руки, Звягин иронизировал:
- Что за наказание! Невозможно делать то, что тебе интересно: мигом
объявят благодетелем и начнут благодарить. За что?.. Если мне просто
нравятся красивые женщины и не нравятся некрасивые. Нечего превращать меня
в сказочную фею! А то начитаются сказок, идеалисты, и не видят нормальной
жизни вокруг.
Глава IV. ИГРА В ИМПЕРАТОРА
"Мой папа самый сильный и храбрый. Его все любят и уважают. Он все
может. Он всегда всем помогает. Он самый красивый и веселый. Он спасает
людей. Он все знает. Его все знают и ценят. Он добрый и справедливый".
- Если ты не притрагивался к вещи два года - можешь смело выкидывать
на помойку: она тебе не нужна,- сказал Звягин, спрыгивая со стремянки.
Генеральная уборка достигла той кульминационной стадии, когда ничего еще
не убрано, но все уже перевернуто и вывалено со своих мест.
Жена решительно отобрала у него пачку пожелтевших тетрадей:
- Не смей! Это Юркино сочинение в первом классе.
- Вольно же детям так идеализировать родителей, чтобы потом
разочароваться в созданном идеале и вовсе их не уважать.
- Ну, тебе-то на неуважение жаловаться не приходится,- заметил сын,
выволакивая из пыльных глубин антресолей два брезентовых мешка с разборной
байдаркой.
- А за что нынешнему студенту уважать простого врача? -
самоуничижительно хмыкнул Звягин.- Открытий не совершил, миллионов не
нажил, карьеры не сделал. С точки зрения юных прагматиков из столичного
университета я должен казаться неудачником. Нет? Жена отставила швабру. Ее
больное место было задето.
- С твоей головой и энергией давно б мог стать профессором,- сказала
она.- Чего тебе не хватает - так это усидчивости!
- Узнаю речи школьного учителя,- улыбнулся Звягин.
- Папе и сейчас не поздно достичь чего угодно,- убежденно заступилась
дочка, протирая газетой визжащее оконное стекло.
Большие уборки чреваты неожиданными находками. Неожиданная находка
иногда попадает в настоящую минуту, как игла в отверстие пуговицы. Листок
выпорхнул из веера ветхих страниц в руках жены и спланировал в таз с
мыльной водой.
- А это что?
1. Целеустремленность. Отметать все, не способствующее успеху.
2. Крепить в себе самообладание, терпение, волю, веру в успех.
3. Постоянный анализ поступков: разбор ошибок, учет удач.
4. Готовность на любые средства и поступки во имя цели.
5. Приучиться видеть в людях шахматные фигуры в твоей игре.
6. Голый прагматизм, избавление от совести и морали.
7. Овладение актерством: убедительно изображать нужные чувства.
8. Готовность и стойкое спокойствие ко взлетам и неудачам.
9. Готовность и желание постоянной борьбы в движении к успеху.
10. Постоянная готовность использовать любой шанс, поиск шанса.
11. Беречь здоровье - залог силы, выносливости, самой жизни".
Звягин расправил размокшую бумагу:
- А-а... Надо же, сохранилось. Это игра, придуманная когда-то для
одного несчастного мальчика...
- Ничего себе советики! - Сын шумно спрыгнул на пол.
- Во что вы играли? - полюбопытствовала дочь.
- В императора. Кстати, о карьере, да? Жена тихо улыбнулась, как
улыбаются чему-то давно прошедшему. Младшее поколение было заинтриговано.
Назревала та идиллическая ситуация, когда после воскресного обеда отец
семейства усаживается в кресло и повествует детям о делах давно прошедших
дней, преданьях старины глубокой.
Но Звягин, вопреки обыкновению, явно не горел желанием выступить в
роли сказителя собственных подвигов. И лишь к вечеру, когда дом сиял
чистотой и порядком, а расспросы превзошли меру его терпения, он сдался.
Махнул рукой, плюхнулся на диван и задрал ноги на журнальный столик.
- Ни одно доброе дело не остается безнаказанным,- начал он. Подумал,
решил, что такое начало непедагогично, и приступил иначе:
- Не такой уж я хороший, как вы все думаете. Жена засмеялась.
- Мы не думаем,- успокоила дочка.
Начало рассказа - вообще трудная вещь. Особенно для
непрофессионального рассказчика. Тут имеются старинные, испытанные
временем приемы. Звягин прибег к испытанному приему:
- Много лет назад, в один прекрасный весенний день... Тьфу,- сказал
он.- Ира, ты помнишь тот день?
- Помню,- вздохнула жена.- Дождь шел...
- При чем тут дождь! - рассердился Звягин.- Короче, жила-была на
свете девушка Ира... В общем, я тебе сразу понравился.
- Ой ли?
- Конечно. Я учился на третьем курсе, ты тоже, и жизнь была
прекрасна, мне прямо весь мир хотелось облагодетельствовать, чтоб все были
счастливы так же, как я.
М-да. Ира тогда проходила педагогическую практику. И в ее восьмом
классе жил-был отменно тупой и равнодушный к наукам вообще, и к
английскому языку в частности, ученик. Она, по молодости лет, очень
переживала. За себя - что не способна его расшевелить. За него - кем он
станет? Грузчиком в винном магазине?
А в девятнадцать лет, надо заметить, человек чувствует себя таким
всемогущим, как уже никогда потом. И в ответ на Ирины жалобы и переживания
я отрубил, что человек все может, и раз ученик туп, то учителя и виноваты:
не сумели развить его ум! Она обиделась: "Легко говорить, попробовал бы
сам". Чтобы я в ее глазах да чего-то не мог?! Два дня она меня поддевала,
а на третий я пустился в первую в своей жизни авантюру.
После уроков подводит она ко мне этого бедолагу. Его Геной звали, и с
детства прилепили кличку Комоген. Почему Комаген - так я и не дознался.
Вид Комогена подействовал на меня, надо признаться. Уж такой он
никакой, такой серенький, речь развита слабо, а главное - неуверенностью и
слабостью от него разило на версту. Человеку четырнадцать лет - а на челе
у него, так сказать, печать полного провала всех будущих жизненных
начинаний.
Я в деканате достал институтский бланк и напечатал на нем: ученика
такого-то подвергнуть медицинскому обследованию на предмет отправки в
специнтернат для дефективных. Прочитал мой Комоген, побледнел. Посадил я
его в ожидавшее такси и повез в институтскую клинику. С ребятами там
договорился заранее.
В пустой ординаторской надел халат, посадил Комогена напротив себя за
стол, положил чистую медкарту: стал расспрашивать. И выяснилось, что
парнишка в своих бедах не виноват.
Отца он не знал, мать заботливостью не отличалась, и был он
предоставлен сам себе. Здоровьем не выделялся, во дворе лупили, игрушки у
других были лучше, и засело в нем с самых ранних лет, что он - существо
последнего разбора. Учиться ему было трудновато, а ведь репутация ученика
складывается в первые же недели, и все последующие годы он невольно
считает себя таким, каким его привыкли считать другие. Одни в классе были
сильными, другие умными и хорошо учились, третьи красивыми и нравились
девчонкам, четвертые хорошо одевались и имели свои магнитофоны,- а у него
ничего не было. Ни родительских дач и машин, ни поездок к морю, ни
выступлений на спартакиадах. Его даже в дворовую компанию не принимали:
неинтересен, вял.
Так что ему этот английский? Он уже смирился, что пристанет к
какой-нибудь неинтересной работенке, и ничего для себя хорошего в будущем
не видел. Напрасно думают, что ранняя юность - период безудержного
оптимизма и безоблачного счастья. В четырнадцать лет люди очень остро и
драматично воспринимают жизнь, и свое будущее переживают острее, чем когда
поздней оно сбывается на деле.
"Да,- говорю,- условия для развития у тебя плохие. Теперь проверим
природные данные". И конвоирую его в электрокардиографический кабинет, где
дежурил знакомый техник, наш пятикурсник. Уложил он раздетого Комогена на
кушетку, облепил электродами, поползла ленточка из кардиографа. Просмотрел
он ленту на свет, померил закорючки линейкой: "Энергетический уровень
организма,- вещает важно,- девяносто три и семь десятых процента. Ниже
идеального, но в пределах нормы". И сажает Комогену присоски второго
кардиографа на виски, лоб, затылок. Уж не знаю, какую ахинею выдал
самописец на ленту, но была она преподнесена как новейшее достижение
медицины, интеллект-энцефалограмма. Техник мой с многоученым видом
ленточку "расшифровал" и объявляет изумленно: "Не может быть! Сто тридцать
семь. Сейчас я аппаратуру проверю..." Проверил. Я тоже удивляюсь. Он мне
"объясняет", какой пик что показывает, и на Комогена косится: "Кого вы мне
привели? Парню место в школе для одаренных подростков". Комоген слегка
ожил. Чует, что специнтернат отодвигается.
У сестринского поста ждала моя однокурсница с набором детских
картинок. Она изображала психолога. Комогена якобы проверили на тесты и
сообщили, что к точным наукам способности средние, зато к гуманитарным -
отличные.
"Милый мой,- злюсь я,- что ж ты всем головы морочишь? Катись отсюда и
учись со всеми вместе".
Сияет Комоген и счастливые слезы с глаз смаргивает. Приказал я ему
зайти еще раз, завтра в три, для заключительной беседы.
Веру в себя человеку так быстро не внушишь. И цели нет у мальчишки.
Надо его подтолкнуть, разогнать, как автомобиль с испорченным стартером,
чтоб мотор уже на ходу заработал.
А как дальше лечить его от душевной придавленности? В чем убеждать? К
чему ему стремиться, чего хотеть?
Хорошо учиться? Делать зарядку по утрам и помогать старшим?
Готовиться в институт? К этим речам он давно глух - абстрактны. Заработать
денег, купить джинсы, магнитофон и кожанку? А дальше?
Как убедить парня, что перед ним - чистое будущее, и он все может,
только захотеть! Как сделать, чтоб захотел? Что он вообще может захотеть -
но сильно, чтоб хотение это было - как дерево на берегу, за которое
заводится трос, и засевшая в болоте машина сама себя вытаскивает
собственной лебедкой?
Рассказал я ему, как сирота и беспризорник Коля Дубинин стал
академиком. Впечатления не произвело: об академиках у Комогена
представление было самое туманное, лежавшее вне сферы его понимания и
интереса.
Что за человек... Безусловно обиженный, обойденный радостями жизни в
самом чувствительном возрасте. Все им пренебрегали, помыкали, в грош не
ставили. На самолюбие ставку сделать, на обиженность? Не может быть, чтобы
хоть подсознательно не хотелось ему расквитаться с жизнью за все унижения
и лишения, которые пришлось вытерпеть.
А Ира, надо заметить, еще тогда пыталась приохотить меня к чтению.
Очень ее задевало, что всем я неплох, а вот по части литературы и
искусства - дуб дубом. Перед подругами стеснялась: они рассуждали о
Хемингуэе и Пикассо, а я нетвердо знал "Муму" и картину Саврасова "Грачи
прилетели". И начал я эксплуатировать Ирину эрудицию, чем более или менее
успешно и занимаюсь уже четверть века. Что можно подсунуть Комогену в
качестве незатасканного примера воли, энергии, успеха?
Так я впервые прочел "Наполеона" Тарле. И пересказал Комогену в
упрощенном виде. Мой Наполеон выглядел похожим на Комогена, как две капли
воды. А масштабы его власти заставили бы удивиться самого великого
императора. Наверное, зерно упало в почву, потому что в сонливой
флегматичности Комогена промелькнула какая-то мечтательная задумчивость.
Железо надо ковать из любого положения, но лучше все-таки пока
горячо. Я наплел Комогену, что пишу диссертацию по определению ценностной
ориентации в подростках пубертатного возраста и он интересен как
экземпляр. Ставлю на нем опыт. Причем он имеет право в любой момент опыт
прервать и больше не являться. А если опыт удастся? Тогда не исключено,
