Курт Воннегут.
Синяя борода
Перевод: Л. Дубинской и А. Зверева
OCR: Д.Соловьев
----------------------------------------------------------------------------
ОТ АВТОРА
Это роман, но это и трюк, вымышленная автобиография. Не надо
воспринимать книгу как серьезную историю абстрактного экспрессионизма,
первого значительного направления живописи, зародившегося в Соединенных
Штатах Америки. Это история того, как я воспринимаю разные вещи. Не более
того.
Рабо Карабекяна никогда не существовало, равно как Терри Китчена,
Цирцеи Берман, Пола Шлезингера, Дэна Грегори, Эдит Тафт, Мерили Кемп и всех
остальных персонажей этой книги. Что касается реально существовавших, притом
знаменитых людей, которые мною упомянуты, то я не заставил их делать ничего
такого, чего они не сделали бы, попав в подобные обстоятельства.
Позвольте заметить, что многое в книге - реакция на непомерные цены,
которые в уходящем столетии платили за произведения искусства.
Фантастическая концентрация банкнот дала возможность некоторым людям и
организациям материально стимулировать кое-какие человеческие шалости с
неуместной и потому огорчительной серьезностью. Я имею в виду не только
детскую мазню, выдаваемую за искусство, но и прочие ребяческие забавы -
когда взрослые, как дети, носятся, прыгают или мяч гоняют.
Или пляшут.
Или распевают песни.
Мы для того и существуем, чтобы помочь друг другу справиться со всем
этим, как это ни назови.
Доктор Марк Воннегут
(из письма автору, 1985 г.)
----------------------------------------------------------------------------
СИНЯЯ БОРОДА
Автобиография Рабо Карабекяна
(1916-1988)
Посвящаю свою книгу Цирцее Берман. Что тут
еще пояснять?
Р.К.
1
Поставив точку в своем жизнеописании, я счел благоразумным бегло
пройтись по написанному обратным ходом, и, вернувшись к началу, к моей, так
сказать, входной двери, приношу извинения прибывающим гостям: "Я обещал вам
автобиографию, но кое-что пошло не так, пока я ее стряпал. В результате
биография оказалась еще и дневником минувшего беспокойного лета! Но если
понадобится, можно в любой момент послать за пиццей. Входите же, входите".
x x x
Я - бывший американский художник Рабо Карабекян, человек с одним
глазом. Я родился в Сан-Игнасио, штат Калифорния, в 1916 году в семье
эмигрантов. За эту автобиографию я принимаюсь спустя семьдесят один год. Для
непосвященных в древние тайны арифметики: сейчас, стало быть, 1987 год.
Я не родился циклопом. Левого глаза я лишился незадолго до конца второй
мировой войны в Люксембурге, командуя взводом саперов, которые - вот
любопытно! - в гражданской жизни были художниками разных направлений.
Вообще-то мы занимались маскировкой, но в то время пришлось сражаться за
свою жизнь как самой обычной пехоте. Взвод сформировали сплошь из
художников, поскольку кому-то из армейских пришло в голову, что по части
маскировки художники - то, что надо.
И правильно: мы были то, что надо! То, что надо! Как мы дурили немцев
нашими мистификациями. Они и понять не могли, что для них представляет
опасность в нашем расположении, а что нет. Да к тому же нам и жить
позволялось как художникам, чихать мы хотели на форму да на всякие эти
военные ритуалы. Нас никогда не включали в обычное войсковое соединение,
такое, как дивизия или там даже корпус. Приказы нам отдавал непосредственно
Главный штаб Объединенных экспедиционных сил, который приписывал нас то
одному генералу, то другому, а они уже были наслышаны о том, как мы
противника сбиваем с толку. Генерал этот ненадолго становился нашим
патроном, снисходительно держался, почти всегда восторгаясь нами, и в конце
концов испытывал признательность.
И мы были нарасхват.
