Сказки - В Воскобойников

Блистательный Гильгамеш

     Валерий Воскобойников.
     Блистательный Гильгамеш


     Гильгамеш   --   это   первый   (реально   живший)   герой
человечества,  о  котором  более  пяти  тысяч  лет  назад  были
записаны песни и сказания. Рискуя  собой,  он  пытался  познать
тайну жизни и смерти, так и не открытую до сих пор.
     Повесть  "Блистательный  Гильгамеш"  написана  по  мотивам
древнешумерского и аккадского эпоса.


     Оглавление
     Часть первая
     Часть вторая
     Часть третья
     Часть четвертая
     Часть пятая

     Великая и древнейшая история, случившаяся за 2800  лет  до
Рождества  Христова  и  записанная  со  слов  Син-Лики-Уннинни,
заклинателя, в середине II тысячелетия до н.э.

     Часть первая

     В те дни боги не забывали о людях и часто вмешивались в их
жизнь. Иногда они навещали  жилища  людей,  и  тогда  рождались
герои,  великие  цари  и  богатыри.  Кто  не  знает  о подвигах
Энмеркара, Лугальбанды и Гильгамеша? А ведь в человеческом теле
этих славных царей билась кровь богов и богинь!
     В те дни люди еще помнили о страшном бедствии -- всемирном
потопе, который наслали на них боги в наказание за дурные мысли
и злые  поступки.  Спустя  недолгое  время  после  потопа  боги
показали  царю Энмеркару письменные знаки на глиняных таблицах.
Эти знаки вернее человеческой памяти передавали мысли  и  слова
людей.  С  тех  пор  каждый  черноголовый умеет записывать свои
мысли и делать расчеты. Записи сохраняют память о великих делах
наших царей, о жизни наших отцов,  с  их  помощью  мы  возносим
угодные богам молитвы.
     И  я,  Син-лики-уннини,  заклинатель, с помощью письменных
знаков расскажу вам многое  из  того,  что  знаю  о  тех  днях,
далеких  и  близких.  Столь  далеких,  что истлевшие тысячу лет
назад останки предков кажутся моложе  этого  времени,  и  столь
близких, что уже сегодняшнее утро старше их.
     Я  расскажу  вам о городе, лучше которого ни боги, ни люди
еще  не  построили.  Повелителем  его  был  блистательный  царь
Гильгамеш.  Из этого города произошел и мой собственный предок.
Он первым в роду из простых писцов достиг  высокого  жреческого
звания  --  стал  умастителем  священного  сосуда.  По  записям
предка, приблизившегося к самому Гильгамешу,  а  записи  эти  в
нашей  семье  передавались  из  века  в века, я и составил свой
рассказ о великом городе Уруке.
     Поднимись же рано утром на стены этого города!
     * * *
     Поднимись же рано  утром  на  стены  этого  города,  и  ты
увидишь, как он красив!
     Желтые  воды  могучей  реки,  иногда  ее  называют Евфрат,
омывают его стены. От реки в стороны  идут  каналы,  большие  и
малые.  По  большим  каналам плывут тростниковые суда, груженые
всевозможным товаром. В малых  --  плещется  рыба,  они  питают
водой  поля,  огороды  и  рощи  финиковых  пальм. Каналы эти по
велению богов выкопали люди.
     В городе еще не забил  утренний  барабан,  поднимающий  на
общественные  работы, а на полях, огородах уже копошатся люди в
набедренных повязках из пальмовых  листьев  --  зачем  им  иные
одежды?  Вдали,  еле  видимые,  медленно  переходят  с места на
место, щиплют траву стада овец и коров.
     Теперь повернись спиной ко всему, что выращивают люди  для
пропитания  богов,  взгляни  на  город  и  замри  от радостного
восхищения.
     В центре, на холме, ты увидишь возносящийся к  небу  белый
храм,  жилище  богов,  Эану.  Говорят,  на свете не было ничего
красивей этого храма. Его опоясывают высокие стены. Там же,  за
стенами, стоят и другие храмы, жилища других богов.
     Многие  жрецы  и  жрицы прислуживают богам в этих храмах и
дома их рядом с  домами  богов.  И  рядом  огромные  амбары  --
хранилища всего, что добыли, вырастили и наработали люди.
     Ниже,  вблизи городской стены, люди построили жилища и для
себя. Дома их слеплены из глины и  тростника  или  выложены  из
красных   кирпичей,   которые  долго  сохли  на  солнце.  Здесь
рождаются по воле богов, вырастают, радуются  жизни  и  умирают
пекари  и  кузнецы,  гранильщики  камней  и  горшечники. Оттуда
доносятся крики ослов, визг поросят. Рабыни с утра  до  вечера,
сидя на глиняном полу, перетирают в ступах зерно. Хозяйки домов
пекут  в  круглых  печах  лепешки,  мужчины, встав по барабану,
наскоро глотают пищу, приготовленную матерями и женами, выходят
на улицы, направляясь на общественные работы, дети -- спешат  в
свои школы.
     Взгляни,  сколь  красивы  они  -- эти люди, жители города,
который боги назвали Уруком! В мире не было народа  приветливей
и веселее.
     Но  если ты увидишь на улице их царя, Гильгамеша, то сразу
поймешь, что он -- лучший из всех царей, которые  жили  прежде,
он  самый  красивый  и  самый  могучий  из всех, кто рождался в
Уруке.
     Только стало печальным его лицо.
     * * *
     Только стало печальным его лицо.  Новая  забота  пришла  в
город Урук, новая тревога.
     Прежде  под  водительством  Энмеркара  и Лугальбанды воины
Урука ходили походом на дальние земли. Теперь же война пришла к
ним. Принесли тревогу послы  из  города  Киша.  Послы  приплыли
вечером  на  корабле  по  Евфрату. Большой корабль из плетеного
тростника с тростниковым парусом причалил  у  почетного  места,
где приставали суда самых уважаемых.
     Послам  из города Киша от тамошнего царя Агги было оказано
гостеприимство, их  встретили  жрецы  из  храма  богини  Иштар,
покровительницы  Урука  и  бога Шамаша, чья кровь течет в самом
Гильгамеше. Послам отвели богатый дом для гостей у стен  храма.
Их  не  спрашивали,  с чем приплыли они, с какими посланиями от
своего царя. Придет время и послы  сами  вручат  свои  глиняные
таблички.
     Но   Гильгамеш  понял  все,  едва  доложили  ему  об  этом
посольстве. Царь Агга предлагает войну.
     А послы не спешили. Они принесли жертвы богам Урука,  ведь
это были и их боги.
     По  всем  правилам  зарезали  козлят  на  больших открытых
жертвенных столах у храма Иштар, ссыпали в кладовые  при  храме
пшеницу, которую растили на полях у Киша.
     Весь  день  Гильгамешу,  еще  ни разу не видевшему послов,
доносили о каждом их шаге. Лишь к вечеру, когда  спала  дневная
жара,  послы  заявили  сопровождавшим их служителям храмов, что
они хотят говорить с самим царем и верховным жрецом Урука.
     Гильгамеш принял их в новом доме, этот дом когда-то  начал
строить  его  отец,  ставший  теперь  богом,  царь Лугальбанда.
Немногие дома в городе были выстроены из белого камня, но не  в
каждом доме и принимают послов от самого царя Агги.
     Во  всех городах на великой желтой реке Евфрат один язык и
одни боги.  Ведь  живет  в  них  один  народ  --  черноголовые,
приплывшие  сюда  с  райского острова Дильмун. Но только цари у
них разные. А царь города Киша издавна  почитался  главным  над
всеми царями.
     Учтиво   принял  Гильгамеш  послов.  Молчаливые  работники
выставили на столы угощения в дорогой посуде -- чашах из золота
и роскошно разрисованных глиняных блюдцах. Козий  сыр,  финики,
рыбу,  запеченную  в  листьях,  сохранившие тепло печи лепешки,
шипучий напиток из ячменя -- сикеру, холодную,  прозрачную  как
хрусталь воду, поднятую из царского колодца.
     Склонились  послы  перед высоким троном царя Гильгамеша, а
потом старший  из  них  вынул  из  дорожного  плетеного  короба
плетеную  коробку  поменьше,  а  оттуда  --  глиняные таблички,
послание Агги.
     Агга же требовал невозможного.
     И тогда Гильгамеш воскликнул:
     -- О, великий Ан, бог неба!
     * * *
     "О, великий Ан, бог неба!
     Что в этой жизни значу я, названный родителями  Аннабидуг,
что  звучит,  как  "На  небе  он  хорош",  я -- молодой жрец, с
рождения предназначенный храму бога небес,  и  что  значит  мой
царь  Гильгамеш,  в  ком  течет  кровь великих богов!" -- такие
слова изобразил мой предок, Аннабидуг, на  глиняных  табличках,
хранимых  как  самое  святое  в  нашей семье. И вот его рассказ
дальше:
     Я следил за Гильгамешем издалека с  детства,  а  он  и  не
догадывался,  что я такой, как есть, живу с ним на одной земле,
в одном городе. Как я мечтал, чтобы он хотя бы взглядом однажды
остановился на мне, а еще лучше -- улыбнулся  и  сказал  доброе
слово. И такое однажды случилось.
     Но  сейчас  не  о  том. Слишком суровый пришел день, чтобы
мне, молодому жрецу из храма Ана думать лишь  о  себе.  Слишком
близка опасность.
     Большой  корабль  с  послами от царя Агги стоял у причала.
Послы отказались от жилища,  которое  гостеприимно  приготовили
для  них  наши слуги храмов. Послы ночуют на корабле, а корабль
стерегут угрюмые воины с длинными копьями.
     Уже весь  город  знал  о  послании  Агги  нашему  любимому
Гильгамешу.  Агга  требует,  чтобы  мы  завтра  с  утра  начали
разрушать стену -- ту самую стену, которую по велению  богов  и
приказу Гильгамеша горожане строили несколько лет жизни.
     "Зачем вам стена? Разве я хищный зверь и собираюсь напасть
на вас?  Или  вы  решились не послушаться моих добрых желаний и
надеетесь укрыться от моих  воинов  за  этой  стеной?"  --  Так
вопрошал  Агга,  повелитель Киша в послании. -- Не хотите ли вы
ослушаться веления  наших  богов?  Ведь  это  по  их  воле  Киш
поставлен  старшим  над всеми городами черноголовых. Выстраивая
стену вокруг Урука, вы отделяетесь от моих взоров и противитесь
желаниям наших богов."
     Не много ли он захотел, этот Агга, спутав свое  желание  с
желанием  бога?  Да,  на  великой  реке Евфрат ни один город не
окружал  себя  боевыми  стенами.  Гильгамеш  --  первый   царь,
которому   сам  Шамаш  сообщил  свое  пожелание:  собрать  всех
горожан, провести линию вокруг  города  и  начать  то,  что  мы
строим  уже  несколько лет. Города на реке Евфрат беззащитны от
любого нашествия хищных людей, словно  дом  без  двери,  словно
воин  --  обнаженный  и  без оружия. И только Урук, огражденный
стеною стал теперь неприступным.
     "Зачем вам нужны новые колодцы? -- Вопрошал царь Агга.  --
Разве  копателям  земли  больше нечем заняться? Отчего же тогда
третий год вы не посылаете в Киш корабли, груженые зерном? Я-то
прожил бы и без вашего зерна, но так угодно богам, чтобы каждый
город посылал старшему своему брату, Кишу, хлеб нового урожая и
тем подтверждал, что чтит волю бессмертных богов.
     Перестань копать на холмах колодцы, вышли корабль,  полный
зерна  и  сломай  немедленно стену, что выстроил вокруг города.
Только этим, Гильгамеш,  ты  докажешь,  что  правильно  служишь
богам!  Иначе мне придется привести своих воинов. И тогда уже я
сам научу тебя исполнять волю тех, кто создал нас!"
     Такое послание получил Гильгамеш.
     * * *
     Такое послание получил Гильгамеш и сказал о нем на  совете
старейшин.
     Я  --  лишь молодой служитель бога неба и для меня не было
места на совете рядом с теми, кого знал весь город.
     Но слухи, как ветер, -- их задержать  невозможно.  К  тому
времени,  когда  спала жара, а великий Шамаш стал опускаться на
край земли, за Евфрат, решение совета  уже  обсуждали  во  всех
домах.
     --  Не  поддадимся  угрозам  Агги,  --  говорил  Гильгамеш
старейшинам, сидевшим на  земле  вокруг  него  на  подстеленных
циновках.  Рядом возвышались стены Эанны, жилища богов. Под его
стенами на небольшой площади собирался совет. --  Нам  помогают
боги, -- продолжал Гильгамеш. -- С нами великий Ан, бог неба, с
нами  сама Иштар, приносящая земле и людям плодородие и любовь.
Это их желание сообщил мне Шамаш, когда мы  начали  огораживать
город  стеной.  Это  по  их  воле  я  приказал копать на холмах
колодцы и строить там новые  поселения.  Пусть  Агга  попробует
привести  к  нам  воинов.  Я  сам  пойду на битву впереди наших
жителей. Мы сожжем его  корабли,  а  его  воины  станут  у  нас
рабами.  Сам  возгордившийся  Агга  станет  нашим  слугой. Боги
помогают нам, а не ему, и мы подтвердим  это!  --  так  говорил
Гильгамеш.
     Но  самые  старые  из  тех,  кого  знал весь город, думали
иначе.
     Рабы, люди обычные -- ходили почти голые -- лишь  прикрыты
срамные места.
     Богатые  с  юных  лет учились набрасывать белые покрывала,
сотканные из тонкой  шерсти  овец,  расшитые  красной  бахромой
снизу.  Их  перекидывали  через  левое  плечо,  так  что первое
оставалось  свободным  и  зажимали   костяной   или   бронзовой
застежкой на груди. Самым знатным храмовые работники -- портные
шили особое одеяние, расшитое ярко-голубыми лоскутками материи.
Лишь царю, да нескольким старшим жрецам дозволялось носить его.
     Здесь,  на совете, не было ни одного обнаженного -- только
в белых одеждах со строгими складками, да в таких же,  расшитых
голубыми кусками материи.
     Главный  храм,  гордость Урука, Эана, возвышался за спиной
Гильгамеша. За храмом горой вырастал Зиккурат. Гильгамеш собрал
старейшин на площади, где по  краям  полукругом  стояли  статуи
наших   богов,  украшенные  серебром,  золотом  и  драгоценными
каменьями. Среди богов были  и  цари  нмеркар,  Лугальбанда  --
предки  самого  Гильгамеша. Совершив на земле великие дела, они
стали богами в загробном мире.
     Справа, на краю площади была священная  кухня  --  широкие
глиняные  столы  для  разделки  жертвенных  животных,  колодец,
жаровня. Слева -- пекарня.
     Сюда, на площадь под нижним храмом собирались для  молений
перед  богами.  Выше  их,  в  храм  главных  богов входили лишь
посвященные.  И  была  площадь  рядом  с  небом,   на   вершине
Зиккурата. К ней, одна за другой, вели три лестницы с каменными
ступенями. На ту пощадь, словно крышу под небом, сходили иногда
боги,  присматривающие  за  нашей  жизнью.  И  для бесед с ними
поднимался только  один  смертный  --  верховный  жрец  и  царь
Гильгамеш.
     Да еще была ночь -- праздник богини Иштар, покровительницы
Урука,  и  тогда  на  эту площадку поднималась жрица -- та, что
собой заменяла вечно юную богиню. И весь город с площади  перед
нижним  храмом  наблюдал  за  торжественным танцем Гильгамеша и
юной богини, за их священным браком, потому что от  этой  ночи,
от  священного  брака  главного жреца и утренней звезды зависел
весь урожай, который зрел на полях, весь приплод овец, коров  и
коз,  пасшихся в степи, рыбы, бултыхающейся в каналах. Рождение
каждого нового существа в нашем городе зависело  от  того,  как
исполнет священный брак с юной богиней царь и жрец Гильгамеш.
     Теперь же Гильгамеш стоял на площади перед старейшинами, и
многие  из  них  были не согласны с ним. Они сидели молча, лишь
ветер шевелил их одежды.
     Наконец поднялся старик Эйнацир, один  из  старших  жрецов
богини  Иштар.  Его  считали стариком еще в те годы, когда я не
родился.  Он  ыбл   родственником   Гильгамеша,   братом   царя
Лугальбанды и говорят, что когда-то их называли соперниками.
     Был он длинен, худ, всегда глдко выбрит и бледен, расшитое
голубям одеяние трепыхалось на нем, как на жерди.
     --  Ты  слишком  юн, Гильгамеш, и потому самонадеян, -- он
сказал это спокойно и негромко, но так, чтобы слышали все. -- У
царя Агги множество воинов, ему послушны города Шумера,  с  ним
дружат  дикие  люди гор. В храмах его города собраны подношения
от наших отцов и дедов. И всякий знает, что после потопа именно
Киш был назначен богами старшим среди городов. Если Агга одарит
выликую  Иштар  роскошными  украшениями,  если  он  смутит   ее
пламенными  словами молитв, если юная Иштар отвернется от тебя,
Гильгамеш, кто защитит город? -- Старый  Эйнацир  посмотрел  на
Гильгамеша  сурово,  но царь не ответил, потому что жрец еще не
закончил. -- Мы жили при царе Энмеркаре, мы жили при воем отце,
Лугальбанде, который стал теперь  богом,  и  было  нам  хорошо,
Гильгамеш.  Мы  не  копали  колодцы  на холмах и не строили там
поселения, мы не громоздили вокруг  города  высокие  стены,  но
зато  жили  в  дружбе  с  царями Киша. Если Агга напостит диких
воинов с гор  на  наш  город,  что  станет  с  нашими  храмами,
Гильгамеш?  Что  станет с жителями? У нас не будет ни людей, ни
храмов, а мы сами превратимся в  рабов,  если  останемся  живы.
ведь ты не хочешь этого, Гильгамеш? Подчинись же Агге!
     * * *
     "Подчинись   же   Агге!"   --   эти  слова,  произнесенные
одряхлевшим жрецом на  совете  старейшин,  скоро  узнал  каждый
мужчина города.
     --  Я  услышал  твои  мысли,  -- ответил тогда Гильгамеш и
гордо выпрямился. -- Ты состарился,  Эйнацир,  и  боишься,  что
твои  молитвы  прозвучат  не  так  громко, как молитвы агги. Не
думаю, что юной Иштар так уж приятно  разглядывать  тело  столь
дряхлого  жреца  в  своем храме, -- он был царем и мог говорить
так. -- Вижу, что среди вас немало согласных  с  Эйнациром.  Но
ваши слова -- это не слова богов и даже не слова жителей Урука.
Послушаем же, что скажет нам город.
     Никто  кроме  него  на такое бы не осмелился. Гильгамеш же
послал  глашатая  в   город.   И   глашатай   спустился   вниз,
останавливаясь  на  каждой  улице,  бил  в  барабан, объявлял о
собрании. Он был здоровенным парнем из рабов, шлепел по красной
пыли босыми ногами, в одном лишь набедреннике, а когда  разевал
огромную  свою пасть, могло показаться, что то ревет бык, но не
человек.
     Многие только вернулись с работ -- кто с полей,  огородов,
кто с корзинами рыбы, кто с построек. Не все успели съесть свои
лепешки  и  выпить сикеры. Даже ноги омыть успели не все. Но на
зов глашатая откликнулись сразу.
     От каждой большой семьи, от  каждого  рода  шли  торопливо
мужчины  по  улицам,  зрелые  отцы и недавно женатые парни, шли
серьезные, хмурые, потому что знали, о чем спросит их Гильгамеш
и знали уже свой ответ.
     Никогда при моей жизни не было такого,  чтобы  на  площади
перед  храмом  собравшиеся от каждой семьи мужчины, решали свою
судьбу, судьбу города и судьбу своего царя. И при  жизни  наших
отцов тоже такого не было.
     Шамаш,  бог  управляющий  солнцем,  приустав, собирался ко
сну. Солнце стояло низко -- приятное время, когда тело  ощущает
нежную прохладу, а стены храма излучают жар, собранный за день.
     Мужчины,  заполнившие  площадь,  нетерпеливо  ждали, когда
обратится к ним Гильгамеш.
     Даже рабы прислали своих. С тех  пор  и  пошла  поговорка:
"Раб, живущий в Уруке, не обязательно хочет быть рабом в Кише".
     И  едва Гильгамеш, стоявший на каменных ступенях у входа в
храм, в парадной своей царской одежде, сказал о послании  Агги,
как вся площадь заволновалась.
     --  Нет! Нет! Нет! Мы не подчинимся Агге! -- кричали люди.
-- Мы не разрушим стену! Мы не засыпем колодцы!  Его  воины  --
трусливые грязные шакалы! Веди нас на войну, Гильгамеш!
     -- Послы от агги засели на корабле. Они едят жареную рыбу.
На корабле  у  них много красивых вещей! -- выкрикнул кто-то на
площади. -- Бежим к пристани, сожжем их корабль, утопим  послов
в  реке,  а  их  пожитки  станут  нашей добычей! -- И несколько
молодых рабов бросились по узкой улице вниз к пристани.
     -- Догоните и верните  их  назад!  --  приказал  Гильгамеш
воинам. -- Не мы начинаем эту войну, -- обратился он к людям на
площади.  --  Быть  может  Агга  одумается, захочет стать нашим
другом, в чем же тогда виноваты послы?
     Гильгамеш приказал:
     Всем жрецам разойтись по храмам, принести жертвы  богам  и
рассказать им обо всем, что случилось в городе.
     --  Уверен,  боги  помогут  нам,  а  не  Агге,  --  сказал
Гильгамеш.
     Всем оружейникам готовить оружие, чтобы хватило на каждого
из мужчин города. Из мотыги и серпа тоже можно  отковать  топор
или кинжал.
     Всем мужчинам учиться у воинов боевым приемам.
     Пастухам  отогнать  стада  так  далеко  от города в степь,
чтобы самый зоркий не смог их увидеть.
     Морякам собраться и увести  корабли.  Женщинам  заготовить
больше  муки  и  напечь  лепешек.  Когда  подойдут враги, город
станут защищать все и некогда будет печь лепешки.
     Дело нашлось для каждого. В каждой семье женщины вместе  с
рабынями  шили  кожаные подшлмники, плели боевые сети. Мужчины,
получив  оружие,  собирались   группами   и   упражнялись   под
руководством опытных воинов.
     Мы  же  приносили  жертвы  в своих храмах, просили у богов
помощи. И боги обещали нам ее.
     Лишь одна мысль мучала меня: точно  такие  же  жрецы  Агги
молят  тех же богов о помощи, приносят им жертвы, и неужели там
в их храмах наши общие боги тоже обещают  им  помощь?  Но  я  с
ужасом гнал эту мысль прочь как недостойную. Человеку, несущему
подобную мысль нельзя вставать перед богом.
     Корабль  с послами отплыл наутро после собрания жителей, и
все мы ждали войну.
     * * *
     Все мы ждали войну и она пришла. На пятый  день  прибежали
гонцы,  выставленные  Гильгамешем  на  дальних берегах реки. То
были молодые  длинноногие  воины,  и  они  первыми  сообщили  о
плывущих кораблях царя Агги.
     Половины  дня  хватило,  чтобы  собрать  всех работников с
полей, огородов за стены города, а стада отогнать еще дальше.
     Скоро  каждый,  поднявшийся  на   городскую   стену,   мог
разглядеть  множество  кораблей,  спускающихся по Евфрату. Не с
дружескими подарками шли они к нам.
     Дикие люди в косматых шапках, сшитых из  шкур  неизвестных
зверей,  топтпли  наши  огороды, жгли наши поля и плясали ночью
вокруг костров, потрясая  копьями.  Ими  пугал  нас  властитель
Киша,  их  и  привел он, чтобы сломать наши стены а нас сделать
рабами.
     И своих  воинов  у  него  было  множество.  Они  мало  чем
отличались  от  любого  черноголового,  разве  что лица их были
тубы, угрюмы, злобны.
     Утром все они, вытащив корабли на  берег,  подступили  под
стены города, грозили нам кулаками и копьями, выкрикивали такие
оскорбления,  которые  у нас даже несмышленый ребенок не посмел
бы произнести вслух. Но что они  смогли  сделать  против  наших
стен?  Некоторые  из них попробовали проломить ворота. Только и
это оказалось им не под силу. Ворота, сделанные оружейниками  и
плотниками   из  ливанского  кедра,  на  семи  запорах,  обитые
бронзовыми листами, даже не дрогнули.
     -- Врагов много, они снуют по нашим полям, как саранча, но
мы справимся с ними, -- объявил Гильгамеш, -- я сам поведу  вас
на битву.
     И мы знали -- с Гильгамешем мы победим.
     * * *
     И мы знали, с Гильгамешем мы победим.
     Сам  же  Гильгамеш  попытался  в  последний раз решить все
добрым миром.
     Отважный Бирхуртур, пожилой  богатырь,  воспитатель  царя,
согласился  пойти  послом  к Агге. Тут-то и призвали меня. И я,
недостойный, снова приближен был к Гильгамешу. А понадобился я,
потому что Гильгамеш решил написать Агге послание. Царь же  наш
помнил, кого в городе боги одарили самым красивым почерком.
     Отряды  вражеских воинов бесновались под стенами города, а
Гильгамеш был спокоен и добр.
     -- Бери, Аннабидуг, табличку, бери тростниковую палочку  и
пиши,  --  сказал  он,  когда  я  предстал  перед  ними  в  его
просторных покоях. -- Пиши же, -- и он приянлся диктовать.
     Я писал и удивлялся мудрости  Гильгамеша.  Велик  был  наш
царь  своим  мужеством,  но  и  по  способности  видеть глубину
человеческих мыслей ему не было равных.
     "Что станет  с  тобою,  если  ты  решишься  на  битву?  --
Спрашивал  Гильгамеш Агге, сына Энмебарагеси. -- Допустим, боги
позволят тебе вытоптать наши поля, сломать  стену  и  разрушить
храмы,  в  чем  я  сомневаюсь.  Но,  допустим, что ты добьешься
этого.  Ты  станешь  владельцем  непригодной  к  посеву  земли,
глиняных  развалин  и  нескольких  сотен  рабов,  мечтающих  об
отмщении. Но главное  --  сама  богиня  Иштар,  покровительница
Урука,  сам  бог  небес  Ан,  сам Шамаш, чья кровь течет в моем
теле, будут мстить тебе и твоим детям, пока не пресечется  твой
род.  А  ведь  может  статься,  что  победим мы. Мы сожжем твои
корабли, убьем твоих воинов и убьем тебя.  Подумай  --  это  ли
тебе  нужно?  Не  лучше  ли  стать  нам  братьями?  Тогда  наши
богатства увеличатся вдвое. С нашим  могуществом  не  сравнится
никто, и все боги Шумера будут оберегать наших людей.
     Подумай и реши. Я же готов стать твоим братом".
     * * *
     "Я  же готов стать твоим братом", -- так закончил послание
к Агге Гильгамеш и взял из моих рук табличку.
     Мои знаки бывают красивы всегда, а сейчас, перед царем,  в
этот важный день, я старался особенно и был горд своей работой.
     --  Тебя  хвалят  не  зря,  -- сказал Гильгамеш, перечитав
табличку, -- пусть и Агга узнает, сколь искусны в писании  наши
люди. Пусть поймет, что не менее искустны они и в битве.
     Табличку   мою,  быстро  просушив,  поместили  в  плетеную
коробку и отнесли к отважному Бирхуртуру.
     По городу все мужчины и даже дети ходили с  оружием.  Лишь
один  Бирхуртур  подошел  к тяжелым воротам без меча, палицы, и
кинжала.  Воины,  охранявшие  вход,  расступились  перед   ним.
Работники,  ведавшие воротами, приоткрыли их лишь на миг, чтобы
Бирхуртур успел протиснуть могучее свое тело.  И  сразу  ворота
захлопнулись.  Гильгамеш  совершал  в  храме  жертвоприношение,
когда Бирхуртур шагнул от городской стены навстречу врагам.
     -- Я посол, меня послал наш царь Гильгамеш к  вашему  царю
Агге, -- успел он сказать.
     Как  повела  бы  себя  стая  шакалов,  если  бы  от  имень
затравленных ими овец вышла бы одна для переговоров?
     Дикие  люди  гор,  словно  шакалы,  не  имели  понятия   о
правильном  поведении.  Они  накинулись  на  Бирхуртура и стали
терзать его тело. С любым из  них  пожилой  богатырь  легко  бы
справился  в  битве  один  на  один.  Но их было множество. Они
повалили его на землю,  кололи  копьями,  били  босыми  ногами.
Потом поволокли по земле к месту, где стоял царь Агга.
     Царь Агга смотрел на стену.
     * * *
     Царь  Агга  смотрел  на  стену, а к нему волокли отважного
Бирхуртура. Все это  видели  мы,  жители  города,  стоявшие  на
стене.
     --  А  ну-ка, мерзкий раб, скажи мне, кто из людей там, на
стене, твой Гильгамеш?  --  спросил  Агга,  когда  истерзанного
посла положили у его ног.
     Даже  связанного  они  боялись его. Несколько диких воинов
приподняли богатыря и поставили перед своим царем,  по-прежнему
не отпуская его рук.
     --  Сначала  прочти  табличку,  Агга,  сын Энмебарагеси, и
скажи твоим воинам, чтобы они освободили меня.
     Тут же один из вражеских воинов  хлестнул  посла  по  лицу
плетью, той, что погоняют скот.
     --   Не   зря   говорят,   что   жители   Урука  грязны  и
невежественны, они даже не научены говорить с царями.
     -- С царем я разговариваю каждый день, -- ответил отважный
Бирхуртур, не дрогнув, даже не моргнув от удара плетью, и знаю,
что царя прежде всего отличает особое благородство.  Прочти  же
послание  Гильгамеша!  --  и богатырь достал из-под разорванной
одежды коробочку с табличкой.
     Агга вынул эту табличку, усмехнулся, бросил себе под  ноги
и стал топтать.
     --  Вот что я сделал с посланием твоего царя и то же самое
я сделаю с ним, если он  не  согласится  склонить  передо  мною
голову.  Отвечай,  мерзкий раб, тот воин, что стоит отдельно на
стене, это и есть Гильгамеш?
     Бирхуртур лишь улыбнулся разбитыми губами.
     -- Жаль, что ты не знаешь, как выглядит наш царь, иначе бы
ты никогда не осмелился высадиться с войском на наш берег.
     Гильгамеш в это время закончил последнее моление в храме и
получил напутствие от предка своего, солнечного Шамаша.  Теперь
он знал, как победить несметное войско Агги.
     * * *
     Теперь он знал, как победить несметное войско Агги.
     Я  же в это время спустился с городской стены и направился
в храм, великий Эану, исполнять обязанность младшего жреца бога
небес. Кругом меня на улицах все мужчины были вооружены, и лишь
один я шел безоружным. Мне казалось, что жители глядят на  меня
с  презрением,  словно  я не обязанность иду исполнять, а бегу,
убоявшись опасности. Невольно, поднимаясь к храму, я свернул на
узкую улочку к дому, где жила красавица Алайя.
     А может быть и специально я завернул к ее дому --  ведь  я
давно уже понял: день для меня без радости, если я не увижу эту
приветливую  девушку.  Она  жила  в  бедном  домишке с дырявыми
глиняными стенами вместе с матерью -- слепой и дряхлой.
     Много лет назад,  был  я  тогда  еще  учеником,  мой  отец
встретил  при  входе в город слепую женщину с лицом, на котором
едва зажили раны. Женщина держала за руки двух  девочек,  одну,
постарше,  звали  Шамхат,  другую  -- Алайя. Ее мужа, пастуха и
охотника убила тигрица, и та же тигрица провела когтями по лицу
женщины. Добрые люди помогли им дойти до города. В городе же  у
них не было ничего -- ни крыши, ни очага, ни постели.
     Обычно  человек,  попавший  в  такую  беду, продает себя в
рабы, навсегда или на  несколько  лет.  Но  кому  нужна  слепая
рабыня?  Продать  же  девочек  женщина отказалась, да и слишком
малы они были тогда. Отец вместе с соседями  как  мог,  помогал
ей.  Им нашли даже дом, в котором незадолго до этого умерли все
жильцы от неизвестной болезни и его никто не  спешил  занимать.
Слепая  оказалась искусной в вязании сетей и кое-как они жили в
том доме. Я же нередко приносил им  завернутые  в  лист  теплые
лепешки  из  нашего  очага.  С  годами  старшая  дочь,  Шамхат,
превратилась в знаменитую городскую красавицу, веселую женщину,
радующую мужчин при храме Иштар. У женщины, не вышедшей  замуж,
одна дорога -- в храм богини любви.
     Мысль,  что  и младшую, Алайю, ждет тот же путь, не давала
мне спокойно жить уже давно, но я не смел заговорить  о  том  в
собственном доме, потому что и наша семья неожиданно обеднела.
     Я  поднимался по узкой улочке, где с трудом расходятся два
осла, здесь прохожих не было, и мне не надо было  стыдиться  их
взглядов.  И  хотя  я  должен  был спешить в храм, я заглянул к
Алайе.
     -- Аннабидуг! -- радостно встретила  меня  девушка,  --  я
ждала  тебя  с утра, как хорошо, что ты пришел. -- Она оглядела
мою  одежду  --  кусок  грубоватой   шерстяной   ткани,   плохо
выбеленный,  брошеный  через  плечо.  -- Я подумала, вдруг тебе
понадобится вооружение и приготовила его.
     -- Вооружение? -- переспросил  я  растерянно,  потому  что
лучшего подарка мне не мог бы в этот день дать никто.
     -- Смотри, я связала для тебя боевую ловчую сеть, сшила из
кожи шлем  и  защитную кожу на грудь, ничего что кожа из кусков
-- зато она толстая, бычья, и ее не так-то легко пробить.
     Она одна помнила, как искусен я был в набрасывании  ловчей
сети!
     -- Когда ты успела все это приготовить? -- поразился я. --
Или ты  не  исполняла  дневные  работы,  как все другие женщины
города?
     -- А разве ночью не светит луна?  --  засмеялась  в  ответ
Алайя.  -- Или ты об этом забыл? Луна мне и помогала. Или ты не
мечтал об оружии, поднимаясь по моей улице к храму?
     -- Я... Я мечтал, -- проговорил я растерянно.
     -- Так надевай же быстро его и становись вместе с воинами,
которых поведет Гильгамеш. Только помни, что в этом городе есть
девушка, которая просит богов сохранить твою жизнь...
     Одного мгновения хватило мне, чтобы надеть боевой  кожаный
шлем, защитную кожу на грудь и взять ловчую сеть.
     -- Удачи тебе, рыбак! -- крикнула Алайя на прощание, когда
я уже спускался по ее улице к городским воротам.
     На площади недалеко от ворот Гильгамеш строил войска.
     Он  сменил  одежды  жреца  и царя на одежды воина. Золотой
шлем ослепительно блистал на его голове. С огромной  палицей  в
руках,  на  конце  ее  был  круглый  тяжелый  камень, усаженный
бронзовыми шипами, с длинным кинжалом на кожаной  перевязи,  он
был могуч и прекрасен.
     Уже  через  открытые  ворота  выбежали  легко  вооруженные
воины-копьеносцы. Они оттеснили врагов от прохода. За  ними  на
колесницах,  каждую  из  которых  несла  четверка боевых ослов,
промчались лучники. За ними Гильгамеш отправил отряд  тех,  кто
искусно владел сетью.
     -- Сети хороши против диких людей, -- сказал Гильгамеш. --
Запутавшись в них, они станут так истошно кричать, что напугают
каждого  из  своих.  Я  же  с  отрядом самых быстрых пробьюсь к
вражеским кораблям и подожгу их.  Это  нагонит  страху  на  все
войско.  Вражеские  воины  станут  бессмысленно  метаться между
кораблями в надежде  их  потушить.  Но  я  не  задержусь  около
кораблей.  Пусть они горят без меня, а враги их тушат. Сразу от
кораблей мы пробиваемся к Агге и захватываем его в сети. Потому
я и поставил самых  искусных  ловцов  рядом  с  собой.  --  Так
Гильгамеш обращался к воинам. И каждому отряду он объяснял, где
и  как драться с врагами. А воинами стали в этот день многие из
горожан.
     И тут Гильгамеш увидел меня.
     * * *
     И тут Гильгамеш увидел меня.  И  во  второй  раз  за  день
заговорил со мною.
     --  Аннабидуг! -- удивился царь. -- Или ты забыл, что твое
место в храме?  Кто  позволил  тебе  сменить  одежды  жреца  на
снаряжение  воина?  Передай  сеть другим и отправляйся на место
своего служения.
     В другой день я не осмелился  бы  спорить.  Также,  как  и
снять одежды, в которые торжественно одели меня при посвящении.
Но этот день был единственный, не похожий на другие.
     --  Гильгамеш, царь мой, наш предводитель. Разве ты сам не
сменил одежды верховного жреца на  одежды  воина?  Разве  не  в
твоих  руках боевое оружие? Позволь же и мне защитить мой город
с помощью сети, которой я научился владеть с детства, и ты  сам
знаешь, как я ею владею!
     Все  смотрели  на  меня  с  ужасом. Не каждый день младший
слуга бога Ана спорит с самим верховным жрецом.
     Но Гильгамеш неожиданно рассмеялся и хлопнул меня по плечу
рукой, затянутой в защитные кожи.
     -- Я знаю, Аннабидуг, твою смелость. Будешь в моем  отряде
и докажешь, что владеешь сетью так же искусно, как тростниковой
палочкой.
     Как я ему был благодарен в этот миг!
     А   он   уже   повернувшись  к  очередному  отряду  громко
командовал:
     -- На битву! К воротам!
     Я же шагнул ближе к Гильгамешу.
     * * *
     Я же шагнул ближе к Гильгамешу. В руках у меня была боевая
сеть. Кто-то незнакомый протянул мне пояс с бронзовым кинжалом.
     -- Смотри же, не упусти главную рыбу, -- сказал Гильгамеш,
еще раз мне улыбнувшись, -- на простых воинов  сеть  не  трать:
наше дело -- поймать самого царя.
     Крики  многих  людей,  стоны, глухие удары слышались из-за
ворот.
     Воины с тяжелым вооружением из нового  отряда  нетерпеливо
переминались, оглядывались на нас: скоро ли Гильгамеш пошлет их
в  битву.  Им казалось, что Гильгамеш чересчур медлит, что там,
за стенами, нужна немедленная подмога.
     -- Надо очистить место подальше от ворот, иначе мы  станем
долго пробиваться к кораблям, -- объяснил Гильгамеш.
     Наконец,  он  послал вперед и этот отряд. А следом за ними
сразу  двинулись  новые  колесницы,  каждая  из  которых   была
запряжена четверкой буйных ослов.
     Головы,  грудь  и  спины  ослов  были  одеты  в  кожи.  На
колесницах стояли по двое -- один  правил,  другой  стрелял  из
лука  по  врагам.  Следом за ними выбежал, теснясь в воротах, и
наш  отряд,  окруженный  воинами  с  копьями,  мечами,  боевыми
топорами.  Мы,  несколько  человек,  самых искусных во владении
сетью, бежали рядом с Гильгамешем, в центре.
     Тяжелые ворота закрылись и сердце мое на мгновение сжалось
от ужаса. Я впервые ощутил, как много  воинов  привел  с  собой
Агга.  Они  были  повсюду.  Все  наши  поля  и огороды были уже
вытоптаны.  Среди  них  --  и  поле  нашей  семьи.  Хорошо,   в
хранилищах храма были немалые запасы зерна, ведь даже если боги
дадут нам победу, нам не удастся собрать хорошего урожая.
     Но что значили для нас будущие урожаи, когда толпы врагов,
словно дикие звери, окружали наши отряды!
     Жители   моего  города:  горшечники,  плетельщики  корзин,
ткачи, медники и строители, свободные и рабы -- они  отбивались
отважно, но если бы их было хотя бы вдвое больше в этой битве!
     Неужели все мы к концу дня сделаемся рабами Агги?
     Гильгамеш и тут понял нашу тревогу и потому прокричал:
     -- За мной, храбрые львы! Не отставать!
     Враги не догадывались о его хитроумном плане.
     * * *
     Враги не догадывались о его хитроумном плане. Они защищали
своего царя, а надо было помнить и о кораблях.
     Пробежав  до  кораблей  половину  пути, Гильгамеш направил
воинов на колесницах к Агге. Дикие, те, кого Агга привел с гор,
не видели прежде боевых  колесниц  и  потому  сначала  уступали
боевым  ослам дорогу. Их пугал сам вид разъяренных животных, их
оскаленные морды, кто-то из них крикнул,  что  это  злые  духи,
приняв обличье животных, сражаются вместе с нами.
     Потом,  им  удалось  подбить  двум передовым ослам ноги, и
хотя они  сами  тут  же  были  растоптаны,  наезднику  пришлось
обрубать упряжь, чтобы освободиться от упавших животных.
     Дикие,   увидев   это,  приободрились.  Все  они  огромной
беспорядочной толпой собрались вокруг Агги, и  толкаясь,  мешая
друг другу, отражали напор наших воинов.
     Мы же прошли по краю их толпы, почти незамеченными. Первым
мчался Гильгамеш, и его палица с тяжелым камнем на толтом конце
крушила головы тех врагов, кто смел попадаться навстречу.
     Мне  тоже  хотелось вступить в битву и я несколько раз был
готов набросить на вражеского воина боевую сеть, но всякий  раз
меня останавливал оклик Гильгамеша. Он еще успевал следить и за
мной!
     Слишком  поздно поняли враги наш план! Мы уже были рядом с
кораблями, когда Агга направил на нас большой отряд воинов.
     -- Быстрей! Быстрей! -- командовал Гильгамеш. --  Готовьте
свои факелы!
     Ноги  наши  вязли  в скользкой влажной глине, но мы успели
добежать до кораблей первыми,  растолкав,  разбросав  небольшую
охрану.
     Те, что несли факелы в глиняных сосудах, быстро раздули их
и побросали на тростниковые корабли.
     Тут же на нас налетели воины из отряда, посланного Аггой.
     Громадина,   озверело   оскалившийся,   заросший,   словно
обезьяна, черными кудрями, занес меч и над моей головой.
     Но Гильгамеш продолжал зорко следить  за  нами  за  всеми.
Мне-то казалось, он стоял ко мне боком, однако, в едином прыжке
сумел  он  опередить вражеского воина и ударил своею тяжеленной
палицей по его руке. Тот уже не сопротивлялся, присел на землю,
здоровой рукой прикрыл голову, и Гильгамеш брезгливо  пнул  его
ногой.
     Огонь  затрещал  внутри  кораблей, высушенных на солнце. И
скоро повалил дым,  а  потом  над  нами  взметнулось  и  пламя.
Страшное, жаркое, оно быстро стало пожирать вражеский флот.
     Этого  Агга  не  ожидал. Однако он еще мог бы собрать свои
отряды, перебить всех нас, ворваться в город, а  потом  сколько
угодно плавать на наших кораблях.
     Что-то  похожее  он  и  закричал своим воинам. Но все они,
забыв о сражении, увидев пламя над  кораблями,  устремились  по
нашим  полям  к  ним.  Горожане  гнались за ними и каждый успел
сразить по три, а то и по пять врагов.
     Это было уже не  войско,  а  мечущаяся  толпа.  Давя  друг
друга,  они пытались пробиться к кораблям, но к ним было уже не
подступиться. Некоторые, поджарив собственные руки  в  пламени,
теперь  отчаянно  кричали  и  мочили  их  в реке. Кто-то просто
уселся на землю, в отчаянии глядя на полыхающее пламя.
     Мы же теперь пробивались к Агге. Вокруг него плотно стояла
охрана. Это были сильные, умелые воины. Они  вставали  один  за
другим  на  пути  Гильгамеша, а потом падали, сраженные могучим
камнем на конце его палицы.
     Один рослый  охранник  бросился  и  на  меня.  И  тут  уж,
защищаясь, мне пришлось накинуть на него свою сеть. Ругаясь, он
бестолково  забился,  как  бьется  большая  сильная  рыбина  и,
запутавшись окончательно, повалился на утоптанную землю.
     -- Где твоя сеть? -- гневно крикнул  мне  Гильгамеш  через
мгновение.
     * * *
     --  Где  твоя  сеть? -- гневно крикнул мне Гильгамеш через
мгновение.
     Что мне было ответить моему царю, когда на  нас,  со  всех
сторон,  размахивая оружием, мчались враги? Да, я упустил сеть,
но остался жив. Иначе -- не было бы ни меня, ни  сети.  И  еще,
мне  было  жаль  ее,  сплетенную ночью руками Алайи. И все же я
нашел ответ.
     Рядом со мною пал молодой красивый парень, я знал его лишь
в лицо. Теперь же это лицо было расплющено ударом врага,  и  он
повалился  на  спину,  глядя  удивленными  раскрытыми глазами в
небо. Его же боевая сеть валялась рядом.
     Я быстро нагнулся и подхватил ее.
     -- Вот моя сеть! -- крикнул я Гильгамешу.
     -- Следуй за мной! -- ответил он также криком.
     В  этой  ревущей  многими  голосами   битве   можно   было
расслышать лишь крик.
     Агга был уже рядом.
     Поблизости   лежал   истерзанный  богатырь  Бирхуртур.  Он
протягивал связанные свои руки навстречу нам и  что-то  кричал,
быть может, торопил нас, умоляя освободить его скорей, чтобы он
сразу мог встать рядом с нами.
     Агга,  в  роскошных  царских  одеждах  тоже что-то кричал.
Рядом остались лишь двое  его  охранников,  остальные  валялись
вокруг, но большой отряд уже приближался к нам.
     --  Кидай!  --  крикнул  Гильгамеш  мне,  набросившись  на
последних охранников.
     Рука  моя  не  дрогнула.   Агга   попробовал   увернуться,
заметался,  но  я  сумел точно накинуть свою сеть на вражеского
царя, и он забарахтался в ней, заверещал,  словно  недорезанная
свинья.
     --  Ты этого хотел, Агга? -- воскликнул радостно Гильгамеш
и повел наш отряд к городским воротам.
     Нас, вышедших вместе с царем из города, осталось  немного.
Кое-кто  пал  на  пути  к  кораблям,  других поразило вражеское
оружие, когда мы пробивались к  Агге.  Несколько  наших  воинов
помогли  мне  подхватить  сеть с визжащим царем Киша и мы бегом
потащили его к воротам.
     Те, что были впереди, помогали пробивать  нам  дорогу.  Мы
втащили  вражеского царя в город на радость всем, кто укрывался
внутри, и Гильгамеш приказал поднять его на стену.
     Сам, своим кинжалом он распорол сеть, а все, кто  сражался
на  наших  полях  и  огородах,  бросив  битву,  следили  за его
действиями.
     Гильгамеш освободил чужого царя и поставил  на  стене  над
равниной  рядом  с  собой,  и  все  увидели,  какой  этот  Агга
невзрачный, толстый коротышка рядом с могучим  красавцем  нашим
царем.
     -- Эй вы! -- крикнул Гильгамеш так, что голос его услышали
далеко,  свои  и  чужие  воины. -- Боги не хотят помогать нашим
врагам! Ваши корабли сожжены, а царь стал моим пленником. Но  я
сохраню  жизнь  и царю и вам, если вы бросите оружие и встанете
все на колени. Я прощу каждого, кто мне подчинится  и  отправлю
вас домой на моих кораблях.
     На мгновение все замерли, как бы раздумывая. А потом Агга,
могущественный  повелитель  городов,  что  построили на Евфрате
черноголовые,  первым  склонил  голову  перед   Гильгамешем   и
опустился на колени.
     За ним на всем пространстве стали опускаться на колени его
воины.  Лишь  некоторые  из  диких,  волосатых,  те,  что  были
приведены с гор, побежали через наши поля, куда  глаза  глядят.
Кое-кто  из  них  той  же ночью стали пищей для львов и тигров,
других еще несколько дней отлавливали пастухи.
     Мы, черноголовые, отходчивы, а жители  Урука  --  и  вовсе
самые добрые люди на земле.
     * * *
     Мы,  черноголовые, отходчивы, а жители Урука и вовсе самые
добрые люди на земле.
     Когда враги опустились на колени и склонили головы, мы  не
стали лишать их жизни.
     Лишь несколько жителей, те, что ворчат даже на собственной
свадьбе, недовольно роптали:
     -- Накажи их, Гильгамеш, сильных мужчин -- истреби, слабых
-- сделай рабами.
     Но Гильгамеш поступил иначе.
     Наши воины трижды прошли мимо побежденных униженных врагов
и отобрали  всех  пожилых,  чья  жизнь  клонится  к  закату. Их
Гильгамеш  отпустил  сразу  --  пусть  плетут  себе  лодки   из
тростника, что растет у Евфрата и отправляются по домам.
     Молодых же он оставил работать на наших полях до тех дней,
когда  колос  нальется силой. Он так и объявил им: восстановите
посадки, чтобы  не  обидеть  богов  урожаем,  и  я  отпущу  вас
немедленно. Если же урожай будет скудным, скудной станет и ваша
жизнь, вы долго не увидите своего Киша.
     Главным  над  ними  Гильгамеш  поставил Аггу. И нам весело
было смотреть, как  Агга  управляется  со  своим  войском,  как
старательно работают они на полях, ухаживают за каждым стеблем.
     В первый же день после битвы решилась и моя жизнь.
     --  Отправляйся  немедленно  в  храм, Аннабидуг, -- сказал
Гильгамеш, едва мы спустились с городской  стены.  --  Служение
богам  не  менее важно, чем дело воина. Скажешь в храме старшим
жрецам, что я приказал тебе  участвовать  в  битве.  Кстати,  в
храме  бога  небес  освободилось  место  умастителя  священного
сосуда. Думаю, ты достоин его, ты хорошо проявил  себя  в  этом
сражении. Только... ведь ты не женат, а столь высокое жреческое
место  требует  человека  зрелого. Пожалуй, надо подыскать тебе
невесту. Или у тебя уже есть? Я знаю, у вашей  семьи  случилось
несчастье,  твой  отец  из-за  потери  руки  не  мог  исполнять
обязанности писца, и быть может поэтому ты медлил с женитьбой?
     Что я мог  сказать  своему  царю?  В  который  уж  раз  он
оказывал  мне  свое  расположение!  Я  же  от  волнения  не мог
выговорить и  звука.  Умаститель  священного  сосуда!  О  такой
высокой  должности  в своем храме я не смел и мечтать. Подобные
мне так и умирают младшими жрецами,  если  нет  у  них  важного
покровителя.  Уже  за  одно  то,  что  из  простых писцов я был
посвящен в жрецы, я был благодарен царю. Теперь же он заботился
о моей невесте.
     -- Есть у  меня  невеста,  мой  царь,  есть!  --  наконец,
выкрикнул  я.  --  Сестра Шамхат, Алайя, та, что при свете луны
ночами плела мне боевую сеть, это с нею я вышел на битву.
     -- Сестра Шамхат? -- переспросил Гильгамеш и в голосе  его
я  почувствовал изумление. -- Так у нее есть сестра? Что ж, она
должна быть тоже красавицей.
     -- У нее старая слепая мать.
     -- Я позабочусь, Аннабидуг, чтобы твою семейную  жизнь  не
омрачала бедность... Иди же немедленно в храм.
     Так   неожиданно   повернулась  моя  жизнь  по  воле  царя
Гильгамеша, ближе всех из нас, смертных, стоящего к богам.
     А когда созрел  урожай,  многие  из  бывших  врагов  стали
друзьями.  Некоторые даже вошли в наши семьи. А у Гильгамеша не
было лучше  помощника,  чем  бывший  правитель  Киша  Агга.  Мы
отправили  их по домам как добрых гостей. От них скоро пришел в
наш город корабль, груженый зерном, теперь они  посылали  часть
своего  урожая  в  наш храм. И мы еще раз возблагодарили богов,
потому что не было на земле  царя  мудрей  и  добрее,  чем  наш
Гильгамеш.

