фотографии? Да, написал, написал.
Но кроме меня, всем было наплевать, даже если бы я и не пытался
сотворить это чудо. Я настолько не заслуживаю внимания Грегори, настолько не
гений, не Грегорян для своего Бескудникова, не конкурент, не восприемник,
никто, - что с тем же успехом мог бы быть поваром, которому говорят, что
приготовить на обед.
Да что угодно! Что угодно! Ростбиф приготовить? Студию нарисовать? Им
это безразлично. Отварить цветную капусту?
Ладно же! Я ему покажу!
И показал.
x x x
О работе для меня думал его помощник, Фред Джонс, авиатор первой
мировой войны. Фред сделал меня посыльным, чем нанес, видимо, страшный удар
посыльной службе, которой он обычно пользовался. Кого-то, отчаянно
нуждающегося в работе, любой работе, скорее всего, выкинули на улицу, когда
Фред вручил мне пригоршню жетонов метро и карту Нью-Йорка.
Кроме того, он дал мне задание составить каталог всех ценных предметов
в студии Грегори.
- А это не помешает работе мистера Грегори? - спросил я.
И он ответил:
- Можешь перепилить его пополам, распевая при этом "Звездно- полосатое
знамя" - и он не заметит. Главное, не попадайся ему на глаза, или под руку.
x x x
Поэтому я торчал в студии, всего в нескольких шагах от Дэна Грегори, и
заносил в бухгалтерскую книгу перечень обширной коллекции штыков, когда в
дом вернулась Мерили. До сих пор помню, какой зловещей магией веяло на меня
от этих острых ножей, которые закрепляют на дуле винтовки. Один был вроде
заточенного шомпола. Другой - треугольного сечения, чтобы рана не могла
закрыться и удержать кровь и вываливающиеся кишки. На третьем имелись зубья,
как у пилы, - наверное, кости переламывать. Помню, я думал тогда о том, что
война - это сущий ужас, и теперь уже никакие романтические картины, книжки,
рассказы из истории никого, слава Богу, не одурачат и не втравят в новую
войну.
Теперь, разумеется, можно купить для своего малыша автомат с
пластиковым штыком в ближайшем магазине игрушек.
x x x
Шум снизу возвестил о возвращении Мерили. Но я, так многим ей
обязанный, не поспешил вниз приветствовать ее. И кухарка, и моя первая жена,
наверно, были правы: я всегда с подозрением относился к женщинам. Возможно,
предположила сегодня утром за завтраком Цирцея Берман, я и свою мать считал
женщиной без веры: взяла и померла, обо мне не подумав.
Может, и так.
Короче говоря, Мерили послала за мной, и я вел себя очень сдержанно. Я
же не знал, что Грегори из-за этих красок и холстов ее чуть на тот свет не
отправил. Но если бы и знал, все равно бы держался сдержанно. Вести себя
более эмоционально и свободно мне, помимо прочего, мешало ощущение
собственной бездомности, бессилия и неискушенности. Я был недостоин ее, ведь
она была прекрасна, как Мадлена Керолл, самая красивая из кинозвезд.
Она, должен сказать, тоже держалась со мной сдержанно и холодно,
возможно, отвечая формальностью на формальность. Кроме того, была, видимо,
еще одна причина: она хотела показать мне, Фреду, Грегори, этой
кухарке-гермафродиту и всем остальным, что заставила меня проделать путь с
Западного побережья не из-за какого-то вздорного каприза.
Ах, если бы я мог вернуться назад на машине времени, какую бы я ей
предсказал невероятную судьбу:
"Ты останешься такой же прекрасной, как сейчас, но будешь гораздо,
гораздо мудрее, когда мы встретимся во Флоренции, в Италии, после второй
мировой войны.
Чего ты только не переживешь во время этой войны!
Ты с Грегори и Фредом отправишься в Италию, Фреда и Грегори убьют в
сражении при Сиди-Баррани в Египте. Потом ты завоюешь сердце министра
культуры при Муссолини, графа Бруно Портомаджьоре, оксфордца, одного из
крупнейших землевладельцев Италии. К тому же окажется, что всю войну он
возглавлял британскую шпионскую сеть в Италии".
x x x
Кстати, когда я побывал у нее во дворце после войны, она показала мне
картину, подаренную ей мэром Флоренции. На картине изображен расстрел ее
мужа фашистами незадолго до конца войны.
Картина была образцом коммерческого китча, стиля, в котором обычно
работал Дэн Грегори, да и сам я мог, и до сих пор могу работать.
x x x
Как она понимала свое положение тогда, в 1933 году, в разгар Великой
депрессии, обнаружилось, мне кажется, в разговоре о пьесе Ибсена "Кукольный
дом". Только что вышло новое массовое издание Ибсена с иллюстрациями Дэна
Грегори, так что мы оба прочли пьесу и много о ней говорили.
Наиболее выразительной получилась у Грегори иллюстрация к самой
последней сцене: Нора, главная героиня, покидает свой комфортабельный дом,
благополучную буржуазную семью, мужа, детей, слуг, решив, что должна обрести
себя, окунувшись в реальную жизнь, и только тогда сможет стать настоящей
матерью и женой.
x x x
Так кончается пьеса. Нора не позволит больше опекать себя, как
беспомощного несведущего ребенка.
А Мерили сказала:
- А по-моему, это только начало пьесы. Ведь мы так и не знаем,
выдержала Нора или нет. Какую работу могла найти тогда женщина? Нора же
ничего не знает, ничего не умеет. У нее нет ни гроша на еду, и пристанища
никакого.
x x x
В точно такой же ситуации, конечно, находилась и Мерили. Как бы жестоко
Грегори с ней ни обращался, ничего, кроме голода и унижений, не ждало
девушку за дверями его комфортабельного дома.
Через несколько дней Мерили сказала, что с пьесой ей все ясно.
- Конец там фальшивый! - довольная собой, заявила она. - Ибсен приляпал
его, чтобы зрители ушли домой довольные. У него мужества не хватило сказать,
что действительно произошло, должно было произойти.
- И что же должно было произойти? - спросил я.
- Она должна была покончить с собой, - ответила Мерили. - Причем тут
же, сразу - броситься под трамвай или еще как-нибудь, но сразу, еще до того,
как опустится занавес. Вот про что пьеса. Никто этого не понял, но пьеса вот
про что!
x x x
У меня было немало друзей, покончивших с собой, но неизбежности
самоубийства, которую ощущала Мерили в пьесе Ибсена, я так и не
почувствовал. Это непонимание, возможно, еще одно свидетельство того, что
слишком я зауряден для занятий серьезным искусством.
Вот мои друзья-художники из числа покончивших с собой, причем
прославились все, только одни при жизни, а другие - после смерти:
Аршил Горки* повесился в 1948 году. В 1956 году Джексон Поллок,
набравшись как следует, разогнался на пустынном шоссе и врезался в дерево.
Как раз незадолго перед этим от меня ушла первая жена с детьми. А через три
недели Терри Китчен выстрелил себе в рот из пистолета.
/* Аршил Горки (1904-1948), американский художник, один из основателей
абстракционизма./
Давно, когда еще Поллок, Китчен и я жили в НьюЙорке и пили напропалую,
в баре "Кедр" нашу троицу прозвали тремя мушкетерами.
Банальный вопрос: кто из трех мушкетеров жив и по сей день?
Ответ: я один.
Да, а Марк Ротко, у которого в аптечке хватило бы снотворного слона
убить, зарезался ножом в 1970 году.
На какие мысли наводят эти мрачные примеры радикального недовольства?
Только на одну: есть люди с действительно сильным характером, а есть более
мягкотелые, так вот, мы с Мерили относимся ко второй категории.
Насчет Норы из "Кукольного дома" Мерили сказала так:
- Лучше бы ей остаться дома и жить по-старому.
