коллекция, и он построил для нее большой частный музей.
Прослышав, что я был учеником Дэна Грегори, он позвонил и спросил, нет
ли у меня работ моего учителя, с которыми я готов расстаться. Была только
эта, она висела в ванной одной из многочисленных гостевых комнат, куда у
меня не было причин заходить.
- Вы продали единственную картину, где что-то настоящее нарисовано, -
сказала Эллисон Уайт. - Я все смотрела на нее и пыталась угадать, что будет
дальше.
x x x
Да, и напоследок, прежде чем они с Селестой поднялись в свои комнаты с
бесценным видом на океан, Эллисон Уайт сказала:
- Мы от вас уходим, и нам все равно, узнаем мы или нет, что там в
картофельном амбаре.
x x x
Итак, я остался внизу совершенно один. Наверх я боялся пойти. Вообще не
хотелось оставаться в доме, и я серьезно подумывал, не перебраться ли в
картофельный амбар, не стать ли снова полудиким старым енотом, каким я был
для покойной Эдит после смерти ее первого мужа.
Несколько часов бродил я по берегу - прошел до Сагапонака и обратно,
возвращаясь памятью к бездумным спокойным дням, когда был отшельником.
На кухонном столе лежала записка от кухарки, извините, от Эллисон Уайт,
что ужин в духовке. Я поел. Аппетит у меня всегда хороший. Немного выпил,
послушал музыку. За восемь лет армейской службы я выучился одной очень
полезной вещи: засыпать в любых условиях, что бы ни случилось.
Проснулся я часа в два ночи: кто-то теребил меня за шею, нежно так. Это
была Цирцея Берман.
- Все уходят, - спросонья пробормотал я. - Кухарка уже предупредила.
Через две недели они с Селестой уедут.
- Да нет же, - сказала она.- Я поговорила с ними, они останутся.
- Слава Богу! Но что вы им сказали? Ведь им все здесь так опротивело.
- Я обещала, что не уеду, и они тоже решили остаться. Вы бы шли в
постель. К утру вы здесь закоченеете.
- Хорошо, - нетвердо сказал я.
- Мамочка уходила потанцевать, а теперь она снова дома. Идите баиньки,
мистер Карабекян. Все в порядке.
- Я никогда больше не увижу Шлезингера, - пожаловался я.
- Ну и что с того? - сказала она. - Он никогда не любил вас, а вы -
его. Неужто не знаете?
17
Этой ночью мы заключили нечто вроде контракта, обсудили его условия и
срок: ей нужно то, мне это.
По соображениям, более понятным ей самой, вдова Берман предпочитает еще
пожить, работая над книгой, здесь, а не в Балтиморе. По соображениям, более
чем ясным для меня, я, увы, нуждаюсь в такой яркой личности, как она, чтобы
жить дальше.
На какую главную уступку она пошла? Обещала больше не упоминать о
картофельном амбаре.
x x x
Возвращаясь к прошлому:
Во время нашей первой встречи Дэн Грегори дал мне задание написать
сверх реалистическое изображение его студии и после этого сказал, что я
должен выучить очень важное изречение. Вот оно: "А король-то голый".
- Запомнил? А ну, повтори несколько раз.
И я повторил: А король-то голый, а король-то голый, а король- то голый.
- Прекрасное исполнение, - сказал он, - великолепно, высший класс. - Он
похлопал в ладоши.
Как реагировать на это? Чувствовал я себя, как Алиса в Стране чудес.
- Хочу, чтобы ты произносил это так же громко и убедительно всякий раз,
когда будут говорить что-то положительное о так называемом современном
искусстве.
- Хорошо, - ответил я.
- Это не художники, а сплошь мошенники, психи и дегенераты, - сказал
он. - А тот факт, что многие принимают их всерьез, доказывает, что мир
свихнулся. Надеюсь, ты согласен?
- Конечно, конечно - ответил я. Мне казались убедительными его слова.
- Вот и Муссолини так думает. Я в восторге от Муссолини, а ты?
- Да, сэр.
- Знаешь, что прежде всего сделал бы Муссолини, приди он к власти в
этой стране?
- Нет, сэр.
- Сжег бы Музей современного искусства и запретил слово "демократия". А
потом объяснил бы нам, кто мы есть и кем всегда были, и направил бы все
усилия на увеличение производительности. Или работай как следует, или пей
касторку.
Примерно через год я осмелился спросить Дэна, кто же мы, американские
граждане, такие, и он ответил:
- Избалованные дети, которым нужен строгий, но справедливый Дуче, чтобы
растолковать, что мы должны делать.
x x x
- Рисуй все в точности, как есть, - говорил он.
- Да, сэр.
Он указал на модель клиппера, маячившего в сумерках на каминной доске.
- Это, мой мальчик, "Властелин морей", - сказал он, - который,
используя только силу ветра, двигался быстрее большинства современных
грузовых судов! Только подумай!
- Да, сэр.
- Когда ты нарисуешь все, что есть в студии, мы вместе проверим каждую
деталь клиппера с увеличительным стеклом. Я укажу любую рейку в оснастке - и
ты должен будешь сказать, зачем она и как называется.
- Да, сэр.
- Пабло Пикассо так никогда не нарисует.
- Да, сэр.
Он взял с оружейной полки винтовку "Спрингфилд" образца 1906 года,
тогда это было основным оружием пехоты Соединенных Штатов. Была там и
винтовка "Энфилд", основное оружие британской пехоты, примерно из такой вот
винтовки его потом и убьют.
- Нарисуй эту замечательную пушечку так, чтобы я мог зарядить ее и
убить грабителя.
Он указал на небольшой выступ около дульного среза и спросил, что это
такое.
- Не знаю, сэр, - ответил я.
- Ствольная накладка, сюда крепят штык, - сказал он. И посулил, что мой
словарь увеличится во много раз, а для начала надо выучить материальную
часть винтовки, там все имеет свое название. От этой простой тренировки,
которую в армии проходит каждый новобранец, мы перейдем к изучению всех
костей, мышц, сухожилий, органов, трубочек и ниточек человеческого тела, как
будто учимся в медицинском колледже. Когда он был учеником в Москве, от него
это тоже требовалось.
Он добавил, что я получу и хороший духовный урок, изучая обыкновенную
винтовку и необыкновенно сложно устроенное человеческое тело, поскольку
винтовка предназначена для того, чтобы это тело уничтожить.
- Что олицетворяет добро, а что - зло? - спросил он у меня. - Винтовка
или этот резиноподобный, трясущийся, хихикающий мешок с костями, называемый
телом?
Я сказал, что винтовка - зло, а тело - добро.
- Но разве ты не знаешь, что американцы создали эту винтовку для защиты
своих домов и чести от коварных врагов? - спросил он.
Тогда я сказал: все зависит от того, чье тело и чья винтовка, то и
другое может быть как добром, так и злом.
- Ну, и кто же принимает окончательное решение? - спросил он.
- Бог? - предположил я.
- Да нет, здесь, на земле.
- Не знаю.
- Художники, и еще писатели, все писатели: поэты, драматурги, историки.
Они - судьи Верховного Суда над добром и злом, и я член этого суда, а
когда-нибудь, может, станешь им и ты!
Ничего себе мания духовного величия!
Вот я и думаю: может быть, памятуя, сколько крови пролилось из-за
превратно понятых уроков истории, самое замечательное в абстрактных
экспрессионистах то, что они отказались состоять в таком суде.
x x x
Дэн Грегори держал меня при себе довольно долго, около трех лет, потому
что я был по-холопски услужлив, а он нуждался в компании после того, как
оттолкнул почти всех своих знаменитых друзей отсутствием чувства юмора и
неистовостью в политических спорах. Когда я признался Грегори в первый же
вечер, что слышал с лестницы прославленный голос знаменитого У.С.Филдса, он
сказал, что никогда больше не пригласит в дом ни Филдса, ни Эла Джолсона, да
и всех остальных, пивших и ужинавших у него в тот вечер, - тоже.
- Они просто ни черта не смыслят и смыслить не хотят, - заявил он.
- Да, сэр.
И он поменял тему, перейдя к Мерили Кемп. Она и так-то неуклюжа, да еще
напилась, вот и свалилась с лестницы. Наверно, он и правда так думал. Мог бы
показать лестницу, с которой она упала, ведь я стоял на ступеньках. Но нет.
Достаточно просто упомянуть, что она упала с лестницы, и все. Какая разница,
с какой?
Продолжая говорить о Мерили, он больше не называл ее по имени. Просто
говорил "женщина".
- Женщина ни за что не признает себя виноватой. Чем бы она себе ни
повредила, она не успокоится, пока не найдет мужчину, на которого можно все
свалить. Правда?
- Правда, - сказал я.
- И обязательно, что ни скажи, примет на свой счет, - добавил он. -
Вовсе к ней не обращаешься, даже не знаешь, что она в комнате, а все равно
она считает, что ты ее непременно хочешь задеть. Замечал?
- Да, сэр. Когда я слушал его, мне и впрямь казалось, что я и сам
замечал такое раньше.
- Постоянно вбивают себе в голову, что им лучше тебя известно, как тебе
поступить, - говорит он. - Гнать их надо подальше, а то все перепортят! У
них свои дела, у нас свои. Только мы же никогда не вмешиваемся в их дела, а
они вечно суют нос в наши! Хочешь, дам хороший совет?
- Да, сэр.
- Никогда не имей дело с женщиной, которая предпочла бы быть мужчиной.
Такая никогда не будет делать то, что положено делать женщине, а значит, ты
погрязнешь во всех делах, и мужских и женских. Понял?
- Да,сэр, понял.
Он говорил, что женщина ничего не может добиться ни в искусстве, ни в
науке, или в политике, или промышленности, потому что ее основное дело -
рожать детей, помогать мужу и вести хозяйство. Предложил мне, если не верю,
назвать десять женщин, добившихся успеха хоть в чем-нибудь, кроме домашнего
хозяйства.
Теперь, думаю, я бы назвал, но тогда мне пришла в голову только Святая
Ионна д Арк.
- Жанна д Арк! - воскликнул он. - Так она же гермафродит!
18
Не знаю, к месту или не к месту то, что я хочу рассказать, может,
совсем не к месту. Это, конечно, самое незначительное примечание к истории
абстрактного экспрессионизма. И все же.
Кухарка, неохотно покормившая меня первым нью-йоркским ужином и
бормотавшая все время "что же потом? что же потом?", умерла через две недели
после моего появления. Это и оказалось "потом": свалилась замертво в аптеке
на Тертл-бэй, всего в двух кварталах от дома.
Но вот что интересно: в морге обнаружили, что она и не женщина, и не
мужчина. Она была и то и другое. Она была гермафродит.
И еще более незначительное примечание: на кухне Дэна Грегори ее место
сразу же занял Сэм By, китаец из прачечной.
x x x
Через два дня после моего приезда из больницы в инвалидном кресле
вернулась Мерили. Дэн Грегори даже не спустился поздороваться с ней. Думаю,
он не оторвался бы от работы, даже если бы загорелся дом. Так же, как для
моего отца, когда тот делал ковбойские сапоги, или Терри Китчена с
пульверизатором, или Джексона Поллока, капающего краску на лежащий на полу
холст, - когда Дэн занимался искусством, мир переставал для него
существовать.
Я и сам таким сделался после войны, и это погубило мой первый брак, а
заодно и желание стать хорошим отцом. Трудно мне было приспосабливаться к
обычной жизни после войны, и тут я обнаружил нечто мощное и непреодолимое,
словно действие героина: стоило только начать покрывать всего-то одним
цветом огромное полотно, как мир переставал для меня существовать.
x x x
Полная сосредоточенность Грегори на собственной работе по двенадцать и
больше часов в день означала для меня, его ученика, почти полную свободу. У
него не было для меня заданий, и он не хотел тратить времени, придумывая их.
Велел мне изобразить студию, но, вернувшись к своей работе, думаю, напрочь
об этом забыл.
x x x
Написал ли я эту картину, да так, чтобы нельзя было отличить ее от