     Часть вторая

     Не было на земле царя мудрей и добрее, чем Гильгамеш, но и
ему случалось упорствовать в заблуждениях. Ведь даже боги порой
бывают неправы.
     Та  стена,  которой  обнес  он  город Урук, показалась ему
недостаточной.
     Рано утром в городе бил барабан,  барабанщик  подходил  то
ближе, то дальше, но слышно его было отовсюду.
     --  Чтоб  ему  провалиться в загробный мир! проклинали тот
барабан горожане, но вставали, наскоро ели  лепешки  и  шли  на
работы.
     Жрецы и писцы расписали каждый дом, каждого жителя. Работы
исполняли даже старики, калеки и малые дети.
     Безрукий  месил  гдину  ногами.  Рядом  тем  же  занимался
слепой. Здоровым нагружали в корзины кирпичи и, упираясь лбом в
широкий  ремень,  поддерживающий  груз,  они   поднимались   по
лестницам на городскую стену. И так до заката.
     Усталые от общественных работ люди возвращались домой и не
было у них сил, чтобы омыть ноги.
     --  Или  он  собирается выстроить эту стену выше небес? --
спрашивают  друг  у  друга  горожане,  которых   молодой   царь
переделал в строителей.
     Но  чаще  они  молчат.  Нет  у  них  сил на разговоры. Еле
плетутся они по своим улицам.
     Старики давно уже не  могут  разогнуть  спины,  а  молодым
стало не до улыбок, не до любви.
     --  Стоило  воевать  с Аггой, чтобы превратиться в рабов у
собственного царя! Зачем нам эта стена, если и так  мы  сильнее
всех! -- с таким вопросом то один, то другой житель обращался к
богам.
     Лишь  на  богов  была  их  надежда,  или они не видят, что
жители живут из последних сил ради этой стены!
     И боги услышали мольбы жителей.
     * * *
     И боги услышали мольбы жителей.
     Боги собрались на совет.
     -- Этот Гильгамеш, он должен быть пастырем своему  народу,
--  сказали  они  богу небес великому Ану. -- Ты владычествуешь
над Уруком вместе с ветреницей Иштар. Ты и  сделай  так,  чтобы
жители его не страдали.
     --  Я  и  сам  то  и дело слышу стоны жителей, -- смутился
великий бог небес, -- но что мне сделать  с  Гильгамешем?  Ведь
старается он для нас! Наши храмы он огородил своей неприступной
стеной.  До  него  никто  во  всем  Шумере  не догадался такого
сделать. Теперь к храмам не подберется ни один враг. Да  и  сам
Гильгамеш,  этот  юный  царь  работает  день и ночь -- стоит ли
наказывать его, если  он  чересчур  увлекается?  Даже  я,  бог,
удивляюсь, откуда у него столько сил.
     --  Эти его силы ты и должен слегка приуменьшить. Пусть он
перестанет мучать своих горожан, мы уже  устали  от  их  жалоб.
Обратись  к  богине Аруру, она давно не лепила никого из глины,
пусть слепит  другого,  подобного  Гильгамешу,  и  этот  другой
отвлечет молодого царя, уменьшит его старательность. Или забыл,
что  любое  достоинство  в  человеке,  когда его слишком много,
причиняет близким лишь боль и страдания. Не жди же, зови Аруру!
     И великий Ан призвал старую богиню.
     * * *
     И великий  Ан  призвал  старую  богиню  Аруру.  Согбенная,
скрюченными  пальцами  она  слепила  когда-то  из  глины немало
людей. Люди ведь для того и  появились  по  воле  богов,  чтобы
стать  им  помощниками  на  земле  и кормильцами. И напрасно то
один, то другой человек придумывает себе особенное  назначение.
Продолжать  человеческий род, радовать близких и дальних своими
словами  и  своею  работой  --  что  может  быть   выше   этого
назначения?
     В  тот  день,  когда боги надумали лепить первых людей, их
руки еще не привыкли к подобному занятию. Они  поручили  делать
людей  старой  Аруру, а у той выходили из глины урод за уродом.
Это потом она научилась лепить богатырей и красавиц. И  теперь,
когда  множество  поколений  людей,  рожденных  теми,  кого она
вылепила, отжило свой век на земле,  она  не  боялась  за  свое
умение  -- старая богиня лепила того, кого представляла в своем
сердце -- и не ошибалась.
     -- Создать подобного  Гильгамешу  не  трудно,  --  сказала
старуха, -- пусть они состязаются, а Урук отдыхает.
     И появился Энкиду.
     * * *
     И появился Энкиду.
     Кто-то  большой, волосатый, сильный спустился с гори стоял
среди трав в долине. Он смотрел на небо, вдыхал ароматы  земли,
и сердце его наполнялось радостью жизни.
     --  Ты  кто?  -- подскочил кузнечик. -- Раньше тебя тут не
было. Как твое имя?
     -- Я не знаю,  кто  я,  --  ответил  большой  волосатый  и
сильный. -- У меня нет имени.
     --  Так не бывает! -- удивился кузнечик. -- Каждый предмет
на земле: цветок, зверь, туча и камень, лежащий  среди  дороги,
знает, кто он. Вот я, например, кузнечик.
     --  Значит,  и  я  --  кузнечик!  --  обрадовался  большой
волосатый и сильный.
     -- Нет, ты  не  кузнечик,  ты  кто-то  другой.  Но  ты  не
печалься, живи среди нас, если хочешь. А хочешь, узнай про себя
у газелей.
     --  Кто  ты? -- спросили газели, такой большой волосатый и
сильный. Как твое имя?
     -- Я не знаю, но может быть я -- газель?
     -- Нет, ты не газель, но  живи  среди  нас,  если  хочешь.
Вместе пойдем к водопою.
     Юный  охотник,  сын  пастуха, ловец диких животных, увидел
дивное чудо: кто-то большой, волосатый и сильный бежал по степи
вместе с газелями и скрылся вдали среди трав.
     Охотник устроил засаду у водопоя. Звери  округи  приходили
сюда -- без воды никто не прожил бы и нескольких дней.
     Скоро  юный  охотник разглядел и друга газелей. Муж, такой
же могучий, как доблестный царь Гильгамеш, пришел со зверьем  и
был  им как друг или брат. Вместе со всеми теснился он у воды и
пил по-звериному.
     И видел охотник еще: едва стадо газелей,  напившись,  ушло
от  оазиса,  как  появилось  семейство  львов.  Газели,  обычно
пугливые, не бросились вбег, их  могучий  защитник  подошел  ко
львам   в   одиночку,   и   львы,   исполняя   приказ  грозного
предводителя, послушно ушли, пропустили стадо газелей.
     И еще увидел юный охотник, как тот  муж  обнаружил  ловчую
яму,  вырытую накануне и прикрытую ветками, и сразу засыпал ее.
И понял охотник, кто ломает в последние дни  все  его  ловушки,
рвет  силки,  засыпает  другие  ямы.  Почему  не ловятся больше
звери.
     Пришел охотник к отцу-пастуху, и на лице  его  был  испуг,
словно боги позвали уже его в последний путь.
     --  Отец,  я боюсь теперь выходить в открытую степь. Боюсь
встретить лицом к лицу этого странного мужа,  приказу  которого
подчиняются даже львы.
     -- Сын мой, не надо бояться чудесных явлений. Ведь то, что
кажется чудом тебе -- для другого обычное дело. Если же в нашем
мире нарушен  порядок,  для  того  существует  царь, Гильгамеш.
Расскажи обо всем ему. Он наш повелитель  и  поставлен  богами,
чтобы травы росли, овцы плодились, а дичь попадалась в капканы.
     Юный  охотник  взял  сотканный  матерью кусок серой ткани,
набросил его на тело, чтобы в городе никто не возжелал над  ним
посмеяться  или спутать его с рабом, прихватил несколько свежих
лепешек и отправился в  путь.  Он  вышел  еще  до  рассвета,  в
прохладных сумерках при бледнеющих звездах, и ко времени, когда
солнце зашло за Евфрат, переступил городскую черту.
     Всюду  сновали  люди,  они  месили  глину, делали кирпичи,
грузили их на спину и поднимали на стену. Охотник уже слышал об
этом новом чуде Урука, и, задрав голову,  на  мгновение  встал,
удивившись, сколь много людей занято столь бесполезным делом, и
какими же малыми они кажутся там в высоте на стене.
     Городская жизнь, кучки зевак на площади у базара, были ему
непривычны, но он не растерялся, а подошел к молодому жрецу.
     Жрец,  несмотря на молодость, судя по одеянию был в важном
звании. Охотник в степи редко беседовал со жрецами. Но этот был
добр и улыбчив. Он  сказал,  что  служит  в  храме  бога  небес
умастителем священного сосуда -- ведь любой вещи, принадлежащей
богу,  должны  быть  оказаны почести -- и проводил его наверх к
жилищу самого Гильгамеша.
     И скоро охотник рассказывал обо всем царю.
     * * *
     И скоро охотник рассказывал обо всем царю.
     Охотник думал, что царь пошлет вместе с ним отряд  опытных
воинов, чтобы они изловили в степи того полузверя-получеловека.
     Но не зря пелись песни о царской мудрости!
     --  Что  толку  с  отряда  воинов,  если  все  звери степи
послушны тому, о ком ты рассказал! -- проговорил Гильгамеш.  --
Он  натравит  зверей  на  людей,  и  еще  неизвестно, кто тогда
победит. Нужен же мне  твой  полузверь  живым,  а  не  мертвым.
Потому не стану я посылать сильных воинов, а пошлю с тобою одну
лишь  красавицу,  веселую женщину Шамхат. Эта Шамхат в одиночку
победит любого богатыря, потому что нет  силы,  более  могучей,
чем   ее  красота  и  добрый  характер.  Я  скажу,  --  добавил
Гильгамеш, -- чтобы тебе сегодня дали достойный приют  и  сытно
накормили,  а  завтра  рано  утром отправишься в степь вместе с
Шамхат.
     Так охотник, прежде и не мечтавший увидеть  царя,  получил
от  него  доброе  слово,  а  также  и  новое одеяние в награду.
Вечером он посетил Эану, великий  храм,  принес  жертвы  богам,
потом  сытно  поужинал  городской  едой,  ночь  провел в уютной
постели, а поутру вместе с красавицей отправился в путь.
     Красавицу до ворот проводила сестра и ее  муж,  тот  самый
молодой жрец, что день назад подвел его ко дверям Гильгамеша.
     Охотнику  бы  радоваться, а он чувствовал лишь печаль. Так
прекрасна была Шамхат, веселая женщина, идущая с ним  по  степи
среди  трав,  что  с  первого  взгляда  юный  охотник возмечтал
сделать ее своею женой. Он бы пел  ей  песни  любви  при  свете
яркой звезды -- богини Иштар, оберегал бы ее от любого врага, а
быть  может,  перестал  бы  бродяжничать,  сделался,  как отец,
пастухом, поселился бы вместе с Шамхат в  шатре,  а  кругом  по
степи  бродили бы овцы, и он приносил бы своей красавице нежный
сыр и густые мягкие сливки. Скоро у них  родились  бы  красивые
дети, которые, громко смеясь, бегали бы вокруг шатра.
     Однако,   все   это   было  для  него  невозможно.  Шамхат
предназначалась не ему, а другому. Таков был царский приказ.
     * * *
     Таков был царский приказ, но не желал подчиниться ему юный
охотник. Медленно вел он  красавицу,  не  привыкшую  к  дальней
ходьбе по степи, а потом, осмелев, заговорил:
     --  Шамхат,  что  тебе  Гильгамеш!  Или  в другом месте, в
другой стране не будет степи? Или переведутся там звери?  Стань
моей  женою,  мы  покинем  земли Урука, поставим шатер в другой
стороне, я буду бить зверя и приносить тебе шкуры.  Я  молодой,
сильный и смелый охотник и со мной тебе будет хорошо.
     Но Шамхат в ответ улыбнулась и покачала головой.
     --  Сам  подумай,  я  выросла в городе и ничего не умею из
того, что знают  ваши  женщины.  Тебе  нужна  хорошая  девушка,
добрая хозяйка, а не такая, как я. Моя мать похоронена в городе
и  там  --  моя  родина. А приказ Гильгамеша -- это воля богов.
Разве ты не знаешь, что ему привиделся странный  сон.  Об  этом
сне  он  спрашивал  у  своей  матери,  всеведущей Нинсун. И она
заранее предупредила Гильгамеша о твоем приходе и о том, к кому
мы идем. Она даже имя его назвала -- Энкиду. Давай же,  посидим
немного  в  тени, юный охотник, от этой жары я едва переставляю
ноги, но отдых наш будет не долог, и ты поведешь меня дальше  к
месту встречи с Энкиду.
     Охотник  печально  взглянул на красавицу и после короткого
отдыха повел ее дальше.
     Наконец, они подошли к месту звериного водопоя.
     * * *
     Наконец, они подошли к месту звериного водопоя.
     Вокруг небольшого озера с глинистыми берегами росли кусты,
в них и устраивал засаду охотник.
     -- Мы спрячемся здесь, -- сказал он, -- я приготовил  даже
постель  из  травы.  Место  открытой воды заметно издалека -- к
нему летят птицы со всей степи,  птице  вода  нужна  чаще,  чем
зверю.  У зверей же есть уговор -- каждый пьет в свое время, --
шептал охотник Шамхат, -- скоро придет и тот,  кого  ты  зовешь
Энкиду. Ты не бойся, я не позволю ему тебя обидеть.
     --  Милый,  смешной охотник, -- засмеялась Шамхат, -- я не
боюсь. Если он -- человек, как ты говоришь, и мужчина -- он мне
не страшен.
     -- Смотри же, вдали показались газели. И видишь, среди них
-- он. С тех пор, как газели приняли  его  в  свое  стадо,  они
заметно осмелели.
     --  Ты  оставайся  здесь,  я  же  выйду к нему, -- сказала
Шамхат в тот миг, когда большой сильный и  волосатый  вместе  с
газелями  приблизился  к  водопою.  -- Я не стану его торопить,
пусть он сначала напьется.
     И Шамхат медленно вышла на открытое место.
     Прежде газели немедленно бы встрепенулись при виде  нового
существа,  бросились  бы бежать. Теперь они спокойно продолжали
пить воду, а те, что напились, бродили поблизости.
     Лишь большой, сильный и  волосатый  удивленно  смотрел  на
Шамхат.
     Но  чем  ближе подходила она к нему, тем меньше оставалось
удивления  в  его  взгляде,  зато  восхищения  становилось  все
больше.
     --  Ты  совсем  не  большой, не сильный и не волосатый, --
проговорила Шамхат, смеясь, -- ты -- красивый и смелый и ты  --
человек. Имя твое -- Энкиду. Подойди же ко мне.
     Шамхат продолжала медленно приближаться, и Энкиду пошел ей
навстречу.  Он  смотрел  только  на  нее  и  видел  только  ее.
Прекрасней  ее  голоса  он  ничего  прежде  не  знал  и  теперь
испугался, что она замолчит, или еще того хуже, мсчезнет так же
внезапно,  как и возникла. А ему хотелось смотреть на ее лицо и
ничего больше не видеть. Всегда смотреть, всегда видеть  только
ее улыбку.
     --  Какой  же  ты робкий! -- засмеялась снова Шамхат, -- а
мне говорили, что и львы послушны тебе.
     Удивительное дело -- ей, горожанке, в  легких  одеждах,  в
дорогих   украшениях,   этот   дикий,  такой  же  могучий,  как
Гильгамеш, богатырь был тоже приятен.
     Они подошли близко друг к другу, и Энкиду, словно умел это
делать всегда, осторожно обнял городскую красавицу.
     -- Ты -- Энкиду, а я -- Шамхат, --  прошептала  красавица,
--  и теперь мы будем вместе, -- добавила она вдруг неожиданные
для себя слова, потому что похожее произносят лишь  перед  тем,
как стать мужем и женой.
     Охотник же, наблюдавший за ними из кустов, понял, что стал
лишним  и,  стараясь  не  шуметь,  тихо побрел в сторону своего
шатра. Туда, где среди стада овец жила его семья.
     -- Сходил ли ты в город? -- спросил  отец,  когда  охотник
вошел  в  шатер. -- Что сказал тебе Гильгамеш? Почему не послал
отряд, чтобы изловить того, кто нарушил порядок в степи?
     -- В городе я побывал, и царь Гильгамеш подарил мне  новую
одежду, а вместо отряда с копьями и мечами он послал безоружную
женщину, и она уже победила. Теперь он стал ее пленником.
     * * *
     Теперь  он  стал  ее пленником, и несколько дней они знали
только друг друга. Солнце на небе сменялось звездами, проходили
мимо звери, налетал и стихал ветер -- они  не  замечали  этого.
Шамхат  стала  для  Энкиду  солнцем,  небом,  землей, звездами,
ветром. И стал для Шамхат Энкиду всей жизнью.
     В  те  несколько  дней  она  научила  его  первым   словам
человеческой речи.
     Но однажды, очнувшись, Энкиду увидел своих друзей -- стадо
газелей.  Он пошел к ним, чтобы рассказать о том, как прекрасна
Шамхат и как  он  любит  ее,  но  газели  не  узнали  Энкиду  и
бросились от него врассыпную.
     Он увидел кузнечика и нагнулся, желая поговорить хотя бы с
ним, но и кузнечик в испуге отпрыгнул в сторону.
     И  тогда Энкиду вернулся к Шамхат, сел у ее ног, глянул ей
в лицо и заплакал.
     Тихо утешала его городская красавица.
     -- Энкиду, теперь ты стал человеком.
     * * *
     -- Энкиду,  теперь  ты  стал  человеком,  --  утешала  его
Шамхат.  --  Нагнись  над  водой,  ты  увидишь свое отражение и
поймешь, что прекрасен как бог.  Лишь  один  Гильгамеш  достоин
сравниться  с тобой. И тебе не надо больше бегать со зверьем по
степи, вместе с газелями есть траву. Ведь ты -- не газель и  не
кузнечикю Ты -- мужчина и таких, как ты, я прежде не знала.
     --  Как  же мне жить? Теперь в степи никто не считает меня
своим братом и другом!
     -- Ты пойдешь со мной. Я отведу тебя в  Урук,  и  там  для
каждого человека ты станешь и братом и другом.
     Шамхат  поднялась  с  земли,  разорвала  пополам  ткань, в
которой пришла из города,  в  одну  половину  одела  Энкиду,  в
другую -- себя.
     Взяв за руку, она повела его, словно сына, к шатрам, туда,
где жили пастухи.
     * * *
     Она  повела  его,  словно  сына,  к шатрам, туда, где жили
пастухи.
     -- Куда ты ведешь меня по степи? -- удивлялся  Энкиду.  --
Разве здесь, у воды, было нам плохо? Останемся тут навсегда.
     --  Ты -- человек, Энкиду, и должен узнать людей, -- снова
повторила красавица Шамхат. -- Она чувствовала  себя  мудрой  и
взрослой  и  ей  это  нравилось.  --  Я  отведу тебя в Урук, ты
увидишь Эану -- место жизни  богов,  ты  встанешь  перед  нашим
царем  Гильгамешем.  Умнее  и  сильнее  его нет другого царя на
земле. Даже о  тебе  он  узнал  раньше,  чем  ты  появился,  ты
привиделся ему во сне.
     --  Быть  может  он  и  умнее,  этот твой царь, -- ответил
Энкиду, -- я жил вместе с газелями, а он управляет  людьми,  но
сильнее он быть не может, сильнее меня в степи нет никого.
     --  То  --  в степи, -- засмеялась Шамхат. -- Знай же, что
степь -- это лишь частичка земли. Еше есть реки, море, леса.
     -- Если так, веди  меня,  Шамхат,  в  твой  город,  там  и
проверю, кто сильнее из нас.
     --  Сильней  Гильгамеша  могут  быть только боги, -- вновь
засмеялась Шамхат.
     Но смеялась она не обидно, и Энкиду радостно было  слушать
музыку ее смеха.
     Скоро они подошли к жилищам пастухов.
     * * *
     Скоро они подошли к жилищам пастухов.
     --  Это  Энкиду, он спустился к нам с гор и прежде не знал
людей,  --  сказала  Шамхат  пастухам,  их   детям   и   женам,
обступившим ее и большого сильного человека.
     --  Тот  самый,  которого  слушаются  львы,  -- проговорил
молодой охотник.
     -- Что ж, будьте гостями. В наших шатрах всегда есть место
для гостя, -- прибавил старый пастух, его отец.
     Мать  охотника,  шлепая  старческими  босыми   ногами   по
утоптанной  земле,  принесла  в  корзине лепешки, в самодельных
грубых кувшинах из глины -- сикеру.
     Энкиду с удивлением смотрел  на  человечье  питье  и  еду.
Прежде, в степной своей жизни, он питался лишь травами.
     Шамхат  засмеялась  и, разломив пополам лепешку, протянула
Энкиду. Остальное съела сама.
     Лепешка Энкиду понравилась. Понравилась ему и  сикера.  Он
выпил полный кувшин, развеселился и попросил второй. Он выпил и
его, еще больше развеселился и попросил третий.
     --  Уж  не  самого ли Гильгамеша ты привела к нам, веселая
женщина? -- спросил один из пожилых  пастухов.  --  Я  видел  в
городе Гильгамеша -- он богатырь такой же, как этот.
     --  Нет,  Гильгамеш  -- ростом повыше, зато этот Энкиду --
шире в плечах, -- ответил отец юного охотника. И этот, взгляни,
весь оброс волосом.
     -- Однако, темнеет и пора разжигать огни, чтобы  звери  не
подобрались к овцам. Вы же -- наши гости и ложитесь в шатре, --
сказала старуха-хозяйка.
     --  Костры вы, конечно, зажгите. Заодно и Энкиду покажите,
как разводят огонь, но и вы можете спать в шатрах, --  объявила
Шамхат. -- Доверьтесь Энкиду, он один сохранит ночью стадо.
     Пастухи  недоверчиво  покивали головами, но, разведя огни,
разбрелись по шатрам.
     Многие из них впервые за долгие  времена  заснули  не  под
небом  и  звездами,  а  в уютных постелях. Энкиду, вооружившись
палицей и мечом, один всю ночь сторожил стадо,  отогнал  львов,
разбросал стаю волков.
     --  Остался  бы  с  нами  навек, -- предложил утром старый
отец, пересчитав свое стадо, -- такого сторожа у нас  не  было.
Войдешь в нашу семью, выберешь в жены одну из наших дочерей.
     --  Нет, старик, путь у Энкиду другой, его ждет Гильгамеш,
-- проговорила Шамхат. -- Боги приказали  Энкиду  поселиться  в
Уруке.
     * * *
     --  Боги  приказали  Энкиду  поселиться  в Уруке, -- такие
слова сказала Шамхат, и она говорила правду.
     Каждый знает,  что  Гильгамеш  --  сын  престарелого  царя
Лугальбанды, который в молодости сам совершил великие подвиги и
потому  стал  теперь  богом. И лишь злые глупые люди распускают
молву, что в столь древнем  возрасте  Лугальбанда  уже  не  был
способен породить ребенка и, значит, Гильгамеш -- сын демона. А
быть  может  не  глупые  языки  распускали эту молву, а те, кто
надеялись захватить власть над Уруком. Ведь у Лугальбанды  было
немало братьев и когда-то больного в военном походе они бросили
его в горах одного.
     Каково  же  было их удивление, когда спустя недолгое время
Лугальбанда, здоровый и крепкий, появился в шатре у отца  среди
войска. Но Лугальбанда был добр, как и его сын Гильгамеш, он не
знал чувства мести. Только это уже другая история.
     Кое-кто,  постарев,  пережил  Лугальбанду  и надеялся, что
власть над городом перейдет к нему. Несколько  лет  городом  не
правил  никто  из  людей,  им  управляли  лишь  боги,  Иштар --
утренняя звезда и ее божественный муж,  пастух  Думузи.  Пастух
был  ввергнут  неверной  супругой  в  подземное царство, и люди
города, молодые жрецы сделали царем Гильгамеша. А те, что зовут
себя родственниками, продолжают носить высокие жреческие звания
и, возможно, от них исходит эта глупая сплетня о демоне.
     Гильгамеш знает ее и только смеется. А и в самом  деле  --
нет лучше оружия против злобного слова, чем смех.
     Нинсун всеведущая полубогиня, мать Гильгамеша, затворилась
в покоях, едва лишь похоронила царя и мужа. С тех пор на улицах
ее не  видел  никто.  В  покоях  ее  всегда  тихо  и сумеречно.
Немногие из жриц имеют  доступ  к  ней,  поддерживают  огонь  в
светильниках, приносят воду и скудную пищу.
     Единственный из мужчин, ее сын Гильгамеш приходит к ней, и
то, не за пустяком, а когда требуется ему важный совет.
     Гильгамеш  и  вошел к ней в покои однажды, после того, как
всю ночь, раз за разом, виделся ему один и тот же пугающий сон.
     Ему казалось, он идет в  открытом  пространстве  --  не  в
городе,  а  скорей,  по  степи,  и с неба падает на него кто-то
могучий и ловкий. С  тем  незнакомым  могучим  мужем  Гильгамеш
начинает  бороться,  но никто -- ни муж, свалившийся с неба, ни
он сам, не могут никак победить и оба, обнявшись,  как  братья,
лежат на земле без сил.
     --  Матушка,  этот  сон замучал меня, -- сказал Гильгамеш,
робко войдя в сумеречные покои полубогини  Нинсун.  --  Раз  за
разом он повторялся, и я понял, что это важный знак от богов.
     Печально улыбнувшись, всеведущая Нинсун согласно кивнула.
     --  Ты  правильно  сделал, сын мой, что пришел за советом.
Смотри, не натвори же беды. Где-то в степи,  созданный  богами,
появился  могучий  муж.  Он  спустился  с  высоких гор и зверье
считает его своим братом. Скоро ты услышишь о нем.  А  услышав,
позови  его  в город. Знаю, прежде ты страдал в одиночестве без
друзей и без братьев. В этом муже ты обретешь и друга и  брата.
Его имя -- Энкиду и он равен тебе по силам.
     Так объяснила всеведущая Нинсун странный сон Гильгамешу, а
на следующий день в город пришел юный пастух.
     "Это  о нем", -- понял царь, едва услышал рассказ пастуха.
И тогда он призвал Шамхат.
     -- Ты должна исполнить веление богов, веселая женщина,  --
сказал он ей на прощание. -- Приведи того мужа в город.
     * * *
     --  Приведи  того  мужа  в  город,  --  велел Гильгамеш, и
прекрасная Шамхат теперь исполняла царский приказ.
     По дороге она учила Энкиду правилам  жизни,  которые  были
известны каждому с детства.
     --  Увидишь  Гильгамеша,  склони  перед  ним  голову -- он
поставлен богами над  нами  править.  Будь  послушен  и  другим
служителям храмов.
     -- А если ч поборю их в честной схватке, тогда они склонят
голову передо мной?
     -- И не думай об этом. Если бы люди решали в драке, кто из
них главный,  они  не смогли бы в городе жить. Каждый бы бродил
по степи одинокий, как зверь. В городе- главные правила  жизни,
данные людям богами.
     --  Но  ты  не  покинешь меня? -- беспокоился Энкиду. -- Я
хочу, чтобы ты была со мною везде.
     -- Конечно, я постараюсь быть с тобою почаще,  только  это
зависит от служителей храма Иштар. Они спросят у богини, и если
богиня  согласится,  они  даже  могут позволить мне стать твоею
женою. Вот была бы потеха  --  Шамхат  станет  женой  человека,
равного силой самому Гильгамешу!
     Ближе  к  вечеру  они  вошли  в город. И входя в городские
ворота Энкиду крепко  ухватился  за  руку  Шамхат.  Так  же  он
держался  за  нее  и  накануне,  перед пастушьими шатрами. Лишь
несколько дней прошло, как он сделался человеком.
     Горожане возвращались  с  общественных  работ  и  площади,
улицы были полны людьми.
     --  Смотри,  какого  верзилу  ведет эта Шамхат! -- крикнул
говорливый зевака.
     -- Ну, девка! Где она выкопала такого!
     -- Не выкопала, а отыскала в степи.  Он,  говорят,  жил  в
степи со львами и тиграми. Звери его и выкормили своим молоком.
А силой, говорят, сравнится с самим Гильгамешем.
     -- Сравнится! -- засмеялся кто-то. -- Он будет и посильней
Гильгамеша. Наконец, и у нашего буйвола появился соперник!
     Энкиду  смотрел  на  всех  с  доброй улыбкой, но на всякий
случай руку Шамхат не отпускал.
     В  степи  дорогу  укажет  любая  травинка,  здесь  же,   в
лабиринте   путаных   узких   улиц,  красных  глиняных  стен  и
многоголосой толпы было легко потеряться.
     -- Эй, парень!  Говорят,  ты  будешь  беседовать  с  самим
Гильгамешем!  --  спросил  один  из  зевак,  сгорбленный прежде
времени от тяжелых трудов. -- Погляди на нас, видишь, какие  мы
стали  тощие и замученные. Это Гильгамеш замучал нас, он каждый
день гоняет нас строить свою дурацкую стену. Заступись за  нас,
парень,  слышишь?  Скажи Гильгамешу. Эта стена и так доросла до
неба. У нас даже дети и  жены  таскают  кирпич  в  корзинах.  У
мужчин  нет  больше  сил  приласкать  жену  и детей. Скажи ему,
хватит мучить свой народ, слышишь?
     -- Скажи, скажи! -- подтвердила толпа, собравшаяся вокруг.
     -- Скажу, -- серьезно ответил Энкиду.  --  В  степи  я  не
давал обижать никого, не позволю и здесь.
     --  Веди его, Шамхат, к Гильгамешу немедля, -- крикнули из
толпы. -- Парень все скажет.
     -- Веди меня, Шамхат, к Гильгамешу, -- приказал и Энкиду.
     Шамхат же почувствовала, что уже не  мать,  не  наставница
она рядом с ним, обычная слабая женщина, он же -- ее защитник.
     -- Я скажу Гильгамешу все, о чем просят эти люди.
     * * *
     --  Я  скажу  Гильгамешу  все,  о  чем просят эти люди! --
повторял нетерпеливо Энкиду. -- Веди же меня скорей.
     И Шамхат повела его по улицам  вверх  к  Эане,  к  жилищам
богов.
     -- Эти дни -- время богини Ишхар, ты не забыла? -- кричали
из толпы. -- Гильгамеш по ночам встречается с ней. Для них в ее
храме  постелено ложе. Лишь ему одному и хватает силы входить в
брачный покой.
     Еще бы ей не знать об этом. Когда-то в детстве она узнала,
что в предназначенные им ночи богини спускаются в  свои  храмы,
входят  в  свои  покои,  чтобы  в священном браке встретиться с
верховным жрецом. Потом подруги сказали ей и другое, во что она
долго не верила: быть может иногда в храм спускаются и  богини,
но  чаще  их  заменяют  юные  девы  из  знатных  родов, которых
назначили старшими служительницами в храмах.
     Их отбирали на тайных советах высшие жрицы. Лишь несколько
смертных были посвящены в эту тайну.  Но  так  получалось,  что
скоро тайну узнавали многие.
     И  она,  Шамхат,  в  который уж раз незаметно разглядывала
очередную знатную  жрицу,  которая  во  встрече  с  Гильгамешем
заменяла  какую-нибудь  из богинь. Конечно, они были красивы. В
знатных родах редко встретишь  уродливую  женщину,  их  мужчины
берут  себе  в  жены только красавиц. И даже рабыни-наложницы у
них хороши. Но она -- прекраснее  их,  и  об  этом  знает  весь
город.  Только  боги  и люди никогда не назначат ее, потому что
она  имела  несчастье  родиться  от  безвестной   пришелицы   и
безымянного пастуха, которого задрал тигр.
     Оттого  и  назначили  боги  ей иное служение -- доставлять
веселье и  радость  многим  мужчинам.  Оттого  и  гордится  она
сейчас, что Энкиду -- красавец и богатырь -- крепко держится за
ее  руку.  Потому  что  впервые  она не общая собственность, не
храмовое имущество, а принадлежит  единственному,  приведенному
из  степи  великану.  А  он  --  этот  смешной  великан  --  ее
собственность и больше ничья. Хотя бы на этот день.
     Она вела его по улицам города, пересекала площади и, чтобы
увидеть их, отовсюду сбегались горожане. Но Шамхат, как  бы  не
замечая всех этих зевак, гордо вела к царю своего мужчину.
     --  Где же твой Гильгамеш? Я скоро увижу его? -- в который
раз спросил нетерпеливый Энкиду.
     Они уже поднялись наверх, туда, где стоят храмы --  жилища
разных  богов.  И  как  раз  в  этот  миг  из-за  угла  вышел и
Гильгамеш.
     Он шел один, без стражи. Нужна ли  царю  стража,  если  он
идет  в  храм  богини  Ишхар,  чтобы там, в ее брачном покое на
расстеленном ложе встретиться с нею и  от  имени  города  вновь
получить ее благосклонность.
     Гильгамеша  узнаешь  сразу  --  так  он  огромен,  силен и
прекрасен!
     * * *
     Гильгамеша узнаешь  сразу  --  так  он  огромен,  силен  и
прекрасен!
     Он  вышел  на  площадь в дорогой одежде из тонкого хлопка,
какие носили только цари, в слепящих глаза украшениях и  увидел
перед дверью храма Ишхар человека, такого же громадного, как он
сам.
     Старик,   бывший   раб,  отпущенный  на  волю  по  причине
дряхлости, слонявшийся по площадям, постоянно ищущий, за кем бы
допить  чашу  сикеры,  кроме  грязной  набедренной  повязки  да
священного  пояса не имеющий ничего, целовал ноги этого верзилы
и приговаривал:
     -- Скажи, скажи нашему Гильгамешу всю правду! Вступись  за
горожан! Пусть и на царя снизойдет милосердие.
     И  разные  люди  поддакивали  старику,  о  чем-то  просили
верхилу.
     Верзила держал за руку девку Шамхат, знаменитую  городскую
красавицу.  Ее  могли  бы признать самой богиней Иштар, если бы
дано ей было родиться в царской семье.
     -- Я вижу, Шамхат, ты хорошо исполнила  мою  волю.  Теперь
отпусти  руку  этого  человека,  -- сказал Гильгамеш. -- Ты и в
самом деле жил диким среди зверей? -- спросил он у  Энкиду.  --
Почему ты не склонил передо мной голову? Знай же, в моем городе
каждый  должен  склонять голову при появлении царя. Это -- воля
богов. Энкиду еще крепче ухватился за руку Шамхат. Он преградил
вход Гильгамешу в храм, стоял молча, не склонив головы и  глядя
в глаза царю.
     --  Забавного  парня  ты  привела  из  степи,  Шамхат,  --
засмеялся Гильгамеш. -- Я мог бы приказать стражникам и его  бы
скоро  сделали  послушным.  Но  боги сказали, что он станет мне
другом. Только как я проверю, не ошиблась ли ты, девка, того ли
привела человека. Да и не перестаралась  ли  ты?  Я  ведь  тебя
послал  привести  его  в  город,  а ты, Шамхат, говорят, весело
проводила с ним время!
     И тут Энкиду отпустил  Шамхат  и  шагнул  от  двери  храма
вперед.
     --  Зачем обижаешь эту женщину, Гильгамеш? Или она сделала
тебе зло? Зачем заставляешь народ работать по барабану с утра и
до вечера?  Разве  недостаточно,  что  городская  стена  и  так
достает  до  неба.  Не  поставлен  ли ты на царство, чтобы быть
добрым пастырем своему городу?
     Энкиду еще продолжал говорить, но люди уже не слышали  его
слов. Они замерли в ужасе, потому что никто не смел произносить
при  народе  подобное  Гильгамешу.  Тому, который сам постоянно
разговаривает с богами.
     Даже полуголый старик на четвереньках отполз в  сторону  и
вжался  в  стену,  стараясь быть незаметным. Даже Шамхат словно
пошатнуло от страха.
     Лишь один Гильгамеш смеялся. Смеясь, он  шагнул  навстречу
Энкиду.
     --  Я  мог бы позвать сотню стражников и, навалившись, они
бы раздавили тебя под своими телами,  но  боги  наградили  меня
самого  силой,  которой  хватит, чтобы управиться с любым, даже
самым диким и дерзким. Держись же!
     С этими словами он ухватил Энкиду за  шею  и  толкнул  его
вниз к пыльной земле.
     Никто  из  смертных  не выдержал бы такого толчка, ушел бы
головой в утоптанную сотнями  ног  людей  и  домашних  животных
твердую,  как  камень, глину. Но Энкиду лишь пошатнулся слегка,
потом взревел во всю площадь и сам толкнул Гильгамеша в грудь.
     И тут началась борьба,  какой  прежде  не  видел  ни  один
человек.
     * * *
     И  тут  началась  борьба,  какой  прежде  не видел ни один
человек. И уже не увидит.
     Гильгамеш попытался обхватить Энкиду, чтобы бросить его  о
землю  спиной,  буйно  заросшей  черными  кудрями.  Только ноги
Энкиду словно вросли в землю Урука.
     Не терялся и сам Энкиду. Он хотел перебросить  через  себя
Гильгамеша, на что тот ответил лишь смехом.
     Люди  давно  расступились,  образовав  широкий  круг,  и с
ужасом наблюдали, как выросший среди зверей богатырь борется  с
их царем. Как они мнут друг друга и сжимают в таких объятьях, в
которых обычный черноголовый был бы давно раздавлен.
     Сколько может наблюдать человек за борьбой двух великанов?
Солнце  уже  закатилось.  Появились звезды и узкий месяц. Потом
вновь  осветило  мир   земной   солнце.   Великаны   продолжали
богатырскую  свою  схватку.  Те,  что пришли наблюдать первыми,
давно уже были в домах, их сменили другие, других третьи.  Лишь
Шамхат   молча,   словно   окаменев,  стояла  у  края  площади.
Великаны-богатыри в борьбе своей своротили  угол  дома,  снесли
дверь.  Разрушили  дом  соседний. Уже солнце поднялось высоко и
тоже наблюдало за их схваткой.
     Обоим им было не подняться с колен. Они стояли друг  перед
другом  измученные,  каждый  из  них  уже  не  столько  пытался
повалить другого, сколько поддерживал соперника в объятиях.
     Наконец, Гильгамеш, едва успокоив дыхание, проговорил:
     -- И силен же ты, Энкиду! Теперь я убедился,  что  это  --
именно ты и никто другой. Это тебя я не мог победить недавно во
сне,  теперь  же сон повторился и наяву. Чем бесполезно терзать
друг друга, не стать ли нам лучше друзьями, как и повелели  мне
боги?
     --  Да и ты могуч, Гильгамеш. А я-то считал, что справлюсь
с любым, кто живет на земле, кроме Хумбабы. Я готов стать твоим
другом. Только ответь мне, стоит ли громоздить эту стену вокруг
Урука до неба,  если  она  превращает  в  несчастье  жизнь  его
жителей?  Скажи  мне,  что  ты  согласен  остановиться  в своем
увлечении, и я назовусь твоим другом и братом.
     -- Энкиду, вижу боги не зря послали  тебя,  --  проговорил
Гильгамеш.   --  Я  согласен.  Пусть  сегодняшний  день  станет
последним в постройке стены. Будем же братьями!
     После этих слов два великана помогли подняться друг другу,
обнялись, поцеловались и поклялись быть навеки друзьями.
     Гильгамеш, едва  держась  на  ногах  от  усталости,  отвел
Энкиду  в покои для почетных гостей. Там Энкиду спал день, ночь
и следующий день.  Сам  же  Гильгамеш,  верховный  жрец  Урука,
приняв  омовение, умастив тело душистым елеем, снова вернулся в
покои богини Ишхар. Каждый  знает,  что  человек  перед  богами
должен  предстать  чистым душою и телом. И Гильгамеш делал все,
что положено, чтобы и эта богиня не забыла оказать свои милости
для Урука.
     Жители, не услышав утреннего барабана, призывающего их  на
работы,  слегка растерялись, но по привычке вышли на улицы. Так
и стояли они, переговариваясь друг с другом, не зная куда  идти
и чем заниматься, пока к ним не спустился глашатай.
     --  Боги  довольны стеною Урука, ее высотою и толщиной! --
объявил глашатай. -- И с этого дня каждый  возвращается  к  тем
делам,  которые  он  оставил.  Горшечники  могут лепить горшки,
корабельщики -- строить суда,  купцы  --  отплывать  в  дальние
страны, супруги -- радовать друг друга своею любовью.
     И  был  праздник  в каждой семье. Всякий благодарил богов,
царя Гильгамеша и пришедшего из степи великана Энкиду.
     А Гильгамеш сказал своему новому другу:
     -- Пойдем, я хочу показать тебя матери.
     * * *
     -- Я хочу показать тебя  матери,  --  сказал  Гильгамеш  и
повел   нового   друга  к  той,  кого  при  жизни  считали  уже
полубогиней.
     Робко вошли они в сумеречные покои Нинсун.
     Светильники  вдоль  стены  отбрасывали  мигающий  свет  на
каменные  фигуры  семейных  предков  --  богов. Там, в середине
горел вечным огнем главный  светильник  --  он  освещал  фигуру
того,  кто  запомнился  многим как человек, как великий герой и
правитель Урука, принесший городу много славных побед.  То  был
Лугальбанда, отец Гильгамеша.
     В  глубине  покоев,  что  звались  Эгальмахом,  в  широком
плетеном кресле полулежала та, что хранила спокойную мудрость и
печаль по ушедшему мужу.
     Тихо подвел к ней за руку друга своего Гильгамеш.
     -- Мать моя, всеведущая Нинсун! Я привел к тебе Энкиду,  о
котором  ты  сама рассказала мне. Взгляни же на того, кого боги
создали, чтобы меня вразумить. Сильней его нет в степи  никого.
Лишь  воинство  бога Ана могло бы с ним состязаться, да Хумбаба
-- злобное чудище гор. Благослови же его, пусть он  станет  мне
братом.
     Взглянула  на  Энкиду  всеведущая Нинсун и тихая, грустная
улыбка на мгновение осветила ее лицо. В этот миг разглядела она
и те подвиги, что он совершит, и тот  страшный  конец,  который
боги начертят Энкиду среди судеб людей.
     Но  знала  она и другое: пока не прожита человеком день за
днем его жизнь до конца, нет у судьбы  точного  рисунка,  может
измениться она, как меняют свое течение реки.
     -- Я рада, -- сказала всеведущая, -- что и сын мой, нашел,
наконец,  друга,  равного  себе. Береги же, Энкиду, его, словно
брата, а я принимаю тебя в свои сыновья.
     Так же тихо, как и  вошли,  покинули  Гильгамеш  и  Энкиду
жилище Нинсун.
     * * *
     Покинули  Гильгамеш  и  Энкиду жилище нинсун, и царь снова
отправился заниматься делами города.  Лишь  далекие  от  власти
наивные  люди  могут  подумать,  что  царская  жизнь проходит в
беспечности.
     В городе лишь Энкиду бродил в праздном бездельи. Здесь,  в
Уруке,  ему  не надо было думать о пище -- еду доставляли слуги
на широких блюдах из золота. И прозрачную, как горный хрусталь,
прохладную воду из темных  глубин  царского  колодца  приносили
ему. И сикеру -- веселящий напиток он мог пить сколько угодно.
     Только не хотелось ему веселиться.
     Энкиду страдал от безделья. Его брат и друг Гильгамеш днем
вершил  дело  в  суде, осматривал корабли, что вязали из охапок
тростника,   заготовленного   на   берегу   реки,    мастерские
оружейников,  выезжал на поля, проверял, как роют каналы. Ночью
же он встречался в храмовых брачных покоях с  богинями,  и  был
занят от утра до утра.
     Энкиду,  умащенный елеем, в белом дорогом одеянии, которое
ежедневно меняли ему слуги, слонялся  по  жарким  улицам  среди
праздных,  освобожденных  от  работ  стариков и не знал, чем бы
себя занять. Он чувствовал, что силы его от безделья уходят.
     Люди любили его по-прежнему и не раз  на  улице  встречный
прохожий говорил про него своему другу:
     --  Взгляни,  вон  Энкиду  идет.  Посмотри,  какие  у него
длинные распущенные волосы, он их никогда  не  стрижет.  Он  не
знает  своих  родителей, и хотя единственными его друзьями были
степные звери, говорят, он умнее многих из нас.
     -- Я слышал о нем. Его привела в город Шамхат. Быть  может
богиня Иштар ей позволит покинуть храмовое служение и тогда она
станет  женою  Энкиду.  Видишь,  какое печальное у него лицо --
небось от того, что он редковидит красотку Шамхат.
     Но Энкиду печалился не только из-за Шамхат. Он  попробовал
приподнять  корабль,  чтобы  сдвинуть  его  с берега в воду, но
корабль даже не шелохнулся. Лишь  когда  носильщики  разгрузили
его, Энкиду, напрягшись, столкнул судно в реку.
     В  другой  раз  он  с  трудом забросил на плечи двух диких
быков, забежавших на храмовые огороды и  убитых  охотниками.  А
когда   однажды  на  глазах  у  всех  он  не  смог  поднести  к
строящемуся храму колонну,  вырубленную  из  целого  кедра,  то
пришел к Гильгамешу и сел рядом с ним в молчанье и скорби.
     Гильгамеш  вершил  городские  дела, рядом скорбно сидел на
земле Энкиду, верный друг молодого царя.
     * * *
     Скорбно сидел на земле  Энкиду  --  верный  друг  молодого
царя.
     Но рассказ сначала пойдет не о нем, о богах. Ведь и сам он
был спущен на землю по воле богов.
     Человек,  прибывший  в чужую землю как гость, первым делом
должен принести жертвы местным богам, покровителям этой страны,
чтобы получить их расположение. Но для этого полезно ему  знать
характер  и  прошлое  главных  богов  незнакомой  земли.  Иначе
нечаянным поступком своим можно оскорбить бога,  а  нет  ничего
страшнее для смертного мести богов.
     Теперь  то  время трудно представить, а оно было не так уж
давно, когда боги жили одни, без людей.
     Уже оторвался с мучительным стоном бог небес Ан от супруги
своей, богини земли. Так разделилась навек первая в мире  семья
--  земная  твердь и небеса. У них народилось много детей и еще
больше внуков, все они тоже были богами.
     Внук бога небес, Наннар -- то, кого люди наблюдают  ночами
в  виде луны, породил двух детей -- Шамаша -- солнце и Иштар --
юную  ветреницу,  вечную   красавицу,   богиню,   без   которой
невозможно  в  мире любовь и плодородие, ее мы наблюдаем в виде
утренней звезды, Венеры.
     Жизнь богов без людей была скудной. Они бедно питались, не
умея выращивать хлеб, делать вино, не  знали  одежд.  С  каждым
днем  становилось  их  больше, они были бессмертны, но голод их
мучал постоянно.
     Знаменитый мудрец их, бог Энки спокойно дремал  в  глубине
своей  бездны  и не слышал их стоны и вопли. Они же, собравшись
все вместе громко просили его придумать хоть  что-то,  лишь  бы
хватило на земле пропитания для бессмертных.
     Наконец,  сын  бога  небес, мудрый Энки проснулся, услышал
стенания и поднялся из бездны. Вместе со  старой  Аруру  решили
они  создать  для  богов  помощников.  Помощников можно слепить
сколько угодно -- глины было достаточно. Их назвали людьми. Эти
люди должны были чтить  богов,  выращивать  для  них  на  земле
промитание.  Их  старались лепить похожими на богов, но сначала
получались уроды, не способные ни к какому занятию. Зато  потом
боги слепили немало разумных и сильных людей.
     Сразу  жизнь  богов  стала легче и интересней. Мудрый Энки
научил людей разным ремеслам. Люди исправно  исполняли  главное
свое  назначение  --  жили  и  работали  для  богов.  Где бы ни
селились они -- сразу строили храм -- жилище для  бога,  а  при
храме  --  огромные  кладовые,  куда  свозили  все, что дала им
земля. Изредка кое-кто  из  людей  самовольничал,  или  пытался
добыть  то,  что  доступно  только богам -- таких боги усмиряли
безжалостно. Однажды и весь род человеческий, по мнению  богов,
черезчур усилился, тогда он и был наказан всемирным потопом.
     Спасся  лишь  один  человек  со  своею  семьей  --  предок
Гильгамеша, Утнапиштим.
     Первым городом после потопа боги поставили город Киш.
     * * *
     Первым городом после потопа боги поставили  город  Киш.  В
нем царствовал мудрый герой Этана.
     Только  несчастным  ощущал себя царь, потому что не было у
него детей. Все остальное, положенное царям, было, но только не
дети.
     Богатый дом, верные слуги, храбрые воины, храм, в  котором
почитали  богов  --  что  еще  надо  царям.  Но не радовало это
бедного Этану.
     Вместе с воинами он покорил города Шумера, поставил в  них
наместников.   Наместники   собирали   налоги,  товары,  зерно,
драгоценности -- их грузили на корабли, и все это плыло в Киш.
     Многим казалось, что их царь, как бог, может все.  Но  про
себя-то  Этана  знал,  что  совсем он не бог. Иногда его мучала
бессонница, он вставал, шлепая босыми ногами, ходил по каменным
полам  покоев,  ночные  стражники  в  набедренных  повязках,  с
копьями,  вытягивались  навстречу  ему,  он с печальной улыбкой
жестом успокаивал их, выходил на  площадь  под  черное  небо  и
яркие звезды, но и там было пусто ему, одиноко.
     У царя не рождались дети.
     Никто  не  плакал у него на коленях, не смеялся и радостно
не бежал навстречу. Он мечтал  о  сыне,  едва  женился,  мечтал
воспитать  в  нем  воина  и управителя царством, чтобы потом, в
старости,  однажды  выйти  на  площадь  и  перед   собравшимися
горожанами провозгласить:
     -- Вот ваш новый молодой царь! Почитайте его, как меня!
     Не  раз,  едва дождавшись восхода всесильного Шамаша, царь
Этана молил его, упрашивал помочь.
     И однажды солнечный бог пожалел плачущего царя. Он  явился
ему ночью во сне в лучезарных одеждах и сказал так:
     --  Если  сумеешь достигнуть самого верхнего неба, где уже
давно поселился мой прадед, если найдешь там траву  рождения  и
вернешься с нею на землю, обретешь много детей и внуков. У тебя
их  станет  столько,  сколько  звезд  на ночном небе, и все они
прославят себя и тебя своими  делами,  каждый  будет  воздавать
тебе почести.
     Великий  Шамаш!  Я готов это сделать. Но как мне добраться
до верхнего неба? Многие мастера делают крылья, но ни  один  не
взлетел выше крыши.
     --  Тебе  не  надо  заказывать крылья, -- объяснил бог. --
Выйди из города завтра, едва рассветет и иди  так,  чтобы  лицо
твое  было  постоянно  освещено  моими  лучами.  Ты  дойдешь до
глубокой расщелины. Там, на дне, во мраке и холоде  лежит  едва
живой  орел.  У  него  сломаны  крылья,  вырваны перья и когти.
Трудно поверить,  что  был  он  когда-то  могуч  и  красив.  Он
совершил  недавно злодейство, и мне пришлось наказать его. Если
сумеешь его отыскать, скажи ему, что срок наказания кончился. А
если сумеешь его излечить, он взлетит с тобою на самое  верхнее
небо.
     Едва рассвело, царь вышел из города.
     * * *
     Едва рассвело, царь вышел из города.
     Шамаш едва поднявшись над краем земли освещал его лицо, по
узким   тропам  он  пересек  огороды,  добрался  до  бесплодной
растрескавшейся земли, вдали показались холмы, Этана заглядывал
во все ямы, что были на пути, но орла нигде не было.
     "Уж не пустой ли то сон?"  --  подумал  царь,  но  тут  же
прогнал эту мысль. Боги по пустякам не являются.
     И  только  он подумал так, как услышал слабый стон, а путь
его пересек глубокий овраг. На краю оврага лежала куча гладких,
потемневших от времени костей буйвола.
     Царь заглянул в темную глубину -- туда, откуда  послышался
стон,  и  увидел  лежащую  в  неловкой  позе  огромную птицу со
сломанными  крыльями,  почти   без   перьев.   Птица   пыталась
дотянуться  до крохотной лужицы на дне оврага, но даже и это не
удавалось ей. Цепляясь за колючие кусты, царь побежал в сторону
птицы по крутому склону оврага и комья земли покатились у  него
из-под ног.
     Торопясь,  он  зачерпнул  в ладонь воды и дал ей напиться.
Раз за разом он подносил ладонь с  водою  к  широко  раскрытому
клюву,  пока  не вычерпал лужу. Потом он накормил орла из своих
запасов.
     А потом орел рассказал ему свою историю.
     * * *
     А потом орел рассказал ему свою историю.
     Я не всегда был столь беспомощен и жалок, о могучий царь!
     У меня была иная жизнь -- птицы  уважали  меня,  а  многие
твари  земные  трепетали  при  моем появлении. Спокойно и гордо
парил я в небесной выси,  выглядывая  добычу.  Так  было  бы  и
сегодня, если бы не поддался я злому соблазну.
     Уже  давно  я  жил в просторном гнезде на вершине высокого
дерева.  В  том  гнезде  росли  и  мои  птенцы,  дети,  которым
ежедневно  носил я пищу. А под деревом давно поселилась большая
старая гадюка. В этом году у нее тоже родились змееныши, и  она
радовалась  им,  как  и  я своим клювастым птенцам. Со змеей мы
жили мирно и не держали обид друг на друга. Но недавно, когда я
увидел, как беспомощны маленькие ее змейки, я вдруг  представил
себе  сладостный  вкус  их  нежного  мяса,  и  этот  вкус  стал
преследовать меня постоянно.
     Скоро я решился: откуда ей догадаться, кто заберет  у  нее
детенышей,  если  сама  она целый день на промысле. Уже и детям
своим, молодым орлятам я обещал:
     -- Завтра принесу вам в гнездо нежное змеиное мяср. Видите
змеек, что живут внизу нашего дерева. Завтра вы их попробуете.
     Сынок, самый младший, но самый мудрый сказал мне тогда:
     -- Оставь эту мысль, отец! Великий Шамаш не потерпит такое
злодейство. Разве ты не говорил, что он  наблюдает  за  дневной
жизнью людей и зверей и строго их судит!
     Но  я  уже  не  мог  удержать себя, и на другой день, едва
большая гадюка уползла на охоту, я схватил одну  за  другой  ее
змеек, и мы расклевали их всех в нашем гнезде.
     Скоро  змея  вернулась к своей норе. С высоты я видел, как
ползала она  вокруг  дерева,  искала  повсюду  детей,  а  потом
исчезла и на старое место не возвратилась.
     Ночью  я  проснулся  от изжоги, мои птенцы тоже беспокойно
себя  вели,  просили  пить,  чтобы  успокоить  жжение   внутри.
Возможно,  в змейках было уже немного яда, и мы проглотили его,
когда расклевывали их.
     "На что мне были эти соседские дети? -- подумал  я  тогда.
-- Надо ли быть настолько жадным, да и мясо у них противное!"
     Я  считал,  что змея уползла навсегда и больше мы с ней не
увидимся. Но случилось иначе. Не зря предупреждал меня  младший
орленок, самый мудрый из сыновей.
     Змея, дождавшись следующего утра, взмолилась Шамашу:
     --   Помоги   же   мне  наказать  злодея,  бог  великий  и
справедливый!
     И Шамаш помог.
     Он указал змее  на  мертвого  буйвола.  Этот  буйвол  умер
накануне  от  старости,  и  тело  его  лежало  на  краю оврага.
Возможно, и сегодня на том месте валяется груда костей --  все,
что остается от умерших буйволов.
     Змея  заползла  во-внутрь,  а  я,  не догадываясь об этом,
разглядел мертвое тело с высоты, устремился к нему, вонзил свои
когти и стал  вырывать  куски  мяса.  Тут-то  змея  на  меня  и
накинулась сзади.
     Она  обломала  мне  крылья,  вырвала  когти, перья и долго
таскала меня по острым камням. Я стонал и молил  о  пощаде.  Но
она подтащила мое ослабевшее тело к пропасти и швырнула меня на
самое  дно.  Здесь  я  и  умирал  до того мгновения, пока ты, о
могущественный и добрый царь, не нашел меня.
     --  Великий  Шамаш  велел  передать  тебе,  что  наказание
кончено,  и  ты  можешь  вернуться  в  гнездо к своим детям, --
проговорил царь Этана.
     И тут он увидел, как из глаз орла упали на сухую землю две
большие слезы.
     * * *
     Из глаз орла упали на сухую землю две большие слезы.
     -- Нет у меня больше ни дома, ни детей.  Орлята  не  умели
летать,  но постоянно просили есть. За дни, пока я лежал здесь,
они или умерли с голоду, или разбились, упав с высоты, или сами
стали чьей-то добычей. Единственный дом мой теперь -- это  твой
дом,  о, великий царь! Вылечи меня, и ты получишь верного слугу
до конца моей жизни.
     Царь перенес израненного орла в свои покои,  сам  ухаживал
за  ним,  сам  кормил сырым мясом убитых хищников, и скоро орел
снова научился летать, сначало неуверенно, а потом все  смелее.
Прошло  еще  несколько  дней, и он уже парил в небесной высоте,
освещенный лучами бога Шамаша.
     Тогда Этана и рассказал ему о своем несчастье. О том,  что
посоветовал ему великий Шамаш, когда явился во сне.
     -- Садись на меня, добрый царь, прижмешься покрепче к моей
спине, и мы полетим на верхнее небо. Другие орлы мне говорили о
чудесной  траве  рождения,  но никто из них не смог долететь до
той высоты. Я попытаюсь сделать это для тебя. Только  прошу  об
одном  --  знаю,  ты  -- человек отваги, наберись же еще больше
смелости, чтобы не убояться во время полета.
     Рано утром, когда лучи Шамаша едва  озарили  землю,  Этана
надел  через плечо суму для травы рождения, чтоб побольше взять
ее с верхнего неба, сел верхом на орла, прижался грудью  к  его
спине,  руки  положил вдоль могучих крыльев, и они взлетели над
площадью, над крышами домов города Киша, над землей Шумер,  над
реками, горами, лесами и морем.
     -- Взгляни вниз, далеко ли земля? -- крикнул орел.
     Царь свесил голову и закружилась она от небывалой высоты.
     Пустая  сума  била его по спине. Ветер перемешал волосы на
голове и норовил сбросить их на глаза, но царь не мог поправить
ни суму, ни волосы,  потому  что  крепко  прижимался  руками  к
крыльям орла.
     --  Реки, как нити, а люди -- словно пылинки! -- прокричал
Этана. -- Скоро верхнее небо?
     -- Еще далеко, -- ответил орел и сильнее замахал крыльями.
     Они летели уже давно. Этана старался не смотреть на землю,
прижимался грудью к спине орла и думал об одном:  не  сорваться
бы вниз.
     -- А теперь какой ты видишь землю? -- снова крикнул орел.
     Этана  взглянул,  и  так  страшно  ему стало, что не сразу
сумел он ответить. Никогда, ни один человек в мире не бывал  на
столь чудовищной высоте.
     --  Земля  --  как  арбуз, а великое море на ней -- словно
несколько чаш и не разглядеть ни  животного,  ни  человека!  --
прокричал  он, когда совладал со страхом. -- Теперь-то уж скоро
верхнее небо? -- Далеко! -- ответил орел и еще сильнее  замахал
крыльями.  Снова  они  летели в небесной выси и не было рядом с
ними ни одной птицы, только Шамаш над ними.
     -- Как теперь земля? -- спросил орел. -- Что видишь?
     Взглянул Этана, а земля -- словно яблоко где-то  внизу.  И
кругом -- воздушная бездна.
     В  этот миг не стало больше храброго царя, повелителя Киша
Этаны. Испуганный старик, дрожащий от ужаса,  хватающий  крылья
орла слабеющими руками сидел на могучей птице.
     -- Ну что? Что видишь там? -- крикнул орел.
     --  Я,  я  не  знаю,  как  тебе  и ответить. Земля, словно
яблоко, и не видно ни гор, ни морей.
     --  Наконец-то!  Отсюда  только  и  начинается  дорога   к
верхнему небу.
     -- Но когда же, когда мы на него прилетим?
     --  Не знаю. Старые орлы мне рассказывали, а им говорили в
их детстве другие орлы-старики, что сначала земля должна стать,
словно яблоко, а потом начинается долгий путь к верхнему небу.
     -- Но я не хочу лететь  дальше!  --  прокричал  испуганный
царь.  --  Орел,  слышишь, мне страшно! Орел, я понял, что путь
этот не для человека! Поверни же назад! О, великий Шамаш!
     Этана кричал и страх его, слабость тела стала  заражать  и
орла.
     --  Орел,  поворачивай  же назад! Выше я не хочу! Мне надо
травы с верхнего неба!
     И орел подчинился, отвернул от Шамаша к земле, но  уже  не
так  мощно  работали  его крылья, уже и они затряслись в мелкой
противной дрожи.
     -- Что ты сделал,  старик!  Что  ты  сделал  со  мною!  --
выкрикнул орел.
     И  вместе,  вдвоем,  кувыркаясь, словно бесформенный груз,
полетели они к земле. Где-то, в чужой стране, они  разбились  о
каменный холм и чужие незнакомые люди похороноли их.
     А  в городе Кише стали править дальние родственники Этаны,
и последний из них -- царь Агга, который слал теперь каждый год
корабли с зерном в город Урук.
     Человеку, даже если он царь,  не  дано  владеть  тем,  чем
владеют лишь боги. И горе тому, кто об этом забудет.
     Богам же позволно многое. Но не все. И когда Иштар однажды
спустилась  в  подземное  царство, где живут только тени, она с
трудом была спасена, пожертвовав мужем своим, Думузи.
     Главных  богов  Шумера  было  немного.  Иногда  вчетвером,
иногда всемером собирались они на совет.
     В  каждом  городе  люди  ставили им святилища -- храмы. Но
каждый из главных богов мог выбрать себе и город, в котором его
почитали бы больше других.
     Бог небес Ан и дочь его, ветреная красавица Иштар  выбрали
из всех городов Урук.
     Всем  известно,  что  храм Эану спустился с небес и первым
верховным жрецом в нем был Мескингашер, сын бога солнца. Могилы
его  не  найти  в  Уруке.  Состарившись,  Мескингашер   передал
правление  сыну  своему, Энмеркару, а сам ушел в горы. И больше
его не видел никто.
     Иштар не раз помогала царю Энмеркару.
     * * *
     Иштар не раз помогала царю Энмеркару.
     Если сесть в Уруке в ладью, оттолкнуться шестом так, чтобы
ладью подхватили мутные  воды  Евфрата,  река  сама  вынесет  к
городу  Эриду.  Отталкивайся вовремя от берегов, обходи опасные
водовороты, направляй ее по течению, и окажешься в городе, там,
куда когда-то давно, еще до потопа, приплыли Шумеры с  райского
острова,  далекой земли Дильмун. В глубокой бездне, дна которой
не способен разглядеть человеческий глаз,  в  глубокой  бездне,
что зовется Абзу, поселился великий Энки, самый мудрый из богов
и  людей.  Вот  почему  в  каждом своем городе, где есть жилища
богов, черноголовые устраивают рукотворную бездну. И пусть  эта
Абзу  больше  похожа  на бассейн, может статься, ненадолго Энки
селится там.
     Но чаще мудрый бог дремлет  на  дне  бездны  около  самого
древнего из городов, города Эриду.
     Туда и направила путь свой великая богиня Иштар. В великий
путь с  великой  целью  направилась  она -- добыть для любимого
города правила человеческой жизни --  законы,  которыми  владел
мудрый Энки, старший ее родственник.
     Иштар  --  лишь одно из имен великой богини. Ветер носил и
сегодня разносит по миру  немало  красивых  созвучий,  которыми
люди обозначают богиню любви.
     Иштар  решила  возвысить  свой  город над другими жилищами
черноголовых.
     Сон мудрого Энки чуток. Он знает причины многих  поступков
богов и людей.
     -- Исимуд! -- вызвал он своего слугу. -- Ко мне из Урука в
Эриду направляется божественная дева Иштар. Открой же перед нею
все входы  Абзу,  расставь перед ней угощенье, достойное богов,
подай богине  ячменные  лепешки  с  маслом,  чашу,  наполненную
сикерой, обрадуй богиню словами привета.
     Верный  слуга  Исимуд встретил великую деву, проводил ее в
Абзу и усадил за праздничный стол.
     В  тот  же  миг  появился  и  старый  Энки,  сел  рядом  с
прекрасной  богиней и пил с нею вместе пьянящий напиток чашу за
чашей.
     -- Отец мой! -- вопрошала богиня  старшего  родича,  глядя
прекрасными  своими  глазами, -- ни земной мужчина, ни даже бог
не могли остаться спокойными под этим взглядом. -- Отец мой,  я
знаю,  ты  сделал  мотыгу и форму для кирпича и поручил их богу
Кабта. Не ты ли создал и  нить,  поручив  ее  богине  ткачества
Утту?
     --  Ты  права,  прекрасная дочь! Все это сделал я: что для
забавы, а что -- для пользы людей. Поднимем же  еще  одну  чашу
сикеры, ибо сердце мое ликует, когда я вижу рядом твою красоту.
     --  Отец  мой,  подумай:  эта  Аруру  завладела сосудом из
лазурита, она теперь получила право назначать в городах  царей.
Одна  из  сестер  моих,  Нинмуг -- завладела золотым веретеном,
другая -- Нидаба получила из рук твоих измерительную веревку  и
теперь  с умным видом следит за соблюдением границ и договоров.
Что же осталось мне, отец мой? Ведь ты не обидишь меня?
     --  Стоит  ли  так  печалиться  из-за  тех   мелочей,   --
успокаивал  Энки, выпивая очередную чашу сикеры. -- У каждой из
них есть своя должность, но тебе-то, тебе  зачем  это  все  при
твоей красоте!
     --  Отец  мой,  я  тоже  хочу, мне все это нужно, или я не
богиня? Взгляни же, у меня нет ничего, чем владеют они!
     Даже и на богов  иногда  находит  затмение.  Мудрому  Энки
затмила глаза лучезарная красота божественной девы.
     -- Не сокрушайся так! Я подарю тебе все эти мелочи, видишь
небесную  ладью?  Она  для  тебя.  Я прикажу ее нагрузить всеми
установлениями, их я изобретал от нечего делать здесь, в  своей
бездне,   а   теперь  они  будут  твоими.  Прими  мой  подарок,
прекрасная дочь!
     Все, чему  люди  могли  научиться  в  прошлом  и  будущем,
подарил богине мудрый, но хмельной Энки. Все установления жизни
приказал  он свалить в ладью, и небесное судно грузно осело под
их тяжестью. Тайны обработки металлов  и  плотницкая  сноровка,
искусство  высекать  каменные  скульптуры и мастерство лепки из
глины, лежали вместе  с  царской  властью,  знатностью  рода  и
храбростьюж   сила  воина,  чистота  помыслов  жреца,  ловкость
торговца смешались с искусством игры на флейте и арфе.
     Лодка, полная законов человеческой жизни, плыла  вверх  по
реке,   веселая   Иштар   правила   этой  божественной  лодкой,
направляла ее к Уруку, и вместе с ней уплывали  великие  тайны,
которыми прежде владел единственный из богов.
     --  Где  мои  тайны! Где законы, которые я познавал на дне
бездны? -- воскликнул очнувшийся ото сна великий бог Энки.
     И слуги охотно объяснили ему, что он сам подарил  их  юной
красавице.
     -- Догнать и вернуть! -- приказал он слуге Исимуду. -- Тех
тайн,  которые  я  подарил,  хватило  бы каждому городу, она же
поместит их в своем Уруке, сделает город сильнее других.
     Исимуд,  собрав  морских  чудовищ,  помчался  за   богиней
вдогонку. На середине пути он догнал юную деву.
     --  Великая  богиня,  прости  нас,  но мой повелитель Энки
требует повернуть назад.
     -- Раб, ты требуешь невозможного! --  возмутилась  богиня.
-- Отец мой сам вручил эти дары и я везу их в свой город.
     --  Богиня,  со  мною  чудовища, не делай непоправимого. Я
прикажу им напасть на ладью и река вернет все, что  принадлежит
моему хозяину.
     --  Ты еще смеешь грозить мне! -- разъярилась юная дева. И
в тот же миг в ладье у нее появился советник Ниншубура.
     -- Я, как всегда, готов верно служить тебе, о  богиня!  --
склонился в поклоне советник.
     --  Быстро,  зови других стражей, отгони от ладьи этих! --
Иштар показала на бурлящую  вокруг  ладьи  воду.  --  Разве  не
видишь, нам смеют грозить!
     В  следующий  миг  по  бортам  ладьи,  на  корме появились
стражи. Копьями  они  отгоняли  океанских  чудовищ,  пытавшихся
напасть на ладью.
     Наконец,  показался  Эана,  божественный храм, спущенный с
неба. Чудовища были бессильны. Иштар торжественно перенесла все
законы и тайны в свой храм, и люди с тех пор постепенно познают
их, но тайны не убывают. И каждому поколению новых людей  Иштар
открывает новые тайны, рожденные в бездне познания.
     Счастлив народ и цари, когда к ним благоволят боги!
     * * *
     Счастлив народ и цари, когда к ним благоволят боги.
     Счастлив в правлении своем был царь Энмеркар.
     Внук  солнца,  он  украсил  Урук  новыми  храмами, породил
немало детей, и младшим среди них был Лугальбанда.
     Богиня Иштар отпустила царя в  военный  поход.  Семь  гор,
страшные   пропасти   и   густые  леса,  полные  диких  зверей,
преграждали путь войску. Но царь Энмеркар был настойчив в своем
желании дойти до страны Арраты и победить.
     Многие мужчины города, вооруженные копьями, палицами вышли
с ним вместе.  Все  сыновья  и  младший  из  них,  Лугальбанда,
следовали за ним.
     Но  сначала  были несколько лет переписки. Гонцы из Урука,
знаменитые скороходы пересекали горы и пропасти, держа при себе
великую драгоценность -- коробку, плетеную из  тростника,  а  в
ней  --  глиняную  табличку  со  знаками.  Тогда,  в той войне,
черноголовые впервые применили письмо, которое придумали  боги,
и  тайну  которого  привезла  от  великого  Энки  богиня Иштар.
Скороход -- он может забыть тонкости человеческой речи, неверно
истолковав,  может  придать  посланию  обратный  смысл.  Знаки,
прочерченные  на глине -- сохраняют сказанное навсегда. Тогда в
Уруке  и  появились  первые   школы   писцов,   которые   потом
размножились по всему городу.
     Внук Шамаша, царь Энмеркар убеждал в посланиях царя Арраты
прислать  в  Урук  золото, серебро, лазурит, драгоценные камни.
Человек,  почитая  богов,   должен   украсить   их   настоящими
ценностями. Царь Арраты заупрямился, и тогда Энмеркару пришлось
отправиться с войском.
     Жителю  равнин непривычен вид гор, утесы и хребты нагоняют
на него печаль и ужас. Немало храбрецов  из  Урука  нашли  свою
смерть  в  страшных  пропастях  по  дороге  к  Аррате. Но самой
большой утратой была гибель младшего сына, Лугальбанды.
     Так получилось, что войско вместе  с  царем  ушло  вперед,
братья    же   приотстали,   и   когда   заболел   Лугальбанда,
посоветовавшись, они оставили его одного.  Лугальбанда  не  мог
сделать и шага, что толку тащить его по горным звериным тропам,
и  братья,  сделав  укрытие,  подобно гнезду, снабдили больного
пищей и пошли догонять отца.
     -- На обратном пути мы его заберем, похороним в Уруке,  --
рассуждали братья и чувствовали свою правоту.
     Догнав  же  отца,  они  сообщили  с  печалью  ему о смерти
любимого сына.
     Но счастлив тот человек, которому помогают боги.
     * * *
     Счастлив тот человек, которому помогают боги.
     Великий Шамаш, бог справедливости, взойдя на небо, увидел,
что правнук его умирает. В укрытьи из веток, брошенный братьями
в диких горах, Лугальбанда лежал бездыханный, не мог дотянуться
ни до пищи, оставленной братьями, ни до воды.
     Боги  --  они  обладатели  самых  великих  тайн,   и   тем
отличаются  от  человека.  Шамаш  проник в укрытие и понял, что
больного спасет лишь другая  пища  и  другая  вода.  Он  принес
Лугальбанде траву, что зовут боги "трава жизни" и воду, которая
у богов носит похожее имя: "вода жизни".
     Спасенный  прадедом  Лугальбанда,  еще не окрепший, но уже
живой, вышел из укрытия и увидел кругом дикие скалы и лес.
     Он мечтал догнать войско отца, но не мог понять, как найти
верный путь. Несколько дней блуждал он в  горах  и  всякий  раз
возвращался на прежнее место.
     Наконец,  он  отчаялся  и подумал, что снова умрет там же,
где бросили его братья. Он был одинок и не знал пути ни  домой,
ни к Аррате.
     Скоро раздался ужасающий грохот, небо над ним почернело --
это пришла гроза, а в горах гроза страшнее, чем смерть.
     И  тут Лугальбанда услышал жалобный писк. Писк доносился к
нему со скалы, прямо над  головой.  В  свете  молнии  на  скале
правнук  Шамаша  разглядел гнездо исполинской птицы, а в гнезде
--  голову  испуганного   птенца,   от   ужаса   забывшего   об
осторожности.

к птенцу, укрыл его от обвала воды, успокоил,  накормил  пищей,
что  оставили  ему братья. Потом, когда гроза стихла, он сорвал
пучок горных цветовы, растущих рядом в скалистой  расщелине,  и
украсил ими гнездо.
     Тучи  скоро ушли, и тогда Лугальбанда услышал издалека шум
могучих крыльев, а потом увидел и птицу,  заслонившую  половину
неба.
     Правнук  Шамаша  спрятался  за  скалой,  не желая нечаянно
превратиться в орлиную пищу.
     -- Я спешил к тебе, но гроза помешала, и только теперь я с
тобой, бедный мой  птенчик,  --  проговорил  исполинский  орел,
присев у гнезда.
     И  тут  он  увидел, что сын его не испуган, а весел и сыт,
гнездо же украшено, как никогда прежде.
     -- Кто-то был рядом с тобою, ответь? -- спросил  удивленно
орел.  -- Если лн был так добр и заботлив, то и я помогу ему. В
этих горах нечасто встретишь добро и нельзя оставлять  его  без
награды.
     Лугальбанда,  услышав  эти  слова исполинской птицы, вышел
из-за скалы.
     -- Это  ты?  Тот,  которого  братья  бросили  умирать?  --
удивился орел.
     --  Но я жив и мечтаю вернуться к отцу, так же сильно, как
ты стремился вернуться к сыну. Он был испуган грозой и я утешал
его.
     -- Твой отец далеко, он стоит вместе с войском  у  Аратты.
Пролетая  в  небе  над  ним,  я наблюдал его скорбь, он скорбит
потере любимого сына. Ты помог моему ребенку, а я помогу  тебе.
Иди  же  к отцу. Отныне ты обладаешь даром, какого нет у многих
из смертных. Ты стал скороходом и  тайна  каждой  тропы  теперь
понятна тебе.
     В  тот  вечер  в  шатре  Энмеркара собрался военный совет.
Войско дошло до Аратты, оно осадило город,  но  толку  с  этого
было  мало, воины ослабели и в схватках с противниками не могли
добиться победы.
     -- Был бы с нами мой сын, он бы помог советом, --  скорбно
сказал Энмеркар.
     И тут же услышал от входа шатра:
     -- Я здесь, отец, я уже рядом с тобой.
     * * *
     --  Я  здесь,  отец,  я  уже  рядом  с  тобой,  --  сказал
Лугальбанда и вошел в шатер.
     В шатре все окаменели от удивления.
     -- О, великий Шамаш! Сын  мой,  ты  не  умер  в  скалистых
горах?  Тебя  ли снова видят глаза мои! -- радостно воскликнул,
наконец,  царь  Энмеркар.  --  Как  ты  нашел  нас  один,   без
провожатых?
     -- Мне помогли боги, отец! -- скромно сказал Лугальбанда.
     Он  смотрел  на  своих  братьев  и  видел, как те смущенно
опустили головы.
     -- Иди же, приляг в соседнем шатре. Ты устал от болезни  и
длинного перехода.
     -- Я бы лучше побыл с вами, отец. Сдалась ли Аратта?
     --  Об  этом  мы и говорим как раз. Мы не знаем почему, но
боги не дают нам победу. Я  бросил  клич  среди  войска.  Нужен
гонец, который сумеет быстро пройти дорогу назад, встретиться с
великой богиней Иштар, испросить у нее совета. Но такого гонца,
такого  скорохода  не нашлось в нашем войске. Мало того, жрец и
правитель Аратты Энсухкежданна  смеет  утверждать,  что  богиня
Иштар  оказывает  расположение  им,  мы же -- его потеряли. Что
скажешь, сынок, что посоветуешь?
     -- Отец, тебе не надо искать другого гонца. Я готов  выйти
немедля,  достигнуть священного храма и предстать перед великой
богиней.
     -- Сын мой, ты говоришь неразумное. Ты слаб от болезни. --
Опомнись, Лугальбанда! В одиночку тебе не  дойти  до  дому,  --
вмешался  старший  из братьев. -- Мы не оставили бы тебя, знай,
что ты способен ходить. Но теперь ты ступай и ложись. Мы  решим
без тебя, кого посылать.
     --  Отец,  теперь  я знаю дорогу и готов выйти немедля, --
вновь повторил Лугальбанда.
     И такая решимость была в его голосе, что отец подчинился.
     -- Иди, сынок, и спаси нас от гнева Иштар.
     Лугальбанда послушно кивнул, повернулся и вышел.
     Те же, кто вышли следом, уже не смогли  увидеть  его,  так
велико   было   проворство  Лугальбанды,  которым  одарила  его
исполинская птица.
     Под вечерним темнеющим небом правнук Шамаша  пересек  семь
горных  хребтов,  вышел  в  родные  долины, вошел в свой город,
тогда еще не огражденный ничем  и  к  полуночи  предстал  перед
великой богиней.
     Юная   красавица   с  улыбкой  встретила  посланца  людей,
предложила ему отдохнуть.
     -- Я же скоро покину тебя,  мне  пора  отправляться  своим
небесным  путем.  Мне  рассказывал брат мой, как он увидел тебя
одного среди гор. И я помогла собрать ему воду жизни из  капель
росы.
     -- О, великая богиня, скажи, в чем виноват мой отец? Разве
не ты  отпустила  его из Урука в военный поход? В чем же мы все
провинились? Победа к  нам  не  приходит,  Энсухкежданна  смеет
утверждать,  что ты, о, богиня, стоишь на стороне Аратты. Мы же
всего лишь хотим получить драгоценные  камни  и  золото,  чтобы
украсить твои статуи в нашем храме.
     --  Юноша, тебя любит мой брат и я не обижу тебя. Хотя вы,
люди Урука, меня удивили. Не я ли принесла  в  ваш  храм  тайны
познания?  Чем  же вы отплатили мне? Выйди на берег Евфрата, на
места, где  издавна  мне  поклонялись.  Посмотри,  они  заросли
травой и сухим тростником. Там, среди трав ходит хищная рыба, и
появилась  одна рыбина, огромная, как бог среди рыбин. Чешуя ее
хвоста постоянно сверкает в сухих тростниках. Так ли  поступают
с местами, где издавна чтили богиню? Или, быть может, отец твой
прикажет выбрасывать мусор из города в эти места?
     --  Богиня,  прости же отца моего! -- взмолился испуганный
Лугальбанда.   Он   видел,   что   прекрасная   Иштар   всерьез
рассердилась  за  обиду,  которую  люди по неразумию не считали
столь уж большой.- Отец мой с войском стоит в Аратте, иначе  бы
он  не дал зарасти этому берегу. Я же с утра сделаю все, что ты
скажешь!
     -- Юноша, мой брат не зря  любит  тебя.  Расчисти  же  эти
места!  Сруби тамариск, который одиноко растет поодаль. Выдолби
из его ствола чан, излови страшную хищную рыбину,  свари  ее  в
чане  и  принеси  мне ее в жертву. Ты молод и не можешь знать о
том, что так поступали твои  предки  --  те  люди,  что  желали
вернуть мое расположение. Так предписано богами с давних времен
и  ты  должен  это  исполнить.  Иди  же, отдохни после трудного
перехода, и с утра принимайся за дело. Тогда твой отец  получит
победу.
     Лугальбанда, младший сын Энмеркара, с утра собрал горожан,
не ушедших  в  военный  поход.  Он повел их к реке, где все они
принялись расчищать священные места. А жрецы  в  храме  великой
богини  в  это  время  воздавали ей почести, моля о прощении. И
богиня смилостивилась.
     Царь Энмеркар возвратился в свой город с  победой.  Каждый
вьючный  осел был нагружен плетеной сумой с драгоценностями для
статуй богов. С тех пор-то и стали храмы Урука самыми  богатыми
из всех городов черноголовых.
     После  смерти  отца Лугальбанда сделался царем и верховным
жрецом в своем городе. И каждый знал: нет в мире другого  царя,
прекрасней  и  могущественней, чем Лугальбанда. А Гильгамеш был
его сыном.

