зарубцевалась, - сказала она, и это правда. Не помню, как меня ранило, помню
только белый немецкий танк и солдат в белом, пересекающих заснеженную поляну
в Люксембурге. Меня взяли в плен, когда я был без сознания, и держали на
морфии, пока я не очнулся в немецком военном госпитале, размещенном в церкви
уже по ту сторону границы, в Германии. Миссис Берман права: боли я испытал
на войне не больше, чем штатский в кресле дантиста.
Рана зарубцевалась так быстро, что вскоре меня отправили в лагерь как
самого обычного военнопленного.
x x x
Тем не менее я настаивал, что, как и отец, имею право на синдром, и она
задала мне два вопроса. Вот первый:
- У вас не бывает такого чувства, что почти все доб- ропорядочные люди
погибли и вы чуть ли не единственный добропорядочный человек на свете?
- Нет, - ответил я.
- А у вас не бывает чувства, что вы, должно быть, нехороший человек,
так как все добропорядочные люди погибли, и, значит, единственный способ
восстановить репутацию - смерть.
- Нет.
- Вы, возможно, имеете право на этот синдром, но его у вас нет.
Проверьтесь, может у вас вовсе туберкулез?
x x x
- Откуда вы столько знаете об этом синдроме? - спросил я у нее. Вопрос
не был бестактным, она ведь при первой же встрече на берегу рассказала, что
они с мужем евреи, но понятия не имеют, есть у них родственники в Европе или
,нет, хотя, возможно, какие-нибудь родственники и погибли в лагерях. Они с
мужем из семей, которые уже несколько поколений живут в Америке, связи с
Европой давно утеряны.
- Я написала о синдроме роман, - сказала она. - Вернее, не о синдроме,
а о таких, как вы, о детях, чьи родители пережили массовое уничтожение.
Роман называется "Подполье".
Разумеется, ни этой, ни других книжек Полли Медисон я не читал, хотя,
заинтересовавшись, обнаружил, что они продаются повсюду, как жевательная
резинка.
x x x
Оказывается, даже не надо выходить из дома, если по- требовалось
"Подполье" или любой другой роман Полли Медисон, сообщила миссис Берман. Все
они есть у кухаркиной дочки Селесты.
Миссис Берман - в жизни не встречал более непримиримого противника
интимных тайн - выяснила и то, что Селеста, хоть ей всего-то пятнадцать лет,
принимает противозачаточные таблетки.
Эта восхитительная миссис Берман перессказала мне сюжет "Подполья": три
девочки - черная, еврейка и японка, почувствовали тягу друг к другу, которую
сами не могут объяснить, и обособились от одноклассников. Они образовали
что- то вроде маленького клуба, который, неизвестно почему, назвали
"Подполье".
А потом выясняется, что у всех троих кто-нибудь из родителей, дедушек
или бабушек пережил какую-то акцию массового уничтожения и, сам того не
желая, передал им ощущение, что добропорядочные люди погибли, а выжили
порочные.
Предки черной девочки спаслись при уничтожении племени ибос в Нигерии.
Предки японки пережили атомную бомбардировку Нагасаки. Предки еврейки -
нацистский холокост.
x x x
- "Подполье" - замечательное название для такой книги, - сказал я.
- Да уж точно, - говорит. - Названия мне вообще удаются. - Она вправду
не сомневается, что неподражаема, а все остальные - ну дурачье дурачьем.
x x x
Она сказала, что художникам надо бы нанимать писателей, чтобы те
названия картинам придумывали. Названия картин, висящих здесь: "Опус
девять", "Синяя и жжено-оранжевая" и тому подобное. Моя собственная самая
известная картина, которой больше нет, когда-то украшала вестибюль главного
управления компании ДЭМТ на Парк Авеню и называлась "Виндзорская синяя 17".
Виндзорская синяя - один из чистых тонов Сатин-ДураЛюкс, прямо из банки.
- Эти названия специально такие, чтобы никакого общения с картиной не
возникало, - сказал я.
