архив.
На Ленинградском вокзале взял из ячейки камеры хранения свой кейс и
пошел к вагону.
Поужинал бутербродами, запил скверным железнодорожным чаем,
потрепался слегка с попутчиками и лег спать на приятно, убаюкивающе
подрагивающую полку с удовлетворенным чувством хорошо прожитого дня.
Утром, пешочком идя к себе, уже в своем плаще, все свое и ничего
чужого, разового, он припоминал вчерашние события как нечто далекое,
нереальное, средненькое кино в чужом пересказе. Мысли были больше о дне
предстоящем, сегодняшнем.
- Ну, как съездил? - спросила жена, целуя его в прихожей и надевая
пальто.
- Бесподобно,- ответил Звягин.
- Всех успел повидать?
- А как же.
- Я всегда так волнуюсь, когда тебя нет,- пожаловалась она.
- Пора бы и привыкнуть,- улыбнулся он. Оставшись один, вырвал из
блокнота несколько листков, сжег над раковиной, а пепел смыл мощной
холодной струей. Позвонил на "скорую":
- Джахадзе на месте? Салют. Ну, как там сутки? Нормально? Вот и
отлично.
Глава I. НИТЬ ЖИЗНИ
Никто из жильцов пятьдесят пятого дома по Фонтанке не мог потом
припомнить, как въезжал Звягин в восемнадцатую квартиру. Хотя находилась
она на верхнем, пятом, этаже, и затаскивание вещей должно было
сопровождаться определенным шумом и суетой. Не заметили, однако, никакого
шума, ни суеты.
Впрочем, в большом городе можно прожить жизнь и не знать соседа по
лестничной площадке. Замечание это неприменимо к одиноким пенсионеркам: у
них свои каналы добычи информации, непостижимые для непосвященных. А какой
же старый ленинградский дом обойдется без одиноких пенсионерок.
Проживала такая пенсионерка, Жихарева Ефросинья Ивановна, всю жизнь в
квартире как раз под Звягиным, на четвертом этаже, в комнате окном во
двор, где по утрам гулко гремят крышки мусорных баков и перекрикиваются
грузчики продуктового магазина.
В прозрачный желто-синий день бабьего лета она, Мария Аркадьевна и
Сенькина из десятой квартиры сидели в скверике на площади Ломоносова,
именуемой некоторыми ленинградцами в просторечии "ватрушкой" вследствие ее
круглой формы; они же трое упорно называли ее по старинке Чернышевской
площадью, как бы подчеркивая свою исконную петербургскую принадлежность. И
собрание достоверно установило, что новые жильцы поменялись сюда из
Ручьев, где Звягин получил квартиру после увольнения из армии, хотя ему
всего сорок с небольшим, а на вид моложе, но он служил там, где прыгают с
парашютом, и поэтому им военная пенсия идет раньше, по специальности он
врач, был майором, а сейчас работает на "скорой помощи", мужчина видный,
но, похоже, гордый и злой; что жена его учительница английского языка,
дочка учится в седьмом классе, а старший сын - на юриста в Москве; что
машины у них нет, и собаки нет, и кошки, и дачи, дома тихо, ремонт делали
сами, пьянок не бывает; короче, люди приличные и ничем не выдающиеся.
К сожалению, эта теоретическая оценка не повлекла за собой никаких
практических выводов - по той причине, что любознательная и вездесущая
Ефросинья Ивановна характером отличалась не столько даже активным, сколько
склочным сверх мыслимых границ. Старые соседи как-то с ней уже стерпелись,
зато новые очень скоро почувствовали на себе всю скандальную безудержность
соседки снизу.
Началось с того, что жена Звягина, в школе - Ирина Николаевна, а во
всех прочих местах - просто Ирина, столкнулась внизу у лифта со старухой,
или, как теперь принято говорить, с пожилой женщиной. Одета была пожилая
женщина в старомодное и поблеклое, но очень аккуратное пальто, а лицо ее
выглядело напряженным и поджатым, и встретиться взглядом с Ириной она не
пожелала.
С тихим гудением опустился лифт, Ирина открыла дверь, намереваясь
пропустить старуху с хозяйственной сумкой вперед, но произошло
неожиданное: та резко рванула решетчатую дверь лифта из ее руки,
оттолкнула Ирину и, шагнув в лифт и обернувшись, каркнула:
- О новые-то соседи у нас, а! И не здороваются! Я уж не говорю -
старую женщину вперед пропустить! - С лязгом захлопнула двери: - Понаехало
деревни всякой в Ленинград!,- И поплыла вверх.
От неожиданной обиды у Ирины свело лицо, затрясло; дома она еще
полчаса утирала слезы, пила седуксен и мысленно произносила
душераздирающие речи, взывающие к совести и справедливости...
Эта встреча явилась как бы первой пробой сил в необъявленной войне. И
продолжение не замедлило последовать.
В десять вечера снизу в пол раздался грохот, будто там заработал
таран. Звякнули чашки. Звягин с интересом посмотрел на то место, где, судя
по ударам, располагался эпицентр этого домашнего землетрясения и сейчас
взлетят шашки паркета, вспучится перекрытие и образуется кратер.
Жена же повела себя иначе: она побелела, на цыпочках подскочила к
телевизору и убавила звук до комариного шепота.
- Что случилось? - осведомился Звягин, читая в ее лице.
- Это она...- подавленно сказала жена. И, разумеется, не ошиблась: в
этот самый момент Ефросинья Ивановна удовлетворенно взглянула вверх,
вдохнула поглубже, грохнула в последний раз в потолок бидоном, воздетым на
рукоять швабры, и стала слезать со стола, аккуратно застеленного газетой.
Она улыбалась мрачноватой боевой улыбкой. Вечер прошел не зря.
Такой пустяк вполне может испоганить настроение. Что с Ириной и
произошло. Из своей комнаты высунулась дочка и, уразумев ситуацию,
потребовала мести. Звягину испортить настроение было невозможно: он с
каким-то даже одобрением высказался так:
- Браво первая валторна! Боевая старушка. Жена, не встретив законного
сочувствия, обиделась:
- Ты ей еще гантели купи. Для развития мышц.
- И кувалду,- развеселилась дочка. Но почти двадцать лет армейской
службы приучили Звягина уважать достойного противника.
- Нас трое здоровых, а она - одна и старая,- упрекнул он, смеясь
резким лицом.- И - не боится, а!
Нет, Жихарева не боялась. Чувство страха было ей, похоже, неведомо.
Зато в полной мере было ведомо чувство наслаждения нагонять страх на
других.
Лежа ночами в старческой бессоннице, в преддверии дня столь же
одинокого и пустого, как прошедший, она измысливала коварнейшие планы и
неукоснительно приводила их в действие. Она изучала нехитрый распорядок
дня Звягиных, избегать ее было все труднее.
Ирина почувствовала себя затравленной. Жихарева приснилась ей
былинным разбойником, поигрывающим кистенем и сшибающим жутким посвистом
путников с коней в лесных урочищах. Когда бы ни возвращалась домой -
знакомое серобуро-малиновое пальто, старомодное и аккуратное, фланировало
у подъезда. В ненастье пальто ждало в полутьме у лифта. Характер
немыслимых претензий был непредсказуем, заготовленные ответы пропадали
втуне.
- И нечего по ночам скакать, танцы устраивать! - злорадствовала
Жихарева.- Учительница, какой ты пример детям показываешь?
Несчастная Ирина летела наверх, не дожидаясь лифта, и эхо металось
вокруг нее, как злая птица:
- А вот я в школу заявлю про твое поведение!.. Дочке заступалась
дорога:
- Во ходит нынешняя молодежь - все в обтяжку, ни стыда ни совести! С
ранних лет...
Со свойственным юности темпераментом дочка высказала Ефросинье
Ивановне в лицо массу неприятных вещей. Ефросинья Ивановна довольно
засмеялась и, выждав и рассчитав время ужина, известила о себе бесконечным
звонком. Теснимый от порога в глубь квартиры, Звягин хмыкнул.
- Вот что она говорит! - на басах заиграла старуха, как капитан в
шторм. Пересказ Светкиной речи расцвечивался сочными словами.- Позови-ка
ее сюда! Мы в ее годы...- И наладилась проводить воспитательную беседу о
преемственности поколений. Светка всхлипнула и промелькнула в свою
комнату.
- Были б вы мужчиной помоложе...- мечтательно сказал Звягин.
- Ну ударь меня! - готовно закричала Жихарева.- Ударь! На площадках
открывались двери: там слушали и обсуждали.
- Два заявления от соседей - и вас увезут в сумасшедший дом,-
предостерег Звягин - Слуховые галлюцинации и навязчивая идея.
Жихарева осеклась, уставилась недоверчиво. Такой оборот событий она
не предвидела.
- А еще врач,- без уверенности молвила она.
- Месяц лечения - и в дом хроников.
- И не стыдно? - заняла оборону Жихарева.- Старухе грозить...
Но меры она приняла: записалась на прием к невропатологу - мол,
чувствую себя хорошо, но на всякий случай... Сочла, что запись в карточке
послужит доказательством ее нормальности. Ночью сон Звягиных разорвал
треск телефона.
- Теперь ночей не сплю,- сообщила трубка.- Вам-то что!.. Звягин
оделся, взял радедорм и спустился на четвертый этаж.
- Ты куда ночью ломишься, хулиган! - вознегодовала Жихарева,
открывая.- Круглые сутки покоя от вас нет!
- Снотворное принес,- невозмутимо сказал Звягин. Старуха взяла
таблетки и запустила по лестнице.
- Сам травись,- пожелала она.
Положение стало невыносимым. Ефросинья Ивановна прибегла к анонимкам.
Вряд ли она была знакома с историей европейской дипломатии, но тезис:
"Клевещите, клевещите,- что-нибудь да останется",- был ей вполне близок.
Техник-смотритель из жэка предъявила открытку с жалобой. Апофеозом явился
визит участкового инспектора - он извинился, сказал про обязанности:
проверить поступивший сигнал... Эту склочницу давно знает. Помирились бы,
а...
- Но как?!
Жена сдалась: меняем квартиру. Звягин возражал: вид на Фонтанку, и
вообще - что за ерунда. Семейный совет постановил попробовать мирные
средства наведения контактов. Стали пробовать.
- Ефросинья Ивановна, вам в магазине ничего не надо? - обратилась
Ирина, смиряя самолюбие и преодолевая дрожь в душе.
Ответ гласил, что многое надо, не ваше дело, некоторые не так богаты,
однако в подачках хамов не нуждаются, грох дверьми!
Седьмого ноября Звягин с цветами двинулся поздравлять ее. Ефросинья
Ивановна растерялась. Цветы ей за последние сорок лет дарили один раз -
когда провожали на пенсию.
- Спасибо,- тихо пробурчала она, глядя в сторону. Звягин поцеловал ее
в пахнущую мылом морщинистую щеку и пригласил в гости.
Жихарева вспотела. В ней происходила отчаянная борьба, которую
моралист назвал бы борьбой добра и зла, а психолог - борьбой между
самолюбием и потребностью в общении. Самолюбие победило.
- Нет,- сухо сказала она, с трудом превозмогая себя.- Я уж у себя
посижу, посмотрю телевизор.
Но глаза у нее были на мокром месте, и прощалась она со Звягиным не
без ласковой приязни.
Так и хочется закончить, что с этого момента наступил перелом, добро
возобладало, и соседи превратились в лучших друзей. Такое тоже бывает. Но,
видимо, не в столь запущенном случае...
Перемирие длилось неделю - а потом все началось сызнова: на больший
срок, к сожалению, растроганности Ефросиньи Ивановны не хватило, и
застарелая привычка, давно превратившаяся из второй натуры в натуру
первую, взяла верх.
Нет ни необходимости, ни возможности перечислить все те ухищрения, с
помощью которых можно вконец отравить существование ближним. Ефросинья
Ивановна владела полным арсеналом с искусством профессионала. Неизбежный
кризис назрел.
- Не судиться же, в самом деле, с несчастной старухой,- сказал
Звягин.- Одинока она, вот и мучится.
- Но почему мы должны мучиться из-за нее? - справедливо возразила
жена. Ее нервы сдали.
- А тебе ее совсем не жалко?
- А меня тебе не жалко?..- не выдержала она. Звягин подтянул галстук,
