супруге твоей скоро такая же процедура предстоит. Не дадут вам служебные
паспорта, пока фотографии новые не вклеите, ясно? Так что ноги в руки -
и вперед.
Рукам было явно не до ног - налились свинцовой тяжестью.
А что делать, куда деваться?
Позвонил Алене, благо застал ее дома. Договорились, что встретимся у
метро. Есть там фотоателье.
...Фотоаппарат с тусклым глазом объектива в окончании положенной на-
бок ребристой пирамиды черной гармошки прикрыт тем ной накидкой и поко-
ится на тяжелой треноге. Мы с Аленой стоим рядом с ним, софиты дежурного
освещения высвечивают павильон фотоателье, стулья, выстроенные вдоль
стены, большое тусклое зеркало в тяжелой раме и толстые плюшевые
портьеры. Когда их раздергивают, то входящего в павильон как бы вталки-
вает поток пыльного света...
Я когда-то видел эту картинку, я был здесь, может быть во сне, может
в другой жизни, но голова соображает туго.
- У нас к вам просьба, - объяснил я ситуацию стоящему за треногой.
Он поднял очки на залысины лба, бледное, отечное лицо, бледно-голубые
глаза с белками в желтых прожилках. Выслушал с кривой усмешкой.
- А что я могу сделать, - развел руками. - Фотографировать на паспорт
разрешено только определенным ателье, каким - не знаю, идите, ищите, у
меня есть своя инструкция, как жить, и я никак не могу ее нарушать. Кро-
ме того, есть сроки - три дня. Кто вам будет работать сверхурочно?
- Помогите, пожалуйста. Я оплачу. Можно без квитанции, только помоги-
те.
Черт, были бы под рукой сувениры какие-нибудь.
- Нет, нет и нет... Хотя... Там телефон - звоните начальству, пусть
дает разрешение, пусть торжествует равенство.
- Может быть вы и правы, инструкция создавалась на период обмена пас-
портов с целью избежать некачественного изображения владельца паспорта,
- объяснил мне по телефону равнодушный женский голос.
- Но не я ее писала, не мне ее отменять. Извините, меня вызывают.
Я повесил трубку.
Вернулся в павильон.
- Она сказала, что инструкция устарела, она сказала, что я прав, ска-
зала, что если вы согласны, то можно... в виде исключения...
Таким я и вышел на фотографии - с запавшими от головной боли глазами,
загнанный, словно прожил не сорок пять, а все шестьдесят, таким и буду
выглядеть навсегда для всех тех, в чьи руки попадет мой паспорт.
Повезло в другом - выкупил авиабилеты на понедельник. Ну, вот, а вы
боялись, улыбнулась мне девушка в синем. Симпатичная...
Фото были готовы только вечером, и в паспортный стол отделения мили-
ции я попал с утра в субботу.
Веселый красноносый майор Дудкин внимательно выслушал меня, закивал
плешивой головой.
- Сейчас сделаем, какие тут проблемы - карточку вклеить, да штамп
поставить. Клавдия Васильевна! - закричал он в другую комнату.
Молчание в ответ.
- Не отвечает, - удивленно посмотрел на меня Дудкин. - Придется само-
му идти... Это я мигом, вы обождите...
Вернулся он минут через пятнадцать-двадцать, красный, взъерошенный.
Сел, отдуваясь:
- Вот ваш паспорт, держите крепче. А супруга пусть зайдет лично. Ина-
че не получается.
Вернулся домой, объяснил Алене, та поворчала, но собралась и уехала.
Прошел час.
Прошел другой.
Протянулся третий.
Лены не было.
Через четыре часа звонок в дверь. Ее звонок - длинный и короткий, как
тире и точка. Наконец-то.
Вошла.
На вопросы не отвечала. Молча разделась, молча стянула сапоги, молча
прошла на кухню, села на табуретку, уставилась в окно. Я стоял рядом с
ней, растерянный.
Неожиданно лицо ее исказилось судорогой. Слезы градом.
Прорвало.
- Что я ей сделала? - захлебываясь, безутешно зарыдала она. -
Что-о-о?!
- Кому? Объясни толком.
Дудкин, веселый красноносый майор, ушел куда-то по делам, а Клавдия
Васильевна, что из другой комнаты, взяла Аленин паспорт и тоже ушла.
Алена просидела три часа, не зная, к кому обратиться. Наконец-то, явился
Дудкин, совсем веселый, совсем красноносый. Клавдия Васильевна как в во-
ду канула, и ключ от сейфа, где лежал заветный паспорт, канул с ней. Ве-
селый Дудкин сказал, что теперь только в понедельник, если, конечно,
Клавдия Васильевна явится на службу.
В понедельник в девять утра мы стояли у дверей паспортного стола.
Клавдия Васильевна пришла в четверть десятого. Бровью не повела в на-
шу сторону.
- Вот баба, - покрутил головой веселый красноносый майор Дудкин, от-
давая паспорт Алене. - От зависти лопнуть готова, что некоторые заграни-
цу ездят.
Не знаю, как Лена, но мною овладело полное равнодушие, не торопясь, с
бессветным безразличием я съездил на работу, получил паспорта, аттестат,
документы на оплату груза, просидел короткое застолье - Аленины и мои
родители, Юля с Димой, мой Сережа, маленький Алешка.
И только когда подогнали такси к дому, когда вышли на улицу, где ра-
зыгралась настоящая метель, выл ветер и мать запричитала в голос, по-де-
ревенски, ой, родные мои, ненаглядные, ой, сынок, кровиночка моя, ой,
невестушка, светик мой, не увидимся мы больше никогда, прощайте навсег-
да, простите нас, не поминайте лихом, ой... - что-то дрогнуло у меня в
душе, защемило сердце.
Прощай, мама, прощай, отец, прощайте, родные, прощайте, друзья, про-
щай, родная земля, простите нас...
Глава десятая
--===Колония===--
К О Л О Н И Я
Глава десятая
Но просто отпустить родная земля не могла.
Наши паспорта с таможенными декларациями надолго задержались на столе
перед женщиной в серой форме. Ее лицо с непроницаемыми светло-голубыми
глазами слегка подсвечивалось белым холодом монитора, по которому мед-
ленно двигалась картинка содержимого нашего багажа.
Пропустила все молча, без замечаний. Пункт за пунктом прошлась по
декларации, перевела глаза на Алену и внимательно рассмотрела, словно
обыскивала, ее уши, шею, руки.
Изрекла наконец:
- Стоимость ваших украшений - кольца, серьги, кулон, цепочка - превы-
шает разрешенную.
Я тоже уставился на Ленкины фамильные драгоценности. Фамильные не в
ироническом, а в прямом смысле этого слова: кроме обручального, на дру-
гой руке золотое колечко с изумрудиком - дар бабушки, переходящий из по-
коления в поколение Борисовых, сережки с маленькими бриллиантиками - по-
дарок моей матери и мой презент ей к свадьбе - медальон на цепочке.
- Извините, но нас пригласили перед отъездом на собеседование, - по-
пытался я объясниться, - и там многие интересовались, что разрешается
провозить и именно из ювелирных изделий.
Товарищ инструктор твердо сказал нам, что все эти вещи в пределах до-
пустимого.
- Понятия не имею, где это вам такое сказали, не знаю, кто такой этот
ваш инструктор и откуда он, у нас свои правила - золото и драгоценности
на сумму не больше пятисот рублей, а у нее явно больше, видно же.
- Хорошо, давайте я повешу медальон себе на шею и впишу его в свою
декларацию, - предложил я.
Таможенница криво усмехнулась.
- Не позорься!
Такой гневной я не видел Елену очень давно. Пунцовая, с блестящими
глазами, с каким же нескрываемым презрением моя всегда ласковая, всегда
добрая Аленушка отчитывала таможенницу:
- Разве ты не видишь, кто перед тобой стоит? Это же кукла, а не жен-
щина! Мои талисманы от бед, они берегут и меня, и моих родных от несчас-
тий! И потом, как же я на людях-то появлюсь голая? Э-э, да что ей объяс-
нять!
Казалось, что гул огромного зала, набитого людьми и чемоданами, при-
тих, прорезанный напряженным голосом Лены. Может быть потому, что звуча-
ла в нем высокая, завораживающая нота большой обиды и праведного гнева.
Правильно говорят опытные люди - не ходи на таможне к бабе. Для них -
пустой звук даже простая очевидность - не на неделю, не на месяц едем,
неужели станем, как стадо совтуристов, торговать на местном рынке всем,
чем ни попадя, лишь бы выгадать валютные гроши.
И, как всегда в подобных ситуациях, - полная беззащитность и слепота
выезжающего. Пятнадцать лет, раз-два в году проходил эту процедуру - ни
разу не видел советского списка товаров, что можно, что нельзя. Ну, по-
весь у входа в аэропорт, напиши аршинными буквами - вот это нельзя! - и
все будут знать, что если уж тащат что-то, то нарушают. Таможеннику глу-
боко безразлично, что ты уже опаздываешь на самолет, что чемодан разво-
рочен и требует упаковки, а никаких подручных средств нет. Это тебе не
Япония, где вскрытый досмотренный багаж сами и упаковывают.
Лена решительно дошла до стеклянной загородки, за которой маячили на-
ши, трясущимися руками долго не могла расстегнуть замочек на одной из
сережек, наконец-то вынула их из ушей, сунула с каким-то наставлением
Юльке и, ни на кого не глядя, вернулась мимо стола таможенницы. Та, тоже
ни на кого не глядя, тиснула штампики в декларации и подвинула в мою
сторону паспорта.
Молодой пограничник в зеленой фуражке внимательно сравнил мою фотог-
рафию в паспорте с оригиналом, поставил свой штамп, щелкнул замок и я
переступил границу СССР.
Большой, уходящий ввысь, мягко освещенный зал в прозрачных притемнен-
ного стекла перегородках, мелодичный перезвон и приветливый голос,
объявляющий по-русски и по-английски о прилете и отлете самолетов в Лон-
дон и Гавану, в Токио и Нью-Йорк, в Дели и Стокгольм. Свободные, яркие,
как праздник, валютные магазины - хочешь виски, джин, бренди, сигареты,
хочешь часы, магнитофон, фотоаппарат - что хочешь?
Заграница.
Вот и мы заграницей. Конечно, пока - что толку для нас в этом изоби-
лии - в кармане только аттестат, но ведь когда-нибудь...
Дернулся самолет, вырулил, грузно покачиваясь, на старт, остановился,
словно присел перед прыжком в черное небо.
Взревели турбины, капли растаявшего снега на иллюминаторах, словно
слезы прощания, вытянулись наискосок в дрожащие струйки, сорвались назад
- и правильно, пора высушить слезы, надо быть ровным, спокойным, уверен-
ным в себе, доброжелательным, в то же время постоянно начеку, знать цену
своего слова.
Как они.
Мы летим в страну пусть развивающегося, но уже вовсю гниющего капита-
лизма, и самое время спрятать подальше замашки и обычаи цветущего социа-
лизма.
Алена, разгоряченная схваткой на таможне, пришла в себя только, когда
мы взлетели. И то хорошо - она панически боится летать, ей все грезится,
что мы вот-вот свалимся в многокилометровую яму под крылом. В этом есть
что-то от первобытного суеверного ужаса - разве может летать что-то,
кроме птицы?
- Неужели ты не понимаешь, что под нами пропасть? - вцепляется она
обеими руками в мой локоть.
Пропасть, не пропасть, я отношусь к полетам философски - чему быть,
того не миновать, но вложить здравый мужской смысл в женскую головку мне
не под силу.
Журналисты, дипломаты, внешторговцы в силу своей профессии летают ча-
ще других - риск для них неизбежен. Симпатичная женщина из "Интуриста",
с которой я работал на выставке в Буэнос-Айресе, в первом же своем поле-
те попала в аварию. Самолет упал в океан, хорошо хоть неподалеку от по-
бережья, и она с другими пассажирами в ярко-оранжевых жилетах "купа-
лась", пока их не подобрали. А если бы это стряслось не на экваторе, а в
Северной Атлантике? Позже ей предложили работать с регионом стран Ла-
тинской Америки, а в тот же Буэнос-Айрес, Байрес, как его везде зовут,
двадцать пять часов чистого лету, посадки и взлеты в Москве, Франкфур-
те-на-Майне, Лиссабоне, Гаване, Лиме, Байресе. Это в один конец. Не от-
казалась. Двум авариям, как двум смертям, не бывать, так она говорила,
лихо откидывая волну светлых волос, первая седина в которых появилась,
когда небо в иллюминаторе стало дыбом и самолет, натужно воя, падал в
вогнутую чашу океана.
Торгпред в Алжире, добродушно попыхивая пластмассовой трубочкой, в
которую была вставлена сигарета, рассказал мне историю пострашнее:
