вершенно иной принцип - "каждый обязан страдать сегодня во имя общего
блага завтра". В одном телевизионном диспуте мелькнуло выражение "адми-
нистративная революция" и это было по сути верно - сам себе подотчетный,
самому себе ничем не обязанный строй тужился сам себя революционно пе-
рестроить. Все равно здравый смысл никак не мог победить - если делать
то, что целесообразно и экономически, и экологически, и по-гуманному, то
сразу же ненужным и вредным становился административно-командный аппарат
- конкуренции он не выдержит, а власть не отдаст, причем частью, винти-
ками этого аппарата, этой Системы были практически все живущие на шестой
части суши.
Так размышлял Горин, но пессимизм его не был беспросветным - остава-
лась надежда на идеал правового государства с властью советов народных
депутатов, демократическими выборами, свободной печатью, плюрализмом
мнений и широкими возможностями индивидуальной трудовой деятельности,
арендного подряда, разнообразных кооперативов, межотраслевых объедине-
ний, регионального хозрасчета, оптовой торговли... Зато в международных
делах была отрадная конкретность. Ушли советские войска из Афганистана,
газеты обошла фотография последнего убитого на чужой войне парня, замо-
танного в плащ-палатку, застывшего на броне машины смерти. Пошли под
огонь резака первые ракеты, хоть и пришлось создавать специальные заводы
по уничтожению созданного оружия - но здесь и тройных трат не было жал-
ко. Трагический сдвиг коры в Армении, погасив межнациональные раздоры,
отозвался волной помощи и сострадания мирового общества...
В вагоне-ресторане не работала печь, горячего не подавали, все меню
составляла нарезанная крупными кусками красная колбаса, от которой, как
писали газеты, наотрез отказывались кошки, и кусок холодной курицы. Пока
Горин равнодушно жевал хлеб с колбасой, пришедший пассажир с мальчиком
лет двенадцати затеял скандал с сидящими без дела официантками и пова-
ром, требуя от них фруктовую воду в плотно закупоренных бутылках, а не в
тех, в которых металлический ребристый колпачок легко снимался простым
нажатием пальца. Официантки и повар в три голоса кричали, что не они за-
купоривают бутылки, что пусть пассажир предъявляет претензии заводу бе-
залкогольных напитков или катится на все четыре стороны, хотя катиться в
поезде можно было только с поездом, пассажир же призывал в свидетели Го-
рина, с ловкостью фокусника снимая пробки одну за другой, но Горин молча
смотрел на мальчика, тот на отца, на повара в белой куртке и на официан-
ток с белыми наколками на головах, а за окном вагона, раскачиваясь, ле-
тела куда-то Россия. Горин и сам думал, причем тут ресторанная прислуга,
пока не сообразил, правда, когда пассажир с мальчиком уже ушел, что мож-
но остатки недопитой кем-то воды сливать в бутылки, пришлепывая их проб-
кой, и продавать их как нераспечатанные. Горин взял с собой две бутылки
и в купе убедился, что одна из них наполнена выдохшимися отходами.
За день пути Горин успел прочесть рассказы, стихи и пьесу в журнале.
Рассказы ему ничем таким не запомнились, стихи были неплохие, но тоже
никак не отозвались в душе Горина, а вот пьесу он прочитал внимательно,
потому что ждал от знаменитого автора многого. Горин знал его не только
как всемирно известного прозаика, но и поэта, однако пьеса показалась
Горину недостаточно сильной. И не потому, что автор с язвительной нас-
мешкой показывал, как изобретатель смертоносного ультраоружия из самых
благородных побуждений хочет даровать, да даже не даровать, а всемилос-
тивейше соизволит повелеть жить в счастье, а не то...
Просто Горин сам жил в такой же сюрреалистической реальности - всю
жизнь ему проповедовали, что он обязан быть счастлив по изначально зало-
женным и построенным стандартам и параметрам реализованной мечты челове-
чества, и это было обыденнее, скучнее и намного страшнее изображенного в
пьесе. Что же касается ультрасовременного оружия, то его скопилось на
Земле столько, что можно неоднократно уничтожить маленькую голубую пла-
нету, а чернобыльский взрыв дохнул зевом расколдованного невидимого
убийцы, проник в гены, в клетки, в хромосомы людей, животных, птиц и
растений, и какие монстры придут на смену живущим, было пока еще неиз-
вестно.
Однажды вроде бы ровное течение семейной жизни Горина затянуло в та-
кой омут, после которого муть и мразь не осели до сих пор. Как же облег-
ченно вздохнул Горин, как радовалась его жена Светлана, когда их
единственный сын женился. Они не заметили, как из милого пухлого бутуза
Эдик вырос в аккуратного, вежливого красавчика, "Я не так воспитан", -
часто говорил Эдик. Без тени улыбки, очень серьезно. И это впечатляло -
надо же, такой молодой, а уже с принципами. Горин пытался и не мог при-
помнить, каким таким утонченным правилам этикета он или Светлана обучали
Дюка - так они звали сына в семейном кругу.
Прозвище сразу пристало к Дюку, Дюк в переводе означало Угерцогы, и
так соответствовало его манере держаться, что школьные сверстники и инс-
титутские однокашники знали Эдуарда Горина только как Дюка.
К числу достоинств Дюка Горин относил умение классно водить машину и
резвую сообразительность. Недостатков, к сожалению, набиралось гораздо
больше - Дюк был порядочный трус, отчаянно, до истерики боялся врачей и
высоты, неискренний, скрытный, он обладал поистине иезуитским терпением
в достижении своей главной и неизменной цели: загребать жар чужими рука-
ми.
Женился он на однокласснице, дочке работника аппарата ЦК КПСС.
Заводная непоседа, чертенок в штанах, но властная, в отца, избалован-
ная и с непредсказуемым характером Юлька и смиренный, как инок, Дюк вро-
де бы удачно дополняли друг друга. Быстро влюбляясь и быстро остывая,
Юлька каждый раз возвращалась к надежному, как ей казалось, и верному
рыцарю Дюку. Ей импонировало, что по красавчику Дюку сохнут подруги, ее
мать не уставала восторгаться Эдиком, который всегда являлся в дом с
цветами, который так аккуратно водил их голубые с мышиного цвета си-
деньями "Жигули", который так сочувственно выслушивал регулярные испове-
ди будущей тещи об остеохандрозе. Свадьбу сыграли богатую, ресторан
"Прага" продемонстрировал содержимое своих подвалов, бесшумная черная
"Чайка" отвезла молодых к мавзолею Ленина и могиле Неизвестного солдата,
о чем свидетельствовали цветные фото, занявшие почетное место в квартире
Гориных. Медовый месяц молодые провели в Крыму, купаясь в море и ласках,
окруженные заботой и вниманием персонала спецпансионата. Жизнь Гориных в
бытовом смысле как-то незаметно, но качественно получшала - на столе по-
явилась буженинка, карбонат, красная и белая рыбка, а главное, Горин по-
лучил возможность заказывать по списку книжной экспедиции издания, за
которые он втридорога платил на черном рынке, и просмотрел со Светланой
все сколько-нибудь интересное в столичном театральном репертуаре. Даже
как-то в разговоре со сватом обмолвился о том, что пишет да трудно вот с
публикациями. Сват изучающе рассмотрел Горина и после долгой паузы веско
сказал: "Мы не имеем права давать какие бы то ни было указания другим
организациям, из наших стен выходят только партийные документы, к тому
же культура находится в ведении другого отдела, и мой звонок могут прос-
то неправильно расценить. Это понимать надо."
Дюку, в отличие от отца, светило большее - он уже работал на ма-
ленькой, всего в сто шестьдесят рублей должности, но зато в министерстве
внешней торговли, и стрелка его судьбы клонилась к долгому заграничному
пребыванию в Англии или Финляндии. Однако претворению радужных планов в
жизнь помешало рождение внука. Такое крупное событие на семейном небоск-
лоне и связанные с ним хлопоты как-то заслонили смену трех глав госу-
дарства, двух - по истечению естественного срока жизни, одного - по не-
излечимости болезни, затем вышел майский указ по борьбе с пьянством и
началась перестройка.
Честно говоря, Горин совершенно не верил, что в недрах аппарата может
появиться человек, личность которого не деформирована, не деморализована
системой. При самом счастливом стечении обстоятельств все равно такой
человек обязан был пройти через весь тернистый путь в жестокой борьбе за
власть от начинающего функционера правящей партии до ее главнокомандую-
щего. Достигнув вершины, он должен был иметь ясную программу перестрой-
ки, верных единомышленников и избежать искушения смертным грехом горды-
ни. Конечно, можно сказать, что его приход былвызван исторической необ-
ходимостью - его ждал мужик, который семьдесят лет надеялся, что ему
вернут землю, его ждал рабочий, чтобы стать хозяином завода, его ждали
те, кто шел в тюрьмы, лагеря, сумасшедшие дома и эмиграцию, оставаясь
верными своему таланту, принадлежащему русской и мировой культуре, его
ждали те, кто все-таки пытался изменить хоть что-то в вывернутой наиз-
нанку экономике, его ждало Отечество, в том числе и Горин, малая его
частица.
Каждый день приносил что-то новое. Не успевали привыкнуть к одному,
следовало другое, новая реорганизация шла на смену только что проведен-
ной, ничего не меняя по сути, только гласность, беспощадное око правды,
сдирала маски, обнажая коррупцию на всех этажах власти, начиная с верх-
него, сплоченную мафию партийно-государственной теневой экономики, все-
силие и безответственность монополий и экологические преступления ве-
домств.
Вместе со своим хозяином ушел на пенсию сват, и сразу исчезли из оби-
хода Гориных списки книжной экспедиции и театральные билеты. Упразднили
минвнешторг, но Дюк уцелел, его организацию полностью, всем составом пе-
редали в распоряжение одного из госкомитетов.
Дюк явился в квартиру Гориных около двух часов ночи на тех самых го-
лубых с мышиными сиденьями "Жигулях", которые Дюку с Юлькой презентовал
тесть еще в качестве свадебного подарка.
Горин был потрясен - впервые он услышал от сына искренние, горлом
рвущиеся слова:
- Мне плохо, отец, помоги, - они сидели почему-то на кухне, Светлана,
слава богу, была в командировке, - ты понимаешь, папа, мне плохо, как же
я устал от всего этого. Вот никогда недумал, что дойду до такого. Я не
могу больше терпеть ее вечных капризов, ее постоянного дурного настрое-
ния, от того, что не мажется губная помада, что не дует фен, что опять
нечего надеть и кончились французские духи. Она все время кричит на сы-
на, на твоего внука, он весь съеживается и плачет, я не могу на него
смотреть, он так заикой останется, я ненавижу эту толстую ханжу-тещу,
которая всем в глаза говорит одно, а за спиной - другое, да и тесть хо-
рош, поливает советскую власть на чем свет стоит, мне надоело быть у них
извозчиком, шофером, официантом, прислугой... Ты понимаешь, отец, я не
выдержал, я ушел, просто встал и тихо закрыл за собой дверь. А потом бы-
ло поздно... Что мне теперь делать, папа?! Ты же мужчина, скажи что-ни-
будь, у тебя же были аналогичные ситуации в жизни, когда тебе надо было
вернуть женщину. Помоги...
Горин растерялся, горе, настоящее горе плакало слезами его сына, и
сильный, мудрый отец должен был протянуть руку помощи, на которую сын
мог опереться, как на землю. В этот момент и пронзила Горина мысль, по-
казавшаяся ему и верной, и странной - острый пик страдания открыл в Дюке
человека, оказалось, что Дюк любит своего сына, не терпит лжи и ханжест-
ва, неужели, чтобы стать Человеком человек должен страдать, и только че-
рез страдание - путь к вершинам нравственности? Кто же это все так уст-
роил? И если это истина, то мир без страданий невозможен и страдание сы-
на - его крест, который он должен, он обязан нести... Или здесь что-то
не так и можно все-таки найти слова, которые объяснят сыну, передадут
отцовский горький опыт, чтобы сын не творил уже единожды сделанных оши-
