- Я люблю тебя, Анита. До свиданья.
Механику супружеской жизни Анита усвоила назубок и
разработала ее до мельчайших деталей. И если даже подход ее был
до неприятного рационален и систематизирован, она с похвальным
старанием восполняла это теплотой, и Пол мог только
догадываться, что чувства ее поверхностны. Возможно, что это
подозрение и составляло часть того, о чем он начинал думать, как
о своей болезни.
Когда он повесил трубку, голова его была опущена и глаза
закрыты. Открыв глаза, он убедился, что смотрит на дохлую кошку
в коробке.
- Катарина!
- Да, сэр.
- Велите кому-нибудь зарыть эту кошку.
- Мы тут гадали, что вы собираетесь с нею делать.
- Бог его знает, что я собирался,- он поглядел на маленький
трупик и покачал головой.- Бог его знает. Возможно, устроить
похороны по христианскому обряду, а может, я думал, что она
придет в себя. Во всяком случае, избавьтесь как-нибудь от нее,
хорошо?
Перед уходом он остановился у стола Катарины и сказал, чтобы
она не беспокоилась по поводу горящего рубиновым светом сигнала
в седьмом ряду снизу в пятой колонке слева на восточной стене.
- Тут ничем не поможешь,- пояснил он.- Третья группа токарных
станков в здании 58 была хороша в свое время, но теперь она
износилась и становится обузой в четком и хорошо налаженном
производстве, где не должно быть места неполадкам и ошибкам.
Собственно, она была предназначена вовсе не для той работы,
которую ей приходится выполнять сейчас. Я жду, что в любой день
раздастся звук зуммера, и это уже будет конец.
На каждом из измерительных приборов, помимо счетчика и
предупреждающей о неполадках лампочки, был еще и зуммер. Сигнал
зуммера оповещал о том, что система окончательно вышла из строя.
II
Шах Братпура, духовный владыка шести миллионов членов секты
колхаури, сморщенный, мудрый и темный, как какао, весь в золотом
шитье и созвездиях переливающихся драгоценных камней, глубоко
утопал в голубых подушках лимузина, как бесценная брошь в
шелковом футляре. По другую сторону заднего сиденья в лимузине
сидел доктор Юинг Дж. Холъярд из госдепартамента Соединенных
Штатов - тяжеловатый, напыщенный, изысканный джентльмен лет
сорока. У него были светлые висячие усы, цветная рубашка,
бутоньерка и жилет, выгодно контрастирующий с темным костюмом, и
все это он носил с такой уверенностью в себе, что ни у кого не
возникало ни малейших сомнений в том, что Холъярд только что
покинул очень достойную компанию, где все одеваются именно так.
А по правде говоря, так одевался один только доктор Холъярд. И
это отлично сходило ему с рук.
Между ними сидел Хашдрахр Миазма, переводчик и племянник
шаха, который выучился английскому языку у гувернера, но никогда
до этого не покидал шахского дворца. Это был нервный улыбающийся
молодой человек, как бы постоянно извиняющийся за свой
недостаточный вес или блеск.
- Хабу?- сказал шах высоким болезненным голосом.
Холъярд пробыл в обществе шаха уже целых три дня и мог без
помощи Хашдрахра понимать пять выражений шаха. "Хабу" означало
"где". "Сики" означало "что". "Акка сан" означало "почему".
"Брахоус брахоуна, хоуна саки" было комбинацией благословений и
благодарностей, а "Сумклиш" был священный напиток колхаури,
который Хашдрахр держал в походной фляжке специально для шаха.
Шах покинул свою военную и духовную твердыню в горах, чтобы
посмотреть, чему он может научиться на благо своему народу у
этой могущественнейшей нации мира. Доктор Холъярд играл при нем
роль гида и хозяина.
- Хабу?- повторил шах, вглядываясь в город.
- Шах желает, пожалуйста, узнать, где мы сейчас находимся,-
сказал Хашдрахр.
- Знаю, - сказал Холъярд, самодовольно улыбаясь. Эти "хабу",
"сики" и "акка сан" следовали одно за другим с такой частотой,
что у него уже голова шла кругом. Он наклонился к шаху.
- Это Айлиум штата Нью-Йорк, ваше высочество. Мы сейчас
пересечем реку Ирокез, которая разделяет город на две части. На
противоположном берегу реки - Заводы Айлиум.
