Так к чему ты пришел? Отвечай.
Я в ответе перед моими родителями, царствие им небесное, я в ответе
перед моим сыном за его безотцовское детство и юность, я в ответе перед
всеми, кто был со мной в трудные мину ты моей жизни.
Безумие - царь и воля его творилась, когда умерла Наташа... Незажива-
ющая рана... Не уберег... Не мог уберечь...
Я смотрю на свое отражение и вижу вереницу туберкулезных сопалатни-
ков, которых уложил на больничные койки и в гробы северный ветер с юга.
Титов, прогулявший свою жизнь, Егор Болотников со своей тягой в прост-
ранство, Аркадий Комлев, герой Севера, Леха Шатаев, проведший свои луч-
шие годы в тюрьме, прораб Сажин, желающий всех уложить в прокрустово ло-
же своих убеждений, и Гальнштейн, не желающий этого, Степан Груздев, ко-
торому помог выжить Сенека, доктор Зацепина, которая помогла выжить мно-
гим, в том числе и мне.
Друзья из киностудии... Гашетников стал профессиональным режиссером,
но так и не снял фильм, о котором мечтал, Колька Осинников уехал в США,
Марка Вольского нашли мертвым в палатке на берегу реки, остальные разб-
релись кто куда.
Всполохи ламп в тоннеле - как вспышки памяти... Старый большевик Ярс-
кий, подавший на алименты на свою дочь, и конармеец, неизвестный герой
гражданской войны, забытый на балконе, отец Тамары и его товарищ Бон-
дарь, опаленные войной и мыкающиеся на своих садовых участках. Спившийся
брат Наташи - мастер спорта Кирилл. Наташина подруга Марина, крестная
мать нашего трехдневного медового месяца, нашедшая-таки свое маленькое
счастье в усыновленном мальчике, но уже после того, как растратила с Пи-
жоном свою молодость и наследство погибших родителей.
Фурман, чье персональное дело разбиралось на партийном собрании, ко-
торый получил с директором Королевым по выговору, жаловался, конечно,
безрезультатно, в высокие инстанции, ходил, обиженный на Полякова, на
меня, на всех, кто обещал ему поддержку, в конце концов сильно сдал и
через год умер. Нет в живых и экономиста Папастова, истинного патриота,
к которому со Светланой Ветлугиной мы ходили с избирательной урной.
Зноем опалил ветер перемен мою заграничную жизнь. Нашу жизнь с Але-
ной, моей Ленкой, встреча с которой - подарок судьбы на склоне лет. На-
ших лет. И вошли в нашу жизнь и Баба Яга, врачиха-взяточница из загран-
кабинета, и бескорыстный красноносый майор милиции Дудкин, торгпред Се-
мен Иванович, пытавшийся помочь Чернобыльской беде наперекор Чрезвычай-
ному и Полномочному послу СССР, и команда загранаппарата от Айвазянов до
Ушаковых, работающих заграницей на границе естественного бизнеса свобод-
ной экономики и внешнеторгового абсурда тоталитарной Системы, "Герой
Прорабства" Святослав, любитель высокой поэзии из всесильной "конторы",
мой товарищ по киностудии Виталий Вехов, сохраненный провидением от ги-
бели на торпедированном пароходе "Кола", и директор советских экспозиций
Антон Бойко, живущий в квартире с видом на кладбище, где уготовано место
и ему, "террорист" - второклассник Петя Жмуркин, на которого завел пер-
сональное дело директор школы, и брошенный в пустыне, оставивший, как
завещание, исцарапанный письменами джип, мистер Джордж, начавший свою
восхождение к богатству с велосипеда и нуждающийся в старости в велотре-
нажере, адвокат и каратист Ричи, мой товарищ по предыдущей и этой жиз-
ни...
Все они люди, живые, как жива для меня немая девушка Марина, чей ше-
пот "люблю!" разнесся эхом в скалах, как жив для меня Дима Перов, летав-
ший во снах и чуть не разбившийся насмерть, как жив для меня Евгений Го-
рин, частичка Горы, неизвестный поэт двадцатого века.
И дай-то, Господи, всем живущим на нашей многострадальной земле само-
го главного - доброго и мудрого интереса к жизни, как у Семеныча, кото-
рый в свои семьдесят исправно справляет супружеский долг, как у тети Па-
ши, которая всегда поделится флакончиком коньячка к празднику.
Ветер перемен, как северный ветер с юга. Он меняет русла наших судеб,
то глубже, сильнее наши чувства, то мелеет, бьется о камни преград наша
жизнь. Но не страшен ветер перемен, если ты сохранил чистоту своих род-
ников, не гниешь застойным болотом, а полноводно несешь людям радость -
время твоей жизни одно и другого не будет.
Ветер перемен разметал в прах мои иллюзии, от ветра перемен пролегли
морщинки на моем лице, появилась седина, ветер перемен изменил мои
представления о жизни и смерти.
Есть естественные утраты - так с детством проходит иллюзия вечности
своего существования. Стареешь, став юношей, когда умер в тебе ребенок.