     Часть третья

     Не было в мире другого царя,  прекрасней  и  мужественней,
чем Лугальбанда.
     А   Гильгамеш  был  его  сыном,  еще  более  прекрасным  и
мужественным, чем отец.
     Но только  скорбным  стало  его  лицо.  Оттого,  что  друг
молодого  царя,  верный  Энкиду  сидел рядом на каменных плитах
молча, печально.
     Долго ждал Гильгамеш от Энкиду хоть слова, хоть звука.  Но
великан  оставался  безмолвным,  лишь изредка капали из глазззз
его огромные слезы. У великана и слеза была гтгантской --  одна
могла бы заполнить чашу.
     И тогда не выдержал царь, заговорил первым.
     --  Энкиду,  брат  мой,  скажи,  отчего ты печален? Что за
тоска легла на твое сердце? Расскажи  не  медля,  чтобы  я  мог
скорее тебе помочь.
     --  Друг  мой, ты верно сказал о моей тоске -- она сжимает
мне сердце. А все оттого, что в твоем городе я сижу  без  дела.
Каждый  житель  его  --  и  царь и раб -- все заняты работой на
радость богам. Лишь я один слоняюсь по улицам  среди  стен.  От
безделья  слабеет  моя сила. Я чувствую, как теряю ее. Оттого и
пришел я к  тебе  в  печали.  Или  нет  в  твоем  городе  места
богатырям? Нет им больше работы?
     Долго  молчал Гильгамеш, не решаясь ответить. Но, наконец,
заговорил:
     -- Есть одно дело, друг мой, Энкиду. И это дело  под  силу
только  богатырям.  Я  думал  о  нем  давно,  но не было у меня
товарища, того, что готов делить опасность и славу.  Теперь  он
есть,  он сидит рядом со мной, и все же я не решаюсь заговорить
об этом деле, столь ужасен  тот,  на  кого  я  хотел  бы  пойти
походом.
     --  Друг  мой,  таких  слов  я  от тебя не ждал. Или ты не
знаешь, что на земле нет силы, с которой я не мог бы сразиться.
Назови же мне имя своего врага и с этого  мгновения  он  станет
моим врагом.
     Сказав  это, Энкиду поднялся с каменных белых плит, он уже
чувствовал, как сила снова вливается в его тело.
     --  Назови  мне  скорее  имя  твоего  врага  и   я   готов
отправиться на битву с ним один или вместе с тобою! -- повторил
он.
     --  Не спеши, Энкиду, не давай преждевременных клятв, друг
мой, -- ответил Гильгамеш, и  богатырь  услышал  печаль  в  его
голосе. -- Далеко от нашей земли стоят ливанские горы. И если в
нашей  земле  деревья  почти  не  растут,  то  эти горы заросли
могучими лесами. Кедры, необходимые для наших  новых  построек,
растут в этих лесах. Но к горам подступиться непросто...
     --  Хумбаба?  -- в ужасе выдохнул Энкиду и снова рухнул на
каменные плиты рядом с царем.
     -- Ты не ошибся, Энкиду, и верно назвал имя  моего  врага.
Что  же,  ты  и  теперь  согласен  пойти  вместе со мной, чтобы
изгнать его из мира? Если нам удастся убить его, в мире  больше
не  останется  страшной  и  злой силы. А у города будет столько
кедра, сколько нужно. Сраженье с сасмим  Хумбабой  --  вот  что
прославит меня на века.
     --  Друг мой и царь, ты лишь слышал об этом чудовище, я же
подходил близко к  горам,  когда  бродил  по  степи  вместе  со
зверями.  От  зверей  я и слышал, что никто никогда не входил в
эти леса. Однажды я  все  же  решился,  приблизился  и  услышал
громовой  ураган  --  это  был голос Хумбабы. Я увидел страшный
огонь -- это было его дыхание, я почувствовал  ужас  смерти  --
это  был  его  взгляд,  который  он  устремил на меня откуда-то
издалека. Не надо  тебе  думать  о  сражении  с  Хумбабой.  Его
победить невозможно.
     --  Все  это я уже слышал, Энкиду. Но не ты ли просил меня
назвать имя врага? Я окружил  город  высокой  стеной  и  теперь
Уруку  не  страшен  никто.  Нет  такого врага, рожденного среди
людей, которому под силу завоевать мой город. Но есть  страшное
злое чудовище. И кто скажет, какое желание придет к нему завтра
утром?  Его не остановит ничто -- ни храмы, ни стены, ни мольбы
людей к богам. Любой город, к которому  он  приблизится,  будет
сожжен  и  растоптан.  И  потому  я  давно мечтал пойти на него
походом. Ты, выросший среди животных,  не  знаешь,  что  именем
Хумбабы  пугают  всякого  черноголового с детства, даже если он
рожден в царском доме. Мой отец, великий  Лугальбанда,  подвиги
которого  известны  всем,  даже  он  не  смел  думать о битве с
Хумбабой. Я же мечтаю о ней давно. Но не  было  прежде  у  меня
друга. Теперь же я решился, если ты согласишься встать рядом со
мной.
     Гильгамеш! Подумай! Хумбабу невозможно застать врасплох --
он не  спит  никогда.  Сами  боги создали его, чтобы он охранял
кедровые леса. Говорят, что силой наделил его Шамаш,  а  Эллиль
подарил  ему власть над людскими страхами. Стоит разгневать его
-- и сотрясаются горы, рушатся скалы, колеблются земля и  небо.
Как же мы победим его?
     --  Мой  бедный  Энкиду!  Уж  не  боишься  ли  ты  смерти?
Оглянись: много ли ты знаешь тех, кто стал вечен как боги.  Что
бы  ни  сделал в обычной жизни человек -- все ветер, все уходит
из памяти людей.  А  годы  человека  недолги  --  жизнь  самого
древнего -- лишь песчинка рядом с вечностью богов. Так стоит ли
пугаться  смерти,  если  мы  пойдем  на  битву, о которой будет
помнить каждый. Даже если мы падем в  этой  битве,  мы  оставим
свое  имя.  Я  готов  идти первым и, если погибну, ты вернешься
домой. Когда-нибудь к тебе  придут  дети  и  спросят  обо  мне:
"Скажи, что совершил нш царь и твой друг?" И ты им расскажешь о
нашем  подвиге...  Я зову мастеров -- пусть они отливают оружие
для нас обоих. Готовься, Энкиду, к походу.
     * * *
     -- Готовься, Энкиду, к походу, -- так сказал царь Урука.
     Энкиду не надо готовиться долго. Все его  добро  при  нем.
Нет у него ни рабов, ни жены, ни детей.
     Трудней   мастерам-оружейникам.   Для  больших  топоров  и
длинных кинжалов надо много металла. Столько бронзы за  день  в
городе не собрать.
     --  Снимите запоры с ворот, приказал Гильгамеш. -- Если мы
победим Хумбабу, ни один враг не  осмелится  подойти  к  Уруку.
Если падем в битве -- запоры Хумбабу не остановят.
     Мастера все вместе подошли к воротам и стали снимать с них
запоры, которые любили рассматривать жители города.
     Те, кто не был занят, сбежались поглядетььь.
     --  Сами  мастера  снять  запоры  не  посмеют,  кто-то  им
приказал.   Гильгамешу!   Быстрее   сказать   Гильгамешу!    --
волновалась толпа.
     На  глазах у горожан мастера передали снятые запоры рабам,
и те понесли их туда, где жарко рдели угли, где плавили металл.
     -- Только враг мог такое придумать! -- кричали жители.  --
Кто приказал вам?
     -- Гильгамеш приказал, -- оправдывались мастера. Ему нужно
оружие для похода.
     С  тех  пор,  как  город  окружила стена до неба, а ворота
замкнули запоры, горожане привыкли спать по ночам спокойно.  Ни
дикий  зверь,  ни  злой  человек  не смогли забрести в город. А
теперь снова ворота открыты любому. Это -- как  у  воина  взять
снаряжение и отправить голого, без одежды, на битву.
     --   К   Гильгамешу!   Идем  к  Гильгамешу!  --  продолжал
волноваться город.
     На площади перед храмами стали собираться жители.
     -- Гильгамеша! Пусть выйдет к нам ! -- кричали они. -- Или
мы строили стену, чтобы теперь распахнуть ворота любому  врагу?
Гильгамеш
     Из  храмов  спустились  на  площадь  важные старцы в белых
дорогих одеждах.  Слуги  для  них  расстелили  циновки,  и  они
уселись впереди толпы. А горожане все громче шумели.
     Наконец,  спустился  к  людям  и  сам Гильгамеш. Он махнул
горожанам рукой, чтобы все успокоились, сели.
     Но люди не хотели садиться.
     -- Не мы ли бились вместе с тобой против воинов  Агги?  --
выкрикнул кто-то. -- Не ты ли утомлял нас на строительстве этой
высокой стены? Зачем же теперь ты снимаешь запоры?
     Гильгамеш  второй  раз  величественно,  словно бог, поднял
руку и опустил ее ладонью внизз, приказывая всем сесть.
     Лишь тогда люди сели, умолкли. Только с  улицы,  где  жили
ремесленники, ветер приносил ослиные крики.
     --  Жители  огражденного Урука! Вы правы. Не я ли приказал
ставить ворота и сделать семь крепких запоров? -- он спросил  и
не  стал дожидаться ответа. -- Не я ли защитил вас, ваших жен и
детей от воинов царя Агги?  Почему  же  волнуетесь  вы  теперь,
когда  я  хочу, чтобы на земле не осталось последней опасности,
последней  злой  силы?  Скажите  мне,  кого  боится  любой   из
черноголовых?  Чье  жилище  обходим  мы за много поприщ вокруг?
Кого страшится с рождения даже ребенок?
     -- Хумбабу! -- глухо, с ужасом ответили люди Урука, потому
что даже имя его они старались не произносить вслух. А ну,  как
он услышит и явится громить город.
     --  Да,  Хумбабу вы все боитесь. И я, Гильгамеш, ваш царь,
завтра иду сразиться с этим  чудовищем.  Вечное  имя  и  вечную
славу  принесу  я нашему городу. А спутником моим будет Энкиду.
Но для этого нам нужны длинные мечи, не из тех,  что  сгибаются
после  первого  удара, нужны большие тяжелые топоры и множество
стрел с острыми наконечниками. Для того и сняты запоры.  Но  вы
не  пугайтесь.  Мастерам  мы  бездельничать не дадим. Скоро они
отольют новые запоры, крепче прежних. Я  же,  победив  Хумбабу,
освобожу вас от страшного чудища, и вы сможете нарубить столько
кедра, сколько нужно для новых построек.
     И  тогда  поднялся  один  из  старейшин, тот, кто знал еще
Лугальбанду и участвовал в его боевых походах.
     -- Извини,  Гильгамеш,  но  ты  --  слишком  юн  и  потому
самонадеян.  Ты и в самом деле решил победить Хумбабу? Не проще
ли тебе сразиться с горой? Или ты не знаешь, что этому чудовищу
помогают боги? Он поставлен богами охранять кедровые леса, и ни
один смертный, приблизившийся к его горам, не  вернулся  живым.
Нам  нужен  молодой  и  сильный  царь,  чтобы нас защищал, а не
статуя в честь погибшего героя. Ты подумал, что станет со всеми
нами,  если  Хумбаба  тебя  убьет?  Забудь  о  своем   желании,
Гильгамеш! Тебя просит народ Урука.
     --  Я  прислушался бы к твоему совету, -- ответил царь, --
если бы сам не боялся Хумбабы. Да, я  согласен,  нет  на  земле
человека,  который  его  не  боится.  И  я боюсь тоже. Потому и
отправляемся мы в его лес, чтобы  убить  его  и  победить  свои
страхи!
     --  Хорошо  же, если ты настаиваешь, Гильгамеш, обратись к
своему предку, к великому Шамашу. И поступи так,  как  он  тебе
повелит.
     Гильгамеш согласно кивнул.
     Толпа  стояла  в  ожидании,  глядя, как Гильгамеш медленно
уходит наверх, к храму предка своего, солнечного бога.
     Медленно прошел он мимо жертвенников и по  узкой  лестнице
поднялся на плоскую крышу белокаменного храма.
     Лишь  он,  верховный  жрец, да мать его, полубогиня Нинсун
могли ступить  на  эту  площадку.  Любой  другой,  осмелившийся
осквернить  ногою  своей  священное  место, куда спускается сам
великий солнечный бог,  был  бы  мгновенно  убит  божественными
лучами.
     Долго   стоял   Гильгамеш   в   жреческом  своем  одеянии,
протягивая руки к богу, в заклинаниях воздавая  ему  почести  и
спрашивая  совета.  Наконец, получил он ответ от великого бога.
Ответ, выраженный человеческими словами, прозвучал так:
     -- Идущий найдет тяжкие  испытания  и  горе,  стоящего  на
месте горе найдет само.
     Получив такое предсказание от своего предка, Гильгамеш сел
и заплакал.
     Жители  города,  все  еще стоявшие на площади, лишь издали
видели своего царя и верховного  жреца  на  священной  площадке
храма.  Они  думали,  что Гильгамеш продолжает беседу с великим
богом, и никто не догадывался, что царь их ответ уже получил  и
полон печали.
     --  О,  Шамаш!  --  решился  обратиться  снова Гильгамеш к
своему предку. -- О, великий бог! Я пойду дорогой,  по  которой
никто не ходил. Помоги же мне, как помогал моему городу и своим
детям!  Не моя -- твоя это будет победа. Твои статуи я поставлю
на пьедесталы. Тебя будем славить мы, жители Урука.
     Но Шамаш медлил с ответом. Спокойно и безмолвно освещал он
верховного жреца, поднявшегосяч над городом.
     Еще медленнее,  чем  поднимался,  спустился  Гильгамеш  на
площадь,  где по-прежнему стоял народ. Он не знал, что ответить
старейшинам и жителям города.
     Помогли ему мастера. Вместе с рабами принесли они огромные
секиры, кинжалы, мечи, луки со стрелами. И в тот момент,  когда
царь  ступил на площадь, они вывалили ему под ноги этот тяжелый
воинский груз.
     --  Ты  посоветовался  с  великим  Шамашем?  --   спросили
старейшины.
     Теперь уже отступать было нельзя.
     --  Да,  я  разговаривал с отцом моих предков, -- произнес
Гильгамеш, -- и завтра с утра мы выходим.
     * * *
     -- Завтра с утра мы выходим, -- так отвечал  Гильгамеш,  и
старейшины больше не спорили.
     Бесполезно  хватать  за  руку того, кто уже замахнулся для
удара.
     -- Слушай  же,  Гильгамеш,  --  сказал  самый  опытный  из
купцов,  чьи  глаза  видели  множество  разных земель, кто знал
много  чужих  обычаев,  иногда  красивых,  иногда  мерзких,  --
Гильгамеш,  -- продорлжил он, -- я нарисую для вас на табличках
путь, самый удобный и быстрый, хотя даже он многотруден. Энкиду
эти места знакомы.  Пусть  он  идет  впереди,  охраняет  своего
товарища и царя.
     --  Энкиду  готов  илти  первым  и охранять Гильгамеша! --
воскликнул богатырь.
     -- Я не малый ребенок и меня  не  надо  оберегать,  но  от
помощи  друга,  равного силой, кто же откажется, -- отозвался с
улыбкой Гильгамеш.
     Я, Аннабидуг, любящий бога Ану и  служитель  его,  впервые
сидел  рядом  со жрецами среди старейшин. Быть может кому-то из
царского рода  место  умастителя  священного  сосуда  покажется
низким.  Но  человеку,  рожденному  на  глиняном  полу в убогой
хижине на краю города возможно ли было мечтать о большем.
     Прежде  люди  жреческого  сана   казались   мне   великими
мудрецами,  носителями  тайных  познаний.  Теперь  же, находясь
рядом с ними, я удивлялся сколь наивны и глупы были  многие  из
них.
     Наперебой  они  стали давать советы Гильгамешу и советы их
тоже были глупы и наивны.
     Один требовал, чтобы  Энкиду  переносил  через  овраги  на
руках Гильгамеша.
     Другой  советовал  на  каждом ночлеге рыть новый колодец и
возливать воду Шамашу.
     Третий говорил о том,  чтобы  при  каждом  шаге  Гильгамеш
помнил про Лугальбанду.
     Если   бы   они   знали  о  пророчестве,  которое  получил
Гильгамеш! Разве такие они давали бы советы! :
     Я же молчал. Что мог  сказать  полезного  я,  недостойный,
своему царю!
     --  Энкиду,  ты  знаешь лесные проходы и повадки чудовища,
иди же повсюду первым! -- напутствовали они.
     -- А ты, Гильгамеш, на свою силу не надейся, зорко гляджи,
будь всегда осторожным, -- говорили другие.
     -- Мы,  старейшины  города,  поручаем  тебе  нашего  царя.
Охраняй его днем и ночью, -- так порешили все.
     Народ   Урука   уже  давно  разошелся,  площадь  опустела,
оставались лишь мы.
     Когда же, попрощавшись с Гильгамешем, расходились и  жрецы
со   старейшинами,  такой  услышал  я  нечаянно  разговор  двух
старцев.
     -- Как видно, Шамаш не одобрил решение  Гильгамеша,  иначе
царь поделился бы с нами словами пророчества.
     --  Я  тоже  догадался  об  этом,  но  что  делать, его не
остановит уже ничто, а проводы  героя  на  битву  превращать  в
похороны   не   стоит.   Лучше   выглядеть  дураком,  чем  быть
предсказателем горя.
     "Несчастный Аннабидуг! Вот кто на самом-то деле  наивен  и
глуп!  --  подумал я про себя, услышав этот разговор. -- Старцы
же намного умнее тебя и опытней!"
     А в это время Гильгамеш посреди пустой площади обернулся к
Энкиду.
     -- Быть может, великая царица, всезнающая  Нинсун  поможет
нам. Друг мой, пойдем в Эгальмах.
     * * *
     --  Друг  мойб  пойдем  в  Эгальмах,  --  сказал Гильгамеш
Энкиду.
     Слуги унесли оружие. Их было много. Еше  прежде  Гильгамеш
проверил  остроту  и  мечей  и  топоров.  Все это вооружение он
собирался нести лишь вдвоем с Энкиду.
     -- Пойдем же к великой  царице,  Нинсун  поможет  нам,  --
повторил он.
     Взявшись  за  рукиб  они  вошли  в храм, где уже много лет
стояли тишина, покой и печаль.
     Сколько уж раз входил сюда Гильгамеш, но всегда чувствовал
он в сердце своем волнение и робость.
     Царица поднялась им навстречу.
     -- Знаю, зачем вы пришли ко мне, но ответь, сын, хорошо ли
ты обдумал свой план? Тверд ли ты в своем решении?
     -- Если не я, кто  же  еще  сразится  с  Хумбабой?  Потому
решение мое твердо.
     -- Какой же помощи ты ждешь от меня, сын мой? Я всего лишь
слабая   женщинаб   которую  боги  задержали  на  земле,  чтобы
закрепить в памяти людей дела твоего отца.
     -- Я просил помощи у великого Шамаша,  но  ответ  его  мне
показался  странным. Быть может он был занят своими делами и не
услышал моей мольбы. Тебя же он выслушает всегда. Тот,  который
помогал  Лугальбанде, не отвернется от его вдовы. Прошу тебя, о
царица, облачись в одежды, достойные этого важного мгновения  и
поставь  кадильницы  Шамашу.  Одна надежда у нас: услышав тебя,
великий бог согласится нам помогать.
     -- Я исполню то, о чем ты говоришь, --  печально  ответила
Нинсун, -- ждите здесь.
     Она  удалилась  в  свои  покои. Там, увлажнив тело мыльным
корнем, смыла с себя все суетное, нечистое. Лишь  чистый  телом
человек мог обращаться к богам.
     Новые одежды из тонкого хлопка, пахнущие ароматами степных
трав, набросила она на себя и перепоясала широкой лентой. Потом
надела  лучшее  свое  ожерелье,  золотую  корону  на  голову и,
окропив перед собою пол  чистой  водой,  поднчтой  из  царского
колодца,   начала   медленное  восхождение  по  узким  каменным
ступеням  на  плоскую  крышу  храма,  мысленно  повторяя  слова
заклинаний, тех, что были известны одной лмшь ей, хранительнице
тайн царского рода.
     Выйдя  на  площадку, она подожгла ароматные травы, угодные
богам, протянула руки к тому, кто  заканчивал  дневной  путь  и
собирался на отдых.
     --  Подожди  же,  великий  Шамаш,  не спеши покидать небо,
выслушай ту, что сохраняет в этом городе память о любезном тебе
герое. По твоей воле мне был дан в сыновья Гильгамеш! По  твоей
воле  было вложено ему в грудь беспокойное сердце. Ты зажег его
искрой отваги! И теперь сын мой не успокоится до тех пор,  пока
не  изгонит все злое, что, я знаю, ненавистно и тебе. Помоги же
ему, как ты помогал его отцу! А когда уйдешь ты на покой  после
дневного  пути, передай его стражам ночи, пусть и онм оберегают
моего сына! О, великий Шамаш! Как узнать мне, услышал ли ты мою
мольбу? Возможно ли мне быть спокойной за того,  кому  не  дает
покоя  могучее  сердце!  Не  уходи,  задержись,  дай  ответ! --
умоляла всеведающая Нинсун, опустившись на колени перед великим
богом.
     Бог уже почти ушел с неба, освещая  его  лишь  несколькими
лучами.  И внизу, под нею темнел, исчезал в сумерках весь город
Урук.
     Но в последнее мгновение великий бог ответил  царице.  Его
луч,   единственный   луч   пересек  поднебесное  пространство,
отразился от медного круглого зеркала, стоявшего на крыше храма
и осветил во всем городе лишь вход в покои ее сына, Гильгамеша.
В то же мгновение Шамаш исчез окончательно и луч погас.
     Боги еще  и  потому  велики,  что  всегда  найдут  способ,
которым нужно ответить людям.
     --  Сын  иой, и ты, Энкиду, отправляйтесь спокойно в путь,
-- устало, но твердо объявила всеведущая царица Нинсун. -- Отец
твоих предков, Шамаш, услышал  мои  молитвы.  А  тебя,  Энкиду,
прошу  хранить  моего  сына.  А  чтобы  и  ты  вернулся живым и
здоровым, хочу надеть на тебя талисман, который не раз сохранял
жизнь нашим предкам. Я объявила перед  великим  богом,  что  ты
посвящен  Гильгамешу.  Да  сохранит он вас обоих в этом походе.
Идите же, вам надо собраться. Я жду вас с победой.
     * * *
     -- Я жду вас с победойб -- сказала полубогиня.
     И едва Шамаш собрался в дневной  свой  путь,  как  в  свою
дорогу вышли и два богатыря.
     Быстрее  любого  из скороходов двигались они по степи. И с
каждым шагом веселее становился Энкиду.
     -- Друг мой, о чем  поешь  ты  свои  песни  без  слов?  --
спросил, наконец, Гильгамешю
     --  Я пою их о травах и ветрах, обо всем, что вижу кругом.
Мой дом -- моя степь и здесь я снова чувствую свои силы. Теперь
я стал смелым, как ты, и не буду бояться Хумбабу.
     В  полдень  рядом  с   небольшой   низиной,   где   вокруг
солоноватого  озера  росли  колючие кривые деревья, они сделали
привал, съели по лепешке с сыром, запили водой,  нагревшейся  в
мехах.
     Вечером  в  другой  низине  они остановились на ночлег. Но
перед тем, как  Шамаш  отправился  на  покой,  Гильгамеш  успел
выкопать  небольшой  колодец  длинным  своим мечом. Энкиду тоже
помогал ему, но удивлялся: неужели великому  богу  недостаточно
воды  из  высыхающего  озерца, зачем ему обязательно из глубины
земли.
     -- Мы и живем лишь для  того,  чтобы  радовать  богов,  --
объяснил  Гильгамеш.  --  Иначе  бы  они  не создали людей. И в
благодарность за то, что боги подарили  нам  жизнь,  мы  должны
отдавать  все  лучшее,  что  есть  на  земле.  Зачем же я буду,
обращаясь к своему предку, кропить  землю  тухлой  водой,  если
могу достать для него прохладную, свежую?
     Добыв  сладкую  воду  из-под земли, окропив вокруг себя ею
землю, Гильгамеш обратился  к  Шамашу  с  тайной  молитвой.  Он
благодарил  бога  и  просил  помогать  и  дальше. Лишь немногие
посвященные в Уруке --  главные  жрецы  да  царь  знали  слова,
приятные богам.
     Энкиду  в  это  время бродил поблизости, собирал траву для
ночлега. И когда стемнело, они  заснули  на  постели  из  трав,
укрывшись плащами. Но чуток был сон героев.
     * * *
     Но чуток был сон героев.
     Среди   ночи  вскочил  Гильгамеш,  и  Энкиду  тоже  быстро
поднялся.
     -- Друг мой, ты не  звал  меня?  Отчего  я  проснулся?  --
спросил Гильгамеш.
     -- А разве не ты меня звал? -- удивился Энкиду.
     --  Да,  это я вздрогнул во сне. Ко мне приходило странное
видение. И так смутно теперь мне, так тяжело!  Мне  приснилось,
будто я окружен степными быками, огромными турами. Я боюсь их и
не могу с ними схватиться, потому что лежу, словно младенец без
сил.  Туры  же  смотрят  на меня издалека и словно хотят что-то
сказать. А потом неизвестно чья рука протянула мне воду в мехе,
я стал пить ее и вздрогнул. Вот отчего я проснулся. Быть  может
сон  этот  мой -- пустое видение, но если он послан богами, как
мне его понять? Была бы здесь мать, всеведущая Нинсун,  она  бы
нам объяснила.
     --  Скажи,  а  не  было  ли там огромного тура, который бы
выделялся  из  всех.  И  такого,  что  слушались  бы  его   все
остальные? -- спросил Энкиду.
     --  Как  ты  догадался?  --  удивился Гильгамеш. -- Именно
такой и был, теперь я ясно его вспоминаю. На него  оглядывались
все, а он, большой, как гора, смотрел на меня издалека и словно
хотел что-то сказать.
     -- Люди напрасно думают, что зверям не снятся сны. Когда я
жил со  стадом антилоп, я часто толковал сны и львам, и тиграм,
и диким ослам -- онаграм. Антилопы же только и спрашивали  меня
о  своих  снах.  Эта  простая  мудрость,  скрытая от людей, мне
подвластна. Слушай же, друг мой, я объясню тебе  твой  сон,  --
проговорил Энкиду и спокойно сел на постель из травы. -- Садись
рядом  и  радуйся. Я не зря спросил тебя о громадном туре. Этот
степной бык -- сам твой  великий  предок,  Шамаш,  которого  ты
молил  о  помощи.  Он и ночью охранает тебя, потому -- напрасно
твое беспокой ство. А водой из меха  тебя  напоил  другой  твой
предок  и  бог,  твой отец Лугальбанда. Поэтому успокойся и спи
без тревог. Я же посижу рядом, буду сторожить  твой  сон.  А  с
утра мы продолжим свой путь.
     * * *
     --  С  утра  мы  продолжим  свой  путь,  -- сказал Энкиду,
выросший в степи.
     И Гильгамеш сразу крепко заснул.  Сон  его  был  глубок  и
спокоен, а Энкиду зорко смотрел в ночь и наслаждался прохладой,
которую  приносил  ветер  издалека,  и  теплом  земли,  которое
накапливалось за день, а теперь поднималось к небу.
     Днем они снова шли быстрей любого из  скороходов.  Вечером
вырыли  новый  колодец. И Гильгамеш обратился к Шамащу с тайной
мольбой о помощи.
     Они крепко заснули на постели из трав, которую  приготовил
умелый  Энкиду. Но среди ночи снова внезапно вскочил Гильгамеш,
и рядом с ним быстро поднялся Энкиду.
     -- Друг мой, отчего я проснулся? Или ты  позвал  меня?  --
спросил Гильгамеш.
     -- А разве это не ты окликнул меня? -- удивился Энкиду.
     --  Да,  я  вспомнил,  ты  прав.  Я  вздрогнул среди сна и
проснулся. И на этот раз видение мое было странным. Мы стояли с
тобою вдвоем в  ущелье  рядом  с  утесом.  Внезапно  этот  утес
повалился  и  придавил  мне  ногу.  Я лежал беспомощный, словно
мошка. И ты тоже не мог помочь мне. Но вдруг  вспыхнул  свет  и
окруженный  этим  светом  явился  прекраснейшиц  из  мужей,  он
освободил нас и напоил водою из меха.
     -- Друг мой, -- обрадовался Энкиду, -- снова боги извещают
нас о том, что помогают нам. Гора -- это сам Хумбаба, но  можно
его  не  бояться,  если  с  нами  свет самого великого Шамаша и
чудесная вода, которую дает  тебе  из  божественного  источника
твой отец, Лугальбанда.
     День третий проходил так же, как и день второй.
     Герои  шли  по раскаленной земле. Днем в самую жаркую пору
останавливались на привал. Ночью Гильгамеш сам  решил  охранять
сон своего друга.
     Но  перед  закатом он успел вырыть колодец и принес Шамашу
мучную жертву. Щепотку  муки  бросил  он  в  подземные  воды  и
произнес  тайное заклинание, чтобы боги просветили его, дав ему
третье сновидение.
     Ночные ветры  обдували  его  со  всех  сторон.  С  черного
высокого  неба  мерцая  глядели яркие звезды, бог Луны совершал
свой обычный путь, в эту ночь  он  был  узким,  острым.  Рядом,
вытянувшись  на  ложе,  богатырским сном спал Энкиду. Гильгамеш
сидел, подперев голову руками и неожиданно стал склоняться, как
горный ячмень. Это великий Шамаш даровал ему третье видение.
     И снова вскочил Гильгамеш и рядом с ним мгновенно поднялся
Энкиду.
     Снова они спросили друг друга:
     -- Ты не звал меня?
     А Гильгамеш пересказал третий сон.
     -- Друг мой, тело мое горит  после  этого  сна,  а  сердце
наполнено  ужасом.  Небо кричало, громыхала земля, и гора снова
рушилась на нас обоих. Когда же она  упала  на  нас,  наступила
ночь,  но  в  этой  ночи сверкали молнии, смерть хозяйничала на
земле, и я видел, как гора превращалась  в  пепел.  Но  это  не
принесло  мне  облегчения,  и  тогда  я крикнул страшно и дико.
Пожалуй, мы слишком близко подошли к владениям Хумбабы. Зря  мы
на  этот  раз решили спать на вершине холма. Спустимся, отойдем
подальше и подумаем, как быть.
     -- Гильгамеш, что я вижу? Уж не  птица  ли  страха  задела
тебя своим крылом? -- удивился Энкиду. -- Ты, Гильгамеш, царь и
верховный  жрец  Урука,  потомок великих богов, тебе ли бояться
горы, которая и во сне превращается в пепел!  Вспомни,  что  ты
говорил  перед  народом  своего города! Или ты думал тогда, что
битва будет легка, словно схватка с младенцем. Или ты не  знал,
что Хумбаба -- могуч и опасен? Но ты, сын богов и народа Урука,
ты -- еще сильнее! И мы не отступим в степь, -- едва рассветет,
мы  пойдем  дальше.  Сам Шамаш в твоем сне послал молнии, чтобы
гора превратилась в пепел. А гора эта -- наш враг, Хумбаба.
     -- Прости,  друг  мой,  Энкиду.  И  в  самом  деле,  я  на
мгновение  поддался  страхам  из  своего  сна.  Ты  прав.  Едва
рассветет, мы пойдем через горы к жилищу Хумбабы.
     * * *
     К  жилищу  Хумбабы,  едва  рассвело,  пошли  герои   через
лесистые горы.
     Древние   могучие   кедры   стояли  над  ними,  соединяясь
вершинами в  небе.  Колючий  терновник,  росший  внизу,  иногда
загораживал  путь,  словно  стена.  И  друзья  прорубали дорогу
боевыми топорами.
     -- Сколько кедра кругом, -- радовался Гильгамеш. -- Теперь
мы выстроим новые храмы, и для тебя, Энкиду, тоже будет большое
жилище.
     Горы становились все выше, и едва  богатыри  спускались  с
одной, как сразу начинался подъем на другую.
     И  вдруг содрогнулась земля и покачнулось небо. И заломило
в ушах от страшного, невозможного крика. Это где-то  вдали,  за
тучами,  на  невидимой  пока  горе  крикнул  Хумбаба. И крикнул
снова, всею глоткой. И снова заломило в ушах от этого  ужасного
вопля, и снова содрогнулась земля.
     -- Друг мой, -- сказал оробевший Энкиду слабым голосом. --
Ты слышишь,  это  кричит весь мир! У меня ослабела рука, у меня
трясутся колени, я не  могу  сделать  и  шага.  Друг  мой,  мне
стыдно, но я боюсь, я не могу идти с тобой дальше. И ты не ходи
тоже.  Ты слышишь, как кричит Хумбаба! А ведь он еще далеко, он
даже не видит нас. Что же будет, когда мы подойдем ближе!
     -- Брат мой, Энкиду, ты так бледен, словно сражен  тяжелой
болезнью.  А  это  всего  только крик земного чудовища. Человек
подвластен богам и не смеет  спорить  с  их  волей,  но  земным
чудовищам он не подвластен. Ты, предсказатель будущего по снам,
ты,  которому  послушны  львы,  я  знаю: даже бешеные быки-туры
уважают твою силу и слушаются тебя. Тебе ли бояться крика этого
чудища! Победи же свои страхи.  И  пусть  вернется  сила  твоей
руке,  шагай  смелее! Мы вместе войдем в этот лес. А уж если мы
оба погибнем в битве с чудовищем, наши имена -- твое и  мое  --
останутся навсегда.
     --  Гильгамеш,  прости  мне эту слабость. Я и сам не знаю,
как поддался своему страху. Теперь я уже не боюсь. Только  будь
смел,  но  осторожен. Видишь зеленую гору, что показалась из-за
последней вершины. Там --  жилище  Хумбабы.  Позволь,  я  пойду
впереди.
     * * *
     --  Позволь,  я  пойду  впереди,  --  проговорил Энкиду, к
которому снова вернулись сила и храбрость.
     И скоро герои вошли в богатырский лес из  кедров,  которых
никогда не видели прежде -- так они были могучи, столь огромны,
высоки были их стволы.
     В лесу этом были широкие тропы, словно прямые дороги -- их
протоптало чудовище.
     -- Но где же сам сторож? -- удивился Гильгамеш. -- Мы идем
по его лесу, а он и не показывается.
     --  Друг  мой,  страшен не только вопль Хумбабы, страшно и
его молчание. При  Хумбабе  всегда  семь  опасных  духов,  семь
убивающих   лучей.   Чтобы   поразить  врага,  кричать  ему  не
обязательно. Достаточно молча, издалека направить лучи, и  враг
станет мертвым.
     --   Тогда  мы  поступим  иначе,  --  подумав,  проговорил
Гильгамеш. -- Ты, Энкиду, доставай топор и руби  кедр,  который
стоит  отдельно. Я же встану здесь за деревьями со всем оружием
наизготовку. Мы заставим  чудище  нам  показаться.  Он  захочет
увидеть,  кто  осмелился  встревожить покой его леса. А едва он
покажется нам, тут уж и мы медлить не будем: сразу его  поразим
со всеми его лучами.
     Энкиду  вынул  топор  и  подошел  к  кедру,  который рос в
стороне. После удара его  топора  застонали  деревья.  И  вновь
пошатнулась земля.
     В  рокоте,  который  на  них  обрушился, богатыри с трудом
различили слова. Но и в реве урагана можно понять  смысл,  если
ураган говорит человеческим языком.
     --  Кто  явился  в мой лес? Кто бесчестит мои деревья, кто
осмелился ударить по кедру бронзовым топором? --  так  проревел
ураган, который обрушился на героев после первого же удара.
     Но  в то же мгновение полыхнуло солнце и послышался другой
голос -- божественный, неземной:
     -- Подходите к Хумбабе, не  бойтесь  приблизиться,  я  вам
помогу!
     Это сам великий Шамаш, не выдержав, заговорил с небес.
     -- Вперед же, Энкиду! -- прокричал Гильгамеш во всю мощь.
     Но голос его в урагане показался тихим, как писк мошки.
     А Энкиду, отважный Энкиду уже стоял на коленях, трясущийся
от ужаса, и прикрывал голову руками.
     --  Хумбаба!  Выходи  на  смертельную  битву!  --  крикнул
мужественно Гильгамеш.
     И снова голос его растворился в реве урагана.
     Ураган же рассмеялся страшным яростным хохотом.
     -- Уж не ты ли передо мной, Гильгамеш?  Жалкий,  трусливый
человечишко,  возомнивший  себя  героем. Я не убью тебя, нет. Я
сделаю тебя своим прислужником, своим рабом. А того  полускота,
выросшего в степи, что пришел с тобой, я превращу в прах!
     --  Только  сначала  тебе  придется  с  нами сразиться! --
выкрикнул Гильгамеш.
     И зотя ураган забивал его слова обратно  в  горло,  Энкиду
расслышал  боевой  крик товарища и привстав с колен, неуверенно
стал поводить топором в разные стороны.
     И тут же страшная сила обрушилась на героев,  сбила  их  с
ног.  Гильгамеш  попытался подняться, но словно гора навалилась
на его тело.  Все  же  он  пересилил  эту  тяжесть,  встал,  но
страшная сила снова сбила его с ног и ударила о землю.
     Вокруг   потемнело,   могучие   кедры   раскачивались  как
травинки, весь мир стонал,  ревел,  и  в  этом  реве  Гильгамеш
расслышал издевательские слова:
     -- Где же ты, трусливый царек? Ползи же ко мне скорее!
     Гильгамеш снова превозмог сминающую его силу, поднялся, по
лицу его  текли  слезы  отчаяния,  когда он обратил лицо к тому
месту, где на небе в это время должен был проплывать  солнечный
Шамаш.
     --  Где  же ты, великий бог? Помоги мне! Я всегда исполнял
твои советы! Я всегда ходил по дорогам,  которые  ты  указывал!
Помоги победить это чудище!
     И  в  тот  же  миг  на кедровый лес обрушился новый рев. И
встали ветры:  великий  северный  ветер,  ветер  смерча,  ветер
песчаной бури, ветер горячий обжигающий все живое, ветер ливня.
     Великий  Шамаш, услышав молитву Гильгамеша, направил их на
Хумбабу. И сразу успокоилась земля, смолк страшный гул урагана.
Лишь дули ветры, со всех сторон света  направленные  на  лесное
чудовище.
     --   Эй,   Гильгамеш,   где  ты!?  --  неожиданно  слабым,
испуганным голосом  прокричал  Хумбаба.  --  ветры  задули  мне
глаза.  Я  не  могу ступить ни вперед, ни назад! Эй, Гильгамеш,
что за шутки!
     Гильгамеш уже стоял во весь рост и  крепко  сжимал  боевое
оружие.  Теперь  он,  наконец, разглядел этого стража ливанских
кедров, созданного когда-то богами, чтобы запугивать все живое.
Обыкновенное чудовище со звериной головой  и  огромной  пастью,
каких  было  немало  в  давние  времена,  стояло  перед  ним  и
беспомощно озиралось.
     Энкиду,  подобрав  топор,  который  он  выронил  во  время
ужасного рева, приближался к Хумбабе сзади.
     --  Гильгамеш,  пощади  меня,  я  хочу  жить! -- прокричал
Хумбаба. -- Слышишь меня, Гильгамеш?  Я  буду  твоим  послушным
рабом.  Со мной ты станешь самым могущественным царем на земле.
Я выберу сам для тебя  лучшие  кедры  и  срублю  их  для  твоих
храмов.  Я  выстрою  тебе  такие дома, каких еще люди не знают.
Гильгамеш, отзовись!
     Ветры, направленные великим Шамашем,  по-прежнему  слепили
глаза  Хумбабы  и  лишали  его  дикой силы. Он стоял беспомощно
озираясь и не видел ничего кругом себя.
     Гильгамеш убрал было  свой  топор.  Зачем  убивать  врага,
когда он готов подчиниться, даже если это лесное чудовище.
     --  Не  слушай  его, Гильгамеш! -- прокричал Энкиду. -- Он
обманет, он обязательно обманет, едва только стихнут ветры.  Он
погубит  не  только  тебя,  он  погубит весь твой народ! Только
умерев, Хумбаба  перестанет  быть  страшным  врагом!  Убьем  же
Хумбабу!
     Услышав  слова  друга,  Гильгамеш  снова  взялся за боевой
топор и приблизился к чудищу.
     -- Эй, Гильгамеш, ты где? Я не вижу тебя, хотя слышу  твой
шаг! -- выкрикивало чудовище, закрыв глаза руками и поворачивая
голову во все стороны.
     Удар  Гильгамеша  был  точен.  Прямо  в затылок поразил он
дикое чудище своим боевым топором.
     Тут и Энкиду, выхватив длинный меч, ударил врага в грудь.
     Через мгновение враг зашатался.
     И снова стонали кедры. В мелкой дрожи  билась  под  ногами
земля.  Так  же  мелко  затряслось и небо. Это уходила жизнь из
того, кто многие годы охранял горные леса, чьим именем пугали с
детства в любой семье, кто одним  своим  ревом  мог  уничтожить
города и народы.
     Тело мертвого чудища лежало под кедрами у ног Гильгамеша.
     * * *
     Тело мертвого чудища лежало под кедрами у ног Гильгамеша.
     И  природу  внезапно  объял  покой.  Тихо, тепло, радостно
стало в кедровом лесу, стало в степи и  в  каждом  человеческом
доме,  в каждой звериной норе. Потому что исчезло с земли самое
страшное зло.
     В этот миг где-то в степи  тигр,  который  нагнал  лань  и
занес  уже над ней когтистую лапу, неожиданно лизнул ее, словно
лань эта была его детенышем, тигренком,  и  медленно  отошел  в
сторону.
     А  в  городе,  в школе, учитель письма взмахнул розгой над
обнаженной  спиной  провинившегося  ученика,  а   потом   вдруг
отбросил прут, погладил испуганного малыша по голове и протянул
ему горсть фиников.
     И  во  многих  домах  люди отчего-то принялись улыбаться и
дарить друг другу самое дорогое. Не стало в следующие мгновения
на земле обиженных и злобных.
     А два  героя  продолжали  стоять  над  телом  поверженного
чудовища.
     * * *
     Два   героя   продолжали  стоять  над  телом  поверженного
чудовища.
     -- Эй ты, Хумбаба! Никто  тебя  не  боится,  дохлая  туша!
Валяйся  теперь со своим оружием, с лучами ужаса и смерти! А мы
нарубим кедра, сколько хотим. Ведь правда, Гильгамеш, мы  можем
рубить  кедра, сколько угодно? А потом отнесем его к Евфрату, и
он приплывет сам прямо в Урук. Я построю  себе  большой  дом  с
настоящей дверью. Слышишь, Гильгамеш, все будут спрашивать: чей
это  дом  с большой дверью из кедра? У всех людей вместо дверей
циновки, только у царской семьи, у главных жрецов стоят  двери.
А теперь Энкиду тоже срубит себе дверь. Вот так-то! Сам срубит,
своим топором из собственного кедра.
     Гильгамеш  показал,  как  надо валить дерево, чтобы оно не
придавило самого рубщика, и Энкиду принялся за работу. Он рубил
и пел свою счастливую песню без слов. И лишь иногда оглядывался
на поверженного Хумбабу, словно боясь, что то  снова  восстанет
из  мертвых.  Наконец, он не выдержал, снял с чудища его боевое
вооружение, увязал  все  в  огромный  тюк,  а  звериную  голову
чудища,  насадив  на  копье, отнес к вершине горы, воткнул там,
чтобы могли ее видеть издалека  пролетающая  птица,  проходящие
звери и люди.
     Только  после  этого он успокоился и снова принялся рубить
кедры.
     Гильгамеш помог ему отнести стволы к берегу Евфрата.  Река
здесь была другой -- с высокими берегами, с песчаным дном.
     Гильгамеш  умылся  в реке. Надел чистый плащ, подпоясался,
венчал себя золотой короной и приготовился  совершить  молитвы,
благодарить великого Шамаша.
     Но в это мгновение прекрасного царя и героя увидела с неба
богиня Иштар.
     * * *
     Прекрасного  царя и героя увидела богиня Иштар. Вечно юная
дева, красивей которой не было и не будет ни среди  богинь,  ни
среди  людей.  Она  увидела  Гильгамеша на обиду себе и на горе
ему.
     Любовь, как молния -- озаряет  мгновенно.  Прежде  не  раз
смотрела богиня, покровительница Урука на своего молодого царя.
Спокойно  и величаво проплывала она по небу, купалась в росе на
небесных лужайках, веселилась с богами и ни разу не дрогнуло ее
сердце при мысли о юном царе.
     А вот  сейчас  увидела  его  в  те  мгновения,  когда  он,
омывшись в Евфрате, накидывал плащ, забрасывал за спину волосы,
надевал корону, и полюбила его.
     --  , ты узнал меня? -- спросила красавица, представ перед
ним во всех  своих  украшениях,  дающих  власть  над  людьми  и
богами. Гильгамеш
     --  Как  же  мне  не  узнать  тебя,  о богиня! -- спокойно
ответил царь.
     -- А ты красив, Гильгамеш!
     -- А ты, богиня прекрасна!
     -- Что же ты медлишь, юноша? Или  не  догадался,  зачем  к
тебе спустилась богиня? Я хочу, чтобы ты стал моим супругом. Ты
будешь  мужем,  а  я  буду  женой,  --  произнесла  она  начало
супружеской  клятвы.  --  Я  подарю  тебе,  Гильгамеш,  золотую
колесницу. Ты войдешь в мой дом и будешь править вместе со мной
всем,  что  подвластно  мне.  Все цари и владыки мира опустятся
перед тобой  на  колени.  Таков  мой  свадебный  подарок  тебе,
Гильгамеш.  Ты  же  подаришь  мне  только  свою  любовь. -- Так
сказала богиня, приблизившись к молодому царю.
     Но нрадостен стал царь, услышав эти слова.
     * * *
     Нерадостен стал царь, услышав эти слова.
     Юная ветреница, она давно забыла  о  прошлом.  Но  прошлое
богини помнил верховный жрец Гильгамеш.
     "Кто  ты,  Иштар?"  --  хотя бы раз в жизни спрашивал себя
любой из черноголовых, в изумлении узнавая о ее похождениях. Не
гляди с презрением на площадную девку,  готовую  подарить  свое
тело  за  кружку  сикеры  любому  мужчине,  --  учила старинная
поговорка, -- в этой девке ты можешь узнать богиню любви.
     Взгляни же на небо  и  удивись  величавому  ходу  утренней
яркой звезды. Это -- богиня Иштар.
     Юная  дева  при  виде  славного воина вдруг ощутила тайную
сладость в груди. Это -- Иштар посетила ее.
     Жрецы и мудрые судьи управляют Уруком с помощью правильных
законов. Их подарила Иштар.
     Множатся стада коз и овец, из зерна вырастают колосья. Это
-- Иштар. Она одарила их силой плодородия.
     При храме богини всегда мужчина найдет веселых красавиц, и
самый убогий -- безногий, безрукий,  кривой  и  ослепший  с  их
помощью  узнает  мгновения  счастья.  Красавицы эти -- служанки
богини Иштар, и в каждой из них -- частичка божественной жизни.
     Мир  человеческий   трудно   представить   без   премудрой
ветреницы.  Но однажды при жизни людей он лишился богини. И все
тогда -- в каждом доме, в каждом хлеву и стаде, все  взывали  к
небу  о  помощи.  О  том  несчастье,  о влюбленном божественном
пастухе по имени Думузи, о замужестве вечно юной богини  должен
знать  каждый,  кто прикасается к великой истории жизни богов и
людей.
     Не поддайся Иштар уговорам  пастуха  Думузи,  жизнь  людей
пошла  бы  другими  путями.  И как знать, возможно мужем богини
стал бы царь Гильгамеш.
     Но пастух Думузи, вписанный в царский список Урука, до сих
пор томится в мире стенающих мертвых. И только  глупец  в  наши
дни согласится стать мужем богини.
     * * *
     Только  глупец в наши дни согласится стать мужем богини. А
недавно -- было иначе. Недавно многие из людей мечтали  познать
ее любовь.
     Иштар  -- это позднее имя. Наши предки называли ее Иннана.
Влюбленный пастух Думузи звал ее только так. Мы же  свыклись  с
Иштар.
     Божественный  пастух Думузи выгонял стада овец на небесные
луга, и они множились день ото  дня.  Густые  сливки,  пушистый
творог,  ароматный сыр приносил он богам. А кое-что доставалось
и людям. Ночами, в  окруженье  своих  овец  он  любил  смотреть
вверх, лежа на мягкой траве, и наблюдать, как из своего дворца,
поставленного  на краю небес, выходит юная дева, как пересекает
она небосвод, одаряя лучами всех и  его  --  пастуха.  А  когда
спускалась  она на землю, распускались цветы, зеленели травы, и
тучнели стада Думузи.
     Пастух был молод, красив и потому самонадеян. Он вбил себе
в голову, что полюбил богиню-звезду, и пришел к ней свататься.
     По дороге ко  дворцу  Иштар  ему  встретился  божественный
земледелец.   Лицо   земледельца   показалось   Думузи  слишком
самодовольным.
     -- Что ты забыл здесь,  парень?  --  настороженно  спросил
пастух. -- Уж не навещал ли ты юную богиню?
     --  Навещал! -- снисходительно ответил земледелец. -- Я не
только ее навещал. Я предложил ей стать моею женой.
     -- Парень! Ты всего лишь хозяин мутных  и  грязных  канав.
Взгляни  на свои руки. Они у тебя когда-нибудь были чистыми? Да
глина уже  окаменела  у  тебя  под  ногтями!  Этими  руками  ты
собираешься  обнимать  такую  красавицу! Надо совсем обнаглеть,
или стать отчаянным дураком от бесконечного  копания  в  земле,
чтобы решиться на то, что ты сделал!
     Земледелец -- старательный добрый парень драк не любил. Он
пожал лишь плечами и молча пошел на свои огороды.
     Думузи решительно вошел во дворец богини.
     --  Богиня,  я знаю, тебя только что посетил этот владелец
плугов и мотыг. Ты видела его руки, если он  их  не  прятал  за
спину.  А теперь погляди на мои -- они мягки и нежны. Что может
он -- накормить тебя хлебом с бобами, поставив рядом  кунжутное
масло  и  плошку  сикеры, одеть тебя в серые грубые домотканные
одежды. Я же буду кормить тебя лучшим сыром, вкус  моих  сливок
ты  знаешь  сама.  На лугах моих немало белоснежных овец, из их
руна тебе соткут тончайшие одежды, и лишь они  достойны  обвить
твой  прекрасный стан. Ночью, когда ты взойдешь на небо, я буду
слагать в твою  честь  песню  за  песней.  И  тебе  никогда  не
наскучит их слушать. А этот любитель грязной земли, он способен
лишь  храпеть  по  ночам, я слышал его храп, от него шарахаются
даже овцы. Лучше меня у тебя мужа не будет, богиня!
