-- Сравнится! -- засмеялся кто-то. -- Он будет и посильней
Гильгамеша. Наконец, и у нашего буйвола появился соперник!
Энкиду смотрел на всех с доброй улыбкой, но на всякий
случай руку Шамхат не отпускал.
В степи дорогу укажет любая травинка, здесь же, в
лабиринте путаных узких улиц, красных глиняных стен и
многоголосой толпы было легко потеряться.
-- Эй, парень! Говорят, ты будешь беседовать с самим
Гильгамешем! -- спросил один из зевак, сгорбленный прежде
времени от тяжелых трудов. -- Погляди на нас, видишь, какие мы
стали тощие и замученные. Это Гильгамеш замучал нас, он каждый
день гоняет нас строить свою дурацкую стену. Заступись за нас,
парень, слышишь? Скажи Гильгамешу. Эта стена и так доросла до
неба. У нас даже дети и жены таскают кирпич в корзинах. У
мужчин нет больше сил приласкать жену и детей. Скажи ему,
хватит мучить свой народ, слышишь?
-- Скажи, скажи! -- подтвердила толпа, собравшаяся вокруг.
-- Скажу, -- серьезно ответил Энкиду. -- В степи я не
давал обижать никого, не позволю и здесь.
-- Веди его, Шамхат, к Гильгамешу немедля, -- крикнули из
толпы. -- Парень все скажет.
-- Веди меня, Шамхат, к Гильгамешу, -- приказал и Энкиду.
Шамхат же почувствовала, что уже не мать, не наставница
она рядом с ним, обычная слабая женщина, он же -- ее защитник.
-- Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди.
* * *
-- Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди! --
повторял нетерпеливо Энкиду. -- Веди же меня скорей.
И Шамхат повела его по улицам вверх к Эане, к жилищам
богов.
-- Эти дни -- время богини Ишхар, ты не забыла? -- кричали
из толпы. -- Гильгамеш по ночам встречается с ней. Для них в ее
храме постелено ложе. Лишь ему одному и хватает силы входить в
брачный покой.
Еще бы ей не знать об этом. Когда-то в детстве она узнала,
что в предназначенные им ночи богини спускаются в свои храмы,
входят в свои покои, чтобы в священном браке встретиться с
верховным жрецом. Потом подруги сказали ей и другое, во что она
долго не верила: быть может иногда в храм спускаются и богини,
но чаще их заменяют юные девы из знатных родов, которых
назначили старшими служительницами в храмах.
Их отбирали на тайных советах высшие жрицы. Лишь несколько
смертных были посвящены в эту тайну. Но так получалось, что
скоро тайну узнавали многие.
И она, Шамхат, в который уж раз незаметно разглядывала
очередную знатную жрицу, которая во встрече с Гильгамешем
заменяла какую-нибудь из богинь. Конечно, они были красивы. В
знатных родах редко встретишь уродливую женщину, их мужчины
берут себе в жены только красавиц. И даже рабыни-наложницы у
них хороши. Но она -- прекраснее их, и об этом знает весь
город. Только боги и люди никогда не назначат ее, потому что
она имела несчастье родиться от безвестной пришелицы и
безымянного пастуха, которого задрал тигр.
Оттого и назначили боги ей иное служение -- доставлять
веселье и радость многим мужчинам. Оттого и гордится она
сейчас, что Энкиду -- красавец и богатырь -- крепко держится за
ее руку. Потому что впервые она не общая собственность, не
храмовое имущество, а принадлежит единственному, приведенному
из степи великану. А он -- этот смешной великан -- ее
собственность и больше ничья. Хотя бы на этот день.
Она вела его по улицам города, пересекала площади и, чтобы
увидеть их, отовсюду сбегались горожане. Но Шамхат, как бы не
замечая всех этих зевак, гордо вела к царю своего мужчину.
-- Где же твой Гильгамеш? Я скоро увижу его? -- в который
раз спросил нетерпеливый Энкиду.
Они уже поднялись наверх, туда, где стоят храмы -- жилища
разных богов. И как раз в этот миг из-за угла вышел и
Гильгамеш.