Гибнет, отравленное изменой, великое чувство любви - стареешь. Мечтал
поступить на режиссерские курсы, а попал на больничную койку рядом с
умирающим - возник страх, что до старости просто не дотянешь. Развелись
с Тамарой и ушел вместе с ней сын - поселились в душе одиночество. Погу-
били врачи Наташу - и жизнь, казалось, потеряла всякий смысл. Старость
пришла сединой вместе со смертью отца...
Слава Богу, надежда не только гибнет, она возрождается. Как птица Фе-
никс. Но каждый раз все с большим трудом. И уже суеверно не веришь ни во
что, чтобы потом жестоко не разочароваться. И постепенно, как солнце
сквозь предрассветные сумерки, пробивается сень Высшего Начала и все
глубже веришь в вечное - победу Белого над Черным, Добра над Злом, Исти-
ны над Ложью.
Бесконечно падают в вечность песчинки мгновений, и прах времени пау-
тиной забвения затягивает прошедшее. Исчезают запахи, линяют краски, все
глуше голоса прошлого... Время идет - я смотрю себе в глаза и думаю о
том, что пока живешь, будет дуть ветер перемен.
Вот и минули-пролетели и десять, и двадцать, и тридцать и даже больше
лет с тех пор, как мы с Виталием Веховым пытались заглянуть в будущее,
как искали мы с ним финал финала. Оно оказалось совсем иным, это буду-
щее, чем то, что рисовалось нам когда-то.
Крепкий крюк в потолке уже другой квартиры держит не веревку, на ко-
торой я замысливал повеситься после смерти Наташи, а люстру, но не ту, у
которой плафоны - колокольчиками ландыша, а хрустальную. Дощечки паркета
крыты слоем прозрачного лака, из мягкого кресла удобно смотреть японский
цветной телевизор, на журнальном столике стоит компьютер и принтер с
заправленным чистым листом. Из-за полу прикрытой двери в ванной, отде-
ланной голубым кафелем, слышно, как моя Аленка напевает себе что-то под
нос. В прямоугольнике темного стекла, вставленном в панель видеосистемы,
зеленым электронным светом сияют четыре цифры. Вот крайняя справа смени-
лась с тройки на четверку. Прошла минута и вместо четверки появилась пя-
терка.
Идет время.
Всему - свое время. И всему - свой удел. Простая история: родился,
учился, женился - со временем стала историей моей жизни, моего поколе-
ния. Революционное поколение - Репрессированное поколение - Военное по-
коление. Мое поколение - поколение оттепели, затянутое болотом застоя.
Наше время - это первая атомная бомба и первый спутник, двадцатый съезд,
фестиваль молодежи и целина, первые телевизоры и первые квартиры. Мы по-
лучили свое, мы приспособились, мы приспосабливаем своих детей, им уже
по двадцать пять, и думаем, как приспособить своих внуков. А Пижон,
всегда обреченный на выигрыш, не упустил своего. Система дала ему все
возможности для этого.
Что спасло меня и спасает?
Осознание своего удела, своего, единственного для тебя времени - в
этом и есть смысл существования. Мужество смотреть правде в глаза, какой
бы жестокой она ни была, мужество покаяния от содеянной несправедливости
и не дрогнуть, слабея, не выпустить зверя своего эгоизма и похоти, не
спиться.
Мужество жить и верить. И мои родители, и молодой судья, и регистра-
торша из загса с усталым нервным лицом, помогавшие нам с Наташей, и уми-
рающая старушка, перекрестившая меня, как своего убитого на войне сына,
и экономист Папастов, и Ефим Сергеевич Фурман - все вы отдали мне по
частичке своей веры, той веры, которой нет у Пижона. И поэтому мы не
одиноки. Одиночество - их удел.
Мужество жить тем более важно и нужно, когда страна стоит на пороге
крутого поворота, когда размазывается по генам детей атомный яд Чернобы-
ля, когда убивают священников и грабят храмы, когда бродит призрак граж-
данской войны и полной разрухи и скалит кровавые клыки вампир шовинизма.
Потому что пришло иное время. Для всех нас.
Мы с Аленой приезжаем в одну и ту же церковь в Замоскваречье. Покупа-
ем свечи и идем в левый притвор к иконе Николая-угодника. Огоньки наших
и других свечек, колеблясь, освещают белые в черных крестах одежды свя-
того и его седую голову. Никола смотрит на нас соучастливо и слушает на-
ши молчаливые молитвы.
Господи, помоги нам всем...
Подошел внук, прижался худеньким тельцем к ноге, обхватил мое колено,
заглянул, склонив голову, мне под очки.
Старательно выговорил:
- Книжку пишешь?
- Пишу.
- А я вырасту большой, напишу еще лучше, - радостно рассмеялся он.
Валерка, сын моего сына. Кровь моя, мое имя.
Вырастешь... Напишешь... Будет у тебя время - свое... О нем и напи-
шешь.
ноябрь 1982 - ноябрь 1991