Поскольку в армию я записался и стал лейтенантом за два года до
вступления Соединенных Штатов в войну, то к концу ее должен бы бы получить
звание подполковника, не меньше. Но, дослужившись до капитана, я сам
отказался от повышений - не хотел расставаться со своей славной семьей из
тридцати шести человек. Это был первый мой опыт с такой большой семьей.
Второй возник после войны, когда я сблизился с теми американскими
художниками, которые теперь вошли в историю искусства как основатели
абстрактного экспрессионизма. И не только сблизился, но и ни в чем им не
уступал.
x x x
У матери моей и отца там, в Старом Свете, семьи были побольше, чем эти,
и уж конечно, у них в семьях все друг с другом в кровном родстве состояли.
Родственников они потеряли во время резни, когда Турецкая империя уничтожила
около миллиона своих армянских подданных, которых объявила предателями по
двум причинам: во-первых, они были умные и грамотные, а во-вторых, у многих
имелись родичи по ту сторону границы с врагом, с Русской империей.
Тогда бьша эпоха империй. Да и сейчас тоже, если разобраться.
x x x
Германская империя, союзник турецкой, послала беспристрастных военных
наблюдателей оценить, сколько народу погибло в первый на столетие геноцид -
слово, которого тогда еще не существовало ни на одном языке. Теперь всем
известно, что такое геноцид, это тщательно продуманная операция с целью
уничтожения каждого представителя определенного подсемейства рода
человеческого, будь то мужчина, женщина или ребенок.
Столь грандиозные планы требуют решения чисто технических задач: как
дешево и быстро убить такую массу крупных, хорошо соображающих животных, да
чтобы никто не удрал, а потом еще ликвидировать горы мяса и костей. Турки,
поскольку были в этом деле пионерами, не имели навыков для действительно
большого бизнеса и не располагали необходимыми техническими средствами. Зато
не пройдет и четверти века, как немцы великолепно продемонстрируют и то и
другое. А турки просто хватали подряд всех армян, какие попадутся, когда
обшаривали дома, или прочие места, где армяне работали, отдыхали, играли,
молились, учились и так далее, а затем выгоняли их в чистое поле, оставив
без еды, питья и крова, и избивали до смерти или палили, пока никого в живых
не останется. А уж ликвидировали беспорядок, довершая дело, собаки, коршуны,
грызуны разные и совсем под конец - черви.
Мать, которая тогда еще не была моей матерью, только прикинулась
мертвой среди трупов.
Отец, который тогда еще не был ее мужем, школьный учитель, спрятался в
уборной за школой и так вот среди дерьма и пересидел, пока солдаты не ушли.
Уроки уже кончились, и мой будущий отец, как он мне рассказывал, сидел в
школе один, сочинял стихи. Услышав, что идут солдаты, он сразу понял, зачем.
Отец так и не увидел, как убивали. Мертвая тишина в деревне, единственным
обитателем которой он, с ног до головы перемазанный дерьмом, остался с
наступлением ночи, была для него самым жутким воспоминанием о резне.
x x x
Хотя воспоминания матери о событиях в Старом Свете были еще ужаснее,
ведь она побывала прямо там, где людей забивали как скот, приехав в Америку,
она сумела каким-то образом о резне больше не думать, ей очень тут у нас
понравилось, и у нее пробудились мечты о счастливой семейной жизни.
А вот у отца - нет.
x x x
Я вдовец. Моя жена, вторая моя жена, урожденная Эдит Тафт, умерла два
года назад. Она оставила мне в Ист-Хемптоне на Лонг- Айленде, прямо у
океана, этот дом из девятнадцати комнат, которым владели три поколения ее
семьи из Цинциннати, штат Огайо, они по происхождению из англосаксов. Вот уж
не думали ее предки, что дом достанется человеку с таким экзотическим именем
- Рабо Карабекян.
