фигура Али растворилась во мраке коридора.
-- Я никому не верю... Я одинок.
Император остался один. Издали с гор до него доносился едва с слышный
барабанный бой. Четверть третьего. Еще почти четыре часа темноты.
И тут вдруг тишину разорвал пронзительный крик. Он шел откуда-то снизу,
эхом разнесся по всему форту и смолк. Какой-то бессмысленный, ничего не
выражающий крик. И опять тишина, ни шагов, ни голосов -- только далекий,
глухой бой тамтамов в горах.
Сет бросился к двери:
-- Эй! Кто-нибудь! Что случилось? Майор! Офицер охраны! Тишина. Только
привычное шарканье удаляющегося осведомителя. Гнетущая тишина. Затем тихий
голос снизу:
-- Ваше величество?
-- Кто это?
-- Майор Джоав из Королевского пехотного полка к услугам вашего
величества.
-- Что это было?
-- Ваше величество?
-- Что это был за крик?
-- Произошла ошибка, ваше величество. Оснований для беспокойства нет.
-- Что произошло?
-- Часовой допустил ошибку. Только и всего.
-- Что он сделал?
-- Пустяки, это всего лишь индиец, ваше величество. Часовой неправильно
понял приказ. Он будет наказан.
-- Что случилось с Али? Он ранен?
-- Убит, ваше величество. Ошибка часового. Виноват, что потревожил сон
вашего величества.
И майор Джоав, а также капитан караульной службы и господин Юкумян в
сопровождении трех тяжело нагруженных капралов вышли из форта через боковую
дверь и двинулись извивающейся вдоль моря тропинкой по направлению к
заброшенному сахарному заводу.
А Сет остался один.
Светало. Еле волоча ноги, господин Юкумян вошел в Матоди. На улицах
было пусто. Все, кто мог, покинули город в течение ночи; те же, кто остался,
притаились за заколоченными дверьми и забаррикадированными окнами. Сквозь
щели в ставнях и замочные скважины несколько пар любопытных глаз с интересом
наблюдали, как маленькая, поникшая фигурка проковыляла в кафе "Амурат".
Госпожа Юкумян лежала на пороге спальни. За ночь ей удалось выплюнуть
кляп и доползти до двери, но это отняло у нее столько энергии, что она, не в
силах больше кричать и рвать веревку, которой ее связали, впала в
беспамятство, прерываемое кошмарами, мучительными приступами судороги и
беготней крыс по земляному полу. Господин Юкумян, натура тонкая, не мог без
отвращения смотреть на ее распухшее, грязное, покрытое кровоподтеками тело,
которое в серебристо-зеленом свете подымающегося солнца и впрямь являло
собой отталкивающее зрелище.
-- Крикор, Крикор... Слава Богу, ты вернулся... А я уж думала, что
никогда тебя не увижу... Пресвятая Мария и Иосиф... Где ты пропадал?.. Что с
тобой?.. О Крикор, муж мой... Да будут благословенны Господь и Его ангелы,
которые вернули мне тебя.
Господин Юкумян сел на кровать и, тяжело дыша, стал расшнуровывать
высокие ботинки с эластичными задниками.
-- Я устал, -- сказал он. -- Боже, как я устал. Кажется, лег бы и
проспал целую неделю. -- Он взял с полки бутылку и налил себе виски. -- Это
была самая жуткая ночь в моей жизни. Сначала меня чуть было не повесили.
Можешь себе представить? Мне уже набросили на шею петлю. Затем повели за
город, довели до сахарного завода, а что было потом, не помню; прихожу в
себя -- кругом никого, я лежу на берегу, вещей нет, лодки нет, этих
проклятых солдат тоже нет, а на затылке у меня шишка величиной с яйцо.
Пощупай.
-- Не могу, Крикор, я же связана. Перережь веревку, и я тебе помогу.
Бедный ты мой, бедный.
-- Боже, как болит голова. Как я дошел домой, сам не знаю. И лодки у
меня теперь нет. Еще вчера я мог получить за нее полторы тысячи рупий.
Бедная моя голова. Полторы тысячи рупий. Ноги тоже болят. Я должен лечь в
постель.
-- Развяжи меня, Крикор, и я уложу тебя. Бедный ты мой.
