Земли были созданы бывшими узниками Гулага. Самая крупная авария на
атомном реакторе - Чернобыль. Самая крупная утечка радиоактивных веществ
- Кыштым.
Моей Родины нет среди рекордсменов по числу самых богатых людей, она
не упоминается ни одной строчкой в разделе "Деловой мир", не из чего у
нас испечь самый длинный пирог в мире или приготовить самое большое мо-
роженое.
Последняя жара, последняя жара...
И как бы ни жарило солнце, мы уже знали, что терпеть осталось недол-
го, что жара эта - последняя для нас в этой стране, под этим небом. Ве-
черами, после заката, в раскаленность недвижного воздуха проникала све-
жесть и также незаметно, но ощутимо появлялось ощущение облегчения от
расставания. Не грусть разлуки, а понимание, что четыре года, прожитые в
тропиках, - это нелегко.
Как-то мы возвращались с выставки из одной из африканских стран. Еще
в аэропорту я обратил внимание на светловолосого розовощекого парня в
синем костюме, которому заботливо и деловито помогали заполнить деклара-
цию и пройти таможню двое сопровождающих. Они терпеливо ждали, пока он
не скрылся за перегородкой, их было видно сквозь стекла на балкончике
для провожающих. Лететь было долго - с четырьмя или пятью посадками. Са-
молет был битком набит экипажами рыболовецких траулеров, которые возвра-
щались домой. Рассказывали, что рыбачки на радостях и под газом любили
побегать толпой из конца в конец самолета, раскачивая его, как палубу
крутая морская волна. В Симферополе они сошли и в почти пустом самолете
мы снова увидели этого парня, сидящего у окна и отрешенно смотрящего в
одну точку.
- Чего загрустил? - дружелюбно окликнул парня Жора, наш завхоз. -
Присоединяйся. Скоро в Москве будем.
И Жора плеснул в пластмассовый стаканчик вискаря.
Внезапно у парня исказилось лицо, и он разрыдался. Как ребенок. Здо-
ровый плечистый парень неловко вытирал рукавом слезы, горько всхлипывал
и судорожно сглатывал слюну:
- Тю-ю... Ты чего? - удивился Жора.
- Я... Я... Я - не... че...ло...век... Я - нечеловек...
- Здрасте вам! А кто же ты? И откуда?
Парень мгновенно перестал реветь и с подозрением глянул на Георгия.
- С точки... - неохотно ответил он.
Понятие "точка" в математике определяется как бесконечно малое, не
имеющее материальности нечто. Именно такой и является в нашем сознании
точка на карте мира, означающая пункт, подчас даже не имеющий имени
собственного. Быть на точке - сиречь служить, работать в богом забытом
углу пустыни или джунглей.
Парень попал на точку год назад, сразу после института международный
отношений. Точка была в Африке, где ползает всякая пакость, где навалом
болезней, а ночью могут напасть контрреволюционеры или как их там еще
называют. От таких сочетаний у парня "поехала крыша". Он был насмерть
перепуган галлюцинациями и в минуты просветления с ужасом терзался своей
ненормальностью. Мы сидели, подавленные.
- Живешь-то ты где? - начал выспрашивать парня Жора.
Тот отвечал, но только после паузы, словно в нем срабатывало реле.
- ... под Москвой.
- Как домой добираться думаешь?
- ... на электричке.
- Тебя будет кто-нибудь встречать?
- ... нет.
- А валюта у тебя имеется? Доллары?
Парень молча кивнул головой.
- Ты вот что, не тушуйся. Купи за валюту путевку в хороший санаторий.
Поезжай, отдохни. Тебе отдохнуть надо, понял?..
Парень сосредоточенно молчал и не отвечал на вопросы. Я вспомнил тех
двоих провожающих. Знали же, кого сажают в самолет. А приди ему в голову
блажь подышать свежим воздухом за бортом на высоте десяти километров?
И встречать его никто не будет. Как же так? Впрочем, Системе он уже
не нужен. Проспрягайте глагол "не нужен". Я не нужен, ты не нужен, он не
нужен, мы не нужны... Лишние люди...
В одной из "точек" на юге Аравийского полуострова тоже жила-была мик-
росовколония. Единственное развлечение - охота. По всем правилам и
инструкциям надо бы докладываться нашим секретным службам о своем наме-
рении выехать в полупустыню с описанием маршрута. И ехать надо бы для
безопасности двумя машинами, двумя экипажами. Наши секретные службы бе-
зопасности для собственной безопасности разрешения никогда не давали. И
поэтому все ездили не спросясь. И поэтому только через три или четыре
дня обнаружили пропажу одного из товарищей. Выяснилось, что он уехал в
джипе на охоту. Подождали еще пару дней. Потом объявили розыск. Непода-
леку, в другой "точке", стоял отряд советских вертолетчиков. Два дня они
совершали облет близлежащих территорий и ничего не обнаружили.
Джип с полуразложившимся, расклеванным птицами трупом нашли месяца
через два. Судя по всему, джип сломался, его хозяин ждал помощи и был
еще жив, когда летали вертолеты. Его обязательно обнаружили бы, если бы
вертолеты действительно поднялись в воздух. Но горючее сожгли на
собственные нужды или продали налево и только рапортовали о поисках.
Джип стоял на заднем дворе, и, чтобы проститься с погибшим, выходили
на жару и разливали по стаканам прямо на капоте.
Джип был весь исчерчен, как клинописью, письменами. Когда умирающий
от жажды, брошенный в пустыне советский человек понял, что ждать помощи
бесполезно, отверткой на кузове царапал он послания матери, отцу, жене,
сыну и... партии. Организатору и вдохновителю...
Одному из моих коллег-журналистов не повезло - его избрали парторгом
выставки, большой советской экспозиции на международной ярмарке в стра-
не, которая вдруг начала воевать со своим соседом на Ближнем Востоке.
Воевали по-восточному: швыряли друг в друга ракетами. Они падали на мир-
ный незащищенный город - куда Аллах прикажет. В посольстве срочно собра-
лись на совет все советские начальники. Решение о срочной эвакуации пер-
сонала выставки было принято сразу, но тут кто-то вспомнил, что экспона-
ты представляют собой материальную ценность. На войне, как на войне -
спишем. Генеральный же партийный секретарь совколонии со значением ука-
зал, что среди экспонатов есть представляющие собой непреходящую, нет-
ленную ценность - два ковра ручной работы с портретами Ленина и Брежне-
ва. Нельзя допустить, чтобы они погибли или достались в руки мародерам,
способным совершить надругательство над совсвятынями.
Отрядили в боевое задание парторга выставки, дали ему машину, и пое-
хал он на ярмарку. Уже по пути он увидел ужасные последствия бомбардиро-
вок - развороченные чрева домов, толпы обезумевших людей, потерявших
кров и своих ближних. Очередной налет начался, когда он был в павильоне.
Содрогнулась земля, и разлетелись со звоном стеклянные витрины. Парторг,
укрывшись за колонну, смотрел, как оседающая пыль покрывает серым нале-
том ковровые лики вождей, как сфинксы взирающих в светлое будущее чело-
вечества поверх рухнувшей советской показухи, и думал: "А что я здесь
делаю? Спасаю портреты? Кого? Кумиров моего сознания? Да не верю я ни в
них, ни в их идеи, не нужны они мне. Я не нужен... они не нужны... И да-
же местные мародеры не польстятся на эти тряпки... Господи, пронеси и
помилуй, помоги только выбраться из этого ада..."
Последняя жара, последняя...
Глава сорок четвертая
--===Колония===--
К О Л О Н И Я
Глава сорок четвертая
Четыре тысячи кусочков из жесткого картона, разных по форме: и многопалые
каракатицы, и прямоугольнички с пуговками с двух сторон, и круглоголовые
человечки с толстыми ножками и ручками.
Картонки - разноцветные, как бы ряженые в одежку, кому какая доста-
лась: глубоко-черные, словно фраки, коричневые, как монашеские рясы, или
карнавально-маскарадные, как маски.
Я положил на стол в пустой комнате на втором этаже широкий лист фане-
ры и высыпал из коробки четыре тысячи картонок. Получилась небольшая
горка. Переворачивая и разглядывая картонки, догадался, что головки од-
них должны совпадать с впадинками других, но каждая головка предназначе-
на для своей впадинки - только одной из четырех тысяч, как муж и жена,
как мужчина, чья женщина - половинка - только одна и он ей - единствен-
ный.
Разобрать тысячи кусочков мне показалось не под силу, да и времени
жалко на пустяки, и я лениво порассматривал их, но тут мелькнуло: уж че-
тыре картонки совсем легко определить из четырех тысяч, у них у всех
прямой уголок, и минут за пятнадцать я откопал их в кучке.
Положил по краям фанерного листа, и следующая мысль пришла сама собой
- боковые картонки должны обязательно быть с одной прямой сторонкой в
отличие от извилистых остальных. На это незаметно ушло еще больше часа,
зато, подбирая по цвету, я постепенно выложил прямоугольную рамку, широ-
кую в основании, примерно золотого сечения.
В середине рамки - невнятная пустота фанерного листа и горка карто-
нок, словно осыпалась фреска, но зато сама рамка уже была знак, заманчи-
вый намек на постепенное открытие картины в целом. Внизу рамка была зе-
леной с черными прожилками, но бокам переходила с одной стороны в раз-
ноцветный пожар, с другой - в темно-серый или коричневый, а венчалось
все это переходом от темно-синего в светло-голубой.
Не день и не два, а почти весь четвертый год своего житья заграницей,
иногда на несколько часов, иногда на пятнадцать минут я приходил в пус-
тую комнату с листом фанеры и складывал картонки-кусочки друг с другом.
Немало времени заняла нудная работа - сначала я рассортировал кучку кар-
тонок на три поменьше: на черно-зелено-разноцветную, и это была земля,
на серую-темносинюю, и это была вода, на бело-голубую, и это было небо.
При этом попадались кусочки, неизвестно чему принадлежавшие - то ли
тверди, то ли свету, то ли водам.
Все три ипостаси потребовали своих листов фанеры, и я переселил их
каждую отдельно, освободив полностью внутреннее пространство рамки, тер-
пеливо ждавшей своего заполнения. При разборке выпадало случайное удач-
ное сцепление, соединение и вдруг оказывалось, что рисунок с одной кар-
тонки плавно и естественно продолжается на другой, и воображение живо
продолжало замысловатый изгиб или прямую стрелку. Три сложившихся кар-
тонки являли собой слитный кусочек с изъянам, требовавшим уже совершенно
определенную четвертую составляющую, напряженный поиск которой занимал
то несколько минут, то несколько дней, но находка всегда дарила радость
успеха и поддерживала блекнущее желание нового поиска. Верные соединения
пяти-шести-десяти кусочков требовали правильной ориентации в прост-
ранстве, чтобы не ошибиться, где верх, где низ. Сложившиеся куски я ос-
торожно перекладывал на большой лист фанеры внутрь рамки, и они пятнами,
словно под рукой реставратора, заполняли собой структуру фанерного сре-
за. Соединение больших кусков казалось чудом, когда полностью совпадала
и бесследно исчезала извилистая линия раздела.
В основании картины длиной около метра с чем-то проросла редкая зеле-
ная трава, сквозь которую чернела земля, а в траве запутались разбросан-
ные ветром свежеопавшие или уже тронутые увяданьем или совсем скукожив-
шиеся желтые, серые, багряные листья. По серединке из травы поднимались
вверх два замшелых, пропитанных до черноты дождями столба, на которых
наискосок была прибита ржавыми гвоздями доска недлинной скамейки с нес-
колькими опавшими листьями и в оспинах шелухи осыпавшихся еще по весне
почек.
Слева от скамейки из темной влажности, внутри которой таились тугие
темно-зеленые побеги, тянулись вверх коричневые тонкие стволы кустарни-
ка, переходящие в переплетенье веток в пожаре красных, желтых, желто-зе-
леных, бурых, бордовых листьев, а справа от скамейки торчала низкая
прибрежная поросль из ломких былинок, упавших веток и высокой травы.
Черная у края берега вода постепенно меняла свой густой цвет на ко-
ричневый, а затем на серый, далее водное пространство принимало на себя
