которым я командовал, он описал во всех подробностях. Знал, какое нам дали
задание, когда союзники выбили немецкую авиацию с неба и отпала
необходимость в нашей роскошной маскировке, которой мы немцам голову
морочили. Задание нам дали - все равно что детей в лавку Деда Мороза
запустить: поручили заниматься оценкой и составлением каталога трофейных
произведений искусства.
Человек этот писал, что служил в штабе Верховного главнокомандующего
Объединенных сил союзников и я время от времени имел с ним дело. По его
мнению я присвоил кое-какие шедевры, которые должны быть возвращены законным
владельцам в Европе. А я, из опасения, что против меня возбудят судебный
процесс, запер шедевры в амбар.
Ошибается.
x x x
Да, он ошибается насчет запертого в амбаре. Надо сказать, чуточку он не
прав и насчет того, что я воспользовался возможностями моей необычной
военной службы. Никаких ценностей, которые передавали нам подразделения,
захватившие их, я украсть не мог. Я был обязан выдать расписку, а кроме
того, нас регулярно контролировали ревизоры из финансовой службы.
Но в наших поездках через пограничные линии мы и правда сталкивались с
людьми, которые, находясь в отчаянном положении, продавали произведения
искусства. И кое-какие прекрасные вещи мы купили - за бесценок.
Никто из моего взвода не приобрел полотен старых мастеров или
произведений, которые явно были из церквей, музеев или выдающихся частных
собраний. Я по крайней мере думаю, что никто. Не могу поручиться, конечно. В
мире искусства, как и всюду, ловкач остается ловкачом, а вор вором.
Но о себе скажу, что я действительно купил у частного лица недописанный
набросок углем, который показался мне похожим на Сезанна - потом его
подлинность была установлена. Сейчас он находится в постоянной экспозиции
род-айлендской школы рисования. А еще я купил любимого своего Матисса у
вдовы, которая рассказала, что картина досталась ее мужу в подарок от самого
художника. Раз уж на то пошло, мне подсунули фальшивого Гогена, и поделом.
Приобретения свои я отправлял на хранение единственному человеку,
которого знал и которому мог доверять во всех Соединенных Штатах Америки,
Сэму By, владельцу китайской прачечной в Нью-Йорке, - он одно время работал
поваром у моего учителя, иллюстратора Дэна Грегори.
Вообразите только - сражаться за страну, где единственный штатский,
которого вы знаете, - китаец из прачечной!
И вот однажды меня с моим взводом художников бросили на передовую,
сдержать, если сумеем, последнее крупное наступление немцев.
x x x
Но ни одной из тех картин в амбаре нет, да и вообще я ими больше не
владею. Вернувшись с войны, я все их продал, и это дало мне возможность
вложить недурненькую сумму в акции фондовой биржи. От юношеской мечты стать
художником я отказался. Пошел на курсы бухгалтерского дела, экономики,
делового законодательства, маркетинга и т.д. при Нью-Йоркском университете.
Я собрался стать бизнесменом.
Вот что я думал о себе и об искусстве: я могу в мельчайших подробностях
передать на полотне все, что вижу, если запасусь терпением и хорошими
кистями и красками. В конце концов, я же был способным учеником самого
дотошного иллюстратора нашего столетия Дэна Грегори. Но то, что делал он и
могу делать я, делает и фотокамера. И я понимал, что та же мысль заставила
импрессионистов, кубистов, дадаистов, сюрреалистов и прочих "истов"
предпринять щедро вознагражденные усилия с целью создания хороших картин,
которых не повторят ни камера, ни художники вроде Дэна Грегори.
Я пришел к выводу, что воображение у меня заурядное, то есть никакое, я
могу быть только относительно хорошей камерой. Поэтому мне не стоит
заниматься серьезным искусством, а лучше выбрать другое, более обычное и
доступное поле деятельности: деньги. И я из-за этого не расстроился.
Наоборот, вздохнул с облечением!
