оставим! И поделом! Ведь они - ничто, а мы - все.
Толпы, которым приходилось нас пропускать, чтобы мы их не раздавили,
состояли из фермеров с семьями, с пожитками, кое-как сваленными на старых
грузовиках. Ураганы или банки отняли у них хозяйство столь же беспощадно,
как во времена их дедушек и бабушек конница Соединенных Штатов согнала с
этих же земель индейцев. Где они теперь, эти развеянные ветром фермеры?
Кормят рыб на дне Мексиканского залива?
Эти разоренные белые индейцы на железнодорожных переездах давно мне
знакомы. Много их проходило через Сан-Игнасио, спрашивая таких, как мы с
отцом, или даже безучастных индейцев лума, не знаем ли мы, кому нужны
работники на любую работу.
В середине ночи Фред Джонс разбудил меня от железнодорожного сна.
Сказал, что мистер Грегори хочет меня видеть. Не нашел ничего странного в
том, что я сплю на полу. Когда я открыл глаза, кончики его ботинок были в
дюйме от моего носа.
Ботинки сыграли очень важную роль в истории славного рода Карабекянов.
x x x
Фред привел меня к той самой лестнице, с которой скатилась Мерили и
которая вела в святая святых - в студию. Наверху - темнота. Подниматься туда
мне предстояло в одиночестве. Воображение могло легко нарисовать наверху
петлю виселицы, качающуюся над застекленным световым люком.
Я поднялся. Остановился на верхней площадке и в полутьме различил нечто
невообразимое: шесть свободно стоящих каминов или печей с вытяжными трубами,
и в каждом пылает уголь.
Позвольте объяснить то, что я увидел, с точки зрения архитектуры.
Видите ли, Грегори купил три типичных нью-йоркских особняка, каждый в три
окна, пятиэтажных, длиной пятьдесят футов, с двумя каминами на каждом этаже.
Я думал, что у него один дом, тот, с дубовой дверью и Горгоной, тронутой
ярью. И не был готов к перспективе, открывшейся на последнем этаже; своей
протяженностью она, казалось, нарушала все законы пространства и времени. В
нижних этажах, включая цокольный, Грегори соединил три дома - дверьми и
арками. А на верхнем - разобрал все разделяющие стены, продольные и
поперечные, полностью оставив только шесть свободно стоящих каминов.
x x x
В ту ночь освещали студию только шесть каминов да светлые полосы -
зебра - на потолке. Полосы были от света уличных фонарей, который лентами
падал через девять окон, выходивших на Восточную 48-ю стрит.
Где же был Дэн Грегори? В первый момент я его не заметил. Неподвижный,
безмолвный и бесформенный в длинном черном халате, он ссутулился на
верблюжьем седле, перед камином, спиной ко мне, в центре, футах в двадцати
от входа. Прежде, чем я понял, где он, я различил предметы на каминной
доске. Они одни и белели в этой пещере. Восемь человеческих черепов, октава,
расположенная в порядке размеров, от детского до прадедушкиного - эдакая
маримба каннибалов.
Было и своеобразное музыкальное сопровождение - монотонная фуга для
горшков и тазов, расставленных справа от Грегори под одеялом из тающего
снега.
x x x
"Кер-планк". Тишина. "Плинк-панк". Тишина. "Плооп". Тишина. Так напевал
люк, а я всматривался в самый бесспорный шедевр Дэна Грегори - студию,
единственное его творение, которое захватывало оригинальностью.
Простое перечисление предметов, составлявших этот шедевр, - оружия,
инструментов, идолов, икон, шляп, шлемов, моделей кораблей и самолетов,
чучел животных, включая крокодила и стоящего на задних лапах белого медведя,
- ошеломляло. Но вдобавок представьте себе пятьдесят два зеркала, от самого
старинного до современных, самой разной формы, причем многие висели в
неожиданных местах, под немыслимыми углами, бесконечно умножая фигуру
потрясенного наблюдателя. Здесь, на площадке лестницы, где Дэн Грегори
оставался невидимым, себя я видел повсюду!
