Наказание... Это больше похоже на истерику бессильного гнева. Ну, давай,
весь людской род на доработку пошли.
Вот, скажут, Он и признал свою вину, и Сына своего в жертву людям
принес, в знак Нового Завета. И что вышло? Реки крови и слез по-прежнему
текут полноводно.
В "новостях" Лау опять нападал на Люстижье, напирая на дурной
педагогический пример вероотступничества: "если евреи последуют его
примеру, скоро некому будет сказать "кадиш" (заупокойная молитва)."
Чистая паранойя. Чтобы еврей в своем государстве боялся примера крещения
сироты 14 лет, спасенного от нацистов в монастыре?! Это говорит о том,
что иудаизм не возродился в национальном государстве, в нем не осталось
и крупицы дерзости, уверенности в себе, жизненной силы.
24.4. Сегодня уже на работу. Дочитал Носова. Конечно он Розанова не
"догоняет". Но кое-какие толковые мыслишки попадаются. Насчет Фрейда
любопытно, пишет о его еврейской (?!) "враждебности художественному
мышлению, основанному на "вытесненном". Якобы потому, что по Фрейду
"вытесненное" должно оставаться вытесненным. Как-то мне, считающему, что
еврей чужд эстетике, не с руки защищать Фрейда на этом фронте, однако ж
из национальной солидарности должен отметить немалую искусность и
убедительность Фрейда, как писателя. Что стоит, например, его сравнение
Вечного города, где культурные слои лежат один на другом, с
впечатлениями бессознательного, которые не могут исчезнуть. А потом
Фрейд не за то, чтобы загнать психическую чернь в подвалы
бессознательного, а за то, чтобы сублимировать ее энергию на создание
Культуры! Фрейд, немецкий воспитанник, был адептом Культуры.
Неужели верил, что человек, "осознав", а не "веря", сможет владеть собой
и ситуацией? Веру хотел подменить психоанализом? Круто.
Посмотрел еще раз "Рим" Феллини, давно у меня записан, а потом взял у Н.
"Амаркорд". Мы снова с ним играть начали, ему врачи рекомендовали после
инфаркта. Говорит про игру свою: дразнить медведя. Я это живо
представил, смерть в виде медведя... Да, так Феллини. Род людской у него
незатейлив и даже жутковат в неизбывной своей простоте. И никакой
сублимации. "Хочу бабу!" - орет дядя-дебил, взобравшись на дерево. Да
там все у него дебилы. Только в "Риме" он к ним со злостью и презрением,
как к быдлу, а в "Амаркорде" - немного с грустью. Какой там психоанализ,
один развеселый перд°ж стоит.
25.4. Надоело переживать за евреев. Такое же говно, как и все другие.
Помню в институте заглянул Маркону в тетрадь по "приемникам", а там на
последней странице написано: "Экзистенциализм. Узнать что такое." Мы
сидели за одной партой. Он был такой раздражающе беззлобный, с большими
голубыми глазами и длинными девичьими ресницами.
Тесть зашел. В маечке и трусиках, жарко сегодня. Еврейская тоска в
глазах. Вот тоже тип совершенно беззлобный. И этим довел свою жену до
жестокой истерики, до истерики жестокости.
- Ты читал вчерашний "Маарив"? Ты знаешь, там есть интересные статьи, я
тебе принесу. Сядь, сядь, поговорим. Ты устал? Ты знаешь, там есть
статья о Хацоре в Галилее. После войны за Независимость там осталось 400
семей арабов, остальные бежали, дома их взорвали и так дальше, а теперь
они требуют возвращения. Там еще статья араба, сына муфтия /старосты/
этой деревни, там теперь мошав /сельхозкооператив/. А я вот боюсь
возвращаться в те места, мог бы но... Не знаю... В нашей деревне жило
несколько десятков семей русских, поляков, татар, несколько сот литовцев
и три тысячи евреев. Все остались, а евреев больше нет, всех уничтожили.
Я вот прочитал статью секретаря правительства, как они недавно на
Украине были, он поехал в Станислав, там поле, и братские могилы, в
одной десять тысяч евреев, в другой.., туда и венгерских евреев потом
привозили и на месте расстреливали, так он пишет, что он вдруг вспомнил
своего деда и заплакал. Я тоже помню своего деда. Нет, не хочу я туда
возвращаться. Ну что, другая жизнь, все другое, ничего не осталось.
Сейчас новое поколение историков выросло в Израиле, они все отыскивают,
где были арабы и откуда мы их выгнали, они тем самым оправдывают то, что
мы тут чужие, и ненависть к нам, я, когда преподавал в Микве Исраэль,
там была группа землемеров, арабы, бедуины, друзы, даже эти, с Кавказа,
как их... да-да, черкесы, ну, я им рассказывал историю от 1840 года,
примерно, и до наших дней, так когда я рассказывал им о погромах в
России после убийства Александра Второго в восьмидесятых, один араб
встал и говорит: ты врешь. Я говорю ему: вот программа, написано, не
хочешь - не учи, я тебе не поставлю отметку, я им рассказывал, что
детская смертность у них была тогда огромной, что умирало 8 детей из
десяти, и матери часто гибли при родах, а теперь у них современной
медицинской обслуживание, я говорю: ты знаешь что такое, когда у матери
умирают дети, один за другим, а он говорит: пусть умирают, пусть все
сдохнут, лишь бы вас тут не было, я не могу его забыть... А эти, генерал
Даян, племянник того, он не включил в карту места, высоты, рядом с
Кфар-Сабой, и так дальше, которые держат дороги и вокруг, почему? а, не
важно, Перес говорит, главное - соглашение, а почему для арабов важно?
Да... Там еще интересная статья про новые дома, их теперь сразу
подключают к этому... да, компьютеру, интересно, а в Америке уже
автоматы с утра все готовят, кофе и так дальше, интересно, после нас
будут жить лучше, да? если будет где...
Посмотрел "Зов луны", последний фильм Феллини. И вдруг дошло: мир -
карнавал дебилов. И он принимает его таким. Бесцельность и безумное
веселье мира не гложет его, поэтому он и удерживается на грани злости,
люди у него - уроды и идиоты, но за это он их только слегка жалеет,
потому что ничего другого нет. Они - жизнь. Только в "Восемь с
половиной" у него изображены "интеллектуалы", которые с жиру бесятся, да
стреляются. (Фройд-батюшка поучает в том же духе: "Вопрос о смысле
человеческой жизни ставился бесчисленное множество раз; на этот вопрос
никогда не было дано удовлетворительного ответа, возможно, что таковой
вообще заповедан. Некоторые из вопрошавших добавляли: если бы оказалось,
что жизнь не имеет никакого смысла, то она потеряла бы для них и всякую
ценность. Но эти угрозы ничего не меняют.")
Дура-баба, как эта "шведит" из "Сладкой жизни", которая только скачет и
смеется, принадлежит всем и никому, она и есть - сладкая жизнь, глупая,
влекущая, неподвластная. И "поражает" такая самым мучительным образом,
безнадежно. Своей невинной греховностью, своей абсолютной невозможностью
принадлежать только тебе. Женщина у Феллини - метафора жизни.
Самое отвратительное из завоеваний свободы - это право черни на
наглость.
27.4. Скверик. Закатное солнце. Деревья в цвету. Тепло. Малышня
мельтешит: брызгается водой из фонтанчика, бегает за мячами, катается по
дорожкам на роликах, на велосипедах, девчонки в цветных платьицах,
майках, коротких юбочках, обтягивающих "тайчиках", шортиках, собаки с
веселым лаем носятся по зеленой траве, рыжая кошка осторожно пробирается
краем. Хорошо, мирно. Сегодня день Катастрофы. Йом Ашоа ве Агвура.
Катастрофы и Героизма. Желание добавить "героизм" понятно, но не
оправдано. Были, конечно, отдельные герои, опять же либо сионисты, либо
коммунисты, то есть "преобразователи". Но народ был от всего этого, увы,
далек. Утром в школе сбор на плацу, после траурной сирены - чтение
"Изкор" /"Помни"/, стихов, литературных отрывков, каждый год все тех же,
или в том же похоронном духе: отрывки из писем детей перед смертью, из
воспоминаний чудом выживших жертв, кое-кто из девочек плачет. Потом час
для классного руководителя, для углубленной проработки темы (а тема-то -
как плохо умирать; о героике, о красоте и величии жертвы - ни-ни, в
школе "Дания" в Ерушалаиме педсовет решил отменить экскурсии на Масаду,
мол нечего детям мозги дурить героизмом), потом - обычный учебный день,
чтоб не превращать в праздник, но занятия все равно по плану не
получаются, ученики разболтаны, наседают (каждый год одно и тоже): а не
будет ли короткий день, в конце концов последние уроки все ж отменяют и
стихия необузданной и беспечной юности вырывается за ворота. В
переменку, в учительской, сорвался все-таки, стал спорить с румынами,
что не человечество виновато, и даже не немцы, а мы сами - нельзя быть
слабым и на жалость рассчитывать. Румыны всполошились, стали мне
доказывать, что ничего нельзя было сделать, приводили в пример разные
истории, что да, били на улицах, но никто не мог подумать, что такое
сделают со всеми... Они по-прежнему не видят ничего страшного в том, что
их бьют, ну и, конечно, "не думают", что с ними "такое" сделают.
