судно. И раз уже принесли машинку, нельзя ли лучше напечатать
благодарность начальнику полиции за хорошую работу?
Ему печатают благодарность за хорошую работу, и полиция с поклонами
убывает, радуясь своей изворотливости.
- Пейте мою кровь, - напутствует вслед артельщик, угощаясь напоследок
еще полстаканчиком виски. А кто его знает, рачительного доку, сколько
белья он загнал в порту налево: каждый пробавляется чем может. И уносит он
наволочку брезгливо, как дохлую кошку за шиворот, прямиком в мусорный
контейнер. И потом долго моет руки горячей водой с мылом.
И после этого все чувствуют себя законно оправданными пред лицом
полиции и закона и, следовательно, уж теперь доподлинно ни в чем не
виновными.
И пока доходят до дома, все это удаляется в памяти незначительным
эпизодом, превращаясь в одну из тех случающихся за рейс историй, которые
приятно на берегу вспоминать за бутылкой.
9. ЛЮБОВЬ ТРЕБУЕТ ЖЕРТВ
И вернулись наконец в родной порт: встречи, объятия, жен год не
видели, семейные праздники, дети на год выросли...
Представьте себе первую брачную ночь после года без бабы! Коньяк,
пот, сбитые простыни и полуразломанная кровать...
И вот под утро уже, светает, лежит наш давешний вахтенный в
изнеможении тихий, счастливый, опустошенный, рядом с едва дышащей,
блаженно полумертвой женой: лежит и смотрит отрешенно перед собой в
предрассветный сумрак. И в душе его, омытой до кристальной прозрачности
любовью и пронзительной сладостной благодарностью, происходит движение - -
высокое и доверительное. И он тихонько зовет:
- Маш, а Маш...
- Что, милый...
- Вот ты лежишь со мной, а ведь не знаешь...
- Чего не знаю, милый?
- Много не знаешь... - ровно и тихо говорит он, чем-то скрытно
подтачиваемый, не то с виной, не то с угрозой.
- Да все я про тебя знаю, глупый... - Какие там грешки у матроса в
рейсе. Какая жена этого не понимает. Дурачок; нашел время.
- Да нет, Маш, я правда...
- Ладно тебе сейчас. Иди ко мне...
Но он отодвигается слегка, выпивает рюмку, закуривает и произносит:
- А вот что бы ты сказала, если б оказалось, что я в чем-нибудь
виноват?
- Кто ж ни в чем вовсе не виноват. Наверно, простила бы как-нибудь...
Он настаивает:
- Нет, Маш, а если что-то серьезное? Если б я, скажем, преступление
совершил?
Она уже в сон обрубается, вот пытает, завел шарманку...
- Ой, ну какой ты преступник... Давай поспим...
- Нет, а если серьезное? Ну, скажем... человека убил.
Нет - вы понимаете вот это движение русской, достоевской пресловутой
души?
- Да куда ж тебе, - жалеет его, - человека. Ты и муху-то убить не
можешь... - И похрапывает уже.
То-есть не принимают всерьез, подвергают сомнению способность его
души к крупным поступкам! пусть к злодеянию, но...
- А если? - толкает ее, не отстает.
- А если - так смотря кого, есть такие, что я бы сама убила. - И
норовит заснуть.
- Что, - спрашивает, - и простила бы?
Гладит она его по щеке, прижимается теплым телом: ну конечно простила
бы, куда ж она денется. Все хорошо, спи, милый...
Но он ее пихает локтем для бодрствования, и говорит:
- А ведь я, Маша, правда человека убил.
Сколько можно валять дурака, убил так убил, а теперь пора спать,
через час детей поднимать в школу.
- Не веришь мне?
- Всему я верю, не мучь ты меня!
Она ж его любит! верит ему! ждет, детей воспитывает! не может он от
нее такое в душе таить, обманывать ее!..
- А дело так было, - говорит он.
И рассказывает ей всю историю.
И закончив, гасит последнюю сигарету, вздыхает со скорбью и
гигантским облегчением и вытягивается в постели, чтоб теперь спокойно
заснуть. И отрадно ему до слез и спокойно, что и он теперь чист и честен
перед ней, и она у него такая, что все поймет и простит.
А жена смотрит на него; смотрит; и говорит:
- Вить, а Вить...
- Что?
- А ты бы сходил покаялся...
- Куда еще?..
- Ну куда... в милицию.
С него от этого предложения весь сон слетает:
- Ты... чо?
- Я ж вижу, ты мучишься... а так тебе легче будет...
- Ты что, - говорит, - всерьез? Посадят ведь.
- Если сам покаешься - тебе снисхождение сделают.
- Кто - милиция? они сделают.
- Обязаны. Закон такой есть - явка с повинной.
Юридические познания жены вгоняют его в дрожь.
- Ты что, - говорит, - хочешь одна с детьми остаться, что ли? Или
надоел, другого завести успела? а меня, значит - побоку и в зону, благо и
повод подвернулся? Ах ты сука!
Но у нее в глазах уже засветился кроткий свет христианского
всепрощения, и она его материнским голосом наставляет:
- Ты не бойся. Я буду хранить тебе верность, посылки посылать буду,
на свидания ездить. Детей выращу, воспитаю, о тебе им все рассказывать
буду. А тебе за хорошую работу срок сократят. Я тебя обратно в квартиру
пропишу.
- Да ты что, - головой мотает, - да на фига ж тебе это надо?..
- Нет, - говорит, - Витя, ты со мной по-честному - и я с тобой
по-честному. Уж надо по совести, по справедливости. А иначе я не смогу.
Он все цепляется за надежду, что она невсамделишно, не всерьез. Какое
там.
- Никуда я не пойду, - говорит как можно спокойнее. - Ты что?
- Как же ты людям в глаза смотреть будешь? А я как людям в глаза
смотреть буду?..
- Плевал я на твоих людей вместе с их глазами!
- А тогда, - говорит печально, - я сама на тебя заявлю, что ты
виновник...
- Посадишь?!
- Ты не бойся. Так тебе же лучше будет. Я буду хранить тебе
верность... - и т.д. и т.п.
- Кто ж тебе поверит?!
- Сам говорил - у вас вся команда в свидетелях.
Ну... Эх. Наливает она рюмки, чокается с ним, целует крепко.
- Ты, - благословляет, - не бойся. Так тебе же лучше будет. - И,
подумав, светлеет - утешает: - А может еще, простят тебя. Ведь ты ж не
хотел, правда? Это ж как несчастный случай... тем более на первый раз. Да
и денег, - добавляет, - там почти и не было.
Утром он совершенно деморализован и разобран в щепки: сломался.
Бессонные страсти, алкоголь и душевные терзания - все нервные силы
исчерпаны: он трясется и на все согласен - да, раз лучше так - значит,
так.
Жена плачет и собирает ему в портфель белье, зубную щетку, мыло и
сигареты. Он целует и гладит детей, она в дверях припадает истово к его
груди, потом падает на постель, кусает подушку и все плачет.
А он, значит, топает сдаваться в милицию.
10. НЕ МЕШКАЙ У ЦЕЛИ: ИДИ КУДА ШЕЛ
В тюрьму кто же торопится. Поэтому сделал он остановку у пивного
ларька, принял душевно пару кружечек, покурил, любуясь на белый свет,
зеленую листву, твердь земную и женщин, по этой тверди прелести свои
несущие, - хорошо-то как, Господи!.. - и построил маршрут таким образом,
чтоб пройти мимо следующего пивного ларька. А от того ларька, добавив,
наметил зигзаг в сторону рюмочной. И в рюмочной той, сквозь табачный туман
и сивушную радугу, и мужицкий неторопливый гомон (прощай, свобода! я любил
тебя) увидел того друга-подвахтенного. Тот тоже в первое утро вылез
прогуляться по улицам, душу опохмелить.
По рюмочке: - За благополучный приход!
- А знаешь, - прощается, - я ведь сдаваться иду.
- Кому сдаваться?..
- Ну кому... В милицию.
- Куда?!
- Гм. Вообще-то, наверно, в прокуратуру надо.
- Зачем?!
- С повинной.
- Как это?..
- За повинную, - объясняет, - скидку дают. А по первой судимости
могут срок сократить. На треть.
- Т-ты чо - гребанулся?!
- А может, и больше, чем на треть...
- Погоди-ка, - советует друг, - я еще возьму. Тебе мозги поправить
необходимо. Ты себя чувствуешь как?
- Да я б, - вздыхает, - в общем, и не пошел бы: жена настояла.
- Ты - жене рассказал?!
- Как же такое скрыть... мы ведь в любви живем; она верит мне.
- Так это она тебе по любви насоветовала в тюрягу идти?!
- Тебе не понять... тут в душе дело... ты любил вообще?..
Другу плохо. Друг берет еще. Погоди, говорит, шлепнем. Куда спешить.
Успеешь. И всячески ему вправляет мозги: убеждает. Но этот чем больше
пьет, тем больше мрачнеет: твердеет; и цель в его сознании становится все
неотклонимее. На автопилот мужик стал.
И ложится на курс: уходит. А друг бросается к автомату - звонить
третьему: "Срочно! спускайся вниз! поговорить надо!" - "Что за спех?.." -
"Он в прокуратуру пошел!" - "Кто? Чего?" - "Сознаваться!!!"
Тот ссыпается на улицу, они срочно соображают: как? чего? что делать?
- высвистывают боцмана. Боцман: "Трах твою в пять!!!" Втроем бегут к
артельщику! Первое утро, все дома, все с похмелья, соображается плохо: в
команде начинается паника!
Решают: перехватить, напоить до отклюка - и в канал сбросить: кранты.
Другие возражают: а жена-то? ведь тоже теперь знает! Горячие головы кричат
- и жену следом! А вдруг она уже кому-то рассказала? Кричат: зубы гадам
спилить напильником, чтоб все выложили, кому уже растрепали! Самые
спокойные возражают: давайте с доктором посоветуемся, он человек умный,
образованный, он сообразит.
Доктор: ох; он же всех заложит! Там же все размотают; все сядем.
А наш бедолага движется себе неторопливо зигзагообразным маршрутом от
пивной до рюмочной и до следующего ларька, и уже под конец рабочего дня
добирается до прокуратуры - в геройском настроении, готовый принять вину и
пострадать.
И из прокурорской приемной навстречу ему вываливается половина
команды и, тыча в него пальцами, орет:
- Вот он!
- Мерзавец!
- Убийца!
- Держите, уйдет!
Это, значит, пока он пил и страдал, гурьба верных друзей опередила
его и хором выложила прокурору: свершил он зло один и втайне, но они
бдительно прознали, однако до родного порта молчали из патриотизма. Дабы
предотвратить международный скандал и соблюсти репутацию советского
морфлота: не позволим запятнать флаг пароходства! Скрепя души, горевшие
праведным гневом: чесались руки за борт гада спустить - но самосуд
осуждается советским законом, а закон для них свят. Потому наказали злодею
сразу по прибытии на Родину идти в прокуратуру и чистосердечно
сознаваться. Да... но так он молил попрощаться с семьей, что снизошли они
мягкосердечно (виноваты!..) и дали ему сутки на прощание и сборы: а утром
сдаваться и каяться. Однако доверяй, но проверяй: пришли
проконтролировать, как честные и сознательные граждане, хотя и излишне
гуманные: ну как передумает, скроется, или еще чего по злобе и страху
выкинет, оговорит всех!
Прокурор выпучил глаза на это массовое помешательство и
поинтересовался, не приходили ли они в Мировом Океане случайно районы
испытания империалистами неконвенционного психического оружия? а несвежей
туземной пищей случайно не питались?
Артельщик обиделся, доктор головой покачал.
А как они вообще это узнали? А после визита полиции заподозрили,
сопоставили, прижали гада к стенке и раскололи! Ага... А почему капитана
не поставили в известность? А потому что имеют понимание о флотской чести:
капитан обязан выполнять долг и сообщать всем инстанциям по команде, а они
его уважают и хотели оставить не при чем. Это - флот!
О Господи твою мать, говорит прокурор.
А, вот он, пришел!!! Хватайте!!!
А он, действительно, держится очень благородно в пьяном остекленении
и все берет на себя одного. Он пострадать пришел. И плохо все понимает. И
со всеми соглашается.
