самая большая в мире, то уж в Нью-Йорке - несомненно. Но было несколько
фресок в городе, и Бог знает сколько еще в мире, которые по размеру
значительно превосходили пятьсот двенадцать квадратных футов моей
"Виндзорской".
Этим рекламным агентам хотелось думать, что у них самая большая
картина, написанная на полотне, хотя на самом деле она состояла из восьми
отдельных полотен, соединенных сзади скобами вроде заглавной буквы "С". К
тому же оказалось, что в городском музее Нью-Йорка есть три полотна, сшитых
вместе, каждое из которых имеет ту же высоту как и мое, но втрое длиннее!
Это любопытное произведение - одна из первых попыток создать что-то вроде
кино, так как оба конца полотна прикреплялись к вращающимся цилиндрам. Его
перематывали с одного цилиндра на другой. И зрители всегда видели только
небольшую часть картины. На этих лентах, напоминавших о Бромбдингнеге* были
горы, реки, девственные леса, бескрайние луга, на которых паслись бизоны, и
пустыни, где стоит наклониться - и подбирай бриллианты, рубины, золотые
слитки. Там изображались Соединенные Штаты Америки.
/* Дж. Свифт. "Путешествия Гулливера"./
В старые времена с такими движущимися картинами ездили по Северной
Европе лекторы. Их помощники постепенно перематывали картину, а они убеждали
всех способных и честолюбивых покинуть выдоенную старушку Европу и
застолбить красивые и богатые владения в Земле Обетованной, которые ничего
не стоит получить, только попроси.
И зачем настоящему мужчине сидеть дома, когда самое время грабить
девственный континент?
x x x
Я очистил восемь полотен от всех следов вероломной Сатин- Дура-Люкс,
перетянул и загрунтовал их заново и установил в амбаре, где они сияли
белизной в своей возрожденной девственности, как до превращения в
"Виндзорскую синюю 17".
Жене я объяснил, что это эксцентричное творение есть акт изгнания
несчастливого прошлого, символического возмещения ущерба, причиненного себе
и другим за время недолгой карьеры художника. И было еще одно
обстоятельство, требовавшее объяснить словами то, что словами объяснить
нельзя: как и почему картина вообще появилась на свет.
Узкий, вытянутый амбар, которому сто лет, являлся такой же органической
частью моей картины, как вся эта белизна, белизна, белизна.
Мощные прожекторы, свисающие на цепях с потолка, тоже были ее частью,
выплескивая мегаватты энергии на это белое пространство, делая его до того
белым, что и представить себе невозможно. Я установил эти искусственные
солнца, когда получил заказ на "Виндзорскую синюю 17".
- Что ты собираешься делать с этим дальше? - спросила покойная Эдит.
- Картина готова, - сказал я.
- Ты ее подпишешь?
- Это ее только испортит. Даже мушиное пятнышко ее испортит.
- У нее есть название? - спросила Эдит.
- Да, - сказал я и тут же придумал название, такое же длинное, как Пол
Шлезингер - своей книге об успешных революциях: "Я старался, но не вышло, и
тогда все очистил, а теперь вы попробуйте".
x x x
Я думал о собственной смерти и о том, что скажут обо мне, когда меня не
будет. И тогда я впервые запер амбар, но только на один засов и замок. Как
мой отец и большинство мужей, я думал, что умру раньше Эдит. Движимый
чувством жалости к себе, я составил для нее причудливую инструкцию, что
сделать сразу после моих похорон.
- Поминки устрой в амбаре, и когда тебя спросят, что это там такое
белое-белое, скажи, что это последний холст твоего мужа, хоть он и пустой. А
потом дай название.
x x x
Но первой, всего два месяца спустя, умерла она. Остановилось сердце, и
она упала на клумбу.
- Боли не было, - сказал доктор.
На ее похоронах, в полдень на кладбище Грин-Ривер, стоя у разверстой
ямы всего в несколько ярдах от могил двух других мушкетеров - Джексона
Поллока и Терри Китчена, я отчетливо, как никогда в жизни, видел свободные,
вырвавшиеся из плена непредсказуемой плоти человеческие души. Прямоугольная
дыра в земле, а вокруг нее стоят чистые и невинные неоновые трубки.
Что это было? Сумасшествие? Конечно.
Поминки мы устроили в миле отсюда, в доме ее подруги.
Муж не присутствовал!
И он не вернулся в дом, где жил так уютно и бесцельно и где его любили
без всяких на то причин треть прожитой им жизни и почти четверть двадцатого
века.
Он пошел в амбар, отпер раздвигающиеся двери, включил прожекторы. И
стал рассматривать все это белое, белое.
Потом сел в свои "мерседес" и поехал в хозяйственный магазин в
Ист-Хемптоне, где продавались вещи, необходимые художнику. Я купил все, что
только может пожелать художник, кроме того ингредиента, который ему нужно
внести самому, - души, души, души.
Продавец недавно появился в Хемптоне и не знал, кто я такой. Перед ним
стоял безымянный старик в рубашке, галстуке и костюме, сделанном на заказ
Изей Финкельштейном, старик с повязкой на глазу. Циклоп находился в
состоянии крайнего возбуждения.
- Вы художник, сэр? - спросил продавец. Ему было лет двадцать. Он еще
не родился, когда я навсегда покончил с живописью, не писал больше никаких
картин.
Уходя, я сказал ему всего одно слово: "Возрождаюсь".
x x x
Слуги покинули дом. Я снова превратился в дикого старого енота, который
все свое время проводит в амбаре или около амбара. Скользящие двери держал
прикрытыми, чтобы никто не видел, что я делаю. А делал я это шесть месяцев!
Когда закончил, купил еще пять замков с засовами и запер все накрепко.
Потом нанял новых слуг и поручил адвокату составить новое завещание, в
котором - помните? - указывалось, что меня следует похоронить в костюме от
Изи Финкельштейна, что все, чем я владею, перейдет к двум моим сыновьям при
условии, если они выполнят небольшую мою просьбу в память их армянских
предков, и что амбар следует открыть только после моего погребения.
Жизнь сыновей моих сложилась весьма благополучно, несмотря на тяжелое
детство. Как я уже говорил, фамилия у них теперь не моя, а отчима, славного
человека. Анри Стил служит в армии, он офицер по связям с гражданскими
строительными фирмами. Терри Стил - рекламный агент команды "Чикаго Бэрз",
и, так как я владею долей в команде "Цинциннати Бенгалс", мы - футбольная
семья.
x x x
Сделав все это, я решил, что могу снова поселиться в доме, обзавелся
новой прислугой и стал тем выпотрошенным тихим старичком, которому четыре
месяца назад задала свой вопрос на пляже Цирцея Берман: "Расскажите, как
умерли ваши родители".
И вот накануне отъезда из Хемптона она спросила:
- Животные, овощи и минералы? Все вместе?
- Честное слово, - сказал я. - Вместе. - А поскольку какая же может
быть картина без красителей и связующих их живых существ, растений и почвы,
никаких сомнений, что там в амбаре - все вместе.
- Так почему вы не хотите показать?
- Потому что это единственное, что я могу оставить после себя. И лучше
мне не быть рядом, когда люди начнут судить, хорошо это или плохо.
- Иначе говоря, вы трусите, - сказала она, - и трусом я вас и запомню.
Я обдумал ее слова и вдруг услышал, как говорю:
- Хорошо, пойду за ключами. А потом буду вам очень признателен, миссис
Берман, если вы отправитесь со мной.
x x x
Мы вышли во тьму, подсвеченную пляшущим перед нами лучом фонарика. Она
как-то вся обмякла, успокоилась и преисполнилась благоговения, словно юная
девушка. Я же, наоборот, весь напрягся, подтянулся, меня всего распирало от
гордости.
Сначала мы шли по дорожке из плиток, которая сворачивала к гаражу.
Потом зашагали через заросший сад, по дорожке, проделанной Франклином Кули с
его тарахтящей сенокосилкой.
