ной помощи и защите поддерживать феодала в его военных предприятиях; но
в этом случае они должны были жертвовать своей свободой, которая так до-
рога сердцу каждого истого англичанина, и подвергались опасности ока-
заться вовлеченными в любую опрометчивую затею их честолюбивого покрови-
теля. С другой стороны, знатные бароны, располагавшие могущественными и
разнообразными средствами притеснения и угнетения, всегда находили пред-
лог для того, чтобы травить, преследовать и довести до полного разорения
любого из своих менее сильных соседей, который попытался бы не признать
их власти и жить самостоятельно, думая, что его безопасность обеспечена
лояльностью и строгим подчинением законам страны.
Завоевание Англии норманским герцогом Вильгельмом значительно усилило
тиранию феодалов и углубило страдания низших сословий. Четыре поколения
не смогли смешать воедино враждебную кровь норманнов и англосаксов или
примирить общностью языка и взаимными интересами ненавистные друг другу
народности, из которых одна все еще упивалась победой, а другая страдала
от последствий своего поражения. После битвы при Гастингсе власть пол-
ностью перешла в руки норманских дворян, которые отнюдь не отличались
умеренностью. Почти все без исключения саксонские принцы и саксонская
знать были либо истреблены, либо лишены своих владений; невелико было и
число мелких саксонских собственников, за которыми сохранились земли их
отцов. Короли непрестанно стремились законными и противозаконными мерами
ослабить ту часть населения, которая испытывала врожденную ненависть к
завоевателям. Все монархи норманского происхождения оказывали явное
предпочтение своим соплеменникам; охотничьи законы и другие предписания,
отсутствовавшие в более мягком и более либеральном саксонском уложении,
легли на плечи побежденных, еще увеличивая тяжесть и без того непо-
сильного феодального гнета.
При дворе и в замках знатнейших вельмож, старавшихся ввести у себя
великолепие придворного обихода, говорили исключительно по-нормано-фран-
цузски; на том же языке велось судопроизводство во всех местах, где отп-
равлялось правосудие. Словом, французский язык был языком знати, ры-
царства и даже правосудия, тогда как несравненно более мужественная и
выразительная англосаксонская речь была предоставлена крестьянам и дво-
ровым людям, не знавшим иного языка.
Однако необходимость общения между землевладельцами и порабощенным
народом, который обрабатывал их землю, послужила основанием для посте-
пенного образования наречия из смеси французского языка с англосаксонс-
ким, говоря на котором, они могли понимать друг друга. Так мало-помалу
возник английский язык настоящего времени, заключающий в себе счастливое
смешение языка победителей с наречием побежденных и с тех пор столь обо-
гатившийся заимствованиями из классических и так называемых южноевро-
пейских языков.
Я счел необходимым сообщить читателю эти сведения, чтобы напомнить
ему, что хотя история англосаксонского народ после царствования
Вильгельма II не отмечена никакими значительными событиями вроде войн
или мятежей, все же раны, нанесенные завоеванием, не заживали вплоть до
царствования Эдуарда III. Велики национальные различия между англосакса-
ми и их победителями; воспоминания о прошлом и мысли о настоящем береди-
ли эти раны и способствовали сохранению границы, разделяющей потомков
победоносных норманнов и побежденных саксов.
Солнце садилось за одной из покрытых густой травою просек леса, о ко-
тором уже говорилось в начале этой главы. Сотни развесистых, с невысоки-
ми стволами и широко раскинутыми ветвями дубов, которые, быть может, бы-
ли свидетелями величественного похода древнеримского войска, простирали
свои узловатые руки над мягким ковром великолепного зеленого дерна. Мес-
тами к дубам примешивались бук, остролист и подлесок из разнообразных
кустарников, разросшихся так густо, что они не пропускали низких лучей
заходящего солнца; местами же деревья расступались, образуя длинные,
убегающие вдаль аллеи, в глубине которых теряется восхищенный взгляд, а
воображение создает еще более дикие картины векового леса. Пурпурные лу-
чи заходящего солнца, пробиваясь сквозь листву, отбрасывали то рассеян-
ный и дрожащий свет на поломанные сучья и мшистые стволы, то яркими и
сверкающими пятнами ложились на дерн. Большая поляна посреди этой просе-
ки, вероятно, была местом, где друиды совершали свои обряды. Здесь воз-
вышался холм такой правильной формы, что казался насыпанным человечески-
ми руками; на вершине сохранился неполный круг из огромных необделанных
камней. Семь из них стояли стоймя, остальные были свалены руками како-
го-нибудь усердного приверженца христианства и лежали частью поблизости
от прежнего места, частью - по склону холма. Только один огромный камень
скатился до самого низа холма, преградив течение небольшого ручья, про-
бивавшегося у подножия холма, - он заставлял чуть слышно рокотать его
мирные и тихие струи.
Два человека оживляли эту картину; они принадлежали, судя по их одеж-
де и внешности, к числу простолюдинов, населявших в те далекие времена
лесной район западного Йоркшира. Старший из них был человек угрюмый и на
вид свирепый. Одежда его состояла из одной кожаной куртки, сшитой из
дубленой шкуры какого-то зверя, мехом вверх; от времени мех так вытерся,
что по немногим оставшимся клочкам невозможно было определить, какому
животному он принадлежал. Это первобытное одеяние покрывало своего хозя-
ина от шеи до колен и заменяло ему все части обычной одежды. Ворот был
так широк, что куртка надевалась через голову, как наши рубашки или ста-
ринная кольчуга. Чтобы куртка плотнее прилегала к телу, ее перетягивал
широкий кожаный пояс с медной застежкой. К поясу была привешена с одной
стороны сумка, с другой - бараний рог с дудочкой. За поясом торчал длин-
ный широкий нож с роговой рукояткой; такие ножи выделывались тут же, по
соседству, и были известны уже тогда под названием шеффилдских. На ногах
у этого человека были башмаки, похожие на сандалии, с ремнями из мед-
вежьей кожи, а более тонкие и узкие ремни обвивали икры, оставляя колени
обнаженными, как принято у шотландцев. Голова его была ничем не защище-
на, кроме густых спутанных волос, выцветших от солнца и принявших тем-
но-рыжий, ржавый оттенок и резко отличавшихся от светло-русой, скорей
даже янтарного цвета, большой бороды. Нам остается только отметить одну
очень любопытную особенность в его внешности, но она так примечательна,
что нельзя пропустить ее без внимания: это было медное кольцо вроде со-
бачьего ошейника, наглухо запаянное на его шее. Оно было достаточно ши-
роко для того, чтобы не мешать дыханию, но в то же время настолько узко,
что снять его было невозможно, только распилив пополам. На этом своеоб-
разном воротнике было начертано саксонскими буквами:
"Гурт, сын Беовульфа, прирожденный раб Седрика Ротервудского".
Возле свинопаса (ибо таково было занятие Гурта) на одном из повален-
ных камней друидов сидел человек, который выглядел лет на десять моложе
первого. Наряд его напоминал одежду свинопаса, но отличался некоторой
причудливостью и был сшит из лучшего материала. Его куртка была выкраше-
на в ярко-пурпурный цвет, а на ней намалеваны какие-то пестрые и безоб-
разные узоры. Поверх куртки был накинут непомерно широкий и очень корот-
кий плащ из малинового сукна, изрядно перепачканного, отороченный яр-
ко-желтой каймой. Его можно было свободно перекинуть с одного плеча на
другое или совсем завернуться в него, и тогда он падал причудливыми
складками, драпируя его фигуру. На руках у этого человека были серебря-
ные браслеты, а на шее - серебряный ошейник с надписью: "Вамба, сын Без-
мозглого, раб Седрика Ротервудского". Он носил такие же башмаки, что и
его товарищ, но ременную плетенку заменяло нечто вроде гетр, из которых
одна была красная, а другая желтая. К его шапке были прикреплены коло-
кольчики величиной не более тех, которые подвязывают охотничьим соколам;
каждый раз, когда он поворачивал голову, они звенели, а так как он почти
ни одной минуты не оставался в покое, то звенели они почти непрерывно.
Твердый кожаный околыш этой шапки был вырезан по верхнему краю зубцами и
сквозным узором, что придавало ему сходство с короной пэра; изнутри к
околышу был пришит длинный мешок, кончик которого свешивался на одно
плечо, подобно старомодному ночному колпаку, треугольному ситу или го-
ловному убору современного гусара. По шапке с колокольчиками, да и самой
форме ее, а также по придурковатому и в то же время хитрому выражению
лица Вамбы можно было догадаться, что он один их тех домашних клоунов
или шутов, которых богатые люди держали для потехи в своих домах, чтобы
как-нибудь скоротать время" по необходимости проводимое в четырех сте-
нах.
Подобно своему товарищу, он носил на поясе сумку, но ни рога, ни ножа
у него не было, так как предполагалось, вероятно, что он принадлежит к
тому разряду человеческих существ, которым опасно давать в руки колющее
или режущее оружие. Взамен всего этого у него была деревянная шпага на-
подобие той, которой арлекин на современной сцене производит свои фоку-
сы.
Выражение лица и поведение этих людей было не менее различно, чем их
одежда. Лицо раба или крепостного было угрюмо и печально; судя по его
унылому виду, можно было подумать, что его мрачность делает его ко всему
равнодушным, но огонь, иногда загоравшийся в его глазах, говорил о таив-
шемся в нем сознании своей угнетенности и о стремлении к сопротивлению.
Наружность Вамбы, напротив того, обличала присущее людям этого рода рас-
сеянное любопытство, крайнюю непоседливость и подвижность, а также пол-
ное довольство своим положением и своей внешностью. Они вели беседу на
англосаксонском наречии, на котором, как уже говорилось раньше, в ту по-
ру изъяснялись в Англии все низшие сословия, за исключением норманских
воинов и ближайшей свиты феодальных владык. Однако приводить их разговор
в оригинале было бы бесполезно для читателя, незнакомого с этим диалек-
том, а потому мы позволим себе привести его в дословном переводе.
- Святой Витольд, прокляни ты этих чертовых свиней! - проворчал сви-
нопас после тщетных попыток собрать разбежавшееся стадо пронзительными
звуками рога. Свиньи отвечали на его призыв не менее мелодичным хрю-
каньем, однако нисколько не спешили расстаться с роскошным угощением из
буковых орехов и желудей или покинуть топкие берега ручья, где часть
стада, зарывшись в грязь, лежала врастяжку" не обращая внимания на окри-
ки своего пастуха.
- Разрази их, святой Витольд! Будь я проклят, если к ночи двуногий
волк не задерет двух-трех свиней". Сюда, Фанге! Эй, Фанге! - закричал он
во весь голос мохнатой собаке, не то догу, не то борзой, не то помеси
борзой с шотландской овчаркой. Собака, прихрамывая, бегала кругом и, ка-
залось, хотела помочь своему хозяину собрать непокорное стадо.
Но то ли не понимая знаков, подаваемых свинопасом, то ли забыв о сво-
их обязанностях, то ли по злому умыслу, пес разгонял свиней в разные
стороны, тем самым увеличивая беду, которую он как будто намеревался
исправить.
- А, чтоб тебе черт вышиб зубы! - ворчал Гурт. - Провалиться бы этому
лесничему. Стрижет когти нашим собакам, а после они никуда не годятся.
Будь другом, Вамба, помоги. Зайди с той стороны холма и пугни их оттуда.
За ветром они сами пойдут домой, как ягнята.
- Послушай, - сказал Вамба, не трогаясь с места. - Я уже успел посо-
ветоваться по этому поводу со своими ногами: они решили, что таскать мой
красивый наряд по трясине было бы с их стороны враждебным актом против
моей царственной особы и королевского одеяния. А потому, Гурт, вот что я
скажу тебе: покличь-ка Фангса, а стадо предоставь его судьбе. Не все ли
