родственные симпатии к собратьям по интеллектуальному увечью.
Филфак, как известно не обременяет студента начерталками, анатомиями
и прочими сопроматами; трепологический факультет, где более ценится
расплывчато-общая культура и умение изящно рассуждать на отвлеченные темы.
Ценится на нем, естественно, как и везде, женская красота -
"факультет невест", - но менее, чем на "мужских" факультетах, - по причине
именно недостатку мужчин и избытка барышень. Да и мужчина филфаковский
редко похож на мужчину: тощ, хил, очкаст, шандарахнут, либо же - будущий
загранпереводчик - прилизан, обтекаем и бескостен. Настоящий мужчина, боец
и пахарь, в том числе по женской части, среди филологов редкость.
Утром Марина ездила на занятия, балдея от своего статуса и своей
учености - студентка университета!!! - а вечером балдела от красивой
возвышенной бедности студенческого общежития: четыре койки впритык, чаек с
пряниками и мудрые хрестоматии.
Зато суббота после стипендии гудела всеобщей выпивкой и танцами до
середины ночи, все площадки и закоулки были заняты парочками, и каждое
после этого воскресное утро комендантша Марья Ивановна сволакивала вниз с
площадки перед чердачной дверью неистребимый тюфяк, скорбно голося: "Да
когда ж прекратится наконец это блядство!.." На что встречный студент
постарше обязательно замечал: "Помилуйте, Марья Ивановна, имеет же право
студент на половую жизнь", чем неизменно приводил ее в совершеннейшее
неистовство.
Марина благополучно сдала первую сессию и с некоторым даже недоверием
убедилась, что не тупее многих других. А сдав, несколько расправилась и
осмелела: пора было предпринимать конкретные действия по покорению
Ленинграда. Пора было подниматься на следующий уровень, ибо жизнь коротка,
а молодость ведь еще короче.
Удобнее всего знакомиться на филфаке в читалке, это всем известно.
Можно и книгу спросить, и сигарету, и о преподавателе, и все это крайне
пристойно - естественно. В читалке Марина и зачалили Витю Захарова,
пятикурсника-англичанина и члена партии, которому светила вполне
заграничная карьера переводчика на приличном месте. А Вите пора пришла
жениться, а то несемейного за границу не отправят. Правда, жениться
рекомендуется на ленинградской прописке, но - бывают варианты...
Короче, Марина его профессионально захомутала, обаяла, поманежила, и
в вечер, когда сожительницы отбыли в концерт, культуры питерской
набираться, он пришел к ней в комнату в гости. Сначала они поговорили о
литературе, потом раскупорили винца, потом поставили музычку, потом зажгли
свечку и погасили лампу, потом поцеловались и Марина оттолкнулась, потом
она села на кровать, с ногами, а он пересел к ней, а потом они, как пишут
в протоколах, вступили в половую связь.
Именно тут раздался стук в дверь, дверь распахнулась, щелкнул
выключатель, яркий неуместный свет вытаращился на великое таинство любви,
и так что протокол здесь упомянут совсем не в качестве изыска стиля. Потом
в комнату вдавилась в полном составе комиссия парткома и с негодованием
уставилась на голый зад члена партии пятикурсника Захарова.
Вот как возникает импотенция на базе психического расстройства.
- Эт-то что такое?! - загремел прокурор - председатель комиссия
Шонька. Хавло Шоньки прямо как близнец походила на захаровский зад - как
формой объемом, так и степенью выраженного интеллекта, так что нацепить на
зад роговые очки, можно получить полное впечатление о внешности доцента
Шонина.
- И двери не закрыли, - со скрытой укоризной сказал Алик Скуратов,
кандидат с внешностью молодого Робинзона Крузо.
Налицо была та самая аморальность, с которой и была призвана бороться
парткомиссия в своих общежитских рейдах.
- Вы нескромны, - хладнокровно возразила Марина, спихнув с себя
коммуниста Захарова и натянув простыню. - Мы совершеннолетние, и я у себя
дома.
Шонька раздулся до размеров стратостата "СССР-1". И взмыл в
предназначенную ему идеологическую стратосферу.
- Иконы не стенах! - завопил он, тыча сосисочным пальцем.
Скуратов покраснел. Иконой была огоньковская репродукция "Сикстинской
Мадонны".
- Это Рафаэль, - высокомерно объяснила образованная студентка Марина.
- А это, видимо, Рембрандт! - орал Шонька, указывая на путающегося
ногами в рукавах рубашки Захарова. - Снять! - приказал он.
Захаров посмотрел на него готовно и затравленно и снял рубашку с ног
обратно.
- Да не это! это надеть! со стенки снять!
В коридоре перед дверью выросла небольшая интересующаяся толпа. Через
эту толпу тихо проталкивались сожительницы, вернувшиеся с концерта.
- Тьфу, - сказала Марина. - Вот и вся демографическая ситуация. Вас,
должно быть, папа с мамой сделали рубанком из полена. Толстое же им
попалось полено, - не удержавшись, добавила она.
Комиссия перехрюкнулась. Шонька посинел. Марина попросила всех выйти
вон и дать ей одеться.
- Произведения искусства не снимем, - заявили подруги. - Стыдно не
знать, что это такое.
- Все будете лишены общежития! - трясся Шонька мелким студнем.
Когда стих шум великой битвы и комиссия удалилась готовить кары,
подруги заварили чаек и посочувствовали Марине с некоторой неприязнью
девушек порядочных к девушке непорядочной:
- Как ты двери-то не закрыла?
- О любви надо думать, а не о замках, - гордо сказала Марина.
- А чего теперь-то вздыхаешь?
- Кончить не дали, - пожаловалась она.
Прелюбодеев выселили из общежития, на месяц лишили стипендии и
"строго предупредили" за поведение, порочащее звание "советского
студента".
- Готова дать подписку об отказе от женского образа жизни вплоть до
победы мировой революции, - на голубом глазу заявила Марина.
Подпортивший свой "облико морале" Захаров был потерян безвозвратно.
Как незнаком с ней держался.
8. ДЖОРДЖИ
Через месяц Марина стала самой знаменитой девушкой на филфаке. В
отраженном блеске мировой знаменитости ослепительно вспыхнула ее грешная
звезда.
Знаменитость пела сладко и пылко и звалась Джорджи Марьяновичем. Юные
ленинградки ломились на его концерты, теряя туфли и пуговицы, и в душных
огромных залах внимали чарам волшебника до оргазма.
Марина пошла на бастион грудью. Она не метала свой букет на сцену,
как противотанковую гранату, - он лично пробилась сквозь строй соперниц,
взошла наверх и преподнесла цветы со светским поклоном. Ловя поцелуй в
щечку, в последний миг подставила губы и наградила вспотевшего после
выступления Марьяновича таким засосом, что на минуту он забыл все ноты.
- Как жаль, что у меня завтра рано лекции в университете, - строго
сказала она и сделала движение уйти.
- Вы шекспировский герой, - добавила она, разворачиваясь грудью в
наивыгоднейшем ракурсе.
Марьянович примерно знал, кто такой Шекспир. Это было несколько выше
уровня его интеллигентности.
Его переводчицей была пятикурсница с филфака. Марина навела с ней
контакт и в благодарность сперла интуристовскую бирку, дающую свободный
проход в гостиницы. Направляясь спать в свой номер "Европейский",
Марьянович наткнулся в коридоре на Марину, читающую толстенный том.
- Меня интересует крайне высокий литературный уровень текстов ваших
песен, - сказала она.
- Все эти поэты - идиоты, - сказал Марьянович.
- Просто они не видят в своих стихах то, что умеете увидеть вы, -
возразила Марина.
Потрясенный Марьянович попытался осмыслить услышанное и пригласил
Марину в номер.
- Уже слишком поздно, - заметила она, внимательно следя, чтобы на
этот раз дверь защелкнулась.
- Я не пью, - отказалась она и хлопнула полстакана коньяка.
- Я влюблена только в литературу, - предупредила она, нежно гладя
Марьяновича по щеке.
- Я никогда не буду вашей, - поклялась она, помогая Марьяновичу
раздевать ее.
Потом в ванной они играли в "кораблики", и она издевательски
наслаждалась разговором о литературе. Непривычный к подобному изыску певец
пучил глаза и выпевал дифирамбы русской душе и русской культуре.
Назавтра Марьянович удостоился в антракте вежливого разговора со
скромным музыковедом в штатском.
- Я уважаю ее как человека! как культурную, образованную женщину! -
возмущенно заявил он.
Марина же в ответ на грозные предупреждения факультетского
кэгэбэшника оскорбленно отвечала:
- Мы говорили о музыке Чайковского.
Знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые жили их упоительным
романом. Она провожала его в аэропорту; она уже вошла в высокий мир
искусства и зарубежный гастролей! щелкали фотокамеры; Джорджи артистично
промакивал глаза. И улетел восвояси, скотина такая, наобещав с три короба:
Париж, Греция, отели, машины и казино.
Вслед за чем Марину без треска и бесповоротно вышибли из
Университета.
9. ПОЖАР В ЕВРОПЕ
Подобрали ее фарцовые мальчики легендарного Фимы Бляйшица. Подобрали,
обогрели и приставили к делу.
А дело было такое: они за Выборгом тормозили автобусы с финнами
тряпки фарцевать, а Марина тем временем оказывала интуристам услуги иного
рода, женского: комплексное обслуживание. Чего же зря деньгам
залаживаться: плюс сотня марок с головы, исполнительнице - четверть,
организаторам - остальное. Вернее, конечно, не с головы, а... ну, ясно.
Сдельная оплата стимулирует производительность труда. Быстро усвоив
эту экономическую истину, Марина освоила прогрессивную французскую
технологию. Без сомнений, она была талантливым работником. И легенда о ней
проникла на Невский тогда, когда впервые финский автобус достиг
Ленинграда, обслуженный поголовно.
Это тяжелый труд, и вечерами восходящая звезда культурно отдыхала в
каком-нибудь ресторане на Невском...
А на Невском в те времена, господа-товарищи, давали за десять финских
марок три рубля - советских, деревянненьких. Не то рупь был здоровый, не
то марка хилая, не то менялы глупые, а только откуда ж взяться при
таком-то обменном курсе разгулу и расцвету валютной проституции. И секс
был нам чужд как буржуазная отрыжка. Правда, и отрыжка бывает приятной -
смотря чем угощался.
С другой стороны, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович, писатель столь
исконно и глубоко российский, что временные пертурбации на остроте его
творчества никак не сказываются, еще сто лет назад отметил: "Финны по
природе своей трезвенники, но попадая в Петербург, упиваются обычно до
совершенного освинения". Марина по филфаковской программе до Щедрина не
дошла, и к постижению классической мудрости возвысилась собственным
скромным опытом; что бесспорно делает ей честь, хотя и не ту, которой она
лишалась, приобретая этот опыт.
Турмалаи между прочим снимались в кабаке. Дополнительная прелесть
состояла в том, что к ответственному моменту они походили скорее на
упомянутых хрюкающих непарнокопытных, нежели на жеребцов, и были уже
абсолютно неспособны к тому, за что однако и расплачивались со
скандинавской честностью.
Но тот длинный рыжий финн из "Европы" был просто какой-то ударник
капиталистического труда. С крестьянским упорством он вбивал в себя рюмку
за рюмкой и только шире таращил голубые глаза, в которых уже мерцала
водка. Если огурец, по утверждениям ботаников, на девяносто семь процентов
состоит из воды, то финн, сравнявшись цветом с вышеозначенным огурцом,
состоял на девяносто семь процентов из водки. Иногда он отрывал руку от
рюмки, чтобы проверить внимательно, на месте ли Маринины бедра, достичь