-- Не беспокойся, цветок души моей. Я сам лягу. Буду спать целую
неделю.
-- Крикор, развяжи меня.
-- Не волнуйся, мне просто надо как следует выспаться. Господи, как все
болит! -- И с этими словами господин Юкумян залпом выпил виски, закинул,
удовлетворенно фыркнув, ноги на кровать и повернулся к стенке.
-- Крикор, пожалуйста... развяжи меня... Я ведь связана, ты разве не
видишь? Я всю ночь так пролежала, мне больно...
-- Полежишь еще. Сейчас у меня нет сил тобой заниматься. Только о себе
и думаешь. Видишь же, я устал. Неужели непонятно?
-- Но, Крикор...
-- Заткнись ты.
И не прошло и минуты, как господин Юкумян, забыв о многочисленных
невзгодах этой ночи, нашел утешение в глубоком, продолжительном сне.
Через несколько часов он был разбужен барабанным боем и ревом труб -- в
Матоди входила победоносная армия. Под окном печатали шаг воины Прогресса и
Новой эры. Господин Юкумян вскочил с кровати, протер глаза и прильнул к щели
в ставне.
-- Господи, помилуй! -- воскликнул он. -- Значит, Сет все-таки победил!
-- И, захихикав, добавил: -- А майор Джоав и капитан остались в дураках!
Лежа на полу, госпожа Юкумян кротко смотрела на него своими грустными
темными глазами.
-- Лежи тихо, женщина, -- сказал он, ткнув ее по-дружески ногой в
шерстяном носке. -- Потерпи еще немного, и я тебя развяжу. -- И господин
Юкумян улегся на кровать, уткнулся носом в подушку и, несколько раз фыркнув
и повертевшись, вновь погрузился в сон.
Зрелище было великолепное. Первым, в серых изорванных полевых
гимнастерках, выступал духовой оркестр императорской гвардии:
Бог с войском ангелов сбираются на сечь,
Дабы вражды людской течение пресечь;
В воздух взвился Господень тяжкий острый меч --
И правды час настал.
За оркестром, подымая тучи пыли, маршировала пехота: мозолистые, голые
ступни, изношенные мундиры, спущенные гетры, фуражки набекрень, на плечах --
винтовки "ли-энфилд" с примкнутыми штыками, курчавые головы, черные как
смоль лица, черная лоснящаяся кожа под расстегнутыми гимнастерками, набитые
добычей карманы. Между гвардейцами и нерегулярными войсками, в окружении
штабных офицеров, верхом на высоком сером муле ехал генерал Коннолли --
коренастый ирландец лет сорока пяти, который на своем веку понюхал пороху:
прежде чем защищать цвета Азанийской империи, он воевал на стороне
"чернопегих"', служил в южноафриканской полиции, а потом в егерских войсках
по охране Кенийского национального заповедника. В то утро, впрочем, Коннолли
больше напоминал сбившегося с пути путешественника, чем главнокомандующего
вступающей в город армии: из-под кавалерийских усов торчал заросший густой
рыжей щетиной подбородок; бриджи были так изодраны, что превратились в
шорты, а вместо мундира и фуражки на нем были рубашка с открытым воротом и
белый, видавший виды тропический шлем, которые совершенно не вязались с
полевым биноклем, планшетом, саблей и кобурой на ремне. Коннолли курил
трубку, набитую крепчайшим местным табаком.
Следом шли туземцы из племен ванда и сакуйю. В горах они следовали за
регулярной армией нестройной толпой, как придется, теперь же двигались
небольшими группами, по пять-десять человек, держась за стремена своих
вождей, и гнали перед собой гусей и коз, украденных с окрестных ферм. Иногда
они присаживались на корточки передохнуть, а потом вскакивали и бегом
догоняли остальных. У вождей были свои оркестры: верхом на мулах, колотя что
есть силы по огромным деревянным либо обтянутым воловьей шкурой барабанам,
ехали барабанщики, им отзывались дувшие в длинные шестифутовые трубы
волынщики. То там, то здесь над толпой возникал, покачиваясь, верблюд.