Но поболтать об искусстве я все же любил, и хотя не мог писать картин,
разбирался в них не хуже других. И вот, слоняясь вечерами по барам около
Нью-Йоркского университета, я без труда сошелся с несколькими художниками,
которые считали, что почти обо всем судят правильно, но не надеялись, что их
поймут и признают. В разговорах я никому из них не уступал. И в выпивке
тоже. А главное, в конце вечера я мог оплатить чек, благодаря деньгам,
заработанным на бирже, небольшому пособию, которое выдавало правительство на
время учебы в университете, и пожизненной пенсии от благодарной американской
нации за то, что я отдал один глаз, защищая Свободу.
Настоящие художники считали меня бездонным кладезем. Я мог заплатить не
только за выпивку, но и за квартиру, сделать первый взнос при покупке
машины, рассчитаться за аборт подружки - и жены, впрочем, тоже. В общем,
платил за все. Сколько бы денег им ни понадобилось, неважно, на что, всегда
можно было перехватить у толстосума Рабо Карабекяна.
x x x
Так я покупал друзей. На самом деле кладезь мой не был бездонным. К
концу месяца они выбирали из него все. Но потом колодец - он же неглубокий -
снова заполнялся.
В жизни, как на ярмарке. Мне, конечно, нравилось их общество - прежде
всего по той причине, что они относились ко мне так, словно я тоже художник.
Я был для них своим. Новая большая семья, заменившая мой исчезнувший взвод.
И они рассчитывались со мной не только дружеским отношением. Они, как
могли, покрывали долги своими картинами, которых, заметьте, никто не
покупал.
x x x
Чуть не забыл: я был тогда женат, и жена была беременна. Дважды была
она беременна стараниями несравненного любовника Рабо Карабекяна.
Стучу на машинке, только что вернувшись с прогулки у бассейна, где я
спросил Селесту с приятелями, которые вечно толкутся у этого излюбленного
подростками спортивного сооружения, слышали ли они про Синюю Бороду? Я
собирался упомянуть про Синюю Бороду в своей книге. И хотел выяснить, надо
ли объяснять юным читателям, кто такой Синяя Борода.
Никто не знал. Раз уж зашел разговор, я заодно спросил, знакомы ли им
имена Джексона Поллока, Марка Ротко, Терри Китчена, а также Трумена Капоте,
Нельсона Олгрена, Ирвина Шоу и Джеймса Джойса, которые вошли не только в
историю искусства и литературы, но и в историю Хемптона. Никого они не
знают. Это к вопросу о бессмертии через служение музам.
Значит, так: Синяя Борода - персонаж старинной детской сказки, и за
ним, возможно, стоит история жившего когда-то человека из знатного рода,
жуткого типа. В сказке он все время женится. Женившись в очередной раз,
приводит новую молоденькую жену, совсем еще девочку, в свой замок. Говорит,
что она может входить во все комнаты, кроме одной, и показывает ей запертую
дверь.
Синяя Борода то ли плохой, то ли, скорее, великий психолог - каждая
новая жена только о том и думает, что же там такое, в этой комнате. И
пытается заглянуть туда, решив, что мужа нет дома, но он тут как тут.
Хватает он ее как раз в тот момент, когда она стоит на пороге и в ужасе
разглядывает трупы своих предшественниц, которых он всех до единой, кроме
самой первой, убил за то, что они в эту комнату заглядывали. Первую он убил
за что-то другое.
x x x
Так-то. А из всех, кто знает о запертом картофельном амбаре, тайна его
особенно невыносима для Цирцеи Берман. Она все время пристает ко мне, чтобы
я сказал, где ключи от амбара, а я все повторяю, что они в золотом ларце,
зарытом у подножия Арарата.
Последний раз, когда она о них спросила, пять минут назад, я сказал:
- Послушайте, думайте о чем-нибудь другом, о чем угодно. Для вас я -
Синяя Борода, и это моя запрещенная комната, поняли?
