человеком, весьма опытным в амурных делах, прожженным космополитом!
В свою очередь я предупредил Мерили, что потерял на войне глаз и ношу
повязку, что я, увы, женат, но, похоже, семейная лодка наскочила на риф.
Боюсь, припомнив свою боевые подвиги, я еще намекнул, что от женщин у
меня на войне, как от вшей, отбою не было. Женщины на меня так и вешались -
как вши накидывались. Присказка у нас такая была: что, дескать, у
контуженных на голове "вошки в салочки гоняют".
Дрожащий от желания и распираемый тщеславием, я примчался точно в
назначенный час. Служанка повела меня по длинному прямому коридору к
ротонде. Оказалось, вся прислуга графини Портомаджьоре - сплошь женщины,
даже швейцары, и садовники. Та, что встретила меня, помнится, поразила своей
мужеподобностью, суровостью и тем, как совершенно по-военному приказала
остановиться у края ротонды.
x x x
В центре, с головы до ног облаченная в глубочайший траур по мужу, графу
Бруно, стояла Мерили.
Маски смерти не было на ее лице, но оно было до того бледно и так
сливалось с льняными волосами в неярком свете ротонды, будто вся голова
вырезана из куска старой слоновой кости.
Я был ошеломлен.
Голос ее звучал надменно и пренебрежительно:
- Итак, мой вероломный маленький армянский протеже, - сказала она, - мы
встретились снова.
28
- Держу пари, рассчитывал сразу же лечь в койку, - сказала она. Ее
слова эхом отозвались в ротонде, как будто божества под куполом шепотом
пустились в пересуды.
- Вот неожиданность, прости, - продолжала она, - сегодня мы даже и рук
друг другу не пожмем.
В грустном изумлении я покачал головой.
- За что ты так на меня сердита?
- Тогда, во время Великой депрессии, я думала, ты мой единственный на
свете, настоящий друг. А потом, когда ты свое получил, больше я о тебе и не
слышала.
- Ушам своим не верю. Ты же сама велела мне уйти, ради нас обоих. Ты
что, забыла?
- Ты, видно, был страшно рад это услышать. Сразу же смылся.
- Ну, а что, по-твоему, надо было делать?
- Подать знак, любой знак, что беспокоишься обо мне. А у тебя за
четырнадцать лет времени на это не нашлось, ни одного телефонного звонка, ни
одной открытки. А теперь ты вдруг появляешься, словно фальшивая монетка, от
которой не отделаться, и на что рассчитываешь? Рассчитываешь сразу же в
койку.
x x x
- Ты хочешь сказать, мы могли бы и дальше встречаться? - спросил я с
недоверием.
- Встречаться? Это как это -_встречаться_! - передразнила она сердито.
Гнев ее отозвался в куполе карканьем передравшихся ворон.
- По части любви у Мерили Кемп никогда не было недостатка. Отец так
любил меня, что избивал каждый день. Футбольная команда в школе так меня
любила, что после выпускного бала насиловала всю ночь. Импрессарио в варьете
"Зигфельд" до того меня любил, что заставил сделаться одной из его шлюх, не
то грозился вышвырнуть вон, да еще плеснуть кислотой в лицо. Дэн Грегори уж
так был влюблен, что спустил меня с лестницы из-за дорогих кистей, красок и
всего прочего, что я тебе посылала.
- _Что_ он сделал? - переспросил я.
И тут она рассказала мне всю правду о том, как я стал учеником Дэна
Грегори.
Я был потрясен.
- Но... но ему же нравились мои работы, разве нет? - запинаясь спросил
я.
- Нет, не нравились, - ответила она.
x x x
- Так мне первый раз из-за тебя досталось. Второй раз он избил меня
из-за тебя тогда, в день Святого Патрика, когда мы переспали и ты навсегда
исчез. Вот так, рассказывай теперь, как ты чудесно со мной обходился.
- Мне никогда еще не было так стыдно, - пробормотал я.
- А что _ты_ со мной делал, помнишь? Водил меня на эти прогулки -
глупые такие, счастливые, замечательные.
- Да, - сказал я, - помню.