Знаю точно, зеркал было пятьдесят два, на следующий день я их
пересчитал. В мои обязанности входило еженедельно протирать некоторые из
них. С других не разрешалось смахивать пыль под страхом смерти, сказал мой
хозяин. Никто не мог изобразить, как выглядит предмет в пыльном зеркале,
лучше Дэна Грегори.
Он заговорил и слегка развернул плечи, тут только я его и увидел.
- Меня тоже нигде никогда особенно не ждали, - произнес он с тем
идеальным британским выговором, которым пользовался всегда, по-другому он
говорил только ради забавы.
- Знаешь, мне вот что очень пошло на пользу, - добавил он, - мой
учитель без конца шпынял меня, и вот смотри, кем я стал.
x x x
По словам Грегори, отец, объездчик лошадей, чуть не убил его еще
младенцем - терпеть не мог его плача.
- Когда я плакал, он был способен на все, лишь бы я заткнулся. Сам-то
он был еще мальчишка, в таком возрасте трудно помнить, что ты отец. Сколько
тебе лет?
- Семнадцать, - выдавил я свое первое слово.
x x x
- Отец был только на год старше тебя, когда я родился, - говорил
Грегори. - Если начнешь совокупляться сейчас, то к восемнадцати годам у тебя
тоже будет вопящий младенец, здесь, вдали от дома, в огромном городе.
Конечно, думаешь покорить Нью- Йорк своим умением рисовать? Ладно, мой отец
тоже думал покорить Москву своим умением объезжать лошадей, но обнаружил,
что все по части лошадей поляки к рукам прибрали, а ему выше помощника
конюха не прыгнуть. Матушку он похитил из семьи, когда ей было шестнадцать
лет, ничего, кроме семьи она не знала, а он задурил ей голову болтовней о
том, как быстро они в Москве разбогатеют и станут знаменитыми.
Он поднялся и посмотрел на меня. Я так и стоял, не шелохнувшись, на
верхушке лестницы. Новые резиновые набойки, которые я поставил на старые
разбитые башмаки, свисали за край ступени, настолько не хотелось мне входить
в это ошеломляюще странное, в десятках зеркал отраженное помещение.
В темноте, в черном халате Грегори был только голова и руки. Голова
изрекла:
- Я родился в конюшне, как Иисус Христос, и кричал вот так, послушай. -
И из его глотки вырвался душераздирающий вопль, подражание крику нежеланного
младенца, удел которого кричать и кричать.
Волосы у меня встали дыбом.
12
Когда Дэну Грегори, или Грегоряну - под этим именем жил он Старом
Свете, - было пять лет, жена художника Бескудникова, который гравировал
клише для императорских облигаций и бумажных денег, отобрала его у
родителей. Не то чтоб она его любила - просто пожалела беспризорного
чесоточного зверька, ведь с ним так жестоко обращались. И сделала то же, что
делала с бездомными кошками и собаками, которых иной раз притаскивала в дом,
- отдала мальчишку на попечение слуг: пусть отмоют и воспитывают.
- Слуги ее относились ко мне так же, как мои к тебе, - сказал Грегори.
- Просто лишняя работа, все равно что выгребать золу из печей, мыть ламповые
стекла, выбивать ковры.
По его словам, он наблюдал, как удается выжить кошкам и собакам, и
поступал так же.
- Животные почти все время проводили в мастерской Бескудникова, позади
дома, - рассказывал он. - Ученики и работники ласкали их и подкармливали, ну
и я туда потянулся. Но я мог делать такое, чего животные не могли. Усвоил
все языки, на которых говорили в мастерской. Сам Бескудников учился в Англии
и во Франции и любил давать указания помощникам то на одном, то на другом
языке, не задумываясь, понимают они или нет. Вскоре я уже стал нужен, потому
что мог перевести слова хозяина. Польский, русский я знал и без того -
выучился у слуг.
- И армянский, - предположил я.
- Нет, - ответил он. - У своих пропойц-родителей я научился только
вопить, как осел, и верещать, словно обезьяна, - да еще выть волком.
Рассказывал, что он старался освоить все, чем занимались в мастерской,
и, как и я, обладал уникальной способностью моментально улавливать сходство.
