его позиции, и все же попытался обернуть дело шуткой.
- Неужели ты обиделась из-за того, что я тебя не пригласил на
банкет? - миролюбиво заговорил он. - Ничего интересного: котлета по-
киевски, льстивые тосты и шайка изголодавшихся мужиков. Не дури,
Марин, я коньячок принес. У меня башка побаливает после вчерашне-
го, давай лучше здоровье поправим, а?..
- Дурачок ты, дурачок, малыш, - задумчиво сказала Марина, гля-
дя на Виктора. - Сам пей свой коньячок, неужели ты ничего не по-
нял?.. Мне просто с тобой неинтересно больше... Мне теперь инте-
ресно с другим... Правда, с кем я еще сама не знаю... Но это неваж-
но, не твоя забота, найдем. Я же с тобой три года провозилась... Хва-
тит, наверное... Это раньше для меня время шло, а теперь оно для
меня побежало... Надо успеть, пока совсем не пролетело, понима-
ешь?..
Виктор молчал.
- Интересно у нас с тобой получилось, Вика: вот у тебя, навер-
ное, ощущение, что весь мир перед тобой, что все у тебя еще впере-
ди, а вот у меня ощущение, что все для меня прошло и минуло, что
время мое ушло, а ведь мы вместе три года жили в одном времени...
Только для тебя твое время поспевало, зрелостью наливалось, а для
меня будто бы отцветало, словно осыпалось... Может быть, это ты у
меня мое время забрал, а?..
- Что ты, Марина, я... - растерянно забормотал Виктор. - Я же...
Я никогда не хотел тебя обидеть, я всегда поступал так, как ты хоте-
ла... Как ты велела... Я даже предлагал тебе жениться, а ты даже с
моими родителями почему-то не захотела знакомиться... И потом ты
всегда говорила...
- Что говорила?.. Что я всегда говорила?..
Виктор не знал, что сказать.
Марина выпрямилась, вскинула голову.
- Да, ты прав, конечно... Что-то я расквасилась, не обращай вни-
мания, Вика. У человека радость, а я ему о том, что он время у меня
украл... Давай-ка, действительно, устроим ужин... Наш прощальный
ужин... Отметим наше с тобой трехлетие. Тащи свой коньяк... Но
запомни, малыш, крепко запомни: отныне мы с тобой только друзья,
не больше. Правда, настоящие друзья. А как непросто быть настоя-
щим другом, ты еще это не знаешь...
Марина с тех пор неоднократно доказывала, что значит быть на-
стоящим другом, истинное благородство которого познается только
в беде. А беда не заставила себя ждать, пришла. Да не одна. Через
два года после защиты кандидатской диссертации, когда Виктор
уже "остепенился" и, превратившись в Виктора Григорьевича, началь-
ствовал в своей лаборатории, у него умерла мать. А еще через год -
отец.
Марина опять взяла Виктора под свою опеку, дом ее был открыт
для Виктора в любое время и она даже отдала Виктору в вечное поль-
зование комплект ключей от своей квартиры, хотя ничто не вечно
под Луной.
Вокруг Виктора, помогая ему в беде, еще теснее сплотились Ан-
тон и Марина. Так естественно образовался их тройственный союз. Их
объединяло многое: они были сверстниками, все они потеряли своих
родителей и не поддерживали по тем или иным причинам тесных
взаимоотношений с родственниками.
- Ну вот, теперь у меня не осталось более близких людей, чем вы,
- Виктор благодарно смотрел то на Антона, то на Марину, которых он
угощал в большой комнате теперь полностью принадлежавшей ему
квартиры. Это было на девятый день после смерти отца Виктора. На-
роду на поминки собралось совсем немного, да и те вскоре разо-
шлись, кроме Марины и Антона.
На комоде высился портрет отца. Угол рамки наискось пересекала
лента черного крепа, повязанная бантом. рядом девятый день стояла
полупустая рюмка водки, покрытая куском черного хлеба.
Виктор задумчиво посмотрел на фотографию отца и тихо произ-
нес:
- А знаете, только смерть заставляет понять, сколько же нервов
и сил потрачено человеком, чтобы что-то кому-то доказать, а потом
оказывается, что все это впустую. Я тут не открою истины, просто во
мне сейчас живет ощущение тщетности нашего существования по
сравнению с бесконечным пространством вселенной и вечным време-
нем.
- Помнишь, я тебе рассказывал про журналиста и поэта Валерия
Истомина? - спросил Антон Виктора. - У него есть хорошие стихи на
эту тему. Вот, послушайте...
Ощущение утерянного,
безвозвратно уходящего
и в высоком царском тереме,
и в кирпично-блочных башнях.
И желание остаться,
преступить через забвение
в пирамидах египтянских,
в родах новых поколений.
И кресты, и обелиски,
и простой могильный холмик -
результаты этих исков,
говорящее безмолвие...
- ... Говорящее безмолвие... - как эхо, повторила Марина. - Неу-
жели, Антон, все так безнадежно? Если с Викой только к тридцати
годам судьба распорядилась так жестоко, то нам-то с тобой когда же
жизнь расколотила розовые очки иллюзий?
- Я знаю, как это случилось у тебя, - мягко сказал Антон.
- Расскажи Вике, если хочешь...
Виктор ничего не ведал о прежней жизни Марины - в своих раз-
говорах они никогда не касались этой темы.
- Да и рассказывать вроде бы ни к чему, - Марина вздохнула и
подперла щеки руками. - Грустная история... Отец мой в Госкомите-
те по внешнеэкономическим связям работал. Постоянно за границей.
И мать с ним... Золото очень любила... Они меня в специнтернат
определили, как подросла... Веселое заведение... Пока маленькая
была, с ними жила, а с шестого класса - все. И школу сама закончи-
ла, и институт экономический. На первом курсе они мне квартиру
кооперативную купили, подарок сделали, а на самом деле отделались
насовсем от меня... А может быть, благодаря этому я и в живых оста-
лась - они через два года в авиационной катастрофе погибли... Из
Египта летели... Будь у нас отношения получше, я с ними должна была
бы лететь. На похоронах я не плакала... Квартира родительская про-
пала, да я и не тужила, барахла навалом, сертификатов гора... Так в
одночасье стала я одинокой и богатой, но счастья это мне не принес-
ло... Влюбилась... в пижона, его все так и звали - Пижон, да дело не
в кличке - подонок он оказался. Все ему отдала, а он меня бросил,
когда деньги кончились... Спасибо Антону, поддержал в трудную
минуту. Я, правда, и сама бы оправилась, но был критический момент
- травиться хотела... Помнишь, Антон?
- Помню, - кивнул головой Антон. - Синяя уже была. Еле отка-
чали.
- Потом тебя, Вика, отхаживала, опять-таки Антона благодари...
Теперь твердо решила - я никому не навязываюсь, да и мне ничего
не надо... Главное - независимость... Только все-таки страшно, Антон,
когда ты не нужен никому и у тебя никого нет...
- Страшно, - сказал Антон. - Еще как страшно... Я, когда ма-
ленький был, совсем крошка, но помню, как мать уходила и дверь
за ней захлопывалась, и наступала в доме тишина. Звериная тишина,
звенящая, шорохи в углах, будто вздыхает кто-то... Но еще страшнее,
когда мать уходит насовсем... Она привела меня к тете Фросе, торо-
пилась, конфет коробку купила, я стою в перед ней с этой коробкой,
а она даже не разделась, так спешила счастье свое отыскать. Обе-
щала скоро приехать, но я-то знал, что она больше не вернется... А
конфеты тетя Фрося отобрала, спрятала...
Второй раз на глазах у Виктора Антон позволил себе раскрыться,
быть искренним, страдающим, одиноким человеком. В первый раз он
был таким на скамейке Лефортовского парка...
- Жизнь - жестокая, - продолжил Антон. - И равнодушная. Как,
например, закат солнца. Ты можешь восхищаться его удивительными
красками, цветком в вечерней росе, слушать песни птиц - кому нужны
твои эмоции? Никому. В древнегреческих трагедиях неотвратимо
правил судьбой человека слепой рок. Это он заставлял ничего не ве-
дающих, как младенцы, мать и сына стать супругами, отца - прино-
сить в жертву любимую дочь, мать - убивать своих детей... А ведь
греки считаются детством человечества. Они воспринимали мир, как
дети, и радовались ему как подарку. И вместе с алой зарей, песнями
птиц и росой на цветке жизнь несла людям слепой, равнодушно ка-
рающий невиновных рок... Хотя, что говорить о греках, с ними все
ясно, в те времена распадался первобытно-общинный строй, на сме-
ну ему шел рабовладельческий... Лучше возьмем нас... Вы, наверное,
согласитесь со мной, если подумаете, что существуют только три сфе-
ры общения между людьми.
- Почему только три? - возразил Виктор. - Таких сфер, по-моему,
гораздо больше. Печать, радио, телевидение...
- Понятно, перебил Виктора Антон, чего он никогда не делал. -
Театр, кино, литература, живопись - это все одна сфера. Обществен-
ная. Через нее ты узнаешь, что жизни на Марсе нет и что случилось
наводнение в Сахаре. Но я хочу подчеркнуть особенность этой сферы
и меру полноты истинного знания, которое мы получаем через эту
сферу. Что бы ни было перед тобой - экран телевизора или кинотеат-
ра, сцена с актерами и декорациями или полотно художника, стра-
ница книги или магнитофон, мы всегда знаем, что автор не в состоя-
нии сказать всего, отразить все. В каждом произведении искусства
есть изначальная заданность - быть учебником высокой нравственно-
сти, а это диаметрально противоположно тому, что жизнь жестока и
правда в ней жестока. Поэтому чаще всего автор или скрывает эту
правду, или не говорит о ней... Есть вторая сфера общения между
людьми: друзья, знакомые, сослуживцы, спутники в дороге... С ними, в
открытой откровенной беседе, вот как у нас сейчас с вами, можно ска-
зать друг другу то, что в книжках не прочитаешь, в кино не увидишь,
по радио не услышишь. Но опять-таки сказанное - это не вся правда,
потому что мы говорим теми же словами, какими написаны книги,
сценарии и пьесы. Все зависит от третьей сферы - сферы общения с
самим собой. Только здесь можно, если захочешь и если сможешь,
конечно, быть полностью искренним, понимая, что самая кощунствен-
ная мысль и самое дикое желание существуют внутри тебя равно-
правно с высокой поэзией и чистым альтруизмом.
- Да, но о темной стороне души никто никогда не говорит, - ус-
мехнулся Виктор. - Никто не желает выглядеть хуже, чем он кажется.
- Верно, я о том же и говорю, - согласился Антон. - Черно на дне
души у каждого, до того черно, что страшно и стыдно... Кто из нас,
хотя бы мельком, в порыве злости и отчаяния не желал смерти своим
близким?.. Я - своей матери и тетке... Ты, Марина, сама сказала, что на
похоронах погибших родителей не плакала... А ты, Вика, разве любил
своего отца за его деспотизм?..
Все трое посмотрели на фотопортрет отца Виктора, широко пе-
речеркнутый в уголке черным крепом. У полковника Коробова было
властное лицо и безукоризненный, волосок к волоску, пробор. Одна-
ко представить себе полковника самодовольным солдафоном было
трудно - скорее властность для него была маской, скрывающей стра-
дание, затаившееся в горькой складке на лбу и усталом прищуре
глаз. Непосвященному, очевидно, поверилось бы, что этот человек
добр в душе, но и Виктор, и Антон, и Марина знали, что эти усталые
складки - тоже маска, скрывающая истинную сущность человека, для
которого не существует иного страдания, кроме собственного.
- И во всех трех сферах человеческого общения произошла ката-
строфа, - тихо после долгого молчания заговорил Антон. - Это очень
горькая истина. Лично я не верю в будущее нашей цивилизации. Мир
начинен ядерным оружием настолько, что достаточно какому-нибудь
идиоту или злодею нажать на кнопку и лопнет наш голубой шарик...
Или задохнемся в собственных отходах... Или заразимся аллергией
на жизнь, на существование... В общем, имеются варианты... И бес-
смысленно убеждать человечество и человека в обратном. Я не помню
фамилию карикатуриста, который нарисовал огромную толпу людей,
каждый из которых держит в руках плакатик с надписью "нет", а все