Лимузин остановился у въезда на мост, где большая рабочая
команда заделывала маленькую выбоину, Команда расступилась,
давая дорогу старому "плимуту" с разбитой фарой, направлявшемуся
с северного берега реки. Лимузин переждал, пока проедет
"плимут", и двинулся вперед.
Шах обернулся и поглядел на рабочих команды сквозь заднее
стекло, а затем произнес длинную фразу.
Доктор Холъярд улыбнулся и согласно закивал, ожидая перевода.
- Шах,- сказал Хашдрахр,- он, пожалуйста, хочет знать, кому
принадлежат эти рабы, которых мы все время встречаем на пути от
самого города Нью-Йорка.
- Это не рабы,- сказал Холъярд, покровительственно
усмехнувшись.- Это граждане, состоящие на государственной
службе. Они имеют те же права, что и остальные граждане,-
свободу слова, свободу вероисповедания и право голоса. До войны
они работали на Заводах Айлиум, управляя машинами, но теперь
машины присматривают за собой сами и делают это лучше.
- Ага!- сказал шах, после того как Хашдрахр перевел.
- При автоматическом контроле меньше затрат, намного выше
производительность и дешевле продукция.
- Ага!
- А любой человек, который не в состоянии обеспечивать себе
средства на жизнь, выполняя работу лучше, чем это делают машины,
поступает на государственную службу в Армию или в Корпус Ремонта
и Реставрации.
- Ага! Хабу бонанза-пак?
- Эээ?..
- Он говорит: откуда берутся деньги, чтобы платить им?-
сказал Хашдрахр.
- О, с налогов, которыми облагаются машины, и с налогов на
частные прибыли. А затем заработки людей, состоящих в Армии и в
Корпусе Ремонта и Реставрации, опять же тем или иным путем
поступают в систему, а это снова приводит к увеличению
производства товаров и улучшению жизни.
- Ага!
Доктор Холъярд, человек долга с весьма смутными
представлениями об объеме своих собственных расходов, продолжал
объяснять шаху преимущества Америки, хотя и знал, что очень
немногое из этих объяснений доходит до его собеседника. Он
объяснил шаху, что особенно заметны успехи в чисто
индустриальных районах вроде Айлиума, где большинство населения
зарабатывало в свое время на жизнь, так или иначе обслуживая
машины. А вот в Нью-Йорке, например, было очень много профессий,
которые трудно или неэкономично механизировать, и поэтому там
прогресс не успел освободить от непроизводительного труда столь
обширный контингент населения.
- Куппо! - сказал шах, понимающе качнув головой. Хашдрахр
вспыхнул и неохотно, с извиняющимися интонациями перевел:
- Шах говорит: "Коммунизм".
- Не "куппо",- с возмущением возразил Холъярд.- У нас
государство не владеет машинами. Оно просто облагает налогом
часть прибыли с промышленности, а затем отчисляет и распределяет
ту часть ее, которая раньше шла на заработную плату.
Промышленность у нас находится в частном владении, управляется
частными лицами и координируется - во избежание излишней
конкуренции - комитетом руководителей частной промышленности, а
не политиками. Устранив при помощи механизации неизбежные при
использовании человеческого труда ошибки, а при помощи
организации - излишнюю конкуренцию, мы колоссально повысили
уровень жизни среднего человека.
Переводя, Хашдрахр запнулся и растерянно нахмурился.
- Пожалуйста, этот "средний человек"... в нашем языке, я
опасаюсь, ему нет должного эквивалента.
- Ну, понимаете,- сказал Холъярд,- обыкновенный человек, как,
скажем, первый встречный - или эти люди, что работают на мосту,
или человек в старой машине, который только что проехал.
Маленький, ничем не выдающийся, но добрый и простой человек,
обычный, которого можно встретить каждый день.
Хашдрахр перевел.
- Ага,- сказал шах, удовлетворенно кивая,- такару.
- Что он сказал?
- Такару,- сказал Хашдрахр,- раб.
- Не такару,- сказал Холъярд, обращаясь уже непосредственно
к шаху,- граж-да-нин.
- Аа-а-а-а,- сказал шах.- Граж-данин.- Он радостно
усмехнулся.- Такару-гражданин. Гражданин-такару.
