равно, повстречаются ли твои свиньи с отрядом солдат, или с шайкой раз-
бойников, или со странствующими богомольцами! Ведь к утру свиньи все
равно превратятся в норманнов, и притом к твоему же собственному удо-
вольствию и облегчению.
- Как же так - свиньи, к моему удовольствию и облегчению, превратятся
в норманнов? - спросил Гурт. - Ну-ка, объясни. Голова у меня тупая, а на
уме одна досада и злость. Мне не до загадок.
- Ну, как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? - спросил
Вамба.
- Свиньи, дурак, свиньи, - отвечал пастух. - Это всякому дураку из-
вестно.
- Правильно, "суайн" - саксонское слово. А вот как ты назовешь
свинью, когда она зарезана, ободрана, и рассечена на части, и повешена
за ноги, как изменник?
- Порк, - отвечал свинопас.
- Очень рад, что и это известно всякому дураку, - заметил Вамба. - А
"порк", кажется, нормано-французское слово. Значит, пока свинья жива и
за ней смотрит саксонский раб, то зовут ее по-саксонски; но она стано-
вится норманном и ее называют "порк", как только она попадает в господ-
кий замок и является на пир знатных особ. Что ты об этом думаешь, друг
мой Гурт?
- Что правда, то правда, друг Вамба. Не знаю только, как эта правда
попала в твою дурацкую башку.
- А ты послушай, что я тебе скажу еще, - продолжал Вамба в том же ду-
хе. - Вот, например, старый наш олдермен бык: покуда его пасут такие ра-
бы, как ты, он носит свою саксонскую кличку "оке", когда же он оказыва-
ется перед знатным господином, чтобы тот его отведал, бык становится
пылким и любезным французским рыцарем Биф. Таким же образом и теленок -
"каф" - делается мосье де Во: пока за ним нужно присматривать - он сакс,
но когда он нужен для наслаждения - ему дают норманское имя.
- Клянусь святым Дунстаном, - отвечал Гурт, - ты говоришь правду,
хоть она и горькая. Нам остался только воздух, чтобы дышать, да и его не
отняли только потому, что иначе мы не выполнили бы работу, наваленную на
наши плечи. Что повкусней да пожирнее, то к их столу; женщин покрасивее
- на их ложе; лучшие и храбрейшие из нас должны служить в войсках под
началом чужеземцев и устилать своими костями дальние страны, а здесь ма-
ло кто остается, да и у тех нет ни сил, ни желания защищать несчастных
саксов. Дай бог здоровья нашему хозяину Седрику за то, что он постоял за
нас, как подобает мужественному воину; только вот на днях прибудет в на-
шу сторону Реджинальд Фрон де Беф, тогда и увидим, чего стоят все хлопо-
ты Седрика... Сюда, сюда! - крикнул он вдруг, снова возвышая голос. -
Вот так, хорошенько их. Фанге! Молодец, всех собрал в кучу.
- Гурт, - сказал шут, - по всему видно, что ты считаешь меня дураком,
иначе ты не стал бы совать голову в мою глотку. Ведь стоит мне намекнуть
Реджинальду Фрон де Бефу или Филиппу де Мальвуазену, что ты ругаешь нор-
маннов, вмиг тебя вздернут на одно из этих деревьев. Вот и будешь ка-
чаться для острастки всем, кто вздумает поносить знатных господ.
- Пес! Неужели ты способен меня выдать? Сам же ты вызвал меня на та-
кие слова! - воскликнул Гурт.
- Выдать тебя? Нет, - сказал шут, - так поступают умные люди, где уж
мне, дураку... Но тише... Кто это к нам едет? - прервал он сам себя,
прислушиваясь к конскому топоту, который раздавался уже довольно
явственно.
- А тебе не все равно, кто там едет? - спросил Гурт, успевший тем
временем собрать все свое стадо и гнавший его вдоль одной из сумрачных
просек.
- Нет, я должен увидеть этих всадников, - отвечал Вамба. - Может
быть, они едут из волшебного царства с поручением от короля Обсрона...
- Замолчи! - перебил его свинопас. - Охота тебе говорить об этом,
когда тут под боком страшная гроза с громом и молнией. Послушай, какие
раскаты. А дождь-то! Я в жизни не видывал летом таких крупных и отвесных
капель. Посмотри, ветра нет, а дубы трещат и стонут, как в бурю. Помол-
чи-ка лучше, да поспешим домой, прежде чем налетит гроза! Ночь будет
страшной.
Вамба, по-видимому, постиг всю силу этих доводов и последовал за сво-
им товарищем, который взял длинный посох, лежавший возле него на траве,
и пустился в путь. Этот новейший Эвмей торопливо шел к опушке леса, под-
гоняя с помощью Фангса пронзительно хрюкающее стадо.
Глава II
Монах был монастырский ревизор,
Наездник страстный, он любил охоту
И богомолье - только не работу,
И хоть таких аббатов и корят,
Но превосходный был бы он аббат:
Его конюшню вся округа знала,
Его уздечка пряжками бренчала,
Как колокольчики часовни той,
Доход с которой тратил он, как свой. [7]
Чосер
Конский топот все приближался, и, несмотря на увещевания и брань сво-
его спутника, Вамба, которому не терпелось поскорее увидеть всадников,
то и дело останавливался под разными предлогами: то рвал с высокого кус-
та незрелые орехи, то заглядывался под проходившую мимо деревенскую де-
вицу, и поэтому всадники довольно скоро настигли их.
Кавалькада состояла из десяти человек; двое, ехавшие впереди, были,
по-видимому, важные особы, а остальные - их слуги. Сословие и звание од-
ной из этих особ нетрудно было установить: это было, несомненно, духов-
ное лицо высокого ранга. На нем была одежда монахафранцисканца, сшитая
из прекрасной материи, что противоречило уставу этого ордена; плащ с ка-
пюшоном из самого лучшего фламандского сукна, ниспадая красивыми широки-
ми складками, облекал его статную, хотя и немного полную фигуру.
Его лицо так же мало говорило о смирении, как и одежда - о презрении
к мирской роскоши. Черты его лица были бы приятны, если бы глаза не
блестели из-под нависших век тем лукавым эпикурейским огоньком, который
изобличает осторожного сластолюбца. Впрочем, его профессия и положение
приучили его так владеть собой, что при желании он мог придать своему
лицу торжественность, хотя от природы оно выражало благодушие и снисхо-
дительность. Вопреки монастырскому уставу, равно как и эдиктам пап и
церковных соборов, одежда его была роскошна: рукава плаща у этого цер-
ковного сановника были подбиты и оторочены дорогим мехом, а мантия зас-
тегивалась золотой пряжкой, и вся орденская одежда была столь изысканна
и нарядна, как в наши дни платья красавиц квакерской секты: они сохраня-
ют положенные им фасоны и цвета, но выбором материалов и их сочетанием
умеют придать своему туалету кокетливость, свойственную светскому тщес-
лавию.
Почтенный прелат ехал верхом на сытом, шедшем иноходью муле, сбруя
которого была богато украшена, а уздечка, по тогдашней моде, увешана се-
ребряными колокольчиками. В посадке прелата не было заметно монашеской
неуклюжести - напротив, она отличалась грацией и уверенностью хорошего
наездника. Казалось, что как ни приятна была спокойная иноходь мула, как
ни роскошно его убранство, все же щеголеватый монах пользовался таким
скромным средством передвижения только для переездов по большой дороге.
Один из служителей-мирян, составлявших его свиту, вел в поводу превос-
ходного испанского жеребца, на котором монах выезжал в торжественных
случаях. В те времена купцы с величайшим для себя риском и бесконечными
затруднениями вывозили из Андалузии таких лошадей, бывших в моде у бога-
тых и знатных вельмож. Седло и сбруя на этом великолепном коне были пок-
рыты длинной попоной, спускавшейся почти до самой земли и расшитой изоб-
ражениями крестов и иных церковных эмблем. Другой служитель вел в поводу
вьючного мула, нагруженного, вероятно, поклажей настоятеля; двое монахов
того же ордена, но низших степеней, ехали позади всех, пересмеиваясь,
оживленно разговаривая и не обращая никакого внимания на остальных всад-
ников.
Спутником духовной особы был человек высокого роста, старше сорока
лет, худощавый, сильный и мускулистый. Его атлетическая фигура
вследствие постоянных упражнений, казалось, состояла из одних костей,
мускуле" и сухожилий; видно было, что он перенес множество тяжелых испы-
таний и готов перенести еще столько же. На нем была красная шапка с ме-
ховой опушкой из тех, что французы зовут mortier за сходство ее формы со
ступкой, перевернутой вверх дном. На лице его ясно выражалось желание
вызвать в каждом встречном чувство боязливого почтения и страха. Очень
выразительное, нервное лицо его с крупными и резкими чертами, загоревшее
под лучами тропического солнца до негритянской черноты, в спокойные ми-
нуты казалось как бы задремавшим после взрыва бурных страстей, но надув-
шиеся жилы на лбу и подергивание верхней губы показывали, что буря каж-
дую минуту может снова разразиться. Во взгляде его смелых, темных, про-
ницательных глаз можно было прочесть целую историю об испытанных и прео-
доленных опасностях. У него был такой вид, точно ему хотелось вызвать
сопротивление своим желаниям - только для того, чтобы смести противника
с дороги, проявив свою волю и мужество. Глубокий шрам над бровями прида-
вал еще большую суровость его лицу и зловещее выражение одному глазу,
который был слегка задет тем же ударом и немного косил.
Этот всадник, так же как и его спутник, был одет в длинный монашеский
плащ, но красный цвет этого плаща показывал, что всадник не принадлежит
ни к одному из четырех главных монашеских орденов. На правом плече был
нашит белый суконный крест особой формы. Под плащом виднелась несовмес-
тимая с монашеским саном кольчуга с рукавами и перчатками из мелких ме-
таллических колец; она была сделана чрезвычайно искусно и так же плотно
и упруго прилегала к телу, как наши фуфайки, связанные из мягкой шерсти.
Насколько позволяли видеть складки плаща, его бедра защищала такая же
кольчуга; колени были покрыты тонкими стальными пластинками, а икры -
металлическими кольчужными чулками. За поясом был заткнут большой обою-
доострый кинжал - единственное бывшее при нем оружие.
Ехал он верхом на крепкой дорожной лошади, очевидно для того, чтобы
поберечь силы своего благородного боевого коня, которого один из оруже-
носцев вел позади. На коне было полное боевое вооружение; с одной сторо-
ны седла висел короткий бердыш с богатой дамасской насечкой, с другой -
украшенный перьями шлем хозяина, его колпак из кольчуги и длинный обою-
доострый меч. Другой оруженосец вез, подняв вверх, копье своего хозяина;
на острие копья развевался небольшой флаг с изображением такого же крес-
та, какой был нашит на плаще. Тот же оруженосец держал небольшой треу-
гольный щит, широкий вверху, чтобы прикрывать всю грудь, а книзу заост-
ренный. Щит был в чехле из красного сукна, а поэтому нельзя было увидеть
начертанный на нем девиз.
Вслед за этими двумя оруженосцами ехали еще двое слуг; темные лица,
белые тюрбаны и особый покрой одежды изобличали в них уроженцев Востока.
Вообще в наружности этого воина и его свиты было что-то дикое и чужезем-
ное. Одежда его оруженосцев блистала роскошью, восточные слуги носили
серебряные обручи на шеях и браслеты на полуобнаженных смуглых руках и
ногах. Их одежда из шелка, расшитая узорами, указывала на знатность и
богатство их господина и составляла в то же время резкий контраст с
простотой его собственной военной одежды. Они были вооружены кривыми
саблями с золотой насечкой на рукоятках и ножнах и турецкими кинжалами
еще более тонкой работы. У каждого торчал при седле пучок дротиков фута
в четыре длиною, с острыми стальными наконечниками. Этот род оружия был
в большом употреблении у сарацин и поныне еще находит себе применение в
военной игре, любимой восточными народами и называемой "эль-джерид". Ло-
шади, на которых ехали слуги, были арабской породы; сухощавые, легкие, с
упругим шагом, тонкогривые, они ничем не напоминали тех тяжелых и круп-
ных жеребцов, которых разводили в Нормандии и Фландрии для воинов в пол-
ном боевом вооружении. Рядом с этим громадными животными арабские лошади