- К чему жить, если не общаться? - возразила она. Мою коллекцию она
по-прежнему ни в грош не ставит, хотя за проведенные здесь пять недель
видела чрезвычайно респектабельных людей, которые приезжали издалека, даже
из Швейцарии и Японии, посмотреть мои картины и благоговели перед ними,
словно богам молились. В ее присутствии я прямо со стены продал картину
Ротко представителю музея Гетти за полтора миллиона долларов.
Вот что она по этому поводу заметила:
- Сплавили чушь эту собачью, ну и отлично! Она же абсолютно ничего не
выражала, только мозги вам засоряла. И остальной весь мусор пора вон
выкинуть!
x x x
Мы сейчас беседовали о синдроме отца, и она спросила, хотел ли отец,
чтобы турки понесли наказание за то, что с армянами сделали.
- Когда мне лет восемь было, я задал отцу тот же вопрос, думал, жить
будет интереснее, если все время к мести стремиться.
Дело было в мастерской, отец отложил инструменты и уставился в окно, -
рассказываю ей, - я тоже выглянул. И увидел, помнится, нескольких индейцев
племени лума. Милях в пяти была их резервация, и приезжие меня, случалось,
тоже принимали за лума. Мне это нравилось. Я тогда думал, индейцем уж точно
лучше быть, чем армянином.
А отец помолчал и говорит: "Я хочу только, чтобы турки признали, что
теперь, когда нас там нет, их страна стала еще уродливее и безрадостнее".
x x x
Сегодня после ленча я, как подобает хозяину, отправился в обход своих
владений и случайно встретил соседа, граница с которым проходит футах в
двадцати севернее картофельного амбара. Это Джон Карпински. Он местный
уроженец. Продолжает выращивать картофель, как выращивал его отец, хотя
каждый акр, занятый его картофельным полем, стоит сейчас около восьмидесяти
тысяч долла- ров, потому что здесь можно построить дома, где со второго
этажа будет виден океан. Три поколения Карпински выросли и трудились на этой
земле, и, как сказал бы армянин, она для них священна, как долина у подножия
Арарата.
Карпински - крупный мужчина, ходит почти всегда в комбинезоне, и все
зовут его Большой Джон. Он тоже ветеран войны, как мы с Полом, но он моложе
и был на другой войне. Его война - корейская.
А потом его единственный сын, Маленький Джон, был убит миной на
вьетнамской войне.
Каждому своя война.
x x x
Мой картофельный амбар с прилегающими шестью акрами прежде принадлежал
отцу Большого Джона, который продал его покойной Эдит и ее первому мужу.
Большой Джон проявил любопытство по поводу миссис Берман. Наши
отношения чисто платонические, уверил я его, вторглась она, можно сказать,
почти без приглашения, и добавил, что рад был бы ее возвращению в Балтимор.
- Она - вроде медведя, - сказал Большой Джон. - Если медведь забрался в
ваш дом, лучше переждать в мотеле, пока он не уберется.
Когда-то на Лонг-Айленд было полно медведей, теперь их, разумеется,
нет. Джон говорит, ему о медведях отец рассказывал, которого лет в
шестьдесят изрядно потрепал гризли в Йеллоустоунском парке. После этого отец
читал о медведях все, что мог раздобыть.
- Следует отдать медведю должное, - сказал Джон, - благодаря ему старик
снова пристрастился к чтению.
x x x
Эта миссис Берман чертовски любопытна! Вообразите - заходит и, даже не
считая нужным спросить разрешения, читает прямо с машинки.
- Почему это вы никогда не используете точку с запятой? - заметит ни с
того, ни с сего. Или, скажем: - Почему это у вас текст все по главкам да по
главкам, пусть бы себе тек свободно. - И все в таком духе.
Когда я прислушиваюсь, как она двигается по дому, до меня доносятся не
только ее шаги, но и грохот открываемых и закрываемых ящиков, шкафов,
буфетов. Она обошла все углы и закутки, включая подвал. Приходит как-то из
подвала и говорит:
- Не забыли, у вас там шестьдесят три галлона Сатин-Дура- Люкса? - Не
поленилась подсчитать!
