отрезка бесконечной словесной серии. Поскольку в тезисах замечается пря-
мое соответствие между важностью и словесным объемом высказываемого,
постольку в местах упора применяется эта искусственная амплификация ре-
чи, заменяющая словесное развертывание. Ибо для Ленина, с его предельно
сжатым стилем, не было другого средства для создания иллюзии словесной
полноты. Там где требовалось увеличение словесного объема, там он прибе-
гал к синтаксической символике этого объема, своего рода алгебраическому
знаку суммы ряда.
И в дальнейшем в обрамляющем послесловии Ленин снова прибегает к это-
му приему: "Г. Плеханов назвал в своей газете мою речь "бредовой". Очень
хорошо, господин Плеханов! Но посмотрите как Вы неуклюжи, неловки и не-
догадливы в своей полемике". "Гораздо легче, конечно, кричать, бра-
ниться, вопить, чем попытаться рассказать, разъяснить, вспомнить, как
рассказали Маркс и Энгельс, в 1871, 1872, 1875 г.г. об опыте Парижской
Коммуны".
И послесловие замыкается тематической фразой о слове и деле:
"Запутались бедные, русские социал-шовинисты, социалисты на словах,
шовинисты на деле". Эта тематическая концовка как бы разъясняет исключи-
тельно деловой - до сухости - зачин обрамления тезисов.
Таким образом, проследив один из стилистических приемов построения
тезисов, мы видим, что на ряду с принципами логического построения,
здесь наличествует уравнение словесных объемов.
Другим приемом варьирования и индивидуализации тезисов является пест-
рота синтаксических сочетаний. Тезисы комбинируются из абзацев предложе-
ний. Количество абзацев в тезисе различно (I тезис 5 абзацев, II - 3,
III - 1, IV - 3, V - 3, VI - 3, VII - 1, VIII - 1, X - 2, IX делится на
3 пункта из них второй - на 3 подразделения). Построение этих абзацев
различно (устраняю IX "пунктовый" тезис). Семь представляют собой разви-
тые полные предложения, остальные 15 - безглагольные фразы - лозунги,
вроде "Устранение полиции, армии, чиновничества", или "Братанье". При
этом общая конструкция такова, что от сочетаний глагольных тезисы пере-
ходят к сочетаниям безглагольным. Первый тезис после трех абзацев, пост-
роенных по типу полных, распространенных предложений, замыкается двумя
краткими безглагольными. Из них последний - одно слово "братанье". Вто-
рой тезис - три полных абзаца. Третий - один безглагольный. В четвертом
- положение обратное: два безглагольных абзаца (из них первый слитный) -
замыкающий абзац - полное предложение. Начиная с пятого - исключительно
безглагольная конструкция.
Может возникнуть сомнение - имеем ли мы дело в этих безглагольных
конструкциях с подлинными "предложениями", или же это явление типа "пе-
речней", оглавлений и т. д., т.-е. каждая конструкция представляет свое-
го рода заголовок, эквивалент, символ потенциально мыслимой словесной
конструкции, как в оглавлении подобная конструкция обозначает целую
статью или даже трактат.
Понятно, почему подобная психологическая емкость безглагольной
конструкции ощущается, почему выражение приобретает характер чрезвычай-
ной сжатости (что получает и осязаемое подтверждение в формуле: "бра-
танье"). Но все же конструкции эти суть предложения, с потенциальной,
психологической глагольностью. Об этом свидетельствует отглагольность
большинства именительных: "организация" (как деятельность), "братанье",
"разъяснение", "признание", "перенесение", "слияние", "обновление"...
В двух случаях этого нет, но в обоих случаях наличность предложения
особо подчеркнута.
1) "Никакой поддержки Временному Правительству, разъяснение полной
лживости всех его обещаний". "Никакой поддержки" - косвенный падеж пара-
лельно с именительным, "разъяснение" определенно ориентирует нас на по-
тенциальную глагольность конструкции.
2) "Не парламентская республика, - возвращение к ней от Советов Рабо-
чих Депутатов было бы шагом назад, - а Республика Советов Рабочих, Бат-
рацких и Крестьянских Депутатов по всей стране, снизу доверху".
Здесь наличие вводного предложения ("возвращение к ней было бы") оп-
ределенно дает впечатление предложения главной конструкции.
Безглагольность, субстантивизация глагола придает особую модальность
этим конструкциям, модальность приказания.
Конструкция эта убыстрена, нагнетена, достигает максимума энергии вы-
ражения; это - своего рода натянутая словесная пружина.
Я должен оговориться, что подхожу к вопросу не с лингвистической точ-
ки зрения, и функциональное значение выражения меня мало интересует. Ме-
ня занимает вопрос о конструкции всего произведения, и, останавливаясь
на элементах стиля, я хочу лишь показать, как во всем произведении расп-
ределен словесный материал, аналогично окрашенный.
Если мы проследим в тезисах распределение безглагольных конструкций,
то мы увидим, как последовательно проводится нагнетение энергии выраже-
ний. Проводится это в три приема: внутри первого тезиса, в переходе от
второго к третьему, и наконец "хиастическое" расположение четвертого те-
зиса окончательно подготовляет к переходу на насыщенные безглагольные
сочетания всех остальных тезисов.
Таковы приемы расположения аналогично-конструированного словесного
материала в общей композиции тезисов. Мы видим характерные параллелизмы,
своеобразные "анафоры", напоминающие "Композицию лирических стихотворе-
ний" - Жирмунского. Я далек от мысли, что анализ конфигураций аналогич-
ного словесного материала в произведении дает нам познание конструкции
материала. Дело не в форме конфигураций, не в словесных арабесках, а в
их выразительно-конструктивной функции.
Даже чисто поэтическое произведение относится сравнительно безразлич-
но к форме конфигурации как таковой. Это доказывается тем, что каждая
попытка классификации таких повторов приводит к тому, что в реальном ма-
териале наличествуют всевозможные формы. Так было с попыткой классифика-
ции эвфонических повторов (см. особенно последнюю работу Брюсова о зву-
кописи Пушкина), также случилось с классификацией "анафорических" явле-
ний, т.-е. с классификацией аналогично-словесного материала. Тоже случи-
лось с попыткой изучения стиха, как комплекса индивидуальных форм "сто-
пы". Оказалось, что при такой постановке любое сочетание слов есть сто-
па, - иначе стопы нет. Точно так же классификация эвфонических и словес-
ных повторов ни на иоту не сдвигает вперед вопроса с точки голого ут-
верждения наличности таких повторов. Ибо оказывается, что все формы со-
четания равноправны. Иначе эти формы "в себе" неощутимы, безразличны.
Все дело не в форме комбинации, а в конструктивной мотивировке, в вы-
разительной функции данного явления, в данном индивидуальном построении.
И в данном случае для нас менее всего важно, что стилистическими при-
емами распределение полных и безглагольных форм 10 тезисов разбито на
группы 4+6, а первая группа обрамлена ("кольцо") слитными сочетаниями, -
а важно построение тезисов не по принципу чистого логического мышления
подбора адекватного словесного выражения, а по законам словесной (в дан-
ном случае утилитарно словесной конструкции), оперирующей объемом и по-
тенциальной энергией выражения. Важно, что в момент программного декла-
рирования играл закон словесных формул, был конструктивный замысел.
Я оставляю в стороне вопрос о тематическом распределении материала.
Между тем прозаические произведения имеют свой "сюжет", свои тематичес-
кие ходы. В данном случае мы имеем обрамление (приступ и послесловие),
мотивированное тем, что ранее написанные тезисы сообщаются в газете. Это
обрамление имеет свою завязку, перипетии (полемика) и развязку (концевое
совмещение двух тем: полемики и общей антитезы "слова" и "дела").
Н. КРУПСКАЯ
*
ЧТО НРАВИЛОСЬ ИЛЬИЧУ ИЗ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Товарищ, познакомивший меня впервые с Владимиром Ильичем, сказал мне,
что Ильич человек ученый, читает исключительно ученые книжки, не прочи-
тал в жизни ни одного романа, никогда стихов не читал. Подивилась я. Са-
ма я в молодости перечитала всех классиков, знала наизусть чуть ли не
всего Лермонтова и т. п., такие писатели, как Чернышевский, Л. Толстой,
Успенский, вошли в мою жизнь, как что-то значащее. Чудно мне показалось,
что вот человек, которому все это не интересно нисколько.
Потом на работе я близко узнала Ильича, узнала его оценки людей, наб-
людала его пристальное вглядывание в жизнь, в людей - и живой Ильич вы-
теснил образ человека, никогда не бравшего в руки книг, говоривших о
том, чем живы люди.
Но жизнь тогда сложилась так, что не удосужились мы как-то поговорить
на эту тему. Потом уж, в Сибири, знала я, что Ильич не меньше моего чи-
тал классиков, не только читал, но и перечитывал не раз Тургенева, нап-
ример. Я привезла с собою в Сибирь Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Вла-
димир Ильич положил их около своей кровати, рядом с Гегелем и перечиты-
вал их по вечерам вновь и вновь. Больше всего он любил Пушкина. Но не
только форму ценил он. Например, он любил роман Чернышевского "Что де-
лать?", несмотря на мало художественную наивную форму его. Я была удив-
лена, как внимательно читал он этот роман и какие тончайшие штрихи, ко-
торые есть в этом романе, он отметил. Впрочем, он любил весь облик Чер-
нышевского, и в его сибирском альбоме были две карточки этого писателя,
одна, надписанная рукой Ильича, - год рождения и смерти. В альбоме
Ильича были еще карточки Эмиля Золя, а из русских - Герцена и Писарева.
Писарева Владимир Ильич в свое время много читал и любил. Помнится в Си-
бири был также Фауст Гете на немецком языке и томик стихов Гейне.
Возвращаясь из Сибири, в Москве Владимир Ильич ходил раз в театр -
смотрел "Извозчик Геншель", потом говорил, что ему очень понравилось.
В Мюнхене из книг, нравившихся Ильичу, помню роман Гергардта "Bei
mama" ("У мамы") и "Buttnerbauer" ("Крестьянин") Поленца.
Потом позже, во вторую эмиграцию, в Париже, Ильич охотно читал стихи
Виктора Гюго "Chatiments", посвященные революции 48 года, которые в свое
время писались Гюго в изгнании и тайно ввозились во Францию. В этих сти-
хах много какой-то наивной напыщенности, но чувствуется в них все же ве-
яние революции. Охотно ходил Ильич в разные кафе и пригородные театры
слушать революционных шансонеточников, певших в рабочих кварталах обо
всем, - и о том как подвыпившие крестьяне выбирают в палату депутатов
проезжего агитатора, и о воспитании детей, и о безработице и т. п. Осо-
бенно нравился Ильичу Монтегюз. Сын коммунара - Монтегюз был любимцем
рабочих окраин. Правда, в его импровизированных песнях - всегда с яркой
бытовой окраской - не было определенной какой-нибудь идеологии, но было
много искреннего увлечения. Ильич часто напевал его привет 17 полку, от-
казавшемуся стрелять в стачечников: "Salut, salut a vous, soldats de
17-me" ("Привет, привет вам, солдаты 17 полка"). Однажды на русской ве-
черинке Ильич разговорился с Монтегюзом, и, странно, эти столь разные
люди - Монтегюз, когда потом разразилась война, ушел в лагерь шовинистов
- размечтались о мировой революции. Так бывает иногда - встретятся в ва-
гоне мало знакомые люди и под стук колес вагона разговорятся о самом за-
ветном, о том, чего бы не сказали никогда в другое время, потом разой-
дутся и никогда больше в жизни не встретятся. Так и тут было. К тому же
разговор шел на французском языке, - на чужом языке мечтать вслух легче,
чем на родном. К нам приходила на пару часов француженка-уборщица. Ильич
услышал однажды, как она напевала песни. Это - националистическая
эльзасская песня. Ильич попросил уборщицу пропеть ее и сказать слова, и
потом нередко сам пел ее. Кончалась она словами:
Vous avez pris Elsass et Latoraine,
Mais molgres vous nous resterons fsancais,
