берегу заламывала тонкие руки.
Он благополучно сдал экзамены и сбыл вселен в казарму.
Совсем не о казарме мечтал он, когда его в детстве били. Настала
суровая проза флотских будней. Романтику в ней не удалось бы найти и
саперу с миноискателем и собакой, только флотскому любимцу-журналисту.
Дрючили курсачей в хвост и в гриву, царил культ грубой физической силы, по
ночам его за разные интеллигентские упущения гоняли драить гальюн, и до
прискорбного не наблюдалось военно-морского благородства и подвигов.
Но он вздыхал, сжимал зубы, крепился, говорил себе и окружающим, что
адмирал Нельсон тоже был хилого сложения и здоровья и не переносил качки,
вечно командовал с брезентовым ведерком на мостике; его выслушивали с
интересом, а потом давали по шее и гнали драить палубу шваброй - чтоб
понял службу и много о себе не воображал. Это тебе не на скрипочке играть.
Ему вечно хотелось спать, хотелось есть, от тупых разговоров в роте о
бабах и деньгах он изнывал; в город в увольнения его за недостаток военной
бравости выпускали очень редко, и он через пару лет стал сурово
задумываться, что, может быть, и в самом деле избрал не ту карьеру. Тем
более что все окружающие его в этом усердно уверяли. Но, знаете, уже
самолюбие не позволяло дать задний ход.
На четвертом курсе самолюбие поумнело и стало сговорчивее. Набив
мозоли шваброй и турником, ободрав ногти за плетением матов, нажив
гайморит вечными простудами в бассейне и радикулит за шлюпочной греблей,
он утомился. Осознав это, он известил училищное начальство о своей
утомленности и разочарованности: решил расстаться с военной-морской
службой.
Если б он это раньше осознал, его бы обняли и прослезились; и
выписали сухой паек на дорогу. Но он принял решение уже после принятия
присяги: крайне удачно!.. Душа его была уже внесена в реестры Главного
управления кадров ВМФ. И хода назад не существовало. На него наорали - у
них тоже свой план по успеваемости и выпуску офицеров! - и приказали
оканчивать училище: а там пусть катится хоть к черту! И он стал
доучиваться.
Подошел выпуск, и бравому курсанту Штейну вручили кортик и
лейтенантские погоны. К этому торжественному и трепетному моменту выпуска
и посвящения в офицерское звание он дошел уже как раз до той кондиции, что
готов был погоны съесть, кортиком - заколоться, и только врожденная
еврейская застенчивость помешала ему поддаться порыву прямо на церемонии -
что внесло бы в эту единообразную и монотонную процедуру несомненное
художественное разнообразие.
Тем более что почти весь курс гремел на Тихоокеанский флот, а
новоиспеченный лейтенант Штейн не любил ни камчатских крабов, ни японских
самураев. И вообще это слишком далеко, а кроме того, его укачивало. Потом,
за дальностью расстояний слава дяди-драматурга могла туда не дойти, кто ее
знает, сик транзит глория мунди, что дополнительно осложнило бы службу.
Как можно заметить, в его взглядах на службу начала проявляться первая
необходимая черта настоящего командира - спокойная циничная трезвость.
С этой трезвостью он во второй раз в жизни прибег к помощи дяди (если
считать моральную поддержку при поступлении за первый): в конце концов,
это ты меня совратил своими шоколадками и пропойцами в черных шинелях, так
помоги же родному племяннику избежать харакири близ японских вод.
И дядя устроил ему чудесное распределение на Балтику, в Таллинскую
базу флота - Палдиски. Прекрасный климат, близость от культурного центра,
ночь на поезде от Москвы, пять часов на машине от Ленинграда. Сказка, а не
распределение.
Вот так нежданное наказание постигло Таллиннскую базу Балтфлота.
Потому что офицерская служба по-своему не слаще и уж тем более не
романтичнее курсантской. Ты отвечаешь за подчиненных матросиков, а
матросик по природе своей любит облегчить себе работу, сходить в самоход,
выпить, а с целью последнего - стащить втихаря все, что можно обменять на
выпивку. Хотя в основном тащат старшины. В море, конечно, легче, но,
во-первых, в море Советский военно-морской флот выходил редко, и это
событие гордо называлось - поход. За это даже значки давали личному
составу - "За дальний поход". Что, значит, был в море. Во-вторых, опять
же, в море бывает качка, в качку тянет блевать; пардон.
А о чем думают лейтенанты? О карьере думают. Чтоб средь подчиненных
царили тишина и порядок, а начальство ценило и продвигало. О чем же, в
свою очередь, думает лейтенант Штейн? Он думает о жизни, о человечестве,
литературе, и чтоб флот не мешал этим мыслям, надобно с него скоренько и
половчей уволиться. Он интеллигент, он творческая натура, он пишет стихи и
печатает их во флотской многотиражке: "Задрайка люков штормовая и два часа
за сутки сна!"
Сочиняет он, значит, такие стихи, а на борт поднимается для проверки
командующий базой. И притопотавший по трапам дежурный Штейн молодцевато
отдает ему рапорт.
- Лейтенант! - с омерзением цедит адмирал. - Что означает повязка
"рцы" на вашем левом рукаве?
- Дежурный по кораблю, товарищ адмирал!
- Дежур-рного не вижу.
- Й-я!
- Не вижу дежурного!
- Э?.. Лейтенант Штейн!
- Штейн... Что должен иметь дежурный офицер, кроме повязки?!
- Э-э... знание устава? голову?..
- Головы у вас нет и уже не будет!!! И я позабочусь, чтоб по бокам
головы у вас не было погон!!!
- Так точно, товарищ адмирал!
- Оружие! Оружие должно быть! Личное! Пистолет!
- Так точно - личный пистолет! Системы Макарова!
- Макарова! Идиот! Где?
- Что?
- Где должно у дежурного офицера находиться личное оружие?!
- В кобуре?..
- Так! А кобура где должна быть?
- На ремне, на ремешках... на поясном ремне...
- А ремень? Где должен быть поясной ремень?
- На поясе?
- На поясе!!! Где у вас пояс? Талия у вас есть?!
- Ну... так точно.
- Где?! Где?! Где!!!
- Вот здесь... примерно.
- А ремень? Где на ней ремень?!
- А-а... нету? Нету...
- Я хочу видеть вас без ремня на поясе в одном-единственном случае:
если вы на нем повеситесь, лейтенант Штейн!!! Где ваш ремень!!!
- Простите, товарищ адмирал... забыл надеть...
- Где может дежурный офицер забыть поясной ремень?!
- В гальюне.
- Что!!!
- Простите... я был в гальюне... по нужде, товарищ адмирал!...
услышал свистки... торопился к трапу для рапорта!
- Командира! - хрипит адмирал на грани удара. - Эт-то... Бардак!!!
пистолеты по гальюнам... дежурный без ремня... объявляют служебное
несоответствие!.. на консервы пойдешь!!! Наказать! Примерно наказать!
И Штейн получает пятнадцать суток береговой губы.
Он вообще быстро стал местной знаменитостью.
Это было время, когда офицер мог быть уволен из кадров по статье за
морально-бытовое разложение. И не желавшие служить это использовали -
умело и демонстративно разлагались. Они пили и куролесили, пока их не
выгоняли, и тогда, с облегчением сняв погоны, устраивались на гражданке.
Существовала даже целая лейтенантская наука, как уволиться из армии. Целая
система приемов и уловок. Типа: лейтенант с опозданием прибывает утром
прямо к полковому разводу на двух такси: первое с ходу тормозит прямо у
ног командира перед строем, и оттуда торжественно выходит пьяный
расстегнутый лейтенант, а из второго шофер бережно выносит его фуражку и
надевает лейтенанту на голову; шик состоит в том, чтобы начать движение
отдания чести еще при пустой голове, закончить же прикладыванием ладони
уже к козырьку.
И Штейн куролесил как мог. Но перебороть интеллигентность натуры он
все-таки не мог, и куролесил как-то неубедительно. Тоже пробовал пить, но
мешало субтильное сложение и оставшийся слабым после блокады желудок, и
банку он не держал. Пробовал выходить на развод в носках, отдавая честь
адмиралу на стенке ботинком. Выпадал во время инспекции за борт. Вверенная
ему радиослужба на учениях ловила то шведский сухогруз на горизонте, по
которому, к счастью, промахивались, то вражьи голоса, которые каким-то
удивительным образом усиливаются по корабельной трансляции, так что все в
ужасе представляют себе поражение в неожиданно начавшейся Третьей Мировой
войне и уже захваченный врагом Кремль... Другого бы уже под барабанный
треск расстреляли.
Но ему не везло. Как-то к нему относились снисходительно. Он обрел
репутацию вот такого поэта, интеллигента, человека тонкой душевной
организации и романтика - безвредного, то есть, дурачка, потешающего
моряков в их трудной службе. Офицеры, в скуке гарнизонной жизни, его
обожали - кроме непосредственного начальства, которое увлеклось своего
рода спортом: кто быстрее спихнет его со своего корабля. Щегольством было
спихнуть его недругу.
Пробовали сплавить его с командой на полгода не Целину, и потом еще
полгода вылавливали по степям его дезертиров. Если отправляли на берег
перебирать с матросиками лук или картошку, матросики неукоснительно
загоняли овощ налево и перепившись дрались с комендантским патрулем. На
него можно было твердо рассчитывать - что все будет именно не так, как
надо.
Тем временем, заметьте, проходит то самое хрущевское сокращение
миллион двести. Офицеров увольняют с флота, они плачут и молят оставить,
потому что любят море и жизни на гражданке не представляют, - а лейтенант
Штейн плачет и молит, что не любит море и хочет на гражданку, и продолжает
служить. Такова особенная военная мудрость. Все наизусть знают, что
драматург Штейн, личный друг главных адмиралов, его родной дядя и
протежирует племяннику, и предпочитают не встревать в родственные
отношения. Вдруг дядя куда стукнет, лапа неслабая; себе дешевле помогать
расти молодому офицеру.
И Штейн вырастает до старшего лейтенанта. Этот праздник он отметил
пропиванием месячного жалованья и безысходным рыданием.
Офицер рыдает, а служба идет. И он постепенно приспосабливается. У
евреев вообще повышенная приспособляемость. Он ведет в Доме офицеров
флотское ЛИТО. Ездит на совещания флотских корреспондентов. Посылает в
издательство сборник стихов. И подходит время, и ему присваивают
капитан-лейтенанта.
Жизнь кончена... Тянуть лямку еще пять лет... зато потом он выйдет с
этим званием в отставку - и вот тогда, на закате зрелости, начнется
вторая, она же настоящая, жизнь. И все будет еще хорошо. Он считает
календарь...
А проверяющий кадровик, между делом:
- Как там у тебя этот чудик, ну, поэт, племянник Штейна? служит? жив?
- Ничего, товарищ адмирал. Конечно, не моряк... но старается.
- Ну хорошо. Дядя высоко вхож... ты не очень, в общем... понимаешь. Я
б его, конечно, сам удавил... но ты не зажимай там особо. Срок очередного
звания когда? представь, представь...
Штейн уже сговорил себе работку на берегу, уже купил ящик коньяку для
отвальной, и тут ему сообщают радостную новость:
- Ну... ставь!.. Причитается с тебя.
- Да уж! - счастливо соглашается он.
- Представили на капитана первого ранга. Слыхал?
- Кого, - говорит, - представили? Куда?..
- Тебя! Иди - покупай погоны с двумя просветами.
Штейн оседает на пол, потом встает и идет в гарнизонный магазин
покупать веревку. Господи, не по вине кара. Это означает ждать отставки
еще пять лет! Этого он не вынесет.
Сказано - сделано. Вместо хождения на службу он садится вплотную к
праздничному ящику коньяка и неделю справляет по себе поминки. А выпив
ящик, последнюю бутылку сует в карман, садится в поезд и едет в Москву. К
