- Плохо дело! - гаркнул кюре вместо вступления.
- Ха! Ха! Ха! - отозвалась толпа, радуясь начавшемуся действию.
- Некоторые из вас, ведомые чувством омерзительной скаредности и низкой
мелочности, осмелились глумиться над учением Священного Писания. Они
купили дешевые билеты. И они будут стоять! Предложенный вам спектакль есть
действо Богоизбранного Великолепия, а что такое Бог, как не само
совершенство Роскоши, и тот, кто при этом отказывается воздавать ему с
роскошью, то бишь раскошеливаться, будет отправлен в ад к нехорошим
созданиям и подвергнут вечному поджариванию на медленном огне, над хилым
костерком из Древесного угля, торфа, а то и просто сена.
- Верните деньги! Верните деньги! - закричали те, кто не смог сесть.
- Денег вам не вернут. Садитесь где хотите. Богу на это начхать.
На ваши стулья мы поставили другие стулья, чтобы вы поняли, что за
такую цену на этих местах только стульям и сидеть, да и то вверх ножками.
Кричите, возмущайтесь. Бог - это роскошь и красота; могли бы купить билеты
и подороже. Желающие могут доплатить, но они все равно останутся на своих
местах. Раскаяние не гарантирует прощение.
Публика начинала недоумевать: кюре явно перебарщивал.
Услышав громкий треск, Жакмор обернулся. В ряду дешевых мест он увидел
кузнеца, который держал в каждой руке по стулу и сшибал их один об другой.
При очередном ударе стулья разлетелись в щепки.
Кузнец метнул обломки в сторону натянутого занавеса, служащего
кулисами. Это стало общим сигналом. Все владельцы плохих мест схватили
мешающие им стулья и принялись их крушить. Зрители, не обладающие
достаточной разрушительной силой, передавали стулья кузнецу. Грохот стоял
неимоверный, пролетающие со свистом обломки падали на сцену; щель между
двумя частями занавеса становилась все больше и больше. Удачно запущенный
стул сорвал карниз. Из громкоговорителя донесся рев кюре:
- Вы не имеете права! Бог роскоши презирает ваши жалкие обычаи, ваши
грязные носки, ваши загаженные пожелтевшие трусы, ваши почерневшие
воротнички и годами не чищенные зубы. Бог не допускает в рай жидкопостные
подливки, неприправленную одинокую петушатину, худосочную изможденную
конину; Бог - это огромный лебедь чистого серебра, Бог - это сапфирное око
в искрящейся треугольной оправе, бриллиантовая зеница на дне золотого
ночного горшка. Бог - это сладострастие алмазов, таинственность платины,
стотысячье перстней куртизанок Малампии, Бог - это немеркнущая свеча в
руках у мягко стелющего епископа. Бог живет в драгоценных металлах, в
жемчужных каплях кипящей ртути, в прозрачных кристаллах эфира. Бог смотрит
на вас, бузотеров, и ему становится стыдно...
При запрещенном слове толпа, вне зависимости от занимаемых мест,
негодующе загудела:
- Довольно, кюре! Спектакль давай!
Стулья сыпались градом.
- Ему за вас стыдно! Грубые, грязные, бесцветные, вы - половая тряпка
мироздания, брюквина небесного огорода, сорняк божественного сада, вы...
ой! ой!
Метко запущенный стул полностью сорвал занавес, и зрители увидели, как
кюре в одних трусах приплясывает около микрофона и потирает себе макушку.
- Кюре, спектакль! - скандировала толпа.
- Ладно! Ой! Ладно! - ответил кюре. - Начинаем!
Шум стих. Все расселись по местам, на сцене служки засуетились вокруг
кюре. Один из детей протянул кюре круглый коричневый предмет, в который
тот засунул одну руку. Та же операция с другой рукой. Затем кюре облачился
в роскошный халат ярко-желтого цвета и, прихрамывая, выпрыгнул на ринг. Он
прихватил с собой микрофон и прицепил его над своей головой к
предусмотренному для этого шнуру.
- Сегодня, - объявил он без околичностей, - на ваших глазах я проведу,
решительно и беспощадно, бой в десять раундов, по три минуты каждый, с
дьяволом!
Толпа недоверчиво загудела.
- Не смейтесь! - завопил кюре. - Пускай тот, кто мне не верит,
посмотрит сам!
Он подал знак, и из-за кулисы молниеносно появился ризничий.
Сильно завоняло серой.
- Вот какое открытие я сделал восемь дней назад, - объявил кюре, - мой
ризничий - дьявол!
Ризничий небрежно выплюнул довольно красивую огненную струю. Из-под его
длинного халата торчали волосатые ноги, заканчивающиеся раздвоенными
копытами.
- Поприветствуем соперника, - предложил кюре.
Раздались редкие аплодисменты. Ризничий обиделся.
- Что могло бы быть более приятным Богу, - завопил кюре, - как не
подобные пышные бои, которые с таким блеском организовывали римские
императоры, не имеющие себе равных в любви к роскоши?
- Довольно! - крикнул кто-то. - Крови!
- Хорошо! - сказал кюре. - Ладно! Я добавлю только одно: вы жалкие
невежды.
Он скинул халат; в своем распоряжении он имел двух певчихмассажистов; у
ризничего не было никого.
Служки поставили тазик с водой, табурет, и приготовили полотенце; кюре
вставил назубники. Ризничий ограничился кабалистическим заклинанием; его
черный халат загорелся и исчез в облаке красноватого дыма. Он усмехнулся и
стал разогреваться.
Несколько секунд в сарае царило молчание: спектакль закончился
неожиданно быстро. Потом, подсчитав стоимость каждой минуты, зрители
начали возмущаться. Жакмор забеспокоился, чувствуя, что атмосфера
накаляется.
- Кюре, верни деньги! - закричала толпа.
- Нет! - ответил кюре.
- Кюре, верни деньги!
Полетел первый стул, за ним второй. Целая эскадрилья стульев обрушилась
на кюре, перелезающего через канат ринга.
Жакмор стал пробираться к выходу и в сутолоке получил кулаком по уху.
Инстинктивно он развернулся и дал сдачи. В момент нанесения удара психиатр
узнал в нападавшем деревенского столяра.
Давясь выбитыми зубами, тот упал на пол. Жакмор взглянул на свои руки;
две костяшки были разодраны в кровь. Он лизнул. Его начинало охватывать
чувство смущения. Передернув плечами, он отбросил его прочь.
"Ничего, - подумал он. - Слява его подберет. Все равно я хотел к нему
зайти насчет оплеухи этому мальчишке из хора".
Однако драться все еще хотелось. Он ударил наугад. Ударил и
почувствовал облегчение: бить взрослых было намного приятнее.
VIII
135 апруста
Жакмор толкнул входную дверь; Слява как раз одевался. Он только что
выкупался в массивной золотой ванне и теперь облачался в великолепное
парчовое домашнее платье. Золото было повсюду, внутреннее убранство ветхой
лачуги казалось отлитым из единого слитка драгоценного металла. Золото
лежало в сундуках, в вазах и тарелках, на стульях, столах, все было желтым
и блестящим. В первый раз это зрелище Жакмора поразило, но теперь он
смотрел на него с тем же безразличием, с которым воспринимал все, что не
имело прямого отношения к его маниакальной деятельности; то есть он его
просто не замечал.
Слява поздоровался и выразил удивление по поводу внешнего вида
психиатра.
- Я дрался, - пояснил Жакмор. - На спектакле кюре. Дрались все. И он
сам тоже, но не по правилам. Вот почему остальные вмешались.
- Чудесный повод, - проронил Слява и пожал плечами.
- Я... - начал Жакмор. - Э-э... Мне немного стыдно; ведь я тоже дрался.
Раз я все равно шел к вам, то решил заодно занести денежку...
Он протянул ему стопку золотых монет.
- Естественно... - с горечью прошептал Слява. - Быстро же вы освоились.
Приведите себя в порядок. Не беспокойтесь. Я забираю ваш стыд.
- Спасибо, - сказал Жакмор. - А теперь, может быть, мы продолжим наш
сеанс?
Слява высыпал золотые монеты в ярко-красную салатницу и молча лег на
низкую кровать, стоящую в глубине комнаты. Жакмор сел рядом.
- Ну, рассказывайте, - попросил он. - Расслабьтесь и приступайте. Мы
остановились на том, как вы, учась в школе, украли мяч.
Слява провел рукой по глазам и заговорил. Но Жакмор стал слушать
старика не сразу. Он был заинтригован. Когда Слява подносил руку ко лбу,
психиатру показалось - может быть, привиделось? - что сквозь старческую
ладонь просвечивают лихорадочно бегающие глаза пациента.
IX
136 апруста
Случалось, Жакмор ощущал себя интеллектуалом; в такие дни он удалялся в
библиотеку Ангеля и читал. Там хранилась только одна книга - больше чем
достаточно - превосходный энциклопедический словарь, в котором Жакмор
находил, систематизированными и расположенными в алфавитном либо смысловом
порядке, основные элементы всего того, из чего обычно составляются - в
объеме, к сожалению, столь угрожающем - обычные библиотеки.
Как правило, он останавливался на странице с флагами, где было много
цветных картинок и очень мало текста, что позволяло мозгу расслабиться и
отдохнуть. В тот день одиннадцатый стяг слева - окровавленный зуб на
черном фоне - навел его на мысль о крохотных диких гиацинтах, прячущихся в
лесу.
X
1 июбря
Тройняшки играли в саду, подальше от дома. Они нашли хорошее место, где
всего хватало в равной степени: камней, земли, травы и песка. Все
присутствовало в любом состоянии: тенистом и солнечном, каменном и
растительном, твердом и мягком, сухом и мокром, живом и мертвом.
Говорили мало. Вооружившись железными лопатками, копали, каждый для
себя, ямы четырехугольной формы. Время от времени лопатка натыкалась на
интересный предмет, который вытаскивался его обладателем на свет Божий и
занимал свое место в кучке ранее зарегистрированных находок.
Копнув раз сто, Ситроэн остановился.
- Стоп! - скомандовал он.
Жоэль и Ноэль выпрямились.
- У меня зеленый, - сказал Ситроэн.
Он показал братьям маленький сверкающий шарик с изумрудным отливом.
- А у меня черный, - сказал Жоэль.
- А у меня золотой, - сказал Ноэль.
Они составили треугольник. Предусмотрительный Ситроэн соединил камешки
соломинками. Затем каждый уселся у вершины треугольника и стал ждать.
Вдруг земля в середине треугольника провалилась. Из образовавшейся дыры
показалась крохотная белая рука, за ней другая.
Пальцы уцепились за края отверстия, и на поверхности появилась светлая
фигурка сантиметров в десять ростом. Это была маленькая девочка с длинными
белыми волосами. Дюймовочка послала каждому из тройняшек по воздушному
поцелую и начала танцевать. Она покружилась несколько минут, не преступая
границ треугольника.
Потом внезапно остановилась, посмотрела на небо и ушла под землю так же
быстро, как появилась. На месте трех самоцветов остались обычные маленькие
камешки. Ситроэн встал и раскидал соломинки.
- Мне надоело, - объявил он. - Поиграем во что-нибудь другое.
Жоэль и Ноэль вновь принялись копать.
- Я уверен, что мы еще много чего найдем, - сказал Ноэль.
При этих словах его лопатка наткнулась на что-то твердое.
- Какой здоровый, - удивился он.
- Покажи! - сказал Ситроэн.
Он лизнул красивый желтый камень с блестящими прожилками, чтобы
проверить на вкус то, что показалось привлекательным на вид.
Земля заскрипела под языком. Было почти так же вкусно, как и красиво. В
углублении камня приклеился маленький желтый слизняк.
Ситроен посмотрел на него и пояснил:
- Это не тот. Ты, конечно, можешь его съесть, но это ничего не даст.
Чтобы взлететь, нужен голубой.
- А бывают голубые? - спросил Ноэль.
- Да, - ответил Ситроэн.
Ноэль попробовал слизняка. Вполне съедобно. Уж во всяком случае лучше
чернозема. Мягкий. И скользкий. В общем, хороший.
Тем временем Жоэль просунул черенок лопатки под тяжелый валун и
приподнял его. Два черных слизняка.
Одного он протянул Ситроэну, который с интересом осмотрел добычу и тут
же отдал ее Ноэлю. Второго Жоэль попробовал сам.
- Так себе, - сообщил он. - Как тапиока.
- Да, - подтвердил Ситроэн, - но вот голубые - действительно вкусные.
Как ананас.
- Правда? - спросил Жоэль.
- А потом - раз - и полетел, - добавил Ноэль.
- Сразу не летают, - обрезал Ситроэн. - Сначала нужно поработать.
- Вот было бы здорово, - размечтался Ноэль, - сначала поработать, найти
парочку голубых и сразу же полететь.
- О! - воскликнул Жоэль, продолжавший все это время копать.