19
Мир держится почти целиком на вере, не важно, основана она на истине
или на заблуждении, и в молодости я верил, что организм здорового мужчины
перерабатывает неизвергнутую сперму в вещества, которые делают его сильным,
веселым, смелым и способным к творчеству. Дэн Грегори тоже в это верил,
верили и мой отец, и армия Соединенных Штатов, и бойскауты Америки, и Эрнест
Хемингуэй. И я, заходя далеко в своих эротических фантазиях, представлял
себе близость с Мерили, вел себя порой так, будто между нами что-то есть, но
все это лишь для того, чтобы выработалось побольше спермы, а из нее -
благотворно влияющих на мужчину веществ.
Потерев ноги о ковер, я кончиками пальцев неожиданно касался шеи, щеки
или запястья Мерили, ее ударяло током. Своеобразная порнография, а?
Еще я уговаривал ее улизнуть со мной и сделать такое, отчего Дэн
Грегори, узнай он об этом, пришел бы в бешеную ярость, - а именно пойти в
Музей современного искусства.
Однако она явно не собиралась поощрять мои эротические поползновения, я
для нее был просто собеседник, порой забавный. Она любила Грегори, это
во-первых, а вовторых, благодаря ему мы могли без особых потрясений пережить
Великую депрессию. А это главное.
А между тем мы наивно доверялись искусному соблазнителю, против чар
которого были беззащитны. И было слишком поздно давать задний ход, когда мы
поняли, как далеко зашли.
Хотите знать, какому соблазнителю?
Музею современной живописи.
x x x
Мои успехи, казалось, подтверждали теорию чудодейственных витаминов, в
которые превращается неизрасходованная сперма. На побегушках у Грегори я
научился с ловкостью обжившей канализацию крысы добираться на Манхеттене от
места к месту кратчайшим способом. Я во много раз увеличил свой словарь,
выучив названия и функции всевозможных организмов и вещей. Но вот самое
потрясающее достижение: мастерскую Грегори в мельчайших подробностях я
написал всего за шесть месяцев! И кость получилась костью, мех - мехом,
волосы - волосами, пыль - пылью, сажа - сажей, шерсть - шерстью, хлопок -
хлопком, орех - орехом, дуб - дубом, и железо, сталь - все было как
требовалось, и лошадиная шкура была лошадиной, коровья - коровьей, старое
было старым, новое - новым.
Вот так. И вода, капавшая из люка в потолке, не только как настоящая
вызывала ощущение сырости, мало того: в каждой капельке, если посмотреть
через лупу, отражалась вся эта проклятая студия! Неплохо! Неплохо!
x x x
В голову только что, Бог знает откуда, пришла мысль: не древняя ли,
почти универсальная вера, что сперма может быть преобразована в полезное
действие, подсказала очень похожую формулу Эйнштейна: "Е = МС2?
x x x
- Неплохо, неплохо, - проговорил Грегори, глядя на картину, и я решил,
что у него такое же чувство, как у Робинзона Крузо, обнаружившего, что на
своем острове он больше не один. Теперь придется считаться со мной.
И тут он сказал:
- Неплохо - это ведь то же самое, что неважно, а то и еще хуже,
согласен?
Прежде, чем я успел сформулировать ответ, картина полетела в пылающий
камин, тот самый, на полке которого лежали черепа. Шесть месяцев
кропотливого труда мгновенно вылетели в трубу.
Совершенно ошеломленный, прерывающимся голосом я спросил:
- Что в ней плохого?
- Души в ней нет, - ответил он с явным удовлетворением.
Итак, я попал в рабство к новому Бескудникову, граверу Императорского
монетного двора!
x x x
Я понимал, чем он недоволен, и его недовольство не выглядело смешным. В
картинах самого Дэна Грегори вибрирует весь спектр его чувств - любви,
ненависти, равнодушия, какими бы старомодными ни казались эти чувства
сегодня. Если посетить частный музей в Лаббоке, Техас, где в постоянной
экспозиции выставлены многие его картины, они создали бы подобие голограммы
Дэна Грегори. Можно рукой по ней провести, можно пройти сквозь нее, но все
равно - это Дэн Грегори в трех измерениях. Он жив!
С другой стороны, если бы я, упаси Боже, умер, а какой-то волшебник
восстановил бы мои картины, от той первой, сожженной Грегори, до последней,
которую я еще, может быть, напишу, и они висели бы в огромной ротонде, да