А почему я так боюсь быть слабым? Вот мудрые китайцы считают, что
"гибкое и мягкое" сильнее "твердого и несгибаемого". Что значит сильнее?
Выживает успешнее? Плевать на выживание, если "гибкость" означает
готовность к унижениям. Не люблю надругательств.
В том числе и над врагом.
В повестях и мифах о Катастрофе, совсем нет жеста презрения к смерти и
жеста гордости, жеста подвига, а есть только заклятия немецким
жестокостям. Но безграничное непротивление провоцирует жестокость,
провоцирует желание "проверить", до каких бездн низости простирается
стремление в выживанию. Выяснилось, что низость бездонна. Вот говорят: а
что можно было сделать (какова альтернатива?). Согласен, жизнь нельзя
было спасти актом сопротивления, но честь - можно было. Если
чувствовать, что жизнь без нее ничего не стоит. Невообразимыми
унижениями покупали еще день, еще неделю, быть может месяц. Люди
загружали в печи крематориев тела своих родичей, своих близких, зная,
что через неделю-другую их ждет та же участь. Живой пес лучше мертвого
льва. И нет ничего, что оправдывало бы самопожертвование. "И умирать не
стоит ни за что на свете", как поет местный бард. А сами любят прятаться
за героические спины Анилевича и горстки экстремистов, восставших в
Вашавском, в Минском гетто, в Треблинке, бежавших из 9-ого форта в
Ковно, и размахивать из-за их спин флажками национальных прав.
"Ты неисправимый романтик," - сказал мне на все это М. И добавил с
усмешкой: "Ты бы, конечно, совершил какой-нибудь подвиг." "Да я не о
себе говорю! - взвился я, как ужаленный. - Я говорю о воспитании! Людей
надо воспитывать иначе! Хотя б не оправдывать шкурничество!"
"Воспитывали уже иначе. Готовность к самопожертвованию во имя высоких
идеалов, забыл что из этого вышло?" И мы опять на круги своя
возвернулись.
Может быть женщина еще не до конца изъедена индивидуализмом и поэтому
способна на героизм, на самопожертвование, хотя бы во имя рода?
Но лезет в голову страшный выбор Цветаевой. Пострашней, чем "выбор
Софи", потому что почти добровольный. Страшно, когда даже личная жертва
никого не спасает. Или, скажем, свою честь спасешь, а жизнь близкого
погубишь. И приходится жертвовать одним ребенком, чтобы спасти
другого...
28.4. Утреннее солнце. Тени от занавески. Будто солнечные кружевные
чулки у нее на ногах.
Русский генерал, в Думе, о нападках журналистов на Грач°ва:
- Он же в должности! Вы что, не понимаете? В должности! Вот увольте
сначала, тогда - пожалуйста. Но ведь он же в должности! У него же
ядерные кнопки! Вы что, хотите чтоб он долбанул кого-нибудь?! (пауза)
Долбанет!
29.4. Комполка, резервист, рассказывает по ТВ про службу в Газе:
- На летучке командующий сказал мне: "Если палестинский полицейский тебе
дуло в лицо наведет и даже затвором щелкнет, ты учти, что они иногда
просто нервничают."
Показывали документальный фильм о мужике, прошедшем немецкие концлагеря,
под восемьдесят, но еще крепок, в маечке, байки на идиш рассказывал, как
они трупы из газовых камер в крематорий перетаскивали, а в свободное от
работы время торговали за хлеб махорку у русских капо, из столовой
наперегонки в туалет бежали, там был "черный рынок", а почему
наперегонки?, а потому что русский человек запускал руку в карман,
сколько набирал в горсть махры, столько и давал за кусок хлеба, а с
каждым разом махорки в кармане становилось все меньше, а соответственно