     Сладость речей способна смутить любого. Тот,  кто  владеет
красивым словом, владеет и женщиной, даже если она богиня.
     Юная  красавица  обещала подумать до завтра. Но пастух уже
чувствовал, что богиня станет его женою.
     Весело распевая шел он назад на свои луга и снова встретил
неказистого парня, добродушного земледельца.
     -- Откажись от  своих  намерений  жениться  на  прекрасной
звезде!  Ты,  родственник  земных червей. Иначе я буду биться с
тобой до победы.
     -- Откуда я знал, что ты любишь богиню, пастух? К чему нам
бороться и портить мои посевы. Если она предпочла тебя, женись.
А то сразу -- бороться. Или не видишь, что здесь у меня  растут
лучшие травы, а дальше -- хлеба, и колосья уже налились. Начнем
бороться,  все  и  помнем.  Не  лучше ли нам с тобою дружить. Я
давно думал, что это мы с тобою все ходим  врозь.  Пусть  сьада
твои  щиплют  мою  траву.  После них в степи вырастет трава еще
гуще. Там,  где  гуляет  стадо,  люди  потом  собирают  хороший
урожай. Женись на юной богине, если она тобя выбрала.
     Счастливый  после  такого  разговора Думузи пришел на свои
луга. Он не догадывался,  что  юная  ветреница  колеблется:  то
решает стать женой земледельца, то -- пастуха.
     --  Не раздумывай, выбирай Думузи, -- посоветовал ей брат,
великий солнечный бог. Его  ладони,  которыми  он  станет  тебя
обнимать,  и,  в  самом деле, белее сливок, которые он приносит
нам и столь же нежны. А тебе,  я  догадываюсь,  нежные  объятья
очень милы.
     Утром пастух вновь подошел ко дворцу юной красавицы. И она
сама распахнула  перед  ним  дверь.  Ведь  всю ночь она слушала
песни, которые Думузи, лежа в степи среди стад, пел в ее честь.
От сладких песнопений дрогнуло ее сердце. И к утру  она  знала,
что влюблена в пастуха.
     Он вошел в ее дом, и она обняла его.
     Так пастух Думузи стал мужем богини. Вместе с ней разделил
он престол.  Вместе  они правили Уруком. Но прошло лишь немного
лет и великая богиня заскучала. А чтобы развлечься, она  решила
сходить  в подземное царство. Если бы знал божественный пастух,
чем кончится этот ее поход, он лег бы поперек  пути,  обнял  бы
ноги  жены  и  не пустил ее. Богиня и сама не догадывалась, чем
грозит ей это легкое приключение. Хотя люди знали всегда:  тот,
кто пришел в царство мертвых, назад не вернется.
     * * *
     Тот, кто пришел в царство мертвых, назад не вернется. Люди
знали  об  этом  всегда. Но богиня забыла. Или доверилась своим
знакам власти.
     Великий путь великой богини начался с божественных знаков.
Из них она отобрала в дорогу семь. На голову надела  корону.  В
руки  взяла прекрасный жезл из лазурита, надела крупные бусы на
шею и бусами из сияющего бисера украсила грудь.  В  левой  руке
был  у  нее золотой обруч -- знак царской власти, которому были
послушны люди и многие из богов. Набросила ткани, сотканные  из
белых  овец,  из  тончайшей шерсти, умастила глаза мазью, перед
которой распахивалась любая дверь.
     В царстве мертвых правила ее сестра, Эрешкигаль. С  любого
вошедшего  в  царство,  слуги  царицы  срывали  одежды и голого
выставляли  на  суд.  Эрешкигаль,  богиня  смерти,  была  столь
безжалостна,  что  с  ужасом  думали  о встрече с ней не только
люди, войти в ее царство опасались и боги. Скорей  всего,  юную
красавицу позвало туда любопытство. А может быть, ей показалось
мало  владычества  на  земле и на небе, быть может она решилась
завладеть и миром, из которого не вернулся ни один человек.
     Хорошо,   хоть    в    последний    миг    она    проявила
предусмотрительность   и   призвала   верного  слугу  и  везира
Ниншубура.
     -- Я ухожу в подземное  царство,  в  гости  к  сестре,  --
объявила она, представ перед ним в знаках божественной власти.
     --  Богиня,  одумайся! Мне хватало сил и ума выручать тебя
из многих бед, недавно я спасал тебя  от  морских  чудовищ.  Но
справиться  с  богиней смерти, если с тобой случится несчастье,
не по силам и мне. Не лучше ли послушать новую  песню,  которую
сочинил в твою честь Думузи?
     --  Оставь  своего  Думузи,  -- отмахнулась богиняю -- Сам
знаешь, если я куда соберусь, ничто меня не удержит.  Но  чтобы
тебя  успокоить, скажу: жди меня три дня и три ночи. Не вернусь
-- будь готов меня выручать. Сам знаешь, к кому  обратиться  за
помощью:  или к деду, повелителю богов Энлилю, или к отцу моему
Наннару, или к премудрому Энки. Но уверена, что все  обойдется.
Я  навещу сестрицу, посмотрю, как правит она в своем царстве, и
потом мне будет что рассказать богам и тебе.
     -- Богиня, одумайся! -- снова повторил  верный  слуга,  но
богиня уже стояла перед входом в подземное царство.
     Тяжелые  ворота  преграждали  ей  путь.  За воротами сидел
верный сторож по имени Нети.
     -- Эй, кто там, откройте! --  смело  выкрикнула  богиня  и
ударила  по  медным,  потемневшим от влаги воротам так, что они
дрогнули.
     И сторож понял, что там, в солнечном мире стоит не простой
человек. Каждый смертный знал его имя и  каждый,  кто  думал  о
нем, испытывал ужас.
     -- Кто ты? Что тебе надо? -- спросил сторож рассерженно.
     --  Я  великая  богиня,  царица неба Иштар. Хочу навестить
свою сестру, и ты должен немедля впустить меня!
     -- Прости, богиня, мне полагалось бы сразу узнать тебя, но
из-за толстых ворот я не  вижу.  Не  торопись  попасть  в  наше
царство,  но  если  ты  хочешь  сама  у нас оказаться, я должен
спросить у царицы, как она повелит, так я и сделаю. Подожди  же
хотя бы мгновение.
     --  Царица! У ворот стоит сама Иштар. Богиня хочет войти в
царство мертвых.  Быть  может,  лучше  отправить  ее  назад,  в
небеса?
     --   Иштар?   Явилась   сама  в  мое  царство!  --  злобно
обрадовалась Эрешкигаль. -- Ты спрашиваешь, не отпустить ли  ее
назад? Ну уж нет. Мы выполним наши законы. Впусти, поступи, как
положено, и пусть эта девка встанет голой перед нашим судом!
     * * *
     -- Пусть эта девка встанет голой перед нашим судом! -- так
сказала  Эрешкигаль о великой богине. И добавила: -- Из царства
мертвых она не уйдет никогда.
     -- Входи, богиня, -- и Нети открыл перед Иштар ворота,  --
но  сними  свою корону и положи здесь, у ворот. Она будет ждать
тебя.
     -- Зачем же снимать мне корону?  --  удивилась  Иштар,  --
корона дает мне силу и власть.
     --  Такие  у  нас  законы, -- спокойно проговорил сторож и
положил корону у первых ворот.
     Пропуская через вторые ворота, сторож снял ее бусы.
     Иштар опять было воспротивилась и Нети снова сказал:
     -- Такие у нас здесь законы.
     Через семь ворот провел он великую богиню, и у каждых  она
оставляла свой знак божественной власти.
     У   седьмых,   последних   ворот,  сторож  сдернул  с  нее
облачение, и обнаженная богиня встала перед троном Эрешкигаль.
     Мрачная холодная сырость пронизала  тело  юной  красавицы.
Беспомощная, дрожащая стояла она перед злобной старшей сестрой,
окруженной   семью  младшими  богами,  теми,  кто  был  судьями
мертвых.
     Одного смертоносного взгляда, одного страшного  заклинания
царицы  страны  мертвецов  хватило, чтобы тело богини сделалось
неживым. Слуги царицы првесили обессиленную мертвую  богиню  на
стену.
     Три  дня  и  три  ночи  не  выходила на небо звехда. Везир
Ниншубур  ждавший  в  тревоге,  уже  понимал,   что   случилось
несчастье.  В  эти  дни  и  в  эти  ночи  жизнь на земле словно
остановилась. Осел  не  хотел  любить  ослицу.  Бык  равнодушно
смотрел на корову. Птицы покидали гнезда и разлетались в разные
стороны.  Рыбы  в  реке  и  в  каналах  перестали резвиться. Не
распускались  цветы,  а  колос  не  созревал.   Супруги   уныло
разбредались по разным постелям, влюбленные перестали ходить на
свидания, а женщины не рожали больше детей.
     Но  лишь  один  мудрый  везир  Ниншубур  понимал,  что  за
несчастье грозило земле.  Остальные  несчастья  не  замечали  и
спокойные, сонные, как волы, проводили свои дни.
     --  Пройдет  немного времени, и жизнь на земле угаснет1 --
стал объяснять он богу  воздуха  и  земли  "нлилю.  --  Или  ты
равнодушен к судьбе своей внучки?
     -- Эта ветреница Иштар мне дорога, -- ответил великий бог.
-- Только  сам  подумай,  что я могу сделать. Подземное царство
принадлежит Эрешкигаль и мне туда вход запрещен. Рад бы помочь,
но нет на то моей силы.
     В городе Уре правил великий Наннар, отец Иштар, бог  луны.
Везир помчался в тот город и предстал перед храмом Наннара.
     --  Ты  же  сам  рассказал  мне  о тех несчастьях, которые
случились от того,  что  моя  дочь  самовольно  покинула  небо.
Представь,  что  случится с миром, если я отправлюсь за дочерью
вслед! Я хоть и бог, но ничем помочь не могу. Подземное царство
мне не подвластно.
     Оставалась  одна  надежда.  Мудрейший   из   богов   "нки,
по-прежнему живший в бездне у города Эриду мог помочь. К нему в
ладье  помчался  испуганный  везир. Если и Энки не поймет того,
что грозит каждой травинке, каждому зверю и человеку, если и он
откажется выручать юную богиню, то тогда погибнут и сами  боги.
Без той, что дарует плодородие, жизнь прекратится.
     Мудрый  Энки  выслушал  везира. Он не держал н него старых
обид. И простил богине похищение законов и  правил  жизни,  что
она вывезла от него для Урука.
     --  В  своей  бездне  я  часто  думал  о  ней  и знал, что
когда-нибудь что-то такое случится. Я, конечно, бог, но и  боги
теряют свою силу в царстве Эрешкигаль. Что-нибудь придумаю. Вот
что:  я  сделаю  из  глины  два  лишенные жизни существа, и они
царице будут неподвластны, они пойдут  в  подземное  царство  и
спасут нашу девочку.
     Два  существа,  покорных  воле  великого  бога, скоро были
готовы отправиться в путь. Одному Энки дал воду жизни,  другому
--  пищу жизни, велел передвигаться с осторожностью и вниманием
по подземному царству, не есть и не пить  там,  что  бы  им  не
предлагали.
     Вестники   великого  Энки  незаметно  добрались  до  трона
Эрешкигаль и грозно потребовали выдать им бедную богиню.
     -- Вам нужна эта девка? -- насмешливо спросила Эрешкигаль.
-- Если ее требует сам Энки, я отдам ее. Или вы ее  не  узнали?
Она висит на стене прямо перед вами. Берите, мне она не нужна.
     Вестники  бога  Энки  немедленно  сняли  Иштар, один сразу
посыпал ее зерном жизни, другой обрызгал водою жизни, и  богиня
внезапно встала, вновь ощутила силу. Снова она была прекрасна.
     --  Не слишком ли я задержалась в гостях у тебя, сестрица!
-- сказала она и напправилась было к выходу.
     Но семь младших богов, тех, что судили всякого,  вошедшего
в мир мертвецов, преградили дорогу.
     --  Ты  можешь покинуть, богиня, нашу страну, но при одном
условии: если пришлешь к нам кого-нибудь вместо себя.
     -- С дороги! Замену себе пришлю! -- воскликнула  Иштар,  с
омерзением отодвигаясь от судей.
     Семь  ее  божественных  знаков  власти  ожидали нетронутые
никем у семи  ворот.  Величественно  ступая,  богиня  вышла  из
подземного царства во всех своих прекрасных нарядах.
     Но  только  шла  она  в  окружении  стаи  гадких  свирепых
демонов.
     -- Они не  покинут  тебя,  пока  не  пришлешь  замену!  --
выкрикнула вслед богине Эрешкигаль.
     Иштар  и сама не могла теперь ответить, зачем понадобилось
ей спускаться в царство мертвых,  откуда  не  возврата  никому,
даже богиням.
     Окруженная    мерзкими    чудищами    она    бросилась   к
родственникам: быть может помогут они.
     Городом Умму правил брат ее, бог Шара. Когда богиня шла по
улицам города, все  попрятались:  отвратительные  демоны  могли
похитить любого, кто встретится им на пути. Богиня вошла в храм
и Шара мгновенно все понял.
     -- Молю тебя, Иштар, только не я! В мире так много богов и
еще больше  смертных,  готовых  ради  тебя отправиться в вечные
сумерки.
     Тогда богиня отправилась в другой город,  где  правил  бог
Латарак.  Тот, узнав о ее приближении, надел нищенские одежды и
на коленях пополз ей навстречу.
     -- Прости, если я в чем перед тобой провинился.  Я  всегда
говорил о тебе с любовью, пожалей же меня. Я не могу спуститься
в  мир, где вечная сырость и холод, я и так часто простужаюсь и
кашляю, едва промочу ноги. И потом, разве у тебя нет мужа.  Или
он  не  говорил  тебе,  что  готов отдать все, даже жизнь, ради
твоей любви. Я сам это  слышал.  И  слышали  другие  боги,  они
подтвердят.
     В  Куллабе,  в том селении, откуда был родом и Гильгамеш с
Лугальбандой, в том селении, которое стало частью Урука,  когда
соединилось  с  Эанной,  правил  муж  богини, пастух Думузи. Он
привык к частым отлучкам жены и не удивился, что  не  видит  ее
несколько  дней  и  ночей  подряд.  Удивлялся он лишь одному: В
стадах его перестали рождаться ягнята, телята.
     Одетый  в  тончайшие  одеяния,  перепоясанный  драгоценным
поясом, в золотой короне с прекрасным камнем надо лбом встретил
он  богиню и радостно шагнул ей навтречу. Но страшен был взгляд
жены.
     Ничего не сказала Иштар, лишь указала мужу на чудища, а им
на мужа. И понял Думузи, что его ждет.
     Заплакав от  несправедливости,  он  выбежал  под  открытое
небо,  поднял  голову  к  божественному  Шамашу  и  взмолился о
помощи.  Но  Шамаш  был  нем.   Ровными   лучами   освещал   он
пространство  вокруг,  когда  же  ему надоели жалкие причитания
пастуха, он закрылся от его глаз темными тучами.
     -- Зачем же, великий бог, ты помог мне жениться  на  своей
сестре,  если  теперь  ты не можешь помочь мне остаться рядом с
нею.  Это  несправедливо  --  умирать  таким  молодым!  Я  хочу
наслаждаться жизнью!
     Но Шамаш уже не видел его.
     Тогда  пастух решил обхитрить мерзких чудовищ. Он бросился
к сестре своей, и та спрятала его под соломой в сарае.
     Но чудища, словно гончие псы, пошли по следу. Нет,  сестра
Думузи  в  эти  мгновения им была не нужна. Иштар указала им на
пастуха, и они искали только его.
     Скоро пастух был отыскан,  схвачен.  Сестра  пыталась  его
заслонить,  но  чудища не слушая ее рыданий, поволокли любимого
брата в страну мертвецов.
     Так исчез наивный парень, божественный пастух Думузи.  Так
расплатился  он  за  любовь  юной  красавицы,  великой  богини.
Говорят, что сестра не оставила брата в несчастьи. Говорят, раз
в году она приходит в подземный мир на смену пастуху. Пастух же
выходит в  солнечную  жизнь,  и  травы  тогда  растут  веселей,
множатся  стада,  а  люди  отмечают  счастливые праздники. Быть
может, так это  и  происходит.  Однако,  с  тех  пор  никто  не
встречал  пастуха  Думузи.  И  редкий  смертный  мечтал о любви
Иштар.
     * * *
     Редкий смертный мечтал о любви Иштар.
     И когда она, восхитившись красотой Гильгамеша, счастливого
после победы, сказала ему: "Ты станешь мужем моим, а я -- твоею
женою", он не обрадовался.
     -- Богиня, зачем тебе надо, чтобы я взял тебя в  жены?  --
ответил  он  печально.  Она  была столь прекрасна, когда стояла
перед  ним  в  полупрозрачных  одеяниях  и  смотрела  на   него
влюбленными  сияющими глазами, что, отказываясь от божественной
любви, Гильгамеш ощутил на сердце скорбную жуть. -- Богиня,  не
лучше  ли, если я прикажу сшить для тебя самые нарядные платья,
испечь для тебя лучшие хлеба, украсить  храмы  --  жилища  твои
золотом  и  драгоценными  камнями.  Я  прикажу засыпать доверху
зерном твои амбары, поставлю новые статуи,  изображающие  тебя.
Все  это я сделаю только для тебя одной. Но быть супругом твоим
я не могу. Или ты забыла, что кроме мужа юности твоей,  пастуха
Думузи,  у  тебя  были  и другие возлюбленные. Я напомню, что с
ними стало. Один бродит вечно  среди  диких  лесов  и  нет  ему
оттуда  выхода. Другого, разлюбив, ты превратила в дикого волка
и собаки гоняют его по степям, третьего, ты помнишь,  садовника
Ишуллану,  ты  его  ударила  и  сделала пауком. Ты поселила его
посреди паутины, так закончилась твоя любовь к нему. В кого  же
ты  хочешь  превратить  меня,  когда  наиграешься  новой  своей
забавой? Я хочу остаться самим  собой,  Гильгамешем,  и  потому
прошу тебя, богиня, забудь о своем желании стать моей женою!
     --  Человек!  Ты пренебрег любовью богини! Моей любовью! Я
хотела  сделать  тебя  счастливым.   Я   хотела,   чтобы   тебе
подчинились  все цари мира. Ты жил бы со мною как бог, разделив
мою власть. Но ты пренебрег мною. Ты унизил меня, напомнив  мои
проступки.  ЧСвоим отказомс, человек, ты оскорбил меня, богиню!
И ты пожалеешь об этом! -- так воскликнула гордая Иштар.
     Боги, они способны быть разными. И та, что мгновенье назад
стоит перед тобой словно площадная девка,  может  величественно
выпрямиться  и  каждый  узнает в ней царицу, богиню. Несчастлив
человек, если боги о нем забыли. Но еще печальней судьба  того,
кто  привел  богов  в  ярость.  Месть  бога несравнима с местью
врага.
     * * *
     Месть  бога  несравнима  с  местью  врага,  если  враг  --
человек.
     Разъяренная  Иштапр мгновенно исчезла. И Гильгамеш подумал
даже, не привиделась ли она ему.
     Иштар стояла уже перед отцом своим,  великим  Ану.  Рыдая,
она  стала  жаловаться  ему  на  то унижение, которое учинил ей
человек по имени Гильгамеш.
     -- Этого Гильгамеша я знаю. Он правит народом Урука. И нет
изъяна в его служении богам. С тех пор,  как  он  подружился  с
Энкиду, никто на него мне не жаловался. Не ты ли сама оскорбила
царя Гильгамеша? А он в ответ и перечислил твои прегрешенья.
     --  Отец,  умоляю,  создай  мне  ткого  быка, чтобы мог он
справиться  с  Гильгамешем.  Ты  создашь  быка,  а  бык   убьет
человека.  Не  дело,  чтобы смертные смеялись над нами, богами!
Пцсть он и царь, но должен понести наказание.
     -- Так ли сильна обида, которую тебе нанес  этот  человек?
-- великий Ану не торопился исполнить просьбу капризной дочери.
     --  Обида, нанесенная человеком богам не может быть малой.
И человек, унизивший бога, должен исчезнуть с земли. Или мы для
того создавали людей, чтобы они надругались над нами?
     -- Хорошо, я подумаю, -- Ану все еще медлил.
     -- Отец, я готова вместо расплаты ударить в дверь мертвых.
Сама я туда больше не  войду,  но  выпущу  демонов,  чтобы  они
пожрали  всех  жителей  города,  которыми  смеет управлять этот
Гильгамеш.
     -- Я попробую создать для тебя  быка.  Но  и  ты  подумай,
стоит  ли  мстить  человеку,  если  он лишь споткнулся, если он
совершил зло, сам того не желая?
     -- Сделай быка мне,  отец!  Это  будет  самая  легкая  моя
месть! -- сказала Иштар. -- Народ Урука не пострадает от смерти
царя.
     х х х
     "Народ Урука не пострадает от смерти царя", -- так обещала
богиня.
     И  великий  Ану  неохотно, но согласился исполнить просьбу
дочери.
     А пока он лепил из глины быка размерами с гору,  Гильгамеш
и  Энкиду,  не  зная печали, рубили кедры и сносили стволы их к
Евфрату.
     -- Теперь уж никто  не  обзовет  меня  полускотом.  Энкиду
построит дворец и крышу сделает из кедра. А еще во дворце будет
настоящая дверь, как у тебя, друг мой, и у божественной Нинсун.
Энкиду сам вырубит себе дверь, настоящую дверь из кедра.
     Могучие   стволы,  связанные  тростником,  готовы  были  к
отплытию, и Гильгамеш с улыбкой наблюдал, как друг его вырубает
из ствола толстые доски, радуется, словно дитя, будущей двери.
     Потом плыли они по реке. Чтобы спускаться вниз по течению,
ндо уметь управлять длинным шестом. Гильгамеш самс сделал  шест
для себя и для Энкиду. А сильные волны, подхватив стволы, несли
их вперед к родному городу.
     Все черноголовые жили вдоль великой реки в больших и малых
селениях. Одни -- в кирпичных домах с плоской крышей, другие --
в хижинах  из тростника. В каждом селении в центре на холме, те
холмы иногда насыпали сами люди, возвышались  храмы  --  жилища
богов.
     Два  друга,  два  богатыря плыли мимо на огромном плоту из
связанных кедров, а люди, те, кто ловил рыбу, работал на  поле,
выпекал  лепешки  в  глиняной круглой печи с очаном внутри, все
они выбегали навстречу, радостно махали руками,  поздравляли  с
победой.  Вести  о подвигах разносятся по миру быстрее ветра. И
каждый из прибрежных жителей уже знал, что  герои  в  Ливанских
горах сразили чудовище.
     Энкиду  тоже  махал  руками  в ответ, выкрикивал радостные
слова, а иногда даже показывал дверь,  которую  приготовил  для
будущего дворца.
     Вечером  герои  остановились  на  отдых. И местные мастера
украсили дверь Энкиду,  поставили  на  нее  бронзовые  петли  и
засов.
     Утром,  когда  Гильгамеш оттолкнул плот к середине реки, и
волны снова с тихим плеском стали тереться о  кедровые  стволы,
Энкиду  не  переставал  любоваться на дверь, радовался, смеясь,
глядя, как солнце отражается в ее бронзовом засове.
     Не знали богатыри, что их ждет у родного города.
     * * *
     Не знали богатыри, что их ждет у родного города. А родному
городу угрожало несчастье.
     Великий Ану вылепил из глины  страшного  быка,  вдохнул  в
него жизнь, и немедля Иштар погнала его с небес к Уруку.
     Бык  был  непослушен  и, к счастью для многих, спускаясь с
небес, не попал в центр города. Иначе все бы он там погромил.
     В  последнем  прыжке  он  достиг  Евфрата  и  сразу  жадно
принялся пить. Такого быка люди Урука не видели никогда. Словно
гора оказалась рядом с их городскими стенами. Шумно втягивала в
себя  воду эта гора, и река на глазах у жителей стала мелеть. А
потом и вовсе показалось глинистое дно.
     В эти мгновения богатыри высадились на берег. Но никто  на
них не смотрел. Все смотрели на диковинного зверя.
     Напившись,  бык  повернулся  к городу, и толпа любопытных,
толкая, роняя друг  друга,  бросилась  под  защиту  стен.  Люди
застряли  в воротах, кто-то истошно кричал, кто-то придавленный
без сил повис на соседе.
     Бык глянул на перепуганных горожан, страшно дыхнул, топнул
ногами, и глубокая яма разверзлась рядом, в яму  эту  свалилась
сотня  жителей.  Бык  снова  мутно  глянул на притихшую в ужасе
толпу, опять топрул ногами, и уже двести черноголовых упали  на
дно новой ямы.
     -- Гильгамеш! -- успел выкрикнуть Энкиду имя друга.
     А бык уже повернул в его сторону и с такой силой дохнул на
богатыря,  что  тот  перегнулся  пополам от боли. Все же Энкиду
успел ухватить громадного быка за рог, но бык мотнул головой, и
Энкиду, словно кузнечик, полетел в сторону, а  следом  полетели
клочья  бычьей  слюны,  потом  бык ударил великана толстым, как
дерево, хвостом, и Энкиду покатился по земле.
     Бык яростно проревел, и этот рев,  отразившись  от  небес,
обрушился  на  город.  Те  любопытные,  что  стояли  на стенах,
попадали вниз. Жители не понимали,  где  спрятаться  от  нового
чудища  и  в  панике  бегали  по  улицам. Мастера еще не успели
сделать новые запоры для ворот. Да они бы и не помогли.  Стены,
засовы  предназначены  для  обыкновенных  людей и зверей. И они
никогда еще не спасали от тех напастей, которые порой напускают
боги.
     И все же те, кто стояли на стенах  и  упали  от  страшного
рева,  успели  разглядеть  Гильгамеша. Только он, их правитель,
самый сильный из смертных, мог спасти свой город от бедствия,
     * * *
     Только он, их правитель, самый сильный  из  смертных,  мог
спасти свой город от бедствия. И он спас.
     --  Гильгамеш!  Гильгамеш  вернулся! -- кричали они. -- Он
спасет нас от гибели!
     -- Гильгамеш, друг мой, спаси меня! --  прокричал  Энкиду,
поднимаясь с земли.
     Он  опасливо  смотрел  на  быка,  тот же в безумной ярости
бодал землю рогами и  в  разные  стороны  разлетались  огромные
комья.
     При  Энкиду  не  было  никакого  оружия. С плота он первым
делом вынес свою дверь, чтобы показать ее жителям. Дверь  давно
отлетела  в сторону. Но бежать к плоиту за оружием было поздно.
Бык в один прыжок догнал бы его, раздавил.
     -- Гильгамеш, я готов встретить смерть лицом к лицу, чтобы
никто не посмел сказать, что Энкиду струсил!
     -- Друг мой мы победили Хумбабу. Неужели с  быком  нам  не
справиться! -- прокричал Гильгамеш. -- Вместе мы убьем его, и я
вырву  из  него  сердце,  положу  перед Шамашем. А рога прикажу
наполнить елеем и подарю Лугальбанде.  Пусть  и  отец  удивится
столь  огромным  бычьим  рогам.  Теперь  же  --  не  зевай!  --
скомндовал царь. -- заходи сзади и хватай его за хвост изо всех
сил. Как только он обернется к тебе, я брошусь на него спереди.
     Бык продолжал рыть землю рогом. Энкиду подобрался  к  нему
сзади и, схватившись за хвост, дернул изо всех сил на себя. Бык
оторопел,  взревел и хотел уже развернуться с бешеной силой, но
в  это  мгновение  Гильгамеш  с  обнаженным  кинжалом   отважно
бросился вперед и вонзил длинный клинок в его шею.
     Бык  мотнул  головой,  отбросил  Гильгамеша  в сторону, но
кинжал, ушедший по рукоять. торчал из тела быка. Зверь еще  раз
яростно  проревел,  но  на этот раз в реве его слышались боль и
смертельный ужас, ноги его подогнулись, он пошатнулся и  рухнул
так, что содрогнулась кругом земля и зашатались башни храмов на
холме в центре Урука.
     Сердце,  громадное,  как  голова льва, жилистое и тяжелое,
вырвали они из быка и внесли в храм великого Шамаша, пройдя  по
улицам города.
     Люди  еще  не  успокоились,  но  увидев бычье сердце, тушу
зверя на поле, встречали своего царя  и  его  друга  радостными
криками,  готовы  были  тут  же  на площади устроить счастливые
пляски и песнепения,  но  Гильгамеш  сказал  им,  что  праздник
победы  назначил  на вечер. А сейчас он торопится отблагодарить
великого Шамаша.
     И только Иштар не радовалась победе.
     * * *
     Толлько Иштар не радовалась победе. В злобе  смотрела  она
на героев.
     Гильгамеш  ввел  Энкиду  в  святилище  Шамаша.  Там, перед
украшенной статуей великого  бога  положили  они  сердце  быка,
окропили   землю  чистой  водой  и  Гильгамеш  произнес  особые
благодарственные молитвы.
     А потом в изнеможении они уселись на землю, обнявшись  как
братья.
     Но  Иштар  не могла спокойно видеть эту картину. Не она ли
правила Уруком вместе с отцом, великим Ану. Не она ли  пригнала
на  лодке  законы и правила жизни, по которым народ Урука жил и
будет жить вечно. Не ей ли, великой  богине  в  первую  очередь
должен  приносить  жертвы каждый житель города! Не ей ли должен
быть благодарен за первое дыхание, за радость жизни любой,  кто
ходит  по  этой  земле,  а  не только тот, кто выбран верховным
жрецом в этом городе!
     Не выдержав, она  приняла  обличье  женщины,  вскочила  на
городскую  стену над тем местом, где сидели Гильгамеш и Энкиду,
уселась на зубец и громко бросила им проклятье:
     -- Горе Гильгамешу! Горе унизившему меня и убившему  моего
быка!
     Если бы герои стерпели это проклятье молча! Если бы отдали
они и  богине  предназначенное  ей  почитание!  Кто  знает, как
повернулись бы их судьбы. Сколько  подвигов  совершили  они  бы
вдвоем?  Сколтько  песен о них передавали бы изумленные потомки
из века в век! Но случилось другое.
     По приказу Гильгамеша разделанного быка как  раз  привезли
на площадь.
     И  Энкиду,  опьянев  от счастья победы, услышав проклятье,
выкрикнутое со стены, не  узнал  в  городской  девке  богиню  и
швырнул ей в лицо стыдную часть бычьего тела.
     Богиня,  окаменев  на  мгновение,  опозоренная, униженная,
громко зарыдала и плач ее долго витал над городом.
     А жители готовились к празднику.
     Гильгамеш приказал срочно собраться всем мастерам. Мастера
в изумлении осмотрели бычьи рога. Ни один человек до  той  поры
не  видел  в  своей  жизни  столь огромных рогов. Царь приказал
оправить их драгоценными каменьями, заполнить  душистым  маслом
-- елеем. Елей он лично отнес к статуе Лугальбанды, оставил ему
в  виде  сосуда один из рогов, а другой повесил в своей царской
спальне.
     Ближе к вечеру начался праздник  победы.  Двойной  победы.
Над  Хумбабой, которого больше никто не боялся и над чудовищем,
которое непонятно откуда взялось, разве что свалилось с небес.
     Мужи, старики, жены и дети, надев лучшие одежды, вышли  на
улицы. Два героя -- царь и Энкиду ездили по улицам в украшенных
колесницах. А жители пели в их честь величальные песни.
     --  Кто  красивей  всех  героев? -- спрашивали они. И сами
отвечали: -- Гильгамеш красивее всех героев.
     -- Кем гордятся мужи? Энкиду гордятся мужи!
     Энкиду и в колеснице своей не расставался с дверью.
     Впереди них шли глашатаи, которые рассказывали  о  трудном
походе  по степи и горам к жилищу Хумбабы. О битве с чудовищем.
И о том,  что  каждый  теперь  может  нарубить  столько  кедра,
сколько  захочет.  И  про недавний бой с бешеным быком говорили
глашатаи. Изображали оба сражения в лицах.
     Потом  Гильгамеш  устроил  веселье  в  своем  дворце.  Там
угощали  избранных.  А  жители  угощались на площадях бесплатно
сикерой, хлебами и каждый получил по месячной  мере  кунжутного
масла.
     Все  розданное  царем  добро  младшие  жрецы  записали  на
табличках,  чтобы  учесть  расходы.  А  мы,  потомки,  из  этих
табличек узнали о щедрости героя-царя.
     Богатыри пировали во дворце и не знали, что великие боги в
эти мгновения решали судьбу их обоих.
     Три  бога  собрались  вместе: Ан -- бог небес, покровитель
Урука,  Эллиль  --  бог   всего   воздушного   пространства   и
покровитель  Ниппура  и  Шамаш  -- солнечный бог. Три верховных
бога, правители мира.
     * * *
     Три верховных бога, правители мира собрались вместе.
     -- Зачем они, эти люди, убили Хумбабу, а потом и быка?  --
спросил  Ан  Эллиля.  -- Должен умереть тот, кто на наших горах
осмелился рубить кедры!
     -- Их было двое, -- ответил Эллиль. -- Пусть умрет один, и
пусть это будет Энкиду. Гильгамеш пусть пока поживет.
     -- Но не по твоему ли желанью убиты и бык  и  Хумбаба?  --
спросил Шамаш. -- Ты смотрел на все равнодушно, значит хотел их
смерти. Зачем же умирать теперь Энкиду?
     --  Ты бы лучше смолчал! -- рассердился Эллиль. -- Ты-то у
них чуть не в приятелях ходишь с утра до вечера.
     -- Согласен, пусть умрет один.  И  пусть  пока  это  будет
Энкиду.  Человек,  оскорбивший мою дочь так, как это сделал он,
должен покинуть земную жизнь. Энкиду умрет.
     Так разговаривали боги. А во дворце продолжалс пир.
     Наконец, обессиленные гости  покинули  дворец  Гильгамеша,
слуги унесли остатки еды и посуду, а оба героя крепко заснули.
     Но  не  долог  был сон Энкиду: в ужасе вскочил он с ложа и
бросился к Гильгамешу.
     * * *
     Но не долог был сон Энкиду: в ужасе вскочил он  с  ложа  и
бросился к Гильгамешу.
     --  Друг  мой, царь мой, брат мой! Боги решили мою судьбу!
-- говорил он горестно. -- Я видел во сне их троих. Скоро я  не
увижу  светлого  дня.  Знаю, этиот сон не обманный: верный тебе
Энкиду скоро умрет.  Так  решили  великие  боги.  Тебя  же  они
оправдали на своем суде. И оставили жить.
     --  Энкиду,  брат  мой! Мало ли что может примерещиться во
сне, -- пробовал  успокоить  Гильгамеш.  --  Мы  не  испугались
чудовищ, нам ли бояться снов.
     --  Знать  бы  только  за  что  меня  наказали боги! -- не
успокаивался Энкиду. -- Когда мы бились с Хумбабой, нам помогал
Шамаш. Когда мы рубили келдр, он тоже был с нами.  Неужели  вся
беда  из-за  двери!  Я  чувствую,  что  уже  ослаб  и  не  могу
подняться, а все это из-за деревянной двери! -- Энкиду поднял с
ложа глаза на дверь, которая стояла  поблизости,  и  неожиданно
для Гильгамеша заговорил с ней, словно с живым человеком. -- Эй
ты, деревянная дверь! Ну какой в тебе прок? Это из-за тебя-то я
бродил  по  горам. Для тебя искал кедр, когда мы убили Хумбабу.
Зачем-то тебя мастера украшали! Знал бы, что ты  принесешь  мне
несчастье,  порубил  бы тебя в щепки. Что ты рядом с жизнью? Ты
-- пустяковина. И дворец, о котором я мечтал, тоже  пустяковина
рядом  с жизнью. Лучше нищая хижина, драная циновка, закрывющая
вход, но жизнь в светлом мире! Пусть бы кто  другой,  царь  или
бог,  появлялся дверью. Пусть сотрет мое имя и напишет свое.; Я
дарю ему дверь, а он  пусть  подарит  мне  жизнь.  Слышишь  ты,
дверь, отправляйся к другому! А мне оставь жизнь.
     --   Друг   мой,   странные  вещи  ты  говоришь!  вмешался
Гильгамеш. -- И сон твой обещает не то, что тебя  напугало.  Во
сне твоем много страху. Но только живым боги и посылают страхи.
Значит,  ты  будешь  жить.  А я уж помолюсь великим богам, всем
троим: и отца богов,  Ану  буду  просить  о  милости,  и  пусть
сжалится  Эллиль,  а  Шамаш, я уверен, он за нас заступится, не
оставит в беде. Все золото, какое у меняч есть, я отдам,  чтобы
украсили их изваяния.
     Шамаш,   слышавший  разговор  героев  не  выдержал  и  сам
заговорил с Гильгамешем.
     -- Царь, не трать впустую свои богатства. Боги не изменяют
решений, и если слово сказано, оно уже  сбудется.  Люди  --  не
боги,  они не вечны. И когда проходит жизнь человека, в мире от
него не остается ничего!
     Эти слова солнечного бога услышал и Энкиду.  С  трудом  он
поднял голову, чтобы ответить, но голова сразу бессильно упала,
и только слезы текли у него из глаз.
     --  Великий  Шамаш!  Если  сбудется  все,  сказанное вами,
богами, отомсти за  меня!  Исполни  слово  мое,  Шамаш!  Я  был
счастлив,  когда  бегал  по  степи со зверьем и питался травой.
Если бы меня не  выследил  юный  охотник,  счастье  жизни  моей
продлилось  бы.  Так  отгони же его добычу! Пусть звери обходят
его стороной!
     Гильгамеш  нахмурился  при  этих  словах  заболевшего  так
внезапно друга, но смолчал. А Энкиду снова обратился к великому
богу.
     --  Шамаш, исполни еще одно мое слово: пусть веселая девка
Шамхат будет проклята великим проклятьем. Не она ли  превратила
меня  в  человека?  Не она ли привела меня в город. Пусть будет
она посмешищем среди женщин! Пусть валяется она,  как  овца,  в
нечистотах! Шамхат, пусть будут тебе жилищем перекрестки дорог,
пусть  ты  будешь  вечно  бродить  среди людей и ногам твоим не
будет отдыха, пусть любой пьяный, голодный,  нищий  будет  бить
тебя  по  щекам,  пусть  сойдет  твоя красота, а тело покроется
зловонными язвами. Слышишь, Шамхат, это из-за тебя я умираю!
     Безумную речь его хотел прервать  Гильгамеш.  Он-то  знал,
как  опасны  проклятья,  как  нужно  быть осторожным со словом.
Слово, особенно сказанное со зла, сбывается  чаще,  чем  думают
некоторые. За словом прячется тайна, не постигнутая людьми.
     Но вмешался не царь, вмешался сам Шамаш.
     --  Зачем, Энкиду, ты проклял Шамхат! -- заговорил великий
бог. -- Разве она не кормила тебя хлебом  и  не  поила  питьем,
которые были достойны царя? Или она не одела тебя в одежды? Или
не  дала  тебе в добрые товарищи самого Гильгамеша. Ты бегал по
степи со зверьем и, не будь Шамхат, кончил бы жизнь как  зверь.
Твои кости чернели бы где-нибудь рядом с костями шакала. Теперь
же  Гильгамеш, брат и друг твой, поселит тебя в почетном жилище
рядом со своими предками. По его повелению народ  Урука  станет
тебя оплакивать. Тебя похоронят с торжественной скорбью. Сам же
Гильгамеш,  мне известна и эта тайна, она уже предначертана ему
богами, сам он, простившись с тобой, наденет  рубище,  набросит
львиную шкуру и будет бежать от тоски в пустыню.
     Человека  в  любое  мгновение  поджидают и радость и горе.
Только идет он по тропе своей жизни, словно незрячий,  и  никто
не скажет, что принесет ему следующий шаг. Никто, кроме великих
богов.
     * * *
     Никто, кроме великих богов не скажет человеку о будущем.
     Услышав  голос  Шамаша,  Энкиду  смирился, успокоилось его
гневное сердце. И устыдился он того, что  наговорил  о  Шамхат.
Поспешил он сменить проклятия на добрые пожелания.
     -- Шамхат, пусть теб полюбят цари и владыки, -- сказал он,
-- не  держи  на  меня  зла,  и  пусть  ты всегда будешь так же
красива, как в тот день, когда я тебя увидел.  --  Так  говорил
Энкиду и голос его постепенно затихал, успокаивалось дыхание.
     Гильгамеш  решил  уже,  что друг его заснул и тревога была
напрасной. Но Энкиду вновь рванулся неожиданно, словно от боли,
застонал и открыл глаза.
     -- ДЖруг мой, Гильгамеш, скажи мне, все ли еще  я  в  мире
живых?
     --  Энкиду,  ты  жив  и  жив  я, стерегущий твой сон. Будь
спокоен, уйми свои страхи.
     -- Нет, Гильгамеш, покоя теперь  мне  уже  не  увидеть.  Я
только  что  видел  новый сон, и был он ужасен, как первый. Мне
привиделось, что кричало от боли небо и ему со стоном  отвечала
земля. А я стоял посередине, между землей и небом один в темной
ночи.  Потом  появился  челолвек,  лицо  его  было  мрачным. Он
протянул ко мне руки, и я увидел, что  вместо  пальцев  у  него
орлиные  когти.  Этими  когтями он попытался схватить меня. И я
понял, что это -- сам демон из подземного царства. Я стал с ним
бороться, но земля подо мною раскрылась, и я очутился в  жилище
холодном, сыром и мрачном. Он повел меня куда-то, и по дороге я
встретил  немало  царей, живших прежде. Там, в Доме праха живет
царь Этана, тот, что летал на орле к верхнему небу,  там  живет
немало  царей  и  жрецов, а простого люда там еще больше. Потом
меня ввели в зал, где на троне сидела сама царица  той  мрачной
земли,  Эрешкигаль.  Рядом  сидела  дева-писец  и  перед ней на
коленях лежала таблица судеб, которую дева читала своей царице.
Меня  поставили  перед  нею,  она  подняла  на  меня  голову  и
удивленно  спросила: "Разве смерть уже взяла этого человека?" И
тут боль пронзила мое тело, я открыл глаза и увидел тебя.
     Уже рассветало. Но Гильгамеш просил лишь об одном:
     -- Друг мой, постарайся заснуть. Спокойно лежи и вспоминай
те радости, что были в жизни, вспомни наши походы.  ведь  мы  с
тобой победили чудовищ, неужели невозможно победить и смерть?
     Ночь  кончалась, но это была лишь первая из тех двенадцати
ночей, что провел царь у ложа больного  друга.  Первая  из  тех
двенадцати ночей, что провел друг царя в страшных мучениях.
     Был Энкиду богатырем, а теперь стал немощным больным. Тело
его становилось   все  меньше,  ссыхалось.  А  друг  его  сидел
неотлучно рядом. И лучшие лекари тихо входили, приносили отвары
целебных трав. Но какие лекарства помогут, если судьба человека
уже решена богами!
     В последнюю ночь жизни Энкиду  встрепенулся,  тихо  позвал
Гильгамеша, отыскал его взглядом и проговорил:
     -- Наконец, я понял, почему меня проклял великий бог. Ведь
он уважает  лишь  смелых, а я -- испугался. Помнишь, когда ты в
Уруке позвал меня драться с Хумбабой,  я  испугался  сначала  и
стал  тебя отговаривать. И был еще миг, когда я вновь испугался
перед самым сражением.  Я  боялся  смерти  и  потому  умираю  с
позором.
     -- Друг мой, -- печально ответил Гильгамеш. -- Нет на тебе
позора. Кто из героев не испытывал страха? На земле нет такого.
По тебе  же будут плакать все -- и мужи моего города, и жены, и
жрецы, и люди, живущие в других городах. Будут оплакивать  все,
кто знал тебя и слышал о твоих подвигах. Знал же о тебе каждый.
Но первым из них зарыдаю я, если ты покинешь наш мир.
     Гильгамеш  говорил,  но  Энкиду уже не слышал его. И когда
царь коснулся руки друга, рука та была холодна. Царь дотронулся
до груди -- сердце друга не билось.
     Гильгамеш  сам  закрыл  глаза  тому,   кто   был   недавно
богатырем,  накрыл  лицо дорогим одеянием и в смертельной тоске
вышел из дворца. Кончилась двенадцатая ночь.
     * * *
     Кончилась двенадцатая ночь из тех, что царь провел рядом с
умирающим другом.
     Едва началось утро,  царь  приказал  собрать  скульпторов,
медников, кузнецов, камнерезов.
     И  был  еще один человек, который почти все ночи находился
рядом со своим царем и  умирающим  героем.  Это  --  умаститель
священного  сосуда,  старший  жрец  храма  великого  бога  Ану,
Аннабидуг.  Тот,  кто  сам  был  свидетелем   многих   подвигов
Гильгамеша.  Кто  смотрел  в  эти  дни  на лицо молодого царя и
видел, как ужасно оно меняется.
     Мастера же, собравшись  на  площади,  в  первый  миг  едва
узнали  царя.  Столь скорбно было его лицо. Можно было сказать,
что от скорби оно почернело.
     --  Все  вы  помните  моего  друга,  --  сказал  Гильгамеш
мастерам.  --  Сделайте же статую его в полный рост. И пусть он
будет таким, каким явился в  наш  город  --  могучим  и  добрым
великаном.  Пусть постамент будет из камня, лицо вы сделаете из
алебастра, тело -- из золота, волосы из лазурита.
     Мастера взялись за работу. А царь метался  по  дворцу,  но
горе всюду находило его.
     Весь  город  плакал,  узнав  о  смерти героя. Но Гильгамеш
запретил его хоронить. Он, верховный жрец, задумал то, о чем не
сказал никому. Лишь один Аннабидуг, молча  следовавший  за  ним
повсюду в те дни, мог догадываться.
     Едва  началось  сияние утра, Гильгамеш сам слепил из глины
фигуру, которая поместилась  на  ладони,  но  напоминала  видом
Энкиду.  Сам  он  поднял на башню храма Шамаша деревянный стол.
Потом принес два сосуда  из  сердолика  --  один  был  наполнен
медом,   другой   --   ароматным  елеем.  Фигурку,  которую  он
постарался украсить, поставил между сосудами на  стол,  а  сам,
опустившись  на  колени,  обратил лицо к Шамашу и стал молить о
том, что не свершалось ни с кем на земле.
     -- Бог мой, Шамаш, прошу тебя, выслушай же мои  слова!  --
говорил  он  после тайного заклинания. -- Великие боги! Сколько
раз просил я вас о милостях. И вы  помогали  мне.  Но  тогда  я
умолял  вас  быть  милостивыми  ко  мне. Теперь же прошу не для
себя! Сжальтесь над Энкиду. Верните его  в  солнечный  мир.  Я,
Гильгамеш, готов заменить его в подземном царстве!
     Боги  не  были равнодушными. Они собрались к жертве героя,
они с волнением слушали слова молитвы. Но и они были бессильны.
     Первым не выдерхал Эллиль.
     -- Гильгамеш, ты просишь о невозможном. Мы, боги, сотворив
людей, назначили каждому свое  дело.  Земледелец  пашет  землю,
собирает  урожай.  Скотовод  и охотник -- их удел быть рядом со
зверьем. Охотник ходит в звериных шкурах, ест  мясо.  Рыбак  --
ловит   рыбу   и   чаще   питается   ею.  Слуги  богов,  жрецы,
разговаривают с нами в храмах. Они же  следят,  чтобы  кладовые
всегда  были  полны  запасов  для  нас  и для своего народа. Но
дважды в жизни становятся одинаковы  все  люди,  цари  они  или
нищие.  Любого  рождает мать и любой уходит в царство мрака. Не
проси нас за своего друга, нельзя вернуть его в жизнь.
     И великий Шамаш печально добавил:
     -- Я и сам грущу о смерти Энкиду. Одумайся же,  Гильгамеш,
куда ты стремишься напрасно! Лучше похорони его с честью!
     Спустился  Гильгамеш  с  верхней площадки храма. Казалось,
боги все ему объяснили. Но снова запретил  он  хоронить  друга.
Вновь дождался утра и снова поднялся с мольбою к богам.
     Так продолжалось день за днем.
     В  городе  удивлялись. Уже все оплакали любимого богатыря.
Но по-прежнему не был он предан земле.
     Лишь после шести дней и ночей Гильгамеш понял, что боги не
согласятся никогда вернуть на землю Энкиду.
     И тогда он устроил похороны, каких  Урук  не  видел.  Даже
отца его, Лугальбанду, хоронили с меньшими почестями.
     А потом царь приказал положить тело усопшего героя рядом с
телами предков -- царями, потомками великого бога.
     В  те  дни  народ Урука, занятый бедою, не заметил другого
несчастья.
     Веселая женщина Шамхат, та, что красотою  своею  могла  бы
сравниться  с  богиней  Иштар,  исчезла  из города навсегда. Но
прежде, в день смерти героя,  она  в  один  миг  потеряла  свою
красоту.  Тоска  погнала  ее  из  ворот по степи. Порой пастухи
встречали одинокую женщину в  рваных  одеждах,  ту,  что  брела
неизвестно  куда и откуда, но никто в ней уже не смог бы узнать
Шамхат.
     Лишь спустя много лет, когда в городе давно забыли о  ней,
она   вернулась  в  семью  своей  сестры,  доброй  Алайи,  жены
Аннабидуга. Вернулась, чтобы в тот же день встретить смерть.  А
умерев, вновь превратилась в красавицу.
     И  только  Аннабидуг  знал,  куда  исчез  из  города  царь
Гильгамеш.
     * * *
     Только  Аннабидуг  знал,  куда  исчез   из   города   царь
Гильгамеш.
     Царь поставил статую во дворце и несколько дней жил ряджом
с нею, разговаривал как с живым Энкиду.
     Царю было странно: он думал, что весь мир будет оплакивать
смерть героя. Но мир, оплакав, вернулся к обычной жизни. Так же
всходило  солнце.  Так  же  сияли  звезды.  И  люди  постепенно
вернулись к веселью. Они словно не знали,  что  каждый  из  них
смертен.  Словно  не думали о судьбе, которая каждого поджидает
за любым из поворотов.
     Гильгамеш стал единственным в городе человеком, который не
мог улыбаться. И радости жизни его больше не трогали. Он  думал
только о смерти.
     Лишь  Аннабидуг  знал  малую  часть  его  мыслей.  С ним и
простился царь, когда на рассвете вышел  из  города  в  простой
одежде.

     Часть четвертая

     На   рассвете  вышел  из  города  в  простой  одежде  царь
Гильгамеш и бежал в пустыню. Здесь, среди белых песчаных холмов
он позволил себе наконец, громко рыдать и разговаривать с самим
собою.
     В городе он должен был постоянно помнить  о  том,  что  он
царь, что цари и вести себя среди людей должны по царски. А еще
не  мог  он смотреть на веселье людей, хотя понимал их право на
радость.
     Одна мысль преследовала царя все дни после смерти героя, и
она же погнала его в пустыню.
     -- Не так ли и я умру, как Энкиду? -- вопрошал царь небо и
землю. --  Стоило  ли  создавать  людей,  о  боги,  не  дав  им
бессмертия?
     Прежде  царь знал про себя, что он здоров, красив и могуч.
И что смерть когда-нибудь будет и у него. Но нескоро. Он считал
ее справедливой как жизнь. А еще ему  часто  казалось,  что  он
будет жить всегда. Теперь же, когда на глазах его умер друг, он
увидел:  смерть  несправедлива  и  неминуема.  И  он,  жрец, не
сумевший выпросить у богов одну-единственную жизнь для  Энкиду,
задумал сделать людей бессмертными.
     Одежда   его   в   пустыне  быстро  изорвалась  о  колючий
кустарник. Другой при нем не было. А были только  боевой  топор
да меч.
     Смертельная тоска прогнала его сквозь пустыню, и теперь он
брел по горам.
     Он  ночевал  где  придется,  под открытым небом. И однажды
проснулся от львиного рыка. Большая семья львов окружила его  и
смотрела на него как на свою добычу.
     И  тогда  впервые  к  нему вернулась сила жизни. Он поднял
боевой топор, выхватил из-за пояса меч  и  бросился  на  самого
рослого льва.
     Он  рубанул  мечом  львиную  шею, густо заросшую гривой, и
мгновенно развернулся, потому что сзади на него прыгнули  разом
оба льва помоложе. Одного он ударил топором. На третьего оружия
не  хватило,  потому  что  меч его согнулся. Третьего он ударил
кулаком  в  ухо,  и  лев  сел,  замотал  головой.  Но  был  еще
четвертый, была львица.
     Львица,  самая хитрая из стаи бросилась на него в тот миг,
когда он дотянулся топором до четвертого. Если бы он  не  успел
отклониться  во  время  ее  прыжка,  она  бы  его  подмяла. Но,
промахнувшись, и увидев, что четверо львов лежат распластавшись
на каменистой земле, она  стала  уходить  от  него,  косясь,  и
поэтому двигалась боком, в сторону.
     Гильгамеш  не  стал  гнаться  за  нею.  Ему хватило и этой
победы. Он сел на камень и немного передохнул, чтобы  успокоить
бешено  бьющееся  сердце.  А потом обратился с благодарственной
молитвой к великим богам за то,  что  как  и  прежде,  они  ему
помогли.
     Он  снял  шкуру  с самого могучего из львов, выпрямив меч,
соскоблил с нее остатки мышц и жил, размял, просушил на  солнце
и набросил ее на себя.
     На  это ушел весь день. Утром же снова двинулся в путь. Но
знал, что ищет, но дорога была ему неизвестна.
     * * *
     Дорога была ему неизвестна. Старый жрец, обучавший  его  в
детстве  когда-то,  что  в  мире  есть  горы, их называют Машу.
Вершины тех гор достигают до небес. Основой своей они упираются
в царство мертвых. Эти горы стерегут собой восход  и  закат.  В
горах  есть только один проход, остальные места неприступны. Но
проход стерегут особые существа -- полулюди, полускорпионы.
     Так говорил когда-то жрец, ведавший обучением  царя.  Была
ли то правда, Гильгамеш не знал. Но знал, что где-то за горами,
за   морем  живет  его  предок  Утнапишти.  И  предок  этот  --
единственный на земле, кому боги сохранили вечную жизнь. С  ним
о  тайне  богов  и  хотел поговорить Гильгамеш. Но сначала надо
было его отыскать. А еще  раньше  --  найти  горы,  подпирающие
небеса и единственный в них проход.
     Он  нашел  проход  после долгих скитаний. В небеса уходили
вершины, покрытые снегом. Где-то на половине их высоты  плавали
тучи.  Под  тучами  в угрюмых ущельях бродил человек. И имя ему
было Гильгамеш.
     Давно уже он не слышал  другого  голоса  --  только  свой,
звериный,  да  голос  грозы,  голоса ветров, бурлящих потоков в
ущельях и звук камнепадов с высоких круч.
     Не раз горные барсы,  жители  этихмест,  как  незадолго  и
львы,   желали  сделать  царя  своей  добычей.  Меч  Гильгамеша
обломился в частых схватках со зверьем, но с боевым топором  он
не расставался ни на миг.
     Он мог бы миновать проход, не заметив, если бы не охраняли
его чудовищные люди-скорпионы.
     Гильгамеш  увидел  их  издали, сразу понял, кто они, столь
ужасен был их вид.
     * * *
     Ужасен был их вид, и даже  сам  Гильгамеш,  храбрейший  из
воинов испугался.
     Он мог повернуть бы назад, отыскать дорогу в свой город, и
никто  никогда не узнал бы о том, что их царь однажды свернул с
половины пути.
     Гильгамеш   победил   свои   страхи   и   приблизился    к
омерзительным сторожам.
     Вид  сторожей  был обманчив. Они хранили великие знания --
не зря сам Шамаш уходил с последним лучом через горный  проход,
а потом по нему возвращался назад.
     У ворот их было двое: муж и жена.
     И Гильгамеш слышал, как крикнул человек-скорпион:
     -- Взгляни, кто подходит к нам! Уверен, это какой-то бог в
странной одежде!
     --  Он на две трети бог, а на одну -- человек, -- ответила
жена.
     Гильгамеш  приблизился  к  ним  и  старался  не   показать
отвращения.
     Любой  человек  с детства знает, как выглядят скорпионы, и
нет нужды описывать  их  в  подробностях.  Их  убивают  камнем,
палкой,  едва  лишь  приметят.  В ответ они жалят своим шипом и
горе тому, кто босою ногой наступит на скорпиона.  Их  особенно
много  в  те  дни,  когда разливаются реки. Тогда они заполняют
дома, прячутся в щелях, поджидая добычу.
     У сторожей были тела скорпионов-гигантов, но один  из  них
был  бородат, с человечьим лицом. У жены его было лицо здоровой
и сильной старухи. Тела их были обнажены, от них исходил  запах
яда.
     Муж и жена-скорпионы с удивлением разглядывали Гильгамеша.
     Он же постарался им улыбнуться.
     -- Откуда ты взялся, странный путник? -- спросил, наконец,
человек-скорпион.   --  Зачем  тебе  надо  идти  столь  дальней
дорогой, по которой не ходит никто, кроме Солнца? Что ты  здесь
потерял и что ищешь?
     -- Да-да, -- повторила жена-скорпион, -- скажи нам, что ты
здесь ищешь?
     Голоса их были скрипучи, словно скрежетали кинжалом о меч,
но Гильгамеш различил в них человеческие слова.
     --  У  меня  был  любимый друг, тот, кого я назвал братом.
Вместе мы всех побеждали, делили многие тяготы, а потом он стал
умирать. Дни и ночи я сидел у его ложа, молился богам,  но  они
от  него  отвернулись.  --  Долго  рассказывал  Гильгамеш  свою
историю сторожам-скорпионам. И увидел, как женщина лапой  своею
нечеловеческой  утирает  человеческую  слезу.  --  Шесть дней я
запрещал его хоронить, все надеялся, что боги сжалятся и вернут
любимого друга к жизни. И теперь мысль  о  герое  не  даст  мне
покоя.  Дальними  путями бродил я в пустыне, пока не нашел ваши
горы. Я не могу молчать, не могу жить в радости  и  довольстве,
потому  что знаю: каждое мгновение на земле кто-нибудь умирает.
Я хочу отыскать своего предка, Утнапишти. Хочу спросить у  него
о  жизни  и  смерти.  Быть  может он подарит мне великую тайну,
которой когда-то одарили его боги,  оставив  навсегда  жить  на
земле.
     Внимательно   слушали  сторожа-скорпионы  царя  во  рваных
одеждах, накрытого львиной шкурой.
     Смотрели они задумчиво то на него, то друг на друга. Потом
сторож-муж проговорил:
     -- Ты хорошо сделал, Гильгамеш,  что  честно  нам  о  себе
рассказал.  Мы  многое  слышали про тебя от великого Шамаша. Но
послушай, никто никогда из людей не ходил этим горным проходом.
Там в глубине под горами вечная тьма. Мы открываем  ворота  при
заходе  солнца  и  сразу  их закрываем. При восходе боги оттуда
выводят Шамаша и снова мы открываем ему ворота, а  потом  опять
закрываем.  Сам  подумай, как ты можешь пройти этим ходом? Даже
если ты и войдешь, то назад тебе будет не выбраться!
     -- Сторож, ты уже понял, что в жизни мне не  будет  покоя,
пока  не  найду  я своего предка. Тьма, о которой ты рассказал,
мне не страшна. Страшнее ночи тоска  моя  и  печаль  сердца.  Я
готов  идти  в  любую  жару  и  в  любую стужу, пойду во мраке,
сколько бы он ни длился, об  одном  лишь  прошу:  откройте  мне
ворота в проход под горами!
     Снова   переглянулись  муж  и  жена-скорпионы.  Молча,  но
согласно кивнули друг другу.
     -- Иди, Гильгамеш, своим трудным путем, выполняй  то,  что
задумал.  А мы будем молить богов, чтобы ты благополучно прошел
через все горы и леса и чтобы у тебя хватило  отваги  вернуться
обратно. Ворота уже открыты, иди!
     Гильгамеш  шагнул в горный тоннель и погрузился в сумерки.
Света становилось все меньше, а потом наступила густая темнота.
Лишь  хрустел  под  ногами  камень,  да  слышалось  собственное
дыхание.
     Сначала   он   надеялся:   глаза  привыкнут  к  темноте  и
что-нибудь он различит. Но тьма становилась все гуще. Казалось,
он ее разводит, словно воду, руками.
     Могильный  холод  пронизал  его  тело.  И  неожиданно   он
почувствовал  себя малой песчинкой, затерявшейся в океане тьмы.
Мощная всесильная волна подхватила его и повлекла назад, к тому
месту, где стояли на страже муж и жена скорпионы.
     Он заставил ноги свои остановиться, не пятиться.  И  снова
двинулся вперед.
     Быть  может  на  земле  прошел  день,  а  может мгновение,
Гильгамеш не знал, давно ли вошел он  в  проход  под  горами  и
сколько осталось идти.
     Однажды  он  попробовал крикнуть, долго прислушивался, как
голос тонет во тьме. Порой ему мерещились чьи-то шорохи, стоны,
всхлипы. Он замирал и сразу звук прекращался.
     Наконец, показалось Гильгамешу, что едва заметный  ветерок
коснулся   его   лица.   Тьма   была   густа   по-прежнему,  но
чувствовалось движение воздуха.
     Потом вдали забрезжил едва различимый  рассвет.  Гильгамеш
побежал  на  этот  туманный  блик. Рассвет становился все ярче.
Выход был уже хорошо ему виден. Но едва он вышел под небо,  как
от резкой боли пришлось зажмурить глаза.
     Яркий  свет с силой ударил его, и Гильгамеш долго сидел на
камне, заново приучая глаза к обычному солнцу.
     Когда  же  открыл  он  лицо  полностью,  то  с  удивлением
обнаружил,  что  стоит  в  саду.  Кругом  была роща. С деревьев
свисали  прекрасные  плоды,  многие  из  них  Гильгамеш   видел
впервые.  И  странным  и  загадочным  показался  ему  этот сад.
Наконец, царь догадался: деревья не  колыхались  от  ветра,  не
шевелилась на них листва.
     Он дотронулся рукой до одного из деревьев и понял, что оно
из камня.  И листья -- тоже из камня. И каменные плоды висят на
нем.
     И тогда Гильгамеш вспомнил слова старого жреца,  ведавшего
обучением царского сына:
     --  Прошедший  под  горами  попадает  в  каменный сад. Там
растут сердолики и лазуриты, они приносят плоды, вид их забавен
и приятен. Там, в саду у пучины моря живет  Сидури  --  хозяйка
богов.
     * * *
     Сидури  --  хозяйка  богов  жила  среди  каменного сада на
берегу моря, чтобы угощать богов брагой.
     Боги ей дали кувшин,  одарили  золотой  чашей.  В  кувшине
всегда  у  нее  пьянящий  напиток,  и  когда  спускается  к ней
кто-нибудь  из  богов,  она  рада  поднести  ему  золотую  чашу
веселья.
     Стояла  она  в  саду  рядом  с домом, когда увидела дикого
человека в шкуре льва, странно озирающего  окресности.  Человек
этот  был  в пыльных лохмотьях, щеки его ввалились, и необычная
тоска исходила от него.
     "Буйный убийца, устремленный куда-то в своем  безумьи,  --
подумала со страхом о нем хозяйка. -- Она слышала от богов, что
порой   и   зверей  и  людей  охватывает  странная  болезнь  --
бешенство, и такие больные опасны, потому что не ведают  границ
своей злобы.
     Хозяйка торопливо забежала в жилище, плотно закрыла дверь,
задвинув засов.
     Гильгамеш  услышал  звук  задвигаемого  засова и удивился.
Перед ним никогда не запирали дверь. В Уруке он  был  царем,  а
перед царем открыта каждая дверь.
     -- Хозяйка, зачем закрываться? -- мирно спросил Гильгамеш.
-- Или  ты  от меня убежала в свой дом и заложила засов? Во мне
достаточно силы, чтобы ударив в дверь, сломать любые засовы. Не
я не хочу этого делать, я уважаю чужое жилище. Я хочу всего ишь
спросить у тебя дорогу.
     Сидури, как и многие женщины, была любопытна. Она постояла
молча, стараясь не дышать, за дверью, а потом  не  выдержала  и
спросила:
     --  Откуда  ты  взялся  в моем саду, человек? Какая дорога
тебя сьда привела? Или ты плыл морями, чтобы оказаться у  моего
дома?  И  куда  ты решил направиться дальше? Здесь, в этом саду
гуляют лишь боги.
     -- Я -- Гильгамеш и правлю народом Урука. У меня был друг.
А еще я известен в миру  тем,  что  победил  Хумбабу  и  сразил
другое злое чудовище -- небесного быка, готового растоптать мой
город. Быть может и до тебя дошли слухи о моих делах на земле.
     Гильгамеш  замолчал.  Говорить  через дверь было трудно. К
тому же было ему неизвестно, знает ли хоть что-нибудь Сидури  о
жизни стран и народов.
     --  Про  Гильгамеша  я  слышала! -- выкрикнула из-за двери
Сидури. -- Он убил стража леса, Хумбабу,  и  перебил  множество
львов,  тех, что живут на горных перевалах с другой стороны. Но
ты на него не похож. Цари ходят гордо и величаво, у тебя же  --
поникшая  голова  и  увядшее  лицо.  Такой  человек не способен
сразиться со львами. Я виу печаль в твоем сердце, я слышу тоску
в твоем теле. Щеки твои так впали, что,  скорее,  ты  похож  на
обычного  мертвеца.  Но и мертвецы еще никогда не бродили среди
моих деревьев. Что же тебе адо, человек?
     -- Еще бы не быть печали в сердце моем! Я же тебе  сказал,
у  меня  был  друг, мы с ним были как братья. Его звали Энкиду,
возможно ты слыхала о нем. Он вырос  в  степи,  жил  вместе  со
всяким  зверьем,  а  потом пришел в мой город и стал мне дороже
брата. Вдвоем  мы  и  победили  Хумбабу,  а  еще  сразили  быка
размером с гору, что свалился на наш город откуда-то сверху. Но
Энкиду,  он  был  здоров  и  молод,  неожиданно заболел и умер.
Потому от тоски и ввалились мои щеки, потому и поникла  у  меня
голова,  что  горюю  я  по  ушедшему другу. Словно разбойник, я
бродил   по    пустыне,    прошел    через    горы,    встретил
людей-скорпионов,  а  теперь  стою  возле  твоей двери. Нет мне
покоя с тех пор, как умер мой  друг,  и  хочу  я  найти  своего
родственника,  Утнапишти, единственного из людей, которому боги
дали вечную жизнь. Знаю, мне говорил когда-то учитель,  что  ты
можешь указать дорогу к нему.
     --  Гильгамеш, я теперь поняла, куда ты стремишься. Только
ищешь ты невозможного.  Неужели  тебе  не  сказали,  что  боги,
создав  человека,  не дали ему вечной жизни. У тебя, Гильгамеш,
другое  дело.  Вдоволь  и  вкусно  ешь,   справляй   ежедневный
праздник,  очищай  чаще тело водой, объятьями радуй жену и будь
счастлив, когда дитя твое возьмет тебя за  руку.  Это  --  удел
человека!
     -- Хозяйка, об этом я слышал не раз. Но я спросил о дороге
к своему  предку,  Утнапишти.  Плыть  ли  мне  морем  или  идти
пустыней? Ты лишь укажи путь, я преодолею все.
     -- Ох, Гильгамеш, ты задумал трудное  дело,  --  и  Сидура
тяжко  вздохнула.  --  Неужели тебе не сказали, что здесь через
море  нет  переправы.  Кроме  Шамаша  никто  никогда   тут   не
переправляется.  И  проходит  путь по морю через воды смерти. И
когда их достигнешь, что ты  станешь  делать?  Потому  не  смей
отправляться  один  по морскому пути. Сделай иначе. За каменным
садом начинается лес. В том лесу охотится  за  змеем  Уршанаби,
корабельщик  твоего  родственника.  У него есть особые амулеты,
они,  возможно,  помогут.  Отыщи  его,   повидайся,   если   он
согласится,  то  тебя  переправит.  Если  же  скажет  "нельзя",
отправляйся назад.
     Другой дороги нет к Утнапишти.
     * * *
     "Другой дороги нет к Утнапишти", -- эти  слова  прозвучали
слаще, чем волшебная музыка.
     Другой дороги искать и не нужно, если есть эта.
     Гильгамеш   сказал   доброе   слово  хозяйке,  а  сам  уже
углублялся в лес на  морском  берегу.  Сначала  он  решил,  что
обойдется  без  корабельщика.  Достаточно найти его лодку, а уж
переправится он как-нибудь и один.
     Лодки не было. Уж не обманула  ли  ловкая  женщина,  чтобы
спровадить его?
     Гильгамеш  брел  по лесу, забыв о словах хозяйки, и тут на
него с  дерева  бросился  волшебный  змей.  Змей  был  огромных
размеров,  про  таких ему лишь рассказывали. Расстели его шкуру
-- она бы соединила стороны площади.  Тот  же  учитель  говорил
Гильгамешу,  что  встречаются змеи, способные задушить буйвола,
льва. И главное, не попасть в смертельные его объятья.
     Они долго боролись -- богатырь и волшебный змей. В  буйном
неистовстве  Гильгамеш  разбил какие-то предметы, подвешенные к
дереву. И лишь изломав их понял, что это и есть  амулеты.  Змея
же  он,  изловчившись,  задушил и отбросил тяжелое его тело под
дерево.
     Он вышел к реке,  чтобы  омыть  свое  тело  после  трудной
борьбы и там увидел Уршанаби, спокойно плывущего в лодке.
     Гильгамеш   призывно   начал  махать  руками.  Корабельщик
удивился и направил лодку к берегу.
     --  Откуда  ты  появился  здесь,   человек?   --   спросил
корабельщик.  -- Что за демоны перенесли тебя в этот лес. Уж не
демон ли и сам ты? Наружностью ты похож на тех, кто выходит  из
подземного мира. И скажи, зачем я нужен тебе?
     --  Я  -- не демон. Имя мое -- Гильгамеш. Я правлю народом
Урука, где помещается дом великого Ану,  и  пришел  к  тебе  из
своего  города.  Сам  понимаешь,  что путь мой был долог, через
пустыни и горы.
     -- Тело твое иссохло, Гильгамеш, и на лице лежат тени.  Но
я  поверю  тебе,  что ты -- не мертвец и не демон. Так что тебе
нужно, пришедший издалека? Но все же скажу тебе, что за царя  и
героя в этом грязном рванье тебя принять трудно.
     --  Мне  уже  говорили  в  пути, что не слишком похож я на
живого человека. Но другим я быть не могу: по земле меня  гонит
печаль  и тоска. Мой друг, бывший мне дороже брата, богатырь из
степи, вместе со мной победивший злобное чудовище  с  ливанских
гор,  Хумбабу,  разделивший  со  мной  тяготы  и радости жизни,
неожиданно умер. Много дней я плакал  над  ним,  не  желая  его
хоронить,  надеясь,  что боги сжалятся над моею тоской и вернут
его к жизни. И теперь в этом мире все мне напоминает о  смерти.
Скажи,  корабельщик,  ведь  ты знаешь дорогу к Утнапишти? Укажи
мне путь и я отправлюсь один. Это мой родственник  и  я  должен
узнать у него тайну жизни и смерти.
     --  Теперь  я  поверил  тебе,  что  ты царь Гильгамеш. Тот
самый, о ком ветер разносит  легенды.  Но  ты  сам,  Гильгамеш,
только  что  отрубил  себе  путь.  Ты думаешь, зря я выслеживал
волшебного змея? Ты думаешь, зря повесил в лесу  свои  амулеты?
Змей  пригодился  бы  нам живым, ты же зачем-то, впав в ярость,
его задушил. И сломал мои  амулеты.  --  Корабельщик  сказал  и
надолго задумался. Он что-то подсчитывал в уме, загибая пальцы.
Чертил  ногой  путь.  Потом  снова  заговорил:  --  Так и быть,
попробую тебя переправить. Покажи-ка свой боевой топор.
     Гильгамеш протянул оружие Уршанаби. Тот его осмотрел.
     -- Топор делали добрые мастера, --  в  наше  время  топоры
были  хуже,  чаще из камня. -- Корабельщик был доволен оружием.
-- Углубись в лес и сруби своим  топором  сто  двадцать  толтых
длинных  шестов.  Потом  осмоли их, сделай лопасти и принеси ко
мне.
     -- Корабельщик, зачем так много  шестов?  Они  займут  всю
твою  лодку!  Чтобы их сделать, нужно немало времени. Нельзя ли
нам сразу отправиться в путь?
     -- Сразу нельзя. Если  сразу,  то  нам  не  видать  твоего
родича.  А  встречаться  с  твоим  другом я пока не спешу. Иди,
выполняй сказанное.
     Гильгамешу пришлось подчиниться.
     * * *
     Гильгамешу пришлось подчиниться.
     Сто двадцать шестов по пятнадцать сажен вырубил он в лесу.
Осмолил, сделал лопасти и принес к Уршанаби.
     -- Погрузим их в лодку  и  можно  отправиться,  --  сказал
корабельщик.
     Вдвоем  они столкнули тяжелую лодку в морские волны. Лодка
заколыхалась, корабельщик взялся за весло.
     Он пел протяжную песню о днях, когда  всю  землю  покрывал
океан и греб в открытое море. Ночью они плыли по звездам.
     За три дня они проделали путь шести недель.
     --   Вглядись   вдаль,   Гильгамеш,  --  попросил  однажды
Уршанаби, -- скажи, что ты видишь?
     -- Я вижу кругом только волны, -- ответил Гильгамеш. -- Но
странное дело, мне кажется, волны  эти  не  отражают  голубизну
небес, они отчего-то становятся все чернее.
     --  Так и должно быть, -- проговорил корабельщик довольно.
-- Мы на верном пути.
     Они проплыли еще немного и  приблизились  к  черной  воде.
Кругом,  на  сколько  видел  глаз, вода была теперь лишь такой.
Голубая осталась вдали.
     --  Теперь  будь  внимателен,  царь,   --   срого   сказал
корабельщик. -- Отстранись от борта и возьми шест, один из тех,
которые  ты  вырубал. Черные воды, которые нас окружают -- воды
смерти. Берегись, не тронь такую воду рукой!  Отталкивай  лодку
шестом.  Греби дальше от борта. И едва вода по шесту поднимется
близко к руке, сразу его бросай, бери новый.
     Так плыли они, и  по  команде  Уршанаби  Гильгамеш  сменил
второй  шест,  потом третий, пятый, десятый. Шестов становилось
меньше, но вдали, там, где небо  соединялось  с  водой  в  едва
видимом облачке замаячила темная полоса.
     --  Это  земля,  --  коротко  объяснил корабельщик, -- там
хижина твоего предка. Смотри  же,  греби  осторожно!  Несчастья
случаются чаще в конце пути.
     Несчастья  не  случилось, но у Гильгамеша кончились шесты.
Сто двадцатый пришлось  скоро  швырнуть  в  волну,  потому  что
брызги подбирались к руке.
     Черные  волны  мертвой воды плескались о лодку. Земля была
близко, Гильгамеш даже видел очертания хижины. И ему  казалось,
что  рядом с хижиной стоит кто-то и смотрит на них из-под руки.
Но лодк не двигалась.
     Тогда  Гильгамеш  поднялся.  Развязал  свой  пояс,  скинул
облачение, натянул, словно парус в руках и почувствовал упругую
силу ветра.
     Он  крепко  стоял на ногах, держа свой парус в лохмотьях и
дырах. Ветер нес их к берегу. И корабельщик проговорил:
     -- Теперь я поверил, что ты -- Гильгамеш.
     * * *
     -- Теперь я  поверил,  что  ты  --  Гильгамеш,  --  сказал
корабельщик Уршанаби, -- я убедился, что ты -- не самозванец, а
тот  человек,  которого  упоминали  боги, собравшись в хижине у
Сидури. Скажу честно, сначала, когда  ты  позвал  меня,  всякие
мысли  про  тебя  забредали  мне  в  голову.  Посмотрим же, как
встретит нас твой предок.
     А предок Гильгамеша стоял раядом с хижиной  в  недоуменье.
Напрягая  глаза, вглядывался он в море и видел то, чего быть не
могло.
     Он, оставленный богами на краю земли, окруженный  мертвыми
водами, проживший века в том месте, куда не мог приблизиться ни
один живой человек, видел невероятное.
     Уж  сколько  лет  он  сидел  здесь на морском берегу возле
хижины, слушая ровный плеск волн и глядя,  как  последние  лучи
солнца  скрываются на границе воды и неба и еще некоторое время
продолжают освещать мир снизу, словно  бы  из  моря.  Он  любил
смотреть  на  закат,  думая ни о чем, и обо всем сразу. Не знал
он, что стало с людьми после его спасения. Если боги  удивились
тому,  что  он сохранился, значит других людей не осталось и на
земле  есть  только  он,  его  жена  да  корабельщик  Уршанаби,
перенесенный богами неизвестно куда.
     С  тех  пор, как боги высадили его здесь, в жизни менялось
немногое.
     Он сам выращивал хлеб рядом с хижиной,  жена  каждый  день
размалывала  зерно  в ступе, каждый день разжигала очаг и пекла
лепешки. Сначала он удивлялся тому,  что  проходят  года,  один
ячмень  сменяет  на участке другой, и таких урожаев он вырастил
уже сотню, а жена его не меняется. Потом он подумал, что и  сам
остается  таким же, каким был, когда высадили его боги. Сначала
считал он года, делал зарубки, но потом это занятие  показалось
ему  пустым -- надо ли считать время, если оно было, остается и
будет всегда одним и тем же. Ведь тот, кто всю жизнь  стоит  на
одном месте, не считает пройденные путь.
     Если  бы  не  жена,  Утнапишти,  возможно,  забыл  бы  как
выглядят люди.  И,  возможно,  забыл  бы  человечий  язык.  Для
разговора  с  ветром,  солнцем  и  небом,  для утренней бееды с
посевами не обязательны звуки человеческой речи, беседа с  ними
происходит иначе, без слов.
     Давно  он  не  думал  о людях. А сейчас к нему приближался
человек.
     По волнам, гонимая ветром, двигалась лодка. Человек  стоял
в  лодке, в руках он держал дырявый и ветхий парус. Лодка плыла
к хижине Утнапишти.
     -- Жена, посмотри и ты на море, оставь свое хозяйство!  --
позвал  он  супругу. -- Если не обманули меня глаза, происходит
неведомое!
     Жена Утнапишти  оставила  тесто,  которое  замешивала  для
новых  хлебов, и, выйдя из хижины, встала рядом с мужем. Руки в
тесте она держала от себя на расстоянии, чтобы не измазаться, и
также как муж, принялась вглядываться в море.
     Лодка  была   знакома.   Когда-то   Утнапишти   вместе   с
корабельщиком сделал ее и погрузил на корабль перед потопом. Но
не  было  на  ней  амулетов  --  волшебных  знаков, призывающих
милость богов. А тот, кто стоял в лодке -- был чужим человеком.
Хотя, если вглядеться, то можно было подумать, что  кого-то  он
очень напоминал.
     --  Кто  же  это,  держащий странный парус в руках? Кем из
богов он послан к нам? -- спросил Утнапишти себя и жену.
     Он всматривался в  человека  то  справа,  то  слева  и  не
находил ответа.
     -- Что понадобилось ему здесь? Неужели боги прислалиего ко
мне? Где  корабельщик Уршанаби? Жена, вглядись же! Что за весть
должен принести нам этот человек?
     -- Да вон же наш норабельщик! --  жена  первая  разглядела
Уршанаби и воскликнула радостно. -- Сидит спокойно на дне ладьи
и  разговаривает  с  тем,  кто  держит парус в руках. А человек
этот, который плывет к нам в гости...  я  поняла,  на  кого  он
похож.  Он  похож  на тебя молодого! Помнишь, ты ушел далеко на
охоту, тебя поранил зверь, ты  отлеживался  несколько  дней,  а
потом  слуги  тебя  несли  на руках. Но чтобы не испугать меня,
поблизости от дома ты потребовал, чтобы тебя поставили на землю
и последние шаги сделал сам. Помнишь,  это  было  вскоре  после
нашей  женитьбы. Ты выглядел тогда точно также! Встреть же его,
и кем бы он ни был, прими, как подобает гостеприимному хозяину.
Мы так давно не видели никого из  людей.  А  я  пойду,  домешаю
тесто и напеку свежих лепешек.
     Давно  она не плакала, супруга Утнапишти и сама удивилась,
почувствовав слезы на глазах. Не вытирая их,  она  поспешила  в
хижину, потому что гостей положено встречать свежим хлебом.
     Лодка  приблизилась,  гость  и  корабельщик  соскочили  на
берег, к ним подошел и хозяин,  молча  они  вытащили  лодку  на
песок.
     "Не стану спрашивать, кто он и что за дело его привело, --
подумал  Утнапишти, удивляясь странному виду гостя. -- Наступит
время, он сам обо всем расскажет."
     Но и гость смотрел на  хозяина  с  удивлением.  Гильгамешу
казалось, что он видит отца. Таким, когда он сам был малышом, и
Лугальбанда, старый, но могучий поднимал его высоко над землей.
Еще  и потому Гильгамеш обратился к хозяину с особым почтением,
словно заговорил с собственным отцом.
     -- Прости,  что  нарушил  покой  твоей  жизни,  --  сказал
Гильгамеш,  склонив  голову.  --  Я  слышал  о тебе с рождения,
Утнапишти, и счастлив увидеть тебя живым и здоровым. Я  же  сам
--  твой  дальний  потомок,  правнук  твоих  правнуков,  правлю
народом  Уруку.  Зовут   меня   Гильгамеш,   я   сын   славного
Лугальбанды.
     --  По  виду  ты больше похож на человека, вернувшегося из
царства мертвых. С тех пор, как я живу здесь, прошло  множество
лет,  и  мир  мог  измениться.  Я  не знаю, как теперь сторожат
ворота в царство мертвых, и если ты оттуда  пришел  ко  мне  --
скажи сразу, так будет лучше.
     --  Я  живой человек, хотя мог не раз и погибнуть на своем
долгом пути к тебе.
     -- Хозяин, он не обманывает тебя, -- вставил  корабельщик.
--  Он и в самом деле Гильгамеш, тот, что правит народом Урука.
Я слышал о нем разговоры богов, когда однажды, охотясь  в  лесу
за  змеем,  забрел  ненадолго в каменный сад и подошел близко к
хижине Сидури.
     -- Кто бы ни был ты -- мой ли потомок, или потомок другого
человека, мне незнакомого, будь  нашим  гостем,  --  проговорил
Утнапишти.  -- Вот моя хижина, в ней ты можешь передохнуть, ибо
я вижу, что путь твой долог.  И  ты,  корабельщик,  ты  отдохни
тоже.  Но  скажи  мне,  Гильгамеш, какие страдания терзают твое
сердце.  Снова  повторю,  ты  выглядишь  так,  как  прежде   не
выглядели  живые  люди.  Уж  не  говорю  о твоем увядшем лице и
поникшей голове, об изношенной  одежде,  какую  в  мои  времена
носили  лишь  нищие бездельники, но не цари. Я спрашиваю тебя о
той тоске, которую ты носишь с собой.
     Не она ли погнала тебя, Гильгамеш, по свету? Проходи же  в
хижину,  спокойно  располагайся,  жена  скоро  принесет  свежие
лепешки, а пока ты можешь  выпить  свежей  прохладной  воды,  и
раскрой свои тайны.
     --  От  тебя  у  меня  нет  тайн,  Утнапишти,  --  ответил
Гильгамеш.
     * * *
     --  От  тебя  у  меня  нет  тайн,  Утнапишти,  --  ответил
Гильгамеш  и,  пригнувшись,  откинул  циновку,  висящую  вместо
дверей, чтобы войти в хижину своего дальнего предка.
     Хижина удивила его убогим убранством, но ни  слова  он  не
сказал своему предку.
     Так,  как  жил  утнапишти,  в  Уруке жили только безродные
бедняки. На земляном полу лежала грубо сплетенная  циновка.  На
стенах,  слепленных  из  вязанного  тростника  с  глиной, висел
хозяйский инвентарь: каменные топоры, каменные ножи и  каменные
мотыги. Лишь ручки были у них деревянные, прикрепленные жилами.
Во  второй половине хижины было возвышение, сделанное из камней
и глины. Его устилали высушенные травы, а поверх  лежал  грубый
кусок ткани, какими пользовались пастухи.
     К этому ложу и пригласил Гильгамеша предок.
     -- Располагайся, жена принесет тебе питья.
     Тут  же  вошла  пожилая женщина с добрым лицом. В глиняном
кувшине, неровном оттого, что был сделан  он  не  на  гончарном
круге, а слеплен ладонями, она поднесла холодную чистую воду. И
Гильгамеш выпил ее с наслаждением.
     Потом он снял с себя меч, кинжал и протянул хозяину.
     Хозяин с интересом стал разглядывать оружие гостя.
     -- Хорошие мастера делали рукояти твоих ножей, если сумели
прорисовать  столь  тонкие  узоры.  Но  ты  передай  им,  когда
вернешься домой, что нож -- это не  безделушка,  не  украшение,
нож  -- это защитник, спаситель и кормилец, и его нельзя делать
из золота. В наше время  из  золота  делали  серьги,  браслеты,
кольца, а ножи положено делать из камня. Ибо тверже камня может
быть только камень. А золото -- материал мягкий. Потому у нас и
не  делали  длинных  ножей.  Камень, если он длинен, становится
ломким.
     -- Некоторые у нас тоже пользуются инструментом из  камня,
особенно  старые  люди  и  пастухи.  Но в городе мастера быстро
изготовят из бронзы любой предмет. Была бы руда, да  плавильная
печь.  Мой  меч,  который ты назвал длинным ножом, мастера тоже
выплавляли из бронзы. А золотые украшения мы носим по-прежнему.
     Гость сказал много непонятных слов, но Утнапишти  согласно
кивнул, словно знал это все давно.
     --  Я  готов  услышать  твой рассказ, Гильгамеш, о ветрах,
которые погнали тебя по столь дальнему пути.
     И пока Гильгамеш подробно рассказывал  о  смерти  друга  и
брата,  о  подвигах,  которые  совершали  они вместе, о великой
печали и надежде найти то тайное средство, чо дает людям вечную
жизнь, о приключениях и встречах во время  скитаний,  Утнапишти
внимательно  слушал, лишь иногда сочувственно вздыхал и вздымал
руки к небу. В начале рассказа вошла  его  супруга,  замерла  и
осталась  почти  не  дыша,  боясь  неловким  движением помешать
Гильгамешу.
     А когда Гильгамеш кончил,  долго  молчали  они,  и  каждый
думал  о  своем,  сравнивал  рассказ  своего  молодого потомка,
изможденного скитальца, первого из людей, кто вошел к ним в дом
за множество лет, со своей судьбой и своими скитаниями.
     Наконец Утнапишти негромко заговорил:
     -- Напрасная  тоска  мучит  тебя,  Гильгамеш.  Или  ты  не
знаешь,  что  пределы несчастья и счастья выбирает для себя сам
человек? Отбери у младенца глиняную игрушку -- и он зарыдает от
горя. Дай умирающему от жажды кувшин с водой, и он ощутит  себя
богачом.  Несбыточные желания, прокравшиеся в сердце -- вот что
делает человека несчастным. И счастлив тот, кто их  никогда  не
ведал.  Ты  же,  Гильгамеш, решил сравняться с богами. На земле
все смертно, бессмертны лишь одни  боги.  Ты  ведь  не  желаешь
стать  небом  или солнцем, ты знаешь: это недостижимо. Зачем же
ты хочешь найти бессмертие? Ты забыл, что состоишь  из  людской
плоти, а это значит, что ждет тебя судьба человека. Вспомни тот
мир,  в  котором  живешь,  и  еще  раз  подумай:  есть ли в нем
что-нибудь вечное? Навеки ли мы строим дома?  Вечны  ли  травы,
деревья,  звери?  Или  вечен роскошный цветок? А сколько царей,
возомнивших себя владыками мира, постигают лишь момент  смерти,
что  в  главном  они равны самому жалкому из людей. Кроме богов
нет ничего вечного на земле, они  и  определяют  для  нас  наши
жизни  и  наши  смерти.  Оставь  свою  погоню  за непостижимым,
Гильгамеш, и ты снова ощутишь радости дня.
     Утапишти кончил и опять все долго молчали.
     -- Не затем я покинул свой народ,  чтобы  услышать  совет,
который  в  моем  городе  может  мне  дать  любой из старейших.
Каждому младенцу с рождения внушают они, что первый его шаг  на
земле -- это шаг к собственной смерти. Я знаю, что все на земле
умирают.  Все,  кроме  тебя. Ты, Утнапишти -- ты ведь другой? Я
смотрю на тебя и постоянно удивляюсь -- ростом ты такой же, как
я -- не меньше, но и не больше. И сил в тебе столько же -- пока
я рассказывал о своих скитаниях, ты приустал  и  решил  слушать
лежа. Потом отдохнул и снова поднялся. Я мог бы даже побороться
с  тобой,  не испугался бы. Но одно тебя отличает от меня и ото
всех людей мира -- твой вечная жизнь. Ведь ты  не  бог,  ты  --
человек, но живешь вечно.
     --  Да,  я  живу  вечно,  -- подтвердил Утнапишти и горько
усмехнулся. -- До тех пор, пока этого хотт боги.
     -- Затем и пришел я к тебе, чтобы узнать твою  тайну.  Для
этого  и  пересекал  я  многие  земли, бродил по горам, плыл по
морю, чтобы увидеть тебя и убедиться,  что  ты  --  не  выдумка
слабоумных  старцев.  Теперь  я  знаю:  ты,  мой дальний предок
по-прежнему жив. Расскажи, если это  возможно,  как  сумел  ты,
земной человек, достичь вечности, за какие подвиги боги приняли
тебя в свое собрание, как сумел ты сравняться с ними? Вот зачем
я  пришел  к  тебе. Поделись своей тайной со мной. Быть может и
мне удастся совершить подвиг и  я  сравнюсь  с  богами,  познав
вечную  жизнь.  И  тогда  верну я в жизнь своего друга и брата,
сделаю весь мой народ, всех жителей  Урука  вечными  людьми  на
земле.
     Утнапишти   молча  переглянулся  с  женой  и  та  негромко
проговорила:
     -- Расскажи ему все, как было.
     * * *
     -- Расскажи ему все, как  было,  --  негромко  проговорила
супруга дальнего предка, и Утнапишти начал рассказ.
     Он  рассказывал  долго.  Неслышно  входила  и  выходила из
хижины жена, иногда  замерев  слушала  слова  супруга,  утирала
слезу,  несколько  раз  заглядывал  корабеьщик  Уршанаби,  день
сменился ночью, потом  наступило  новое  утро  --  рассказ  все
продолжался.  И  чтобы  записать  его в тех словах, что говорил
Утнапишти, тоже потребовался бы день, ночь и новый день. Ты же,
о читатель этих строк, узнаешь только короткую запись того, что
рассказал дальний предок великого царя  Гильгамеша.  Но  и  при
чтении этой недолгой записи сердце твое забьтся в волнении, ибо
ты  прикоснешься  к  великой  тайне людей и богов, к той тайне,
которая будоражит ум  человека,  какая  бы  бездна  времени  не
отделяла его от описываемых событий.
     --  Я  открою  тебе,  Гильгамеш,  то,  что хранится самими
богами в секрете от многих. Но  помни:  чужую  жизнь  повторить
невозможно, судьба -- не одежда, ее нельзя примерить другому. И
потому  рассказ  мой  будет  для  тебя бесполезен, знай об этом
заранее. Ты, как я  понял,  гордишься  своим  городом,  который
зовешь  Уруком.  А  в  мои  времена на Евфрате такого города не
было.
     -- Урук построил мой прадед, я же -- окружил его кирпичной
стеной, чтобы ни один враг не посмел...
     -- Я не знаю, что такое кирпич, из  которого  ты  построил
свою  стену,  по-видимому,  это  что-нибудь крепкое, похожее на
камень. В мои времена города не окружали стеной, а  стены  дома
лепили  из  глины  и тростника. Я понял, что твой город слишком
молод в сравненьи с моим. И еще я  понял,  что  люди  на  земле
снова размножились и снова живут в городах. Одно время я считал
нас  с  женою  последними  людьми, живущими на земле. Потом мне
пришла мысль, что земля велика, и,  как  знать,  не  спасся  ли
кто-то  другой  кроме  меня.  Знаешь  ли ты, что мой город тоже
стоял на Евфрате и назывался он  Шуруппак.  Если  он  теперь  в
вашей жизни -- не знаю.
     --  Этот  город есть, я бывал в нем, люди города чтут твое
имя, и мой народ дружит с народом Шуруппака.
     -- Когда народы дружат, они богатеют. Но  только  есть  ли
тот народ на земле, который я знал, скажи мне? Ведь города быть
не  должно -- его смыл великий потоп, откуда же взяться народу?
Он тоже, скорей всего  погиб.  Великие  боги  во  время  потопа
уничтожили  всех  людей  на  земле -- так они мне говорили. Нас
осталось лишь трое -- мы с супругой да корабельщик. Потому и не
знаю, о том ли ты городе говоришь, называя его Шуруппаком, быть
может, это не мой город,  а  другой,  о  котором  я  прежде  не
слышал.  Я  живу  здесь со времен потопа, так давно, что мог бы
забыть обо всем, что было. Но великие боги, одарив меня  долгой
жизнью,  не отняли память, и я помню все. Однако, скажу, что не
знаю, где находится твой урук, если  ты  и  вправду  оттуда.  Я
также не знаю, почему ты уверен в нашем родстве.
     --  О  твоем  городе  я  говорю,  Утнапишти. Люди во время
потопа погибли не  все.  Уцелели  пастухи,  забредшие  в  горы,
выжили  те,  кто  уцепившись  за  деревья,  вырванные с корнем,
носились по волнам. Люди мало знают  о  тех  днях,  потому  что
память недолговечна, а письменные знаки еще не существовали. Но
и после потопа боги не раз обращали к нам свою милость, помогли
отстроить  новые  города  и  твой -- тоже. И сам подумай: зачем
моим отцу, деду и прадеду называть тебя предком, если они могди
выбрать любого другого. Но они  называют  тебя.  Во  мне  течет
также и кровь великих богов, и имя твое я не опозорил.
     --   Ты   рассказываешь  странные  вещи,  когда-нибудь  мы
поговорим с тобою о них. Я рад, что боги протсили  людей,  если
все,  сказанное тобою здесь -- правда. И все же мой город -- не
тот, который ты видел. Он был  самым  древним  и  потому  самым
близким  к богам. В моем городе сохранялись дома, в которые, по
рассказам стариков, запросто заходили боги и  беседовали  с  их
жителями.  О  том передавалось немало историй. Но однажды боги,
сотворившие людей, замыслили с ними покончить.  А  все  оттого,
что  люди  стали самонадеянны, забыли о законах, данных богами,
пытались жить по-своему, а многие стали столь глупы  и  наивны,
что  решили  считать  себя  равными  богам.  Я  не раз указывал
жителям своего города на опасные их заблуждения,  но  они  лишь
отмахивались  от  моих слов. Великие боги долго терпели людские
глупости, но даже терпение богов не безгранично. Тогда-то они и
собрались на совет.
     -- Постой, -- прервал неожиданно самого себя Утнапишти, --
я рассказываю середину этой истории, но знаешь ли ты ее начало?
     -- верховный жрец и царь Урука в детстве  делжен  получить
от своих воспитателей всю мудрость черноголовых. При посвящении
он  узнает  тайны,  которые ведомы лишь царям. Думаю, что среди
них есть и твоя история. Я знаком с такими  таблицами,  которые
кроме  меня  и моей матери великой Нинсун не читал никто более.
Мне передал их отец мой, сам Лугальбанда. Про него же говорили,
что он познал все тайны мира.
     -- Не слышал о тех людях, имена которых ты мне назвал.  Но
в  словах  твоих  я  различил уважение к ним и готов их уважать
тоже.
     -- Это были великие  люди,  Утнапишти.  Теперь  они  стали
богами.
     --  Ты  слишком  молод,  Гильгамеш.  Где это видано, чтобы
земной человек после жизни  становился  богом?  Но  я  слышу  в
словах  твоих  упорство  и  потому  не стану с тобой спорить. Я
очень давно живу, успел по много раз подумать о каждом  явлении
мира  и  меня  не  волнуют  такие  пустяки,  как поиски правды.
Когда-то я понял,  что  в  любом  слове,  произнесенном  вслух,
перемешаны  правда  и  ложь.  С  тех  пор я успокоился. Однако,
замечу, что нет на земле человека, который мог бы  познать  все
тайны мира. Боюсь, что и бога такого нет тоже.
     --  В  своем городе я не раз слышал это от старцев, но они
были всегда неправы.
     -- Не  будь  самонадеян.  Правый  сегодня  не  обязательно
останется  правым  и завтра. Но ты сказал мне о каких-то тайных
таблицах. В мои времена у нас не было такого слова.
     --  Таблицы,  на  которых  знаками  можно   записать   все
человеческие знания.
     -- Зачем они? Или у вас, черногловых, ослабла память, и вы
теперь не в состоянии запомнить знания наизусть?
     --  Наизусть  мы тоже запоминаем. Но как передать слово на
расстояние,  если  не  при   помощи   таблицы?   Как   передать
наставления  внукам,  если  человек  умирает,  не дождавшись их
появления? А как передать любовное послание -- не заставлять же
слугу заучивать сокровенное  слово?  Как  сохранить  надолго  в
памяти торговый договор, приговоры суда?
     --   Очень  вы  стали  суетны,  люди,  --  с  неодобрением
отозвался  Утнапишти.  --  В  мое  время  жили  проще  и  легко
обходились  без  ваших  таблиц.  Но  скажи  мне,  кто  из богов
покровительствует твоему городу?
     -- Сам великий бог Ан и сама великая богиня Иштар. Мне  же
покровительствует мой предок, великий Шамаш.
     --  Что  ж, тогда я тебе раскрою одну из тайн, которые мне
доверили боги. Это будет рассказ об Адапе. Он стоял на  границе
жизни и смерти. Как и ты, он желал вечной жизни.
     * * *
     --  Как  и  ты,  он желал вечной жизни, но промахнулся, --
проговорил Утнапишти, ненадолго задумался,  а  потом  продолжил
свою историю.
     --  Когда  боги  создали  первых людей, они расселили их в
пяти городах. Некоторые старики уверяли меня, что  черноголовые
приплыли  с  острова счастливой жизни Дильмун. Будто бы там все
плоды мира росли сами по себе и стоило протянуть руку,  сорвать
ароматный  плод,  как  ты был уже сыт. Протянуть руку и сорвать
плод -- такова была единственная работа у людей на том  острове
счастливой  жизни. Я на том острове не был и пересказываю то, в
чем уверяли некоторые старцы  моего  города.  Когда  однажды  я
обдумывал  их рассказ уже здесь, я вдруг понял, что жизнь у тех
людей походила на жизнь обезьян. Однако, обезьяну  подстерегает
немало  зверей.  На том же острове не было ни зверей, способных
напасть на  человека,  ни  болезней,  которые  укорачивают  его
жизнь.  Не  спрашивай  меня, почему черноголовые покинули столь
счастливую землю, где проходила их жизнь без тревог и забот.  Я
и  сам  задавал  себе  этот  вопрос не раз. Потому мне и трудно
поверить россказням старцев. Я мог бы спросить у  богов,  когда
однажды они собрались вокруг меня и решали, что делать со мною,
но и мне и им было тогда не до праздных вопросов.
     --  У  нас об этой земле знает каждый, кто учится в школе,
но считают, что там жили одни лишь боги, -- вставил Гильгамеш.
     -- Ваши знания -- всего лишь осколки от тех, что были даны
нам богами, когда боги часто  посещали  наши  жилища.  Я  хотел
рассказать  тебе  про  первых людей и Адапу -- того, кто так же
как ты захотел вечной жизни. Так  знай  же:  первые  люди  были
неопытны и наивны, как дети.
     * * *
     Первые  люди  были  неопытны  и  наивны,  как  дети.  Боги
расселили их вдоль великой реки в пяти городах. Там,  где  воды
великой реки впадают в соленое море, они поставили город Эриду.
Житель Эриду, плывший вверх по реке, однажды мог добраться и до
моего  Шуруппака.  Для  себя  они  основали город Ниппур, и все
черноголовые знали -- это город богов, и  ни  один  смертный  в
него не входил.
     Великий бог Энки, мудрейший из богов, не оставил людей без
помощи.  Он  сделал  для них нового человека из глины и дал ему
имя Адапа. Люди не умели и не знали ничего.  Адапа  --  умел  и
знал  все,  что  необходимо  для  жизни  и даже больше. Рядом с
людьми он был  как  бог,  и  лишь  рядом  с  богами  --  земным
человеком.
     Великий  бог  Энки  считал его сыном, бог продолжал давать
ему умные советы и обучать всевозможным ремеслам.
     Лишь одним достоинством Энки не  решился  наделить  своего
сына  --  это  достоинство  и отличает богов от людей -- вечной
жизнью.
     Адапа жил в городе своего отца, в Эриду и  обучал  горожан
правилам  жизни.  Вместе  с  одними  он провел первые борозды и
посеял зерна, с ними же убрал колосья. С другими -- он  вылепил
твердые  глиняные  жернова  и смолол первую муку. С третьими --
вылепил печи, приготовил тесто с четвертыми, а с  пятыми  напек
первые лепешки. Каждый житель, беззубый старик и малый ребенок,
все   получили  лепешки  от  первого  урожая,  все  испробовали
изумительный вкус свежего хлеба и поняли, что лучше этого вкуса
нет ничего на земле.
     Пахари и пекари разошлись из Эриду  по  другим  городам  и
скоро в каждом жилище запахло горячим хлебом.
     Но  великий  Адапа,  мудрейший  среди  людей  на  этом  не
остановился. Каменным  топором  он  срубил  дерево,  росшее  на
берегу реки.
     Те,  кто  смотрели,  как врубается в огромное дерево своим
каменным топором Адапа,  недоумевали:  так  ли  мудр  он,  если
занялся пустым бесполезным делом.
     Но  Адапа в ответ только смеялся. Он снял со ствола кору и
выдолбил сердцевину. Потом  нарезал  каменным  ножом  тростник,
росший  повсюду  и  несколько дней плел из него что-то для всех
непонятное.
     -- Это весло, -- объяснял горожанам адапа. --  Я  выдолбил
лодку и сяду в нее, как только закончу весло. В лодке я поплыву
по  морю  и  добуду  нам  вкусную  пищу,  -- так сказал мне сам
великий Энки.
     -- Несчастный! -- говорили между собой жители  города.  --
Все, что плавает в соленом море, должно быть соленым. Зачем нам
соленая  пища,  кто ее станет есть! И кто знает, какие чудовища
живут в глубинах моря, как бы адапа не стал пищей для них!
     Но Адапа лишь улыбался, распевал песни и  заканчивал  свое
весло.  Потом он попросил, чтобы кто-нибудь помог ему столкнуть
лодку  в  воду,  но  никто  не  приблизился  --  кому   хочется
отправлять человека на верную смерть.
     Адапа  спихнул  лодку  сам.  Погрузил  в нее сеть, которую
сплел из  тростника,  оттолкнулся  веслом  от  берега  и  волны
великой  реки  понесли  его  в море, туда, где в глубинах стоял
дворец самого великого Энки.
     Горожане  смотрели  на  удаляющегося  Адапу  и  растерянно
качали  головами. Его лодка быстро стала еле заметной точкой, и
многие думали, что больше его не увидят.
     Но к вечеру Адапа вернулся.  Лодка,  нагруженная  большими
живыми  рыбами,  тяжело  причалила  к  берегу. Теперь уж многие
помогали  вытаскивать  ее  на  берег.  Многие  помогали  ему  и
развести огонь и жарить на огне рыбу.
     А  когда запах жареной рыбы разнесся по всему городу, дома
опустели, потому что жители их собрались вокруг  Адапы,  он  же
каждого накормил досыта.
     С  тех  пор  уж  никто  не сомневался в словах и поступках
Адапы. Черноголовые убедились, что  мудрее  его  нет  на  земле
человека.  Рассказы  о  нем  переходили  из  города  в  город и
достигли моего города, Шуруппака.
     Но однажды случилось несчастье.
     В тот раз Адапа снова плавал в лодке по морю и  ловил  для
жителей  рыбу.  Море  было  спокойным,  гладким.  Но неожиданно
бешеный южный ветер,  который  часто  любил  забавляться  своею
безумною  силой, налетел на Адапу, опрокинул его лодку и накрыл
огромной волною.
     Под  тяжестью  вод   Адапа,   обессиленный,   задыхающийся
оказался  в  морской  глубине,  там, где стоял дворец отца его,
великого мудрого Энки. Вид дыорца придал ему сил, и он вышырнул
на поверхность и услышал торжествующий рев ветра.
     -- Не пойму, разве я мешал тебе летать над землею, разве я
ставил тебе преграды? Почему же ты мешаешь мне плыть  по  морю?
Это  море принадлежит отцу моему, и я могу плавать здесь всюду,
где пожелаю. Я хочу наловить рыбы и накормить горожан, не мешай
же мне!
     Но в ответ ветер взвыл еще свирепее и  яростнее.  А  новые
волны, словно горы, надвинулись на Адапу, в надежде сделать его
послушной безжизненной игрушкой.
     Но  Адапа  взлетел на гребень самой высокой волны, ухватил
ветер за крепкие крылья и изломал их.
     Со стонами и причитаниями спрятался ветер в своем доме  на
краю  земли  и  не  переставал  семь  дней  жаловаться на Адапу
каждому, кого видел.
     Стоны и жалобы достигли самого великого  Ана,  спокойно  и
безмолвно  наблюдавшего  за  жизнью  земли  с высоты. Он послал
вестников, спросить у ветра, о чем он там причитает и почему не
летает над землею уже несколько дней. Вестники  переговорили  с
ветром, вернулись к великому богу и передали ему слова жалобы:
     --  Наглый  человек  по  имени  Адапа из города Эриду, тот
самый, кого  Энки  называет  своим  сыном,  посмел  изуродовать
крылья  ветру,  и южный ветер лежит в своем доме, передвигается
лишь ползком, не в силах подняться к небу.
     Великий бог разъярился. Не для  того  были  созданы  люди,
чтобы нарушали они мировой порядок, созданный богами.
     --  Приведите  сюда  этого человека! Он, ничтожный, посмел
совершить поступок, за который наказывают  даже  богов.  Я  сам
хочу судить его! Где этот человек?
     --  Человек  тот стоит на площади и кормит горожан жареной
рыбой.
     * * *
     -- Человек тот стоит на площади и кормит  горожан  жареной
рыбой, -- ответили вестники великого бога.
     -- Однако, он не так ничтожен, если заботится о пропитании
целого города! -- удивился Ан. -- Призовите его ко мне.
     Мудрый  Энки  гордился,  что  на  земле у него живет столь
смелый и находчивый сын. Иногда на  встречах  с  богами,  выпив
небесной  сикоры,  он похвалялся им. Но, узнав о повелении бога
небес, он взволновался. Поднявшись из бездны, он посетил  храм,
который  в  его  честь  под руководством адапы построили жители
Эриду. В  храме  он  уединился  с  Адапой  и  стал  давать  ему
наставления.
     --   Если   мой   отец  призывает  тебя,  надо  немедленно
отправляться на небо. Однажды ты молил  меня  о  бессмертии.  Я
ответил  тебе  тогда,  что  могу  многое, но бессмертие, вечную
жизнь подарить не могу. Великий Ан может  и  это.  Вот  случай,
который  решит  твою  судьбу. Оденься в темные траурные одежды.
Только что землю покинули Думузи и Гишзида, но никто  из  людей
об  этом  пока  не  догадываются.  Они  тебя встретят у великих
небесных ворот, и ты скажешь им, что  сердце  твое  переполнено
тоскою.   Твоя   тоска   растрогает  их  и  они  станут  твоими
заступниками перед великим Аном. Когда ты встанешь  у  подножия
его  трона,  будь спокоен, почтителен, мудр и осторожен. Каждое
слово великого бога проверяй своим разумом. Боги любят  загадки
и  в  тайный смысл этих загадок проникнет не всякий. Смотри же!
Он предложит тебе отдохнуть, но ты не поддавайся. Возблагодари,
однако откажись. Сон, как ты знаешь,  это  --  подобие  смерти.
Отец  предложит  тебе  угоститься  -- воздержись. Угоститься ты
сможешь и дома. Небесная пища для людей не  пригодна.  Небесный
хлеб  станет  тебе  отравой,  небесный напиток -- водою смерти.
Если же Ан решит  отпустить  тебя  с  дарами  домой,  прими  их
благодарно.  А  больше всего бойся его разгневать. В гневе отец
мой страшен даже богам. Иди же скорее на небо!
     Адапа все сделал так, как советовал мудрый Энки. Торопясь,
он закутался в темные траурные одежды и приблизился к  небесным
воротам. У ворот его встретили Думузи и Гишзида.
     --  Человек,  почему  ты  оделся  в траур? -- спросили они
удивленно.
     -- В чем же мне ходить сегодня, если  люди  лишились  двух
великих  божеств.  Или  вы  не  знаете,  что  пропали  Думузи и
Гишзида? Я скорблю и нигде не найду утешения.
     -- Скорбь твоя нам понятна, человек. Но не удивительно ли,
что простой житель земли проник в тайны богов! Божества,  имена
которых  ты  назвал,  знакомы и нам, и мы тоже скорбим из-за их
ухода с земли, пойдем же, мы проводим  тебя  к  трону  великого
ана, -- проговорили Думузи и Гишзида.
     Адапа  последовал  за  ними,  так  и  не  догадавшись, что
разговаривает с  теми  богами,  из-за  которых  окутал  себя  в
скорбные одежды.
     В  этом  месте  рассказа  Гильгамеш не сдержался и прервал
дальнего предка.
     -- Скажи, Утнапишти, разве Думузи и в твои времена покидал
землю? Разве он не пас небесный скот,  разве  он  не  сидел  на
троне  в  моем  городе  с  тех пор, как женился на прекрасной и
великой богине Иштар? Разве он не покинул землю после того, как
Иштар несчастливо спустилась в подземное царство. В моем городе
каждый жрец, весь народ знает эту историю о том, как прекрасная
дева Иштар пожертвовала своим мужем и отправила его вместо себя
в царство умерших.
     -- Не знаю, что там говорят жрецы в вашем городе. Поступки
богов непостижимы для человеческого разума  и  не  нам,  земным
жителям  их  толковать, -- ответил Утнапишти. -- В мире слишком
много историй, смысл которых непонятен никому из людей и потому
надо принимать их со спокойным достоинством, а не рвать на себе
одежды  от  отчаянья  и  бессилья,  от  того,  что  не   можешь
проникнуть  в  их смысл. Итак, ты прервал меня на том, то Адапа
отправился к трону великого Ана.
     * * *
     Величайший из богов, породивший множество младших  божеств
возвышался  на  троне, и Адапа чувствовал себя у его ног мелкой
песчинкой.
     -- Почему ты,  земной  человек,  посмел  поднять  руку  на
божество?  Такого  не было прежде в мире! Как посмел ты сломать
крылья Южному ветру? Или ты,  ничтожество,  забыл  о  том,  как
должен вести себя смертный с богами?
     Страшен,  громаден  был  бог  небес.  Голос  его  заполнил
пространство.  Но  Адапа  не  испугался.  Он  чувствовал   свою
правоту.
     -- Великий бог, прости меня, если я скажу что-то не так, я
всего  лишь простой человек. Но у меня есть сердце и когда меня
несправедливо обидят, оно наполняется гневом. Я сидел  в  лодке
посреди  моря  и  ловил  рыбу  для  жителей города. Южный ветер
неожиданно набросился на меня, опрокинул  лодку  и  начал  меня
топить.  То,  что для него лишь забава, для меня -- погибель. Я
просил его оставить меня в покое, но он продолжал свое. Что мне
оставалось: я поднялся на гребень  волны  и  наказал  обидчика.
Прости  меня, но скажу тебе честно, что случись такое же снова,
я поступил бы также. Вы, великие боги, одарив человека  жизнью,
поселили в его сердце и страсть эту жизнь сохранять.
     -- Не думал я, что люди так быстро научатся рассуждать! --
удивился великий бог. -- Было бы еще лучше, если бы перед лицом
богов они говорили лишь правду.
     --  Верь  ему,  верь,  наш  отец!  -- воскликнули Думузи и
Гишзида.
     Они встали у трона позади Адапы и продолжали:
     --  Каждое  его  слово  --  истинно.  Мы  сами  удивляемся
мудрости этого человека.
     --  С  мудрецом  всегда  приятно  поговорить, -- отозвался
успокоившийся Ан. -- Но ни разу я еще не беседовал  с  мудрецом
из  людей.  --  И  бог с улыбкой посмотрел на Адапу. -- Я и сам
почувствовал зерна мудрости в твоих объяснениях.  Ты  говоришь,
ветер  напал  на тебя первым. Тогда это послужит ему уроком. Не
пугайся, человек, я не стану тебя наказывать. Но у тебя слишком
усталый вид, я же хочу  побеседовать  с  тобой  о  многом.  Мне
интересно   поговорить   с  мудрым  человеком.  Только  сначала
отдохни. Вот ложе, приляг на него. Когда выспишься, мы с  тобой
побеседуем.
     Адапа  и в самом деле устал. Но он помнил советы Энки. Сон
легко переходит в смерть. И потому ответил смиренно:
     -- О великий бог наш, я не хочу спать, да и разве возможно
заснуть спокойно, зная,  что  находишься  в  обществе  бога.  Я
дорожу каждым мгновением беседы с тобой.
     --  Ответ твой разумен. И если ты не можешь заснуть, тогда
хотя бы садись здесь и мы с тобой продолжим беседу.
     "Нет, и сидеть мне нельзя",  --  быстро  подумал  Адапа  и
ответил:
     --  У  нас,  у  людей не принято, чтобы даже сын садился в
присутствии своего отца, как же я посмею сидеть  в  присутствии
бога!
     Великий  Ан  был  изумлен мудрыми ответами этого человека.
Человек  не  трясся   перед   ним   от   страха,   не   лепетал
маловразумительно,  словно младенец, полный почтения к богу, он
держался достойно.
     "Зачем же мой сын Энки придумал такое? -- подумал  он.  --
Надо ли было вкладывать могучее мудрое сердце в жалкое нечистое
земное  человеческое  тело!  Я  вижу, что этот человек способен
постигнуть не только тайны земли, но и тайны богов. Как же  эти
познания  вместятся  в его смертное тело? Такой человек достоин
бессмертия".
     -- Скажи мне, Адапа, хочешь ли ты вечной жизни? -- спросил
великий Ан с той же доброй улыбкой.
     -- На земле нет человека, который бы не желал того, о  чем
ты говоришь, но лишь редкие смеют в этом признаться.
     "И  в самом деле, он так мудро разговаривает и ведет себя,
что достоин бессмертия", -- снова подумал Ан.
     -- Своими познаниями ты уже почти сравнялся с  богами,  --
сказал  он,  -- чтобы совсем стать рядом с ними тебе не хватает
лишь вечной жизни. Я могу подарить ее: попробуй моего угощения.
Здесь хлеб жизни напиток жизни. Не бойся, я рад тебя угостить.
     Адапа  уже  потянулся  к  божественному  угощению,  но   в
последний момент вспомнил советы того, кого с гордостью называл
своим  отцом:  "Пища  богов для людей непригодна. Небесный хлеб
станет тебе отравой, небесный напиток -- водою смерти".
     -- Нет, великий бог, небесная пища не для  людей  и  я  не
смею к ней прикоснуться.
     "Как  жаль,  а я уже решил, что он может проникнуть во все
тайны мира, -- подумал Ан. -- Но я предложил ему бессмертие,  а
он,  заподозрив обман, отказался. Значит, он не столь мудр, как
кажется. А я чуть не уравнял его с  моими  богами.  Хотя,  быть
может,  познания  его  так велики, что он отказывается от любых
благ. Тогда он все же достоин стать рядом  с  богами.  Проверю,
примет ли он блага земные".
     --  Человек,  что бы я ни предлагал тебе, ты отказываешься
принять. Возьми же совсем немногое, в подарок.  Здесь  небесное
душистое  масло  --  елей и чистая одежда из тех, которые носят
боги.
     Ан ждал: быть может, человек откажется принять и  это,  не
накинет  на  плечи  белую  одежду богов, чтобы стать похожим на
них. И тогда это слабое человеческое тело, отказавшееся от всех
земных соблазнов, все же он сделает бессмертным.
     Но Адапа радостно принял подарок. Сбросив траурные одежды,
он стал умащать себя небесным елеем, потом  гордо  облачился  в
белоснежные тряпки, решив, что так-то он и сравнялся с богами.
     Но с сожалением смотрел на него Ан.
     --  Нет,  человек, я ошибся в тебе, чуть не решив подарить
тебе вечность. Ты отказался от пищи богов, испугавшись  отравы,
но  она  была  настоящей.  Зато, умастив свое тело, ты радостно
принарядился. Боги  же  равнодушны  к  своим  одеяниям  --  они
спокойно  могут  показаться  то в рубище, то в одежде воина или
пахаря -- им принадлежит весь мир и потому подобные  мелочи  их
не  взволнуют. Тебе оставалось протянуть лишь руку и ты получил
бы бессмертие. Но мудрости твоей не хватило на это движение.
     -- Великий бог! -- начал было оправдываться  Адапа.  --  Я
выполнял  лишь советы своего отца. Разве может человек нарушить
повеление бога?
     --  Ты  правильно  сказал:  человек  не   может   нарушить
повеление  бога. И потому он останется человеком, -- проговорил
Ан и равнодушно отвернулся. -- Верните его на землю. Я не  буду
его наказывать, пусть пока поживет и кормит свой народ рыбой.
     Такую  историю  рассказал Утнапишти, а рассказав, замолчал
надолго.
     -- Не знаю, много ли ты понял из этой истории, человек  по
имени Гильгамеш, -- проговорил он наконец.
     --  Твоя  история  так  проста, что ее нетрудно понять! --
удивился Гильгамеш.
     -- Я уже говорил тебе: ты слишком самонадеян.
     * * *
     -- Ты слишком самонадеян  и  пока  не  умеешь  за  внешним
звучанием  слов  видеть  их  сокровенный  смысл.  Что  же, буду
рассказывать дальше. Адапа прожил долгую жизнь,  но  умер,  как
обычный  смертный.  Люди  же, изучив ремесла, прокопали каналы,
засадили землю и стали жить в благоденствии. Что  нужно  богам:
чтобы   черноголовые  собирали  для  них  плоды  земли.  Плодов
становилось все больше, а чем больше было  плодов,  тем  больше
становилось  людей. И тогда кое-кто из богов встревожился: если
люди заполнят всю землю,  они  станут  огромной  силой  и,  как
знать,  не  наступит  ли  день,  когда  богам  будет  с ними не
справиться.  Чтобы  уменьшить  число  людей,   боги   придумали
хищников, зловредных змей, пауков. Иногда они насылали на людей
болезни. Боги часто спорили, как быть с людьми.
     * * *
     Боги  часто спорили, как быть с людьми. Одни -- предлагали
снова  превратить  их  в   глину.   Комья   глины,   подсохнув,
рассыпались  бы  в  прах,  и  лишь  ветры  носили  бы  по земле
воспоминания о людях.
     Старшие боги этого допустить не могли.
     Да и люди нужны были богам не меньше, чем боги людям. Кто,
как не люди, приносили в их храмы плоды земли?
     Но прошли времена, и люди сами придумали себе наказание.
     Люди придумали войны. Не знаю, есть ли войны у вас,  но  у
нас  их стали вести постоянно. Кто из богов подсказал первыми и
какому городу -- забыл даже я. Города воевали  друг  с  другом:
чей бог главнее, чей народ благороднее. Благородным считал себя
тот,  кому  удавалось  больше поубивать черноголовых из другого
города.  Люди  клялись  именами  богов  и  забыли   зачем   они
существуют. Шайки убийц плавали в лодках по великой реке, такие
же  шайки  бродили по суше, и заснув вечером, обычный житель не
был уверен, что утром проснется живым.
     Это бедствие привело  и  другое.  Люди  стали  завистливы,
принялись  воровать  друг у друга вещи, люди привыкли к обману,
прочим жестоким и злым делам. Злые мысли, злобные речи  накрыли
наши  города,  словно густой туман, и в этом тумане было уже не
разглядеть доброго лица.
     Много раз пытался я собрать  горожан,  много  раз  пытался
рассказывать   им   об   истинных   правилах  жизни.  Они  лишь
насмехались надо мной. Люди отвернулись от божественных правил,
но и боги отвернулись от них.
     Боги долго совещались, как  поступить,  и  надумали  смыть
людей с земли, как хозяйка смывает грязь.
     Ан и Энлиль взяли клятву с богов, что никто не расскажет о
тайном  замысле,  и ни один человек не спасется. А после потопа
боги быть может наделают новых  существ,  или  новых  людей  не
столь слабых волей, глупых рассудком и грязных мыслью.
     Но великий Энки знал обо мне и решил, что меня спасет.
     Среди  ночи,  когда  горожане,  устав от своих безобразий,
наконец, приутихли, приблизился к моей  хижине,  слепленной  из
глины  и тростника. Он не нарушил клятву, потому что говорил не
со мной. Он разговаривал со стеной моего дома.
     -- Стенка, стенка, -- шептал он,  --  и  ты,  тростниковая
крыша,  слушай  внимательно,  и ты, хижина-хижина, все запомни.
Житель Шуруппака, сын Убартуту,  спешно  сноси  свое  жилище  и
принимайся  строить  корабль.  Забудь о своем богатстве, спасай
свою душу. Тот корабль, который ты станешь строить, пусть будет
четырехугольным. Пусть ширина и длина у него станут равны. И не
забудь накрыть его крышей, так, чтобы сверху не попала и  капля
воды.
     Утром,  проснувшись,  я услышал от каждой стены моего дома
один и тот же шопот, одни и те же слова:
     -- Немедленно строй корабль!
     Сначала я не поверил стенам своего дома и решил жить,  как
обычно.  Снова  пытался остановить людей, задумавших злые дела,
пытался пресечь злобные речи, стыдил за грязные мысли. Все, как
и прежде, было впустую.
     Вернувшись домой, я снова услышал речи, обращенные ко мне.
     Тут-то я понял, что это -- повеление самого великого Энки,
и обратился к нему с мольбою:
     -- Великий! Я исполню все твои приказанья, но объясни, что
мне сказать народу и старцам.
     -- Скажешь, что Энлиль не питает  любви  к  тебе.  Что  от
гнева его ты хочешь удалиться, покинуть город и плыть к океану,
к владыке бездны, самому Энки. Скажи им, что над ними прольется
обильный дождь и всюду будет богатая жатва.
     Едва  засияло новое утро, я собрал горожан у великой реки.
На  свободном  пространстве,   на   ровной   земле   под   моим
руководством  начертили  чертеж.  Сто двадцать локтей в длину и
сто двадцать локтей в ширину было  отмерено.  И  тут  же,  люди
понесли  бревна,  другие  навалили  горы  тростника,  даже дети
носили смолу. Весь город спешно строил корабль. От имени Энки я
обещал им небывалый обильный дождь и богатую жатву.
     Каждый день слуги пригоняли быков и овец к берегу,  резали
и  разделывали  их  и  тут  же  в  больших котлах готовили пищу
работникам. В кувшинах не успевали подносить сок ягод,  сикеру,
и  я  поил ими народ, как речною водой. Люди пировали, словно в
новогодний день, и эти пиры происходили ежедневно после работы.
     Великий Энки торопил меня, и  тогда  я  решил  не  бросать
работы  с  наступлением  ночи. Я приказал разжечь костры вокруг
стройки, а между ними поставить факелы.
     Через пятеро  суток  были  видны  уже  обводы  гигантского
судна. Такого корабля никто прежде не строил и люди спрашивали,
уж не собираюсь ли я захватить в него весь свой город?
     Как  и  велел  мне  Энки,  я  заложил внутри корабля шесть
палуб,  разделил  дно  на  девять  отсеков.   Умелые   плотники
каменными топорами из хорошего бревна вытесали туль.
     Я   продолжал   торопить  работников.  Пока  одни  сносили
снаряженье в корабль, другие плавили в печах  смолу,  смешивали
ее с елеем и горячим составом обмазывали борта, крышу.
     Наконец, корабль был готов и стоял на суше, возвышаясь над
городом.  Жители  спрашивали  меня, как же я спихну его в воду.
Корабль был готов поздно вечером, и мы долго  толкали  его,  но
сдвинули  ненамного. Я и сам не знал, как мне быть, и уже думал
что если не начнется обещанный богом потоп, то стану посмешищем
в глазах черноголовых на все времена.
     Мне было жаль моих горожан. В дружной работе они сделались
лучше, и я просил великого Энки сохранить им жизни тоже. Но эта
просьба моя была безответной.
     Ночью, как и велел мне великий бог, я погрузил на  корабль
все  имущество,  перевел  домашний  скот, степных зверей, птиц.
Взял лучших из мастеров -- только их и позволил  забрать  Энки,
поднял всю свою семью, и тут наступило утро.
     Но не утро пришло вслед за ночью, а новая ночь.
     Едва я последним взошел на корабль, как светлый свод небес
заслонила  огромная  туча.  Туча  накрыла весь город, внутри ее
полыхали молнии, дымились черные клубы.
     Поспешно я закрыл дверь корабля и засмолил ее.
     Тут же обрушились потоки воды. Сидя в запертом корабле,  я
услышал  ужасающие  крики  людей и животных, но ничем не мог им
помочь. Скоро корабль закачался на волнах, и я понял,  что  его
не  нужно  спихивать  в  реку. Река сама пришла к нему. И еще я
понял, что за обильный дождь и небывалую жатву обещал горожанам
Энки.
     Несчастный мой народ! Успел ли он понять, за  что  наказан
богами.  И если ты говоришь, что кое-кто спасся, то значит, так
захотели боги.
     Но сами они испугались того, что наделали.
     На корабле была отдушина, куда не мог попасть  дождь  и  я
попытался высунуть голову, чтобы увидеть, что делается снаружи.
В то же мгновение сердце мое оцепенело от ужаса.
     Все  --  и  землю  и  небо  накрыла  темная  мгла.  Сверху
доносился бесконечный страшный гром и словно факелы,  в  разных
концах  одновременно  вспыхивали молнии. В их свете я разглядел
неясные тени тонущих домов. Людей уже небыло. Казалось, горит и
раскалывается все пространство. Отдушину пришлось тут же крепко
закрыть, потому что огромные волны стали бросать  корабль,  как
песчинку.
     Внутри корабля ревели животные и стонали люди.
     Многие  боги сами испугались того, что наделали, собрались
вокруг своего отца, великого Ана, на небе, дрожали от страха, а
некоторые кричали и плакали.
     Наконец, буря утихла и снова мир осветил великий Шамаш.  Я
открыл  лаз  и  вышел  на  верхнюю палубу корабля. Мой корабль,
словно щепка, плыл по огромным волнам безбрежного океана.  Лишь
один островок торчал из воды, и я понял, что это -- гора Ницир.
     Я  приказал  корабельщику  направить корабль наш к ней, он
исполнил приказ, корабль пристал к вершине горы, но я не  знал,
что стану делать дальше, а совета спросить было не у кого.
     Тогда  я  выпустил  из  корабля  голубя.  Я  надеялся, что
полетав над волнами, он отыщет сухую землю,  куда  можно  будет
пристать,  чтобы  принести жертвы богам и построить жилище. Нам
хватило бы небольшой  хижины  --  ведь  кроме  нас  с  женой  и
корабельщика других людей не было.
     Голубь  долго  летал  и  вернулся  назад.  С высоты своего
полета землю он не увидел.
     Но я не успокоился и на  другой  день  выпустил  ласточку.
Воды  на земле убывали, легкий пар поднимался от океана к небу,
и я надеялся скоро сойти на землю.
     Но и ласточка вернулась на корабль ни с чем.
     И тут я не успокоился и на третий  день  выпустил  ворона.
Гора,  едва  торчавшая  в  первый день из воды, возвышалась над
моим кораблем, и я понял, что мы скоро сойдем на землю.
     И точно, ворон, слетав куда-то, нашел там для себя  немало
пищи, прилетел назад сытый и радостно каркал.
     Скоро  я  был  на  берегу  и сразу стал строить жертвенник
богам.
     Вокруг меня были тишь и покой, рядом журчал ручей,  кругом
на  плоской,  как  крыша,  равнине быстро зазеленела трава. А я
стоял на коленях и плакал.
     Вдали кое-где валялись куски  глины,  слегка  напоминавшие
человеческие тела. И я не сразу догадался, что глиной этой были
недавно  люди.  Боги,  вылепив  их из праха, вновь превратили в
прах.
     Что же  --  им  дано  решать  судьбы  людей,  а  людям  --
исполнять решения.
     Я поставил четырнадцать курильниц, в их чаши наломал мирта
для аромата, тростника, чтобы пламя быстро схватилось, и кедра,
чтобы  был у огня жар. Добыв огонь, я зажег светильники один за
другим.
     Запах воскурения стал подниматься к  небу,  и  боги  скоро
почувствовали его.
     Сначала  они  поразились.  На  земле  кто-то  в  их  честь
приносил жертву. Растение жертв не приносит. Зверь  и  скот  не
способны на это. Значит, на земле есть человек.
     Боги, один за другим, стали слетаться к жертвенникам. А я,
испугавшись, укрылся на корабле.
     Впервые  я видел вблизи великих богов. Я ведь не удержался
и смотрел в щелку отдушины. Да и  какой  смертный  сможет  себя
удержать,  не  взглянет  хотя  бы  в  щелочку глаз напрекрасную
повелительницу Иштар!
     Боги продолжали обсуждать между собой страшные дни потопа.
     -- Я этот ужас во веки веков не забуду! -- говорила Иштар.
-- И пусть не подходит к жертве Энлиль, это  он  по  недомыслию
все нам устроил, он решил истребить наших людей.
     Многие боги слушали ее и согласно кивали.
     Но  тут появился владыка воздуха великий Энлиль. Он гневно
смотрел на богов и принялся их расспрашивать:
     -- Какая это душа спаслась? Где она? Кто из богов  нарушил
клятву и выдал человеку нашу тайну?
     Боги  молчали,  хмурились.  И  вместе  с  ними снова стало
хмуриться небо. И тут я понял, отчего говорят: "Когда улыбается
бог, улыбается день".
     -- Уж не устроить  ли  мне  новый  потоп?  грозно  спросил
Энлиль.  --  Или  мы  не решили, что никого из прежних людей на
земле оставлять не будем?
     Я понял, что скоро  и  моей  жизни  придет  конец  и  лишь
радовался,  что жена и дети не стоят рядом со мной у отдушины и
не наблюдают за разговором богов. И уже готов был просить наших
владык,  чтобы  они  покончили  с  нами  быстрей,  не  причиняя
особенной боли.
     Но  тут  заговорил  Нинурта,  бог  войн,  тот, который вел
народы друг на друга.
     -- Надо спросить у Энки. Ведь это он вечно жалеет людей.
     И тогда я увидел своего покровителя. Если бы я справился с
природным ужасом перед богами, я бы пал на колени,  ползком  на
животе  приблизился  бы  к нему, чтобы сказать благодарственную
молитву. Я же мог лишь смотреть в отдушину.
     -- Да, это сделал я, -- смело ответил Энки. -- Но подумай,
ты ведь тоже герой и мудрец между нами, почему же тебе, Энлиль,
не хватило разума? Почему  не  справился  ты  со  своим  буйным
желанием в последний момент?
     --  Но  ведь  мы  решали  все  вместе, -- сказал смущенный
Энлиль. -- За что же вы теперь  осуждаете  меня.  Разве  мы  не
произносили слова?
     --  Между  словом  и  действием  может пройти вечность. Уж
лучше бы ты львов наслал на людей, или уж голод.  Да  и  то  --
стоит  ли  ради десяти виноватых наказывать одного невинного? Я
же клятву не нарушал.
     -- Ответь тогда, чей же корабль лежит здесь  на  земле?  И
что за человек подсматривает за богами в отдушину? -- приступил
Энлиль к моему великому покровителю.
     --  Если  помнишь,  --  ответил  Энки,  -- мы поклялись не
выдавать тайну  богов  человеку.  Я  же  разговаривал  лишь  со
стенкой.  Ни  одному  человеку  я  не  сказал ни слова. Но я не
обещал тебе молчать перед стенкой. Если же спасенный  нами  муж
так  многомудр,  что  умеет,  подобно богам, говорить со стеною
дома, если он неповинен в грехах своего народа, то не лучше  ли
нам  сохранить ему жизнь? Или ты не заметил, что муж этот, едва
ступил на сушу, устроил для нас воскурение. Так  стоит  ли  его
наказывать  только  за  то, что он почитает нас, великих богов.
Лучше дай нам совет, как поступить с ним дальше.
     Увидев, что все боги согласны с Энки,  Энлиль  успокоился.
Он стал подниматься на наш корабль, а я в трепете ждал его.
     -- Приведи сюда свою жену! -- скомандовал великий бог.
     И сразу после этих слов появилась моя жена.
     Энлиль  взял нас за руки и молча вывел наружу. Он поставил
меня и мою жену на колени перед  богами,  встал  между  нами  и
прикоснулся к нашим лбам.
     С  тех  пор  прошло  множество  лет, но я и сегодня ощущаю
божественное его прикосновение к своему лбу. И жена моя также.
     Великий бог благословил нас, и остальные боги смотрели  на
нас с доброй улыбкой.
     Уже  потом,  вспоминая  это  утро, я подумал, что великому
богу, как  и  человеку,  все  же  приятнее  делать  добро,  при
твореньи добра и тот и другой испытывают тихую радость.
     --  Прежде, Утнапишти, ты был человеком, -- сказал великий
Энлиль, -- теперь же ты  станешь  нам,  богам,  подобен.  Пусть
Утнапишти со своею женой живет в том месте, где впадают в океан
великие реки жизни и смерти.
     --  О,  великие  боги, на корабле моем лучшие из мастеров.
Людей, честнее их, в городе не было. На корабле  моем  --  дети
мои.  На корабле скот и зверье. Отпусти их со мной, повелитель!
-- так сказал я, осмелившись заговорить с богами.
     Но мой голос словно потонул в куче пуха, боги не  услышали
его.
     --  Эти  два  человека,  муж  и  жена,  станут жить вечной
жизнью,  --  продолжил  Энлиль,  улыбаясь.  Поселим  же  их   в
отдаленьи от всех людей, чтобы покой их жизни не нарушала ничья
суета.
     Тогда  нас и поселили здесь. С тех пор мы живем и живем. Я
перестал считать годы, потому что понял однажды -- вечность  не
сочтешь.  А  ты  --  первый  из  смертных,  кому боги позволили
приблизиться  к  нам.  И  я  думаю,  это  не  случайно.   Тебе,
Гильгамеш, помогали боги.
     * * *
     -- Тебе, Гильгамеш, помогали боги, -- так закончил рассказ
свой Утнапишти. -- Но не обольщайся. Я уже говорил тебе, что ты
слишком  самонадеян.  Если  бы  боги  пожелали дать тебе вечную
жизнь, им не понадобилось бы посылать тебя ко мне. Значит,  они
захотели,  чтобы  ты  послушал  меня.  Пойми же, страданья твои
бессмысленны, не  поддавайся  несбыточным  надеждам,  не  давай
обольщать себя.
     --  Но  тебя  же, Утнапишти, боги сделали вечным, -- снова
возразил Гильгамеш.
     -- Боги тогда собрались на воскурение. Или  ты  не  понял:
они  были  слишком  удивлены, считали, что земля стала пустою и
вдруг кто-то приносит жертву. Как им  было  не  собраться  всем
вместе.  Кто же сегодня ради тебя смог бы собрать богов? Только
ради того, чтобы ты нашел вечную жизнь?
     -- Я  готов  совершать  подвиги,  чтобы  стать  наравне  с
богами!
     --   Самонадеянный!  Множество  людей  до  тебя  совершали
подвиги. И что? Стали они бессмертными? Где теперь эти люди?  И
потом,  что  тебе  в этом бессмертьи? Не такое, скажу тебе, это
счастье. Но уж если ты так мечтаешь о  нем,  попробуй,  испытай
себя  здесь,  в  моем  доме. Это даже не подвиг. Не поспи шесть
дней, семь ночей. Будем с тобой разговаривать дальше.  Если  ты
сумеешь  побороть  сон, быть может, я открою тебе, как побороть
смерть.
     -- Не поспать несколько дней? -- переспросил  Гильгамеш  и
рассмеялся. -- Разве это так трудно.
     Он  сел  поудобней  на  ложе,  раскинул ноги, и тут же сон
дохнул на него, словно мгла пустыни.
     Утнапишти  взглянул  коротко  на  своего  юного  гостя   и
сокрушенно развел руками:
     --  Как  самонадеян  он.  Посмотри  на  героя, который так
добивается жизни. Он мгновенно поддался сну.
     * * *
     -- Посмотри на героя, который  так  добивается  жизни:  он
мгновенно  поддался  сну,  -- сказал супруге Утнапишти и горько
усмехнулся.
     -- Мальчик устал, он добирался до нас  так  долго,  верил,
что ты поможешь ему, прикоснись к нему, он и проснется. Если ты
не  хочешь ему помочь, отпусти его, пусть вернется живым той же
дорогой, -- сказала жена  тяжко  вздохнув.  --  Пусть  вернется
спокойно  через  те  же  ворота на свою землю. А мы снова будем
тянуть свою жизнь в  одиночестве.  Мальчик  слишком  молод,  он
думает, что долгая жизнь -- это награда и не знает, что это еще
и  наказание.  Мы должны быть ему благодарны хотя бы за то, что
он отыскал нас, и мы теперь знаем -- есть на  земле  и  другие,
дети наших детей, дети тех, кто спаслись при потопе. Прикоснись
к нему, он и проснется, не отдавай его смерти.
     --  Боги  поселили нас здесь не для того, чтобы я одаривал
всякого встречного долгою  жизнью,  --  ответил  Утнапишти.  --
Испытаем  же  нашего  гостя.  Он  со  смехом сказал, что сну не
поддастся. Я не зря открыл здесь в своих размышленьях, что  уже
в  каждом  слове  содержится доля неправды. Я разбужу его, а он
тут же скажет: "Лишь  на  мгновение  одолел  меня  сон,  но  ты
прикоснулся  -- и я пробудился сразу". Потому, пеки ему хлебы и
клади в  изголовье.  В  день  по  хлебу.  А  на  стене  отмечай
черточкой  дни,  что он спит. Я уж думал, что никогда не стану,
как прежде, вести времени счет.
     В этот же день  пожилая  женщина  испекла  первый  хлеб  и
положила  у  изголовья  спящего  Гильгамеша. А на стене над ним
прочертила черточку острым каменным ножом.
     На второй день  рядом  лежал  новый  хлеб,  потом  третий,
четвертый.
     Дни  шли за днями. Первый хлеб развалился, треснул второй,
заплесневел третий, на  четвертом  побелела  корка,  зачерствел
пятый,  шестой  оставался  свежим, и супруга Утнапишти положила
седьмой. Тогда и коснулся Утнапишти своего гостя.
     Гость сразу встрепенулся, вскочил и смущенно сказал:
     -- Я прикрыл глаза на одно лишь мгновенье. Но ты  коснулся
меня, и я сразу проснулся. Продолжай же рассказ свой, я слушаю.
     Но Утнапишти лишь усмехнулся:
     --  Сосчитай-ка  лучше  хлебы,  что лежали на ложе рядом с
тобой, тогда и узнаешь, сколько  дней  ты  проспал.  Сон  легко
переходит в смерть, и если бы я не коснулся тебя, ты бы не жил,
ты бы спал целую вечность.
     Гильгамеш взглянул на хлебы и понял, что он побежден.
     --  Что  же  делать,  скажи мне, Утнапишти, так похожий на
моего отца? Куда идти мне теперь? Во дворце моем, в моем городе
поселилась смерть, и нет мне там больше места. И во всем  мире,
куда  бы  я  не  бросил свой взгляд, я вижу лишь умирание. Быть
может,  ты  приютишь  меня  здесь  навсегда?  Я   буду   добрым
помощником и почтительным сыном.
     От  этих слов растаяло окаменевшее за множество лет сердце
Утнапишти. Да, боги дали ему вечную жизнь то ли в  награду,  то
ли  в наказание. Он так и не увидел, как возмужали его сыновья,
он не няньчил, не воспитывал  внуков.  Что  за  толк  в  вечной
жизни,  если  не длится твой род! В первые годы, когда он делал
зарубки на стенах, ему часто слышались голоса  близких.  Он  не
знал:  сохранили им боги жизнь или умертвили всех сразу. Потом,
когда счет годам  протянулся  за  длину  человечьего  века,  он
почувствовал,   как   сердце   его  забывает  теплоту  семейных
радостей. Только с окаменевшим сердцем можно было прожить здесь
за годом год, забывая голоса людей.
     И  теперь,  когда  Гильгамеш  пожелал  стать  почтительным
сыном,   воспоминания  о  прежней  жизни  вновь  обрушились  на
Утнапишти. И он понял, на кого так похож  его  юный  гость.  Об
этом  он подумал еще в первое мгновение, когда лодка пристала к
берегу.
     Гость походил на старшего сына. Точно так выглядел бы  его
сын,  если  бы  он прошел половину земли, леса, пустыни и горы,
если бы потерял своего лучшего друга и брата.
     Но не мог передать он гостю тайны, что доверили ему боги.
     Однако,  великий  хитрец  Энки,  спасая  его,  не  нарушил
клятву.
     * * *
     Однако,  великий  хитрец  Энки,  спасая  его,  не  нарушил
клятву.
     Утнапишти  выглянул  из  хижины  и  поискал   корабельщика
Уршанаби.  Тот,  как  всегда, занимался со своею лодкой. Что-то
смолил в ней, отделывал весла.
     -- Уршанаби, та земля, откуда приплыл ты, больше  тебя  не
дождется,  подойди  ко  мне,  ты проводишь нашего гостя. Он все
носит свое драное грязное рубище. Ты помнишь,  в  нашем  городе
такую  одежду  не  надели  бы  одряхлевшие нищие старцы. В этом
тряпье его трудно принять за юношу.  Возьми,  Уршанаби,  гостя,
отведи  его  к  тому  берегу,  пусть  он  там  попробует добела
отстирать свое одеяние. Пусть  умоется,  если  захочет  окунуть
свое  тело  в  воды, ты его не удерживай. Выстиранное облаченье
станет чистым и новым. Выстираная повязка заблестит  на  голове
своей  белизной.  И пока он будет идти в свой город, его одежда
не сносится и все будет  чистым.  Отведи  его  к  тому  берегу,
Уршанаби.
     И   не   знал  Уршанаби,  что  Утнапишти  мгновенье  назад
поделился с ним тайной богов. Здесь, неподалеку от хижины  было
устье реки жизни. Струи вод этой священной реки проходили вдоль
берега.  И  всякий,  кто  омывал свое тело в тех водах, получал
вечную жизнь.
     Боги сразу сказали об этом Утнапишти и раскрыли ему немало
других своих тайн. Ведь теперь он и сам был приравнен к  богам.
Этой тайной он не должен был делиться ни с кем. Разве с ветром,
да с облаком, пролетающим в небесах.
     Он  и теперь не поделился ею с юным гостем, так похожим на
сына. Но уж если гость прошел полземли и добрался сюда,  почему
бы  не  предложить ему постирать одежду. А если гость, ни о чем
не догадываясь, захочет погрузить свое тело в струи вечно живой
воды -- это будет только желание гостя. И если это  произойдет,
то  гость,  так  похожий  на  сына,  станет  первым  человеком,
решившим загадку жизни и  смерти,  ту,  что  не  сумел  угадать
Адапа.
     Уршанаби  послушно  повел  юного гостя к указанному месту.
Он, как и Утнапишти, получил от богов когда-то вечную  жизнь  и
струи  живой  воды  его  не  интересовали.  Долгую  вечность он
охотился за змеем в лесу недалеко от жилища Сидури.  А  теперь,
когда  змей был убит, он и вовсе не знал, чем ему в этой вечной
жизни заняться.
     -- Утнапишти сказал, чтобы я отвел тебя на берег. Чтобы ты
сбросил свои одежды и выстирал их. ще он  сказал,  чтобы  я  не
удерживал  тебя,  если  ты захочешь погрузить свое тело в струи
воды. -- Все это проговорил  Уршанаби,  отведя  гостя,  сев  на
прибрежный прогретый камень, и спокойно отвернулся от гостя.
     "Одежду  я  сниму и ее постираю, но в морскую воду влезать
не буду. Если недавно мы плыли в лодке по этой  воде,  и  я  не
смел  к  ней  прикоснуться, то почему же мне надо окунать в нее
свое тело.  Хитрый  старик,  скорей  всего,  замыслил  какой-то
подвох,  также,  как  он  мгновенно сумел усыпить меня на своем
ложе", -- подумал Гильгамеш и принялся стирать свое облачение.
     Для стирки не понадобился ни мыльный  корень,  ни  мыльный
камень,  какими пользовались в его городе. Одежда, едва замочил
он ее в  воде,  сразу  стала  чистой  и  белой.  Мало  того,  к
удивлению  Гильгамеша,  она  обновилась.  Но  он,  не  разгадав
загадку жизни и смерти отошел с этой  одеждой  от  берега.  Еще
влажною,  он  окутал  ею  свое  тело, и тело, соприкоснувшись с
остатками влаги живой реки, сразу стало тем, каким было в Уруке
в недавние годы -- прекрасным и  юным.  Влаги,  которая  быстро
испарялась   с   одежды,   хватило  только  для  этого,  но  ее
недостаточно было для того, чтобы сделать  тело  его  наввсегда
молодым.
     Он вернулся к хижине Утнапишти, и хозяева залюбовались им.
     Но  Утнапишти  уже  знал,  что Гильгамеш прошел мимо тайны
богов, ее не заметив.
     "Может быть это и к лучшему, -- подумал Утнапишти. -- Ведь
он искал вечной жизни для  своего  друга,  для  своих  горожан.
Какой  толк, если бы сам он стал бессмертным посреди умирающего
народа. Несчастья его от этого приумножились бы".
     -- Уршанаби проводит тебя в  твой  город  другой  дорогой,
тебе  неизвестной,  --  сказал  он Гильгамешу и ощутил в сердце
давно забытую грусть расставания.  --  Хорошо  отстирался  твой
наряд.  В  мои  времена  не делали столь тонких тканей. Теперь,
пока  не  достигнешь  города,  одежда  твоя  будет  как  новая.
Готовься к отплытию.

     Часть пятая

     --  Готовься  к  отплытию,  --  сказал Утнапишти и чуть не
добавил: -- сын мой.
     Так этот юный гость с посвежевшим лицом походил теперь  на
его сына.
     Уршанаби  подвел  лодку  поближе. Вместе с Гильгамешем они
столкнули ее в волну, и  лодка  плавно  закачалась  на  морской
воде.
     Утнапишти  стоял на берегу и болезненная тоска сжимала его
сердце. Не зря люди придумали поговорку:  "Лучше  не  находить,
чем найти и потерять снова".
     Из  хижины вышла супруга и встала рядом, заслоняя глаза от
слепящего солнца.
     По лицу ее текли тихие слезы.
     Уже давно, в те дни, когда  юный  гость  спал,  поддавшись
волшебному  сну  на  ложе,  а  она подкладывала к его изголовью
свежие лепешки, уже тогда она разглядела  в  чертах  его  черты
своих сыновей.
     Ей  положено  было  молчать,  но  она не сдержалась. Разве
сдержится  мать,  если  сын   их   недавно   нашедшийся   вновь
отправляется  в  неведомый край и теперь навсегда. Они навсегда
останутся в своей хижине, вместе со  своим  бессмертием,  а  он
возвратится   назад   к  смертному  человечеству,  такой  юный,
красивый.
     --  Он  столько  прошел,  чтобы  нас  отыскать,  преодолел
столько  опасностей, а ты отсылаешь его домой с пустыми руками.
Дай же ему хоть что-нибудь, чтобы он мог принести  это  в  свою
страну! -- сказала супруга.
     А  Гильгамеш  уже  поднял  багор, оттолкнулся от берега, и
лодка пошла поперек невысокой волны.
     -- Постой! -- закричал Утнапишти.
     И было такое чувство, будто крик его  вырвался  из  самого
сердца.
     -- Постой, Гильгамеш, и вернись назад! Назад, корабельщик!
     Словно  стрела счастья ударила в Гильгамеша. Он вздрогнул,
и с лицом, полным  радостного  ожидания,  рванул  лодку  назад.
Утнапишти же, увидев счастливое лицо старшего сына, как и жена,
тихо заплакал.
     -- Пойми, я не могу оставить тебя здесь, Гильгамеш, это не
позволят мне боги. -- ОН проговорил и неожиданно ощутил тяжесть
своего  возраста. -- Но и без подарка я не могу тебя отпустить.
Боги назначили меня  хранителем  своих  тайн.  Ты  знаешь,  что
божественные  тайны  не  для  людей.  Но  есть тайны, которые я
открыл  сам,  путем  длительных  размышлений,  когда  сидел  на
берегу,  глядя  на закатное солнце. И я открою тебе сокровенное
слово, расскажу о тайне цветка.
     --  Отец!  --  попробовал  перебить  его   Гильгамеш,   но
Утнапишти лишь отмахнулся с досадой.
     -- Эту тайну раскрыл я один, мне она и принадлежит. Теперь
же, я передам ее тебе, как отцы, прощаясь навсегда с сыновьями,
отдают  тайны  своего  рода. Слушай же: в глубинах моря, на дне
растет цветок, он похож на терн. Того, кто  прикоснется  к  его
стеблю, шипы уколят, словно это шипы розы. Но ты не пугайся, не
отдергивай руку. Преодолев боль, смело срывай цветок.
     -- Отец, зачем мне цветы? В Уруке только женщины плетут из
цветов гирлянды.
     --  Опять ты слишком торопишься. Но однажды и ты научишься
дослушивать до конца. Разве бы  я  стал  говорить  про  обычный
цветок? Мой цветок питали живые воды реки. В каждой частице его
лепестка  сохраняется  вечность.  Вот  о  каком  цветке  я тебе
говорю. Его хватит, чтобы накормить весь народ твоего города.
     -- Отец, ради такого дара  я  готов  нырять  на  дно  моря
сколько  угодно!  Только  отыщу  ли я его там, в темной бездне?
Море слишком велико и на нем не поставишь метку,  чтобы  знать,
откуда начинать поиск.
     --  Разве я стал бы посылать тебя на дно необъятного моря!
Я просто сказал, что этот цветок  растет  на  морском  дне.  Но
однажды,  много  веков назад во время шторма море выбросило его
на берег. Путем длительных размышлений,  я  уже  знал  о  тайне
этого  цветка. Знал я и другое -- море когда-нибудь подарит его
мне. К тому времени у меня был вырыт колодец. Посмотри,  он  не
далеко  от  берега  и  глубинные  воды  его сообщаются с морем.
Бережно я взял этот цветок и посадил на дне колодца. С тех  пор
он  там  и  растет. Привязывай же камни к ногам и смело ныряй в
его глубину. Уршанаби будет ждать тебя  в  море.  Там,  где  ты
вынырнешь, вода не опасная для человеческой жизни.
     Он  говорил,  а  сзади  стояла супруга с добрым и ласковым
взглядом. Она лишь кивала согласно головой и  молча  улыбалась,
едва  заметно,  печально.  Она  понимала,  что  теперь навсегда
прощается с Гильгамешем.
     -- Прощай же, мой сын, и прости, что я сразу не  дал  тебе
этот дар!
     Гильгамеш  заглянул  в колодец, и тот показался бездонным.
Где то в черной бездне его плескалась вода.
     Уршанаби плыл от берега вдаль, а  Утнапишти  помогал  сыну
привязать к ногам камни.
     --  Едва  достигнешь  дна,  быстрее  срывай цветок жизни и
сразу сбрасывай камни.  Течение  воды  само  подхватит  тебя  и
вынесет  в  море  к  тому месту, где будет ждать тебя Уршанаби.
Тебе будет трудно без воздуха, но ты терпи и не выпускай цветок
из руки. И дальше в  пути,  что  бы  тебе  ни  встретилось,  не
оставляй  цветок  без  внимания. Он не должен завять и пусть же
благодаря ему народ твоего города познает вечную жизнь.
     Утнапишти проверил, хорошо  ли  привязаны  камни  к  ногам
Гильгамеша,  они  обнялись  в последний раз, и старик простился
навсегда с единственным из людей, кому боги позволили навестить
его в дальнем уединении.
     И так  ему  хотелось  в  это  мгновение,  привязав  камни,
броситься  вслед  за  сыном,  потому что тайное знание внезапно
коснулось его души: уж больше к нему никто никогда  не  придет.
Открылось  ему  и  другое:  люди  не  станут вечными даже с его
цветком. Он готов был отдать свою вечность  богам,  чтобы  один
только день, с утра и до вечера прожить между людей.
     Но решение богов изменить человеку нельзя.
     * * *
     Решения богов человеку изменить нельзя.
     И потому Утнапишти остался наверху, у колодца, а Гильгамеш
низринулся  вниз. Воды сомкнулись над ним, камни тянули на дно,
он не дышал и закрыл глаза.
     Наконец,  движение  его   остановилось,   ноги   коснулись
твердого,  он  открыл  глаза  и  сквозь мутные слои воды увидел
внизу цветок. На длинном стебле, цветок колыхался  от  движения
струй,  Гильгамеш  пригнулся,  схватил  его  всей ладонью, шипы
воткнулись в кожу, но он был готов к боли и не отдернул руки.
     Свободной рукой он стал скорее  отвязывать  камни,  потому
что  вода  давила  на  него,  было больно в ушах и так хотелось
вздохнуть всей грудью.
     Не успел он отпустить камни, как  быстрая  подземная  река
его  подхватила и понесла куда-то, переворачивая, словно он был
беспомощной щепкой.
     Он сжимал зубы изо всех сил  и  казалось,  что  воздуха  в
груди  больше  нет.  Подземные  воды  продолжали  нести  его, и
Гильгамеш понял, что жизнь его через мгновенье кончится.
     Если бы великий Шамаш видел, он бы помог ему! Но лучи бога
не проникали в бездну воды. А мудрый Энки, как всегда, дремал у
города своего Эреду и не вмешивался ни во что.
     В руке у Гильгамеша был цветок; и цветок этот мог бы  дать
вечную жизнь, но только для этого надо было раскрыть рот, чтобы
надкусить лепесток.
     И вдруг он увидел совсем иную картину.
     Он,  Гильгамеш  --  ребенок. И рядом -- жрец Эйнацир, брат
самого Лугальбанды. И отец, Лугальбанда  --  большой,  молодой,
сильный, веселый. Они плывут в корабле по реке. Празднично бьют
барабаны,  на  кораблях  смеются и шутят, и только Эйнацир, как
всегда, недоволен и хмур.
     Эйнацир  держит  на  руках   Гильгамеша.   Он,   маленький
Гильгамеш  --  одно  из главных сокровищ Урука, о чем пока и не
догадывается. Он и говорить-то еще вряд ли умеет, но  понимает,
что людям кругом весело, и ему от этого тоже приятно.
     А  потом  Эйнацир хочет передоверить Гильгамеша рабу, но в
это время корабль  натыкается  на  подводный  ствол  дерева,  и
Гильгамеш выпадает из рук раба за борт, в реку.
     На  корабле  все  в  растерянности.  И  только  сам  царь,
Гильгамеш мгновенно прыгает в воду вслед за свертком,  которого
быстро уносит река.
     В  первое  мгновенье  Гильгамеш не понимает опасности, ему
даже приятно в прохладной  воде.  Но  потом  он  погружается  в
глубину,  мимо  открытых  глаз проплывают огромные рыбины. Вода
мутная, желтая и рыбины кажутся очень страшными.
     И неожиданно также перед глазами возникает  огромное  лицо
отца, и руки его выталкивают Гильгамеша из воды на поверхность,
под лучи великого Шамаша. И вот тут начинается настоящая боль и
настоящий  страх.  У Гильгамеша болит все внутри от кашля. Отец
поднимает его над собой, над волнами реки и чьи-то руки тянутся
с корабля к нему, его подхватывают, а он кашляет не переставая.
     Потом, спустя годы, когда отец перешел уже  в  мир  богов,
мать,  всевидящая  Нинсун,  рассказывала  Гильгамешу,  что отец
тогда сильно испугался -- так испугался, как не боялся никогда.
И хотя все произошло так быстро, что на корабле даже сообразить
не успели, как Гильгамеш был уже  спасен  из  под  воды,  но  у
самого   Лугальбанды   потом   до   вечера   тряслись  руки  от
воспоминаний о пережитом ужасе -- так он любил своего  сына.  А
Эйнациру с тех пор не доверяли воспитние Гильгамеша.
     И  теперь  тонущий  Гильгамеш  снова вспомнил отца своего,
Лугальбанду. "Отец, помоги  мне,  как  ты  не  однажды  успевал
помогать!"   --   то  ли  взмолился,  погибающий  царь,  то  ли
показалось ему, что на мгновение мелькнула такая мысль. Он  уже
переставал помнить и соображато, лишь по-прежнему крепко сжимал
в  руке цветок. И вдруг перед лицом его, как когда-то в детстве
появилось  огромное  лицо  отца.   А   может   быть   это   ему
померещилось.  Но  только  кто-то сильно подтолкнул его кверху,
еще к верху.
     И вот голова его уже на поверхности моря, над волной. И он
захлебывается воздухом, стараясь  вдохнуть  его  больше.  Снова
вдохнуть и снова, а в руке его по-прежнему цветок вечной жизни,
подаренный  Утнапишти,  и  корабельщик  Уршанаби  изо  всех сил
гребет к нему в своей лодке.
     --  Долго  же  я  тебя  ждал  в  этом  месте,  --  говорит
корабельщик,   когда  Гильгамеш  пытается  влезть  в  лодку,  а
Уршанаби помогает ему. -- Я  уж  решил,  что  старый  Утнапишти
совсем  потерял  память  и  перепутал  место,  назначенное  для
встречи с тобой.
     Уршанаби уже греб в сторону берега, а Гильгамеш еще  долго
продолжал  лежать  на дне лодки, сжимая цветок и ощущая в груди
бешенное биение сердца.
     -- Скоро ты будешь дома, царь Гильгамеш, -- расслышал  он,
наконец, слова Уршанаби.
     * * *
     --  Скоро  ты  будешь  дома,  царь Гильгамеш, -- расслышал
он,наконец, слова Уршанаби. -- А я уж позабыл за  ту  вечность,
что жил отдельно, как люди обзаводятся семьями и что они делают
в  доме.  Ты  не  бросишь  меня,  царь, умирать, словно старого
слепого осла, когда мы доберемся до твоего города?
     -- Уршанаби! -- видишь этот цветок! -- засмеялся  в  ответ
Гильгамеш.  --  Этот цветок сделает счастливым каждого жителя в
моем Уруке, и тебя -- тоже. Недумай о неприятном, смело греби к
берегу. -- Этот путь указал мне Утнапишти. За  ту  тысячу  лет,
пока он сидел в размышлениях на берегу моря и смотрел на закат,
ему  открылись  многие тайны. Мы выйдем на берег, оставим здесь
навсегда мою лодку  и  пойдем  по  суше  в  сторону  заходящего
солнца.
     -- Дай мне весло, и мы быстрее достигнем берега, -- сказал
Гильгамеш.  Они  подплыли  к  берегу  в  сумерках.  Вытащили на
прибрежную гальку лодку, вышли на сухое возвышенное место и там
из мертвых голых  кустов  разожгли  костер.  Утнапишти  передал
корабельщику  хорошую  воду  в кожах и запас еды, поэтому им не
надо было думать о пище.
     -- Спи, корабельщик, я буду стеречь твой  сон,  --  сказал
Гильгамеш,  --  а едв выйдет великий Шамаш, как мы отправимся в
путь.
     Царю было грустно. Ему вспоминалось,  как  также,  вдвоем,
шел  он с верным другом и братом Энкиду на бой против чудовища.
Как также оставались они на ночь и сторожили сон друг друга.
     Цветок, подарок Утнапишти, он по прежнему держал в руке,не
отпуская и на мгновенье, лишь укутав стебель его  пучком  сухих
трав.
     Ночью  в  стороне проходили хищные звери, Гильгамеш слышал
их поступь, дыхание, мелко, отрывисто лаяли гиены, кричал дикий
осел-онагр, но никто из них не приблизился к тлеющему огню.
     --  Вставай,  нам  надо  спешить,  --  разбудил  Гильгамеш
спутника, едва стало светать. И они двинулись в путь.
     * * *
     И они двинулись в путь.
     --  Этого цветка хватит для всех в моем городе, -- говорил
Гильгамеш по дороге. --  Сначала  его  вкусят  самые  немощные,
умирающие  старики. Они станут вновь молодыми и сильными. Потом
я дам вкусить вечности мужам,  женам.  Весь  мой  народ  станет
молодым навсегда и бессмертным как боги!
     Так  мечтал  вслух Гильгамеш. Но было бы лучше, если бы он
таил эти мечты свои про себя.
     Не каждую мысль надо проговаривать, чтобы ее слышали уши.
     О, великий царь Гильгамеш! Он  совершил  немало  подвигов,
каждый  из них простому смертному был недоступен, но даже и его
боги не желали признавать равным им.
     На мгновннье он забыл, что  жизнь  людей  от  рождения  до
смерти  зависит  от воли, а порой и капризов богов. И если боги
не подпускали к бессмертию земных жителей прежде,  то  с  какой
стати  они  допустят,  чтобы  целый  народ  сравнялся с ними, с
богами!
     Юная красавица, прелестная дева Иштар была не из тех,  что
забывают обиды.
     И пока Гильгамеш брел по пустын6ям, дебрям лесов и горам в
поисках  дальнего  предка,  она  смотрела с небес равнодушно. И
когда он тонул в подземных водах бездны, она лишь радовалась --
человек, посмевший отринуть ее любовь, сумевший унизить ее, был
достоин и больших мучений.
     Но когда он выплыл и высадился на сушу,  сжимая  цветок  в
руке, богиня забеспокоилась.
     * * *
     Богиня забеспокоилась.
     Всадах ее вокруг дворца росли эти цветы. Купаясь на заре в
росе небесных  лугов,  она часто прикасалась к лепесткам цветка
жизни. Иногда, на чей-нибудь праздник богиня приносила цветок в
подарок. Но только праздник этот устраивалбог, а  не  смертный.
ЕЕ цветы давали вечную молодость.
     Они росли только у нее в небес6ном саду, да на дне океана,
куда опускались струи реки жизни.
     Наивный  старец  Утнапишти, сидя на берегу, однажды решил,
что  он  открыл  тайну  цветка.  Он  забыл,  что  тайны   богов
неподвластны людям. Порой челровек открывает секреты устройства
мира.  Наивный, он может решить, что знания свои добыл сам, без
ведома  бога.  Боги  же  с  печальной  усмешкой  наблюдают   за
человеком,  как  он  мыкается  со  своим  знаниям  по миру, как
пытаются приладить его между людей. Иногда  боги  забираютназад
вместе  с человеком добытое знание, иногда оставляют людям, как
занятную, но опасную игрушку.
     Так было и с Утнапишти. Однажды Иштар стало жаль одинокого
старика, осчастливленного бессмертием. Она послала к нему тихий
ветер, и тот, пролетая над берегом прошептал ему тайну  цветка.
А  бедный  старик  решил,  что  он  сам  раскрыл богов. И вырыл
колодец, чтобы посадить цветок жизни, когда море  выбросит  его
на  берег.  Потом несколько земных человеческих жизней он сидел
на берегу и поджидал тот цветок. Получив когда-то вечную жизнь,
он не получил вечного дела. Боги  же,  как  и  люди,  не  знают
безделья.  Но  теперь  и  у  старика было дело -- смотреть, как
волна  за  волной  набегает  на  берег  и  отступает,   оставив
небольшие  комки беловатой пены. Наконец, богиня решила послать
ему и цветок. Смеясь она наблюдала издалека, как старик схватил
подарок, какбы присланный морем, дрожащими руками. Как  побежал
к  колодцу,  позвал  супругу.  Старик привязал к ногам камни, а
потом изо всех сил вытягивала его, чуть не  задохнувшегося,  из
под воды.
     Думала  ли  богиня  о  том,  что  когда-нибудь этот цветок
сорветГильгамеш!
     Кое-кто из богов помогал этому  зарвавшемуся  царьку.  Они
спасали  его от разных невзгод. И теперь он владеет сокровищем,
ее тайной, а она, богиня, смотрит на это из далека.
     Чтобы одарить человека вечностью, нужен совет богов. Чтобы
принести  ему  беду,  погибель,  хватит  обиды  любого,  самого
мелкого бога.
     Она  не станет больше жаловаться, не будет выставлять себя
на посмешище. Цветок этот подарила она, она же его и отнимет.
     Так решила богиня.
     А Гильгамеш с Уршанаби шли по  жаркой  пустынной  степи  в
сторону  города. Два человека спешили вернуться к людям. И один
из них нес, словно  факел,  цветок.  О  решении  богини  он  не
догадывался.
     Богиня  на  пути двух людей подготовила все, что нужно для
отдыха. Долину среди холмов, зеленые деревья, мягкую  траву  --
ласковый,  манящий  оазис. На путников наслала она сухой жаркий
ветер, так, чтобы идти им стало невмочь.
     В полдень Гильгамеш поднялся на холм и увидел  долину.  --
Смотри,  как  здесь  хорошо!  --  крикнул  он  Уршанаби.  -- Не
нравится мне чем-то это место,  --  ответил,  покачав  головой,
опытный корабельщик.
     --  Деревья,  трава,  прохладная вода -- отдых здесь будет
сладостен, остановимся ненадолго и хотя бы омоем тело!
     -- Ты купайся, о царь, я же -- не стану,  чем-то  мне  это
место  подозрительно, уж слишком оно хорошо, -- вновь проворчал
корабельщик.
     Гильгамеш засмеялся в ответ и сбежал  по  склону  холма  в
долину.
     Одежды  его  оставались  белы  и  чисты,  но  тело просило
прохлады. Уршанаби, как и царь, изнемогал от  жары,  но  твердо
решил  не  раздеваться,  внимательно глядеть на вершины холмов,
чтобы во время увидеть опасность.
     Гильгамеш сбросил одежды и впервые  расстался  с  цветком.
Ласковые   прохлалдные   волды   были  прозрачны,  он  смеялся,
плескаясь, словно дитя.
     -- Эй, Уршанаби! Да иди же сюда! Я бы купался весь день  в
этой воде.
     --  То-то  и  оно,  что  весь день, а нам нало спешить, --
снова проворчал Уршанаби,  не  двигаясь  с  места  и  продолжая
оглядывать вершины хзолмов.
     Но  лучше бы он смотрел не вдаль, лучше бы он посмотрел на
место рядом с собою, туда, где лежали одежды Гильгамеша.  Рядом
с  олдеждами  в  земле  было едва заметное отверстие -- змеиная
нора.  Стебель  цветка  лежал  поперек   отверстия   и   слегка
перекрывал  его.  Лишь  на  мгновенье  из  отверстия показалась
змеиная голова. Этого мгновения хватило, чтобы захватить цветок
и унести его вслед за собой в глубины земли.
     -- Не смотри так угрюмо, я выхожу! -- крикнул царь и пошел
по мягкой траве,  роняя  крупные  лучезарные  капли.  --  Сколь
сладостно  было  это купание! Спасибо болгам, создавшим для нас
такую долину!
     Царь взглянул на свои одежды и не увидел рядом цветка.  Он
не  поверил,  схватил  одежды,  тряхнул  их, цветка на земле не
было!
     -- Корабельщик, где мой цветок? -- прокричал Гильгамеш.
     -- Я, я не знаю, -- в ужасе ответил Уршанаби, -- я  следил
за холмами...
     А в эти мгновенья в глубине земли змея, надкусив лепесток,
сменила   кожу,   стала   юной,  подвижной,  а  потом  и  вовсе
преобразилась в вечно прерасную деву,  стоявшую  уже  в  другом
месте,  у  другого  выхода из змеиной норы. В руках она держала
свой цветок, который вновь собиралась  посадить  в  собственном
саду.
     К  людям  же  полетел  легкий  ветер  и  в  нем послышался
Гильгамешу безжалостный смех богини.
     Когда путники поднялись  на  вершину  холма  и  оглянулись
назад,  зеленой долины они не увидели. Сзади была сухая земля с
клочьями желтой травы.
     -- О боги! -- воскликнул Гильгамеш, -- С чем я  вернусь  в
свой город!?
     * * *
     -- С чем я вернусь в свой город! -- воскликнул царь.
     Но  никто  не  сказал  ему  о том, что могло ожидать его в
городе.
     И даже я, Аннабидуг, умаститель священного сосуда из храма
великого Ана не мог предупрепдить его об этом, хотя и старался.
     Много времени утекло с  тех  пор,  как  Гильгамеш  покинул
Урук. Теперь уже все привыкли к жизни без Гильгамеша, настолько
привыкли,  что  собираются  тайно  назначить  нового царя. Этим
царем станет ненавидящий меня Эйнацир.
     В  дни  траура,  когда  умер  богатырь  и  герой   Энкиду,
Гильгамеш  избрал  одного  лишь  меня,  чтобы  делиться со мной
своими тоской и печалью. Один я  знал  его  сокровенные  мысли.
Такова  была  воля  богов. И когда наш царь покинул город, один
только я знал причину ухода. Но я умею  хранить  свои  и  чужие
тайны.
     Несколько  дней  в  городе  никто  не тревожился. Потом по
городу поползли слухи: кто-то  видел  Гильгамеша  блуждающим  в
одиночестве  по  пустыне,  спящим,  словно  бродячая собака, на
голой земле под кустом.
     Эйнацир приказал допросить стражников, охранявших ворота.
     Стражники ничего не  ведали,  лишь  однажды  на  заре  они
выпустили  царя  из города. Лицо его было печальным, снаряжение
-- странным. В какую сторону он побрел и зачем --  они  сказать
не  могли.  Стражникам  не  положено задерживать царя в воротах
вопросами о том, куда он направляется, всякий раз,  когда  царь
выходит из города.
     Эйнацир  собрал совет старейшин. С некоторых пор на совете
стал присутствовать и я, так повелел Гильгамеш.
     -- Наш царь слишком молод и не ведает меры ни  в  чем.  Он
неумерен   в   храбрости,   в   любви  к  женщинам,  а  теперь,
оказывается, не знает меры и в печали. Боюсь,  что  печаль  его
была  неугодна  богам  и они лишили его разума. Знает ли кто из
вас, в какой стороне пустыни  искать  его,  чтобьы  привести  в
город?
     Молчали все и я тоже.
     Эйнацир  несколько  раз  посмотрел  на меня пристально, но
всякий раз, чувствуя его взгляд, я послушно склонял голову.
     Спрашивать меня прямо он не хотел. Тогда получилось все бы
узнали, что Гильгамеш доверяет свои тайны не ему, родственнику,
а мне -- человеку чужому и низшему по званию.
     Я знал, что  Эйнацир  ненавидит  меня.  Часто,  оказываясь
поблизости, я ощущал его взгляд, полный презрения, злобы.
     --  Уж  не взбрело ли тебе, Аннабидуг, в голову занять мое
место? -- спросил он однжды, когда мы  были  только  вдвоем  во
дворце  Гильгамеша  и  нас  не  слышал  никто.  Я тогда, по его
мнению, слишком долго  разговаривал  с  царем.  --  Иль  ты  не
знаешь,  что мое место только для тех, в ком течет кровь богов!
Боги не допустят, чтобы простой смертный посмел приблизиться  к
ним. Ты и так чересчур высоко залетел!
     Мне  же смешно было и думать, чтол Эйнацир опасается меня.
Или я сам  не  знал,  что  место  умстителя  священного  сосуда
досталось  мне  не  по  годам  и не по рождению! Но так захотел
царь. А он исполняет  волю  богов  и  стоит  к  ним  ближе  чем
Эйнацир.
     На  совете  старейшин  было  много  мудрых  людей.  Им  не
понравились слова Эйнацира о царе, лишившемся разума от  печали
и скорби. И все разошлись молча, так ничего и не решив.
     Еще  несколько  дней  город  жил  в тревоге. Не часто царь
покидает своих подданных так таинственно. Вечерами на  площадях
собирались бездельники и распускали слухи, один глупее другого.
     Я  же  продолжал  хранить тайну царя. Гильгамеш должен был
уйти как можно дальше от города, чтобы его не сумели нагнать  и
привести назад как полоумного.
     Однажды,  когда  я вышел из храма, меня окружили несколько
старших жрецов. Все они были в родстве с Эйнациром. И каждый из
них считал меня недостойным своего  места,  быть  может  еще  и
потому, что их сыновья были теперь ниже меня по званию.
     --   Аннабидуг,   ты  обязан  сказать  нам,  где  прячется
Гильгамеш! -- провозгласил старый Эйнацир, и  в  голосе  его  я
услышал  угрозу. -- Ты ведь не хочешь, чтобы по воле богов тебя
отвели на вершину башни и сбросили головою вниз?
     Я представил, как голова моя разбивается внизу о камни, но
продолжал молчать. Хотя за  эти  дни  Гильгамеш  ушел  довольно
далеко и можно было раскрыть его тайну.
     --  О  тебе  говорят как о человеке разумном, -- заговорил
старший жрец из храма Энки и  хранитель  бездны  --  небольшого
водоема, котором3у положено быть при каждом храме мудрейшего из
богов.  --  Ты скажешь нам все, что знаешь, и боги вновь станут
милостивы к тебе.
     Они говорили со мной так, словно я был обычным горожанином
с улийы, а не старейшим жрецом храма великого Ана, словно я  не
знал  хитростей  их  и  уловок,  словно не видел, как жрец свою
собственную волю выдает за волю богов. Но они были старше меня,
и я не мог им все это сказать, я лишь послушно склонил голову.
     -- Великий наш царь, Гильгамеш..., -- начал я.
     -- Говори же скорее, где  он!  --  перебил  меня  Эйнацир,
поправляя  свое  одеяние из тончайшего хлопка, которое раздувал
ветер.
     -- Царь удалился для беседы с Утнапишти...
     -- С кем? перебил меня вновь Эйнацир. И  теперь  в  голосе
его было недоумение.
     --  Рассказывай  все  по  порядку,  Аннабидуг, -- вмешался
старший жрец из храма Энки.
     -- Царь пожелал встретиться с дальним  предком  Утнапишти,
чтобы познать тайну жизни и смерти.
     Я    проговорил   это   и   окружившие   меня   старейшины
переглянулись.
     -- Надеюсь, ты не вздумал шутить над нами? --  переспросил
Эйнацир.
     -- Я сказал правду.
     --  Давно  бы так! -- Эйнацир сразу повеселел. -- Долго же
придется искать Гильгамешу дальнего предка. Пожалуй на  это  не
хватит  всей  его  жизни! -- он загадочно взглянул на меня, и я
понял, что он соображает, как ему быть  дальше.  --  Ты  хорошо
хранишь  тайну  нашего царя, Аннабидуг. Пусть она будет и нашей
тайной. Ты же получишь награду. Мы  подумаем,  чем  тебя  лучше
одарить: новым одеянием или молодым ослом.
     Я  вновь  склонил  голову,  но про себя с ужасом подумал о
возможной награде из рук Эйнацира. Мне еще не хватало  получить
от него подарок и тем запятнать свою жизнь. Пусть никогда мы не
были богаты, но жили достойно.
     * * *
     Пусть никогда мы не были богаты, но жили достойно.
     И  дед мой и отец были младшими писцами при храме великого
Ана.
     В раннем детстве отец любил развлекать меня рассказами  из
школьной  жизни.  А  потом  наступил  и  мой срок идти в школу.
Помню, мама разбудила  меня  рано  утром,  накормила  лепешкой,
другую  лепешку, еще теплую, сунула с собой, отец вывел меня из
дома, а мама проводжала со слезами на глазах.
     С тех пор  много  лет  ежедневно  я  вставал  рано  утром,
наскоро съедал лепешку, другую брал с собой и ухолдил в школу.
     Со  временем я привык к ней и стал даже лучшим учеником, а
в первые дни многое меня пугало.
     Отец подвел меня к пожилому  человеку,  назвал  его  Отцом
школы  и  почтительно  перед  ним склонился. Я же склониться не
успел, и тогда Отец школы больно ударил меня по шее  и  пригнул
мою голову.
     --  Вот  так будешь склонять голову каждый раз при встрече
со мной, -- объяснил он мне и повернулся к отцу. -- А он у тебя
малопочтителен!
     Отец принялся извиняться, говорить, что я  просто  излишне
стыдлив  и  застенчив,  что  почитанию  старших  он учит меня с
рождения.
     Отец  школы  засмеялся,  сказал,   что   застенчивость   и
нахальство часто уживаются вместе, и повел меня в дом, где было
несколько  комнат.  В  комнатах  на скамейках из кирпича сидели
ученики. И каждым классом ведал  Старший  брат,  помошник  Отца
школы.  В  нашем  классе,  для самых маленьких Старший брат был
глубоким старцем и годился нам в прадеды. Зато в среднем классе
старший брат был молодым мужчиной.
     Старший брат готовил к нашему приходу  нужные  таблички  с
правильно  написанными  знаками,  а  мы  под  его  руководством
разбирали  эти  таблички,  учили  слова   и   знаки   наизусть,
переписывали их в классе.
     В первый же день на ногу моему соседу забрался скорпион, а
он, оказывается   боялся   скорпионов  и  испуганно  взвизгнул,
прервав объяснения Старшего брата. За  это  в  перерыв  Старший
брат   подвел   соседа   к   владеющему   розгой,   кривоногому
широкоплечему невысокому человеку с руками, обросшими  волосом.
Владеющий розгой растянул моего соседа на полу и, облизнувшись,
ударил его гибким прутом поперек спины. Я до конца дня с ужасом
смотрел  на  это  красный  след  от  розги. А соселд был совсем
маленького роста и, как оказалось, очень пугливый. Старший брат
объявил нам, что  так  будет  со  всеми,  кто  станет  нарушать
полрядок,  или  плохо  выполнит задание на дом, или опоздает на
уроки.
     Но потом мы поняли, что наш  Старший  брат  был  вовсе  не
злобным,  и  даже три удара розгой редко кому давал, а в других
классах были такие, что прописывали и по пять и даже по  десять
ударов.
     Дома же меня никогда не наказывали, и я до сих пор не могу
смотреть без внутреннего содрагания, когда бьют человека.
     * * *
     Я  не могу смотреть без внутреннего содрагания, когда бьют
человека и тем более, малыша.
     Мне же достался удар розгой на третий день.
     В   конце   дня   Владеющий   розгой    обычно    выкликал
несколькомальчиков,  они  выстраивались  перед  всеми,  а потом
послушно по очереди вытягивались на полу.  И  Владеющий  розгой
хлестал  каждого,  сколько  положено.  И  вдруг  на третий день
выкликнул меня. Вместе с пятью другими. Оказывается, те  пятеро
во время перерыва громко играли на улице перед школой. Я с ними
не играл, а разговаривал со своим соседом, 6но Владеющий розгой
решил,  что я тоже был с ними. Заикаясь от страха, я начал было
оправдываться, но мне зашептали, что лучше признаться  в  своей
вине,  инче  я  получу  в  два  раза  больше  ударов. А если не
признаюсь опять, то получу еще столько же. И тогда я  вытянулся
перед  Владеющим  розгой,  и,  подтянув набедренник, сжал зубы.
Многие во время наказания кричали и плакали, но я не вскрикнуло
и также молча после двух ударов ушел в класс.
     Соседпрошептал, что у меня на спине две  страшные  полосы,
но  я их не видел,а только чувствовал боль. Но вечером, когда я
шел из школы домой, я старался поворачиваться к прохожим боком,
чтобы они не увидели мою наказанную спину и не смеялись.
     Мама долго  ахала  надо  мной  и  сунула  горсть  фиников,
отложенных к праздникам. Отец же смеялся:
     --  Знал  бы  ты,  как меня били! Мне однажды шесть ударов
досталось!
     И все-таки скоро я стал лучшим учеником.
     Некоторые знаки я изучил еще до школы.  Отец  брал  иногда
работу  домой.  Каждый  хозяин  сдавал зерно и другие припасы в
храмовые хранилища. А писцы все записывали -- кто сколько сдал.
Отец приносил множество табличек и делал из  них  одну,  общую.
Или  наоборот: брал общую табличку и с нее расписывал подругим,
кому и сколько выдать зерна, рыбы, фиников, кунжутногго  масла.
Я  с  ранних  лет,  сидя на корточках рядом перед входом в дом,
любил смотреть, как он работает.
     Может быть поэтому многие знаки мне оказались знакомыми  и
моя  рука  писала  их  увереннее,  красивее,  чем  руки  других
учеников. Скоро брат стал отличать мои таблички и  похвалил  их
перед Отцом школы.
     Отец  школы  спросил,  не  хочу  ли  я  заниматься  с  ним
дополнительно, и я согласился.
     Заниматься отдельно с Отцом школы -- особая честь.
     * * *
     Заниматься отдельно с Отцом школы -- особая честь.
     Но когда я сказал об этом  дома,  все  всполошились.  Ведь
отец  и  в  урожайные  годы  получал на семью в месяц не так-то
много зерна, крупы полбы, кунжутного масла и фиников. Да еще за
городом у нас был наследственный огород. На нем  мы  выращивали
овощи.  Рыбу  мы  ели только по праздникам, а мясо я пробовал в
детстве лишь несколько раз. В тот год, когда я аошел  в  школу,
многие  посевы  уничтожила  болезнь,  и  урожай  был  слабый. И
поэтому всем выдавали особенно мало еды  из  хранилищ.  И  весь
вечер  мама  с  отцом считали, сколько придется выделить за мое
отдельное обучение Отцу школы.
     Утром родитель мой пошел вместе со  мной  и,  как  всегда,
почтительно кланяясь, заговорил с Отцом школы об оплате. Он так
и  сказал,  что  счастлив  был  узнать об особом внимании к его
недостойному сыну. И пусть Отец школы сам назовет, сколько  ему
приносить зерна в месяц.
     Ответ поразил моего отца, и он еще несколько лет вспоминал
его слово в слово.
     _ Я старый человек, у меня нет семьи и мне не нужно больше
еды, чем  я  съедаю.  А  платой мне пусть будут успехи в учении
твоего сына, потому что я разглядел  в  нем  ученика,  которого
ждал всю жизнь.
     Все-таки  однажды,  уже  потом,  когда  мы пригласили Отца
школы к себе домой, мы подарили ему новое одеяние.
     А в то утро отец так и отходил от школы пятясь и кланяясь.
     -- Если ты будешь старателен, а  боги  --  благосклонны  к
нам,  то  я постараюсь передать тебе все свои знания, -- сказал
Отец школы в один из первых дней дополнительной учебы.
     * * *
     -- Я постараюсь передатьтебе все свои  знания,  --  сказал
Отец школы в один из первызх дней дополнительной учебы.
     Учиться  я  любил,  так же как и сейчас ежедневно стараюсь
приумножать свои познания.
     В классе мы заучивали написание простых слов. Отдельно  --
я  заучивал слова сложные. В классе изучали названия трав. Я --
запоминал их свойства, а потом Отец школы привел меня к себе  и
показал  высушенные  травы, которые росли в горах. А я и гор-то
никогда не видел.
     -- Обычный писец этого может не знать, ты же --  помни  их
все, -- говорил мой учитель.
     В  классе  узнавали  названия  речных рыб. Я же рисовал на
земле еще и морских, хотя моря тоже не  видел  никогда.  И  так
было  все годы учения. Я запоминал названия каменных предметов,
которыми пользовались наши предки, и  которые  теперь  уже  все
забыли.  Решал  трудные  математические  задачи,  а  в  старших
классах постигал тайны  нахождения  руд  и  извлечения  из  них
металла.  Вместе с Отцом школы мы разбирали старинные таблички,
в них рассказывалось о жизни других городов и других царей.
     Каждый день  я  выходил  из  школы  с  грузом  табличек  и
переписывал  их  дома  до  темноты. Мне нравилось водить острой
палочкой по незатвердевшей глине. Я  брал  таблички,  созданные
лучшими  писцами  прошлого  и  учился  у них красоте знаков. Со
временем мне удалось их превзойти.
     Однажды нашу школу посетил сам Эйнацир. Он уже и тогда был
также стар, как теперь. Отец школы,  низко  склонившийся  перед
ним, с гордостью показал мои таблички.
     --   Пусть   так   и   пишет  дальше,  --  сказал  Эйнацир
снисходительно, -- но отчего в его табличках столь  мало  слов,
прославляющую великую богиню Иштар?
     Отец  школы засуетился, сказал, что эти таблички посвящены
правилу вождения кораблей,  что  он  первым  делом  учит  детей
почитанию богов, но Эйнацир его уже не слушал.
     Потом  я  специально  сочинил  несколько  гимнов  в  честь
великой богини, они были посланы Эйнациру, но не знаю, стал  ли
он их читать.
     Теперь  я вспоминаю с приятной грустью те времена. Сколько
раз мы сидели с Отцом школы голова к  голове  над  какой-нибудь
редкой  табличкой,  разбирая  ее  смысл.  Начинало  темнеть,  и
учитель мой ставил рядом  светильник.  Из  под  камня  сыпались
искры  на  трут,  наконец  он  начинал тлеть, слабенький огонек
переносился к фитилю. Сосуд для светильника был  у  Отца  школы
очень  старый,  из  серой пористой глины, слепленный руками его
бабушки.
     -- Бабушки уже нет, а следы ее пальцев на глине --  живут,
-- любил повторять Отец школы.
     С   тех  пор,  как  я  стал  с  ним  заниматься,  меня  не
наказывали. Но однажды я сделал такое, за что мог попасть не  к
Владеющему  розгой,  а  к  городскому  палачу.  И  лишь доброта
Гильгамеша спасла меня.
     * * *
     Лишь доброта Гильгамеша спасла меня.
     На площади неподалеку от школы мы несколько  раз  затевали
игры  с  боевыми сетями. Учились набрасывать их друг на друга и
ловко от них уворачиваться. Умение владеть сетью  --  искусство
особое,  оно дается не каждому. Но такое свойство дали мне боги
-- если я занимаюсь каким-нибудь делом, то стараюсь постичь его
в совершенстве. Так было и с сетью. И скоро не  стало  ученика,
который мог бы увернуться от моих бросков.
     Иногда   около   нас   останавливаясь   знаменитые  воины,
показывали  свои  приемы.  Иногда  проходил  сам  Гильгамеш   в
сопровождении богатыря Бирхуртура.
     Мой  папа  рассказывал,  что  Гильгамеша  в раннем детстве
уронили с корабля в реку. И если бы не сам Лугальбанда,царем  у
нас назвали бы другого. С тех пор воспитателем к Гильгамешу был
приставлен Бирхуртур.
     Гильгамеша любой мог узнать сразу. Хотя бы по одеждам. Мы,
дети, носили только набедренники. У многих рабов до конца жизни
одежды   и  не  было.  И  воины  тоже  шли  в  походы  в  одних
набедренниках. Лишь в последние годы люди стали  делать  больше
тканей и носить одеяние. И уже этим отличаться от нас.
     Он  проходил  мимо  нас  по  площади рядом с Бирхуртуром в
своих ярких одеждах и приостанавливался, глядя  на  наши  игры.
Наверно,  ему  тоже  хотелось  с нами поиграть, но царям забавы
простых людей недоступны. Бирхуртур, всегда носивший  при  себе
меч  и  кинжал,  был  суров,  он  быстро уводил будущего царя с
площади.
     Но  однажды  Гильгамеш  спустился  к  нам  один  и   сразу
присоединился к нашей игре.
     Мы  увидели,  как  мастерски  он  владеет  сетью. Обучение
Бирхутура не прошло впустую. Потом мы по очереди  ловили  сетью
его,  и это тоже не сумел сделать никто. Наконец, сеть попала и
мне в руки. А я успел рассмотреть, что Гильгамеш отклоняется от
сети влево. При броске я учел это и  с  первого  раза  набросил
сеть на будущего царя.
     И   тут  неожиданно  с  разных  сторон  площади  с  ужасом
вскрикнули два человека.
     Первым человеком  был  отец.  Он  представил  то  страшное
наказание, которое грозит мне, унизившему будущего царя. Вторым
--  Бирхуртур.  Он  не  мог  допустить,  чтобы  его воспитанник
привыкал к поражениям в бою. К тому  же,  наказание  грозило  и
ему,  потому  что  обязательно  кто-нибудь обо всем донес бы во
дворец.  А  еще,  об  этом  я  узнал  позже,   став   взрослым,
существовало  тайное  пророчество,  что  город  наш  перестанет
существовать, когда на царя падет боевая сеть.
     С  двух  сторон  мой  отец   и   Бирхуртур   подбежали   к
запутавшемуся  Гильгамешу.  Бирхуртур  не  ждал, пока Гильгамеш
освободится сам, выхватил нож и  стал  разрезать  сеть.  Боевая
сеть  крепка  --  быстро  ее  не  разрежешь. Но Бирхуртуру и не
требовалось разрезать ее всю, лишь бы  освободить  царственного
воспитанника.
     Отец  мой  причитая,  кланяясь,  крутился вокруг богатыря,
умолял простить меня, говорил что-то про мои успехи  в  учении.
Но Бирхуртур поступил так, как был обязан. Он связал мне руки и
поволок  меня  вслед за собой ко дворцу. Рядом брел Гильгамеш и
тоже пытался говорить о моей невиновности.  Но  Бирхуртур  лишь
уныло  отмахивался.  Он и сам все понимал, но что мог поделать!
Моя плетеная из соломы сумка с табличками осталась  на  площади
рядом  с  драной  сетью. И я в этот момент переживал не за свою
судьбу, а за те таблички, которые мне доверил учитель.
     Я был приведен ко дворцу царейб передан стражнику,  и  тот
подвел  меня  к  яме. В яму я спрыгнул сам, не стал дожидаться,
пока меня спихнет стражник, он же захлопнул за  мной  бронзовую
решетку.
     Но очень скоро около ямы появился сам Гильгамеш.
     --  Аннабидуг!  Тебя  ведь  так зовут? -- откуда-то он уже
знал мое имя. -- Держи лепешку. -- И он  просунул  сквозь  щель
решетки лепешку на длинной палке. Столь вкусной лепешки я не ел
никогда.  Потом  он  принес  сочный плод, его название я заучил
вместе с Отцом школы, хотя прежде не пробовал. Он рос в царском
саду на единственном дереве.
     -- Отец придет и освободит тебя, -- сказал  Гильгамеш.  --
Ты не пугайся.
     Скоро и в самом деле стражник поднял решетку, вытащил меня
из ямы и поставил перед самим Лугальбандой.
     --  И этот малыш сумел накрыть сетью моего сына! -- Равный
богам был весел и  добр.  --  Мне  сказали,  что  ты  из  семьи
младшего  писца храма великого Ана, что у тебя большие успехи в
школе.  За  тебя  просил  и  мой  сын.   А   пророчество,   оно
недействительно, в нем говорится о царе, а не о сыне.
     Фразу про пророчество я понял, только повзрослев. Тогда же
до меня лишь дошло, что проступок мой прощается.
     -- Так ли ты ловок в обращении с сетью, как говорят?
     -- Еще как! Ловчее меня в школе нет! -- расхрабрился я.
     --  Гильгамеш хочет играть с тобою по вечерам. Я согласен.
Это будет ему полезно.  Так  он  научится  искусству  ухода  от
боевой сети. Сейчас ее принесут и ты покажешь свое умение.
     Стражник  принес сеть. Я умело развернул ее и поставил две
основные палки углом.
     Стражник привел крупного пса, с такими  ходят  охотники  и
пастухи. Пес смотрел на меня и злобно ворчал.
     --  Сумеешь  поймать  собаку,  не  испугаешься? -- спросил
Лугальбанда. -- Или язык твой смелее, чем руки?
     -- Я поймаю, о царь, -- ответил я, хотя никогда прежде  не
шел с сетью против зверя.
     Стражник  спустил  пса,  и тот молча бросился на меня. И в
тот миг, когда он оторвался от земли,  чтобы  вцепиться  мне  в
горло,  а пасть его с желтыми клыками была раскрыта, и брызгами
из нее летела слюна, в тот самый миг, я бросил на него сеть,  и
пес  запутался  в ней, опрокинулся на спину, а потом неожиданно
жалобно заскулил.
     -- Тебя хвалили не зря, -- сказал Лугальбанда.  --  Ступай
домой,  стражник  проводит тебя, и передай этот кувшин с маслом
отцу, -- тут  кто-то  из  слуг  протянул  мне  большой  тяжелый
кувшин,  --  этого вам хватит надолго. Скажи ему, что он хорошо
воспитывает своего сына. Я доволен.
     Я низко поклонился и пятясь, крепко  зажав  кувшин,  пошел
вслед за стражником.
     На  другой  день  тот  же  стражник пришел после занятий в
школу, и мы вместе поднялись ко дворцу.
     * * *
     Мы вместе поднялись ко дворцу, там меня ждал Гильгамеш.
     Под наблюдением Бирхуртура я ловил  будущего  царя  сетью,
потом  он  ловил  меня, потом снова я. И мне все реже удавалось
настигнуть его.
     В первый вечер, когда стражник  привел  меня  домой,  отец
собирал  все  самое  ценное  в  доме,  чтобы  отнести в подарок
старшему писцу храма. Отец надеялся,  что  с  помощью  старшего
писца мне уменьшат наказание. Когда же мы со стражником явились
домой,  отец  решил  устроить  праздник  и уговаривал стражника
остаться  с  нами  поужинать.  Но  стражнику  полагалось  сразу
вернуться во дворец. Хотя от чаши сикеры он не отказался.
     Родители  допоздна  расспрашивали  меня о том, что было во
дворце и рассказ свой я повторил им несколько раз.
     -- Думал ли я, что сам великий  царь  Лугальбанда  обратит
свой взор на нашего сына! -- несколько раз восклицал отец.
     Но мама потом ответила:
     --  И  все  же  спокойнее  тому,  кто  держится  от  царей
подальше!
     В  школе  тоже  меня  расспрашивали  ученики.  И   подошел
Владеющий розгой:
     --  Говорят,  ты  видел  во  дворце  палача,  ему не нужен
помощник?
     Пришлось ответить, что палача я не видел.
     -- С царями нужно быть осторожным и не  всегда  показывать
свои  знания.  Чаще  царям  неприятно, когда кто-то рядом знает
больше, чем они, -- сказал мне Отец школы, когда  после  уроков
мы  остались  вдвоем, а на улице уже маячил стражник, пришедший
за мной. -- И все же, если представится случай, попроси,  чтобы
перестелили  крышу у школы, а то скоро начнутся дожди -- ты сам
знаешь, как она течет. И еще попроси хорошей глины для табличек
-- та, что есть, мягка недостаточно.
     И я попросил, но это были другие дни.
     А пока каждый вечер я шел вместе со стражником ко  дворцу,
там  ждал меня Гильгамеш и под наблюдением Бирхуртура я пытался
накрыть его сетью. Уже после нескольких занятий мне  это  почти
не удавалось. Он все время оказывался сзади меня.
     В  конце  игры  по  молчаливому  знаку Бирхуртура стражник
выносил для меня угощение для семьи, чаще сосуд с зерном, и  мы
отправлялись домой.
     -- Вот и сын уже стал кормильцем! -- радовался отец.
     Но  однажды  стражник за мной не пришел. Не пришел он и на
другой  день.  А  потом  я  узнал,  что   ыеликий   Лугальбанда
отправился  в  соседний  город на праздники и прихватил с собою
Гильгамеша. Лишь через несколько месяцев я снова увидел егою Но
встреча наша чуть не стала нашей гибелью.
     * * *
     Встреча наша чуть не стала нашей гибелью.
     Всей школой мы отправились за город к реке, туда, где были
заросли тростника. С нами не  было  лишь  малышей.  Отец  школы
выдал  нам  мечи,  и мы рубили тростник, чтобы потом покрыть им
заново крышу.
     Заросли были густы и высоки, они  простирались  далеко,  в
них   забредали   дикие  ослы  --  онагры,  а  иногда  и  зверь
пострашнее. Отец школы сказал  нам  об  этом  и  приказал  быть
     По  мокрой скале, рискуя сорваться, Лугальбанда подобрался
     И  все же мы разбежались в разные стороны, каждый рубил на
своем участке.
     Я оглянулся и  увидел  Гильгамеша.  В  отдалении  стоял  и
Бирхуртур,  разговаривал с нашим Отцом школы. Отец школы держал
перед собой барабан, по-видимому, ему не  понравилось,  что  мы
разбежались кто куда, и он хотел нас собрать. Бирхуртуру он был
дальним родственником и потому вступил с ним в беседу.
     Я  же,  увидев  Гильгамеша  и  продолжая  рубить тростник,
обдумывал, надо ли мне к нему  приблизиться.  С  одной  стороны
было бы невежливым и непристойным сделать вид, что я не заметил
сына  великого Лугальбанды. С другой -- он ведь не звал меня, и
смею ли я без его зова навязывать ему свое общество?
     Я так размышлял, а потом увидел, что из зарослей в сторону
Гильгамеша направляется тигрица.
     Настоящая огромная тигрица вышла из зарослей  и  спокойно,
плавно,  как  ни в чем не бывало шла на Гильгамеша. Он же ее не
видел, а смотрел в мою сторону. Потом она припала  на  передние
лапы,  как  припадают  тигры,  чтобы броситься на живую добычу.
Хвост ее мелко дрожал, и чуть приподнятая верхняя губа -- тоже.
     Тут уж стало не до размышлений.
     -- Я с тобой, Гильгамеш! -- крикнул я и бросился к нему со
своим бронзовым мечом.
     Гильгамеш оглянулся, увидел тигрицу и тоже выхватил меч.
     Тигрица так и лежала, припав к  земле,  а  мы  уже  стояли
спина к спине, готовые отразить ее нападение.
     Но если бы она и в самом деле бросилась на нас, что смогли
бы мы сделать нашими мечами.
     --  Это  опять  ты!  --  удивился  Гильгамеш. -- Откуда ты
взялся, Аннабидуг? Ты должен быть в школе.  Я  смотрю,  кто-то,
похожий на тебя, рубит тростник. -- Так говорил Гильгамеш и был
он  спокоен, словно тигрицы на него нападают каждый день. -- Не
кричи громко, а то услышит Бирхуртур, я же  хочу  сам  поразить
ее.
     Вот что значило быть настоящим царем!
     -- Думаешь, она прыгнет? -- спросил он также спокойно.
     Тигрица  замерла.  Ее,  видимо,  обескуражило  то, что нас
оказалось двое.
     А тут и Бирхуртур с Отцом  школы  увидели  нас.  Бирхуртур
бросился на тигрицу со своим мечом, но еще мудрее поступил Отец
школы. Он просто забил в барабан.
     Барабанный  бой  был столь оглушителен, что тигрице это не
понравилось и она медленно повернулась в  сторону  зарослей,  а
потом бросилась туда, уже не скрывая ужаса.
     -- Надо сказать охотникам, пусть изловят ее, -- проговорил
Бирхуртур.
     Они  с  Гильгамешем  покинули  нас,  а  Отец  школы устало
произнес:
     -- Я только собрался заговорить о крыше и глине...
     На  бой  барабана  сбежались  ученики.  И   наш   учитель,
проверив,  что  все  мы  на  месте,  повел нас в город, даже не
собрав  тростник.  Он  боялся,  как  бы  тигрица  не   надумала
вернуться.
     В  то  время  каменной  стены вокруг Урука еще не было, ее
построили по велению Гильгамеша, а вокруг  города  был  выкопан
неглубокий  ров,  и  дикие  звери  иногда по ночам забредали на
улицыю Были случаи, когда они задирали  ослов  и  даже  уносили
детей.
     В тот же вечер вновь за мной зашел стражник.
     * * *
     В тот же вечер вновь за мной зашел стражник.
     --  Аннабидуг,  твое поведение достойно награды, -- сказал
великий царь, когда меня поставили  перед  ним.  --  О  чем  ты
хочешь просить богов? Быть может я выполню их волю.
     Не  так  просто  сразу сказать о сокровенном желании. Чаще
оно живет в тайнике сердца и не всплывает по первому зову.  Мне
вспомнились слова Отца школы, и я сказал о них.
     --  Так  будет,  --  проговорил,  улыбаясь  моей  просьбе,
великий царь. -- Завтра новая крыша покроет твою школу и у  вас
будет хорошая глина. Вот еще что... Я советовался с богами, они
благосклонны  к  тебе.  Пройдет  несколько  лет  и ты закончишь
учение. Для тебя будет сохранено место младшего жреца  в  храме
великого Ана.
     Место  жреца!  В нашей семье никто еще не поднимался столь
высоко. Это была поистине царская награда!
     -- Там стоит молодой осел с поклажей. Отведешь его в  свой
дом.  В одном из тюков -- припасы, в другом -- одеяние для всей
семьи. Осла поставь в своем дворе.
     Эта награда тоже была поистине царской!
     Таким я видел великого Лугальбанду в последний раз.
     И если теперь, когда Гильгамеш столь надолго покинул  свой
город,  кое-кто  распространяет  слухи, что царь наш вовсе и не
сын Лугальбанды, а якобы сын демона, то я готов  стать  главной
преградой на пути этих подлых слухов.
     После   той   награды  наша  семья  жила  сытно.  Мы  даже
пригласили в гости Отца школы и подарили ему новое  одеяние.  И
семье Алайи я каждый день относил лепешки.
     В  последнем классе я чаще был Старшим братом, чем простым
учеником, потому что тот Старший брат, с  которым  когда-то  мы
начинали  учение,  совсем  одряхлел,  и  глаза его не различали
знаков.
     Тогда же случилось событие, принесшее мне короткую радость
и долгие неприятности.
     Раз в году в городе состязались  лучшие  писцыю  Обычно  в
состязании  участвовали  те, кто мечтал получить хорошее место.
Ученики последнего класса тоже допускались к соревнованию.  Это
был  большой  праздник  в  честь  дарования богами нам, жителям
Урука письма. Искусство письма люди получили в подарок во время
правления великого Энмеркара, деда Гильгамеша.
     Всем участникам состязаний на площади давалась  одинаковая
табличка,  и  мы  должны  были ее переписать, но не подписывать
свое имя,  а  лишь  поставить  тайный  знак.  Эти  таблички  мы
складывали в плетеные коробки. И самые знаменитые писцы изучали
их,  отбирая  лучшую. Иногда они долго спорили. Говорят, что за
несколько лет  до  того  было  даже  два  победителя,  ибо  они
оказались двойняшками и писали одинаково красиво.
     Табличка,  которую мне выдали вместе со всеми, была хорошо
знакома  --  я  разбирал  ее  когда-то  с  Отцом   школы.   При
переписывании я приложил все свое умение и сдал ее без волнения
--  ведь место в храме великого Ана было уже при мне. Меня даже
уже начали готовить к посвящению в младшие жрецы.
     Вечером мы все собрались на площади, и  знаменитый  писец,
его  должность  называлась  Затвердитель  царского  слова, стал
называть  знаки  победивших  табличек,  а  мы  поднимали   свои
таблички с такими же знаками.
     Моя   табличка   была  в  состязании  первой.  Вторым  шел
родственник Эйнацира.
     Отец школы встретил это известие с озабоченным лицом.
     --  Лучше,  если  бы  вы  поменялись  местами,  Аннабидуг.
Эйнацир запомнит твое имя, и ты навсегда станешь его врагом.
     --  Что  он мне может сделать плохого, если я ничем его не
обидел?
     -- Боги и так отчего-то  постоянно  ставят  тебя  рядом  с
царями,  видимо,  у  них есть свой тайный замысел, хорошо, если
они также будут благоволить к тебе и далее. Но жизнь  длинна  и
человеку  не  всегда  удается удержать при себе любовь богов. И
вот тогда лучше тебе не попадаться на пути Эйнацира!
     * * *
     -- Лучше тебе не попадаться на пути  Эйнацира!  --  сказал
мне когда-то Отец школы.
     Как же он был прав!
     Когда  боги  забрали к себе великого Лугульбанду, были дни
смятения, и в эти дни Эйнацир мог сделаться нашим царем.
     Его поддерживали старые жрецы. Но  молодые,  а  также  все
воины встали за Гильгамеша.
     Эйнацир,   двоюродный  брат  Лугальбанды,  многим  казался
вечным. Мало,  кто  знал  точно,  сколько  он  прожил  лет.  По
старинным   таблицам   получалось,   что   он   старше   самого
Лугальбанды. Ведь в походе, когда Энмеркар вел свою армию через
горы, а Лугальбанда занемог, именно Эйнацир оставил его умирать
в пещере.
     Говорят, боги открыли ему секрет снадобья  из  носорожьего
рога, и, благодаря этому снадобью, он будет жить на земле, пока
ему самому не надоест.
     Боюсь,  что это занятие надоест ему нескоро, если он решил
сделаться царем Урука.
     Кто-то ведь распускал дурные слухи о Гильгамеше.  А  слухи
обычно распускает тот, кому это выгодно.
     Что-то  в  последние дни в городе происходило, о чем я мог
лишь догадываться.
     В сумерках вдруг подошел ко  мне  старший  жрец  из  храма
великой Иштар и, убедившись, что улица пуста, прошептал:
     -- Не поддавайся, Аннабидуг!
     Потом  также  встретился  мне Тот, кто командовал тяжелыми
воинами.
     -- Не бойся, он не выполнит свои угрозы, мы не позволим.
     И, наконец, Алайя, у  них,  у  жен  свои  разговоры  между
собой, передала мне чужую тайну:
     --  Эйнацир  при  большой луне станет царем, и ты будешь к
этому причастен.
     Если бы боги подали мне какой-нибудь сигнал, я  бы  и  сам
стал  участвовать в выборе Эйнацира царем. Но пока все говорило
о том, что наш Гильгамеш жив, и мало того -- скоро  вернется  в
город.
     Мне  ведь  тоже  стали  доступны  многие  тайные  гадания,
пророчества, которые недоступны простому смертному,  и  которые
мтарший  жрец  охраняет  от  остальных  больше, чем собственную
жизнь.
     Я встретился кое-с-кем из воинов, с  теми,  в  ком  я  был
уверен. Я изготовил четыре одинаковые таблицы, вложил их в руки
воинам  и отправил тех воинов в разные стороны. Если Гильгамеш,
и в самом деле, возвращался в город, то кто-то из воинов должен
был его отыскать. Прочитав таблицу, Гильгамеш шел бы быстрее.
     Воины удалились и не было от них известий.
     * * * Воины удалились и не было от них известий.
     Однажды на рассвете я и сам вышел из  города  и  пошел  по
степи,  куда  вели меня ноги. Я не взял с собою запаса воды, но
мне повстречался охотник, который помог утолить  мне  жажду.  С
охотником  этим  я  был когда-то знаком. Много времени назад он
приходил в город, сильным почти как боги и говорящим  на  языке
зверей. Охотник был юн, я указал ему путь ко дворцу Гильгамеша.
     Нет, царя охотник не видел. Хотя понял, что кто-то могучий
и сильный  прошел  по степи и горам, сражаясь с теми из зверей,
кто осмеливался на него напасть, и побеждая их.
     Я хотел пройти к  водопою,  к  тому  месту,  где  когда-то
охотник   подсматривал   за   Энкиду,   но   охотник  отказался
сопровождать меня.
     -- Туда не ходи, это место испорчено, -- сказал он.
     -- Чем же оно испорчено? Или там стала плохая вода?
     -- Там поселилось другое чудовище -- страшное, с  длинными
волосами,   во   рваной   одежде   безумная  старуха.  Я  боюсь
приближаться к ней, чтобы она не  послала  на  меня  беду.  Она
поселилась  среди  тех кустов, где узнавали когда-то друг друга
веселая красавица Шамхат  и  Энкиду.  Ее  даже  звери  обходят.
Иногда  из  жалости мы бросаем ей кое-какую еду, в другое время
она питается травами.
     Охотник сказал так, и я догадался,  что  за  чудовище  там
поселилось.
     Я  спросил,  велика  ли  его  семья. Ведь когда-то, будучи
юным, ради Шамхат он готов был ослушаться самого Гильгамеша.
     -- Жена у  меня  хорошая.  Родила  трех  сыновей,  готовит
вкусную пищу, работящая.
     Я  пошел к водопою, и охотник неодобрительно смотрел мне в
след. Но до водопоя я не  дошел.  Из-за  кустов  навстречу  мне
двинулось чудище, страшное, грязное.
     --  Что  ты потерял здесь, Аннабидуг? -- заговорило чудище
хрипло, не скрывая неприязни.
     И я не удивлялся, что оно знало мое имя.
     -- Это место свято, и я буду охранять его до тех пор, пока
не почувствую приближение смерти.
     -- Пойдем со мною, Шамхат. У тебя есть  сестра,  у  сестры
семья,  дом.  Ты  поселишься  с нами и никто не посмеет обидеть
тебя.
     -- Шамхат жила среди людей и умерла. Ее больше нет. Шамхат
заслужила проклятие того, кого больше всех на свете любила.  Он
был  счастлив  среди  зверей,  но  Шамхат приблизилась к нему и
своей любовью превратила его в  человека.  Став  человеком,  он
познал  несчастье  и познал смерть. Умирая, он проклял Шамхат и
ее любовь.
     -- Ты все не так  поняла.  Разве  ты  не  знаешь,  что  он
произнес  свои  страшные  слова  в  мгновения  испуга.  Но боги
пристыдили его, успокоили и дали ему твердость. Боги вступились
за Шамхат, и проклятье, произнесенное им, недействительно.
     -- Оно недействительно лишь для богов, -- покачало головой
страшилище. -- Это место свято и я останусь при  нем.  Тот  же,
кого  ты  ищешь,  в  другой стороне. Здесь его не ищи. Он скоро
вернется в город, я знаю. Боги, отняв  у  него  вечность,  дали
взамен  ему  спокойную мудрость. Иди же в город и крепись, тебя
ждут испытания.
     Чудище было совсем не безумно.
     -- Спасибо тебе, Шамхат, и прости нас за все.  Знай  же  и
ты, что дом твоей сестры всегда для тебя открыт.
     Я   повернул   назад   к   городу,   обдумывая  услышанное
пророчество. В городе меня уже поджидали.
     * * *
     В городе меня уже поджидали.
     -- Ты оставил служение в храме, Аннабидуг. Это --  большая
провинность  перед  богами, -- сказал Эйнацир, когда стражники,
связав мне сзади руки веревкой из плетеного тростника,  привели
меня к нему.
     -- Я искал Гильгамеша, -- сказал я коротко.
     -- Его не надо искать. Гильгамеш не вернется.
     Эйнацир  приказал  стражникам  удалиться  и своим кинжалом
обрезал веревку на моих руках. Мне были неприятны прикосновения
его старческих рук, но я стерпел.
     -- Гильгамеш не вернется, ты ведь сам сказал нам об  этом.
Или не помнишь?
     -- Я сказал, что Гильгамеш отправился для беседы с дальним
Утнапишти.
     -- Ты был неточен в словах. Гильгамеш не только отправился
для беседы   у  Утнапишти,  но  и  решил  там  остаться.  Среди
черноголовых  не  было  человека,  который   бы   вернулся   от
Утнапишти.   Или  ты  знаешь  такого?  Ты  ведь  любишь  читать
старинные записи.
     -- Но не было и человека, который отправился к  Утнапишти.
Об  этом  тоже нет в записях ни слова. -- Я осмелился возразить
самому Эйнациру и сразу попался.
     Эйнацир презрительно на меня посмотрел.
     -- Может ли человек  описать  встречу  с  Утнапишти,  если
назад ему нет дороги?
     Эйнацир был прав, и потому я, склонив голову, спросил его:
     -- Что же ты ждешь от меня?
     --  Я  давно  мог  избавиться  от  тебя, Аннабидуг. Ты сам
знаешь, как  легко  это  сделать.  Или  ты  думаешь,  что  этот
полузверь, Энкиду умер только по воле богов? Знай же, что когда
боги приговаривают здорового, полного сил человека к смерти, то
на земле должен быть другой человек, который исполняет их волю.
     Эйнацир  сказал  так,  и  дыхание страшной тайны коснулось
меня. Тайна была столь темна, глубока и ужасна, что я  побоялся
заглянуть в ее бездну.
     -- Что же ты ждешь от меня? -- повторил я.
     --  Ты  еще слишком молод, Аннабидуг, и потому нетерпелив.
Не надо торопить события, они придут к тебе сами.
     -- Хорошо, я не буду торопить их, но тебе ведь  что-то  от
меня надо?
     -- Ты снова неправ, Аннабидуг, мне от тебя не надо ничего.
Это тебе надо от меня и очень многого.
     Возможно, он дожидался от меня ответа, но я смолчал.
     --  Все  я  тебе  дать  не  смогу. Но кое-что ты получишь,
или... или не получишь ничего. Совсем ничего. И жизнь  твоя  на
этом оборвется.
     Я промолчал снова.
     --  Ты  правильно  делаешь,  что  молчишь.  Все-таки, стал
взрослее. Я готов уважать тебя, Аннабидуг. Я  знаю,  ты  мечтал
получить  место  личного  писца  при  Гильгамеше,  Затвердителя
царского слова. Я дам тебе это место.
     -- Но для этого ты должен  стать  царем,  --  все-таки  не
удержался я.
     --  Я  стану  им  очень  скоро.  Ты же подтвердишь то, что
сказал мне однажды при всех.
     -- Я не знаю, о чем ты говоришь.
     -- Я напомню тебе. Я ведь не хочу,  чтобы  ты  подтверждал
всевозможные  нелепости  о рождении Гильгамеша от демона. Такое
могло появиться лишь в  голове  низкого  человека,  опьяненного
сикерой. Но ты ждал от меня именно этого.
     Я снова молчал.
     --   Ты  подтвердишь  свои  слова  о  том,  что  Гильгамеш
отправился к Утнапишти. Все в городе знают,  как  благоволят  к
тебе  боги.  Я  тоже буду выполнять их волю и сделаю тебя своим
личным писцом. Я очень много  знаю,  Аннабидуг,  о  жизни.  Мне
известны  такие  тайны,  о  которых  не догадаться всем жителям
города, соединенным на площади. Старше меня нет человека  среди
черноголовых, разве что дальний предок, но он потому и дальний,
что  не  может поделиться своими тайнами. Я же готов многими из
них с тобой поделиться. Я ведь знаю, как ты любишь  вчитываться
в  старинные  письмена.  Мои истории дадут тебе больше, чем эти
глиняные таблицы. И ты сможешь многое записать. Скажи, разве  я
не даю возможность осуществиться главной твоей мечте?
     --  Ты всегда прав, о великий Эйнацир. А теперь скажи, что
ждет меня, если я не соглашусь исполнить твою волю.
     -- Тебя не ждет ничего, ты просто  упадешь  с  башни  вниз
головой.  Семья  же  твоя будет изгнана из города и проклята за
распространение нелепых слухов о рождении Гильгамеша. Они будут
бродить по степи, и каждый  их  будет  отгонять  от  себя,  как
облезлую вонючую собаку.
     --  Позволь мне посоветоваться с богом, в честь которого я
назван и в храме которого я служу.
     -- Я добр к  тебе,  потому  позволю  и  это.  Утром,  едва
поднимется Шамаш, ты скажешь мне, что тебе присоветовал великий
Ан. И завтра же подтвердишь свои слова на площади перед народом
Урука.  Город  не  может  так  долго жить без царя и верховного
жреца.  Гильгамеш  не  вернется   от   Утнапишти,   оттуда   не
возвращается  никто.  Народу Урука нужен новый царь. Этим царем
могу быть только я.
     Слова Эйнацира я слушал с негодованием. Но он был прав,  и
это было самое страшное в его словах.
     -- Гильгамеш вернется.
     --  Мне  странно  слышать  это  от тебя, занимающего место
старшего жреца. Я не зря  думал,  что  оно  досталось  тебе  по
ошибке.  Ты  так и не понял: Гильгамеш может вернуться сегодня,
даже завтра утром. Но с того момента, когда я по воле  богов  и
по  желанию  народа Урука стану царем, Гильгамеш не вернется. А
если кто-то, принявший его обличье, объявится в городе, то всем
станет ясно, что это -- демон, хватающий людей,  чтобы  утащить
их  в царство мертвых. Ты ведь знаешь, что демоны могут принять
любое обличье. Но для  того  мы,  жрецы,  и  существуем,  чтобы
спасать от них наш народ.
     --  Я  буду  советоваться  с  великим  Аном,  -- смог лишь
ответить я.
     -- Тебя отведут в Эану, в отдельное помещение.  Туда  тебе
принесут пищу и воду, постель. Смотри, не опоздай же с ответом!
     * * *
     -- Не опоздай же с ответом! -- проговорил великий Эйнацир,
и стражники  увели  этого жалкого, трясущегося от страха писца,
уже много лет смеющего воображать, что он приблизился к богам.
     На самом-то деле никого,  кроме  его,  Эйнацира,  ближе  к
богам в городе не было. И завтра он исполнит их волю!
     Сколько  лет  Эйнацир  ждал этого дня. Не раз он предлагал
богам  себя  для  царского  служения.  Но   боги   капризны   и
переменчивы. Они отворачивались от него и выбирали недостойных.
Так  они  выбрали  Лугальбанду, оставленного в пещере. Человека
уже считали мертвым. Но его посетил великий Шамаш, а  потом  он
удостоился  чести  беседовать с самой Иштар. Потом боги выбрали
ветреного Гильгамеша.
     Но  с  некоторых   пор   Иштар,   покровительница   Урука,
отвернулась  от  царя.  Не  пропали  впустую сокровенные слова,
исступленные молитвы. Завтра он станет  царем.  Иначе  вся  его
долгая жизнь потеряла бы смысл.
     Он, главный жрец храма Иштар, Эйнацир, поднялся на верхнюю
площадку, чтобы обратиться к богине с последней мольбою.
     Сколько  бы  за  длинную  жизнь  он не обращался к великой
богине, никогда не  представала  она  перед  ним  в  человечьем
обличье.  Он скрывал это от других жрецов, рассказывая им то, о
чем лишь мечтал, но что не случалось ни разу.
     Любой смертный может обратиться к богине ночью. Но услышит
ли она  молитву,  не  знает  никто.  Ночью  богиня  спокойна  и
равнодушна.
     Лишь  главному  жрецу  дано  право  обращаться к ней днем,
когда она проводит время на небесных лугах в своем дворце.
     Эйнацир знал много тайных магических знаков, и впервые они
сошлись перед ним самым неожиданным образом. Богиня  ждала  его
на  земле, в их городе, на площади. Она ждала его и готова была
выслушать все  потаенные  просьбы.  Знаки  сходились  так,  что
показывали верх ее благосклонности.
     Эйнацир  заспешил  по  крутым  ступеням  вниз.  Издали  он
пытался разглядеть на площади фигуру той, кем была в  этот  миг
богиня. Она бродила по площади перед храмом, как бы разглядывая
что-то на земле, а на самом деле, поджидая его, Эйнацира.
     Он сбехал на площадь и, стараясь успокоить дыхание, быстро
направился  к  ней.  Наконец-то,  вечно  юная дева примет и его
объятия, и он скажет ей все, о чем  исступленно  просил  многие
годы с верхней площадки храма.
     Богиня  стояла,  повернувшись к нему спиной, и он обнял ее
прекрасные полуобнаженные плечи. -- О богиня! О великая  Иштар!
-- сказал он, и голос его от волнения прервался.
     Богиня  резко  вывернулась из его рук и повернулась к нему
лицом. И в лице ее он узнал лицо Алайи, красавицы Алайи, сестры
Шамхат, которая по капризу богов досталась в жены Аннабидугу.
     Алайя с омерзением вырвалась из его рук  и  плюнув  ему  в
лицо, отбежала в сторону.
     -- Верни мне Аннабидуга, гадкий старик! -- прокричала она,
так громко,  что  на  них  оглянулись  люди  с  другой  стороны
площади.
     И  Эйнацир  с  ужасом  понял,  что  боги  вновь  от   него
отвернулись, что не станет он завтра царем.
     -- Верни мне Аннабидуга! -- снова прокричала Алайя.
     И  Эйнацир  уже  не  мог  отличить,  то  ли это негодовала
обыкновенная женщина, то ли требовала сама великая богиня.
     -- Все-таки,  я  поступлю  так,  как  сказал,  --  подумал
Эйнацир, -- и боги согласятся со мной.
     * * *
     -- Боги согласятся со мной, -- подумал вслух Эйнацир.
     Он  не  догадывался, что Гильгамеш и Уршанаби остановились
лишь в одном переходе от города.
     О многом не догадывался Эйнацир.
     Сверху, почти с самого неба наблюдал за ним Аннабидуг.  По
узким лестницам стражники подняли Аннабидуга на одну из верхних
площадок  прекрасного  храма  Эаны. Как любил он этот храм, про
который говорили, что боги его спустили с небес. И  вот  теперь
Аннабидуг  находился  на недосягаемой высоте. Стражники закрыли
за ним вход на площадку. Здесь была циновка,  кувшин  с  водой,
лепешка. И птицы, которые парили вокруг него.
     А  внизу  простирался  город.  И  смотреть на него с такой
высоты было интересно, неожиданно,  тревожно.  Он  разглядел  и
свою улицу, и свой дом, и даже прекрасную жену свою, Алайю. Она
была  вместе  с  детьми,  двумя  его  сыновьями,  и ни о чем не
догадывалась.
     Но потом он перевел взгляд на площадь  под  храмом,  и,  о
чудо  --  там он тоже увидел свою жену. Одна Алайя стояла возле
дома, держа за руку младшего сына, другая, точно такая  же,  --
ходила по площади, поджидая кого-то.
     Чудо  было  столь  дивным,  что  Аннабидуг на время закрыл
глаза. Обыкновенный человек не может находиться одновременно  в
двух  местах.  И если такого он не замечал за Алайей прежде, то
этого не могло быть и теперь.
     Он снова открыл глаза и вновь увидел обеих своих  жен.  То
есть,  одну,  но  одновременно  в  двух  местах.  К той, что на
площади, спешил Эйнацир. Неужели его она поджидала!
     Мерзкими своими руками Эйнацир схватил его жену за  плечи.
Но  она  вывернулась  и  плюнула ему в лицо. И донесся ее крик:
"Верни мне Аннабидуга!"
     Да, жена его всегда была смелой. И он может гордиться ею.
     Аннабидуг видел, как старец поплелся к  своему  жилищу.  И
еще  со  своей высоты он увидел то, что не видел Эйнацир. Алайя
тоже заспешила с площади.  И  когда  повернула  она  на  улицу,
спускающуюся  круто  вниз,  неожиданно  растворилась в воздухе,
словно ее не было вовсе, словно не ходила  она  только  что  по
площади.
     Испугавшись, Аннабидуг посмотрел на свой дом. Другая Алайя
по-прежнему  стояла около дома, разговаривала с соседкой, держа
за руку младшего сына.
     -- О боги! Я счастлив уже тем, что вы послали мне чудо! --
только это и осталось проговорить.
     Что ж, не зря он носил имя "На небе он хорош".  Здесь,  на
небе  к  нему  и  пришло решение. Он выйдет завтра на площадь к
народу. И скажет все, что знает.  А  знает  он,  что  Гильгамеш
скоро  должен  вернуться, иначе зачем боги послали бы ему столь
удивительный знак.
     Так подумал он и тут же вздрогнул от догадки: уж  не  сама
ли великая богиня Иштар предстала перед ним в обличье его жены!
Ну  конечно,  это  была  она,  как  он сразу не догадался! Сама
богиня охраняет его жизнь, их семью, и никакой  Эйнацир  им  не
страшен.
     --  О,  великая  богиня, ты была столь же прекрасна, как и
всегда! Помоги же и Гильгамешу! -- сказал он,  обращая  лицо  к
небу.
     * * *
     --  Помоги  же  и Гильгамешу! -- сказал он, обращая лицо к
небу.
     Но великая богиня уже и сама  решила  помогать  тому,  кто
однажды посмел пренебречь еелюбовью.
     Чувства   богов  переменчивы.  Еще  утром  она  ненавидела
Гильгамеша, с удовольствием готовила для него оазис  с  манящей
водой и змеиную нору.
     Теперь  же,  лишив  его  цветка  вечной  жизни,  она вдруг
увидела такую печаль, такую скорбь на лице царя,  что  нечаянно
пожалела его, а пожалев, вновь полюбила.
     И  в то же мгновение Гильгамеш почувствовал, как легко ему
дышится, словно только что нес он непомерную тяжесть, а  теперь
освободился,  сбросив ее в пропасть. И каждый житель Урука тоже
почувствовал странное облегчение.
     И решила одарить богиня Гильгамеша всеми своими  знаниями,
всей  мудростью,  что  когда-то  сумела  она увезти от великого
Энки. Боги -- не люди. Людей решения озаряют быстро,  но  чтобы
исполнить их, не хватает и жизни. У богов иначе -- они и решают
и  делают сразу. Богиня решила, и Гильгамеш тут же почувствовал
торжественный покой в душе и необыкновенную ясность в голове.
     Так  взамен  вечной  жизни   царь   получил   божественную
мудрость.
     Утром,  едва  солнечный  свет  озарил пространство, увидел
Аннабидуг  с  поднебесной  своей  высоты  двух  людей,  которые
поднимались на городскую стену.
     Один  из  них  был  незнаком. А при виде второго, в чистых
белых  одеждах,  с  прекрасным  благородным  лицом,   счастливо
забилось  сердце. Это сам царь, великий Гильгамеш поднимался на
стену своего города.
     -- Взгляни, Уршанаби, на мой город, --  говорил  Гильгамеш
древнему  корабельщику.  --  Теперь  это и твой город. Здесь ты
найдешь свой дом. Теперь же взгляни на стену, пощупай твердость
ее кирпичей -- не правда ли, хороша  стена!  Стоило  пройти  по
всему  миру,  чтобы вернуться домой и увидеть, что лучше своего
города нет ничего на земле. Люди приходят в жизнь и  уходят,  а
построенное ими живет в мире всегда. Это и есть вечная жизнь.
     Он  успел  сказать корабельщику то, что думал, и сразу над
городом полетел счастливый зов Аннабидуга:
     -- Люди, проснитесь, Гильгамеш вернулся! Боги вернули  нам
свою милость.
     * * *
     --  Боги  вернули  нам  свою  милость!  --  Этими  словами
Аннабидуг,  проснувшийся  утром  под  небесами,  разбудил  свой
город.
     Этими же словами и я, его дальний потомок, закончу рассказ
о необыкновенных историях блистательного Гильгамеша. Но еще раз
напомню тебе, о читатель, что рассказ мой составлен по запискам
самого Аннабидуга, приблизившегося к великому царю.
     И я, Син-лике-уннини, заклинатель, живший более тысячи лет
спустя  после  Аннабидуга, передаю тебе, о читатель, его добрый
взгляд и доброе слово.
     Между нами множество жизней и десятки веков. Но знай же, о
умудренный опытом тысячелетий, что я в это мгновение подумал  о
тебе. Для тебя прошу я у богов милости.
     Я  не  знаю, каков ты там, какое выстроил себе жилище и во
что одет. Но я знаю, что ты, также как я,  радуешься  утреннему
солнцу,  доброй улыбке и веселому слову. И пусть кто-то, спустя
тысячи лет, прочтет и о твоей жизни, как ты  прчитал  о  нашей.
Это  значит, что нас с тобой соединила единая нить человеческой
мысли. И мы с тобой -- вечны.
     И я прошу у богов милости для нас для всех, когда бы мы на
земле ни жили!

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (2)