ли Марк и Петров. Виктор тоже смотрел на дело рук своих и объяснял
друзьям:
- Лицо... Понимаете, это лицо, а не маска. У всех есть лицо. У
меня и у тебя, Марк, лицо, у тебя, Петров, лицо. Вот я и хочу лепить
человеческие лица, чтобы на них отражалась целая гамма чувств,
хотя свое лицо, свое выражение есть и у радости, и у боли, и у преда-
тельства... И у каждой эпохи есть свое лицо... И вот, как мне кажется,
это - одно из лиц...
Марк, невысокий, изящный, медленно поглаживал аккуратный
клинышек бородки. Его красивые, в мохнатых ресницах глаза искри-
лись смехом.
- От лица твоих друзей, соратников и единомышленников, - на-
чал Марк, - должен тебе нелицеприятно заявить, что это лицо, соз-
данное твоим лицом...
- Не паясничай, - миролюбиво оборвал его Виктор. - Дело давай
говори.
- Ну, что ж, дело так дело... - вздохнул Марк. - Может Петров
для начала что-нибудь изложит?
- Не... - отмахнулся Петров. Он меньше всего походил на худож-
ника из этой троицы. На толстую крепкую колонну шеи была поса-
жена кудреватая, начинающая лысеть, круглая голова с белесыми
ресницами, носом картошкой и толстыми губами. Таким людям, как
Петров, тесна любая одежда, мала любая комната, они выглядят все-
гда громоздко - так и Петров, хотя сам был невысок, но основательно
массивен.
- Если серьезно, - кивнул головой на жест Петрова Марк, - то,
пожалуйста, прежде всего без обид. Я могу высказать сейчас свое
мнение и говорил тебе раньше, что задачу ты перед собой ставишь
интересную, а вот решаешь ее неточно. У тебя приблизительный ответ
на свой же собственный вопрос. А происходит это от того, что крик
твоей души, отраженный в маске, извини, в лице, неестественно, неор-
ганично возник, вырвался, появился на свет. Можно крикнуть "боль-
но!", жалуясь кому-то, можно пропеть романсово "о, как мне боль-
но...", а можно просто закричать от боли. Твоей работе не хватает
гармонии, той гармонии, от которой и самому хочется закричать и
другим крикнуть: "Что же вы стоите!? Больно!"
- Что же ты стоишь? - поддразнил Марка Виктор. - Или не боль-
но? Ни капельки?
- Что я? Я - обреченный, я только знаю, что такое хорошо и что
такое плохо в искусстве. Может быть другие тоже знают, но я могу
еще и объяснить разницу. И еще моя беда - я слишком много знаю, я
знаю столько, что когда начинаю что-то делать сам, то сразу вижу -
это все было, было, было, а зачем делать то, что было тысячи, мил-
лионы раз? И при этом я помню о том, что каждый человек, незави-
симо от того творец он или просто потребитель, должен проходить,
обязательно проходить свой путь духовного развития, повторять то,
что было пройдено человечеством давным-давно. Так устроен мир,
что поделаешь? До тех пор, пока ты не обжегся, ты не узнаешь, каков
огонь на ощупь. Как молочные зубы, у тебя вырастает, строится одно
представление об этом мире, а потом оно меняется, и эту переоценку
ценностей каждый переживает по-своему. Кто быстрее... Кто медлен-
нее... Кто сбивается с пути, их губит зависть, мелочность духа, эго-
изм. Кто останавливается, считая, что ему уже хватает своей мудро-
сти и страданий, и ничего нового в этом мире не было и не будет... А
кто продолжает идти и идти в гору... И тяжек путь, и далека верши-
на, и нестерпимо одиночество. Но я иду, я каждый день иду... Вот
только делаю мало, больше размышляю...
- Нехорошо, Марк, - шумно вздохнул Петров. - Работать надо не
думая, я имею ввиду, не мучаясь впустую, что было до тебя сделано, а
что не было. Захотелось - и делай, а там видно будет, что получится.
Вот я недавно натюрморт написал. Кувшин глиняный, хлеб и нож. И
такой кувшин получился теплый, коричневый... ну, как... ну, как живой
щенок.
- К сожалению, Марк прав, - сказал Виктор. - Прав, как всегда.
Сейчас твои теплые кувшины, Петров, производят серийно и массово
на конвейере. И потом, что кувшин теплый, как живой щенок, ощу-
щаешь только ты - художник, человек с необычным глазом, а вот
обывателю важно, сколько литров молока входит в этот кувшин или
можно ли в нем гриб разводить, чтоб по утрам похмеляться.
- Что ты, Виктор, все про какого-то обывателя говоришь? - стал
потихоньку раскаляться Петров. Глаза у него расширились и засияли
голубыми каплями. - Нет обывателей и гениев - есть люди. Все люди и
все человеки. Эх, мужики, мечтаю я написать картину... Полотно такое
громадное... Во всю стену... Вот ходишь по Москве и столько стен
пустых, жалко, место пропадает, ведь люди идут мимо и в пустые
стены смотрят, а могли бы картину увидеть. Например, в подзем-
ном переходе, знаете, где выход на Красную площадь? Чтобы люди
шли в ГУМ за покупками и вдруг перед выходом на главную площадь
страны видели бы картину всеобщего благоденствия. Что-то на Брей-
геля похожее. Столы с бесплатной едой, открытые настежь магазины,
изобилие, и все люди - братья...
- Инспектор ГАИ обнимается с частным владельцем "Жигулей",
- усмехнулся в бороду Марк.
- Конечно! - горячо поддержал, не замечая иронии Марка, Пет-
ров. - А может милиции тогда и совсем не надо?
- Как же без нее? - горестно вздохнул Виктор. - Вот меня тут на
днях забрали в отделение.
- За что? - недоуменно поинтересовался Петров.
- Целовался с женой в общественном месте, - пожал плечами
Виктор. - В гостях задержались допоздна, решили прогуляться по
ночной Москве, потом отдохнуть решили на бульварчике...
- Хорошая идея, - сказал Марк, имея ввиду картину Петрова. -
Всеобщее благоденствие... Только было все это, и это тоже было, Пет-
ров.
- Как было? - не понял Петров. - Всеобщее благоденствие было?
- Нет, картина такая была, - пояснил Марк. - И написал ее кост-
ромской крестьянин Ефим Честняков. Его не так давно открыли. Он
учителем был в деревне. Любовь к ближнему проповедовал. По мане-
ре своей напоминает наивных реалистов - Анри Руссо, Пиросмани-
швили...
- И большая картина? - почесал в затылке Петров.
- Большая.
- А я бы еще больше написал. И пусть вообще пишут все, кто
хочет и что хочет. Вот, Марк, ты, например, о чем мечтаешь?
- Ну, насчет того, чтобы все делали то, что хотят, ты, наверное,
не прав - анархия получится... А что касается моей мечты...
Марк чуть помедлил с ответом. Но отвечал без пауз. Ясно было,
что он много думал над тем, о чем говорил:
- Структуры... Мне интересны структуры. Структура мира еди-
на, но она состоит из множества структур. Из бесконечного множе-
ства. Есть реальные структуры, например, атома или человека, а есть
ирреальные - структура общества, слов, понятий, цифр. Все имеет
свою структуру, даже наш начальник ЖЭКа. И все структуры неста-
тичны, они постоянно изменяются и, главное, их можно изменять.
Например, я создаю конструкцию и называю ее структурой глаза.
Не нужно для нее музея, пусть эта структура на улице и каждый мо-
жет войти внутрь этой структуры и увидеть мир таким, каким его
увидел я. Каждый вошедший может и сам изменить структуру так, как
ему видится, и следующий вошедший будет знать, каким видел мир
его предшественник.
- Все это так, но твое-то видение, твой взгляд на мир исчезнет, ес-
ли кто-нибудь изменит структуру по-своему? - спросил Виктор.
- Ну и что? Это же неважно. Важен процесс постижения другого
взгляда, важно напомнить, показать людям, что есть миллионы точек
зрения на этот мир и все они равноправны.
- Попал бы ты в структуру моих дел, - с горечью сказал Виктор.
- И что бы ты смог изменить? Понимаете, ребята, что-то сложно стало
мне жить. Во-первых, Галку иногда так заносит, что я становлюсь в
тупик, во-вторых, служба заела. Ну, что делать, если начальник - ду-
рак? И вся власть в его руках?!
- Глупость - дар божий, но не следует им злоупотреблять, как
сказал Бисмарк, - усмехнулся Марк.
- Да плюнь ты, не переживай, - махнул рукой, как отрубил, Пет-
ров.
- Слюны не хватает, - ответил ему Виктор. - Ведь что мне нужно?
Денег немного да времени побольше. Чтобы мог я лепить лица чело-
веков. А для этого мне надо стать начальником. Некому будет мной
командовать, сам буду распоряжаться. А чтобы стать начальником,
надо сначала кандидатскую защитить. Идея диссертации у меня есть -
вот времени нет. Получается, что года на три надо бы отключиться от
всех дел.
- Получается, что ради получения денег и времени ты должен
тратить время и деньги, - подытожил Марк. - Кстати, молодые люди,
мы должны скоро сделать очередной взнос нашему жэковскому меце-
нату.
- Деньги, деньги... а подождать он никак не может? - буркнул,
насупившись, Петров. - Чай, не своим торгует подвалом, хоромы эти
ему государство построило...
- Соблюдать джентльменские условия нашего договора - дело на-
шей чести, господа художники, - назидательно произнес Марк. -
Эх, чую я, недолго нам осталось коптеть в этом прекрасном подвале...
Жили-были три художника. Один ваял человеческие лица, другой
писал картину всеобщего благоденствия, а третий строил структу-
ры... Вот уйдет от нас Виктор Коробов строить свою пирамиду
египетскую из диссертации, исчезнут из этого ателье человеческие
лица и останемся мы с тобой, Петров, как Ван-Гог с Гогеном и как-
нибудь ночью ты меня зарежешь, а, Петров?
- Я тебя не зарежу, я тебя нарисую, - хитро прищурился на Марка
Петров.
- Ой, это еще хуже, - застонал Марк. - Кстати, давно тебя хотел
спросить, ты случайно не родственник Петрову-Водкину?
- Нет, - твердо сказал Петров. - Я - Петров. Сам по себе. И все
тут.
12
В ту пору для Виктора многое казалось естественно непререкае-
мым, незыблемым, как, например, искренность в отношениях с Гали-
ной или честность в служебных коллизиях. Виктор открыто заявил
Ивану Сергеевичу о псевдонаучных опытах Марчука, не заботясь о
последствиях сказанного. Он покорно шел на поводу у Галины, будучи
твердо убежденным, что все ее действия направлены в конечном
счете на их общее благо, потому что она его любит.
Если они и ссорились, то обычно тогда, когда Галине было что-то
нужно, а он не мог этого сделать. Для Виктора же было главным, что
они быстро мирились, и он снова погружался в ласковую нирвану
собственной уверенности в общем благополучии.
Виктор с Галиной стали снимать комнату как только Галина за-
кончила институт, до этого она жили вместе с родителями Виктора.
Виктор не возражал против самостоятельного житья, но в целом
преимуществ в этом было столько же, сколько и недостатков. Став
вольными птицами, и Виктор и Галина попали в клетку чисто быто-
вых проблем, тем более, что угол, за который они платили немалые
для их бюджета деньги, все равно оставался чужим домом.
Когда Виктор задерживался в подвале-мастерской, то невольно
ощущал вину за свое отсутствие, хотя у них и была договоренность с
Галиной, что он может отдавать своему увлечению вечер или два в
неделю или то время, которое тем или иным способом образовывалось
у него в часы службы. Но в подвале время летело для Виктора быст-
ро и незаметно. В мастерской Виктор не думал ни о чем, кроме своих
масок - человеческих лиц - он думал руками.
Также все было и в тот вечер, когда Виктор выставил на обсуж-
дение Марку и Петрову свою очередную работу. И только уже войдя
во двор дома, в котором они жили, Виктор ощутил такую острую тоску
по Галине, что взлетел бегом по лестнице. У двери он перевел дыха-
ние и, стараясь не шуметь, разделся в передней и прошел в комнату.
Эту комнату им сдавала пожилая женщина, которая переехала к доче-
ри нянчить внучку. Хозяйка наказала ничего не трогать, выделив
Виктору с Галиной полшкафа для белья и вещей и широкую металли-
ческую кровать с панцирной сеткой и шишечками.
Галина лежала на кровати, отвернувшись к стенке и уткнувшись в
книгу. Виктор осторожно прикрыл дверь, бесшумно прошел, повесил
