нингсбургский с такой свитой, что нам не придется бояться ни разбойни-
ков, ни феодалов. Поднимаю этот бокал за ваше здоровье, сэр приор, - на-
деюсь, что вино мое вам по вкусу, - и благодарю вас за любезность. Если
же вы так строго придерживаетесь монастырского устава, - прибавил он, -
что предпочитаете пить кислое молоко, надеюсь, что вы не будете стес-
няться и не станете пить вино из одной только вежливости.
- Нет, - возразил приор, рассмеявшись, - мы ведь только в стенах мо-
настыря довольствуемся свежим или кислым молоком, в миру же мы поступаем
как миряне; поэтому я отвечу на ваш любезный тост, подняв кубок этого
честного вина, а менее крепкие напитки предоставляю моему послушнику.
- А я, - сказал храмовник, наполняя свой бокал, - пью за здоровье
прекрасной Ровены. С того дня как ваша тезка вступила в пределы Англии,
эта страна не знала женщины, более достойной поклонения. Клянусь небом,
я понимаю теперь несчастного Вортигерна! Будь перед ним хотя бы бледное
подобие той красоты, которую мы видим, и то этого было бы достаточно,
чтобы забыть о своей чести и царстве.
- Я не хотела бы, чтобы вы расточали столько любезностей, сэр рыцарь,
- сказала Ровена с достоинством и не поднимая покрывала, - лучше я вос-
пользуюсь вашей учтивостью, чтобы попросить вас сообщить нам последние
новости о Палестине, так как это предмет, более приятный для нашего анг-
лийского слуха, нежели все комплименты, внушаемые вам вашим французским
воспитанием.
- Не много могу сообщить вам интересного, леди, - отвечал Бриан де
Буагильбер. - Могу лишь подтвердить слухи о том, что с Саладином заклю-
чено перемирие.
Его речь была прервана Вамбой. Шут пристроился шагах в двух позади
кресла хозяина, который время от времени бросал ему подачки со своей та-
релки. Впрочем, такой же милостью пользовались и любимые собаки, кото-
рых, как мы уже видели, в зале было довольно много. Вамба сидел перед
маленьким столиком на стуле с вырезанными на спинке ослиными ушами. Под-
сунув пятки под перекладину своего стула, он так втянул щеки, что его
челюсти стали похожи на щипцы для орехов, и наполовину зажмурил глаза,
что не мешало ему ко всему прислушиваться, чтобы не упустить случая со-
вершить одну из тех проделок, которые ему разрешались.
- Уж эти мне перемирия! - воскликнул он, не обращая внимания на то,
что внезапно перебил речь величавого храмовника. - Они меня совсем сос-
тарили!
- Как, плут? Что это значит? - сказал Седрик, с явным удовольствием
ожидая, какую шутку выкинет шут.
- А то как же, - отвечал Вамба. - На моем веку было уже три таких пе-
ремирия, и каждое - на пятьдесят лет. Стало быть, выходит, что мне пол-
тораста лет.
- Ну, я ручаюсь, что ты умрешь не от старости, - сказал храмовник,
узнавший в нем своего лесного знакомца. - Тебе на роду написано умереть
насильственной смертью, если ты будешь так показывать дорогу проезжим,
как сегодня приору и мне.
- Как так, мошенник? - воскликнул Седрик. - Сбивать с дороги проез-
жих! Надо будет тебя постегать: ты, значит, такой же плут, как и дурак.
- Сделай милость, дядюшка, - сказал шут, - на этот раз позволь моей
глупости заступиться за мое плутовство. Я только тем и провинился, что
перепутал, которая у меня правая рука, а которая левая. А тому, кто
спрашивает у дурака совета и указания, надо быть поснисходительнее.
Тут разговор был прерван появлением слуги, которого привратник прис-
лал доложить, что у ворот стоит странник и умоляет впустить его на ноч-
лег.
- Впустить его, - сказал Седрик, - кто бы он ни был, все равно. В та-
кую ночь, когда гроза бушует на дворе, даже дикие звери жмутся к стадам
и ищут покровительства у своего смертельного врага - человека, лишь бы
не погибнуть от расходившихся стихий. Дайте ему все, в чем он нуждается.
Освальд, присмотри за этим хорошенько.
Кравчий тотчас вышел из зала и отправился исполнять приказания хозяи-
на.
Глава V
Разве у евреев нет глаз?
Разве у них нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей,
страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие
ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же ле-
карства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и
зима, как и христианина?
"Венецианский купец"
Освальд воротился и, наклонившись к уху своего хозяина, прошептал:
- Это еврей, он назвал себя Исааком из Йорка. Хорошо ли будет, если я
приведу его сюда?
- Пускай Гурт исполняет твои обязанности, Освальд, - сказал Вамба с
обычной наглостью. - Свинопас как раз подходящий церемониймейстер для
еврея.
- Пресвятая Мария, - молвил аббат, осеняя себя крестным знамением, -
допускать еврея в такое общество!
- Как! - отозвался храмовник. - Чтобы собака еврей приблизился к за-
щитнику святого гроба!
- Вишь ты, - сказал Вамба, - значит, храмовники любят только еврейс-
кие денежки, а компании их не любят!
- Что делать, почтенные гости, - сказал Седрик, - я не могу нарушить
законы гостеприимства, чтобы угодить вам. Если господь бог терпит долгие
века целый народ упорных еретиков, можно и нам потерпеть одного еврея в
течение нескольких часов. Но я никого не стану принуждать общаться с ним
или есть вместе с ним. Дайте ему отдельный столик и покормите особо. А
впрочем, - прибавил он, улыбаясь, - быть может, вон те чужеземцы в чал-
мах примут его в свою компанию?
- Сэр франклин, - отвечал храмовник, - мои сарацинские невольники -
добрые мусульмане и презирают евреев ничуть не меньше, чем христиане.
- Клянусь, уж я не знаю, - вмешался Вамба, - чем поклонники Махмуда и
Термаганта лучше этого народа, когда-то избранного самим богом!
- Ну, пусть он сядет рядом с тобой, Вамба, - сказал Седрик. - Дурак и
плут - хорошая пара.
- А дурак сумеет по-своему отделаться от плута, - сказал Вамба, пот-
рясая в воздухе костью от свиного окорока.
- Тес!.. Вот он идет, - сказал Седрик.
Впущенный без всяких церемоний, в зал боязливой и нерешительной пос-
тупью вошел худощавый старик высокого роста; он на каждом шагу отвешивал
смиренные поклоны и казался ниже, чем был на самом деле, от привычки
держаться в согбенном положении. Черты его лица были тонкие и пра-
вильные; орлиный нос, проницательные черные глаза, высокий лоб, изборож-
денный морщинами, длинные седые волосы и большая борода могли бы произ-
водить благоприятное впечатление, если бы не так резко изобличали его
принадлежность к племени, которое в те темные века было предметом отвра-
щения для суеверных и невежественных простолюдинов, а со стороны корыст-
ного и жадного дворянства подвергалось самому лютому преследованию.
Одежда еврея, значительно пострадавшая от непогоды, состояла из прос-
того бурого плаща и темно-красного хитона. На нем были большие сапоги,
отороченные мехом, и широкий пояс, за который были заткнуты небольшой
ножик и коробка с письменными принадлежностями. На голове у него была
высокая четырехугольная желтая шапка особого фасона: закон повелевал ев-
реям носить их, в знак отличия от христиан. При входе в зал он смиренно
снял шапку.
Прием, оказанный этому человеку под кровом Седрика Сакса, удовлетво-
рил бы требованиям самого ярого противника израильского племени. Сам
Седрик в ответ на многократные поклоны еврея только кивнул головой и
указал ему на нижний конец стола. Однако там никто не потеснился, чтобы
дать ему место. Когда он проходил вдоль ряда ужинавших, бросая робкие и
умоляющие взгляды на каждого из сидевших за нижним концом стола, слу-
ги-саксы нарочно расставляли локти и, приподняв плечи, продолжали погло-
щать свой ужин, не обращая ни малейшего внимания на нового гостя. Монас-
тырская прислуга крестилась, оглядываясь на него с благочестивым ужасом;
даже сарацины, когда Исаак проходил мимо них, начали гневно крутить усы
и хвататься за кинжалы, готовые самыми отчаянными мерами предотвратить
его приближение.
Очень вероятно, что по тем же причинам, которые побудили Седрика при-
нять под свой кров потомка отверженного народа, он настоял бы и на том,
чтобы его люди обошлись с Исааком учтивее, но как раз в ту пору аббат
завел с ним такой интересный разговор о породах и повадках его любимых
собак, что Седрик никогда не прервал бы его и для более важного дела,
чем вопрос о том, пойдет ли еврей спать без ужина.
Исаак стоял в стороне от всех, тщетно ожидая, не найдется ли для него
местечка, где бы он мог присесть и отдохнуть. Наконец пилигрим, сидевший
на скамье у камина, сжалился над ним, встал с места и сказал:
- Старик, моя одежда просохла, я уже сыт, а ты промок и голоден.
Сказав это, он сгреб на середину широкого очага разбросанные и поту-
хавшие поленья и раздул яркое пламя; потом пошел к столу, взял чашку го-
рячей похлебки с козленком, отнес ее на столик, у которого сам ужинал,
и, не дожидаясь изъявлений благодарности со стороны еврея, направился в
противоположный конец зала: быть может, он не желал дальнейшего общения
с тем, кому услужил, а может быть, ему просто захотелось стать поближе к
почетному помосту.
Если бы в те времена существовали живописцы, способные передать по-
добный сюжет, фигура этого еврея, склонившегося перед огнем и согреваю-
щего над ним свои окоченевшие и дрожащие руки, могла бы послужить им хо-
рошей натурой для изображения зимнего времени года. Несколько отогрев-
шись, он с жадностью принялся за дымящуюся похлебку и ел так поспешно и
с таким явным наслаждением, словно давно не отведывал пищи.
Тем временем аббат продолжал разговаривать с Седриком об охоте; леди
Ровена углубилась в беседу с одной из своих прислужниц, а надменный ры-
царь Храма, поглядывая то на еврея, то на саксонскую красавицу, задумал-
ся о чем-то, по-видимому, очень для него интересном.
- Дивлюсь я вам, достопочтенный Седрик, - говорил аббат. - Неужели же
вы при всей вашей большой любви к мужественной речи вашей родины не хо-
тите признать превосходство нормано-французского языка во всем, что ка-
сается охотничьего искусства? Ведь ни в одном языке не найти такого оби-
лия специальных выражений для охоты в поле и в лесу.
- Добрейший отец Эймер, - возразил Седрик, - да будет вам известно,
что я вовсе не гонюсь за всеми этими заморскими тонкостями; я и без них
очень приятно провожу время в лесах. Трубить в рог я умею, хоть не назы-
ваю звук рога receat или mort [11], умею натравить собак на зверя, знаю,
как лучше содрать с него шкуру и как его распластать, и отлично обхожусь
без этих новомодных словечек: curee, arbor, nombles [12] и прочей бол-
товни в духе сказочного сэра Тристрама.
- Французский язык, - сказал храмовник со свойственной ему при всех
случаях жизни надменной заносчивостью, - единственный приличный не
только на охоте, но и в любви и на войне. На этом языке следует завоевы-
вать сердца дам и побеждать врагов.
- Выпьем-ка с вами по стакану вина, сэр рыцарь, - сказал Седрик, - да
кстати и аббату налейте! А я тем временем расскажу вам о том, что было
лет тридцать тому назад. Тогда простая английская речь Седрика Сакса бы-
ла приятна для слуха красавиц, хотя в ней и не было выкрутасов французс-
ких трубадуров. Когда мы сражались на полях Норталлертона, боевой клич
сакса был слышен в рядах шотландского войска не хуже cri de guerre [13]
храбрейшего из норманских баронов. Помянем бокалом вина доблестных бой-
цов, бившихся там. Выпейте вместе со мною, мои гости.
Он выпил свой стакан разом и продолжал с возрастающим увлечением:
- Сколько щитов было порублено в тот день! Сотни знамен развевались
над головами храбрецов. Кровь лилась рекой, а смерть казалась всем краше
бегства. Саксонский бард прозвал этот день праздником мечей, слетом ор-
лов на добычу; удары секир и мечей по шлемам и щитам врагов, шум битвы и
боевые клики казались певцу веселее свадебных песен. Но нет у нас бар-
