чуть поменьше. Литр ставлю сразу.
- Это опытные образцы, или уже налажено серийное производство?
- Мужики - честно: у жены сегодня день рождения, окажите и мне помощь
- порадовать хочу.
Мечтательное молчание нарушил презрительный женский голос:
- Теперь ты понял, секилявка, что я имела в виду?
И следующую неделю уже весь город ездил на Петроградскую смотреть,
как расцвели и возмужали в братской семье советских народов древние греки.
- Теперь понятно, почему они были так знамениты, - решил народ. -
Конечно!
- И отчего они только такие вымерли?
- А бабы ихние не выдержали.
- Нас там не было!
- А жаль!..
- Жить бы да жить да радоваться таким людям...
- Люся! одна вечером мимо дома ходить не смей.
- Почему милицию для охраны не выставили?
- Это кого от кого охранять?
- Это что, памятник Распутину? Вот не знал, что у него дети были...
Но ни одна радость не бывает вечной. Потому что еще через неделю
прикатил тот же самый автомобильчик, и из него вылезли, белозубо скалясь,
те же самые ребята.
Собравшаяся толпа была уже знакома между собой, как завсегдатаи
провинциального театра, имеющие абонемент на весь сезон.
Ребята взялись за многострадальные места, крикнули, натужились, и
стали отвинчивать.
- А не все коту масленица, - согласились в толпе.
- Все лучшее начальству забирают...
Отвинтив, мастера достали из своего волшебного ящика другой комплект
органов, и пристроили их в надлежащем виде. Новые экспонаты были уже в
точности такого размера, как раньше.
Толпа посмотрела и разошлась.
Теперь все было в порядке. Лошадь вернули в первобытное состояние.
...Но мрамор за сто лет, особенно в ленинградских дождях и копоти,
имеет обыкновение темнеть. И статуи были желтовато-серые.
Новый же мрамор, свежеобработанный, имел красивый первозданный цвет -
розовато-белый, ярко выделяющийся на остальном фоне. И реставрированные
фрагменты резким контрастом и примагничивали взор. И школьницы, даже
среднего и младшего возраста, проявляли стеснительный интерес: почему это
вот здесь... не такое, как все остальное...
Старшие подруги и мальчики предлагали свои объяснения. В переводе на
цензурный язык сопромата, сводились они к тому, что поверхности при трении
снашиваются. Уверяли и предлагали проверить экспериментальным способом для
последующего сравнения.
Но обвиненные в разврате статуи и на этом ведь не оставили в покое.
Трудно уж сказать, кто именно из свидетелей надругательства и куда
позвонил, но только опять приехал москвичок с ребятами, которые оттуда уже
не вылезли, а выпали, хохоча и роняя свой ящик.
Их приветствовали, как старых друзей и соседей: что же еще можно
придумать?.. А мастера достали какой-то серый порошок, чем-то его развели,
размешали, и сероватой кашицей замазил бесстыдно белеющие места. И сверху
тщательно заполировали тряпочками.
Тем вроде и окончилась эта эпопея, замкнув свой круг.
Но униженный и оскорбленный директор не сдался в намерении добиться
своего. И через пару месяцев скульптуру тихо погрузили подъемным краном на
машину и увезли. А поставили ее во дворе Русского музея, среди прочих
репрессированных памятников царской столицы, и как раз рядом с другой
статуей Паоло Трубецкого - конным изображением Александра Третьего. Того
сняли в восемнадцатом году со Знаменской площади, переименовав ее в
площадь Восстания. Не везло Паоло Трубецкому в Ленинграде.
Куда потом эту статую сплавили - неизвестно, и по прошествии лет в
Русском музее уже тоже никто не знает...
Но история осталась. А поскольку в Одессе и ныне стоит мирно точно
такая же композиция, авторская копия самого же Паоло Трубецкого, сделанная
по заказу одесского градоначальника, которому понравилась эта работа в
императорском Санкт-Петербурге, и он захотел украсить свой город такою же,
- про свой город ревнивые и патриотичные одесситы тоже потом рассказывали
эту историю. Хотя с их-то как раз скульптурой никогда ничего не случалось,
в чем каждый может лично убедиться, подойдя поближе и осмотрев
соответствующие места.
Однажды приятель-одессит рассказал эту историю отдыхавшему там
прекрасному ленинградскому юмористу Семену Альтову. И Сеня написал об этом
рассказ. Лаокоона он переделал в Геракла, сыновей и змей убрал вовсе,
школу заменил на кладбище, и умело сосредоточил интригу на генитальных,
если можно так выразиться, метаморфозах. Но все равно рассказ получился
прекрасный, очень смешной, и публика всегда слушала его с восторгом.
МАРИНА
1. ДЕВОЧКА ЛЕГКОГО ПОВЕДЕНИЯ
Родом Марина была из Соснового Бора, а это не так чтобы совсем
Ленинград, а вроде бы и сливающийся с ним городок сам по себе. И, как все
небольшие городки-районы, скучноватый и известный его жителям насквозь,
каждый как на стекле: кто пьет, кто гуляет, кто сколько зарабатывает.
Тускло и занудно в таком месте красивой девочке, которая почуяла себе
цену и возмечтала такую цену от окружающей жизни получить. Либо правильный
двухсотрублевый муж с семейной круговертью, либо разведенный коньяк и
дрянная группа в местном кабаке-стекляшке. Жизнь...
Марина была девочка на так чтобы очень красивая, но при всех делах,
без изъянов и с известным шармом. В общем, на крепкую четверку: ножки
стройные, личико овальное - милая блондиночка, и даже с мыслью в глазах.
Мысль эта было о том, что жизнь дерьмо, и надо как-то устраиваться,
чтобы получить от нее удовольствие и чтоб не было мучительно больно за
бесцельно прожитые годы.
В пятом классе ее начали на переменах хватать за красиво развитые
вторичные женские половые признаки, норовили и за первичные, к седьмому
классу она прониклась своим женским предназначением, потому что больше-то
проникаться ей было нечем, не считая комсомольской идеологии.
С восьмого класса Марина стала гулять. Или трахаться, - какой оборот
вам больше нравится. Ей нравилось и то, и другое: в макияже, в попсовом
прикиде, канать по центру с видным, хорошо одетым мальчиком старше ее, и
чтоб он мог любому дать по морде и имел бабки красиво поужинать в кабаке.
А еще в идеале чтобы - цветы, шампанское и машина. Это кайф; чего
еще-то.
И хорошо покувыркаться в койке для нее было состоянием желанно
естественным; и то сказать, развитая женщина в пятнадцать лет - чего ж тут
неестественного. Ей нравилось своей красивое тело, и красивое мужское
тело, и наслаждение, и тот прекрасный и волнующий смысл, который оно
придавало - еще в перспективе - самым невинным словам и поступкам.
Мать пару раз, вопя на весь двор: "Я тебя отучу блядовать!!", таскала
ее за волосы и лупила по щекам, согласно канонам здорового народного
воспитания, пока не смирилась с судьбой, вспомнив, вероятно, что смирение
есть первейшая христианская добродетель, особенно когда все равно ничего
не получается изменить. Ей некогда было убиваться поведением дочери, ей
работать надо было и дом держать. А отец как пил, так и продолжал, и,
жутко матеря шлюху-дочь, про себя, естественно, мечтал отодрать ее подруг.
- Ты думаешь, сука, как дальше жить будешь?!
- Думаю.
- И что же ты думаешь?!
- Или на панель, или замуж. Прокормлюсь. За сто рублей работать не
буду, не волнуйтесь.
- Что ж это ты за сто-то не будешь?
- Да на одну косметику и белье больше уходит.
- Ах, вот как! А что ж ты умеешь делать-то, что сто рублей тебе уж и
мало?!
Марина ответила, что она умеет делать. И это она действительно умела,
все парни знали и друг другу рассказывали.
И ее даже никак нельзя было считать порочной. Естественная, как дитя
природы, цветок на городском асфальте. Даже милая.
2. ВЛИПЛА
Разумеется, она довольно быстро залетела, то бишь забеременела, и
неделю в ужасе прорыдала по ночам. От мальчиков она не дождалась
сочувствия: "А я что у тебя, один был?..", а от родителей уж не могла
рассчитывать дождаться понимания: "Ну что, нагуляла пузо, шлюха?!"
Разумеется, в женской консультации она встретила внимания и такта не
больше, чем встретит окурок в пылесосе, если ему понадобится справка о
простуде. "Уже третья школьница сегодня..." - сказала у умывальника за
занавеской врачиха медсестре. "Дорвались до сладкого. Ничего, теперь
узнает, что это такое", - ответила сестра.
Марина узнала. В абортарии, будничном, как очередь за водкой, на нее
цыкнули, наорали, без всякого наркоза выпотрошили, как курицу:
"Следующая!" - равнодушно, как к животному, и брезгливо, как к падали.
Плывя от смертной тоскливой боли, она доползла до туалета,
непереносимо хотелось курить, затянулась под форточкой, вспомнила с
резанувшей жалостью к себе, как варилась заживо в горячей ванне с
горчицей, пережигая нутро водкой, надеясь избавиться так, без кошмарной
операции, и с дикой ненавистью, расчетливой злобой подумала о _н_и_х_,
которым кататься, не саночки возить.
Но и саночки, как известно, бывают разные.
Потому что вскоре она подцепила триппер, уж это как водится, уж без
этого тоже не бывает, и снова сполна прошла весь круг мучений и унижений.
И "приведите сначала всех партнеров", и "сообщим в школу по месту учебы",
и "вы несовершеннолетняя, придите с родителями".
И после этого с циничным мазохизмом ощутила у себя на лбу
соответствующее клеймо.
И тут-то ее и прихватил Карла, решив, что она уже вполне созрела для
работы.
3. В БОРДЕЛЕ
Карла содержал нормальный публичный дом.
То есть дома как такового не было, а было полтора десятка девок,
которых подкладывали в местной гостинице под командировочных и летчиков,
приезжающих из ближнего гарнизона на выходные попить с удобствами водки.
Марина трепыхнулась, но ей врезали по почкам, показали бритву,
изнасиловали втроем, и объяснили, что выбор ее - или быть изуродованной и
носу из дому не показывать, или гулять сейчас спокойно в тридцать восьмой
номер и спать с приятным нестарым парнем.
- А деньги?
- Тебе за удовольствие еще и деньги?
- А деньги получаем мы, лапочка. Будешь хорошо себя вести - будешь
всегда иметь на тряпки и такси.
И полтора года, проклиная судьбу и все спокойнее привыкая к ней -
"_н_о_р_м_а_л_ь_н_о_", - Марина ишачила на Карлу, за червонец с ночи да
иногда премии от щедрот. Из дому она давно ушла, снимала квартиру вдвоем с
подругой по работе.
Через год план ее выкристаллизовался. Улучить день, вечер, момент,
когда Карла будет нежно настроен и явно при деньгах, она, наведя на себя
полный марафет, нежно напрашивается и спит с ним, только с одним, убивает,
берет все деньги и резко срывается на юг, в Одессу. Ищи ветра в поле.
Она купила длинную пилку для ногтей, с массивной ручкой под слоновую
кость, наждачным бруском неторопливо заточила острие и навела лезвия, и
для тренировки вонзала иногда ее в спину диванному валику, обняв его двумя
руками.
Она даже повеселела и вновь стала иногда выглядеть беззаботно и
свежо, как в пятнадцать лет. Она научилась терпеть, а момент неизбежно
должен был наступить раньше или позже.
4. ИНОСТРАНЦЫ
Но тут в жизни Соснового бора произошли два грандиозных события,
надолго взбудораживших общественность и в корне изменивших судьбу Марины.
Во-первых, Карла сгорел, и публичный дом распался. Как всегда бывает,
зацепили его на мелочи, он вовлек слишком несовершеннолетнюю дочку слишком
высокопоставленного и энергичного папы, который плюнул на купленную
