пастели, рисунки, нечто нервозное, порывистое, изломанное, я и их заодно
полюбил, если уж сердце на любовь настроится.., всех этих киршнеров,
хекелей, пехштейнов, гуляла там по залу одна худенькая, в сарафанчике с
бретельками крест-накрест, будто сошедшая с акварели, и вообще в Мюнхене
мне очень понравилось, показался уютным, благодаря Л°ше, домашним
посиделкам с водочкой и хмельными пересудами о Филоне Александрийском?
Леша писал роман об отставном офицере римской армии и панически боялся
немцев (не шуми в коридоре, душ после одиннадцати - да ты что!, окно не
открывай - кошка к соседям забежит!), потом мы поехали в Зальцбург, к
Андрею, отвели душу: напились и песни горланили.., но я все отвлекаюсь.
Кстати, в Вене, я один раз столкнулся у ларька с пивом, захотелось пива,
с краснорожими немецкими бугаями, оглядевшими меня с таким хмурым
подозрением, что я сразу живо представил себе это рьяное народное
воинство в экстазе соборности, "фелькише", готовое к спасению
Германии...
А на улицу вышли - такие краски радостные, веселые, летние, и подумал
почему-то про "шалом" ихний, когда бояться не надо, живи себе спокойно,
солнышку радуйся...
Когда шли в Музей, жена, глядя на сияющий мир, сказала: "Какое счастье,
что мы приехали в Израиль." А потом, смеясь необычному слову: "Я к тебе
прикипела. А ты ко мне?" Ну да, я перед этим что-то про кипень весенний
говорил, деревья-то в цвету...
История для греков - история войн и полководцев, походов и завоеваний.
История героев, пример для подражания. Но романтиками греков не
назовешь. