Vous avez pu germaniser nos plaines.
Mais notre coeur, vous ne l'aurez jamais!
("Вы взяли Эльзасс и Лотарингию, но вопреки вам мы остаемся француза-
ми, вы могли онемечить наши поля. Но наше сердце, - вы никогда не будете
его иметь"). Был это 1909 год - время реакции, партия была разгромлена,
но революционный дух ее не был сломлен. И созвучна была эта песня с
настроением Ильича. Надо было слышать, как победно звучали в его устах
слова песни: "Mais, notre coeur, vous ne laurez jamais!!"
В эти самые тяжелые годы эмиграции, о которых Ильич всегда говорил с
какой-то досадой, уже вернувшись в Россию, он как-то еще раз повторил,
что не раз говорил раньше: "и зачем мы только уехали тогда из Женевы в
Париж!" В эти тяжелые годы он упорнее всего мечтал - вместе с Монтегю-
зом, победно распевая эльзасскую песню, в бессонные ночи зачитываясь
Верхарном.
Потом, позже, во время войны, Владимир Ильич увлекался книжкой Бар-
бюсса "Le feu", ("Огонь"), - придавал ей громадное значение. Эта книжка
была так созвучна с его тогдашним настроением.
Мы редко ходили в театр. Пойдем, бывало, но ничтожность пьесы или
фальшь игры всегда резко били по нервам Владимира Ильича. Обычно, пойдем
в театр и после первого действия уходим. Над нами смеялись товарищи, -
зря деньги переводим.
Но раз Ильич досидел до конца; это было, кажется, в конце 1915 года в
Берне, - ставили пьесу Л. Толстого "Живой труп". Хоть шла она по-немец-
ки, но актер, игравший князя, был русский, он сумел передать замысел Л.
Толстого. Ильич напряженно и взволнованно следил за игрой.
И, наконец, в России. Новое искусство казалось Ильичу чужим, непонят-
ным. Однажды нас позвали в Кремль на концерт, устроенный для красноар-
мейцев. Ильича провели в первые ряды. Артистка Грозовская декламировала
Маяковского "наш бог - бег, сердце - наш барабан" и наступала прямо на
Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий,
и облегченно вздохнул, когда Грозовскую сменил какой-то артист, читавший
"Злоумышленника" Чехова.
Раз вечером захотелось Ильичу посмотреть, как живет коммуной моло-
дежь. Решили нанести визит нашей вхутемасовке - Варе Арманд. Было это,
кажется, в день похорон Кропоткина, в 1921 г. Был это голодный год, но
было много энтузиазма у молодежи. Спали они в коммуне чуть ли не на го-
лых досках, хлеба у них не было, "зато у нас есть крупа!" с сияющим ли-
цом заявил дежурный член коммуны - вхутемасец. Для Ильича сварили они из
этой крупы важнецкую кашу, хоть и была она без соли. Ильич смотрел на
молодежь, на сияющие лица обступивших его молодых художников и художниц
- их радость отражалась и у него на лице. Они показывали ему свои наив-
ные рисунки, объясняли их смысл, засыпали его вопросами. А он смеялся,
уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами. Что вы читаете? -
Пушкина читаете? - О, нет! - выпалил кто-то, - он был, ведь, буржуй! Мы
- Маяковского! Ильич улыбнулся: - по-моему Пушкин лучше. После этого
Ильич немного подобрел к Маяковскому. При этом имени ему вспоминалась
вхутемасовская молодежь, полная жизни и радости, готовая умереть за со-
ветскую власть, не находящая слов на современном языке, чтобы выразить
себя и ищущая этого выражения в малопонятных стихах Маяковского. Позже
Ильич похвалил однажды Маяковского за стихи, высмеивающие советский бю-
рократизм.
Из современных вещей, помню, Ильичу понравился, роман Эренбурга, опи-
сывающий войну. - Это, знаешь, - Илья Лохматый! (былая кличка Эренбурга)
- торжествующе рассказывал он. - Хорошо у него вышло!
Ходили мы несколько раз в Художественный театр. Раз ходили смотреть
"Потоп". Ильичу ужасно понравилось. Захотел итти на другой же день опять
в театр. Шло Горького "На дне". Алексея Максимовича Ильич любил, как че-
ловека, к которому почувствовал близость на Лондонском съезде, любил,
как художника, считал, что, как художник, Горький многое может понять с
полуслова. С Горьким говорил особенно откровенно. Поэтому, само собой, к
игре вещи Горького Ильич был особенно требователен. Излишняя теат-
ральность постановки раздражала Ильича; после "На дне" он надолго бросил
ходить в театр. Ходили мы еще с ним как-то на "Дядю Ваню" Чехова. Ему
понравилось. И, наконец, в последний раз ходил в театр уже в 1922 г.
смотреть "Сверчка на печи" Диккенса. Уже после первого действия Ильич
заскучал, стала бить по нервам мещанская сантиментальность Диккенса, а
когда начался разговор старого игрушечника с его слепой дочерью, - не
выдержал Ильич, ушел с середины действия.
Последние месяцы жизни Ильича. По его указанию я читала ему беллет-
ристику, к вечеру обычно. Читала Щедрина, читала "Мои университеты"
Горького. Кроме того, любил он слушать стихи, особенно Демьяна Бедного.
Но нравились ему больше не сатирические стихи Демьяна, а пафосные.
Читаешь ему, бывало, стихи, а он смотрит задумчиво в окно на заходя-
щее солнце. Помню стихи кончающиеся словами: "Никогда, никогда коммунары
не станут рабами!".
Читаешь, - точно клятву Ильичу повторяешь - никогда, никогда не отда-
дим ни одного завоевания революции...
Валерьян Полянский.
ТОВ. Н. ЛЕНИН.
(В. И. Ульянов).
Вечером 30 августа, когда он по окончании митинга выходил с завода
Михельсона, преступная рука женщины пыталась его убить на радость всей
российской контр-революции и международных империалистов.
В то время, как он безоружный, без всякой предосторожности, со
свойственным ему спокойствием и уверенностью, говорил о неизбежной близ-
кой катастрофе капиталистического мира Западной Европы, она из-за угла
готовилась нанести ему смертельный удар в спину, чтобы лишить междуна-
родный революционный пролетариат человека, которого история выдвинула на
пост первого вождя российской социалистической революции.
Умер К. Маркс, и Ф. Энгельс сказал: "теперь человечество стало на го-
лову ниже". И если бы положение раненого оказалось безнадежным, никто не
смог бы назвать товарища, который с полным правом занял бы его от-
ветственный пост, российская революция стала бы на голову ниже.
Заслуги тов. Н. Ленина перед русской революцией неисчислимы. Как
опытный капитан, с непоколебимой твердостью, железной волей, с полным
сознанием каждого своего слова и действия, он вел красный корабль нашей
революции к социализму. Контр-революционные бури не раз силились опроки-
нуть и потопить наш корабль в бушующих страстях классовой борьбы, но он
всегда твердо держал в своих руках руль, не дрогнув ни разу во весь
шторм, столь грозный в последние дни, когда весь буржуазный мир усиленно
готовился к борьбе с нарастающей международной революцией.
В октябрьские дни, когда большевики, взяв власть в свои руки, не зна-
ли, долго ли удастся ее удержать, и нервничали, он один, как всегда спо-
койно, только с большей деловитостью, собирал первых народных комисса-
ров, обсуждал с ними дальнейший план действий, готовый встретиться с
врагом.
Когда одни, сомневаясь в своих силах, склонны были итти на компромисс
с мелкобуржуазной эсеровской и меньшевистской частью Всероссийского Ис-
полнительного Комитета, он, как скала, остался непреклонен. Готовый ра-
зорвать со своими близкими друзьями, с которыми связывала его долголет-
няя революционная работа, он решительно отвергнул все попытки соглаша-
тельства. И он знал, чего хотел.
Когда одни, увлекаемые энтузиазмом, а другие революционной фразой и
жестом, намеревались вести безнадежную революционную войну с Германией,
ставя на карту судьбы всей революции, он употребил весь свой политичес-
кий и публицистический талант, чтобы удержать пролетариат от этого бе-
зумного шага. С великой болью в сердце, но с полным сознанием неизбеж-
ности и моральной ответственности, он заключил "позорный и похабный"
брестский мир, как исступленно кричали все предатели народа и революции.
Заключил и спас революцию.
Когда одни, видя нашу разруху и некоторую нашу неприспособленность к
большой организационно-государственной работе, падали духом, он во всех
своих речах и статьях непрестанно твердил: "Народ сумеет устроить свою
судьбу; через ряд ошибок и, быть может, жестоких испытаний он встанет на
верный путь, лишь бы осталась в его руках политическая власть". И он
опять был прав. Мы не только разрушили старую государственную машину, но
успели покрыть страну сетью наших учреждений. Они несовершенны. Это вер-
но. Но они уже начинают работать, и время быстро исправит все недочеты и
даст народной власти нужный опыт.
Когда одна часть пролетариата с беззаветным энтузиазмом сражалась с
разными бандами контр-революции, а другая, обуреваемая мелкобуржуазной
стихией анархичности, наследственной болезни старого мира, ушла в удов-
летворение своих эгоистических личных интересов, он решительно и громко
заявил, что если будет падать производительность труда, если мы не при-
ложим все, как один, наши усилия к тому, чтобы как-нибудь наладить на-
родное хозяйство, нас ждет крах, нас ждет ярмо империализма и, быть мо-
жет, даже монархия. Он напомнил, что с новыми правами на пролетариат ло-
жатся новые обязанности.
Когда советская власть настолько укрепилась в нашей стране, что внут-
ри ее не оказалось достаточных контр-революционных сил, чтобы произвести
государственный переворот, враги революции, начиная с эсеров и меньшеви-
ков и кончая явными монархистами, открыто прибегли к помощи англо-фран-
цузских, чехо-словацких и японско-американских банд. Положение казалось
безнадежным. Приходилось думать на первых порах не столько о новом госу-
дарственном строительстве, сколько о самозащите. Казалось, пройдет один,
другой месяц, и замкнутая в железное кольцо советская власть неминуемо
должна будет пасть под натиском регулярной, вымуштрованной армии озлоб-
ленных и обманутых солдат. Он, полный хладнокровия, заявил: "Агония ох-
ватила Запад, война кончится не обычным миром, заключенным дипломатами
воюющих стран, а разразится европейская гражданская война, мир будет
заключен самим революционным народом. Мы победим". И это не была револю-
ционная фраза для поддержания настроения. Велика была в нем сила убеж-
денности. Она передавалась другим; она сплачивала нас в жестокой борьбе
с нашими врагами.
Будучи самым крайним при определении характера нашей революции и сто-
ящих перед ней задач, он никогда не впадал ни в революционную фразу и
жест, ни в самообман, ни в разочарование и безнадежность. Он всегда свою
политическую линию строго определял соотношением сил, - сначала с силами
нашей контр-революции, а потом и международной, когда она, боясь за свое
существование, двинулась против советской власти. Это он сумел открыто
сказать в письме к американским рабочим, что если нужно будет в интере-
сах защиты революции заключить союз с немцами, то он пойдет и на это.
Максималист по своим стремлениям, он был всегда реалистом, а не мечтате-
лем-фантазером в повседневной работе, почему некоторые, по недоразуме-
нию, стали считать его даже правым крылом в партии. Он был самым деловым
человеком нашей революции.
Велики заслуги тов. Ленина и перед Интернационалом. Когда разразилась
мировая война, он первый поднял протест против охватившего международную
социал-демократию социал-патриотизма и шовинизма. В Циммервальде и Кин-
тале он не сделал ни одного колебания в сторону какого-либо соглашения с
теми, кто выдвинул лозунг национального единения. Свою линию он вел не-
уклонно до последнего своего выступления.
Наши враги, направляя свой подло-злодейский выстрел в тов. Ленина,
знали, что они поражают революцию в самое сердце, что они снимают с пос-
та человека, железная воля которого и упорство в борьбе разбивали все
натиски и козни врага.
Их преступный замысел не удался. Тов. Ленин жив; и мы уже знаем, что