Он шел один, без стражи. Нужна ли царю стража, если он
идет в храм богини Ишхар, чтобы там, в ее брачном покое на
расстеленном ложе встретиться с нею и от имени города вновь
получить ее благосклонность.
Гильгамеша узнаешь сразу -- так он огромен, силен и
прекрасен!
* * *
Гильгамеша узнаешь сразу -- так он огромен, силен и
прекрасен!
Он вышел на площадь в дорогой одежде из тонкого хлопка,
какие носили только цари, в слепящих глаза украшениях и увидел
перед дверью храма Ишхар человека, такого же громадного, как он
сам.
Старик, бывший раб, отпущенный на волю по причине
дряхлости, слонявшийся по площадям, постоянно ищущий, за кем бы
допить чашу сикеры, кроме грязной набедренной повязки да
священного пояса не имеющий ничего, целовал ноги этого верзилы
и приговаривал:
-- Скажи, скажи нашему Гильгамешу всю правду! Вступись за
горожан! Пусть и на царя снизойдет милосердие.
И разные люди поддакивали старику, о чем-то просили
верхилу.
Верзила держал за руку девку Шамхат, знаменитую городскую
красавицу. Ее могли бы признать самой богиней Иштар, если бы
дано ей было родиться в царской семье.
-- Я вижу, Шамхат, ты хорошо исполнила мою волю. Теперь
отпусти руку этого человека, -- сказал Гильгамеш. -- Ты и в
самом деле жил диким среди зверей? -- спросил он у Энкиду. --
Почему ты не склонил передо мной голову? Знай же, в моем городе
каждый должен склонять голову при появлении царя. Это -- воля
богов. Энкиду еще крепче ухватился за руку Шамхат. Он преградил
вход Гильгамешу в храм, стоял молча, не склонив головы и глядя
в глаза царю.
-- Забавного парня ты привела из степи, Шамхат, --
засмеялся Гильгамеш. -- Я мог бы приказать стражникам и его бы
скоро сделали послушным. Но боги сказали, что он станет мне
другом. Только как я проверю, не ошиблась ли ты, девка, того ли
привела человека. Да и не перестаралась ли ты? Я ведь тебя
послал привести его в город, а ты, Шамхат, говорят, весело
проводила с ним время!
И тут Энкиду отпустил Шамхат и шагнул от двери храма
вперед.
-- Зачем обижаешь эту женщину, Гильгамеш? Или она сделала
тебе зло? Зачем заставляешь народ работать по барабану с утра и
до вечера? Разве недостаточно, что городская стена и так
достает до неба. Не поставлен ли ты на царство, чтобы быть
добрым пастырем своему городу?
Энкиду еще продолжал говорить, но люди уже не слышали его
слов. Они замерли в ужасе, потому что никто не смел произносить
при народе подобное Гильгамешу. Тому, который сам постоянно
разговаривает с богами.
Даже полуголый старик на четвереньках отполз в сторону и
вжался в стену, стараясь быть незаметным. Даже Шамхат словно
пошатнуло от страха.
Лишь один Гильгамеш смеялся. Смеясь, он шагнул навстречу
Энкиду.
-- Я мог бы позвать сотню стражников и, навалившись, они
бы раздавили тебя под своими телами, но боги наградили меня
самого силой, которой хватит, чтобы управиться с любым, даже
самым диким и дерзким. Держись же!
С этими словами он ухватил Энкиду за шею и толкнул его
вниз к пыльной земле.
Никто из смертных не выдержал бы такого толчка, ушел бы
головой в утоптанную сотнями ног людей и домашних животных
твердую, как камень, глину. Но Энкиду лишь пошатнулся слегка,
потом взревел во всю площадь и сам толкнул Гильгамеша в грудь.
И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один
человек.
* * *
И тут началась борьба, какой прежде не видел ни один
человек. И уже не увидит.
Гильгамеш попытался обхватить Энкиду, чтобы бросить его о
землю спиной, буйно заросшей черными кудрями. Только ноги
Энкиду словно вросли в землю Урука.
Не терялся и сам Энкиду. Он хотел перебросить через себя
Гильгамеша, на что тот ответил лишь смехом.
Люди давно расступились, образовав широкий круг, и с
ужасом наблюдали, как выросший среди зверей богатырь борется с
их царем. Как они мнут друг друга и сжимают в таких объятьях, в
которых обычный черноголовый был бы давно раздавлен.
Сколько может наблюдать человек за борьбой двух великанов?
Солнце уже закатилось. Появились звезды и узкий месяц. Потом
вновь осветило мир земной солнце. Великаны продолжали
богатырскую свою схватку. Те, что пришли наблюдать первыми,
давно уже были в домах, их сменили другие, других третьи. Лишь
Шамхат молча, словно окаменев, стояла у края площади.
Великаны-богатыри в борьбе своей своротили угол дома, снесли
дверь. Разрушили дом соседний. Уже солнце поднялось высоко и
тоже наблюдало за их схваткой.
Обоим им было не подняться с колен. Они стояли друг перед
другом измученные, каждый из них уже не столько пытался
повалить другого, сколько поддерживал соперника в объятиях.
Наконец, Гильгамеш, едва успокоив дыхание, проговорил:
-- И силен же ты, Энкиду! Теперь я убедился, что это --
именно ты и никто другой. Это тебя я не мог победить недавно во
сне, теперь же сон повторился и наяву. Чем бесполезно терзать
друг друга, не стать ли нам лучше друзьями, как и повелели мне
боги?
-- Да и ты могуч, Гильгамеш. А я-то считал, что справлюсь
с любым, кто живет на земле, кроме Хумбабы. Я готов стать твоим
другом. Только ответь мне, стоит ли громоздить эту стену вокруг
Урука до неба, если она превращает в несчастье жизнь его
жителей? Скажи мне, что ты согласен остановиться в своем
увлечении, и я назовусь твоим другом и братом.
-- Энкиду, вижу боги не зря послали тебя, -- проговорил
Гильгамеш. -- Я согласен. Пусть сегодняшний день станет
последним в постройке стены. Будем же братьями!
После этих слов два великана помогли подняться друг другу,
обнялись, поцеловались и поклялись быть навеки друзьями.
Гильгамеш, едва держась на ногах от усталости, отвел
Энкиду в покои для почетных гостей. Там Энкиду спал день, ночь
и следующий день. Сам же Гильгамеш, верховный жрец Урука,
приняв омовение, умастив тело душистым елеем, снова вернулся в
покои богини Ишхар. Каждый знает, что человек перед богами
должен предстать чистым душою и телом. И Гильгамеш делал все,
что положено, чтобы и эта богиня не забыла оказать свои милости
для Урука.
Жители, не услышав утреннего барабана, призывающего их на
работы, слегка растерялись, но по привычке вышли на улицы. Так
и стояли они, переговариваясь друг с другом, не зная куда идти
и чем заниматься, пока к ним не спустился глашатай.
-- Боги довольны стеною Урука, ее высотою и толщиной! --
объявил глашатай. -- И с этого дня каждый возвращается к тем
делам, которые он оставил. Горшечники могут лепить горшки,
корабельщики -- строить суда, купцы -- отплывать в дальние
страны, супруги -- радовать друг друга своею любовью.
И был праздник в каждой семье. Всякий благодарил богов,
царя Гильгамеша и пришедшего из степи великана Энкиду.
А Гильгамеш сказал своему новому другу:
-- Пойдем, я хочу показать тебя матери.
* * *
-- Я хочу показать тебя матери, -- сказал Гильгамеш и
повел нового друга к той, кого при жизни считали уже
полубогиней.
Робко вошли они в сумеречные покои Нинсун.
Светильники вдоль стены отбрасывали мигающий свет на
каменные фигуры семейных предков -- богов. Там, в середине
горел вечным огнем главный светильник -- он освещал фигуру
того, кто запомнился многим как человек, как великий герой и
правитель Урука, принесший городу много славных побед. То был
Лугальбанда, отец Гильгамеша.
В глубине покоев, что звались Эгальмахом, в широком
плетеном кресле полулежала та, что хранила спокойную мудрость и
печаль по ушедшему мужу.
Тихо подвел к ней за руку друга своего Гильгамеш.
-- Мать моя, всеведущая Нинсун! Я привел к тебе Энкиду, о
котором ты сама рассказала мне. Взгляни же на того, кого боги