- А еще ты тер ступни о ковер, а потом касался пальцем моей шеи, так
неожиданно.
- Да, - сказал я.
- И еще мы с тобой такое выкидывали, - сказала она.
- Да, тогда в каморке, когда были вместе.
Она снова взорвалась:
- Нет! Да нет же, нет! Дурак ты! Ну и дурак! Невообразимый дурак! Когда
ходили в Музей современного искусства!
x x x
- Значит, ты потерял на войне глаз, - сказала она.
- Как Фред Джонс, - говорю.
- И как Лукреция и Мария.
- А кто это?
- Моя кухарка, - сказала она, - и прислуга, которая привела тебя сюда.
x x x
- У тебя много боевых наград? - спросила она.
На самом деле их у меня было достаточно. У меня две бронзовые медали
"За отличие", и "Пурпурное сердце" - за ранение, да еще жетон -
благодарность в Президентском приказе, и Солдатская медаль, и медаль "За
образцовую службу", и Лента за участие в европейско-африканской
ближневосточной кампании с семью звездами - по числу сражений.
Больше всего я гордился Солдатской медалью, которой награждают того,
кто спас другого солдата, причем не обязательно в бою. В 1941 году в форте
Беннинг, штат Джорджия, я вел курс по технике маскировки для будущих
офицеров. Я увидел, что горит казарма, подал тревогу, потом дважды туда
входил и вынес двух солдат, которые были без сознания.
В бараке, кроме них, никого не было, да и не должно было находиться.
Они напились, и пожар начался, по-видимому, из-за их неосторожности, за что
им дали два года принудительных работ без оплаты и лишили льгот при
увольнении со службы.
Насчет медалей: Мерили я сказал, что получил то, что мне причиталось,
не больше и не меньше.
Терри Китчен, кстати, страшно завидовал моей Солдатской медали. У него
была Серебряная звезда, но он считал, что Солдатская медаль в десять раз
ценнее.
x x x
- Когда вижу человека с медалью, так бы и расплакалась, обняла его и
сказала: "Бедный ты мой, сколько ж тебе пришлось вынести, чтобы жена с
детишками спокойно жили".
И еще она сказала, что ей всегда хотелось подойти к Муссолини, у
которого орденов и медалей было столько, что места на мундире не хватало, и
спросить: "Раз вы совершили столько подвигов, как это от вас еще что-то
осталось?"
А потом она припомнила проклятую мою фразу в разговоре по телефону.
- Значит, говоришь, на войне от женщин, как от вшей, недостатка не
было? Только вычесывать успевай.
Извини, говорю, мне очень жаль, и в самом деле, напрасно я это сказал.
- Никогда раньше не слышала этого выражения, - сказала она. - Пришлось
догадываться, что оно значит.
- Да забудь ты это.
- Знаешь, что я подумала? Подумала, что тебе встречались женщины,
которые за кусок хлеба для себя и детей своих да стариков на все пойдут,
ведь мужчины или погибли, или воевали. Ну что, правильно?
- О Господи, хватит, - простонал я.
- Что с тобой, Рабо?
- Достала ты меня, вот что.
x x x
- Вообще-то не трудно было догадаться, - сказала она. - Ведь, когда
война, женщины всегда оказываются в таком положении, в этом вся штука. Война
- это всегда мужчины против женщин, мужчины только притворяются, что дерутся
друг с другом.
- Бывает, что очень похоже притворяются, - сказал я.
- Ну и что, они ведь знают, что о тех, кто лучше других притворяется,
напишут в газетах, а потом они получат медали.
x x x
- У тебя обе ноги свои или есть протез?
- Свои.
- А Лукреция, служанка, которая тебе дверь открыла, потеряла и глаз и
ногу. Я думала, может, и ты потерял ногу.
- Бог миловал.
- Так вот. Однажды утром Лукреция пошла к соседке, которая накануне
родила, отнести два свежих яичка, надо было через луг перейти. И она
наступила на мину. Чья это была мина, неизвестно. Известно только, что это
мужских рук дело. Только мужчина способен придумать и закопать в землю такую
остроумную штучку. Прежде, чем уйдешь, попробуй уговорить Лукрецию показать
тебе все медали, которыми она награждена.
