы выиграть эту войну и довести поиски
до конца. В обителях  Ордена не найдется места для колебаний и расчетов.  Но
люди Ордена не  появятся  немедленно,  и их гораздо меньше, чем  хотелось бы
императору.
     Были и всадники, ехавшие на промежуточные расстояния, в епископства  во
всех марках Италии и Южной Франции: в Массилию и Верселли, в Лион и Турин, в
Каркасон и Дак. Приказ,  который они везли, был  простым:  "Пришлите каждого
человека,   какого  сможете.   Не   обязательно  рыцарей,   не   обязательно
тяжеловооруженных  и  благородного  происхождения,  хотя  они   тоже  должны
явиться, чтобы командовать остальными. Пришлите каждого человека, у которого
есть  пара  глаз  и   охотничий  лук.  Пришлите  охотников  и   браконьеров,
сокольничих  и углежогов.  В любой деревне  пастор должен  знать,  кто умеет
найти дорогу в темноте, кто может преследовать оленя в горах и в maquis.
     Обещайте  отпущение всех грехов тем, кто сослужит сейчас службу Церкви,
Кресту и  Империи.  Больше  всего,  -- отмечал  Бруно,  --  мне  нужны  ваши
bacheliers, люди, которые на  правильной латыни, на латыни  прежней империи,
звались vaccalarii, то есть люди vaches, коров.  Пастухи, которые на крепких
крестьянских лошаденках  пробираются  в болотах  Камарге,  вооруженные своим
профессиональным  инструментом  --  острыми  десятифутовыми   стрекалами,  с
намотанными на  шляпы полосками вяленого мяса, все время готовые к нападению
буйных и  непокорных диких  быков. Слишком ненадежные и легковооруженные для
сражений, но способные прочесать  и  очистить местность, как  кухарка песком
очищает котел от ржавчины".
     --  Я хочу, чтобы это место  было запечатано плотнее, чем у монахини...
чем  у  монахинь  спальня,   --  сказал   Бруно,  забывая  о  своей  обычной
почтительности  ко всем  сторонам  религиозной  жизни.  -- Сейчас  у нас  не
хватает людей,  но как только они  начнут прибывать, принимайте и размещайте
их. А до тех  пор, Тассо, -- добавил он  для командира  своей гвардии, -- ты
можешь объявить нашим  парням, что спать никто  не будет. В  том числе и  я.
Выведи их. и пусть следят за каждым камнем.
     -- Зачем? -- спросил Тассо.
     -- Ты видел, как эти еретики поубивали  сами себя. А почему? Потому что
они не хотели, чтобы  кто-то из  них  проговорился.  Сказал  нам,  где лежит
нечто.  Это нечто должно  быть  где-то здесь  и ты  можешь быть  уверен, что
кто-то попытается его забрать. Так что мы запечатаем всю местность.
     -- Так мы  ничего  не  найдем, -- заявил Тассо,  старый боевой товарищ,
которому позволялось  вольно  разговаривать с собратом по Ордену, даже  если
собрат  являлся  его кайзером и повелителем. Бруно обеими руками ухватил его
за бороду.
     -- Но так мы ничего и не потеряем! А зная, что  это здесь,  и запечатав
всю местность, мы должны будем только поискать.
     -- Мы уже искали.
     -- Но не под  каждым камнем. А  теперь мы  заглянем под каждый камень в
этих горах  и, если понадобится, вышвырнем его в  море! Эркенберт! --  Бруно
позвал  своего дьякона,  который  деловито  инструктировал гонцов.  --  Вели
епископам прислать еще и кирки. И людей, чтобы ими работать.
     Отпущенный   императором   Тассо  отправился  осматривать  местность  и
проверять свои слишком редко расставленные посты. С  каждым часом  росли его
тревога  и  озабоченность.  По происхождению  баварец, взращенный  на  южных
виноградниках,  Тассо  считал ущелья  и заросли кустарников, характерные для
крутых и скалистых Пиренейских гор, чересчур неприятной местностью.
     --  Да здесь нужно не  меньше тыщи человек, -- бормотал он про себя. --
Две тысячи. А где взять для них еду?  И воду?  Спокойно, Тассо.  Befehl  ist
Befehl.
     Приказ есть приказ. Хельмбрехт, Зигнот, Хартмут, охраняйте эту тропу. И
помните, никому не спать, пока смена не придет. Kaiserbefehl, ясно?
     Он таскался по жаре, выставляя тут и там охранение. Он и не подозревал,
что  повсюду,  в какой-нибудь четверти  мили  снаружи  от замыкаемого кольца
дозорных,  прячась среди  редких  колючих  кустов и  прижимаясь  к земле как
ласка, кто-то неотступно следит за каждым его шагом.

        x x x


     Сын  пастуха, явившийся,  чтобы  сообщить  о своих  наблюдениях, ожидал
увидеть нечто  необычное и  пугающее, но все равно чуть не  подавился, когда
глаза  его  привыкли к  тусклому  свету.  Напротив  него  за  грубым  столом
полукругом сидели люди. По крайней мере, они могли оказаться людьми.
     Каждый  одет в длинную  серую сутану,  и у каждого на  голове  капюшон,
натянутый  так низко, что невозможно разглядеть лицо.  Ведь если бы пастушок
их  увидел,   он  мог  бы  их  узнать.  Ни  один  человек  не  знал,  кто  в
действительности  принадлежит  к  peifecti,  совершенным,  хотя  в  деревнях
еретиков непрестанно циркулировали слухи и домыслы: он отказался в тот  день
от баранины,  наверно  он вообще  не  ест мяса, они с  женой спят вместе, но
разговаривают как брат и сестра, она  уже  три  года не рожала, хотя прошлой
весной отняла ребенка от груди. Любая  мелочь может оказаться свидетельством
посвящения в главную тайну. Однако  в  деревнях еретиков  все старались жить
как  perfecti,  хотя,  возможно,  никогда  ими  не  были:  поэтому пост  или
целомудрие  могли свидетельствовать  только об амбициях,  а  не  о  реальном
положении. Человеком в капюшоне мог оказаться кто угодно.
     Пастушок  неуклюже  преклонил колена, снова встал. Из полукруга донесся
голос, но не из середины, а с краю. Видимо,  нарочно  выбрали  человека, чей
голос пастушок не мог узнать. Как бы то ни было, говорил он только шепотом.
     -- Что ты видел в Пигпуньенте?
     Парнишка задумался.
     --  Я подбирался близко  к  скале  со всех сторон, кроме восточной, где
идет  дорога.  Ворота  там  разбиты, башни  сожжены и  большинство  каменных
построек  разрушены.  Вокруг  замка рыщут люди императора, их там тучи,  как
блох на старой собаке.
     -- А что снаружи?
     --  Христиане  поставили дозорных вокруг всей скалы, как можно  ближе к
основанию, окружили со всех сторон кольцом. Это здоровенные люди в доспехах,
по жаре они ходят мало.  Им привозят еду  и воду. Я не смог понять, что  они
говорят друг другу,  но они  не  спят и  вроде бы не жалуются. Большую часть
времени они поют свои языческие песни и гимны.
     Совершенные  не  обратили  внимания,  что  пастушок   назвал   христиан
язычниками: они и  сами придерживались того  же мнения. Голос  спрашивающего
стал еще тише:
     -- А ты не боялся, что они могут схватить тебя?
     Паренек улыбнулся.
     --Люди в  доспехах? Поймают меняв горах или в maquis? Нет, сударь. Если
б они меня и увидели, им меня не поймать. Но они меня даже не видели.
     -- Ну  хорошо же,  тогда  скажи нам  вот что. Сможешь  ли ты  -- ты  и,
допустим, кто-нибудь из твоих приятелей, --  сможете ли вы пробраться  через
это кольцо стражи и перелезть через стену внутрь крепости? Допустим,  вместе
с кем-то из нас? С горцем, но уже не таким шустрым пареньком, как ты?
     На лице пастушка  отразились сомнения. Если он скажет "да", попросят ли
его  действительно   сделать  это?   Он   не   имел  ни   малейшего  желания
присоединиться  к тем трупам, которые,  как он видел, выносили из крепости и
складывали на  зеленой  лужайке чуть  ниже  ворот. Но  больше всего он хотел
заслужить одобрение людей, которых все уважали и почитали.
     --  Их  посты  расставлены повсюду, и дозорные  начинают стрелять, едва
только лисица шелохнется в кустах. Да, я могу пробраться сквозь их посты. И,
пожалуй,  три-четыре  моих приятеля. Человек постарше... Понимаете,  шипы на
кустах растут  высоко, может быть на фут или на два от земли. Я там не хожу,
я  ползаю на  животе,  но так быстро, как другие ходят.  Человек  покрупнее,
который не может согнуться, который  начнет  говорить  "ох, моя спина", -- в
это мгновение парень передразнивал своего  деревенского священника, который,
как и  все, был еретиком,  но  во избежание  подозрений поддерживал связь  с
Церковью и епископом, -- он не пройдет. Его схватят.
     Отметив категоричность этого вывода, укрытые капюшонами почти незаметно
закивали.
     --  А  чтобы его схватили,  мы допустить  не можем, --  раздался тот же
шепот.
     -- Спасибо тебе, парень, что ты сослужил нам добрую службу.
     В твоей деревне об этом узнают. Прими наше  благословение, и  пусть как
растешь ты,  так растет и наше  расположение  к  тебе.  Поговори  с  людьми,
которые ждут снаружи. Покажи им, где ты видел посты.
     Когда пастушок ушел, некоторое время царило молчание.
     -- Плохие новости,  -- сказал  потом один из  людей в капюшонах.  -- Он
знает, что там кое-что спрятано.
     -- Он догадался, потому что Маркабру вел себя с таким гордым вызовом.
     Если бы они сдались  и вышли из крепости, император подумал бы, что это
просто  очередная  взятая крепость,  и отправился  бы дальше. Лучше  было не
привлекать внимание. Сдаться, отречься от нашей веры, поклясться подчиняться
папе, как мы всегда делали. А потом, после их ухода, вернуться к тому, о чем
знаем только мы.
     -- Маркабру сражался до  последнего, потому что боялся,  что кто-нибудь
проговорится. И потом, кто знает? А вдруг им пришлось сделать это? Возможно,
у них был свой приказ. В конце  концов, нам неизвестно, что произошло внутри
крепости. Может быть, обнаружились признаки измены.
     Снова повисло молчание. Еще один голос стал рассказывать:
     -- Говорят, после того как  император  взял  крепость,  все тела из нее
вынесли  на берег реки  и сожгли. Но  перед этим люди  императора  раздели и
осмотрели мертвых.  Даже  вспарывали  ножами их животы, чтобы убедиться, что
там ничего не спрятано. А после сожжения  его  люди  еще и просеяли пепел. И
все внутри крепости,  каждую щепку от  стола  или  стула вынесли  и сложили,
чтобы их могли осмотреть император и  его черный  дьякон. Деревяшки  он тоже
сжег, на глазах у жителей окрестных  деревень, он следил  за  их лицами.  Он
думал, крестьяне дрогнут, если увидят, как жгут святую реликвию.
     -- Значит, он не знает, что искать.
     -- Нет. И не знает, как найти вход в то место, где спрятан Грааль.
     -- Но он разбирает крепость  камень за камнем. Сколько времени пройдет,
пока под ударом кайла не покажется дверь или лестница?
     --  Долго  же  ему  придется  искать,  --  сказал  один  из  голосов  с
уверенностью в тоне.
     --  Но  если  он будет копать до  самой  скалы?  В третий раз наступило
молчание.  Тени,  отбрасываемые  заходящим  солнцем  в  комнате  с  узеньким
окошечком,  становились все  длиннее, и наконец  самый уверенный из  голосов
заговорил снова.
     -- Мы  не можем рисковать. Мы должны вернуть  наши сокровища. Бой.  Или
кража. Или подкуп. Если понадобится помощь извне, мы должны найти ее.
     -- Извне? -- последовал вопрос.
     -- Мы  спрятались от мира, но мир пришел за  нами. Император, наследник
Шарлеманя, от которого мы избавились восемьдесят лет назад. И другие тоже.
     Вы  все  слышали  необычные новости из Кордовы. Больше всего мы  должны
остерегаться  думать как миряне, будто бы все происходящее в мире происходит
из-за простой случайности или из-за деяний смертных. Ведь мы знаем, что весь
мир  -- поле битвы между  Тем,  Кто Вверху, и Тем,  Кто Внизу. И  если битва
произойдет, произойдет в этом мире, мы знаем, кто победит.
     -- И все же Он -- princeps huius mundi, великий Князь Мира.
     -- Итак, мы должны выйти наружу. Из этого мира, из нашего.
     И не торопясь, совершенные, верившие, что бог христиан -- на самом деле
дьявол,  который  должен  быть  свергнут,  когда  пробьет  его  час,  начали
вырабатывать свой план, чтобы приблизить этот час.

        x x x


     Старик,  сидевший  в  тени  под  увитой  виноградной   лозой  решеткой,
поглядывал  на  сидящего напротив  короля Севера с сомнением. Тот отнюдь  не
выглядел  как настоящий  король, а еще  меньше -- как человек,  упомянутый в
пророчествах. Он не был одет в царский пурпур. Его люди ему не кланялись. Он
сидел на маленькой табуретке и, следуя обычаю северян, расположился на самом
солнцепеке, словно бы ему было недостаточно солнца. Пот струился с его лба и
постоянно капал на плитки балкона,  с  которого открывался  вид  на  море  и
гавань далеко внизу.
     -- Ты уверен, что он король? -- снова  спросил старик у  Сулеймана. Они
говорили на иврите. Шеф терпеливо, хотя и не понимая ни слова, прислушивался
к  звукам чужого языка, которого ни один англичанин в мировой истории прежде
не слышал.
     --  Я его видел в его королевстве,  в его собственном дворце. Он правит
обширной страной.
     -- Ты говоришь, он был  рожден христианином. Тогда он поймет. Скажи ему
вот что... -- Старик, князь Септимании Бенджамин, Лев иудеев, правитель горы
Сион, произнес длинную речь.  Через несколько мгновений Сулейман -- или, как
его звали в собственной стране, Соломон -- начал переводить.
     -- Мой князь говорит, что ты поймешь сказанное в нашей священной книге,
которая  была и  твоей  священной  книгой в те  дни, когда ты принадлежал  к
христианской церкви.  В  книге Притчей  бен-Шираха,  которого  вы  называете
Екклесиастом, сказано: "Горные мыши  -- народ слабый, но ставят домы свои на
скале".
     Князь говорит, что  здесь --  а  я пересказал  ему,  как твоя  странная
женщина отзывалась  о  евреях, --  здесь евреи не  живут  как слабый  народ.
Однако они  все равно  ставят домы свои на  скале,  как  ты  можешь  увидеть
повсюду, --  он  махнул  рукой  в  сторону возвышающихся  неподалеку  гор  и
отвесных каменных стен, окружающих город и гавань.
     Шеф смотрел на него непонимающе. Предположение князя, что все христиане
должны знать  Ветхий и  Новый  Завет, было чрезвычайно далеко от истины. Шеф
никогда не слышал про Екклесиаста, никогда не читал Библию, в сущности, даже
ни  разу  не  видел Библию  до того случая,  когда присутствовал на  свадьбе
своего партнера Альфреда и своей возлюбленной Годивы в кафедральном соборе в
Вунчестере.  У  священника  в  его  родной  болотной  деревушке были  только
требники с цитатами из Библии на случай различных церковных праздников. Все,
чему отец  Андреас  пытался  учить своих прихожан,  сводилось  к почтению  к
святыням, будь то  Символ  Веры, "Отче наш",  церковная  десятина или власти
предержащие. Он также никогда не видел горных  мышей, что, впрочем, не имело
значения, так как Соломон, за неимением лучшего, назвал их кроликами.
     -- Кролики не живут в скалах, -- сказал Шеф. -- Они живут на лугах.
     Соломон задумался.
     -- Мой  князь  имел  в  виду,  что  нас  здесь  охраняют  непреодолимые
природные и искусственные препятствия.
     Шеф огляделся.
     -- Да, с этим я согласен.
     -- Он меня не понял, -- вмешался Бенджамин.
     -- Увы. Дело в том, что эти  люди почти  не  получили образования, даже
если родились христианами. Из них немногие умеют читать  и писать. По-моему,
сам король  умеет, но  не  слишком хорошо.  Не думаю,  что он  вообще  знает
Писание.
     -- Значит, они не люди Книги.
     Соломон замялся. Не время было объяснять учение Пути и заложенное в нем
стремление   к   новым   знаниям.  Князь   и   его   народ   не   испытывали
верноподданнических чувств к  халифу, и еще менее того к императору,  готовы
были на любой союз, суливший перемены к лучшему. Не стоило разочаровывать их
в северянах.
     --  По-моему,  они стараются ими  стать,  --  предположил  Соломон.  --
Самостоятельно преодолевают трудности. Я видел их  письмена. Они возникли из
меток, которые вырезали ножом на дереве.
     Князь неторопливо поднялся на ноги.
     -- Добродетельность, -- сказал он, -- требует от нас  помогать жаждущим
знаний. Покажем  этому  королю, что такое школа. Школа  для  детей истинного
народа Книги, а не для приверженцев Мухаммеда,  вечно заучивающих непонятое,
и  не  для  приверженцев Иешуи,  вечно  затемняющих  смысл  языком,  который
позволено знать только их священникам.
     Шеф  тоже  поднялся,  не  то  чтобы неохотно  уступая  приглашению,  но
чувствуя скуку от долгой речи, которую никто не  удосужился  перевести. Пока
Соломон объяснял, куда они направятся, взгляд Шефа против его воли обратился
к тому, что происходило внизу, в людной и солнечной гавани. У внешнего мола,
где встали на якорь корабли  северян, подальше от берега и  местных судов --
там снова запускали воздушный змей. Шеф оглянулся, ждет ли его старый князь,
увидел, что тот уже исчезает  в прохладной  полутьме.  Вытащил  из-за  пояса
подзорную трубу и бросил через нее быстрый взгляд. Свежий бриз хорошо держал
змея, Стеффи уверенно руководил  всеми действиями. И Толман, самый маленький
и самый легкий  из  корабельных  юнг,  стоял у борта!  Неужели  эти  ублюдки
собираются  провести  такой  важный  опыт  без  своего короля?  Погода  была
подходящая, и Толман, выросший в рыбацкой семье из Лаестофта, славился своим
умением плавать как рыба.
     Евреи ждали  его. Шеф сложил  трубу  и хмуро последовал  в  темноту  за
князем  Бенджамином,  Скальдфинном,  Соломоном  и  остальной  свитой.  Чтобы
продолжить знакомство с народом Книги.
     Пока  Шефа  твердой  рукой  вели  по  территории  иудейской   цитадели,
основанной  давным-давно,  еще во  времена заката  Римской  империи,  у него
нарастало ощущение нереальности происходящего и  подавленности. Повидав двор
кордовского халифа, Шеф считал, что  готов к  встрече с любой диковинкой, но
этот город-крепость был непохож на все,  что доводилось ему видеть на Севере
и на Юге.  Здесь кипела та  же многолюдная и деятельная жизнь, к  которой он
привык на улочках и базарах Кордовы, люди носили  точно такую же одежду, и в
их разговорах он время от  времени улавливал  знакомые арабские и  латинские
слова.  Однако  того  ощущения   простора,  свободы  не  спрашивать  ничьего
позволения, не бояться  контроля и чисто физических  ограничений  для  любых
занятий здесь не было. Сначала князь повел гостя на подробный осмотр внешних
укреплений: их каменные  стены  искусно  сочетались с  природными  скальными
утесами и пропастями, защищая залив и гавань  с трех сторон почти  замкнутым
кругом. Странным же было то, что в любом другом  укрепленном городе, который
видел  Шеф,  будь  то  Йорк,  Лондон  или  Кордова,  снаружи от стен  всегда
вырастал, несмотря на все  запреты,  внешний пояс трущоб: лачуг и хижин, чьи
обитатели  были  слишком  бедны,  чтобы  жить в защищенной внутренней  части
города,  однако   настойчиво  тянулись   к  накопленным  в  ней  богатствам,
потихоньку  просачивавшимся  наружу.   Бдительные  стражники   постоянно  их
третировали,  сгоняли  бедняг с  насиженных  мест,  стараясь оставить  перед
стенами  чистое простреливаемое пространство. Но у них ничего не получалось.
Шлюхам, мелким жуликам  и  нищим  всегда удавалось пробраться назад и заново
отстроить свою слободу.
     Но не здесь. Ни одна постройка не лепилась к стенам, ни собачья конура,
ни сортирная  будка.  И ничто не могло вырасти в  щелях между камнями -- Шеф
видел,  как на одной  из стен  группа  рабочих  опускает через парапет своих
товарищей,  чтобы те  вырвали  пробивающиеся сорняки.  Хотя  вдали виднелись
возделанные поля  и  сады,  на  них  не было даже шалаша для сторожа. Группы
людей, которые двигались между  полями и городом, носили с собой инструменты
на  работу  и  обратно, отметил Шеф. Они  не оставляли вне стен даже тяжелые
плуги и корзины для зерна.
     -- Я  понимаю, для чего  вы это  делаете, --  в конце  концов сказал он
Соломону, который по-прежнему торжественно переводил все высказывания своего
правителя. -- Но  я не понимаю,  как  вы заставляете  народ следовать  вашим
правилам.  Я  не  смог  бы добиться такой  законопослушности от собственного
народа, даже если  бы  все мои люди были рабами. Всегда найдется кто-то, кто
попытается  нарушить закон,  а потом  еще  десять  вслед  за ним. Даже  если
прибегать к бичеванию и клеймению, как делали черные монахи, всегда найдется
кто-то, кто не  понимает,  что  от него  требуется, сколько ему ни объясняй.
Ваши люди, они что, рабы? Почему они подчиняются так охотно?
     -- У  нас нет рабства, -- отвечал Соломон. -- Иметь рабов нам запрещено
нашим Законом. --  Он перевел слова  Шефа, выслушал  долгий ответ, заговорил
снова: --  Бенджамин ха-Наси говорит, что ты правильно задал этот вопрос,  и
он  видит,  что  ты  действительно  правитель.  Он говорит --  ты прав,  что
встретить  знание  закона  более  удивительно,  чем   подчинение  закону,  и
заявляет, что, по его мнению, все беды мира происходят только от невежества.
Он хочет, чтобы вы  поняли, что мы, иудеи, отличаемся от вашего народа и  от
арабов тоже. В  нашем обычае позволять  открытые споры по  любому вопросу --
уважаемая Свандис может прийти  в наше  помещение  для диспутов  и высказать
все, что пожелает, и  никто не посмеет  прервать ее. Но в  наш обычай  также
входит, что  коль скоро решение выработано и  закон принят, все  должны  ему
подчиняться, даже те, кто больше всех против него возражал. Мы не наказываем
за  несогласие.  Мы наказываем за  неподчинение воле общества.  Поэтому  наш
народ охотно  выполняет все наши законы. Потому что мы не только люди Книги,
но и люди Закона.
     -- А откуда вы все знаете Закон?
     -- Сейчас увидите.
     От  крепостных  бастионов гости и хозяева прошли  в  центр многолюдного
городка  площадью акров сорок,  где  меж  оштукатуренных каменных  домов два
человека  с трудом  могли разминуться в узеньких проходах,  поднимающихся  и
спускающихся уступами,  которые иногда  шли так  часто, что  превращались  в
ступеньки лестницы.
     --  Посмотрите  сюда,  -- сказал  Соломон,  указывая внутрь  крошечного
дворика. Там в тени  сидел  одетый в  черное человек, который торжественно и
монотонно жужжал  что-то  дюжине детей различных возрастов,  расположившихся
прямо на земле.
     --  Это  один   из   geonim  князя.  Князь   содержит  их   двенадцать,
преподавателей,  которые обучают детей бесплатно, из любви к знанию. Видите,
он не  прервал  занятий, хотя заметил,  что  пришел  его  повелитель, князь.
Учение важней, чем властители.
     -- Чему он учит их?
     Соломон прислушался к непрекращающемуся жужжанию и кивнул.
     -- Он перечисляет им положения halakhah. Это часть  Мишнах. А Мишнах --
Закон нашего народа, изначально основанный на нашей священной книге, которую
христиане называют Ветхий Завет. Но в Мишнах  входит и все, что было сказано
об  этой  книге с тех пор,  как  мы впервые заключили свой  Завет с Господом
нашим. В halakhah мы изучаем конкретные решения, которые нужно принять в том
или ином частном случае.
     -- Какие, например?
     -- В  данный  момент gaon  объясняет,  что, когда речь идет о  жизни  и
смерти, в  первую очередь  спасают мужчину, но, несмотря  на это, прикрывать
наготу нужно сначала у женщины.
     Шеф  кивнул, в задумчивости двинулся  вслед за князем  в его скромный и
неафишируемый обход. Внимание короля привлекло еще одно обстоятельство.
     У  людей в  толпе были  книги.  Их носили с  собой, а какой-то  сидящий
мужчина близоруко уткнулся носом в страницы. Шефу вспомнилось, что на  одном
из базаров он вроде бы видел книги, разложенные на лотке словно для продажи.
     Шеф никогда не  слышал, чтобы книги продавались. Викинги похищали их и,
если  удавалось,  получали  выкуп от  их  владельцев. В  монастырях  святого
Бенедикта изготавливали книги для себя  и всех  священников.  Книг никто  не
продавал. Они были  слишком ценными. Тор-вин умер бы на месте, но не  продал
свое собрание священных песней, с таким трудом записанных рунами. Сколько же
книг у этих людей? И откуда они берутся?
     Хозяева и гость остановились у здания, которое  Шеф  счел  церковью  на
иудейский  лад.  Там  молились мужчины  и  женщины,  припадая  к  земле  как
магометане, но где-то в полутемной глубине Шеф разглядел теплящуюся свечу, в
ее  свете  человек  читал из  книги, по-видимому для  двух раздельных  групп
мужчин  и  женщин. Дальше располагалась площадка, на  которой  спорили  двое
мужчин. Каждый из  них бесстрастно  выслушивал, как  другой  произносит речь
слов  на пятьсот, затем начинал  говорить сам. Судя  по  звучанию голоса, он
сначала приводил какую-то цитату, а затем  разъяснял  ее смысл и опровергают
доводы противника. Их окружала внимательная толпа слушателей, молчаливая, но
позволяющая себе возгласы одобрения или несогласия.
     -- Один  говорит:  "Не отдавай деньги в  рост", -- пояснил Соломон. ~ А
другой отвечает, мол,  иноземцу можешь отдавать и в рост. Теперь они спорят,
кого считать иноземцем.
     Шеф  кивнул  и  задумался. Он  знал о власти,  опирающейся  на  оружие,
подобно его собственной и власти тех норманнов, которых он сверг. Он знал  о
власти,  основанной на страхе и рабстве, как у черных монахов и христианских
королей.
     Здесь,  кажется,  власть держалась  на книгах и  на  законе, на законе,
который был изложен в форме книги и не зависел от произвола короля, ярла или
ольдермена.   Однако   книжные    законы   не   выглядели   намного   мудрее
непосредственных решений,  которые  принимали английские  суды. Было  в этом
что-то, чего он не понимал.
     -- Изучает ли ваш народ что-нибудь, кроме законов? -- спросил Шеф.
     Соломон перевел, выслушал ответ князя, по-прежнему ведущего их куда-то.
     --  Он  говорит,  изучается  лишь  кодекс  и  комментарии.  --  Соломон
попытался найти эквиваленты  этих понятий на англо-норвежском жаргоне Шефа и
в конце концов остановился на "книга законов", "книга судебных решений".
     Шеф с невозмутимым лицом снова  кивнул.  Было ли  это знание новым? Или
это  просто  многократно  пережеванные  старые  знания,  то,  от  чего он  с
презрением отворачивался, когда был в своей стране и в своей столице?
     -- Смотрите, -- сказал Соломон,  указывая наконец на  небольшое здание,
расположенное почти у самой набережной порта. Позади него, между стен  узких
проулков, Шефу на  мгновение  открылась  картинка  гавани и воздушного змея,
планирующего  в воздухе. Шеф раскрыл  рот от негодования. Они запускали змей
без своего короля! И Шеф был почти уверен, что они все-таки послали  в полет
Толмана: змей не раскачивался беспорядочно, он управлялся.
     -- Смотрите, -- повторил Соломон более настойчиво. --  По крайней  мере
здесь вы найдете новое знание.
     Неохотно,  поминутно  оглядываясь  назад,  Шеф  проследовал  за  своими
хозяевами внутрь здания. Там вокруг центральной площадки стояли столы.
     Оттуда доносился  неумолчный скрип: за  столами  сидели  люди, их  руки
двигались  одновременно,  как у марширующих солдат  императора или у  воинов
самого Шефа. Стоявший в центре человек держал в руках книгу и читал вслух.
     Читал  на каком-то  непонятном языке  и очень медленно, с паузой  после
каждых нескольких слов.
     Это переписчики, понял Шеф. Он слышал о таком занятии еще от христиан.
     Один  человек  медленно  читает,  другие  записывают  его  слова,  и  в
результате, в зависимости  от  того,  сколько было переписчиков,  получается
шесть, а  то и десять книг вместо одной. Впечатляюще  и, кстати,  объясняет,
откуда людям  Закона известны их законы.  Однако вряд ли это  можно  считать
новым знанием.
     Распоряжение   князя,  и   чтение  прекратилось,  чтец  и  переписчики,
повернувшись к своему правителю, торжественно поклонились.
     -- Новое знание не  в самой идее  переписывания, -- сказал Соломон, --и
не в книге,  Господи мне прости,  которая переписывается. Все дело в том, на
чем они пишут.
     При этих  словах чтец протянул  свою книгу,  свой  эталонный  экземпляр
Шефу.
     Тот неловко взял  ее, на мгновение засомневавшись,  с какой же  стороны
она  открывается.  Его  руки  привыкли  к  молотам  и  клещам,  к канатам  и
деревяшкам, а не к таким тонким листам кожи.
     Кожи?  Если это кожа, он  не знал, с какого зверя  она снята. Он поднес
книгу к носу, принюхался.  Пощупал  страницу пальцами, скрутил ее, как  лист
пергамента. Не пергамент. И даже не та, другая вещь, папирус, который делают
из какого-то особого тростника. Тонкий листок порвался, чтец выскочил вперед
со злобным взглядом и воплем. Шеф выждал минуту, бережно  держа книгу, потом
вернул ее, глянув  в  сердитые глаза без всякого  выражения и без  намека на
извинения. Только глупец считает, что всем известно то, что известно ему.
     --  Я не понимаю, -- обратился  он  к Соломону. -- Это не телячья кожа,
которой пользуемся мы. Здесь нет наружной  и внутренней стороны. Не может ли
это быть кора?
     -- Нет, и не кора. Но  это сделано из дерева.  На латыни это называется
рарупит,  по  названию  какого-то египетского  растения. Но  мы  делаем  наш
рарупит не из этого растения, а из древесины, измельченной и обработанной.
     Мы еще добавляем к ней  кое-что, разновидность глины, чтобы чернила  не
расплывались. Это  знание  пришло  к нам  издалека, с  другого конца империи
арабов. Там, в Самарканде, арабы сражались с воинами другой империи, лежащей
за горами и пустынями. Арабы  победили и  привели  с  собой много пленных из
страны Хин. Говорят,  они-то и  открыли  арабам  секрет рарупит, бумаги.  Но
арабы  не оценили бумагу,  они учат своих  детей  только запоминать наизусть
отрывки из Корана. А мы стали делать много разных книг. Это новое знание.
     Новое  знание,  как делать  книги, подумал  Шеф.  А не новое  знание --
Соломон просил  Господа простить его за такие слова,  --  не  новое знание в
самих книгах.
     Однако это  кое-что  объясняет. Это  объясняет,  почему здесь так много
книг  и  так много читателей.  На  книгу  из  пергамента  могут  пойти шкуры
двадцати  телят, а  то  и больше,  ведь используется не вся шкура. На тысячу
человек  не найдется и одного,  который  может  запросто  разжиться  шкурами
двадцати телят.
     -- Сколько  стоит такая книга?  -- спросил он.  Соломон  передал вопрос
Бенджамину, стоявшему в окружении своих телохранителей и мудрецов.
     -- Он говорит, что мудрость дороже рубинов.
     -- Я не спрашиваю о цене мудрости. Я спрашиваю о цене бумаги.
     Когда  Соломон снова перевел  вопрос,  насмешливое  выражение  на  лице
сердитого  чтеца,  все  еще  разглаживающего  порванную  страницу, сменилось
нескрываемым презрением.

        x x x


     -- Я  не  слишком-то на них рассчитываю, --  заявил Шеф тем же  вечером
своим советникам, глядя, как солнце садится  меж горных пиков. Он знал,  что
примерно то  же  самое  говорят  сейчас про него  самого мудрецы  и  ученые,
которые преобладали среди придворных князя Бенджамина  ха-Наси. -- Они знают
многое. Правда, все их знания относятся к правилам, которые установил их Бог
или они сами. Однако  то,  что  им нужно, они собирают отовсюду. Они знают о
таких вещах,  о которых  мы  не знаем, например  как делать  бумагу. Но  что
касается греческого  огня...  -- он покачал головой.  -- Соломон сказал, что
нам есть смысл поспрашивать у арабских и христианских  торговцев из квартала
гостей. Расскажите-ка мне о полетах. Вам следовало подождать меня.
     -- Ребята  сказали, что через день  мы можем  опять оказаться в море, а
ветер как раз был достаточно сильный,  но  не опасный.  Так что  они усадили
Толмана в  седло и пустили его по ветру. Но они сделали две вещи, которых не
сделал ИбнФирнас... --  Торвин честно изложил  подробности дневного запуска,
когда мальчонка, хоть и на привязи, но пытался управлять  огромной  коробкой
змея, летая на  конце  самой длинной веревки,  которую им  удалось  сплести,
футов в пятьсот. На другом  конце  корабля  сам Толман хвастался собственной
удалью  перед  моряками  и  другими юнгами, его  дискант  иногда  перекрывал
басовитое  гудение Торвина.  Когда  спустилась  ночь,  голоса затихли,  люди
разошлись по своим гамакам или растянулись прямо на теплой, нагретой солнцем
палубе.

        x x x


     Обычно в своих снах  Шеф понимал, что спит, и ощущал присутствие своего
наставника. Но не в этот раз. Он даже не понимал, кто он.
     Он лежал на камне, он чувствовал,  как холод  проникает в  его кости. И
повсюду  его  пронзала боль -- в спине,  в боках и  ногах и где-то глубоко в
груди.
     Он не обращал на нее внимания, словно испытывал ее кто-то другой.
     Пугало его, пугало до холодной смертельной испарины на  лице то, что он
не мог пошевелиться. Не мог двинуть  ни рукой,  ни пальцем.  Он  был обернут
слоями какой-то  материи, она опутывала ноги, а  руки прижимала к  бокам. Не
саван ли это  ? Не похоронен ли он заживо? Если так,  он должен  пробиваться
наверх,  колотить головой о крышку гроба. Долгое время он лежал, не  решаясь
сделать  попытку. Ведь если  он похоронен, он не сможет двигаться, не сможет
кричать. Кажется, он сходит с ума.
     Он судорожно дернулся наверх, снова  ощутил у сердца терзающую боль. Но
вверху ничего не было. Почему же тогда  ничего  не видно? На голове  у  него
повязка, прижимающая  нижнюю челюсть. Он похоронен.  Или,  по меньшей  мере,
подготовлен к похоронам.
     Но он мог видеть!  Все же где-то был свет, вернее, полоска  темноты, не
такой темной, как везде. Шеф уставился на нее, стараясь ее расширить. К нему
что-то  двигалось.  В ужасе заживо  похороненного, в  страхе, что все другие
люди исчезли, Шеф думал только о том, чтобы привлечь их внимание, кто бы они
ни были, умолять освободить его. Он раскрыл рот, издал слабый хрип.
     Но  что  бы  это  ни  было,  оно  не  боялось мертвецов,  даже  оживших
мертвецов.  К кадыку  Шефа прикоснулось  острие, над ним  склонилось  чье-то
лицо.  Оно проговорило  медленно и отчетливо: "Как  может  человек родиться,
будучи стар? неужели может он  в  другой раз войти в  утробу  матери своей и
родиться?" Шеф глядел на него с ужасом. Он не знал ответа.

        x x x


     Он осознал, что глядит в лицо, слабо освещенное светом  звезд. В тот же
миг он снова вспомнил, кто он такой и где он: в  своем гамаке, подвешенном у
самого форштевня "Победителя Фафнира", поближе к исходящей от воды прохладе.
А склонившееся над ним лицо было лицом Свандис.
     -- Тебе снился сон? --  тихонько спросила она.  -- Я  услышала, как  ты
хрипишь, будто у тебя в горле пересохло.
     Шеф кивнул,  испытывая  прилив облегчения. Он осторожно сел,  чувствуя,
что сорочка пропиталась холодным потом. Поблизости больше никого не было.
     Команда деликатно обходила его закуток около передней катапульты.
     --  О чем  был сон? -- прошептала Свандис.  Он ощутил ее  волосы совсем
близко к своему лицу. -- Расскажи мне.
     Шеф беззвучно выкатился  из гамака,  встал лицом к лицу с  нею, дочерью
Ивара Бескостного, которого он убил. Он понял, что с  каждым мгновением  все
сильнее ощущает исходящую от  нее женственность,  словно никогда и  не  было
этих долгих лет сожалений и бессилия.
     --  Я  расскажу тебе, --  шепнул он с внезапной уверенностью,  -- и  ты
объяснишь мне этот сон. Но при этом я буду обнимать тебя.
     Он  нежно обнял  Свандис,  наткнулся  на немедленное  сопротивление, но
продолжал удерживать ее, пока она  не  ощутила выступившую у  него  испарину
страха.  Постепенно  она оттаяла, обмякла и  позволила  увлечь себя вниз, на
палубу.
     -- Я лежал на спине, -- шептал он, -- завернутый в саван. Я думал,  что
меня похоронили заживо. Я был в ужасе...
     С этими  словами  Шеф медленно приподнял  подол ее платья,  притянул ее
теплые бедра к своему  окоченевшему  телу. Она словно почувствовала,  как он
нуждается  в утешении,  стала  помогать  ему,  прижиматься  ближе. Он задрал
платье выше, белое  платье жрицы, опоясанное низками ягод рябины,  потом еще
выше и продолжал шептать.

        ГЛABA 13

     Со всех сторон к горе Пигпуньент стекались подкрепления.  Озабоченный н
раздраженный  император  распределял  прибывших либо  на  усиление  дозорных
постов,  образующих  все новые и новые внешние кольца  охраны среди  колючих
кустарников и ущелий, либо в быстро растущий отряд  людей с кирками, которые
камень за камнем разбирали башни и стены крепости еретиков.
     За сотни миль  южнее адмирал Георгиос  и генерал  Агилульф в недоумении
смотрели  друг  на  друга, получив  приказ  бросить  все,  повернуть  назад,
оставить в  покое  арабов,  прекратить  поиски  исчезнувшего флота  северян,
немедленно вернуть всех, до последнего корабля и до последнего человека.
     Еще немного к югу сам халиф, впервые за долгие годы лично выйдя на поле
брани  для  служения Пророку,  вел на  врага  самую  большую  армию, которую
Кордова  собирала с тех пор, как воинство ислама пыталось покорить Францию и
прилегающие  земли,  но  было  отброшено  королем  Карлом,  которого  франки
прозвали Мартель, Молот.
     А  Бискайский  залив   пересекали  силы,  по  сравнению  с   остальными
малочисленные,  но  превосходящие  всех  по  дальнобойности  и  мощи   своих
метательных машин: флот Единого Короля  Англии и Севера, стянутый с позиций,
блокирующих суда Империи в устье Эльбы,  и посланный на юг по слову провидца
Фармана. Это  были двадцать двухмачтовых катапультоносцев и с ними  тридцать
дракаров,  наполненных  нетерпеливыми и  соскучившимися  без дела викингами,
глубоко осевшие от запасов мяса, пива и сухарей для кормежки более  чем двух
тысяч человек.  Альфред внял грозному предостережению,  увиденному Фарманом,
но отказался  принять  командование над  экспедиционными силами, сказав, что
Англию  нельзя  оставлять  без  правителя,  и  флот  плыл под  водительством
Гудмунда  Золотого,   шведского   вице-короля,   ранее  известного  (и  ныне
упоминаемого) в качестве Гудмунда Жадного.
     И даже в Риме, даже в Византии все внимание было приковано к отдаленным
границам,  где римский император  искал  священный Грааль,  чтобы  завершить
строительство своей  империи, а Шатт аль-Ислам впервые за сто  с лишним  лет
начал отступать.
     Но  сам  Единый Король  сидел на  солнышке и, сплетя  пальцы  со  своей
ненаглядной, блаженно улыбался.

        x x x


     --  Раскололся  подчистую,  --  прорычал  Бранд  остальным  королевским
советникам, которые с почтительного удаления наблюдали за парочкой, сидевшей
за столиком на набережной. -- Так с ним всегда. Годами бегает от женщин, как
будто под юбками у них змеюшник, а потом одна из них что-то с ним делает, уж
не знаю что, и бац! С ним просто невозможно разговаривать.
     Ведет себя как пацан, который только что сходил за амбар с молочницей.
     -- Может быть, это не так уж плохо,  -- предположил Торвин. -- Пусть уж
лучше он  будет с женщиной,  чем без  женщины. Кто знает, если она родит ему
ребенка...
     -- Так,  как оно  идет, у них уже должна быть  тройня, корабль  полночи
трясся...
     -- ...а если и нет, то, может быть, король все-таки... ну, станет более
серьезно относиться  к  своим обязанностям.  А она -- это  она.  Дочь Ивара,
внучка Рагнара.
     Она может проследить свое происхождение от самого Вьолси и дальше -- от
Одина.  -- И Торвин указал  на корабль, покачивающийся на воде в фарлонге от
них. -- Вон Сигурд, победивший дракона Фафнира, -- ведь это  его кровь течет
в ее жилах.  Никто не радовался больше меня, когда были убиты ее отец и  его
братья. Но ведь не найдется никого, кто бы  так или иначе не относился к ним
с уважением.  Она  --  одна из богорожденных  и происходит из семьи, любимой
Одином. Может быть, это немного отвратит от  короля гнев богов, которого  мы
опасаемся.
     Совет  задумался над его словами. Они в  общем-то произвели впечатление
на викингов, на Хагбарта, Скальдфинна, да и на самого Бранда, пусть и против
его воли. Квикка и Озмод  молча  переглядывались: они отнюдь не забыли Ивара
Бескостного.  И  лишь у  Ханда беспокойство проявилось на лице. Бранд, с его
чувствительностью истинного ратоборца в вопросах чести и верности, сразу это
заметил.
     --  Она никогда  не  была  твоей  женщиной, --  произнес Бранд  со всем
сочувствием в голосе, на какое был  способен. -- Ты считаешь, что он в долгу
перед тобой, потому что она была твоей ученицей?
     -- Нет, -- ответил тот.  -- Я желаю  им счастья, коль скоро они избрали
друг друга. Но к чему все эти разговоры насчет богорожденных и крови героев?
-- В голосе его появилась горечь. -- Да вы только взгляните на них! Кто они?
     Незаконный сын пирата, который  большую  часть  своей  жизни  провел  в
лачуге из тростника. И женщина, которую имело пол-Дании. И это Единый Король
и будущая Единая Королева!
     Он резко поднялся и пошел вдоль людного, залитого солнцем причала.
     Остальные смотрели ему вслед.
     -- Он сказал правду, -- пробормотал Хагбарт.
     -- Да, но  ведь Шеф  пробился наверх,  ведь  так?  -- возразил  Квикка,
сердито  вспыхивающий  всякий  раз,  когда нелицеприятно  отзывались  о  его
повелителе.
     --  И  я уверен,  что она  тоже просто была  вынуждена  делать  то, что
делала. Я думаю, это не  менее важно, чем королевская кровь. Мы-то с Озмодом
знаем: мы видели смерть стольких королей, верно, Озмод?
     -- Шестерых,  --  коротко  ответил Озмод.  -- Это  если  считать короля
франков, правда его убили не мы, вместо нас это сделали его собственные люди
после того, как мы его расколошматили.
     --  Проблема в том, -- сказал  Торвин, --  что  чем  больше  королей вы
убиваете, тем больше власти у тех, кого вы не убили.

        x x x


     На  многолюдной набережной,  всего  лишь в нескольких ярдах от северян,
наблюдала за счастливой парочкой еще одна группа людей. Они расположились  в
тени  под навесом  с вывеской портного,  каковой и сам примостился тут же на
крошечном  табурете,  в  руках  он   держал  куски  ткани  и  сшивал  их  со
стремительностью змеи. Пока лжепокупатели щупали материал и время от времени
издавали возгласы  удивления и недовольства, которые  должны были изображать
обычное  сбивание  цены,  они  успевали  обмениваться  с портным  негромкими
замечаниями.
     -- Это наверняка  он, -- сказал горец в пропотевшей пастушьей одежде из
грубого домотканого сукна. -- Один глаз. Золотой венец. На шее талисман.
     --  Graduate,  --  уточнил  седовласый  и  седобородый человек,  одетый
несколько роскошней.
     Другие покосились  на  него, приняли  уточнение  и  перевели взгляд  на
ткани.
     -- Два дня  назад он расхаживал  по всему  городу с ха-Наси, --  сказал
портной, не отрываясь от шитья и не повышая голоса. -- В librarium он порвал
книгу  и  спросил,  сколько  стоит  мудрость.  Geonim счел  его  за идиота и
попросил ха-Наси убрать его. Вчера и сегодня он был с женщиной. Он не сводит
с нее глаз. Если он и может убрать от нее руку, то с трудом.
     Седой глянул сначала недоверчиво, потом с грустью.
     --  Возможно, он  все еще  связан службой  Злому. Но кто от рождения не
служит Злому?  Над этим  мы все и должны подняться. Тьерри,  как  по-твоему,
если мы позовем его, он придет сам?
     -- Нет. Он ничего не знает о нас.
     -- Не можем ли мы подкупить его?
     -- Он богат. Его одежды постыдился бы огородник, но  взгляните, сколько
золота он носит с собой. Говорят...
     -- Что говорят?
     -- Говорят, что он все время ищет новое знание.  Его  люди спрашивали в
тавернах о греческом огне, открыто заявляли, что хотят научиться его делать.
     Каждый  день, когда есть  ветер, они запускают  с палубы своего корабля
необычный  воздушный  змей  с  мальчишкой внутри. Если вы  скажете  ему, как
делать греческий огонь, он может прийти к вам. Или прислать кого-то.
     --  Я  не  знаю, как  делать  греческий  огонь,  --  медленно  произнес
седобородый.
     Снова заговорил пастух.
     -- Тогда это должна быть женщина.
     Чтобы скрыть наступившее  молчание,  портной  стал громко  расхваливать
достоинства сшитых им одежд и удивительно низкие цены.
     -- Значит, это должна быть женщина, -- тяжко сказал седобородый. -- Так
обстоит  дело с  людьми.  Их  собственные желания ведут их  к опасности  и к
гибели.  Их  чресла  требуют  от   них  рождать   новую   жизнь.  Но  каждый
новорожденный -- еще один заложник Злого. Небесного Отца христиан.
     -- Иеговы иудеев, -- добавил пастух.
     --  Князя  Мира сего, --  хором  сказали все  толпящиеся  под  навесом.
Согласно обряду, каждый из них украдкой коротко сплюнул себе в ладонь.

        x x x


     Шеф,  объект всех  этих скрытных  обсуждений, в  конце  концов поднялся
из-за стола, кинул  серебряный пенни с  собственным изображением в  качестве
платы за  крепкое и терпкое  вино --  у иудеев  не было предубеждений против
спиртного, свойственных мусульманам, хотя они и не подавали  его каждый день
к столу, как латиняне, и не напивались с целенаправленностью северян.
     -- Пойдем назад на корабль, -- сказал он.
     Свандис помотала головой.
     -- Я  хочу прогуляться.  Пообщаться с людьми.  На  лице Шефа отразились
удивление, растерянность, тревога.
     -- Ты это уже делала. В Кордове. Тебя не было всю ночь. Ты не...
     Она улыбнулась.
     -- Я не буду обращаться с тобой так, как с беднягой Хандом.
     --  Здесь  нет  рабынь,  ты  же  знаешь.  На  каком  языке  ты   будешь
разговаривать?
     -- Если я не найду, с кем поговорить, я вернусь.
     Шеф не  сводил  с  нее глаз. С  тех  пор как  они соединилсь  на палубе
"Победителя Фафнира", каких-то полтора  дня назад, он  только о ней и думал.
По-видимому,  в его  природе было  заложено, что,  раз привязавшись  к одной
женщине,  он больше  не мог думать  о других,  вообще больше ни о чем не мог
думать.   За   исключением   того,  что   необходимо   предпринять.   Сейчас
предпринимать ничего  не надо было. Однако что-то  подсказывало ему, что эту
женщину нельзя удерживать, она восстанет при одной мысли об этом. Зато скоро
поднимется ветер.
     -- Приходи поскорее, -- сказал он и  пошел прочь, уже подзывая  гребцов
со своей лодки, чтобы вернуться на "Победитель Фафнира".

        x x x


     Когда начался вечерний бриз,  полетная команда была готова к еще одному
пробному запуску. Среди моряков уже сложилась небольшая летная элита.
     Квикка  и Озмод  по  праву занимали в  ней место:  они были  товарищами
Единого Короля во  всех его приключениях. Еще важнее было то, что ныне у них
сложилось глубокое  убеждение --  для  любой проблемы существует техническое
решение.  Оба  они  из  рабов  сделались   богачами   благодаря  техническим
новшествам:  сначала  это  были  катапульты,  потом  арбалеты,  обработанная
отпуском  сталь,  потом водяные колеса, ветряные  мельницы, ковочный  молот,
кривошипы и  кузнечные  мехи с приводом от  водяного колеса. Они привыкли  к
типичным  трудностям  при  воплощении идеи в  жизнь,  превращении замысла  в
машину. Они знали,  что рано или поздно это  будет сделано.  И  главное, они
знали,  что  сделано  это  будет  благодаря  пробам  и  ошибкам,   благодаря
объединению  знаний многих  людей.  Сегодняшние  неудачи не  отнимали  у них
надежду на завтрашний успех. И уверенность их была заразительна.
     Еще  одним членом  команды стал  косоглазый Стеффи.  У  него тоже  была
убежденность  --  вполне  достаточная,  как увидели  все,  чтобы броситься с
высокого утеса и при этом надеяться остаться в живых. Хама и Тримма работали
на  канатах, Годрих и Балла  кроили  и сшивали куски подаренной  ИбнФирнасом
драгоценной  летной  ткани.  Вся полудюжина  корабельных  юнг, первоначально
набранных   шкипером   Ордлавом   для  работы  с  парусами  на  реях,  рьяно
претендовала  на  роль  летунов,  за  чем  их сверстники  с остальных  шести
парусников  могли  только следить с горькой  завистью.  Вся  летная  команда
состояла из англичан, и все, за исключением  мальчишек, были освобождены  из
рабства  армией  Пути. Викинги с  драка-ров  Бранда выказывали  определенное
любопытство  и  с  радостью   готовы  были  сесть   на  весла,   в  качестве
спасательного  судна   сгонять  за  упавшим  в  море  змеем.   Хотя  чувство
собственного    достоинства    удерживало   их   от    суетной   одержимости
экспериментаторов, жаждущих немедленно все испытать и попробовать.
     Самым главным членом летной команды был  сам  король, его слишком часто
вынуждали отвлечься  другие  дела,  и  на  летные  испытания он кидался  как
изголодавшаяся пчела  на нектар. Хагбарт,  жрец  Ньеорда, хотя  и  не совсем
одобрительно  относился   ко   всей  идее,   составляющей   конкуренцию  для
мореплавания,  тем  не менее считал  своей  обязанностью перед  жрецами Пути
вести  записи  о производимых  опытах. Нередко ему трудно  было  подобраться
достаточно  близко  к  аппарату, чтобы увидеть,  какие  изменения внесены  в
покрой или крепления змея.
     --  Смотри,  --  сказал  Квикка,   когда   приготовления  были  наконец
завершены.
     -- Мы считаем, что  теперь  змей скроен абсолютно правильно.  Мы внесли
два усовершенствования, о которых не знает твой приятель из Кордовы.
     --  Вы  убрали  все  куриные  перья,  --  предположил  Шеф,  намекая на
неудачный полет человека-птицы с башни в Стамфорде.
     -- Ни одного не  осталось.  Как  и говорил арабский  мудрец,  мы должны
летать как люди,  а не как птицы.  И старый  араб был прав  насчет еще одной
вещи.
     Нужно перестать думать о змее как о парусе. Не нужно стремиться к тому,
чтобы  ветер  толкал змея.  Нужно, чтобы ветер  его поддерживал. Поэтому нам
пришлось скроить змея... -- Квикка пытался выразить понятие  "асимметрично",
но не нашел  слов, -- разным с разных концов.  С наветренной стороны шире, с
подветренной  -- уже.  Вот.  И мы  додумались еще  до двух вещей. Во-первых,
раньше мы  запускали  змея  так,  что  мальчишка  сидел лицом  к ветру.  Это
прекрасно, когда летаешь на привязи. Но в свободном полете немного хуже.
     Двенадцатилетний Толман, самый  любимый и самый прилежный ученик летной
команды, едва Квикка упомянул о  полете, тут же  радостно вскочил на  ноги и
немедленно получил тычок в спину от ревнивого конкурента. Король,  благодаря
большому  опыту, с  легкостью разнял соперников  и развел их  на  расстояние
вытянутых рук.
     -- Продолжай, -- молвил он.
     --  Это звучит...  -- Квикка  снова затруднился  выразить  понятие, для
которого через несколько  веков подобрали бы слово  "парадоксально",  -- это
как  бы противоречит здравому  смыслу,  но  мы стали запускать змея так, что
мальчишка сидит лицом в подветренную сторону. Это значит, что корабля  он не
видит...
     -- Я смотрю на море и на небо, -- вскричал Толман. -- Я смотрю, где они
соединяются. Если эта линия горизонтальна и ниже моего подбородка, значит, я
лечу правильно.
     --  И  еще одно,  --  твердо продолжал Квикка, --  как и говорил старый
араб, нужно два набора рукояток  управления. Один для разворотов вверх-вниз.
Это  такие  крылья,  которые  мальчишка  крутит  руками.  Но  ясно  же,  что
влево-вправо  тоже нужно поворачивать. Мы приделали хвостовую пластину,  как
от флюгера.
     Мальчишка зажимает ее между лодыжками.
     Прислушивающийся  Хагбарт  внимательно  осмотрел  два  квадрата  летной
ткани,  приделанные  к  более  широкому  наветренному  отверстию  змея. Хотя
Хагбарт и был опытным моряком, он до сих пор не встречал навесной  руль.  На
всех  северных  судах вместо  него стояло традиционное рулевое весло. Тем не
менее Хагбарту стало ясно, что ту же  идею с успехом можно использовать и на
кораблях.
     -- И сегодня мы намерены попробовать свободный полет, -- сказал Шеф. --
Кто-нибудь из ребят готов рискнуть?
     Поскольку снова начались тычки  и отпихивания, моряки  растащили  юнг и
держали их по отдельности.
     --  Мы бы предпочли  Толмана,  --  заметил Квикка. -- Он самый тощий  и
больше всех летал.
     -- И он самый никчемный, -- добавил Озмод, троюродный брат Толмана.
     -- Ладно. А теперь, ребята, подумайте. Не рискованно ли это? Я не хотел
бы потерять даже Толмана при всей его бесполезности.
     -- Какой-то риск всегда неизбежен, -- сказал Квикка. --  Что ни говори,
он  поднимается  на  пятьсот  футов. Упав  с  такой высоты,  просто  так  не
отделаешься.
     Но он  полетит над морем. Вода теплая. Спасательные лодки ушли далеко в
подветренную сторону и ждут. Никогда так не было, чтобы змей просто рухнул в
воду. В самом худшем случае он медленно опускается.
     --  Отлично, -- сказал Шеф. --  А теперь  покажи мне,  как  отцепляется
трос.
     Квикка показал  ему  толстый швартовочный конец, проходящий  под правой
рукой  седока.  Показал  на  удерживающий  его  зажим, хитроумный  механизм,
который  обеспечивал  несколько  дюймов  слабины,  даже  когда  трос  сильно
натягивался от ветра.
     -- Когда он упадет в воду, ему понадобится выбраться из своего гамака.
     Убедитесь,  что у него есть  с собой острый нож.  В ножнах, на шнуре на
шее.
     Отлично. Что ж, Толман, кажется, ты будешь первым  летающим человеком в
Норфолке.
     Шефу вдруг пришла в голову еще одна мысль, и он огляделся.
     -- А где этот араб, Мухатьях? Я бы хотел, чтобы он увидел полет и потом
рассказал своему наставнику.
     -- Этот-то, -- Квикка пожал плечами. -- Он вечно тут болтался со своими
комментариями. Понимать мы его не  понимали,  но догадывались. Один из людей
типа "ничего у  вас не выйдет", таких везде хватает. В общем, он нам надоел,
и Сулейман, или как  там его на самом  деле, Соломон, увел араба на берег  и
там  запер. Не хочу,  говорит,  чтобы  Мухатьях  слишком быстро  оказался  в
Кордове с рассказом о еврейских сокровищах.
     Шеф тоже  пожал плечами,  отошел  к борту, и Хагбарт стал распоряжаться
привычными уже приготовлениями к запуску. "Победитель Фафнира" вышел  в море
против дующего  к берегу бриза  на милю с лишним  от  волнореза, защищающего
гавань. В одной миле от него по направлению ветра располагались  два быстрых
и маневренных норманнских  дракара, приготовившихся на веслах устремиться  к
месту приводнения  змея. На полмили мористей два больших парусника, "Хагена"
и "Победитель  Грендаля",  разошлись  к северу  и югу.  Не для  того,  чтобы
наблюдать за запуском. Чтобы охранять флот  от появляющихся из дымки красных
галер. В каждом "вороньем гнезде" сидели  остроглазые мальчишки с подзорными
трубами.
     --  Опять  они играют в  свои игрушки,  -- разочарованно  сказал  князь
ха-Наси молчаливому Соломону.
     -- Ничего  у них не выйдет, -- ворчал себе  под нос  Мухатьях, глядя на
море  через зарешеченное  окошечко.  --  Где  этим варварам тягаться с  моим
наставником, гордостью Кордовы? Они до сих пор говорят  по-арабски не  лучше
мартышек.
     -- Эта женщина стоит у колодца, --  сообщил пастух  Тьерри седобородому
Ансельму, одному из perfecti. -- Пытается разговаривать с женщинами, которые
спускаются за водой, но они не понимают ее языка.
     Корабли легли  в дрейф  на  тихой воде, волнуемой  только поднимающимся
бризом.

        x x x


     Момент  запуска  приближался,  и  на  борту "Победителя Фафнира" каждый
участвовал в хорошо отлаженной процедуре. Толман уселся в подвесное седло.
     Четыре самых  сильных  моряка  подняли  всю коробку змея  над  кормовой
частью  левого борта. На  рулевом  весле  Хагбарт  оценивал ветер. В  нужный
момент,   когда  "Победитель  Фафнира"   разогнался  при  боковом  ветре  до
максимальной  скорости,   он  выкрикнул   команду.  Проворные  руки  тут  же
развернули оба паруса. Двухмачтовый корабль, не теряя скорости, принял круче
к ветру.
     Воздушный поток подхватил змея, и тот стал рваться из рук моряков.
     Квикка слегка подтолкнул Шефа:
     -- Командуй, государь. Похоже, это великий момент.
     -- Командуй ты. Ты лучше знаешь когда.
     Квикка  выждал,  оценивая  ветер и  курс  корабля.  Затем  пронзительно
крикнул:
     -- Пошел!
     Змей  резко рванулся  вверх  с замедляющего ход  судна.  Раньше матросы
пытались травить трос из бухты, намотанной на руку от локтя до ладони. Потом
поняли,  что это  слишком медленно. Теперь поднимающийся змей почти свободно
разматывал  кольца,  аккуратно  уложенные прямо на  палубе,  лишь  время  от
времени   трос  притормаживали  мозолистой  ладонью.  Притормаживали   самую
малость,  чтобы  трос  разворачивал  змея  по  ветру  и  обеспечивал  полную
подъемную силу.
     Огромная  коробка из  жердей и  кусков  ткани  парила в небе,  и за ней
следили тысячи глаз.
     -- Трос почти весь вышел, -- сказал один из матросов.
     -- Какой условились дать сигнал, чтобы Толман отцеплялся?
     -- Два рывка.
     -- Дергай.
     Высоко в небе Толман,  сын рабыни-мукомолки и  ловца угрей,  неожиданно
ощутил  как бы  две  ступеньки  в  своем  подъеме.  Нащупают зажим,  дернул,
аккуратно  сбросил  назад. Еще  одна  ступенька,  это  зажим проскочил через
поддерживающее трос кольцо  -- его предусмотрительно  сделали  пошире, чтобы
зажим не застрял.
     И вот уже Толман парит в свободном полете, не зависит ни от чего, кроме
ветра.  Медленно, с несвойственной  ему на земле осторожностью, мальчик стал
проверять,  насколько слушается его  змей. Он по-прежнему поднимался. Сможет
ли он лететь прямо вперед? Прислушиваясь к каждому движению  коробки, Толман
стал крутить крылышки, чтобы притормозить  ветер и  перестать подниматься. У
него не  было  ни малейшего представления, как все  это получается, но он по
опыту знал, что  нужно делать. У восприимчивого двенадцатилетнего  подростка
отсутствовали  предвзятые  мнения  и  догматизм,  поэтому  он быстро  учился
основам аэродинамики.
     Теперь он  опять видит  линию горизонта.  Пора  посмотреть вниз.  Вдали
виднелись горы, встающие  за узкой полосой  невысокого берега.  Там  повсюду
просматривалось   какое-то  движение,  отсверки  чего-то  металлического.  А
далеко-далеко на севере -- туча дыма, должно быть, от пожара. Где же гавань?
     С  замиранием  сердца  Толман  понял, что  свободный  полет  таит  одно
существенное  отличие  от полета на привязи. Змея неумолимо  несло прочь  от
"Победителя  Фафнира"   и  от   спасательных  судов.  Корабли  викингов  уже
находились  почти прямо  внизу,  в каком-то  фарлонге от берега.  Через пару
минут змей уже будет над сушей, его унесет за много миль в горы.
     Не пора ли повернуть? Но как? Может ли змей развернуться против ветра?
     Ведь  корабль-то  может...  Если  направить  змея чуточку  вниз,  тогда
скорость планирования будет выше скорости встречного ветра. Если только змей
не нырнет вниз...
     Мягко,  каждую  минуту  опасаясь  нарушить  устойчивость,  Толман  стал
пробовать  ножное управление и почувствовал, что его аппарат разворачивается
вправо. Почти автоматически мальчик  покрутил руками крылышки, чтобы поднять
левый бок и опустить правый.
     За милю от  него Шеф, Стеффи и остальные моряки увидели, что уносящийся
прочь змей начал  закладывать плавный  и  пологий  вираж. Взметнулись  весла
спасательных  судов, разворачивающихся в сторону открытого моря, куда теперь
летел змей. Хагбарт приготовился скомандовать, чтобы поднять паруса и  плыть
в том же направлении.
     --  Погоди, --  сказал  Шеф,  не  опуская задранной  вверх  головы.  --
По-моему, он знает, что делает. По-моему, он попробует повернуть и прилететь
назад к нам.
     -- Что ж, мне ясно одно, -- сказал Стеффи, на случай возражений  бросая
грозные взгляды, еще более грозные из-за его косоглазия. -- Мы можем летать,
нет вопросов. И без всяких там перьев.
     В последние мгновения полета Толман, как и Стеффи в свое время, потерял
управление и снизился слишком  резко. В воду он плюхнулся с  шумом и треском
ломающихся  жердей  в  какой-то  сотне  футов  от  "Победителя  Фафнира",  а
спасательные суда остались далеко  позади. Шеф, который успел  снять золотой
венец и  браслеты, бросился в воду и  поплыл  со свисающим  с  пояса  ножом,
приготовленным на  случай, если  мальчонка запутается  в веревках. В  теплой
воде он  и  полдюжины других  пловцов собрались вокруг плавающей коробки. Но
Толман  уже высвободился  и, словно лягушка, дрыгал ногами, придерживаясь за
змея.
     -- Вы видели? -- кричал он. -- Видели?
     -- Я видел, -- отозвался Шеф, весело брызгая водой под ярким солнцем.
     Тревога и мрачность, которые годами не покидали его, испарились. Ничего
нет  на свете  лучше,  чем  плескаться в теплом  Внутреннем  море, вдали  от
суровых  английских  вод. И  они  научились  или почти  научились  летать. И
Свандис любила его.
     -- С меня награда, -- сказал Шеф. -- Обещанная награда за новое знание.
Но тебе  придется  поделиться с Квиккой, Стеффи  и с  остальными моряками. А
может быть, и с другими юнгами.
     -- Я получу больше всех, -- крикнул Толман. -- Ведь это я летал!

        x x x


     А  на  суше, у  одних  из  ведущих  в  иудейский город-крепость  ворот,
perfectus Ансельм разглядывал маленький караван ослов и мулов.
     -- Женщина здесь? -- спросил он.
     -- Завернута в ковер, перекинута через того черного мула.  Ее не видно,
потому  что  сверху  мы  навалили  еще  тюков. Стражники  у  ворот ничего не
заметят, -- тут пастух Тьерри замялся. -- Одна неприятность, mi dons.
     -- Какая?
     -- Мы потеряли Гвиллема. Она убила его.
     -- Одна женщина против вас шестерых?
     --  Мы думали, что уже взяли  ее. Сзади подошли к  ней  с обеих сторон,
схватили  за  подол платья, натянули  на  голову, как мешок. Обычно  женщины
кричат "насилуют!" и  слишком  испуганы, чтобы  бороться, у них руки зажаты,
ноги голые.
     -- И что?
     -- У нее на поясе был мясницкий ножик. Разрезала свое  платье,  пырнула
Гвиллема прямо в сердце, пока он пытался схватить ее за руку. Тогда я ударил
ее  разок, и она упала. Хотя  продолжала бороться,  пока мы затыкали ей рот.
Все это было в  тупичке за колодцем, там только женщины, по-моему, никто  не
видел. Надеюсь, что у нее нет братьев. Не хотел бы я драться с одним из них,
если у них женщины такие.
     -- Гвиллем  заслужил свое избавление, -- сказал  perfectus Ансельм.  --
Пусть все мы так же хорошо расстанемся с этим миром и заслужим право уйти из
него.
     Двигайся, Тьерри. Я оставлю сообщение и догоню вас.
     Вереница  мулов прошла мимо охраны ворот и направилась через равнину  в
ближайшие горы. Свандис висела на переднем осле связанная, с заткнутым ртом,
полуобнаженная, но в полном сознании.

        ГЛАВА 14

     Когда  лодка  приблизилась  к набережной, Шеф  понял, что встречать его
собрался целый  комитет. Самого князя, Бенджамина ха-Наси, не было видно, но
присутствовали    Соломон,   запомнившиеся   Шефу   придворные   и   капитан
телохранителей. У всех  были озабоченные  лица.  Какие-то  неприятности.  Не
может  ли оказаться,  что  увиденный ими  полет  змея нарушает  какие-нибудь
религиозные  запреты? Не собираются ли они сказать  Шефу, чтобы он  убирался
вместе  со  своим  флотом? Кажется,  агрессивных  намерений у  них нет.  Шеф
постарался  придать  лицу выражение непроницаемой серьезности.  Когда  лодку
подтянули  к  ступенькам  спуска,  Шеф  молча  вылез,  приосанился  и  начал
подниматься по лестнице в сопровождении Скальдфинна.
     Соломон зря слов не тратил.
     -- В городе нашли убитого человека, -- сказал он.
     -- Мои люди не могли этого сделать. Они были в  море, а другая часть --
на своих кораблях в гавани.
     -- Это могла сделать ваша женщина. Но она исчезла.
     При всем его напускном спокойствии Шеф побледнел лицом.
     -- Исчезла? -- переспросил он. Получился лишь хрип.
     -- Исчезла? -- произнес он более твердо. -- Если она  исчезла, то не по
своей воле.
     Соломон кивнул:
     --  Возможно.   Вот  письмо,   оно  было  прислано   с   мальчишкой  из
христианского квартала. Его наняли, чтобы отнес --письмо  капитану городской
стражи, и сказали, что оно для одноглазого иноземного короля.
     С нехорошим предчувствием Шеф взял записку -- на бумаге, отметил он про
себя,  --  и  развернул  ее.  По-латыни он  умел  читать  лишь  по  складам,
полученное в  детстве  образование  было  довольно скудным.  Понимать  смысл
прочитанного ему вообще не удавалось.
     --  Nullum  rnallim contra te пес  contra mulierem  tuam intendimus, --
старательно выговорил он. -- Скальдфинн, что это значит?
     Скальдфинн взял у него письмо, прочитал, наморщил лоб.
     -- Здесь  сказано:  "Мы не  желаем зла  тебе  и твоей женщине. Но  если
хочешь вернуть ее, приходи во втором часу следующего дня к десятому мильному
столбу на дороге в Разес. Там мы тебе скажем, что нам нужно от тебя. Приходи
один".  И приписка, другим почерком -- на мой взгляд, очень плохим почерком,
и латынь безграмотная: "Она убила человека,  когда мы брали ее.  Ее кровь за
его кровь".
     Шеф оглянулся -- оказывается, вокруг  уже собралась огромная толпа, все
молчали и смотрели на  него.  Гул базара утих.  Люди короля вышли из лодки и
встали вплотную  у него  за спиной.  Шеф увидел, что и моряки  со стоящих на
якоре  кораблей  каким-то образом тоже почуяли неладное и  выстроились вдоль
бортов, глядя  на набережную. Много лет назад он, подчиняясь импульсу, решил
спасти от рабства женщину, Годиву. Но тогда никто не знал, что он делает, за
исключением Ханда и тана Эдрика, который давно мертв. Внутренне он ничуть не
сомневался, что теперь  он  должен будет спасти Свандис.  Однако на этот раз
придется убедить многих людей, что он поступает правильно. В качестве короля
он менее свободен, чем был в качестве трэля.
     В двух вещах  он  был  совершенно уверен. Во-первых,  Бранд,  Торвин  и
другие не  позволят ему идти  в  одиночестве. Слишком часто  они видели  его
исчезновения. Если он придет не один, убьют ли похитители свою заложницу?
     А второе, в  чем  он был уверен,  --  здесь,  в  этой  толпе, находятся
наблюдатели от  тех  людей, которые похитили  Свандис.  То,  что  он  сейчас
скажет, будет передано  дальше.  Ему предстоит сделать так, чтобы его  слова
прозвучали разумно. И приемлемо для Бранда и Торвина.
     Он  повернулся,  посмотрел назад. Как он и ожидал, другие лодки подошли
вслед за  ним к пристани. По лестнице поднимался Бранд, он выглядел грозным,
сердитым  и  как  никогда  огромным.  Ханд  казался не по-детски озабоченным
малышом. Квикка и Озмод  -- тоже. Они взвели свои арбалеты и словно  бы  уже
высматривали  себе  мищень. Те,  на  кого  он может положиться. Те,  кого он
должен убедить.
     Шеф обратился к Бранду, но  повысил голос так,  что он мог бы донестись
даже до стоящих на якоре судов.
     -- Бранд, ты слышал, что прочел Скальдфинн в письме?
     Бранд в  ответ  тряхнул "Боевым троллем", своим  топором  с серебряными
украшениями.
     -- Бранд, ты  много лет назад учил меня пути drengr'a,  когда мы шли на
Йорк и взяли его. Бросает ли drengr своих товарищей?
     Бранд мгновенно понял, как построен вопрос и к чему он  ведет.  Сам он,
как  прекрасно  знал  Шеф, с  удовольствием бы  выбросил Свандис за  борт  в
качестве жертвы Ран, богине морских глубин. И Бранд относился к ней не как к
товарищу, а как к ненужному балласту. Но коль скоро она считается товарищем,
матросом своего корабля, пусть и самым младшим по рангу,  тогда общее мнение
как англичан, так  и  викингов,  единодушно против  того,  чтобы бросить ее,
пожертвовать  ею,  и  больше  всего единодушия  среди  самых младших,  среди
рядовых, среди гребцов и оруженосцев.
     Прежде чем Бранд сумел сформулировать уклончивый ответ, Шеф продолжил:
     -- Из-за скольких своих товарищей двинется вся армия?
     Этот вопрос не оставлял Бранду выбора.
     -- Из-за одного! --  ответил он. Впитавшаяся в  плоть и  кровь гордость
заставила его распрямить плечи, с вызовом посмотреть на толпу южан.
     -- А из-за этого одного командиры тоже будут рисковать жизнью?
     --  Ладно, -- сказал  Бранд. -- Ты пойдешь за  ней. Но  не один! Возьми
флот. И если эти свиньи попробуют остановить тебя...
     Он шагнул  вперед  с занесенным топором -- гнев,  что его  перехитрили,
мгновенно  превратился в ярость против врагов. Капитан  стражи  схватился за
меч, толпа ощетинилась копьями.
     Соломон поднял руку и встал между противниками.
     -- Мы не брали женщину, -- сказал он. -- Убийство и похищение произошли
в нашем городе, и  у нас тоже есть  свой счет  за это. Если вам  нужна  наша
помощь, она будет предоставлена. Но что вы все-таки собираетесь делать?
     Это  Шеф уже знал. На этот  раз, повысив  голос, он  адресовался к тому
человеку в  толпе,  который  обязательно  должен  был  в  ней  находиться, к
наблюдателю,  оставленному, чтобы сообщить похитителям, как было  воспринято
письмо. Шеф заговорил на самом простом арабском,  международном языке  этого
побережья.
     -- Я пойду к  десятому мильному камню, если  мне скажут, где он.  Но не
один!
     Я буду одним из тринадцати.
     Скальдфинн стал переводить, а Шеф заметил, что у его локтя стоит Ханд.
     -- Кого  ты  возьмешь  с  собой?  -- спросил  малыш-лекарь  напряженным
голосом.
     Шеф обнял его.
     -- Тебя, дружище.  Квикку  и Озмода.  Нам нужен Скальдфинн.  Хагбарта и
Торвина я оставлю командовать флотом.  И Бранду  тоже придется  остаться, он
слишком грузен  для горных  дорог.  Но его  и  Квикку  я  попрошу  подобрать
моряков, которые лучше всех дерутся на топорах и стреляют из арбалетов.
     Соломон тоже стоял возле него.
     -- Если  вы готовы  доверять мне, я  тоже пойду.  По  крайней  мере, я,
кажется, понимаю, зачем они это сделали.
     -- Я рад, что хоть кто-то понимает, -- ответил Шеф.

        x x x


     Они вышли  из города утром следующего  дня,  когда  небо  посветлело от
первых  солнечных  лучей и птицы  на  окрестных полях  завели  пронзительные
песни. Что ж, по крайней мере, люди были сытые и отдохнувшие,  даже сам Шеф,
хотя за прошедшую ночь он почти не  сомкнул глаз. Долгие недели плавания, во
время которых бремя  царствования волей-неволей свалилось с его плеч и можно
было  палец о палец  не ударить, создали у Шефа запас жизненных сил, который
еще оставался почти нетронутым.
     Вслед за Шефом  шли Соломон и Скальдфинн, а также Ханд, который едва ли
произнес хоть слово  с того момента, как  узнал о похищении Свандис. За этой
четверкой двигались  девять остальных, из них пятеро  -- отборные английские
арбалетчики.  Их  по  праву  возглавляли  Квикка и  Озмод.  Осматривая перед
выходом  строй,  Шеф   с  изумлением  обнаружил   среди   отборных  стрелков
косоглазого Стеффи.
     -- Я  сказал: лучших стрелков во флоте, --  рявкнул он  на Квикку. -- А
Стеффи -- худший. Замени его другим.
     Лицо  Квикки  приняло  упрямо-непроницаемое  выражение,  к которому  он
прибегал, когда получал прямой приказ, который ему не нравился.
     -- Со Стеффи  все в  порядке,  -- пробормотал  Квикка.  -- Он чертовски
хотел пойти с тобой. Он просто так не отвяжется.
     --  Арбалетчик!  Да  он  в  коровий  зад  не  попадет прикладом  своего
арбалета, -- прорычал Шеф. Но на этом приказе больше не настаивал. Дружба --
вещь взаимная.
     Шефа  больше  порадовали  отобранные  Брандом  дружинники:  все четверо
скандинавы -- два датчанина, швед и норвежец, -- все с длинным списком побед
в поединках против таких же  могучих великанов, как  они сами. Норвежец  был
родичем  самого   Бранда.  Глядя  на  него.   Шеф  отметил   примесь   крови
марбендиллов, черты морских троллей -- в надбровных дугах и строении зубов.
     Но  промолчал. Стирр, так звали гиганта, уже убил в Англии двоих людей,
насмехавшихся над тем, как он жует, и  был оправдан. Командиром  этой группы
был  один  из  датчан,  его  боевой опыт прослеживался  по обилию  ювелирных
украшений и шрамам на руках. Шеф спросил его имя.
     --  Берси,  --  ответил  тот.  --  Меня  прозвали  Берси  Хольмганг.  Я
участвовал в пяти хольмгангах.
     -- Я только в одном, -- сказал Шеф.
     -- Знаю. Я его видел.
     -- И какого ты мнения?
     Берси закатил глаза. На своем хольмганге у ворот Йорка Шеф один победил
двоих, но едва ли в классическом стиле.
     -- Я видал поединки получше.
     --  А я  убивал  ратоборцев посильнее, --  ответил  Шеф,  не  собираясь
уступать.
     Однако Берси, Стирр и их товарищи восстановили его душевное равновесие.
     Храбрость  здешних южан была бесспорна,  но  Шеф и  представить себе не
мог,  чтобы кто-то из сухопарых,  прикрытых лишь хлопком и  льном  испанцев,
будь то иудей, мусульманин или христианин, хоть несколько секунд продержался
против  иззубренных топоров  и дротиков  с  железным древком,  побрякивающих
сейчас  позади него. Во всяком случае, он мог не опасаться случайной стычки.
И представлял собой, по меньшей мере,  угрозу, что Свандис будет отомщена. К
концу  второго часа начался дневной зной, и  отряд Шефа  выглядел уже не так
грозно,  как  раньше.  Воины  тяжело  дышали,  ведь  они  с  самого рассвета
безостановочно преодолевали  по пять миль в  час, по очереди двигаясь пешком
или верхом  на перегруженных мулах,  которых  раздобыл Соломон. Их  волосы и
густые бороды намокли от пота.  Скоро солнце будет светить прямо на кольчуги
викингов. Им  придется выбирать, снять кольчуги  или  изжариться. Но мильный
столб  уже  показался  вдали,  и они  успевали  к назначенному  времени. Шеф
огляделся вокруг.  Если будет  засада, то  здесь  самое  подходящее для  нее
место.
     Квикка и его люди слезли с мулов и шли теперь не так быстро, приготовив
взведенные  арбалеты и озираясь по сторонам,  не сверкнет ли где пущенный  в
них дротик или стрела.
     Из  зарослей кустарника раздалась звучная  трель. Похожая на птичью, но
менее мелодичная. Пение свирели.  У Шефа волосы на загривке встали дыбом, он
повернулся  в  сторону  звука  и  уставился  своим  единственным  глазом  на
мальчика.  Еще  мгновение  назад  его там  не  было.  Кто  это  --  полубог,
таинственный горный  обитатель,  вроде  северных  марбендиллов  или  финских
снежных чародеев? В него уже  были нацелены  пять  арбалетов. На три больше,
чем необходимо. Шеф развернулся и внимательно оглядел всю окрестность.
     Если мальчишка послан отвлечь  внимание, нападение начнется откуда-то с
другой стороны. Берси  Хольмганг понял  его опасения  и с  занесенным копьем
сошел с дороги.
     Но  больше  никого  не  было  видно.  Паренек стоял  недвижно, пока  не
убедился, что никто  в  него  со  страху  не  выстрелит, снова  подул в свою
свирель, позвал Соломона. Шеф не разобрал ни единого слова.
     -- Он говорит, мы должны идти за ним.
     -- Куда?
     Соломон хмуро показал в сторону гор.
     Через  несколько часов  Шеф  усомнился,  уж  не  послан  ли  мальчик  с
тростниковой  свирелью  для  того,  чтобы  особенно  изощренно  погубить  их
медленной  смертью. Северяне оставили  мулов  и с  ворчанием  карабкались по
склону  горы. Солнце  стояло  прямо  над  головой, и никто не  произносил ни
слова.
     Они беспрестанно карабкались по  склону, крутому примерно настолько же,
насколько крыша дома, но покрытому колючим кустарником и скользкими камнями.
Колючки  царапали  их,  цеплялись  за  каждый  клочок  одежды,  а  мальчишка
ухитрялся проскользнуть под кустами как угорь.
     Но хуже колючек были камни. Через некоторое время Шеф осознал, что он и
его  люди постоянно отклоняются  от  прямого  пути,  всеми силами  стараются
обходить раскалившиеся под прямыми солнечными лучами камни, которые обжигают
голые ладони и начинают припекать даже сквозь кожаные подошвы.
     Однако  еще хуже камней был уклон. Ни один из северян после проведенных
в  море  недель  не  был готов  к дальним прогулкам,  но  даже  быстроногому
финскому  охотнику пришлось бы  туго,  после того как мышцы бедер онемели от
запредельной боли, после того как все уже отказались от мысли еще хоть раз в
жизни  ходить  пешком,  сосредоточившись  только  на  том,  чтобы  пусть  на
карачках, но взобраться по этому склону.
     А смерть им  грозила  от жажды. От  жажды и от  сердечного приступа. От
земли  поднималась пыль, забивалась в приподнятые на  какой-то  фут  ноздри,
попадала в рот и колом стояла в горле. Сначала  у каждого  был кожаный мех с
водой. Первую остановку они сделали меньше чем через милю. Следующие шли все
чаще  и  чаще. На третьем  привале Шеф,  уже  хриплым голосом, распорядился,
чтобы викинги все до одного сняли свои  кольчуги и кожаные жакеты и несли их
скатками на спине. Сейчас Шеф сам нес  чужую скатку.  Он заметил, что Стирр,
кузен Бранда, постепенно  багровел все  больше, пока по цвету не сравнялся с
черничным соком.  Теперь  же  он  сделался  смертельно бледным.  А проклятый
мальчишка то и дело исчезал впереди и снова возвращался,  свистом звал их за
собой.  Шеф  повернулся  в сторону Квикки, который  держался  немного  лучше
других, тоже нес чью-то ношу вдобавок к своей.
     -- Когда этот маленький ублюдок вернется в следующий раз,  -- прохрипел
Шеф, -- если он попытается опять исчезнуть, застрели его.
     -- Соломон,  --  переводчик,  по-видимому,  почти не страдал от жары  и
жажды, хотя дышал тяжело и шатался  от  усталости, -- переведи ему.  Отдых и
вода. Или мы его убьем.
     Соломон  вроде  бы  что-то  ответил, но  Шеф его  не  слушал. Маленький
ублюдок  вернулся.  Шеф  со  стоном  попытался ухватить его  за  рубашку, но
паренек извернулся, досадливо махнул рукой и поспешно бросился наверх.
     Квикка прицелился в него дрожащими руками. Оказалось, что прямо наверху
проходит гребень, за которым стремительно исчез мальчишка.
     Собрав последние силы, Шеф перебрался через гребень. Увидел перед собой
захудалую деревушку  в  дюжину  домов, из  камней,  которые,  судя по всему,
наковыряли  в  окрестных  скалах. Гораздо  лучше  деревни смотрелась зеленая
лужайка перед ней. Неподалеку, пробиваясь из скалы над каменным резервуаром,
бил  родник.  Сквозь  неумолчный  стрекот  цикад  в  кустарниках  Шеф  вдруг
явственно услышал плеск струящейся воды.
     Он оглянулся,  увидел, что его люди преодолевают последнюю сотню  ярдов
подъема.  Он  попытался крикнуть "вода!",  но  слова  застряли в  пересохшей
глотке.  Ближайший  воин прочитал это слово в  его глазах,  с  новыми силами
устремился вперед. Далеко  ниже по склону  Стирр,  Берси,  Торгильс и Огмунд
продолжали безнадежно спотыкаться.
     Шеф сбежал  по склону, схватил ближайшего воина,  прохрипел  ему  в ухо
"вода",  подтолкнул  его к гребню. Спустился к  следующему.  Стирра пришлось
наполовину нести  последние пятьдесят шагов, и, когда  оказался наверху, он,
хотя  Шеф и  упирался ему  плечом в  подмышку,  шатался на ровном  месте как
пьяный.
     Впечатление они  производили никудышное,  понял Шеф, кто  бы на  них ни
смотрел.  Они  выглядели не как  король со свитой,  а  как  ватага  нищих  с
пляшущим медведем  на  поводке.  Он постарался утвердить  Стирра на ногах  и
рявкнул на него, чтобы собрался, вел себя как настоящий drengr. Стирр просто
побрел   к  воде,  его   встречал   Берси  с  ведром.  Половину  плеснул  на
задыхающегося великана, остальное вылил ему в ладони.
     -- Он  умрет, если сейчас нахлебается холодной воды, -- сказал Соломон,
стоя  с  пустым  ковшом.  Шеф  кивнул  и  огляделся.  Остальные  жадно пили,
повидимому не  в состоянии  думать ни о  чем, кроме своей  жажды. Он  и  сам
ощущал аромат воды,  чувствовал  непреодолимую потребность броситься к ней и
прямо в нее, как сделали все.
     За ними следили. Если это была  ловушка, то она  сработала. Уже  долгое
время его люди не смогли бы ничего  противопоставить мечу, дротику и стреле,
разве  что  враги  не  пускали  бы  их  к  воде.  Шеф  заставил  себя  гордо
выпрямиться,  взял  полный  ковш  воды,  который   протягивал   ему  Квикка,
постарался  держать  его с безразличным видом. С  поднятой  головой пошел  к
группке следящих за ними людей.
     Они были вооружены луками и топорами, но это не выглядело опасным.
     Просто рабочие  и охотничьи инструменты, и люди, числом около тридцати,
которые их держали, -- просто пастухи и птицебои, а не воины. Ни один из них
не выделялся одеждой и другими приметами власти,  но  Шеф умел наблюдать  за
тем, как  люди держатся. Вот  этот, седобородый  и без оружия,  -- он и есть
главный.
     Шеф подошел  к нему, попытался  заговорить насмешливо, сказать "вы  нас
победили  своими дорогами", но слова не выходили из глотки. Он  поднял ковш,
прополоскал рот  от  пыли,  ощутил,  как  вода ласкает  горло.  Почувствовал
желание проглотить воду, жгучее, почти непреодолимое. Он должен доказать  им
свою  власть, по крайней мере  власть  над самим собой. Он выплюнул воду  на
землю, произнес свою фразу.
     Ни  следа  понимания.  Когда  Шеф  выплюнул  воду,  глаза  седобородого
расширились,  но  теперь  тот  просто морщил лоб. Это был  не тот  язык. Шеф
попробовал заговорить на своем примитивном арабском.
     -- Вы взяли нашу женщину.
     Седобородый кивнул.
     -- Теперь вы должны ее отдать.
     -- Сначала ты должен сказать мне кое-что. Разве тебе не нужна вода?
     Шеф поднял ковш, глянул на воду в нем, вылил ее на землю.
     -- Я пью, когда этого хочу я, а не мое тело.
     Легкое оживление среди слушателей.
     -- Тогда скажи мне, что ты носишь у себя на груди.
     Шеф глянул вниз на амулет своего бога, лесенку Рига. Все это напоминало
давнишнюю сцену, когда он впервые  встретился  с  Торвином.  Подразумевалось
здесь больше, чем говорилось.
     -- На  моем языке  это называется "лесенка". На языке моего бога  и  на
языке  того Пути, которым я иду, это  называется  kraki.  Однажды я встретил
человека, который назвал это graduate.
     Теперь его  слушали чрезвычайно внимательно. Сбоку подошел Соломон, Шеф
жестом отослал его  назад. Не  стоит  терять  личный контакт,  даже если они
могут договориться лишь на исковерканном арабском.
     -- Кто назвал его так?
     -- Это был император Бруно.
     -- Ты был близок с ним? Он был твоим другом?
     -- Я был так же близко к нему, как к тебе. Но он не был моим другом. Он
держал  меч  у  моего  горла.  Мне  говорили,  что  сейчас  он  снова  хочет
приблизиться ко мне.
     -- Он знает про graduate, -- по-видимому, седобородый сказал это самому
себе.  Он снова поднял взгляд. -- Чужестранец, ты знаешь о Копье, которое он
носит?
     -- Я дал ему это копье. Или он взял его у меня.
     -- Тогда и ты, наверно, хотел бы взять что-нибудь у него?
     -- Я не прочь.
     Похоже,  атмосфера начала разряжаться. Шеф  обернулся и увидел, что его
люди снова на ногах, вооружены и выглядят так, словно готовы защищать короля
от внезапного  нападения, а  не  то  и  сами, учитывая  слабость противника,
начать атаку.
     -- Мы вернем твою женщину. И накормим тебя и твоих людей. Но прежде чем
вы пойдете назад, --  у Шефа  заныли все мышцы при одной мысли  о  том,  что
опять придется пройти эту дорогу, пусть и вниз, -- ты пройдешь испытание.
     Или  не пройдешь. Для  меня это  не имеет значения. Но если ты пройдешь
испытание, возможно, это окажется очень хорошо для тебя и для всего мира.
     Скажи мне о том боге, чей знак ты носишь, любишь ли ты его?
     Шеф не смог сдержать расползшуюся по лицу усмешку.
     -- Только  идиот мог бы любить богов  моего народа. Они существуют, это
все, что  я знаю. Если бы я  мог отделаться от них, я бы  так и поступил, --
его усмешка исчезла. -- Есть боги, которых я ненавижу и боюсь.
     -- Мудро, -- сказал седобородый. -- Ты мудрее  твоей женщины.  И мудрее
еврея рядом с тобой.
     Он  выкрикнул  распоряжение,  его  люди  стали  раздавать  хлеб, сыр  и
бурдюки, видимо с  вином.  Северяне  спрятали  оружие  в ножны,  смотрели на
своего  короля  вопросительно.  Но  Шеф  уже  завидел  вдали  прихрамывающую
Свандис, одетую лишь в измазанные кровью обрывки ее белого платья.

        x x x


     Мудрецы  и  советники  князя  города-крепости  Септимании  воспринимали
отсутствие  своего  коллеги  Соломона  --  который  исчез  где-то  в  горах,
сопровождая короля  варваров в его  бессмысленной поездке, -- едва  ли не  с
облегчением. Уже возникли немалые сомнения, так ли  уж мудро было со стороны
Соломона привести  в город этих  иноземцев. Правда, это можно было выдать за
услугу,  оказанную  халифу, их  номинальному  повелителю, --  предоставление
убежища и провизии людям, которые еще недавно считались его союзниками и уж,
во  всяком  случае,  являлись  врагами  христиан,  теснящих ныне  Кордовский
халифат.  Однако  оставался  еще  один  вопрос,   беспокоящий  князя  и  его
советников.
     Проблема с юным арабом Мухатьяхом.  Бесспорно было, что он --  один  из
подданных  халифа  Абд  эр-Рахмана, к каковым относятся, по крайней  мере  в
теории, и они сами, евреи  Септимании. Разве не  платят они халифу kharaj  u
jizya,  земельный  налог и  подушную  подать? И разве  не  охраняют они свои
ворота  от  его врагов и  врагов его веры, от христиан  и  франков?  Нельзя,
конечно, отрицать, что эти ограничения никоим образом не распространяются на
их торговлишку с ближайшими соседями, как  и то, что  все подати начисляются
по усмотрению  самого  совета, который и близко не подпустил бы к этому делу
столичных  сборщиков налогов  -- последние уже  давно  не смущали ничей взор
своим  присутствием  в  городе. И тем не менее  --  так заявляло большинство
советников --  не  существовало  юридического  прецедента для  заключения  в
тюрьму  молодого человека просто  из-за  необходимости воспрепятствовать его
возвращению к своему повелителю.
     Пока совет спорил,  престарелый князь, оглаживая бороду, посматривал на
своих ученых мудрецов.  Он знал, что сказал бы Соломон, будь тот здесь. Араб
немедленно кинется к своему властителю и наябедничает, что  евреи Септимании
вошли в союз с варварами, многобожниками, предоставили базу для  враждебного
флота, который сбежал от боя с греками и теперь планировал напасть на мирное
побережье.  Из  этого  мало  что  было  правдой,  но  именно  так оно  будет
представлено и с готовностью воспринято.
     В любом из христианских герцогств и  княжеств пограничья решение такого
дела  оказалось бы  до крайности  простым.  Десяток  слов,  и араб  исчезает
навсегда.  Если им  кто-нибудь и  поинтересуется,  можно  выразить  вежливые
сожаления по поводу своей глубочайшей неосведомленности. И барон, герцог или
князь будут заботиться о дальнейшем не больше, чем о подрезке своих роз.
     В иудейском сообществе такое было невозможно. И даже нежелательно.
     Бенджамин ха-Наси  одобрял  решения своих мудрецов, даже когда  считал,
что  они  ошибочны.  Ошибочны  с  точки  зрения  сиюминутной  выгоды.  Но  в
долгосрочной перспективе единственным оплотом евреев, местом,  где они могли
сохранить самих себя в течение долгих веков скитаний и гонений, были их Тора
и их Закон. Пока иудеи придерживаются иудейства, учила их история, они могут
выжить -- может быть, не как отдельные личности, но как народ.
     Если они отойдут от  Закона,  они могут некоторое  время процветать. Но
тогда  они  растворятся  в  окружающей  их  стихии,   станут  неотличимы  от
беспринципных, суеверных и невежественных приверженцев Христа, лжеМессии.
     Князь безмятежно  прислушивался к выступлениям, позволяющим всем членам
совета   как  повлиять  на  окончательное  решение,  так  и  блеснуть  своей
ученостью.  Те,  кто высказывался  за  продление  ареста,  как это сделал бы
Соломон,  говорили  страстно,  но неискренне,  в  соответствии с  молчаливым
соглашением. Против них было глубокое нежелание всего иудейского  сообщества
применять тюремное заключение в качестве меры наказания.
     Свобода идти куда  угодно была частью наследия тех времен, когда  евреи
делили пустыню со своими родичами -- арабами. Ее оборотной стороной был ужас
изгнания  из общества,  что  являлось крайней мерой  наказания, применяемого
советом по отношению к своим соотечественникам.
     Многоученый  Мойша резюмировал высказанные  соображения и  приготовился
приступить к заключительной части своей речи. Он был амораимом, толкователем
Мишнах.
     -- Итак, -- сказал он,  сердито поводя  взором, -- теперь я  процитирую
halakhah, и это будет окончательным  решением по обсуждаемому делу.  Сначала
это  изустно передавалось от поколения к поколению, потом  было  записано  и
запечатлено навеки.  "Обращайся с  пришельцем у  твоих  ворот,  как со своим
братом и за это будешь трижды благословен".
     Он  кончил  речь  и огляделся.  Если  бы слушатели  не  были ограничены
сознанием  важности  своего   занятия  и   положения,   они  бы  разразились
аплодисментами.
     -- Хорошо сказано,  -- наконец  отозвался князь. -- Правду говорят, что
разум мудрецов  укрепляет стены города,  а глупость невежества навлекает  на
город беду. -- Он помолчал. -- И, увы, этот юноша невежествен, не так ли?
     Мойша ответил:
     -- По его  собственным представлениям,  князь, он своей ученостью может
изумить  целый свет. В своем понимании и в своей стране он -- ученый. А  кто
же станет осуждать обычаи чужой страны и ее мудрецов?
     "Именно этим  ты  и  занимался  сегодня  утром,  --  подумал  про  себя
Бенджамин.  --  Когда  поделился  с  нами своими мыслями о  глупости  короля
варваров, который порвал книгу, пытаясь понять, что это такое, и спрашивал о
цене бумаги, а не содержания. Тем не менее..."
     --  Я буду  действовать  в  духе решений совета,  --  официально заявил
Бенджамин.  Он  согнутым  пальцем  подозвал  капитана  стражи. -- Освободите
юношу. Дайте ему мула и еды, чтоб  хватило до Кордовы, и проводите  до наших
границ.
     Расходы вычесть из нашего следующего платежа земельной подати халифу.
     Юный  араб,  сидевший у стены зала  совета, прислушиваясь к  непонятным
речам  на иврите, которые должны были решить  его судьбу,  по  тону  и жесту
догадаются,  что  решение  вынесено. Он  вскочил,  сверкая глазами. Какое-то
мгновение  казалось, что сейчас он разразится потоком жалоб и обличений, что
проделывал  уже раз  пятьдесят  за время своего короткого ареста, но потом с
видимым усилием сдержался. Совершенно ясно было, что он собирается делать:
     поспешить к халифу с самыми гнусными обвинениями, которые только сможет
выговорить его язык.  Расквитаться на словах за каждый случай пренебрежения,
реального  или  воображаемого,  выказанного  варварами,  к  которым  он  так
ревновал. Ревновал за их полеты на воздушном змее.
     Князь  перешел  к рассмотрению  следующего  дела. Верно сказано  насчет
знающих, подумал он.  Это  сила.  А  невежественные хуже чумы.  Но хуже всех
была,  к сожалению, третья категория, к которой  принадлежали и юный араб, и
сам многоученый Мойша.
     Категория ученых глупцов.

        ГЛАВА 15

     Сидя в холодном  каменном подвале лучшего дома в крошечной  деревеньке,
perfecti шепотом обсуждали, как им следует поступить.
     -- Он не  говорит на  нашем языке.  Как же  мы  сможем подвергнуть  его
испытанию?
     -- Он немного знает арабский, как и мы. Этого будет достаточно.
     -- Перевод  исказит  смысл. Испытание  должно быть  проведено  на языке
испытания.
     -- Правила устанавливаем мы, и мы можем изменить их.
     Вмешаются третий голос.
     -- В конце концов, он уже выдержал одно испытание. И выдержал, не зная,
что подвергается ему.
     -- Ты имеешь в виду испытание водой?
     -- Да, водой.  Вы видели,  как  эти люди поднялись  на гору.  Они  были
ослеплены усталостью и  обезумели от жажды. Это северяне из страны холода, и
притом  моряки,  которые  никогда не  ходят. Тот великан едва не помер.  А у
самого короля так пересохло в глотке -- мы все это видели,  -- что он не мог
говорить. И все-таки он вылил воду на землю.
     Еще один голос поддержал третьего.
     -- А ведь перед этим  он набрал воду в рот. И потом он ее выплюнул. Это
одно из испытаний. Не давать человеку воды, так что он  уже не  может думать
ни  о чем другом, а потом предложить питье. Проверить,  сможет ли он набрать
воду в рот и все-таки  отказаться от нее, одержать победу над  своим  телом.
Над этим храмом Злого, Князя Мира сего. Именно это и сделал одноглазый.
     Первый голос продолжал возражения:
     -- Испытание длилось  слишком недолго!  Мы оставляем людей без  воды на
один день и одну ночь.
     -- Неподвижно сидящих в тени, --  ответил один  из его  противников. --
Наши  правила говорят, что  кандидата нужно выдерживать столько, чтобы он не
мог  думать ни о  чем  другом, кроме воды. Мне доводилось видеть кандидатов,
которые были в лучшем состоянии, чем этот король, когда он поднялся на гору.
     -- В любом случае, -- вмешался голос, до этого не произнесший ни слова,
но  звучавший как голос человека, который принимает решения, -- мы продолжим
испытание.  Ведь  пока  мы рассуждаем, люди императора  отбивают  камень  за
камнем. Над тайником с нашими святыми реликвиями и телами наших товарищей.
     Люди в серых капюшонах склонили головы. На этот раз никто не возражал.

        x x x


     Снаружи, свесив ноги с края крутого обрыва, который защищал деревушку с
севера, Шеф сидел с подзорной  трубой  в руках. Сейчас, когда он и  его люди
напились  вволю, настало время  осмотреться  по  сторонам, изучить  характер
местности. Деревушка располагалась высоко  на  склоне, на небольшой террасе,
опоясывающей каменную, заросшую кустарником  кручу. С высоты  повсюду  можно
было увидеть другие террасы,  на  каждой располагалась своя кучка деревьев и
огородик.
     Шеф начал понимать, что люди  легко могли найти себе пропитание в  этих
горах. В подзорную  трубу  видны были  дюжины тощих овец, щиплющих травку на
дальних склонах. Овцы означают мясо, молоко и сыр.  И  еще одно немаловажное
для жителей обстоятельство: сюда не  могли добраться сборщики налогов. Разве
что  самые  дотошные и  неуемные, да и тем проще было бы попытать счастья  в
другом месте.
     Да. Ясно было, что здесь можно сопротивляться почти что любой власти.
     Власти короля или императора. Или власти императора и Церкви.
     С  тем  рассудочным  холодным  настроем,  который  появлялся у  него  в
одиночестве.  Шеф  приступил  к  рассмотрению  имеющихся  на  данный  момент
сведений. За долгие годы своей власти он заметил за собой одну особенность.
     Хорошо  это или плохо,  но он не  верил почти ничему из  того, что  ему
говорили,  не  верил  даже тому,  что видел собственными глазами.  Зато  его
неверие  означало,  что ему нет  необходимости  лгать самому  себе, как  это
делают  многие, делают время от времени, а то и всегда. Люди верят  в то, во
что им необходимо верить. Он же не нуждался ни в какой вере и мог видеть мир
таким, какой он есть.
     Поэтому для него нет необходимости верить Свандис. Она встретила Шефа и
его людей со слезами радости на глазах.  Затем,  увидел он, устыдилась самой
себя и  разговаривала сердито и грубо, чтобы скрыть свой страх. Он  не винил
ее.
     Он знавал  испытанных воинов, которые делали то же  самое. А  когда она
рассказала ему, что произошло, Шеф, сложив воедино все, что знал о ней, смог
понять и ее страх, и ее стыд.
     Женщина, которую держат с двух сторон,  натянув ей платье на голову. Ни
одна  женщина ничего не носит под  своим  платьем, что бы ни было надето  на
него сверху. Женщина со спутанными руками, обнаженная снизу до самой  груди,
не  может  думать  ни о чем, кроме  изнасилования.  Именно  поэтому  задрать
женщине  одежду  выше  колен  по  всем  северным  законам  считалось  тяжким
оскорблением. Но Свандис не нужны  были подсказки  закона, чтобы подумать об
изнасиловании. Об этом  она и сама все знала. Шеф был  горд,  но не удивлен,
что она сумела разрезать платье и убить одного из нападавших: Шеф видел, как
подобное проделал  ее  дед;  без оружия и  только что едва  не утонувший, он
начал бороться с двумя людьми,  которые держали его за руки. В жилах Свандис
действительно текла кровь Рагнара.
     Но  страх  глубоко  засел в ней. Он  сквозил в  том, что она говорила о
своих похитителях. А  говорила она, Что  это  настоящие дикари,  хуже  самых
заклятых  шведских язычников, холодные  и безжалостные. От кордовских женщин
она слышала рассказы про них, заявила Свандис, и это, должно быть, была лишь
малая  доля истины. Что  в  горах скрывается  еретическая  секта,  в которой
мужчины ненавидят  женщин, а  женщины  ненавидят  мужчин. Где  отвергают все
радости жизни. "И так оно и есть, -- снова  и снова твердила Свандис. -- Это
сразу видно  по тому, как  они  смотрят! Когда  меня  выпустили, я  стояла с
голыми  ногами и  телом, обнаженным, как у  танцующей  девки. И  они на меня
смотрели.
     А потом они отвернулись, все как один, даже погонщики мулов. Я бы лучше
выслушала то, что кричат  твои  люди,  когда завидят  женщину. Они  насилуют
женщин и бьют их, но  при этом  не могут  обойтись без них. А  здесь  видишь
только ненависть в глазах".
     Это говорил ее страх, подумал Шеф, беззаботно обозревая пики  и ущелья.
Но могло скрываться и еще кое-что. Как-то связанное  с  тем, о чем рассказал
Соломон после, когда Шеф утешил Свандис и  отправил  ее под надежной охраной
спать прямо на лужке.  После того как  он  передал Соломону,  что  услышал о
предстоящем испытании. Соломон надолго задумался,  а позже  подошел к  Шефу,
улучив  момент,  когда   поблизости  не  было   никого,  даже  его   коллеги
Скальдфинна.
     --  Вам  следует  кое  о  чем узнать,  --  сказал он. -- Об  этом знают
немногие.
     Вы, должно быть, думаете, что эти люди христиане.
     Шеф кивнул. Он видел распятие на стене  неказистого здания, похожего на
церковь. Проходившие мимо жители преклоняли колена и крестились.
     -- Это не- так. А если они и христиане,  то особого рода, не похожие на
остальных. Не  похожие даже на  мой народ. Понимаете, приверженцы Мухаммеда,
Христа, иудеи --  все они воюют друг с другом,  преследуют друг друга,  но у
них много  общего. В исламе Христос -- один из пророков, бог  христиан -- то
же самое, что наш Бог, только он еще и Бог-Сын. Магометане веруют, что Аллах
един, как един наш Иегова; как и мы,  они  не едят свинину и всякое мясо, из
которого не выпустили кровь на землю. Мы одинаковы или были одинаковы. А эти
люди совсем другие. В нашего бога они не верят вовсе.
     А если и верят, то отвергают его.
     -- Как можно Бога отвергать, а распятию поклоняться?
     -- Я не знаю. Но говорят...  говорят,  что для этих людей  бог Авраама,
Исаака  и  Иакова  --  дьявол  и они делают  его  изображения,  только чтобы
осквернять их. А еще говорят, -- Соломон  совсем понизил голос,  -- что  раз
бог  для  них  дьявол, то  своим  богом  они  сделали  самого  дьявола.  Они
поклонники дьявола. Так говорят в горах. Не  знаю, как они  поклоняются ему,
какие у них ритуалы.
     Но  и  на Соломона нельзя положиться, размышлял Шеф. Он  тоже  из людей
Книги. В своей сути три великих религии, пришедших с Востока, были религиями
Книги. Различных книг или одной  и той  же книги с различными  добавлениями.
Эти люди презирают всех, кто не придерживается их Книги.
     Называют  их поклонниками  дьявола. Они презирали Шефа с самого начала,
он  видел взгляд  geonim'a,  учителя Закона. Раз  презирают его  и  Путь,  и
презирают эту  загадочную горную секту -- значит, у  них может  быть  что-то
общее.
     Женоненавистники, сказала Свандис. Ненавидит  ли он  женщин? Женщины не
приносят ему счастья, и он им тоже.
     Взгляд его  устремился  вдаль,  дымка рассеялась в солнечных лучах, и в
подзорную трубу  можно было рассмотреть горизонт.  Шеф одну  за другой видел
металлические  искорки  на  дорогах,  ведущих  через  горные   перевалы.  Он
вспомнил, как Толман  рассказывал  об увиденном  во  время  полета. Отблески
металла, а в самой дали, сказал Толман, большое зарево.
     Разум его опустел,  глаза уставились  в пространство, и Шеф ощутил, что
его окутывает непостижимая пелена дневной грезы: видение, но более приятное,
чем предыдущее, когда он  выступал в роли одетого в саван трупа. На этот раз
появился его отец.

        x x x


     -- Он вырвался,  ты уже  знаешь,  -- в голосе отца по-прежнему сквозили
веселые нотки, нотки потаенного знания, интеллекта, с которым  Шеф не мог бы
состязаться. Но появилась и нотка неуверенности, даже страха, словно бог Риг
осознал, что высвободил такие силы, которые  при всем своем интеллектуальном
превосходстве не способен держать под контролем.
     Шеф ответил отцу, без слов, в одних лишь мыслях:
     -- Знаю, я видел, как  ты освободил его. Я видел, как он поднимается по
лестнице. Он сумасшедший.
     Тореин говорит, он одновременно отец и мать чудовищного отродья.
     В приливе  недоверия и нежелания  подчиняться  Шеф  не стал спрашивать,
зачем он это сделал.
     Перед  ним  стали  появляться  картины,  не  с  обычной   пронзительной
ясностью, но  туманные, словно  видимые  сквозь мутные и  неправильные линзы
подзорной трубы. Голос отца комментировал видения.
     --  Ты  видишь богов  давным-давно,  во  времена  твоего тезки, первого
короля Шефа. Тогда с нами в Асгарде еще  бьш Бальдр. Прекрасный  Бальдр.  Он
был так прекрасен, что  все существа, кроме одного,  поклялись не  причинять
ему вреда.
     И  что  же  сделали  боги,  мой  отец  и  мои  братья,  как  они  стали
развлекаться?
     Шефу был виден ответ.  В центре стоял бог, с таким ослепительным лицом,
что  невозможно  было  смотреть  на  него,  на  это  сияние  красоты.  Стоял
привязанный  к столбу.  А  вокруг -- свирепые фигуры, могучие  руки, со всей
силы  бросающие  в  него  оружие. Топор  отскочил  от виска  бога, копье  со
смертоносным  треугольным  наконечником  скользнуло по  его  груди.  А  боги
хохотали! Шеф увидел  рыжебородого Тора, он задирал к небу лицо, раскрыв рот
в упоенье восторга, раз за разом швырял свой тяжкий молот в голову брата.
     -- Да, --  сказал Риг. -- Пока Локи  не выдал им. На позицию пропустили
еще  одного  бога, слепого, под локоть его вел Локи. Это другой  Локи, понял
Шеф. То  же лицо,  но без  застарелой  ненависти и без шрамов  от  яда.  Без
выражения  горько обманутого. Умное и хитрое, спокойное, даже довольное. Это
брат Рига, никакого сомнения.
     Локи  вложил  в  руку слепого бога копье, сделанное из омелы,  растения
такого слабого и юного, что могучие боги даже не спросили,  поклялось ли оно
не причинять вреда их  брату Бальдру. Боги  лишь  громче засмеялись при виде
слепца с жалким прутиком  в руке, примеривающегося к  броску. Шеф видел, как
Хеймдалль,  Фрейр, даже мрачный одноглазый Один подталкивают друг друга и от
удовольствия хлопают себя по ляжкам.
     Пока слепец не метнул копье. Бог упал. Свет в мире померк.
     --  Ты знаешь,  что  случилось потом,  -- сказал Риг.  -- Ты видел, как
Хермот поехал на коне  Слейпнире, чтобы  вернуть  Бальдра  из мира Хель.  Ты
видел, как боги отомстили Локи. Но  они  кое-что забыли. Они забыли спросить
зачем. Но я помню. Я помню Утгартар-Локи.
     "Утгартар-Локи?"  -- удивился  Шеф. Теперь он разбирался в английских и
норвежских говорах, все еще очень близких. Слово  означало  "чужой Локи".  А
где есть чужой Локи, должен быть и свой Локи.
     -- Утгартар-Локи был гигантом, который вызвал  богов на  состязание.  И
боги  его  проиграли. Тор проиграл борьбу со Старостью, не смог выпить море,
не смог поднять змея из Мидгарда. Его сын Тьялфи проиграл в гонке с Мыслью.
     Локи не смог съесть больше, чем Огонь.
     Вдали, будто  снова  сквозь подзорную трубу,  Шеф  увидел огромный зал,
больший даже, чем Вальгалла бога  Одина, и там  на  столе громоздились куски
говядины, медвежатины, мяса людей и моржей:
     припасы, словно взятые из  коптильни Эхегоргуна. С  одной стороны стола
сидел  и жрал  бог, загребая своими ручищами еду в рот, не прожевывая  ее, а
глотая, как  дикий волк. На другой стороне бушевало  пламя.  Всепожирающее и
смертоносное, как греческий огонь.
     -- Какой Локи вырвался ? -- спросил Шеф.
     -- Бог  Локи. Не гигант  Локи.  Понимаешь,  Локи раньше  был  на  нашей
стороне. По крайней мере, половина его.  Это  и есть то, что я помню, а боги
забыли. Но если забудешь ты...  Он  станет другим Локи. Не нашим Локи, не из
нашего дома. Чудовищем из темноты.
     "Не  понимаю, -- подумал Шеф. --  Если, как говорит  Свандис,  все  это
происходит только у меня  в голове, то это часть,  которой я не знаю. Чужой,
внешний Локи и свой Локи? Локи состязался с  огнем? Огонь обозначают  словом
logi, хотя Риг этого не сказал. Локи против Локи  против Logi? Свой Локи или
внешний  тоже?  И  кто  такой  первый король  Шеф?"  Он раздраженно  помотал
головой,  и  наваждение  исчезло,  он  увидел,  как  отдаленные  горные пики
проступают  сквозь  дымку  его видений,  сквозь  картинку гигантского зала с
всепожирающим богом и всепожирающим огнем.
     Чья-то рука за плечо оттянула Шефа от простирающегося перед ним обрыва.
     --  С тобой все в порядке?  --  откинув медного  отлива волосы, Свандис
смотрела на него сияющими тлазами. Шеф моргнул, потом еще помигал.
     --   Да.  Я   кое-что  видел.  Видение  богов  или  моего  собственного
воображения, не знаю. Чем бы оно ни было, я буду думать над ним сам.
     Шеф  встал на ноги,  потянулся.  Отдых  пошел  ему  на  пользу. Отдых и
утренняя разминка.  Он чувствовал,  что из него  словно вышли вместе с потом
все  тяготы  долгих  лет  правления,  с  его  размягчающим образом  жизни  и
постоянным умственным напряжением.  Он снова чувствовал себя как drengf, как
карл, которым он был в Великой Армии: молодым, сильным и жестоким.
     -- Квикка! -- позвал  он. -- Видишь ту дверь амбара? Сможешь ты попасть
в нее? Давай-ка  со своими парнями, всадите каждый по  четыре стрелы в самую
середку, одну за другой как можно быстрее.
     Шеф  бесстрастно  наблюдя, как арбалетчики,  недоумевающие,  но готовые
продемонстрировать  свое  мастерство,  посылали  стрелу за стрелой,  глубоко
вонзающиеся в  дверь в самом  ее центре. Во взглядах безмолвных  деревенских
жителей, не выпускающих из рук свои луки и копья, появилась неуверенность.
     -- Стирр!  -- крикнул Шеф,  когда арбалетчики отстрелялись.  --  Возьми
свой топор. Достань-ка наши стрелы из двери.
     Ухмыльнувшись, Стирр пошел к амбару, помахивая топором. После утреннего
приступа он  был рад возможности проявить свою удаль. Топор взвился и ударил
подобно  молоту богов, с каждым ударом от дубовой  доски отлетали щепки. Шеф
видел, как неуверенно переглядываются деревенские.
     Стирр  отнюдь не походил  на  человека,  которого  может уложить ватага
плохо  вооруженных   пастухов.  Профессиональные  воины  в  доспехах,  и  те
предпочли бы зайти сзади, чтобы не встречаться с его топором.
     -- Это же бедняки, -- прошептала Свандис. -- В горах дерево дорогое. Ты
испортил их дверь.
     -- По-моему, ты недавно говорила, что это дикари и поклонники дьявола.
     Ладно, кто бы  они ни были,  я знаю одно. Пришел их черед поволноваться
из-за нас. Не все же только нам их опасаться.
     Когда  Стирр принес Квикке в  своей гигантской,  как у Бранда, руке два
десятка  арбалетных болтов. Шеф отвернулся.  Он нежно  погладил Свандис, все
еще не остывшую от негодования.
     -- Я иду спать. Приходи, полежишь со мной.
     Солнце  лишь на  ширину ладони не  дошло до горизонта,  когда  за Шефом
пришли: грузный человек в потной  шерстяной  одежде горного пастуха. Свандис
заворчала, когда он приблизился к северянам.
     -- Это Тьерри, -- пробормотала она.
     Тот глянул на  растянувшегося  на  траве Шефа  и  без всякого выражения
произнес:
     -- Viens.
     Шеф поднялся, потянулся за перевязью прислоненного к стене амбара меча.
     Для этой  вылазки он  запасся штатным оружием с "Победителя Фафнира" --
простым палашом с бронзовой рукоятью.
     Проводник покачал пальцем из стороны в сторону:
     -- Non.
     Остальные  его  слова  прозвучали  для  Шефа  бессмыслицей,  но  тон не
позволял ошибиться. Шеф  положил  палаш  назад,  выпрямился  и  приготовился
следовать  за проводником.  Когда  они  отошли,  Шеф услышал  окрик  Квикки.
Проводник повернулся, встревоженный угрозой  в  голосе. Квикка посмотрел  на
него, выразительно  показал сначала на Шефа, потом широким жестом  обвел всю
деревню. Потом снова повелительно ткнул пальцем в Шефа, обвел жестом деревню
и полоснул ребром ладони поперек горла. "Приведи его назад, -- означала  эта
пантомима, --а не то..." Проводник не отреагировал,  он повернулся,  быстрым
шагом увел  Шефа  прочь по  маленькому клочку  земли и  сразу же вступил  на
каменистую  тропинку, ведущую вверх в горы.  Шеф поспешал  за  ним на  плохо
гнущихся  после  утреннего  восхождения ногах, однако от бодрой  ходьбы боль
стала ослабевать.
     Тропа, если это  можно было  назвать тропой,  вела от  скалы  к  скале,
немного поднималась  наверх, но в  основном  забирала  вбок, через скопления
валунов,  подвижные  каменные  осыпи, то  и  дело проходила  по  краю крутых
обрывов.
     Время от времени один  из горных баранов,  пасущихся  повсюду ничуть не
хуже коз, поднимал  голову или отскакивал с их пути. Шефу вспомнилась тропа,
которой он много лет назад поднимался к дому Эхегоргуна. Только здесь солнце
нагревало камни, а не просто освещало их бледным светом, и воздух был напоен
ароматом горного тимьяна. Солнце опускалось все ниже, коснулось  горизонта и
наконец исчезло.  Однако  в  небе  еще горел бледный свет. "Если меня бросят
одного на этом склоне, -- решил Шеф,  -- я не  стану  пытаться найти  дорогу
назад.  Найду ровную  площадку  и  дождусь утра". По пути он  начал выбирать
около  тропы  возможные  места  для  ночевки.  Здесь  не  место  для  ночных
блужданий.
     Он  потерял из  виду своего проводника Тьерри,  шедшего шагов на десять
впереди. Тропинка  вильнула влево, вокруг еще одного скального  выступа. Шеф
обогнул его.  Обнаружил,  что  в одиночестве стоит  на краю ущелья с острыми
сухими  камнями  внизу. Он  замер, в  напряжении  и тревоге.  Куда делся его
спутник? Не ловушка ли это?
     Слишком сложно для ловушки. Если бы Тьерри хотел столкнуть его вниз,  у
него уже было с дюжину удобных случаев. И  ведь Тьерри знал, что вся деревня
осталась  в  заложниках. Шеф  внимательно  огляделся. Вот  трещина  в скале,
черная  полоса  в  густых сумерках. Конечно,  вход в  пещеру. И Тьерри стоит
прямо у входа, следит за ним.  Шеф  шагнул внутрь, жестом указал вести  себя
дальше.
     У входа в пещеру --  у обычной расселины едва ли трех футов в ширину --
кто-то оставил свечу. Тьерри  кремнем  высек  искры,  поджег фитиль  и пошел
вперед, теперь не так быстро. Шеф следовал за маленьким пятнышком света.
     При каждом  шаге  он  стал  чувствовать сквозь свои  изношенные кожаные
подошвы,  что ступает  по  россыпи  камешков. Камешков с острыми краями.  Он
нагнулся, поднял один, рассмотрел  его при  свете двигающейся  в  нескольких
футах впереди свечи. Это кремень,  сомнений нет.  Обработанный  кремень,  со
сколами и отщепами, чтобы образовались острые края, что-то вроде наконечника
копья. Такие делал Эхегоргун. Только  его  наконечники и  другие инструменты
были раза в четыре больше, предназначались для народа троллей.
     Шеф выбросил камень, поспешил вперед.
     Пещерный ход вел все  дальше, то и дело в  свете  свечи мелькали темные
провалы ответвляющихся  туннелей. Шеф почувствовал себя более встревоженным,
чем до сих пор. Если его бросят здесь, в  темноте, очень  может быть, что он
уже никогда не  выберется наружу. Идти в темноте  не так  уж трудно, но ведь
нужно  знать дорогу.  Слишком  легкой,  по сути неизбежной, окажется ошибка,
поворот не в ту сторону. А  потом он будет блуждать в темноте, пока жажда не
доконает его. Губы сразу пересохли при этой мысли, при воспоминании о жажде,
испытанной не далее как сегодняшним утром. Надо было брать с собой не меч, а
бурдюк с водой и короб с едой.
     Тьерри ждал, пока его догонят. В  свете свечи  Шеф разглядел кое-что на
стенах и велел Тьерри, чтобы придвинул свечу поближе.
     Картинки.  Слева от  прохода  на  всей  плоской  стене  были нарисованы
животные, нарисованы отлично, не в той полуабстрактной манере, в которой  на
Севере изображали  зверей  и драконов. Вот  бык,  разглядел  Шеф. Вот горный
баран, очень похожий на тех, что бродили снаружи. А рядом с его задней ногой
     -- какой-то огромный медведь,  черный медведь, но такой же большой, как
белые медведи Арктики. Из его груди торчит копье, а вокруг скачут крошечные,
похожие на палочки человечки.
     -- Pintura, -- сказал Тьерри, и по пещере покатилось эхо. -- Pintura de
los vechios. Nostros padres.
     В его  голосе  прозвучала  нотка гордости. Он  пошел  дальше.  В  конце
галереи остановился у сплошной стены. Показал на  себя, отрицательно покачал
пальцем. Потом ткнул пальцем в Шефа. "Я остаюсь. Ты идешь дальше".
     Шеф внимательно осмотрел казавшуюся сплошной стену.  Внизу виднелся еще
один   черный  провал;  какое-то  отверстие.  Оно  не  выглядело  достаточно
глубоким, чтобы  в  него  мог поместиться человек.  Но  оно должно проходить
насквозь. Скорее лаз, чем проход. Едва  Шеф осознал,  что это  означает, как
Тьерри неожиданно двинулся прочь, а через пять шагов, когда Шеф уже бросился
было за ним, задул свечу и исчез.
     Шеф сразу замер. Если он побежит в темноте вслед за Тьерри, он потеряет
ориентировку, возможно никогда уже  не  вернется к этой стене с лазом. А лаз
должен  куда-то  вести.  Это  безопасно,  по  крайней  мере  это  связано  с
испытанием. А коль скоро есть испытание, должен быть и способ пройти его.
     Лучше так и сделать, а не метаться в темноте.
     Шеф медленно  повернулся, постарался повторить в  обратном порядке свои
движения, в точности, как они ему запомнились, уперся в стенку, нащупал края
лаза. Он почувствовал идущее оттуда  легкое  дуновение воздуха.  Значит, лаз
куда-то выходит. Опустившись на живот, Шеф стал протискиваться под скалу.
     На полпути его ладони  наткнулись на сплошной камень. Он пошарил руками
слева и  справа.  Тоже камень, и внизу  никакого отверстия.  Край скалы, под
которой он полз, больно впивался ему в поясницу.  Он понял, что ползти назад
не сможет, грудная клетка застрянет. Если  он не сумеет пробиться вперед, то
так и останется лежать в этой скале, пока не истлеет.
     Но  он уже бывал  в  подобной  ситуации.  Строители могильника древнего
короля, откуда он извлек сокровища и скипетр, прибегли к такой же хитрости.
     Наверное,  она используется во  всех потайных ходах  к сокровищам.  Шеф
находился в изгибе в форме  руны U, и  где-то над  его головой  должен  быть
проход. И точно, ладонь, которую он смог приподнять на несколько дюймов  над
собой, не  упиралась в препятствие.  Однако он  не сможет  пройти ход  таким
способом, как  начал,  не сломав себе  позвоночник.  Изгиб нужно  проходить,
перевернувшись на спину, а не на живот.
     Он весь покрылся  потом от страха при  мысли, что может застрять  здесь
навсегда.  Что  ж, скользкая  кожа даст ему  некоторый  выигрыш.  И под  ним
находится не сплошная  скала,  а песок  с  щебнем.  Шеф  принялся  методично
выгребать их из-под себя, освобождая место для разворота. Он выдохнул и весь
сжался, чтобы  стать  как можно уже, прокрутился на пол-оборота и попробовал
протолкнуться вверх. Камень стискивал его с боков, кожаный ремень  зацепился
за какой-то выступ. Шеф заерзал с яростью отчаяния, почувствовал, что ремень
разорвался и путь свободен.
     Через несколько секунд, ощутив, что может упираться подошвами, он начал
протискивать   спину  вдоль  скалы.  Несколько  болезненных   дюймов,  снова
мгновения  кажущейся  безвыходности.  Потом он ухитрился провести колено под
ребром скалы, нашел для ног настоящую опору и просунул голову наружу.
     Позади него на высоте груди была скальная полка. Он еще раз повернулся,
оттолкнулся,  занес наверх колено  и выбрался  из лаза.  При этом он услышал
долгое шипение, явственно раздавшееся  в темноте. И шорох  трущихся о камень
чешуек. Ничего не было видно, но он  знал,  что где-то неподалеку скрывается
змея.
     Он непроизвольно вздрогнул. Видение  Локи и поднимающегося по  лестнице
змея все еще было живо в нем, как и тот миг, когда он обнаружил, что стоит в
змеиной  яме богов.  Да, Свандис все объяснила  по-своему. Отметины там, где
его  якобы  укусила  змея, были  всего  лишь  результатом каких-то  игр  его
воображения, как у тех женщин, которые думают, что они вынашивают ребенка.
     Образы поднимающихся ног и змеиной  ямы были порождены воспоминаниями о
топчущемся на месте Бранде и смешанным чувством вины и  страха из-за  смерти
Рагнара.
     Но Шеф  видел смерть Рагнара, видел,  как ядовитые гадюки искусали его,
как он распух и посинел. Тогда это не было сном, и сейчас тоже не сон. Змея,
скрывающаяся  где-то  в темноте,  --  настоящая.  У змей  есть такие  органы
чувств, которых нет у  человека. Змея сможет  обнаружить его, укусить,  а он
даже не успеет выставить руку для защиты.
     Поблизости  от него в темноте  находился  еще  кто-то.  Человек,  а  не
животное.
     Чуткий  слух  Шефа уловил легкое  шуршание подошв  по  камню.  В то  же
мгновение он почувствовал вокруг шеи  холодную чешуйчатую петлю.  Ему на шею
набросили змею толщиной с руку.
     Спас его легкий запах пота. Если бы не это. Шеф. наверное, закричал бы,
бессмысленно вцепился в обвившую шею тварь, был бы не раз укушен разъяренной
мышиной змеей, возможно ринулся бы бесцельно во мрак  и  умер там  -- не  от
яда, потому что  у  мышиной змеи  яда  не  больше,  чем  необходимо  для  ее
пискливой добычи, -- а от жажды и  отчаяния. Но  такой потный дух исходил от
Тьерри.  Шеф  сразу же  понял,  что  Тьерри, видимо, обошел вокруг  каменной
стены, под которой ему самому пришлось пролезать, наверняка все время как-то
следил  за  испытуемым  и  теперь  устроил следующее испытание. И  ждал, что
чужеземец в панике кинется прочь.
     Шеф застыл как столп,  почувствовал, что змея,  освоившись, раздвоенным
жалом лижет его лицо, ощутил скольжение чешуи по шее, туловищу, ногам, когда
змея  подумала-подумала  и  решила  соскользнуть  на  землю,  чтобы  уползти
восвояси. После этого Шеф некоторое время стоял неподвижно. Не от страха.
     Он  начал  приходить в  ярость  от  того, что  его  постоянно ставят  в
невыгодное положение, от мысли, что  Тьерри беззвучно хохочет  в темноте. Он
взял себя в руки, задумался, что же ему удалось узнать.
     Эти люди его  испытывали.  Они не собирались его убить, уж  это-то было
ясно.
     Если  бы  они  хотели убить  его,  он  бы  давно  был  мертв.  Они  его
испытывали. И они  хотели,  чтобы он выдержал это испытание. Им что-то будет
нужно от него, коль скоро он сможет выдержать  их испытание. Что не помешает
им убить его, если испытания он не выдержит.
     Самое  разумное  --  медленно продвигаться  вперед  и  быть  готовым  к
очередным  неожиданностям.  Они  постараются  захватить  его  врасплох.  "Не
реагируй  сразу,  что  бы  там  ни оказалось". Он  пошел  вперед,  осторожно
нащупывая  опору  для  каждого  шага  и расставив  руки -- для защиты и  для
равновесия.
     Кто-то  обхватил его за туловище. И снова он не  смог подавить  дрожь и
отпрянул. Но это не было нападением. Потянувшиеся к нему  спереди  руки были
теплыми и голыми, это  было  объятие, а  не захват. Неожиданно  к  груди его
прикоснулись губы. Шеф невольно протянул  руки  к человеку, который  обнимал
его.  К женщине. Он  чувствовал, как в него упираются ее  груди.  Обнаженная
женщина.  Он  опустил  руки,  почувствовал   ее  ягодицы,  почувствовал   ее
мгновенный отклик и встречное движение, ее трущиеся вверх и вниз бедра.
     Неделей  раньше,  терзаясь мыслью  о своей импотенции,  Шеф не смог  бы
откликнуться. Но  с  тех  пор  у него появилась Свандис. Она пробудила  его,
доказала, что страх и ужас, охватившие его после смерти королевы Рагнхильды,
поразили не тело  его, а только разум. За прошедшее время она успела убедить
в этом Шефа с десяток  раз, тело  его  возродилось и  полнилось подавленными
юношескими  желаниями. Не успел  Шеф  и подумать об  этом,  как его  мужское
естество  откликнулось   и  упрямо   восстало.  Женщина  почувствовала  его,
ухватилась  обеими  руками с  хриплым  победным  смешком, начала оседать  на
спину. Он мог бы навалиться на нее  на  камнях, овладеть ею в темноте, сжать
ее в объятиях, излить свое семя здесь, где никогда не бывает солнца.
     Испытание. Не реагируй. Мысль о мраке и скрытых  повсюду ходах холодком
кольнула  Шефа  в  сердце.  Женщина  не  сможет  уйти,  пока он держит ее  в
объятиях, но потом все кончится, и  что тогда? Она ускользнет в  темноту как
змея, а  он останется, одинокий и не выдержавший испытания. А его судьи, кто
бы они ни были, будут смотреть и издеваться.
     Шеф распрямился, мягко  отвел от себя руки женщины. Она рвалась к нему,
прижималась и стонала от страсти. Она лгала. Ее страсть была притворством.
     Шеф высвободился из ее объятий, отпихнул ее на длину вытянутых рук.
     Женщина извивалась, а он развернул ее, больно шлепнул, оттолкнул прочь.
     Он услышал шаг-другой ее босых ног по камню, и тут вспыхнул свет свечи,
почти ослепивший привыкшие к тьме  глаза. Она  сняла  со  свечи  колпачок, и
мгновение Шеф  видел ее  -- приземистую  пожилую женщину, протискивающуюся в
расщелину скалы.
     Шеф  снова повернулся в  направлении, в  котором шел, и  на этот  раз в
испуге отскочил на два ярда.
     Оказалось, что не дальше фута перед  ним  было  лицо  мертвеца, желтое,
истлевшее, с обнаженными зубами и глазными яблоками, держащимися на полосках
кожи.
     Труп был подвешен к своду, а рядом с ним еще с полдюжины.
     Предполагалось,  что  испытуемый  увидит их  в  тот  самый  момент, как
исчезнет женщина,  понял Шеф. Но ближайший труп находился с той стороны, где
у Шефа не было глаза, поэтому он ничего не заметил, пока не повернулся.
     Возможно,  это ослабило  шок. И шок уже прошел  --  ведь это всего лишь
испытание. Не реагируй.  По крайней мере, теперь  у  него есть  свет. Первым
делом Шеф подошел и взял свечу.
     Трупы.   Вряд   ли   они   для   испытания   используют   трупы   своих
соотечественников. Своих  мертвецов  они  здесь  хоронят в  скалах,  так ему
рассказывали.  У каждой деревни где-то есть свои тайные склепы, как в каждой
английской деревне есть церковный  погост, а в каждой норманнской -- курганы
и  площадка для  погребальных костров. Нет, эти не похожи на  деревенских. У
одного из них  лицо мавра,  у другого  сохранились доспехи, не  кольчуга,  а
кожаный  жакет  франкского  копейщика.  Путешественники,  возможно  сборщики
налогов,  попавшие в горах в  засаду и сохраненные  здесь для  нужд ритуала.
Тела  свисали на веревках, как  туши в коптильне тролля Эхегоргуна.  Но  эти
были сухими, сухими как трут,  мумифицировавшимися в холодной сухости горной
пещеры. Шеф зажал между пальцами кусочек ткани, раскрошил его. Да, сухие как
трут. Похоронить этих людей в земле он не может. Но кто бы они  ни были, они
не должны вечно висеть здесь. Он сумеет устроить им своеобразные похороны.
     Переходя  от одного тела  к  другому,  Шеф подносил  свечу  к  обрывкам
одежды, следил, как пламя разгорается, перекидывается на  иссохшую плоть. Он
шел  вперед, а  пещеру  наполняли  красные  отблески, выявляли  ее  истинный
размер, высвечивали стенные росписи.
     Перед ним оказалась еще одна скала,  но высотой не больше футов восьми.
К ней, словно приглашение, была прислонена  лесенка, до крайности похожая на
ту, что была у него на шее.
     Здесь это неудивительно, подумал Шеф, приближаясь  к лесенке. Настоящая
приставная  лестница, с двумя тетивами и перекладинами поперек них,  требует
плотницкого мастерства, чтобы  врезать перекладины  в пазы.  А лесенку-kraki
может сделать любой, будь то на севере или на юге. в горах  или  в  болотах.
Надо взять дерево, желательно ель. Очистить ствол и отрубить ветви, оставляя
лишь те, которые поочередно  растут с  двух  боков, первая -- ступенька  для
правой ноги, следующая -- для левой и так далее. Чтобы подниматься  по такой
лесенке,  нужно иметь чувство равновесия,  но для ее изготовления мастерства
не  требуется. Когда-то  все  лестницы  были сделаны таким образом.  Подобно
каменным орудиям, которые из нас сделали людей.
     Шеф  встал  у  основания  лесенки,  затем  начал решительно  взбираться
наверх, а позади него ярко пылали трупы.

        ГЛАВА 16

     Человек, который  встречают Шефа  у  верха лесенки,  самый  молодой  из
perfecti,  растерялся, увидев, что над краем каменного уступа, на котором он
стоял;  появилась  голова  короля  варваров, и тот  ступенька за  ступенькой
продолжает подниматься. Он знал, что от него  требуется,  уже с  дюжину  раз
проделывал  это.  Если испытуемый пройдет  через  Утробу, выдержит испытание
Змея, Женщины, Смерти  и  по  graduale выберется  из Преисподней.  тогда его
должен встретить самый младший член Совета,  тот, кто самым последним прошел
испытание. Он  должен приставить обнаженный меч к груди испытуемого и задать
ритуальный вопрос: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он
в другой раз войти в утробу матери своей?
     Но это  должно  происходить  в темноте! У испытуемого должна быть  лишь
крошечная свеча,  символ тайного знания, он не должен  ничего видеть до  тех
пор,  пока у  груди  его не  окажется меч!  Все  это  имело чисто ритуальное
значение, поскольку  каждый  кандидат, готов ли он был к  испытанию или нет,
заранее  знал  и вопрос, и ответ на него. Но  все-таки  не полагалось видеть
спрашивающего с мечом до тех пор, пока не столкнешься с ним лицом к лицу.
     В  ярком свете пылающих мумий  Шеф прекрасно  мог  разглядеть  стоящего
наверху  человека,  острый  меч  в его  руке,  а  также то, что  человек  не
собирался пустить оружие в  ход. Позади этого человеке в  обращенном к  Шефу
полукруге сидело еще около дюжины людей  в серых капюшонах. Они тоже  должны
были  оставаться невидимы до тех  пор,  пока не заговорят. Сообразив, что их
стало видно раньше времени,  люди в капюшонах стали переглядываться, ерзать,
суетливо перешептываться. Встречающему и судьям поднимающийся из Преисподней
Шеф  с каждым  шагом казался  все больше и больше, его тень угрожающе  росла
перед ним, словно убитые из зала испытаний прислали своего мстителя. Золотой
венец  на  голове  Шефа  и золотые  браслеты  на его бицепсах отсвечивали  в
красном зареве и метали гневные отблески на стены.
     -- Зачем  ты  это  сделал? --  прошипел  встречающий. -- Я думал...  --
Испытание уже  пошло неправильно.  Он вытянул  меч вперед и  обнаружил,  что
человек, который много сильней, чем он, держит его за руку.
     -- Попробуй еще раз, -- сказал Шеф.
     --  Как может человек родиться, будучи стар?  неужели может он в другой
раз войти в утробу матери своей?
     "Вопрос  из моего сна", -- подумал  Шеф. Тогда он не знал ответа. Но он
только  что подвергся испытанию  и выдержал его.  Ответ  должен  быть как-то
связан с самими испытаниями. Что-нибудь  христианское  или, по меньшей мере,
наполовину христианское. Как бы ответил отец  Андреас? Раздумчиво, на том же
арабском языке,  на  каком  к  нему обратились, самом распространенном языке
пограничья, Шеф ответил:
     -- Отбросить страх. И похоть. И страх смерти. И выйти из могилы.
     -- Это не ответ! Слова неточные!
     -- Но достаточно близкие, -- ответил Шеф.
     Схваченное им запястье было тонким, запястье охотника или пастуха, а то
и священника, но не пахаря. Резким движением натренированных  в кузнице  рук
Шеф выкрутил  запястье назад, услышал крик боли и звон упавшего  на каменный
пол меча. Он отпустил руку встречающего, подошел к мечу и поднял его. Слегка
изогнутый, лезвие заточено с одного края, острие тонкое как иголка.
     Оружие для  удара  в  спину. С мечом  в руке  Шеф  подошел к  полукругу
сидящих людей в капюшонах и встал, грозно глядя на них сверху вниз.
     -- Зачем ты... зачем ты сжег их?
     -- Потому  что  они  были людьми. Как вы и я. Я не  против того,  чтобы
убивать  людей,  но  я не  хочу, чтобы  над ними издевались после смерти. На
Севере мертвых  принято не только хоронить, но и сжигать. А  теперь вот что.
Вы  заставили  меня  прийти  сюда, похитив  мою  женщину. Вы подвергли  меня
испытанию, и я его выдержит. Вы должны были что-то сказать мне. Говорите.
     Полагаю. что есть более легкий путь наружу, чем тот, которым пришел я.
     Говорите свою речь и давайте  разойдемся по домам.  И  ради всех богов,
зажгите  еще свечей! Мне совсем не  хочется разговаривать в темноте  или при
свете погребального костра.
     Глава совершенных колебался, видя, что инициатива от него ускользнула.
     Однако это, может быть, и к лучшему. Во всяком случае,  ясно, что  этот
испытуемый,  этот король  --  человек незаурядный. Может  быть, очень  может
быть, что  это и есть тот, кого они искали.  Чтобы  хоть  чуть-чуть выиграть
время, глава совершенных откинул капюшон, мановением руки приказал, чтобы из
потайных ниш достали лампы и зажгли их.
     -- Что это висит у тебя на шее? -- спросил он.
     -- Это  лесенка, мне говорили, что вы называете ее graduale. Сказал мне
это  сам император Римский. Много лет назад и за много миль отсюда.  Сидя на
зеленом холме около городской стены.
     Perfectus нервно облизал губы. Он уже потерял инициативу в разговоре.
     --  Это  Святой Грааль, -- подчеркнул он, -- мы на своем языке называем
его Seint Graal. Но прежде чем я объясню тебе, что это такое, поклянись, что
никому  не  расскажешь об услышанном в этом зале.  Ты должен поклясться, что
станешь одним из нас.  Ведь если  сказанное здесь дойдет  до чужих ушей, это
принесет...  --  он  сделал  паузу,   --  смерть  христианству.   Ты  должен
поклясться, что будешь молчать! Чем ты поклянешься?
     Шеф  на  мгновение  задумался.  По-видимому,  эти люди  не  вполне себе
представляют, как с ним обращаться. Смерть христианства -- что ему до нее?
     Им  следовало бы знать об этом. Однако он не верил в возможность давать
ложные клятвы. Так можно накликать беду.
     -- Я поклянусь вот этим, -- сказал Шеф, положив руку на свою пектораль.
     Его отец, существует ли он на небе или только в воображении, не стал бы
беспокоиться из-за ложной клятвы или клятвы, принесенной чисто формально.
     -- Я клянусь своим амулетом и вашим Святым Граалем никому не раскрывать
то, что услышу в этом зале.
     Напряжение сидящих полукругом  perfecti  спало, как и напряжение самого
главного среди них, которого Шеф уже мог разглядеть: пожилой человек с умным
и хитрым лицом, лицом удачливого сельского купчика.
     --  Хорошо  же. До нас  дошли  слухи,  что Святое  Копье, которое носит
император,  дал ему ты. Ты,  следовательно,  должен знать, почему  это копье
свято. Это оружие центуриона, который пронзил распятого Спасителя.
     Шеф кивнул.
     -- Почему же вместе с копьем должна быть лесенка? Я скажу  тебе.  После
того как сотник пронзил Господа нашего и истекли кровь и вода, благочестивые
люди выпросили у римлян тело  Спасителя.  Это были Иосиф из Аримафеи  и  его
родственник Никодим.
     При упоминании последнего имени все люди в капюшонах разом подняли руки
и осенили себя зигзагообразным знаком.
     --  Они  сняли  тело  с  креста.  И,  конечно  же, они  воспользовались
лесенкой.
     Эта лесенка и  есть Грааль. Они положили тело на лесенку, чтобы отнести
его  в каменный  склеп,  приготовленный Иосифом  для  человека, которого  он
считал пророком. А теперь, король, я вот о чем попрошу тебя. Говорят, что ты
был  крещен, воспитан христианином.  Так  скажи  мне:  что  христиане  могут
предложить верующим?
     Шеф  задумался.  Вряд  ли  это  была  часть ритуала,  вопрос  прозвучал
искренне.
     Ответа он  не знал. Насколько ему  помнилось, отец Андреас говорил, что
христиане  должны  оставаться  христианами, а  не  то попадут в  ад вместе с
язычниками. В ад? Или на небеса? Возможно, это и был ответ.
     -- Они предлагают им жизнь, -- сказал Шеф. -- Вечную жизнь.
     -- А как они могут ее предлагать? Как они осмеливаются  обещать ее? Они
обещают ее, потому что, как они  говорят, сам Христос воскрес из мертвых. Но
я  могу тебе сказать кое-что. Он не воскресал в гробнице Иосифа. Потому  что
он не умер на кресте! Он остался жив.
     Глава  посвященных  откинулся  в кресле,  чтобы насладиться эффектом от
своих  слов.  Но его подстерегала  неожиданность.  Шеф категорически покачал
головой.
     --  Ему пронзил  грудь  германский  центурион.  Он звался Лонгинус.  Он
пронзил  его копьем римских  пехотинцев,  пилумом.  Я держал  это копье, и я
видел удар.
     --  Удар  был   нанесен.  Но  он   пошел  вбок.  --  Perfectus  отметил
непостижимую  уверенность своего собеседника  и  продолжал:  -- Возможно,  у
распятых, у людей с поднятыми выше головы руками, поза  необычная, и  сердце
при ней  смещается  в сторону.  И странно,  что из раны  вытекла вода. Может
быть, Лонгинус пронзил какой-то другой орган. Но когда Иосиф и Никодим после
праздника опресноков пришли с  ароматами и мастями к сделанной ими гробнице,
чтобы помазать Иисуса, они  обнаружили, что он жив. И по-прежнему завернут в
плащаницу.
     Теперь настала очередь Шефа задуматься, постараться выявить истину.
     Десять  ночей  назад  ему  приснился  сон  о  человеке,  ужасный  сон о
человеке,  очнувшемся от смерти со  спеленутыми руками  и с болью в  сердце.
Однако такое вполне могло быть.  Он знавал людей, оживших после битвы, когда
их  товарищи  уже приготовились  опустить  их в могилу, подобное случалось с
друзьями Бранда. И сам Бранд выжил после глубокой раны в живот. Такое бывало
нечасто, но бывало.
     -- Что было потом?
     --   Нескольким    доверенным   людям   сказали   правду.   Но   вскоре
распространились  слухи, что пришедшие  к  склепу  узнали Евангелие,  Благую
Весть, и что гробница оказалась пуста и являлся ангел Господень. Что Христос
спускался в ад, чтобы спасти  патриархов и пророков. Христиане  считают, что
эта история исходит от Никодима, потому что тот разговаривал с Христом после
распятия.  До сих пор они  читают  эту историю в своем  ложном  Евангелии от
Никодима.  Но  это  неправда.  Христос   не  умирал.  И  не  являлся   своим
приверженцам. Его выходили Иосиф с Никодимом и женщина, которую звали Марией
Магдалиной. Потом  богатый Никодим тайно распродал свое добро, и то же самое
сделал  Иосиф  из  Аримафеи,  и  все они, вместе  с  Христом  и  Магдалиной,
пробрались  в  нашу страну. Они покинули  Палестину,  из-за которой боролись
римляне  с  евреями,  и  отправились на  другой край  Внутреннего  моря,  но
находившийся  в пределах древней Римской империи. Здесь они жили. Здесь  они
умерли. Здесь они растили своих детей,  детей  Иисуса и Марии. И  их семя не
сгинуло. Ведь все мы, народ гор, можем проследить наше происхождение от них.
И поэтому мы Сыновья Господа!
     При последних словах в голосе его прозвучал триумф,  и ему  вторили все
сидящие в зале.
     Да, подумал Шеф.  Такая  история христианам бы  не понравилась. Но  тут
есть неувязка, ведь если Иисус, происхождением от которого они гордятся, был
простым смертным, почему  они объявляют себя Сынами Господа и почему верят в
Христа?  У  них  сеть  причина  не верить. Но  у них  на все  найдутся  свои
объяснения, в точности,  как  у Торвина и Фармана.  У верующих всегда готовы
объяснения.
     -- И чего же вы тогда хотите от меня? -- тихо спросил он.
     --  Грааль.  Мы  сохранили  его.   Сейчас  он  в  глубочайших  глубинах
Пигпуньента. Но император знает, что Грааль там, его люди каждый день копают
и копают. Мы боимся,  что скоро он найдет реликвию,  а также наши святыни  и
заветы. Он  уничтожит их, и вместе  с ними все  свидетельства нашего тайного
знания. Мы должны спасти их. Грааль  и наши  книги. Или прогнать императора.
Ты... ты пришел в нашу  страну  с нашим священным знаком на груди, ты прошел
наше сакральное  испытание без помощи и подсказки, некоторые из  нас думают,
что ты явившийся вновь святой Никодим! Мы просим тебя помочь нам.
     Шеф поскреб  бороду. Интересная история. Но гораздо интересней, как ему
выбраться отсюда. Он все еще во власти этих фанатиков.
     --  Я  не Никодим,-- заявил он.  --  Но скажите-ка  мне.  Если  я сумею
сделать то, о чем вы просите-а я не знаю,  как это сделать, -- что вы  тогда
сделаете  для меня?  Ваша вера -- не  моя вера, и ваши  беды -- не мои беды.
Какова цена? И вам следует помнить, что я богат.
     --  Твое  богатство --  золото.  Мы, впрочем, слышали, что ты все время
ищешь новые знания,  что ты и  твои люди пытаетесь  летать, сделать то, чего
никто еще не делал. Нам сказали, что ты хочешь узнать тайну греческого огня.
     Шеф выпрямился, у него сразу появился интерес.
     -- Вы знаете секрет греческого огня?
     -- Нет. Этого мы тебе обещать не можем. Мы уверены, что никто в мире не
знает тайну,  которую хранят  всего-то несколько  греков, и  даже среди них,
возможно, каждый знает лишь малую ее часть.  Но мы кое-что  знаем об огне, и
то, что знаем, расскажем тебе. Если ты вернешь нам наши святые реликвии.
     Красные  отблески  позади них  уже  угасли,  зал освещался  теперь лишь
чистым светом десятка  ламп и выглядел, несмотря  на каменные  стены вокруг,
как и любая другая комната, где люди занимаются своими делами.
     -- Я сделаю, что смогу, -- сказал Шеф.
     ________
     20 стоунов  = 127  кг; 25 стоунов = 160  кг (Здесь  и  далее примечания
переводчика.).
     Порт напротив Балеарских островов.
     Иосиф из  Аримафеи, снятие тела  и погребение упоминаются не  только  у
Иоанна, но  во всех Евангелиях: от  Матфея 27:57- 60, от  Марка 15:43-46. от
Луки 23:51-53, от Иоанна 19:38-41.
     Евангелие от Иоанна 3:4.


МОЛОТ И КРЕСТ IV
ИМПЕРАТОР И МОЛОТ

Гарри ГАРРИСОН и Джон ХОЛМ


http://bestlibrary.org.ru


Глава 1

   Император римлян узнал теперь то, что на протяжении истории  довелось
узнать уже многим измученным военачальникам:  чем  больше  помощников  в
серьезном и трудном деле, тем больше проблем, если только подчиненные не
настолько дисциплинированны, чтобы отказаться от самодеятельности  и  от
преследования собственных интересов. Те,  кто  хорошо  знал  императора,
заметили его побелевшие вдруг костяшки  рук  и  зажатость  шейных  мышц.
Остальные заметили только тихий голос и внимание, с которым он слушал.
   По-видимому, барон Бежье был  на  ножах  с  епископом  Безансона.  Их
отряды  имели  примерно  одинаковую  численность,  сто  человек  и   сто
двадцать, и считались средними по проявляемой лояльности и  рвению.  Оба
отряда пришли издалека, поэтому в них не могло быть тайных еретиков,  но
не было в них и соотечественников императора.  Их  поставили  в  среднее
кольцо охраны из трех, которым Бруно  окружил  Пигпуньент,  и  они  днем
патрулировали почти непроходимые кустарники, а  в  часы  ночного  отдыха
изнемогали в  зное,  поднимавшемся  от  обожженной  солнцем  почвы.  Они
спорили из-за воды, как и вся остальная армия.
   Барон  считал,  что  епископ  слишком  рано  снимает  своих  людей  с
патрулирования,  чтобы  они  первыми  добрались  до  источника,  напоили
лошадей и мулов, а людям барона потом приходится пить мутную  воду.  Как
будто на десять миль в округе где-то была сейчас немутная вода.
   А в это время, думал Бруно, рабочие с кирками и лопатами все ближе  и
ближе подбираются к главной  тайне.  Не  далее  как  сегодня  утром  они
обнаружили в каменной стене, которую разбирали, потайной ход. Он вел  от
замаскированных в стене ниш вниз к самому основанию крепости  и  выводил
наружу на дне ущелья - для бегства в том случае, если крепость не сможет
выдержать штурм. Бруно был уверен, что никто  им  не  воспользовался.  В
противном случае гарнизон не стал бы сражаться  до  последнего.  Но  где
есть один тайный ход, там может быть и  другой.  Время  от  времени  шум
огромного военного лагеря перекрывался грохотом падающего камня, который
несколько десятков человек сковырнули подъемным  механизмом  с  места  и
сбросили в глубокое ущелье. У Бруно болела голова, по  шее  текли  ручьи
пота, он  чувствовал  неистовую  потребность  вернуться  на  раскопки  и
подгонять рабочих.  Вместо  этого  ему  приходилось  слушать  спор  двух
дураков на языке, который он с трудом понимал.
   Внезапно барон Бежье вскочил,  ругаясь  на  своем  диалекте.  Епископ
демонстративно  пожал  плечами,  притворяясь,  что  истолковал  движение
барона как намерение  уйти.  Зевнув,  он  протянул  через  стол  руку  с
блеснувшим на пальце епископским перстнем: дескать, целуй перстень и иди
себе.
   Разъяренный барон ударил по протянутой руке. Епископ, в  чьих  жилах,
как и у барона, текла кровь десяти  поколений  воинов,  в  свою  очередь
вскочил, хватаясь за оружие, которого не носил. Барон мгновенно выхватил
свой кинжал, длинный и  узкий  misericorde,  предназначенный  для  того,
чтобы колоть им в сочленения лат или в глазную щель.
   Намного быстрее движения барона, быстрее, чем мог бы  заметить  глаз,
взметнулась рука императора, перехватив запястье барона. Гориллообразные
плечи  перекатились  под  кожаными  доспехами,  которые  все  еще  носил
император, - рывок, хруст костей, и  барон  врезался  в  стену  палатки.
Телохранители для проформы вытащили палаши, но не двинулись с места.  Во
многих сражениях и стычках они убедились, что их император не  нуждается
в защите. Он с голыми руками был более опасен,  чем  искусный  рыцарь  в
полном вооружении. Баварец Тассо вопросительно поднял бровь.
   - Уведите его, - коротко  приказал  Бруно.  -  Он  обнажил  оружие  в
присутствии своего императора.  Прислать  к  нему  священника,  а  потом
повесить. Его графу скажите,  что  я  жду  от  него  рекомендаций,  кому
передать во владение Бежье. Его людей отошлите домой. - Через  мгновение
он передумал: -  Они  могут  взбунтоваться.  Возьмите  десяток  из  них,
каждому  отрубите  левую  руку  и  правую  ногу,  скажите  им,  что  это
милосердие императора. А вы,  ваше  преосвященство,  -  обратился  он  к
епископу, - вы его спровоцировали. Я налагаю  на  вас  штраф  в  размере
годового  дохода  вашей  епархии.  А  пока  вы  его  не  выплатили,  вам
дозволяется  усмирять  свой  чересчур  горячий   нрав.   Десять   ударов
канторской плеткой ежедневно. Мой капеллан проследит за этим.
   Он уставился через стол на побледневшее лицо епископа, который  очень
быстро сообразил, что не следует больше ни секунды раздражать императора
своим присутствием. Барон Бежье  уже  исчез,  его  увели  к  никогда  не
пустовавшим виселицам на краю  лагеря.  Епископ  попятился,  кланяясь  и
соображая, как быстро сможет собрать тысячу золотых солидов. -  Что  там
за шум? - поинтересовался император.
   Тассо, bruder Ордена Копья, внимательно вгляделся вдоль рядов палаток
и бараков. - Агилульф, - ответил он. - Наконец-то прибыл.
   На лице  императора  расплылась  одна  из  его  неожиданных  чарующих
улыбок.
   - Агилульф! Долго же он добирался. Зато это означает тысячу  человек,
истинных германцев под командой офицеров  из  Ордена  Копья.  Мы  сможем
убрать этих мерзавцев, которые охраняют западные подходы, и заменить  их
нашими надежными парнями. И, осмелюсь сказать, у Агилульфа найдется пара
дюжин настоящих мужчин с кнутами, чтобы заставить этих ленивых чертей  в
крепости работать. Ха, его ребята хорошо отдохнули на  море,  они  будут
рады взяться за дело.
   Тассо  кивнул.  Казалось,  император  развеселился:  в  эти  дни  его
настроение быстро менялось. Если бы эти идиоты в палатке  повнимательней
взглянули тогда на Бруно, они бы поняли, что его лучше не раздражать.  А
вот сейчас можно рискнуть.
   - Люди барона, ты велел отрубить им руки и ноги, - отважился Тассо. -
Десять человек, ты сказал? Или хватит пяти? Не только руки, но  и  ноги,
так?
   Улыбка императора исчезла, он пересек палатку, прежде чем Тассо успел
моргнуть или подумать о самозащите. Он, впрочем, и не пытался.
   - Я знаю, к чему ты клонишь, Тассо, - сказал Бруно,  глядя  с  высоты
своего среднего роста в глаза высокого баварца. -  Ты  считаешь,  что  я
слишком жесток с этими ублюдками. Да, я  жесток,  потому  что  наступили
жестокие времена. Мы больше не можем позволить себе неудачу. Не  сейчас,
когда дьявол вырвался на свободу. Он вырвался.
   - Дьявол вырвался на свободу? -  вмешался  другой  голос,  хриплый  и
неприветливый голос  дьякона  Эркенберта,  который  пришел  для  доклада
повелителю  с  испытательной  площадки,  где  неустанно   трудился   над
усовершенствованием своей осадной катапульты. - Когда это  случится,  мы
увидим предвозвестия и знамения в небе.

***

   В лагере  кордовского  халифа  телохранители  тоже  чувствовали  себя
неспокойно. Каждый вечер, когда армия останавливалась на ночлег, в землю
вбивали колы для казней, каждая ночь омрачалась воплями  людей,  которые
чувствовали, как острие кола пронзает им внутренности,  хотя  они  всеми
силами старались удержаться на железном кольце,  не  дающем  им  умереть
сразу. Поговаривали, что храбрый человек способен сам  скользнуть  вниз,
чтобы кол поскорее проткнул кишки и печень. Впрочем, от заднего  прохода
до сердца расстояние велико -  слишком  велико  для  дюжинной  смелости.
Халиф пребывал в  мрачном  настроении  из-за  многочисленных  поражений,
непривычных для правоверных приверженцев  Пророка.  Флот  был  сожжен  и
рассеян, многие войска буквально растоптаны, а остальные деморализованы,
медленно и неохотно сближаясь с противником. Если в ближайшее  время  не
поступят хорошие новости, снова будут ночные вопли и казни. Может  быть,
и среди самих телохранителей. Расстилая кожаный  ковер  и  обнажая  свои
скимитары, телохранители молили небеса послать козла отпущения.
   В запыленной одежде вошел капитан кавалерийских патрулей. За  ним  на
веревке волокли юношу со связанными запястьями, тот пытался подняться на
ноги и выкрикивал проклятья. Телохранители с облегчением  переглянулись,
пропуская капитана. Жертва на этот вечер  есть.  Возможно,  она  смягчит
повелителя.
   Мухатьях не замечал зловещего взгляда халифа, он утвердился на  ногах
и сердито расправил изорванные одеяния.
   - Ты ученик Ибн-Фирнаса, - неторопливо заговорил халиф. - Мы  послали
тебя сопровождать северных франков, их флот  с  таинственными  машинами,
которые должны были потопить красные галеры греков. Северяне не потопили
галеры, они сбежали, по крайней  мере,  так  нам  рассказывали  немногие
спасшиеся - перед тем как были казнены. А что расскажешь нам ты?
   - Предательство, - прошипел Мухатьях. - Я расскажу о предательстве.
   Никакое  другое  слово  не  могло  лучше  соответствовать  настроению
халифа. Он откинулся на  подушках,  а  Мухатьях,  приведенный  в  ярость
долгими днями молчания и всеобщего презрения в море, днями  вынужденного
безделья и  заключения  в  иудейской  тюрьме,  начал  свой  рассказ:  об
отпадении северян от союза с арабами, об их трусливом нежелании  напасть
на греков, об их невежественных забавах с секретами кордовских мудрецов.
И хуже всего, о предательстве по  отношению  к  Пророку  и  его  слугам,
совершенном богатыми евреями, которых халиф защищал от христиан,  а  они
отплатили тем, что заключили союз с пожирающими свинину и пьющими  вино.
Искренность Мухатьяха была очевидна. В отличие  от  всех,  с  кем  халиф
говорил за последние недели, юноша ничуть  не  заботился  о  собственной
безопасности. Становилось  ясно,  что  единственным  его  желанием  было
обрушиться на врагов Шатт аль-Ислам и истребить их. Снова и снова в  его
словах  сквозил  упрек  халифу:  он  был  слишком  снисходителен,  своим
долготерпением он позволил своим тайным врагам набраться дерзости. Такие
упреки халиф готов был выслушивать. Речи честного человека.
   - Когда ты в последний раз утолял жажду? - спросил под конец халиф.
   Мухатьях выпучился на него, в своем неистовстве забыв о мучающей  его
жажде.
   - Перед полуднем, - сипло ответил он. -  Я  ехал  во  время  дневного
зноя.
   Халиф взмахнул рукой:
   - Принесите шербет для этого правоверного. И пусть все узнают  о  его
усердии. Когда он напьется, наполните  его  рот  золотом  и  приготовьте
почетную одежду. А теперь пошлите за  нашими  генералами,  адмиралами  и
хранителями карт. Пусть все приготовятся  повернуть  нашу  армию  против
евреев. Сначала идем на евреев, потом - на  христиан.  На  врага  внутри
ворот, а потом на врага снаружи.
   Заметив хорошее настроение халифа, те, кто держал  наготове  узников,
чья казнь должна была  смягчить  сердце  повелителя  правоверных,  молча
увели несчастных прочь. Ничего, пригодятся в другой раз.

Глава 2

   Столпившиеся на палубе "Победителя Фафнира" люди смотрели на Соломона
кто с недоверием, а кто и с ужасом.
   - Повтори-ка еще раз, -  проговорил  Бранд.  -  Он  хочет,  чтобы  мы
разобрали змея, и доставили его вместе с материалами еще на двух змеев в
горы, и захватили  с  собой  целую  милю  тросов,  Толмана  и  еще  двух
мальчишек?
   Соломон согласно склонил голову:
   - Так распорядился ваш повелитель.
   Все взгляды обратились к  Стеффи  Косому,  стоявшему  на  шаг  позади
Соломона с выражением полного замешательства на лице. Он  переминался  с
ноги на ногу, не в силах  взглянуть  в  лицо  командирам  двумя  глазами
одновременно.
   - Так он и сказал, - запинаясь, подтвердил Стеффи. - Чтобы три  змея,
и к ним навроде охрану, погрузить на мулов и доставить в  горы  со  всей
скоростью, только еще быстрее. Так он и сказал, все точно.
   В преданности Стеффи сомнений не возникало, что бы там ни говорили  о
его сообразительности. По крайней мере,  переданное  сообщение  не  было
ловушкой. Взгляды моряков встретились, снова перешли на Соломона.
   - Мы не сомневаемся, что он так и сказал, - начал Торвин. - Но с  тех
пор, как он уехал, здесь кое-что произошло. То, о чем он не знает.
   Соломон поклонился:
   - Мне об этом  известно.  Ведь  не  кто  иной,  как  мой  собственный
повелитель, приказал, чтобы все  наши  люди  вне  крепостных  стен,  все
торговцы  и  сельскохозяйственные  рабочие   ради   своей   безопасности
немедленно вернулись в город. Мы уже несколько недель знаем, что Римский
император подошел чересчур близко к нам, хотя его армия, видимо, скована
действиями по ту сторону границы. Зато мусульманам до нас осталось всего
два дня пути - для хорошего всадника и того меньше. А ведь арабы,  когда
хотят, могут двигаться быстро, как  бы  ни  был  медлителен  сам  халиф.
Завтра  утром  у  наших  ворот  может  оказаться  их  легкая  кавалерия.
Возможно, они уже в горах.
   - Да хрен с ней, с легкой кавалерией, - отозвался Хагбарт. - Что меня
тревожит по-настоящему, так это красные галеры. Взяли и повернули назад.
Как в свое время делали Рагнарссоны. Мы недавно  вышли  в  море  -  наши
полдюжины кораблей, - запускаем  змеев,  а  галеры  вдруг  появились  из
дымки, как будто так и задумано. Даже не спешили,  просто  шли  себе  со
скоростью двенадцать гребков в минуту. Но все равно чуть не отрезали нас
от гавани. Если бы Толман не заметил их первым, нас бы всех могли сжечь.
   - Если бы нам не пришлось опускать Толмана и вытаскивать его из воды,
мы могли бы уйти в открытое  море  и  там  переждать,  -  сказал  Бранд,
продолжая давний спор.
   - Пусть так. Галеры подоспели к гавани сразу вслед за нами, заглянули
внутрь, сожгли  зазевавшуюся  рыбачью  лодку  -  просто  для  острастки,
показать нам, на что они способны, - и погребли себе дальше на север. Но
они ушли недалеко. Могут вернуться еще до заката.
   - Мы считаем, что мудрее будет, - заключил Торвин, обращаясь сразу ко
всем, - если король вернется сюда и приготовит флот к отплытию.
   Соломон развел руками:
   - Я передал вам его  распоряжения.  Вы  сами  говорите,  что  он  ваш
король. Когда мой князь принимает решение, я  с  ним  больше  не  спорю.
Возможно, у вас, северян, все по-другому.
   Долгое молчание. Его нарушил Бранд:
   - Ваш князь отпустит нас из города?
   - Он отпустит вас из города. Вы не находитесь  под  его  защитой.  Он
позволит мне сопровождать вас. Я нынче в опале. Я резко высказывался  по
поводу освобождения юного араба, и князь готов со мной расстаться. Никто
из других его людей не пойдет.
   - Ладно, - сказал Бранд. - Все-таки придется нам это сделать. Торвин,
дай  Соломону  серебра  на  покупку  мулов.  Стеффи,  начинай   паковать
материалы для змеев и выясни, сколько  тебе  потребуется  мулов.  Собери
летную команду.
   - Вы, сударь, отправитесь с нами? - спросил Стеффи.
   - Нет. Я не очень-то подхожу для стремительных маршей, а  что-то  мне
подсказывает, что  вы  спуститесь  с  этой  горы  намного  быстрее,  чем
поднимались. Это если вам  еще  повезет.  Я  намерен  остаться  здесь  и
подумать, как оборонять эту гавань. От всего на свете, в том числе и  от
пламени.

***

   В  горах,  за  несколько  миль  от  берега,  Шеф  в   обычной   своей
старательной  и  скептической   манере   решил   еще   разок   повторить
эксперимент. Белое вещество, которое показали ему perfecti,  он  не  раз
видел раньше. Как и каждый,  кому  доводилось  убирать  в  коровьем  или
свином хлеву. Белая земля. Говорят, она образуется из мочи животных.
   Но раньше  Шеф  не  встречал  ее  кристаллическую  разновидность.  Он
поинтересовался, как удалось ее получить.  Объяснение  оказалось  вполне
естественным. В Англии, где земля почти все время сырая, тем более земля
в хлеву, практически никогда не могло  случиться  так,  чтобы  на  белой
земле разводили огонь. Здесь же во время холодной и сухой  горной  зимы,
когда скотину многие держали прямо  в  доме,  это  происходило  довольно
часто. Все горцы знали, что белая земля горит ярким пламенем, и  однажды
кто-то объединил это знание с умениями арабов,  уже  хорошо  знакомых  с
al-kimi, al-kuhl, al-gili и прочими  таинственными  искусствами.  Теперь
было известно, что во взятую из хлева белую землю  надо  добавить  воды,
измельченного известняка и  золы  из  очага,  сварить,  и  в  результате
получатся такие кристаллы.
   Горцы называли их  "Sal  Petri"  -  "соль  святого  Петра".  Или  это
переводилось  просто  как  "каменная  соль"?  Шеф  не  знал,  да  и   не
интересовался. Очень скоро он понял, что селитра не  имеет  отношения  к
тайне греческого огня. Но все равно  она  представляла  интерес,  как  и
другие вещества, с которыми Дети  Бога  познакомили  Шефа.  Еще  немного
новых знаний.
   Он сложил из щепок  стопку,  целый  ряд  стопок,  и  насыпал  на  них
кристаллики. Потом  в  каждую  стопку  отмерил  особую  добавку  из  тех
веществ, что дал ему  седобородый  Ансельм.  В  обычных  обстоятельствах
каждый костер пришлось бы старательно разжигать от лучины и раздувать  с
тем умением, которому каждый ребенок научился или не научился  от  своих
родителей. Одни люди умеют разводить костер, другим  это  не  дано,  так
говорит народная мудрость. Кто умеет, те пойдут в ад, там дьявол  задаст
им работы. Но эти костры были необычные.
   Шеф помахал полусырой веткой над собой, чтобы она разгорелась поярче,
наклонился и с нескольких футов бросил ее под первую  стопку  деревяшек.
Легкое "паф", яркая вспышка, и костер сразу же превратился в  догорающие
угли.
   Он взял еще одну палочку, отошел на три шага, повторил процедуру.  На
этот раз вслед за "паф" вырвался язык зеленого пламени.
   - Медные опилки для зеленого цвета, - пробормотал  Шеф  про  себя.  -
Так, а что нужно для желтого?
   - Мы называем это орпигмент,  золотой  краситель,  -  сказал  стоящий
рядом Ансельм, седобородый глава perfecti. -  Хотя  греки  называют  его
по-другому. Большинству таких фокусов мы научились от греческих  купцов.
Вот почему нам казалось, что это ключ к тайне греческого огня.  Впрочем,
арабы тоже делают такие цветные огни, они их зажигают  по  праздникам  в
честь своих правителей и своего Пророка. Они называют это  искусство,  в
котором достигли больших высот, al-kimi. Учение о  перегонке  и  горючих
веществах.
   - Это не греческий огонь, - рассеянно отозвался Шеф,  двигаясь  вдоль
ряда костров и бормоча себе под нос, какие добавки нужны  для  различных
цветов. - Это вообще ерунда.
   - Но ведь ты не откажешься от своего обещания помочь нам?
   - Я не откажусь от обещания  попытаться  помочь.  Но  вы  мне  задали
трудную задачку.
   - Наши  люди  видели,  как  вы  летаете  на  загадочных  машинах.  Мы
подумали, что вы сможете налететь на Пигпуньент, как орлы, и унести наши
реликвии по воздуху.
   Шеф подбросил последний факел, посмотрел на результат и, оглянувшись,
сверху вниз улыбнулся маленькому седому человечку.
   - Может быть, когда-нибудь мы научимся и  такому.  Но  опуститься  на
скалы, а не в мягкое море? И снова взлететь без  тросов,  и  без  помощи
летной команды, и без ветра? Поднять  одни  боги  знают  какую  тяжесть,
вдобавок к тяжести мальчишки? Нет, для этого понадобилась бы  искусность
Велунда, кузнеца богов. - А что же тогда ты сделаешь?
   - Это потребует больших усилий от каждого из нас. От вас  и  от  моих
людей, которые должны прийти. Покажи-ка мне еще раз, нарисуй  на  песке,
где находится лагерь христиан и как у них расставлены посты.
   Ансельм резко свистнул, и  тот  самый  мальчонка,  который  играл  на
свирели, подбежал к ним.

***

   На следующий день, когда солнце уже начало клониться к горизонту. Шеф
собрал вместе весь свой отряд  -  еретиков,  викингов,  летную  команду,
поспешно приведенную Соломоном, - и еще раз изложил  все  пункты  своего
плана.
   Тридцать  мужчин  и  три  мальчишки  стояли  на  травянистом   уступе
последнего  горного  склона  перед  вершиной  Пигпуньент,  которую  было
отчетливо видно даже без подзорной трубы. Кроме нее, в  ярком  солнечном
свете каждый мог разглядеть, что на прилегающей равнине полно народу: во
всевозможных  направлениях  двигались   конные   разъезды,   на   каждой
прогалине, в  кустарнике  поблескивали  оружие  и  доспехи.  Дойти  сюда
оказалось нелегко, приходилось то и дело останавливаться и ждать.  Всех,
кого только  можно,  Ансельм  задействовал  для  прикрытия  и  разведки.
Еретики находились на своей  земле  и  вблизи  одного  из  своих  тайных
оплотов. И все же каждые  несколько  минут  поступало  предупреждение  о
стерегущих в ночи христианских всадниках, и Шефу с Ансельмом приходилось
уводить людей с  тропы  и  прятаться  в  скалах  или  зарослях  колючего
кустарника, пока негромкий окрик или посвист  не  давал  им  знать,  что
можно  возвращаться.  Здесь   они   еще   находились   в   относительной
безопасности, так считал Ансельм. К их уступу вели только две  тропы,  и
обе сейчас усиленно охранялись. Однако  привлекать  внимание  не  стоит.
Разглядывая весь день после полудня местность, Шеф  из  осторожности  не
высовывался,   прятался   глубоко   в   тени   кустов.    Сначала    Шеф
проинструктировал людей из  своего  отряда,  который  он  определил  как
группу захвата. Вместе с ним самим в нее  входило  всего  семь  человек.
Пастушок,  которого  Шеф   про   себя   окрестил   Свирелькой   за   его
предупредительные сигналы, всегда подаваемые на этом инструменте, должен
был стать проводником. Четыре других подростка, выбранные за бойкость  и
проворство, чтобы нести святые реликвии. И наконец,  Ришье.  младший  из
perfecti. Когда Ансельм вывел его вперед, Шеф неодобрительно  покосился.
Именно Ришье встречал короля у вершины лесенки,  и  Шеф  был  отнюдь  не
высокого мнения о его сметливости и даже о его храбрости. В  отличие  от
остальных Ришье также нельзя было назвать и легким  на  подъем.  Хоть  и
младшему из "совершенных", ему было не меньше сорока лет  -  старик,  по
горным меркам, как, впрочем, и по меркам родных для Шефа  болот,  далеко
не тот человек, чтобы весь день ходить по кручам или  играть  в  прятки,
ползая среди кустарника. Однако Ансельм настаивал. Только perfecti знают
путь во внутреннее святилище. Нет, описать этот  путь  другому  человеку
нельзя. Даже отказавшись от  строжайших  правил  секретности,  объяснить
дорогу на словах невозможно. Только показать. Так что с  отрядом  должен
идти кто-то из посвященных, и это будет Ришье.
   И во главе группы - сам Шеф. Между прочим, Шеф заметил, что Свирелька
смотрит на него с тем же сомнением, с каким сам Шеф смотрел на Ришье,  и
было понятно почему. Среди легковесных горцев Шеф выглядел  своего  рода
Стирром. Он был на полторы головы выше любого другого человека в отряде,
включая Ришье. Вес его превышал вес Ришье на пятьдесят  фунтов,  а  всех
остальных - по крайней мере на семьдесят. Выдержит  ли  он  темп,  когда
понадобится быстрота? Сможет ли незамеченным  пробираться  под  покровом
кустарника?  Очевидно,  Свирелька  в  это  не  верил.  У   самого   Шефа
уверенности было побольше. Не так уж много лет прошло с тех пор, как они
вместе с Хандом подкрадывались в болотах к диким кабанам или  на  животе
подползали к личному пруду какого-нибудь тана за рыбой. С  тех  пор  Шеф
стал крупнее и сильнее, но он знал, что лишнего жира у  него  нет.  Если
кто-то может обойти конные разъезды и караульщиков, сможет и он.
   Он не испытывал ни малейшего страха, что ночью его заметят  и  убьют.
Шансы на успех были неплохие, а если и суждена  смерть,  то  легкая,  не
такая, как у Сумаррфугла.
   Тяжесть в груди и холодок в сердце вызывали мысль  о  пленении.  Ведь
плен означает встречу с императором. Шеф видел Бруно вблизи, пил  с  ним
вместе, не боялся его, даже когда тот приставил ему меч к горлу.  Однако
сейчас что-то подсказывало Шефу, что при новой встрече  он  обнаружит  в
старом приятеле не сердечность, а фанатизм. Тот не  пощадит  язычника  и
своего личного соперника во второй раз.
   Шеф оглядел свою маленькую группу, стоявшую внутри круга.
   - Ладно. Мы выступаем, как только  я  проинструктирую  остальных.  Мы
спустимся на равнину позади наших разведчиков и в сумерках  двинемся  по
широкой дуге. Чтобы подойти к горе с другой  стороны,  с  северо-запада.
Там  мы  оставим  лошадей,  и  Свирелька  поведет   нас   через   кольца
императорских дозоров. Вы знаете, что это очень непросто. Но я могу  вам
обещать одну вещь. Вся стража императора будет смотреть совсем в  другую
сторону. Если вообще не разбежится.
   Возгласы  слушателей  свидетельствовали  об  их  согласии,  даже   об
убежденности.
   - Тогда встаньте там и будьте готовы к выходу.
   Шеф повернулся к остальному отряду, собравшемуся чуть поодаль,  около
механизмов. Квикка с  его  командой  доставили  в  горы  легкие  вороты,
простые деревянные барабаны с рукоятками для вращения, и за долгие  часы
потихоньку  укрепили  их  в  каменистой  почве,  не  пользуясь   шумными
молотками.  Около  каждого  ворота  стояло  с  полдюжины  катапультеров,
вошедших теперь в летную  команду,  позади  виднелись  массивные  фигуры
викингов, выставленных в качестве боевого охранения.
   Впереди каждой из трех этих групп стоял мальчишка-летун,  в  середине
Толман, а по краям - Убба и... Хелми,  так  его  звали,  бледный  малыш,
почти  дитя.  Родственник  кого-то  из  матросов,  в  результате   войны
оказавшийся бездомным  сиротой.  Все  три  мальчика  выглядели  необычно
серьезными и насторожившимися.
   - Вы тоже знаете, что делать.  Ждите  здесь,  отдыхайте,  костров  не
жечь. А в полночь - Квикка,  ты  сможешь  определить  ее  по  звездам  -
запускайте змеев. Будет ветер с гор, по крайней мере, так  нам  обещали.
Теперь вы, ребята. Когда подниметесь на всю  длину  троса  и  выровняете
полет, начинайте зажигать огни. Поджигайте каждый факел по отдельности и
кидайте. Прежде чем поджигать, убедитесь, что купол расправлен.  Кидайте
факелы по одному, в  промежутках  считайте  до  ста.  Считать  медленно.
Стеффи, ты должен считать, сколько факелов подожгли. Когда окажется, что
все уже сброшены, подтягивайте  ребят  вниз.  Не  задерживайтесь,  чтобы
вытащить вороты, бросайте все как есть и следуйте за мессиром Ансельмом,
куда он скажет. Утром все встречаемся и возвращаемся к  нашим  кораблям.
Вопросы есть?
   Вопросов не было. Шеф  еще  раз  подошел  посмотреть  на  устройство,
которое они изобретали целый день. Главная его идея заключалась  в  том,
чтобы объединить  изобретенный  Стеффи  матерчатый  купол  для  задержки
падения и  те  фокусы,  которым  их  научили  еретики,  с  разноцветными
факелами,  сделанными  из  селитры  и  других  хитрых  веществ  арабских
алхимиков. Пучок сухих прутиков, начиненных селитрой и тщательно залитых
воском, и кусок ткани, привязанный за четыре угла. Все факелы  подвешены
на крюках, приделанных к раме воздушного змея. В центре  каждого  купола
теперь было маленькое отверстие: Стеффи опытным путем установил, что это
предохраняет  от  эффекта  "выплескивания"  воздуха  из  купола,  делает
падение более  плавным  и  даже  более  медленным.  Труднее  всего  было
придумать, как мальчишкам взять с собой огонь для  зажигания.  В  полете
его нельзя было добывать с помощью кресала. В конце концов они  прибегли
к старой хитрости викингов, которые делали долгие  морские  переходы  на
своих беспалубных дракарах и  не  всегда  могли  рассчитывать  на  сухую
растопку: они  взяли  просмоленную  веревку,  которая  тлела  в  жестком
парусиновом чехле.
   Замысел был неплох. Глядя на факелы  и  хрупкие  каркасы  змеев,  Шеф
осознал, как много будет возложено на трех  двенадцатилетних  мальчишек,
болтающихся на концах тросов высоко в  воздухе  над  скалистыми  горными
склонами. Нет нужды напоминать им о награде.  Дети  не  заглядывают  так
далеко вперед, чтобы думать о деньгах. Они  сделают  это  ради  славы  и
всеобщего восхищения. Чуть-чуть,  может  быть,  из  чувства  уважения  к
своему королю. Шеф кивнул им, ласково похлопал Хелми по плечу и ушел.
   - Пора выступать, - сказал он своей группе. Английские катапультеры и
викинги долго глядели вслед королю с молчаливой озабоченностью. Они,  по
крайней мере Квикка, не раз видели это раньше - как  Единый  Король  шел
навстречу своей неизведанной судьбе. Они  надеялись  больше  никогда  не
увидеть подобное снова. С места, где она сидела в одиночестве,  обхватив
руками колени, Свандис тоже  провожала  взглядом  удаляющийся  маленький
отряд. Она не могла броситься вслед за королем, обнять  его  и  зарыдать
по-женски: не позволяла  гордость.  Но  она  часто  видела,  как  уходят
мужчины. Не многие из них возвращались назад.
   Спустя  несколько  часов,  когда  солнце   наконец   коснулось   края
небосвода, пастушок Свирелька привел семерых всадников  в  скудную  тень
рощицы чахлых искривленных деревьев. Он негромко свистнул, и из  глубины
появились молчаливые фигуры, чтобы принять поводья. Шеф медленно сполз с
лошадиной спины и неуклюже  прошелся  по  земле,  чтобы  размять  ноющие
мускулы ног.

***

   Поездка оказалась адом. С самого начала Шеф был  поражен,  увидев  не
крохотных горных пони, на которых они спускались из деревни еретиков,  а
рослых лошадей, вдобавок на спине у них вместо обычных чепрачных подушек
находились непривычные кожаные седла с высокими луками и  со  свисающими
по бокам железными стременами.
   - Так ездят  baccalarii  императора,  -  коротко  объяснил  Ришье.  -
Пастухи из страны на Востоке. Они здесь повсюду. Некоторые  их  разъезды
забираются очень далеко. На расстоянии, с  такими  лошадьми  и  с  такой
сбруей, мы будем выглядеть, как одни из них.  Никто  их  не  спрашивает,
куда они направляются. Они ездят куда хотят.
   Взобравшись в высокое седло, Шеф сразу оценил  преимущества,  которые
оно давало даже неопытному всаднику. Затем он  понял,  что,  как  и  все
остальные,  в  правой  руке  он  должен  держать  длинное  десятифутовое
стрекало,  которым  был  вооружен  каждый  пастух,  и  управлять   своим
скакуном, держа поводья лишь левой рукой. Король, ударив лошадь пятками,
попытался приспособить свои ноги моряка к непривычной позе всадника, и в
пронизанной солнцем пыли отряд двинулся в путь.
   Действительно, никто  их  не  остановил.  Спустившись  по  каменистым
склонам и  выбравшись  на  равнину,  они  снова  и  снова  видели  вдали
всадников, а нередко, на пересечениях троп и дорог,  -  пеших  дозорных.
Свирелька и его приятели  махали  всадникам  копьями,  но  старались  не
приближаться к ним, при  каждом  удобном  случае  уклоняясь  в  сторону.
Пехотинцам они кричали что-то, более  или  менее  похоже  имитируя  язык
баккалариев, но не останавливались и не  спешили  обменяться  новостями.
Шеф был удивлен, что никто из стражей даже не почесался, не заступил  им
дорогу,   казалось,   что   посты   привыкли   к    конным    разъездам,
беспрепятственно перемещающимся по всей равнине, без малейшей  видимости
порядка и системы. Конечно, кое-кто  заметил  неловкую  посадку  Шефа  и
Ришье или сообразил,  что  они  слишком  старые  и  слишком  рослые  для
баккалариев.  Но  даже  раздававшиеся  в  этих  случаях  крики   звучали
добродушно и слегка насмешливо. Император совершил ошибку, убедился Шеф.
Бруно выставил в охранение слишком много людей, и слишком  мало  кто  из
них знал друг друга. Они привыкли видеть незнакомцев, едущих  в  сторону
Пигпуньента или вокруг него. Если бы император наложил полный запрет  на
всяческие передвижения и оставил для патрулирования лишь отборный отряд,
незнакомый разъезд был бы немедленно остановлен.
   Прогалина в зарослях  невысоких  деревьев  не  тянулась  долго.  Пора
взяться за бурдюки с сильно разбавленным вином и отпить  из  них  первую
кварту, а там и  вторую,  чтобы  утихло  жжение  в  горле,  а  тогда  уж
потягивать питье не спеша, по глоточку, пока снова не  начнет  выступать
пот и не  появится  чувство,  что  больше  не  влезет.  Затем  Свирелька
пересчитал отряд и выстроил его по-своему: впереди  он  сам,  замыкающим
еще один  из  подростков,  предпоследним  Ришье,  а  перед  ним  -  Шеф.
Остальные три юных еретика следовали за Свирель-кой, один сразу за  ним,
а два  других  -  слева  и  справа.  Последние  переговоры  пастушков  и
негромкий сигнальный свист. Затем Свирелька повел  их  прямо  в  глубину
переплетенных, скрывающих землю зарослей. В окситанские maquis.
   Очень скоро Шеф стал сомневаться, что им когда-нибудь удастся достичь
своей цели. Замысел-то был  достаточно  простым.  Колючий  кустарник  не
давал передвигаться ни  конному,  ни  пешему,  если  только  человек  не
нагибался. Боковые сучья начинали расти  на  высоте  фута  или  двух  от
земли.  Под  ними  всегда   оставалось   чистое   пространство,   вполне
достаточное, чтобы ловкий  мужчина  или  мальчик  могли  там  проползти,
будучи совершенно скрыты от любых взглядов, если только они сами  смогут
вслепую определять направление.
   Проблема заключалось именно в том, что приходилось ползти.  Свирелька
и его товарищи, легкие и юные, могли с  огромной  скоростью  пробираться
вперед на четвереньках, так что их туловища не касались земли. Шефа  при
таком способе передвижения хватило не больше чем на сотню  ярдов.  Затем
перетруженные  мышцы  рук  сдали,  и  ему  пришлось  ползти  на   брюхе,
барахтаться, словно неумелому  пловцу.  Доносившиеся  сзади  пыхтенье  и
фырканье свидетельствовали, что и Ришье пришлось сделать то же самое. За
несколько секунд пробирающийся впереди мальчишка исчез, он  с  гибкостью
угря продвигался в  три  раза  быстрее.  Шеф  продолжал  упорно  ползти.
Посвист сзади, а потом и спереди прозвучал  как  песня  какой-то  ночной
птахи. Навстречу Шефу вынырнул темный силуэт, послышалось  что-то  вроде
призыва поторопиться. Силуэт исчез. Появился Свирелька, буркнул что-то в
том же духе. Шеф ни на кого не обращал внимания и  продолжал  ползти  по
корням, переваливаясь из  стороны  в  сторону,  чтобы  обогнуть  крупные
препятствия; колючки цеплялись за его волосы, впивались в пальцы,  рвали
одежду. Раздавшиеся впереди шипение и шорох чешуи по земле заставили его
вскочить и отдернуть руки: равнинная  змея.  Но  она  услышала  человека
задолго до того, как он мог коснуться ее. Рот у Шефа  саднило  от  пыли,
под разорванными шерстяными штанами его колени кровоточили.
   Свирелька ухватил его за плечо, потащил в сторону - в кустарнике  был
просвет, тропа шириной в какие-то несколько дюймов, но ведущая  в  обход
холма. Шеф с трудом поднялся на  ноги,  испытывая  облегчение  в  ноющих
икрах, откинул назад волосы и с сомнением посмотрел на  Свирельку.  Идти
во весь рост? По открытому месту?  Уж  лучше  ползти  дальше,  чем  быть
замеченными.
   - Слишком медленно, - прошипел Свирелька на исковерканном арабском. -
Друзья ушли вперед. Если услышите свист, уходите с  тропинки!  Прячьтесь
снова.
   Медленно, но с облегчением Шеф побрел в указанном направлении; шелест
кустов выдавал идущих впереди разведчиков. Он улучил момент  глянуть  на
звезды, ярко сияющие в безоблачном небе. До полуночи  не  слишком  много
времени.
   Шеф прошел уже с полмили по козьей тропе, виляющей меж холмов,  когда
со стороны горы снова донесся свист. Рядом оказался  Свирелька,  схватил
его за руку и попытался затащить обратно в кустарник.  Шеф  взглянул  на
кажущиеся непроницаемыми заросли,  пригнулся  и  снова  пополз.  Десяток
футов - и внутрь уже не проникает ни одного лучика света, хотя  фырканье
и пыхтенье  возвестили  ему,  что  измотанный  Ришье  тоже  находится  в
укрытии. Свирелька продолжал тянуть его дальше, но Шеф воспротивился. Он
был ветераном многих походов, не раз сам стоял в карауле. В  отличие  от
Свирельки он мог оценить степень риска. На  такой  местности,  когда  не
случается тревог и не грозит никакая непосредственная опасность, вряд ли
императорские  дозорные  будут  настороже.  Они   не   заметят   взгляд,
устремленный  на  них  из  гущи  однообразных  зарослей.  Шеф  осторожно
поднялся на ноги, взялся за ветку, аккуратно  опустил  ее  на  несколько
дюймов, чтобы образовалась смотровая щель.
   Они действительно были там, меньше чем в двадцати футах,  пробирались
вдоль узкой неровной тропки, слишком сосредоточившись на колючках, чтобы
смотреть по сторонам. Шеф услышал приглушенный шум разговоров,  сердитый
лающий голос человека во главе. Разговорчики не  прекратились.  "То  еще
войско", - подумал Шеф. Местное ополчение, то же,  что  его  собственные
fyrds. Не хотят ни во что ввязываться, думают только об  одном:  как  бы
поскорее вернуться  домой.  Их  нетрудно  обойти,  если  только  сам  не
наткнешься на них в темноте. Опасность представляют  люди  безмолвные  и
неподвижные.
   Обратно на тропу, еще полмили вперед,  потом  опять  в  кусты,  опять
пластаться по земле, обходя препятствие или  караульный  пост.  Еще  сто
ярдов по козьей тропе и снова ползком под  кустами.  И  так  далее.  Шеф
утратил чувство направления, обреченно останавливаясь и глядя  на  небо,
чтобы  определить   время.   Пыхтение   Ришье   поутихло,   видимо,   он
приспособился к их неровному ритму  передвижения.  И  вдруг  весь  отряд
оказался в сборе, все семеро, они лежали в тени  и  глядели  на  костры,
мерцающие по другую сторону полоски голой земли. За  кострами  виднелись
камни Пигпуньента. Крепости Грааля.
   Свирелька очень осторожно показал на костры.
   - Это они, - выдохнул он. - Последняя охрана. Последнее  кольцо.  Los
alemanos.
   Германцы, значит. Шеф видел отсверки стали, исходящие от их  кольчуг,
щитов, шлемов и латных рукавиц. Но  он  и  без  того  узнал  бы  повадку
bru-defob из Ордена Копья, которых много лет назад видел перед атакой  в
битве при Бретраборге. Тогда они были на его стороне. Теперь же...  Мимо
них не проскользнешь. Они вырубили кустарник, чтобы расчистить  подходы,
из веток устроили колючее  заграждение.  Расстояние  между  дозорами  не
достигало и пятидесяти ярдов, и они  постоянно  переходили  с  места  на
место.  И  вдобавок  они  действительно  вели  наблюдение,  не  то   что
оставшиеся позади вояки.
   Внезапно от громады Пигпуньента донесся жуткий грохот и  гул  камней.
Шеф увидел, что часовые тоже посмотрели в ту сторону, но сразу вернулись
к своим обязанностям. В полутьме едва различимо поднималось облако пыли,
и можно  было  услышать  отдаленные  крики.  Рабочие  отряды  императора
трудились ночь напролет, посменно, разбирая всю скалу с  помощью  кирок,
ваг и подъемных приспособлений,  чтобы  проникнуть  в  святилище  оплота
еретиков. Чтобы найти императору его реликвию.
   Шеф снова взглянул на небо,  на  положение  луны,  еще  не  полностью
поднявшейся. Уже полночь. Но он понимал, что понадобится какое-то время,
чтобы снарядить змеев и поднять их в воздух.  Может  быть,  им  придется
ждать  ветра  даже  здесь,  в  горах.  Свирелька  снова  теребил   Шефа,
встревоженно и настоятельно. Он  всего  лишь  мальчишка.  На  войне  все
тянется дольше, чем хотелось бы,  -  за  исключением  того,  что  делает
противник. Шеф оглядел своих  людей,  жестом  приказал  им  лечь.  Когда
делать больше нечего, надо отдыхать. Если его план удаются, он скоро  об
этом узнает.
   Распростершись под кустами, Шеф положил голову на локоть, ощутил, как
на  него  наваливается  усталость.  Здесь  им  опасность  не  грозит,  и
мальчишки  будут  настороже.  Он  позволил  векам  сомкнуться,  медленно
провалился в яму сна.

   - Он не только вырвался, теперь он вышел наружу, - произнес  знакомый
голос, голос его отца. - Вышел на волю.
   Даже во сне Шеф почувствовал волной поднявшееся возмущение и неверие.
   - Тебя нет здесь, - сказал он самому себе, сам сказал себе самому.  -
Свандис мне все объяснила. Ты просто часть моего воображения, как и  все
другие боги, - просто часть воображения, людей.
   - Хорошо, хорошо, - продолжал голос терпеливо и устало. - Верь в  то,
что тебе нравится. Верь в то, что нравится твоей подруге. Но поверь и  в
то, что он вышел. Яне способен его удержать. Теперь может произойти  все
что у годно. Рагнарок... это то, чего хочет Один, чего хочет Локи.  Чего
они, как они думают, хотят.
   - А ты этого не хочешь ?
   -  Я  не  хочу  того,  что  будет   nociie.   Всемогущество   Церкви,
всемогущество Пути, что бы ни было. Есть лучший путь -  назад,  к  тому,
что было раньше, когда Шеф еще не  стал  Скьелдом,  Щитом.  Может  быть,
нужно лишь что-то добавить, что-то новое.
   - Что же?
   - Ты увидишь. Ты им покажешь. У жрецов это есть внутри их  священного
круга, но они видят в этом только предостережение, а не дар.  Оно  может
быть и тем, и другим.
   Шеф потерял нить, не мог понять намек.
   - О чем ты говоришь?
   - О том, что утратил Локи. Что ты вернешь ему. Его тезка,  почти  что
тезка. Логи.
   - Огонь, - машинально перевел Шеф.
   - Да, огонь. Проснись и смотри, что ты несешь в мир.

