же, конечно, так и не выучил ни слова.
x x x
Фред и Дэн, погибшие, можно сказать, за дело Италии, стали итальянскими
героями. А слава Мерили даже пережила их славу, она осталась очаровательным,
прекрасным напоминанием об их высшей жертве, а также о предполагавшемся
преклонении многих американцев перед Муссолини.
Должен сказать, она и правда была все еще прекрасна, когда мы
встретились, - даже без косметики и во вдовьем трауре. Хотя после всего
пережитого могла бы выглядеть и пожилой дамой в свои сорок три года. А
впереди у нее оставалась еще треть столетия!
Она еще станет, помимо всего прочего, самым крупным в Европе агентом по
продаже изделий фирмы "Сони". Да, жизни в этой старушке Мерили еще было на
двоих!
Мысль графини о том, что мужчины не просто бесполезные, но и опасные
идиоты, тоже опередила свое время. У нее на родине эти идеи по-настоящему
восприняли только в последние три года Вьетнамской войны.
x x x
После смерти Грегори ее постоянно сопровождал в Риме граф
Портомаджьоре, красавец Бруно - холостяк, оксфордец, министр культуры в
правительстве Муссолини. С самого начала граф объяснил Мерили, что близость
между ними невозможна, так как его интересуют только мальчики и мужчины.
Такое предпочтение считалось в те времена криминальным, но граф, несмотря на
все свои возмутительные поступки, чувствовал себя в безопасности. Он знал,
что Муссолини не даст его в обиду, поскольку он был единственный
представитель старой аристократии, который принял высокий пост в
правительстве диктатора и, кроме того, буквально пресмыкался перед этим
выскочкой в сапогах.
- Дерьмо он был, настоящее дерьмо, - заметила Мерили. - Люди издевались
над его трусостью, тщеславием и изнеженностью.
- Но оказалось, - добавила она, - при всем при том он умело руководил
британской разведкой в Италии.
x x x
Популярность Мерили в Риме после гибели Дэна и Фреда, еще до вступления
Америки в войну, выросла необычайно. Она как сыр в масле каталась, бродила
по магазинам и танцевала, танцевала, танцевала с графом Бруно, который
обожал поболтать с ней и вообще держался истинным джентльменом. Он исполнял
все ее желания, вел себя корректно и никогда не указывал, что и как ей
делать, пока однажды вечером не сообщил, что сам Муссолини приказал ему
жениться на ней!
- У него было много врагов, - рассказала Мерили, - все они нашептывали
Муссолини, что Бруно гомосексуалист и британский шпион. Муссолини, конечно,
знал о его пристрастии к мальчикам и мужчинам, но что у такого ничтожества
хватит ума и присутствия духа заниматься шпионажем, дуче представить себе не
мог.
Приказав своему министру культуры жениться на Мерили и тем самым
продемонстрировать, что он не гомосексуалист, Муссолини передал ему
документ, который Мерили должна была подписать. Документ составили, чтобы
успокоить итальянскую аристократию, которой претила мысль, что старинные
родовые поместья попадут в руки американской потаскушки. Согласно документу,
в случае смерти графа Мерили пожизненно являлась владелицей его
собственности, но без права продажи и передачи другому лицу. После ее смерти
собственность переходила к ближайшему по мужской линии родственнику графа, а
им, как уже говорилось, оказался миланский автомобильный делец.
На следующий день японцы внезапной атакой уничтожили основную часть
американского флота в Перл-Харборе, поставив мирную тогда, антимилитаристски
настроенную Америку перед необходимостью объявить войну не только Японии, но
и ее союзникам, Германии и Италии.
x x x
Но еще до Перл-Харбора Мерили ответила отказом единственному мужчине,
предложившему ей брак, да еще богатому и родовитому. Поблагодарив графа за
неведомые ей прежде радости и оказанную честь, она отвергла его предложение,
сказав, что пробудилась от дивного сна (а это мог быть только сон), и теперь
ей пора вернуться в Америку, хотя никто ее там не ждет, и попытаться
примириться с тем, кто она такая на самом деле.