И добавила:
- Женщины ведь ни на что не способны, такие тупые, да? И в землю они
только зерна закапывают, чтобы выросло что-нибудь съедобное или красивое. И
ни в кого гранатой не запустят, разве что мячом или свадебным букетом.
Окончательно сникнув, я сказал:
- Хорошо, Мерили, ты своего добилась. В жизни не чувствовал себя
ужаснее. Надеюсь, Арно достаточно глубока, вот возьму и утоплюсь. Позволь
мне вернуться в гостиницу.
- Оставь пожалуйста, - сказала она. - По-моему, я просто заставила тебя
посмотреть на собственную персону так, как все мужчины смотрят на женщин.
Если это мне удалось, то очень хотела бы, чтобы ты остался на обещанный чай.
Кто знает? А вдруг мы опять станем друзьями?
29
Мерили привела меня в маленькую уютную библиотеку, в которой, по ее
словам, размещалась собранная ее покойным мужем огромная коллекция
порнографических книг по гомосексуализму. Я полюбопытствовал, куда же книги
делись, и оказалось, она продала их за немаленькую сумму, а деньги разделила
между своими слугами - все они женщины, все так или иначе серьезно
пострадали во время войны.
Мы расположились друг против друга в чересчур мягких креслах за
кофейным столиком. Дружелюбно мне улыбнувшись. Мерили сказала:
- Так-так, мой юный протеже, ну, как дела? Давненько не виделись.
Семейная лодка, говоришь, наскочила на риф?
- Прости, не надо было мне этого говорить. Вообще ничего не надо было
говорить. Я как наркотика нанюхался.
Чай с петифурами подала служанка, у которой вместо ладоней были
стальные зажимы. Мерили что-то бросила ей по-итальянски, та рассмеялась.
- Что ты сказала?
- Что твоя семейная лодка разбилась о риф.
Женщина с зажимами ответила Мерили, и я попросил перевести.
- Она говорит, чтобы в следующий раз ты женился на мужчине. Муж держал
ее ладони в кипятке, чтобы выпытать, с кем она спала, пока он был на фронте.
А спала она с немцами, потом, кстати, с американцами. И началась гангрена.
x x x
В уютной библиотеке над камином висела картина, написанная в манере
Дэна Грегори, я о ней уже упоминал, - подарок Мерили от жителей Флоренции,
на картине - ее покойный муж граф Бруно, отказывающийся завязать глаза перед
расстрелом. На самом деле было не совсем так, сказала она, но _совсем_так_
никогда ведь не бывает. И тут я спросил, как случилось, что она стала
графиней Портомаджьоре, владелицей роскошного палаццо, богатых поместий на
севере и всего остального.
И Мерили мне рассказала: она с Грегори и Фредом приехали в Италию до
вступления Соединенных Штатов в войну против Германии, Италии и Японии, и
принимали их как больших знаменитостей. Их приезд считался блестящим
пропагандистским успехом Муссолини: еще бы, ведь это "величайший
американский художник, известнейший авиатор и неотразимо прекрасная,
талантливая актриса Мерили Кемп" - так дуче называл нас и говорил, что "мы
прибыли, чтобы принять участие в духовном, физическом и экономическом
итальянском чуде, которое на тысячелетия станет образцом для всего мира".
Пропаганда так с ними носилась, что пресса и общество принимали Мерили
с почестями, достойными великой актрисы.
- Вот так, внезапно из туповатой, легко доступной девки я превратилась
в жемчужину в короне нового римского императора. Дэн и Фред, надо сказать,
пришли в замешательство. Им ничего не оставалось, как относиться ко мне с
уважением на публике, вот уж я повеселилась! Ты же знаешь, Италия совершенно
помешана на блондинках, и где бы мы ни появлялись, первой входила я, а они
шли позади, вроде моей свиты.
И я как-то без всяких хлопот выучила итальянский. Вскоре говорила
гораздо лучше Дэна, хотя он еще в Нью-Йорке брал уроки итальянского. Фред