   Голова Шефа была задрана вверх, его единственный глаз широко раскрыт.
Он понял, что его уже  раньше  наполовину  разбудили  загалдевшие  вдруг
часовые у костров. Но и на всей охраняемой равнине поднялся шум, неслись
крики и пение труб, видимо,  какой-то  паникер  решил  оповестить  своих
людей о том, что они и сами уже видели. Огни, спускающиеся с небес.
   Через  несколько  секунд  глаза  и  разум  Шефа  стали   воспринимать
раскрывшуюся наверху картину. Прямо перед ним  опускался  ослепительный,
как солнце, белый факел, отбрасывая  на  кустарник  мечущиеся  отблески.
Чуть повыше него -  зеленый,  А  не  очень  далеко  появились  третий  и
четвертый. На секунду Шефу  даже  показалось,  что  он  видит  крошечную
вспышку фитиля. Но этот проблеск сразу затмили яркие  цвета  заполнивших
небо огней. Фиолетовый, желтый, красный. Новые огни рождались  будто  бы
каждую секунду, хотя Шеф прекрасно знал, что это не так.  Просто  каждый
из огней надолго завораживал взгляд. А тем временем  успевали  появиться
новые. Должно быть, все  три  змея  в  воздухе  и  напряженно  работают.
Мальчики сделали свое дело лучше, чем Шеф мог рассчитывать.
   Для собравшегося на равнине войска,  для  местных  формирований,  для
людей епископов, для полуеретиков, да и для  братьев  Ордена,  одинаково
суеверных и с детства воспитанных на  рассказах  о  демонах  и  чудесах,
драконах и знамениях, понять, что представляют собой огни в  небе,  было
невозможно. Люди  видели  не  то,  на  что  смотрели.  Видели  они  лишь
ближайшую к реальному зрелищу проекцию того,  во  что  верили.  По  всей
прилегающей  к  Пигпуньенту  равнине  разнеслись  крики,  люди  пытались
осмыслить неведомое и невиданное.
   -  Комета!  Волосатая  звезда!  Суд  Господень  для  тех,  кто  сверг
длинноволосых королей, - завывал капеллан, мгновенно впадая в панику.
   - Драконы в небе, -  кричал  риттер  Ордена  Копья,  родом  из  земли
Дракенберг, где сам воздух был пропитан верой в драконов. - Стреляйте  в
уязвимые места! Стреляйте, пока проклятые твари не опустились на землю!
   Град стрел посыпался в небо от тех,  кто  услышал  его,  от  жаждущих
услышать хоть какой-нибудь приказ. Стрелы попадали  на  землю  ярдов  за
двести, в загон с лошадьми кавалерийского отряда, и  табун  вырвался  на
свободу.
   - Настал Судный День, и  мертвые  поднимаются  к  Богу  в  небеса,  -
причитал епископ с нечистой совестью, которую так и не успел  облегчить.
Его крики звучали неубедительно, ведь огни  падали,  а  не  поднимались,
хотя падали неестественно медленно.
   Но пока он кричал, какой-то зоркий человек разглядел огромный  силуэт
змея,  скользнувшего  над  только  что  выпущенным  огнем,   и   завопил
истерически:
   - Крылья! Я  вижу  их  крылья!  Это  ангелы  Божьи  явились  покарать
грешников. Вскоре по  всей  равнине  стоял  гул,  десять  тысяч  человек
выкрикивали  каждый  свое  объяснение.  Баккаларии,  самые   легкие   из
конников,  среагировали  первыми,  мгновенно   попрыгали   в   седла   и
целеустремленно умчались прочь. Пришедшие в ужас дозорные  бросили  свои
посты в зарослях и сбились в кучу, надеясь, что вместе им будет  не  так
страшно. Увидев распространение этой заразы, дисциплинированные германцы
из Ордена Копья рассыпались во все стороны, чтобы взять под свою команду
ненадежные франкские войска, ловили  бегущих,  избивали  людей  древками
копий, пытаясь загнать их назад на оставленные посты.
   Наблюдая из укрытия в кустарнике, Шеф терпеливо ждал своего часа.  Он
забыл  об  одной  вещи.  Хотя  всех  этих   людей,   внутреннее   кольцо
императорской стражи, несомненно удалось отвлечь - сейчас они сгрудились
вместе, прекратили обход, пялились в небеса, - сами огни  высветили  всю
местность почти  так  же  ярко,  как  днем.  Если  он  сейчас  попробует
прорваться через расчищенную стражей полоску земли, его почти  наверняка
заметят. А если и не сразу, то позже, когда  ему  придется  преодолевать
засеку - заграждение из нарубленных веток.  Чтобы  добраться  туда,  ему
нужно прикрытие. Потом-то он сможет расчистить  себе  путь  и  проползти
сотню ярдов под кустами, что по другую сторону  защитной  полосы.  Тогда
отряд окажется на краю  глубокого  ущелья,  которое  подходило  к  самой
крепости, того ущелья, о котором говорил  Ришье.  Во  мраке  ущелья  они
будут в безопасности. Но как туда добраться?
   В небе появилось что-то  другое,  отличающееся  от  ровного  свечения
разноцветных  факелов.  Трепещущее  красное   зарево.   Красное   зарево
разгоралось, затмевая соперничающие с ним белые, желтые и зеленые  огни.
Это не факел, а пламя. Шеф понял, что факелы горели во все время  своего
падения, приземляясь в густых  сухих  зарослях,  через  которые  недавно
пробирался отряд. И сразу поджигали  их.  В  несущихся  отовсюду  криках
появилась новая грань ужаса.  Все  местные  жители  знали  об  опасности
пожаров во время grande chaleur, великого летнего зноя. Их деревни  были
защищены противопожарными  просеками,  которые  каждую  весну  заботливо
расчищали и обновляли. Теперь же люди оказались на  открытой  местности,
пожар охватывал их со  всех  сторон.  К  воплям  ужаса  добавился  топот
конских копыт и человеческих ног. За пятьдесят ярдов от того места,  где
лежали Шеф и остальные,  с  козьей  тропинки  выбежала  дюжина  человек,
устремившихся к голым скалам крепости, где гореть было нечему. Когда они
добрались до бывшего кольца - а ныне толпы - дозорных, Шеф  увидел,  как
засверкали копья, услышал сердитый окрик.  Командир  германских  часовых
преградил путь беглецам. Ответные выкрики, взмахи  рук,  указывающие  на
зарево пожара. Люди уже бежали со всех сторон. Шеф встал под кустами  на
четвереньки.
   - Пошли.
   Все удивленно уставились на него.
   - Пошли. Притворяйтесь отбившимися от своих коневодами.  Бегите,  как
будто потеряли голову от страха.
   Он еще раз прополз под  кустами,  проломился  через  край  заросли  и
выбежал  на  открытое  место,  оглядываясь  и  выкрикивая  неразборчивые
арабские слова в смеси с норвежскими. Остальные последовали за ним, хотя
и нерешительно -  из-за  тех  долгих  часов,  за  которые  уже  привыкли
прятаться. Шеф схватил Свирельку, оторвал от земли и стал трясти, словно
обезумевшего от страха, потом повернулся и побежал, но не к тем  скалам,
где собирались остальные беглецы,  а  вдоль  подножия  горы.  Германские
воины смотрели на него,  но  видели  только  еще  одного  растерявшегося
ополченца.
   Забежав за  угол,  Шеф  остановился,  оттолкнул  мальчишку,  отчаянно
колотившего ему в спину, и уставился на ворох колючих веток, из  которых
стражники сделали засеку. Так, вот  слабое  место.  Он  подошел,  достал
секач, висевший у него сзади на поясе.  Несколько  секунд  Шеф  рубил  и
резал, затем протиснулся в щель,  не  обращая  внимания  на  впивающиеся
сквозь одежду колючки. Остальные последовали за  ним,  Свирелька  и  его
приятели сразу исчезли в открывшемся  перед  ними  кустарнике,  а  Ришье
опять задыхался и хватался за бок. Шеф взялся за него, силой  пригнул  к
земле, грубо затолкал под ветви. Сам ящерицей полез следом,  вложив  все
оставшиеся силы в последний бросок. Вперед, к ущелью, к его утопающим во
мраке скалам.
   Когда шум позади  утих  и  Шеф  наконец  увидел  темную  неохраняемую
расселину, которая вела к самому основанию Пигпуньента,  происходящее  в
небе снова заставило его перевести взор.
   Там Шеф впервые увидел свой воздушный змей, кружащий над  сброшенными
им огнями. На фоне неба вырисовывался огненный  контур.  Пламя  охватило
ткань прямоугольной коробки, управляющие крылышки. А в  центре,  подобно
пауку в паутине, виднелся силуэт мальчишки-летуна,  Толмана,  Хелми  или
Уббы. Должно быть, огонь от фитиля перекинулся на ткань.  Или  же  факел
был сброшен неудачно. Как бы то ни было,  змей  падал  вниз  сначала  по
бешеной спирали,  затем,  когда  несущие  поверхности  прогорели,  круто
спикировал, словно сложивший крылья ястреб, и огненным метеором врезался
в камни.
   Шеф закрыл глаз, отвернулся. Подтолкнул Ришье вперед.
   - Один из наших погиб ради вашей реликвии, - прошипел он. -  Веди  же
нас к ней! Или я перережу тебе глотку в жертву духу моего мальчика.
   Еретик стал неуклюже пробираться в  темноте  ко  входу,  который  мог
найти только он.

Глава 3

   С крепко поджатыми от ярости губами  император  Бруно  послал  своего
коня на узкую освещенную пламенем тропу;  огромный  жеребец  взвился  на
дыбы и взмахнул подкованными сталью копытами.  Одно  из  них  ударило  в
висок пробиравшегося мимо беглеца, тот рухнул в  кусты,  где  и  остался
лежать в безвестности, в ожидании огненного  погребения  в  подступающем
пожаре. Позади разъяренного императора его гвардия и командиры кулаком и
кнутом наводили  порядок  среди  паникеров,  заставляя  их  построиться,
выполнять приказы, распределиться вдоль тропы и вырубать противопожарную
просеку. Но Бруно не обращал внимания на мордобой и неразбериху.
   - Агилульф! - проревел  он.  -  Найди  среди  этих  ублюдков  одного,
который может говорить на нормальном языке. Я хочу  узнать,  куда  упала
эта хреновина с неба!
   Агилульф соскользнул с лошади, исполнительный, но не скрывающий своих
сомнений. Он поймал ближайшего человека и стал  кричать  ему  в  ухо  на
солдатской латыни, на которой разговаривал с греками. Пойманный, который
знал только родной окситанский диалект и никогда не слышал,  чтобы  люди
говорили на других языках, с ужасом таращился на немца.
   Поглядев на эту  сцену  со  спины  своего  неказистого  мула,  дьякон
Эркенберт решил вмешаться. Среди согнанных в кучу беглецов он  высмотрел
черную рясу священника. Несомненно, деревенский священник, последовавший
за  своими  прихожанами.  Эркенберт  направил  к  нему  мула,  освободил
несчастного от хватки одного из свирепствующих сержантов Агилульфа.
   - Presbyter est, - начал он. -  Nonne  cognoscis  linguam  Latinam  ?
Nobisfas est...
   Постепенно страх у священника прошел, он начал  понимать  непривычный
английский выговор Эркенберта, пришел в себя настолько, чтобы вникнуть в
смысл вопросов и ответить на них. Да, они видели огни в небе, приняли их
за предзнаменование Страшного  Суда  и  воскрешения  мертвых,  за  души,
поднимающиеся в небеса к своему  Господу.  Потом  кто-то  заметил  взмах
ангельских крыл, и весь их  полк  разбежался  в  ужасе,  который  только
усилился из-за начавшегося лесного пожара. Да, он видел низвергшуюся  на
землю огненную фигуру.
   - И как она выглядела? - возбужденно спросил дьякон.
   - Она выглядела как ангел, в пламени низринутый с небес,  несомненно,
за его непокорность. Ужасно, что опять будет Падение ангелов...
   - А куда упал ангел? - перебил его Эркенберт, пока снова не  начались
причитания.
   Священник показал в кустарники на севере.
   - Туда, - проговорил он. - Вон туда, где выбивается пламя.
   Эркенберт  огляделся.  Основной  пожар  приближался  к  ним  с   юга.
По-видимому, людям императора удастся остановить его на  линии  просеки,
которую они уже начали вырубать.  В  работу  включились  сотни  человек,
деловитость и порядок распространялись повсюду, как масло  по  воде.  На
севере находился небольшой очаг огня, раздуваемый южным  ветром.  Он  не
выглядел  опасным,  так  как  примыкал  к  голому  каменистому   склону.
Эркенберт  кивком  отпустил  священника,  повернул  мула  и  подъехал  к
императору, по-прежнему кричавшему, но уже обнажившему меч.
   - Следуйте за мной, - буркнул дьякон через плечо.
   Через сотню шагов император понял,  куда  направляется  Эркенберт,  и
галопом  послал  своего  жеребца  вперед,   не   обращая   внимания   на
переплетение сучьев и колючки. Эркенберт неторопливо трусил вслед. Когда
он приблизился к очагу пламени, император уже  спешился  и,  намотав  на
руку поводья, смотрел вниз, на землю.
   Там лежало изломанное о камни тело  ребенка.  Не  оставалось  и  тени
сомнений, что ребенок мертв. Его голова был разбита,  концы  оголившихся
костей торчали из  разорванных  бедер.  Император  медленно  наклонился,
одной рукой приподнял ребенка за край его рубахи.  Тельце  обвисло,  как
мешок с цыплячьими костями.
   - Должно быть, у него все кости переломаны, - сказал Бруно.
   Эркенберт сплюнул в ладонь и слюной начертал на разбитом лбу крест.
   - Возможно, это милость  Господня,  -  сказал  он.  -  Смотри,  перед
падением он сильно обгорел. Вот следы ожогов. - Но  почему  он  попал  в
огонь? И почему он упал? Вернее, с чего он упал?  -  Бруно  уставился  в
небо, словно испрашивая ответа у звезд.
   Эркенберт принялся шарить вокруг, среди валяющихся на земле обломков,
почти  полностью  спаленных  пожаром,   который   теперь   удалялся   по
направлению ветра. Обломки жердей. Легких жердей, сделанных из какого-то
растения с пустотелым стволом, похожего на ольху, но более  прочного.  И
несколько обугленных обрывков ткани. Дьякон помял  их  в  руке.  Это  не
шерсть и не лен. "Какое-то экзотическое южное растение, - подумал он.  -
Хлопок. Очень тонко сотканный. Тонкая ткань, чтобы держать ветер подобно
парусу".
   - Это была какая-то машина, - сделал он вывод. - Машина, чтобы  нести
человека по воздуху. Но не взрослого, а мальчика. Маленького мальчика. В
этом нет никакого колдовства, никакой  ars  magica.  Это  была  даже  не
слишком-то хорошая машина. Однако новая  машина.  И  я  скажу  тебе  еще
кое-что, - продолжал он, снова поглядев  на  мертвого  ребенка,  на  его
светлые волосы, на глаза, которые вполне могли быть  голубыми  до  того,
как огонь опалил их. - Этот мальчишка - мой соотечественник. Я это  вижу
по его лицу. Словно у церковного певчего. Это лицо англичанина.
   - Английский мальчишка летает на новой машине, - прошептал  Бруно.  -
Это может означать только одного человека, и мы оба знаем кого. Но зачем
он это сделал?
   Подоспевший к ним Агилульф услышал последний вопрос императора.
   - Кто знает? - откликнулся он. - Кто способен  проникнуть  в  замыслы
этого дьявола? Я вспоминаю его загадочный корабль  в  том  сражении  при
Бретраборге, я проплыл в двадцати футах от него и все  равно  до  самого
конца битвы не понимал, что это за судно.
   - Самый простой способ разгадать план, - сказал Эркенберт,  обращаясь
теперь к императору  на  нижненемецком  языке,  так  похожем  на  родной
англо-нортумбрийский диалект дьякона, - самый простой  способ  разгадать
план - это предположить, что он удался.
   - Ты это о чем? - рявкнул император.
   - Что ж, мы видим римского императора ночью  в  глухих  зарослях,  он
стоит со своими советниками и никто из них не понимает, что происходит и
что нужно делать. Возможно, именно этого и добивался  противник.  Просто
чтобы мы стояли здесь.
   Встревоженное лицо императора неожиданно  прояснилось.  Он  нагнулся,
взял Эркенберта за крошечное плечико  со  своей  обычной  деликатностью,
словно боялся раздавить его.
   - За это я тебя сделаю архиепископом, - сказал он.  -  Я  понял.  Это
отвлекающий маневр, чтобы мы смотрели не  в  ту  сторону.  Будто  ночная
атака на фланге, вдалеке от направления главного удара. И фокус удаются!
Все это время ублюдки могли подбираться к месту, которое  еще  несколько
часов назад было недоступно, как мышиная норка. - Он с легкостью вскочил
в седло. - Агилульф, как только просека  будет  сделана,  возьми  оттуда
всех рыцарей Ордена и верни  их  во  внутреннее  кольцо,  удвой  караулы
вокруг крепости. И  пошли  шесть  человек  вдоль  кольца  постов,  чтобы
объяснили часовым, кого искать, и приказали  сторожить  дорогу  в  обоих
направлениях - и внутрь, и наружу. - Он еще немного помедлил, прежде чем
пришпорить жеребца. - И пришли сюда человека, чтобы  забрал  тело  этого
мальчишки. Он умер как герой, мы его похороним с почестями.
   Шпоры вонзились в бока жеребца, и тот  понесся  вниз  по  каменистому
склону. Агилульф поехал  следом  за  ним  выполнять  полученный  приказ.
Оставленный в одиночестве  Эркенберт  взгромоздился  на  своего  мула  и
неторопливо потрусил в том же направлении.
   "Надо же, архиепископ, - думал он. - Император всегда выполняет  свои
обещания. И ведь имеется одна свободная  архиепископия,  в  Йорке.  Если
Церковь  сможет  снова  принять  под  свое  крыло  тамошних  еретиков  и
вероотступников. Кто бы мог подумать,  что  я  стану  преемником  самого
Вульфира: он человек из знатного рода, а я сын деревенского священника и
презренной наложницы. Странная вещь произошла с Вульфиром. Говорят,  его
хватил удар прямо в ванне. Любопытно, долго ли его пришлось держать  под
водой? Император великодушен и может простить неудачу. Но не  лень.  Все
его псы должны лаять. И кусать тоже".

***

   За краем скалистого ущелья, по  которому  карабкались  Шеф,  Ришье  и
Свирелька с мальчишками, яркое зарево  высвечивало  возвышающуюся  перед
ними неприступную каменную стену крепости, но в самом ущелье  тень  была
достаточно глубока. Еще несколько  секунд  их  будет  укрывать  темнота.
Крики раздавались  как  сзади,  где  дозорные  по-прежнему  пялились  на
небесные огни, так и на крепостных стенах, там часовых пинками и тычками
загоняли назад на посты. "На свету долго оставаться не стоит", - подумал
Шеф.
   Едва группа подошла к основанию стены, выраставшей,  казалось,  прямо
из природной скалы, Ришье протолкался вперед.  Повернувшись,  он  что-то
резко сказал на местном диалекте. Шеф увидел, что Свирелька и  остальные
пастушки отвернулись и закрыли лица. Ришье  повторил  свое  распоряжение
для Шефа, сопровождая его яростной жестикуляцией. Отвернись. Не  смотри.
Шеф неторопливо подчинился.
   Но лишь на несколько мгновений. Он знал,  что  Ришье  оглянется  раз,
другой, а потом приступит к тем  манипуляциям,  которые  ему  необходимо
проделать. Это напоминало детскую игру под названием "Бабушка идет", где
один ребенок подкрадывается  к  другому  и  должен  угадать,  когда  тот
обернется. Шеф повернул только голову, наблюдая в темноте за Ришье.
   Тот, по-видимому, доставал из-под сорочки что-то висящее  у  него  на
шее. Поскреб по стене, вставил в нее  то,  что  достал.  Ключ,  железный
ключ. Шеф успел отвернуться  за  мгновенье  до  того,  как  Ришье  решил
оглянуться. Выждал, стал  наблюдать  снова.  На  этот  раз  Шеф  услышал
щелчок. Механизм сработал. Ришье подвинулся, кажется,  отсчитывал  камни
стенной кладки. Остановился  около  одного  из  них,  засунул  пальцы  в
неровную щель, потянул. Камень вышел из стены, на добрый фут  отойдя  от
поверхности.
   Больше ничего не произошло. Заинтересовавшись, Шеф потихоньку подошел
на расстояние  вытянутой  руки,  наткнулся  на  негодующий  взор  Ришье,
который снова решил оглянуться. Проигнорировал этот взор.
   - А что теперь? - тихо прошептал он.
   Ришье сглотнул  слюну,  потом  негромко  свистнул.  Пятеро  мальчишек
украдкой вылезли из темноты ущелья. Ришье огляделся по сторонам,  словно
ожидая  внезапного  разоблачения,  и  наконец  решился.  Нагнувшись,  он
толкнул один из массивных камней в основании стены.
   Камень почти беззвучно подался наружу, наружу одним концом  и  внутрь
другим. Он вращается на оси,  понял  Шеф.  От  случайного  поворота  его
удерживает другой камень, который Ришье выдвинул из стены. А тот  камень
фиксируется каким-то запором,  который  открывается  ключом.  А  где  же
замочная скважина для ключа? Шеф присмотрелся повнимательней. Она скрыта
подо мхом, сейчас мох сдвинут в сторону.
   Ришье пригнулся и полез в отверстие. Шеф  незамедлительно  последовал
за ним, разворачивая свои широкие плечи, чтобы протиснуться в узкую,  не
шире двух футов, щель.  Внутри  он  попытался  утвердиться  на  ногах  и
почувствовал, что стоит на узкой каменной полоске. В  одном  направлении
полоска сужалась. Шеф вытянул руку, нащупал перед собой каменную  стену.
Это лестница, винтовая лестница, спускаясь, она все  время  поворачивает
влево.  Он  осторожно  пробрался  в  темноте  мимо  Ришье,  поднялся  на
ступеньку-другую  и  услышал,  что  пастушки  тоже  скользнули   внутрь.
Кряхтенье, толчок, и камень медленно  затворился,  отрезав  даже  слабые
проблески света снаружи. В темноте,  слыша  со  всех  сторон  испуганное
дыхание мальчишек. Шеф почувствовал поднимающийся  снизу  запах  смерти.
Поднимающийся вместе со слабым, едва ощутимым потоком воздуха.
   Во мраке посыпались искры, это Ришье пытался добыть огонь,  Свирелька
держал наготове сухой трут, а еще один мальчик  -  свечи.  Шеф  не  стал
ждать, ни слова не говоря,  медленно  пошел  вверх  по  лестнице.  Снизу
донесся окрик, сначала на местном диалекте, потом на арабском языке:
   - Не ходи вверх! Нам надо спускаться!
   Но Шеф не слушал.
   По мере подъема ток  воздуха  усилился,  и  его  обостренные  чувства
отметили еще одно обстоятельство: усилятся шум. Шум,  который  доносился
сквозь стену. Сквозь стену ли?
   Нет. Взявшись за железные перила. Шеф понял, что различает проблеск -
не света, а более  бледной  темноты.  И  слышимость  теперь  была  очень
хорошая. Крикливые голоса, удары веревки или  ремня  по  чьей-то  спине.
Порядок постепенно  восстанавливается.  Да,  здесь  в  самом  деле  есть
отверстие в камне, меньше человеческой ладони, но все  равно  есть.  Шеф
приник к дыре.
   Он почти ничего не увидел, лишь красное зарево на небе, а прямо перед
собой  -  снующие  ноги.  Сперва  босые  ноги,  а  потом   металлические
наголенники на тяжелых кожаных  сапогах.  Кричали  германцы,  Шеф  почти
понимал их слова. Уголком глаза он заметил и опознал еще  один  предмет.
На земле лежала кирка. Значит, рабочие императора докопались до тайника.
Просто они не успели этого понять, огни  в  небе  отвлекли  их  в  самый
последний момент.
   Снизу подошел Ришье с зажженной свечой. Шеф протянул руку  и  погасил
пламя своими мозолистыми пальцами кузнеца. Ришье начал было ворчать,  но
Шеф зажал ему рот ладонью, подтолкнул вперед и прошептал:
   - Смотри. Видишь дыру? Видишь там кирку?
   Вникнув в смысл увиденного, Ришье весь затрясся под рукой  Шефа.  Тот
еще раз шепнул:
   - Пошли вниз.
   Несколько витков вниз по лестнице, и показались ребята  с  зажженными
свечами, терпеливо ожидающие распоряжений.
   - У нас очень мало времени, - произнес Шеф уже нормальным голосом.  -
Веди нас, и побыстрее.
   Ришье  взял  свечу,  торопливо  начал  спускаться   по   нескончаемой
лестнице,  ввинчивающейся  в  самое  сердце  горы.  Отсчитав  две  сотни
ступенек, они остановились, и Шеф понял, что наконец-то стоит на  ровном
полу. Перед ним была крепкая сводчатая  дверь  из  усиленного  железными
полосами дуба. Ришье достал еще один ключ. Прежде чем вставить  его,  он
повернулся назад к ребятам и что-то буркнул. Все они  упали  на  колени,
осенили себя странным зигзагообразным знаком своей секты.
   - Это самое святое наше место, -  пояснил  Ришье.  -  Сюда  не  может
входить никто, кроме реrfecti.
   Шеф пожал плечами:
   - Лучше побыстрее войти и вынести оттуда все что надо.
   Ришье  глянул  на  внушительную  фигуру  человека,  в  свое  время  с
легкостью его разоружившего, и раздраженно мотнул головой:
   - Входи, ибо так нужно. Но помни, что это святыня.
   Свирелька  и  остальные,  по-видимому,  не   нуждались   в   подобных
напоминаниях. Они попятились назад, пропуская  в  дверь  Ришье  и  Шефа.
Оглядевшись при свете свечей, Шеф понял причину их робости.
   Внутри было царство смерти. Доносившийся на  лестницу  трупный  запах
чувствовался здесь гораздо сильнее. Однако Шефу доводилось  сталкиваться
и с худшим, много худшим - на английских  полях  сражений.  По-видимому,
сухой воздух все-таки  предотвращал  разложение.  Прямо  перед  ними  за
круглым  столом  находились  двенадцать  человек,   двенадцать   трупов;
некоторые уткнулись лицом в ладони, некоторые  попадали  на  пол.  Ришье
снова начертал в воздухе зигзагообразный знак, и Шеф по детской привычке
начал чертить крест, но вовремя спохватился и превратил крест  в  молот.
Тор, или Тунор, - между мной и злом.
   - Они предпочли смерть плену и пыткам, - сказал Ришье. -  Они  вместе
приняли яд.
   - Значит, от нас зависит, чтобы смерть их не оказалась  напрасной,  -
ответил Шеф.
   Ришье кивнул, собрался с духом и прошел по комнате, огибая  трупы,  к
двери в дальней стене. Открыл замок, распахнул дверь.
   - Здесь алтарь Грааля, - сказал он.
   В  этой  комнате  Ришье  неожиданно  стал   двигаться   с   хозяйской
уверенностью,  как  человек,  который  знает  каждый  закоулок  и  хочет
подчеркнуть свое знание перед  гостями.  Со  свечой  в  руке  он  обошел
небольшое круглое помещение, одну за  Другой  зажигая  стоявшие  у  стен
свечи в больших канделябрах. В золотых канделябрах,  как  сразу  отметил
Шеф. В упавшем от свечей свете стало видно еще больше золота на стенах и
утвари этой часовенки, подобной христианской. Но на почетном месте здесь
стоял не алтарь.
   Это был гроб, каменный  саркофаг,  почти  соприкасающийся  с  дальней
стеной. А из него поднималась - невзрачная среди  окружающей  роскоши  -
самая обычная деревянная лесенка; в одну сторону  у  нее  выступали  три
ступеньки, в другую две, края их были неровными, на бледной  поверхности
дерева кое-где еще оставалась кора.
   - Это он, -  сказал  Ришье.  -  Грааль,  на  котором  Господа  нашего
принесли  с  горы  Calvary,  с  Голгофы.  Восставшего  из  гроба,  чтобы
показать, что и нам будет дано воскресение.
   - А мне показалось, Ансельм говорил, что Христос не воскресал. Что он
умер, как обычный человек. Разве его тело не здесь?
   - Его здесь нет. И нигде нет! Потому что мы воскресаем  не  так,  как
говорят об этом христиане во славу Церкви,  матери  зла.  Мы  воскресаем
через отрешение  от  тела.  Освобождая  свой  дух!  "Как  может  человек
родиться, будучи стар? Неужели может он в  другой  раз  войти  в  утробу
матери своей?" Есть только один способ...
   Стон суеверного ужаса раздался позади  Шефа,  это  пастушки  услышали
сакральные слова, произнесенные Ришье на исковерканном арабском, который
они и сами едва понимали. Ришье сердито оглянулся, осознал, что  слишком
разговорился при непосвященных, осознал также, что  в  священном  месте,
которое вот-вот будет осквернено, слова мало что значат.
   - Не входи в лоно женщины! Не изливай семя!  Перестань  платить  дань
ему, Отцу, пославшему своего Сына на  смерть,  Князю  мира  сего,  Богу,
который на самом деле дьявол!  Умри,  не  оставив  детей,  заложников  у
Врага.
   "Неудивительно, что Свандис не  была  изнасилована,  -  подумал  Шеф,
посмотрев на исказившееся лицо со злобно сверкающим взором. -  Хотя  все
это не ответ. Он заглянул в пустой гроб".
   - Теперь скажи-ка мне. Что мы должны  отсюда  вынести?  Кроме  самого
Грааля?
   Ришье кивнул, собираясь с мыслями.
   - Все это золото, разумеется, - он показал  рукой  на  поблескивающий
повсюду желтый металл. - Но важнее, гораздо важнее спасти книги.
   - Книги?
   - Наш Священный завет. Истинные Евангелия, написанные людьми, которые
самолично разговаривали с Сыном Божьим. Когда  Сын  Божий  стал  мудрее,
избавился от заблуждений своей юности.
   "Интереснейшие, должно быть, книжки, - подумал Шеф.  -  Если  это  не
подделки".
   - Сколько они весят? - спросил он.
   - Несколько фунтов, не больше. А еще... Еще мы должны унести Грааль.
   Шеф с некоторым сомнением взглянул на поднимающуюся из гроба лесенку,
подошел, чтобы потрогать ее. Позади него приглушенно зашипели от  испуга
и негодования, что неверующий коснется  святой  реликвии.  Но  ведь  для
этого они сюда и пришли. Именно поэтому послали неверующего. И вдобавок,
верующий или неверующий, но он прошел испытание в  perfecti,  Ришье  сам
сказал об этом.
   Высотой не больше семи футов,  определил  Шеф.  Он  осторожно  поднял
лесенку. Дерево старое, сухое, древностью в восемь  с  лишним  столетий,
если еретики не врут. Однако оно было предварительно хорошо просушено  и
никогда не хранилось на открытом воздухе. В Йорке, в  старинных  римских
казармах. Шефу показывали лестницы и хоры,  которые,  как  его  уверяли,
были построены еще во времена древних римлян. Нельзя было считать Грааль
подделкой просто на том основании, что дерево  так  хорошо  сохранилось.
Несомненно, принципы еретиков запрещали им украшать реликвию  золотом  и
самоцветами,  как  это  сделали  христиане  с  бесчисленными   кусочками
подлинного Креста Господня. Во всяком случае, лесенка была легкой, можно
нести одной рукой. Неудобно только поднимать по винтовой лестнице. А что
касается колючего кустарника снаружи...
   - Ладно, - сказал Шеф, извлекая Грааль из гроба. - Ришье,  бери  свои
книги, сделай  сверток,  их  понесешь  ты.  Вы,  парни,  берите  золотые
подсвечники, тарелки, все  золотые  вещи,  заворачивайте  их  в  тряпки,
разделите между собой, чтобы удобно было нести.
   - В тряпки? - откликнулся Свирелька.
   - Эти господа  в  соседней  комнате  не  станут  возражать,  если  вы
возьмете у них одежду. Особенно для такой цели, - сказал  Шеф,  стараясь
развеять атмосферу благоговейного ужаса.  -  Будь  они  живы,  они  сами
велели бы вам сделать это. Их духи поддержат вас.
   Мальчики неохотно повернулись и  занялись  своим  скорбным  делом.  С
лесенкой в руках Шеф прошел через обитель  смерти  и,  остановившись  на
ступеньках, прислушался.  В  тишину  подземелья  по-прежнему  доносились
крики сверху. Плохой признак.

***

   Шум сопровождал их в нелегком подъеме по винтовой лестнице, становясь
все громче и явственно перекрывая их тяжелое дыхание. Шеф  устало  шагал
впереди, утратив представление, как высоко они уже поднялись и где может
находиться вращающийся на оси потайной камень. Грааль  он  нес  в  левой
руке, чтобы не задевать за центральный столп винтовой  лестницы.  Каждый
раз, когда реликвия стукалась о ступеньку или о стену, Ришье вздрагивал,
иногда жалобно постанывал. Будь здесь посветлее, он бросился бы собирать
каждый кусочек отваливающейся от лесенки коры.
   Сзади  зашипели.  Шеф  остановился,  сообразив,  что  проскочил  мимо
нужного камня. Ришье, уже не заботясь о  секретности,  нащупал  какой-то
каменный выступ и потянул его на себя.  В  стене,  казавшейся  сплошной,
проступила  трещина,  потайная  каменная  дверь  снова  могла   свободно
вращаться на своей оси. Шеф помялся, аккуратно прислонил наверху  Грааль
к стене и спустился на три ступеньки вниз. Когда Ришье  толкнул  верхнюю
половину камня наружу, Шеф поднырнул под медленно  поднимающуюся  внутрь
нижнюю половину и уставился в темноту.
   Не совсем в темноту. Ночь  по-прежнему  пронзали  сполохи  света,  но
теперь это было красное зарево, а не разноцветье арабских  огней.  Видел
ли кто-нибудь, как выдвинулся камень? Тревожных криков слышно  не  было,
вокруг крепости царила полная тишина.  Шеф  разглядел  кустарник,  через
который они пробрались сюда, разглядел горы вдали. Нигде уже не метались
паникеры, не видно  было  и  часовых,  вообще  не  видно  было  никакого
движения. "Там слишком светло", - сказал себе Шеф, хотя прямо перед  ним
простирались глубокие тени от крепостной стены и склонов ущелья.
   Кожа его покрылась мурашками. Он нырнул назад,  подставил  плечи  под
камень и, поднатужившись, повернул  его  на  место.  В  мерцающем  свете
единственной свечи,  которую  Шеф  разрешил  оставить,  Ришье  испуганно
уставился на него.
   - Слишком тихо, - коротко сказал Шеф. - Мне доводилось слышать  такую
тишину раньше. Это значит, что они караулят.  Может  быть,  путь  наружу
тоже. Может быть, они знают, что мы внутри.
   - Мы не можем оставаться здесь.
   - Нет! Нет! - раздался голос, которого Шеф никогда раньше не  слышал,
голос одного из пастушков. Он верещал на местном диалекте, которого  Шеф
не понимал, однако  в  голосе  слышались  безошибочные  нотки.  Нервы  у
мальчика  не  выдержали  переживаний:  тайной  вылазки  в  стан   врага,
благоговения перед святилищем, ужаса при  раздевании  мертвецов,  холода
мрачных стен. - Laissetz, laissetz те parti. - Паренек  толкнул  камень,
снова  открыл  выход,  хотя  и  не  полностью,  но   достаточно,   чтобы
проскользнуть в него как  ласка,  даже  не  отвязав  заплечный  мешок  с
золотом. Шеф схватился за мальчишку, но в руке  у  него  остался  только
оторвавшийся  клочок  рубашки.  А  сам  пастушок  исчез.  Шеф  чуть-чуть
повернул камень и приник глазом к щели шириной не более полуфута.
   Он не увидел ничего, услышал лишь легкий топот босых ног  по  камням.
Потом и этот звук стих. Тишина, несомый ветром слабый запах гари. И тут,
когда Шеф уже был почти готов подавить свои опасения  и  повести  группу
вперед, раздался тихий,  но  отчетливый  треск,  словно  от  сломавшейся
палки, тоненький, тут же прервавшийся  крик,  звон,  будто  от  далекого
гонга. Звон металла о камень.
   Шеф снова затворил камень, на этот раз с решимостью обреченного.
   - Вы слышали, - сказал он. - Его поймали. Теперь они  знают,  что  мы
здесь.
   - Мы в ловушке, - задохнулся от ужаса Ришье. - Вместе с Граалем, ради
спасения которого умерли наши старейшины.
   - Эта винтовая лестница ведет не только вниз, но и вверх,  -  заметил
Шеф.
   - Мы не сможем разобрать стену изнутри, нас услышат.
   - Но наверху должна быть еще одна потайная дверь, такая же, как  эта,
только ведущая внутрь крепости.
   Ришье проглотил слюну.
   - Она находится под башней. Под сгоревшей башней, где умер Маркабру.
   - Значит, мы вылезем среди кучи обломков, это хорошо.
   - Башня стояла во дворе напротив главных ворот. Не думаю, что  отсюда
есть какой-то другой выход. В крепостном дворе полно  людей  императора,
его превратили в госпиталь для раненных в боях и пострадавших  во  время
разборки стен. Мы не сможем просто так пройти  по  двору.  Тем  более  с
Граалем  на  плече!  Хотя...  ребята  могут  сойти  за  рабочих  или  их
помощников, и я тоже, но вот ты...
   Слишком высокий, хотел он сказать,  похож  на  германца,  только  без
оружия. И слишком приметный.
   - Покажи мне, где кончается  лестница,  -  сказал  Шеф,  в  голове  у
которого уже созрел план. - Это не может быть далеко от того места,  где
кирками пробили дыру.

***

   Бруно,  милостью  Божьей  император  Римской  империи,  а  по  своему
собственному разумению - заместитель Бога  на  Земле,  стоял  в  главных
воротах крепости Пигпуньент и наблюдал за ведущимися во дворе  работами.
Куда бы ни упал его взгляд, там люди начинали стараться  изо  всех  сил.
Это не доставляло ему особого удовольствия. Так и должно быть. Хотя лицо
императора оставалось бесстрастным, его переполняло  такое  неистовство,
что он с трудом владел собой. Дважды во время своей  бешеной  скачки  от
места падения летающей машины  обратно  в  крепость  он  с  такой  силой
непроизвольно сжимал поводья, что  жеребец  вставал  на  дыбы,  едва  не
скидывая седока. Зато он вернулся вовремя. В этом он был уверен. Как и в
другом - все представление с огнями  в  небе  было  именно  тем,  о  чем
догадался  его  тщедушный  дьякон:  отвлекающим  маневром.   Несомненное
свидетельство, что искомая реликвия находится где-то поблизости. Если бы
он только мог взять ее! Сжимая в руке снабженное новым древком Копье,  с
которым никогда не расставался, Бруно позволил себе то, что делал лишь в
моменты сильнейших переживаний: прижался щекой к наконечнику, пролившему
кровь  Сына  Господня,  чтобы  ощутить  исходящие  от  металла  силу   и
уверенность, по праву предназначенные для императора.
   Во дворе царила суматоха, как на последней несжатой полоске поля, где
загнанные в ловушку крысы мечутся, пытаясь избежать приближающихся к ним
серпов и дубинок. Но так могло  показаться  только  постороннему  глазу.
Император же видел порядок в кажущемся беспорядке. Люди, которые днем  и
ночью работали над разорением этого гнезда еретиков, снова были пригнаны
на работу со своими кирками и тачками, крепили блоки и канаты  огромного
подъемного механизма, с помощью которого вывороченные камни скидывали  в
пропасть. В углу двора их начальник, позволивший людям  бросить  работу,
когда появились огни в небе, вопил, лежа на козлах из скрещенных  копий,
а два сержанта Ордена методично отсчитывали назначенные императором  две
сотни  ударов  плетью.  Его  бывший  заместитель,  ныне   повышенный   в
должности, побледнев от  страха,  стоял  в  центре  двора  и  выкрикивал
распоряжения.
   Проблему создавал лазарет. Исполненный заботы о благополучии тех, кто
служил ему преданно, Бруно распорядился  отвести  на  центральном  дворе
место  для  коек  полевого  лазарета,  в  который  непрерывно   поступал
тоненький  поток  раненных  в  стычках  с  местными  жителями  и   более
интенсивный поток тех, у кого нога попала под камень или рука запуталась
в переплетении канатов. Только  в  самой  крепости  в  изобилии  имелась
чистая вода - в колодце, уходящем глубоко в  скалу.  Именно  в  питьевой
воде пострадавшие нуждались больше всего. Теперь, однако, из-за пожара и
паники ручеек раненых превратился в целый водопад.  Люди,  обгоревшие  в
пожаре,  с  переломами  из-за  падений,   идиоты,   которые   поранились
собственным оружием. Надо отменить приказ, по которому всех пострадавших
отправляют в  крепость,  решил  Бруно.  Пусть  подождут  на  прилегающей
равнине до утра. Они уже начали мешать рабочим. Вон в  том  углу  группа
людей с носилками идет совершенно не в ту  сторону.  Бруно  открыл  было
рот, чтобы окликнуть их, потом передумал, угрюмо  велел  Тассо  заняться
этими придурками, а сам повернулся к подоспевшему Агилульфу  и  прорычал
ему распоряжение - всех пострадавших,  кто  еще  не  нашел  себе  койку,
убрать и больше никого не пускать.
   Вернувшись  к  наблюдению  за  двором,  Бруно  увидел  группу  людей,
проталкивающихся  через  ворота.  Люди  в  ней  отличались   выражением,
написанным на их лицах. Это был не страх, а ликование и торжество.  Едва
они вошли, как в воротах показался  верный  Эркенберт,  он  шел  пешком,
оставив мула у подошвы горы.
   - Что вы там нашли? - спросил Бруно.
   - Крысу, - ответил их  вожак,  один  из  братьев  Ордена.  Глаза  его
поблескивали в красном зареве. Вольфрам, узнал  Бруно,  добрый  воин  из
святого Эхтернаха. - Она выбежала из крепости  и  попала  прямо  в  руки
Дитриху.
   - Из крепости? Но ваш пост с западной стороны, там нет ворот.
   - Нет ворот, о которых мы знаем, herra. Но этот мальчишка как мышонок
выбежал к западному  ущелью.  Он  не  спускался  по  стене,  мы  бы  его
заметили. Он мчался сломя голову, только пятки сверкали.
   - Я подцепил его древком копья, - добавил грузный Дитрих. - Он сломал
ногу и пытался завизжать, но я зажал ему рот. Он  не  смог  предупредить
тех, кто все еще внутри.
   - И взгляни-ка сюда, herra, - продолжал сержант Вольфрам с сияющим от
удовольствия и предвкушения лицом. - Взгляни, что крысеныш  нес  в  свою
норку.
   Он развернул узелок у  ног  императора.  Из  него  высыпались  кубки,
тарелки и массивный подсвечник. Золото заблестело в свете догорающего на
равнине пожара.
   Бруно нагнулся, поднял одно из блюд, ощутил его несомненную  тяжесть.
На  нем  что-то  выгравировано.  Трудно  прочитать.  Не  буква  ли  "N",
написанная плохим почерком?
   - Что ты можешь из этого заключить? - спросил Бруно, передавая  блюдо
Эркенберту.
   - Немногое, - ответил дьякон. - Но это не из имущества  какого-нибудь
сельского барона. Больше похоже на блюдо для облаток в соборе у Римского
папы. Боюсь, нам придется спросить у мальчика.
   Взгляды обратились на пленника. Совсем юный,  с  искаженным  от  боли
лицом, одна нога поджата, чтобы не касаться ею земли. Смуглый, в  плохой
одежде. Из местных. После зрелища разбитого змея и его  мертвого  летуна
Бруно наполовину ожидал увидеть еще одного проклятого англичанина.
   - Пытались допросить его?
   Вольфрам кивнул:
   - Мы его не понимаем. Он нас тоже.
   - Я найду переводчика, - сказал Эркенберт. - А потом мы  сделаем  то,
что необходимо. Уведите его за ворота.
   - Еще одно, - сказал Бруно. -  Я  знаю,  что  ты  не  будешь  слишком
добрым. И ни перед чем не остановишься ради того, что я должен  от  него
узнать. Но вот мой совет. Никогда не начинай  с  легкой  пытки,  которую
потом будешь усиливать. Мужество  приходит  во  время  сопротивления.  С
самого начала сделай ему очень больно, больнее, чем он сможет выдержать.
Потом предложи ему, как от  этого  избавиться,  -  Как  только  я  найду
местного священника для перевода, - обещал Эркенберт.
   Пойманный мальчишка вертел головой  из  стороны  в  сторону.  Он  уже
увидел то, что ему было нужно. А что же ему делать теперь? Должен ли  он
умереть как Маркабру и его воины? Он не знал.
   На сотню  ярдов  ниже,  в  толпе  изгнанных  инвалидов  и  санитаров,
Свирелька и его помощники боролись со своей нелегкой ношей - с  Граалем,
к срединному шесту которого был крепко привязан Шеф;  он  раскинулся  на
выступающих в стороны ступеньках, за которые держались носильщики, а его
легко опознаваемое лицо с одним глазом было прикрыто тряпкой,  словно  у
обгоревшего или умершего человека. Ришье семенил позади них, посерев  от
страха, но крепко сжимая в руках сверток со своими драгоценными книгами.
Ему довелось пройти в двадцати футах от земного воплощения  дьявола,  от
самого императора. Слава Богу, истинному Богу,  чья  власть  над  Землей
была узурпирована лживым  дьяволом  христиан,  что  все  внимание  Бруно
отвлек несчастный Маури. Что теперь будет с Маури... увы,  это  еще  раз
продемонстрирует силу Князя мира сего, которому  даже  истинный  Бог  не
всегда может противостоять в своем незаконно отнятом царстве.
   Когда они устремились вниз по склону горы, их подстегнул  раздавшийся
сзади отчаянный крик. Пастушки смогли узнать этот голос, даже искаженный
болью.

Глава 4

   - Так мы потеряли Маури, - закончил Ришье.
   Горестный крик вырвался у одной из женщин в собравшейся толпе поселян
- должно  быть,  у  матери  мальчика.  Ансельм  не  произнес  ни  слова,
по-прежнему неуверенно посматривал  на  самую  драгоценную  реликвию  их
секты,  стоявшую  открытой  для  взглядов  непосвященных  и   язычников.
"По-видимому, он наконец-то стал осознавать, что после выноса Грааля  из
крепости его проблемы только  начинаются",  -  мрачно  подумал  Шеф.  Он
потихоньку отошел в сторону, испытывая  знакомую  боль  в  мускулах  ног
после езды на лошади, которую ему удалось украсть.
   - Кого вы потеряли? - спросил Шеф,  глядя  на  Квикку,  стоявшего  во
главе отряда людей Пути. - Мы видели, как кто-то упал.
   - Мы потеряли двоих. Толман жив, но расшибся.
   - Двоих? Мы видели только одного падающего.
   - Это был Убба,  -  вмешался  Стеффи.  -  Мы  не  знаем,  что  с  ним
произошло, но, прежде чем Толман выпил  отвар  мака,  чтобы  уснуть,  он
успел рассказать, что было  очень  трудно  поджигать  и  кидать  факелы,
ничего не задев, ведь змей все время раскачивался и  все  такое.  Видно,
Убба поджег сам себя. После этого у  него  не  было  шансов.  -  А  тот,
другой, как его звали? Хелми? Сирота Хелми, невысокий бледный мальчик.
   - Он возвращался вполне благополучно, но  летел  слишком  быстро.  Он
врезался в скалы ниже нашей площадки. Змей рассыпался, и  Хелми  упал  с
высоты футов двести. Мы не смогли найти тело.
   На  Шефа  начала  наваливаться  депрессия  вместе  с   усталостью   и
запоздалым  потрясением  от  всех  страхов,  которые  он  слишком  долго
подавлял в себе. Он пришел, чтобы спасти Свандис, и он ее спас -  но  от
чего? Эти люди и не собирались ее убивать. Если бы он не пришел за  ней,
они бы ее просто отпустили. Спасая одну, он убил двоих.  Это  только  из
своих людей. Что же до градуаля, или Грааля, или как там  его  величают,
может быть, Маури и умер за него с  радостью,  но  вряд  ли  эту  жертву
оправдывала старая деревянная лесенка,  которую  он  все  еще  держал  в
руках. Шеф равнодушно перебросил ее Ансельму, тот машинально поймал  ее,
а потом выпятился, словно держал в  руках  гадюку.  Его  пытались  также
подкупить с помощью секрета греческого огня, но что он  в  конце  концов
узнал? Что от селитры огонь горит ярче и что пламя  можно  окрашивать  в
разные цвета. Это не имеет с греческим огнем ничего общего.
   - Толман не так уж плох, - начал Квикка, увидев выражение его лица. -
Просто он приземлился немножечко слишком жестко, закувыркался по камням.
Мы его усыпили маком, пусть  выздоравливает.  -  Квикка  помялся.  -  Но
все-таки он летал, государь. Даже над сушей и вдобавок ночью. Без всяких
дурацких перьев и прочего.
   Шеф кивнул. Это было как-никак достижение.
   - Что мы теперь будем делать? - продолжал Квикка.
   - Сейчас скажу.  -  Шеф  оглядел  кольцо  слушателей,  людей  Пути  и
еретиков, смешавшихся на крошечной главной площади горного селения.
   - Во-первых, Ансельм. Император просто обязан будет выяснить,  откуда
пришел Маури и кто он такой. А также что унесли мы. Можешь быть  уверен,
что скоро вся армия уйдет из Пигпуньента и двинется вслед за вами.
   - Мы высоко в горах, а они не знают тайных троп...
   Шеф прервал его:
   - Ты не знаешь императора. Какие у вас есть самые безопасные убежища,
спрячьте там всех. Вы лишитесь вашего скота и ваших  домов.  -  Он  пнул
один из валявшихся прямо на земле золотых свертков. - На вашем  месте  я
бы использовал это золото для восстановления хозяйства после  того,  как
Бруно уйдет.
   Ансельм нерешительно кивнул:
   - Пещеры, пещеры летучих мышей. Мы можем спрятаться в них...
   - Начните не откладывая. -  Шеф  показал  на  деревянную  лесенку.  -
Возьмите это.  За  ваш  Грааль  уплачено  тремя  человеческими  жизнями.
Надеюсь, для вас эта цена не слишком высока. - Шеф повернулся  в  другую
сторону и заговорил  другим  тоном:  -  Что  касается  нас,  Квикка,  ты
помнишь,  как  Бранд  сказал,  что  мы  спустимся  с  гор  быстрее,  чем
поднимались? Собери наш обоз, загрузи мулов, не забудь взять Толмана,  и
возвратимся к нашим кораблям как можно скорее. Конница императора уже  в
пути, и я хочу опередить ее.
   - А когда вернемся на корабли?
   - Сразу в путь, как только Хагбарт сможет поднять паруса.
   Когда Ансельм и Квикка начали отдавать распоряжения, толпа потихоньку
рассосалась. Шеф отошел в сторонку, устало присел на  край  деревенского
колодца, потянулся за ковшом, который бросил  на  землю  всего  два  дня
назад. Через несколько мгновений он обнаружил рядом с собой Свандис,  ее
порванное белое платье было уже аккуратно зашито.
   - Итак, - произнесла она, - что же бог еретиков дал тебе взамен жизни
этих  мальчишек?  Деревянную  лесенку?  Или   ты   со   старым   дураком
пожертвовали ими вообще напрасно?
   Шеф вяло удивился, почему люди считают, что они могут чем-то  помочь,
задавая подобные вопросы. Как будто бы он сам не задумывался  над  ними.
Ведь если богов вообще не существовало, как неустанно твердила  Свандис,
что  ж,  тогда  действительно   все   было   напрасно.   Закончив   свои
распоряжения, к ним  приблизился  Ансельм.  Он  преклонил  колена  перед
молодым королем:
   - Ты спас нашу реликвию, и мы должны возблагодарить тебя.
   - Я спас ее, потому что  вы  похитили  Свандис.  Думаю,  вы  все  еще
остались мне должны кое-что.
   Ансельм помялся:
   - Золото?
   Шеф покачал головой:
   - Знания.
   - Мы рассказали тебе все, что знаем про огонь.
   - Кроме золота и Грааля,  мы  вынесли  из  крепости  книги.  Истинные
Евангелия, как назвал их Ришье. Почему вы не поведаете о них  миру,  как
христиане поступают со своими Евангелиями?
   - Мы верим, что знания - только для мудрых.
   - Что ж, может быть, я достаточно мудр. Дайте мне одну из ваших книг.
Иудеи, христиане и мусульмане, они все смеются над нами, людьми Пути,  и
говорят, что мы не люди Книги. Так что дайте мне  одну  из  ваших  книг,
книгу с подлинным вероучением Иисуса. Возможно, после этого к нам станут
относиться серьезней.
   "Книги только для посвященных, - подумал Ансельм. - Учение  нужно  не
просто прочитать, его нужно объяснить так, чтобы даже невежды не  смогли
понять его превратно. У нас только три экземпляра, и наш закон запрещает
сделать больше. У варварского короля здесь тридцать человек, вооруженных
непонятным оружием. Он, если захочет, сможет забрать все книги и  Грааль
вместе с ними. Из-за нас умерли его мальчишки. Лучше его не злить".
   - Я дам тебе одну книгу, - неохотно сказал Ансельм. - Но  сможешь  ли
ты прочитать ее?
   - Если я не смогу, прочтет Соломон. Или Скальдфинн. - И Шеф  вспомнил
английскую пословицу: - Истина сама себя покажет.
   "Что есть  истина?"  -  подумал  Ансельм,  вспомнив  слова  Пилата  в
христианском Евангелии. Но не осмелился ничего сказать.

***

   - Итак, мы упустили прокля... священную реликвию, когда  она  была  у
нас под самым носом, - прорычал император. Он провел  неспокойную  ночь,
спать мешали не столько крики, доносившиеся из палатки, где  делал  свое
дело Эркенберт, сколько его собственные мысли. А  после  ночи  все  утро
поступали сообщения о всяческих неприятностях и дезертирстве, его войска
из-за страха и переполоха рассеялись по округе.
   - Да, - ответил черный дьякон. Он  не  боялся  гнева  императора.  Он
знал, что даже в самом дурном  настроении  Бруно  сохраняет  способность
судить по справедливости. За это люди императора и любили его.
   - Ладно. Скажи мне самое худшее.
   - Эта штука, Святой Грааль, как называл  ее  мальчишка,  была  здесь,
глубоко под землей. Мы уже почти нашли ее. Твой соперник. Единый Король,
тоже побывал здесь. Мальчишка описал его безошибочно. Огни в небе - они,
как я и сказал, были всего лишь отвлекающим маневром.
   Император кивнул:
   - Я не забыл  своего  обещания,  и  место  во  главе  бывшей  епархии
Вульфира все еще вакантно. Дальше.
   - Маневр удался. Пока дозорные занимались паникующими франками, враги
проникли в крепость по какому-то  тайному  ходу.  Добрались  до  святынь
своего еретического вероучения, в том числе до Грааля, - а это, как ты и
думал, лесенка. Мальчишка не знает, почему она священна.
   - Как они выбрались оттуда?
   - Мальчишки, конечно, уже не было с ними. Он ударился в панику, и его
схватили бдительные часовые.
   Император снова кивнул, решив про себя не наказывать, как  собирался,
Вольфрама и его людей. Успех отвлекающего маневра не был их  виной,  они
ведь даже не реагировали на него, по крайней мере, не  больше,  чем  сам
император. И позже они оказались достаточно бдительны.
   -  Он  не  смог  сказать,  как  выбрались  остальные.  Но  было  одно
обстоятельство, которое он пытался скрыть от  нас.  Это  выяснилось  под
конец. - Тут Эркенберт замялся. Может, император и справедлив, но  здесь
речь шла все-таки об унижении. - Под конец  мальчишка  решил  рассказать
все, поскольку понял, что его  признания  уже  не  имеют  значения.  Его
друзья уже выбрались из крепости. Он видел, как они прошли мимо нас.
   Император сощурился и выпрямился на походном табурете:
   - Он не мог пройти мимо меня. Ни  один  одноглазый  не  пройдет  мимо
меня, чтобы я не посмотрел на него очень пристально.
   Эркенберт потупился:
   - Его привязали к лесенке,  и  она  выглядела  как  носилки.  Ты  сам
приказал Тассо вытолкать их за ворота.
   Последовало долгое молчание.  Наконец  Эркенберт  поднял  взгляд.  Не
замыслил ли император одно из своих жестоких самонаказаний?  Он  смотрел
на кончик своего меча.
   - Я его держал у самого горла этого человека, - бормотал Бруно. - Он,
как девственница, был уже в моей власти. Мне оставалось только  воткнуть
меч. И я этого не сделал. Я говорю тебе, Эркенберт,  мое  доброе  сердце
меня погубит, так всегда  вздыхала  моя  матушка.  -  Он  усмехнулся.  -
Значит, они прошли мимо нас. И, разумеется, убежали в горы. Нам придется
их преследовать. И, разумеется, вся проклятая конница  разбежалась,  или
дезертировала, или отправилась поить своих проклятых  лошадей,  или  что
там еще. Но я своего добьюсь. Ладно, Эркенберт, найди мне проводника  из
местных.
   Маленький дьякон не двинулся с места.
   - Прости, государь, но подумай еще раз.  Грааль,  конечно,  находится
теперь далеко в горах, и поиски его могут оказаться очень  трудными.  Но
разве это сейчас  самое  важное?  Ваш  соотечественник,  капеллан  Арно,
который ныне на службе у  папы,  учил  меня  всегда  находить  на  войне
Schwer-punkf, главный пункт атаки или обороны. Не думаю, что сейчас этот
пункт находится в горах. Я  думаю,  он  находится  там  же,  где  Единый
Король. Или там, куда Единый Король направился.
   "Он и сегодня не может удержаться от этого титула, - подумал Бруно. -
Несомненно, хочет подстегнуть меня. И это ему удается".
   - Ладно. И где же находится он,  король  Шеф  Победоносный?  Как  его
величают, когда думают, что я не слышу.
   Эркенберт пожал плечами:
   -  Где  всегда  находятся  пираты?  На  своих  кораблях.   В   гавани
Септимании.  В  городе  евреев.  Глаза  Бруно  заблестели   чуть   более
угрожающе.
   - Еретики и евреи. Язычники и вероотступники. Господь  послал  Своего
Сына умереть ради них на кресте, а они даже спасибо не сказали. Уж лучше
проклятые мавры, они хоть во что-то верят. Да, мы знаем, что их  корабли
стоят в Септимании, потому что Георгиос их там видел. Можем ли  мы  быть
уверены, что они там и останутся?
   - Георгиос их подстерегает.
   - Но если поднимется ветер, Георгиос не сможет их остановить,  они  с
дальнего расстояния просто разнесут его галеры на кусочки, он сама  этом
признавался.
   Эркенберт потупился:
   - Я... я, государь, уже предпринял  некоторые  шаги,  чтобы  изменить
такое положение вещей. Чтобы не терять времени, я отдал приказ от вашего
имени. В общем, я ведь не спал во время  битвы  при  Бретраборге  против
проклятых датчан и все видел.
   Император протянул руку и нежно похлопал коротышку-дьякона по плечу:
   - Не делай для меня слишком многого, товарищ мой,  или  мне  придется
сделать тебя папой Римским. А ведь  проклятый  итальяшка  еще  не  умер.
Правда, это дело поправимое.
   Внезапно он уже оказался на ногах, потребовал своего жеребца, шлем  и
Агилульфа. А через  секунду  он  уже  был  снаружи,  схватился  за  луку
высокого франкского седла на своем  жеребце.  Он  взлетел  в  седло,  не
касаясь  стремени,  поудобней  примостил  свой  длинный   меч,   схватил
брошенный ему шлем и повесил на луку.
   - Куда вы направляетесь? - крикнул Эркенберт.
   - На похороны.
   - Людей, которые погибли прошлой ночью?
   - Нет. Ребенка, который упал с небес. На шее у  него  был  молоточек,
поэтому его нельзя хоронить в освященной земле, но я приготовил для него
отдельную могилу. И ночью вырезали надгробный камень.  На  нем  надпись:
"Der erste Luftreiter" - "Первый небесный всадник". Это немалые почести,
правда?
   Он умчался, сопровождаемый дождем искр, которые  высекали  из  камней
металлические  подковы.  Стоявший  у  входа  в  палатку  bruder  Ордена,
невозмутимый  бургундец  по  имени  Йонн,  с  любовью  улыбнулся   вслед
удаляющемуся императору, обнажив при этом сильно повыбитые зубы.
   - Он настоящий ritter, - сказал сержант. - Уважает  смелость  даже  у
врагов. "Мальчишка  Маури  до  сих  пор  жив,  -  подумал  Эркенберт.  -
Возможно, он успел достаточно оправиться, чтобы рассказать еще немножко.
Возможно, теперь он заговорит сразу, при одном виде своего собеседника".
***

   И снова Шеф с трудом выбрался  из  седла,  на  этот  раз  не  столько
страдая от усталости,  мозолей  и  мышечных  спазмов,  сколько  чувствуя
уверенность, что ноги больше не способны держать его. Набережная в порту
Септимании была вымощена очень  ровно.  Через  несколько  мгновений  Шеф
выпрямился, глянул поверх голов столпившихся людей.
   - Море, - прохрипел он.
   Бранд подал ему флягу разбавленного  вина,  на  которое  они  перешли
после того, как кончился эль, и стоял, уперев  руки  в  боки,  пока  его
повелитель жадно пил.
   - Так что море?
   - Я люблю море. Потому что оно ровное. Ладно. - Вокруг них  собралось
уже около сотни человек, портовых  зевак,  еврейских  торговцев,  но  по
большей части шкиперов и моряков Пути. Сразу же рассказать  им,  и  слух
разнесется. Нет смысла делать из  этого  тайну.  -  Все  в  порядке.  Мы
освободили Свандис. Боюсь, что мы потеряли двух наших  парней,  Хелми  и
Уббу. Поговорим об этом позже. Но самое главное, мы  дернули  императора
за нос. И дернули очень больно. Он нас  ищет,  и,  готов  поспорить,  он
знает, что мы здесь. Так что готовимся к  плаванию  и  давайте  поскорее
отчалим. Так будет лучше для всех, правда, Соломон? Император придет,  а
нас нет, все очень сожалеют,  но  делать  нечего.  Да  что  вы  все  тут
застыли? Я же сказал, готовимся к отплытию, в чем дело-то...
   Бранд обнял его огромной  рукой,  по-приятельски  приподнял  и  понес
вдоль набережной, толпа расступалась на их пути,  но  не  выказывала  ни
малейшего желания последовать за ними.
   - Давай немного прогуляемся вдоль мола, - предложил Бранд.
   Через несколько шагов он снова опустил Шефа на землю, но  не  ослабил
своей  хватки.  Они  пробрались  через  многолюдные  пристани  к  началу
длинного каменного мола, выходящего из самого сердца города-крепости,  и
пошли по устроенной на нем дорожке дичиной в  сотню  ярдов,  перешагивая
через железные кольца, к которым швартовались  только  маломерные  суда,
поскольку большие, как и флот Пути, стояли в акватории порта  на  якоре.
На середине мола Бранд остановился и показал рукой в море.
   - Что ты там видишь? - Он вытянул у Шефа из-за пояса подзорную  трубу
и подал ему.
   Шеф взял ее, приставил к  глазу,  подвигал  входящие  одна  в  другую
части, чтобы настроить фокус, и уставился в полуденное марево. Ничего он
там не видел, слишком густая дымка, а если взять чуть-чуть в  сторону...
Ага!
   - Галеры, - сказал он. - Красные галеры. Три штуки, нет, четыре.
   - Правильно. Они появились на рассвете, сожгли пару рыбачьих лодок  и
отошли от берега. Просто показали нам, что они нас караулят.
   - Ладно, - сказал Шеф, - сейчас полдень, ветра нет,  и  это  дает  им
преимущество. Но через несколько часов, когда солнце начнет садиться,  с
моря подует бриз, надежный, как пищеварение у мула. Тогда  настанет  наш
час. Мы выйдем в море, и если галеры  попытаются  нам  помешать,  мы  их
потопим. А потом немного поупражняемся с острогами, правильно?  Отомстим
за Сумаррфугла, - свирепо добавил он.
   - Смотри дальше, - сказал Бранд.
   Озадаченный, Шеф снова взялся за подзорную трубу.  Дымка  раздражаема
его, местами почти ничего не было видно, около  поверхности  моря  дымка
сгущалась. Вот. Там что-то  было,  ближе,  чем  он  ожидал,  ближе,  чем
галеры. Но он не мог понять, что это такое. Что-то  серое  и  невысокое,
едва выступающее над ровной поверхностью моря,  это  не  корабль  вовсе,
больше похоже на длинный  низменный  остров.  Шеф  сдвигал  и  раздвигал
подзорную трубу, пытаясь настроить расплывчатое изображение.
   - Я не понимаю, что это такое.
   - Я тоже. Попробуй посчитать корабли в гавани, тогда, может, поймешь.
   Шеф обернулся, и сердце его похолодело. Двухмачтовики все  на  месте,
выстроились в линию, все семь штук. Дракары викингов,  сначала  их  было
пять,  потом  они  потеряли  "Марсвин"  Сумаррфугла,   значит,   сколько
осталось? Три. Он пересчитал еще раз. Три.
   - Немного погодя галеры вернулись и притащили на буксире эту штуку. Я
тоже не мог понять, что это такое, и послал Скарти на "Морском  змее"  с
удвоенной командой гребцов. Он сказал, что сможет обогнать любого грека,
будет на море ветер или нет. Я велел ему опасаться греческого огня, и он
обещал быть осторожным. Но на сей раз это оказался не греческий огонь.
   Шеф еще раз посмотрел на  плот,  теперь  он  смог  различить  на  нем
какие-то выпуклости. И было в них что-то знакомое. Очень знакомое.
   - Скарти вышел в море, - сказал Бранд, - и стал  подходить  к  плоту.
Греки подпустили его поближе, а потом - бац! В воздухе полно  камней  от
катапульт,  "Морской  змей"  рассыпается  на  воде,  на  него   налетают
греческие галеры...
   - Скольких человек мы потеряли? - глухо спросил Шеф.
   - Ни одного. Вся команда Скарти родом с  Готланда,  они  плавают  как
дельфины. А когда сзади полыхнуло пламя, ну и  быстро  же  они  поплыли!
Хорошо, что Хагбарт был  начеку,  он  послал  пару  ядер  в  воду  перед
галерами, и те убрались восвояси.
   Да, даже в дымке можно разглядеть на  плоту  силуэты  онагров,  понял
Шеф. По меньшей мере четыре штуки. А может быть, и  больше.  На  плоской
поверхности плота им не мешают стрелять никакие мачты, никакие шпангоуты
не рассыпятся  из-за  мощной  отдачи,  так  что  можно  ставить  столько
катапульт, сколько заблагорассудится. И ведь не  Шеф  был  изобретателем
катапульт, по крайней мере, такой их разновидности,  как  онагр,  он  же
мул. Потому что мулы раньше были онаграми, метательными машинами римских
воинов; заново их создал дьякон Эркенберт. Он не  забыл  об  онаграх,  и
машины не обманули его ожиданий. И тут вдруг Шеф понял, почему не  сразу
распознал катапульты на плоту, хотя они и казались ему знакомыми.
   Они были закрыты броней. Стальными плитами, подобно тем,  что  стояли
на старом "Неустрашимом" Шефа.
   И в том, что делали их  расчеты,  также  было  что-то  знакомое.  Шеф
огляделся на ровной поверхности мола, она возвышается на шесть футов над
водой, они с Брандом могут, презрев свои титулы, просто прыгнуть в воду,
нет ли здесь лесенки, чтобы уцепиться...
   В небе раздался свист, камень звучно ударил о камень, во все  стороны
полетели осколки, Бранд с изумлением  утирал  со  лба  кровь.  Это  ядро
ударилось о внешнюю сторону каменного пирса. Но послано оно было в цель,
и этой целью были Шеф с Брандом. А  на  плоту  у  противника  не  меньше
четырех катапульт.
   Шеф без церемоний столкнул Бранда в воду гавани, под защиту  каменной
стены, и сам сразу спрыгнул следом. Они бултыхались в теплой воде, а над
их головами проносились ядра,  зарываясь  в  воду  среди  рассеянных  по
гавани  лодок.  Послышались   крики   шкиперов,   отчаянно   старающихся
развернуться и подойти под защиту каменной стены мола.
   - Итак, в открытое море нам не прорваться, - сказал Шеф. -  Мы  могли
бы выстрелами разогнать галеры, но этот плот для нас то  же  самое,  чем
был "Неустрашимый" для наших противников. Маневрировать он не может,  но
и потопить его нельзя. Но для чего  они  это  делают?  Бранд,  чего  они
добиваются?
   - Что ж, - ответил Бранд. - Я всегда был  уверен,  что  тебя  не  зря
считают сообразительным.  Но  раз  ты  спрашиваешь,  я  скажу:  все  это
необычайно похоже на то, что у некоторых чудаков зовется осадой.

***

   В походном лагере халифа,  который  медленно  и  неуклонно  вел  свои
войска    на     битву     с     предателями-евреями     и     северными
пиратами-многобожниками,  три  женщины,  сбившись  в  кружок,   тихонько
переговаривались  между  собою.  Одна  была  англичанкой:  с  пепельными
волосами и зелеными глазами, красавица в собственной стране,  любопытная
диковинка среди шатров правоверных. Несколько  лет  назад  ее  захватили
датчане и, как девственницу, продали за сотню золотых  дирхемов.  Другая
была родом из пограничных франкских земель: дочь  раба,  еще  в  детстве
проданная  хозяином,  которому  понадобились  деньги.  А  третьей   была
черкешенка с далеких восточных окраин исламских земель, уроженка страны,
народ которой издревле добывал себе средства  к  существованию  продажей
своих  женщин,  славящихся  красотой  и  искусностью  в  любви.  Подруги
разговаривали на  принятом  в  многоязычном  гареме  жаргоне,  в  основе
которого лежал арабский язык, разбавленный  иностранными  словами.  Этот
жаргон предназначался для того, чтобы скрыть некоторые секреты от  вечно
подслушивающих евнухов, которые сторожили красавиц.
   Все три женщины были раздосадованы и испуганы. Раздосадованы  потому,
что  их  вырвали  из  привычного  кордовского   комфорта   и   заставили
сопровождать  своего  хозяина,  вместе  с   десятком   других   красавиц
скрашивать ему тяготы походной жизни. Разумеется, им  не  приходилось  и
шагу ступить, их всюду носили в устланных шелками  и  пухом  паланкинах.
Разумеется, нашлись рабы, чтобы ночами неустанно размахивать  опахалами.
Но твердую, выжженную солнцем землю лагеря невозможно было превратить  в
тенистые столичные дворики с фонтанами. Пусть  их  повелитель  гордился,
что переносит тяготы и невзгоды - хотя и в весьма ограниченном объеме  -
вместе с теми, кто по пыльным дорогам  шел  на  битву  с  неверными,  но
женщины не находили в этом  утешения.  Одна  из  них  была  христианкой,
второй пришлось принять ислам в десять лет, а третья вообще  была  родом
из страны с такой необычной религией, что ее все равно не смог бы понять
ни один чужеземец. Ничто  так  не  способствует  атеизму,  как  смешение
множества противоречивых верований.
   Для опасений у них было две причины. Во-первых, ни одна  из  трех  до
сих  пор  не  подарила  халифу  ребенка.  Поскольку  этот  факт  не  мог
объясняться недостаточным рвением повелителя правоверных,  их  бесплодие
считалось  их  виной,  если  не  следствием   преднамеренного   убийства
нерожденного еще ребенка. А второй причиной страха этих трех женщин было
то,  что  никакие  стены  роскошных  шатров  не  могли  заглушить  крики
несчастных, которых каждый вечер казнили на плахе, забивали палками  или
сажали на кол за малейшую провинность и неугодность. Женщины  страшились
внезапных перепадов настроения Эр-Рахмана, а уж в таких  вещах  во  всем
лагере лучше них не разбирался никто.
   - Халиф по-прежнему прислушивается к  этому  недоноску  Мухатьяху,  -
сказала англичанка. - Тот все время нашептывает ему, подстрекает, а  сам
просто чахнет от зависти и злобы.
   - Не может ли  Мухатьях  однажды  съесть  чего-нибудь,  от  чего  ему
поплохеет? - поинтересовалась черкешенка.
   - Халифу доложат, что это был яд, - отозвалась фанкская девушка. -  И
кто знает, на кого тогда падет его гнев? У нас  нет  человека,  которому
можно доверять. Здесь нет.
   - Так может быть, пусть он добьется своего, и мы все сможем вернуться
домой?
   - Домой? - переспросила англичанка. - Ты хочешь сказать, в Кордову? И
это самое лучшее, на что мы можем в  жизни  рассчитывать?  Ждать,  когда
халиф от нас устанет и пришлет человека  с  удавкой?  Сколько  лет  тебе
осталось, Берта? А тебе, Оулед? Мне уже стукнуло двадцать три.
   - А что же нам еще остается? - расширив глаза, спросила Берта.
   Англичанка,  ее  звали  Альфлед,  участвовала  во   многих   гаремных
интригах. Она не стала оглядываться и не изменила  выражения  лица,  она
засмеялась и зазвенела браслетами, якобы рассказывая  о  новой  любовной
игре, которую приготовила для халифа.
   - Мы тут пропадаем в походной пыли и зное. Это ужасно, и все, чего мы
хотим, - это чтобы халиф поскорее победил и мы наконец смогли  вернуться
в Кордову. Но что, если халиф потерпит поражение? Его армия и  его  флот
недавно были разгромлены, вот почему мы здесь. А после поражения...
   - Нами, как законной добычей, попользуется пол-армии.
   - Не исключено. Но все зависит от  армии.  Вы  ведь  слышали,  о  чем
рассказывала нам в Кордове та датчанка. В  одной  из  сражающихся  здесь
армий  в  рабство  никого  не  берут,  и  эту  армию   возглавляет   мой
соотечественник. А в армии Римского  императора  полно  твоих  земляков,
Берта. Если мы наложим на себя крестное знамение и  попросим  защиты  от
приверженцев Пророка, христианские священники будут нам рады.
   - Но если ты отвернешься от Аллаха и отречешься от shahada, пощады от
мусульман тебе не будет, - возразила черкешенка.
   - Нам нельзя проигрывать, вот и все.
   - Так что же нам делать?
   - Подстрекать халифа ринуться  в  бой,  но  так,  чтобы  он  потерпел
поражение.
   - И как это устроить? У халифа  есть  поднаторевшие  в  военном  деле
генералы, он будет слушать их советы, а не наши. Да мы и сами не  знаем,
какой совет будет правильным, а какой нет.
   - Мы не разбираемся в стратегии, - торжественно заявила Альфлед, - но
мы  разбираемся  в  людях.  Выберем  самого  большого  дурака  и   будем
поддерживать его точку зрения. Самый большой дурак  у  нас  -  Мухатьях.
Давайте поможем ему. Пусть наши голоса на  подушках  нашептывают  то  же
самое, что этот осел говорит на совете. И мы еще кое-что добавим. Как мы
желаем победы нашему повелителю, такому сильному, такому  воинственному,
такому страстному...
   Ее сарказм был принят с молчаливым одобрением. Потом девушка из земли
франков сказала:
   - Так, значит, мы договорились, что в случае удачи та из нас, которая
будет в фаворе у победителей, замолвит словечко за остальных? Если  так,
тогда я с вами. Но я бы тогда посоветовала еще одно, а именно - потянуть
время. С каждым днем боевой дух в  войске  халифа  падает.  Чем  сильнее
будет беситься из-за этого халиф, тем  быстрее  станет  распространяться
зараза. Среди тайных едоков свинины, среди бывших  христиан  мустарибов,
среди сторонников Тулунидов, среди читателей  философских  книг  греков,
среди тех, кто хотел бы переписать Коран. Среди всех тех, кто в  глубине
души верит в то, что сказала нам датчанка.
   - Что нет Бога и нет Аллаха, - горячо подхватила Альфлед.
   - Что вообще никаких богов нет, - поправила ее черкешенка.

Глава 5

   Кольцо вокруг Септимании  постепенно  затягивалось,  сначала  блокада
стала плотной, потом явной, потом слишком явной.  Князь  города-крепости
Бенджамин ха-Наси на первых порах не хотел об  этом  и  слышать,  будучи
уверен, что бед, накликанных на него  гостящими  в  городе  чужеземцами,
можно избежать. А если не избежать, то по крайней мере направить  их  по
адресу, в случае необходимости схватить чужаков для выдачи  разъяренному
Римскому императору или выгнать в море навстречу грекам с  их  греческим
огНем. Вскоре он избавился от подобных заблуждений. Стало очевидно,  что
император  в  своей  священной   ярости   не   делает   различия   между
христианскими еретиками, которые спрятали от  него  драгоценный  Грааль,
язычниками, которые этот Грааль выкрали,  и  евреями,  которые  отвергли
Христа и кричали  "распни  Его".  Парламентеры,  посланные  Бенджамином,
однажды на рассвете "вернулись" - их головы перебросили  в  мешке  через
стену. Распространился слух, что перед  смертью  их  насильно  крестили,
чтобы, по собственным словам императора, дать неверным собакам последний
шанс на спасение души. В тот же день защитникам крепости  с  безопасного
расстояния прокричали о  поставленных  императором  условиях:  первое  и
самое главное - Грааль, во-вторых, выдача его  похитителей  во  главе  с
одноглазым королем, а в-третьих - капитуляция всего гарнизона  и  выдача
должностных лиц города, босиком, в одних рубашках и с веревками на  шее,
в знак полной покорности воле Господа и Его наместника на Земле.
   Но Грааля в Септимании не было. А без него рассчитывать на милосердие
императора не  приходилось.  С  печалью  вспоминая  Римского  императора
Веспасиана и падение Масады из своей давней  истории,  иудеи  Септимании
приготовились к отчаянному сопротивлению. Гонцы спускались  по  веревкам
со стен или пробирались вдоль побережья, пытаясь передать  сообщение  их
номинальному повелителю, кордовскому халифу,  о  нападении  христиан  на
Dar-al-islam, дом ислама. Увы, слишком  часто  окрики  и  вопли  в  ночи
свидетельствовали, что  гонцов  перехватили.  Ни  у  кого  не  возникало
сомнений, что халиф откликнется на  вызов  христиан.  Другое  дело,  как
долго он  будет  собираться,  насколько  охотно  станет  защищать  своих
подданных, исповедующих другую религию, и каких сплетен о  предательстве
евреев он уже наслушался.
   Северные моряки с  воодушевлением  помогали  горожанам  готовиться  к
обороне. Как только сторожевые костры  противника  стали  появляться  по
ночам на окрестных холмах, Квикка разослал своих помощников  с  заданием
собрать каждый обрывок веревки и кусок дерева, который удастся  найти  в
городских запасах или на двух десятках рыбачьих лодок  и  других  судов,
оказавшихся запертыми в гавани. Квикка собирался  изготовить  как  можно
больше катапульт, насколько хватит материала и места на стенах крепости.
К этому времени англичане и викинги знали три разновидности  метательных
боевых машин.
   Первая - хотя и последняя по времени появления на  полях  сражений  -
это онагры, потомки дре-внеримских приспособлений, возвращенные к  жизни
дьяконом Эркенбертом, скопировавшим их из труда Вегеция "De re militant"
<Военное дело.>.
   Онагры с силой бросали  камни  по  настильной,  почти  горизонтальной
траектории. Их снаряды могли разрушить корабль, пробить  в  стене  дыру.
Прочные и громоздкие, они были трудны в изготовлении.  Малопригодны  для
стрельбы по пехоте и коннице, - как заметил Бранд, все равно что  гонять
мух с помощью кузнечного молота.
   Вторую разновидность называли дротикометами. Такая же катапульта, как
и мулы, использующая мощь скрученной пружины,  но  стреляющая  огромными
стрелами  или  дротиками,  словно  гигантский  арбалет  на  станке.  Они
пробивали любой щит или мантелет и наносили врагу  несопоставимый  с  их
небольшими размерами урон. Но они тоже  были  трудны  в  изготовлении  и
вдобавок опасны для обслуги.  Когда  вдруг  вздумается  лопнуть  слишком
сильно взведенной пружине, с уверенностью не  мог  сказать  никто,  даже
самые опытные могли только догадываться об  этом.  При  разрыве  во  все
стороны хлестали обрывки канатов и разлетались куски разрушенной рамы, а
обслуживающие катапульту люди получали страшные  удары  по  рукам  и  по
ребрам. Освобожденные  английские  рабы,  из  которых  много  лет  назад
набрали первые  расчеты  для  таких  катапульт,  со  временем  научились
ставить на деревянные рамы  предохранительные  стальные  рессоры.  Но  в
Септимании  не  нашлось  нужной  стали.  И  тогда  Квикка  сказал  своим
помощникам на языке, которого местные жители не понимали:
   - Да ведь не мы же будем крутить эти  проклятые  пружины,  правильно?
Все-таки эти катапульты убьют больше врагов, чем своей обслуги, так  что
все в порядке.
   А третьей разновидностью были примитивные машины, которые король  Шеф
изобрел самолично и которые назывались вращательницами. Привод у них был
ручной,  несколько  человек  одновременно  дергали  за  короткое   плечо
качающегося рычага коромысла, а его длинное  плечо  взвивалось  вверх  и
выбрасывало камень  из  прикрепленной  на  его  конце  пращи.  Легкие  в
изготовлении и дешевые, вращательницы  не  требовали  от  своей  обслуги
никаких особых умений. На них нетрудно было взять прицел по направлению,
но почти  невозможно  -  по  дальности.  Их  снаряды  летели  по  крутой
траектории, выброшенные силой повисающих на коротком конце рычага людей,
а не взведенными пружинами. Эффективней всего вращательницы  оказывались
при стрельбе по плотным боевым порядкам, когда воинам просто некуда было
уклониться.  Команда  Квикки  соорудила  несколько  дюжин  таких  машин,
понатыкала  их  на  каждой  крепостной  стене,   снаряды   для   них   в
неограниченном количестве можно было добывать прямо из каменистой почвы.
Через некоторое время  стрелять  из  вращательниц  научились  жительницы
города, которые не хуже мужчин  могли  налегать  на  рычаги,  тем  самым
высвободив воинов для рукопашных схваток.
   После первых  попыток  штурма,  предпринятых  с  разведывательными  и
демонстративными целями - хотя каждый раз  на  земле  перед  крепостными
стенами оставались лежать убитые и раненые, - стало ясно, что дальнейший
ход борьбы будет определяться характером местности.
   Подобно многим прибрежным городам, Септимания  выросла  из  поселения
близ cala, устья реки, которая несла свои воды в море меж  двух  высоких
утесов. Город располагался на двух  этих  холмах  и  на  крутых  берегах
потока, однако с ростом населения строилось все больше мостов, и местами
речка полностью скрывалась под их каменными пролетами. Вдобавок во время
летнего зноя речка пересыхала. В районе городской стены  ее  русло  было
перегорожено тяжелой железной решеткой, упиравшейся в  сухое  каменистое
дно.
   Тем не менее русло реки  оставалось  слабым  пунктом  обороны,  здесь
штурмующие могли пробраться под стенами, а не лезть через  них  поверху.
Бранд, обходя  защитные  сооружения  в  сопровождении  Малаки,  капитана
княжеской гвардии, увидев это, ничего не сказал, но сразу  велел  Квикке
устроить за железной решеткой  окоп  для  дротикометов  и  приставить  к
машинам самых лучших катапультеров.  Вдоль  всего  полукружия  городской
черты шли каменные  стены,  прочно  построенные  и,  как  убедился  Шеф,
содержащиеся в должном порядке. Их штурм дорого бы  обошелся  атакующим.
На обеих окраинах Септимании, где стены подходили к морю, вьющаяся вдоль
побережья  дорога  вела  внутрь  города,  чтобы  путешествующим   купцам
пришлось заплатить пошлину за въезд. Ворота на том и другом  конце  были
чрезвычайно прочные, из обитого железом  дуба,  а  с  защищавших  ворота
башен простреливались все подходы.  Однако  эти  двое  ворот  тоже  были
слабыми местами в обороне.
   И наконец, сама гавань. Средиземное море не знает  приливов,  поэтому
здесь не было затопляемой береговой полосы и стены  обрывались  прямо  в
воду. Однако море было мелким. Сюда можно было подобраться  даже  вброд.
Там, где атакующих встречали стены, такие же неприступные, как стены  на
суше, беспокоиться было не о чем. А вот там, где  располагалась  гавань,
стены, естественно, не могли служить защитой. С севера и юга гавань была
отгорожена длинными каменными пирсами, северный тянулся на добрую  сотню
ярдов, южный был  в  два  раза  короче.  Они  закрывали  устье  реки  от
внезапных свирепых штормов Внутреннего моря и строились долгие годы,  по
мере того как развивалась торговля  и  увеличивался  размер  судов.  Оба
пирса  возвышались  над  поверхностью  воды  на  шесть  футов  -  удобно
перебираться с  палубы  корабля,  как  и  было  задумано.  Необходимость
защищать их сильно тревожила Бранда.
   - Они длинные, невысокие, и чтобы оборонять их мечами и копьями,  нам
понадобится пять, даже шесть сотен человек, - прикинул Бранд.  -  И  при
этом каждый защитник должен быть сильнее воинов  противника,  -  добавил
он.
   - Угу, - ответил Квикка, - значит, мы не будем оборонять их мечами  и
копьями, равно как и топорами. Они длинные, они невысокие, на них  негде
укрыться, и к ним нет подходов. Арбалеты на малых дистанциях и  мулы  на
больших. Мы размажем нападающих как дерьмо.
   - А ночью? - спросил Бранд, поглаживая бороду. Он и Малаки  принялись
подробно обсуждать, сколько у защитников людей  и  как  их  лучше  всего
расставить.
   Самой последней проблемой было море. Вход в гавань, шириной  в  сотню
футов от пирса до  пирса,  сейчас  пересекало  плавучее  заграждение  из
бревен,   соединенных   массивными   бронзовыми   цепями   и   кольцами.
Прорывающаяся в гавань галера разбила бы  свой  форштевень  и  повредила
днище.
   И тем не менее что один  человек  сделал,  другой  может  переделать.
Любой опытный воин знает, что  никакое  заграждение  неспособно  надолго
задержать атакующих, если его  не  обороняют  вооруженные  люди,  притом
находящиеся в более выгодном положении, чем противник.  Бранд  аккуратно
расставил семь парусников флота Пути так, чтобы  им  не  грозили  камни,
летящие  с  бронированного  плота,  но  чтобы  они  одновременно   могли
простреливать морские подходы из своих мулов. Любой корабль  или  лодка,
которые попытаются высадить десант, будут немедленно потоплены. По идее.
Если все пойдет как надо. Если никто  не  ошибется.  Если  противник  не
придумает какую-нибудь хитрость.
   Бранд и сам усиленно пытался придумать  что-нибудь  умное,  глядя  из
укрытия на бронированный плот и силуэты  красных  галер  за  ним.  Но  в
голову ему ничего не приходило. Он уже рассмотрел  идею  снять  стальные
пластины, загруженные в качестве балласта на все парусники,  бронировать
"Победителя  Фафнира"  или  "Хагену",  сделать   из   них   еще   одного
"Неустрашимого" и послать в бой против  бронированного  плота.  Но  даже
броня не защитит от греческого огня:  Беовульф,  в  честь  которого  был
назван "Победитель Грендаля", взял для защиты от дракона  железный  щит,
однако, как тут же указал выслушавший эту историю Бранд, у Беовульфа  не
было  деревянного  корпуса.  Разумеется,  бронированный  катапультоносец
сможет потопить с большой дистанции красную галеру - если  будет  нужный
ветер, - но ведь он не сможет одновременно сражаться с  бронированной  и
притом непотопляемой плавучей крепостью. "Возможно, наступит день, когда
нам придется так и сделать, - решил про себя Бранд, - но не раньше,  чем
ситуация на суше станет  по-настоящему  скверной".  Все-таки  одно  дело
умереть  от  удара  копьем  и  совсем  другое  -  сгореть  заживо,   как
Сумаррфугл. Занозой сидело воспоминание о том, как греки  демонстративно
сожгли маленькие торговые суда.
   - Положение сложное, - пробасил Бранд своему шкиперу и кузену Стирру,
которого жрецы Пути тоже позвали на свой неофициальный совет. - Но  ведь
никогда не знаешь, насколько оно сложно для  противника.  Все,  что  нам
остается, - не совершать ошибок и ждать, пока им  не  надоест.  В  конце
концов, они должны на что-то решиться или убираться прочь.  А  мы  будем
просто сидеть, где сидим.
   - Пока что-нибудь не произойдет, - скептически сказал Хагбарт.
   - Да.
   - Что, например?
   - Может быть, халиф придет со стотысячной армией. Может быть,  кто-то
отдаст императору эту проклятую лесенку или что  ему  там  нужно.  Может
быть, боги заступятся за нас.
   Последнее предположение было встречено крайне холодно.
   - Скажу вам одну вещь. - Бранд попытался внести некоторое оживление.
   - И что же?
   - В данный момент император облегчает нам задачу.
   Действительно, действия осаждающих будто нарочно  были  предназначены
для того, чтобы придать защитникам крепости побольше уверенности в себе,
не подвергая их серьезной опасности. Дня через два после  того,  как  на
окружающих холмах появились ночные костры кавалерийского авангарда и был
переброшен мешок с головами парламентеров, император  -  если  император
отдал этот приказ  -  пошел  на  приступ  в  лоб  на  крепостные  стены,
одновременно на суше и там, где стены обрывались в море. На  рассвете  в
каждом из двух этих пунктов атаки по тысяче человек вышли из  укрытий  и
ринулись вперед со штурмовыми лестницами и крючьями.
   Во время подготовки они наделали слишком много шума. Защитники успели
приготовиться к штурму. Приставленные лестницы  отталкивали  рогатинами.
Приделанные к крючьям канаты обрезали. В сгрудившихся у  подножия  стены
воинов летели стрелы и камни из катапульт.  Через  несколько  мгновений,
когда стало ясно, что ситуация под контролем, Бранд оттащил от одной  из
приставленных  лестниц  еврейского  гвардейца,  рвущегося  ее  сбросить,
отпихнул английского арбалетчика, прицелившегося в карабкающегося наверх
человека, и сам встал около  лестницы,  спрятался  за  каменным  зубцом,
выставив вбок щит для защиты от стрел.
   Над стеной появилось лицо с неистовым оскалом, воин перепрыгнул через
парапет, он радовался подвалившей  удаче,  рвался  расчистить  на  стене
место для вторжения. Бранд примерился, взвесил в руке свой топор "Боевой
тролль" и рубанул врага по  голове,  надвое  раскроив  череп  вместе  со
шлемом. Отступил назад,  махнул  рукой  арбалетчику  и  гвардейцу.  Один
выстрелил,   другой   толкнул   рогатиной,   и   лестница    вместе    с
тяжеловооруженными воинами рухнула в быстро растущую у стены кучу. Бранд
осмотрел убитого воина, его оружие и доспехи, то, что  осталось  от  его
лица.
   - Франк, - пробормотал он. - И богатый.
   Он  снял  с  пояса  кошелек   убитого,   перехватил   жадный   взгляд
арбалетчика.
   - Не смотри так, в конце все разделим поровну, это hermannalog, закон
воинов. Но я его впустил сюда не ради денег. - А для чего же? -  спросил
опечаленный арбалетчик.
   - Я хотел посмотреть, кто он. И я вижу, что это не один из ублюдочных
монахов Ордена, у тех никогда нет ни пенни.
   - И что это значит?
   - Это значит, что император еще не  воюет  по-настоящему.  Он  просто
проверяет, не слабаки ли мы.
   Не обращая внимания на общий  крик  радости,  который  дружно  издали
северяне  и  иудеи,  воины  и  мирные  жители  при  виде  беспорядочного
отступления неприятеля,  Бранд  проталкивался  вдоль  крепостной  стены,
размышляя, где же начнется настоящая атака.
   Как он и ожидал, со стороны пересохшего речного русла. Спустя полтора
дня после  первого,  почти  игрушечного  приступа  камни  онагров  стали
бессмысленно долбить в крепостные стены, иногда перемахивая через  зубцы
и разрушая черепицу на крышах городских  домов,  но  не  причиняя  вреда
защитникам.  Затем,  когда  плотность  обстрела  усилилась,  наблюдатель
заметил стену из щитов, медленно двигающуюся  вдоль  пересохшего  русла,
которое вело в самое сердце Септимании. Фактически это были не  щиты,  а
мантелеты с тяжелыми деревянными рамами, каждый несли по  два  человека,
защищенные от стрел, арбалетных  болтов  и  даже  от  сброшенных  сверху
камней.  Конечно,  камень  из   мула   уничтожит   мантелет   вместе   с
укрывающимися за ним людьми, но на стенах не было мулов, слишком  трудно
было бы нацеливать их вниз.  Линия  мантелетов  потихоньку  продвигалась
вперед, и через некоторое  время  вызванный  с  командного  поста  Бранд
увидел, что нападавшие яростно выкидывают из пересохшего русла  камни  и
землю. А позади мантелетов  по  расчищенному  руслу  приближалось  некое
бронированное сооружение. Взмахом руки Бранд приказал выпустить  в  него
зажигательные стрелы. Стрелы воткнулись в мокрые бычьи кожи  и  погасли.
Сооружение продвинулось еще чуть ближе.
   - Ты когда-нибудь видал  такую  штуку?  -  спросил  Малаки  у  своего
рослого  коллеги  на  исковерканном  арабском,  единственном  языке,  на
котором они могли понимать друг друга.
   - Да.
   - И что это?
   - Таран, - Бранд употребил норвежское слово murrbrjotr,  "стенобитное
орудие", и пояснил его жестами.
   - Что будем делать?
   Сосредоточенно прикинув, куда подойдет неповоротливая  машина,  Бранд
приказал воинам вырубить каменный блок с противоположной  от  нападающих
стороны моста. Они за час аккуратно вырубили  его  кайлами  и  клиньями,
стараясь не повредить остальную кладку, и массивный блок завис  на  краю
пролета на высоте в двадцать футов над руслом. Бранд вдумчиво  наблюдал,
как на вершине камня  укрепили  толстое  железное  кольцо,  а  из  порта
притащили самую прочную железную цепь. Он сделал на  конце  цепи  петлю,
вставил в нее деревянную распорку, к которой привязал длинный трос.  Еще
оставалась уйма времени. Мантелеты потихоньку подкрадывались к мосту, за
ними следовал таран, со стен их осыпали дождем камней  из  вращательниц.
Неслись радостные вопли, когда разбитый мантелет поворачивал в  тыл  или
неосторожный воин, получив удар стрелой либо камнем, оставался лежать на
пыльной земле. Все это не имело большого значения. За железной  решеткой
расчеты двух дротикометов постепенно меняли прицел,  мантелеты  и  таран
виднелись уже  так  близко,  что  промахнуться  было  невозможно.  Бранд
осторожно, чтобы не задеть подваженный каменный блок,  перегнулся  через
тыловой  зубец  стены  и  подал  дротикометчикам   сигнал   замереть   в
неподвижности.
   Внизу раздались крики, и люди с мантелетами радостно хлынули назад  и
в  стороны,  по-прежнему   удерживая   над   головами   свои   неуклюжие
приспособления. Позади тарана, но за пределами досягаемости вращательниц
- и с большим запасом - виднелось что-то вроде  изготовившейся  к  атаке
тяжеловооруженной пехоты. Похожи на монахов из Ордена Копья.  Видимо,  в
этот раз император шел на приступ всерьез. Жалко,  что  нельзя  заманить
несколько bruder'ов в засаду, заставить их тоже  расплачиваться  кровью.
Но мудрее будет не рисковать.
   Таран, который под массивным защитным навесом толкала сотня  человек,
прокручивающих десять огромных  колес,  встал  на  позицию.  Его  обитое
железом острие качнулось назад и затем ударило  по  решетке.  Послышался
звон  гнущихся  железных  прутьев.  Град  стрел  неожиданно  пронесся  в
каких-то дюймах над верхушками крепостных зубцов, одновременно  раздался
двойной удар ядер,  выпущенных  из  онагров,  спрятанных  на  позиции  в
холмах. Бранд покривился, высоко поднял свой  щит,  быстро  и  осторожно
выглянул наружу. В щит посыпались стрелы, отскакивая  от  металлического
набалдашника.  Одна  особенно  меткая  стрела  пробила  щит  насквозь  и
распорола руку у локтя. Бранд продолжал расставлять людей для  работы  с
цепью.
   Снизу  снова  раздался  лязг,   Малаки   обеспокоенно   поглядел   на
искореженную железную решетку.  Бранд  отступил  назад,  поднял  большой
палец. Четыре человека одновременно скинули вниз петлю на конце железной
цепи. В этот момент таран ударил снова. И попал в петлю.
   Бранд дернул за длинный тросик, распорка выскочила, а петля с ужасным
скрипом затянулась вокруг тарана. Бранд опять кивнул, теперь  уже  людям
около вывороченного каменного блока. Они разом  налегли  на  подведенные
под его основание ваги, камень закачался на краю  моста  над  пересохшим
руслом реки, они налегли еще разок. Сначала медленно, потом стремительно
пятитонный каменный блок перевалился через край и в  облаке  пыли  ухнул
вниз. За ним устремилась цепь, захватившая в петлю на  другом  ее  конце
железную   головку   тарана.   Расчеты    дротикометов,    расположенных
непосредственно под мостом, в нескольких футах от решетки, в которую бил
таран, увидели, как непреодолимая  сила  вздернула  в  воздух  таран,  а
вместе с ним и весь его защитный панцирь. Под ним, мигая как  вытащенные
на свет кроты, словно лишившиеся вдруг  своей  раковины  улитки,  воины,
обслуживающие таран, беспомощно  глядели  на  своих  врагов  и  на  свое
раскачивающееся на цепи в нескольких футах над их головами орудие.
   - Стреляйте! - зарычал Бранд. - Да что ж вы смотрите!
   Капитаны расчетов довернули свои  дротикометы  на  несколько  дюймов,
чтобы не попасть в  прутья  решетки,  и  высвободили  пружины.  Один  из
огромных дротиков, вызвав у Бранда новый крик  ярости,  с  расстояния  в
шесть футов ухитрился ни в кого не попасть и умчался  далеко  в  долину,
зарывшись в землю у ног изготовившихся к атаке пехотинцев. Другой же, не
столько благодаря точному прицелу, сколько по чистому везению,  попал  в
толпу воинов, насадил трех из них, словно жаворонков на вертел,  и  даже
убил следующего человека.
   Обслуга тарана, франкские рыцари  и  крестьяне,  сразу  опомнилась  и
бросилась бежать прочь от моста. Бранд, взмахом руки приказав  иудейским
лучникам и английским арбалетчикам стрелять из-за зубцов, кляня  все  на
свете, когда те промахивались  и  человек  убегал,  принялся  с  досадой
пересчитывать распростертые на земле тела.
   - Мы ведь отбились, - сказал ему Малаки, пытаясь утихомирить гиганта.
- Ничего нет хорошего в том, чтобы убивать без необходимости.
   Бранд, продолжая ругаться по-норвежски, поискал глазами переводчика:
   - Скажи ему, что необходимость есть. Я не хочу их отбросить,  я  хочу
их ослабить. Пусть знают, что за  каждую  попытку  будут  расплачиваться
кровью. Тогда они в другой раз не полезут на нас так нагло.
   И он ушел распорядиться, чтобы принесли растопку, накидали ее  поверх
обломков  тарана  и  подожгли  огненными  стрелами.  Жизненно  важно  не
оставлять  прикрытие  для  следующего  штурма,  особенно  теперь,  когда
решетка покорежена и ослаблена. Мокрые  бычьи  кожи  скоро  высохнут  на
солнце. А обнаженная деревянная рама и колеса сразу сгорят дотла.
   Когда все  было  сделано,  переводчик  Скальд-финн  снова  подошел  к
Бранду:
   - Я поговорил с капитаном. Он считает, что ты хорошо  разбираешься  в
обороне крепостей, и благодаря этому он чувствует  себя  уверенней,  чем
несколько дней тому назад.
   Бранд посмотрел исподлобья, из-под своих нависающих  надбровных  дуг,
унаследованных от предка-марбендилла.
   - Я тридцать  лет  сражался  в  первых  рядах,  ты  об  этом  знаешь,
Скальдфинн. Я  видел  множество  битв,  множество  удачных  и  неудачных
штурмов крепостей. Но ты знаешь,  Скальдфинн,  что  на  Севере  каменные
стены редкость. Я видел падение Гамбурга  и  Йорка,  меня  не  было  под
Парижем, который не удалось взять старому Рагнару Волосатой  Штанине.  Я
знаю только о самых простых вещах - о штурмовых лестницах и таранах. Что
мы будем делать, если они построят осадную башню?  Об  этом  у  меня  не
спрашивай. А ведь они могут придумать что-нибудь похитрее. Нет, в  осаде
требуются мозги, а не мышцы. Я надеюсь, что здесь найдутся мозги получше
моих.
   - Он хочет узнать, - сказал Скальдфинн после  перевода,  -  если  все
обстоит именно так, почему  же  мы  не  видим  здесь  на  стенах  вашего
повелителя,  одноглазого  короля?  Разве  он  не  лучше  всех  на  свете
разбирается в машинах и изобретениях? Так что же мне ему ответить?
   Бранд пожал тяжелыми плечами:
   - Ты знаешь ответ не хуже меня, Скальдфинн. Так что скажи ему правду.
Скажи ему, что наш повелитель, который сейчас  нужен  нам,  как  никогда
прежде, занят кое-чем другим. И ты прекрасно знаешь чем.
   - Знаю, - признался Скальдфинн, глубоко вздохнув. - Он сидит в гавани
со своей подругой и читает книгу.
   Пытается читать книгу, так было бы сказать точнее. Шеф был  едва-едва
грамотен. В детстве деревенский священник отец  Андреас  вбивал  в  него
азбуку; главным образом из-за того, что Шеф должен был получить такое же
образование, как и его сводные сестра и брат,  а  не  по  какой-то  иной
причине. В  результате  он  мог  по  складам  читать  английские  слова,
записанные латинскими буквами, но лишь с великими  трудностями,  которые
ничуть не уменьшились, когда Шеф стал королем.
   Полученная от еретиков книга не доставляла много хлопот  в  том,  что
касалось почерка. Если бы Шеф знал больше,  знал  бы  буквально  все  на
свете, он бы сразу определил тип почерка - каролингский  маюскул,  самый
красивый из средневековых шрифтов, он читается легко, словно печатный, -
и это само по себе доказывает, что манускрипт  представляет  собой  лишь
позднюю копию, сделанную не более пятидесяти или шестидесяти лет  назад.
А так Шеф мог лишь сказать, что почерк он разбирает легко. К  сожалению,
он ни слова не мог понять из языка  книги  -  это  была  латынь.  Плохая
латынь, как мгновенно определил переводчик Соломон, когда книга попала к
нему.  Латынь  человека  необразованного,  много  худшая,   чем   латынь
сделанного святым Иеронимом перевода Библии, и,  судя  по  встречающимся
необычным словам, латынь уроженца этих гор. Соломон пришел к выводу, что
первоначально книга была написана не на латыни. А также не на  греческом
и не на иврите. На каком-то языке, которого  Соломон  не  знал.  Тем  не
менее Соломон хорошо понимал текст.
   Сначала он просто переводил  вслух  для  Шефа  и  Свандис.  Но  когда
очарование книги захватило Шефа, он остановил Соломона и со свойственной
ему кипучей энергией организовал целую команду переводчиков. Теперь  все
семеро, включая слушателей, собрались в тенистом дворике  неподалеку  от
порта.  Вино  и  вода  стояли  в  глиняных  горшках,  обернутых  мокрыми
тряпками, чтобы охлаждались за счет испарения. Если бы Шеф привстал,  он
бы  увидел  за  белой  оштукатуренной  стеной,  как  корабли  его  флота
покачиваются на якорной стоянке, зафиксированные  береговыми  швартовами
так, чтобы всегда оставаться развернутыми бортом ко входу в гавань  и  к
пирсам. Расчеты катапульт лежали рядом со своими орудиями  на  солнышке,
впередсмотрящие  внимательно  следили  за  греческими  галерами,  лениво
крейсирующими вне предельной  дальности  выстрела,  и  за  бронированным
плотом, который время от времени, видимо, для  практики,  посылал  ядро,
пролетающее  над  пирсами  и  впустую  шлепающееся  в  воду  гавани.  Но
привставал Шеф редко. Разум  его  был  поглощен  открывшейся  перед  ним
задачей. Задачей, как подсказывало ему внутреннее  чувство,  даже  более
важной, чем осада. По крайней мере, чем осада на нынешней стадии.
   Соломон с книгой в руках стоял посреди дворика. Он неторопливо, фраза
за фразой, переводил прочитанное по-латыни на  базарный  арабский  язык,
который могло  понять  большинство  его  слушателей.  Дальше  информация
растекалась по трем руслам. Шеф  переводил  арабскую  речь  Соломона  на
англо-норвежский жаргон, принятый в его флоте и при его дворе, а  Торвин
записывал  это  своими  руническими  письменами.  Отысканный   Соломоном
христианский священник, которого его  епископ  лишил  сана  за  какое-то
неведомое преступление, в  это  же  время  переводил  арабскую  речь  на
происходящий от латыни горный patois, называемый некоторыми  каталонским
языком, а  также  окситанским  или  прованским,  и  сам  записывал  свой
вариант. Причем с немалыми трудностями и часто жалуясь, ведь его  родной
диалект никогда не имел письменной формы,  и  священнику  раз  за  разом
приходилось задумываться, как пишется то или иное слово.
   - Пишется так, как произносится, - гудел  Торвин,  но  его  никто  не
слушал.
   И наконец, гораздо быстрее остальных переводил арабский на иврит один
из учеников Мойши, записывая  текст  с  помощью  сложного,  не  имеющего
гласных алфавита. Рядом с пятью мужчинами  сидела  Свандис,  внимательно
слушала и  комментировала  развертывающееся  повествование.  В  тени  на
соломенном тюфяке лежал юнга Толман, все еще забинтованный, и  таращился
изумленными глазами.
   В результате одна книга превращалась в четыре, написанные  на  разных
языках и с разным умением.
   Сам оригинал  звучал  очень  странно,  его  самобытность  то  и  дело
заставляла Соломона поднимать бровь и теребить бороду. Текст начинался с
такого введения:
   "Вот слова Иисуса бен-Иосифа, некогда умершего и ныне воскресшего. Не
воскресшего духом, как говорят иные, а воскресшего  во  плоти.  Ибо  что
есть дух? Есть такие, кто говорит, что буква убивает, а  дух  животворит
<Второе послание апостола Павла к Коринфянам, 3:6.>.
   Но я говорю вам, что ни буква не убивает, ни дух  не  животворит,  но
дух есть жизнь, а жизнь есть тело. Ибо кто может сказать, что жизнь, дух
и тело - это три, а не одно? Ибо кто видел дух без тела? Или  кто  видел
тело без жизни, но с душой? И поэтому три есть одно,  но  одно  не  есть
три. Это говорю я, Иисус бен-Иосиф, тот, кто умер, но жив..."
   Дальше  повествование  шло  довольно   бессвязно.   Но   сквозь   эту
бессвязность,  и  все  яснее  по  мере  того,  как  переводчики  листали
страницы,  проступали  свидетельства  пережитого,  и  эти  свидетельства
согласовывались с тем, что Шеф узнал от еретика Ансельма, а также - хотя
он все еще опасался сказать об этом Свандис - с тем, что сам Шеф видел в
видении распятого Христа.
   Кем бы в действительности ни был автор, он заявлял, что  был  распят,
прибит к кресту и вкусил горького уксуса, он повторял это снова и снова.
Он был убит и снят с креста. Он вернулся к жизни, и  его  ученики  сняли
его с креста и увезли из страны. Теперь он жил в чужой земле и  старался
найти смысл всего, что произошло. Мораль, которую он  выводил,  выражала
горькое разочарование. Снова и снова он ссылался на слова, сказанные  им
в предыдущей жизни, то отрицая их, то называя безрассудными, то  забирая
обратно. По временам он начинал  отвечать  на  собственные  риторические
вопросы.
   "Однажды я сказал: "Есть ли между вами такой человек, который,  когда
сын его попросит у него хлеба,  подал  бы  ему  камень?"  <Евангелие  от
Матфея, 7:9.> Так спрашивал я в безрассудстве своем, не зная, что многим
отцам нечего дать, кроме камня, а у многих есть хлеб, но  и  они  подают
только камень. Так сделал мой отец, когда я воззвал к нему..."
   В этом месте Соломон  запнулся,  так  как  он  узнал  фразу,  которую
переводил. "Dornne, dornne,  quare  me  tmdidistfl"  -  звучала  она  на
исковерканной латыни книги. Но на  арамейском  языке  она  звучала  так:
"Элои, Элои! ламма савахфани?" <"Боже Мой, Боже Мой! для  чего  Ты  Меня
оставил?" Евангелие от Марка, 15:34.>. Так это приведено в Евангелии  от
Марка.
   Соломон ни словом  не  обмолвился  об  этом  совпадении  и  продолжил
перевод самым ровным голосом, на какой был способен.
   Казалось, что рассказчик настроен против всех отцов, по крайней мере,
против небесных отцов. Он настаивал, что небесный отец существует. Но он
настаивал также, что этот отец не может быть добрым. Будь он добр, разве
мир был бы таким,  какой  он  есть,  полным  горя,  страха,  болезней  и
страданий? И если многие, как известно рассказчику, доказывают, что  все
это лишь наказание за грех Адама и Евы, то разве  не  повторяется  здесь
старая история о том, как грешат родители, а страдают дети? Что  это  за
родители, если обрекают своих детей на  рабство  и  смерть?  Ведь  этого
рабства и смерти можно было бы избежать, говорилось в еретической книге.
Но способ избавления не в том, чтобы  заплатить  какую-то  цену,  выкуп,
потому  что  отец-работорговец  не  примет  выкупа.  Освободиться  нужно
самому. И первый шаг к освобождению - не верить в жизнь после смерти,  в
жизнь под властью Князя мира сего, princeps huius mundi,  как  постоянно
называл его автор. Нужно прожить свою  жизнь  так,  чтобы  получить  как
можно больше удовольствия, ведь  удовольствие  есть  истинный  дар  того
Бога, что не от мира сего, и проклятье для Бога-дьявола, что правит этим
миром, для Отца-предателя. Нужно не порождать в этом мире  новых  рабов,
чтобы этот Отец потом тиранил их, нет, нужно самому распоряжаться  своим
духом и своим семеНем. - Что ты обо всем этом думаешь? - обратился Шеф к
Соломону, когда они сделали перерыв, чтобы  очинить  перья  и  промочить
глотки.
   Соломон подергал себя за  бороду,  покосился  на  Лазаря,  ученика  и
шпиона Мойши, который не уставал обвинять Соломона в том, что он  навлек
на город гнев христиан.
   - Изложено плохо. Но тем интересней.
   - Почему так?
   -  Я  читал  наши  священные  книги,  иудейскую  Тору,   прочитал   и
христианские Евангелия. И Коран приверженцев Мухаммеда. Все они  разные.
И во всех говорится то, что, по-видимому, не хотели сказать их авторы.
   Шеф промолчит, позволив Соломону  самому  ответить  на  невысказанный
вопрос.
   - Утверждается, что Коран -  слова  самого  Бога,  вложенные  в  уста
Мухаммеда.  Мне  кажется,  что  эта  книга  написана   великим   поэтом,
человеком, знакомым с вдохновением. Тем не менее она не рассказывает  ни
о чем таком, что не было бы известно...  скажем,  много  поездившему  по
миру арабскому купцу, который стремится превыше всего поставить  веру  и
избавиться от мелочного рационализма греков. - Она написана человеком, а
не Богом, хотите вы сказать, - вставила Свандис, с триумфом поглядев  на
Шефа.
   - А Евангелия? - подсказал Шеф.
   Соломон улыбнулся:
   - Они, мягко  говоря,  путаные.  Даже  христиане  заметили,  что  они
противоречат  друг  другу   в   деталях,   и   рассматривают   это   как
доказательство их истинности: либо истинности в духовном смысле,  что  в
конечном  счете  не  подлежит  сомнению,  так   как   не   нуждается   в
доказательствах, либо истинности  в  том  смысле,  что  разные  описания
одного и того же события могут быть правдивы каждое по-своему. Для  меня
очевидно, что все они были написаны спустя долгое время после событий, о
которых в них рассказывается, и написаны людьми,  которые  очень  хорошо
знали священные книги иудеев. Невозможно отличить то, что на самом  деле
произошло, от того, что автор хотел, чтобы произошло. И все же...  -  Он
умолк, снова взглянув на Лазаря. - И все же я должен  сказать,  что  они
правдивы, по крайней мере, по-человечески правдивы.
   Все   они   рассказывают   историю   крайне   неудобного    человека,
проповедника, который не говорил того, чего от него ждали. Он не  осудил
прелюбодейку. Он  не  разрешил  разводиться.  Он  велел  платить  подать
кесарю. Он ничего не имел против иноземцев, даже римлян.  Его  слушатели
пытались исказить его слова уже в тот момент, когда  он  их  произносил.
Это странная история, а странные истории часто оказываются правдой.
   - Но ты ничего не сказал о своей священной  книге,  -  снова  заметил
Шеф.
   Соломон  еще  раз  покосился  на   Лазаря.   Они   разговаривали   на
англо-норвежском жаргоне  гостей,  Лазарь  наверняка  не  понимают  его.
Однако держался настороженно, навострив  уши  на  любое  слово,  которое
сможет разобрать. При нем следует высказываться поосторожней.
   Соломон поклонился:
   - В священных книгах моей религии записаны слова  Господа,  и  против
этого я  ничего  не  могу  сказать.  Странно,  однако,  что  Бог  иногда
употребляет два разных слова. Например, в рассказе о нашем предке  Адаме
и жене его Еве, - Соломон постарался произнести эти имена  в  английском
стиле, - иногда указывается одно имя Бога,  а  иногда  другое.  Это  все
равно, как если бы - я подчеркиваю,  как  если  бы  -  был  один  автор,
который использовал, скажем,  в  вашем  языке  слово  metod,  и  Другой,
который предпочитал слово dryhten. Эти два слова как будто бы  указывают
на существование двух различных авторов одной истории.
   - И что из этого следует? - спросил Торвин.
   Соломон вежливо пожал плечами:
   - Это трудный текст.
   - Ты сказал, что во всех священных книгах есть то, чего не собирались
говорить их авторы, - гнул свою линию Шеф, - и я понимаю, что ты  имеешь
в виду. Ну а вот эта книга, которую  мы  читаем,  что  она  говорит  нам
такого, о чем не собирался рассказывать ее автор?
   - По моему мнению, - ответил Соломон, - это рассказ человека, который
испытал величайшие страдания и поэтому не может думать ни о чем  другом.
Возможно, ты встречал  таких  людей.  -  Шеф  вспомнил  о  бывшем  своем
ратоборце, кастрированном берсерке Кутреде, и кивнул. - От  таких  людей
нельзя ждать ясного рассказа. Они безумны, и автор этой книги тоже был в
каком-то смысле безумен. Но ведь возможно,  что  безумен  он  был  из-за
ясности своего понимания.
   - Я кое-что расскажу вам об этом, - с  внезапной  решимостью  сказала
Свандис. - О том, чего не поняли эти тупые горцы. Дураки  вроде  Тьерри,
который меня похитил, но не изнасиловал.
   Все взгляды обратились на нее. К своему удивлению, Шеф  обнаружил  на
ее загорелом лице следы стыдливого румянца. Свандис смущенно глянула  на
Толмана и все-таки решилась:
   - Когда мужчина лежит с женщиной - по крайней мере у нас на Севере, я
слышала, что арабы в этом отношении мудрее, - он думает  только  о  том,
как бы излить в ее чрево свое семя. Но есть другой  способ...  -  Шеф  с
изумлением уставился на нее, недоумевая, что она имеет в виду. И  откуда
ей об этом известно. - Дойти почти до самого  конца,  а  потом...  ну...
отступить. Излить семя не в лоно. Женщине от этого ничуть не  хуже,  для
нее чем дольше, тем лучше. И для мужчины это тоже хорошо.  От  этого  не
заводятся дети, лишние голодные рты.  Жалко,  что  слишком  мало  мужчин
умеют так делать. Но, само собой, это подразумевает, что мужчина  должен
позаботиться и о женщине, а уж на такое ни один мужик не способен, когда
он думает только о своем удовольствии! Но  во  всяком  случае,  в  книге
говорится именно об этом.  Тот,  кто  ее  написал,  кое-что  понимал.  А
Тьерри, Ансельм и Ришье,  они-то  считают,  будто  автор  заставляет  их
отказаться от женщин, жить как монахи! А ведь книга все время  учит  нас
получать от жизни удовольствие. Если  нельзя  получать  удовольствие  от
женщин - или от мужчин, - то  что  же  остается?  Как  все-таки  мужчины
глупы!
   Шеф с кислым удовлетворением увидел, что Торвин и  Соломон  вроде  бы
озадачены не меньше его самого.
   - Итак, эта книга - руководство по брачным утехам, - заметил он. -  А
мы-то думали, что это утерянное Евангелие.
   - А почему не то и другое сразу? - фыркнула Свандис.

Глава 6

   Император мало надеялся на успех штурмовых лестниц:  он  прибегнул  к
ним, потому что людей у него было в избытке и никогда  ведь  не  знаешь,
где У  врага  слабое  место.  Таран  представлялся  более  основательным
подходом. Наблюдая за штурмом  издалека,  Бруно  заметил  на  крепостных
стенах  легко  узнаваемую  фигуру  Бранда,  который  однажды   был   его
союзником, но никогда не был его  другом.  Обидно  было  проиграть  ему.
Теперь пришла пора задуматься всерьез, решил Бруно, и тех немногих своих
командиров, которых считал к тому пригодными, собрал на военный совет по
этому  поводу.  Здесь  были  Агилульф,  заместитель  главнокомандующего,
опытнейший  полководец.  Греческий  адмирал  Георгиос,  в  полной   мере
наделенный присущим его нации  и  вошедшим  в  поговорки  коварством.  И
дьякон Эркенберт, на него император  больше  всего  и  рассчитывал.  Как
только  совет  выработает  свой  план,  последний  будет   передан   для
исполнения множеству  командиров  среднего  звена,  составляющих  костяк
армии: но ни один из них, по искреннему убеждению Бруно, не пригоден  ни
для чего более умственного, чем атаки и засады.
   - Эти парни в городе совсем не дураки, - закончил он свою речь,  -  и
оборона у них крепкая. Опять же, мы знаем, что здесь одноглазый, а  там,
где он появляется, происходят странные вещи. Так  вот,  как  бы  нам  их
перехитрить?
   Отозвался Георгиос, медленно выговаривая латинские слова:
   - Гавань остается их слабым местом. Я не  рискну  подойти  близко  на
своих галерах туда, куда долетают камни их мулов, но и они боятся  выйти
в море из-за бронированного плота, сделанного нашим уважаемым  дьяконом;
кстати, я рад, что имел возможность познакомиться с  этим  замечательным
изобретением, и  обязательно  сообщу  о  нем  своему  басилевсу.  Однако
каменные пирсы возвышаются над водой всего лишь на шесть  футов,  и  они
довольно длинные. Здесь есть шанс  прорваться  если  мы  сумеем  подойти
достаточно близко.
   -  Множество  мелких  судов  вместо  нескольких  крупных?  -  спросил
император.
   - И притом, осмелюсь предложить, ночью.
   - А как насчет греческого огня? Не сможете ли вы  подобраться  с  ним
поближе к пирсам и сжечь всех защитников,  как  вы  делали  с  арабскими
галерами? - спросил Агилульф.
   Адмирал замялся. Он не мог солгать Агилульфу, который  уже  несколько
раз видел греческий огонь в деле. Но вся политика Византии  основывалась
на необходимости сохранить в тайне свой величайший  военный  секрет.  Ни
одного варвара - а к варварам,  с  точки  зрения  греков,  относились  и
подданные Римского императора  -  нельзя  слишком  близко  подпускать  к
огнеметам и бакам с горючим. Боевым расчетам этих машин платили  больше,
чем всем остальным морякам, больше, чем самому адмиралу, а их  семьи  на
родине  содержались  в  качестве  заложников  их  преданности.  Георгиос
понимал, что за время нынешней кампании он узнал  очень  многое,  в  том
числе устройство римских и английских  катапульт.  Он  бы  предпочел  не
раскрывать взамен никаких  секретов.  Однако  сейчас  необходимо  что-то
ответить.
   - У греческого огня есть определенные ограничения, - сдержанно  начал
он. - Нести его может только  большой  корабль.  Я  не  могу  установить
машины на рыбачьих лодках. И не  могу  рисковать,  что  одно  из  орудий
достанется врагам, которые, как заметил император,  с  радостью  изучают
все новые хитроумные устройства. Однако ночью я  могу  допустить,  чтобы
одна галера пошла на риск и приблизилась к гавани.
   "С доверенными людьми на борту, чтобы в случае чего разрушить и сжечь
всю технику", - добавил он про себя.
   - Попробуем так и сделать, - решительно сказал Бруно.  -  Послезавтра
ночью, луна тогда будет на ущербе. А теперь, Эркенберт, скажи,  как  там
наш Волк Войны?
   Волком Войны называли огромную  машину,  сконструированную  дьяконом,
тот самый требукет, который во  время  триумфального  похода  императора
вдоль побережья к Пигпуньенту разбивал ворота одной крепости за  другой.
По  сути  дела,  требукет  представлял  собой  увеличенный  вариант  тех
простейших   ручных   катапульт,   изобретенных   Шефом   и    названных
вращательницами, которые  в  данный  момент  готовы  были  выстрелить  в
каждого, приблизившегося к стенам Септимании.  Отличием  требукета  было
то, что работал он не от мускульной силы налегающих на коромысло  людей.
Ее  заменяла  тяжесть  мощного  противовеса,   в   котором   заключалась
одновременно и сила, и слабость машины: требукет  мог  швырять  огромные
валуны, но требовал уйму  времени  на  загрузку  и  разгрузку  камней  в
корзине противовеса, был очень громоздким и тяжелым - его в  разобранном
виде с трудом сейчас везли вдоль побережья.
   - Все еще в двух днях пути отсюда, - сказал Эркенберт.
   - И где ты намерен установить Волка, когда его привезут?
   - Выбор невелик. Его привезут по прибрежной дороге, которая  подходит
с севера. Мы не сможем протащить Волка по горам вокруг города,  а  чтобы
погрузить его на судно, потребуются подъемные механизмы и  выходящий  на
глубокую воду пирс. Поэтому  нам  остается  только  штурмовать  северные
ворота. Ворота там прочные, но деревянные. Один булыган из Волка  Войны,
и они рухнут.
   - Если удастся его правильно установить и нацелить.
   - В этом доверьтесь мне, - сказал Эркенберт. - Ведь я arithmeticus.
   Император кивнул. Он знал, что ни один человек в мире не сравнится  с
крошечным дьяконом в решении этой умопомрачительной  задачи  -  перевода
весов в расстояния с помощью унаследованной от римлян системы счисления.
   - Итак, нападаем на гавань послезавтра ночью, -  сказал  Бруно.  -  А
если там не получится, Волк Войны на  следующее  утро  вышибет  северные
ворота.
   - А если и это не выйдет? - поинтересовался Георгиос, всегда  готовый
уколоть своих временных союзников. Император поглядел на него с  грозной
холодностью:
   - Если не выйдет, мы попытаемся  еще  раз.  Пока  Святой  Грааль,  на
котором воскрес наш Спаситель, не окажется в моих руках вместе со Святым
Копьем, которое убило Его. Но я не намерен проигрывать.  Запомните  все,
мы сражаемся с хитроумными язычниками. Опасайтесь новых их козней. Ждите
неожиданностей.
   Его советники молча задумались, как им разрешить этот парадокс.

***

   "Что-то ублюдки слишком притихли", -  подумал  Бранд,  проходя  вдоль
пристани в поисках своего повелителя. А вот и он, по-прежнему во дворике
вместе с остальными, они сидят и слушают, скрипят перьями, словно им нет
дела ни до чего на свете. Бранд  дождался,  чтобы  Соломон  заметил  его
молчаливое присутствие и прервал чтение.
   - Извините, что потревожил, - иронически заметил Бранд, -  но  боюсь,
что должен упомянуть об осаде.
   - Она идет нормально, не так ли? - спросил Шеф.
   - Более или менее. Но полагаю, тебе пора кое-что сделать.
   - И что же?
   - То, что у тебя получается лучше всего. Подумать. Сейчас  все  тихо.
Но в подзорную трубу я видел нашего приятеля Бруно.  Он  просто  так  не
отступится. Значит, они к чему-то готовятся. Не знаю к  чему.  Ты  лучше
всех в мире умеешь придумывать новое. Тебе пора это сделать еще раз.
   Постепенно возвращаясь к реальности от волнующих религиозных проблем.
Шеф осознал правоту слов Бранда, и внутренний голос подсказал  ему,  что
небольшая передышка, на которую он так рассчитывал, когда взялся за свою
задачу, оказавшуюся вдруг самой важной и  неотложной  и  предназначенной
лишь для него одного, что эта передышка кончилась. С другой стороны, ему
уже наскучило просто сидеть и переводить. Да и книга подошла к концу.
   - Найди Скальдфинна, чтобы заменил меня здесь, - распорядился  он.  -
Он сможет переводить слова Соломона, чтобы Торвин их записывал.  Толман,
ты уходишь вместе со мной.
   Он вышел на яркий солнечный свет в сопровождении огромного  Бранда  и
прихрамывающего юнги, а Свандис глядела им вслед. Она  хотела  дослушать
странную книгу до конца. И в то же время ее возмущало, как  ее  любовник
сразу увлекся новым делом. В котором она не участвовала.
   - Я привел двух человек, чтобы поговорили с тобой,  -  сказал  Бранд,
когда они вышли на улицу. - Стеффи и одного туземца.
   Шеф  сначала  поглядел  на  туземца,  как  назвал   его   Бранд,   на
смуглолицего мужчину явно арабского происхождения: в  городе  оставалось
много гоев - купцов, застрявших  из-за  блокады  дорог.  -  Ты  говоришь
по-арабски? - спросил Шеф.
   -  Конечно,  -  легкая  усмешка  в  ответ:  арабский  язык  Шефа  был
практичным, но весьма далеким от чистого поэтического  языка  Кордовы  и
Толедо.
   - Какие у тебя новости?
   - Император христиан, твой враг и враг моего повелителя халифа,  этим
летом разрушил много замков и крепостей. И убил многих правоверных вдоль
всего побережья, которое еще недавно принадлежало им. Хочешь узнать, как
он это сделал?
   - За это мы заплатим золотом, - ответил Шеф.
   - Я бы и так тебе рассказал ради борьбы с христианами.  У  него  есть
машина. Только одна машина, но она во много раз больше всех, что есть  у
вас. И император использует ее только для одной цели,  а  именно:  чтобы
ударить огромным камнем во вражеские ворота.  Говорят,  что  для  машины
нужна ровная площадка и что стреляет она очень медленно.
   - Ты сам ее когда-нибудь видел?
   - Нет, но я разговаривал с людьми,  которым  удалось  уцелеть,  когда
крепость пала.
   Слово за словом Шеф понемножку выудил из араба те скудные достоверные
сведения, что были тому известны, и  постепенно  начал  понимать,  зачем
нужен противовес. Он рассеянно отпустил купца, уже раздумывая о том, как
устроить ось, как закреплять и потом высвобождать поднятое коромысло,  и
прежде всего о главной проблеме подобных катапульт -  как  прицеливаться
по дальности. Дальность зависит от веса груза. И  должен  быть  какой-то
способ определять, зная вес груза и вес  метательного  снаряда,  сколько
груза нужно убрать или добавить, чтобы выстрелить на заданную дистанцию.
Но вычисление сложных функциональных зависимостей было вне  возможностей
Шефа, да и любого человека на свете. Даже расчеты, сколько нужно запасти
бочек с водой или какая доля добычи причитается каждой команде и каждому
человеку, требовали в принятой на Севере системе счисления многих проб и
ошибок. Шеф с досадой подумал, что  ему,  как  и  Бруно,  тоже  надо  бы
держать на службе арифметикуса. Или человека, имеющего хоть какое-нибудь
представление об арифметике. Ударив себя кулаком в ладонь,  он  заметил,
что перед ним на одной  ноге  стоит  взволнованный  Стеффи,  как  всегда
устремив глаза в разные стороны.
   - Зачем тебя прислал Бранд?
   - Я навроде подумал. О факелах, которые мы кидали с воздушных  змеев.
И о том, как я с утеса прыгнул, помните? Я подумал, а что, если ночью мы
навроде приготовим факелы и будем кидать их вращательницей? Мы могли  бы
привязать к ним ткань, она навроде раскроется,  и  факелы  будут  падать
медленней, а ткань с дыркой, как мы навроде научились делать...
   Выслушав  еще  несколько  пояснений,  Шеф  отослал  Стеффи  разыскать
катапультеров и потренироваться в стрельбе факелами с привязанным куском
ткани.
   -  Но  пока  ничего  не  поджигайте,  -  предостерег  Шеф.  -  Просто
прикиньте, как устроить, чтобы купол раскрывался  вовремя.  Постарайтесь
не расходовать кристаллическую селитру почем зря, ее долго добывать.
   Когда косоглазый Стеффи  удалился,  Шеф  вернулся  к  размышлениям  о
противовесной катапульте, которая неотвратимо приближалась к Септимании.
Взгляд его упал на все еще  забинтованного  Толмана.  Паренек  молчал  и
ходил словно в воду опущенный с тех пор, как очнулся от  своего  долгого
забытья, ничего удивительного, ведь  два  его  товарища  погибли.  Может
быть, послать другого  юнгу?  Нет,  Толман  по-прежнему  остается  самым
опытным летуном, и у него больше всего шансов. Однако сначала его  нужно
уговорить.
   На лице Шефа появилось задумчивое и дружелюбное выражение, то  самое,
которого близкие к нему люди уже научились опасаться, оно означало,  что
король собирается кого-то использовать в своих целях.
   - Ну что, Толман? - начал он. - Хотел бы ты на этот  раз  попробовать
полетать над мягкой и безопасной водой? Снова обрести мужество, пока еще
не поздно, а?
   Губы мальчика задрожали, он  проглотил  слезы.  Молча  и  покорно  он
кивнул головой. Шеф легонько похлопал его по забинтованному плечу, повел
в сторону,  по  пути  позвав  Квикку,  Озмода  и  своих  самых  искусных
катапультеров.

***

   Как и в ту долгую северную зиму в Ярнбераланде, после которой  минуло
уже семь лет, Шеф не уставал поражаться, с какой быстротой  идея  иногда
может быть воплощена в жизнь. Еще не  кончился  день,  а  материалы  для
строительства осадной катапульты нового типа были подобраны, в том числе
массивное бревно для коромысла, на которое без  возражений  отдали  киль
строящегося судна. Помогало, конечно, то, что рутинную работу делать  не
приходилось. Все население Септимании было оторвано от привычных занятий
и при мысли о грабеже, который  устроят  войска  императора,  стремилось
любым способом внести свой вклад в оборону. Искусные плотники и  кузнецы
кидались на работу, не требуя платы. Помогало и  то,  что  у  Шефа  было
много опытных руководителей, готовых организовать людей  для  выполнения
непривычных  задач.  Глядя,  как  Квикка  командует  потными   рабочими,
изготавливающими железный  обод  для  одного  из  шести  огромных  колес
будущего монстра, Шеф пришел к  выводу,  что,  побыв  рабами,  некоторые
люди, по-видимому, приобретают вкус к власти.
   "Как и я сам?" - мелькнула мысль. Но Шеф ее отогнал. Нет,  он  делает
только то, что должен делать.
   С другой стороны, очень важной вещью, которой в таком избытке не было
больше ни у кого в мире, являлась уверенность. Уверенность, что у  любой
проблемы, будь  то  летание  по  небу  или  швыряние  огромных  валунов,
найдется практическое решение, если только удастся  совладать  со  всеми
мелкими техническими деталями. Квикке,  Озмоду  и  даже  Стеффи,  как  и
отсутствующему ныне их товарищу Удду, довелось видеть, что благодаря  их
машинам короли терпят поражение и армии отступают  перед  ними.  Поэтому
бывшие рабы не относились к машинам скептически.
   И все бы было прекрасно,  но  в  этот  раз,  в  этот  раз  они  могут
ошибиться! Шеф снова погрузился в проблему, которая не давала ему  покоя
с тех пор, как он расставил людей на работу. Он взад и  вперед  слонялся
по пристани, бормоча себе под нос и пересчитывая кучки  белых  и  черных
камней, которыми были набиты его карманы.
   Квикка подтолкнул одного из своих помощников:
   - Он пришел в ярость. Кому-то от него достанется, вот увидишь.
   - Да нам всем, кому же еще, - мрачно заявил помощник.  -  Не  знаешь,
что за муха его укусила?
   - Не знаю. Что-то слишком умное для таких, как мы.
   Еврей Соломон, окончивший работу над книгой, тоже заметил  сдержанную
ярость  на  лице  странного  короля,  который,  хоть  и   был   причиной
обрушившейся на Септиманию беды, начинал ему нравиться своей неистощимой
любознательностью. "У него более деятельный ум, чем у любого талмудиста,
- подумал Соломон. - Но во многих отношениях это ум ребенка".
   Гораздо вежливей, чем помощник Квикки, Соломон  задал  тот  же  самый
вопрос:
   - Что так беспокоит вас, король Севера?
   Шеф зыркнул сердито, но взял себя в руки, попытался  унять  ярость  и
говорить связно.  Не  исключено,  подумал  он,  не  исключено,  что  ему
поможет, если он сформулирует свою проблему вслух. И в конце концов,  он
давно усвоил - когда не можешь найти ответ  на  вопрос,  спрашивай  всех
подряд. Кто-нибудь да знает.
   - Дело вот в чем, - начал он. - Время от времени мне нужно знать, как
далеко эта штука забросит камень. А узнать это для  машины  такого  рода
должно быть легче, чем  для  ручной  катапульты.  Ведь  все,  что  можно
сказать команде вращательницы  "дергайте  посильней"  или  "дергайте  не
очень сильно", а "не очень сильно" не сосчитаешь. Но для этой  машины  я
могу сосчитать  все!  Я  тут  обдумывал,  что  будет,  когда  мы  начнем
стрелять. Допустим, я говорю Квикке взять десять  стофунтовых  мешков  и
положить их в бадью, которая тянет  вниз  короткое  плечо  коромысла.  И
допустим, что я взял булыган, который весит ровно  столько  же,  сколько
три стофунтовых мешка, - ха! будто бы  я  смогу  найти  камень  с  таким
удобным весом, но допустим, я его нашел.  Теперь  допустим,  что  десять
стофунтовых мешков кидают камень в три сотни фунтов на сто шагов. А  мне
нужно, чтобы он пролетел сто двадцать шагов. Тогда ясно,  что  я  должен
добавить мешков в бадью. Или  уменьшить  вес  снаряда.  Все  это  как-то
связано между собой. Но как?
   Голос его превратился в сдавленный стон, он снова  с  трудом  сдержал
ярость, чтобы продолжить разговор о загадках, которые мучили его  словно
назойливые мухи.
   - Я не так уж глуп, Соломон. Сто двадцать относится к сотне как шесть
к пяти, правильно? Значит, другое число  я  должен  изменить  как  шесть
вместо пяти. Или пять вместо шести? Нет, вес снаряда уменьшаем. Изменяем
три сотни фунтов как шесть к пяти. Или увеличим вес груза  как  пять  до
шести, это я про тысячу фунтов. Вот, и сколько У нас  пятерок  в  десяти
сотнях? Сколько пятерок в десяти? Их две. Значит, две  сотни,  и  что  я
тогда с ними сделаю, я возьму их шесть раз. Ох, Соломон, в конце  концов
я могу найти ответ. Но это занимает так много времени, что  ленивый  вол
успеет вспахать борозду. И мне теперь приходится считать с помощью  этих
камушков, потому что я забываю, с чего начал!
   Шеф, как честный человек, взвыл от таких хитростей и швырнул  камешки
в голубую воду гавани. Словно в ответ, с бронированного плота,  стоящего
почти в миле от пирсов, взвился  камень  и,  пролетев  по  крутой  дуге,
шлепнулся в воду. Рабочие отвели взгляд, стараясь не замечать обстрел.
   - И все это время, - заключил Шеф, - я помню, что брал  только  самые
простые цифры. Потому что камень, который мы действительно будем кидать,
будет весить, скажем, триста двадцать семь фунтов, а не ровно триста.  И
по дальности мне надо будет прибавить  не  двадцать  ярдов  к  сотне,  а
семнадцать к девяносто пяти.
   Он присел у кучки песка.
   - Хотел бы я  научиться  этим  фокусам  с  цифрами  от  какого-нибудь
ученого римлянина. Смотри. - Он начертил на песке знак V. - Я знаю,  что
это пять, - и он добавил палочку, так что получилось VI. - Это шесть.  А
если с другой стороны, - он нарисовал IV, - то будет четыре. Но как с их
помощью ответить на мой вопрос, я не знаю. Только у древних римлян  было
достаточно мудрости для этого искусства.
   Соломон потянул себя за бороду, внутренне удивляясь. Хорошо,  что  их
не слышал  Мойша.  Или  Лазарь.  Их  мнение  о  варварах  стало  бы  еще
уничижительней.
   - Не думаю, - осторожно начал он, - не думаю, что  ответ  вы  сможете
найти только у древних римлян.
   Шеф глянул на него заблестевшим взором:
   - Вы хотите сказать, что ответ существует?
   - Ну конечно. Вы могли узнать его в Кордове,  если  бы  спросили.  Но
даже здесь многие люди знают  ответ  на  ваш  вопрос.  Каждый  торговец,
каждый астроном. Даже Мухатьях мог бы вам ответить.
   - И в чем же секрет? - вскочил Шеф.
   - Секрет? - Соломон говорил на англо-норвежском,  который  освоил  не
хуже любого человека на флоте. Теперь  же  он  перешел  на  арабский,  -
Секрет в al-sifr.
   - Аль-цифр? Но ведь это  означает  пустоту,  отсутствие,  ничто.  Как
пустота может быть секретом? Ты дурачишь меня, длиннобородый...
   Соломон поднял руку:
   - Ничуть не бывало. Но  послушайте,  это  не  для  посторонних  глаз,
посмотрите, как все на нас уставились. Вернемся во дворик. Я обещаю вам,
что к тому времени, как  люди  погасят  лампы,  вы  станете  искуснейшим
арифметикусом, таким, что римлянам и не  снилось.  Я  познакомлю  вас  с
премудростями великого Аль-Хоризми.
   И Соломон увел примолкшего короля в тенистый дворик.

***

   Через час Шеф сидел за столом, на поверхность  которого  был  насыпан
мелкий белый  песок  для  рисования.  Единственный  глаз  короля  широко
раскрылся от изумления. Он осторожно провел рукой по написанному, стерев
все, кроме колонки из десяти цифр, которые Соломон показал ему с  самого
начала.
   - Попробуем еще раз, - сказал он.
   - Хорошо. Рисуйте линии.
   Шеф начертил на песке пять вертикальных  линий,  так  что  получилось
четыре колонки. Он  добавил  две  горизонтальные  линии  наверху  и  еще
несколько - внизу.
   - Попробуем  решить  вашу  задачу  определения  дальности,  только  с
числами потруднее, чем вы называли. Допустим, вы кидали камень  весом  в
двести восемьдесят фунтов, и он улетел на сто  двадцать  ярдов.  Но  вам
нужно бросить его на сто сорок ярдов. Вес груза был одиннадцать сотен  и
еще сорок фунтов. Вы должны увеличить его  в  пропорции  семь  к  шести.
Итак, мы сначала умножим тысячу сто сорок на семь, а потом  разделим  на
шесть.
   Шеф кивнул: странно было слышать слова  "умножить"  и  "разделить"  в
таком непривычном смысле, но он понимал, в чем суть.
   - Первым делом, - продолжал Соломон, - напишем в нужном  месте  цифры
для числа тысяча сто сорок.
   Шеф на  мгновение  задумался.  Он  быстро  ухватил  идею  позиционной
системы счисления, но записывать числа ему было нелегко.
   - Попробуйте сначала  записать  его  римскими  цифрами,  -  предложил
Соломон. - Тысячу римляне обозначают как "М".
   Шеф нарисовал на песке неровную "М" и поставил точку. Потом  "С"  для
сотни. Потом знакомые четыре "X" в качестве сорока. Его рука  потянулась
уже нарисовать знак al-sifr,  "пустота",  но  он  вовремя  опомнился.  У
римлян такого знака не было, они обозначали это число как М. С. ХХХХ.
   - Теперь нарисуйте наверху стола арабские цифры, - предложил Соломон.
- Сначала тысячу сто сорок, а пониже - семь.
   Шеф снова задумался. Это  было  непростое  дело.  Так.  Самая  правая
колонка - для чисел меньше десяти. Над одной  из  горизонтальных  линий,
над линией для сомножителя,  он  начертил  крючок  цифры  7.  Над  самой
верхней горизонтальной чертой надо было изобразить  первый  сомножитель,
то есть как он видел по записи римскими цифрами тысячу сто сорок.
   В самой левой  колонке  он  написал  "1",  что  соответствовало  "М",
тысяче. В следующей - еще одну единицу, для  "С".  Дальше  он  изобразил
такую трудную цифру, как "4", заменяющую четыре "X". И наконец, в  самой
правой колонке, для чисел меньше десятка  -  их  десять,  а  не  девять,
доказал ему Соломон - он поставил значок al-sifr.
   Теперь нужно складывать. Первое и самое  главное:  ноль  умножить  на
семь будет ноль.
   Вот и напиши "ноль".
   Аккуратно, под наблюдением четырех пар  глаз,  Шеф  начал  записывать
свои вычисления на покрытом песком столе, этом  предшественнике  счетов.
Долгое время он не мог думать ни о чем  другом,  захваченный  ощущением,
которого прежде не испытывал ни один человек из его народа:  восхищением
цифрами. Под конец, сам не зная, как ему это удалось, он с изумлением  и
глубоким удовлетворением уставился на  выписанный  на  песке  результат:
семь тысяч девятьсот  восемьдесят.  Раньше  ему  никогда  не  доводилось
встречать такое число, и дело было  не  в  величине  -  ведь  было  даже
известно,  сколько  земельных  наделов  насчитывают  его  владения,   по
тридцать тысяч в провинциях, сто тысяч  в  вице-королевстве.  Нет,  дело
было в точности этого числа. Числа больше тысячи он считал сотнями,  или
десятками, или полусотнями, но уж никак не шестерками или семерками.
   - Теперь вам нужно разделить  семь  тысяч  девятьсот  восемьдесят  на
шесть, - негромко продолжал Соломон. - Приготовьте стол к делению.
   Шеф  провел  по  песку  рукой,  нарисовал  новую   таблицу.   Соломон
подсказывал, а Шеф упорно делал свое нелегкое дело.
   - Итак, -  сказал  под  конец  Соломон,  вы  узнали,  что  вам  нужно
увеличить вес груза до...
   - Тысячи трехсот тридцати фунтов, - ответил Шеф.
   - Значит, к первоначальному весу надо прибавить...
   - Две сотни без десятка. Ровно сто девяносто  фунтов.  -  Но  к  тому
времени, как ты начертишь на песке свою таблицу и проделаешь все это,  -
возразил Скальдфинн, - противник уже засыпет тебя кучей камней. Ведь  ты
не сможешь стрелять, пока считаешь!
   - Только не с нашей новой машиной, - решительно заявил Шеф. - Все это
я успею проделать, пока  заряжающие  будут  снимать  груз,  чтобы  снова
поднять коромысло. А потом я просто скажу им загрузить тот же самый  вес
и добавить к нему ровно сто девяносто фунтов.  В  общем,  я  думаю,  что
здесь выйдет примерно так же, как было с подзорной трубой.
   - С подзорной трубой? - переспросил Соломон.
   - Да. Вы помните этого дурака Мухатьяха? Он сумел  сделать  подзорную
трубу, он знал, какую форму придать стеклу, мы бы до этого не додумались
за целую тысячу лет. Но ему и в голову не пришло сделать следующий  шаг.
Готов поспорить, что, когда мы вернемся домой, мои мудрецы будут  больше
знать о  стеклах  и  зрении,  чем  Мухатьях,  и  даже  больше,  чем  его
наставник. Потому что они не успокоятся раньше времени!  Вот  так-то,  а
вычисления, которым вы меня научили, - сам бы  я  никогда  до  этого  не
додумался. Но теперь  я  научился  и  вижу,  что  их  можно  проделывать
быстрее, намного быстрее. Этот стол с песком - он вообще не нужен, как и
камешки в моей руке. Я ими пользовался, потому что мне не хватало опыта.
Иначе я бы мог надеть  камешки  на  проволочки  и  носить  с  собой  эту
своеобразную арфу. Скоро я смогу обходиться  вообще  без  колонок.  Идеи
приходят с трудом, но  усовершенствовать  их  легко.  Эту  идею  я  буду
совершенствовать. До тех пор, пока - как его имя, Соломон,  Аль-Хоризми?
- пока сам Аль-Хоризми не сможет узнать свое детище. И я ее использую не
только для катапульт! Это станет наковальней, на  которой  кузнецы  Пути
перекуют весь мир! Разве не так, Торвин и Скальдфинн?
   Соломон примолк, рука его потянулась к бороде, словно  за  утешением.
Он забыл о неукротимом духе северян и их Единого Короля  в  особенности.
Мудро ли было делиться с ними знаниями? Но теперь слишком поздно  менять
что бы то ни было.

Глава 7

   Димитриос, старший  siphonistos  греческого  флота,  выслушал  приказ
своего  адмирала  с  сомнением  и  некоторой   тревогой.   Приказ   был,
разумеется,  отдан  весьма   осторожно,   как   что-то   среднее   между
предложением и призывом. Ведь  siphonistos  были  почти  государством  в
государстве, они управляли главным оружием Византии, по их  собственному
мнению, они были  в  конечном  счете  даже  более  важными  людьми,  чем
императоры, не говоря уж об адмиралах. Димитриос, если бы  захотел,  мог
сказочно разбогатеть и жить, как лорд, в  любой  стране  цивилизованного
мира, в Багдаде, Кордове или Риме, стоило ему только  продать  секретные
сведения, которые у  него  имелись.  Жена,  любовница,  семеро  детей  и
хранящиеся в византийских банках  две  тысячи  золотых  гиперов  служили
залогом на случай его предательства. Правда, всему городу было известно,
что ни один siphonistos никогда не будет  допущен  к  изучению  ремесла,
если есть хоть малейшие  сомнения  в  его  верности  Церкви  и  Империи,
верности искренней, а не по принуждению.
   Эта верность и служила причиной сомнений Димитриоса. Одной из главных
его обязанностей было сохранение тайны греческого огня. Лучше  проиграть
битву, уничтожив одну из машин, тысячу раз твердили ему,  чем  рисковать
ее захватом  ради  очередной  недолговечной  победы  -  а  в  окруженной
варварами  Византийской  империи  все  победы   давно   считались   лишь
временными.  Сейчас  адмирал  хотел,  чтобы  Димитриос  пошел  на  риск,
приблизившись на галере с  греческим  огнем  к  берегу,  в  сомнительном
сражении  с  иудеями  и  какими-то  язычниками.  Димитриос  был  храбрым
человеком, который презрел  бы  опасность  пойти  на  дно  из-за  камня,
выпущенного одним из варварских мулов. Но совсем другое дело - рисковать
тайной греческого огня...
   - Маленькие суда пойдут впереди, - заискивающе повторял Георгиос, - и
только если им удастся высадиться, пошлем мы твою галеру.
   - Для чего?
   - Если они смогут снять плавучее заграждение, ты ворвешься в гавань и
разом сожжешь все корабли с катапультами.
   - Они нас потопят, как только мы войдем.
   - Ночь будет темная, с  ущербной  луной,  до  ближайшего  корабля  не
больше сотни ярдов. А после этого ты сможешь прятаться от  их  катапульт
за другими их кораблями, пока все их не сожжешь.
   Димитриос задумался.  Он  был  по-настоящему  задет  тем,  как  враги
потопили галеру и вырезали ее экипаж в неоконченной  битве  пару  недель
назад: впервые за свою военную карьеру он почувствовал себя беспомощным.
Приятно было бы отомстить за этот позор и сжечь все  вражеские  суда  до
самой ватерлинии, как того  заслуживают  все  враги  Византии.  Показать
поклонникам дьявола силу Господа и его святейшего патриарха. А небольшое
расстояние и темнота - как раз самые подходящие условия  для  применения
греческого оружия.
   - А что, если они не смогут снять заграждение?
   - Тогда ты сможешь пройти вдоль каменного  мола  и  очистить  его  от
противника. При этом мол будет защищать  тебя  от  катапульт  в  гавани.
Уничтожишь всех на молу и снова исчезнешь в темноте.
   Димитриос колебался. Опасность  здесь  была,  но,  возможно,  она  не
превышала допустимый уровень. Разумеется,  он  примет  собственные  меры
предосторожности, и адмирал об этом знает. Люди около баков  с  горючим,
готовые  их  поджечь,  а  неподалеку  в  море  лодки,  чтобы   подобрать
Димитриоса и команду в том случае, если им придется покинуть свое судно.
Нет нужды повторять все это.
   Увидев его колебания, адмирал решил добавить последнюю  ложку  лести,
чтобы уговорить своего номинального подчиненного.
   - Само собой, мы понимаем, что вы самые главные люди на нашем  флоте.
Вы и ваше оружие, вот что главное. Мы  не  можем  допустить,  чтобы  вас
захватили какие-то варвары. Я сам буду находиться на спасательном судне,
чтобы подойти и забрать вас при малейшем признаке опасности.
   Димитриос улыбнулся с легкой грустью. Адмирал был прав. Но он  и  сам
не  догадывался,  насколько  он  прав.  Димитриос  знал   весь   процесс
приготовления греческого огня, как это называли siphonistos, "от недр до
трубы". Он плавал по Черному морю до самой Тьмутаракани,  где  из  земли
сочилось окрашенное масло. Димитриос видел его зимой, когда  масло  было
тонким и почти бесцветным, видел знойным летом, когда масло было густым,
как липкая грязь на птичьем дворе. Он знал, как собирают и хранят масло.
Он сам лудил медные баки драгоценным оловом, чтобы убедиться, что утечки
не будет. Всю свою машину он собрал собственными руками, баки и клапаны,
топку и мехи, насос и сопло.  Снова  и  снова  под  руководством  старых
мастеров он учился выпускать греческий огонь, следил, как летит в воздух
горящая струя. Его наставник три раза заставил его качать  насос  дальше
опасного предела, используя небольшие или изношенные машины и приставляя
к насосу приговоренных к смерти преступников, так  что  слышался  жуткий
свист niglaros, открытых  предохранительных  клапанов.  Он  с  интересом
потом осмотрел тела преступников, чтобы знать, что с ними сталось  после
взрыва баков. Ни один из них не выжил,  и  Димитриос  подумал,  что  они
ошиблись,  предпочтя  риск  у  сифонистов  гарантированной,  но  зато  и
безболезненной смерти на  плахе.  Он  прекрасно  знал  самые  мельчайшие
детали всего процесса приготовления огня, знал, насколько легче  мастеру
ошибиться, чем сделать все безукоризненно. Он понимал, что одного знания
здесь недостаточно. Требуется весь его  опыт,  который  и  есть  главная
ценность. Что ж, неплохо, если адмирал это понимает.
   - С надежной подстраховкой я согласен, - сказал Димитриос.
   Адмирал с облегчением  откинулся  на  спинку  стула.  Он-то  понимал,
насколько, в сущности, независимы его сифонисты, но попробуй объясни это
Римскому  императору,  человеку,  к  которому  следовало  бы  приставить
опытного врача-византийца, чтобы быть уверенным,  что  император  вскоре
съест что-нибудь не то.
   - Приготовь одну галеру к полуночи, - сказал адмирал. - Можешь  взять
мою "Карбонопсину".
   "То есть "Черноокую красотку", - подумал Димитриос. -  Жалко,  что  в
этой  далекой  стране  таких  не  встретишь.  Одни  тощие  мавританки  и
уродливые дочери  готов  с  их  бледной  кожей  и  бесцветными  глазами.
Безобразные, как  преотвратные  германки,  женщины  их  союзников,  хотя
последние настаивали, что у их  северных  врагов  женщины  еще  хуже,  в
смысле бледности, статей и размера ступни.  Определенно  всех  их  нужно
изгнать из Внутреннего моря, и тогда оно, море Средиземья, снова  станет
внутренним водоемом православных". Димитриос встал,  сухо  поклонился  и
ушел готовиться к бою.

***

   Первый признак готовящегося нападения с моря был замечен  не  раньше,
чем городские гвардейцы, стоявшие в карауле на длинном пирсе,  различили
приблизившиеся в темноте  неясные  тени.  Стражники  застыли,  мгновенье
неуверенно вглядывались вдаль, затем подали  сигнал  тревоги  с  помощью
пронзительных бараньих рожков. Но шестьдесят  посланных  Бруно  рыбачьих
лодок были уже в считанных ярдах от каменной стены мола, десант  в  них,
готовясь к высадке, уже размахивал  швартовочными  крючьями  и  поднимал
небольшие лесенки, достаточные, чтобы взобраться на шестифутовую  высоту
пирса. Стражники натянули свои короткие луки, все, что  у  них  было  из
оружия, и стрелу за стрелой пускали в появляющиеся  непрерывным  потоком
цели. Потом по камню зазвенели первые крючья, и стражники осознали,  что
они совсем одни на пустынной поверхности пирса и  скоро  их  отрежут  от
своих. Они прекратили стрельбу и побежали по  молу  к  берегу,  но  были
перебиты  летящими  из  темноты  дротиками  и  стрелами.  Первая   волна
императорского  десанта  захватила  пирс  почти  без   сопротивления   и
немедленно разделилась на две группы, одна повернула налево и побежала к
открытому концу мола с молотками, пилами и  топорами,  чтобы  попытаться
снять плавучее заграждение и открыть вход в гавань для остальных судов и
галеры с греческим огнем. Другая группа повернула направо и  вооруженной
колонной устремилась к примыкающей к земле части пирса, чтобы  захватить
и удержать ее, пока не подоспеет подкрепление, и  тогда  наброситься  на
беззащитную гавань, либо, еще лучше,  ворваться  на  городскую  стену  и
обеспечить успех приступа с суши.
   Однако пение рожков сделало свое дело.  В  караул  на  пирс  посылали
всего два десятка человек, ведь там они не были защищены  от  случайного
камня, прилетевшего с размещенных на бронированном плоту  катапульт,  но
гораздо больше воинов несли дозор  или  дремали  с  оружием  в  руках  в
уязвимой точке, где пирс примыкал к  берегу.  Когда  ободренные  успехом
высадки атакующие подбежали по каменной полоске к  берегу,  их  встретил
внезапный залп пущенных с небольшого расстояния стрел, а перед собой они
увидели  неприступную  стену  щитов  и  копий.  Легковооруженные  южане,
которых Бруно обычно посылал вперед как наименее ценных, падали замертво
даже от короткой стрелы небольшого лука, но пущенной с  каких-то  десяти
ярдов.  Те,  кто   продолжил   атаку,   наткнулись   на   организованное
сопротивление  защитников  баррикады.  Постепенно  оставшиеся  в   живых
атакующие поняли, что напор поддерживающих их задних рядов слабеет и вот
уже совсем исчез. Не  понимая  происходящего  и  опасаясь  нападения  из
темноты сзади, они отступили, сначала прячась за  щитами,  а  потом,  не
выдержав впивающихся в  оголенные  руки  и  ноги  стрел,  повернулись  и
побежали под прикрытие ночного мрака.
   Шеф проснулся при  первых  же  звуках  рожков.  Из-за  жары  он  спал
раздетым, пришлось за несколько  секунд  натянуть  рубаху  и  сапоги,  в
темноте искать дверь. Перед ним  стояла  Свандис,  тоже  обнаженная,  но
преградившая ему путь. Даже во мраке комнаты с  закрытыми  ставнями  Шеф
ощущал ее сердитый взгляд и услышал в ее голосе упрек.
   - Не беги как дурак! Кольчугу, шлем, оружие! Что от тебя будет толку,
если тебя может убить первый же случайный камень из пращи? -  Шеф  хотел
было возразить, но Свандис опередила его: - Не знаю, как ты,  а  я  дочь
воинов. Лучше прийти поздно, зато готовым, чем прийти рано и умереть. Об
этом тебе мог бы сказать мой отец. Кто  тогда  выиграл  битву,  когда  я
впервые встретилась с тобой? Ты или он?
   "Нельзя сказать, что он ее выиграл, - хотел ответить Шеф.  -  Но  нет
смысла спорить.  Быстрее  будет  подчиниться,  чем  пытаться  оттолкнуть
Свандис". Он повернулся к крюку, на котором  висела  кольчуга,  просунул
руки в тяжелые рукава. Свандис подошла сзади, одернула полы, зашнуровала
кольчугу  прочными  сыромятными  ремешками.  Во   всяком   случае,   она
действительно была дочерью воинов. Шеф обернулся и обнял ее,  прижал  ее
грудь к твердым стальным кольцам.
   - Если останемся живы и вернемся домой, я сделаю  тебя  королевой,  -
сказал он.
   Она резко шлепнула его по лицу:
   - Сейчас не  время  ворковать  в  темноте.  Шлем.  Щит.  Возьми  свой
шведский меч и постарайся его не опозорить.
   Шеф рванулся во дворик, услышал, как Свандис позади рыщет  в  поисках
своей одежды. Он знал, что, где бы ни развернулась схватка, Свандис  там
появится.  Он  неуклюже  побежал,  придавленный  весом  тридцати  фунтов
амуниции, к командному пункту, где  должен  был  находиться  Бранд.  Над
водой неслись звон металла, боевые кличи и стоны раненых.  Шум  слышался
со стороны моря.
   Запыхавшийся Шеф увидел Бранда, подобно  башне  возвышавшегося  среди
отряда викингов, рядом со своим гигантским  родичем  Стирром,  почти  не
уступавшим ему размерами. Казалось, Бранд никуда не спешил и  ничуть  не
тревожился, деловито пересчитывая своих людей.
   - Ублюдки  высадились  на  пирсе,  -  заметил  он.  -  Я  никогда  не
рассчитывал, что с этим у них возникнут трудности. Но если они  намерены
досаждать нам, им придется оттуда убраться, и убраться по-быстрому.
   Слух Шефа выделил из затихающих вдали шумов битвы другие звуки, звуки
кузницы, ударов металла о металл и топоров по дереву.
   - Что там происходит на дальнем конце мола?
   - Они пытаются обрубить плавучее заграждение. А мы этого не хотим. Мы
должны сбросить их оттуда.  Ну  что,  парни,  все  зашнуровали  ботинки?
Пробежимся-ка вдоль пирса и  спихнем  христиан  обратно  в  воду.  А  ты
держись сзади, - добавил он для Шефа. - Собери  арбалетчиков,  проследи,
чтобы катапульты стреляли в противника, а не в нас. И хорошо бы, чтоб мы
могли видеть, что творится кругом.
   Плотной толпой викинги, человек сорок, побежали вокруг гавани к месту
будущей схватки, их подбитые железом сапоги  стучали  по  камням.  Вдоль
берега  горели  несколько  ламп,  бросая   над   водой   тусклый   свет.
Присмотревшись к полумраку, Шеф  разглядел  врагов,  скапливающихся  для
второй атаки. На стоящих в гавани судах тоже что-то происходило, он  мог
слышать  скрип  канатов  и  приказы  командиров  катапульт.  Если   люди
императора в ближайшие несколько минут не  проложат  себе  дорогу  вдоль
пирса, они будут сметены залпами камней  из  катапульт.  Но  у  них  там
готовилось что-то зловещее, Шеф слышал резкие командные голоса,  звон  и
клацанье металла, видел, как слабый свет ламп блестит  на  металлических
остриях и доспехах. Свирепый клич - и стена  металла  двинулась  вперед,
ощетинившись рядом копий.
   - Уводи своих людей, - неторопливо сказал Бранд  командиру  городской
стражи. - Думаю, теперь это наше дело.
   Легковооруженные  стражники  отошли  в   задние   ряды,   а   викинги
устремились вперед, построившись своим обычным тупым  клином.  Непрочная
баррикада в начале пирса была сметена первой атакой и  не  могла  больше
служить защитой. Ровный  строй  братьев  Ордена,  людей  с  пиками  и  в
доспехах  с  головы  до   ног,   наступал   на   клин   викингов,   тоже
тяжеловооруженных, впервые встретив не  уступающего  размерами  и  силой
противника. Ни одна из сторон не знала поражений,  обе  были  уверены  в
своей способности сокрушить все и вся, что встанет у них на пути.
   Стоя в задних рядах построения викингов, шириной в десять человек, но
глубиной не более четырех рядов, Шеф услышал одновременный грохот, когда
щиты соударились со щитами, звон и лязг пик и топоров,  наткнувшихся  на
сталь и дерево. На один удар сердца позже, к  изумлению  и  ужасу  Шефа,
идущий впереди него человек отшатнулся  назад,  едва  не  сбитый  с  ног
толчком передних отступающих  шеренг.  Шеф  услышал,  как  голос  Бранда
превратился в  бычий  рев,  тот  призывал  своих  людей  держать  строй.
"Неужели викинги отступают? - мелькнула мысль. -  Они  отброшены  назад,
как это обычно бывало с англичанами, как было с нами в тот  день,  когда
мой отчим и я сразились с моим отцом и его людьми на дороге в Норфолк. В
тот день я убежал. Но тогда я был никем, едва ли не трэлем. А  теперь  я
король, у меня на руках золотые браслеты,  а  в  руке  меч  из  шведской
стали, сделанный моими собственными оружейниками. И все равно пользы  от
меня не намного больше, чем было  от  бедолаги  Карли".  Строй  викингов
выровнялся, они больше не отступали. Лязг оружия в передних  рядах  стал
непрерывным, противники теперь рубились и отражали удары, а не  пытались
просто сбить друг друга с ног. Шеф сунул меч в ножны, резко  развернулся
и побежал назад к берегу, высматривая что-нибудь, что могло бы  склонить
чашу весов в нужную сторону.
   Германские монахи Ордена двинулись на клин викингов, применяя  ту  же
тактику, с помощью которой они разбили все встречавшиеся им до  сих  пор
арабские армии. Щит в одной руке, короткая  пика  в  другой.  Не  трогай
человека перед собой, коли пикой  человека  справа  от  тебя,  когда  он
поднимет руку для удара. Положись на товарища слева от  тебя,  он  убьет
идущего на тебя воина противника. Коли правой, бей  щитом,  что  у  тебя
левой руке, шагай в ногу. Если враг впереди упал, топчи его, положись на
товарищей в заднем ряду, они его заколят, чтобы не  ударил  тебя  сзади.
Первое мгновенье-другое эта тактика себя оправдывала.
   Но воины, на которых шагал строй bruder'oв, не были  одеты  просто  в
хлопок и лен. Иногда пика вонзалась в подмышку,  но  чаще  скользила  по
металлу, отскакивала от доспехов. Удары щитом не могли сбить здоровенных
викингов с ног. Некоторые из них отступали  назад,  рубили  топором  или
мечом по рукам и шлемам. Другие, заметив, что удары  идут  только  с  их
правой стороны, парировали выпады и сами били в незащищенный  щитом  бок
противника. Бранд, отброшенный на шаг назад, что привело его в  яростное
изумление,  гулял  своим  топором  "Боевой  тролль"  по  шеям  и  плечам
германцев, расширяя брешь в их рядах ударами своего массивного  щита,  и
острие клина викингов стало постепенно продвигаться  вперед.  Его  родич
Стирр ловким ударом сбил противника с ног,  аккуратно  наступил  ему  на
гортань кованым сапогом и встал бок о  бок  с  Брандом.  Германцы  стали
отбрасывать пики и доставать мечи,  в  воздухе  замелькали  их  стальные
клинки.
   Агилульф со своего места в  задних  рядах  увидел  гигантскую  фигуру
Бранда и поджал губы. "Тот самый ублюдок из Бретраборга, - подумал он. -
Сын морского тролля. Ходили сплетни, что он  утратил  присутствие  духа.
Похоже, оно к нему вернулось. Кто-то должен остановить его, пока мы сами
не утратили присутствия духа,  и  полагаю,  что  это  буду  я.  Кажется,
викингов не так уж много". И Агилульф  стал  проталкиваться  через  ряды
воинов, упирающихся щитами в  спины  своих  товарищей,  чтобы  сохранить
напор штурма.
   В  темноте  бегущий  Шеф  различил  вокруг  себя   знакомые   фигуры:
коротышки-англичане  в  металлических  касках  установленного  им  самим
казенного образца. Они сбегались со своих мест  с  арбалетами  наготове.
Шеф встал, оглянулся на едва различимую схватку на пирсе,  на  сверканье
оружия над темной массой тел.
   - Пора их расстрелять, - сказал он.
   - Нам не видно, в кого стрелять, - раздался голос из темноты. - И все
равно они заслоняют друг друга.
   Пока Шеф раздумывал, вся  гавань  неожиданно  озарилась  ярким  белым
светом, словно в  летний  полдень.  Сражающиеся  на  мгновенье  замерли,
зажмурившись из-за слепящего сияния, около плавучего ограждения  застыла
группа диверсантов, подобно попавшим в свет факела кроликам. Шеф  поднял
взгляд, увидел спускающийся с неба огонь под едва угадываемым матерчатым
куполом.

***

   Стеффи,  отпущенный   начальством   самостоятельно   поработать   над
осветительными факелами, весь  день  провел  с  командой  катапультеров,
пытаясь решить проблему: как выстрелить факелом так, чтобы он  спускался
под куполом, и одновременно поджечь его. Первая часть задачи была решена
после двухчасовых усилий, хотя это было не  слишком  легко,  ведь  любой
предмет, помещенный в  пращу  катапульты,  при  запуске  начинал  бешено
вращаться.  Некоторые   из   приготовленных   им   снарядов   безнадежно
запутывались в праще, у других купол  раскрывался  сразу,  и  они  через
двадцать ярдов бессильно падали на землю. В  конце  концов  изобретатель
научился складывать купол так, чтобы  он  не  мешал  полету,  наполняясь
воздухом только на вершине траектории и обеспечивая плавный спуск.
   Однако оставалось загадкой, как поджигать  факелы,  а  ведь  опыты  с
настоящим огнем  были  запрещены  из-за  вражеских  наблюдателей.  Когда
началось  нападение,  Стеффи  стоял  около   одной   из   многочисленных
вращательниц, расположенных вокруг всей гавани и на крепостных стенах, и
ждал возможности выстрелить. Он сразу же зарядил  первый  из  начиненных
селитрой снарядов,  поджег  придуманный  им  короткий  запал,  подправил
обеими ладонями пращу и отдал приказ стрелять. Купол завис над  гаванью,
фитиль тлел, и, так и не  зажегшись,  факел  опустился  в  море.  Как  и
следующий. Не зажегся даже снаряд с безжалостно укороченным фитилем.
   - Это все без толку, - сказал один из катапультеров. - Давайте просто
кидать камни в те лодки. Даже в темноте мы можем в кого-нибудь попасть.
   Стеффи  не   слушал,   разум   его   охватила   паника   неудачливого
изобретателя.
   - Приготовьтесь, - скомандовал он. Положив в  петлю  пращи  следующий
снаряд, он игнорировал бесполезный фитиль, а вместо этого схватил  одной
рукой горящей факел и воткнул  его  в  снаряд,  оттягивая  пращу  другой
рукой.
   Когда побежали языки пламени, он крикнул:  "Дергай!"  и  отскочил,  а
команда разом навалилась на коромысло. Снаряд,  рассыпая  искры,  улетел
подобно  комете.  Катапультеры  уставились   ему   вслед,   высматривая,
раскроется ли купол, не погаснет ли огонь. На вершине дуги пламя  словно
застыло, начало плавно опускаться  под  куполом.  С  позиции  катапульты
неожиданно стало видно все происходящее  в  гавани:  схватка  на  пирсе,
возящиеся    около    плавучего    заграждения    диверсанты,     лодки,
пришвартовавшиеся к внешней стороне мола.
   Большая галера шла на веслах в каких-то пятидесяти ярдах от  входа  в
гавань, из ее середины подымались дымок и языки пламени, а рядом с  ними
деловито суетились греки.
   Команда Стеффи кричала и указывала на галеру, намереваясь  развернуть
катапульту  и  выстрелить.  Стеффи,  подготавливая   очередной   снаряд,
прикрикнул на них.
   - Мы будем кидать факелы, - заорал он, - потому что только  мы  умеем
их делать. Пусть камнями стреляют другие.
   Он воткнул горящий запал в очередной снаряд, не обращая  внимания  на
боль в покрывшихся волдырями пальцах.

***

   Увидев спускающийся  с  неба  огонь  и  вспомнив  собственные  слова,
случайно сказанные утром  Стеффи,  Шеф  удержался  от  охватывающей  его
паники. Он утих, заставил  себя  дышать  глубоко  и  говорить  медленно,
постараться передать свою уверенность и решительность окружающим.
   - Тримма, -  сказал  он,  узнав  одного  из  арбалетчиков.  -  Возьми
двадцать человек, садитесь  в  лодки  и  гребите  вдоль  мола  до  места
схватки. Там аккуратно цельтесь в задние ряды германцев. В  передних  не
надо, понимаешь? Это слишком опасно, можешь попасть в наших. Видишь  там
Бранда и рядом с ним Стирра? Убедись,  что  не  попадешь  в  них.  Когда
германцы  дрогнут,  начинай  очищать  весь  мол.  Не  торопись,  держись
подальше от их лодок. Ладно, давай отчаливай.
   Тримма и его люди убежали.
   - Остальные стойте и слушайте. Сколько лодок у нас  осталось?  Ладно,
садитесь в них. Теперь гребите к нашим кораблям в  гавани,  подойдите  к
каждому двухмачтовику, по два человека  к  каждому.  Передайте  расчетам
мулов, чтобы расстреляли этих  людей  около  плавучего  заграждения.  Но
"Победителя Фафнира" оставьте для меня!
   Он  огляделся,  неожиданно  оставшись  один.  Вот  идиот!  Надо  было
оставить одного человека при себе. Все лодки ушли и...
   Внезапно сзади появилась Свандис. Она посмотрела  на  небесные  огни,
потом огляделась, пытаясь оценить обстановку. Свандис искала свою одежду
дольше, чем ожидал Шеф. А может быть, события развивались  быстрее,  чем
ему казалось. Она показала на сражающихся на пирсе  людей,  их  свирепая
рубка превратилась теперь в правильный  бой,  в  воспетую  поэтами  игру
стальных мечей против щитов из липы.
   - Туда, - закричала она, - туда, почему ты сзади, сын шлюхи и  керла?
Встань впереди, как мой отец, как морской король...
   Шеф повернулся к ней спиной:
   - Развяжи-ка эти ремни.
   Резкий тон его голоса возымел свое действие, Шеф  ощутил  ее  пальцы,
распутывающие  узлы  сыромятных  ремешков,  которые  она   так   недавно
завязала, но поток оскорблений не прервался: трус, предатель,  дезертир,
прячущийся за чужими спинами. Он не слушал. Когда кольчуга свалилась, он
отбросил свой меч, вслед швырнул шлем  и,  подбежав  к  воде,  нырнул  с
причальной стенки.
   Огни все еще горели в небе.  Вырывая  голову  из-под  воды  во  время
размашистых саженок. Шеф видел в  небе  сразу  два  факела,  один  почти
опустившийся в море, другой еще высоко. Пятьдесят гребков в  теплой  как
парное молоко воде, и вот он уже перебирает руками  по  якорному  канату
"Победителя Фафнира". Вниз склонились лица, короля  узнали,  совместными
усилиями втащили на борт.
   - Сколько человек на борту, Ордлав? Достаточно, чтобы идти на веслах?
Нет? А поднять парус? Тогда давай. Руби канат. Идем к выходу из гавани.
   - Но там заграждение, государь.
   - Уже нет. - Шеф показал рукой. Как только первые камни из  катапульт
посыпались в воду вокруг суетящихся  диверсантов  и  засвистели  над  их
головами, началось отступление. Но они успели разбить одно  из  железных
колец,  прикреплявших  заграждение  к  молу,   или   распилить   бревно.
Заграждение было снято, его свободный  конец  уже  дрейфовал  к  берегу,
открывая проход в гавань.  И  за  ним,  около  каменной  стенки,  что-то
виднелось. Характерное падающее движение подсказало Шефу,  что  это  ряд
весел, опущенных сверху, из позиции отдыха, в воду для гребли. В  гавань
шла галера. А вместе с галерой греческий огонь.
   "Победитель Фафнира" уже двигался, подгоняемый легким ночным  бризом,
но только-только начал набирать  ход.  Слишком  медленно,  и  форштевень
развернут прямо на невидимую угрозу. форштевень, через который не  могут
стрелять катапульты. Шеф понял, что через десяток секунд он  превратится
в обугленный, но живой кусок мяса, как  это  было  с  Сумаррфуглом.  Шеф
вспомнил, как скрипела и крошилась под его рукой сгоревшая  кожа,  когда
он из милосердия добил того кинжалом.  Только  для  него  самого  такого
кинжала не найдется. Откуда-то сбоку над самой водой донеслось  щелканье
взводимых арбалетов, удар пронзающих тела и  доспехи  стрел,  прямо  над
головой вспыхнул еще один осветительный снаряд. Шеф ни на что не обращал
внимания. Не повышая голоса, он заговорил с Ордлавом:
   - Возьми право руля. Пусть передний мул целится в выход из гавани.  У
нас будет только один выстрел.
   Среди лязга стали и воинственных кличей Шеф смог различить  еще  один
звук. Странный рев, знакомый, но неожиданный. Какое-то время он  не  мог
понять, что это. Ордлав тоже услышал его.
   - Что это? - крикнул он. - Что там за дьяволы рвутся? Это  укрощенный
ими зверь или колдовской  смерч  налетел  из  мира  Хель?  Или  это  шум
ветряной мельницы?
   Шеф улыбнулся, он узнал звук.
   - Это не зверь, не смерч  и  не  мельница,  -  отозвался  он.  -  Это
работают гигантские воздуходувные мехи. Но я что-то не слышу  кузнечного
молота.
   В сотне ярдов от  них  siphonistos  Димитриос  увидел  сигнал  людей,
которые  рубили  и  пилили  край  плавучего  заграждения,  -   отчетливо
различимый в темноте белый флаг, которым яростно размахивали из  стороны
в сторону. Димитриос в знак согласия  кивнул  капитану.  Ударили  весла,
галера пустилась в свой  стремительный  бег  на  добычу.  Вдруг  в  небе
вспыхнул огонь, и стало светло, как днем. Гребцы остановились,  капитан,
лишившийся прикрытия  мрака,  повернулся  к  Димитриосу  за  дальнейшими
указаниями.
   Но  ведь  Димитриос  уже  подают  знак  работающим  на   мехах.   Они
постарались изо всех сил, и от этого по разложенной  под  медным  котлом
пакле побежало пламя. Первый помощник Димитриоса уже взялся за  рукоятку
насоса,  сначала  неподатливую,  но  оказывающую  все  меньше  и  меньше
сопротивления следующим яростным качкам, при этом  он  негромко  считал:
"... семь, восемь..."
   Эти цифры грозно врезались  в  сознание  Димитриоса,  он  никогда  не
забывал об опасности, исходящей от  его  оружия.  Если  давление  станет
слишком велико, котел взорвется, и командир сам превратится в  обгорелое
бревно, как приговоренные преступники.  Если  же  сифонисты  остановятся
после того, как уже  начали  разводить  огонь,  Димитриос  утратит  свое
внутреннее чувство достигнутого в котле жара и  давления.  Но  если  они
будут продолжать грести в этом  дьявольском  свете  на  катапульты,  уже
заряженные и нацеленные... А длинная узкая галера продолжала  потихоньку
скользить вперед с занесенными для следующего гребка  веслами,  она  уже
входила в гавань, ее таран едва не коснулся плавучего заграждения...
   В любое мгновенье их могут  потопить.  Или  взять  на  абордаж.  Пока
Димитриос колебался, от вершины медного купола, у которого качали  насос
его  помощники,  разнесся  пронзительный  свист,   с   каждой   секундой
становившийся все сильнее. Это предохранительный niglaros сигнализировал
об опасности. Нервы Димитриоса, до предела напряженные огнями наверху  и
зловещей неизвестностью гавани, не выдержали.
   - Право на борт! - отчаянно закричал он. -  Направо,  направо!  Вдоль
мола! В гавань не входить!
   Крик, удары плетью, и это по плечам  высокооплачиваемых  и  уважаемых
греческих  гребцов.  На  левом  борту  налегли  на  весла,   на   правом
затабанили. Галера, так и не войдя в  гавань,  неторопливо  развернулась
вдоль каменной стенки с наружной стороны, весла  левого  борта  пришлось
поднять, чтобы избежать  столкновения.  Димитриос  разглядел  испуганные
лица, уставившиеся на него с расстояния в  неполные  десять  футов,  это
были уцелевшие из первого атакующего отряда, они  смотрели  так,  словно
собирались прыгнуть. Пока он их рассматривал, их отшвырнуло  прочь,  они
посыпались в воду с перебитыми ребрами и поломанными  костями:  одна  из
катапульт варваров попала в цель.
   Невысокая галера была за молом в безопасности. А впереди, уже  меньше
чем в пятидесяти ярдах, Димитриос завидел свою цель.  Люди  в  доспехах,
сражающиеся на краю  мола.  Он  может  подойти  к  ним,  остановиться  в
последний момент, когда начнется прибрежная отмель, и  выпустить  огонь.
Как раз вовремя, пока давление  не  перешло  опасный  предел.  Димитриос
слышал, что посвистывание уже превратилось  в  нескончаемый  вой,  краем
глаза видел, что двое качающих насос  отскочили  от  рукоятки,  люди  на
мехах испуганно  на  него  озирались,  все  боялись,  что  котел  сейчас
взорвется и выбросит на них пламя.
   Но он, Димитриос, был мастером. Он знал прочность труб, которые  паял
собственными руками. Он развернул поблескивающее медное  сопло,  толкнул
горящую лампу вперед, в положение под-жига. На молу он  может  сжечь  не
только врагов, но и своих союзников. Но это правильная тактика, да и кто
они такие, эти римляне и германцы, еретики и раскольники. Это будет лишь
прелюдией к вечному огню, в котором всем им  предназначено  гореть.  Рот
его исказился в безжалостной усмешке.

***

   Как раз  позади  него  форштевень  "Победителя  Фафнира"  только  что
миновал выход из гавани.  Шеф  взобрался  на  самую  верхушку  драконьей
головы, чтобы разглядеть,  что  произошло  в  то  мгновенье,  когда  его
катапульты очистили оконечность мола. Он увидел задранные  вверх  весла,
понял, что галера  разворачивается.  Кожа  его  на  мгновенье  покрылась
мурашками, когда он представил - а вдруг греки пустят свой  таинственный
огонь назад, прямо в него. Но эта  мысль  тут  же  исчезла,  вытесненная
холодной логикой. Греческий огонь  сжигает  все,  даже  греческие  суда.
Галера не сможет стрелять огнем назад, через собственную корму.  Посвист
стрел, пущенных лучниками с мола, не значил для Шефа  ничего.  Он  искал
взглядом свою цель.
   Вот она, развернувшись кормой, скользит прочь, к берегу, а в середине
ее, вокруг непонятного медного купола, разгорается бледноватое сияние, и
все сопровождается пронзительным свистом. Греки собираются выстрелить из
своего орудия. И на прицеле у них Бранд, Шеф знал это. Что  ж  там  мул,
выстрелит он когда-нибудь? Капитан катапультеров Озмод пригнулся к своей
машине, разворачивает ее хвост, разворачивает...
   Озмод вскинул руку: прицел взят.
   - Стреляй! - крикнул Шеф.
   Рывок за  спусковой  тросик,  грозный  мах  бьющего  шатуна,  слишком
быстрый для глаза, и  еще  более  быстрый  пролет  пращи,  крутнувшейся,
выпустив снаряд, даже раньше, чем корабль содрогнулся от удара шатуна по
отбойной перекладине. Взгляд Шефа,  находящийся  почти  точно  на  линии
выстрела, уловил знакомый промельк, подъем и спуск летящего камня...
   Нет, слишком близко для спуска. Камень  проскочил  над  своей  целью,
изогнутой кормой галеры, где он разрушил бы  ахтерштевень  и  шпангоуты,
сотворив из всего корабля подобие выпотрошенной  селедки.  Вместо  этого
глаз Шефа, полуослепший от  вспышки,  отметил  лишь  след  черной  тени,
ткнувшейся прямо в загадочный медный купол как раз в тот  момент,  когда
оттуда  началось  извержение  и  вырвался  поток  сверкающего   пламени,
напоминающий дыхание самого Фафнира.
   И в тот же миг пламя распространилось повсюду, выброс газов из  котла
ощущался Шефом за пятьдесят ярдов, как толчок в грудь.  Его  зажмуренный
глаз долгое время не мог различить ничего, затем начал проникать в смысл
этого ничего. Потом Шеф  осознал,  что  огненная  стена  -  это  горящая
галера, факелы в воде - обожженные люди, а шум - их мучительные вопли.
   Он  отвернулся.  На  берегу  Стеффи,  заметив,  что  ярко  освещенный
"Победитель Фафнира", как на ладони, виден с  вражеского  бронированного
плота с его катапультами, отбросил очередной  запал  уже  негнущейся  от
ожогов рукой и молча смотрел на опускающийся и гаснущий в воде последний
осветительный снаряд. Темнота снова опустилась на гавань и каменный мол,
где устрашившиеся бойцы вслепую разбегались в неверном свете  догорающей
галеры. Хриплым  и  испуганным  голосом  Шеф  позвал  Ордлава,  приказал
развернуть "Победителя Фафнира" и возвращаться.
   А со своего наблюдательного пункта на горном склоне за добрых полмили
оттуда император  Бруно  понял,  что  его  атака  захлебнулась,  хотя  и
непонятно из-за чего. Он повернулся к Эркенберту:
   - Агилульф погиб, и греки нас подвели. Теперь твоя очередь.
   - Моя и Волка Войны, - ответил императорский arithmeticus.

Глава 8

   Шеф глядел с высокой, обращенной к морю  крепостной  стены  на  синюю
воду внизу. Там находились остатки греческой красной галеры, он видел ее
очертания в десяти-двадцати футах под поверхностью и примерно  на  таком
же расстоянии от внешней стороны мола. Шеф был уверен, что и сам смог бы
нырнуть, рассмотреть, что же там осталось после взрыва и  пожара,  может
быть, прикрепить тросы и вытащить  несгоревшие  металлические  части  на
дневной свет. Хотя бронированный плот  никуда  не  делся  и  по-прежнему
время от времени злобно метал камни при малейшем  признаке  оживления  в
гавани,  Шеф  был  убежден,  что  одиночный  человек  вряд  ли  окажется
достойной выстрела целью.
   Впрочем, времени все равно нет. Времени  на  простое  любопытство.  В
любом случае Шеф почти не надеялся, что обломки  расскажут  ему  намного
больше того, что он и так уже знал. Большая часть нападающих успела уйти
на своих  лодках,  прежде  чем  король  сумел  организовать  эффективное
преследование, но некоторые из них заблудились и попали прямиком к  нему
в руки: в основном местные ополченцы, у  которых  сразу  же  развязались
языки от страха или от негодования, что союзники их бросили на  произвол
судьбы. Они подтвердили многое из того, что Шеф уже слышал. Да, огонь на
галере помещался в середине судна, в чем-то вроде топки, горючее  в  нее
поступало, как уверенно заявил  один  из  пленных,  по  такому  длинному
фитилю из пакли. Он самолично слышал, как работают мехи, а другие видели
их своими глазами. Итак, греки должны были жечь  или  нагревать  что-то,
прежде чем выпустить свой огонь. Что бы это ни было,  оно  находилось  в
сверкающем котле, который взорвался, котле, похожем сверху на  купол,  а
судя по его цвету, сделанном из меди. Почему же из меди, а не из  железа
или свинца?
   Это была первая зацепка. Вторая - свист машины.  Шеф,  как  и  многие
другие, слышал его. Один из иудейских ополченцев, находившийся вблизи от
галеры,  рассказал  Соломону,  что  слышал,  как  греки  считали  вслух.
Считали,  конечно,  по-гречески,   а   Шефу   сразу   вспомнилось,   как
катапультеры Квикки в былые дни тоже  старательно  отсчитывали  повороты
рукоятки, когда взводили пружину торсионной  катапульты,  опасаясь,  что
перенапряженная пружина лопнет. И  наконец,  существовало  свидетельство
людей Бранда. Двое из выживших викингов с полной  уверенностью  заявили,
что в самый последний момент видели, как грек направил на  них  какую-то
трубу. Пламя вырывалось из нее, вырывалось непрерывным потоком, а  потом
ударил камень, и все взорвалось.
   Топка, фитиль,  мехи,  купол,  труба,  свист,  и  кто-то  ведет  счет
чему-то. Шеф чувствовал, что все это должно рано или  поздно  встать  на
свои места. Даже раненые могли что-то  рассказать  ему.  Или  рассказать
Ханду.  Примерно  с  дюжину  германцев  из  Ордена  пережили  арбалетный
обстрел, топоры викингов и  огонь,  насланный  на  них  их  собственными
союзниками, хотя пострадали все они ужасно. Огненная струя лилась  также
на воинов Бранда, пусть и недолго. Она задела пятерых,  все  они  лежали
теперь в импровизированном госпитале с тяжелыми ожогами.  Не  исключено,
что Ханд сможет сказать, чем вызваны эти ожоги.
   Если Ханд вообще станет разговаривать с Шефом. С самого начала романа
Шефа со Свандис малыш-лекарь  сделался  тихим  и  замкнутым.  Когда  Шеф
пришел посмотреть на обгоревших  людей  и  увидел  одного  ослепшего,  с
выжженными пламенем глазами, он потянулся к  рукояти  своего  кинжала  и
вопросительно взглянул на Ханда. Среди викингов считалось обычным  делом
добивать безнадежно раненных, и Шефу с Брандом доводилось делать  это  и
раньше. Но Ханд накинулся на него, как терьер, грубо вытолкал из палаты.
Немного погодя появился Торвин и заговорил извиняющимся  тоном,  приведя
слова одной из священных песен Пути:
   - Он просил меня  передать,  что  человеческая  жизнь  священна.  Как
говорится:

***

   Хромой может мчаться на лошади, Однорукий - пасти овец, Глухой  может
славно рубиться, Ослепшему лучше сожженного.
   А мертвому чем хорошо?

***

   - "Ослепшему лучше сожженного", - ответил Шеф. - А каково ослепшему и
сожженному одновременно?
   Но с  малышом-лекарем  спорить  было  бесполезно.  Возможно,  он  еще
расскажет что-нибудь. Расскажет  больше  того,  что  удалось  узнать  от
оставшихся в живых ублюдков-монахов, как Бранд  называл  братьев  Ордена
Копья. Ни  один  из  них  не  сдался  в  плен  добровольно,  всех  взяли
полуобгоревшими, неспособными сопротивляться и потерявшими сознание. Они
вообще отказывались говорить, несмотря на все угрозы и посулы. Бранд тут
же перерезал бы им глотки, если бы жрецы Пути не защищали их.
   Кинув последний тоскующий взгляд на лежащие глубоко под водой остатки
галеры - не медь ли это блестит там в глубине? - Шеф пошел прочь.  Тайна
подождет. Как и Ханд. Как и Свандис, которая еще ни слова не сказала ему
после тех горьких упреков, брошенных у пирса, а сейчас  сидела  рядом  с
жестоко пострадавшим греческим моряком,  которому  удалось  выжить  и  в
огне, и в воде. У Шефа есть более неотложные дела. Уже сегодняшним утром
неприятель совершил пробную вылазку у южных ворот, словно бы  показывая,
что ничуть не обескуражен ночной неудачей. Неплохо бы  для  разнообразия
разок его опередить.
   На палубе "Победителя Фафнира" команда  уже  приготовилась  запускать
змея на свежем утреннем ветру. Толман  успел  усесться  в  свое  висячее
седло. Шеф ободряюще погладил его  по  голове,  которая  одна  только  и
торчала снаружи. Почему это он как будто бы поежился?  Видимо,  все  еще
расстроен после своего падения. Затем Шеф снова осмотрел оснастку  змея.
Верхняя поверхность имела семь футов в ширину и четыре фута в  длину,  а
каждая из боковых сторон - те же четыре  фута  в  длину  и  три  фута  в
высоту. Так, и сколько же пошло на это ткани? Представь  себе,  что  все
это квадраты размерами фут на фут.  Повернувшись  к  подносу  с  песком,
который для неотложных вычислений  теперь  повсюду  носили  за  ним  два
человека,  Шеф  начал  перекладывать   камешки   и   выписывать   цифры,
приговаривая себе под нос. Круглым счетом восемьдесят  квадратных  футов
ткани. А Толман, знал он, весит шестьдесят восемь фунтов. Сам Шеф  весит
сто  восемьдесят  пять  фунтов.  Значит,  если  нужен   квадратный   фут
поверхности, чтобы поднять один фунт веса...
   - Все зависит от ветра, - вмешался в его бормотание  Хагбарт.  -  Чем
сильнее ветер, тем больше подъемная сила.
   - Это мы тоже учтем, - ответил Шеф. - Скажи-ка,  какой  ветер  у  нас
сейчас...
   - Свежий бриз, достаточный, чтобы под полным  парусом  делать  четыре
узла.
   - Возьмем это за четыре. А сколько  узлов  мы  делаем  при  штормовом
ветре, когда тебе приходится брать на парусе рифы?
   - Узлов десять.
   - Хорошо, значит, десять. Значит,  если  мы  умножим  восемьдесят  на
четыре, мы получим подъемную силу... в триста двадцать,  а  если  у  нас
десятиузловой бриз, сила будет... восемьсот фунтов. - Моржа  хватило  бы
поднять, - скептически отозвался Хагбарт. - Но ведь это не так.
   - Ладно, значит, мы слишком много берем  для  учета  ветра,  но  если
взять для четырехузлового бриза единицу, а  для  десятиузлового  двойку,
даже полтора...
   Шеф говорил с напором, захваченный новым  неизведанным  удовольствием
точных вычислений.  С  тех  пор  как  Соломон  показал  ему  придуманные
Аль-Хоризми алгоритмы умножения и деления столбиком, Шеф  повсюду  искал
задачи для решения. Ответы могут быть и неверны. Поначалу.  Но  Шеф  был
уверен, что нашел инструмент, который искал половину своей жизни.
   Вмешался неодобрительный голос. Это Квикка.
   - Он поднялся. Если вам угодно все-таки посмотреть, то как раз  пора.
Парень рискует своей шеей.
   "Квикка сделался саркастичным, а Ханд - агрессивным, - краем сознания
отметил Шеф. - Надо будет как-нибудь об этом подумать".
   Толман парил высоко в небе, не в  свободном  полете,  а  на  привязи,
поднявшись на двести-триста футов; ветер нес его  к  выходу  из  гавани,
выше самой высокой башенки городских стен. Словно в небе у них еще  одна
сторожевая башня. Со стороны осаждающих кто-то выпустил стрелу,  которая
бессильно пролетела много ниже. Шеф, глядя на воздушную машину,  облизал
губы. Научившись арифметическим  вычислениям,  он  был  полон  решимости
сконструировать такой воздушный змей, чтобы полететь на нем самому. Если
взять отношение поверхности к весу как один к одному, то ему понадобится
змей размерами, скажем, двенадцать футов на шесть на четыре. Но  сколько
весит сам змей? На каждый вопрос найдется верный ответ.
   Квикка оглянулся от своего ворота с тросом:
   - Толман дернул три раза. Он  что-то  заметил.  И  он  показывает  на
север.
   На север. А утренняя вылазка была с юга.
   - Подтягивай змея обратно, - приказал Шеф.
   Он  не  сомневался,  что  мальчик  заметил   приближение   знаменитой
метательной машины императора. Волка Войны.

