пришлось отыскать прут подлиннее, опять пристегнуться и долго тыкать
прутом в кнопку, пока не раздался щелчок и карусель с металлическим
скрежетом тронулась в свой бесконечный путь по кругу. Поначалу тихо, по-
том все быстрее, колесо разогналось, и кумовья, поднятые вверх центрост-
ремительной силой, закрутились в ночном небе. Ого-го, кум, о це диво,
кричал кум куму, ого-го, вторил эхом кум куму, и неслись они в черной
ночи, как ведьмы на шабаш.
Накрутившись досыта и даже отрезвев, кум попросил сторожа остановить
верчение, на что тот резонно ответил, что сделать этого никак не может.
Через некоторое время кум почуял себя дурно и выпустил на волю съеденное
сало с чесноком и стал молить об остановке, как о пощаде или милости
божьей. Сторож, пошарив в карманах, обнаружил гайки, свинченные им неиз-
вестно зачем с других аттракционов, а может с той же карусели, принялся
кидать их вниз, норовя попасть в кнопку отключения, но нужного эффекта
бомбометание, а точнее гайкометание, не дало, и кумовья продолжили свое
путешествие.
Постепенно рассвело, запели птицы, а качели-карусели все крутились
пока не сгорел мотор. Заблеванные, помертвевшие кумовья были обнаружены
бабами-уборщицами, которые никак не могли взять в толк в чем тут дело и
долго и непрофессионально подсчитывали, сколько же надо выпить двоим му-
жикам, чтобы дойти до такого состояния, когда не то что встать, глаз
открыть нет никаких сил.
Здесь и Донецкий, и Горин, и Петр немного поспорили о том, сколько
может выпить человек и, разойдясь в количестве, пришли к единому мнению,
что все зависит от настроения, закуски и участия в этом процессе супру-
ги.
Петр был из городка рангом намного ниже , чем Горин или Донецкий, а
что такое провинциальное захолустье? Место скопища человеков, которые
настолько близко знают друг друга, что ничего не скроешь, и уж если слу-
чится что, то и воспринимается как событие почти семейное. И все обыва-
тели города, конечно, знали, что местный специалист по электричеству
Колька Ниткин всенепременно желал иметь только сына, что супруга его Ва-
лентина обещалась произвести требуемое и, действительно, обещание свое
исполнила, за что счастливый Колька подарил новоявленной мамаше норковую
шапку голубого оттенка - такую же, что имели лишь жена председателя го-
рисполкома и завгорторгом.
Дите получилось слабое в отличие от мордастой Валентины, но Колька
души в нем не чаял и, позабыв своих бывших сотоварищей по загульным де-
лам, денно и нощно выхаживал наследника. Через определенное время тело
сыночка покрылось сыпью, и доктор установил диагноз - врожденный сифи-
лис. Колька учинил супруге допрос третьей степени с мерами физического
воздействия и добился чистосердечного признания от Валентины - на самом
деле родила она девочку, но, зная крутой Колькин нрав и тяжелую руку,
перепугалась и за деньги уговорила медсестру переменить клеенчатые бирки
на руках двух младенцев. Мальчика ей уступила соседка по родильному,
женщина беспутная, без определенных занятий, которой было совершенно
безразлично, какого пола у нее дите. Колька, потрясенный таким извести-
ем, наварил Валентине еще один "фонарь", но потом остыл и рассудил, что
пусть будет дочка, но своя и здоровая, чем подкидыш-сифилитик. Супруги
Ниткины отыскали соседку по родильному дому, находившуюся в нетрезвом
состоянии около колхозного рынка, но та угрюмо отказалась от совершенно-
го обмена. Пришлось прибегнуть к содействию органов милиции, которая вы-
яснила, что девочку Ниткиных беспутная женщина умертвила и бросила в ко-
лодец.
- Как же вы там вообще живете? - не выдержал наступившего молчания
Горин. Как будто Петр существовал где-то на иной, далекой и дикой плане-
те.
- Да так и живем, - просто ответил Петр. - Колбаса, масло, сахар, все
по талонам, теперь и мыло по карточкам.
- Шизнь, тезка, - скаламбурил Донецкий. - Они делают вид, что платят,
мы делаем вид, что работаем...
Донецкий еще говорил что-то, а Горин смотрел на него, на Петра и ду-
мал, что все мы - тезки, все мы - люди, которые изъясняются на русском
языке, народ одной удивительно богатой и щедрой на таланты страны, а вот
как жили веками, так и живем в скудости и духовной нищете. Сколько, ка-
залось, происходит перемен, а разве повернешь ее, Гору?.. Прощай немытая
Россия, страна рабов, страна господ, и вы, мундиры голубые, и ты, покор-
ный им народ, - всплыли строки Лермонтова, опять Поэт, опять Гора...
Пешеходная экскурсия по Пятигорску началась с площадки, откуда откры-
валась панорама Горы. Снизу мелкий лесок постепенно переходил в кустар-
ник, ближе к вершине только трава покрывала склоны и где-то там в одна
тысяча девятьсот двадцать пятом году от рождества Христова к слету удар-
ниц труда был высечен портрет Ленина. Гора несла его, как значок на гру-
ди, ее вечная безликая сущность была визуально присвоена и получила свою
метку, что Гора принадлежит первому в мире государству рабочих и
крестьян.
Скульптор, реставрировавший портрет после неудачной попытки немцев во
время войны расстрелять портрет из орудия, высек заодно на скале четве-
ростишие собственного сочинения. Вознесенный на Гору опус вряд ли можно
было назвать поэтической вершиной, но стихи были посвящены уже не тому,
с кого делался каменно-тесный портрет, а товарищу Сталину и вполне годи-
лись для нимба, откованного под прессом репрессий, отполированного мас-
сой славословий и водруженного на чело вождя всех народов и времен. Сое-
динив на себе портрет Ленина со стихами, посвященными Сталину, Гора ста-
ла наглядным символом Системы.
Изначально не могло быть поэзии в высеченных, казалось бы, навечно
строчках, истинная поэзия звучала в струнах Эоловой арфы - специальный
инструмент был установлен нашими предками на Холодном отроге Горы, и в
бытность свою налетавший ветер будоражил ее вечный покой странными зву-
ками. Их любил слушать Поэт. Наши современники лишены этого вдохновляю-
щего действия, ибо время беспощадно порвало струны, а советское время
ликвидировало и самую арфу.
Узкая тропа сбежала вниз и привела к гроту, в котором так любил уеди-
няться Лермонтов, где Печорин встретился с Верой, это было свидание люб-
ви, отсюда виден весь Пятигорск с каскадом широкой лестницы, заполненной
кринолинами, сюртуками и мундирами общества, съехавшегося на воды. Ока-
зывается по тем временам надобно было иметь изрядное здоровье, чтобы вы-
держать ежедневное действие прописанных эскулапами сорока-пятидесяти
стаканов насыщенной газами, ионами и минералами воды. До чего же беспре-
дельна вера человека в чудодейственность непонятного, подумал Горин, и
как жадно хватается он за целебное средство, чтобы поскорее избавиться
от болезни. Получив же облегчение, опять безрассудно тратит время своей
единственной жизни.
Павильон над источниками венчал лестницу, здесь княжна Мери помогла
поднять оброненную кружку оправлявшемуся от раны Грушницкому. Тропа
вдоль Горячего отрога привела к бронзовому орлу, терзавшему змею болез-
ней, а от него совсем вниз к еще одному гроту. Под его сводами пировали
друзья, звучали смех, тосты, стихи и песни, отсюда была видна скала с
портретом Ленина на Холодном отроге, павильон над источниками и орел на
Горячем отроге. Оглянувшись на пройденный путь, Горин как бы обернулся в
прошлое, дымка которого, как на полотнах импрессионистов, окружала ка-
кую-то иную, возвышенную и наполненную поэзией и высокими страстями
жизнь.