- Да не такару же! - сказал Холъярд.
Хашдрахр пожал плечами.
- В стране шаха имеются только элита и такару.
У Холъярда опять начался приступ язвы, язвы, которая
разрослась и обострилась за годы его деятельности в качестве
гида, объясняющего прелести Америки провинциальным и темным
магнатам, прибывающим сюда с задворков цивилизованного мира.
Лимузин опять остановился, и шофер принялся сигналить команде
Корпуса Реконструкции и Ремонта. Те, побросав свои тачки на
проезжей части, швыряли камнями в белку, которая притаилась на
ветке футах в ста над землей.
Холъярд опустил стекло своего окна.
- Уберите же, наконец, эти чертовы тачки с дороги!- крикнул
он.
- Граж-да-нин, - пропищал шах, скромно улыбаясь вновь
приобретенным познаниям в чужом языке.
- Готова!- выкрикнул один из швырявших камни. Он неохотно и
со злостью подошел к дороге и очень медленно оттащил две тачки,
внимательно приглядываясь к машине и ее седокам. Затем он стал в
сторонке.
- Спасибо! Давно пора!- сказал Холъярд, и лимузин медленно
проплыл мимо человека с тачкой.
- Милости прошу, доктор,- сказал человек и плюнул Холъярду в
лицо.
Холъярд что-то пролопотал, мужественно сохраняя достоинство,
и отер лицо.
- Нетипичный случай,- с горечью сказал он.
- Такару яму брохуа, пу динка бу,- сочувственно отозвался
шах.
- Шах,- мрачно перевел Хашдрахр,- говорит, что так обстоят
дела с такару повсюду после войны.
- Не такару...- начал было. Холъярд, но остановился.
- Сумклиш, - вздохнул шах.
Хашдрахр протянул ему фляжку со священным напитком.
III
Доктор Пол Протеус, человек с самым высоким доходом во всем
Айлиуме, направляясь через мост в Усадьбу, сидел за рулем своего
старенького дешевого "плимута". Машина эта сохранилась у него
еще со времени бунтов. В отделении для перчаток среди старого
ненужного хлама вместе со спичечными коробками, удостоверением о
регистрации машины, фонариком и бумажными салфетками для лица
валялся старый, покрытый ржавчиной пистолет, который был ему
выдан тоже еще тогда. Хранить пистолет в местах, где на него
могло наткнуться лицо, не имеющее права носить оружие, было
делом явно противозаконным. Даже военные чины вынуждены были
обходиться без огнестрельного оружия, пока их не высаживали на
берег для несения оккупационной службы, на заморских
территориях. Здесь же вооружена была только полиция и заводская
охрана. Пистолет был Полу ни к чему, но он все как-то забывал
его сдать. А с годами, по мере того как пистолет покрывался
налетом ржавчины. Пол начал относиться к нему как к безобидной
древности. Отделение для перчаток не запиралось, поэтому Пол
прятал пистолет под тряпками.
Мотор работал с перебоями, то затихая, то опять набирая
скорость. Другие машины Пола - новый автомобиль с откидным
верхом и очень дорогой "седан"- оставались дома,
предоставленные, по его словам, в полное распоряжение Аниты. Ни
одна из этих хороших машин никогда не бывала в Усадьбе. Анита
никогда не корила его этой привязанностью к старой машине, хотя,
по-видимому, считала необходимым найти какие-то объяснения этому
для других. Ему случалось слышать, как Анита говорила гостям,
что Пол сам переделал машину, и теперь она значительно лучше
всего того, что сходит с автоматических конвейеров в Детройте,-
и это отнюдь не соответствовало истине. Нелогичным выглядело и
то, что человек, владея такой выдающейся машиной, все откладывал
и откладывал починку разбитой левой передней фары. И еще Полу
было любопытно, какие оправдания она нашла бы тому факту, будь
он ей известен, что в багажнике у него лежит кожаная куртка и
что он снимает галстук и надевает куртку вместо пиджака каждый
раз перед тем, как пересечь Ирокез. Такие путешествия он
проделывал только в случае крайней необходимости, ради того,
например, чтобы добыть бутылку ирландского виски для одного из
тех немногих людей, которых считал близкими друзьями.
Пол остановился в конце моста, примыкающего к Усадьбе. Около