***

   Дорога, вьющаяся вдоль побережья  и  подходящая  к  северным  воротам
Септимании, делала последний поворот  примерно  в  двух  сотнях  двойных
шагов от массивных деревянных ворот, которые обычно были распахнуты  для
проезжих торговцев, а ныне закрыты на засовы, и башни по обе их  стороны
были усеяны лучниками и арбалетчиками, вращательницами и  дротикометами.
Но это никак не спасет обороняющихся, если ворота окажутся разбиты. Хоть
они и сделаны из дуба, усиленного полосами железа, один удар Волка Войны
сметет их напрочь. Так размышлял Эркенберт.
   Но удар должен попасть в нужное место. Волк  Войны  выбрасывает  свои
снаряды  по  крутой  навесной  траектории,  как  и  любая  катапульта  с
коромыслом. Камень, не долетевший  на  пять  шагов,  никакой  пользы  не
принесет, просто  еще  одно  препятствие  в  заключительной  атаке.  При
перелете на пять шагов толку тоже не будет. Камень должен  обрушиться  с
небес точно в центр ворот, в идеале на самую малость ниже центра,  чтобы
разбить дубовые доски и железные накладки,  вывалить  ворота  внутрь.  В
прошлом Волк всегда делал свое дело, иногда  после  нескольких  попыток.
Эркенберт прекрасно понимал,  что  мелкие  осиные  гнезда  мусульманских
бандитов и даже цитадель еретиков Пигпуньент не в состоянии были оказать
серьезное сопротивление, служили безответной мишенью  для  тренировки  в
стрельбе. Нельзя было рассчитывать, что английский вероотступник  и  его
дьявольская  команда  будут  такими  же  кроткими.  Поэтому   Эркенберту
пришлось крепко задуматься о двух главных недостатках Волка Войны.
   Во-первых, его очень  долго  приходилось  загружать.  Огромную  клеть
противовеса размером с крестьянскую хибару нужно было наполнить камнями.
Опускаясь на землю, груз с силой вскидывал длинное  плечо  коромысла,  к
которому прикреплялась праща с метательным  снарядом.  Как  поднять  вес
груза  на  двадцать  футов  вверх  над  землею?  До  сих  пор  Эркенберт
использовал  медленный  и  безопасный  способ.  Сначала  поднять   клеть
противовеса, навалившись на длинное  плечо  коромысла.  Потом  закрепить
длинное плечо. Послать пятьдесят рабочих, чтобы  приставили  лестницы  и
наполнили  камнями  висящую  над  их  головами  клеть,  После   загрузки
противовеса вложить снаряд  в  петлю,  вытащить  стопорный  болт.  После
выстрела опять опорожнить клеть, поднять ее облегченный вес без груза  и
послать рабочих наполнять ее камнями.
   Слишком медленно, Эркенберт знал это. Он  твердо  вознамерился  найти
решение этой проблемы и нашел его. Крепкие железные  кольца,  вбитые  по
краям клети.  Туго  привязанные  к  ним  канаты  были  перекинуты  через
массивный деревянный блок, возвышавшийся над  всем  сооружением.  Теперь
рабочие могли просто тянуть за канаты и поднимать противовес, потихоньку
и с неимоверными усилиями, ведь им сопротивлялся  груз,  весящий  больше
полутонны. Зато не надо было разгружать и вновь загружать клеть.
   Вторая проблема была очень старой, исконно  присущей  этой  машине  -
прицеливание по дальности. Но теперь она была частично решена  благодаря
тому, что вес груза оставался неизменным. Требовалось подбирать лишь вес
метательных  снарядов.  У   Эркенберта   скопились   груды   булыжников,
калиброванных по  весу.  Бездельники-крестьяне  горестно  сетовали,  что
камни приходится повсюду возить с собой на  телегах,  которые  с  трудом
тащили мулы и помогающие им люди, но Эркенберт пропускал все жалобы мимо
ушей. Зато он был уверен, что как только сделает прицельный выстрел -  и
кто знает, тот ведь тоже может оказаться для  мишени  роковым,  -  после
быстрого расчета легко будет выбрать камень,  который  полетит  точно  в
цель. Два выстрела, и ворота рухнут. В самом худшем случае три. Осталось
только установить громоздкий требукет на позицию,  игнорируя  неизбежный
вражеский обстрел из легкого оружия.
   В полдень Эркенберт, осмотрев местность, отдал приказ выдвигаться  на
позицию. Приказ был неукоснительно выполнен потеющей  усталой  прислугой
требукета,   дисциплинированными   исполнителями   из   Ордена    Копья,
презирающими, как и сам Эркенберт, местный  обычай  полуденного  отдыха.
Впрочем, когда рядом сам император, не  может  быть  и  речи  о  чьей-то
нерадивости.
   У Шефа благодаря Толману было несколько часов на  подготовку.  Позади
запертых на засов ворот в полной тайне  от  врагов  он  установил  ответ
людей Пути на  Волка  Войны:  противовесную  катапульту,  основанную  на
сведениях  арабского  купца  и  на  том,  что  Шефу   подсказывали   его
собственная изобретательность и опыт работы с вращательницами. Сейчас он
с интересом и тревогой наблюдал со стены, как Волк Войны выползает из-за
поворота дороги. Его доставляли по частям  и  собрали  уже  перед  самой
боевой позицией. Волк медленно полз  на  двенадцати  массивных  колесах.
Доехав до выбранной Эркенбертом ровной площадки,  требукет  остановился.
Люди начали подкладывать под его раму чурбаны, колеса  приподнялись  над
землей. Зачем они это делают и как они будут двигать чурбаны потом?
   -  К  выстрелу  готов!  -  раздался  голос  со  стены.  Это   Квикка,
склонившийся к прицелу своего любимого дротикомета. Прямо перед ним была
сотня людей, даже  две  сотни,  цель  как  на  ладони.  Шеф  нетерпеливо
приказал ему затихнуть. Наблюдать сейчас важнее,  чем  убить  нескольких
рабочих. Видимо, так думали и враги. Вперед вышли еще люди, сгибаясь под
тяжестью гигантских мантелетов, тяжелых  деревянных  экранов,  способных
выдержать удар арбалетного болта и даже выпущенного метательной  машиной
дротика. Мантелеты закрыли то, что нужно было увидеть Шефу.  Но  кое-что
он все-таки разглядел. Нечто зловещее.
   - Стреляйте, если готовы, - крикнул Шеф.
   - Теперь стрелять уже не в кого, - пожаловался неизвестно чей  голос.
Однако катапультеры стали стрелять по  мантелетам,  стараясь  попасть  в
щели между ними.  Вдруг  дротик  да  влетит  внутрь.  Глядишь,  напугает
какого-нибудь дурачка.
   - Что ты разглядел? - спросил Торвин, который больше всех  из  жрецов
Пути интересовался механическими устройствами.
   - У них по бокам катапульты поставлены два укоса из бревен. На  нашей
такого нет.
   - И в чем разница?
   - Мы не знаем. Мы из нашей еще не стреляли.
   Они оба встревоженно  посмотрели  на  свою  машину,  установленную  в
двадцати шагах позади ворот. Катапульта представляла собой не что  иное,
как масштабно увеличенную версию их старых добрых вращательниц,  оружия,
принесшего победу в Трехсторонней битве, как ее теперь называли, в битве
на два фронта против мерсийцев и против Ивара Бескостного, отца Свандис.
С тех пор вращательницы не решили исход ни одного сражения. Будет ли  их
гигантский потомок работать так же просто, как его прототипы?
   - Начинайте загружать, - сказал Шеф. Он сумел предугадать проблему, о
которой Эркенберт узнал из своего опыта, и, лучше разбираясь в механике,
смог придумать целых два способа ее решения, но у него не  было  времени
на изготовление шестерней, храповиков и большого железного вала, которые
требовались для лучшего из  двух  способов.  Поэтому  Шеф  вынужден  был
выбрать самый простой путь. Поднять вверх пустую корзину и загружать  ее
в этом положении. Но  его  команда  использовала  не  камни.  У  каждого
человека был мешок с песком, тщательно отмеренным и взвешенным. По сотне
фунтов зараз. Торвин  считал  поднимающихся  по  лестнице  людей,  самых
сильных из викингов  Бранда,  потеющих  так,  что  мокли  их  рубахи  из
конопли.  Загружено  пятнадцать  мешков,   и   длинное   плечо   заметно
изогнулось, удерживаемое жирно смазанным стопорным болтом.
   - Заряжайте пращу, - скомандовал Шеф. Еще одна тяжелая работа.  Праща
лежала на земле, как гигантская пустая торба. Заряжаемый  в  нее  камень
весил, Шеф это знал точно,  сто  пятьдесят  фунтов.  Команда  катапульты
выкопала валун на морском берегу, взвесила на весах, где гирями  служили
мешки с песком, и тут же получила  приказ  обтесать  его  накругло  -  и
взвесить осколки! Затем их послали выкопать еще три валуна и обтесать их
как можно тщательней до такого же веса. Сейчас надо было зарядить первый
снаряд. Для сильных мужчин  вес  небольшой,  но  круглые  валуны  трудно
поднимать с земли. Какое-то время слышалось  пыхтение  рабочих  и  свист
недовольных зрителей, потом, когда два грузчика сердито  набросились  на
своих товарищей, вперед вышли Бранд и Стирр.  Они  зарылись  ладонями  в
песок под валуном, обхватили его как два  борца,  оторвали  от  земли  и
засунули в мешок из сдвоенной бычьей шкуры.
   Если теперь отпустить противовес, длинное плечо взметнется вверх. Оно
взметнется, а праща раскрутится. Когда она раскрутится,  камень  вылетит
из нее и обрушится на собственную метательную машину и ее команду,  если
только крюк, который удерживает петлю  пращи  замкнутой,  не  раскроется
точно в нужный момент. Шеф  подошел  проверить  угол  крепления.  Все  в
порядке.
   Шеф вернулся назад; глубоко вздохнув и посмотрев  на  своего  старого
боевого товарища Озмо-да,  который  потребовал  предоставить  ему  честь
первого выстрела, он услышал громкое "ах!",  люди  на  крепостной  стене
издали крик удивления, перекрывший шум и лязг арбалетов и вращательниц.
   Шеф глянул вверх и узрел  падающую  на  него  луну.  В  точности  как
десятилетие назад при  осаде  Йорка,  Шеф  съежился,  подобно  черепахе,
втянул голову в плечи. Огромный, невесомый валун  бесшумно  опускался  с
точки,  которая  казалась  расположенной  даже  выше,   чем   когда-либо
поднимался змей с Толманом. Первый  выстрел  остался  за  Эркенбертом  и
Империей.
   Волк Войны едва не попал в  цель  с  первого  раза.  Камень  с  такой
скоростью, что невозможно было уследить  глазом,  пронесся  над  верхней
частью городских ворот в каких-то шести футах и зарылся  в  сухой  песок
почти точно посередине между воротами и  местом,  где  Шеф  стоял  около
своего требу-кета. Земля дрогнула под его ногами, и поднялась туча пыли.
Когда она в благоговейном безмолвии осела, люди уставились  на  внезапно
появившийся валун, выглядевший  так,  будто  он  лежал  здесь  с  начала
времен.
   - У них больше, чем у нас, - произнес хмурый  голос.  Память  помогла
Шефу узнать говорившего.
   - У всех больше, чем у тебя, Одда, - откликнулся он. - Чего ты ждешь,
Озмод? Вытаскивай стопор.
   Увидев,  что  Озмод  с  некоторой  опаской  потянулся  к  болту.  Шеф
развернулся и по каменным ступенькам побежал  на  вершину  левой  башни.
Позади себя он услышал протестующий скрежет металлического болта.  Затем
протяжный глухой звук, завершившийся оглушительным ударом. Он повернулся
как раз вовремя, чтобы увидеть, как раскрылась праща, и валун, который с
натугой притащили два могучих викинга, словно мелкий  камешек  унесся  в
небо.
   Пока он описывал свою длинную дугу, Шеф следил за  ним  взглядом,  не
обращая внимания на треск древесины, на крики и  ругань  команды.  Итак,
вершина дуги должна быть средней точкой траектории. Шеф был уверен,  что
снаряд летит точно по направлению Волка Войны. Но что с дальностью?
   Шеф протяжно вздохнул. Он уже  понял,  что  снаряд  пройдет  выше,  и
намного. Его выстрел оказался гораздо хуже, чем выстрел врага.  Удар,  и
облачко пыли поднялось за целью. На сколько ярдов перелет?  Шеф  отложил
подзорную трубу с ее мутными  линзами  и  прищурил  глаз,  чтобы  видеть
наверняка. Слишком много  предметов  заслоняли  обзор.  Навскидку  можно
сказать, что перелет ярдов на сорок. А если  подумать?  Сколько  лежащих
вдоль человек поместится от точки, где виднелась верхушка  Волка  Войны,
до оседающей тучи пыли? Шеф начал считать, бессознательно кивая  головой
при каждых отложенных шести футах. Видимо, меньше сорока  ярдов.  Больше
похоже на тридцать пять. И то, скорее, поменьше, чем  побольше.  Скажем,
тридцать четыре.
   Так, а сколько от Волка Войны до ворот? Рядом стоял капитан городских
стражников Малаки, встревоженный, но молчаливый.
   - Малаки, подумай-ка хорошенько. Ты должен был много  раз  ходить  по
этой дороге. Как далеко от ворот до машины? Считай в двойных шагах.
   Долгая пауза.
   - Я бы сказал, сто сорок.
   Плюс  двадцать,  уже  отмеренных  от  ворот  до   центральной   точки
катапульты. Сто шестьдесят умножить  на  пять  с  половиной  футов,  это
расстояние, на которое он  хочет  выстрелить.  Прибавить  сюда  тридцать
четыре, умноженных на три, - это расстояние, на  которое  он  выстрелил.
Вес груза в пятнадцать мешков по сотне  фунтов  он  должен  уменьшить  в
пропорции  к  уменьшению  расстояния,  чтобы  попасть  в  цель  снарядом
неизменного веса. Два дня назад он  бы  вскинул  руки  к  небу,  признав
подобные вычисления неосуществимыми. Теперь же...
   Шеф скатился по лестнице  вниз  к  своему  песочному  подносу.  Озмод
встречал его с горестным лицом.
   - Машина. Она рассыпается на куски. Вес слишком велик для нее.  Нужны
боковые укосы, как у них...
   Шеф оттолкнул его.
   - Поставь клинья, куда только сможешь; если нужно, заколоти гвоздями.
Необходимо,  чтобы  она  выдержала  еще  один  выстрел.  Прикажи   людям
разгрузить противовес, перекинуть коромысло, загрузить десять раз по сто
фунтов. Потом ждите.
   Он склонился над своим подносом, линии для первого действия уже  были
начерчены. Сто шестьдесят умножить на пять и прибавить восемьдесят - это
легко. Написать на песке "880". Тридцать четыре ярда взять  три  раза  и
все сложить, написать на песке "982".
   Теперь разделить 982 на 15, чтобы узнать,  сколько  футов  расстояния
приходится на каждый стофунтовый мешок. А потом  разделить  880  на  это
число. Шеф увлеченно сражался с цифрами. Его люди с любопытством следили
за ним. Соломон и Малаки обменялись взглядами. Любой из них, подозревали
они, проделал бы эти вычисления быстрее, как и любой торговец с  базара.
Но торговец не понял бы, что собирается сделать король варваров. Король,
должно быть, почти неграмотный. Но он построил эту  машину.  Он  изобрел
осветительные снаряды, воздушные змеи, арбалеты. Лучше уж доверять тому,
что арабы назвали бы его iqbal. Дух удачи.
   Шеф выпрямился. Он не мог работать  с  числами  меньше  единицы,  ему
пришлось удвоить и числитель, и знаменатель, чтобы получить  приближение
поточнее, но он все-таки узнал ответ.
   - Десять стофунтовых мешков загрузили? Хорошо, добавьте  еще  три.  И
откройте четвертый. Высыпьте половину. Ровно половину.
   Шеф склонился над открытым мешком. Здесь должно оставаться  пятьдесят
фунтов. Согласно его вычислениям, он  должен  убрать  еще  семь  фунтов.
Какое это могло оказать влияние на камень такого веса, как их снаряд? Он
мрачно выскреб то, что показалось ему семью фунтами грязи, тот же  самый
вес,  что  у  двухдневного  рациона  питания.  Завязал  закрытый  мешок,
поднялся по лестнице, закинул мешок на верх кучи.
   - Готовы выстрелить еще раз? Прицел по направлению проверили?
   Крик с парапета, куда ушел наблюдать Торвин:
   - Волк Войны готов! Я вижу, что его длинное плечо опустилось!
   Шеф метнул взгляд на Озмода. Здесь не было  лязга  металла,  не  пели
трубы и не раздавались воинственные  кличи,  но  здесь  решалась  судьба
сражения. Все, что требовалось сделать Волку Войны, - это выстрелить  на
шесть футов ближе, чем  в  прошлый  раз.  Если  они  не  разобьют  Волка
следующим выстрелом, им останется только  бежать  к  гавани.  Выйти  при
полуденном штиле против бронированного плота и  греческого  огня.  Через
час все они поплывут по морю обгоревшими трупами.
   Озмод пожал  плечами  словно  крестьянин,  спрошенный,  умеет  ли  он
косить.
   - Я еще раз проверил прицел по направлению.  А  что  будет  с  рамой,
ничего не могу обещать. Ты слышал, как она затрещала.
   Шеф глубоко вздохнул, глянул на  противовес,  на  раму,  на  пращу  с
аккуратно обтесанным валуном. Все это выглядело как-то  неправильно.  Но
вычисления говорили, что все в порядке.
   - К выстрелу! Всем отойти. Отлично, Озмод. Давай!
   Когда тот выдернул болт. Шеф уже летел в прыжке к  лестнице,  ведущей
на вершину башни. Позади себя он услышал скрежет, удар и на этот раз еще
и встревоженные крики -  это  торопливо  подклиненная  рама  медленно  и
неумолимо развалилась. Однако камень летел, он все еще поднимался, когда
Шеф достиг своего наблюдательного пункта. Переведя взгляд  на  цель,  он
увидел, что та вдруг шевельнулась. Огромная деревянная клеть противовеса
мгновенно скрылась за стеной мантелетов, длинное плечо  вскинулось.  Шеф
увидел невероятно мощный мах пращи, словно бросок гигантской руки. И вот
в небе  летят  уже  два  камня.  Один  поднимается,  другой  опускается.
Какое-то мгновение казалось, что они столкнутся в воздухе. Потом позиция
Волка Войны окуталась пылью. И над этой тучей пыли вражеский снаряд  все
набирал высоту.

***

   Слабое зрение  Эркенберта  не  позволило  ему  разглядеть  полет  его
первого снаряда. Стоявший рядом bruder Ордена служил  ему  наблюдателем,
но сообщил лишь:
   - Очень близко, над самым верхом ворот, вот  бы  на  волосок  пониже,
herra, и будет самое то!
   Замечательно, но волосок трудно перевести в фунты.  Эркенберт  сделал
все, что смог. Во-первых, он знал, что масса противовеса не  изменяется,
ведь теперь он перезаряжал машину, не снимая  груз,  а  просто  поднимая
вверх короткий  конец  коромысла.  Пока  его  команда  занималась  этим,
налегая на неподдающиеся канаты, дьякон размышлял над своей задачей.  От
машины до ворот было три сотни ярдов или около того. Ему нужно было лишь
чуть-чуть уменьшить дальность. Значит, в  ряду  его  снарядов-разновесов
нужно взять следующий, который на одну ступеньку веса тяжелее только что
выпущенного камня. Но что, если снаряд упадет чуть ближе, чем надо?  Как
определить разницу? Если  камень,  примерно  двухсотфунтовый,  пролетает
триста ярдов при своем весе, каков бы его вес на самом деле ни  был,  то
какого  веса  должен  быть  камень,  чтобы  он  теперь  пролетел  двести
девяносто пять ярдов? Эркенберт знал, как найти  ответ.  Нужно  умножить
триста ярдов на двести фунтов и результат разделить на двести  девяносто
пять ярдов. Но вся беда в том, что для Эркенберта - выпускника великой и
знаменитой йоркской школы латинской премудрости, школы, в которой в свое
время учился такой человек, как дьякон Алкуин, министр  Карла  Великого,
поэт, издатель и  комментатор  Писания,  -  для  Эркенберта  эта  задача
выглядела совсем по-другому. Для него триста  записывалось  как  ССС,  а
двести - как СС. Если III умножить на II, будет VI. Умножить С на Сздесь
требовались уже не вычисления, а здравый смысл, и он подсказывал  ответ:
ХМ. У Эркенберта здравого смысла хватало, он в  состоянии  был  довольно
быстро, если и не сразу, вычислить, что ССС умножить на СС  будет  VIXM.
Но VIXM - шесть десятков тысяч - больше было похоже  на  какое-то  слово
или  название,  чем  на  число.  Сколько  может  получиться,  если  VIXM
разделить на CCXCV, вряд ли скажет даже самый мудрый из людей, тем более
находясь на поле брани.
   Эркенберт поразмыслил и просто выбрал следующий по весу  валун.  Судя
по написанным на его боку цифрам, он был фунтов на пять-десять  тяжелее,
чем только что выпущенный, - все приблизительно, как и те триста  ярдов,
в  которые  Эркенберт  определил   расстояние.   Хоть   дьякон   и   был
арифметикусом, к абсолютной точности в цифрах он не стремился, разве что
при вычислении доходов, символики библейских чисел  и  даты  наступления
Пасхи.  К  тому  же  Волк  Войны  раньше  никогда   не   сталкивался   с
противодействием. Упавший в сорока  ярдах  снаряд  противника  разгневал
Эркенберта - это было свидетельство, что хитроумный и  враждебный  разум
противостоит воле Эркенберта, воле его императора и воле их Спасителя. А
величина промаха порадовала дьякона - да и чего же еще ждать от  невежд,
пытающихся подражать мудрецам, невежд, не изучивших даже  труд  Вегеция?
Им никогда не  хватит  сообразительности,  чтобы  приспособить  блоки  и
веревки для подъема коромысла. Что это  там  рабочие  так  долго  с  ним
возятся? Эркенберт махнул рукой  монаху  Ордена,  чтобы  тот  подстегнул
лентяев. Один из тянущих канат,  поскользнувшись  на  слое  сухой  пыли,
осмелился заворчать на ухо своему соседу:
   - Да я сам моряк, честное слово. Мы тоже все время  так  перекидываем
рею наших латинских парусов через мачту. Но  мы  это  делаем  с  помощью
ворота. Этот ухарь когда-нибудь слышал о воротах?
   Удар бича рассек моряку кожу на спине и  заставил  его  закрыть  рот.
Когда стопорный болт был наконец водворен на место и тяжело дышащие люди
оставили канаты, моряк незаметно пропустил свой канат под раму и, быстро
завязав его полуштыком, двинулся прочь  вместе  со  всеми.  К  чему  это
приведет, моряк не знал. Он вообще не понимал, что от  них  требовалось,
зачем его прислали сюда, по приказу епископа сняв с корабля  как  раз  в
тот  момент,  когда  намечался  выгодный  рейс.  Но  если  можно  как-то
навредить,  он  готов.  Эркенберт  с  угрюмым  удовлетворением  осмотрел
приготовленную к выстрелу машину, оглянулся на императора,  наблюдавшего
за  дуэлью  требукетов  на  безопасном  удалении  от  метательных  машин
крепости. Позади  стояли  две  тысячи  готовых  ворваться  через  ворота
штурмовиков, возглавляемых баварцем Тассо, а также личная  императорская
гвардия.
   Дьякон перевел взгляд на крепость и вдруг с изумлением увидел  валун,
взмывающий ввысь из-за вражеских ворот. В порыве ярости он заорал:
   - Стреляй!
   Видно было, как праща со снарядом рванулась от земли,  закрутилась  и
послала валун в небо, наперерез приближающемуся снаряду противника.
   Затем раздался оглушительный удар, стон  рвущихся  канатов,  треск  и
скрежет разрушенных бревен и железных скоб.
   Шеф  удачно  рассчитал  поправку,  и  снаряд  попал  прямо  в   цель;
разнообразные ошибки взаимно уничтожились, как это нередко бывает, когда
стараются получить  точность  на  пределе  возможного.  Дальность  взята
чуть-чуть больше, сопротивление воздуха вообще не учитывается,  подвижку
развалившейся во время выстрела  рамы  предсказать  невозможно  -  но  в
результате все сделано правильно. Волк  Войны  мгновенно  рассыпался  на
части от удара, попавшего  точно  в  ось,  разнесшего  сразу  коромысло,
боковые укосы и клеть противовеса.
   Гигантский требукет был повержен в прах, последние бревна  падали  на
землю, как конечности сраженного героя. Поднятая  в  воздух  пыль  стала
потихоньку оседать и припорашивать принесший столько разрушений  снаряд,
словно пытаясь прикрыть его,  сделать  вид,  что  ничего  не  случилось.
Ошеломленный Эркенберт полез осматривать обломки. Тут же опомнился, стал
подслеповато вглядываться в сторону  ворот  -  куда  попал  его  снаряд?
Позвал своего наблюдателя Годшалька, задал ему главный вопрос.
   - Небольшой недолет, - флегматично отрапортовал bruder Годшальк. - На
полволоска повыше, и было бы самое то.
   Шеф с крепостной стены поглядел на упавший в четырех шагах  от  ворот
вражеский снаряд, затем всмотрелся в тучу пыли, отметившую попадание  во
вражеский требукет, понял, что мелькнувшие за мгновенье  до  этого  тени
были крутящимися в воздухе обломками машины, глубокомысленно задумался о
пользе вычислений. Шеф  испытывают  глубокое  удовлетворение.  Он  сумел
найти правильный ответ. Ответ не только на эту задачу, но  и  на  многие
другие.
   Хотя  оставалась  еще  главная  проблема.   Когда   радостные   крики
защитников крепости начали наконец стихать, Шеф поймал  ликующий  взгляд
Бранда, на добрый фут возвышавшегося над ним.
   - Мы  справились  с  огнеметами,  мы  справились  с  катапультами,  -
торжествовал Бранд.
   - Нам надо сделать большее, - ответил Шеф. Бранд посерьезнел.
   - Да. Нам нужно нанести им крупный урон, я всегда это говорил. И  как
мы намерены это сделать?
   Шеф помолчал. У него появилось  странное  чувство,  как  у  человека,
который потянулся за мечом, десять лет висевшим на поясе, и не обнаружил
его. Шеф снова попытался воззвать  к  источнику  своего  вдохновения,  к
своему советчику, к своему богу.
   Никакого отклика. Теперь у него была мудрость  Аль-Хоризми.  Мудрость
Рига ушла.

Глава 9

   Император римлян понуро опустился на походный стул с исказившимся  от
бесконечной усталости лицом.
   - Полное фиаско, - сказал он. Потянулся  за  Святым  Копьем,  которое
всегда было при нем,  прижался  щекой  к  наконечнику.  Через  несколько
секунд почтительно, но по-прежнему устало поставил Копье на место.
   - Даже Копье бессильно меня утешить, - продолжал Бруно. -  Я  слишком
грешен. Я прогневил Господа.
   Два задыхающихся от послеполуденного  зноя  телохранителя  неуверенно
поглядели друг на друга,  потом  на  четвертого  человека  в  палатке  -
дьякона Эркенберта, который,  отвернувшись,  добавлял  в  питьевую  воду
вино.
   - Ты прогневил Господа, herra? - переспросил Йонн, самый  бесшабашный
и глупый из двоих. - Ты же по пятницам ел рыбу. И Бог знает -  да  и  мы
все знаем, - что у тебя давно не было женщин, хотя тут полно...
   Его товарищ больно наступил ему на  ногу  кованым  сапогом,  и  голос
Йонна оборвался.
   На лице Бруно ничто не отразилось, он продолжал усталым тоном:
   - С греческим огнем вышла неудача. Сорок добрых братьев убиты и взяты
в плен, Агилульфа вытащили из  воды  сильно  обгоревшим.  -  Во  взгляде
императора мелькнуло оживление, он распрямил плечи. -  Уверен,  что  эти
греческие ублюдки выстрелили нарочно, хотя знали, что  могут  попасть  в
наших. Но как бы там ни было, - он снова откинулся на спинку стула, - мы
проиграли. Греческий адмирал отказывается  повторить  атаку,  все  время
хнычет о своих потерях. И Волк Войны разрушен. Ворота целы и  невредимы.
Я не виню тебя, Эркенберт, но ты  должен  признать,  что  во  втором  их
выстреле было нечто дьявольское. Казалось бы, можно надеяться,  что  Бог
пошлет своим слугам удачу. Если они его верные слуги.  Боюсь,  что  я  к
таковым не отношусь. Уже не отношусь.
   Эркенберт не поднял  взгляда,  продолжая  наливать  флягу  за  флягой
словно в бездонную бочку.
   - Нет ли других знаков, о император, что Бог отвернулся от тебя?
   - Их слишком много.  К  нам  продолжают  поступать  перебежчики.  Они
заявляют, что были христианами  и  их  насильно  обратили  в  ислам.  Мы
заставляем их есть ветчину, потом проверяем  их  сведения.  Все  говорят
одно и то же. Арабская армия уже буквально за  холмом,  ее  ведет  лично
халиф Эр-Рахман. Десятки тысяч воинов, говорят они. Сотни  тысяч.  Всех,
кто не исполняет волю халифа, сажают на кол. А самое  худшее  ты  и  сам
знаешь,  о  дьякон.  Ни  слова  не  слышно  о  Святом  Граале,   Лесенке
воскресения, которая должна стоять рядом с Копьем  смерти.  Сколько  уже
людей погибло во время поисков? Иногда я слышу  во  сне  их  стоны.  Тот
пастушок, который приходил за Граалем в  крепость,  ты  замучил  его  до
смерти. И тот мальчик, светловолосый, который в пламени рухнул с  небес.
Они должны были прожить долгую жизнь, но теперь они  мертвы.  И  тщетно,
все тщетно...
   Император откинулся еще глубже, его  длинные  руки  коснулись  земли,
глаза закрылись.
   Металлические латные рукавицы  лежали  перед  ним  на  столе.  Дьякон
Эркенберт тихонько подошел к ним, взял одну, взвесил в руке и  вдруг  со
всей  своей  тщедушной  силой  ударил  рукавицей  по  лицу   ничего   не
подозревавшего императора. Из сломанного носа тут же хлынула кровь. Пока
ошеломленные телохранители тянулись к рукояткам мечей, Эркенберт был уже
сбит с ног, распростерт на столе, и рука, подобная  стволу  дуба,  стала
душить его за горло, а острие кинжала нацелилось в глаз.
   Постепенно атмосфера разрядилась,  император  выпрямился  и  отпустил
дьякона.
   - Стойте, где стояли, парни. А ты объясни, за  каким  чертом  ты  это
сделал?
   На обращенном к нему бледном лице не мелькнуло и тени страха.
   - Я ударил тебя, потому что ты  предаешь  Господа.  Бог  послал  тебя
исполнить волю Его. Какова бы Его воля ни была! А ты,  ты  впал  в  грех
отчаяния! Ты ничем не лучше самоубийцы, который ищет убежища в смерти из
страха перед волей  Господней.  За  одним  исключением.  Ты  еще  можешь
искупить  свою  вину.  На  колени,  нечестивец,  который   должен   быть
императором, и умоляй, чтобы Всевышний простил тебя!
   Император медленно опустился на колени, кинжал выпал у него из  руки,
он стал бормотать "Отче  наш",  а  кровь  все  струилась  по  его  лицу.
Эркенберт дождался конца молитвы.
   -   Достаточно.   Пока   достаточно.   Исповедуешься   перед    своим
исповедником. А сейчас сиди тихо. - Дьякон  осторожно  ощупал  сломанный
нос императора. Император оставался недвижим, привыкнув к боли за  время
своих многочисленных самоистязаний.
   - Ничего страшного. Через  пару  дней  будешь  выглядеть  по-старому.
Выпей-ка  это,  -  дьякон  протянул  Бруно   то,   что   умудрилось   не
расплескаться из кружки. - А теперь послушай,  что  я  тебе  скажу.  Да,
греческий огонь нам не помог. Да, Волк Войны разрушен.  Да,  Грааль  все
еще не найден. Но  задумайся  об  этих  перебежчиках,  о  тайных  едоках
свинины, которые приходят в  твой  лагерь.  Они  вероотступники  и  дети
вероотступников, многократные предатели. Пришли бы они к тебе,  если  бы
думали, что халиф этих басурман может победить  тебя?  Нет.  Они  бегут,
потому что уверены в его поражении. Так  поставь  их  в  передних  рядах
твоей армии, напомни об  участи,  которая  ждет  у  мусульман  тех,  кто
отрекся от их лжепророка. Порази халифа, как Самсон, сильный у  Господа,
разил филистимлян.
   Император поскреб испачканный кровью подбородок:
   - Это звучит так, как будто численное превосходство за нами, а не...
   - Тогда  разбей  мусульман  в  горных  теснинах.  Отомсти  за  смерть
неистового Роланда. Как там поют менестрели в "Песне о Роланде"?
   К общему удивлению, отозвался флегматичный Йонн:
   - Они, франки то есть, поют: "Chrestiens untdreit et paiens unt tort"
- "Христиане праведны, а язычники лгут". Я слышал эту песню на  рынке  в
Лойвене. Я из-за нее и вступил в Орден.
   - "Христиане праведны, а язычники лгут". Вот все, что нужно  знать  в
этой жизни. Но чтобы укрепить  твою  веру,  я  расскажу  тебе  еще  одну
историю.  Когда  посланники  благословенного  папы  Григория  прибыли  в
Англию,  чтобы  проповедовать  Евангелие,  мои  соотечественники  их  не
слушали, они предпочитали  быть  язычниками,  в  точности  как  нынешние
еретики. И тогдашний архиепископ Павлиний совсем пал духом, готов был  в
своей слабости покинуть Англию и вернуться в Рим. Но тут  апостол  Петр,
первый  папа  нашей  Церкви,  от  которого  получили  свою  власть   все
последующие папы, явился Павлинию  во  сне  и  безжалостно  выпорол  его
веревкой с завязанными на ней  узлами,  а  потом  приказал  архиепископу
продолжать свое Дело. А когда Павлиний проснулся, на его теле, там,  где
его стегал святой Петр, все еще были видны  следы  веревки.  И  Павлиний
продолжил свой поход и победил. Так сделай это  и  ты,  император!  А  в
наказание за твое малодушие, хоть я и не твой исповедник, назначаю  тебе
такую епитимью: идти в первых рядах сражаться за Святую Церковь!
   Император поднялся на ноги и поглядел на дьякона сверху вниз.
   - А как насчет наказания для  тебя,  малыш?  За  то,  что  ты  ударил
избранного Богом?
   Дьякон выдержал его взгляд:
   - Я добуду тебе Грааль или умру.
   Мощная ладонь сжала его плечо.
   - Добудь мне Грааль, и тогда я дам вот какую клятву. Если  я  разобью
неверных, то я сделаю тебя не архиепископом  и  даже  не  кардиналом,  а
самим папой Римским. У нас уже было  слишком  много  итальяшек,  которые
никогда не покидали стен Рима. Нам нужен новый папа  Григорий.  Истинный
наследник святого Петра.
   - Но папский престол занят, - пролепетал Эркенберт, едва не лишившись
дара речи от грандиозности внезапно открывшейся перед ним перспективы.
   - Это можно будет устроить, - сказал Бруно. - Как уже не раз делали.

***

   В лагере халифа.  Наследника  Пророка,  разыгрывались  другие  драмы.
Следуя обычаю, войсковые командиры в час заката собрались  для  рапорта,
один за другим входя в  установленный  несколько  часов  назад  огромный
павильон - именно из-за его размеров  и  времени,  необходимого  на  его
установку  и  разборку,  армия  так  медленно  продвигалась   на   север
полуострова. Командиры подходили к дивану халифа,  останавливаясь  перед
знаменитым кожаным ковром, по бокам которого наготове  стояли  палачи  с
обнаженными скимитарами и намотанными на запястья шнурками для удушения.
Рядом с халифом теперь неотлучно находился его  любимый  советник,  юный
Мухатьях. Генералы смотрели мимо него оловянным взором. Советы его  были
нелепы, предположения глупы. Рано или  поздно  халиф  от  него  устанет.
Генералы  старались  также  не  смотреть  на  занавеску  позади  дивана:
согласно закону и обычаю женщины  халифа  не  могли  появляться  на  его
официальных аудиенциях, но им исстари позволялось незаметно  смотреть  и
слушать. Поговаривали, что женщины  тоже  пользуются  благорасположением
халифа и далеко завели повелителя по его нынешней дороге  безрассудства.
Но заявить об этом вслух никто бы не осмелился.
   - Доложите мне о дезертирах, - резко  сказал  халиф.  -  Сколько  еще
тайных пожирателей свинины сбежало от вас  сегодня?  Сколько  предателей
долгие годы служили в армии и теперь покрывают ее бесчестьем?
   Начальник конницы ответил:
   - Несколько человек пытались сбежать, халиф. Мои всадники их догнали.
Сейчас все они ждут твоего приговора. Ни один не ушел.
   Далеко не  все  из  сказанного  было  правдой.  Генерал  не  имел  ни
малейшего представления, на сколько человек  уменьшилась  за  этот  день
численность армии. Он знал только, что сбежавших было немало и многие из
них принадлежали к его элитным кавалерийским частям. Но  он  не  стал  в
этом признаваться, как поступил бы когда-то. Прежде  всего  он  был  уже
третьим начальником конницы с того времени, как армия вышла из  Кордовы,
и смерть двух его предшественников отнюдь не была легкой.  А  во-вторых,
раньше его мог  бы  выдать  какой-нибудь  честолюбивый  подчиненный  или
соперник, как  это  произошло  с  начальником  пехоты,  но  теперь  всем
генералам  удалось  договориться  между  собой:  ведь  конкуренты  могли
устранять друг друга слишком быстро, да и подчиненные уже не  стремились
выдвинуться.
   Халиф повернулся к генералу передового отряда:
   - Это правда?
   Тот в ответ лишь поклонился. Халиф задумался. Что-то шло не  так,  он
это чувствовал. Кто-то предает его. Но кто? Мухатьях нагнулся и зашептал
халифу на ухо. Халиф кивнул.
   -  Относительно  тех  частей,  которые  приютили  тайных  пожирателей
свинины, отступников от shahada. В бой они пойдут впереди  всех.  -  Тон
его стал более резким. - И не думайте, что  я  не  знаю,  кто  они!  Мои
верные  помощники  всему  ведут  счет.  Если  мои   приказы   не   будут
выполняться, я выясню, кто продолжает укрывать  предателей.  У  нас  еще
много колов. Пора сделать так, чтобы они не пустовали. И сегодня сажайте
на них подальше отсюда! Вопли предателей беспокоят моих жен.
   Отпущенные халифом генералы разошлись.  При  этом  они  старались  не
смотреть друг на друга. Все понимали, что приказ был отдан дурацкий.
   Выставить  вперед  ненадежные  части  -  северян,  новообращенных   и
мустарибов - означало просто сорвать атаку. Но даже намек на это был  бы
расценен как предательство. Поэтому одним  оставалось  лишь  уповать  на
Аллаха, а другим - готовить себе путь  для  бегства.  Начальник  конницы
задумался  о  резвости  своей  любимой  кобылицы,  прикинул,  сможет  ли
незаметно  переместить  часть  полковой  казны  в  седельные   сумы.   С
сожалением решил не рисковать: хорошо, если удастся спасти хотя бы  свою
жизнь.
   Позади,   в   гареме   за   занавесом,   три    заговорщицы    быстро
переговаривались на своем скрытом от непосвященных языке.
   - У нас все еще остаются две  возможности.  Сбежать  к  франкам,  там
сделает свое дело Берта, или к языческим морякам,  этих  берет  на  себя
Альфлед.
   - Три возможности, - поправила черкешенка.
   Две другие женщины взглянули на нее с удивлением. Черкесской армии на
Западе никогда не было.
   - Наместника Пророка должен сменить его преемник.
   - Все преемники одинаковы.
   - Не все, если вера изменится тоже.
   - Кордовцы начнут есть свинину и  поклоняться  Иешуе,  сыну  тетеньки
Марьям? Или выучат иврит и отвернутся от Пророка?
   - Есть другой путь, - спокойно  настаивала  черкешенка.  -  Если  сам
Наследник Пророка будет разбит в битве с неверными, вера пошатнется. Те,
кто во всем обвиняет неправильное руководство, станут сильнее.  Один  из
них - Ицхак,  хранитель  свитков.  К  ним  тайно  принадлежит  и  мудрец
Ибн-Фирнас.  Его  родственник  Ибн-Маймун  сейчас  командует   конницей.
Говорят, что даже Аль-Хоризми, слава Кордовы, поддерживает мутазилитов -
тех, кто хочет перемен. Такие люди стали бы  слушать  даже  медноволосую
принцессу Севера,  если  бы  сочли  ее  слова  резонными.  Я  бы  скорее
предпочла жить в Кордове под властью таких людей, чем кутаться в кишащие
блохами меха на Севере.
   - Если бы мы смогли найти таких людей, - согласилась с ней Берта.
   - Любой мужчина будет лучше, чем наш недоносок,  -  сказала  Альфлед.
Она раздосадованно потянулась всем своим длинным телом.

***

   В уединенном дворике в центре Септимании также обсуждались будущее  и
дела веры. Торвин настоял, чтобы жрецы Пути  впервые  за  много  месяцев
собрались на свой священный круг. Их было только четверо:  Торвин,  жрец
Тора, Скальдфинн, жрец Тюра, Хагбарт, жрец Ньерда, и лекарь  Ханд,  жрец
Идуны. Тем не менее они очертили священную линию, разожгли огонь Локи на
одном краю, воткнули копье Одина, Отца всего сущего, на другом  и  могли
надеяться, что их разговор  будет  идти  под  незримым  покровительством
богов. Чтобы не пренебречь и человеческой мудростью, позвали, как иногда
делали, посторонних: ратоборца Бранда и толмача Соломона,  чтобы  сидели
вне  круга,  смотрели  и  слушали,  но  говорили   только   по   особому
приглашению.
   - Он говорит, что его видения прекратились, - начал Торвин без всяких
предисловий. - Он говорит, что больше  не  ощущает  внутри  себя  своего
отца. Он  даже  не  уверен,  что  у  него  действительно  был  отец-бог.
Подумывает о том, чтобы выбросить свой амулет.
   Переводчик Скальдфинн ответил тоном ласкового увещания:
   - Этому есть очень простое объяснение, не так ли, Торвин? Все дело  в
этой женщине, в Свандис. Она несколько недель ему твердила, что  никаких
богов не  существует,  что  это  просто  расстройство  воображения.  Она
растолковала  ему  его  сны,  объяснила,  что  это   просто   искаженные
воспоминания о том, что  случилось  на  самом  деле,  проявление  тайных
страхов. Теперь он верит только ей. Вот видения и исчезли.
   - Раз ты так говоришь, - вмешался Хагбарт, - значит, ты признаешь  ее
слова правдой. Что видения приходят не извне, а изнутри. А  внутри  себя
он убежден, что у него не должно быть видений, вот их и  нет.  Но  мы-то
всегда  верили,  что  видения   приходят   извне.   И   я   видел   тому
доказательства. Я помню, как Виглик Провидец  очнулся  после  видения  и
рассказал нам вещи, которых он не мог знать. Позднее все  подтвердилось.
То же самое бывало и с Фарманом, жрецом Фрейра, и  со  многими  другими.
Эта женщина не права! А коль скоро она не права, твое простое объяснение
не годится.
   - Но есть еще одно простое объяснение, - продолжал Торвин. - Что  все
рассказанное им - правда. Что Локи вырвался на  волю  и  день  Рагнарока
близок. Его отец Риг не может говорить с ним, потому что... его посадили
в темницу? заставили молчать?  Что  делают  с  побежденными  богами?  На
небесах идет война. И наши уже проиграли.
   Последовало долгое молчание, жрецы и их гости  обдумывали  сказанное.
Торвин вытянул с пояса свой молоток,  в  задумчивости  стал  тихонько  и
ритмично постукивать им по ладони левой  руки.  Глубоко  внутри  у  него
крепло убеждение, что высказанная  им  точка  зрения  правильна.  Единый
Король  Шеф,  которого  Торвин  впервые  встретил  в  качестве   беглого
английского раба, был  избранником  богов:  Тот,  Кто  должен  прийти  с
Севера, герой  одного  из  священных  пророчеств  Пути.  Мирный  король,
который сменит воинственных королей  прошлого,  который  вернет  мир  на
правильную дорогу, уведет его  от  христианского  мира  Скульд.  Сначала
Торвин не хотел в это поверить, разделял предубеждение своего  народа  и
своей религии против  англичан,  против  всех,  кто  не  умеет  говорить
по-норвежски. Постепенно он изменил свое мнение. Видения.  Свидетельство
Фармана. Старинный рассказ о короле Шефе. Победы над  другими  королями.
Торвин вспомнил заявления  норвежского  короля  Олафа,  предсказателя  и
провидца,  который  смерть  своих  родственников  и  то,  что  его   род
прервался, безропотно принял в качестве воли богов. Он  вспомнил  смерть
Вальгрима  Мудрого,  у   которого   не   хватило   мудрости   прекратить
сопротивляться неизбежному  даже  после  того,  как  испытание  доказало
правоту Шефа.
   И наконец, сильнее  всего  веру  Торвина  поддерживало  то,  что  все
свершалось так непредсказуемо. Мальчишка Шеф, даже когда стал  взрослым,
вел себя не так, как должен себя вести посланец богов. Он  вообще  почти
не интересовался волей богов, с большой неохотой стал  носить  нагрудный
амулет и, по-видимому, постоянно спорил даже со своим отцом  и  небесным
патроном. Он не любил  Одина  и  плохо  слушал  священные  истории.  Его
интересовали только машины и разные хитроумные устройства.  И  это  было
совсем не то, чего мог бы ждать от него  любой  жрец  Пути.  Но  Торвину
снова и снова приходило на ум, что боги посылают совсем не то, чего ждут
от них люди, будь то хоть мужчины, хоть такие женщины, как Свандис. Все,
что они посылали, все, что они делали,  можно  было  узнать  по  особому
ощущению,  по  своеобразному   привкусу.   Однажды   почувствовав   его,
перепутать было невозможно. Торвин слышал рассуждения еврея Соломона  об
особенном свойстве христианских  Евангелий,  которые,  даже  противореча
друг  другу,  оставались  свидетельствами  действительно   происходивших
событий. Именно такое ощущение появлялось у Торвина при мысли о  Шефе  и
его видениях. Они были ни с чем не сообразны, бесполезны, иногда  просто
нежелательны. И это доказывало их истинность.
   Наконец Торвин подвел итоги:
   -  Дело  вот  в  чем.  Если  видения  ложны,  у   нас   не   остается
доказательств,  что  наши  боги  существуют.  Тогда  мы  спокойно  можем
избавиться от наших белых одежд, от наших пекторалей и других  священных
атрибутов, можем просто заниматься  своими  ремеслами,  которыми  всегда
зарабатывали  себе  на  жизнь.  Видения  приходят  либо   изнутри,   как
сновидения, как расстройства мозга и желудка; либо они  приходят  извне,
из мира, где живут наши боги, и не зависят от нас. Я не  знаю,  как  это
выяснить.
   Из круга послышался четвертый голос, тихий и  усталый:  голос  лекаря
Ханда. Уже несколько недель, с самой первой встречи его друга Шефа и его
предполагаемой  ученицы  Свандис,  малыш-лекарь  выглядел  неприветливо,
замкнуто, даже сердито. Ревность,  полагали  окружающие:  у  него  отнял
любимую женщину человек, от  которого  этого  меньше  всего  можно  было
ожидать. Сейчас Ханд заговорил решительно:
   - Я могу выяснить это для вас.
   - Каким образом? - спросил Хагбарт.
   - Я уже давно знаю - с тех пор,  как  мы  с  Шефом  выпили  у  финнов
напиток видений, - что я и сам могу увидеть видения, если выпью  нужного
зелья. И по-моему, все видения Шефа  происходят  от  одного  и  того  же
корня. Вернее сказать, не от корня, а от  грибка.  Вы  все  знаете,  что
когда рожь при уборке отсыреет, на ней появляются  такие  черные  рожки,
спорынья. У вас, норманнов, она зовется rugulfr, ржаная волчанка.  И  мы
все знаем, что зерно нужно высушивать, а со спорыньей есть  его  нельзя.
Но полностью избавиться от спорыньи очень трудно. Она вызывает  видения,
а в больших дозах сводит  с  ума.  Думаю,  наш  друг  особенно  к  этому
восприимчив, так бывает с  некоторыми  людьми.  Его  видения  появляются
после того, как он поест ржаной хлеб или ржаную  кашу.  А  что  мы  едим
здесь с тех пор, как кончились наши запасы? Мы едим белый хлеб из хорошо
просушенной пшеницы. Но у меня хранится снадобье из рожков спорыньи. Я в
любой момент могу вернуть его видения.
   - Но если ты так считаешь, - начал Хагбарт, - значит, ты согласен  со
Скальдфинном и Свандис. Все видения - просто болезнь пищеварения.  А  не
послания богов. И богов не существует.
   Ханд окинул слушателей невыразительным взором,  не  надеясь  отстоять
свою точку зрения.
   - Да нет.  Я  много  думал  об  этом.  Вы  все  жертвы  того  способа
рассуждать, которого я избегаю. Вы рассуждаете "или - или". Или изнутри,
или извне. Или ложь, или истина. Этот способ годится  только  для  самых
простых вещей. Но не там,  где  замешаны  боги.  Я  лекарь.  Я  научился
смотреть  на  организм  пациента  как  на  единое  целое,  а  уж   потом
определять, какая у  него  болезнь.  Иногда  болезней  сразу  несколько.
Поэтому наши представления о богах я тоже рассматриваю как единое целое.
Если нам, жрецам Пути, предложить выразить наши  верования  словами,  мы
сказали бы, что боги существуют где-то вне нас, скажем, на небе,  и  они
были там прежде нас. Они нас создали. Что касается богов  других  людей,
например, христиан или встреченных нами здесь иудеев, это просто ошибка,
их богов на самом деле не существует. Но то же самое они говорят о наших
богах! А из чего следует, что правы мы, а они ошибаются? Или  что  правы
они, а мы  ошибаемся?  Может  быть,  мы  все  правы.  И  все  ошибаемся.
Правильно, боги существуют. Но неверно, что они нас создали. Может быть,
это мы их создали. Я думаю, что наш разум - вещь  очень  странная,  вещь
выше нашего понимания. Мы не знаем, как он устроен, и  не  можем  узнать
этого. Может быть, наш собственный разум нам недоступен, потому  что  он
находится вне нашего времени и вне нашего пространства  -  ведь  видения
Виглика и видения Шефа переносят их туда, куда их телам  ни  за  что  не
добраться. Думаю, что в этих странных местах и созданы боги. Из вещества
разума. Из веры. От веры боги становятся сильнее. И слабеют от неверия и
забвения. Поэтому вы понимаете, Торвин и Скальдфинн,  что  видения  Шефа
могут быть настоящими посланиями богов. Но начинаются они  из-за  рожков
спорыньи или из-за моего снадобья, неважно.  Здесь  можно  обойтись  без
"или - или".
   Хагбарт  нервно  облизал  губы,  по  сравнению  с   убежденностью   и
внутренней силой малыша-лекаря голос его прозвучал довольно неуверенно:
   - Ханд, я не думаю, что это правильное мнение. Сам посуди: если  боги
становятся сильнее от веры в них, то сколько всего на  свете  существует
людей Пути и сколько христиан? Если Христа поддерживает вера сотен тысяч
христиан, то в наших богов верят вдесятеро меньше людей -  значит,  наши
боги давно треснули бы, как орех на наковальне.
   Ханд невесело рассмеялся:
   - Я сам когда-то был христианином. Ты  думаешь,  я  сильно  верил?  Я
верил, что если не  заплатить  церковную  десятину,  лачугу  моего  отца
сожгут дотла. В мире много христиан,  я  знаю.  Один  из  них  -  король
Альфред. Шеф мне однажды рассказал, как короля Альфреда приютила  вдовая
старуха и заставила печь лепешки. Она тоже была христианкой. Но  не  все
люди Церкви - христиане. И не все, кто произнес shahada, верят в Аллаха.
Они не верят ни во что или верят  в  шариат,  а  твои  соотечественники,
Соломон, верят в свои священные книги. Не думаю, что  такая  вера  имеет
значение. Ведь если боги  созданы  нами,  их  нельзя  обмануть,  как  мы
обманываем самих себя.
   - А если Единый Король перестал  верить  в  своих  богов?  -  спросил
Торвин.
   - Из этого не следует, что боги перестали верить  в  него.  Ведь  они
появляются из разума других людей, а  не  только  из  его  собственного.
Дайте мне попробовать мое средство. Но сначала вот что.  Эта  женщина  -
уберите ее подальше. Сдается мне, что у нее есть такая же сила, как у ее
отца - Бескостного, дракона-оборотня.
   Жрецы переглянулись, посмотрели на догорающий костер и, ни  слова  не
говоря, кивнули.
   Шеф принял протянутый Хандом кубок, но посмотрел не на снадобье, а  в
глаза своего друга - своего друга детства, а  теперь,  возможно,  своего
соперника или врага.
   - От этого питья мне приснится мой отец?
   - От него у тебя снова будет видение, как раньше.
   - А если мой отец ничего не хочет мне сказать?
   - Тогда ты, по крайней мере, будешь знать это наверняка!
   Шеф поколебался и осушил чашу. Знакомый затхлый привкус.
   - Но я не уверен, что хочу спать.
   - Тогда бодрствуй. Видение все равно появится.
   Ханд забрал чашу и молча вышел. Шеф остался один-одинешенек.  Свандис
исчезла, и никто не знал куда. Бранд и остальные его избегали. Он  сидел
в маленьком закутке верфи, прислушиваясь к  отдаленным  торжествующим  и
радостным крикам. Катапультеры отмечали победу  над  греческим  огнем  и
Волком Войны. Шеф предпочел бы праздновать вместе с ними.
   Через некоторое время комната поплыла перед глазами, зрение застилали
разноцветные вспышки и спирали. Шеф обнаружил, что  рассматривает  их  с
маниакальным  вниманием  -  словно  это  поможет  ему  удержаться  и  не
соскользнуть к тому, что уже ждет его.

   Когда зрение якобы, прояснилось, Шеф увидел  перед  собой  гигантское
лицо. Один только нос был больше  всего  Шефа,  глаза  казались  черными
омутами, за кривившимися губами торчали огромные зубы. Лицо смеялось над
ним. Буши ворвался ужасный грохот, и Шеф пошатнулся  от  ударившего  как
шквал взрыва хохота. Шеф снова ощущал  себя  мышью.  Мышью,  застигнутой
хозяином дома на кухонном столе. Он  весь  завертелся,  пригнулся,  стал
искать, где спрятаться.
   Хлопок, и что-то его накрыло. Ладонь. Снизу просачивался свет, и пока
Шеф полз к отверстию, внутрь проникли два пальца другой руки, большой  и
указательный, они словно вишенку подхватили  его  с  поверхности  стола.
Пальцы сжимали туловище, не  сильно,  пока  не  сильно.  Шеф  знал,  что
достаточно им сжаться посильнее, и его внутренности полезут  наружу  изо
рта и заднего прохода, как у человека, которого придавил спускающийся по
каткам корабль.
   С обращенного к нему лица не исчезала дикая  усмешка.  Даже  в  своем
отчаянном положении Шеф смог разглядеть, что это лицо  сумасшедшего.  Не
просто сумасшедшего, а безумца. Шеф узнал лицо того,  кто  был  прикован
рядом с плюющимся ядом змеем. Лицо того, кого освободил его  отец-бог  и
от кого Шеф потом прятался на гигантской лестнице возле змеиного погреба
богов. Лицо Локи. Локи свободного, каким его изначально создали боги.
   - А вот и любимчик моего брата, - стал издеваться Локи  таким  густым
басом, что его с трудом можно было слышать. - Мой брат  освободил  меня,
но, по-моему, он не рассчитывал, что я тебя поймаю. Не раздавить ли  мне
тебя прямо сейчас, чтобы покончить со всеми его планами? Я  знаю,  ты  в
меня не веришь, но все равно ты умрешь в этом сне. И какая-то часть тебя
навеки останется здесь, со мной.
   Шеф не мог ответить, но продолжал оглядываться по сторонам.  Где  его
отец Риг? Где другие боги ? У Локи найдется много врагов. - Или  бросить
тебя моим питомцам? - продолжал голос. Рука наклонила Шефа так,  что  он
смог посмотреть вниз, под стол. Шевелящийся клубок змей обвивался вокруг
ног безумного бога. Время от времени змеи  кусали  Локи,  Шеф  видел  их
ядовитые зубы, ощущал запах яда.
   - Я проглотил так много яда, что уже не  чувствую  его,  -  захохотал
голос. - У меня есть еще другие питомцы, некоторых ты уже видел.
   Новый поворот,  и  перед  Шефом  появилось  открытое  море,  из  него
выскакивали и снова исчезали гигантские мокрые спины. Это были  касатки,
киты-убийцы, которые чуть не добрались до Кутреда и самого  Шефа,  убили
Вальгрима Мудрого и всех его людей в гавани Храфнси. Но это были хотя бы
теплокровные животные, похожие на  человека  даже  в  своей  хитрости  и
коварстве. Шеф видел и других, у  них  были  гнусные  стылые  глаза  над
мерзкими зубами, а что внизу - еще хуже. Шефа пронзил  ужас  при  мысли,
что они могут схватить его, что жизнь кончится в челюстях  такой  твари,
даже не сознающей, что она делает. Он почувствовал, как на теле  у  него
выступил холодный пот.
   - Хорошо, очень хорошо. Теперь ты испугался. Но можешь не бояться так
сильно. Ты  мне  еще  пригодишься,  человечишка.  Ты  уже  сослужил  мне
неплохую службу. Греки сжигают людей заживо, арабы сажают их на кол.  Но
ты можешь нести людям смерть на расстоянии. Ты можешь нести им смерть  с
небес. И ты способен на большее. Ты, с твоими удивительными факелами и с
твоими непонятными машинами. За этим кроется больше, чем ты когда-нибудь
сможешь узнать. Но ты направишь людей по верному пути. По моему пути.  И
тогда ты заслужишь мое благоволение.  Яне  мог  помочь  своему  любимцу,
которого ты убил в воде, Ивару Женоубийце, потому что я был прикован. Но
теперь я свободен. Есть что-нибудь, за что ты хочешь отомстить, как я  и
Ивар?
   - Нет, - сказал Шеф, и голос его прозвучал,  как  птичий  щебет,  как
писк мыши у кошки в лапах. Он не чувствовал никакой отваги.  Локи  задал
вопрос. Ответ известен. Нет смысла лгать.
   Безумное лицо склонилось к нему. Шеф понял, что старается представить
себе, как бы оно выглядело без шрамов и язв от змеиного яда,  без  этого
выражения гневного мстителя. Словно пытаешься угадать,  каким  могло  бы
быть лицо закаленного в боях  ветерана,  если  бы  его  жизнь  сложилась
по-другому. Большой и указательный пальцы надавили на туловище Шефа,  но
еще не в полную силу.
   - Смотри туда.
   Шеф увидел грандиозный мост, который в то же самое время был радугой,
а в конце его холодно посверкивали стальные лезвия.
   - Все боги, мой отец и мои братья, ушли  по  мосту  Бифрост,  и  Один
вызвал свой Эйнхериар, чтобы охранять его. Они думают, что  я  пойду  по
мосту на  приступ,  с  моими  союзниками-гигантами  и  с  моими  детьми,
чудовищным отродьем Локи. А знаешь, почему я не пойду на приступ?
   - Когда-то это был ваш дом, сударь. До того, как вы погубили Бальдра.
   На этот раз пальцы сжались сильнее, Шеф чувствовал,  как  стонут  его
ребра, готовые треснуть и осколками вонзиться в сердце.
   - Я не хотел, чтобы Бальдр погиб. Я хотел, чтобы  они  сами  увидели,
каковы они.
   - Я знаю это, сударь. Как и мой отец Риг. Поэтому он и освободил вас.
   Лицо разгладилось, на нем отразилась способность рассуждать здраво.
   - Ты пытаешься договориться со мной, человечишка ?
   - Да, сударь.
   - И что же ты мне предложишь ?
   - Я пока не знаю, сударь. Вернуть вам ваше место в Асгарде ?
   - Ты не сможешь этого сделать, - произнес голос  Локи.  -  Но,  может
быть, ты сумеешь что-то  дать  мне.  Теперь  выслушай  мое  предложение.
Исполняй мою волю. Сделай больше огня, больше машин,  стань  поклонником
моим, а не Рига, отвернись от Пути и принеси в мир ужас. И за это я  дам
тебе больше, чем когда-либо сулил  мой  отец  Один.  Своим  любимцам  он
посылает удачу - до тех пор, пока не передумает, как это было с Сигурдом
Змеиным Глазом, которого ты  убил,  когда  он  запутался  в  собственных
шнурках. Я дам тебе удачу до тех самых пор, когда ты  умрешь,  старый  и
наводящий ужас. Подумай о мужчинах, которыми  ты  будешь  распоряжаться.
Подумай о женщинах, которых сможешь взять. Все это может быть твоим.
   И вот тебе подарок от меня. Больше всего на свете ты хочешь  получить
греческий огонь. Я дам  его  тебе,  а  вместе  с  ним  надежды,  которые
превзойдут все твои мечты. Когда придет время, скажи греку: "Лучше всего
она зимним утром". Увидишь, как он начнет перед тобой пресмыкаться.
   А сейчас иди. Но не думай, что сможешь сбежать от меня теперь,  когда
я свободен. Или что тебе сможет помочь твой отец, запертый по ту сторону
моста Бифрост.
   Шеф вдруг обнаружил, что летит, взбираясь все выше и выше, как камень
из катапульты. Он крутану лея в воздухе, пытаясь развернуть ноги вниз, с
ужасом думая, куда может упасть, в море с глазастыми и зубастыми тварями
или на землю, покрытую ядовитыми змеями.

   Под ним оказалась кровать, он пытался вскочить, убрать свои  ноги  от
ядовитых зубов. Чьи-то руки прижимали его к кровати, он почувствовал  на
своей обнаженной коже мягкие груди Свандис. На долгие секунды он, дрожа,
прильнул к ней.
   - Ты знаешь, что ты говорил во сне? - наконец спросила она.
   - Нет.
   - Ты кричал это по-норвежски снова и снова. Skal ek that  eigi,  skal
ek that eigi, that skal ek eigi gera.
   Шеф машинально перевел:
   - He сделаю этого, не сделаю этого, этого я не буду делать.
   - А чего "этого"? - спросила  Свандис.  Шеф  понял,  что  в  отчаянии
сжимает свой нагрудный амулет.
   - Отказаться от него, - сказал он, разглядывая серебряную лесенку.  -
Отказаться от амулета и служить Локи в обмен на его милости. Что там  за
шум снаружи?

Глава 10

   Солнце уже поднялось над горизонтом - ночь прошла, пока  Шеф  во  сне
боролся с богом хаоса, - и  доносившийся  с  улицы  шум  поднялся  из-за
безудержно радостных  приветствий.  В  гавань  входил  один  корабль  за
другим. Сначала  их  появление  вызвало  тревогу  у  моряков.  Но  когда
конструкция кораблей стала видна  даже  невооруженным  глазом  и  моряки
приближающейся армады смогли обменяться приветствиями  с  катапультерами
береговой охраны, напряжение  разрядилось.  Наспех  починенное  плавучее
заграждение   убрали,   северяне   перестали   доворачивать   хвостовики
нацеленных катапульт, туго  взведенные  пружины  были  ослаблены.  Весть
разнеслась по городу, и все свободные от караула  на  крепостных  стенах
сбежались в гавань, размахивая руками и вопя от счастья.
   Флот, который предупрежденный Фарманом Альфред снарядил  на  выручку,
долго собирался со своих рассеянных по северным морям позиций,  а  затем
неторопливо двинулся на юг. Многие рыбаки видели  небольшой  флот  Шефа,
прошедший по Бискайскому заливу и вдоль побережья Испании; ни один моряк
не смог бы забыть эти необычные двухмачтовые парусники, и на любом языке
нетрудно было поинтересоваться: "Вы не видели здесь корабли, похожие  на
наши?"  Сведения  стало  труднее  получать  и  понимать,   когда   флот,
подгоняемый постоянным течением из Атлантики, прошел через узкий  пролив
Джеб  эль-Тарик  и  оказался  во  Внутреннем  море.  Да,  корабли  majus
поднялись к  Кордове.  Нет,  они  поплыли  воевать  с  христианами.  Они
заключили союз с халифом. Нет, халиф объявил  их  вероломными  собаками.
Все корабли разбегаются от одного вида парусников  majus,  те  швыряются
огромными камнями благодаря магии северного короля-чародея. Наоборот, во
Внутреннем море теперь правят христиане, у них есть ручные  драконы,  от
которых даже вода в море вспыхивает огНем. Хардред, назначенный  королем
Альфредом командовать английским флотом, всеми силами  старался  извлечь
хоть крупицу смысла из того, что ему довелось услышать,  и  в  этом  ему
помогали Фарман, жрец Фрейра, из-за видения которого и была послана  эта
спасательная экспедиция, а также Гудмунд Золотой, некогда товарищ  Шефа,
ныне его вице-король в стране  Свеарики,  в  земле  шведов.  Втроем  они
смогли понять только одно. Греческих  галер  боялись  все,  но  никто  в
точности не знал почему.
   - Ясно, кто узнал - те уже ничего не расскажут, - проворчал  Гудмунд.
По мере продвижения вдоль восточного берега Испании все чаще  доводилось
слышать, что северяне заперты в  какой-то  гавани  и  не  могут  из  нее
вырваться.
   Хардред, в сущности, не боялся столкновения с любым  флотом.  За  его
флагманом шли двадцать вооруженных  катапультами  двухмачтовиков  класса
"герой" - каждый был назван  в  честь  какого-нибудь  героя  норманнских
легенд, - а вокруг несли  сторожевую  службу  три  десятка  традиционных
кораблей викингов, с самыми лучшими командами, какие только  можно  было
набрать среди шведов короля  Гудмунда  и  на  лондонских  рынках  найма.
Однако слухи все же несколько обеспокоили командующего. В ту ночь, когда
король Шеф видел свой сон, флот стоял  вдали  от  берега  с  погашенными
огнями, двухмачтовики были сцеплены друг с другом абордажными  крючьями,
а легкие парусники осторожно и тихо скользили  вокруг  в  дозоре.  Когда
наступил  стремительный  средиземноморский  рассвет,  Хардред   приказал
входить в гавань Септимании, выгребая против утреннего бриза  с  помощью
гигантских весел, причем  двухмачтовики  со  взведенными  и  заряженными
катапультами держались далеко позади судов охранения.
   Первое,  что  увидел  Гудмунд,  был  бронированный   плот:   плавучее
укрепление, неуязвимое со стороны гавани,  для  блокады  которой  оно  и
предназначалось. При атаке с противоположной стороны  плот  не  способен
был  оказать  никакого  сопротивления.  Первые  же  пятьдесят  викингов,
высадившихся на него с топорами в руках, встретили только поднятые вверх
руки и испуганные лица. Даже  оставленные  для  пригляда  за  франкскими
ополченцами двадцать монахов Ордена Копья, захваченных врасплох  посреди
мирного и сытного завтрака, смогли только покоситься на свое сложенное в
пирамиды оружие и нехотя присоединиться к сдавшимся в плен.
   Командир патрульной греческой галеры, который в течение  многих  дней
только и делал, что жег беззащитные  рыбацкие  лодки,  решился  проявить
немного больше мужества. Увидев приближение странного флота,  он  усадил
своих гребцов на весла и приказал  сифонистам  приготовиться.  Последнее
требовало немало времени. Нужно зажечь фитиль, приставить людей к мехам,
прокачать насос, продуть предохранительные клапаны в резервуаре с нефтью
и соединительных трубах. Когда сифонисты  заняли  свои  места,  командир
приказал ударить в весла и постараться выиграть гонку.  Прямо  по  курсу
уже находились два легких  судна,  которые  разворачивались  на  веслах,
чтобы охватить галеру с обеих сторон. Пока командир кричал огнеметчикам,
чтобы  окончили  приготовления  и  во  что  бы  то  ни  стало   стреляли
немедленно,  с  головного  катапультоносца  прилетело  ядро   и   снесло
ахтерштевень его галеры. Корма стала погружаться в воду, и гребцы  сразу
повскакивали со своих мест.  Сифонисты  отказались  от  мысли  выполнить
невыполнимую задачу, а командир, помня главный приказ  -  не  допустить,
чтобы врагам раскрыли секрет греческого огня, - побежал с топором в руке
к котлу высокого давления, решив его продырявить и выпустить струю нефти
на   горящий   фитиль.   Один   из   гребцов,   хотя   и   относился   к
высокооплачиваемой и уважаемой категории моряков, насмотрелся на слишком
многих корчащихся в агонии среди горящей  нефти  рыбаков,  чтобы  желать
себе подобной судьбы, - и наплевать ему было на судьбу Константинополя и
Империи. Он перехватил командира  галеры,  раскроил  ему  череп  его  же
собственным топором и погнал прочь  от  бака  растерявшихся  сифонистов.
Дракары  приблизились,  их  команды  сгрудились  у  борта,  встревоженно
поглядывая на медный котел и  огнеметную  трубку.  Греческих  гребцов  и
сифонистов торопливо покидали за борт, где они благополучно уцепились за
веревки и обломки  досок.  Взятая  на  абордаж  двумя  Дракарами  галера
потихоньку тонула. Когда подошли  двухмачтовики,  Хардред  сразу  послал
самых  искусных  плотников  укрепить  разбитую  корму  и  заткнуть  течь
просмоленной парусиной, чтобы полузатонувшую галеру можно было протащить
хотя бы полмили до прибрежной отмели.
   Захватив бронированный плот и галеру, тридцать  кораблей  флота  Пути
продолжили движение к гавани, где в толпе уже почти можно было различить
лица соотечественников. Сомнения и опасения - не  захвачены  ли  корабли
врагами? не устроена ли за крепостными стенами какая-нибудь  ловушка?  -
рассеялись, как только наблюдатели с обеих сторон рассмотрели одинаковые
катапульты,  и  люди   стали   узнавать   приятелей   и   родственников,
обмениваться приветственными выкриками. К тому времени как Шеф, протерев
глаза, но все еще не отдышавшись  после  своего  сна,  позволил  Свандис
запихать себя в одежду, пришедший на выручку флот  под  шквал  радостных
приветствий  на  английском  и  норвежском  языках   уже   втиснулся   в
переполненную гавань.
   Квикка встретил короля в дверях  спальни,  широко  улыбаясь  щербатым
ртом.
   - Это Хардред, - объявил он. - Тот самый шкипер, который бросил  тебя
на берегу в Дитмарше. Я ему никогда  не  доверял.  Но  на  этот  раз  он
появился вовремя. Прежде чем наших заметили, они захватили у  противника
этот проклятый плот. И красную галеру,  говорят,  с  греческим  огнем  и
всеми делами.
   Сияя от радости, Квикка ждал, какой эффект произведут его новости  на
мрачного короля. Шеф молча глядел на  царившее  в  гавани  оживление,  и
постепенно Квикка понял,  что  в  который  раз  будет  обманут  в  своих
ожиданиях.
   "Больше всего на  свете  ты  хочешь  заполучить  греческий  огонь,  -
вспоминал Шеф голос из сна. - Я дам его тебе. Скажи греку..." Что же  он
должен сказать греку?
   - А греческих огнеметчиков Хардред тоже захватил? - спросил Шеф почти
безразлично.
   - Не знаю, - ответил Квикка. - Наверное. Почему бы и нет?
   Шеф повернулся к Свандис и сказал:
   - Нелегко тебе будет объяснить мой последний сон. Я вижу, что он  уже
начинает сбываться.

***

   Императора Римского совсем  не  пугала  предстоящая  битва  с  армией
халифа. Да, противник был гораздо многочисленней. Да, арабы  уже  многие
десятилетия неизменно побеждали христиан на  равнинах  полуострова  и  в
приграничных горах, однако, по мнению императора, это  доказывало  лишь,
что среди здешних  христиан  глубоко  укоренились  богопротивные  ереси,
иначе  Господь  не  позволил  бы,  чтобы  басурмане  посрамили   истинно
верующих. Но  самое  главное,  Бруно  прекрасно  знал,  какое  моральное
разложение царит в стане противника,  если  хотя  бы  десятая  часть  из
рассказов перебежчиков была правдой - впрочем, лишний  раз  подтверждала
это  сама  многочисленность  перебежчиков.  Войска  же  императора  -  и
надежнейшие монахи-воины из  Ордена  Копья,  на  которых  держалась  его
власть, и созванные отовсюду под  его  знамена  германские  и  франкские
рыцари, и даже трусоватые и ненадежные в обычное время местные ополченцы
из горного приграничья, - его войска отличались отменным боевым духом  и
успели привыкнуть к  вкусу  победы,  пока  в  многочисленных  стычках  и
приступах  очищали  христианское  побережье   от   гнезд   мусульманских
бандитов. Ореол сопровождающей их славы несколько  померк  из-за  неудач
при осаде Септимании, но это было дело  поправимое.  Император  заметил,
что как только армия двинулась прочь от города-крепости, ее  боевой  дух
заметно поднялся, и  угрюмо  объяснил  эту  перемену  суеверным  страхом
многих своих воинов по отношению к человеку,  которого  они  называли  -
пока командиры не слышат - Единым Королем. Когда Бруно  вернется,  чтобы
разделаться  со  своим  настоящим  противником,  войска  придется  снова
вдохновлять на бой. Но сражение с халифом благодаря  контрасту  казалось
армии настоящими каникулами. Возни меньше, а добыча намного богаче.
   В любом случае император мог полагаться еще  на  два  обстоятельства.
Первым была его вера в Господа. Время  от  времени  он  притрагивался  к
болезненному, но заживающему хрящику  сломанного  носа  и  улыбался  про
себя. Наказание это, которое он не сам себе назначил,  его  радовало.  В
его сердце крепла решимость возвести своего верного дьякона, в каких  бы
малых церковных чинах тот ни состоял, на престол святого Петра  в  Риме.
Дьякон  был  слаб  физически,  и  к  тому  же  иностранец.  Но  доведись
императору говорить откровенно, он не смог бы  не  признать,  что  силой
духа  тщедушный  английский  дьякон  превосходит  его  самого.  А   если
Эркенберт и не был германцем, то  все-таки  принадлежал  к  родственному
народу. Уже не в первый раз дьякон укреплял императора в вере.
   "Ну, вера верой, - подпал Бруно,  в  последний  раз  осматривая  свои
войска перед битвой, - но есть еще кое-что, с чем нельзя  не  считаться,
будь  Эркенберт  хоть  самим  дьяволопоклонником,  подобно   норманнским
приверженцам Пути  и  примкнувшим  к  ним  английским  вероотступникам".
Постоянные распри между  потомками  Пипина  Великого  и  Карла  Мартелла
превратили  все  христианские  армии  Европы,  в  отличие  от   отсталых
англосаксов, в весьма  совершенные  военные  силы.  В  армии  императора
появились  разнообразные  осадные  приспособления  и   катапульты,   как
изобретенные лично дьяконом, так и скопированные у противника - у  людей
Пути. За спиной императора готовилась к битве его главная ударная  сила:
пятьсот тяжеловооруженных конных копейщиков, в данный момент спешившихся
и укрывшихся в тени. Пешие отряды bruder'ов Ордена усеяли горный  склон,
ожидая  только  приказа,  чтобы  выдвинуться  вперед  и  построиться   в
непобедимую  фалангу.  В  сущности,  император  усматривал  только  одно
затруднение, и таковым  являлось  назначенное  ему  дьяконом  наказание.
Затруднение было не в том, чтобы сражаться в первых  рядах,  -  Бруно  в
любом случае находился бы в них. Но  теперь  это  приходилось  делать  в
компании с самыми малонадежными воинами во всей армии,  с  христианскими
или псевдохристианскими перебежчиками из армии халифа.
   Но даже это можно  было  обратить  в  свою  пользу.  Император  рысью
проехался  вдоль  ряда  встревоженно  глядящих  бойцов,  по-прежнему  не
защищенных ничем, кроме своей одежды из льна и хлопка, военной формы той
армии, из которой они сбежали со своими копьями, скимитарами  и  легкими
щитами. Перебежчики ни слова не понимали из речи императора,  но  знали,
что он пойдет в бой с ними. Толмачи рассказали им о награде, которая  их
ждет в случае  победы,  о  невозможности  для  них  перебежать  обратно,
теперь, когда они отреклись  от  Аллаха;  память  же  о  том,  что  ждет
побежденных, была еще жива у них самих - любимые халифом казни  на  колу
или палочными ударами по пяткам. Они будут отважно  сражаться.  И  Бруно
предпринял необходимые шаги, чтобы настрой у них  был  боевой.  Когда  к
передовым отрядам подошли священники  с  чашами  вина  и  облатками  для
причащения, император подал пример, преклонив колена и  смиренно  приняв
святые дары. Затем он обратил внимание воинов на костры,  горящие  прямо
перед строем.
   - Причащайтесь побыстрее и будем праздновать, - выкрикнул  император.
- Переведите это, - добавил он тоном ниже.
   Подойдя к ближайшему костру, он вытащил свой поясной  нож  и  отрезал
себе длинный ломоть окорока, преувеличенно смакуя, сжевал  его,  помахал
сомневающимся перебежчикам, чтобы не  стеснялись,  брали  мясо,  хлеб  и
разбавленное водой вино из бочек. "Устроим для них праздник,  -  подумал
император. - Порадуем их. Половина этих людей выглядит  так,  будто  они
неделю  назад  доели  последние  крохи.  Или  эти  крохи  украли  у  них
командиры".

***

   На другом конце долины Мухатьях всматривался в подзорную трубу сквозь
тучу пыли, поднятой марширующей арабской пехотой.  Хоть  он  и  гордился
своим наставником, но отказался перенять  у  него  усовершенствование  -
вдвигающиеся одна в другую половинки трубы. Мухатьях  оставит  все  так,
как послал ему Аллах.
   - Что там делают неверные? - спросил позади  него  халиф.  Повелитель
неподвижно стоял в  тени  огромного  роскошного  павильона,  который  он
приказал установить на самом  переднем  крае,  чтобы  продемонстрировать
уверенность в своей победе.
   Мухатьях  обернулся,  позволив  себе  не  скрывать  испытываемое   им
негодование:  в  присутствии  повелителя  самым  безопасным  проявлением
чувств был гнев, направленный, разумеется, на врагов халифа.
   - О халиф, о  слава  курейшитов,  там  неверные  гневят  Аллаха.  Они
развели перед своим строем костры и жарят на них свинину. И  сейчас  те,
кто сбежал из нашей  армии,  те,  кто  отрекся  от  shahada,  едят  мясо
нечистого животного на глазах у тебя и всех правоверных.
   Из  глубины  павильона  донеслись  стоны  суеверного   ужаса.   Затем
невидимые женщины кровожадно закричали:
   - Покарай их, повелитель! Пусть они узнают твой гнев!
   Самый смелый голос вспомнил любимое изречение халифа:
   - "Правоверные, бейтесь с теми неверными, кто к вам ближе всего". Они
уже достаточно близко! Срази же их! О, если бы я была мужчиной!
   Халиф неторопливо  кивнул,  потянул  с  пояса  скимитар  с  усыпанной
самоцветами рукоятью,  лезвие  которого  могло  рассечь  падающий  шелк.
Отбросил ножны прочь. Церемонно вышел вперед, а гвардия собралась вокруг
него, и трубы  заиграли  наступление.  На  покрытом  кустарником  склоне
завязавшиеся    было    стычки    между     исламской     конницей     и
пастухами-баккалариями замерли, и обе стороны стали взвешивать ситуацию.
Наконец  начальник  арабской   конницы   Ибн-Маймун,   двоюродный   брат
Ибн-Фирнаса, приказал кавалеристам пока держаться поближе  к  павильону.
Баккаларии приступили к своей обычной  тактике  ложных  атак,  сохраняя,
однако, возможность в любой момент начать атаку настоящую.
   Бруно отрезал себе последний кусок свиной туши с дымящейся почкой и с
деланным безразличием помахал им воинам  своего  ненадежного  авангарда,
чтобы построились хоть в какое-то подобие боевого порядка.
   Арабская пехота, оглядываясь через плечо в поисках поощрения и находя
его  в  выставленных  копьях   гвардии   халифа,   бросилась   в   атаку
беспорядочной толпой, что являлось единственной известной ей тактикой. В
первых рядах бежали газии, призывая Аллаха  в  свидетели  своей  веры  и
своего самопожертвования.
   И  самопожертвование  не  замедлило  свершиться.  Пока  арабы  бежали
четверть мили расстояния, отделяющего их от  своих  же  забывших  Аллаха
перебежчиков, на них дождем посыпались стрелы и камни. Бруно поставил по
обе стороны долины,  где  разбил  лагерь,  с  дюжину  имевшихся  у  него
вращательниц, оружия неточного,  но  способного  нанести  плотной  толпе
врагов  большие  потери.  Стрелы,  бесполезные  против  кольчуг,   легко
пронзали деревянные щиты и одежду из хлопка. Бесстрашно  стоя  в  центре
своего переднего  ряда,  Бруно  подумал,  что  лишь  фанатичная  вера  и
религиозное  одобрение  самоубийства  могли  заставить  мусульман   идти
навстречу обрушившемуся на них урагану. Но далеко не  все  из  них  были
фанатиками, тут же отметил он. Опытным профессиональным взором он быстро
отыскал людей, замедляющих  шаг,  потихоньку  отклоняющихся  в  сторону,
людей, которые упали и остались лежать, хотя в них не попали ни  камень,
ни стрела. Следом идет более дисциплинированный арабский отряд,  отметил
император, но  слишком  малочисленный  и  слишком  короткими  шеренгами.
Пытающиеся дезертировать смогут  просочиться  на  его  флангах.  Что  ж,
подумал Бруно, еще сотня вздохов, время, за которое нерадивый  священник
прочитает мессу, и с епитимьей будет покончено.  Он  надеялся,  что  Бог
позволит ему пролить свою кровь за веру и тем самым искупить вину.
   Он не прольет свою кровь напрасно. Когда кучка газиев приблизилась  к
одетым в кольчуги воинам, стоявшим под штандартом с римским орлом, Бруно
еще раз поцеловал Святое Копье, которое прятал за щитом,  поднырнул  под
первый удар скимитара и аккуратно кольнул противника мечом в  грудь.  На
четыре дюйма, больше не надо, повернуть,  вытащить,  и  император  готов
отразить мечом следующий удар. Пятьдесят вздохов  из  назначенной  сотни
Бруно, словно скала, держался в круговерти скоротечных  поединков  между
неистовыми газиями и уверенными в  себе  перебежчиками;  Ионн,  Тассо  и
другие телохранители защищали императора со спины. Он, как  фехтовальная
машина, парировал удар наверху, рубил понизу,  разворачивал  щит,  чтобы
отразить укол, или  задирал  его,  чтобы  отбить  лезвие  набалдашником.
Каждые несколько мгновений его меч жалил, как  змея,  и  очередной  враг
падал. Затем, когда жаждущий славы воин  неуклюже  ударил  сверху  вниз,
Бруно автоматически подставил  под  тонкое  лезвие  скимитара  массивное
основание своего  клинка.  Скимитар  сломался,  его  острие  отлетело  и
рассекло императору левую бровь. Заметив хлещущую кровь и  почувствовав,
что это наполовину ослепило его, Бруно решил остановиться.  Он  отбросил
очередного противника щитом, ударом с левого плеча раскроил ему череп  и
сделал первый шаг назад, под защиту строя  своих  воинов.  -  Трубите  в
трубы, - велел он.
   Отряд пеших  братьев  Ордена  пришел  в  движение  даже  раньше,  чем
раздался сигнал, с топотом  спустился  по  склону  и  выстроился  в  две
шеренги,  охватив  беспорядочную  сечу  с  флангов.  Соприкоснувшись   с
противником, братья начали свой механический отсчет "Left! Left! Left!",
стараясь шагать в ногу по неровной почве, каждый разил врага  справа  от
себя и защищался щитом от ударов спереди и слева. Газиев у мусульман уже
не оставалось, только деморализованные бойцы. Увидев,  что  исход  битвы
ясен, командир тяжеловооруженных  рыцарей  пустил  свою  конницу  рысью,
пытаясь обогнуть собственную пехоту и выйти  на  простор  для  последней
решительной атаки, все сметающей на своем пути.
   Идущий во главе отряда личной гвардии халиф с изумлением увидел,  что
атака его войска захлебнулась.  Он  не  привык,  чтобы  его  желания  не
исполнялись. Но по всей долине правоверные пробирались  на  фланги  и  в
тыл, люди поднимались с земли и бежали прочь с поля боя, будто  все  они
были тайными христианами. Халиф оглянулся, не столько  для  того,  чтобы
наметить себе путь к бегству,  сколько  для  того,  чтобы  выяснить,  не
осталось ли у него войск, на которые можно рассчитывать. Позади него был
только его павильон. А около павильона начальник  кавалерии  садился  на
свою любимую кобылицу. Эр-Рахман прочистил глотку, чтобы окликнуть его и
с негодованием отправить в бой. Но Ибн-Маймун первым заметил халифа.  Он
помахал рукой в оскорбительном прощальном жесте. А затем Ибн-Маймун тоже
исчез, сопровождаемый своими людьми, прекратившими бесполезные стычки  с
увертливой легкой кавалерией христиан. Халиф вдруг  увидел  перед  собой
штандарт с римским орлом, а под ним человека, который, по-видимому,  был
халифом христиан. Эр-Рахман поднял свой скимитар и  побежал,  прыгая  по
камням и крича:
   - Проклятье тем, кто создает ложных богов!
   Ионн, который шел в первых рядах, чтобы  заменить  собой  императора,
пока тому перевязывали глаз, принял удар скимитара на щит - несравненный
клинок рассек дерево и кожу, его остановил только  металлический  каркас
щита - и аккуратно проткнул пикой не прикрытые доспехами ребра и сердце,
треугольный наконечник дошел до позвоночника. Ионн отпустил древко пики,
и  халиф,  Сокол  курейшитов,  рухнул  на  каменистый   склон.   Изящный
кордовский скимитар хрустнул под кованым сапогом германца.
   После гибели халифа и позорного отступления его личной гвардии  центр
сражения стремительно переместился к обитому зеленым  шелком  павильону,
где, видимо, и находилась главная добыча в  этой  битве.  Баккаларии  на
своих полудиких лошаденках добрались до  него  первыми.  Евнухов  охраны
перебили  длинными  десятифутовыми  стрекалами,  разгоряченные   пастухи
посигали с неоседланных жеребцов и с криком устремились внутрь.
   -  Поговори  с  ними,  Берта,  -  проворчала  Альфлед,   прячась   за
занавеской. - Это, должно быть, франки.
   - On estfrancais, - неуверенно начала Берта, за десять лет неволи она
подзабыла родной язык. Пастухи, знавшие только свой окситанский диалект,
видели перед собой десяток девок в чадрах, но с голыми ногами, шлюх  тех
самых мусульман, которые так долго угнетали их.  Перекидываясь  сальными
шуточками, они двинулись вперед.
   Альфлед, оттолкнув  локтями  недогадливых  подруг,  пала  на  колени,
сорвала  чадру  и   осенила   себя   крестным   знамением.   Пастухи   в
нерешительности остановились. В этот момент свет перегородили гигантские
фигуры. Закованные в латы люди, риттеры Ордена Копья.
   - We beoth cristene, - попыталась Альфлед  объясниться  истончившимся
от страха голосом. - Theowenne on ellorlande.
   - Ellorland, - повторил главный риттер,  который  сам  был  родом  из
Эльзаса, по-немецки - Е1-lorset! - Ладно. Хорошенько их стерегите. Пусть
их вину установит  император.  Добычу  охраняйте  тоже,  -  добавил  он,
профессиональным взглядом окинув шелка и прочую роскошь. - Приступайте и
гоните вы этих пастухов взашей.
   В сотне шагов от них император, все еще пеший, с  зашитой  на  скорую
руку бровью, шагал по ратному полю, размышляя, что трупов после сражения
осталось не слишком много.  Не  многие  бились  до  конца,  отметил  он.
Император надеялся, что никогда армия под его командованием  не  побежит
так позорно. Все это доказывает, что лишь у немногих есть вера, истинная
вера в свою правоту и своего Бога. А вера, которая только на  языке,  не
может  дать  ничего.  Нужно,  чтобы  этим  вопросом  занялся  мудрый   и
многоученый дьякон Эркенберт.
   Борту у Ришье, младшего из perfecti, совсем пересохло, когда  солдаты
погнали его в длинный черный сарай, в котором торговец шерстью  Тартарен
еще несколько дней назад хранил тюки и кипы своего товара. Теперь  сарай
уже не имел отношения к местным промыслам. Меньше чем за две  недели  он
стал средоточием местных легенд и слухов. Все, кто  в  него  входил,  за
исключением слуг  императора,  назад  не  возвращались.  Но  даже  слуги
императора, сколько бы вина в них ни вливали, ничего не  рассказывали  о
судьбе несчастных. Самое большее, что они могли ответить, было "спросите
дьякона". Но никто не осмеливался даже подойти к маленькому человечку  в
черной сутане, который корпел над своими бумагами и  вызывал  одного  за
другим мужчин, женщин и детей, чтобы самому  задать  им  вопросы.  Никто
также не сомневался, что дьякон заключил союз с дьяволом, потому что  он
объявлял себя слугой Господа, который, как знали все еретики, и  был  на
самом деле дьяволом. Но если бы подобные сомнения и возникли, они  сразу
испарились бы, поскольку тщедушный дьякон, ничего не зная о стране и  ни
слова не понимая на местном языке, тем не  менее  неизменно  обнаруживал
любую попытку солгать ему, без промедления и без  жалости  наказывая  за
нее кнутом или клеймом, плахой или  петлей,  в  зависимости  от  пола  и
возраста провинившегося. Ришье так и не узнал, за какой из своих ответов
он был приговорен к последней прогулке, к прогулке, с которой  никто  не
возвращался. Он не мог даже предположить, что именно нужно было соврать.
А черный дьякон не удосужился  сопровождать  приговоренного  на  пути  в
сарай - в Сарай, как  теперь  произносили.  В  своих  снах  Ришье  часто
принимал мученическую  смерть  за  веру;  но  смерть  в  его  снах  была
благородной, прилюдной, была религиозным ритуалом, совершаемым вместе  с
товарищами, подобно массовому  самоубийству  защитников  Пигпуньента.  А
здесь его вели будто овцу на бойню и придавали этому  ровно  столько  же
значения. Ришье снова попытался облизать губы  шершавым  языком,  а  два
монаха-воина дернули за веревку, которой был связан пленник, и поставили
его у двери мрачного строения без окон.
   В своих поисках Святого Грааля дьякон Эркенберт придерживался того же
самого принципа, который  помог  ему  разыскать  Святое  Копье,  точнее,
последнего владельца этой реликвии. Принцип  был  прост:  кто-нибудь  да
знает. Круг этих "кого-нибудь" нужно неуклонно сужать. "Кто-нибудь"  уже
находится внутри оцепления,  скажем,  на  протяжении  двадцати  миль  на
юго-запад и  юго-восток  от  Пигпуньента.  Да,  обитателей  этих  горных
деревушек  поймать  трудно.  Впрочем,  достаточно  легко  поймать  самых
старших и уважаемых из них, как раз тех, кто скорее всего  знает  ответ.
Вот с них и начНем. Но прежде чем начать настоящие расспросы на  главную
тему,  нужно  подготовить  почву.  Составить  списки.  Эркенберт   начал
записывать  названия  деревень.  Затем  имена  деревенских  жителей,  их
занятия,  их  супругов,   детей   и   родственников.   Свидетельства   о
принадлежности к еретикам небезынтересны, но не это  главное.  Эркенберт
полагал, что еретиками здесь были все, даже деревенские священники, если
таковые имелись. Главное было выявить истину, так чтобы любое отклонение
от нее, любая ложь  сразу  обратили  на  себя  внимание,  показали,  что
допрашиваемый лжет. Значит, ему есть что скрывать.
   Это требовало времени, но Эркенберт вскоре заметил, что ответы на его
вопросы иногда даются с легкостью и подтверждают друг  друга.  А  иногда
начинают противоречить друг другу. Стало  быть,  нужно  найти  человека,
хорошо осведомленного в открытых темах, и получить от  него  достоверные
сведения по темам закрытым. А затем выявить центр, ядро этой  закрытости
тем. Даже названия деревень смогли помочь Эркенберту. Когда он  составил
список всех деревень в  округе,  стараясь  проверять  сведения  у  людей
пришлых, у странствующих торговцев и погонщиков  мулов,  стало  заметно,
что названия трех из  них  почему-то  удивительно  редко  встречаются  в
показаниях местных жителей, которые должны были бы хорошо  их  знать,  -
это были Потайные деревни, так стал  про  себя  называть  их  дьякон.  А
дальше в самих Потайных деревнях, когда дьякон начал  составлять  списки
жителей, многих приметных людей удивительным образом забывали  упомянуть
даже их близкие родственники. Этих людей дьякон не смог бы  выследить  и
найти. Но сами попытки отрицать их существование, совершаемые неопытными
лжецами, указывали Эркенберту, за кем нужно вести охоту. Даже когда ложь
была безобидной, лжецов наказывали,  чтобы  пресечь  дальнейшие  попытки
лгать дьякону. Те, кто попал под подозрения Эркенберта, рано или  поздно
отправлялись в Сарай. Дьякон не верил в эффективность пыток, разве  что,
как в случае с Маури, если заранее известно, что жертва знает  тайну,  и
притом известно, какую именно. Пытки отнимали слишком много  времени,  и
допрашиваемые   придумывали   слишком   много   такого,   что    звучало
правдоподобно, но не поддавалось проверке.  Проще  было  воспользоваться
Сараем.
   Самообладание Ришье окончательно его покинуло, когда солдаты отворили
дверь Сарая.
   - Что там внутри? - хрипло спросил он.
   - Заходи, сам увидишь, - ответил bruder Ордена.
   Секрет был очень прост, и Ришье раскрыл его с первого взгляда. Внутри
вдоль всей длины строения шла толстая балка. С нее свисало около  дюжины
тонких веревок. На каждой веревке с петлей на шее  висел  исчезнувший  в
Сарае человек, со связанными руками, а ногами  иногда  едва  не  касаясь
пола. Некоторые из трупов раздулись в удушливой жаре закрытого помещения
и сделались неузнаваемы. У  других,  висевших  день-два,  на  лицах  был
написан страх и смертная мука. Среди  них  Ришье  узнал  двух  perfecti.
Последний в ряду, самый свежий труп был трупом того, кого Ришье знал как
непримиримого врага еретиков, истового католика, хотя и  из  еретической
семьи. Он тоже был повешен.
   Монахи достали трехногий табурет, подняли на него  связанного  Ришье.
Спустя мгновенье шея еретика оказалась в петле.  Ришье  уже  чувствовал,
как веревка впивается в тело, и слишком живо  воображал  себе,  как  она
затянется туже. И ведь шейные позвонки не сломаются.  Он  будет  умирать
долго и в одиночестве.
   Один из монахов повернулся, лицо великана оказалось  почти  на  одном
уровне с лицом Ришье, хотя тот стоял на табурете.
   - Слушай, - сказал монах. - Слушай внимательно.
   Германца почти невозможно было понять из-за слишком грубого  акцента.
Было нечто ужасающее в том, что христиане не потрудились  даже  прислать
переводчика,  словно  их   совсем   не   заботило,   скажет   что-нибудь
приговоренный или нет. Германцу было все равно, умрет  Ришье  или  будет
жить. Он выполнит приказ, закроет сарай на ключ и беззаботно  выйдет  на
солнечный свет.
   - Ты знаешь, где Грааль, ты говоришь мне, я привожу  дьякона.  Ты  не
говоришь мне, я вышибаю табурет. Ты не знаешь,  где  Грааль,  я  вышибаю
табурет. В конце концов кто-то скажет. Веревок много, балка  длинная.  -
Монах ухмыльнулся. - Табурета хватает одного.
   Его напарник захохотал, произнес что-то на непонятном  языке.  Теперь
засмеялись оба. Решив, что  достаточно  потратил  времени  на  последнее
напутствие, первый монах отвел ногу для удара, а в  эту  секунду  второй
уже двинулся к дверям. Он даже не собирался  ждать,  пока  приговоренный
закачается в петле.
   - Я знаю, - выдохнул Ришье.
   Германец застыл с поднятой ногой.
   - Ты знаешь?
   Он что-то крикнул через плечо.  Его  товарищ  вернулся.  Они  коротко
посовещались.
   - Ты знаешь, где Грааль?
   - Я знаю, где Грааль. Я скажу.
   Впервые палачи выглядели растерянно, словно им не  дали  указаний  на
такой случай или они забыли, что нужно делать.
   - Мы приведем дьякона, - наконец сказал  первый.  -А  ты...  Ты  стой
здесь.
   Юмор последнего замечания тут же дошел до него,  и  он  повторил  его
напарнику, что вызвало еще один взрыв смеха. Ришье остался  в  темном  и
зловонном  сарае  на  табурете,  стараясь,  чтобы   дрожащие   ноги   не
подкосились под ним. К тому времени, когда внутрь снова  проник  свет  и
Ришье увидел обращенное к нему неумолимое лицо тщедушного дьякона,  ясно
было, что еретик сломлен навсегда.
   - Снимите его, - приказал Эркенберт. - Дайте ему воды.  А  теперь  ты
расскажешь мне все, что знаешь.
   И  слова  потекли  из  Ришье.  Местонахождение.  Необходимость  иметь
проводника, причем если проводник, то  есть  сам  Ришье,  умрет,  то  им
никогда  не  найти  Грааль.  Как  он  вытаскивал  реликвии.  Одноглазый,
которого еретики сочли  новым  Мессией.  Его  лживость,  его  коварство.
Эркенберт дал еретику выговориться, уверенный, что человек,  павший  так
низко, никогда уже не отречется от своего согласия  предать.  Под  конец
Ришье решился задать вопрос.
   - Эти убитые, - прохрипел он. - Некоторые из них наши, а некоторые  -
нет. Разве вам не придется отвечать перед вашим Богом -  перед  истинным
Богом - за католиков, которых вы убили?
   Эркенберт дико глянул на него.
   - Какое это имеет значение? - спросил он. - Бог  даровал  им  милость
умереть за Него, и они будут вознаграждены. Неужели ты думаешь, что  Бог
не узнает своих?