Напротив грота высился ажурный стеклянный павильон "Лермонтовская га-
лерея" с готическими башенками в голубых, красных и желтых витражах,
полностью видный сквозь ветви не успевших еще обрядиться в весеннюю
листву деревьев парка. Из глубины его показались двое мальчишек лет по
двенадцать-пятнадцать в ярких спортивных шапочках и куртках, один - в
красных кроссовках, другой - в оранжевых резиновых сапожках. В руках у
них были рогатки, и они, подбирая на ходу камни, искали цель, чтобы по-
разить ее. Издалека не было видно полета снаряда, но то металлическим
звоном отзывался фонарь, то глухим стоном дерево, то сухим щелчком ска-
мейка. Они добрались до стеклянного павильона, обошли его, деловито
рассматривая, и скрылись за углом. Звон разбитого витража отозвался эхом
в пустом павильоне, задрожали стекла и экскурсанты завертели головами,
не понимая, где источник тревожного звука.
- Вот звери, - покачала головой экскурсовод, видевшая рейд молодых
варваров. - И что же из них вырастет? Рэкетиры? Слава богу, хоть в Афга-
нистан их больше не пошлют опыта набираться... На этом наша пешеходная
экскурсия по Пятигорску заканчивается. Вопросы есть?
Вопросы-то есть, да где ответы, подумал Горин.
Жизнь Горина в санатории обрела свою временную стабильность, сообраз-
ную расписанию процедур: с утра к источнику номер семь, завтрак, кисло-
родный коктейль в лечебном корпусе, на автобусе в грязелечебницу, возв-
ращение как раз к обеду, "тихий час", вновь к источнику номер семь перед
ужином и вечер, растрачиваемый Гориным на телевизор или видеосалон. Го-
ринскоу санаторному бытие было осложнено, правда, тем, что Донецкого
приковал к постели приступ острого радикулита. Боли были настолько
сильны, что Донецкий со стоном и чрезвычайно медленно разворачивался
вокруг своей оси, подняться же по нужде самостоятельно совсем не мог.
Врач предложила Донецкому сделать блокаду, но тот наотрез отказался от
уколов, боясь заразиться спидом, как это произошло с группой детей и
женщин в башкирской Элисте. Лечился он растирками адамова корня, который
Горин приобретал на местном рынке.
Распорядок процедур с виду был пунктуальным - каждый лечащийся, в том
числе и Горин, имел на руках пухлую санаторную книжку с табуляграммами,
рассчитанными на компьютере, с точным указанием времени приема, иначе
как управиться с многотысячным потоком страждущих, но жизнь постоянно
вносила свои коррективы. Особенно в грязелечебнице. Высокие потолки пер-
вого зала в лохмотьях облупившейся масляной краски неясно отражали гул
разговоров, шарканье ног и отдельные выкрики длинной очереди ожидающих
своего сеанса. Было нечто одинаковое в столпившихся - каждый держал в
руках пластиковый пакет с орлом, клюющим змею болезней, но было и разли-
чие. Обладатели санаторных книжек с орденом Победы, увитым гвардейской
лентой, составляли особую касту ветеранов ВОВ - неблагозвучная аббревиа-
тура Великой Отечественной. Они проходили, не задерживаясь, вперед и бы-
ли напористы и бесстрашны, как возможно когда-то в рукопашном бою с вра-
гом. Как и любые другие привилегированные, ветераны ВОВ вызывали только
глухое раздражение у толпящихся в ожидании и справедливо, по мнению Го-
рина, считавших, что перед бледным от боли лицом недуга все равны. К
столику регистраторши, в обход барьера, подходили и другие личности,
они, склоняясь, что-то шептали ей, и в большинстве случаев получали про-
пуск на беспрепятственный проход. При этом совсем не верилось, что в
стране провозглашенного семьдесят один год назад социального равенства
столько заслуженных лиц.
Когда испытание терпения очереди достигало ощутимого пре дела, ре-
гистраторша скрывалась в глубине длинной галереи с отсеками ванн, явля-
лась с горстью жетонов и толпа растекалась, как река в дельте, на рука-
ва, по другим очередям, человек по пять-шесть. Ванн, как таковых, не бы-
ло - вдоль стен квадратного отсека стояли столы с пластмассовыми лежака-
ми, а в середине торчала, подрагивая от внутреннего напора, труба, из
поворотного патрубка которой санитарка-грязевщица подавала на подстилку
черную горячую пасту. Погруженный в эту субстанцию, замотанный, как ко-
кон мумии, Горин в распаренной дремоте постепенно переступал грань по-
