-- Это не мухи, милый, это я. Я тебя ласкаю, а ты даже не посмотришь в
мою сторону. Я придумала новый способ целоваться. Ресницами.
-- Открыла Америку! Я этот способ давно знаю. Называется "поцелуй
бабочки".
-- Не хочешь -- не надо. Я думала, тебе приятно будет.
-- Мне очень приятно, дорогая, разве я что-нибудь говорю? Просто я
сказал, что этот способ отнюдь не нов.
-- А по-моему, тебе не понравилось.
-- Да нет, просто мне показалось, что меня укусила муха.
-- Господи, как обидно, что кроме-тебя, здесь не с кем больше
заниматься любовью.
-- Какой у тебя неестественный голос.
-- Это я пластинке подражаю. Неестественный голос -- совсем другое. Вот
послушай.
-- Ты почему-то заговорила с американским акцентом.
-- А хочешь, изображу тебе "голос, дрожащий от страсти"?
-- Нет.
-- О Боже, как с вами, мужчинами, скучно. -- Пруденс села и закурила.
-- И вообще, ты какой-то изнеженный. В тебе нет ничего мужского. Не люблю
тебя.
-- Просто ты еще слишком молода и не способна вызывать сильные чувства.
Дай и мне сигарету.
-- Так и знала, что попросишь. Между прочим, эта сигарета последняя.
Причем не только у меня, но и во всей Дебра-Дове. Сегодня утром я стащила ее
из спальни Неполномочного.
-- Черт, когда же наконец кончится эта идиотская война? Посылок не было
уже полтора месяца. Шампунь кончился, новых детективов нет, и вот теперь --
сигареты. Оставишь докурить?
-- Без шампуня ты у меня совсем облысеешь. Ладно, так и быть, оставлю.
-- Какая ты лапочка, Пруденс. А я уж думал, пожалеешь.
-- Вот такая я лапочка.
-- Дай я тебя поцелую.
-- Нет, попробуй новым способом -- ресницами.
-- Так?
-- Изумительно. Еще...
Через некоторое время они опять сели на пони и поехали обратно в
посольство.
-- Боюсь, у меня теперь будет подергиваться веко, -- прервал молчание
Уильям.
-- Из-за чего, любимый?
-- Из-за "поцелуя бабочки". Я встречал таких людей. Жуткое зрелище.
Теперь я понимаю, откуда это у них. Знаешь историю про человека, которого
судили за то, что он подмигивал девицам на улице? Вызывают его в суд, а он и
судье подмигивает -- это, мол, болезнь у меня такая. Судья поверил и его
отпустил, а он с тех пор так и подмигивает, остановиться не может.
-- Одного у тебя не отнимешь, Уильям, -- сказала Пруденс. -- Анекдотов
ты знаешь много. За что я тебя и люблю.
Официальные отношения с Дебра-Довой поддерживали три великие державы:
Великобритания, Франция и Соединенные Штаты. В дипломатической иерархии пост
посла в Азании котировался невысоко. Американский посол мистер Шонбаум,
дуайен дипломатического корпуса, сделал карьеру сравнительно недавно.
Впрочем, он и гражданином страны, которую теперь представлял, стал лишь в
зрелом возрасте, в связи с падением валютного курса в странах Центральной
Европы. С десяти до сорока лет он вел весьма активную жизнь, подвизаясь то
журналистом, то инженером-электриком, то агентом по продаже недвижимости;
служил Шонбаум и в акционерном обществе, был и управляющим отеля, и судовым
маклером, и театральным антрепренером. Когда же началась мировая война, он
ретировался сначала в Соединенные Штаты, а затем, когда Америка тоже
вступила в войну, переехал в Мексику. Вскоре после заключения мира Шонбаум
получил американское гражданство и надумал, разнообразия ради, попробовать
себя в политике, а поскольку он был одним из тех, кто субсидировал с успехом
закончившуюся президентскую кампанию, новая администрация предложила ему на
выбор несколько весьма престижных государственных постов, среди которых
назначение послом в Дебра-Дову было, безусловно, наименее почетным и
прибыльным. Однако для него, человека с европейскими корнями профессия
дипломата обладала каким-то особым очарованием, которое не смогли развеять
ни годы, ни богатый жизненный опыт; к тому же в деньгах он уже не нуждался,
климат в Дебра-Дове считался здоровым, а окружающая обстановка --
экзотической. В результате мистер Шонбаум принял предложение стать
американским послом в Азании и не пожалел об этом -- последние восемь лет он
пользовался популярностью и уважением, которых бы вряд ли достиг на родине.