Может, их призраки здесь и появляются, но ведут они себя -
епископальное воспитание - до того деликатно, что до сих пор никому еще не
попались на глаза. Но если бы мне случилось столкнуться с одним из них на
парадной лестнице и он или она указали бы мне, что я не имею права на этот
дом, я ответил бы: "Вините Статую Свободы".
x x x
Покойная Эдит и я прожили душа в душу двадцать лет. Она была внучатой
племянницей Уильяма Говарда Тафта, двадцать седьмого президента Соединенных
Штатов и десятого главного судьи Верховного суда. Она была вдовой спортсмена
и директора коммерческого банка из Цинциннати Ричарда Фербенкса-младшего,
потомка Чарльза Уоррена Фербенкса, сенатора Соединенных Штатов от Индианы, а
затем вице-президента при Теодоре Рузвельте.
Мы познакомились задолго до смерти ее мужа, когда я уговорил ее (и его
тоже, хотя это бьшо ее имущество) сдать мне под студию пустовавший амбар для
картофеля. Они, конечно, не были фермерами и отродясь картофелем не
занимались. Просто купили у соседа- фермера участок подальше от берега,
примыкавший к их владениям с севера, - не хотели, чтобы на нем что-то
выращивали. Вот как появился картофельный амбар.
Сблизились мы с Эдит только после смерти ее мужа, а к тому времени моя
первая жена Дороти с двумя нашими сыновьями Терри и Анри ушла от меня. Я
продал наш дом в поселке Спрингс, шесть миль к северу отсюда, и амбар стал
не только моей студией, но и домом.
Это странное обиталище, кстати, не видно из самого особняка, где я
сейчас пишу.
x x x
У Эдит не было детей от первого брака, и было уже поздно их иметь,
когда по моей милости из миссис Ричард Фербенкс-младшей она превратилась в -
жуть какая! - миссис Рабо Карабекян.
Вот и получилась крохотная семья, занимающая громадный дом с двумя
теннисными кортами, плавательным бассейном, да еще каретный сарай, да
картофельный амбар, да триста ярдов собственного пляжа на Атлантическом
побережье.
Казалось бы, мои сыновья Терри и Анри Карабекян, которых я назвал
одного в честь моего лучшего друга, покойного Терри Китчена, а другого - в
честь художника, которому мы с Терри больше всего завидовали, Анри Матисса,
могли приезжать сюда со своими семьями. У Терри уже два сына. У Анри дочь.
Но они со мной не разговаривают.
- Ну и пусть! Ну и пусть! - Глас вопиющего в лакированной пустыне.
- Наплевать!
Нервы не выдержали, простите.
x x x
Природа наделила Эдит благословенным даром материнства, хлопотуньей она
была неуемной. Не считая слуг, жило нас в доме всего-то двое, но вот сумела
она наполнить этот громоздкий викторианский ковчег любовью, и радостью, и
уютом, своими руками созданным. Хотя всю жизнь она была уж никак не из
бедных, а ведь возилась на кухне вместе с кухаркой, в саду с садовником,
сама всю провизию закупала, кормила птичек, животных, которых мы держали, да
еще диким кроликам, белочкам и енотам от нее перепадало.
А еще у нас часто устраивались вечеринки, и приезжали гости, которые
жили неделями - в основном ее друзья и родственники. Я уже говорил, как
обстояли и обстоят дела с моими немногочисленными кровными родственниками,
моими потомками, которые порвали со мной. А что до искусственных, которые в
армии появились, так многие из них погибли в том небольшом сражении, когда я
сам лишился глаза и попал в плен. Тех, кто уцелел, я с тех пор не видел и
про них ничего не слышал. Может, не так они меня и любили, как я их полюбил.
Такое бывает.
Из моей второй искусственной семьи абстрактных экспрессионистов теперь
уж мало кто в живых остался: кого старость прикончила, кто сам себя -
причины разные. Немногие оставшиеся, как и мои кровные родственники, больше
со мной не разговаривают.
- Ну и пусть! Ну и пусть! - Глас вопиющего в лакированной пустыне.
- Наплевать!
Нервы не выдержали, простите.