А утром, захваченная мыслью о возвращении на родину, она вдруг
почувствовала, какой в Риме мрачный и леденящий моральный климат, ну просто
- точные ее слова - "ночь с мокрым снегом и дождем", хотя на самом деле
сверкало солнце и не было никаких туч.
x x x
На следующее утро Мерили слушала по радио сообщение о Перл- Харборе. В
передаче говорилось о почти семи тысячах американцев, живущих в Италии.
Формально отношения между странами еще не были разорваны, и американское
посольство, пока еще функционировавшее, заявило, что изыскивает способы
отправить в Соединенные Штаты по возможности всех - и при первой же
возможности. Правительство Италии со своей стороны обещало всячески
способствовать их отправке, хотя причин для массового бегства не было,
поскольку "между Италией и Соединенными Штатами существуют тесные
исторические и кровные связи и разрыв их - в интересах только евреев,
коммунистов и загнивающей Британской империи".
Тут к Мерили вошла горничная, в очередной раз сообщив, что опять
какой-то рабочий интересуется, не подтекают ли старые газовые трубы у нее в
спальне, а следом вошел сам рабочий, в комбинезоне и с инструментами. Он
начал обстукивать стены, принюхивался, бормотал что-то по-итальянски. А
когда они остались вдвоем, он, продолжая стоять лицом к стене, тихо
заговорил по-английски, с акцентом, выдающим уроженца Среднего Запада.
Оказалось, что он из военного министерства Соединенных Штатов - в то
время оно называлось Министерством обороны. Шпионская служба тоже входила
тогда в это министерство. Он понятия не имел, симпатизирует она демократии
или фашизму, но счел своим гражданским долгом попросить ее остаться в Италии
и постараться сохранить добрые отношения с людьми в правительстве Муссолини.
По ее словам, Мерили впервые тогда подумала о своем отношении к
демократии и фашизму. И решила, что демократия звучит лучше.
- А зачем мне оставаться и делать то, что вы просите? - спросила она.
- Как знать, а вдруг вам станут известны очень ценные для нас сведения,
- ответил он. - Как знать, а вдруг вы сумеете оказать услугу своей родине.
- У меня ощущение, будто весь мир вдруг сошел с ума, - сказала она.
А он ответил, что мир давно уже превратился не то в тюрьму, не то в
бедлам.
И тогда, в доказательство того, что мир сошел с ума, она рассказала про
приказ Муссолини своему министру культуры жениться на ней.
Вот, по словам Мерили, как он отреагировал:
- Если в вашем сердце есть хоть капля любви к Америки, вы выйдете за
него.
Так дочь шахтера стала графиней Портомаджьоре.
30
Почти до самого конца войны Мерили не знала, что ее муж - британский
шпион. Она, как и все, считала его человеком слабым и неумным, но прощала
его, ведь жили они прекрасно и он был к ней очень добр.
- Всегда скажет мне что-нибудь необыкновенно забавное, лестное и
сердечное. Ему и правда очень нравилось мое общество. И оба мы были без ума
от танцев.
Стало быть, была в моей жизни еще одна женщина, помешанная на танцах,
готовая танцевать с кем угодно, лишь бы танцевал хорошо.
- Ты никогда не танцевала с Дэном Грегори, - сказал я.
- Он не хотел, - ответила она, - и ты тоже.
- Да я и не умел никогда. И не умею.
- Кто хочет - сумеет.
x x x
Когда она узнала, что муж - британский шпион, на нее это не произвело
особого впечатления.
- У него были самые разные военные формы - на разные случаи, но я
понятия не имела, чем они отличаются. На каждой полно нашивок, поди разбери.
Я никогда не спрашивала: "Бруно, за что ты получил эту медаль? Что это за
орел у тебя на рукаве? Что это за кресты по углам воротника?" И когда он
сказал, что он - британский шпион, для меня это значило одно: еще какие-то
побрякушки военные. Мне казалось, что к нам это не имеет никакого отношения.