Французский посол мсье Байон был франкмасоном.
По общему мнению, дипломатическая карьера сэра Самсона Кортни,
чрезвычайного и полномочного посла его величества, человека исключительного
личного обаяния и широкого кругозора, не задалась не с столько из-за его
бездарности, сколько из-за нерадивости. Совсем еще с молодым человеком он
подавал большие надежды: учился блестяще, а имел связи, и немалые, в
министерстве иностранных дел. Однако с самого начала стало ясно, что
возложенных на него надежд сэр Самсон а не оправдает. Поехав в Пекин третьим
секретарем посольства, Кортни почему-то вдруг с увлечением принялся,
забросив дела, мастерить из картона модель Летнего дворца; будучи
переведенным в Вашингтон, он столь же неожиданно увлекся велосипедным
спортом, целыми днями где-то пропадал и возвращался грязный, но совершенно
счастливый оттого, что побил какой-нибудь рекорд скорости или расстояния;
вызванный этим увлечением скандал достиг своей кульминации, когда имя сэра
Самсона обнаружилось в списке участников международных соревнований по
велосипедным гонкам на длинные дистанции. Тогда родственники из министерства
иностранных дел, не теряя зря времени, перевели его в Копенгаген, а пока
молодой человек, по пути из Америки в Данию, находился в Лондоне, подыскали
ему выгодную партию и женили на дочке министра, видного либерала. Решающий
удар по его карьере был нанесен позже, в Швеции; присутствующие на званых
обедах и раньше обращали внимание на то, что Кортни не принимает участия в
беседе, если она ведется на иностранных языках; теперь же вдруг открылась
страшная правда: оказалось, что даже по-французски он не в состоянии связать
и двух слов; в отличие от дипломатов старой школы, которые, забыв
иностранное слово, умели незаметно повернуть разговор в нужное им русло, сэр
Самсон пускался в рискованную импровизацию или же, чтобы его поняли,
сбивался на "пиджин-инглиш". Надо отдать должное его родственникам -- они
поддержали его и тут: отозвали в Лондон и устроили работать в министерство
иностранных дел. Наконец, когда самому сэру Самсону стукнуло пятьдесят, а
его дочери -- тринадцать, он был возведен в звание кавалера ордена Святого
Михаила и Святого Георгия и направлен послом в Азанию. Назначение это
привело его в совершеннейший восторг; сэр Самсон был бы искренне удивлен,
если б узнал, что в дипломатических кругах считается неудачником и за глаза
зовется "неполномочным послом" или для краткости "Неполномочным".
Британское посольство, находившееся в семи милях от столицы,
представляло собой миниатюрный, утопающий в зелени городок за глухим
забором, охранявшийся отрядом индийской кавалерии. В посольстве имелась
телеграфная связь с Аденом и телефонная -- с Дебра-Довой. Телефон хоть и
плохо, но работал, а вот дорога в город никуда не годилась. Большую часть
года из-за разливающихся рек, завалов, оползней, поваленных ветром деревьев
и притаившихся в засаде бандитов ею невозможно было пользоваться. По этому
поводу предшественник сэра Самсона неоднократно обращался с протестами в
правительство Азании, в результате чего несколько бродяг, по подозрению в
разбое, были повешены, дорога же осталась такой, как была переписка посла с
властями между тем продолжалась, и ее прекращение можно, пожалуй, считать
самым крупным успехом в дипломатической карьере сэра Самсона. Воодушевившись
новым назначением и стремясь к собственному комфорту, Неполномочный впервые
в жизни с головой окунулся в проблемы общественного благоустройства.