6
Вопреки сказанному о Синей Бороде, трупов в моем амбаре нет. Первая из
двух моих жен - ею была и остается Дороти - вскоре после нашего развода
снова вышла замуж, и надо же! - по общему мнению, удачно. Теперь она вдова,
дом у нее не побережье в Сарасоте, штат Флорида. Второй ее муж был умелым и
энергичным страховым агентом - об этой же профессии подумывали после войны и
мы с Дороти. Теперь у Дороти и у меня по собственному пляжу: каждого к
своему берегу прибило.
Вторая моя жена, незабвенная Эдит, похоронена недалеко отсюда, на
кладбище Грин-Ривер, где, надеюсь, похоронят и меня, ее могила всего в
нескольких ярдах от надгробий Джексона Поллока и Терри Китчена.
Если я и убил кого-нибудь на фронте, а это могло произойти, то только
за несколько секунд до того, как осколок шального снаряда контузил меня,
вырвал глаз и я потерял сознание.
x x x
Мальчишкой, еще с двумя глазами, я рисовал лучше всех учеников паршивых
государственных школ Сан-Игнасио, хоть и не велика честь. Учителя поражались
и говорили родителям, что, может быть, мне стоит выбрать ремесло художника.
Но совет казался родителям совершенно непрактичным, и они просили
учителей больше не вдалбливать это мне в голову. Художники, считали они,
живут в нищете и умирают, не дождавшись признания своих работ. В общем, они,
конечно, были правы. Полотна художников, которые практически всю жизнь
прожили в крайней бедности, сейчас, когда их нет в живых, самые ценные в
моей коллекции.
Если художник хочет по-настоящему взвинтить цены на свои картины, совет
ему могу дать только один: пусть руки на себя наложит.
x x x
Но в 1927 году, когда мне было одиннадцать, и я, между прочим, уже
делал успехи в ремесле, обещая, как и отец, стать хорошим сапожником, мама
прочла об одном американском художнике, который зарабатывал огромные деньги,
как кинозвезды и магнаты, и дружил с самыми знаменитыми кинозвездами и
магнатами, и у него была яхта, и конный завод в Виргинии, и дом на побережье
в Монтоке, недалеко отсюда.
Позже, хотя и не намного - ведь через год она умерла, мама рассказала,
что и не подумала бы читать статью, если бы не фотография художника на его
яхте. Яхта называлась "Арарат" - название горы, такой же святой для армян,
как Фудзияма для японцев.
Он, конечно, армянин, подумала мать и оказалась права. В статье
рассказывалось, что настоящее имя художника Дан Грегорян, родился он в
Москве, в семье объездчика лошадей, а обучался у главного гравера Русского
императорского монетного двора.
В Америку он приехал в 1907 году, не как беженец, спасающийся от
геноцида, а как обычный эмигрант, поменял имя на Дэн Грегори и занялся
иллюстрациями журнальных рассказов, а также рисунками для рекламы и для
детских книг. Автор статьи утверждал, что Дэн Грегори, вероятно, самый
высокооплачиваемый художник в амери- канской истории.
Думаю, что так и обстоит дело с Дэном Грегори, или Грегоряном, как
всегда мои родители называли его, - надо только подсчитать его заработки в
двадцатые годы, и особенно во времена Великой депрессии, да перевести на
сегодняшние обесцененные доллары. Живой или мертвый, Грегори, наверно, по
сей день остается чемпионом.
x x x
В отличие от отца, мать все понимала про Соединенные Штаты. Она
уловила, что самая неотвязная американская болезнь - одиночество, даже люди,
занимающие высокое положение, часто страдают от него, а потому способны
проявлять редкую отзывчивость к симпатичным незнакомцам, если те держатся
дружелюбно.
И вот она мне говорит, а я ее просто не узнаю, до того лицо у нее
хитрое, ну как у колдуньи:
- Ты должен написать этому Грегоряну. Только обязательно напиши, что ты
тоже армянин. Напиши, что тоже хочешь стать художником, хочешь хоть немного
быть похожим на него и считаешь его величайшим художником в мире.