После того, как его расстреляли, она боялась страшной пустоты, но этого
не случилось. Тогда-то она и ощутила, что настоящие ее друзья, которые с нею
останутся до конца жизни, - простые итальянцы.
- Где бы я ни появлялась, Рабо, ко мне все относились с сочуствием и
любовью, и я платила тем же и плевала на то, какие там побрякушки они носят!
- Я тут у себя дома, Рабо, - сказала она. - Никогда бы здесь не
оказалась, не помешайся Дэн на Муссолини. Но у этого армянина из Москвы в
башке винтиков не хватало, и благодаря этому я дома, дома!
x x x
- Теперь расскажи, что _ты_ делал все эти годы, - сказала она.
- Ничего особенного. Моя жизнь кажется мне удручающе неинтересной.
- Ну ладно, давай рассказывай. Потерял глаз, женился, дважды произвел
потомство, говоришь, что снова занялся живописью. Насыщенная жизнь,
насыщеннее не бывает!
Да, думал я, с того дня Святого Патрика, когда мы сошлись и меня
распирало от счастья и гордости, в моей жизни кое-что происходило, хотя не
много, не много. У меня было несколько забавных солдатских историй, которые
я рассказывал дружкам- собутыльникам в таверне "Кедр", рассказал и ей. У нее
была настоящая жизнь. Я собирал забавные байки. У нее был дом. Я же
почувствовать себя дома и не мечтал.
x x x
Первая солдатская история:
- Когда освобождали Париж, я решил найти Пабло Пикассо, это воплощение
Сатаны для Дэна Грегори, и убедиться, что с ним все в порядке.
Пикассо приоткрыл дверь, не снимая цепочки, и сказал, что занят, не
желает, чтобы его беспокоили. Всего в нескольких кварталах от дома еще пушки
стреляли. Пикассо захлопнул дверь и защелкнул замок.
Мерили расхохоталась и сказала:
- Может, ему было известно, какие ужасные вещи говорил о нем наш
господин и учитель. - И добавила: знай она, что я жив, она сохранила бы
фотографию из итальянского журнала, которую только мы с ней могли
по-настоящему оценить. На фотографии был коллаж Пикассо: разрезанный плакат,
рекламирующий американские сигареты. На плакате три ковбоя курят вечером у
костра, а Пикассо сложил куски так, что получилась кошка.
Из всех имеющихся на земном шаре специалистов по искусству, наверно,
только Мерили и я знали, что изрезанный плакат - работа Дэна Грегори.
Неплохая идейка, а?
x x x
- Похоже, это был единственный раз, когда Пикассо обратил хоть какое-то
внимание на одного из самых популярных американских художников, -
предположил я.
- Похоже, - согласилась она.
x x x
Вторая солдатская история:
- Я попал в плен за несколько месяцев до конца войны, - рассказал я. -
В госпитале меня подлатали и отправили в лагерь для военнопленных под
Дрезденом, где практически нечего было есть. Продовольствия в том, что
когда-то называлось Германией, не было. В лагере все отощали - кожа да
кости, кроме человека, которого мы сами выбрали делить пайки. Он никогда не
оставался с едой наедине. Мы ждали, когда ее привезут, и все тут же при нас
делилось. А он все равно почему-то выглядел сытым и довольным, а мы
превращались в скелеты. Оказывается, он потихоньку подбирал крошки и
слизывал то, что прилипало к ножу и поварешке, и наедался.
Кстати, тем же невинным способом достигают полного процветания многие
мои соседи здесь, на побережье. У них на попечении все, что еще уцелело в
этой, вообще говоря, обанкротившейся стране, поскольку они, понимаете ли,
достойны доверия. И уж будьте уверены, что-то прилипает и к их ловким
пальцам, а что уцепили, мимо рта не пронесут.
x x x
Третья солдатская история:
- Однажды вечером нас всех под охраной вывели из лагеря и погнали