На обычную свалку Сатин-Дура-Люкс выбросить нельзя - закон запрещает,
так как выяснилось, что со временем краска разлагается, превращаясь в
смертельно опасный яд. Чтобы от нее избавиться законным образом, надо ехать
на специальный участок около Питчфорка, штат Вайоминг, а я никак не соберусь
это сделать. Вот она и пылится все эти годы в подвале.
x x x
Во всем хозяйстве миссис Берман не исследовала единственное место -
картофельный амбар, бывшую мою студию. Это длиннющее и узкое здание без
окон, с раздвижными дверьми и толстопузой печью в каждом углу, построили его
специально для хранения картошки. Идея такая: подтапливая и проветривая,
фермер при любой погоде может поддерживать внутри ровную температуру и
картофель не замерзает и не прорастает, пока не придет время продажи.
Необычные размеры таких строений да совсем небольшая по тем временам
плата привлекли к ним во времена моей молодости многих художников, особенно
тех, которые работали над очень большими полотнами. Если бы я не арендовал
этот картофельный амбар, то не смог бы написать как единое целое восемь
панно, составивших "Виндзорскую синюю 17".
x x x
Любопытная вдова Берман, она же Полли Медисон, не может ни проникнуть,
ни даже заглянуть в студию, потому что окон там нет, а что касается дверей,
то два года назад, сразу после смерти жены, я собственноручно с одного конца
амбара забил их изнутри шестидюймовыми костылями, а с другого запер снаружи
по всей высоте шестью массивными засовами с висячими замками.
Я и сам с тех пор внутри не был. А там кое-что есть. И не какая-нибудь
там чушь собачья. Когда я умру и буду похоронен рядом с дорогой моей Эдит,
душеприказчики наконец откроют эти двери и обнаружат не только затхлый
воздух. Только не думайте, что там какой-то патетический символ, вроде
разломанной пополам кисти на голом, чисто выметенном полу, или ордена,
полученного мной за ранение.
И никаких убогих шуточек, вроде картины, на которой написан картофель -
так сказать, возвращение амбара картофелю, или картины, на которой написана
Дева Мария в котелке и с арбузом в руках, и т.д.
И не автопортрет.
И не религиозное откровение.
Вы заинтригованы? Вот подсказка: это больше, чем хлебница, но меньше,
чем планета Юпитер.
x x x
Даже Пол Шлезингер не догадывается, что спрятано в амбаре, и не раз
говорил, что не понимает, как можно оставаться друзьями, если я боюсь
доверить ему свой секрет.
В мире искусства амбар приобрел широкую известность. Когда я кончаю
экскурсию по домашней галерее, посетители обычно спрашивают, нельзя ли
осмотреть и амбар. Я говорю: снаружи можно, если охота, и поясняю, что
наружная часть амбара - важная веха в истории живописи. Когда Терри Китчен
впервые взял в руки пульверизатор с краской, мишенью ему служил кусок
старого картона, который был прислонен как раз к наружной стене амбара.
"А вот что внутри амбара, - говорю экскурсантам, - так это бесценная
тайна вздорного старикашки, и мир узнает ее, когда я отправлюсь на большой
художественный аукцион к Господу Богу".
5
В одном журнале по искусству написали: им точно известно, что я
припрятал в амбаре - там шедевры абстрактных экспрессионистов, которые я не
выпускаю на рынок, желая поднять в цене менее значительные работы,
выставленные в доме.
Это неправда.
x x x
После выхода этой статьи Геворк Ованесян, мой собрат-армянин, живущий в
Саутхемптоне, всерьез выразил готовность купить не глядя лежащее в амбаре за
три миллиона долларов.
- Поймать бы тебя на слове да надуть, - ответил я ему. - Но уж очень
это не по-армянски.
А если бы я согласился, то это было бы все равно что продать ему
Бруклинский мост.
x x x
Другой отклик на ту статью меня уже не позабавил. Человек, которого я
не помнил, в письме к издателю сообщал, что встречался со мной во время
войны. Что ж, очень может быть. Во всяком случае, взвод из художников,
