обладания которыми и представлялось ему конечной целью напивания. Второй
рукой он держался за стол, как воздухоплаватель - за край гондолы.
- Господи, и куда ты ее сливаешь? - не выдержала Марина, посасывая
свое шампанское.
- Сливаю? в деревянную ногу, - объяснил финн.
Марина ошарашенно пощупала его ноги:
- Тьфу! чуть не поверила. Ничего ноги не деревянные.
- Да? А мне казалось, - удивился финн. - Тогда в деревянный...
- Э. Нет у тебя ничего деревянного, - пренебрежительно убедилась она.
- А это уже твоя забота, - на удивление трезво рассудил клиент.
Очевидно, на последние три процента его организм состоял из стали,
потому что после закрытия ресторана он отпустил стол и твердо взялся за
круглую Маринину ягодицу, и в такой не совсем удобной, но однозначно
решительной позе был прибуксирован в свой номер. Одна рука у него, значит,
была опорная, а другая - питейно-курительная: рюмку он сменил на сигару,
которые стал высаживать одну за другой.
И Марина отработала свою зарплату тяжелее, чем с целым автобусом,
тяжелее, чем ткачиха на двадцати четырех станках в последний день годового
плана. Отпрыск пахарей и лесорубов был жилист, как трос, и неутомим, как
мельница.
- Я думал, русские женщина горячие, - беспардонно заявил он,
придымливая шестую сигару.
- Я те устрою небо в алмазах, - злобно пообещала Марина.
Да есть ли на свете такая сила, которая превозможет русскую силу,
справедливо воскликнул другой гениальный русский классик, Гоголь. И он
был, конечно, прав. Потому что к пяти часам утра назойливый суомский ездок
являл собой бездыханное тело, лишенное скелетного остова. Гавана слала
дымок из сжатых челюстей. Алкогольная капля сползла из глазницы. Постель
напоминала белый флаг, выдранный из вальков прачечной линии.
Дрожащими пальцами Марина отсчитала из бумажника свой гонорар,
отдышалась под душем и, пошатываясь, ушла в предрассветный мороз.
Что русскому здорово, то немцу смерть. Ну почему ж только немцу, не
соглашается история. И наш случай - лишнее тому историческое
подтверждение. Потому что спал укатанный финн мертвецким сном, вкусив
сверх меры того, чего нет крепче, - русской водки и русской бабы; спал, а
прославленного качества гаванская сигара, привет пламенного Фиделя,
продолжала исправно куриться, даже когда финн, захрапев, выпустил ее изо
рта и она скатилась на ковер. Да не бухарский был коврик, не персидский -
синтетический. А не кури при синтетическом ковре престижную гаванскую
регалию, не то чину. Черное пятнышко расползлось под багряной боеголовкой
сигары, расползлось и лопнуло, и края ширящейся дырки вспыхнули
желто-синим вонючим огоньком. Плавно достиг тот огонек края нейлоновой
занавески, и угла нитролаком крытой тумбочки, и бумажных стенных обоев, и
заполыхало все весело и могуче.
Коридорная спала, дымок почти не пробивался за плотную дверь номера,
улица была пуста в глухой час, и только ранние повара на кухне "Крыши",
где кабак готовили к завтраку, поморщили носы от нестандартной вони из
вентиляции. Вонь приобрела дымную видимость и аварийную концентрацию,
послышались вопли и топот, зазвенели разбитые стекла, и когда воющие
пожарные машины влетели в улицу Бродского (но не того, который нобелевский
лауреат, а того, который Ленина рисовал): радужное пламя лупило из
верхнего этажа, с муравьиной суетливостью выволакивали пожитки иностранцы,
а по крыше гостиницы бегали три друга-богатыря, три повара в белых
курточках и белых колпаках, крыли с небес матом и истошно требовали
вертолет для спасения: дым синтетики вообще влияет на мозги.
Пожарные зычно обматерили одуревших и вороватых поваров, потом споро
перекачали на крышу гостиницы сотню тонн воды из магистрали, все не
успевшее сгореть было хорошо затоплено, сосульки свесились с почерневших
лепных карнизов, и с тем притон тлетворного иностранного влияния надолго
вышел из строя, встав на капитальный ремонт. Старожилы помнят это
замечательное утро.
10. КУРТИЗАНКА КГБ
При каждой гостинице, в каждом интуристовском кабаке, сидели
гэбэшники: по штату надзирали за контактами иностранцев с совками. Они
бесплатно пили и бесплатно закусывали. Фарцовщики дарили им джинсы и часы
"Сейко", бармены снабжали американскими сигаретами, а проститутки делились
деньгами. Хорошо быть стукачом.
Отстегивала им и Марина налог на государственную безопасность.
И тут в баре "Октябрьской" стиснули ее под локоток и приказали, чтобы
спокойно и без шума. И спокойно и без шума привезли на Литейный. В
Большой, стало быть, Дом. В животе у Марины сделалось худо. А кому там
делалось хорошо. Не санаторий.
- Что, красавица, грохнула турмаша? - осведомился улыбчивый молодой
комитетчик, откинувшись за столом.
Марина прикинула, что ей шьют, завибрировала и взвилась.
- Убийство и грабеж иностранного гражданина, - поцокал удовлетворенно
комитетчик. - А гостиница? Это ж на сколько миллионов ты сожгла народного
достояния!..
- Я его не трогала! - шепотом закричала Марина.
- Уж не трогала. Облико морале, - вздохнул комитетчик: - Тунеядка,
проститутка, валютчица. Бомж.
Марина пустила беззащитную слезу социальной жертвы. Комитетчик
раскрыл папку и ознакомил Марину со славными вехами ее боевого пути. Слеза
высохла.
- Да на кой черт мне его убивать!!!
- А вот это ты сейчас и расскажешь.
Через час она подписала добровольное сотрудничество с органами.
Вступать в контакт с указанными лицами. Собирать и передавать информацию
на поставленные темы. Строгое неразглашение. Агентурная кличка "Рябина".
- Я знал, что вы все-таки советский человек.
- А то какой же, - угрюмо подтвердила Марина.
- Языком владеешь?
Марина покраснела.
- Английским, дура! Отправишься на курсы. Я из тебя переводчицу
сделаю, поняла? Возможности перед тобой откроются. Но - смотри!
...Первым объектом явился шведский инженерик. Когда в "Астории" его
пыталась снять конкурентка, приблизился неприметный мужичок и одной фразой
вымел ее за дверь.
Шведик вел себя - прелесть. Возил на "вольво", дарил парфюмерию,
знакомил с партнерами. Но все ее попытки заговаривать об его работе
неукоснительно игнорировал.
- Ну ничего ж по делу не сказал, дубина, - пожаловалась она, когда
пришла пора сдавать отчет.
Ее патрон хмуровато повертел пепельницу:
- Что значит - ничего?.. Бери бумаги - пиши!
- Чего писать?..
- Говорил, что строительство в порту начнется... - и продиктовал ей
текст, за который немедленно хотелось дать звание майора разведки. -
Подпись. Число. Поняла?
- Поняла... - похлопала ресницами Марина.
- И не вздумай!..
- Не вздумаю, - пообещала она.
- Главное - работа, - завершил патрон. - Чтоб был виден результат
усилий. Это будет оценено. А то - "не-ечего..."
И по следующему объекту, толстому шумному немцу, Марина выдала такой
результат, что немца нужно было бы судить нюрнбергским трибуналом. Отчет
вернулся к ней, пестрея красной редактурой.
- Охренела? Не зарывайся, сгоришь. Скромнее, девушка.
Марина поняла службу - поперла лафа. Поднаторев в составлении
отчетов, она наслаждалась безнаказанность: шикуй, еще и спасибо скажут.
Через полгода она купила двухкомнатную кооперативную квартиру.
Швейцары приветствовали ее зеленую "Волгу". Первой в Ленинграде обрела она
статус "дамы для сопровождения деловых людей". Такое сопровождение стоит
дорого, и деловые люди были недешевые.
- Старуха, ты живешь на стольник в день, - предостерег ее при встрече
сам Фима Бляйшиц. В те времена это была нормальная месячная зарплата,
баснословные деньги. Но она ждала своего часа.
11. ШЕЙХ В "МЕРСЕДЕСЕ"
Шейх был девяносто шестой пробы и выглядел как родной брат Ясира
Арафата. Он ослеплял белым бурнусом и накидкой с обручем на голове, как
там это у них называется. Шейх занимал четыре люкс-апартамента в
"Астории". Шейх имел гешефт с нефтью, как все порядочные шейхи (продавал),
и с оружием покупал, естественно). И где-то там у себя в аравийских
пустынях имел большой вес. Не то он был потомком Магомета, не то
родственником самого Аллаха по боковой линии, не то намеревался сдать в
своем шейхстве бархан под нашу военную базу, но только облизывали его в
Ленинграде с ног до головы.
Марина была грамотно подставлена под него на банкете в горисполкоме.
Она оценила задачу, вычислила перспективы, и пустила в действие всю
мегатонную мощь своего отточенного сексуального обаяния. Араб был
повержен, повержен, повержен! Утром Марине с поклонами подали турецкий
кофе в постель его апартамента.
Шейх, небедный человек Востока, познал таки в долгой жизни
разнообразных удовольствий, но бриллиант такой воды узрел впервые: у шейха
произошло легкое расходящееся косоглазие. Глаза отказывались сходиться
параллельно, и шейх отказывался расставаться с Мариной. Славянский шарм и
интеллектуальные экскурсы вкупе с английским языком и постельными изысками
приводили его высочество в неистовство. Усики его топорщились, лысинка
потела, глаза горели в разные стороны, и в каждом глазе отражалось по
Марине.
В арабском мире, как утверждает печать, постоянно случаются
разнообразнейшие скандальные происшествия. Среди прочей ахинеи имело в тот
год намерение шейха сделать Марину царицей своего сердца и своей души, а
равно и всего прочего имущества. Иначе она не соглашалась. Титанические
терзания ее гордости компенсировались шейхом незамедлительно.
Он одарил ее собольей шубейкой, купленной в "Березке", и килограммом
золотых украшений, доставленных из дому. Она обязана озарить своим блеском
его шейхство. Старых жен он собирался выгнать, продать, подарить, утопить,
зарезать, послать учиться в Университет дружбы народов имена Патриса
Лумумбы.
И вот тогда - и вот тогда! - Марина вздохнула полной грудью. Всей
своей полной красивой грудью. Она добилась своего.
Много лет, сжав зубы, превозмогая неудачи и преодолевая все
препятствия, шла она, храбрый солдатик любви и удачи, к заветной цели. Еще
молода и красива, еще полна страстей и желаний, - она ее достигла.
Олимп лежал у ее ног в теплом свечении золота и лазурных морей.
"Мерседес" пожелала Марина.
Хвостиком взмахнула золотая рыбка:
- Завтра, любовь моя.
В тот же час отбыл из Хельсинки, вдавливая педаль акселератора,
перегонщик в люксовом "мерседесе" последней модели, и утром лимузин
красовался под окнами их апартамента, сверкая лаком и никелем.
Свадебное путешествие в Париж заказала Марина, и через час шейху
гарантировали к концу визита загранпаспорт для нее.
И тогда исчезли границы ее желаний, и величественное равнодушие
небожительницы проступило в ней.
В ту неделю и всплыла на уста млеющего в летнем зное Невского
изменчивая легенда ее жизни. В серебристом "мерседесе" неслась она по
проспекту, и пассажиры троллейбусов пялили глаза в окна вниз: водительница
была одета в автомобильные перчатки и золотое колье, и ни во что более.
Гаишники останавливали ее пожрать глазами и получить милостивую
сторублевку: они тоже все знали.
Запахнувшись в соболиную шубу, вплыла она в "Восточные сладости" и
чеканно прозвенела через головы:
- Продавец! У вас все сладости продаются?
- Ну, - отреагировала продавщица. - А вам чего?
- Сколько стоит это? - бестрепетный пальчик указал на юного