Я отпер двери амбара, вошел, нашарил рукой выключатель.
- Страшно? - спросил я.
-Да.
- И мне тоже.
Напоминаю, мы стояли у крайнего правого конца картины восьми футов
высотой и шестидесяти четырех футов длиной. Когда я включу прожекторы, мы
увидим ее спресованной в некий треугольник восьми футов высотой, но только
пяти футов длиной. С этой точки невозможно понять, что это за живопись -
что, собственно на картине изображено.
Я включил свет.
Полная тишина, а потом миссис Берман ахнула в изумлении.
- Оставайтесь на месте, - скомандовал я, - и скажите, как вы ее
находите.
- Нельзя пройти вперед?
- Можно, - сказал я, - но прежде я хочу знать, как это выглядит отсюда.
- Большая ограда, - сказала она.
- Продолжайте, - сказал я.
- Очень большая ограда, невероятно высокая и длинная, а каждый кусочек
ее инкрустирован великолепными драгоценностями.
- Большое спасибо. А теперь закройте глаза и дайте руку. Я отведу вас
на середину, и вы снова посмотрите.
Она закрыла глаза и пошла за мной, не оказывая никакого сопротивления,
словно детский надувной шарик.
Мы дошли до середины - по тридцать два фута живописи и справа и слева,
- и я опять велел ей открыть глаза.
Мы стояли на краю красивой зеленой весенней долины. По точному счету,
здесь, на краю или в самой долине, вместе с нами было пять тысяч двести
девятнадцать человек. Самая крупная фигура была величиной с сигарету, самая
маленькая - с мушиное пятнышко. На краю долины около нас находились
развалины средневековой часовни, внизу тут и там виднелись крестьянские
домики. Картина была так реалистична, что напоминала фотографию.
- Где мы? - спросила Цирцея Берман.
- Мы там, где находился я, когда встало солнце в день окончания второй
мировой войны в Европе.
35
Сейчас все это собрано в моем музее. В холле обреченные на страдания
маленькие девочки на качелях, потом ранние работы первых абстрактных
экспрессионистов, а уж после всего - уж и не знаю, как назвать, словом, эта
махина в картофельном амбаре. Я открыл заколоченные двери с другого конца
амбара, и бесконечный поток посетителей двигается без толчеи вдоль этой
махины.
Многие проходят по два, а то и по три раза - не по всей выставке, а
только по амбару.
Ха!
Ни один высокоумный критик пока не появлялся. Зато некоторые
непрофессионалы и непрофессионалки спрашивают, как бы я назвал этот вид
живописи. И я отвечаю то же самое, что скажу критику, который первым
полюбопытствует взглянуть, если хоть один объявится, хотя чтото непохоже,
потому что на простых зрителей эта махина производит слишком сильное
впечатление:
- Никакая это не живопись! Туристский аттракцион, только и всего!
Всемирная выставка! Диснейленд!
x x x
Мрачный, однако, Диснейленд. Несимпатично в нем как-то.
В среднем на каждом квадратном футе картины четко выписаны десять
уцелевших во второй мировой войне. Даже самые удаленные, не больше мушиного
пятнышка фигурки, если посмотреть через линзы, которые я специально разложил
в амбаре, окажутся узниками концлагерей, или угнанными в Германию рабами,
военнопленными из разных стран, немецкими солдатами различных родов войск,
местными крестьянами с семьями, сумасшедшими, выпущенными из лечебниц, и так
далее, и так далее.
И за каждой фигуркой на картине, хотя бы самой маленькой фигуркой, -
своя военная судьба. Я для каждой сочинил историю, а потом изобразил того, с
кем она произошла. Сначала я все время находился в амбаре и каждому, кто
спрашивал, рассказывал эти истории, но вскоре устал.
- Смотрите на эту махину и сочиняйте историю сами, - говорил я,
оставаясь в доме и только указывая дорогу к амбару.
x x x
Но той ночью я с радостью рассказывал Цирцее Берман все истории,