Глава 11

   Эркенберт с сомнением и подозрением глядел на принесенную ему  старую
деревянную лесенку. Он видел много реликвий:  мощи  святого  Уилфрида  и
святого Гутлака, святого Кутберта и Беды Достопочтенного,  а  однажды  -
даже выставленный для обозрения кусочек подлинного Креста  Господня.  Но
никогда ему не доводилось видеть реликвию без всяких следов  поклонения.
Лесенка выглядела так, словно крестьянин лет двадцать назад  оставил  ее
около поленницы и забыл сжечь. Она была старой, это дьякон  допускал.  И
выглядела она в точности как та побрякушка, которую  одноглазый  язычник
носил на шее.
   - Ты уверен, что это Грааль? - спросил дьякон.
   Предатель Ришье начал бормотать что-то в подтверждение.
   - Не ты. Ты, Сигарт. Это ли та реликвия, которую ищет император?
   - Она была надежно спрятана, - бесстрастно ответил Сигарт. -  Глубоко
внутри горы, по пути полно ловушек. И  засад  тоже.  Нескольких  человек
потеряли. Но я вел эту крысу на поводке и жег  много  факелов.  В  конце
концов мы нашли ее. Странное место. Куча сожженных костей.
   - Отвечай на вопрос!
   Сигарт поморщился, будучи вынужден принять решение.
   - Да, я думаю, это она. По крайней мере, они так думают. Рядом с  ней
мы еще много чего нашли.
   Он махнул большим  пальцем,  и  подошли  четыре  человека.  Еще  один
повелительный жест, и они раскрыли принесенные мешки, высыпав содержимое
на грязный пол халупы, которую Эркенберт  избрал  своим  пристанищем.  У
дьякона перехватило дыхание при виде золотых блюд, кубков, кадильниц для
фимиама, предметов, которые,  по  всей  видимости,  предназначались  для
божественных служб. Вернее, для идолопоклоннических служб,  поправил  он
себя. Во всяком случае, это не из имущества мирян, даже не из  имущества
королей. У дьякона начало складываться определенное мнение.  И  тут  его
взгляд упал на два неожиданных среди этой роскоши предмета.  Книги.  Две
штуки. Он поднял одну, раскрыл.
   - Что это? - спросил он у безучастного ко всему Ришье.
   - Это священные книги нашей... э-э, еретической веры. Их  только  два
экземпляра существует. - Ришье хотел было сказать "только два экземпляра
осталось", но какой-то внутренний голос удержал его.
   - И что же в них священного?
   - Они рассказывают о том... в них утверждается, что они  рассказывают
о том, что произошло после... после того, как Христос был снят с креста.
   - Об этом рассказывается в Евангелии от Никодима. Святая  Церковь  не
сочла его достойным включения в библейский канон, но относится к нему  с
почтением.  В  христианских  библиотеках  есть   много   списков   этого
Евангелия.
   -  Здесь  рассказана  другая  история,  -  прошептал  Ришье.  Он   не
осмеливался даже намекнуть, о чем идет речь.
   С застывшим лицом Эркенберт принялся  перелистывать  страницы  книги.
Латынь, на которой та была написана, не вызвала у него затруднений, хотя
секунду-другую дьякон кривил губы от презрения к  варварским  искажениям
языка. Затем его лицо сделалось еще  более  суровым  и  мрачным.  Дьякон
дошел до утверждения, что Христос  остался  жив.  Он  не  умирал.  И  не
воскресал. Сбежал, женился, растил детей. Отрекся от своей веры.
   Отрекся от своей веры.
   - Ты читал эту книгу? - спросил Эркенберт.
   - Нет. Никогда.
   - Ты лжешь. Ты знал, что в ней рассказана другая история. Сигарт! Что
ты сделал с людьми, которые были повешены в сарае?
   -  Выкопали  могилу.  Ждем  священника,  чтобы  прочитал   над   ними
погребальную службу. Некоторые из них могли быть добрыми католиками.
   - Погребальной службы не  будет.  Некоторые  из  них  были  заведомые
еретики. Еретики настолько гнусные, что не заслуживали бы похорон,  если
бы не вонь, которая от них остается. Но вонь от этих книг  еще  сильнее.
Прежде чем заполнишь могилу, Сигарт, брось в нее это. Мы не предадим эти
книги очищающему пламени,  пусть  лежат  и  гниют  вместе  с  гнилью  их
авторов. И еще, Сигарт...
   Их  взгляды  встретились,  последовал  едва  заметный  кивок.  Сигарт
бесшумно извлек свой кинжал, одними губами спросил:
   - Сейчас?
   Еще один кивок. Уловив какой-то намек на происходящее, Ришье рванулся
к коленям дьякона, негромко бормоча:
   - Я добыл вам Грааль, я заслужил наград...
   Кинжал вошел сзади в основание черепа.
   - Ты получил свою награду, - сказал Эркенберт  распростертому  ничком
телу. - Я избавил тебя от страха. Ты не заслужил исповеди и спасения. Вы
хуже, чем Пелагий, хуже, чем Арий. Они несли ложную веру, а вы... вы  бы
оставили христиан вообще без веры. Не открывай эту книгу,  Сигарт,  ради
спасения твоей души.
   - С этим все в порядке, magister, - добродушно сказал Сигарт. - Я  не
умею читать.
   - Чтение - только для мудрых, - подтвердил Эркенберт.

***

   Двумя днями позже и на  тридцать  миль  через  горные  проходы  южнее
Эркенберт с точностью рассчитал время своего появления на  императорском
празднестве. Три ночи подряд император оставался на  поле  битвы,  чтобы
дать отдохнуть воинам, похоронить мертвых,  разделить  добычу  из  обоза
халифа и послушать, как армейские священники  поют  "Те  Deum  laudamus"
<"Тебя, Боже,  хвалим"  (лат.).>  на  алтаре,  сложенном  из  трофейного
оружия. Сейчас император  сидел  во  главе  высокого  стола  в  огромном
павильоне, все занавесы внутри которого  были  сорваны,  чтобы  пирующие
смогли разместиться в бывшем гареме халифа.
   Эркенберт  медленно  вошел  и   предстал   перед   императором,   его
триумфально сопровождали шесть "риттеров"  Ордена  в  отполированных  до
сверхъестественного блеска доспехах. Императорские менестрели прекратили
играть, слуги и виночерпии, осознавшие торжественность минуты, отступили
к обитым шелком стенам. Сам Бруно  тоже  понял,  что  сейчас  произойдет
нечто важное, какое-то знаменательное событие. Его  лицо  побледнело  от
зародившейся в сердце надежды. Он вскочил,  и  все  разговоры  мгновенно
стихли.
   Эркенберт не сказал ни слова, лишь подошел еще ближе.  Остановившись,
он повернулся, как бы слагая с себя  роль  главного  действующего  лица,
словно бы являя своей аскетичной фигурой в простой черной сутане образец
христианского смирения. Потом сделал Сигарту знак рукой.
   Надувшись от  гордости,  риттер  сдернул  с  Грааля  богатое  узорное
покрывало и передал  его  своему  заместителю.  В  безмолвии  он  поднял
деревянную  лесенку  на  вытянутой  над  головой  руке,  словно   боевой
штандарт.
   - Это, это же... - начал император.
   - Это лесенка Иосифа Аримафейского, на которой  тело  Господа  нашего
было перенесено в святой гроб, - выкрикнул Эркенберт во всю  силу  своих
легких. - Из которого Он  восстал  на  третий  день,  согласно  Писанию!
Согласно апостольскому Символу веры!  Пусть  все  увидят  Грааль,  и  да
укрепится вера!
   Император мгновенно опустился на одно  колено,  его  примеру  тут  же
последовали  все  находившиеся  в  павильоне  мужчины  и   женщины,   за
исключением Сигарта, застывшего подобно монументу.
   Наконец Сигарт благоговейно опустил Грааль на землю, и, словно  части
механической игрушки, император и его  приближенные  тут  же  поднялись.
Бруно протянул руку. Сигарт подошел и вложил в нее Грааль. Другой  рукой
император приложил к Граалю Святое Копье.
   - Смерть и жизнь, - бормотал он, и слезы текли по его лицу. - Жизнь в
смерти. Но, Эркенберт... Это же голое дерево.
   Дьякон махнул рукой четырем другим риттерам, и  те,  как  уже  делали
однажды, высыпали содержимое своих мешков на пол.
   - Церковная утварь еретиков, - пояснил Эркенберт. - Реквизирована  во
славу Господа.
   - И вся она достанется Господу, - сказал Бруно.  -  Клянусь,  что  ни
один человек не получит и гроша из твоих трофеев. Я возмещу  эту  потерю
воинам и монахам Ордена из собственного кошелька. А каждая  унция  этого
золота попадет в величайший реликвариум Запада, где во веки веков  будет
сиять священная реликвия. И еще я клянусь, - воскликнул  Бруно,  обнажив
меч и удерживая его перед  собой  словно  крест,  -  я  клянусь,  что  в
благодарность  за  посланную  мне  Господом   милость   я   завоюю   для
католической Церкви всю Испанию или умру. Больше того! В прежней Империи
я  не  оставлю  в  живых  ни  одного  человека,  который   не   признает
безраздельно власть Церкви святого Петра. Будь то в  Иберии,  Мавритании
или Дакии.
   - Или в Англии, - подсказал Эркенберт.
   - Или в Англии, - повторил Бруно. -  И  клянусь  еще  вот  в  чем.  В
благодарность за то, что дьякон  укрепил  мою  веру,  когда  я  поддался
недостойным   сомнениям,   я   не   только   верну    его    захваченную
вероотступниками страну в лоно Церкви, но сделаю его самого  наместником
святого Петра, возведу на папский престол.  Мы  с  ним  будем  совместно
править Церковью и Империей. Из святого Рима!
   Слушатели слегка заволновались, хотя не осмелились даже  зашептаться.
Они не сомневались, что у императора  хватит  власти  сместить  Римского
папу. Но есть ли у него на это право? Однако  многие  не  имели  никаких
возражений. Лучше уж англичанин, вместе с ними участвовавший в боях, чем
никому не известный итальяшка, ни разу в жизни не высунувшийся за  стены
своего города.
   - А теперь, Эркенберт, - заговорил  Бруно  уже  нормальным  тоном,  -
поставь Грааль на его почетное место и расскажи нам, как ты разыскал эту
реликвию. И еще мне нужен  твой  совет.  Нам  в  плен  попали  несколько
женщин, одна  из  них  твоя  соотечественница,  вот  она,  подает  вино.
Халифова шлюха, да покарает Господь мусульманский разврат. Впрочем,  это
не ее вина. Что мне делать с ней и с остальными?
   Эркенберт метнул взгляд на красавицу, внимательно прислушивающуюся  к
разговору   на   почти   понятном   ей   нижненемецком   языке.   Взгляд
неодобрительный.
   - Пусть искупает свой  грех,  -  проскрежетал  дьякон.  -  Она  и  ей
подобные. Надо учредить орден Святого Грааля, женский монашеский  орден.
С суровым уставом, специально для кающихся. -  Он  вспомнил  непотребную
ересь уничтоженных им книг,  гнусные  россказни  о  женитьбе  Христа  на
Магдалине. - Назовем орден  именем  святой  Марии  Магдалины.  Один  Бог
знает, сколько найдется на свете шлюх, чтобы вступить в него.
   Руки Альфлед не  дрожали,  когда  она  наполняла  кубок.  Она  прошла
хорошую школу умения владеть собой.
   Шеф уже много дней готовил свой соединенный флот  к  выходу  в  море:
перегружал запасы с вновь прибывших кораблей на старые, завозил с берега
на все корабли пресную воду и провиант, который можно было  раздобыть  в
Септимании, организовывал береговые команды, чтобы искали  и  обтесывали
каменные ядра для катапульт, а сами  катапульты  возвращал  с  береговых
укреплений на корабли.

***

   Постепенно дело наладилось. Шефу иногда казалось, что  с  неожиданным
прибытием подкрепления был преодолен какой-то важный водораздел. Или  же
- в глубине души он именно этого и  боялся  -  ему  стал  помогать  Бог.
Вырвавшийся на свободу Бог. Войско императора,  значительно  ослабленное
после того, как сам император с главными  силами  двинулся  на  битву  с
халифом, однажды ночью сняло свою чисто символическую осаду  и  исчезло.
Вскоре восстановился подвоз провизии и связь с внешним  миром,  так  как
окрестные жители убедились, что дороги снова  свободны  для  проезда.  В
небе весело парили воздушные змеи, это Толман и его товарищи с гордостью
демонстрировали новым зрителям свою удаль. Фарман же,  в  свою  очередь,
выложил двенадцать подзорных труб, изготовленных стеклодувами Стамфорда:
линзы довольно мутные, и вдобавок с шероховатой  поверхностью,  хотя  их
шлифовали самым тонким песком и мелом; но все  же  они  доказывали,  что
искусство арабских мастеров со временем удастся воспроизвести. Квикка со
своей командой неторопливо и аккуратно построил новый требукет, на  этот
раз  -  с  боковыми  укосами  на  правильно  сконструированной  раме,  и
тренировался  в  стрельбе  до  тех  пор,  пока  не  убедился,  что   его
конструкция достаточно совершенна. В небе днем и ночью загорались  огни,
это Стеффи  в  спокойной  обстановке  без  помех  усовершенствовал  свое
изобретение. Соломон разыскал  на  городском  базаре  приспособление  из
нанизанных на проволоку костяшек, которое для вычислений Шефа  оказалось
гораздо удобнее, чем поднос с песком.
   Шеф лично  осмотрел  на  захваченной  красной  галере  каждую  деталь
греческого механизма для метания огня, залез в топливный бак, понюхают и
попробовал на вкус находившееся в нем  загадочное  вещество,  исследовал
фитиль,  топку,  мехи,  покачал  рукоятку  странного   насоса,   который
почему-то был нужен, чтобы привести  машину  в  действие.  Шеф  не  стал
проводить испытания огнемета. "Я дам тебе  греческий  огонь",  -  сказал
Локи и  действительно  дал.  Но  это  не  значит,  что  Шеф  должен  его
использовать или платить назначенную Локи цену.
   Хотя не исключено, что однажды он поднажмет на греческих  мастеров  и
вынудит их нарушить обет молчания. В данный же  момент  Шеф  был  вполне
удовлетворен  тем,  что  имеет  в  своем   распоряжении   самые   мощные
военно-морские силы на Внутреннем  море,  способные  отогнать  греческий
флот даже при полном штиле, а  в  любое  другое  время  -  вынудить  его
вступить в бой и потопить его. "И с другой стороны,  -  подумал  Шеф,  -
если греки просто увидят медный купол на одном из моих кораблей, они  не
решатся приблизиться". Шеф вернул себе преимущество в  военной  технике,
которое какое-то время  находилось  под  угрозой.  Но  скоро  император,
поскольку правит на суше, будет править и на море.  Путь  к  отступлению
пока свободен. Надо решиться и воспользоваться им.
   Однако сейчас его  занимал  другой  вопрос.  Не  то  чтобы  насущный,
скорее, вопрос для философон, и все же  инстинкт  подсказывал,  что  его
необходимо решать немедленно. Раньше, чем Шеф обнаружит, что  попался  к
Локи на крючок. Он много думал о видении, которое  развернул  перед  ним
Риг, о Локи и о Логи, о гиганте Локи и о боге  Локи.  Внутри  священного
круга жрецов Пути всегда зажигают огонь Локи.  Разве  сам  бог  огня  не
должен тоже находиться внутри круга?
   И тогда он созвал жрецов в тот самый тенистый дворик,  где  читали  и
переводили книгу еретиков.  Приглашены  были  жрецы  Пути,  те  четверо,
которые пришли с Шефом, - Торвин, Скальдфинн, Хагбарт и  Ханд,  а  также
провидец Фарман, благодаря которому и был  снаряжен  новый  флот.  Кроме
того, участвовали высшие командиры: Бранд, Хардред,  Гудмунд,  Ордлав  -
два англичанина и два норманна. И  наконец,  еврей  Соломон  и  Свандис,
снова с вызовом надевшая белые одежды жрецов Пути. Итого  присутствовало
одиннадцать мужчин и  одна  женщина,  и  все  носили  амулеты  Пути,  за
исключением двоих: Соломона и Хардреда -  последний  по  примеру  своего
короля Альфреда решил не оставлять  христианской  веры,  в  которой  был
воспитан. Шеф намеренно  устроил  так,  чтобы  все  сидели  за  овальным
столом, словно на священном круге жрецов  Пути.  Впрочем,  круг  не  был
огражден священными низками рябины, символизирующими жизнь, дай  костер,
ограничивающий время для разговоров, не зажигали.  Но  позади  себя  Шеф
воткнул в песок семифутовое боевое копье как  напоминание  о  ритуальном
копье Одина. Он заметил, что жрецы при  виде  копья  переглянулись:  что
это? не насмешка ли над их обрядами?
   Шеф постучал по столу костяшками пальцев. - Я созвал  вас  для  того,
чтобы обсудить наши планы на будущее. Но прежде всего мы должны  извлечь
некоторые уроки из того, что уже произошло.
   Он обежал взглядом стол, остановился на Свандис.
   - Теперь мы знаем одну вещь - что Свандис была не права. Она говорила
мне, говорила всем нам, что богов не существует, что богов создают  люди
из-за собственной слабости, из-за своего несовершенства. И что  видения,
ниспосланные мне богами, - это просто мои сны, порождения  моего  мозга,
как голодным снится хлеб, а испуганным снится причина их страха.  Теперь
мы знаем, что из ее утверждений неверно,  по  крайней  мере,  последнее.
Фарман за тысячи миль узнал про наши беды и пришел к нам на выручку. Его
видение оказалось правдой. Но оно было  ужасным.  Фарман  увидел  то  же
самое, что видел я, видел  уже  трижды.  Локи  вырвался  на  волю.  Локи
освободился от своих цепей.  Он  готов  освободить  от  Грейпнира  волка
Фенриса и начать Рагнарок. Так что нам следует снова задуматься о богах.
Они существуют на самом деле. И все же возможно, что Свандис  не  совсем
не права. Потому что боги и вера в них как-то  связаны  между  собой.  Я
обращаюсь к Ханду. Ханд, скажи теперь для всех, а не только для  тех,  с
кем ты уже разговаривал, скажи, что ты думаешь о богах.
   - Я бы сказал, что Свандис отчасти права, -  отозвался  Ханд.  Он  не
поднял глаз и не посмотрел на нее. - Боги созданы людьми. Но как  только
они созданы,  они  становятся  реальностью.  Они  -  плоды  воображения,
порожденные нашей верой, но когда они созданы, они обретают власть  даже
над теми, кто не верит в них. Я также  думаю,  что  они  злы,  ведь  они
рождены из-за слабости.
   - Даже Идуна?  -  строго  поинтересовался  Тор-вин,  сверля  взглядом
яблоко на шее Ханда, знак богини-целительницы. Ханд не ответил.
   - Но если Ханд прав, - продолжал Шеф, - мы должны согласиться еще вот
с чем. Существуют другие  боги,  кроме  богов  Пути.  Господь  христиан.
Иегова евреев. Аллах мусульман.
   - Тогда почему же они нас не уничтожили?  -  спросил  Хагбарт.  -  Их
приверженцы достаточно нас ненавидят, чтобы этого  желать  всеми  силами
души и поверить в это.
   - Ханд дал хороший ответ на такой вопрос. Он  напомнил,  сколько  нас
таких - как  он  и  как  я,  -  которые  были  с  колыбели  воспитаны  в
христианстве, но совсем не имели веры. Только привычку. Может быть  так,
что  материя  разума,  из  которой  сотканы  боги,  очень  деликатная  и
необычная, как греческий огонь. Может  быть,  некоторые  разумы,  разумы
большинства людей, вообще неспособны ее вырабатывать. И не забывайте,  у
христиан тоже есть свои святые и провидцы. А с другой стороны, если боги
происходят от нас, у них сохраняются наши сильные и  слабые  стороны.  В
точности как сказала Свандис. Бог христиан не  действует  в  этом  мире.
Своих поклонников он переносит в иной мир. - Шеф вспомнил одно из  своих
ужасных видений, в нем король Эдмунд, замученный язычниками, прошел мимо
него навстречу судьбе, в которой не видел ни  проблеска.  -  Наши  боги,
боги Пути, действуют в этом мире, подобно своим жрецам  и  приверженцам.
Они верят в то, что можно сделать руками.
   Бранд, глядя на напряженные лица вокруг стола, расхохотался.
   - Я человек Пути, - выкрикнул он. - Я выступил на стороне Пути против
проклятых Рагнарссонов, правильно? Но чем больше я вижу и чем  больше  я
слышу, тем меньше я верю во что бы то ни было, кроме трех вещей. Это мой
корабль, мое золото и мой "Боевой тролль".
   Он подхватил свой украшенный серебром боевой топор, потряс им  и  еще
раз отпил из двухпинтовой  кружки  пиво,  запас  которого  привез  вновь
прибывший флот.
   - Пока мы с тобой согласны, - сказал Шефу Торвин. -  Мне  не  слишком
нравится то, что ты сказал про бога христиан, но я готов допустить,  что
ты прав. В конце концов, мы всегда говорили - и ты сам всегда говорил, и
доказал это своими делами, вот  Хардред  может  подтвердить,  -  что  мы
боремся не против христиан и не против христианства,  а  против  Церкви,
которая управляется из Рима. Потому что  мы-то  прислушиваемся  к  твоим
словам, но если бы ты попробовал сказать такое императору и находился  в
его власти, тебе бы очень повезло, если бы ты умер  легко.  Христианская
Церковь не терпит соперников! Не хочет делиться властью и монополией  на
истину. Именно это наш основатель ярл Радборд знал и  предвидел.  Именно
поэтому мы проповедуем Путь. Чтобы каждый мог сам выбирать себе дорогу.
   - Каждый мог сам выбирать себе дорогу, - повторил Шеф. -  Поэтому  мы
здесь.
   Он глубоко вздохнул, поскольку наступил решающий момент:
   - Я считаю, что пришло время для новых путей.
   - Для новых путей?
   - Для новых амулетов. Для нового знания. Свандис  уже  подала  пример
своим амулетом в виде  пера  птицы.  Он  подразумевает  изучение  нашего
мышления, записи всего,  что  кажется  нам  самым  мимолетным.  Изучение
мышления и материи разума. Какого бога ты  избрала  своим  покровителем,
Свандис?
   - Никаких богов, - ответила дочь Ивара. - И никаких богинь.  Я  взяла
имя из наших сказаний. Я ношу перо Эдды, что  значит  "прабабушка",  как
знак наших старинных преданий и обычаев. - На  латыни  edo  означает  "я
пишу", - заметил Скальдфинн. - Свандис  этого  не  знала.  Одно  из  тех
совпадений, которые посылают боги. Я думаю, у Свандис есть новое знание,
которое нам следует принять.
   - Нам нужен еще один амулет, - сказал Шеф. -  Арабский  значок  sifr,
что означает "ничто, ноль". Могущественное "ничто". Если бы у  меня  еще
не было своего знака, я бы выбрал этот. Это  будет  знак  для  тех,  кто
умеет считать, а их богом будет  Форсети,  который  прекращает  споры  и
дарует определенность. Третьим знаком будут крылья Велунда. Для  Толмана
и других летунов. Шеф обвел присутствующих  своим  единственным  глазом,
стараясь подчинить сомневающихся своей воле и  оценивая,  насколько  это
ему удается. Пока они с ним. Жрецы Велунда, жрецы Форсети, это ново,  но
их примут. Жрецы Пути всегда приветствовали  новые  профессии,  будь  то
летание по небу, изготовление линз или  вычисления.  Пора  приступать  к
самому трудному:
   - Считаю, что нам нужен и четвертый  знак.  Для  таких,  как  Стеффи,
который обжег себе руки, стараясь осветить нам поле боя. Нам нужны люди,
которые будут носить знак огня. Знак Локи.
   Торвин сразу вскочил, его молоток сам скользнул с пояса в руку, а  на
лицах Скальдфинна и Хагбарта, да и  Фармана  тоже,  появилось  выражение
ужаса.
   - Ни один человек не может носить этот знак! Мы зажигаем огонь  Локи,
чтобы он напоминал нам, с чем мы имеем дело. Но  мы  не  поклоняемся  ни
огню, ни его богу. Даже если ты все сказал верно  про  людей,  создающих
богов, и так  далее,  зачем  нам  создавать  богов,  подобных  Локи?  Он
обманщик, отец чудовищного отродья. Погубитель Бальдра.
   - Зачем создавать? Да мы уже их создали. - Шеф оглядел комнату, чтобы
видеть, как воспринимают его слова. - Если Ханд прав и Локи  существует,
тогда это мы его создали. Создали из страха и  ненависти.  Сделали  так,
что он погубил добро и красоту, потому что мы завидовали. Приковали его,
чтобы не винить во всем самих себя.  Сделали  его  безумным.  Сейчас  он
вырвался на волю. Я  сам  боюсь  его  сильнее,  чем  вы.  Но  я  заявляю
следующее. Такая же свобода для Локи, как для Тора. Для  зла  такая  же,
как для добра. Если он нападет на нас, мы его уничтожим. Но огонь  может
быть за нас, а не только против нас.
   Торвин огляделся, словно ожидая, что раздастся гром с ясного неба.
   - Такая же свобода для Локи, как для Тора! - повторил он. -  Но  ведь
он отец чудовищного отродья. Ты их видел. Ты с ними встречался.
   Его взгляд нерешительно остановился на Свандис, словно оценивая,  как
далеко можно зайти. Тор-вин убежден, вспомнил Шеф, что отец девушки Ивар
Бескостный был порождением Локи, имеющим нечеловеческую форму  в  другом
мире, в мире богов. Если уж на то пошло, Шеф и сам в это верил. Но  Локи
тогда был прикован и безумствовал от боли.
   - Свобода не тоже самое, что беззаконие,  -  заговорил  Шеф.  -  Если
приверженец Локи придет и скажет, что его бог заставляет  его  совершить
при  погребении  человеческое  жертвоприношение   или   разрезать   ради
удовольствия женщину на кусочки, мы скажем ему, что наказанием за  такие
дела будет смерть. По закону людей Пути это всегда так. Это  и  отличает
нас от язычников. Сейчас я не знаю, что заставило  Локи  убить  Бальдра,
что заставило людей придумать Локи и Бальдра и убийство  одного  другим.
Но я знаю, что, когда мы исцелим мировой  недуг  и  вернем  Бальдра,  мы
должны будем уверовать во что-то иное, кроме вечной вражды.
   Фарман заворочался на своем стуле и заговорил тихим голосом.  Человек
он был невыразительный: когда Шеф впервые встретил его, это произошло  в
видении Велунда, где Шеф был хромым, но могучим кузнецом богов, а Фарман
- не более чем мышью, попискивающей  из-за  плинтуса.  По  временам  Шеф
теперь так  и  воспринимают  его.  как  попискивающую  мышь.  Однако  он
пользовался большим уважением. Все признавали, что его видения верны. Он
и Виглик были двумя самыми знаменитыми провидцами Пути.
   - Расскажи нам предание о плаче по Бальдру, - сказал он, посмотрев на
Торвина.
   Торвин выглядел нерешительным, он подозревал, что его рассказ так или
иначе вызовет возражения. Однако по обычаям Пути он не мог отказаться.
   - Вам известно, - начал он, - что  после  смерти  Бальдра,  вызванной
кознями Локи Лафейярсо-на, одноглазый верховный бог  Один  построил  для
своего сына погребальную ладью, на которую и положил его тело. Но прежде
чем поджечь ладью, Один послал своего слугу  Хермота,  лучшего  воина  в
Эйнхериаре, в мир Хель,  чтобы  узнать,  нет  ли  какого-нибудь  способа
вернуть Бальдра. И Хермот пересек мост Гиаллар, подъехал к воротам  Хель
и перепрыгнул через них на восьминогом коне Одина.
   Теперь Шеф заворочался на стуле,  потому  что  этот  рассказ  он  уже
слышал, но сам видел немножко другое.
   - Он въехал в мир Хель и просил богиню Хель отпустить Бальдра, но она
отказалась и сказала, что Бальдр сможет выйти из мира Хель, только  если
все существа, живые и мертвые, заплачут  о  нем.  Если  хоть  кто-нибудь
откажется, Бальдр должен будет остаться. И Хермот приехал назад, и тогда
боги велели  всем  сотворенным  сущностям  плакать  по  тому,  кого  они
утратили, и все они заплакали: люди, животные, земля, камни и  растения.
Но в конце посланник богов попал в пещеру  к  женщине  гигантов,  и  она
сказала, - тут голос Тор-вина превратился в глубокий бас, которым всегда
исполнялись священные песнопения:

   Ни слезинки не проронит Текк на похоронах Бальдра.
   Лишь проклятья одноглазый слал ей в мудрости своей.
   Так пусть у Хель останется то, что есть у ней.

   Итак, требование богини Хель не было выполнено, и  Бальдр  остался  у
нее. Тело Бальдра сожгли на погребальной ладье, а вместе с  ним  -  жену
Бальдра Наину, которая умерла от скорби. Большинство людей  думают,  что
та женщина гигантов - это и был Локи Лафейярсон в ином обличье.
   - Хорошо и верно рассказано, Торвин, - вступил  Фарман  своим  мягким
голосом, - но остаются еще некоторые вопросы. Вам известно,  что  слюна,
текущая из пасти волка Фенриса, называется "von", то есть  "надежда",  и
это означает, что полагаться на надежду, как  это  делают  христиане,  и
прекращать борьбу, когда надежды не остается, - ниже достоинства  воина.
Но что подразумевает имя женщины гигантов -  Текк,  -  которое  означает
"благодарность", как "von" означает "надежду"? - Торвин покачал головой.
-  Не  подразумевает  ли  оно,  что  цена  за  возвращение   Бальдра   -
просто-напросто благодарность?
   - Благодарность за что? - прорычал Торвин.
   - За все, что Локи сделал раньше.
   - В преданиях говорится, что Локи был верным товарищем, когда  они  с
Тором отправились к Чужому Локи, чтобы бороться со Старостью  и  поднять
Змея Мидгарда, - подтвердил Хагбарт.
   - Значит, Локи был верным товарищем в борьбе против  Локи,  -  сказал
Фарман. - Но когда его верность не признали и не поблагодарили  за  нее,
он  стал  тем,  что  мы  из  него  сделали.  Не  предлагает  ли   король
поблагодарить и признать доброго Локи?  И  направить  его  против  злого
Локи?
   -  Хермот  не  попал  в  мир  Хель,  -  сказал  Шеф  с   несокрушимой
уверенностью,  порожденной  ниспосланным  ему  некогда  видением.  -  Он
остановился у решетки Гринд. Он отрезал голову  петуха  и  перекинул  ее
через стену, а потом поехал  назад.  Но  прежде  чем  Хермот  уехал,  он
услышал, что петух закукарекал с той стороны.
   - Значит, жизнь есть даже в мире смерти, - заключил  Фарман.  -  Даже
там, где находится Бальдр. Значит, есть шанс... Шанс исцелить мир от его
болезни и вернуть в него красоту. - Он посмотрел на  Шефа,  предназначая
свои слова для него одного: - И таким способом старые становятся  юными.
Не как драконы, цепляющиеся за то, что у них было. А как змеи,  скидывая
свою кожу. Кожу прежних верований. Старые знания умирают.
   "Фарман участвовал не в одном-единственном моем  видении,  -  подумал
Шеф, - хотя я и не замечал его".
   Торвин, чувствуя, что нить разговора  от  него  ускользнула,  оглядел
сидящих и увидел на их лицах разнообразные выражения,  от  оцепенения  у
Хардреда до растущего интереса у Скальдфинна и  сердитого  несогласия  у
Свандис.
   - Этот вопрос нужно передать на полный круг жрецов, - предложил он.
   - Рано или поздно, да, - согласился Фарман.
   -  Но  какое  это  имеет  отношение   к   нашим   планам?   К   нашим
непосредственным ближайшим планам?
   - На это я тебе отвечу, - отозвался Шеф. - Сдается мне, что мы  можем
сделать очень много разных вещей. Мы можем отправиться  домой,  отбросив
греков со своего пути.
   - Может быть, по пути еще чем-нибудь разживемся, - предложил Гудмунд.
   - Мы можем войти в устье Гвадалквивира и подняться до Кордовы. Халифа
больше нет, если наши сведения верны.  Наша  поддержка  может  оказаться
важной для его преемника. Думаю, что  мы  сможем  потребовать  для  себя
право проповедовать Путь. Покойный халиф нам бы такого не разрешил, да и
любой халиф, уверенный в своей власти. А при  нынешней  ситуации  -  кто
знает?
   - Мы можем здорово разжиться в Кордове, - сказал Бранд Гудмунду. - Ты
в ней не был, но я тебе  говорю,  в  том  налете  пятнадцать  лет  назад
Рагнарссоны только слегка поскребли поверхность.
   - Но если то, что мы говорили, - правда, - продолжал Шеф, - тогда,  я
думаю, нам следует сделать нечто другое. Ведь  мы  все  говорили,  Ханд,
Свандис и даже Фарман, что силу в  этом  мире  дает  вера.  Значит,  нам
следует усилить самих себя и тех, кто к нам  настроен  дружественно  или
хотя бы терпимо. И мы должны разрушить веру  тех,  кто  не  дает  другим
вздохнуть. Кто не оставляет свободы ни  Локи,  ни  Тору.  Никому,  кроме
своего Единого Бога.
   - И как нам это сделать? - любезно осведомился еврей Соломон.
   - Во-первых, бумага. Во-вторых, агенты. Сейчас объясню...

Глава 12

   С Хлитскьяльфа, сторожевой площадки богов, Аэзиры  смотрели  вниз  на
землю. Далеко внизу они видели языки пламени,  напоминающие  наконечники
копий, видели, как собираются волки и  вороны.  Хеймдалль,  который  мог
слышать, как растет трава и как ворочаются мысли в голове  человека  или
бога, вздернул голову и, задрав бровь, повернулся к своему брату Ригу. В
голове Одина прозвучала мысль: "власть уплывает из моих  рук".  Но  Отец
всего сущего не высказал свою мысль, и Хеймдалль промолчал.

   - Хотел бы я знать, кто освободил его от цепей,  -  наконец  произнес
Один.
   Даже Хеймдалль не знал, что это  сделал  Риг,  потому  что  Риг  умел
скрывать свои мысли, когда хотел.
   - Все со временем изнашивается, - заметил  Риг.  Не  слишком  удачный
ответ тому, кто не желал признавать границ для своей власти -  хотя  эти
границы были достаточно очевидны всем. Риг  попробовал  зайти  с  другой
стороны:
   - Но и семена всходят вовремя.
   - О чем ты говоришь?  -  рявкнул  Один.  -  Локи  вырвался  на  волю,
Хеймдалль готов протрубить в рог, Последняя Битва богов  и  людей  может
начаться в любой момент, с огненным оружием и летающими воинами, а  наши
приверженцы сейчас переходят на сторону  Локи.  Вслед  за  твоим,  между
прочим, приверженцем.
   - Ну, он пока не сменил свой амулет, - ответил Риг. - Я  прошу  тебя.
Отец всего сущего, вспомни, что было несколько поколений  назад.  Какими
мы тогда  были?  Слабыми.  Создания  немногочисленных  лесных  бродяг  и
морских пиратов. Мы превращались уже в простых коббольдов  и  никсов.  А
сейчас мы стали сильными. И не  благодаря  жертвоприношениям  в  Упсале,
которые отпугивали тысячу людей, а укрепляли веру у  десятка.  Благодаря
вере и преданности.
   - Ну и чем это поможет в том, что Локи  освободился?  И  люди  готовы
поклоняться ему?
   - Локи не всегда был плох.
   Один обратил на Рига свой устрашающий единственный глаз:
   - Он убил моего сына. Он лишил мир света и сделал его пустым.
   Риг не боялся, но взгляд Одина трудно было выдержать. Он отвел глаза,
однако продолжал говорить:
   - Когда-то Локи был нашим товарищем. Если бы мы это признали,  он  не
почувствовал бы ревности и зависти, которые  заставили  его  взяться  за
омелу и обмануть Хеда.
   - Он говорил нам много злого в нашем  собственном  доме,  -  вмешался
Хеймдалль. - Меня он  звал  "чернозадым",  говорил,  что  я  раб  богов,
которому не разрешают спать.
   - Ты никогда не спишь, - ответил Риг.  -  Дело  в  твоем  собственном
сыне, - сказал Один. - В твоем сыне и приверженце, которого  ты  упросил
меня пощадить один раз, другой. Это он освободил  Локи,  снова  выпустил
его в этот мир. Хотя он, кажется, не хочет того, чего хочет Локи. Но все
равно, объясни-ка мне, почему я должен пощадить его в третий раз?
   Один поднял свое копье Гунгнир, направил его на синеющее далеко внизу
Внутреннее море.
   - Яне прошу для него пощады, -  сказал  Риг.  Все  боги,  вся  дюжина
собравшихся, с недоверием взглянули на своего брата. - Возьми его,  если
хочешь. Это будет не самый удачный  новобранец  для  твоего  Эйнхериара,
Один. Бочки с медами не опустеют и десяти раз, как герои  начнут  ковать
себе оружие, убивающее на расстоянии, и слабейшие станут сильнейшими. Но
возьми его, если хочешь. Я скажу только одно: поживем  -  увидим.  Может
быть, если он пойдет своим путем, сильные боги станут слабыми,  а  боги,
которые были слабы - как мы когда-то, несколько поколений назад, когда и
я был почти забыт, - эти боги могут стать сильными.
   "Это правда, - подумал Хеймдалль, - и не несколько поколений  прошло,
а меньше чем жизнь одного  человека;  Риг  был  простой  тенью  на  краю
праздника богов, недостаточно значительным, чтобы Локи над ним издевался
или Один советовался с ним. Теперь же многие носят его амулет, и  братья
уступают ему дорогу. Как же все это вышло?"
   - Кто, по-твоему, станет слабым? - наконец спросил Хеймдалль.
   - Те боги, которые неспособны делиться властью или завоевывать сердца
людей без принуждения.
   - Ты подразумеваешь меня ? - с угрозой спросил Один.
   - Нет, отец. Тебя никто еще не называл ревнивым богом.
   Аэзиры задумались над словами своего  брата.  Некоторые  опять  стали
смотреть вниз, на обширное Средиземье, на узкой каемке которого только и
были у них приверженцы. Лица их  стали  неподвижными,  как  у  лошадиных
барышников, заметивших возможность словчить.
   - Но твой сын не вернет назад моего сына.
   - Есть пророчества, что после Рагнарока те, кто уцелеет, будут жить в
новом веке, в лучшем мире, где возродится Бальдр.  Но  ты  не  уцелеешь,
отец. Волк Фенрис ждет тебя, и Фрейра ждет Сурт. Но  если  Рагнарока  не
будет, если его не будет, разве  можем  мы  утверждать,  что  Бальдр  не
сможет все равно воскреснуть? Если даже Локи  готов  будет  заплакать  о
нем? Если ты хочешь снова увидеть своего сына вне стен мира Хель,  тогда
ты должен выбрать другую дорогу.
   На этот раз на  лице  Одина  появилось  выражение,  как  у  человека,
который видит далеко идущие последствия, свою выгоду.

   - Как вам удалось выбраться? - спросила  Свандис.  Перед  ней  сидела
одна из тех женщин, с кем она разговорилась и  всплакнула  у  фонтана  в
тенистом кордовском дворике, светловолосая Дльфлед, некогда ее  враг,  а
теперь ее товарищ.
   Альфлед пренебрежительно пожала плечами и откинула волосы с лица, уже
тронутого солнечным загаром.
   - Маленький черный ублюдок  сказал  широкоплечему  ублюдку,  что  нас
нужно превратить в монахинь. Берта - та франкская девушка, ты ее помнишь
- была счастлива при одной  мысли  об  этом,  она  никогда  не  получала
большого удовольствия от мужчин. Но Оулед не захотела стать христианкой,
а я-я не захотела стать монахиней. Я не  слишком  часто  видела  мужчин,
вернее, одного мужчину, пока жила в гареме халифа. У меня было время  по
ним соскучиться!
   - Так как же?
   - О, мужчинами так легко вертеть, ты же знаешь. Я заговорила с  одним
из стражников, которые вели нас  в  какое-то  проклятое  Аллахом  место.
Сказала ему, как несправедливо  полжизни  просидеть  взаперти,  а  потом
сбежать туда, где тебя опять  запрут.  Смотрела  на  него,  пока  он  не
посмотрел на меня, а потом еще секундочку посмотрела  и  отвела  взгляд.
Заставила его поверить, что я без ума от него. Мужчины такие тщеславные,
такие наивные. Когда он пришел ко мне ночью, я позволила ему снять  цепь
с дверей и увести меня в кусты. Он не  заметил,  что  за  нами  крадется
Оулед с длинной заколкой для волос. - Альфлед вдруг  рассмеялась.  -  Он
был чудесным мужчиной, это я могу про него  сказать.  Надеюсь,  он  умер
счастливым. Потом мы с Оулед стали пробираться  от  деревни  к  деревне,
все, что нам нужно, мы получали... за это самое.  Ты  рассказывала,  что
тебе тоже доводилось так поступать.
   Свандис кивнула.
   - А что ты намерена делать сейчас?
   - Говорят, что этот король - англичанин и он освобождает рабов. Здесь
даже есть люди, которые утверждают, что они сами бывшие  рабы,  это  те,
кто говорит  по-английски.  Наверняка  король  освободит  и  меня  тоже,
позволит мне вернуться домой.
   - Твои родственники  не  будут  тебе  рады,  -  заметила  Свандис.  -
Обесчещенная женщина. Мужа у тебя нет, но ты и не имеешь права ходить  с
непокрытыми волосами, как девушка.
   - Я вдова, - строго сказала Альфлед. - Вдова имеет право снова  выйти
замуж. И какой муж обвинит ее за то, что  это  самое  она  умеет  делать
получше, чем девственницы? А мы с Оулед умеем гораздо больше, чем  любая
девственница и чем все христианские жены, вместе взятые. Думаю, я  смогу
найти себе мужа здесь, или в Лондоне, или  в  Винчестере.  Что  касается
Оулед, то она мечтает только вернуться в Кордову, потому что  она  хочет
для себя того же самого, что и я.
   - Какого ты мнения о наших мужчинах? - спросила Свандис.
   - Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, - дети рабов.  В
те  времена,  когда  меня  угнали  в  плен,  ни  один  тан  не  стал  бы
разговаривать с такими людьми без плетки в руке. Не могу  понять,  зачем
их понадобилось освобождать. Среди них нет ни одного,  кто  выглядел  бы
как рыцарь.
   - Вон тот подойдет, - насмешливо сказала Свандис, указывая в окно  на
проходящего  мимо  Стирра,  который  огромными  лошадиными  зубами  грыз
неочищенный апельсин.
   - Он по крайней мере выглядит,  как  настоящий  воин.  Но  все  такие
мужчины - из норманнов. Как и ты.  Люди  твоего  народа  схватили  меня,
продали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.
   - В Англии еще  осталась  куча  танов  и  сыновей  танов,  -  сказала
Свандис, - и, осмелюсь заметить, ты сумеешь достаточно легко  заарканить
одного из них. Ты сама свое приданое,  и  после  ночи  с  такой  опытной
женщиной, как ты, у мужчины наверняка можно просить,  чего  только  душа
пожелает.
   Черкешенка  Оулед,  которая,  сидя  в  сторонке,   прислушивалась   к
разговору на  непонятном  ей  языке,  безошибочно  определила,  что  две
женщины начинают говорить друг другу колкости,  и  поднялась.  Одним  из
принятых в гареме секретных жестов она растопырила пальцы  и  посмотрела
на  ногти.  Это  означало  "не  спорь".  Спрячь  свои  коготки.  Альфлед
проглотила  приготовленный  язвительный  ответ  и  попыталась  выглядеть
спокойной.
   - Думаю, что ты сможешь оказаться  полезной  для  Единого  Короля,  -
сказала Свандис. - Для Единого Короля, который обещал сделать меня своей
королевой.
   "И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего они  все
хотят", - подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь  с
вежливым интересом.
   - Ему нужны сведения о том, как обстоят дела в Кордове  после  смерти
халифа. Ему также может понадобиться там  свой  агент,  который  говорит
по-арабски лучше, чем мы. В одном ты  можешь  быть  уверена:  платит  он
щедро, настоящее золотое дно для тех, кто ему служит. И ты права, в  его
сердце есть особый уголок для бывших рабов, вроде тебя.
   "Посмотрим, дорогая, не найдется ли у него для меня особый уголок еще
кое-где, - угрюмо подумала Альфлед.  -  Медные  волосы,  голубые  глаза,
фигура, как у работника из мавров. В гареме тебя бы позвали один раз, из
любопытства, и на этом все".
   - Я всецело завишу от вашей  милостив  -  сказала  она,  благоразумно
опустив глаза. - Чем особенно интересуется король?
   -  В  данный  момент,  -  ответила   Свандис,   -   он   интересуется
изготовлением священных книг и тем, откуда они взялись.
   "Хлысты, поэзия, мальчики, пахучие притирания, теперь  вот  священные
книги, - подумала Альфлед. - Иегова, или Аллах,  или  Иисус,  пошли  мне
однажды мужчину без этих извращений".

***

   В комнате, расположенной глубоко  в  покоях  княжеского  дворца,  Шеф
увидел расставленные квадратом  скамьи.  На  каждой  скамье  за  длинным
столом сидело по шесть писцов. У каждого  было  перо  в  руке,  и  перед
каждым  на  столе  стояла  чернильница  и  лежал  чистый  лист  странной
восточной бумаги. Царапающий звук перочинных ножей стих,  и  две  дюжины
лиц выжидательно обернулись к королю варваров,  который  сумел  прогнать
прочь от города христианского императора.
   Соломон обратился к писцам.
   - Этот король, - сказал он, -  обнаружил  некий  документ.  Документ,
заставляющий сильно  усомниться  в  христианском  вероучении,  документ,
который докажет христианам - если они его прочитают, -  что  их  Мессия,
как нам, впрочем, давно  известно,  ложный  Мессия,  лишь  провозвестник
того, который грядет.  Король  хочет  сделать  много  копий,  чтобы  эти
сведения распространились по всему христианскому миру. Для  этого  мы  и
собрали всех  вас.  Он  будет  диктовать  мне  изложение  того,  что  он
прочитал, я буду переводить это на язык испанских  рынков,  то  есть  на
известный нам всем арабский, а вы будете записывать. Позднее мы еще  раз
сделаем копии, и еще раз, как на арабском, так и на южнороманском языке.
Может быть, еще и на латыни. Но это только начало.
   Поднялась рука, и скептический голос спросил:
   - Соломон, а какой длины будет это сообщение?
   - Король считает, что все должно помещаться на одной странице.
   - А какой длины был исходный документ?
   - Примерно как Книга Юдифь.
   - Значит, потребуется немало умения,  чтобы  изложить  его  на  одной
странице.
   - Король знает, чего он хочет, - строго сказал Соломон.
   Шеф терпеливо  слушал  непонятный  ему  обмен  репликами  на  иврите,
выжидая, пока вызванное его приходом оживление уляжется. Соломон кивнул,
подтверждая,  что  писцы  готовы.  Шеф   вышел   вперед,   открыл   свой
англо-норвежский перевод книги еретиков - просто  для  подсказки  самому
себе, читать руническое письмо ему было трудновато.
   Шеф посмотрел на лица писцов, на листы чистой  бумаги,  и  разум  его
как-то затуманился, словно на костер  накинули  мокрое  одеяло.  У  него
просто все вылетело из головы. Еще несколько секунд назад он  был  готов
диктовать писцам, рассказать историю спасения  Иисуса  с  креста  такими
словами, которые были бы понятны любому мужчине и женщине. Теперь же  он
ничего не помнил. В сознании всплывали разрозненные фразы:  "Меня  зовут
Иисусом... То, что  вам  рассказывали,  -  неправда...  Вы  когда-нибудь
задумывались о смерти?"
   Ни одна из фраз не вела к следующей. Шеф осознал, что его рот раскрыт
и выглядит это, надо полагать, как ухмылка слабоумного, услышал  смешки,
увидел, что на обращенных к нему лицах появляется презрение.
   Он устремил взор вниз. "Я пытаюсь, - сказал он  себе,  -  учить  этих
людей их профессии, то  есть  как  делать  книги.  А  как  бы  они  сами
выглядели, если бы пришли в наш лагерь и принялись учить Квикку стрелять
из катапульты? - Мысль о разухабистой брани, которой встретили бы ученых
писцов у костров лагеря, сразу его развеселила и помогла пробить брешь в
барьере молчания. - Не забудь, - снова сказал  Шеф  самому  себе,  -  ты
пытаешься  взять  историю,  записанную  в  книге,  и  превратить  ее   в
обращение. Тебе придется изменить "я был"  на  "вы  будьте".  Это  самое
главное. Д если не знаешь, с чего начать, начни с начала".
   Шеф  снова  поднял  голову,  осмотрел   аудиторию,   которая   начала
переглядываться  и  обмениваться  замечаниями  по   поводу   охватившего
варварского  короля  ступора.  Встречая  его  взгляд,  взгляд  человека,
который стоял лицом к лицу с Иваром, Ратоборцем Севера, и убил  Кьяллака
Сильного  на  Королевском  камне  шведов,  ученые  писцы  умолкали.  Шеф
заговорил тоном сдерживаемой ярости. И пока он диктовал, слово за словом
и предложение за предложением, голос Соломона тихонько ему вторил, и  им
отзывался скрип множества перьев по бумаге.

***

   - Верующие в  Христа,  -  диктовал  Шеф,  -  вы  слышали  о  небесном
блаженстве и адском пламени.  Одни  с  надеждой,  другие  в  страхе,  вы
отдаете крестить своих детей,  исповедуетесь  в  своих  грехах,  платите
церковную десятину. Вы носите нательные кресты. В пасхальное воскресенье
вы подползаете к кресту на  коленях,  а  когда  вы  умираете,  священник
держит перед вашими глазами крест.
   Почему так? Потому что крест -  символ  жизни,  жизни  после  смерти.
После смерти вы надеетесь жить в Раю, потому что был Тот, Кто воскрес  и
объявил, что Он властен над смертью и загробной жизнью. На Его  распятии
и воскресении основаны все ваши надежды.
   А что, если воскресения не было? На что вы тогда  надеетесь  и  зачем
платите  десятину?  Зачем  вам  тогда  нужен  священник?  И  кто  вообще
рассказал вам о воскресении? Не  сам  ли  священник?  Разве  станете  вы
покупать лошадь, полагаясь лишь на слова барышника? При том, что в глаза
этой лошади не видели? Лучше выслушайте следующее.
   Был человек по имени Иисус, и много лет  назад  Понтий  Пилат  распял
его. Но палачи торопились, и он не умер. Он не умер.  Потом  его  друзья
пришли и унесли тело на лесенке и выходили Христа. Когда  он  достаточно
окреп, он уехал из страны и начал новую жизнь, и в этой новой  жизни  он
отказался от многого из того,  что  говорил  раньше.  Рай  находится  на
земле, стал говорить он, и люди сами должны создать его  для  себя.  Как
мужчины, так и женщины.
   А вы живете в Раю? Или  в  аду?  Спросите  своего  священника,  пусть
расскажет, откуда он узнают то,  что  говорит  вам.  Спросите  его,  где
крест?  И  где  лесенка?  Когда  спросите,  посмотрите  ему  в  глаза  и
вспомните,  как  покупают  лошадь.  Если  вы  не  поверите   священнику,
подумайте, что вы можете сделать.
   - Небезынтересное изложение, -  заметил  переписчик  Мойша  Соломону,
когда они вместе выходили из  комнаты,  на  мгновенье  снова  сделавшись
друзьями. - Хотя, конечно, безграмотное.
   Соломон задрал бровь, но не стал спорить.
   - Мне было трудно переводить некоторые места на  арабский,  -  сказал
он.  -  В  его  языке  есть  простые  слова  для  понятий  "крестить"  и
"воскресение", а мне  пришлось  всячески  изворачиваться.  А  в  чем  же
безграмотность?
   - О, семь риторических вопросов подряд,  как  у  школьника,  которого
мало пороли. Постоянные повторы; а лошади, палачи, лесенки и десятина  -
все смешано в одну кучу с жизнью, смертью  и  таинством  веры.  Никакого
изящества.  Ни  малейшего  представления  о  стиле.  Я   бы   постыдился
признаться, что я написал нечто подобное. Но для вашего Единого Короля я
просто часть машины, машины для изготовления копий его текста.
   "Об этом я ему расскажу, - подумал Соломон.  -  Об  идее  машины  для
изготовления копий. А то, что не понравилось Мойше, тем не  менее  может
прийтись по вкусу многим людям, о которых ученый Мойша ничего не  знает.
Тем же неграмотным. Их очень много, и далеко не все из них глупы".

***

   - Откуда ты? - спросил Шеф.
   - Меня угнали в рабство из Кента, - ответила женщина. Она по-прежнему
была одета в обноски своей длиннополой арабской burqa, но чадру выкинула
и откинула капюшон, чтобы видны были ее светлые волосы и голубые  глаза.
Она говорила на довольно старомодном английском языке  -  Шеф  с  легким
удивлением понял, что она говорит правильней, чем он сам, привыкший  уже
вставлять в свою речь слова и обороты, которых набрался от норманнов.  И
уже дважды он заметил, что она хмурится, пытаясь понять его.
   - Кент. Это владения моего соправителя Альфреда.
   - В мое время королем был Этельред. А перед ним - Этельберт.  Сдается
мне, я слышала об Альфреде, это был самый младший из братьев. Видимо,  с
тех пор многое изменилось. И все равно, я хотела бы вернуться. Если  это
удастся. Если мне удастся отыскать своих  родственников  и  они  захотят
знаться со мной, опозоренной женщиной.
   И бывшая наложница халифа опустила глаза, притворяясь,  что  краешком
рукава  промокнула  слезу.  Она  хочет  вызвать  симпатию,  понял   Шеф.
Старается выглядеть обворожительно, и это ей удается. Давненько  женщины
так перед ним не старались. А с другой стороны, что  ей  остается  в  ее
положении?
   - Ты сможешь устроиться в Кенте, если хочешь отправиться  в  Кент,  -
сказал Шеф. - Король Альфред великодушен, а  с  твоей  красотой  у  тебя
отбоя не будет от поклонников. Я позабочусь, чтобы  ты  была  достаточно
обеспечена и твои родственники остались довольны. Англия теперь  богатая
страна, как ты знаешь. Она больше не страдает от  пиратов,  так  что  ты
будешь в безопасности.
   "В ответ на выказанную чужую слабость, - подумал наблюдающий за Шефом
Соломон,  -  он  старается  устранить  причины  этой  слабости,   а   не
воспользоваться ею, как ожидала женщина. Это замечательное качество  для
короля, но сомнительно, чтобы она это понимала".
   Шеф похлопал Альфлед по руке и заговорил деловым тоном:
   - Впрочем, есть  одна  вещь,  которую  ты  можешь  сделать  для  нас;
полагаю, что тебе известны многие, если не все, тайны кордовского двора.
Скажи мне, как ты относишься к Аллаху?
   - Я произнесла shahada. Исповедание веры, - пояснила Альфлед.  -  Оно
звучит как La illaha il Allah, Muhammad rasul Allah, то есть "нет  бога,
кроме Аллаха, и Мухаммед - Пророк Аллаха". Но что  мне  еще  оставалось?
Только умереть или сделаться самой презренной рабыней в грязном борделе.
   - Ты не веришь в Аллаха?
   Она пожала плечами:
   - Настолько же, насколько я верю во все остальное. Я была воспитана в
вере в Бога. Он ни разу не помог мне,  когда  меня  захватили  язычники,
хотя я много раз молилась Ему. Для меня единственная разница между Богом
христиан и мусульманским Аллахом в том, что арабы верят в Мухаммеда и  в
свой Коран.
   - Разные книги, разные религии.  Скажи  мне,  есть  в  Кордове  люди,
которые интересуются тем, как делают книги?
   "Вот оно, - подумала Альфлед. - Наверное, он попросит  меня  выпороть
его пером или отдаться ему на пергаменте. Должно найтись что-то, что его
женщина для него не делает. Всегда бывает".
   - Есть лавки, где продаются  книги,  -  ответила  она.  -  По  заказу
покупателя  в  них  изготавливают   копии.   Скажем,   любовная   поэзия
Ибн-Фирнаса. Или, например, "Книга тысячи наслаждений".
   - Это не те книги, которые имеет в виду король, - вмешалась  Свандис,
пристально следившая за разговором. - Он имеет в  виду,  откуда  берутся
священные книги, книги веры. Откуда взялся Коран. Или Библия. Потому что
кто-то, какой-то человек однажды написал  каждую  из  них,  хоть  они  и
священные. Своими руками написал их пером и чернилами.
   И Свандис качнула свисавший ей на грудь амулет в виде пера.
   - Коран был продиктован Мухаммеду Аллахом, - ответила Альфлед.  -  По
крайней мере, так говорят. Но есть еще такие... да, мутазилиты,  так  их
называют. Один из них - Ицхак, хранитель свитков. - И во что верят  они?
- Король смотрел на нее с неподдельным интересом.
   - Они верят... Они верят,  что  Коран  не  вечен,  даже  если  в  нем
записаны слова Аллаха. Они говорят, что это слова Аллаха, как их услышал
Мухаммед, но могут быть и другие слова. Они  говорят,  что  недостаточно
просто  сохранять  верность  ha-dith,  то  есть  обычаю,   нужно   также
пользоваться своим разумом, дарованным человеку Аллахом.
   "Мойше бы это не понравилось, - снова подумал Соломон. - Он  считает,
что главная обязанность книжника - сохранять Тору, и меньше всего  нужно
заниматься комментариями к ней. Судить с помощью Торы,  а  не  судить  о
Торе".
   Шеф задумчиво кивнул:
   - Они не хотят уничтожать книги. Это хорошо. И они готовы  размышлять
о них. Это еще лучше. Если бы я увидел, что в  Кордове  сидит  халиф  из
мутазилитов, а у Римского  папы  не  осталось  армии,  тогда  бы  я  мог
сказать, что Рагнарока мы избежали и Локи пора отправляться на отдых. Но
в основе всего - чтобы книги были у многих  людей.  Не  думаю,  что  все
книготорговцы Кордовы и все  писцы  Септимании  смогут  сделать  столько
книг, сколько нам нужно. Соломон, как ты там говорил - нам нужна машина,
которая делает множество копий,  и  притом  быстрее,  чем  может  писать
человек? Увы, я не знаю, как приспособить мельничное  колесо  к  пишущей
руке, хотя оно может выполнять работу кузнеца.
   - У халифа нередко скапливалось для подписи больше документов, чем он
смог бы подписать своей рукой, - рискнула вмешаться Альфлед.
   - И что же он делал?
   - У него была такая колодка, вся из золота и  с  ручкой  из  слоновой
кости. А внизу у нее была медная пластинка, и на ней проступало его имя,
как шероховатости на коже пальцев.  Остальное  было  разъедено  какой-то
кислотой, я не знаю, как это сделали. Халиф прижимал пластинку к пробке,
пропитанной чернилами, а потом отпечатывал свою подпись на документах  с
такой скоростью, с какой Ицхак успевал их подкладывать. Говорят,  иногда
Ицхак за взятку подсовывал такие документы, которые халиф даже не читал.
Все это примерно так, как ставят тавро на скот.
   - Как тавро, - повторил Шеф. - Как тавро. Но ведь никто не клеймит ни
бумагу, ни пергамент.
   - И в результате этого получается лживая писанина, - сказала Свандис,
скривив лицо от отвращения.  -  Которую  никто  не  читает  и  никто  не
подписывает.
   - Это один из способов делать книги, - подтвердил Соломон.

Глава 13

   Весть о постигшей исламский мир  катастрофе  распространялась  на  юг
даже быстрее, чем ее мог бы доставить конный  гонец.  По  крайней  мере,
гонец без сменной лошади. Как только в  какой-нибудь  город  въезжали  с
этой вестью кавалеристы, раньше прочих покинувшие поле боя,  каждому  из
них помогали слезть с коня, провожали в прохладу, где поили  шербетом  и
выпытывали подробности. А тем  временем  полученная  от  них  информация
пересылалась с доверенными гонцами тем, кого местные правители провинций
и городские кади считали  нужным  оповестить  в  первую  очередь.  Когда
кавалеристы, приукрасив свои рассказы подробностями,  которые  с  каждым
повторением  казались  все  более  достоверными,  наконец  садились   на
лошадей, нередко весть уже летела впереди них.
   Услышав роковую новость, сановники бывшего халифа крепко задумывались
о своей судьбе. Кто  будет  преемником?  Известно  было,  что  у  халифа
множество сыновей, но ни один из них  не  назначен  наследником,  и  нет
среди них достаточно опытного и сильного, чтобы победить  в  назревающей
гражданской войне. У халифа было много  братьев  -  как  родных,  так  и
единокровных. Большинство из них умерли, были  обезглавлены  на  кожаном
ковре или удавлены  шнурком.  Многие  из  оставшихся  неприемлемы,  дети
мустарибок. Но полно, действительно ли они так уж неприемлемы?  Те,  кто
задавался последним вопросом, а в основном это были губернаторы северных
провинций,  начинали  оценивать  свои  силы  и  силы  своих   союзников.
Рассылались  гонцы,  стягивались  войска,  губернаторы  гадали,  сколько
воинов, ушедших с халифом в бесславный северный поход,  вернется  домой.
Когда же  воины  постепенно  вернулись,  причем  в  удивительно  большом
количестве  для  уцелевших  после  битвы,  которая,  по   первоначальным
сведениям, велась с небывалым ожесточением, губернаторы пересчитали свои
силы еще раз. И почти все пришли к одному и тому же выводу. Ударить было
бы преждевременно, но и оставлять надежду тоже не  следует.  Надо  вести
себя безупречно правильно, тогда можно спокойно продержаться  до  лучших
времен. Заявлять о своей верности Аллаху. Собрать вокруг себя как  можно
больше вооруженных людей. А тем временем,  поскольку  воинам  все  равно
надо платить, найдется много местных дел, которыми можно пока  заняться.
Старинные распри между Алькалой и Аликанте, между побережьем  и  горными
районами, споры из-за колодцев и межей превратились в военный конфликт.
   В самой Кордове по прибытии известия все испытали потрясение и  ужас.
Это была не тревога, ведь все понимали, что неверные не  могут  угрожать
цивилизованным районам Андалузии  и  юга,  это  был  страх  перед  судом
Аллаха. Каждый сразу  задавал  себе  вопрос  о  престолонаследии.  Через
несколько дней у городских ворот уже не видно было  телег  с  овощами  и
битой птицей,  гуртов  овец  и  коровьих  стад  -  крестьяне  из  долины
Гвадалквивира опасались появляться там, где  вот-вот  начнется  кровавая
резня. Несколько  братьев  халифа,  имевших  примесь  берберской  крови,
укрылись в своих цитаделях; по слухам, собирали воинов и даже позвали на
подмогу своих родичей из Северной Африки. В любой момент из  Алжира  или
Марокко мог прийти враждебный флот и подняться  по  реке.  А  пессимисты
поговаривали, что могут  протянуть  свою  лапу  и  египетские  Тулуниды,
которые вообще не арабы, а тюрки-степняки.
   Имея  такую  перспективу,  городские  христиане,  а  также  иудеи  из
Худерии, кордовского гетто, тоже начали оценивать свои силы. В правление
покойного халифа власти были жестоки по отношению к тем, кто отрекся  от
shahada, и тем, кто хотел стать мучеником за веру. Это  выглядело  почти
отеческой  заботой  по  сравнению  с  непредсказуемой  и   бессмысленной
жестокостью  тюрков  или  берберов,  рвущихся  доказать  свою   верность
религии, которую они так недавно и лукаво приняли.
   Лучше хоть какой-нибудь халиф, чем совсем без халифа,  говорили  друг
другу самые мудрые люди города. А лучше всего халиф,  который  устраивал
бы всех. Но где взять такого? После разгрома армии халифа в городе одним
из первых появился юный Мухатьях,  ученик  Ибн-Фирнаса,  он  скакал  всю
дорогу без отдыха с тех пор, как халиф  умер  у  него  на  руках,  -  по
крайней мере, так он утверждал. Мухатьях высказывался в  пользу  Гханьи,
старшего из неродных братьев халифа, его доверенного посла в  экспедиции
на Север. Гханья, кричал Мухатьях на всех рынках, Гханье можно  доверить
ведение войны. И не только войны против христиан.
   Против северных majus, язычников-идолопоклонников,  которые  обманули
халифа и стали причиной поражения и несчастий. Но самое главное,  против
лишенных  веры,  тайных  предателей.  Разве  не  видел   он,   Мухатьях,
собственными глазами (и с помощью изобретения своего  мудрого  учителя),
как перебежчики из армии халифа выстроились перед боем  в  первых  рядах
неверных и пожирали свинину? А сколько еще  тайных  пожирателей  свинины
прячется на улицах Кордовы? Вырвать их с корнем! Вместе  с  христианами,
которые их укрывали, пользуясь  неразумной  добротой  покойного  халифа.
Взять их в рабство, выслать их из  города,  посадить  на  кол  тех,  кто
отрекся от своей веры...
   - Слишком многих уже посадили на  кол,  -  заметил  бывший  начальник
конницы  Ибн-Маймун  своему  родственнику  Ибн-Фирнасу,  когда  они  ели
виноград в прохладе стоящего на берегу  реки  особняка  мудреца.  -  Как
заставить людей сражаться,  если  их  товарищей  каждый  день  тащат  на
расправу и каждую ночь слышны их стоны и крики? Нет,  конечно,  он  твой
ученик и сын брата моей матери...
   - Но он не доучился, -  ответил  мудрец.  -  Сдается  мне  -  хотя  я
безупречный приверженец шариата,  -  что  настала  пора  для  небольшого
послабления. Другие ученые люди со мной согласны, один из них  -  Ицхак,
хранитель свитков. Хотя и не желая  доходить  до  таких  крайностей,  до
каких доходит  секта  суфиев,  он  вспоминает,  что  некогда  в  Багдаде
существовал Дом Мудрости, и этот дом процветал под властью  мутазилитов.
Почему же в Кордове не может быть того, что было в Багдаде?
   - У нас имеются и другие сообщения о том, что случилось после  битвы,
после того, как  я  и  мои  люди  вынуждены  были  отступить,  -  сказал
Ибн-Маймун. - Часть женщин халифа сбежала от  захвативших  их  христиан,
сушей и морем  добрались  они  до  Кордовы.  Одна  из  них  по  рождению
христианка, так  что  в  ее  преданности  нельзя  усомниться,  ведь  она
отвернулась от веры отцов. Еще одну я взял в свой гарем,  очаровательную
черкешенку. Они тоже считают, что суровость халифа была чрезмерна и  это
объясняется его... э-э... мужской слабостью. Они также  утверждают,  что
халиф напрасно во всем полагался на твоего ученика.
   Ибн-Маймун бросил взгляд украдкой, чтобы выяснить, как воспринят  его
намек.
   - Он больше не мой ученик, - твердо заявил Ибн-Фирнас. - Я лишаю  его
моей защиты.
   Ибн-Маймун откинулся на подушки,  вспоминая  все  выслушанные  им  от
Мухатьяха угрозы и оскорбления и  размышляя,  кто  из  его  людей  лучше
справится с задачей  навсегда  прекратить  болтовню  юного  недоучки,  а
Ибн-Фирнас продолжал:
   - Не присоединишься ли ты, когда у меня соберутся Ицхак и мои  ученые
друзья, чтобы послушать поэзию и музыку, побеседовать о том о сем?
   - Непременно приду,  -  сказал  Ибн-Маймун,  отвечая  любезностью  на
только что предоставленную ему свободу разобраться  с  Мухатьяхом.  -  И
приведу с собой моего друга кади, - добавил он, подчеркивая,  что  готов
со всей серьезностью отнестись к общему  делу.  -  Кади  очень  озабочен
положением в городе. Твоя поэзия поможет ему успокоиться. И  разумеется,
в стенах города только у него есть значительные вооруженные силы.
   В  полном  взаимопонимании  двое  мужчин  слушали  песню   рабыни   и
размышляли,  один  -  об  отмщении  и  власти,  другой  -  о  свободе  и
независимости ученых людей от невежд и фанатиков.

***

   В Риме известие о выигранном  сражении  было  встречено  с  радостью,
звоном всех колоколов и пением "Те Deum". Поступившие чуть позже новости
о том, что император разыскал Святой Грааль и поклялся  возвести  одного
из своих советников на престол святого  Петра,  были  восприняты  совсем
по-другому. Если бы все шло, как задумывалось, нынешний папа Иоанн VIII,
изнеженный отпрыск влиятельной тосканской семьи,  вообще  бы  ничего  не
успел узнать, судьба пришла бы к нему  раньше,  чем  эта  весть.  Однако
где-то по пути между лагерем императора и Ватиканским  холмом  произошла
утечка информации. Кто-то, все еще  хранивший  преданность,  предупредил
папу, и тот, без промедления созвав самых верных, приготовился бежать из
ставшего опасным Святого города  в  одно  из  семейных  поместий.  Когда
новости услышал Гюнтер, некогда архиепископ Кельна, а ныне кардинал  при
Ватикане, он отправился вместе со своим бывшим капелланом Арно и дюжиной
германских мечников из своей охраны, чтобы успокоить папу  и  продержать
его в изоляции до выяснения воли императора, но столкнулся  с  численным
превосходством итальянских дворян, родственников и  сторонников  Иоанна.
Стороны обменялись вежливыми приветствиями и  изложили  свои  резоны,  а
командиры стражников оценивали друг друга. "Стилеты и надушенные волосы,
- отметил германец, - значит, потайные ходы и удары в спину. А у нас нет
ни кольчуг, ни щитов". "Неповоротливые прямые мечи и разящий запах лука,
- подумал итальянец, - однако готовы пустить  в  ход  и  то  и  другое".
Стороны разошлись, рассыпая заверения в дружбе и взаимопонимании.
   Несмотря на просьбы не покидать свою паству, папа решительно  оставил
свой собор на холме, уехал из Рима. На  фоне  поздравлений  с  очередной
победой Империи и выражаемой по этому  поводу  радости  Гюнтер  захватил
контроль над курией, изгнал кардиналов, не принадлежащих к его нации и к
его клану, стал готовиться к предполагаемым выборам нового папы. Он  мог
бы пойти еще дальше, но известие, что император остановил свой выбор  на
английском дьяконе Эркенберте, вызвало у Гюнтера некоторое разочарование
в его детище, Ордене Копья, да и в самом императоре. Эркенберт -  верный
товарищ, это неоспоримо. Но папа  Римский?  Ранее  Гюнтеру  уже  не  раз
приходила на ум другая, более подходящая кандидатура на этот пост в лице
человека, который был одним из князей Церкви, а не простым дьяконом. Тем
не  менее  было  бы  крайне  желательно,   чтобы   место   действительно
освободилось, с этим нельзя не согласиться...
   Но для этого понадобится армия.  Впрочем,  армия  императора  уже  на
подходе, движется вдоль прибрежных областей  южной  Франции  и  северной
Италии, вот-вот войдет в Рим. По крайней мере так говорят.

***

   В прохладной подземной пещере, где раньше была давильня  оливок,  Шеф
внимательно рассматривал  ряды  крошечных  свинцовых  брусочков,  плотно
заклиненных в  стальной  раме.  Он  не  пытался  читать  их.  Читать  он
по-прежнему умел плохо, тем более недоступно для  него  было  зеркальное
изображение текста на незнакомом языке. В подобных вопросах  он  целиком
полагался на  Соломона.  Шеф  проверял  только  техническое  исполнение.
Литеры закреплены надежно, все имеют одинаковый размер и высоту. В конце
концов Шеф удовлетворенно кивнул и отложил доску.
   После рассказа Альфлед о печати халифа идея ставить на бумагу  что-то
вроде клейма сформировалась у них достаточно  отчетливо.  Но  от  клейма
требуется только указать на владельца  скота,  и  для  этого  достаточно
одного-единственного  знака.  Скоро  им  стало  очевидно,   что   тавро,
состоящее из двухсот слов, потребует для своего изготовления целые  годы
работы и сразу станет бесполезным, если надо будет сделать хотя бы  одно
изменение в тексте. "Сделай отдельные печати или клейма, или как  ты  их
назовешь, для каждого слова,  как  это  было  на  факсимиле  халифа",  -
предложил Шефу Соломон. Однако и от этого способа  они  отказались,  как
только прикинули, сколько нужно трудиться,  чтобы  вырезать  все  слова,
причем некоторые - несколько  раз.  Тогда  Шеф  решил  делать  маленькие
брусочки для каждой буквы, и с тех  пор  дело  пошло.  Искусные  ювелиры
вырезали на меди изображения букв и оттискивали в глине литейную  форму.
Затем в обожженную глиняную форму лили расплавленный свинец. И так снова
и снова, пока кассы не наполнились свинцовыми литерами.
   Первое  же  испытание  показало,  что  буквы  надо  было  вырезать  в
зеркальном изображении. Затем возник вопрос, как закрепить литеры. И как
сделать такие чернила, чтобы смачивали свинец,  но  не  расплывались  на
бумаге.  Самой  простой  задачей  оказалось  придумать   приспособление,
которое прижимало бы закрепленные литеры к бумаге, целую страницу литер,
а не один брусочек с подписью, как это было у халифа.  Давильные  прессы
были  известны  на  всем  средиземноморском  побережье,  ведь  основными
продуктами местного земледелия были вино и  оливковое  масло,  и  то,  и
другое нужно было выжимать из ягод. Шеф просто взял  оливковый  пресс  и
подложил стальной лист под рамку с набранными литерами.
   Пришла пора для полномасштабных испытаний. Наборная доска  находилась
в  прессе.  По  поверхности  литер  похлопали  вымоченной   в   чернилах
матерчатой подушечкой и аккуратно наложили на доску лист  белой  бумаги.
Шеф кивнул Соломону, которому уступил честь первого  испытания.  Соломон
положил  сверху  на  бумагу  дощечку  и  нажал  на  рычаг  пресса.   Шеф
предостерегающе поднял руку. При слишком сильном давлении краска попадет
даже на пустые места, замажет весь текст. Шеф  взмахнул  рукой,  Соломон
раскрыл пресс, а  Свандис  вынула  отпечатанный  лист.  Шеф  игнорировал
возгласы восхищения, подложил еще один лист бумаги и  снова  подал  знак
Соломону. И еще раз. И еще раз. И еще. Только через десять  оттисков  он
остановился и повернулся к Свандис.
   - Мы не хотим узнать, работает ли машина, - сказал  он.  -  Мы  хотим
узнать,  работает  ли  она  быстрее.  Если  машина  не  быстрее   артели
переписчиков, то все это ни к чему. Пока машина  оказалась  не  быстрее,
если учесть все время, которое мы затратили.
   Свандис передала ему отпечатанный лист. Шеф на него едва  взглянул  и
передал Соломону, а тот внимательно прочитал текст.
   - Кажется, все  правильно,  -  задумчиво  сказал  Соломон.  -  А  что
касается скорости... Мы только что отпечатали десять  страниц  за  время
сотни ударов сердца. Опытный переписчик  может  сделать,  скажем,  сорок
страниц  в  день.  Сотня  ударов  сердца,  и  три   человека   выполнили
двухчасовую работу опытного переписчика. Я не могу сказать...
   - Я могу, - перебил его Шеф, поворачиваясь к своему приспособлению  с
костяшками на проволочках. Он защелкал костяшками с  быстротой,  которая
приобретается лишь постоянными упражнениями. - Три тысячи ударов  сердца
за час, - бормотал он. - Скажем, двадцать пять тысяч  за  рабочий  день.
Двадцать пять тысяч разделить на  сто  и  умножить  на  десять...  -  Он
выпрямился.  -  Три  человека   могут   выполнять   работу   шестидесяти
переписчиков. Это когда  брусочки  уже  набраны.  Брусочки,  так  мы  их
называем?
   - Называй их литерами, - сказала Свандис.
   - Шестьдесят писцов, -  с  изумлением  повторил  Соломон.  -  Это  же
значит, что каждый ребенок может получить свой Талмуд. Подумать только!
   "Больше Талмудов - не значит больше веры", - подумал Шеф,  но  ничего
не сказал.
   Когда Соломон вечером вел по  улицам  Септимании  мула,  загруженного
кипами  свежеотпечатанных  листов,  навстречу  ему  попался  многоученый
Мойша. Ни одна книга еще не ускользнула от взгляда  Мойши.  Он  выхватил
листок и с подозрением осмотрел его.
   - Это писал не иудей, - сказал Мойша. - И кто бы  это  ни  писал,  он
полный  профан.  Буквы  неправильного  начертания,  и   все   стоят   по
отдельности, как у школьника. - Он понюхал бумагу. -  Да  еще  и  пахнет
сажей.
   "Это нужно, чтобы чернила не расплывались",  -  подумал  Соломон,  но
промолчал.
   - Это на романском  языке,  -  добавил  Мойша  обвиняюще.  -  Я  знаю
латинский алфавит, но ведь это даже не латынь!
   Лишь глубоко укоренившееся уважение к письменности  удержало  его  от
того, чтобы бросить паскудный листок на землю, однако он с презрением им
размахивал.
   - О чем здесь говорится?
   - Это более подробное изложение того, что Единый Король диктовал тебе
и  остальным  писцам  несколько  недель  назад.  Критика   христианского
вероучения. У меня здесь сотня экземпляров. Завтра  я  сделаю  еще  пять
сотен на латыни для более образованных верующих.
   Мойша засопел,  разрываясь  между  неодобрением  нападок  на  религию
вообще и одобрением критики христианской религии в частности. В  глубине
души он верил, что каждый должен  придерживаться  веры  своих  отцов,  и
тогда тех, у кого она правильная, ждет заслуженная награда, а  те,  кому
не повезло, будут наказаны вместе со всеми своими предками.
   - Пять сотен? - переспросил он. - Для этого  не  хватит  переписчиков
всей Септимании.
   - Тем не менее я их сделаю, - ответил Соломон. - Большую часть из них
заберет Единый Король, чтобы распространять  на  христианских  островах,
которые собирается обойти, - боюсь, что его люди по профессии  пираты  и
намерены поживиться именно сейчас, когда христианская армия ушла.
   - А остальные?
   - Остальные будут у меня. Я их разошлю туда, где они принесут  больше
всего пользы.
   "Или больше всего вреда, -  подумал  он  про  себя.  Ведь  эти  книги
направлены против других книг, они предназначены для  того,  чтобы  люди
книги отвернулись от своей Библии, что на их языке и значит "книга".  Но
вряд ли стоит  говорить  об  этом  многоученому  Мойше.  Он  никогда  не
научится использовать ученость таким образом".

***

   А Единый Король уже был в море, направляясь  к  острову  Мальорка,  и
весь объединенный флот выстроился вокруг флагмана  в  походном  порядке.
Шеф наблюдал,  как  летная  команда  бьется  с  его  новым,  чрезвычайно
неуклюжим изобретением. Рядом  стоял  Толман  с  крайне  неодобрительным
выражением лица.
   - Повтори-ка еще разок, - сказал Шеф  мальчику,  -  о  чем  я  должен
помнить.
   - Во-первых, удерживайте открытый  конец,  тот,  который  пошире,  по
направлению ветра. Чтобы ветер бил вам в лицо. Если ветер сместится,  то
и вы смещайтесь. - И паренек с важным видом стал водить руками короля. -
Если ветер пойдет выше, поверните руки  вот  так.  А  если  он  окажется
снизу, то вот так. Хвостовое оперение работает как навесной руль, это вы
сообразите. Самое главное -  если  вы  почувствуете,  что  что-то  пошло
неправильно, значит, уже слишком  поздно.  Нужно  все  время  двигаться,
никогда не останавливаться. Как  птица.  Этому  сразу  не  научишься,  -
снисходительно заметил мальчик. - Я сам сколько раз падал в море.
   Прислушивающийся к их беседе Квикка про себя  подумал:  насколько  же
легче выдержать такое падение  ребенку  весом  в  шестьдесят  фунтов  по
сравнению с воином втрое тяжелее. Но из долгого  опыта  он  усвоил,  что
Единый Король не придает значения возможностям неблагоприятного  исхода.
Ну по крайней мере плавает король неплохо. Квикка лично заточил  поясной
нож Шефа до бритвенной остроты, на случай, если королю  придется  срочно
высвобождать себя в воде из упряжи. Бранд отобрал дюжину лучших во  всем
флоте  пловцов,  включая  себя,  и  разместил  их  парами  на   кружащих
спасательных судах.
   Но все равно эксперимент казался  обреченным  на  провал.  С  помощью
счетов Шеф рассчитал конструкцию нового змея с  площадью  поверхности  в
четыре раза больше, чем у  змея  Толмана.  Змей  вышел  так  велик,  что
выступал за борта и за  корму  "Победителя  Фафнира".  Первая  трудность
заключалась  в  том,  что  из-за  веса  Шефа  могла  сломаться   хрупкая
подставка, на которую был водружен змей.  Король  приказал  сделать  для
себя подмости, чтобы опираться на них до того момента, когда ветер,  как
он надеялся, подхватит его.
   Ветер, во всяком, случае дул сильный. Все корабли флота, которых ныне
насчитывалось свыше шестидесяти, на галсе бакштаг левого борта развивали
скорость бегущего человека или даже пустившейся в легкий  галоп  лошади.
Привычная синева неба была так же безоблачна, как всегда, но имела более
темный оттенок. Ордлав предсказывал шторм, хотя все считали, что шторм в
этой теплой луже и сравнивать нельзя с "делателями вдов", налетающими на
корабли в северных морях. В своих вычислениях Единый Король  силу  ветра
тоже учитывал.
   - Готов, - сказал Шеф. Он взобрался по короткой приставной лесенке  -
на этот раз по настоящей лесенке, а не по допотопному градуалю - и полез
ногами  вперед  в  кожаную  сбрую.  Дерево  гнулось  и  трещало.  Моряки
стартовой команды с тревогой посматривали на крепления, а работающие  на
лебедке проверяли подвижность ворота. Змей, который только что рвался  в
небеса,  застыл  в  зловещей  неподвижности,  словно  налился  свинцовой
тяжестью.
   Шеф ухватился за рукоятки управления, вертел их по-всякому.  Он  тоже
почувствовал, что змею не хватает подъемной силы, и недоумевал,  что  же
будет дальше. Что, он так и будет здесь лежать, будто свиная  туша?  Или
стартовики просто перебросят его через борт, и он рухнет вниз,  как  тот
дурак в перьях, что спрыгнул весной с башни Дома Мудрости?
   Шеф посмотрел на окружающие его встревоженные  лица.  В  одном  можно
быть уверенным. Ждет  ли  его  успех  или  неудача,  в  возможности  для
человека летать никто не усомнится. Половина моряков из летной  команды,
половина как минимум,  носила  на  шее  новые  амулеты  в  виде  крыльев
Велунда, или, как называли его англичане, Вейланда. Эти люди с гордостью
считали себя  летунами.  Об  этом  они  не  забудут.  Шеф  создал  новую
профессию. Несколько новых профессий.
   - Готов, - повторил он.
   Восемь самых высоких моряков подошли к змею, разом присели, и  каждый
ухватился  обеими  руками  за  раму.  Теперь  команды  отдавал   Квикка,
руководитель старта.
   - Подъем! - крикнул он.
   Восемь стартовиков одновременно выпрямились и выбросили  руки  высоко
над головами: вес был невелик, сильные  мужчины  могли  бы  поднять  его
вдвоем, а Бранд или Стирр - даже в одиночку.  Но  важно  было  сохранять
равновесие.  Квикка  поглядел  на  людей  с  лебедками,  столпившихся  у
подветренного борта, огромный змей вытеснял  их  с  палубы,  однако  они
удерживали тросы и готовы были вытравливать их. Опытный Квикка  выжидал,
пока не увидел, что ветер подхватил змея, подталкивает его снизу.
   - Пуск!
   Восемь  стартовиков  отклонились   назад,   как   шатуны   взведенных
катапульт,  и  выбросили  змея  вперед  и  вверх,  на  волю  ветра.  Шеф
почувствовал толчок и тут же понял, что змей под ним заваливается назад.
Ветер подхватил машину, но нес ее вниз, ниже борта "Победителя Фафнира",
чтобы обрушить в море и  превратить  в  мешанину  порванных  растяжек  и
сломанных планок. Шеф крутанул первую  попавшуюся  рукоятку  управления,
почувствовал, что змей  угрожающе  нырнул  вниз,  увидел  разинутые  рты
моряков, столпившихся у подветренного борта. Повернул другую рукоятку.
   Боковые  крылышки  повернулись,  ветер  сильнее  ударил  в   огромные
плоскости  из  провощенного  хлопка,   начал   толкать   машину   вверх.
Преодолевая тянущую  ее  вниз  тяжесть  пилота,  громоздкая  конструкция
набирала  высоту.  Люди  на  лебедках  почувствовали  натяжение  тросов,
принялись медленно и осторожно их вытравливать, каждый старался  держать
трос слегка натянутым, но не препятствовать подъему. У них  был  большой
опыт в этом деле.
   Шеф старался вспомнить,  что  говорил  ему  Толман,  и  даже  пытался
выполнить указания мальчика. Ветер ниже направления  взгляда,  повернуть
рукоятку вот так. Нет, выше, повернуть назад. И все время  его  заносило
бортом к ветру, и он двигал зажатую между коленями  рукоятку  хвостового
оперения - нет, нет, в другую сторону.
   На краткий миг полет уравновесился, и Шеф исхитрился взглянуть  вниз.
Под ним покачивался на волнах флот, словно стайка детских  корабликов  в
пруду, на каждой палубе виднелись обращенные вверх  лица.  Он  видел  их
отчетливо, на одном из спасательных судов в подветренной  стороне  узнал
Бранда. Может быть, помахать рукой, крикнуть что-нибудь?
   Ветер только и ждал, когда  летун  хоть  ненадолго  отвлечется.  Змей
начал разворачиваться носом вверх, моряки у двух соответствующих  тросов
попытались наклонить передний край рамы обратно, и  в  этот  момент  Шеф
дернул за рукоятку управления.
   Зрители увидели, что змей клюнул носом, неожиданно завалился  вправо,
потерял ветер и подъемную силу и  словно  куча  тряпья  рухнул  в  море.
"Победитель  Фафнира"  развернулся  к  месту   падения,   моряки   стали
наматывать на вороты ведущие к змею тросы. "Нарвал" Бранда уже  опередил
их, пловцы попрыгали с борта в воду и устремились к  покачивающемуся  на
волнах змею.
   Шеф встретил их в воде.
   - Мне не пришлось  перерезать  веревки,  -  сказал  он.  -  Я  просто
выскользнул. Вытаскивайте его, - крикнул, он Ордлаву  на  приближающийся
"Победитель Фафнира", - и проверьте, много ли поломок.
   - И что теперь? - спросил Квикка, подхватывая взбирающегося  на  борт
короля.
   - Теперь, само собой,  попробуем  еще  раз.  Сколько  времени  Толман
учился летать?
   - Толман научился летать, а  тебе-то  зачем?  -  возразил  Квикка.  -
Просто для забавы?
   Шеф посмотрел на него сверху вниз.
   - Да нет же, - ответил  он.  -  Мы  должны  делать  все,  что  только
возможно. Потому что есть люди, которые тоже стараются изо всех  сил.  И
отнюдь не для того, чтобы облегчить нам жизнь.
   Император  внимательно  рассмотрел  чертежи,   которые   принес   ему
Эркенберт, но они ни о чем ему  не  говорили.  Император  мог  мгновенно
оценить участок земли, доспехи и оружие, скаковую лошадь и ее упряжь. Но
он так и не научился соотносить начертанное на бумаге с реальностью.
   - Для чего это? - спросил он.
   -  Это  позволит  нам  в  полтора  с  лишним  раза  сократить   время
перезарядки нашей новой катапульты. Ты видишь, - Эркенберт  постучал  по
чертежу, - трудность всегда была в том, чтобы  поднять  короткое  плечо,
плечо, на котором находится противовес. Если бы мы делали это быстрее...
- Он не окончил фразы. Если бы он делал это у стен  Септимании  быстрее,
он успел бы выстрелить три раза и разбить ворота, прежде  чем  противник
сумел бы ему ответить. Тогда была бы устранена причина самых крупных  их
неприятностей. Так вот, - продолжал  дьякон.  -  Мы  испробовали  разные
способы, и в конце концов я стал поднимать Противовес перекинутыми через
блок веревками. А теперь я придумал еще установить  по  бокам  рамы  два
огромных колеса. Внутрь каждого  колеса  залезают  люди.  Они  наступают
ногами на его ступеньки, колесо вращается, и таким  образом  перед  ними
все время оказывается новая  ступенька.  Вращение  колес  передается  на
шестерни, и те наматывают железную цепь. Цепь поднимает противовес.
   - И будет эта штука работать?
   - Я этого не могу сказать, пока мы в походе. Мне нужно  время,  чтобы
найти кузнецов и сделать шестерни, а также колеса со ступеньками. Но это
должно  работать.  У  Вегеция  есть  такая  картинка,   так   что   идея
подтверждена его авторитетом. - Хотя они говорили по-немецки,  Эркенберт
использовал латинское слово auctoritatem, которое  происходит  от  слова
"автор", означая нечто записанное и подтвержденное.
   Бруно кивнул:
   - Наш переход однажды кончится.  Тогда  мне  понадобится  твоя  новая
машина. Но на этот раз не одна машина. Скажем,  шесть  или  дюжина.  Мне
надо вбить немного разумения в головы этих ита-льяшек. А может  быть,  и
еще в кое-чьи головы. А теперь пойдем  и  посмотрим,  чем  порадует  нас
Агилульф.
   Они вышли из императорского шатра и двинулись вдоль огромного лагеря,
палатки были расставлены на ночь, но  пока  пустовали.  Маршал  Агилульф
поджидал  их.  Эркенберт  с  профессиональным  интересом   взглянул   на
шелушащиеся волдыри и слой  омертвевшей  кожи,  которые  широким  поясом
пересекали шею и щеку Агилульфа, - следы греческого огня. После того как
Агилульфа выловили из моря, он несколько недель  провалялся  в  постели,
мучаясь от боли  и  лихорадки.  Удивительно,  что  он  остался  жив.  Но
неудивительно, что он сделался еще более замкнут и молчалив, чем раньше.
   - Каковы сейчас наши силы? - спросил Бруно.
   - В основном без изменений.  Четыре  тысячи  всякого  сброда.  -  Под
сбродом Агилульф подразумевал ополченцев, набранных в  тех  местах,  где
проходила армия императора, сначала вдоль испанского приграничья,  потом
вдоль побережья Южной Франции и по долинам севера Италии. По  мере  того
как армия приближалась к Риму  и  престолу  святого  Петра,  установился
постоянный  отток  дезертиров,  которых   заменяли   новыми   рекрутами.
Большинство из них не имели никакой боевой ценности в случае  серьезного
дела, и Бруно сам отослал прочь  некоторых  из  них,  например  арабских
перебежчиков, - пусть мародерствуют  и  поднимают  смуту  в  собственной
стране.
   - Около пятисот пастухов-баккалариев. Они останутся с нами,  пока  им
будет позволено грабить и насиловать вдали от дома.
   - Пора повесить нескольких насильников, - хладнокровно сказал  Бруно.
- Я их всех повешу, когда они нам будут больше не нужны.
   - Еще пятьсот франкских рыцарей и с ними сотня риттеров для усиления.
Семьсот пеших  bruder'ов.  Дюжина  онагров  в  артиллерийском  обозе,  к
каждому приставлен человек Ордена, чтобы остановить  расчеты  катапульт,
если они попытаются сбежать. Катапульт станет больше, когда  у  "святого
отца" будет время их построить.
   "Святой отец" было у Агилульфа единственной шуткой.  Он  относился  к
числу тех, кто от чистого сердца  приветствовал  предстоящее  восшествие
Эркенберта на престол святого Петра. После ночной атаки маленький дьякон
перевязал раны Агилульфа, отпаивал от лихорадки настоем девичьей  травы.
Эркенберт никогда не прятался во время боя, никогда не выказывал страха.
В тесном и замкнутом мире императорской армии постепенно сложились такие
отношения, что за пределами этого мира уже никто не считался своими,  ни
германцы, ни франки, ни итальянцы. Национальность имела  гораздо  меньше
значения, чем боевая дружба.
   - Мы достаточно сильны, чтобы разбить язычников в этот раз? - спросил
Бруно.
   - Не думаю, что кто-то способен выдержать атаку риттеров  Ордена.  Но
их могут перебить катапультами на расстоянии.  В  ближнем  же  бою  наши
burder'ы - крепкий орешек. Но эти чертовы датчане тоже крепкий орешек.
   - Они лучше вооружены?
   - Наша тактика "бей щитом, коли пикой" против них не  действует.  Они
слишком сильные и слишком быстро учатся. Ни  один  щит  не  выдерживает,
когда они пускают в ход свои  топоры.  Все,  что  мы  можем  сделать,  -
держать строй и надеяться, что наши всадники нас выручат.
   - И наши машины, - добавил Эркенберт.
   - И то, и другое, - сказал Бруно. - Все вместе  и  все,  что  угодно.
Лишь  бы  повергнуть  наших  врагов  и  оставить  в  мире  одно   только
христианство, без соперников.