Внимательно изучив подшивку писем и документов, связанных с ремонтом дороги,
сэр Самсон уже через неделю после вручения верительных грамот вновь поднял
эту тему во время аудиенции у принца-консорта. Затем в течение нескольких
месяцев королевский дворец, британское посольство, министерство иностранных
дел и министерство труда (в то время должности гофмейстера двора, министра
иностранных дел и министра труда совмещал один человек -- несторианский
митрополит) обменивались дипломатическими нотами, пока наконец, вернувшись
как-то утром с прогулки верхом, Пруденс не сообщила отцу, что видела на
дороге в Дебра-Дову караван мулов, груду камней и три группы закованных в
цепи каторжников. Но тут сэра Самсона поджидало разочарование. Дело в том,
что коммерческий атташе американского посольства в свободное от работы время
подвизался в качестве торгового агента по продаже тракторов,
сельскохозяйственной техники и паровых котлов. По его совету, каторжников с
дороги убрали, и императрица вместе со своими приближенными остановила выбор
на паровом катке. Она всегда питала слабость к иллюстрированным каталогам и
после многодневных консультаций со специалистами выписала себе из Америки
молотилку, сенокосилку и механическую пилу. Что же касается парового катка,
то она никак не могла выбрать нужную модель; митрополит, которому
американский атташе предложил делить выручку пополам, рекомендовал
великолепный каток под названием "Монарх Пенсильвании", а принц-консорт,
который платил за подобное расточительство из собственного кармана,
возглавлял группу лиц, высказывавшихся в пользу "Лилипута из Кентукки" --
модели более скромной. Тем временем приглашенные на обед в британское
посольство были по-прежнему вынуждены ехать из города верхом на мулах, в
сопровождении вооруженного охранника и мальчика с фонарем. Когда же все
решили, что выбор между "монархом" и "лилипутом" будет наконец сделан,
императрица внезапно скончалась, а начавшаяся сразу после ее смерти
гражданская война развеяла всякую надежду на скорое улучшение дел в дорожном
строительстве. Неполномочный держался стойко, но в глубине души очень
переживал неудачу. Он отдал ремонту дороги слишком много сил, принимал все
происходившее близко к сердцу, а потому испытывал теперь обиду и
разочарование. Груда камней на обочине служила ему постоянным укором, это
был памятник его единственному -- и неудачному -- опыту государственной
деятельности.
В результате обитатели посольского городка были вынуждены вести
замкнутое и размеренное существование. Леди Кортни посвятила себя
садоводству. Из Лондона с каждой посылкой ей начали приходить мешки с
семенами и вырезки из журналов -- и вскоре вокруг здания посольства разросся
роскошный английский сад с сиренью и лавандой, бирючиной и самшитом,
садовыми дорожками и крокетными лужайками, декоративными каменными горками и
диким кустарником, цветочным бордюром, увитыми вьющейся розой беседками,
водяными лилиями и лабиринтами еще не хоженых тропок.
Уильям Бленд, почетный атташе, был холост и жил в одном доме с
семейством Кортни. Остальные сотрудники британской миссии имели семьи и жили
отдельно. У второго секретаря была собственная площадка для часового гольфа,
у консула -- два теннисных корта. Второй секретарь и консул были на "ты", ни
на минуту не расставались, слоняясь из одного дома в другой, и были
посвящены в мельчайшие подробности семейной жизни друг друга. В отличие от
них капитан Уолш, советник по восточным делам, вел более независимый образ
жизни. Он был нелюдим, постоянно страдал приступами малярии и, по слухам,
дурно обращался с женой. Вместе с тем капитана уважали: он единственный знал
