накинул пиджак и пошел по соседям.
В этот вечер он многое услышал от Марии Аркадьевны и Сенькиной из
десятой квартиры - двоих из тех, кто в цвете молодости, сожженной войной,
пережил здесь блокаду - санитаркой, телефонисткой, зенитчицей, токарем,
или в первое послевоенное время, полное тягот и надежд, приехав из разных
краев работать и искать свою долю в прославленном и прекрасном городе,
обедневшем людьми.
И он узнал в этот вечер, что родители Жихаревой умерли в блокаду, муж
и брат погибли на фронте, а трехлетнего сына эвакуировали через ладожскую
Дорогу жизни на Большую землю, но колонну бомбили, и их машина ушла под
лед... Помнили время, когда молодая Фрося была веселой и заводной, не
найти никого приветливее,- а после войны это был уже совершенно другой
человек, замкнутый и скорый на злость. А как вышла на пенсию - тут просто
спасу от нее не стало. Ее жалели - но для жалости требуется дистанция,
потому что когда человек ежечасно отравляет тебе жизнь, жалость как-то
иссякает и уступает место злости, в чем проявляется, видимо, инстинкт
самосохранения.
Звягин вернулся в полночь задумчив, налил ледяного молока в высокий
желтый стакан, кинул туда соломинку и застучал пальцами "Турецкий марш":
ловил смутную мысль, принимал решение.
- Ведь она нам просто-напросто смертельно завидует, что у нас все в
порядке,- проговорил он.- Больно ей...
- А что делать? - безнадежно спросила жена.
- Чтоб не завидовала...- был неопределенный ответ.
- Ты предлагаешь мне овдоветь? - съязвила она. Ночной разговор в
спальне был долог. Подытожил его Звягин философской фразой:
- У нас есть только один способ стать счастливыми - сделать
счастливым другого человека. После чего выключил торшер и мгновенно
заснул. Сутки на "скорой!" выдались удивительно спокойные, все больше
гоняли чаи на подстанции. Посмеиваясь, Звягин обсуждал с Джахадзе, как
искать пропавшего человека." Обратиться в милицию".- "Милиция ответит, что
такого нигде нет..."
Наутро после дежурства он входил в высокие створчатые двери Музея
истории Ленинграда.
Завотделом истории блокады, огненноглазый бородач, пригласил его в
крохотный кабинетик и уловил суть дела сразу:
- Мы вам помочь ничем не сможем. Вот телефоны городского архива,
фамилия завсектором блокады - Криница, сейчас я ей позвоню, что вы от нас.
Он обнадежил Звягина: случаи, когда считавшиеся погибшими люди
обнаруживаются через десятки лет после войны, бывают много чаще, чем
обычно думают: "Ведь десятки миллионов судеб перепутались!.." Взглянул на
часы и побежал в экспозицию.
В проходной архива пропуск на Звягина уже лежал. Звягин настроился
встретить дребезжащих старушек вроде "веселого архивариуса" из передачи "С
добрым утром", но в комнате без окон, оклеенной рекламами, девочки после
университета пили кофе и обсуждали фильмы Алексея Германа. Девочки стали
строить глазки.
- Если вы точно знаете даже число отправки через Ладогу, это будет
несложно,- улыбнулась Криница, крупная яркая блондинка.
Ему дали заполнить бланк и велели зайти завтра. Жена, заразившись
идеей поиска, весь вечер выспрашивала подробности и выдвигала варианты,
типа привлечения юных следопытов.
- Хватит и того, что я на старости лет устроился в следопыты,-
скептически сказал Звягин. Конец ниточки нашелся. Криница положила перед
ним толстую серую папку:
- Вот - эвакуация детей школьного возраста в марте сорок второго
года.
- Впервые в жизни радуюсь бумажной бюрократии и всяким справкам,-
признался Звягин.- Во всем есть хорошая сторона, м-да.
На заложенной странице 317-Б была строчка среди прочих: "Жихарев Петр
Степан,, 1938 г.р., 12 марта 1942 г.". Криница перелистнула несколько
страниц назад:
- Направление транспорта - Войбокало на Вологду. Из документов
эвакуационного бюро явствовало, что триста пятьдесят пять детей в
сопровождении одиннадцати воспитательниц отправлены через Ладогу в эти
сутки. Чем и исчерпывались данные.
- Надо запрашивать Вологду,- сказала Криница.
- В Вологду такой не прибывал...- ответил Звягин.
Принялись строить версии. Могли утопить машину на Ладоге, да. Могли
обстрелять. Могли бомбить поезд уже восточнее. Мог в эвакуации уже умереть
от алиментарной дистрофии,- но тогда была бы запись на месте, легко
выяснить. Это - худшие варианты.
А мог ведь и остаться в живых. В сутолоке тех страшных военных дней
мог отбиться от своей группы, потеряться на станции, могли перепутать вещи
и одежду в санпропускнике, мог - список погибнуть вместе с
воспитательницей или старшей сопровождающей, мог быть ранен или контужен и
забыть по малолетству свои имя и фамилию, да мало ли что могло быть... Все
могло быть.
Запрос в Вологду Звягин направлять не стал. А попросил на работе
поставить ему дежурства в графике на декабрь так, чтоб вышла свободная
неделя подряд: взамен он отдежурит тридцать первого декабря и второго
января.
Слякотным и мглистым декабрьским утром он кинул в портфель чистые
рубашки, бритву и блокнот, принял заказы домочадцев на "настоящие
вологодские кружева" и поехал в аэропорт.
В Вологде скрипел и искрился снег, воздух был розов, дышалось легко,
Звягин пожалел, что по офицерской привычке не таскать с собой ничего
лишнего он не захватил тренировочный костюм: взять бы в прокате лыжи и
пробежаться хоть часок.
Он снял койку в гарнизонной гостинице, где всегда легче с местами, и
позвонил в архив.
Размещался архив в стареньком двухэтажном здании, и пахло в нем
именно классическим архивом: старой бумагой пахло, пылью и мышами.
Опекаемый старенькой бодрой заведующей, Звягин провел здесь остаток дня и
еще весь день, и узнал следующее.
Из трехсот пятидесяти пяти детей и одиннадцати воспитательниц,
фамилии которых он скрупулезно переписал в Ленинграде, в Вологду прибыло
триста девятнадцать детей и десять воспитательниц. Жихарева Петра среди
прибывших с той партией эвакуированных ленинградских детей - не значилось.
Следовало предположить, что да, одна машина Ладогу не пересекла...
Новостью это не было - подтверждалось лишь известное. Больше
заинтересовало Звягина другое. В том же марте сорок второго года 37-й
детский дом имени Маршала Тимошенко принял в числе поступивших еще с двумя
партиями из Ленинграда четырнадцать человек с пометкой "родители не
установлены": малолетки, чьи документы каким-либо образом затерялись, и
кто не мог назвать ни родителей, ни адреса, ни порой фамилии и даже имени.
В мае сорок третьего года при слиянии двух детдомов они были переведены в
Киров, в детский дом для сирот войны.
Четверо из них были мальчиками, возраст которых записали как
трехлетних.
- Спасибо,- сказал Звягин, вручая старушке-заведующей торт,- кое-что
я, кажется, нашел.
Ночь он проспал в приятно постукивающем поезде и сошел в Кирове с
ощущением близости цели.
В облоно все нервничали, бумаги летали, вихрь проносился по
коридорам: грянула какая-то проверка.
- Я к вам из Краснознаменного Ленинградского округа,- нагло
представился Звягин в отделе кадров.- Требуется справочка... Оказалось,
что детский дом закрыт в шестьдесят первом году.
- Списки хранятся, безусловно. Срочно? Зайдите завтра... В списках
значились и те четверо уроженцев Ленинграда, эвакуированных в марте сорок
второго года; именовались они как Петрищев Сергеи Анатольевич, Середа
Николай Александрович, Вязигин Павел Гаврилович и Хабаров Павел Павлович.
В сохранности были и личные дела. ("Имена, фамилии? Называли в честь
близких, друзей, спасителей, писали иногда свою фамилию или придумывали
что-нибудь - ведь без имени и фамилии челонеку никак...")
Вязигин в пятьдесят третьем году был осужден к трем годам колонии для
несовершеннолетних, дальнейших сведений обдано не имело, и его Звягин из
поисков исключил.
А областное управление внутренних дел располагало лишь информацией,
что трое других в октябре пятьдесят седьмого года были призваны в армию и
с тех пор по Кировской области не значатся.
- Подавайте на розыск,- посоветовал усталый капитан.- Через пару
месяцев придет ответ; человек у нас потеряться не может.
Звягин составил заявление, заполнил три листка данных, положил на
полированный стол и поехал брать билет на самолет.
...Отсиял елочными гирляндами Новый год, отсвистел ветрюгой с Балтики
редкостно студеный январь, сыпануло ворохом открыток от старых сослуживцев
23-е февраля,- когда в официальных конвертах стали приходить извещения на
запросы.
Хабаров жил в Кемерове. Петришев - в Николаевской области. Середа Н.
А. в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году окончил Ульяновское высшее
военно-техническое училище и погиб девятого октября семьдесят третьего
года при выполнении задания.
Звягин заказал по междугородному телефону Кемеровское и Николаевское
УВД, объяснил ситуацию: ищет человека, спасибо за сведения, как узнать
некоторые дополнительные обстоятельства?..
Минуло немало времени, пока он в последний раз перелистал ворох
накопившихся справок и выписок, аккуратно подколотых к заполненным
страницам блокнота, нашел нужную и позвонил.
- Зоя Ильинична? Беспокою вас по поводу военных лет... Выстроенная
версия оборачивалась реальностью. Вот таким образом случилось, что Сергей
Анатольевич Петрищев получил из Ленинграда следующее письмо: " Уважаемый
Сергей Анатольевич! Пишет незнакомая вам, но хорошо вас помнящая Зоя
Ильинична Теплова. Вы меня, конечно же, помнить никак не можете, я - та
самая воспитательница, которая сопровождала машину с детьми через Ладогу
двенадцатого марта сорок второго года. Машина эта до Войбокало не дошла -
была уничтожена немецким пикировщиком. Вы, трехлетний мальчик, сидели в
кузове у кабины рядом со мной, и когда после взрыва бомбы машина
накренилась на расколотом льду и заскользила в воду, я успела только
схватить вас, а потом все скрылись в ледяной воде, я стала тонуть, но меня
вместе с вами успел вытащить шофер, в последний миг выскочивший из кабины.
Колонна машин уже объезжала полынью, останавливаться было нельзя, нам
кричали бежать и садиться быстрей! Сели в чужую машину, немного отстав от
своей колонны, с одежды текло, мы сняли с вас все и закутали в чей-то
платок, боялись воспаления легких. Я оказалась ранена осколком, сразу
сгоряча не почувствовала, у первой же перевязочной палатки меня высадили,
и вас передали регулировщице рядом со мной, ведь я за вас отвечала, а
думать, что делать, было некогда, машины шли и шли, и та машина ушла, в
ней осталась ваша мокрая одежда, а вещи утонули раньше. Я все слабела,
регулировщица, поняв, что случилось с вами, выругала меня и передала вас
на проходящую машину, в кабину, чтоб не замерзли.
Мне сделали перевязку, потом в Войбокало оперировали, а после
поправки я окончила курсы и ушла санинструктором на фронт.
Я долго переживала, что вас отправили дальше без всяких примет
личности, отставшим от колонны, а когда ребенку всего три года и он
пережил такие страшные испытания, что и взрослым порой не снести, то мало
ли что может случиться, вдруг потеряется, кругом война...
Потом было очень много и тяжкого, и хорошего, я воевала, была еще раз
ранена, кончила войну в Восточной Пруссии, вынесла с поля боя пятьдесят
семь бойцов, была награждена медалями, но вас помнила, такое не забудешь,
вы были мой первый спасенный.
Вот и прошла моя жизнь, теперь я на пенсии, но чувствую себя еще