Оружие у туземцев было самое разнообразное: старинные ружья с пустыми, а
также туго набитыми патронташами; короткие охотничьи копья, мечи и ножи;
устрашающих размеров копье племени ванда длиной не меньше семи футов; за
одним вождем раб нес пулемет, на который было наброшено бархатное покрывало;
некоторые туземцы были вооружены короткими луками и допотопными палицами из
дерева и железа.
Туземцы племени сакуйю носили пышные прически, их грудь и руки были --
для красоты -- изрезаны шрамами самой причудливой формы; у туземцев ванда
передние зубы были остро заточены, а волосы заплетены в маленькие грязные,
похожие на крысиные хвостики косички. В соответствии с чудовищным обычаем
этих племен, всякий, кто мог, увешивал себя отрубленными руками и ногами
убитых врагов.
После того как все это огромное войско, обрушившись на Матоди,
просочилось через городские ворота, оно, словно вода из сгнившего шланга,
брызнуло в разные стороны, разлилось по всему городу реками и ручьями. Люди,
скот и птица, выбиваясь из основного потока, рассыпались по улицам и
переулкам, устремились в тупики и за ограды домов. Посреди несущейся толпы
стояли, продолжая бить в барабаны и дуть в трубы, одинокие музыканты;
некоторые туземцы, отделившись от основной массы, танцевали группами в
проходах между домами; двери винных лавок были сорваны, и вскоре
разыгравшееся на улицах города празднество приобрело несколько неожиданный,
мрачноватый колорит: опьяневшие воины, дабы продемонстрировать, на что они
способ-
' Английские карательные войска в Ирландии во время освободительной
войны ирландцев против англичан (1919--1921).
ны в бою, набрасывались с ножами и дубинками на своих бывших товарищей
и жестоко с ними расправлялись.
-- Черт, -- вырвалось у Коннолли, -- поскорей бы сбыть с рук всю эту
команду! Неужели его люди действительно дали деру? В этой проклятой стране
все возможно.
На улицах не было ни души. Только испуганные глаза наблюдали в щели
между ставнями, как медленно растекается по городу армия победителей. На
главной площади генерал остановил гвардейцев, а также тех туземцев, которые
еще подчинялись дисциплине; и когда те, жуя сахарный тростник, с хрустом
грызя орехи и полируя зубы короткими щепками, уселись на корточки, он, не
слезая с мула и перекрывая шум пировавшей на соседней улице солдатни,
обратился к своим доблестным воинам с традиционной речью:
-- Гвардейцы! Вожди и туземцы Азанийской империи! Выслушайте меня. Вы
-- герои. Вы отважно сражались за своего императора. Бойня удалась на славу.
За это вас будут чтить ваши дети и дети ваших детей. В лагере прошел слух,
что император уплыл на большую землю. Я не знаю, правда ли это, но если он
действительно уехал, то только для того, чтобы привезти вам с большой земли
награду. Но что может быть лучшей наградой для солдата, чем смерть его
врага?!
-- Гвардейцы! Вожди и туземцы Азанийской империи! Война окончена, и
теперь вы имеете право на отдых и развлечение. Вы можете делать все что
хотите, кроме двух вещей: во-первых, вам нельзя трогать белых людей, грабить
их дома, брать их скот, добро и женщин; и, во-вторых, -- разжигать огонь на
улицах и в домах. Тот, кто нарушит эти приказы, будет убит. У меня все. Да
здравствует император!
-- Гуляйте, ребята, -- добавил он по-английски. -- Сегодня ваш день.
Развлекайтесь вволю. А мне первым делом надо бы почистить перышки да
заморить червячка.
Генерал подЦехал к отелю "Азания". Здание было погружено во мрак,
ставни наглухо закрыты, двери заколочены. Двум денщикам главнокомандующего
обЦединенными усилиями удалось взломать дверь, и Коннолли проник внутрь.
Даже в лучшие времена, когда в Матоди из Европы дважды в месяц приплывал
пароход и европейские туристы веселой гурьбой бродили по городу, у "Азании"
был угрюмый, неприветливый вид. Сегодня же генерал Коннолли, который в
одиночестве прошелся по пустым, нежилым комнатам, почувствовал себя здесь
заживо погребенным. За прошедшую ночь все, что только можно было вынести из