Глава 14

   Приходский священник в Онсе, южнофранцузской  деревушке  недалеко  от
Каркасона, нервно выглянул в  окошко  своей  маленькой  хижины  и  снова
уставился на написанный скверным  почерком  памфлет,  который  держал  в
руках. Страницы были бумажные, но этого священник не знал.  И  текст  на
них был напечатан, а не написан от руки, но священник не знал и этого. У
него вообще была только одна книга  -  его  требник  для  чтения  служб.
Впрочем, он и так помнил их наизусть. Кроме служб, священник знал  "Отче
наш", апостольский Символ веры, десять заповедей и семь смертных грехов.
Этому он и учил свою паству.
   А теперь появилась эта брошюрка, ее привез  Гастон,  погонщик  мулов,
который ездил из Онса в Каркасон  и  обратно,  перевозя  вино  и  масло,
древесный уголь и ткани, незамысловатые украшения и безделушки.  Все  те
немногочисленные товары, которые деревенские жители не в состоянии  были
производить сами и на которые могли наскрести несколько монет.  Погонщик
привез книгу и рассказал, что ее  дал  ему  -  причем  дал  бесплатно  -
какой-то человек на рынке. Гастон  не  умел  читать.  Он  надеялся,  что
священнику книга понравится.
   Теперь обязанностью священника было предать Гастона  анафеме  -  хоть
тот и не умеет читать, на него не похоже, чтобы он взял  что-нибудь,  не
спросив, что это. И тогда  приедут  дознаватели  от  епископа  и  начнут
пытать Гастона, чтобы узнать имя или  описание  человека,  которого  тот
встретил на рынке. А если это не удовлетворит их, то еще чье-нибудь имя.
А если и это их не удовлетворит - кто знает,  какие  показания  заставят
дать Гастона? Может быть, он заявит, что приходский священник послал его
на рынок за этой книгой. За еретической книгой. Одно прикосновение к ней
будет стоить священнику жизни.
   Значит,  предавать  Гастона  анафеме  не  следует.  А   книгу   лучше
выбросить.  Но  священнику  трудно  было  выбросить   любую   исписанную
страницу. Слишком редкими и ценными они были.  И  с  другой  стороны,  в
рассказанной в  книге  истории  таилось  какое-то  странное  очарование,
соблазн. Может быть, этот соблазн - искушение от дьявола, ведь священник
сам неустанно твердил прихожанам о хитроумных уловках Князя Тьмы.  Но  в
книге говорилось, что дьяволом на самом деле был тот, кого  христианская
Церковь звала Богом. Отец, который послал Своего Сына на смерть. Что  же
это за отец такой?
   Была еще одна  причина,  почему  священнику  не  хотелось  уничтожать
книгу. Если он прочитал ее правильно (кстати,  в  книге  была  еще  одна
странность, текст был написан  на  диалекте,  очень  похожем  на  родной
диалект священника и очень сильно отличающемся от церковной  латыни,  на
которой священник сумел прочитать лишь несколько отрывков в  годы  своей
учебы), если он прочитал книгу правильно, там говорилось, что Рай -  это
счастливая жизнь на земле, жизнь мужчины и женщины. У священника уже  не
раз возникали трения с епископом и с  архидьяконом  из-за  его  экономки
Мари, которая жила в доме священника и скрашивала ему  жизнь.  Служитель
Церкви должен жить в целомудрии и  воздержании,  твердили  ему  снова  и
снова. Иначе он наплодит незаконнорожденных детей и  станет  тратить  на
них церковную казну. Но Мари была вдовой, и в их пожилом возрасте  детей
у них уже быть не могло. Что здесь плохого, если в холодную  ночь  он  и
Мари окажутся под одним одеялом?
   Епископ ошибается, решил священник, впервые в жизни отважившись иметь
независимое мнение. Надо сохранить книгу у себя. Надо  прочесть  ее  еще
раз. Может быть, эта книга еретическая или ее объявят  таковой.  Но  она
отличается от  учения  еретиков  с  гор,  которые  злобно  отрицают  все
плотское и настаивают, что мужчина  и  женщина  чисты,  только  если  не
заводят детей. Хотя в книге говорилось, что мужчины и женщины  вовсе  не
обязаны плодить все новых и новых детей. Что существуют способы получить
взаимное удовольствие, обрести Рай на земле, как это называлось в книге,
не рискуя  зачать  ребенка.  Виновато,  но  решительно  священник  вновь
раскрыл маленькую, в восемь страниц, брошюру, принялся  усердно  изучать
абзацы, в которых Шеф с помощью Альфлед и Свандис постарался  как  можно
яснее изложить технику carezza, продления взаимного удовольствия.
   Приходский священник в соседнем Понтиаке исполнил свой долг и сообщил
куда следует как о самой еретической книге, так  и  о  том  прихожанине,
который ее принес. Спустя несколько дней,  когда  подручные  епископа  в
который  раз  пытались  выбить  из  священника  признание,  что  он  сам
участвовал в заговоре еретиков, он поклялся про себя никогда больше ни о
чем не сообщать.  И  когда  его,  согбенного  и  прихрамывающего  словно
старик, отпустили назад в  деревню  под  строжайший  надзор,  он  упрямо
молчал. А когда вернулись домой прихожане,  посланные  воевать  в  армии
императора, и принялись рассказывать о  демонах  в  небе,  о  могуществе
язычников и еретических чародеев, их духовный пастырь даже не  попытался
их одернуть.
   Епископ Каркасона,  прилагавший  немалые  усилия,  чтобы  изъять  всю
проникшую в его епархию  еретическую  литературу  и  истребить  всех  ее
распространителей,  в  конце   концов   переслал   собранные   материалы
архиепископу в Лион и запросил помощи в борьбе с крамолой.  И  подвергся
суровому осуждению за сам факт существования последней. Ему было  сурово
указано, что ни в какой другой епископии не было столько  крамолы,  а  в
большинстве ее не было вообще. Должно быть, в его паству проникла зараза
неверия. "А когда овцы запаршивели, -  гневно  вопрошал  архиепископ,  -
кого в том винить, кроме их пастуха? Взгляни на Безансон! Там ереси  нет
и в помине".
   На самом же деле епископ Безансона ознакомился с памфлетом не  только
на окситанском наречии, но и на латыни, и очень внимательно прочитал оба
варианта. Епископ был крайне стеснен в деньгах:  из-за  своей  стычки  с
покойным бароном Бежье он вынужден  был  выплатить  в  казну  императора
штраф в размере годового дохода - спина епископа все еще помнила  плетку
ухмыляющегося германского священника, тот сек епископа каждый день, пока
не прибыли деньги, которые  пришлось  взять  в  долг  под  грабительский
процент, лишь бы положить конец истязаниям. И при  этом  жизнь  епископу
скрашивала не одинокая вдовая экономка, а целая стайка юных  женщин.  Их
постоянные беременности приводили его в отчаяние, ведь у него  уже  было
очень много детей, далеко не все матери соглашались  отдать  ребенка  на
попечение Церкви, тогда епископу приходилось  за  свой  счет  кормить  и
одевать маленьких, а взрослым давать деньги в  приданое  или  на  учебу.
Идея о том, что даже молодой женщиной можно наслаждаться таким  образом,
что она от этого не забеременеет и будет вполне  удовлетворена  мужчиной
далеко не первой  молодости,  если,  конечно,  тот  посвящен  в  секреты
carezza, - эта идея привела  епископа  в  восторг,  пересиливший  всякий
страх перед ересью. Судьба его  собрата  из  Каркасона  только  укрепила
епископа в таком мнении.
   Действительно, как в землях, где говорили на окситанском наречии, так
и в каталонских предгорьях у христианства были очень слабые корни. Когда
это вероучение впервые пришло  сюда  во  времена  римского  владычества,
опорой Церкви были города, там господствующие классы стремились во  всем
подражать Риму, и епископы выбирались из знатных семей,  рассматривавших
Церковь как еще одно средство упрочения своего положения на этих землях,
ведь светские власти не могли распоряжаться церковной недвижимостью. Вне
городов жили pagani, то есть на латыни - те, кто  обитал  на  pagus,  на
полях.  В  итальянском  языке  это  слово  превратилось  в  paesano,  во
французском - в paysan. Земледельцы, те, кто живет за городом, находятся
вне влияния Церкви. Все три значения слова  сливались  в  одно.  Церковь
была для крестьян враждебной, исходившей из городов силой, которая время
от времени вмешивалась в их жизнь и кроме этого не значила почти ничего.
На Севере Франции и в Германии еще мог возникнуть  энтузиазм  по  поводу
крещения или крестовых походов. Здесь же, на Юге, деву Марию трудно было
отличить от античной  Минервы  или  трех  безымянных  кельтских  богинь,
которым поклонялись многие поколения  до  того,  как  pagani  приучились
говорить на сильно искаженном языке римских завоевателей. Так же нелегко
было  усмотреть  разницу  между   пасхальными   службами   и   старинным
оплакиванием умершего Адониса или обычаем легионеров приносить ягненка в
жертву  богу  Митре.  В  стране,   где   книги   были   редкостью,   они
воспринимались в буквальном смысле  слова  как  евангелие,  как  "благая
весть"; здесь никто  не  мог  повредить  посеянным  Шефом,  Соломоном  и
Свандис семенам: наоборот, они упали на благодатную почву.

***

   Ситуация в Андалузии была иной, но также довольно нестабильной. Ислам
появился на Пиренейском полуострове только в  711  году,  когда  Омейяды
пересекли Гибралтар, на их языке - Джеб эль-Тарик, сожгли свои  суда,  и
воины услышали от командиров: "Позади  у  нас  море,  а  впереди  у  нас
неверные. Нам  остается  только  победить  или  умереть!"  И  мусульмане
победили, свергли недолговечную власть германских вандалов,  от  которых
получила свое название Андалузия, и заняли их место. Однако,  не  считая
тонкого слоя знати вандалов, а затем арабов, народ  Иберии  оставался  в
массе своей тем же самым. Многие с легкостью отказались  от  насажденной
на закате Римской  империи  христианской  веры,  привлеченные  мягкостью
новой религии, которая не страдала вздорным фанатизмом Рима и Византии и
требовала  лишь  произнести  shahada,  пять  раз  на  дню  помолиться  и
воздерживаться от вина и свинины.
   И все же, хотя правление последнего  халифа  не  давало  поводов  для
недовольства, а тем более восстания, жизнь была лишена  своей  прелести.
Какой-то необходимой загадки и таинственности. При Эр-Рахмане все меньше
и меньше позволялось производить какие бы то ни было научные  изыскания.
Кордовская хирургия стала бы восьмым чудом света - если бы мир  узнал  о
ней - точно так же, как открытия Ибн-Фирнаса и великий  труд  математика
Аль-Хоризми, его "Hisab а1-Jabrwa 'I  Mugabala"  -  "Книга  о  том,  как
сделать неизвестное известным". Но о ней  знали  немногие,  хотя  за  ее
практические приложения ухватились бы торговцы и банкиры. Дом Мудрости в
Багдаде был тридцать лет назад  закрыт  теми,  кто  настаивал,  что  нет
мудрости, кроме Корана, и Коран нужно запоминать, а не  обдумывать.  Для
некоторых,  для  ученых  людей,  прекращение  научных   изысканий   было
мучительно. Для других, для освобожденных от  преследований,  но  не  от
уплаты специального налога христиан, каждый  крик  муэдзина  звучал  как
личное  оскорбление.  Для  большинства  же  религия  мало  что  значила.
Впрочем, если таким образом удастся избавиться от ряда ограничений, если
в решениях городских кади станет поменьше религиозной строгости и сухого
аскетизма, а побольше здравого смысла - что ж, пусть тогда мудрецы, если
хотят, спорят о том, Аллах ли более вечен, чем Коран, или Коран  так  же
вечен, как Аллах. Мир, разумное правительство  и  честное  распределение
воды в ирригационные каналы - вот все, что требовалось большинству.
   - Не думаю, что Гханья годится, -  сказал  как-то  Ибн-Фирнас  своему
приятелю и родственнику Ибн-Маймуну. - В  конце  концов,  он  наполовину
бербер.
   - Не думаю, что среди нас остался хоть один чистокровный курейшит,  -
ответил тот.
   - Мог бы подойти мой ученик Мухатьях, - предложил  мудрец.  -  Он  из
хорошего рода, и я имею на него влияние.
   - Слишком поздно, - ответил бывший начальник  конницы.  -  Мы,  армия
покойного халифа, перед  лицом  городского  кади  обвинили  Мухатьяха  в
лжесвидетельстве. К нам присоединились отцы многих из тех, кто был из-за
него посажен на кол. Ему повезло. Поскольку он был твоим учеником,  кади
приговорил его только к казни на кожаном ковре, а не к побиванию камнями
и не к казни на колу. Но он стал вырываться из рук конвоиров  и  умер  в
бессильной злобе, без достоинства.
   Ибн-Фирнас вздохнул не столько  из-за  смерти  юноши,  сколько  из-за
крушения надежд.
   - Кто же тогда? - спросил он после приличествующей  паузы.  -  Мы  не
можем просто взять одного из губернаторов провинций, остальные сразу  же
этому воспротивятся.
   Ицхак, хранитель свитков, выпил холодной воды, которая была лучшим из
напитков  в  последние  дни  обжигающего  испанского  лета,  и   нарушил
задумчивое молчание:
   - Мне кажется, что нет  необходимости  принимать  поспешные  решения.
Император Римский  ушел  от  наших  границ,  он  разыскал  свою  нелепую
реликвию, так я слышал. Нам нет нужды в единовластном правителе.  Почему
бы нам не послать в Багдад просьбу к потомку Абдуллы назначить  для  нас
наместника?
   - Это займет целую вечность! -  воскликнул  Ибн-Маймун.  -  Пока  еще
просьба дойдет  до  Багдада,  а  сколько  времени  там  будут  принимать
решение! Да и губернаторы провинций не примут  того,  кого  пришлет  нам
Аббасид.
   - Но в это время будет  возобновлен  подвоз  провизии,  -  подчеркнул
Ицхак. - А править будет Совет. Совет Мудрых. Конечно, только в качестве
временного правительства. Однако за это  время  он  может  ввести  такие
ценные государственные установления, которые не сможет отменить ни  один
будущий  халиф.  Например,  Дом  Врачей.  Дом   Математиков.   -   Башня
Астрономов, - откликнулся Ибн-Фирнас, - с  большими  подзорными  трубами
для изучения звезд.
   - Новая система доставки воды к побережью  от  горных  источников,  -
предложил Ибн-Маймун. - Землевладельцы дадут за это немало денег -  если
будут уверены, что заплатят все и все получат свою долю.
   - Библиотека, - сказал Ицхак. - В которой будут книги  греков,  а  не
только мусульманские. Переведенные на арабский  язык,  чтобы  любой  мог
прочитать. И на  латынь  тоже.  Если  кто-нибудь  усомнится,  зачем  это
сделано, мы сможем сказать, что хотим обратить румейцев в  нашу  веру  с
помощью аргументов, а не одним огнем и мечом. И родственных нам  семитов
тоже.
   - Я слышал, - заметил Ибн-Фирнас, -  что  вокруг  этой  императорской
реликвии поднялась какая-то суета, которая может нанести сильный удар по
христианской вере. Слухи об этом принесли торговцы с севера.
   Ицхак безразлично пожал плечами:
   - Для такой веры сильный удар не потребуется. Но  давайте  условимся,
что наша вера должна будет подтверждаться рассудком. И делать это  будет
Совет Мудрых.
   - Утром мы поговорим с нашими друзьями, -  согласился  Ибн-Маймун.  -
Пусть бербер Гханья последует за дураком Мухатьяхом, и все устроится.

***

   Флот Пути встал на якорь в заливе Пальма на острове Мальорка,  в  том
самом месте, где весной стоял арабский  флот  и  где  он  был  уничтожен
греческим огнем. Рыбаки уже нарисовали для северян картинки  всего,  что
тогда произошло, и обеспокоенный Шеф позаботился, чтобы  воздушный  змей
постоянно находился в воздухе и Толман с тремя другими юнгами по очереди
нес вахту в небе не в свободном полете - после смерти Уббы  и  Хелми  на
такой риск больше не шли, - а благополучно  паря  на  привязи  в  потоке
легкого бриза.
   Вскоре после попытки Шефа самому летать на змее Средиземное  море  на
деле доказало, что в нем бывают штормы; у северян  до  сих  пор  немного
кружилась голова. Впрочем, шторм дал им то преимущество, что они  смогли
подойти незамеченными  почти  к  самому  берегу  Мальорки.  Стремительно
высаженный на остров десант состоял  из  опытных  пиратов  под  командой
Гудмунда, они сразу же сумели захватить христианский собор и  обнаружили
в  нем  склад  награбленного.  Первоначально  сюда  свозили  свое  добро
христианские феодалы,  затем  наступил  короткий  период  мусульманского
владычества, а под  конец  остров  отвоевали  войска  императора  и  его
греческих союзников, и поток военной добычи хлынул в собор  с  удвоенной
силой.  Оставленные  императором  войска   беспорядочно   отступили   во
внутренние части острова. Люди Пути, которые получили строжайший  приказ
без нужды не применять силу и действовали под  надзором  жрецов,  вскоре
выяснили, что у войск  христиан  нет  ни  малейшей  надежды  найти  себе
союзников среди местного населения, хотя  формально  оно  придерживалось
христианского вероисповедания. Соломон же сообщил,  что  привезенные  им
еретические брошюры на окситанском наречии и на латыни были охотно  и  с
большим  любопытством  приняты  христианскими   священниками:   уроженцы
острова,  они  никогда  не  встречали  книг,  написанных  на  их  родном
диалекте, а окситанское наречие было чрезвычайно на него похоже.
   Однако Соломон не задержался, чтобы  проследить  за  опытом,  который
собирался сейчас поставить Шеф. Выразив крайнее  неодобрение,  исчез  по
своим делам и Торвин,  а  вместе  с  ним  Ханд  и  Хагбарт.  В  качестве
переводчика у Шефа теперь оставался только Скальдфинн.  Провидец  Фарман
тоже приготовился к наблюдениям.
   Еще в Септимании все части машины для получения греческого огня  были
с величайшей осторожностью, чтобы не повредить баки и не погнуть трубки,
сняты с полузатопленной галеры и аккуратно сложены в  трюме  "Победителя
Фафнира"; по приказу Ордлава специальный человек день и ночь охранял  их
от малейшей искры и проблеска открытого огня.  А  когда  дело  дошло  до
испытаний, Ордлав вообще взбунтовался.  Шефу  пришлось  в  конце  концов
позаимствовать у местных жителей большую рыбачью лодку, погрузить на нее
агрегат и отойти в море на безопасное расстояние в четверть мили.  Много
часов король и Стеффи ходили вокруг да около машины, ощупывали каждую ее
часть, прикидывали, какие функции она выполняет, то  и  дело  напоминали
друг другу о том, что  следовало  считать  достоверно  установленным.  В
результате им удалось прийти к единому мнению.
   Они решили, что находившийся отдельно от остальных частей большой бак
служил для хранения горючего. Идущий от него соединительный  рукав  явно
должен был надеваться на штуцер на медном  котле  меньшего  размера,  но
этот рукав служил только для перекачки горючего, когда медный котел  был
пуст. Во время работы  машины  штуцер,  расположенный  на  верху  котла,
должен был соединяться уже не с топливным баком, а с другим устройством.
И действительно, в захваченной машине к нему был присоединен  загадочный
аппарат, оказавшийся после разборки чем-то вроде мехов: внутри  цилиндра
ходил поршень, который, однако, не  заталкивал  в  котел  ничего,  кроме
воздуха.
   - Получается, - буркнул Стеффи, - что воздух навроде имеет вес.
   Вспомнив, с какой силой ветер бил в  несущие  поверхности  воздушного
змея. Шеф кивнул. Идея казалась нелепой, разве можно взвесить воздух  на
весах? Тем не менее из того, что воздух нельзя взвесить, еще не следует,
что воздух вообще не имеет веса, - мысль, которую  стоило  запомнить  на
будущее.
   Еще одной загадкой остался для них клапан на короткой трубке в  верху
котла. Трубка была заткнута на конце, но сбоку имела прорезь. В этом  уж
совсем не было никакого смысла.
   И наконец, для чего же предназначалась расположенная под котлом топка
с самыми обычными кузнечными мехами? Очевидно, для  нагрева  горючего  в
котле до рабочей температуры. Но зачем? Ни Шеф, ни Стеффи не знали слова
для понятия "испарение", но им доводилось видеть, как кипит вода  и  как
котелок может выкипеть досуха. А Шеф еще вспомнил опыты  своего  мастера
Уд да по получению зимнего эля путем перегонки пива.
   - Некоторые жидкости кипят от меньшего жара, чем вода, - объяснил  он
Стеффи. - Возможно, так обстоит дело с этой жидкостью в котле. И значит,
когда ты поворачиваешь  вентиль,  из  огнеметной  трубки  выходит  более
легкое вещество, вроде того  питья,  которое  Удд  получал  из  пара  от
кипящего пива.
   - Разве пар - это не просто вода? - осведомился Стеффи.
   - Когда ты кипятишь пиво или вино, то нет, -  ответил  Шеф.  -  Самое
сильное вещество выходит раньше всего, раньше воды.  Это  противоположно
тому, как получают зимний эль. На морозе вода  замерзает  раньше  других
жидкостей, а на огне закипает последней.
   Произнеся эти слова, он замер, вспомнив, что говорил  ему  Локи.  Как
там звучал его пароль? "Лучше всего она зимним утром". Шеф не понимал до
конца, но почувствовал здесь  какую-то  связь  с  загадкой  испаряющейся
жидкости. Это надо запомнить. Если пароль поможет... тогда Шеф  окажется
перед Локи в долгу.  Должен  будет  и  в  самом  деле  осуществить  свой
замысел. Это будет честная проверка и честная плата.
   За всеми  их  действиями  следил  скорбно  поджавший  губы  греческий
siphonislos, пленник с захваченной галеры.
   - Мы собираемся начать испытания, - сказал Шеф  Скальдфинну.  -  Всем
лишним лучше перейти на шлюпку.
   И грек тут  же  повернулся  и  потянулся  к  бакштову,  которым  была
привязана шлюпка.
   - Значит, он немного понимает наш язык, - сказал Шеф. -  Спроси  его,
почему он не хочет помогать нам.
   - Он говорит: "Вы все варвары".
   - Скажи ему, что варвары привязали бы его к котлу, чтобы ему  первому
досталось, если машина взорвется. Но мы не варвары. Он в этом  убедится.
Он будет стоять вместе с нами и рисковать не больше, чем  мы.  Остальные
давайте-ка все с борта и отойдите на десять гребков.  А  теперь,  -  Шеф
повернулся  к  Стеффи  с  тремя  его   помощниками   и   скомандовал   с
уверенностью, которой вовсе не чувствовал: - Зажигайте фитиль! На мехах,
приготовьтесь и начинайте качать, когда огонь разгорится.
   - Насос меня беспокоит, - пробормотал Стеффи вполголоса. - Я понимаю,
что с его помощью делают, но не понимаю зачем.
   - Я тоже. Но мы все равно попробуем. Начинай качать рукоятку.
   Грек   прижался   к   борту,   с   нарастающим   страхом   следя   за
приготовлениями.  Одна  мысль  о  вырывающемся  наружу  огне  заставляла
сжиматься все его внутренности. За  время  обучения  ему  несколько  раз
показывали, что бывает,  когда  перегреют  котел.  Эти  варвары  закрыли
предохранительный клапан, они ведь  не  понимали,  зачем  он  нужен.  И,
догадывались об этом варвары или нет, грек-то знал точно, что  на  лодке
никто не уцелеет.
   Со страхом за себя лично в нем боролся страх за свою веру и  за  свою
страну. Варвары действовали с какой-то  непостижимой  уверенностью.  Они
долroe время  изучали  машину,  испытывали  разные  ее  части,  работали
осторожно и неспешно - совсем не как  варвары,  а  как  разбирающиеся  в
технике люди. А вдруг им  все  же  удастся  разгадать  секрет  греческой
машины? Даже если так, напомнил ему внутренний голос, есть тайна, против
которой их изобретательность бессильна: тайна горючей жидкости,  текущей
прямо из земли в Тьмутаракани, на дальнем берегу Черного моря.
   Топка разгорелась, косоглазый варвар качал насос, потея  от  усердия.
Греческий сифонист нутром чувствовал, как нарастает  давление  в  котле.
Давление должно быть высоким, но не выше определенного  предела;  сейчас
давление и температура уже достигли рабочей точки.
   Внимательно следя краешком своего единственного глаза, Шеф заметил  у
пленного грека признаки нарастающей тревоги. Грек боялся огня не  меньше
их  самих.  И  он  в  отличие  от  них  знал,  когда  положение   станет
катастрофическим. Хватит  ли  у  него  решимости  встретить  смерть,  не
дрогнув? Шеф был уверен, что грек так или иначе выдаст себя. И тогда он,
Стеффи и остальные сразу бросятся к борту и нырнут в воду.  Но  грек  об
этом не знает.
   - Качай еще, - приказал Шеф.
   Он уже чувствовал, что тепло исходит не только от пылающей топки,  но
и от самого котла.  Жар  нарастал,  а  греческий  сифонист  корчился  от
страха. Варвары не боятся, потому что они ничего не  понимают!  В  конце
концов он не выдержал. Схватив тряпку, он  бросился  вперед  и  повернул
клапан на верхушке котла. Из прорези вырвался пронзительный свист.
   -  Вентиль!  Нужно  скорее  открыть  вентиль!  -  закричал   внезапно
научившийся говорить по-английски грек, сопровождая свои слова отчаянной
жестикуляцией.
   Шеф крикнул:
   - Крути!
   Один из помощников Стеффи решительно повернул вентиль,  расположенный
внизу котла, - вентиль, от которого шла огнеметная трубка. Шеф сразу  же
рукой почувствовал вырывающуюся из трубки обжигающую струю, ощутил едкий
запах. Отступив назад, он вытянул  руку  и  поднес  к  отверстию  трубки
запальный фитиль.
   Огненное дыхание дракона вылетело на добрых  пятьдесят  футов,  пламя
упало на поверхность воды и прямо на  ней  продолжало  гореть,  испуская
клубы  черного  дыма.   Какое-то   время   казалось,   что   само   море
воспламенилось. Шеф и его помощник инстинктивно отпрянули  от  свирепого
жара.
   Опомнившись, Шеф снова крикнул:
   - Крути!
   Вентиль перекрыли, и ревущий поток огня иссяк. Стеффи тут же перестал
качать воздушный насос, помощники около топки оттащили  в  сторону  свои
кузнечные мехи и  скинули  угли  с  колосника  под  котлом.  Все  пятеро
отступили  от  греческой  машины  на  самый  край  крошечной  палубы   и
напряженно уставились на нее. Не слишком ли сильно они  накачали  котел?
Не перекинется ли огонь с моря  на  судно?  Через  некоторое  время  Шеф
услышал, как все они одновременно с облегчением перевели дух.
   - Это какое-то масло, - сказал он.
   - Навроде не оливковое, - сказал Стеффи. - Я пробовал его поджечь,  и
оно почти совсем не горело.
   - Может быть, китовый жир, - предположил Шеф, вспомнив, как  огненные
стрелы  королевы  Рагнхильды  подожгли   запасы   ворвани   на   далеком
Галогаланде.
   - Пахнет по-другому, -  заметил  второй  помощник,  бывший  рыбак  из
деревни Ордлава, из Бридлингтона.
   - Понятия не имею, что это за адская жидкость, - сказал Стеффи. -  Но
готов поспорить, что  мы  не  сможем  достать  новой,  когда  наш  запас
кончится. Что ж, по крайней  мере,  мы  теперь  знаем,  когда  открывать
выпускной  вентиль.  Этот  свист  из  клапана  служит  предупредительным
сигналом.
   - Вы можете знать, как работать машина, - сердито  закричал  грек  на
прорезавшемся у него ломаном английском, -  но  naphtha  есть  только  в
одном месте на земле, и вы никогда ее не найти. И я вам не сказать,  как
вы меня ни пытать.
   Шеф холодно посмотрел на него:
   - В пытках нет нужды. Теперь у меня есть машина, а где найти для  нее
нефть, я знаю. Лучше всего она зимним утром, не так ли?
   Сердце у грека упало. Варвары с легкостью освоили  siphon.  А  теперь
оказывается, что у них, возможно, есть и горючее. В  конце  концов,  кто
возьмется утверждать, что на варварском Западе нет своей Тьмутаракани? А
если варвары заполучат обе половинки секрета, как сможет устоять  против
них Византия? И он может не сомневаться: как только станет известно, что
тайна раскрыта, путь ему в Византию будет заказан.  Каждый  грек  знает,
когда приходит время  переметнуться  на  другую  сторону,  и  это  время
пришло.
   - Послушай меня, одноглазый, - буркнул он. - За хорошую цену я  готов
указать на кое-какие твои ошибки.
   Шеф спокойно кивнул, как будто только этого и ждал, и полез в  карман
своих штанов. Еще в Септимании он  тайно  сделал  заказ  серебряных  дел
мастерам и заплатил за него из своего кошелька.
   - Стеффи, - сказал Шеф, доставая из кармана серебряные  кулоны.  -  Я
хочу, чтобы ты и твои люди носили эти амулеты.
   - А те, которые у нас уже есть, их  что,  навроде  снять?  -  спросил
Стеффи, указывая на висящий у него на шее молот Тора.
   - Да. Ты и один из твоих помощников носите молот Тора, те двое  носят
фаллос Фрейра, я ношу лесенку Рига. Но все это  знаки,  поразившие  ваше
воображение и скопированные у других.  Я  должен  носить  свою  лесенку,
потому что это знак моего отца,  но  вам  следует  носить  знаки  вашего
ремесла, ведь теперь у вас новое ремесло. Это почетный знак, он отмечает
вашу храбрость.
   - А что это за знак? - спросил один  из  помощников,  расплывшись  от
гордости. Большую часть своей жизни он был рабом. А  теперь  сам  Единый
Король говорит с ним, словно с великим воином.
   - Это знак  огня  для  людей,  которые  занимаются  греческим  огнем,
факелами и прочим военным огНем.  Все  четверо  молча  взяли  пекторали,
сняли старые и надели новые.
   - А  кто  бог  у  воинов  огня?  -  спросил  помощник,  работавший  с
кузнечными мехами.
   - Бог огня Локи, некогда прикованный, а теперь освободившийся.
   Взбиравшийся на борт Скальдфинн, услышав эти слова и  впервые  увидев
амулеты огня, замер от  ужаса.  В  поисках  поддержки  он  оглянулся  на
Фармана, тот помолчал, а затем  очень  неохотно  кивнул.  Стеффи  и  его
команда,  все  как  один  англичане  и  бывшие  христиане,  плохо  знали
священные предания Пути, поэтому имя Локи  не  вызывало  у  них  никакой
тревоги.
   - Локи, - повторил Стеффи,  стараясь  запомнить.  -  Бог  огня  Локи.
Неплохо иметь своего собственного бога. Мы будем его верными слугами.

Глава 15

   Император уставился на брошюрку, которую  сжимал  в  руках.  Он  умел
читать, хотя и медленно, однако сейчас нужды в этом не было.  Содержание
памфлета было уже подробно разъяснено Бруно его верным наперсником.
   - Откуда взялась эта чертова  книга?  -  наконец  спросил  император.
Бруно никогда не богохульствовал нарочно, не упоминал имя Господне  всуе
и не употреблял связанные с религией слова в переносном смысле. Вот и  в
этот раз, понял Эркенберт, он буквально имеет в виду, что лежащая  перед
ним книга - от дьявола. Это хорошо. Хуже обстоит дело с ответом  на  его
вопрос. Эркенберт уже успел сообразить: предатель-еретик, который  выдал
им Грааль и был награжден за это смертью,  солгал,  когда  говорил,  что
существует только два экземпляра еретического Евангелия;  его  следовало
бы оставить в живых. Но сейчас признаваться в  допущенной  ошибке  ни  к
чему.
   - Один из братьев нашел ее  в  доме  священника.  Да,  да.  -  Дьякон
успокаивающе поднял руку. - Со священником уже разбираются. Но я слышал,
что эта мерзость теперь  повсюду,  она  распространяется  с  дьявольской
скоростью. И ведь ей верят. Люди говорят, что Грааль, который ты  привез
с собой и объявил той самой  лесенкой,  на  которой  наш  Спаситель  был
перенесен в гробницу, они  говорят,  что  само  появление  Грааля  через
столько веков доказывает, что в  еретической  книге  рассказана  правда.
Копье - это смерть, говорят они, а Грааль - это жизнь.  Это  доказывает,
что Иисус действительно остался жив, причем никогда и  не  покидал  этот
мир, а вовсе не вернулся в него. И нет никакого воскресения,  нет  жизни
после смерти, нет наместников святого Петра, нет Церкви и  нет  нужды  в
ней. Так говорят даже некоторые священники.
   Лицо императора сразу окрасилось в пурпурный  цвет,  но  ему  хватило
рассудка сдержаться. Он понял, что дьякон высказал все  это  с  какой-то
целью, а не просто чтобы разгневать его.  А  может  быть,  вызвать  гнев
императора и было целью дьякона.
   - Что ж, - сказал Бруно с неожиданной мягкостью, - полагаю, мы сможем
добиться, чтобы люди перестали говорить об этом вслух. Но  мы-то  хотим,
чтобы они перестали даже думать об этом. Уверен, что у тебя есть идея на
этот счет. Слушаю тебя внимательно.
   Эркенберт кивнул. Они давно были союзниками, партнерами в  делах.  Но
дьякон не переставал радоваться, что ему наконец выпало  сотрудничать  с
трезво мыслящим властителем.
   - Идей у меня две, - сказал он. -  Первая  очень  проста.  Нам  нужно
организовать надежных  людей,  которые  занимались  бы  только  одним  -
выискивали  ересь.  Им  нужно  дать   власти   больше,   чем   позволяют
существующие законы. Власть кнута и дыбы. Думаю, их организацию  следует
назвать  1пquisitio  Imperialis,  императорская  инквизиция,   то   есть
"расследование".
   - Согласен, - незамедлительно ответил Бруно. - А более сложная идея?
   - Ты знаешь, когда  впервые  объединились  Церковь  и  Империя?  Ведь
Римская империя, как тебе известно, первоначально была языческой, в  ней
христиан преследовали.
   Бруно  кивнул.  Он  помнил  рассказы  про  святого  Павла,  как   тот
отправился в Рим на суд римского императора, который, по-видимому, был к
нему враждебно настроен. Раньше Бруно  не  задумывался,  что  в  Римской
империи  однажды  произошла  смена  религии,  но  теперь,   после   слов
Эркенберта, ему стало ясно, что такое событие должно было когда-то иметь
место.
   - Как ты знаешь,  первым  христианским  императором  был  Константин.
Императором его объявили в моем родном городе Эборакуме - в  Йорке,  как
сейчас называют его обосновавшиеся в нем поганые язычники.
   - Хорошее предзнаменование, - уверенно сказал Бруно.
   - Будем надеяться. Константин постоянно боролся с мятежниками - как и
ты, император, - и однажды в ночь перед битвой увидел сон.  Во  сне  ему
явился ангел, показал крестное знамение и сказал: "In hoc signo  vinces"
- "С этим знаком победишь". Император не знал смысла этого знака, но  на
следующее утро приказал своим людям нарисовать у себя на щитах  крест  и
под знаком креста сражался и победил. Потом знающие люди разъяснили  ему
значение креста, Константин принял христианство сам  и  насадил  его  во
всей своей империи. Но он сделал еще одну вещь, о император. Он подписал
"Donation" - "Константинов дар". На этом документе  основаны  Церковь  и
обновленная Империя. Благодаря ему Церковь получила власть в этом  мире.
Благодаря ему Империя получила для  своей  власти  благословение  свыше.
Именно поэтому император -  помазанник  Божий.  А  Римский  папа  должен
утверждаться императором.
   - Звучит неплохо, - сказал  Бруно  с  некоторым  скептицизмом,  -  но
римских пап я назначаю без всяких документов. И власть  моя  проистекает
из реликвий, которые я нашел - мы нашли. Зачем нам нужен этот "Дар"?
   - Я думаю, что вместе с императорской инквизицией нам  понадобится  и
новая грамота.
   Бровь императора предостерегающе поднялась. Он успел понять, что цель
разговора - заставить  его  силой  сместить  неугодного  папу  Иоанна  и
держать кардиналов под  замком,  пока  они  не  проголосуют  за  нужного
кандидата  на  освободившееся  место.  Император,  хотя  и  не  поставил
Эркенберта в известность - Бруно не хотел, чтобы будущий  папа  оказался
хоть как-то замешан в исчезновении  прежнего,  -  уже  послал  усиленный
военный  отряд,  чтобы  разобраться  с   папой   Иоанном,   и   отправил
колеблющимся германским кардиналам жесткое письмо, в котором требовал от
них проявить больше благоразумия самим и повлиять на  своих  итальянских
собратьев. Но Бруно не понравилась  идея  о  даре.  Церковь  и  так  уже
достаточно богата.
   - Это будет дар Империи от Церкви, - решительно заявил Эркенберт. - А
не  дар  Церкви  от  Империи.  Десятая  часть  церковных  доходов  будет
передаваться государству на определенные цели. На борьбу  с  язычниками.
На искоренение ересей. На войну с  приверженцами  Пророка.  На  войну  с
византийскими раскольниками. Нужно будет основать новые  военные  ордена
во всем христианском мире, а не в одной  только  Германии.  Организовать
императорскую инквизицию для  борьбы  с  недовольными  и  еретиками.  Мы
назовем этот документ "Даром святого Петра".
   -  Святого  Петра?  -  рассеянно  переспросил  император,   обдумывая
заманчивые следствия из сказанного Эркенбертом.
   - Я приму имя Петра, - решительно сказал дьякон. - Это было запрещено
всем римским папам с самого начала. Но я возьму это имя не из  гордости,
а в знак уничижения, в знак того, что Церковь должна начать все  заново,
очиститься от своих слабостей  и  пороков.  В  подземельях  Ватикана,  в
катакомбах, мы  найдем  документ,  написанный  самим  Симоном  Петром  и
выражающий его желание,  чтобы  Церковь  преданно  служила  христианской
Империи.
   - Найдем документ? - повторил Бруно. - Но  как  можем  мы  найти  там
документ, если мы не знаем, есть ли он там?
   - Я нашел Грааль, разве нет? - ответил Эркенберт. -  Можешь  на  меня
положиться, я найду "Дар святого Петра".
   "Он имеет в виду, что собирается подделать его,  -  неожиданно  понял
Бруно. - Это нарушит все Божьи и человеческие законы. Но  десятая  часть
церковной собственности... Жирных монахов и праздных  монашек  прогоним,
доход с их земель  пойдет  на  содержание  армии...  Наших  ritter'ов  и
bruder'ов будем считать уже  не  на  сотни...  Разумеется,  благая  цель
оправдывает недостойные средства".
   "Это подлог, и он знает, что это подлог, - подумал Эркенберт. - Но он
готов на него пойти. А того не знает,  что  "Константинов  дар"  -  тоже
подделка, и это видно любому образованному  человеку,  она  написана  на
латыни совсем не того периода, каким датирована. И писал ее не иначе как
франк, чтоб мне  самому  стать  итальяшкой.  Интересно,  сколько  вообще
исторических документов - фальшивки? Вот в чем подлинная опасность таких
книг. - Дьякон взял из рук императора брошюру еретиков, порвал и  бросил
в огонь. - Они заставляют людей задумываться, все ли книги  непогрешимы.
Это мы должны будем искоренить. Всего несколько книг, и каждая из них  -
священная, вот как мы должны устроить. А верны они или нет  -  это  буду
решать я".

***

   Лениво поднимающиеся впереди по левому  борту  клубы  дыма  захватили
внимание Шефа, как липкая паутина - сопротивляющуюся  муху.  Рейд  флота
прошел  удачно,  необыкновенно   удачно.   Острова   Средиземного   моря
завоевывали часто, но, видимо, уже много лет не  грабили  по-настоящему.
Возможно, завоеватели  старались  только  обратить  островитян  в  свою,
истинную веру, а не получить с них прибыль. Сейчас корабли  флота  низко
сидели в воде, не только из-за пополненных запасов провианта и воды,  но
также из-за груза  церковных  блюд,  парчи  и  выкрашенных  неизвестными
красителями тканей.
   Самой богатой оказалась дань, собранная с Мальорки и Менорки, с Ивисы
и Форментеры, а также с Корсики и Сардинии, дань в золотых и  серебряных
монетах арабов, греков, франков, римлян и еще таких народов,  о  которых
Шеф никогда не слыхивал и чьи надписи на монетах не могли  прочитать  ни
Скальдфинн, ни Соломон. Идти ли теперь на Сицилию, расположенную  совсем
недалеко на юге за  островом  Вулькано  с  его  огнедышащей  горой?  Или
высадиться на берег материковой Италии? Даже Гудмунд стал поговаривать о
том, как важно вовремя остановиться,  пока  равноденственные  штормы  не
преградили долгую дорогу домой.
   Неудовлетворенным пока оставался  только  Стеффи.  Он  с  энтузиазмом
отнесся к своему новому небесному патрону - богу Локи - и  его  амулету.
Он больше не мог говорить ни о чем,  кроме  огня,  и  стал  исповедовать
принцип, о котором часто упоминал Шеф: в мире  рассеяно  больше  знаний,
чем обычно думают. Стеффи поставил себе целью  узнать  все,  что  только
известно людям об огне и о веществах, которые горят, дымят или  хотя  бы
светятся  в  темноте.  В  пленном  греческом  сифонисте   Стеффи   скоро
разочаровался. Тот знал свое ремесло, это верно, и честно рассказал все,
что знал, о черных нефтяных лужах на дальнем берегу Черного моря, о том,
как добывают и очищают горючую  жидкость,  тонкую  и  прозрачную  зимой,
вязкую и липкую  летом.  Но,  зная  все  это,  грек  мало  интересовался
заменителями горючего. От него скрыли тот факт, что у них на  Западе  не
было таких месторождений нефти, какие были у греков на  Востоке,  а  без
заменителя горючего люди Пути могли рассчитывать  только  на  оставшиеся
полбака захваченной у противника нефти.
   Стеффи не был обескуражен.  Он  говорил  с  греком,  с  Соломоном,  с
Брандом, с Шефом, снова с Соломоном, с командами рыбацких лодок, которые
северяне перехватывали, расспрашивали и отпускали,  а  также  со  своими
помощниками. Его монолог не прерывался и сейчас, когда он стоял на  баке
и вместе с Шефом смотрел на дым вулкана, но смотрел  так,  как  любовник
смотрит на заветное окошко.
   -  Понимаешь,  это  просто  смешно,   -   твердил   он.   -   Начнешь
расспрашивать, и навроде каждый знает,  что  стоит  развести  костер  на
земле, взятой из конюшни, из пещеры или еще откуда-то, и огонь  вспыхнет
очень ярко. Тогда я стал спрашивать, а что еще так  горит,  и  мне  чего
только не назвали. Соломон сказал, что у арабов есть  жидкость,  похожая
на греческую naphta, но грек сказал, что  это  совсем  другое  вещество.
Соломон сказал, что арабы делают из своей жидкости факелы  вроде  наших,
только кидают их руками, а не выстреливают из  катапульты.  Хотел  бы  я
достать немножко такой naphta, а пока мы попробовали рыбий жир, селитру,
воск... А потом один парень напомнил мне о  гнилушках,  они  светятся  в
темноте, хотя и не горят. Соломон сказал,  это  называется  phosphor,  и
если его взять очищенный, он так горит, что водой  не  потушишь,  и  его
приходится соскребать с кожи. А грек  сказал,  они  о  таком  слышали  и
пробовали смешивать со своим горючим, но ничего хорошего не вышло, то  и
дело получалась какая-то густая смола.
   - Они смолу и в вино добавляют, - сказал Шеф.
   - Просто они вино держат в смоленых бочках. Но такая смола  горит,  и
еще янтарь горит, мне один парень сказал.
   - На янтарные факелы нам денег не хватит, - сказал Шеф.
   В ответ на шутку Стеффи нахмурился:
   - Не хватит. Но у меня есть еще  одна  идея.  Помнишь  зимний  эль  и
зимнее вино, которые делают у нас в Стамфорде, делают из собранного  при
кипении пара? Так вот, у одного парня оставалось немножко, и  я  у  него
купил. Зимнее вино тоже горит, и горит очень хорошо. А Соломон подошел и
сказал, что арабы тоже делают такую штуку, они называют ее al-kuhl.
   -  Его  послушать,  так  арабы  все  делают.  И   летают,   и   линзы
изготавливают, алгоритмы изобрели,  факелы  мастерят,  открыли  al-kuhl,
al-jabr, al-kimi, al-gili.  Беда  в  том,  что  они  все  это  никак  не
используют. - Шеф тоже наслушался Соломона и порядком устал.
   - Ну вот, я  хотел  бы  смешать  все  эти  вещества,  нефть,  фосфор,
"алкохуль", селитру и все прочее. Посмотреть, что получится. И древесный
уголь тоже, мы все его знаем, а почему он горит лучше,  чем  дерево?  Но
больше всего я хочу посмотреть на здешние чудеса.  Про  эту  огнедышащую
гору много рассказывают. Там сгоревшие камни. И запах. Все говорят,  что
от горы идет странный запах. Это называется сера. Но знаешь, в  болотах,
откуда я родом...
   - Я тоже, - вставил Шеф.
   -  ...там  встречаются  такие  "свечки  Вилли".  Блуждающие  огоньки,
которые заманивают тебя в трясину. Говорят, что они исходят от трупов. И
запах тоже идет. Я подумал, раз дома у нас в  конюшнях,  в  хлевах  есть
селитра, почему там не может быть и серы? Я хочу посмотреть. Попробовать
их смешать.
   Отблеск огня на вершине ночью и  клубы  дыма  днем.  Вот  о  чем  Шеф
старался поразмыслить. Это связано с каким-то из рассказов отца Андреаса
о Священном Писании. Исход сынов  Израиля  из  египетского  плена?  Отец
Андреас говорил, что это  образ  христианской  души,  взыскующей  небеса
обетованные.  Шеф,  впрочем,  не  думал,  что  столб  дыма,  к  которому
приближался флот, был землей обетованной. Но Стеффи  думал  именно  так.
Возможно, с его мнением стоит считаться.
   На некоторое время флот повернул в  сторону  рыбацкой  лодки,  быстро
бегущей под косым латинским парусом. Лодка не пыталась скрыться,  должно
быть, уже разнеслась молва, что чужеземцы не грабят бедных, даже  платят
за  полученные  сведения.  Действительно,  лодка  направилась  навстречу
флоту, развернулась и легла в дрейф с подветренной стороны. Скальдфинн и
Соломон стали перекрикиваться  с  рыбаками,  пригласили  одного  из  них
подняться на борт. Шеф терпеливо дожидался перевода.
   Кажется, рыбак сообщил кое-что важное.
   У Скальдфинна появилось на лице странное выражение.
   - Он говорит, что в Риме новый папа, хотя старый еще не умер. И более
того, он утверждает, что новый папа - чужак, иноземец. Рыбак сказал, что
он из страны anglus. Ты видел, он при этом сплюнул, а Ордлав его ударил.
   - Новый папа из англичан? - Весть разнеслась по палубе, вызвав  шквал
хохота и насмешек.
   - Маленький человечек, даже не священник.
   Рыбак говорит, новый папа объявил в Империи  священную  войну  против
всех язычников, еретиков и неверующих. Говорят, скоро придет император с
флотом кораблей с огнем и с армией железных людей, уничтожит  всех,  кто
не преклонит колена перед святым Петром. И тогда Рим будет править  всем
миром.
   "Корабли с огнем, - подумал Шеф. - Может быть, сейчас они не  так  уж
далеко от нас. Как и сам  Рим".  Он  невольно  вспомнил  карту,  которую
несколько месяцев назад ему показывал его небесный покровитель: в центре
этой карты находился Рим. Риг тогда сказал Шефу, что в Риме  он  обретет
покой. Но Шефу не хочется туда отправляться. Как и  Гудмунд,  он  думает
только о возвращении домой.
   - Мой дедушка Рагнар однажды пошел грабить Рим, - сказала Свандис.  -
Он по ошибке ограбил не тот город, но все равно думал, что это  Рим,  уж
очень богатой была добыча.
   - Если Эркенберт в Риме объявил священную  войну  и  новый  крестовый
поход, это направлено прежде всего против  нас,  -  медленно  проговорил
Торвин. - Тогда лучше воевать на чужой земле, чем на своей.
   "У нас весь флот не насчитывает и трех тысяч человек, - подумал  Шеф,
- у императора людей намного больше. Но  у  меня  отборные  воины,  есть
арбалеты, катапульты, факелы и даже греческий огонь. Все хотят, чтобы  я
снова сражался.  Но  я  заключил  с  Локи  мир,  так  я  думал.  Я  хочу
предотвратить Рагнарок, а не начать его".
   - Надо послушать, что скажет Бранд, - дипломатично сказал Скальдфинн.
   - Ладно, - ответил Шеф. - Но продолжаем идти на огнедышащую гору,  на
остров Вулькано. На ночь встанем там на якорь.

***

   Этой ночью Шеф лежал в гамаке в своем закутке на мягко покачивающемся
"Победителе Фафнира". Сейчас он ощущал, как и  в  тот  раз,  когда  было
принято решение отправиться в эту экспедицию в  центр  обитаемого  мира,
что общее мнение не совпадает с его  мнением,  что  на  него  давят.  Им
пытаются манипулировать. Они хотят, чтобы он вступил в войну с Империей.
Он не хочет этого делать. Он  хочет  отправиться  домой,  привести  свои
земли в порядок, ждать, когда судьба и смерть придут к нему в свой срок.
Лежащая в соседнем гамаке Свандис вынашивает его ребенка,  он  это  знал
наверняка. Ее сияющее лицо и сверканье глаз нельзя было объяснить просто
влиянием солнца и свежего морского воздуха, это был  свет  новой  жизни.
Много лет назад он видел, как такой свет исходит от Годивы. На этот  раз
он увидит рождение ребенка, своего ребенка.
   Он знал, что его попытаются убедить другим способом. Не только  люди,
но и боги. Ему снова приснится сон, и неважно, появится  ли  видение  по
воле богов, из-за расстроенного воображения или из-за  ржаной  спорыньи.
Ночь была его врагом, и враг пришел.

   Сон навалился без  предупреждения,  сразу.  В  темноте  по  городским
улицам спешит человек. Он испытывает страх, невыносимый страх, и в то же
самое время стыд. Испуган он  тем,  с  чем  уже  сталкивался  раньше.  А
стыдится не просто потому, что испугался, а потому, что раньше  это  уже
было с ним - он испугался, поддался страху и поклялся никогда больше  не
бояться; но, увы, вот он  снова  пробирается  по  темным  улицам,  чтобы
сбежать из города, затеряться,  сменить  имя.  Его  имя  -  Петр.  Петр,
который раньше был Симоном.
   Он подходит к городской стене, и  его  тревога  возрастает.  В  стене
ворота, в воротах есть маленькая калитка, в которую можно  проскользнуть
без обременительной возни с огромными засовами  и  массивными  створами.
Калитка слегка приоткрыта. Но где стражник? Спит,  откинув  голову.  Его
копье, оружие римской  пехоты,  в  точности  подобное  найденному  Шефом
Святому  Копью,  зажато  у  стражника  между  колен.  Кругом  ни  одного
человека,  караульное  помещение  закрыто   и   погружено   в   темноту.
Прокравшись словно тень, Петр, который был Симоном и хочет стать Симоном
опять, дотрагивается до калитки и  потихоньку  тянет  ее,  с  замиранием
сердца ожидая предательского скрипа. Ни звука. Он выходит, город остался
позади, впереди у него свобода и безопасность. "Совсем как  у  меня",  -
отмечает разум Шефа.
   Перед Петром появляется  фигура.  Он  знал,  что  так  будет.  Фигура
человеческая, но на голове у нее терновый  венец.  Фигура  приближается,
отбрасывая  кругом  бледный  мертвенный  свет.  Взгляд   опускается   на
съежившегося апостола.
   - Petre, quo vadis? Петр, куда идешь?
   "Скажи ему, Петр, умоляло сознание Шефа.  -  Скажи  ему,  что  хочешь
сбежать! Скажи ему, что он ведь даже не мертв, все оказалось ошибкой, он
жив и здоров и живет с Марией Магдалиной в горах! Пишет свою книгу!"
   Фигура Петра отступила, с  поникшими  плечами  вернулась  к  калитке.
Назад в город,  в  Рим,  навстречу  аресту  и  смерти  на  кресте.  Петр
попросит, чтобы его распяли вверх ногами, вспомнил Шеф, как недостойного
принять ту же смерть, что и Спаситель, от которого Петр трижды  отрекся.
"Со мной это не сработает, - подумал Шеф. - Мне вы можете говорить  "quo
vadis?" сколько угодно".
   Появляется другая картина, словно тени за  повешенным  перед  глазами
занавесом. Еще один человек собирается бежать, но сейчас он спит. Во сне
ему является фигура, но это не Христос из  предыдущего  видения,  а  сам
Петр. На этот раз Петр не стыдится и не сутулится,  он  смотрит  гневным
взором, величественный и суровый. Петр сердито кричит, впрочем,  Шеф  не
слышит его слов. В руке у него плетка, монашеская disciplina со  многими
хвостами и с узелками на каждом хвосте. Петр подходит, костлявым кулаком
бьет по фигуре спящего и, задрав ему на спине сутану,  хлещет  и  хлещет
плеткой; брызжет кровь, человек сопротивляется и кричит.
   Картина исчезает, и Шеф в который раз видит перед собой глаза  своего
покровителя. Хитрые лисьи глаза.
   - Я таких вещей не делаю, - говорит Риг. - Если хочешь уклониться  от
своих обязанностей, пожалуйста. Яне  буду  запугивать  тебя  и  бить.  Я
просто хочу тебе показать, к чему приведет твое самоустранение.
   - Давай показывай. Ты ведь все равно собирался.  Шеф  приготовился  к
мгновенной вспышке ужаса, но ее не последовало. Он  увидел  свой  город,
основанный  им  Стамфорд.  Вот  Дом  Мудрости,   вокруг   него   скопище
мастерских, кузниц и складов.  Они  больше,  чем  ему  помнилось,  более
старые серые камни  заросли  мхом.  Вдруг  без  единого  предупреждения,
беззвучно Дом Мудрости развалился.  "Вспышка,  грохот,  от  которого,  -
подумал Шеф, - у меня лопнули бы барабанные перепонки, не будь какого-то
барьера междумной и субстанцией моих снов". Поднимается облако  дыма,  и
во все стороны летят каменные блоки.
   Когда дым  развеялся.  Шеф  увидел,  что  происходит  на  развалинах.
Повсюду солдаты в белых накидках с  красным  крестом:  это  крестоносцы,
однажды король Карл и папа Николаус уже посылали их против Шефа. Но  эти
солдаты не носят ни тяжелых кольчуг, ни  кавалерийских  сапог  франкских
рыцарей или императорских риттеров Ордена. Они  одеты  легко,  двигаются
быстро, в руках держат только длинные трубки.
   - Такая же свобода для Локи, как и для Тора, - сказал Риг.  -  Просто
замечательно. Но на чью сторону встанет Локи? И на чьей останется? Нефть
и фосфор, селитра и сера, алкоголь и древесный уголь. И,  кроме  Стеффи,
найдется кому сложить два и два. Вернее, одно, одно и еще одно. В  конце
концов объединившиеся Империя и Церковь победят. Не на твоем веку. Но ты
будешь доживать остаток жизни, зная, что это произойдет - и что  ты  мог
бы этому помешать. Что ты будешь чувствовать?
   Шеф лежал и вызывающе молчал.
   - Давай посмотрим еще, - продолжал хитрый голос. - Вот новый город.

   Перед закрытыми глазами Шефа постепенно вставало диво  дивное.  Белый
град  с  ослепительно  сияющими  стенами,  а  в  сердце  его  -  соборно
вздымающиеся к небесам шпили. На  каждом  шпиле  хоругвь,  и  на  каждой
хоругви священное изображение: скрещенные ключи, закрытая книга,  святой
Себастьян и стрелы, святой Лаврентий и жаровня. Под шпилями, понял  Шеф,
находятся сонмы  людей,  чья  обязанность  -  молиться  Богу  и  изучать
Писание.  Это  было  не  его  Писание,  но  жажда  жить  такой   жизнью,
исполненной созерцания и размышления, мирной и покойной., охватила  его.
Из-под его закрытых век брызнули слезы сожаления о том, чего он лишен.

   - Посмотри поближе, - сказал голос.
   В учебных классах стояли люди и читали вслух книги. Учащиеся слушали.
Они ничего не записывали. Они обязаны были  запоминать  наизусть.  Когда
лекторы окончили чтение, они собрались в центральном помещении с книгами
в руках. Книги пересчитали, проверили по  списку,  положили  в  железный
сундук и закрыли на ключ. На  хранение,  до  следующего  раза.  Во  всем
городе ни один человек не имел своей личной книги. Никто не мог написать
новое слово  или  придумать  новую  идею.  Кузнецы  ковали  то,  что  им
прикажут, как делали поколения их предшественников. Тот зуд, который так
часто ощущал Шеф, побуждающий взять в руки молот  и  выковать  ответ  на
жгучие вопросы, этот зуд навсегда останется неутоленным.
   - Это мир Скульд, - сказал Риг. -  В  нем  Локи  наконец  освобожден,
чтобы служить Церкви и попасть в еще худшие оковы, пока не  зачахнет  от
истощения. А мир будет оставаться все тем же самым, один зон за  другим.
Вечно благочестивый, никогда не изменяющийся.  Каждая  книга  становится
Библией. Память о тебе, о твоем наследии.
   - А если я буду бороться? - спросил Шеф. - Будет тогда Локи  на  моей
стороне? Заплачет он о Бальдре и освободит своего брата  из  мира  Хель?
Как это будет выглядеть ?
   И мгновенно  узкие  рамки  взгляда  на  единственный  город  исчезли,
сменившись широкой панорамой всех Девяти миров, из которых Средиземье  -
средний. Шеф различал темных эльфов под землей и светлых эльфов над нею,
видел мост Бифрост, ведущий в Асгард, и мост Гиаллар, по  которому  души
спускаются в мир  Хель.  Вся  картина  была...  не  темной,  а  какой-то
блеклой, потертой, словно видимой сквозь пыльное стекло. Где-то  глубоко
внизу  слышались  тяжелый  скрежет,   толчки,   шум   оживающих   ржавых
механизмов. Это раскрывалась Гринд. Ворота Гринд, отделяющие мертвых  от
живых, металлическая решетка, за которой Шеф однажды видел тени  женщины
и ребенка, которые погибли  из-за  него.  Через  которую  рабыня  Эдтеов
сказала ему: "Продолжай". Гринд открывалась для Больдра.  Но  не  только
для Бальдра.
   Шеф  знал,  коль  скоро  она  откроется,   души   смогут   вернуться.
Возродиться в своих потомках, прожить счастливые жизни, отнятые  у  них.
Рабыни, которых  он  обнаружил  в  могильнике  древнего  короля,  заживо
сожженные со сломанными позвоночниками. Старуха,  вместе  с  которой  он
умирал в одном из видений, больше всего старающаяся  уйти  незамеченной.
Эд-теов,  скончавшаяся  ночью  на  волчьей  пустоши,  и  бедная  рабыня,
умирающая от рака в норвежской деревне вдали от  родного  дома.  Кутред.
Карли. Юный Харальд.
   Когда ворота открылись, из них что-то вышло. Не свет и не окраска, но
что-то, словно стершее пыль, вернувшее в мир свет и многоцветье, которые
должны в нем быть. Изнутри донеслись звуки радостного смеха,  и  громкий
чистый  голос  призвал  всех  разделить  с  ним  новую   жизнь.   Бальдр
Прекрасный. Грядущий,  чтобы  создать  новый  мир,  мир,  который  будет
всегда. Уголком глаза Шеф видел, что все боги Асгарда смотрят  на  него,
рыжебородый свирепый Тор, Один с лицом как у отколовшегося  айсберга.  А
рядом с Одином - бог-предатель Локи, опальный бог, снова вставший у руки
своего отца. Ждущий, когда его брат  вернется  из  мира  Хель.  Вернется
благодаря победе. И благодаря самопожертвованию.

   Шеф снова проснулся, он лежал в гамаке, и слезы еще не высохли на его
лице. Видение окончилось не знакомым, разрывающим сердце  потрясением  и
рвущимся криком, а  глубоким  вздохом.  "Мне  придется  сделать  это,  -
подумал Шеф. -  На  моей  совести  уже  слишком  много  погибших.  Чтобы
выпустить их, дать им еще один шанс. Впрочем, у меня  самого  шансов  не
много. Буду ли я тоже освобожден? Или я стану жертвой за остальных? - Он
протянул руку, положил ее на теплое бедро Свандис. - Вот то, от  чего  я
отказываюсь". Во мраке ночи он с полной уверенностью ощутил,  что  никто
не принесет жертву ради него, с каким-то сочувствием вспомнил крик,  что
слышал однажды от  распятого  Христа:  "Eloi,  Eloi,  lama  sabachthani?
<"Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня  оставил?"  Евангелие  от  Марка,
15:34.>"

Глава 16

   Толман отчаянно сигналил, дергая за свой конец пятисотфутового троса.
Осторожно приближаясь двумя колоннами к гавани  Рима  Остии,  флот  Пути
теперь  постоянно  держал  воздушные  змеи  на  дежурстве,  парящими   в
подветренной стороне. Сотня  дополнительных  ярдов  высоты,  на  которую
поднимался Толман, расширяла его горизонт наблюдения на многие мили, что
придавало северянам столь необходимую им уверенность. Однако  для  того,
чтобы Толман мог рассказать о том, что он видит, никто не сумел выдумать
другого способа, кроме цветных флажков: белый означал любой парус, синий
- землю, красный - опасность. Особенно опасность, исходящую  от  красных
галер с их греческим огнем. На этот раз флажок был красным.
   Моряки на лебедке, не  дожидаясь  приказа,  уже  выбирали  трос.  Нет
необходимости опускать Толмана до самого низа, тогда  после  доклада  он
легко сможет снова набрать высоту. Мальчик завис в  каких-то  пятнадцати
футах над палубой "Победителя Фафнира", поддерживаемый довольно сильным,
заставляющим  брать  на  парусе  рифы,  ветром,   в   дыхании   которого
чувствовалось приближение холодов. - Галеры! - крикнул Толман.
   - Где?
   - В гавани. Длинный ряд галер, с  внутренней  стороны  правого  мола.
Пришвартованы.
   - Сколько пришвартованных?
   - Все.
   Шеф взмахнул рукой, моряки стали стравливать  трос,  и  Толман  снова
взмыл на свою наблюдательную точку. Шеф оглянулся, определил  расстояние
до волноломов, которые отмечали вход в гавань Остию. "Две мили, -  решил
он. - Судя по лагу Ордлава, мы делаем семь узлов. Хватит  ли  противнику
времени, чтобы сесть  на  весла,  разжечь  топки  и  выйти  в  море  нам
навстречу? Если, допустим, все их моряки были уже на борту и они увидели
нас в тот же самый миг, что  и  мы  их?  Похоже,  что  не  успеют".  Шеф
посмотрел на Хагбарта и Ордлава, ждущих приказа на палубе  флагмана,  на
Хардреда на "Ваде", идущем в пятидесяти ярдах с наветренной  стороны  во
главе второй колонны, и решительно показал на  вход  в  гавань.  Красные
галеры однажды захватили его  врасплох  в  открытом  море.  Теперь  пора
поменяться ролями.
   Развивая под  парусами  полный  ход,  корабли  выстроились  в  боевым
порядке. Катапультоносцы во главе, так близко друг к другу,  как  только
возможно, а легкие суда слева от них, с наветренной  стороны.  Если  Шеф
просчитался и враги встретят их огненным ливнем, тогда хотя  бы  викинги
успеют развернуться и  отступить.  Впрочем,  катапульты  северян  должны
сделать свое дело на дальних подступах.
   - Спускайте Толмана, - приказал Шеф, как только перед  ними  открылся
вход в гавань. Толман по-прежнему  уверенно  указывал  вправо,  избавляя
Шефа от тревог  по  поводу  внезапной  вражеской  атаки  с  неожиданного
направления. Квикка на передней катапультной площадке приник к  прицелу,
доворачивая катапульту при каждом рысканье судна, удерживая  направление
на  оконечность  волнолома.  Что  происходит  внутри  гавани?  А   вдруг
навстречу им уже направляется галера? Если так, она будет  потоплена  за
считанные мгновенья. Но огонь она может метнуть раньше.  Когда  волнолом
достаточно приблизился, чтобы до него можно было добросить  камнем,  Шеф
со своего места у рулевого весла перешел на нос, к передней  катапульте.
Если их ждет огонь, король должен встретить его первым.
   Когда нос "Победителя  Фафнира"  сунулся  в  пятидесятиярдовый  проем
между волноломами, Шеф увидел, что Квикка резко махнул рукой. Стреляющий
дернул за спусковой шнур, шатун - как всегда, слишком быстро для глаза -
ударил, праща на его конце взметнулась, словно раскрученная  бесноватым.
Шеф услышал треск дерева, нескончаемые несколько  мгновений  ждал,  пока
флагман пройдет между волноломами и станут видны их внутренние  стороны.
Облегчение пришло как глоток холодной воды. Ближайшая  галера  стояла  в
тридцати ярдах, все еще пришвартованная за нос и корму.  На  борту  были
люди, навстречу северянам полетели стрелы, вонзившиеся в борта, а одна -
в щит, который поспешно выставили перед Шефом.  Но  не  видно  дыма,  не
слышно шума работающей машины. Греков застали врасплох.
   Первая галера, несмотря на швартовы, уже тонула -  снаряд  разнес  ей
форштевень и киль. Шеф торопливо пробежал на корму, указал на  следующую
галеру и велел Озмоду подождать с выстрелом, пока перед ним не откроется
вся внутренность гавани. Корабль за кораблем флот Пути вошел  в  гавань,
выстраиваясь в длинную изогнутую линию с "Победителем Фафнира" и "Вадой"
во главе, и обрушил град камней на галеры, стоявшие  вдоль  мола  словно
мишени, неспособные даже достать противника из своих слабых  луков.  Шеф
предоставил своим людям упражняться  в  стрельбе,  пока  все  галеры  не
превратились в щепки, их передние и задние части болтались на швартовах,
но посередине  оставались  только  плавающие  обломки,  да  поблескивали
медные котлы. Сопротивления противник не оказал. Шеф заметил  нескольких
убегающих людей - на удивление,  мало,  подумал  он.  Единственным,  кто
сумел хоть чем-то помешать, оказался не  кто  иной,  как  Стеффи,  -  он
неотступно  теребил  короля  за  руку,  умоляя  прекратить  канонаду   и
позволить ему высадить на берег своих людей, чтобы  захватить  греческие
машины и топливные баки. Шеф рассеянно отмахивался от него, как телка от
овода. Он начал подозревать, что галеры были просто оставлены на стоянке
без экипажей. Но нельзя идти на риск,  чтобы  удовлетворить  любопытство
Стеффи.
   Наконец Шеф вскинул обе ладони,  приказывая  прекратить  стрельбу,  и
повернулся к Ордлаву.
   - Мы причалим к стенке вон там, где свободно. По четыре судна в  ряд.
Начнем выгружать людей и амуницию. Ну что тебе, Стеффи?
   Глаза Стеффи были полны настоящих слез, он взмолился:
   - Только двадцать человек, государь, двадцать человек  на  то  время,
что займет швартовка и выгрузка. Это все, чего я прошу. Галеры затонули,
но, может быть, мы сумеем что-то спасти. Один полный бак с  горючим,  не
разбитый камнями, - это все, что мне нужно.
   Шефу вспомнилось, как у стен Йорка он  сам  подобным  образом  умолял
Бранда дать ему двадцать человек, чтобы  заняться  катапультой,  узнать,
как она работает. Тогда Бранд отказал ему, велел вместе  со  всеми  идти
громить и грабить город. Сейчас грабить было нечего, но в этот  раз  сам
Шеф оказался нелюбопытным, думающим лишь о собственных целях.
   - Двадцать человек, - разрешил  он.  -  Но  они  должны  быть  готовы
выступить вместе со всеми.
   Рядом с ним стоял Фарман, с глазами широко раскрытыми и  немигающими,
словно вдалеке он видел нечто.
   - Ты возьмешь с собой всех людей? - спросил Фарман.
   - Я, разумеется, оставлю на кораблях охрану.
   - Тогда я тоже останусь здесь, - сказал провидец.  -  Воинов  у  тебя
достаточно.
   Не время спорить или выспрашивать. Шеф кивнул  и  занялся  проблемами
высадки на берег. Сопротивляться в гавани было некому, в  ней,  кажется,
вообще не осталось людей. Несколько  находившихся  при  кораблях  греков
сбежали. Шеф снял с одной руки золотые браслеты, оценивающе повертел  их
и, взяв с собой в качестве телохранителей Квикку  и  трех  арбалетчиков,
направился к ближайшей кучке лачуг в порту. От жадности языки  наверняка
развяжутся. Впрочем, ему не так уж много нужно узнать. Он в Остии,  а  в
пятнадцати милях отсюда Рим.  Прийти,  взять  город,  убить  английского
папу. Даже за попытку сделать это на  него  обрушится  император,  и  их
долгий спор будет решен. Странное дело, но Шеф не мог представить  себе,
что властительный Бруно будет побежден. Возможно, он  уже,  как  говорят
англичане, оцепенел, почуял на себе  тенета  приближающейся  смерти.  Он
шагал к хижинам, помахивая золотыми браслетами с воткнутой в них в  знак
мира веточкой.

***

   Римский  император  получил  известие  о  разгроме  флота   греческих
союзников, находясь в Риме, который к тому времени тоже немало пострадал
от его гнева. Поднимающийся ветер развеивал дым,  клубами  струящийся  в
небо за Капитолийским холмом. На  улицах  валялись  непогребенные  тела:
римские бездельники и плебеи не смогли оказать серьезного  сопротивления
тяжеловооруженным войскам императора. У них были  дубинки,  булыжники  и
баррикады из опрокинутых телег, они пытались  отстоять  своего  папу  от
чужеземного ставленника и заплатили за это кровавую цену. Ни Ватикан, ни
сам город ничего не добились от императора, присягнувшего защищать их.
   "Поживем - увидим", - подумал Бруно.
   - Не унывай, парень, - обратился он к греческому адмиралу  Георгиосу,
увидев его ошеломленное выражение лица. - Зимой  сможем  отстроить  твой
флот заново. Твой басилевс ничего из-за этого не потеряет,  положись  на
мое слово.
   "Не унывать? - подумал Георгиос. - Все мои галеры потоплены  за  одно
утро, уничтожены, как мы уничтожали  бесчисленные  арабские  суда.  Моим
морякам приходится вести уличные бои с городской  чернью  под  знаменами
чужого императора. А секрет греческого  огня...  нет,  он  наверняка  не
раскрыт. Но это могло произойти. Не унывать. Да он с ума сошел".
   "Даже лучшие из моих военных советников крайне озабочены, - признался
себе Бруно. - У Георгиоса на это есть причины.  Но  Агилульф..."  Дух  у
императора  взыграл   в   упрямом   противоречии   с   настроением   его
приближенных.
   - Ладно, - сказал Бруно. - Враги неожиданно напали на нас в Остии.  И
мы еще не до конца уладили наше маленькое дельце  с  городским  сбродом.
Папа Иоанн все еще не у меня в руках. А теперь послушайте.  Все  это  не
имеет значения. Не правда ли, Эркенберт,  ваше  святейшество?  Вспомним,
что говорил капеллан Арно. В любой военной кампании нужно определить  ее
Schwerpunkt, главную точку. В нашем случае значение имеет  только  одно,
только одно остается важным с тех  пор,  как  мы  нашли  Грааль.  Раз  и
навсегда покончить с моим врагом, Единым  Королем.  Как  только  мы  это
сделаем, все остальное уладится. Город будет усмирен через неделю.  Папу
Иоанна нам выдаст какой-нибудь предатель. Флот можно будет отстроить. Но
если мы этого не сделаем...
   - Все остальные навалятся на нас, - подытожил Агилульф, - и мы  будем
разбиты.
   При последних словах он покосился на Георгиоса.  Агилульф  не  забыл,
кто  сжег  его  отряд  и  его  самого  греческим  огнем,  и  не  поверил
объяснениям, что это вышло случайно.
   - Но мы это сделаем, - сказал Эркенберт, папа Петр II, как он  теперь
себя называл. Он еще не сменил свою поношенную черную сутану  на  одежды
наместника святого Петра. Подлинные папские регалии не удалось найти, да
и само избрание Эркенберта было слишком поспешным, проведенным  едва  ли
третью полного состава конклава с многочисленными нарушениями процедуры.
И все же император был прав. Кардиналов можно  будет  собрать  еще  раз,
регалии разыскать или заменить новыми. Главное - победа.
   - Я готов на время забыть о своем папстве и  вернуться  к  исполнению
прежних обязанностей  в  армии  императора,  -  продолжал  Эркенберт.  -
Потомки Волка Войны готовы занять  позиции,  как  только  будет  получен
приказ.
   - Какую пользу нам принесут осадные орудия против армии на  марше?  -
спросил Агилульф.
   - Кто знает? - ответил ему император. - Мы имеем дело  не  с  обычным
человеком, никто из нас не должен об этом забывать. Он обманывал каждого
из своих врагов. Он даже меня обманывал. Но в  конце  концов  в  деле  с
Граалем ему не удалось меня обмануть. Мы должны быть так же  хитры,  как
он. Благодарю вас, ваше святейшество. Если бы у каждого моего воина  был
ваш боевой дух, наша победа была бы обеспечена.
   - Победа нам обеспечена, - сказал Эркенберт. - In hoc signo vinces. С
этим знаком победишь.
   Сквозь разбитое окно  разграбленной  виллы  он  показал  на  знамя  с
изображенным на нем Граалем, водруженное над  золотым  реликварием,  где
теперь хранился сам Грааль. Вокруг него всегда стояли четыре риттера,  в
полном вооружении, с обнаженными мечами и с символами новой Воинствующей
Церкви и "Дара Петра".
   "Но ведь эта лесенка - и знак нашего врага тоже, - подумал  Агилульф.
- Две противоборствующие стороны с одним и  тем  же  знаком.  Два  умных
вождя. По две, от силы по три тысячи настоящих воинов с каждой  стороны,
и Бог знает, сколько еще отребья  на  нашей.  Исход  такой  битвы  может
решить любая мелочь".

***

   Армия Пути бодро маршировала по древней каменной дороге,  ведущей  из
гавани  в  Рим,  Вечный  город,  центр  вселенной.   За   время   похода
обрадованные и удивленные крики воинов  поутихли,  их  воображение  было
подавлено неимоверной величиной каменных плит, по которым  они  ступали,
роскошью каменных построек на каждом холме, общей атмосферой древности и
давно ушедшего величия.  Они  видели  Стамфорд,  по  сравнению  с  этими
предместьями Рима он был простой деревней. Они  видели  Кордову,  и  это
была не  деревня,  а  столица,  превосходящая  даже  Рим  по  количеству
жителей, оживленности и  богатству.  Впрочем,  когда  Кордова  была  еще
деревней, Рим правил миром. Появлялось ощущение, что стоит  копнуть  эту
землю лопатой, и откроется прах былого величия.
   "От возбуждения воины сбиваются в кучу", -  подумал  Шеф;  Он  выслал
вперед сотню викингов под командованием Гудмунда, всегда рвущегося  быть
первым там, где пахнет  наживой.  Шеф  хотел,  чтобы  они  шли  рядом  с
дорогой, проверяли окрестности на случай  засады.  Кругом  было  слишком
много изгородей и слишком много стен. Под  палящими  лучами  солнца  они
вернулись на середину дороги, вышагивали нестройной вооруженной  ватагой
в какой-то сотне ярдов  впереди  арбалетчиков,  охраняющих  катапультный
обоз. Когда солнце сместится  на  ширину  ладони,  надо  будет  объявить
привал и перестроить порядки.
   На холме по правую руку раздалось пение труб. Другие трубы отозвались
им слева. Не попала ли длинная извивающаяся  колонна  людей  и  машин  в
засаду? Шеф  надеялся  на  это.  Любой  засаде,  устроенной  с  флангов,
придется преодолевать добрый фарлонг пересеченной местности под прицелом
пяти  сотен  взведенных  арбалетов.  Но  вместо  этого  из-за  оливковых
деревьев, росших в  пятидесяти  ярдах  от  передового  отряда  викингов,
выскочили легкие  всадники.  Шеф  едва  успел  их  разглядеть,  заметить
широкополые шляпы и длинные десятифутовые стрекала пастухов-баккалариев,
согнанных в армию согласно императорскому  эдикту,  как  вдруг  стрекала
опрокинулись из вертикального положения  в  боевое,  и  все  скрылось  в
мгновенно поднявшейся туче пыли.
   Викинги были удивлены, но не испугались. Они тут  же  выхватили  свои
мечи и засверкали боевыми  топорами.  Разболтанный  походный  порядок  с
четкостью машины превратился в узкий фронт поднятых щитов  и  нацеленных
дротиков. Пастухи  не  пытались  атаковать  в  лоб,  они  разъехались  и
обрушились на  оба  фланга.  Пролетая  на  своих  неоседланных  лошадях,
пастухи кидали дротики, нацеленные в лицо или в горло. Викинги  кричали,
в толчее сталкивались друг с другом. Обе кавалерийские колонны, выйдя  в
тыл  пехоты,  встречно  развернулись  и  прошлись  назад  вдоль  флангов
смешавшегося  строя  викингов,  кололи   стрекалами   людей,   все   еще
развернутых не в  ту  сторону,  потрясающих  своим  оружием  и  издающих
воинственные кличи, призывая врага сойтись с ними лицом к лицу.
   Арбалетчики взвели свои  арбалеты  и  ринулись  вперед,  чтобы  найти
позицию для стрельбы, пробежали еще дальше, надеясь что-то рассмотреть в
пыли. Шеф  увидел,  как  один  из  них  припал  на  колено,  старательно
прицеливаясь во всадника, пустившего лошадь в курбет  в  двадцати  ярдах
перед ним. Пастух соскользнул с лошадиной спины - седла у него не было -
и повис на дальнем боку лошади, цепляясь рукой  за  гриву,  а  ногой  за
круп. Пока арбалетчик менял прицел, чтобы поразить если не всадника,  то
лошадь, другой вопящий кентавр выскочил из  пыли,  вонзил  ему  стрекало
между лопаток,  на  ходу  наклонил  древко,  чтобы  высвободить  острие,
развернулся, загнанным оленем  перемахнул  через  стену  и  исчез  среди
деревьев. С обеих сторон снова запели  трубы,  и  воины  поспешно  стали
оглядываться во все стороны.  Но  ничего  не  произошло.  В  наступившей
тишине Шеф услышал булькающие звуки -  кому-то  пробили  копьем  легкие.
Пыль оседала на лежащие на дороге трупы. Их было немного,  с  дюжину,  и
еще стольким же раненым пытались оказать помощь их товарищи.  Ни  одного
врага. Ни одного пастуха и ни одной лошади не лежало  на  дороге,  да  и
вряд ли им достался хоть один арбалетный болт или удар клинка. Они могли
повторить свой  наскок  в  любое  время.  Шеф  скомандовал  собраться  и
перестроить походный порядок.
   Долгая пауза на знойной пыльной дороге, пока раненых грузили на мулов
и телеги, и вот колонна  снова  двинулась  в  путь.  Шеф  решил  всерьез
обдумать проблему засад. У него было восемьсот арбалетчиков, для лучшего
взаимодействия идущих бок о бок с тремя сотнями английских алебардщиков,
которым арбалетчики доверяли больше, чем  своим  норманнским  союзникам.
Вдобавок у него было около тысячи викингов, той  самой  тяжелой  пехоты,
которая еще до появления Пути в Англии решила исход столь  многих  битв.
Все онагры остались на кораблях, их вес в тонну с четвертью отбил у Шефа
охоту тащить их с собой на неизвестное расстояние. Вместо онагров  взяли
дюжину  дротикометов,  их  везли  пары  мулов,   сопровождаемые   пешими
расчетами. А еще в состав войска входила команда Стеффи. Шеф уже не  мог
сказать  с  уверенностью,  что  именно  они  везут  с  собой,  так  как,
обзаводясь  собственными  амулетами,  знаками  своего  особого  ремесла,
Стеффи и его люди становились все более и более скрытными. Конечно,  они
везли с полдюжины простейших катапульт - вра-щательниц, разобранных  для
удобства транспортировки. Пользы от них на походе никакой,  но  защищать
их обоз все равно придется.
   Теперь  впереди  колонны   двигался   сильный   отряд   арбалетчиков,
перемежавшихся воинами с алебардами. По флангам  тоже  шли  арбалетчики,
они то и дело останавливали  колонну  и  обследовали  виллы  с  высокими
стенами, а также водосточные канавы,  пересекающие  дорогу  в  подземных
трубах. В центре колонны довольно понуро,  стыдясь,  что  их  приходится
защищать, топали по обе стороны обоза викинги с мечами и топорами.  Если
пастухи  выскочат  снова.  Шеф  рассчитывал,  что   арбалетчики   собьют
нескольких наездников во время их атаки и  еще  больше  -  во  время  их
отступления. С помощью алебарды можно отбиться от всадника,  по  крайней
мере, от легковооруженного.
   Но пастухи больше не появлялись. Колонна взобралась на пологий холм и
на спуске ускорила шаг: не очень далеко впереди виднелись сияющие  стены
Вечного города, за ними вздымались застроенные каменными зданиями холмы,
на шпилях и куполах играло солнце. Всматриваясь в даль,  Шеф  неожиданно
уловил знакомый промельк  взлетающего  и  опускающегося  камня,  которым
выстрелили из онагра. Некогда  раздумывать,  куда  упадет  снаряд..  Шеф
мгновенно  бросился  прочь  с  дороги,  прокатился  по  острым   камням,
приподнялся на ободранных коленях, чтобы посмотреть, куда все-таки  упал
булыган. В тридцати ярдах впереди него в воздухе  все  еще  оседал  клуб
пыли, разлетались осколки ударившегося о плиты мостовой камня. А в строю
арбалетчиков виднелась просека глубиной человек в пять, люди  лежали  по
обе ее стороны,  один  умирающий  все  пытался  заглянуть  внутрь  своей
развороченной грудной  клетки.  Пока  окружающие  с  ужасом  глядели  на
покалеченных товарищей, Шеф увидел,  что  образовалась  еще  одна  такая
просека,  потом  еще,  людей  косило,  как  солому.  А  они  по-прежнему
растерянно озирались, некоторые вскидывали арбалеты в поисках невидимого
супостата. Шеф подбежал к ним, закричал, чтобы рассредоточились, сошли с
дороги, залегли, укрылись за стенами. Пока они это делали, прилетел  еще
один  двадцатифунтовый  булыган,  и  над  дорогой  взметнулись  каменные
осколки.  Уже  двадцать  или  тридцать  человек  лежали   недвижимо,   а
противника все еще никто не видел. Но противник был здесь. Шеф разглядел
катапультную батарею, установленную в полумиле  выше  по  склону  холма,
прислуга  беззаботно  расхаживала  вокруг  машин,  взводила  пружины   и
разворачивала хвостовики.
   Сейчас выстрелят снова. Шеф нырнул, и  еще  один  булыган  просвистал
мимо, на этот раз довольно высоко. Позади с дороги разбегались погонщики
мулов из обоза, а викинги, забыв о гордости, прятались среди деревьев  и
стен.
   Противник  был  здесь.  Шеф  настроил  подзорную   трубу,   отчетливо
разглядел  людей  вокруг  катапульт.  Он  не  нашел   Эркенберта,   хотя
наполовину уже этого ждал. Должно  быть,  дьякон  успел  обучить  многих
помощников, способных занять его место. Как же  достать  противника?  Из
имевшегося сейчас у  северян  оружия  на  такую  дальность  били  только
дротикометы.  Они  сделают  свое  дело,  хотя  против  людей  они  более
эффективны, чем против машин. Шеф прокричал приказ, и расчеты  катапульт
стали распрягать  мулов,  разворачивать  и  устанавливать  свои  машины,
начали долгую подготовку к выстрелу. И  пока  они  это  делали...  камни
свистели теперь высоко над головой,  прицел  был  перенесен  на  позицию
дротикометов, и Шеф побежал вперед, к своим  рассеявшимся  арбалетчикам,
выкрикивая приказ атаковать.
   Томительные мгновенья воины не шевелились, подчиняясь  инстинктивному
страху перед прилетающими издалека снарядами. Ложись,  замри,  уползи  в
сторону. Шеф орал, пинками заставлял  своих  людей  подняться  на  ноги,
взывал к их гордости и чувству долга. Вид  человека,  выпрямившегося  во
весь рост и оставшегося невредимым, вернул им немного  здравого  смысла,
напомнил  о  неточности  онагров  при  стрельбе   по   одиночной   цели.
Арбалетчики поднялись и неуклюже  бросились  вперед.  Шеф  закричал  им,
чтобы двигались перебежками. Пробежать  десять-двадцать  шагов,  залечь,
пока бежит другой, а когда он заляжет,  начать  новую  перебежку.  И  не
бежать в открытую. Не давать врагу возможности прицелиться.
   Со склона холма  рядом  с  батареей  онагров  Эркенберт  и  император
наблюдали за поспешно организованной атакой. Для них это выглядело  так,
будто склон покрылся суетящимися муравьями, вроде бы ни один не двигался
все время вперед, но масса в целом неуклонно приближалась. Тем  временем
снаряды катапульт летали уже в обе стороны.  Один  из  людей  Эркенберта
опрокинулся навзничь, ему перебил хребет  огромный  пятифутовый  дротик.
Раму одного из дротикометов  разбил  камень  онагра,  лопнувшая  пружина
хлестнула северян по рукам и лицам.
   - Я видел его мгновенье или два, - заметил Бруно. - Жалко, что он  не
постоял чуть подольше, чтобы твои люди успели в него  выстрелить.  Тогда
бы все сразу было кончено.
   - Как и в случае твоей смерти, - ответил Эркенберт.
   - Он до сих пор даже не знает, где я.
   Арбалетные болты, долетающие с  предельной  дальности,  зазвенели  по
камням вокруг  батареи  онагров.  Расчеты  стали  нервно  вздрагивать  и
оглядываться. "Невозможно схватить весящий тонну онагр и утащить  его  с
позиции, - подумают Шеф, - невозможно вывезти машины достаточно  быстро.
Если поднажать, удастся захватить всю батарею, возможно, враг  не  готов
отразить стремительную атаку".
   А может быть, готов. До настоящего момента противник в этом  сражении
предусмотрел все. С ужасом, таким пронзительным,  что  вызывал  в  груди
спазм, Шеф вспомнил короля Карла Лысого, как тот рвался и рвался вперед,
пытаясь захватить машины, которые, дразнясь, появлялись на все  новых  и
новых позициях. Теперь Шеф делает то же самое. И на этот  раз  противник
лучше знает местность,  имеет  план  действий,  а  Шеф  слепо  бросается
вперед, уповая на превосходство в вооружении.
   - Стой! - закричал Шеф. - Остановитесь, укройтесь и стреляйте. Хватит
бежать!
   Его голос услышали только ближайшие арбалетчики,  остальные,  увидев,
что враг дрогнул, ринулись вперед, чтобы отомстить за пережитый страх.
   - Сработало, - отметил Бруно и кивнул трубачам. В пространство  между
бегущими  арбалетчиками  и  батареей  из-за  укрытий  в  виде  оливковых
деревьев и стен роскошных вилл выехали тяжеловооруженные всадники, краса
и гордость императорской армии: кольчуги  сверкают,  подкованные  сталью
копыта высекают из камней искры,  острия  пик  нацелены  вперед.  Каждая
группа всадников сразу устремилась на неприятеля, не пытаясь выстроиться
в общую линию. Они начали атаку с расстояния в какие-то пятьдесят ярдов,
пять панических ударов сердца для человека  без  доспехов,  на  которого
прет боевой жеребец.
   Шеф, находившийся чуть сзади самых быстрых арбалетчиков, увидел,  как
они остановились, замялись, потом все как один повернулись  и  побежали,
прыгая по камням, чтобы уклониться  от  надвигающихся  сзади  пик.  Один
человек припал на колено, вскинул арбалет. Пока он жал  на  спуск,  пика
вонзилась в него, вздернула его с земли, и стрела пошла прямо в небо.  С
искусством выросших в седле людей наездники работали пиками, а когда  те
ломались  или  застревали  в   распростертых   телах,   выхватывали   из
прикрепленных к седлу ножен широкие мечи. Шеф вдруг увидел, что один  из
копейщиков  выбрал  его  в  качестве  очередной   жертвы.   Их   взгляды
встретились, всадник ударил длинными  острыми  шпорами,  и  конь,  роняя
хлопья пены, прыгнул вперед. Шеф  потянулся  за  арбалетом,  зашарил  на
поясе, понял, что в  который  уже  раз  оказался  в  критический  момент
безоружным, не считая поясного ножа. Попробовать сбежать -  значит  быть
бесславно  сраженным  сзади,  навсегда  остаться  поводом   для   шуток.
Постараться отразить удар?
   Могучая рука небрежно  отбросила  его  в  сторону,  широкая  спина  в
кольчуге заслонила взгляд. Это Стирр! Задыхаясь  на  жаре,  он  прибежал
сзади из колонны викингов. Атакующий франк - на  щите  у  него  не  было
эмблемы Святого Копья, как у риттеров Ордена, - одними коленями повернул
жеребца, чтобы пройти справа от Стирра, занес меч для удара сверху вниз.
В этот момент Стирр, яростно выбросив вверх правую руку, со всей силой и
ненавистью бросил свой боевой топор перед металлическим шлемом. Целясь в
лошадь, а не во всадника. Раздался мясницкий  хруст,  франк  кувыркнулся
через голову лошади и упал к  самым  ногам  Шефа.  Не  задумываясь,  Шеф
ударил его сжатым кулаком в  открытую  часть  челюсти,  в  точности  как
показывал  на  дитмаршских  болотах  давно  упокоившийся  Карли.   Франк
откинулся навзничь, а Стирр, выхватив меч, рубанул его по шее и  тут  же
повернулся, выискивая нового противника.
   Склон холма снова был  чист,  словно  развеялись  колдовские  чары  -
всадники исчезли. Вернулись в укрытие.  Пока  Шеф  недоуменно  озирался,
камень из онагра пролетел так близко, что  в  голову  ударило  воздушной
волной. "Все происходит слишком быстро, - ошеломленно подумал он. -  Еще
не кончилось одно, а уже начинается другое".
   Стирр с кряхтеньем пытался извлечь свой топор, глубоко  зарывшийся  в
череп коня, крякнул, высвободил носок лезвия, раскачал и наконец вытащил
свое оружие. Озабоченно осмотрел топор, потом ухмыльнулся.
   - Никогда раньше такого не делал, - сказал он. - А что теперь?
   Викинги, вспомнил Шеф, могут быть разбиты, но  никогда  не  поддаются
панике. Он огляделся, снова стал отдавать приказы. Одно  было  ясно.  Он
больше не сможет двигаться вперед  в  этом  лабиринте  ловушек.  Вопрос,
сможет ли он отсюда выбраться?

Глава 17

   - Колодец отравлен, - сказал Ханд.
   Шеф уставился на лекаря, потом  на  ведро,  которое  тот  только  что
осмотрел. Зеленый ил налип на дно и стенки,  вода  была  очень  грязной.
Ерунда, он бы ее все равно выпил.  В  тот  раз,  добравшись  до  деревни
еретиков и отказавшись пить, он думал, что умрет от жажды. А сейчас было
еще хуже. Сейчас не  нужно  проявлять  гордость,  вода  есть  вода,  она
выглядит неплохо...
   Ханд  расплескают  у  него  в  руках  ведро,  взглянул   с   глубокой
неприязнью:
   - Отравлен, я сказал! И если это свалит даже тебя. то что говорить  о
моих раненых?
   Шеф провел языком по пересохшим губам. Была  уже  ночь.  Весь  долгий
остаток дня и короткие вечерние сумерки они плелись в пыли по источающим
жар камням и остановились у виллы на вершине  холма,  надеясь,  что  там
есть свой колодец. Как и каждый  раз  за  этот  день,  враги  успели  их
опередить. Шеф не знают, был ли это сброшенный в колодец труп или что-то
более основательное, например  ядовитые  ягоды.  Ему  придется  поверить
словам Ханда. Ему придется найти воду. У них целый обоз раненых, которые
зловеще утихли. На короля  молча  смотрел  Стирр,  спасший  ему  сегодня
жизнь.  Стирр  хуже  прочих  переносил  жару  и  жажду.  Ночь  полнилась
оглушительным хором  расположившихся  на  оливковых  деревьях  сверчков:
достаточно громким, чтобы  заглушить  любой  звук  притаившейся  засады.
Противнику только того и надо.
   Бранд вытолкнул кого-то вперед, старика с седой бородой. Шеф вспомнил
слова Бранда, что всегда найдется кто-то, решивший остаться несмотря  ни
на какие опасности.
   - Спроси его, где ближайший  колодец,  -  велел  Шеф.  -  Скальдфинн,
переводи.
   Последующий разговор звучал для Шефа  как  церковная  латынь.  Король
пришел к выводу, что здесь живут выродившиеся  потомки  древних  римлян,
все еще говорящие на латыни, хотя и искаженной, едва ли не  худшей,  чем
латынь франков. - Он говорит, вода есть в акведуке у подножия холма. Она
течет из Рима, который снабжается по другим акведукам.
   - Что такое акведук?
   - Вроде канавы, только сделан из кирпича и камня.
   "Остаются ли здесь седобородый  по  собственной  глупости  или  из-за
слабости, или же он оставлен  специально,  чтобы  сказать  мне  это?"  -
задумался Шеф. Старик будет лгать. А  мне  нужна  правда.  Рагнар,  отец
Ивара и дед Свандис, знал, как обращаться с такими людьми, об  этом  мне
однажды рассказал Кутред. Вопрос, смогу ли я это сделать?
   Шеф подошел к старику, толчком поставил  его  на  колени,  решительно
воткнул в уголок глаза большой палец. "Рагнар для этой цели отращивал на
большом пальце правой руки длинный ноготь,  -  угрюмо  вспомнил  Шеф.  -
Чтобы облегчить себе работу. Он выкалывал человеку один  глаз  до  того,
как задавал вопросы. Просто чтобы пояснить, что он имеет в  виду.  Я  на
это не способен".
   - Скажите ему: я буду давить ему на глаз, пока он не объяснит, почему
я должен ему верить, - ровным голосом произнес Шеф.
   - Как он может это объяснить? - спросил Скальдфинн.
   - Не знаю. Это его забота.
   Старик заплакал. Шеф  пальцем  чувствовал  его  слезы  и  нажал  чуть
сильнее, чтобы не отвлекался на  болтовню.  Ханд  смотрел  на  короля  с
исказившимся от ненависти лицом, готов  был  выхватить  старика,  но  не
решался. Свандис тоже стояла здесь, глядела неуверенно - она  достаточно
часто хвасталась своим дедушкой,  пусть  полюбуется,  как  это  выглядит
по-настоящему. У Бранда высоко поднялись брови. Стирр ухмылялся.
   - Он говорит, другого источника нет, но там будут ждать императорские
солдаты, он подслушал их разговоры, не все из них германцы. Я думаю, что
он говорит правду, - добавил Скальдфинн. - Он не пытается заманить нас в
ловушку. Он предупреждает нас о ловушке.
   Шеф позволил старику опуститься на землю. Сегодня  он  буквально  все
делал неправильно. Пора это исправить.
   - Мы добудем воду, - сказал Шеф. - Позовите Стеффи, Квикку и Озмода.
   - А нам, норманнам, делать нечего? - хрипло спросил Стирр.
   - Это дело Локи, - ответил Шеф.
   - Что у вас есть в обозе, что может нам пригодиться? - резко  спросил
Шеф. Сейчас никто  не  говорил  больше  слов,  чем  необходимо.  Слишком
пересохло в глотках.

***

   - Много факелов, - ответил  Стеффи.  -  Мы  их  усовершенствовали.  В
последний раз, если помнишь, мне приходилось их поджигать  и  держать  в
руках. Теперь мы научились обмакивать веревку  в  раствор  селитры,  она
хорошо горит и не гаснет в полете.
   - Что еще?
   - Я  пробовал  сделать  снаряды  навроде  греческого  огня.  Но  чтоб
бросать, а не пускать струю.
   - Получилось?
   - Они не разбрызгиваются, когда упадут. Но поджигают  все  кругом,  и
водой их не затушить, только пламя растекается шире.  Мы  их  делаем  из
коры с серой и  селитрой,  обмакиваем  в  греческую  нефть.  Зашиваем  в
провощенную хлопковую ткань. И приделываем запал.
   - Это подойдет. - Шеф снова закашлялся от запершившей в горле пыли.
   На ведущем к акведуку склоне холма царила кромешная тьма, луна еще не
показалась. Деревья, стены  да  нищие  хибары  могли  послужить  хорошим
укрытием. Не было сомнений, что неприятель  затаился  внизу  в  ожидании
вылазки за водой. Шеф прохрипел свои последние указания.
   Когда раненые собрались,  своим  ходом  и  на  носилках,  а  часовых,
стороживших  подходы  к  лагерю,  отозвали,  за   дело   молча   взялись
катапультеры Квикки. Соблюдать тишину  нет  нужды,  но  и  разговаривать
неохота. Дротикометы  были  установлены  неровной  дугой,  обращенной  к
нижней части холма и вправо, в сторону моря. Позади них Стеффи разместил
свои вращательницы.  По  команде  его  люди  начнут  стрелять  огненными
снарядами вниз по склону и вправо. По приказу Шефа  лишь  каждый  третий
снаряд должен быть огненным, а остальные два - обычные камни,  из  числа
запасенных в обозе и взятых на вилле из сада камней.
   - Мы ни в кого не попадем, разве что случайно, - возражал Стеффи.
   - Враги этого не будут знать.
   - У нас ничего не останется, чтобы стрелять потом.
   - Машины мы в любом случае бросим.
   Стеффи больше не  спорил.  Его  команда  начала  стрелять  в  темноту
камнями, с треском и грохотом падавшими  внизу  холма.  Перемежавшие  их
огненные  шары  не  производили  шума,  лишь  бросали  в  полете  слабый
красноватый отблеск от горящего фитиля. Поскольку канонада  продолжалась
и ничего не происходило, из темноты не было ответа, не  слышно  было  ни
криков,  ни  команд,  не  прилетали   снаряды   противника,   пристально
наблюдающие арбалетчики начали нервно переговариваться.
   Притаившийся за стеной  Агилульф  прислушивался  к  свистящим  вокруг
камням. Пока ни один не упал ближе двадцати ярдов от него.  Агилульф  не
понимал, что происходит, но уже почуял, что грозит  какая-то  опасность.
Что это за вспышки света в воздухе? Светляки? Агилульфу  нипочем  острая
сталь, но он не сможет еще раз встретиться с огнем. Императору следовало
бы об этом помнить.
   Стеффи подтолкнул Шефа и показал на внезапный всполох  огня  в  сотне
ярдов внизу. На одном из снарядов запал наконец догорел. Огонь  высветил
дерево, изгибавшееся так, словно оно  наклонялось  над  очагом.  Первыми
занялись ветки, пламя пробежало  по  ним  и  охватило  ствол.  Теперь  в
темноте возникали все  новые  и  новые  всполохи  огня,  они  появлялись
быстрее, чем можно было сосчитать. При таком  ветре  пожар  охватит  всю
долину. Любой, кто окажется между огнем  и  северянами,  вынужден  будет
бежать в их сторону.
   Неожиданно мелькнула черная тень, впервые они увидели  признак  жизни
снаружи лагеря. На силуэте явственно  обрисовался  шлем  риттера.  Затем
тень исчезла, а Шеф сердито закричал на расчеты дротикометов за то,  что
упустили цель. Но в точности так же, как пламя  возникало  из  ниоткуда,
так и весь склон мгновенно заполнился крадущимися тенями. Воины выбегали
из своей засады, кидались в промежутки  между  очагами  пожара,  пытаясь
прорваться на другую сторону, и Шеф  увидел  даже  умников,  старающихся
сбить  пламя,  пока  оно  слабое.  Сбить  и  затоптать,  не   дать   ему
разгореться.
   К треску пламени и стрекоту  сверчков  добавилось  резкое  треньканье
стреляющих арбалетов и басовитый  лязг  дротикометов,  бьющих  огромными
стрелами почти что в упор. Шеф теперь видел падающих и корчащихся людей,
но из-за какого-то акустического эффекта совершенно не слышал издаваемых
ими звуков, лишь отдаленный рев пожара. Умирающие  и  извивающиеся  люди
были похожи на игру теней на стене хижины.
   Шеф хлопнул Бранда по плечу, выбросил большой палец. Пора идти. Бранд
стремительно повел шесть десятков своих людей,  команды  двух  дракаров,
прямо вниз по склону. Сразу за ними шел отряд  арбалетчиков,  потом  еще
викинги, всем было приказано идти в установленном порядке. Они могли  бы
поддаться искушению свернуть влево, обогнуть пламя пожара, но Шеф  велел
им не делать этого. Направиться прямо в огонь и подойти как можно ближе.
Те, кто должен остановить  вас,  пойдут  вдоль  кромки  пожара  и  будут
расстреляны или обращены в  бегство.  Спуститесь  по  склону  как  можно
быстрее, пока вы тоже не обрисовались силуэтами на фоне пламени.
   Теперь люди потоком устремились  вниз  по  склону,  даже  санитары  с
носилками пустились вскачь по пересеченной  местности.  "Ими  движет  не
исполнительность, - подумал Шеф, - это жажда". Люди  Стеффи,  расстреляв
все свои снаряды, нерешительно застыли около катапульт.
   - Разберем их и возьмем с собой, а? - взмолился  Стеффи.  -  Ну  хоть
парочку?
   Шеф подтолкнул его в направлении общей атаки.
   - Катапульты бросить. Возьмите с собой огненные приспособления,  если
сможете нести.
   Для   дротикометчиков   по-прежнему   оставалось    немало    работы,
распространяющийся пожар освещал  все  новые  и  новые  площади.  Легких
мишеней уже не было, их свалили арбалетчики,  но  кое-где  еще  мелькали
бегущие люди.  "Уж  не  думают  ли  они,  что  находятся  на  безопасном
удалении? Они пытаются помочь своим раненым, - понял Шеф, - бегут, чтобы
вытащить их из полосы надвигающегося пламени". Король шагнул  к  машине,
прицелился  в  человека,  старающегося  выползти  из  охваченного  огнем
кустарника. Так и есть, двое спешат ему  на  выручку,  можно  разглядеть
встревоженно озирающиеся белые  лица.  "Враги  в  эту  ночь  не  понесли
больших потерь, - подумал Шеф, - но их убивали из темноты невидимые  ими
люди". Легкое перемещение хвостовика, еще один басовитый лязг, и  первый
спасатель закувыркался, словно от щелчка гигантского  пальца,  а  другой
комично споткнулся и сразу же бросился в сторону. С вершины  холма  было
видно, как мощный дротик пробил ему  оба  бедра.  Неудавшийся  спасатель
рухнул в пламя как раз в тот момент, когда подбежал к человеку, которого
намеревался спасти.
   Шеф ощутил свирепую радость.  Он  хлопнул  Квикку  по  спине,  махнул
большим пальцем: "Пошли!" Нет времени запрягать мулов, но дротикометы на
колесном ходу утащить легче,  чем  вращательницы  Стеффи.  Не  дожидаясь
приказа, люди Квикки похватали их за хвостовики, с  гиканьем  и  треском
устремились вниз по неровному склону.  Вместе  с  ними  бежал  последний
отряд арбалетчиков и алебардщиков, оставленных в качестве прикрытия.  Не
разбирая дороги,  они  толпой  неслись  к  подножию  холма,  с  Шефом  в
середине, держа оружие  наготове  на  случай  нападения  из  засады.  Из
засады, на которую они уже напали сами.
   В темноте послышался лязг  металла,  это  несколько  братьев  Ордена,
вместо того чтобы убраться подальше от огня, решили сразиться со  своими
врагами. Они вышли из света в темноту и не успели даже разглядеть стрелы
и клинки, оборвавшие им жизнь. И  вот  уже  показался  акведук,  длинное
каменное сооружение высотой в четыре фута, распространяющее вокруг  себя
благоухание свежей проточной воды.  Люди  Шефа  во  главе  с  ним  самим
перевалились через стенку  и,  забыв  о  неприятеле,  погрузили  лица  в
прохладный поток.
   Подняв наконец голову, Шеф увидел нависшего над ним Бранда.
   - Куда теперь? - отрывисто спросил тот.
   Тогда  Шеф  впервые  взглянул  на  акведук.  Канал,  проложенный  для
снабжения водой расположенных вдоль дороги в Остию богатых  вилл,  водой
более чистой, чем в мутном Тибре, имел всего-то шесть футов в  ширину  и
был перекрыт каменными плитами, чтобы предотвратить испарение. Но не  по
всей длине, встречались и  открытые  участки.  Боевые  машины  здесь  не
пройдут.  По  обе  стороны  акведука  шел  тротуар,  но  шириной,   едва
достаточной для двух человек, опять  же  слишком  узко  для  метательной
машины или телеги. Больше всего на свете Шеф  хотел  вернуться  на  свои
корабли, покончить с этим бесславным походом.
   Какой-то внутренний голос подсказывал, что это у него  не  получится,
тот же самый бойцовский инстинкт,  который  заставил  его  расстреливать
раненых. Его война должна окончиться сейчас. Если он отступит, его будут
преследовать и уничтожат. В одну сторону акведук шел к Риму, в другую  -
неизвестно куда. Риг сказал ему... как там было? В Риме он обретет  мир.
Возможно, мир он обретет в смерти. Пусть будет так.
   - Сюда, - сказал Шеф, показывая налево. - Поторопи их. Квикка, разбей
свои машины.
   Квикка нянчился со своими машинами все тысячи миль этого  похода.  Он
вышел из рабов в люди благодаря машинам. И  он  тут  же  стал  возражать
своему повелителю, как много раз делал раньше и  чем  несказанно  удивил
однажды короля Альфреда. На этот раз  терпение  Шефа  иссякло.  Щербатый
человечек пустился в рассуждения, а  встревоженный  и  измотанный  всеми
треволнениями король подскочил к нему и от души врезал в морду.
   - Вперед, - крикнул он. - Или я засуну тебя обратно в твой ошейник.
   Его старый товарищ сплюнул  кровь,  вытащил  еще  один  выбитый  зуб,
недоверчиво на него уставился. Пошел выполнять приказ.
   - Рано или поздно все хозяева оказываются одинаковы, -  заметил  один
из его  помощников,  разрезая  веревки,  чтобы  хоть  на  время  вывести
дротикомет из строя. Квикка не ответил. В темноте Толман  и  три  других
юнги нерешительно застыли над тюками ткани, жердями и тросами.  Мальчики
могли бы их нести, но все-таки это немалый груз. Квикка взял у  них  два
бруска, закинул себе на плечи.
   - Я это понешу,  -  сказал  он,  отчаянно  шепелявя.  Толман  заметил
катящиеся у него по лицу слезы и промолчал.
   Через несколько часов потрепанная колонна пробилась вдоль акведука  к
стенам самого Вечного города. Им  пришлось  пробираться  в  ночи  словно
путникам, отбивающимся от стаи  волков.  Вытянутую  разреженную  колонну
снова и снова атаковали с обеих сторон, вражеские всадники  обгоняли  их
стороной,  а  потом  поджидали  у  акведука,   зная,   что   разминуться
невозможно. Арбалеты собрали среди нападавших обильную  кровавую  жатву,
но несколько раз колонну разделяли на две части, и приходилось бросаться
в темноте в свирепую сечу, чтобы соединиться  со  своими.  После  каждой
атаки на месте оставляли убитых, неспособных передвигаться и  потерявших
сознание. Их товарищи бросали трупы в поток, а со временем стали бросать
и тех, кто, может быть,  был  еще  жив.  С  собой  несли  лишь  немногих
раненых. Измученным уцелевшим воинам смерть в холодной воде уже казалась
избавлением. Шеф несколько раз слышал из темноты, как  Ханд  ругается  и
дерется из-за тех своих подопечных, кого оставляли  на  произвол  судьбы
или добивали из воинского милосердия. У него  не  было  времени  и  сил,
чтобы вмешиваться.
   На востоке уже забрезжил свет, когда  Шеф  повел  свой  арьергард  по
пологому склону к бастиону, захваченному передовым отрядом на  одной  из
стен Рима, рядом с Авентинским холмом. "Свет,  -  подумал  король.  -  И
прибежище. Возможность увидеть, что происходит. Перехватить  инициативу,
самому управлять событиями, а не просто отвечать на действия противника.
В передышке он нуждался больше, чем в пище и воде. Он  нуждался  в  ней,
как проигрывающий борец нуждается в опоре для ног".
   Взобравшись  на  стену,   он   увидел,   что   остатки   его   отряда
распределяются вдоль зубцов, незащищенных изнутри,  потом  повернулся  и
подошел к краю, чтобы утренний ветерок овеял его пропотевшую рубаху.
   В двух сотнях ярдов от него Эркенберт с  мстительным  удовлетворением
сказал капитану катапультеров:
   - Стреляй.
   Короткое плечо коромысла упало, длинное взметнулось  вверх,  протащив
по земле пращу и вздернув ее в своем яростном взмахе. В небо полетел  не
обычный круглый камень, а особый снаряд.
   Стоящий у края стены Шеф увидел лишь промельк направленного  на  него
движения.  Он  выбросил  вперед  руку,  ощутил  сотрясший   тело   удар,
почувствовал, что распростерт на земле и  на  него  навалилась  какая-то
масса. Попытался отбросить ее с  себя,  нащупал  рукой  что-то  тугое  и
липкое, отчаянно в это вцепился.  Подоспевшие  воины  освободили  его  и
подняли  на  ноги.  Шеф  понял,  что  сжимает   в   руках   человеческие
внутренности, тянущиеся из лежащего у его ног разъятого трупа.  Это  был
арбалетчик Тримма, его мертвое лицо застыло в нечеловеческой муке.
   - Они стреляют в нас нашими же мертвецами, - объяснил Бранд. - Должно
быть, они знали, куда мы направляемся, и притащили  большую  катапульту,
чтобы встретить нас. Это люди, убитые ночью.
   "Снова нас опередили, - подумал Шеф. -  Снова  нас  опередили.  Я  не
знаю, что теперь делать".
   - Мы окружены со всех сторон, - добавил Бранд. -И я не уверен, что от
наших осталась хоть половина.
   - Итак, поклоняясь Локи, мы ничего хорошего не добились, - с  горечью
сказал Торвин. Его белые одежды были разорваны и измазаны кровью.  Ночью
он крушил врагов своим молотом. Он не сумел спасти Скальдфинна,  павшего
у акведука. Еврей Соломон исчез,  и  никто  не  знал  куда.  От  военной
коллегии Шефа осталось шесть человек: он сам,  Торвин,  Бранд,  Хагбард.
Еще были Ханд, угрюмо глядящий в землю, и Свандис. "Ему  следовало  хотя
бы раз за эту ночь вспомнить о ней, - подумал Шеф,  но  он  и  этого  не
сделал. Та,  в  чьих  жилах  текла  кровь  Рагнара,  обычно  сама  могла
позаботиться о себе. Но теперь внутри ее текла и его собственная  кровь,
и кровь Рига. Почему он не был рядом с нею? У него были другие заботы".
   И остались до сих пор. Крепостную стену то  и  дело  сотрясали  удары
огромных камней, выпущенных из метательных  машин  Эркенберта  -  дьякон
усовершенствовал их конструкцию, Шеф разглядел это через чудом уцелевшую
подзорную трубу. Мог бы и  не  стараться,  все  равно  северянам  сейчас
нечего противопоставить его требукетам.  Казалось,  военный  совет  Шефа
погрузился в апатию и отчаяние. Даже Бранд, по-видимому, помышлял лишь о
том, как достойно встретить свою смерть.
   "Но это неправильно, - возразил Шефу внутренний голос. -  Они  знают,
как плохи их дела. Но они не знают, насколько плохи дела  у  противника.
Врагам тоже был нанесен немалый урон, во  время  пожара  и  обстрела  из
дротикометов, в бесчисленных ночных стычках. Считалось аксиомой тактики,
что тяжеловооруженных всадников нельзя использовать в ближнем бою ночью,
когда слишком велики напрасные потери среди этих умелых и ценных воинов.
Однако именно так и поступил император. Армия Пути теперь лишилась своих
боевых машин, вот и все. Но когда-то они умели сражаться  и  без  машин.
Еще не все потеряно".
   Взгляд Шефа упал на длинные жерди, которые кто-то сложил у  парапета.
А он и не знал, что их несут с собой, если бы увидел - запретил  бы.  Но
раз уж они здесь... Да, вот  и  Толман,  прячется  за  зубцом,  невольно
втягивая голову в плечи каждый раз, когда каменная кладка сотрясается от
нового удара.
   Шеф поднялся, постарался придать лицу  бодрое  и  веселое  выражение.
Подошел к испуганному ребенку.
   - Подумываешь о полете? - начал он. - Наверху будет  безопасней,  чем
здесь. Поднимись-ка в воздух и разведай, что задумал неприятель. Квикка!
Распакуй тюки и собери змея. А где твой зуб, укусил что-то твердое?
   Бывшие рабы переглянулись и принялись  натягивать  холсты  на  жерди.
Рабами они пробыли дольше, чем свободными, и рабские привычки  вернулись
к ним без промедления.
   - Он уже забыл, что ударил тебя, - уголком рта прошептал один из  них
Квикке. - А пацан совсем напуган.
   - Помолчи и привяжи этот трош, - ответил Квикка. Он  сомневался,  что
все хозяева рано или поздно  оказываются  одинаковыми.  Квикка  устремил
взгляд на свой амулет,  знак  принадлежности  к  касте  летающих  людей.
Хозяин или нет, но король делал то, что до него не делал никто.
   Через несколько минут Толман  забрался  внутрь  конструкции,  которую
шесть человек держали у края стены. Ветер усиливался, и змей  возвышался
над прилегающим валом на добрых сорок футов. Отсюда был прекрасно  виден
полукруг машин и людей, осаждающих северян снаружи, но Шеф хотел,  чтобы
Толман заглянул в  невидимую  зону,  ведь  атака  наверняка  начнется  с
внутренней стороны стены, из города.
   - Мы быстренько тебя поднимем и спустим, как только ты махнешь рукой,
- повторил король. - Постарайся не задерживаться.
   Испуганнное личико кивнуло,  стартовики  подняли  змея  на  вытянутых
руках, чтобы поймать ветер, мгновенье подождали и  разом  выбросили  его
вверх с края стены. Змей стал падать, и Шеф заметил, что ветер  у  стены
завихряется. Затем начался подъем, моряки вытравливали толстый  основной
трос и тонкие тросы управления, едва ли нужные теперь, когда Толман  уже
так  ловко  научился  работать  боковыми  крылышками.   Шеф   восхищался
искусностью  мальчика,  ровно  ведущего  змея  вверх  и  в  подветренную
сторону. У самого короля лучший полет длился считанные минуты.  Однажды,
когда наступит мир, он научится летать лучше.

***

   - Они по-прежнему показывают свои фокусы, - сказал  император  своему
новому папе, Петру II, который в миру  звался  Эркенбертом.  Они  стояли
среди развалин ризницы, много  лет  назад  разрушенной  маврами.  Святое
Копье, как всегда, покоилось на левой руке императора, в зажиме рядом  с
лямкой щита. Позади четыре рыцаря Грааля охраняли реликвию и реющее  над
ней знамя. Все это находилось далеко в тылу, но не из-за страха  смерти,
а из опасения, что святыни могут попасть в руки язычников. "Я больше  не
буду оставаться в тьму", - подумал Бруно.  Ярость  начинала  переполнять
его. Враги бросают вызов не только императору, но  и  самому  Спасителю,
Его Церкви и Его земным святыням. Язычники добрались уже  до  Священного
города, находились почти на  расстоянии  выстрела  от  стены  Леонины  и
Базилики святого Петра, самого сердца христианской веры. Сегодня с  этим
должно быть покончено.
   - Если они попробуют еще раз, у меня тоже  есть  в  запасе  фокус,  -
отозвался Эркенберт. - Но они уже опускают змея. К счастью для себя.
   - Что ты разглядел? - спросил Шеф.

***

   Мальчик отвечал прямо из седла, не стараясь выбраться.
   - Внутрь от стены стоят пехотинцы в доспехах, вон там, -  он  показал
рукой. - Примерно две или три сотни. В другой стороне никого не видать.
   "И всего-то", - подумал Шеф. Конечно, многих просто не видно. Но враг
понес огромные потери.
   - Всадников нигде нет?
   - Нигде. Я видел императора. Он был позади меня, в разрушенном здании
с остатками белого купола. Думаю, что это был  он.  Рядом  с  ним  стоял
человек в черном, а позади - знамя.
   - Какой рисунок был на знамени?
   - Похож  на  твой  амулет,  государь.  -  Толман  кивком  показал  на
серебряную лесенку, видневшуюся под разорванной рубахой Шефа.
   "Если бы мы только могли стрелять с небес, - сказал себе Шеф.  -  Или
сбрасывать зажигательную смесь Стеффи. Тогда император  был  бы  убит  и
война бы кончилась. Все войны бы кончились".
   "Проблема войны машин в том, - отозвался ему внутренний голос, -  что
машины рано или поздно появляются у обеих сторон. Одни и те же машины. В
этом и заключается истинный смысл "Песни гигантских женщин",  с  которой
однажды познакомил тебя Фарман".
   - Поднимись еще раз, - сказал Шеф. - Посмотри, нет ли в  этих  стенах
проходов где-нибудь рядом с императором. Проходов, до которых  мы  могли
бы добраться. Мы могли бы попытаться сделать вылазку.
   Испуганное личико кивнуло, стартовики разошлись по  своим  местам.  В
двухстах ярдах от них Эркенберт удовлетворенно  вскрикнул,  увидев,  что
змей снова поднялся над стеной. Из-за развалин  ризницы  вышли  рабочие,
вбили в землю прочный пятифутовый столб, прикрепили на него конструкцию,
напоминающую перевернутое  железное  стремя,  а  поверх  нее  установили
самострел. Огромный самострел, шести футов в размахе.
   - Это тисовое дерево, - сказал Эркенберт.  -  Вегеций  не  раскрывает
секрет стали, из которой язычники делают  свои  самострелы.  И  про  эту
штуку он тоже ничего не объясняет. Я сделал ее, когда  мы  увидели,  как
змеи взлетают над иудейской крепостью. Это будет первое испытание нового
оружия, во славу святого Петра и его Святого города.

***

   Толману и раньше, при осаде Септимании, доводилось видеть  летящие  в
него стрелы, выпущенные на авось императорскими солдатами. Он знал,  что
пущенная точно вверх стрела пролетит меньше, чем стрела, пущенная  вдоль
земли. Он не боялся вражеских луков, и даже  арбалеты,  которые  имелись
только в армии Пути, не смогли бы его достать. Когда первая стрела в ярд
длиной просвистела рядом с ним и навылет пронзила боковое  крылышко,  он
не понял, что это было. Затем прямо под собой он увидел вновь  натянутый
самострел и понял, откуда грозит опасность.
   - Он сигналит, чтобы его опускали, -  сказал  глядевший  в  подзорную
трубу Шеф. Человек около троса начал подтягивать его,  собирая  кольцами
себе на локоть, поскольку лебедки у них уже не было. -  Что-то  идет  не
так.
   Вторая стрела попала уже в корпус змея, собственно говоря,  целящимся
больше ничего и не было видно. Она  ранила  Толмана  в  колено.  Мальчик
задергался от боли, и змей чуть не потерял ветер. Потом Толман справился
с собой, постарался развернуть машину  так,  чтобы  помогать  тянуть  ее
вниз, но чтобы при этом поток попадал на  плоскости  чуть-чуть  снизу  и
змей не начал падать. Его подтянули вниз, и дальность  для  выстрела  из
самострела уменьшалась.  Тисовый  самострел  перезаряжался  дольше,  чем
арбалеты с ножной рейкой, два человека просто тянули изо всех сил тетиву
и зацепляли ее за храповик. Однако они вполне  успевали  сделать  третий
выстрел.
   Толману оставалось до  сулящей  безопасность  стены  каких-то  десять
футов, когда  тянущиеся  подхватить  его  люди  услышали  свист  стрелы,
увидели, как его личико исказилось и тело дернулось от удара. Но они все
еще не знали, куда  он  ранен.  Поймав  змея  над  зубцами  стены,  люди
попытались достать мальчика из седла. Но  не  смогли  его  сдвинуть,  он
будто застрял. Потом Шеф залез внутрь, чтобы разрезать упряжь, и  увидел
огромную стрелу, пронзившую седло и все тело насквозь. В  четыре  взмаха
ножа Шеф разрезал веревки, вытащил Толмана вместе с  седлом  и  стрелой.
Мальчика невозможно было положить, мешала стрела.  Шеф  стоял,  прижимая
ребенка к груди, и кровь струилась по его рубахе.
   - Где Ханд? - крикнул он.
   Маленький лекарь уже был здесь. Он принял ребенка с рук Шефа, бережно
положил его на бок и быстро разрезал седло и одежду. Уселся на  корточки
и ободряюще похлопал Толмана по щеке. Шефу уже  доводилось  видеть,  как
Ханд это делал. Это означало смертный приговор.
   - Не надо ничего говорить, - успокаивающе пробормотал он. Но на  лице
Толмана теперь была написана не только боль, но и  тревога.  Он  пытался
сказать что-то, повернул лицо к Шефу. Король склонился над ним, стараясь
расслышать слова умирающего. Это что-то связанное с императором...
   - Что? Что это было? - спросил он.
   Голова  мальчика  склонилась  набок,  и  Ханд  выпустил  ее  из  рук,
профессиональным жестом закрыл глаза умершего.  Он  взглянул  на  своего
повелителя и бывшего друга с отвращением и ненавистью, которые  снова  и
снова охватывали его в этом походе. Шеф  не  обратил  на  него  никакого
внимания.
   - Он что-то увидел. Он пытался мне что-то  сообщить.  Что-то  важное.
Есть у нас другой змей? Кто-нибудь еще сможет подняться вверх?
   - Они притащили и твой змей, тот, большой, - раздался чейто голос.
   - Ты сможешь посмотреть сам, - сказал другой.
   - Ешли не намерен пошлать еще одного пачана,  -  сказал  третий.  Это
Квикка, все так же шепелявит из-за выбитого переднего  зуба.  Шеф  вдруг
вспомнил, как ударил его ночью, грозился снова сделать рабом. Но не  мог
вспомнить, из-за чего. На всех обращенных к нему лицах был написан гнев,
даже презрение. Раньше он с подобным не сталкивался, и  это  со  стороны
его собственных людей, которых он освободил из рабства. Хотя нет,  такой
взгляд он однажды видел. У Годивы. Из-за него Шеф и  отправился  в  этот
поход.
   - Тогда собирайте моего змея и посадите меня в него, - сказал король,
и собственный голос словно бы доносился до него издалека.
   Прошло, казалось, какое-то мгновенье, и он уже сидел в седле,  дюжина
человек держала его, другие привязывали тросы. На фут ниже  своего  лица
он увидел глаза Квикки.
   - Прости, - сказал Шеф.
   Воины подбросили его навстречу поднимающемуся ветру.
   Как это было и с Толманом, он мгновенно провалился вниз вдоль  стены.
Несколько секунд он не видел ничего, кроме мелькающих перед собой  серых
квадратных камней, и вспоминал о человеке, который прыгнул с башни  Дома
Мудрости, прыгнул и полетел прямо вниз. Затем снова  вернулось  ощущение
подъема, и Шеф почувствовал, что ветер  подхватил  его.  Летная  команда
торопливо травила тросы, змей начал подниматься,  уже  видно  было,  что
находится на стене. Шеф увидел Бранда, ругавшегося и дравшегося с  теми,
кто запустил змея, увидел выстроившихся вдоль  стены  арбалетчиков,  они
начали стрелять вниз, чтобы убить или отвлечь  людей,  сбивших  Толмана.
Пора оглядеться и увидеть то, ради чего погиб Толман. Да, вот  вражеские
войска, они строятся для штурма. Не там, куда  показывал  после  первого
полета Толман, они группируются позади виллы, от  которой  две  лестницы
ведут к городской стене, занятой остатками его  войска.  Шеф  высунулся,
насколько  это  было  возможно   без   риска   опрокинуть   неустойчивую
конструкцию в нисходящий полет, и закричал во  всю  мощь  своих  легких,
много громче, чем пищал Толман.
   - Там! Там! - он ухитрился высвободить руку и махнуть ею.
   Что ж, хотя бы Бранд его понял, побежал в нужном направлении.  Стеффи
тоже был на стене, возился со своим хозяйством,  к  которому  добавилась
куча глиняных горшков. - Сожжем ублюдков заживо, -  весело  приговаривал
он,  наливая  адскую  смесь  в   горшки,   позаимствованные   на   кухне
кордегардии.
   - Дайте им подняться до середины, потом  стреляйте,  -  басил  Бранд,
организуя оборону. - И не убивайте их, стреляйте в живот.  Это  отпугнет
остальных.
   Ханд оторвался от тела мертвого ребенка, вспомнил о  всех  пациентах,
которых не смог спасти ночью, вспомнил обожженных  и  обгоревших  людей,
которых лечил до этого, вспомнил смерть,  хаос  и  поклонение  Локи.  Он
выхватил у Квикки с пояса тяжелый секач, подбежал и разрубил  причальный
трос. Змей дернулся, стал подниматься ввысь. Один  из  людей  на  тросах
управления попытался наклонить змея обратно,  но  перестарался  и  сразу
вытравил трос, чтобы не ввести  машину  в  пикирование.  Ханд  полосовал
остальные тросы, люди пригибались и отскакивали от него. Через несколько
мгновений  остаются  единственный  трос.  он  тянул  машину  за  угол  и
опрокидывал ее, ведь его тяга уже не компенсировалась  другими  тросами.
Пришлось отпустить и его.
   Змей задрал нос, неуклюже завалился в крен и поплыл  прочь,  уносимый
ветром в пригородные поля, постепенно теряя высоту, пока неопытный пилот
пытался восстановить управляемость машины.
   Под пение труб воины императора хлынули к ведущим на стены лестничным
маршам, оборона которых держалась теперь только на мечах и топорах.

Глава 18

   Когда тросы начали дергаться и  рваться  из-за  заварухи  внизу.  Шеф
почувствовал, как непредсказуемо его швыряет в разные  стороны,  испытал
инстинктивный тошнотворный страх падения, страх пустого пространства под
ним. Потом оборвался последний трос, и воздушный поток  снова  ударил  в
плоскости, подхватил змея, словно ласковое море - пловца. В тот  же  миг
Шеф понял, что его несет  вверх  и  в  сторону,  стены  Рима  удалялись,
обращенные к нему лица людей уже превратились в белые точки.
   При свободном полете, вспомнил король, нужно  развернуться  лицом  по
направлению ветра, а не навстречу ему. Толман умеет... умел это  делать.
Нервы Шефа не выдерживали даже мысли о таком развороте. Не лучше ли  так
и планировать по ветру задом наперед, может  быть,  его  унесет  далеко,
прочь от войны и нескончаемых страданий.
   Ничего не  выйдет.  Ветер  изменится,  бросит  его  на  камни  или  в
какое-нибудь ущелье,  умирать  со  сломанным  хребтом  от  жажды.  Нужно
развернуться немедленно. Толман  говорил,  что  это  похоже  на  быстрый
разворот корабля на веслах. С помощью крылышек один бок поднять,  другой
опустить, наклониться всем телом вместе со змеем и заложить вираж,  а  в
конце разворота выйти из  крена.  Стараясь  опередить  свой  страх,  Шеф
заработал  рукоятками  управления,  стараясь   двигать   их   плавно   и
согласованно. Змей незамедлительно завалился  набок,  тело  инстинктивно
попыталось    наклониться    в    другую    сторону,    избавиться    от
головокружительного крена.  Держи  себя  в  руках.  Делай,  что  говорил
Толман. Шеф постарался с помощью мышц  спины  и  живота  развернуться  в
нужном направлении. Змей быстро снижался, по-прежнему завалясь  на  один
бок. Выправи полет, работай боковыми  крылышками,  разворачивай  зажатый
между лодыжек рычаг хвоста. Несколько мгновений он ястребом пикировал на
склон, усеянный точечками вилл,  его  тень  скользила  впереди,  уносясь
прочь от Рима и восходящего солнца. Летим! Шеф стал летающим  человеком,
сбежавшим от  врагов  Велундом,  парящим  в  потоках  воздуха  кузнецом,
отомстившим своим мучителям. В порыве восторга Шеф выкрикнул  строки  из
"Баллады о Велунде", которую часто  вспоминал  Торвин,  горестные  слова
злобного  короля  Нитхада,  бессильного  отомстить  своему  хромому,  но
недосягаемому врагу.

   Никто не сможет сбить тебя с коня.
   И нет кудесника послать стрелу туда,
   Где ты летишь тропой своей небесной,
   Резвясь, как нерестящийся лосось.

   Земля быстро приближалась, слишком быстро, в  пикировании  он  набрал
скорость и не знал теперь, как погасить ее. Задрать вверх нос змея,  как
лыжник на мягком снегу поднимает носки лыж? Шеф развернул оба  крылышка,
увидел, что нос задрался и закрыл от него землю. Начал ли змей  набирать
высоту? Или скользит вниз, развернувшись брюхом навстречу камням?
   Хвост  змея,  ударившись  о  землю,  подскочил,  Шеф  увидел  впереди
каменистый уступ расположенного на террасах поля, попытался...
   Удар отшиб дыхание,  и  Шеф  почувствовал,  что  скользит  куда-то  в
мешанине холстов и сломанных жердей,  попытался  выдернуть  руки,  чтобы
прикрыть голову. Что-то хлестнуло его в лицо. Потом все остановилось.
   Несколько мгновений он лежал абсолютно  неподвижно,  в  сознании,  но
ошеломленный. Как бы то ни было, он на земле. И жив. Насколько сильно он
разбился? Шеф медленно повел во рту языком, пересчитал зубы.  Высвободил
левую руку и ощупал, не сломан ли нос. Пока  все  цело.  Высвободив  обе
руки, вытащил свой острый поясной нож. Разрезать веревки, разрезать кожу
седла, теперь он, по крайней мере, знает, где верх, он лежит  ничком  за
стенкой, через которую, по-видимому,  кувыркнулся.  А  теперь  попробуем
выбраться.
   Шеф глянул на свою левую лодыжку и понял, что она  вывихнута.  Ступня
торчала  под  невозможным  углом.   Боли   нет,   нет   вообще   никакой
чувствительности, но он знал, что ее нельзя трогать, чтобы не  повредить
еще больше.  Шеф  перевалился  на  правый  бок,  выбрался  из  обломков,
стараясь не зацепиться за  что-нибудь  больной  ногой,  и  откинулся  на
спину.
   Вот теперь пора. Ему случалось видеть, как это делает Ханд. Быстро  и
решительно вправить кости, пока пациент не успел завопить и сжать мышцы.
   Легче, если не придется нагибаться. Вытянув ногу прямо  перед  собой,
Шеф согнулся, сразу ощутив пронзительную боль  в  ребрах,  ухватился  за
вывернутую вбок под прямым углом ступню и резко дернул вперед.
   Боли по-прежнему не было, но  он  ощутил  жуткий  скрежет  в  глубине
сустава. "Будь здесь Ханд, он бы сделал разрез, выправил своими  умелыми
пальцами кости, промыл рану  Уддовым  спиртом,  который  арабы  называют
al-kuhl. Возможно, тогда я смог бы идти. А сейчас мне придется  сползать
по склону холма. По крайней мере я жив".
   Шеф приподнялся на руках. Он сможет  дотянуться  до  верха  стенки  и
ковылять вдоль, пока не удастся сорвать ветвь  оливы.  Сделать  костыль.
Постараться выйти на дорогу, найти себе  лошадку  или  телегу.  Прямиком
направиться в гавань к кораблям, где Фарман с отрядом охраны  ждет  его.
Его война окончена.
   Едва Шеф протянул руки к стенке, по другую ее сторону появились люди.
Шлемы. Кольчуги. Два человека сиганули через стенку, подошли к королю  с
обоих боков, вытаскивая мечи. Возможности сопротивляться не было, он  не
смог бы даже оторвать руки от  стены  и  устоять  на  ногах  без  опоры.
Возможно,  они  итальянцы,  сторонники  низложенного  папы,  попробовать
подкупить их золотыми браслетами...
   - Wirhaben den Heidenkuninggafangen, - сказал  один  из  них,  -  den
Einooger.
   Достаточно похоже на родной  английский  язык  Шефа,  чтобы  он  смог
понять. "Мы схватили  языческого  короля,  одноглазого".  Нижненемецкий.
Братья Ордена.
   Они отведут его к императору.

***

   Если их император все еще жив. Шеф  совершенно  справедливо  полагал,
что каждой противоборствующей стороне редко бывает известно  о  слабости
противника. Когда занялся рассвет и император посчитал свои  потери,  он
понял: хотя враги скоро будут не  в  состоянии  удерживать  занятый  ими
участок  городской  стены,  ему  самому  едва  ли  хватит   сил,   чтобы
реализовать свое преимущество. Он начал это сражение,  имея  в  основном
составе армии три тысячи воинов. Ныне их оставалось меньше двух тысяч  -
не только из-за потерь, но также из-за тайного дезертирства ночью.
   И все же он достаточно хорошо знал, что ему делать.  Пока  гигантские
катапульты.  Эркенберта  вели  беспокоящий  обстрел,   Бруно   расставил
полукругом снаружи городской стены свои менее ценные  войска,  греческих
моряков, франкских лучников, баккалариев  из  Камарге.  Если  люди  Пути
направятся прочь от города, они заплатят по пути кровавую дань, встречая
засады и атаки на пересеченной местности.
   Лучшие войска находились внутри города.  Часть  из  них  перегородила
прочными  заграждениями  проходы  поверху  стены  с  обеих   сторон   от
осажденного бастиона северян. Император не хотел, чтобы враги прорвались
вдоль по стене влево  или  вправо.  Остальные  войска  группировались  в
укрытиях вне зоны  прямой  видимости,  ожидая,  когда  император  отдаст
приказ идти в последний штурм по  двум  широким  каменным  лестницам  на
притаившиеся за парапетом остатки Армии Пути. Чтобы навсегда покончить с
ними и с  их  королем-вероотступником.  Здесь  собрались  все  братья  и
риттеры  Ордена,  за  исключением  небольшого   караула,   выставленного
поблизости в городе для охраны Святого Грааля и его  святейшества  папы.
Среди монахов находились оставшиеся в живых и все еще готовые идти в бой
франкские рыцари. Общим счетом около  шести  сотен  человек.  "Последний
резерв христианского мира", - подумал Бруно. Но он  приготовился  кинуть
свой последний резерв  в  битву,  которая  станет  последней.  Император
обходил ряды,  надев  свои  боевые  доспехи.  Святое  Копье  по-прежнему
торчало из-за щита, прикрепленное рядом с его центральной лямкой. Братья
и рыцари Ордена тянулись к выступающему наконечнику Копья, а  проходящий
император благосклонно им улыбался. При звуке колокола все войско встало
на колени, каждый затолкал в рот щепотку травы, соломы, а то и грязи,  и
проглотил ее в качестве последнего причастия перед смертельной битвой, а
священники провозгласили коллективное отпущение всех  грехов,  назначили
епитимью - храбро сражаться - и обещали райское блаженство павшим в  бою
за веру.
   Затем армия поднялась с колен и  разбилась  на  две  колонны,  каждая
предназначалась для штурма одной из  каменных  лестниц,  имевших  восемь
футов в ширину и  тридцать  футов  в  высоту.  Оставшиеся  у  императора
лучники выстроились в ряд и принялись стрелять  из  своих  слабых  луков
вверх по стене. Их задачей было только помешать арбалетчикам, не дать им
стрелять вниз, в идущих на штурм тяжеловооруженных пехотинцев. Несколько
мгновений стрелы и арбалетные болты порхали вверх и вниз, потом стрельба
сверху затихла: большинство арбалетчиков истощили свои колчаны ночью,  а
вражеские стрелы не могли  заменить  арбалетные  болты.  Трубы  христиан
сыграли атаку.
   Император не пошел в первых рядах и приказал Агилульфу точно  так  же
держаться позади колонны, штурмующей вторую лестницу.  На  острие  атаки
шли самые молодые из риттеров, жаждущие славы,  мечтающие  погибнуть  за
Спасителя  и  за  императора.   Тяжеловооруженные   пехотинцы   проворно
поднялись по ступеням, и мечники викингов вышли им  навстречу,  по  пять
человек против пяти  на  каждой  из  двух  лестниц.  Первый  тупой  клин
возглавлял шведский вице-король Гудмунд, а второй - Стирр, родич Бранда.
Когда рыцари Ордена приблизились, Стирр, не обращая внимания на цокающие
по камням стрелы, вышел вперед, обеими руками ухватил топор за рукоятку,
держа ее горизонтально и расставив руки на ширину плеч. И вдруг прыгнул,
подтягивая колени к подбородку, перескочил через рукоять  обеими  ногами
так, что она оказалась позади него,  а  потом  снова  прыгнул,  обратно.
Викинги захохотали, а Стирр весело подкинул  топор  высоко  в  воздух  и
небрежно поймал его.
   Передний рыцарь рванулся через последние ступеньки,  чтобы  добраться
до бородатого шута во время его  ужимок.  Его  меч  стремительно  ужалил
снизу, направляясь прямиком в  бедро.  Стирр,  двумя  ступеньками  выше,
снова высоко подпрыгнул, перемахнул через клинок, приземлился на ноги  и
со всей силой рубанул топором. Рыцарь принял удар на щит, как  и  ожидал
Стирр, но верхняя часть лезвия пробила насквозь кожу, дерево и металл  и
глубоко вонзилась в руку. Стирр рванул топор назад едва  ли  не  раньше,
чем закончился удар, ведь при слишком глубоком проникновении  топор  мог
застрять. Викинг парировал рубящий удар меча рукояткой топора по плоской
части лезвия, еще раз рубанул от левого плеча,  увидел  на  плече  юного
рыцаря новую рану. Ложный выпад, еще один, и на третий раз  топор  вошел
между мечом и щитом, сокрушив грудину противника.
   Критическим оком следивший за схваткой Бранд одобрительно кивнул.  Он
потратил немало времени, показывая своему двоюродному брату, как  биться
против мечника с боевым топором, имеющим слабую деревянную рукоять, зато
позволяющим нанести очень мощный завершающий удар. Стирр  хорошо  усвоил
урок. Зазвенело оружие, викинги поднажали и  сбросили  врага  с  верхних
ступеней, затем отступили,  промежуток  между  противниками  был  теперь
заполнен убитыми и ползущими в соответствующие стороны ранеными.
   Бруно смотрел то в одну сторону, то в другую. Он  убедился,  что  обе
колонны остановлены, а лучники бессильны против находящихся  высоко  над
ними людей в кольчугах. Пора самому  приложить  руку,  сослужить  службу
Господу. Бруно потянулся было, чтобы вынуть Святое Копье  из  зажима  на
щите, но передумал и оставил его на прежнем  месте.  Сегодня  он  служит
Господу, и, возможно, это будет самая главная в его жизни  служба.  Пока
Копье с ним, он непобедим. Император прошел через ряды воинов к подножию
лестницы.
   Бранд сразу же узнал его по  размаху  могучих  плеч,  из-за  которого
фигура Бруно при среднем росте казалась  приземистой,  обезьяноподобной.
Бранд ощутил холодный спазм в животе, в том месте, куда вошел меч Ивара.
Это был страх, которого Бранд не испытывал в схватках  с  более  слабыми
воинами. Но сейчас вышел настоящий ратоборец. Возможно,  Стирр  способен
встать с ним лицом к лицу.  Стирр  унаследовал  нечеловеческую  силу  их
общего предка, в его жилах тоже текла кровь Барна, сына  троллей.  Стирр
никогда  не  получал  серьезных  ранений,  он  был  молод  и   испытывал
уверенность в себе, которой так не хватало Бранду.
   Бруно  пробираются  вверх   по   лестнице,   как   леопард,   сначала
перепрыгивал через ступеньки, потом преодолел завал из  трупов  с  такой
легкостью, словно находился на ровной площадке и его доспехи  ничего  не
весили. Стирр спустился на пару ступенек навстречу, а его товарищи  чуть
подались  назад,  чтобы  не  мешать  поединку.  Император   прыгнул   на
ступеньку, еще одну, а Стирр раскрутил свой топор и ударил им в  сторону
щита. "Слишком быстро, - подумал Бранд, - слишком  торопливо".  Он  стал
проталкиваться через ряды наблюдающих за схваткой викингов, чтобы прийти
на выручку своему родственнику.
   Бруно принял удар Стирра на щит, но щит его уже  был  развернут  так,
чтобы топор пошел в сторону, не смог вонзиться. Прежде чем  Стирр  успел
собраться, ударил меч императора, Стирр отбил его железным набалдашником
щита, уже замахиваясь топором от левого плеча. На  протяжении  следующих
десяти ударов сердца  топор  и  меч  под  аккомпанемент  звенящих  щитов
мелькали во всех направлениях. У Стирра уже текла кровь из ран на руке и
голени, оба раза ему удалось отбить удар прежде,  чем  клинок  дошел  до
кости, но в любой момент его сопротивление могло  быть  сломлено.  Стирр
отступил назад, к шумному разочарованию викингов  во  главе  с  Брандом,
император ринулся вслед, чтобы не дать противнику передышки...
   Стеффи, с самого утра возившийся  со  своими  драгоценными  огненными
веществами, а также с глиняными горшками и кружками, позаимствованными в
ближайшем караульном помещении, кинул первый изготовленный  им  огненный
шар в голову императора. Бруно, не задумываясь, отбил его щитом,  снаряд
ударился о кожаную обивку, свалился  на  один  из  трупов  и  потихоньку
покатился по ступенькам. Стеффи с изумлением  выпучился  на  него.  Если
просто  бросить  снаряд  на  землю,  он  разобьется,  и  горящий  фитиль
воспламенит содержимое... А сейчас, когда было так нужно,  чтобы  снаряд
разбился, он выдерживал удары словно железный.
   Стирр  кинул  свой  круглый  щит  в  лицо  императора  и  вдогонку  с
неимоверной силой ударил топором  снизу.  Его  противник  словно  танцор
шагнул на узких ступеньках в  сторону,  дождался,  пока  не  встретивший
сопротивления топор на  миг  нарушит  равновесие  гиганта,  и  аккуратно
кольнул Стирра прямо в рот, пронзив зубы,  небо  и  мозг,  затем  шагнул
назад, чтобы изящным поворотом кисти направить  падающее  тело  вниз  по
лестнице.
   При виде этого все на мгновенье притихли, потом рыцари Ордена с ревом
бросились вперед, от нетерпения  отталкивая  друг  друга.  Вне  себя  от
ярости  Бранд  протолкался,  размахивая  "Боевым  троллем",  на  верхние
ступени, чтобы отомстить за своего родственника.
   Стеффи, не придавая значения ни начинающемуся поединку, ни  неписаным
законам чести, повторил свою попытку. На этот раз  он  швырнул  глиняную
кружку, заткнутую сверху тряпкой, и целился  уже  не  в  человека,  а  в
каменную ступеньку под ним. Кружка разбилась,  тлеющий  фитиль  упал  на
смесь серы, селитры и нефти. Вспышка, и под ногами императора  затрещали
языки пламени. Он перепрыгнул через них,  ринулся  с  мечом  на  Бранда,
отбил ответный удар. И вдруг отступил назад, выронил меч, еще  отпрыгнул
назад, железными рукавицами  принялся  сбивать  охватившее  ноги  пламя.
Бранд наседал с поднятым топором, забыв о кодексе drengskapr. Взорвалась
еще одна пивная кружка, на этот раз у его ног, потом  еще  одна  и  еще,
команда  Стеффи,  воодушевленная  первым   успехом,   стала   закидывать
глиняными снарядами каждую свободную полоску камня на обеих лестницах.
   Рыцари Ордена окружили своего императора, тушили его  горящую  одежду
рукавицами и голыми руками.  На  второй  лестнице  Агилульф,  который  в
подражание  императору  вышел  на  поединок  с  Гудмундом,   незатейливо
повернулся спиной и побежал, сбив по пути с дюжину своих воинов; ему уже
доводилось побывать на краю огненной могилы, и один вид пламени приводил
его в панику. Викинги  ломанулись  было  вперед,  но,  почувствовав  под
ногами жар, остановились.
   Обе   противоборствующие   стороны   теперь   потихоньку   отступали,
единственным  звуком  был  рев  пламени,  призрачного  пламени,  которое
выбрасывало  клубы  черного  дыма  и,  казалось,  ничего   не   сжигало.
Арбалетчики, все утро  выпрямлявшие  и  затачивавшие  свои  поврежденные
стрелы, прицелились и выпустили последний залп, с силой пронзивший  щиты
и тела братьев Ордена.
   - Отпустите меня, - выдохнул император, обращаясь  к  людям,  которые
тащили его подальше от выстрелов. - Отпустите меня, облейте меня  водой,
и мы должны попытаться еще раз.
   - На этот раз неудача, Kaiser, - сказал баварец Тассо.  -  Ты  свалил
большого ублюдка, но им было чем нас встретить. На этот раз достаточно.
   Через ряды воинов проталкивался какой-то человек. Это был  рыцарь  из
охраны Грааля, он не имел права покинуть свой пост, разве  что  в  самом
худшем случае. Но рыцарь улыбался.
   - Эркенберт - я хочу сказать, его святейшество  -  просил  немедленно
подойти к нему. Он нашел кой-чего, что ты искал. Или кой-кого.
   Онемение в лодыжке прошло, и появилась пульсирующая боль, каждый удар
сердца отдавался  в  воспаленном  суставе.  Голая  ступня  покраснела  и
раздулась. Шеф держал ее над землей, пока не свело мышцы, его тошнило от
одной мысли, что придется коснуться больной ногой чего бы то ни было. Он
все еще старался стоять прямо и выглядеть спокойно, как и подобает воину
перед лицом смерти, но все тело начинало дрожать  от  слабости,  боли  и
усталости. Подумают, что он боится. Как  там  говорил  Бранд?  "Воин  не
должен хромать, пока ноги у него равной длины". Он постарается.
   Разговорчики  стражников  замерли,  и  Шеф,  прикованный  за   высоко
поднятые запястья к стене, попытался выпрямиться.
   И перед ним появился император, а рядом Эркенберт.
   Они не виделись со времени битвы при Бретраборге, хотя  не  проходило
дня,  чтобы  они  не  вспомнили  друг  о  друге.  Теперь   они   пытливо
всматривались, чтобы  проверить  свою  память,  убедиться,  какие  следы
оставило время.
   "Император тоже ранен, - понял Шеф,  -  его  суровое  невыразительное
лицо время от времени невольно подергивается от  боли.  От  него  пахнет
кровью и гарью, и морщины на лице прорезались глубже". А император видел
перед собой мужчину, не достигшего и тридцати лет, с сединой на висках и
со взглядом, прищуренным как у человека на двадцать лет  старше.  Вокруг
пустой глазницы плоть усохла и втянулась. Он  шатался  от  слабости,  на
ногах его удерживали только оковы. Каждый из двоих однажды уже  сохранил
другому жизнь. Каждый видел в другом  приметы  решительности  и  тяжкого
бремени ответственности.
   - Ты вероотступник и бунтовщик против Бога, - сказал Бруно.
   - Нет, не против Бога, - ни против  твоего  Бога,  ни  против  любого
другого. Только против твоей Церкви.  В  Англии  ни  один  священник  не
подвергается преследованиям, ни один христианин  не  пострадал  за  свою
веру.
   Голос императора стал резче:
   - Ты прятал от меня Святой Грааль. Выкрал его у меня обманом.
   - Я нашел тебе Святое Копье. Если бы не я, оно  бы  никогда  тебе  не
досталось.
   Казалось, император не знает, что сказать. Его растерянность  прервал
голос фанатичного Эркенберта:
   - Ты изготовил подложные книги и ложные Евангелия и распространил  их
по всему христианскому миру!
   - Почему ты думаешь, что они ложные?
   - Вот видишь! - крикнул Эркенберт императору. - В  своей  доброте  ты
готов простить его даже сейчас. Задумайся же вот о чем.  Другие  еретики
грешны тем, что борются против нашей веры, а  этот  человек  -  если  он
человек - порочит все религии сразу. Если он добьется своего, все  книги
станут просто написанными словами, которые можно толковать и так и этак.
Относиться к ним, как  к  клятвам  лошадиного  барышника  или  обещаниям
шлюхи.
   - Книги и есть просто  слова,  -  слабо  сказал  Шеф,  он  уже  терял
сознание. - Просто нельзя спросить у писателя,  написал  ли  он  правду.
Нельзя взглянуть ему в глаза.
   - Он усомнился в Слове Божьем, - решительно заявил Бруно. -  Это  его
грех перед Святым Духом. Как он должен умереть, ваше святейшество?
   - Мы в Риме. Сделаем так, как делают римляне, мы распнем его.
   - Разве он заслуживает умереть так же, как Спаситель?
   - Святой Петр был распят вверх ногами, поскольку не дерзнул подражать
Спасителю. Прибьем этого с высоко поднятыми над головой руками.
   "Только не трогайте мою ногу", - подумал Шеф. Напрасная надежда. Ноги
они прибьют тоже. Теперь он все больше и больше виснул на запястьях, все
меньше и меньше веса держал на единственной здоровой ноге. Чем раньше он
потеряет сознание, тем лучше.
   -  Сделать  это  там,  где  увидят  его  люди?  -  спросил  голос  из
подступающей к Шефу темноты.
   - Нет. Лучше, если о нем не будет  никаких  легенд,  если  он  просто
исчезнет. Уведите его куда-нибудь в сад. Пусть  рыцари  Грааля  сторожат
его, пока он не умрет.
   Оковы с его рук сняли, он споткнулся,  наступил  на  больную  ногу  и
рухнул ничком. Император поглядел вслед тащившим его рыцарям.
   - Он мог бы быть великим воином рати Господней, - сказал Бруно.
   - И  сатана  некогда  был  Люцифером,  светлейшим  ангелом  Небес,  -
откликнулся Эркенберт.
   Его руки были вытянуты вверх, а  ноги  вниз.  Он  не  ощутил,  как  в
запястья вбивали  гвозди.  Как  только  стальное  острие  коснулось  его
больной лодыжки, он до крови закусил губы, чтобы не закричать, но  после
первого же удара уже ничего не чувствовал. Мучители прибили  под  ногами
крошечную перекладину, выступавшую от  ствола  дерева,  на  котором  его
распяли, не больше чем на три дюйма, на нее он мог опираться. Почти всем
весом. Когда здоровая нога больше не  могла  его  удерживать,  он  опять
повисал на пробитых запястьях, ощущал, как боль стискивает ребра.  Теряя
сознание. Шеф переносил вес на больную ногу и снова приходил в  себя  от
пронзительной боли. Солнце медленно поднималось к зениту, и нескончаемой
была череда обмороков и прояснений сознания.

   Боги взирали на него из  Асгарда  без  жалости  и  сочувствия,  но  с
интересом и расчетливо. Здесь  бьм  его  отец  Риг,  с  лисьим  лицом  и
коварным взглядом, и Велунд, чье место однажды занял Шеф, хромой кузнец,
некогда бывший человеком, но взятый в Асгард за свое искусство.  Впереди
всех стоял одноглазый Один, враг Шефа и покровитель его врагов. Рядом  с
Одином стоял еще кое-кто, да, на его лице  можно  было  различить  следы
страданий и змеиного яда, но они уже разглаживались и почти  зажили.  Из
всех лиц меньше всего враждебности выражало лицо Локи. Но в нем  было  и
меньше всего человеческого. Неспроста был Локи отцом,  а  также  матерью
чудовищного отродья. Из-за Шефа в мире тоже появились чудовища.
   - Он висит, как однажды ты висел, отец, - сказал  Локи.  -  Ты  висел
девять дней, чтобы обрести мудрость. Ему уже слишком поздно  становиться
мудрым.
   - Он не может обрести мудрость, - сказал Риг. - Он сеет семя мудрости
в других.
   - Как ты сеял семя в Эдду, Амму и Мотир, мать, бабку  и  прабабку?  -
сказал Локи, лояльный, но острый на язык. - Ты обманул их мужей, улучшил
породу. Но у этого его семя умрет вместе с ним. Что в том хорошего ?
   - Может быть, не совсем с ним, - сказал Риг. - В любом случае,  Локи,
- вмешался Велунд. - Безжильный, изобретатель крыльев, -  его  настоящее
семя не из тела. Его сыновья - это рабы,  ставшие  свободными.  Стальных
дел мастер Удд и моряк Ордлав.  Воздушных  дел  мастер  Квикка,  который
теперь носит мой амулет. Косоглазый Стеффи, который носит твой знак.  Ты
должен быть ему благодарен,  Локи.  Ты  освободился  и  стал  сильнее  и
станешь еще сильнее, но ты бы так и безумствовал внизу от змеиного  яда,
если бы он не дал людям повод поверить в тебя.
   - Все равно  не  будет  сыновей  Шефа,  Шефингов,  как  были  сыновья
Скволда, Скволдунги, - сказал Один.

   Риг ничего не сказал, но Хеймдалль услышал  его  мысль,  и  умирающий
человек тоже услышал ее. "Ваши Скволдунги проиграли, когда умер  Сигурд,
- подумал Риг. - Мой сын направил мир по дороге Шефингов. Не  по  дороге
мира и не по дороге войны, но по такой дороге, где наши сыновья и дочери
будут свободны в своем  выборе,  смогут  делать  себе  богов  по  своему
подобию. Будут сами выбирать меж добром и злом".
   "Может быть, у Велунда найдется для меня место в кузнице,  -  подумал
Шеф, не обращая внимания на беззвучную  мысль  Рига.  -  Там  мне  будет
лучше, чем в лисьих норах отца моего Рига".

   Видение исчезло. Шеф снова вернулся в мир палящего  зноя  и  мучений.
Солнце больше не светило в лицо, оно поднялось высоко  над  головой,  но
жгло даже через шапку побелевших  волос.  "Дадут  ли  они  мне  воды?  -
подумал Шеф. Римские солдаты дали воду Иисусу, я это видел. И что  же  с
Белоснежным Христом? Я не верю в него, но теперь  он  должен  быть  моим
врагом".

   На следующий раз к нему пришел его бывший  король,  король  Восточной
Англии Эдмунд. Десять лет назад летней ночью они  вместе  ждали  смерти.
Король окончил жизнь  раньше  него,  умер  от  ножа  и  долота  И  вара,
сделавшего ему "кровавого орла".  Он  пришел  к  Шефу,  когда  тот  тоже
мучился от боли, лишившись своего правого глаза; ему тогда казалось, что
он висит на Хлитскьяльфе, приколоченный сквозь глазницу, как  сейчас  он
на самом деле приколочен за лодыжки и запястья. Но куда ушел король?  Он
сражался и умер за христианскую веру, даже под пытками отказался от  нее
отречься. Если Белоснежный Христос мог спасти кого-то, то уж,  наверное,
короля Эдмунда ?
   Король больше не  держал  в  руках  свой  позвоночник.  Казалось,  он
смотрит вниз откуда-то издалека, из места гораздо  дальше  Хлитскьяльфа,
откуда боги Асгарда с таким интересом следят за делами людей. У короля и
великомученика Эдмунда были теперь  другие  интересы.  Он  ушел  куда-то
дальше.
   - В начале было Слово, - сказал он, и слова его падали как крыльчатки
ясеня на ветру. - И Слово было  у  Бога  <Евангелие  от  Иоанна,  1:1.>.
-Голос его изменился. - Но Слово не  было  Богом.  Слово  создали  люди.
Библия, Заветы,  Талмуд,  Тора,  hadith,  Коран,  комментарии.  Все  они
созданы людьми. И это люди превратили свои творения в Слово Божье.
   - Труд больше, чем простые слова, - мысленно  ответил  Шеф,  вспомнив
английскую пословицу.
   - Это верно. И поэтому ты можешь быть  прощен.  Из-за  того,  что  ты
сделал,  слова  могут  умереть,   потерять   свою   значительность,   ту
значительность, в которой отказывали их авторам,  простым  смертным.  Та
значительность, которая проистекает от веры, - она может  остаться.  Те,
кто хочет верить в христианское  Спасение,  в  мусульманский  Шариат,  в
Закон иудеев, по-прежнему свободны в  своем  выборе.  Но  они  не  могут
заявлять, что их слова священны и неизменны.


***


   Любое толкование может быть оспорено. Ты  доказал  это  своему  другу
Торвину. Твоя подруга Сван-дис доказала это тебе. В Слове  есть  истина,
но не единственная истина.
   - Могу я верить твоим словам ? - попытался Шеф  заговорить  с  тающей
фигурой. - Есть ли истина в моих видениях?
   - Спроси Фармана, - донесся голос короля на высокой удаляющейся ноте.
- Спроси Фармана.

   "Фарман около кораблей, - подумал Шеф. - Около воды.  Есть  ли  здесь
вода?" Солнце уже светило ему в скулу. Он попытался крикнуть  охраняющим
его рыцарям, попросить дать ему пить или дать  ему  умереть,  но  вместо
голоса вырвался только хрип, как воронье карканье. Рыцари разговаривали,
они не слышали его.
   - Если он в этот раз их не разобьет, они разобьют его.
   - Он их разобьет.
   - Итальянцы собираются, чтобы защищать своего антипапу.
   Лающий смех.
   - Итальяшки!
   - Говорят, люди видели арабский флот...
   - Греки его потопят. Где же твоя вера?
   Молчание. Сомневающийся голос произнес:
   - Хотел бы я, чтобы мы сражались вместе с императором.
   - Мы здесь, чтобы охранять Грааль. И этого еретика.
   - От кого? - буркнул сомневающийся.

***

   Шеф знал, что теперь он  близок  к  смерти,  и  жажда  перестала  его
мучить. Чего он хочет? В последний раз увидеть Годиву? Нет, ей предстоит
счастливая жизнь и счастливая смерть, она так же  далека  от  него,  как
король Эдмунд. Тогда, может быть, он хочет увидеть ребенка, который  был
бы у них со Свандис? Если ребенок родится, с такой матерью его нет нужды
защищать. Он хотел бы, чтобы он не ударил  тогда  Квикку.  Он  хотел  бы
снова увидеть Дом Мудрости и все, что Удд успел придумать  за  еще  одно
мирное лето.

   Он увидел не Дом Мудрости,  а  главу  его,  Фарма-на,  жреца  Фрейра.
Странно. Шефу доводилось встречать в видениях других знакомых людей,  но
только один человек видел его, отвечал ему, словно в самом деле был там,
и этим человеком был Фарман в видении кузницы  богов.  И  сейчас  Фарман
снова появился, настойчиво его расспрашивал.
   - Где ты ?
   - Я не знаю. Где-то в саду.
   - Рим от тебя на востоке, - сказал Фарман. - Акведук на юге. Посмотри
на тени.
   Шеф открыл глаз, посмотрел на тень от дерева, на  котором  он  висел,
сейчас уже довольно длинную. Будь у него костяшки на проволоке,  он  мог
бы сосчитать, мог бы сосчитать...
   - Этого достаточно. Этого достаточно.

   Нога Шефа соскользнула с крошечной  перекладины,  приделанной  не  из
жалости, а для того, чтобы продлить мучения. Вес его  тела  переместился
на запястья и на больную  ногу.  На  этот  раз  боль  не  заставила  его
очнуться, она милосердно опустила его ниже всех уровней сознания.

Глава 19

   Император собирал оставшиеся у него войска у  подножия  лестницы,  от
которой его недавно эвакуировали.  На  этот  раз  противники  не  делали
попыток обмануть друг друга или застать врасплох.  Это  было  похоже  на
игру, в которую любят играть солдаты. Два человека садятся напротив друг
друга за столом, сцепляются руками, и  каждый  старается  положить  руку
противника на стол. Соревнование на силу, а  в  случае  равных  по  силе
соперников - соревнование на силу воли. Если солдаты  играют  достаточно
пьяными, они  вбивают  гвозди,  чтобы  их  острия  торчали  из  стола  и
прокололи ладонь проигравшего. Это чрезвычайно стимулирует силу воли.  И
именно так дела обстояли сейчас. Весь день  циркулировали  разнообразные
слухи, одна за другой вспыхивала вдруг  паника:  итальянцы  восстали,  у
берега видели арабский флот, король язычников улетел на своих  волшебных
крыльях, чтобы привести новую армию. Все это не имело  значения.  Король
язычников мертв или скоро будет мертв. Его  армия  будет  к  завтрашнему
утру разгромлена. После этого Бруно намеревался уйти в  горы,  отступать
до самой Германии, где можно будет  собрать  силы  для  возвращения.  Но
нынешнее дело нельзя оставлять неоконченным,  нельзя  давать  повод  для
легенд о победе над императором.
   Бранд после полудня чистил свои доспехи  и  обдумывал,  какое  оружие
выбрать. У него был такой же настрой, как у  императора.  Большая  часть
его армии, вернее, того, что от нее  осталось,  превратилась  в  простых
зрителей  из-за  ранений  или  нехватки   боеприпасов   и   оружия.   Он
рассчитывал, что большая часть армии противника  находится  в  таком  же
состоянии. Бранд видел, что сторожевые посты снаружи от стены все  время
тают - из-за дезертирства и оттого,  что  надежные  части  отзывают  для
неотложных надобностей внутри городских стен. "В конце концов  все  дело
решится в  схватке  нескольких  ратоборцев.  Может  быть,  только  двоих
ратоборцев", - подумал Бранд.
   Вопрос был, каким оружием драться с ублюдком.  Бранд  не  думал,  что
Бруно окажется так же стремителен, как Ивар, или так же  силен,  как  он
сам. Но император определенно был быстрее, чем Стирр и Бранд, и сильнее,
чем Ивар. Бранд решил  не  брать  свой  топор  "Боевой  тролль".  Против
действительно искусного  мечника,  в  отличие  от  просто  хорошего  или
среднего, топор не давал преимуществ. Бранд взял меч у  Гудмунда,  помял
его в руках и вежливо отказался. В конце концов Бранд  решил  полагаться
на  голую  силу,  а  по  силе  он  превосходил   любого   человека.   Он
позаимствовал у одного  из  английских  коротышек  алебарду  и,  отпилив
половину древка, сделал  из  нее  невероятно  массивный  топор.  Никакой
другой человек не сумел бы управляться с ним одной рукой.  Это  и  будет
его, Бранда, преимущество. Топор с одной стороны рукояти, шип с другой и
наконечник  копья  впереди.  Три  оружия  сразу,  и  все  три   довольно
громоздкие. Бранд также отказался от своего  щита,  взял  у  кого-то  из
убитых другой  щит  и,  обкорнав  его  до  половины  диаметра,  накрепко
привязал к левому предплечью, так что кисть  руки  оставалась  свободна.
Поверх кольчуги он надел кожаную куртку с еще одного убитого, у  нее  на
левой стороне слой кожи был  двойным,  это  позволяло  хотя  бы  немного
обезопасить область, которая должна быть прикрыта нормальным щитом.
   Когда у неприятеля опять затрубили в трубы, набычившийся Бранд  вышел
к вершине лестничного марша. Ему было жарко  и  хотелось  пить  -  враги
давно перекрыли поток воды в акведуке. Бранд уже ничего не боялся.
   Император стоял во главе своих отборных тяжеловооруженных пехотинцев.
В первых рядах у германцев появились какие-то непонятные устройства.
   - Это что ж у них такое? - спросил Бранд у Стеффи,  взявшего  в  руки
один из последних трех огненных снарядов. - Я вижу, у  них  там  навроде
шланги, - сказал Стеффи. - Небось для  воды.  Какие-то  водяные  насосы.
Наверное, чтобы тушить пламя.
   И  действительно,  люди  Бруно  разыскали  муниципальных  пожарных  и
заставили их принести противопожарное оборудование.
   - Эти штуки ни к чему, - крикнул Бранд  по-норвежски.  Он  знал,  что
Бруно поймет его, тот выучил язык за время поисков Святого Копья.  Бранд
развернул Стеффи назад, легонько подтолкнул его.
   - Эй, здоровяк, дай я поднимусь и подеремся, - крикнул Бруно.
   - Я спущусь вниз.
   - Если я тебя побью, твои люди сдадутся?
   - Если ты победишь, спроси их сам. А если победа будет моя, я  спрошу
твоих.
   Бруно подошел к подножию лестницы, а его германцы немного  отступили,
оставив свободное пространство в двадцать футов шириной.
   Но не все взгляды были устремлены на ристалище. Наверху за  парапетом
шептались Квикка с Озмодом.
   - Как ты думаешь, что случилось с хозяином?
   - Он разбился! И они его захватили.
   - Мертвого? Как считаешь?
   - Пошмотрим, - ответил Квикка, по-прежнему  шепелявя  своим  щербатым
ртом. - Кто б там внизу ни победил,  я  намерен,  как  только  стемнеет,
скинуть со стены веревки - я приготовил из  оснастки  змея  с  полдюжины
достаточно прочных - и мы все сможем спуститься. По  крайней  мере,  все
англичане. А потом прорвемся и будем искать государя.
   -  В  чистом  поле  они  нас  порежут  на  кусочки.  Арбалеты  теперь
бесполезны.
   - С этими парнями то же самое, что с нами. Многие из них уже сыты  по
горло. Как ни крути, нас три сотни человек, разозлившихся и с ножами,  -
мы пройдем их насквозь. Направимся туда, где утром стояли эти  проклятые
машины, и посмотрим, кого сможем поймать.
   - Я слышала вас, - вмешалась в их перешептывания Свандис.  -  Я  тоже
пойду.
   Внизу раздался звон оружия.

***

   Правильный поединок мечников обычно  основан  на  ударах  и  отбивах,
использовании меча и щита одновременно, на скорости реакции  противников
и силе их запястий. Бранд не собирался драться  таким  способом.  Он  бы
тогда проиграл.
   Сталь  начала  звенеть,   когда   император,   без   салюта   и   без
предупреждения, проскочил через разделяющее  соперников  пространство  и
снизу ударил в незащищенный щитом бок. Бранд едва  успел  отбить  клинок
железным наконечником алебарды и тут же поднырнуть под немедленный  удар
обратной стороной меча. Затем он тоже пришел в движение,  затанцевал  на
цыпочках, все время смещаясь  вправо,  подальше  от  меча  императора  и
поближе к его щиту, над которым снова виднелся наконечник Святого Копья.
После  первого  удара  Бранд  не  пытался  парировать   клинок,   только
уклонялся, держался на расстоянии. На  дальней  дистанции  у  него  было
преимущество даже перед длинноруким и  широкоплечим  императором.  Бранд
потихоньку  отступал,  каждые  несколько  секунд   делая   выпад   своим
громоздким оружием. Когда  император  приготовился  еще  раз  неожиданно
прыгнуть на него, Бранд сам  шагнул  вперед  и  взмахнул  алебардой.  Он
хлестнул двадцатифунтовым отточенным  наконечником  так,  как  мальчишка
бьет хворостиной по головке чертополоха. Император принял всю силу удара
на щит, отлетел в  сторону,  споткнулся,  но  выправился.  Мгновенье  он
встревоженно глядел на внутреннюю сторону своего щита, где  закреплялось
Святое Копье. Оно было по-прежнему на месте, хотя теперь по  нему  текла
кровь из рассеченной руки Бруно; так восемь столетий назад по нему текла
кровь Спасителя.
   - Теперь реликвия тебе не  поможет,  -  прорычал  Бранд,  у  которого
заметно участилось  дыхание.  Двигался  он  все  еще  с  легкостью,  но,
готовясь к новому удару, опустил алебарду на правое плечо.
   - Богохульник! - воскликнул император и хотел кольнуть его в пах.
   Бранд уклонился от прямого выпада, постарался рубануть  противника  в
лицо и снова  наткнулся  на  щит.  Но  щит  императора  уже  принял  два
мощнейших удара, он был расколот  и  в  двух  местах  пробит.  Еще  пара
ударов, и Бруно останется без своей двойной защиты. Без щита и без своей
реликвии. Левой рукой император отпустил лямку щита и попытался нащупать
Копье, чтобы подхватить его, даже если  щит  развалится.  Бранд  заметил
заминку и ринулся вперед, размахивая  алебардой  то  от  левого,  то  от
правого плеча, то поверху, то понизу, так что  массивное  оружие  только
посвистывало в его медвежьих лапах. Теперь наступила очередь  императора
отскочить назад, его руки  были  высоко,  а  удар  просвистел  у  самого
живота. Бруно почти упирался в ряды своих воинов, и Бранд шагнул  назад,
насмехаясь над бегством императора и стараясь выманить его  на  открытое
место.
   И опять не все взгляды были обращены на поединок. Начинались короткие
итальянские  сумерки,  и  Ханд  принялся  за  дело.  Он   тоже   услышал
перешептывания  Озмода  и   Квикки.   Ханд   украдкой   взял   одну   из
приготовленных Квиккой веревок.  Свандис,  наблюдавшая  за  поединком  в
толпе сгрудившихся у парапета воинов, почувствовала руку на своем плече.
Ханд поманил ее, и она молча ушла вместе с ним. В  подступающей  темноте
они мягко прокрались на цыпочках, добрались  до  акведука,  по  которому
отряд шел прошлой ночью. Он не охранялся, часовые ушли в другую сторону.
Ханд махнул Свандис, чтобы встала  на  четвереньки.  Малыш-лекарь  начал
торопливо спускаться  по  акведуку,  укрывшись  за  его  четырехфутовыми
стенками. Через несколько ярдов Свандис спохватилась и шепнула:
   - На другом конце будут часовые!
   Ханд показал ей веревку:
   - Мы переберемся через край, прежде  чем  акведук  упрется  в  землю.
Укроемся за опорой. Они нас не увидят.  Лучшие  люди  императора  сейчас
вместе с ним по ту сторону стены.
   Заходящее  солнце  мешало  теперь  обоим  соперникам,  но  императору
больше. Бранд стоял спиной к тому месту на западе, где солнце  коснулось
городских стен. Его руки и плечи были освещены, а туловище уже покрылось
тенью. Иногда его удар скользил в тени, иногда сверкал на солнце,  и  от
щита императора остались  только  щепки.  Одна  лямка  оторвалась,  даже
Святое Копье болталось в зажиме. Но Бранд  заметно  устал,  а  император
двигался так же быстро  и  ловко,  как  вначале.  Зрители  первое  время
молчали,  тревожась  за  исход  поединка,  потом  принялись  возбужденно
кричать на самых разных языках.
   - Пользуйся своим щитом, Бранд!
   - Коли острием, herra!
   - Не останавливайся!
   - Ударь его Копьем!
   Эркенберт тоже считал,  что  приближается  решающий  момент.  По  его
собственным представлениям, именно он предопределил исход событий в день
уничтожения  Королевского  дуба   в   языческой   Упсале,   своевременно
накинувшись на необъятное дерево с топором. Когда придет пора составлять
его агиографию - описание жития святого, - хорошо бы,  чтобы  отыскалась
деталь, подчеркивающая  присутствие  Эркенберта  и  при  втором  великом
посрамлении язычников. Схватив знамя Грааля с алтаря, Эркенберт выскочил
из толпы, поднял знамя и гаркнул во всю силу легких:
   - In hoc signe vinces! С этим знаком победишь!
   Бранд увидел, что император отвлекся на крик, и впервые за все  время
взялся за рукоять своей алебарды  обеими  руками.  Он  яростным  взмахом
отбил удар в голову, шагнул  два  шага  вслед  отступающему  противнику,
снова прижатому к краю площадки, и полным  махом  обеих  рук  ударил  от
плеча в туловище. Слишком высоко,  чтобы  перепрыгнуть,  слишком  низко,
чтобы поднырнуть, а отскочить уже некуда.
   Император шагнул внутрь описываемой алебардой  дуги  и  ударил  своим
мечом из лучшей испанской стали не по оружию, а по запястью держащей его
руки. Мгновение казалось, что удар  продолжается,  алебарда  ткнулась  в
разбитый щит императора и выбила его вместе  с  Копьем.  Затем  алебарда
покатилась по земле, все еще зажатая в отсеченной руке. Кровь  мгновенно
хлынула из запястья Бранда, его сторонники издали громкий стон.
   Император опустил меч, он осознал, что лишился щита,  и  встревоженно
обернулся к Святому Копью,  лежащему  рядом  с  отсеченной  кистью  руки
Бранда. В этот момент Бранд снова шагнул вперед,  с  бессильно  повисшей
искалеченной правой рукой. Но к левой руке у него был привязан маленький
щит, которым он еще ни разу не воспользовался. Сжав кулак, Бранд  ударил
левой рукой сверху вниз. Край щита угодил прямехонько в шею  императора,
нагнувшегося за своей реликвией. Кость сломалась с треском, от  которого
меж стен метнулось эхо. Затем в наступившем гробовом молчании  император
рухнул ничком, и голова его вывернулась под неестественным углом.
   Бранд стремительно нагнулся и вырвал Святое Копье из мертвой руки.  С
дюжину рыцарей Ордена инстинктивно подались вперед,  протягивая  руки  к
священному  предмету.  Бранд  отступил  в  толпу  нахлынувших  викингов,
размахнулся левой рукой и зашвырнул Копье  на  стену;  заходящее  солнце
последними лучами  высветило  инкрустированные  на  наконечнике  золотые
кресты.
   - Ваш Бог вас обманул! -  выкрикнул  Бранд,  а  заботливые  руки  уже
бинтовали его запястье и накладывали жгут на предплечье.
   Некоторые из рыцарей поняли его слова, а некоторые нет.  Но  всех  их
охватил один и тот же мистический ужас. Больше они не  будут  сражаться.
Сначала им требуется осознать, что произошло.  Рыцари  и  братья  Ордена
потянулись в  прилегающие  к  крепостной  стене  закоулки,  мечтая  лишь
добраться до своих лошадей и покинуть злосчастный город.
   Двое из них, баварец  Тассо  и  бургундец  Ионн,  задержались,  чтобы
поднять с земли тело своего императора. Тассо закинул тело на  плечо,  а
Ионн  обнажил  меч  и  пятился  в  арьергарде,  готовый  отразить  любой
враждебный выпад. И тут  взгляд  его  упал  на  знамя  Грааля,  все  еще
воткнутое в землю. "А  где  же  наш  жалкий  дьякон,  которого  покойный
император сделал Римским папой?" - с яростью и отчаянием  подумал  Ионн.
Эркенберт обманул, и его знак тоже был обманом!  Ионн  ударил  мечом  по
древку знамени, и с последним лучом солнца оно низверглось на землю.

***

   Шеф понимал, что уже умирает, тьма  сгустилась  вокруг  него.  Он  не
знал, ночь ли это или его подводит его единственный глаз. Он все еще мог
слышать. Из темноты доносился знакомый голос, в первый раз  Шеф  услышал
этот голос много лет назад в Йорке, в день, когда началась его подлинная
жизнь, в день смерти Рагнара. Это был голос Эркенберта, и он выкрикивал:
"Император убит!" Но как такое могло случиться?
   Внизу  послышались  голоса  многих  людей.  Рассудок  Шефа   сделался
напоследок пронзительно ясным,  и  легко  стало  разобрать,  о  чем  они
говорят, но он не слишком прислушивался.  Рыцари  Грааля  спорили  между
собой, не в силах поверить, что их император  с  его  священной  миссией
потерпел поражение. Раздавались обвинения в вероломстве и предательстве,
потом началась свара из-за золотого ларца, в  котором  хранился  Грааль,
посыпались удары. Шеф не узнал, кто победил.
   Через некоторое время он понял, что залитая ночной  темнотой  полянка
совершенно пуста. Его стражники ушли. Но  ведь  они  должны  были  перед
уходом проткнуть распятого копьем, разве нет? А полянка не совсем пуста.
Шеф открыл глаз и увидел фигуру, стоящую у подножия его дерева. Каким-то
образом нога Шефа снова оказалась  на  перекладине,  которая  так  долго
продлевала ему жизнь; он способен  был  видеть  и  думать.  Внизу  стоял
дьякон Эркенберт, Шеф узнал  его  тонзуру  и  черную  сутану.  Тщедушный
человечек  подобрал  где-то  копье  и  теперь  неумело  им  замахивался,
стараясь  пронзить  Шефу  грудную  клетку,  как  это  сделал  с  Христом
германский центурион в давнем видении, ниспосланном  Шефу  в  норвежском
фьорде.
   - Лжепророк! - шипел голос внизу. - Лже-Мессия!
   Позади Эркенберта во мраке появились другие  тени.  Ханд  и  Свандис,
далеко опередившие остальных людей Пути,  которые  в  данный  момент  по
настоянию Квикки собирались выйти из города на поиски  своего  вождя.  А
эта парочка, услышав раздоры рыцарей  из-за  Грааля,  подобралась  среди
деревьев и кустов, чтобы узнать, в чем дело. У Ханда оружия не было, а у
Свандис - только длинная стальная заколка для волос. Для дочери Ивара  и
внучки Рагнара этого было достаточно.  Когда  бывший  дьякон  замахнулся
обеими руками, тонкое жало вонзилось ему между  шейными  позвонками.  Он
упал к подножию дерева лицом вниз.
   - Как нам его снять? - спросил Ханд.
   Свандис молча указала на старый  деревянный  Грааль,  когда-то  давно
использованный для такой  же  цели,  а  теперь  небрежно  отброшенный  в
сторону рыцарями, поделившими золотые украшения реликвариума.
   Ханд приставил лесенку к дереву, взобрался, высоко над своей  головой
и над головой Шефа увидел длинный гвоздь, пробивший оба запястья.
   - Мне нужны инструменты, - сказал он. - Они есть у Торвина.
   - У меня  есть  все  что  нужно,  -  раздался  новый  голос.  Свандис
обернулась в прыжке, выставив  заколку.  Из  мрака  показались  еще  две
фигуры.  К  своему  удивлению,  Свандис  узнала  провидца  Фармана,  про
которого все  думали,  что  он  находится  на  стоянке  флота,  и  еврея
Соломона, исчезнувшего во время боев предыдущей ночью.
   - Я встретил Соломона на дороге, - сказал Фарман. - Он тайком  увидел
многое из того, что произошло за сегодняшний день. Но я уже и так  знал,
что Шеф здесь, и знал, что с ним  сделали.  Не  все  видения  лишь  игра
воображения, Свандис. Вот, я приготовил клещи.
   Через несколько  минут  возни  Шефа  уложили  прямо  на  землю,  Ханд
послушал  его  сердце  и  поднес  воды  к  пересохшим   губам.   Понюхал
почерневшую рану на распухшей ноге.
   - Я пойду за Торвином и остальными, - сказала Свандис.  -  Ему  нужен
кров и защита.
   Фарман, подняв руку, остановил ее:
   - Это будет сделано. Но это сделает не Торвин.
   И не Путь. Если мы сейчас выходим его и вернем к власти, подумай, что
станут говорить. Одноглазый король, распятый вне городских стен,  хромой
кузнец, восставший из мертвых. Из него сделают живого бога.  Нет.  Пусть
он исчезнет в темноте,  и  пусть  мир  получит  передышку.  Он  повернул
историю на другой путь, и этого достаточно.
   - Ты хочешь оставить его умирать?
   - Отдайте его мне, - сказал сидящий у тела Ханд. - Когда-то  мы  были
друзьями. Он часто говорил о  том,  чтобы  завести  хижину  на  болотах,
ловить угрей, выращивать ячмень, жить тихо и  спокойно.  Если  вдруг  он
выживет, я отвезу его  на  наши  болота.  Не  думаю,  что  он  переживет
операцию, которую я попытаюсь ему сделать, но мало ли...
   - До норфолкских болот отсюда тысяча миль! - вскричала Свандис.
   - Септимания все-таки поближе, - сказал Соломон. - Я мог бы на  время
спрятать его там. Мой народ не хочет, чтобы мир будоражил новый Мессия.
   - Вы трое, берите его, - сказал Фарман. -  У  него  остались  золотые
браслеты, и вот еще золото, что было на корабле. - Он  бросил  на  землю
мешок. - Спрячьтесь здесь, пока не уйдут  все  люди  императора  и  люди
Пути, пока не вернутся местные жители. Если  он  выживет,  отвезите  его
домой, но пусть об этом никто не знает.  Пути  он  больше  не  нужен.  -
Фарман склонился над телом, снял с него  амулет  Пути.  -  Я  где-нибудь
подброшу амулет, чтобы его нашли. Тогда подумают, что король мертв. - Но
они ничего не узнают, - сказала Свандис.
   - И начнут рассказывать истории. О том, как его верные друзья  унесли
его с поля битвы и больше их никто не видел.  Все  попали  в  Асгард,  в
Вальгаллу, в Трутвангар. Были  взяты  туда  богами,  чтобы  сделать  его
богом. Он не бог, который стал человеком, а человек, который стал богом.
Это хорошая легенда для грядущих времен.
   Фарман повернулся и безмолвно исчез в темноте. Неподалеку раздавались
крики, виднелся свет факелов. Люди Пути во главе с  Квиккой  и  Торвином
искали своего пропавшего вождя.
   - Нам пора уходить, - сказал Соломон.
   - Как мы его понесем?
   - Снова возьмем Грааль. Он сослужит нам эту последнюю службу, а ночью
мы его сожжем в костре, чтобы он больше никого не убил.
   Мужчины стали привязывать  бездвижное  тело  к  лесенке,  и  тут  Шеф
зашевелился, сказал что-то.
   - Что он сказал? - спросила Свандис.
   - Я не расслышал, - ответил Соломон.
   - Я слышал, - сказал Ханд. - Его разум блуждает далеко отсюда.
   - Так что же он сказал?
   - Он сказал: "Вверх по лестнице к свету". Но  я  не  знаю,  из  какой
тюрьмы он считает себя выходящим.
   Двое мужчин и женщина двинулись со своей ношей  прочь  от  факелов  в
темноту.

ЭПИЛОГ

   Медленно вращалось колесо смены времен года.  Пять  зим  миновали,  а
сейчас жестокие морозы сменились оттепелью. Стояла ранняя весна.  Пахари
провели первые борозды на зеленеющих полях Англии,  на  живых  изгородях
зацвел боярышник.
   Король восточных саксов Альфред Esteadig гулял с женой в своем  саду,
неподалеку под присмотром нянек резвились их дети.
   - Сегодня принимаю послов, - отрывисто сказал  Альфред.  -  От  папы.
Наконец-то.
   -  От  папы  Римского?  -  спросила  Годива,  удивившись   и   слегка
встревожившись. - От которого?
   - От настоящего. От Иоанна VIII, так его, кажется. Которого  пытались
заменить англичанином. Он наконец-то вернулся, и вечные распри в  Вечном
городе поутихли, по крайней  мере  на  время.  Последний  претендент  на
папский престол изгнан - или убит. Трудно  сказать.  Первым  официальным
актом нового папы было предложение снять с Англии интердикт,  отлучение.
Вернуть нас в лоно Церкви.
   - Ты откажешься?
   - Я скажу ему, что мы не будем платить налоги,  не  вернем  церковное
имущество, и у людей Пути останется право  проповедовать  и  обращать  в
свою веру.  Если  после  всего  этого  он  согласится  считать,  что  мы
вернулись в лоно Церкви, для нас ничего не изменится. Думаю, это  добрый
знак.
   Церковь научилась смирению. И думаю, ей предстоит научиться  смирению
еще больше.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я думаю, что теперь власть в мире переменилась  в  лучшую  сторону.
Судя по всем сообщениям предыдущих лет, не осталось и следа от Империи и
даже мысли о ней. Христианский мир разделился на мелкие государства, под
властью местных правителей.  Угрозы  с  Юга,  от  приверженцев  Пророка,
больше не существует. Греки также не представляют опасности. Больше  нет
необходимости в великих империях и завоевательских армиях.
   - Но ведь и наша Империя, та, что была, разделилась. С тех  пор,  как
мы лишились...
   - С тех пор, как мы лишились Единого Короля, - согласился Альфред.  -
Это верно, наш старый договор с ним  больше  недействителен.  Гудмунд  и
прочие ни за что мне не подчинятся, как и я не подчинюсь  ни  одному  из
них. И все же за последние  несколько  лет  мы  научились  сотрудничать.
Думаю, что эта дружба выдержит испытание временем. Больше не будет  войн
и набегов викингов на наши земли. Мы  слишком  хорошо  знаем  силы  друг
друга. И опять же, ветераны армии Единого  Короля  не  станут  сражаться
друг с другом. Все они теперь говорят на своем языке, их больше никто не
понимает. Они сохранят мир и остальных заставят хранить его. В память  о
своем повелителе.
   Последовала долгая  пауза,  Годива  вспоминала  о  том,  чье  имя  не
произносилось.
   - Ты думаешь, он мертв? - спросила она. - Тело так и не нашли.
   - Думаю, да. Многих так и  не  нашли.  Змей  упал  на  землю,  а  его
схватили безоружным и убили где-нибудь в полях. Был найден его амулет  с
порванной цепочкой. Ты  слишком  часто  об  этом  спрашиваешь,  -  мягко
добавил Альфред. - Предоставим мертвым покоиться с миром.
   Она не слышала его... а может быть, не хотела слышать.  Она  все  еще
бередила свои воспоминания, как языком бередят больной зуб.
   - Ханд тоже так и не вернулся, - сказала  Годива.  Она  лучше  других
знала, как сильна привязаннось между этими людьми.
   - Мы уже много раз об этом говорили. Считается, что он тогда сбежал с
городской стены, по-видимому, из-за угрызений совести. Думаю, что  Ханда
тоже убили какие-нибудь мародеры. Ты же знаешь, они  его  долго  искали,
Бранд, Квикка и остальные. Они тоже чувствовали себя  виноватыми.  Когда
Квикка отказался стать моим  ривом,  он  сказал,  что  не  будет  больше
служить ни одному повелителю. Он вернулся на свою ферму, как и многие из
них.
   - Но Бранд служит тебе в Йорке в качестве ярла Нортумбрии.
   - Уж  лучше  он,  чем  один  из  этих  наследников  прежних  королей.
Потребуется некоторое время, чтобы северные  земли  Англии  приняли  мою
власть. Мне нравится наша новая столица -  Лондон.  Он  ближе  к  сердцу
Англии, чем был Винчестер. Ну а Стамфорд, он был городом Шефа и, подобно
Квикке, не примет никакого другого короля. Он навсегда останется городом
Пути. Пути, который становится  все  сильнее.  Неудивительно,  что  папа
почувствовал необходимость в союзниках!
   Годива не  ответила.  Она  думала  о  Квикке,  отказавшемся  признать
другого повелителя. Ей вспомнилась старая поговорка:  "Первая  любовь  -
любовь последняя". У Квикки это так. А как у нее?
   - Надеюсь, что он мертв, - сказал Годива едва слышно, - а  не  бродит
где-то в одиночестве и нищете, выпрашивая милостыню.

***

   Весна.  Утро  ветреное,  но  ласковое  по   сравнению   с   холодными
английскими бурями. Ночной шторм почти кончился, и  поднятые  им  волны,
разбивающиеся об утес внизу, уже утратили свою ярость. Высокий  человек,
кутающийся в плащ от последних капель теплого дождя, сидел на постаменте
обрушившейся колонны и глядел на море.  Его  левая  нога  была  вытянута
вперед,  чтобы  деревянный  протез  не  давил  на  культю;   нога   была
ампутирована до самого колена. Дождь кончился, и выглянуло  солнце.  Над
заливом раскинулась яркая  радуга,  упиравшаяся  одним  концом  в  самую
вершину дымящего вулкана.  Человек  стянул  с  головы  влажный  капюшон,
поправил повязку, которая закрывала пустую глазницу.
   Со стремительностью бойца  он  обернулся,  заслышав  за  собой  треск
валежника. И улыбнулся при виде грациозной фигуры, приближающейся к нему
между сосен.
   - Мальчик уснул, - сказала Свандис. - Если он проснется, с ним Ханд.
   - Подойди, посиди рядом, - сказал Шеф. - Помнишь, тогда был такой  же
шторм, как сегодня ночью, тогда нашу  лодку  принесло  сюда  и  чуть  не
разбило о те скалы.
   - Пять лет прошло. А ты никогда не думал... о том, чтобы вернуться?
   - Сначала - да. А сейчас очень редко.
   - А я каждое утро просыпаюсь и думаю о Севере. Зимний морозец,  белые
снега...
   - Ты хочешь вернуться?
   - Иногда. А потом вспоминаю, как счастливы мы  были  в  первую  зиму,
когда вместе с нами укрывался Соломон. Мы были счастливы как никогда: мы
поняли, что ты выздоровеешь.
   - Может быть, нам надо было постараться уехать с Соломоном к нему  на
родину.
   - Может быть, - Свандис колебалась. Она  не  изменила  своего  мнения
относительно богов, но теперь стала верить  и  в  удачу,  в  руководство
откуда-то свыше. - Но я думаю,  что  на  этот  козий  остров  нас  занес
счастливый ветер. И эти  люди,  крестьяне,  ох,  иногда  я  так  на  них
сержусь. Но здесь тепло, вино хорошее и... ты  счастлив.  -  Думаю,  да.
Когда я опять  работаю  своими  руками,  я  знаю,  что  мне  лучше  быть
кузнецом, чем королем.  А  если  я  сделаю  в  кузнице  что-то  новое  и
необычное - что ж, мы найдем кого-нибудь, кому все это  припишем.  Никто
не спрашивает, что сталось с Велундом после того, как он смастерил  себе
крылья и улетел. Может быть, он вернулся к своей  жене-лебеди,  к  своей
Свандис <Имя Свандис созвучно с  английским  и  скандинавским  названием
лебедя.>, и где-то жил себе счастливо.
   - И тогда знаешь что, по-моему, было главной его радостью после  всех
страданий, сражений и побед?
   - Его искусство? - предположил Шеф.
   - Его дети, - сказала Свандис.
   - И то, и другое. Но представь себе, что  он  наблюдает,  как  другие
распоряжаются  его  наследством.  Смотрит,  примостившись  у   огня,   у
кузнечного горна или у камелька. Я уже не раз это говорил. Пусть  теперь
другие имеют дело с Локи и Одином, с Бальдром, Христом и Ригом.
   - Но раньше у тебя была власть, и ты правил на престоле.
   - С этим покончено да я и не все утратил. -  Он  показал  на  обломки
колоннады, на остатки мозаичного пола рядом с  ней.  -  Ты  знаешь,  что
когда-то  здесь  был   дворец,   построенный   одним   древним   римским
императором? Один из двенадцати дворцов, которые император  построил  на
этом острове, настолько ему тут нравилось. Это было лет восемьсот назад,
а местные жители говорят о нем так, словно все было вчера. Ханд говорит,
его настоящее имя было Тиберий,  но  здесь  его  зовут  Тимберио,  будто
своего родственника.
   - Ты хочешь, чтобы и о тебе сохранилась такая память?
   - Пожалуй. Но это не самое главное, правда?
   Если мир пошел по  другой,  лучшей  дороге,  как  сказал  Фарман,  по
дороге, уводящей прочь от христианского мира Скульд, тогда  я  счастлив.
Но больше всего, - он похлопал по своей грубой рубахе, - я счастлив, что
больше не ношу пектораль. Ни рабского ошейника, ни  королевской  короны,
ни амулета богов. Для меня этого достаточно.
   - И для меня тоже. - Свандис взяла его за руку, прижалась к  нему.  -
Даже Ханд, кажется, умиротворен. Слава о нем как  о  лекаре  расходится,
дошла до Неаполя и окрестностей.  К  нему  приезжают  больные  и  просят
вылечить. Сейчас он все пишет. Говорит, что излагает все свои познания в
виде трактата. Он хочет однажды увидеть его напечатанным.
   Шеф, вспомнив что-то при упоминании о печати, залез  внутрь  плаща  и
достал сложенный лист бумаги.
   - Ханд всегда жаден до  свежих  новостей,  предпочитает  брать  плату
газетами, а не золотом. До сих пор все они были на диалекте латыни,  над
которым он ломал себе голову. Но взгляни-ка на эту.
   Она улыбнулась, тронула свой амулет Эдды Прабабки, который носила  до
сих пор.
   - Я изучаю старинные предания. А не римские новости и  неаполитанские
сплетни.
   - Но это газета на английском языке - отпечатана  в  Лондоне.  В  ней
рассказывается о серьезных вещах, о важных событиях...
   - В ней говорится о войне?
   - Нет. Повсюду мир.
   - Тогда мне больше ничего знать не нужно. И у нас здесь  тоже  мир  и
покой. Наш сын подрастает с каждым днем. Мир после нескольких  поколений
войн. Для меня этого достаточно. А для тебя?
   Шеф не ответил. Может быть,  он  был  не  в  состоянии  ответить.  Он
посмотрел на шлейф дыма от Везувия, вытянувшийся вдоль по  ветру.  Потом
кивнул.
   Перед ними, грациозно паря над морскими волнами, первый аист вернулся
из Африки в Европу, возвещая конец зимы.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: