- Кому важно, черт возьми, как вы выглядите! - возмутился я.
- Кое-кому важно.
-Во что вы холл превратили! Вот о чем давайте поговорим, и плевать я
хотел на ваши тряпки!
- Давайте, только скорее, - сказала она. - За мной вот-вот приедут.
- Хорошо, - согласился я. - То, что вы здесь наворотили, не только
непростительное оскорбление истории живописи, вы еще и осквернили память
моей жены! Вы ведь прекрасно знали, что холл - ее творение, не мое. Много бы
чего сказал вам насчет здравого смысла и бессмыслицы, умения себя вести и
бесцеремонности, дружеского внимания и хамства. Но поскольку вы, миссис
Берман, призвали меня выражаться лаконично, ибо с минуты на минуту прибудет
на своем "феррари" ваш похотливый психиатр, я буду краток: убирайтесь к
черту, и чтобы вашей ноги здесь не было!
- Вздор, - сказала она.
- Вздор? - с издевкой переспросил я. - Ну разумеется, таких вот
высокоинтеллектуальных доводов только и следовало ожидать от автора романов
Полли Медисон.
- Вам хотя бы один не помешало бы прочесть, - сказала она. - Они о
сегодняшней жизни. Ни вы, ни ваш экс-приятель, - она кивнула на Шлезингера,
- так и не перешагнули через Великую депрессию и вторую мировую войну.
На ней были золотые ручные часы, которых я раньше не видел,
инкрустированные бриллиантами и рубинами, и они упали на пол.
Дочка кухарки расхохоталась, и я высокомерно спросил, что тут смешного.
- Сегодня все у всех падает, - хихикнула она. Цирцея, поднимая часы,
спросила, а кто еще что уронил, и Селеста сказала о моей повязке.
Шлезингер не упустил возможности поиздеваться над тем, что _под_
повязкой.
- О, видели бы вы этот шрам! Страшнейший шрам! В жизни не встречал
такого уродства!
Никому другому я бы этого не спустил. Но у него самого широченный шрам
от грудины к промежности, похожий на карту долины Миссисипи, - на память о
той японской гранате, которая вывернула его наизнанку.
x x x
У него остался только один сосок, и он как-то загадал мне загадку:
- Что за зверь: три глаза, три соска и две жопы?
- Сдаюсь, - рассмеялся я. И он сказал:
- Пол Шлезингер + Рабо Карабекян.
x x x
- Пока ты не уронил повязку, я понятия не имел, до чего суетный ты
человек. Ведь там ничего особенного, ну прищурился, и все.
- Теперь, когда ты все знаешь, - ответил я, - надеюсь, вы оба с Полли
Медисон навсегда отсюда уберетесь. Неплохо вы попользовались моим
гостеприимством!
- Я свою долю оплачивала, - сказала миссис Берман. Это правда. С самого
начала она настояла на том, что будет платить за готовку, продукты и
напитки.
- Вы в таком неоплатном долгу передо мной за многое, не имеющее
отношения к деньгам, - продолжала она, - что вам никогда со мной не
рассчитаться. Вот уеду - тогда поймете, какую услугу я вам оказала,
переделав холл.
- Услугу? По-вашему, это _услуга_?. - хмыкнул я. - Да вы понимаете, что
значат эти картины для всякого, кто хоть капельку чувствует искусство? Это
отрицание искусства! Они не просто нейтральны. Это черные дыры, из которых
не сможет вырваться ни интеллект, ни талант. Больше того, они лишают
достоинства, самоуважения всякого, кто имел несчастье бросить на них взгляд.
- Не многовато ли для нескольких небольших картинок? - съязвила она,
безуспешно пытаясь тем временем надеть часы на руку.
- Они еще ходят? - удивился я.
- Они уже много лет не ходят, - ответила она.
- Зачем же вы их носите?
- Чтобы выглядеть шикарнее, - сказала она. - Но сейчас застежка
сломалась. - Она протянула мне часы и, явно намекая на то, как разбогатела
моя мать во время резни, заполучив бриллианты, сказала: - Нате! Возьмите и
купите себе билет куда- нибудь, где будете счастливее, - в Великую депрессию
или во вторую мировую войну.
Я не принял подарок.
- Или билет обратно, в то состояние, в котором вы пребывали до моего
появления здесь. Впрочем, для этого вам билет не нужен. Все равно к нему
вернетесь, как только я уеду.
- Тогда, в июне, я был всем доволен, - сказал я, - а тут вы на голову
свалились.
- Да, - сказала она, - и весили на пятнадцать фунтов меньше, были в
десять раз бледнее, в сто раз апатичнее, а уж по части вашей неряшливости,
так я с трудом заставляла себя приходить на ужин. Проказу боялась подцепить.
- Вы очень добры, - сказал я.
- Я вернула вас к жизни, - сказала она. - Вы мой Лазарь. Но Иисус всего
лишь вернул Лазаря к жизни. А я не только вернула вас к жизни, я заставила
вас писать автобиографию.
- Тоже, полагаю, пошутить захотелось? - сказал я.
- Пошутить?
- Как с холлом, - сказал я.
- Эти картины вдвое значительнее ваших, надо только их преподнести.
x x x
- Вы их из Балтимора выписали? - спросил я.
- Нет. Неделю назад на антикварной выставке в Бриджхемптоне я случайно
встретила другую коллекционершу, которая мне их продала. Сначала я не знала,
что с ними делать, и спрятала их в подвале за Сатин-Дура-Люксом.
- Надеюсь, эти детские какашки - не Сатин-Дура-Люкс?
- Нет. Только идиот мог использовать Сатин-Дура-Люкс. А хотите, я скажу
вам, чем замечательны эти картины?
- Нет, - отрезал я.
- Я очень старалась понять ваши картины и отнестись к ним с уважением.
Почему бы вам не попробовать посмотреть так же на мои?
- Известно ли вам, что означает слово "китч"? - спросил я.
- Я написала роман, который так и называется - "Китч", - сказала она.
- Я его прочла, - вмешалась Селеста. - Там парень все убеждает свою
девушку, что у нее плохой вкус, а у нее и правда плохой вкус, но это совсем
не важно.
- Значит, по-вашему, эти картины, эти девочки на качелях - не серьезное
искусство? - усмехнулась миссис Берман. - Но попытайтесь представить, о чем
думали люди викторианской эпохи, смотревшие на эти картины, а думали они о
том, какие страдания, какие несчастья станут вскоре уделом многих из этих
невинных, счастливых крошек - дифтерия, пневмония, оспа, выкидыши,
насильники, бедность, вдовство, проституция, и смерть, и погребение на
кладбище для бедняков и бродяг.
У подъезда послышалось шуршание шин.
- Пора, - сказала она. - Может, вы и не переносите по- настоящему
серьезной живописи. Тогда, наверно, вам лучше пользоваться черным ходом.
И она удалилась!
16
Не успел "феррари" психиатра с ревом испариться в лучах заката, как
кухарка заявила, что они с дочерью тоже покидают дом.
- Считайте, что я вас, как положено, предупредила - за две недели, -
сказала она.
Еще не хватало!
- Почему такое внезапное решение? - спросил я.
- Ничего внезапного. Селеста и я уже собирались уехать, как раз перед
появлением миссис Берман. Здесь было так мертво. Она все оживила, и мы
остались. Но договорились друг с другом, что, когда она уедет, мы тоже
уедем.
- Но ведь вы мне так нужны, - сказал я. - Как мне уговорить вас
остаться?
А сам думал: Боже мои, у них комнаты с видом на океан, приятели Селесты
вытворяют тут, что хотят, выпивай себе бесплатно и закусывай, сколько душе
угодно. Кухарка может пользоваться, когда хочет, любым автомобилем, а плачу
я ей как кинозвезде.
- Могли бы уже выучить, как меня зовут, - сказала она.
Что происходит?
- Выучить? - переспросил я.
- В разговорах вы вечно называете меня "кухарка". А у меня есть имя.
Меня зовут Эллисон Уайт.
- Господи! - с наигранной веселостью запротестовал я. - Прекрасно знаю.
Ведь я каждую неделю выписываю чек на ваше имя. Может быть, я пишу его с
ошибкой или неправильно заполняю форму на социальное обеспечение?
- Вы только и вспоминаете обо мне, когда чек подписываете, а может, и
тогда нет. А пока миссис Берман не приехала, и Селеста была в школе, нас с
вами во всем доме всего двое и было, и спали мы под одной крышей, и вы ели
приготовленную мной еду...
Она умолкла. Видно, решила, что сказано достаточно. Понимаю, ей не
легко это далось.
- Итак? - сказал я.
- Все очень глупо, - выдавила она.
- Не знаю, глупо или нет.
И тут она выпалила:
- Я вовсе не собираюсь выходить за вас замуж!
О Господи!
- Разве кто-то собрался жениться? - спросил я.
- Просто хочу, чтобы во мне человека видели, а не пустое место, раз уж
приходится жить под одной крышей с мужчиной, _любым_ мужчиной. - И сразу же
поправилась: - С любым человеком.
До ужаса похоже на то, что говорила моя первая жена Дороти: часто я
обращаюсь с ней так, будто у нее даже имени нет, будто и самой-то ее нет. А
кухарка снова будто за Дороти повторяет:
- Вы, видно, женщин до смерти боитесь, - сказала она.
- Даже меня, - вставила Селеста.
x x x
- Селеста, - сказал я, - у нас ведь с тобой все хорошо, разве нет?
- Это потому, что вы считаете меня глупой.
- Молодая она еще слишком, вот вы ее и не боитесь, - сказала мать.
- Стало быть, все уезжают. А Пол Шлезингер где?
- Ушел, - отозвалась Селеста.
x x x
За что мне все это? Я всего-то навсего на один день уехал в Нью-Йорк и
дал возможность вдове Берман перевернуть холл вверх дном!
И вот, превратив мою жизнь в руины, она развлекается в обществе Джеки
Кеннеди!
- О, Боже! - выдавил я наконец. - Да вы же, теперь я понял, терпеть не
можете мою знаменитую коллекцию!
Они вздохнули с облегчением - наверно, оттого, что я перевел разговор
на тему, которую легче обсуждать, чем отношения между мужчиной и женщиной.
- Да нет, - сказала кухарка - нет, извините, не кухарка, а Эллисон
Уайт, да-да, Эллисон Уайт! Это очень видная женщина с правильными чертами
лица: подтянутая фигура, красивые каштановые волосы. Вся беда во мне. Я-то
совсем не видный мужчина.
- Просто я ничего в них не понимаю, - продолжала она. - Конечно,
образования-то никакого. Если б я посещала колледж, может, в конце концов и
поняла бы, как они прекрасны. Мне нравилась одна, но вы ее продали.
- Какая же? - Я немножко воспрял духом, надеясь хоть на какой-нибудь
просвет в этой катастрофе: хоть одна из моих картин, пусть проданная,
произвела-таки впечатление на этих неискушенных людей, значит, даже их такая
живопись может пронять.
- На ней два черных мальчика и два белых, - сказала она.
Я мысленно перебрал свои картины: какую же из них простые, но
наделенные воображением люди могли так истолковать? На какой два черных и
два белых пятна? Скорее всего, Ротко, это в его духе.
И тут до меня дошло, что она говорит о картине, которую я никогда не
считал частью коллекции, а хранил как память. Написал ее не кто иной, как
Дэн Грегори! Это журнальная иллюстрация к рассказу Бута Таркингтона про
драку двух черных и двух белых мальчишек в глухом переулке городка где-то на
Среднем Западе, да еще в прошлом веке.
Видно, разглядывая эту иллюстрацию, они спорили: подружатся ли
мальчишки или разбегутся в разные стороны. В рассказе у черных мальчиков
были смешные имена Герман и Верман.
Мне часто приходилось слышать, что никто не рисовал черных лучше Дэна
Грегори, хотя рисовал он их исключительно по фотографиям. Когда я появился у
него, он первым делом сообщил, что у него в доме не было и не будет черных.
"Вот потрясающе", - подумалось тогда мне. Довольно долго все, что он
говорил и делал, казалось мне потрясающим. Тогда я хотел стать таким же, как
он, и, к сожалению, во многих отношениях стал.
x x x
Картину с мальчиками я продал миллионеру из Лаббока, штат Техас,
сделавшему состояние на недвижимости; у него, если не врет, самая полная в
мире коллекция работ Дэна Грегори. Насколько я знаю, это единственная
