видно благодаря заступничеству этого святого, набрел на узкую тропу, ко-
торая привела его к келье отшельника, стоящей у лесной часовни. Король
услышал, как благочестивый муж вместе с товарищем, разделявшим его оди-
ночество, перебирал в келье четки, и смиренно попросил у них приюта на
ночь.
- Мое жилище не подходит для такого господина, как вы, - сказал от-
шельник. - Я живу здесь в глуши, питаюсь корнями и корой и не могу при-
нять у себя даже самого жалкого бродягу, разве что речь шла бы о спасе-
нии его жизни".
Король осведомился о том, как ему попасть в ближайший город. Когда он
понял, что дорогу туда он мог бы найти только с большим трудом, даже ес-
ли бы ему помогал дневной свет, он заявил: как отшельнику угодно, а он,
король, решил стать его гостем на эту ночь.
Отшельник согласился, намекнув, однако, что если бы он не был в мона-
шеском одеянии, то не обратил бы внимания на угрозы, и что уступил бы не
из страха, а просто чтобы не допустить бесчинства.
Короля впустили в келью. Ему дали две охапки соломы, чтобы он мог
устроиться поудобнее. Он утешался тем, что теперь у него есть кров и что
Наступит скоро день.
Но в госте пробуждаются новые желания. Он требует ужина, говоря:
Прошу вас помнить об одном:
Что б ни было со мною днем,
Всегда я веселился ночью.
Но хотя он и сказал, что знает толк в хорошей еде, а также объяснил,
что он придворный, заблудившийся во время большой королевской охоты, ему
не удалось вытянуть у скупого отшельника ничего, кроме хлеба и сыра, ко-
торые не были для него особенно привлекательны; еще менее приемлемым по-
казался ему "трезвый напиток". Наконец король стал требовать от хозяина,
чтобы тот ответил на вопрос, который гость несколько раз безуспешно за-
давал ему:
Дичь ты не умеешь бить?
Этого не может быть!
В славных ты живешь местах;
Как уйдет лесничий спать,
Можешь вволю дичь стрелять.
Здесь олени есть в лесах.
Я б с тобой поспорить мог,
Что отличный ты стрелок,
Хоть, конечно, ты монах.
В ответ на это отшельник выражает опасение, не хочет ли гость вырвать
у него признание в том, что он нарушал лесные законы; а если бы такое
признание дошло до короля, оно могло бы стоить монаху жизни. Эдуард уве-
ряет отшельника, что он сохранит тайну, и снова требует, чтобы тот дос-
тал оленину. Отшельник возражает ему, ссылаясь на свои монашеские обеты,
и продолжает отвергать подобные подозрения:
Я питаюсь молоком,
А с охотой незнаком,
Хоть живу здесь много дней.
Грейся перед очагом,
Тихо спи себе потом,
Рясою укрыт моей.
По-видимому, рукопись здесь неисправна, потому что нельзя понять, что
же, в конце концов, побуждает несговорчивого монаха удовлетворить жела-
ние короля. Но, признав, что его гость - на редкость "славный малый",
святой отец вытаскивает все лучшее, что припрятано в его келье. На столе
появляются две свечи, освещающие белый хлеб и пироги; кроме того, пода-
ется соленая и свежая оленина, от которой они отрезают лакомые куски.
"Мне пришлось бы есть хлеб всухомятку, - сказал король, - если бы я не
выпросил у тебя твоей охотничьей добычи. А теперь я бы поужинал по-царс-
ки, если бы только у нас нашлось что выпить".
Гостеприимный отшельник соглашается и на это и приказывает служке
извлечь из тайника подле его постели бочонок в четыре галлона, после че-
го все трое приступают к основательной выпивке. Этой попойкой руководит
отшельник, который следит за тем, чтобы особо торжественные слова повто-
рялись всеми участниками пирушки по очереди перед каждым стаканом; с по-
мощью этих веселых восклицаний они упорядочивали свои возлияния, подобно
тому как в новое время это стали делать с помощью тостов. Один пьяница
говорит "Fusty bondias"[2], другой должен ответить "Ударь пантеру"; мо-
нах отпустил немало шуток насчет забывчивости короля, который иногда за-
бывал слова этого святого обряда.
В таких забавах проходит ночь. Наутро, расставаясь со своим почтенным
хозяином, король приглашает его ко двору, обещая отблагодарить за гос-
теприимство и выражая полное удовлетворение оказанным ему приемом. Весе-
лый монах соглашается явиться ко двору и спросить Джека Флетчера (этим
именем назвался король). После того как отшельник показал королю свое
искусство в стрельбе из лука, веселые приятели расстаются. Король отп-
равляется домой и по дороге находит свою свиту. Баллада дошла до нас без
окончания, и поэтому мы не знаем, как раскрывается истинное положение
вещей; по всей вероятности, это происходит так же, как и в других произ-
ведениях сходного содержания: хозяин ждет казни за вольное обращение с
монархом, скрывшим свое имя, и приятно поражен, когда вместо этого полу-
чает почести и награды.
В собрании мистера Хартшорна имеется баллада на тот же сюжет под наз-
ванием: "Король Эдуард и пастух"; с точки зрения описания нравов она го-
раздо интереснее "Короля и отшельника"; но приводить ее не входит в наши
задачи. Читатель уже познакомился с первоначальной легендой, из которой
мы заимствовали этот эпизод романа, и отождествление грешного монаха с
братом Туком из истории Робина Гуда должно показаться ему вполне естест-
венным.
Имя Айвенго было подсказано автору старинным стихотворением. Всем ро-
манистам случалось высказывать пожелание, подобное восклицанию Фальста-
фа, который хотел бы узнать, где продаются хорошие имена. В подобную ми-
нуту автор случайно вспомнил стихотворение, где упоминались названия
трех поместий, отнятых у предка знаменитого Хемпдена в наказание за то,
что он ударил Черного принца ракеткой, поссорившись с ним во время игры
в мяч:
Тогда был в наказанье взят
У Хемпдена поместий рядом
Тринг, Винт, Айвенго. Был он рад
Спастись ценой таких утрат.
Это имя соответствовало замыслу автора в двух отношениях: во-первых,
оно звучит на староанглийский лад; во-вторых, в нем нет никаких указаний
относительно характера произведения. Последнему обстоятельству автор
придавал большое значение. Так называемые "захватывающие" заглавия преж-
де всего служат интересам книгопродавцев или издателей, которые с по-
мощью этих заглавий продают книгу прежде, чем она вышла из печати. Но
автор, допустивший, чтобы к его еще не изданному произведению было ис-
кусственно привлечено внимание публики, ставит себя в затруднительное
положение: если, возбудив всеобщие ожидания, он не сможет их удовлетво-
рить, это может стать роковым для его литературной славы. Кроме того,
встречая такое заглавие, как "Пороховой заговор" или какое-нибудь дру-
гое, связанное со всемирной историей, всякий читатель еще до того, как
он увидит книгу, составляет себе определенное представление о том, как
должно развиваться повествование и какое удовольствие оно ему доставит.
По всей вероятности, читатель будет обманут в своих ожиданиях, и в таком
случае он осудит автора или его произведение, причинившее ему разочаро-
вание. В этом случае писателя осуждают не за то, что он не попал в наме-
ченную им самим цель, а за то, что он не пустил стрелу в том направле-
нии, о котором и не помышлял. Опираясь на непринужденность отношений,
которые автор завязал с читателями, он может, между прочим, упомянуть о
том, что Окинлекская рукопись, приводящая имена целой орды норманских
баронов, подсказала ему чудовищное имя Фрон де Беф.
"Айвенго" имел большой успех при появлении и, можно сказать, дал ав-
тору право самому предписывать себе законы, так как с этих пор ему поз-
воляется изображать в создаваемых им сочинениях как Англию, так и Шот-
ландию.
Образ прекрасной еврейки возбудил сочувствие некоторых читательниц,
которые обвинили автора в том, что, определяя судьбу своих героев, он
предназначил руку Уилфреда не Ревекке, а менее привлекательной Ровене.
Но, не говоря уже о том, что предрассудки той эпохи делали подобный брак
почти невозможным, автор позволяет себе попутно заметить, что временное
благополучие не возвышает, а унижает людей, исполненных истинной добро-
детели и высокого благородства. Читателем романов является молодое поко-
ление, и было бы слишком опасно преподносить им роковую доктрину, сог-
ласно которой чистота поведения и принципов естественно согласуется или
неизменно вознаграждается удовлетворением наших страстей или исполнением
наших желаний. Словом, если добродетельная и самоотверженная натура об-
делена земными благами, властью, положением в свете, если на ее долю не
достается удовлетворение внезапной и несчастной страсти, подобной страс-
ти Ревекки к Айвенго, то нужно, чтобы читатель был способен сказать -
поистине добродетель имеет особую награду. Ведь созерцание великой кар-
тины жизни показывает, что самоотречение и пожертвование своими страстя-
ми во имя долга редко бывают вознаграждены и что внутреннее сознание ис-
полненных обязанностей дает человеку подлинную награду - душевный покой,
который никто не может ни отнять, ни дать.
Эбботсфорд, 1 сентября 1830 года.
ПОСВЯЩЕНИЕ ДОСТОПОЧТЕННОМУ Д-РУ ДРАЙЕЗДАСТУ Ф. А. С. В КАСЛ-ГЕЙТ,
ЙОРК
Многоуважаемый и дорогой сэр,
Едва ли необходимо перечислять здесь разнообразные, но чрезвычайно
веские соображения, побуждающие меня поместить ваше имя перед нижеследу-
ющим произведением. Однако, если мой замысел не увенчается успехом, ос-
новная из этих причин может отпасть. Если бы я мог надеяться, что эта
книга достойна Вашего покровительства, читатели сразу поняли бы полную
уместность посвящения труда, в котором я пытаюсь изобразить быт старой
Англии и в особенности быт наших саксонских предков, ученому автору
очерков о Роге короля Ульфуса и о землях, пожертвованных им престолу св.
Петра.
Однако я сознаю, что поверхностное, далеко не удовлетворительное и
упрощенное изложение результатов моих исторических разысканий на страни-
цах этого романа ставит мое сочинение гораздо ниже тех, которые носят
гордый девиз: Detur digniori [3]. Напротив, я боюсь подвергнуться осуж-
дению за самонадеянность, помещая достойное, уважаемое всеми имя д-ра
Джонаса Драйездаста на первых страницах книги, которую более серьезные
знатоки старины поставят на одну доску с современными пустыми романами и
повестями. Мне было бы очень желательно снять с себя это обвинение, по-
тому что, хотя я и надеюсь заслужить снисхождение в Ваших глазах, расс-
читывая на Вашу дружбу, мне бы отнюдь не хотелось быть обвиненным чита-
телями в столь серьезном проступке, который предвидит мое боязливое во-
ображение.
Поэтому я хочу напомнить Вам, что, когда мы впервые совместно обсуж-
дали этого рода произведения, в одном из которых так неделикатно затро-
нуты частные и семейные дела Вашего ученого северного друга мистера Олд-
бока из Монкбарнса, у нас возникли разногласия относительно причин попу-
лярности этих произведений в наш пустой век. Каковы бы ни были их много-
численные достоинства, нужно согласиться, что все они написаны чрезвы-
чайно небрежно и нарушают все законы эпических произведений.
Тогда Вы, казалось, придерживались мнения, что весь секрет очарования
заключается в искусстве, с которым автор, подобно второму Макферсону,
использует сокровища старины, разбросанные повсюду, обогащая свое вялое
и скудное воображение готовыми мотивами из недавнего прошлого родной
страны и вводя в рассказ действительно существующих людей, порою даже не
изменяя имен.
Вы отмечали, что не прошло еще шестидесяти - семидесяти лет с тех
пор, как весь север Шотландии находился под управлением, почти таким же
простым и патриархальным, как управление наших добрых союзников мохоков
и ирокезов. Признавая, что сам автор мог и не быть уже свидетелем собы-
тий того времени, Вы указывали, что он все же должен был общаться с
людьми, которые жили и страдали в ту эпоху. Но уже за последние тридцать