- К десяти годам меня сделали учеником. К пятнадцати, - продолжал он, -
всем стало очевидно, что у меня талант. Даже Бескудников почувствовал угрозу
себе, поэтому дал мне задание, которое все считали невыполнимым. Он обещал
перевести меня в подмастерья, если я от руки нарисую рублевую купюру - лицо
и изнанку - так, что ее примут за настоящую торговцы на рынке, а у них глаз
острый.
Грегори усмехнулся.
- В те времена фальшивомонетчиков вешали как раз там, на рыночной
площади.
x x x
Шесть месяцев потратил юный Грегорян на банкноту, и все работавшие в
мастерской сочли ее безупречной. А Бескудников сказал, что это детский
лепет, и разорвал ее на мелкие кусочки.
Грегорян сделал рубль еще лучше, снова провозившись шесть месяцев.
Бескудников заявил, что вторая банкнота вышла еще хуже первой, и бросил
бумажку в огонь.
В третий раз Грегорян бился над своим рублем целый год и сделал его еще
лучше. Все это время он, разумеется, исполнял свои обычные обязанности по
мастерской и по дому. Кончив третью подделку, он положил ее в карман. А
вместо нее показал Бескудникову настоящий рубль, с которого копировал.
Как он и ожидал, старик опять поднял его на смех. Но прежде, чем
Бескудников успел уничтожить рубль, Грегорян выхватил у него банкноту и
побежал на рынок. Там на этот, настоящий рубль он купил коробку сигар, да
еще заверил табачника, что рубль уж точно настоящий, ведь он из мастерской
императорского денежного гравера Бескудникова.
Бескудников пришел в ужас, когда мальчик вернулся с сигарами. Он вовсе
не хотел, чтобы подмастерье пошел с подделкой на рынок. Возможность пустить
купюру в обращение была только доказательством ее совершенства. Он таращил
глаза, лоб покрылся потом, дыхание стало прерывистым - видно было, что
человек-то он честный, а поступал так с учеником просто из ревности.
Поэтому- то настоящий рубль, сделанный, между прочим, его одаренным учеником
по гравюре самого Бескудникова, показался ему подделкой.
Что теперь было делать старику? Табачник, конечно, распознает
фальшивку, а откуда она - известно. И что потом? Закон есть закон.
Императорский гравер и его ученик будут вместе повешены на рыночной площади.
- К его чести, - сказал Дэн Грегори, - он решил сам вернуть этот
роковой, как он считал, клочок бумаги. Попросил у меня рубль, с которого я
копировал. А я, разумеется, дал свою безупречную подделку.
x x x
Бескудников наплел табачнику историю про то, что рубль, на который
ученик купил сигары, ему особенно дорог как память. Табачнику-то было все
равно, он отдал настоящий рубль и взял фальшивый.
Старик, сияя, вернулся в мастерскую. Но, едва переступив порог, заорал,
что изобьет Грегоряна до полусмерти. До сих пор Дэн, как и полагалось
послушному ученику, послушно сносил порки.
А на этот раз мальчишка отбежал подальше и захохотал.
- Еще смеешься, когда такое происходит! - закричал Бескудников.
- Смеюсь и всю жизнь буду над вами смеяться, - ответил ученик. И
рассказал о подмене.
- Вам больше нечему меня учить. Я далеко превзошел вас, только гений
способен так одурачить императорского гравера, чтобы тот пустил на рынок
фальшивый рубль! Если нам вместе на рыночной площади накинут петли на шею, я
перед смертью скажу вам кое-что. Скажу: вы были правы, я не так талантлив,
как думал. Прощай, жестокий мир, прощай!
13
Дерзкий Дэн Грегорян в тот же день бросил работу у Бескудникова и
быстро нашел место подмастерья у другого художника, гравера и декоратора по
шелку, который делал театральные афиши и иллюстрировал детские книжки. Его
подделка так и не обнаружилась, а если обнаружилась, никто не заподозрил ни
его, ни Бескудникова.
- И уж Бескудников никогда никому не рассказывал, почему поссорился со
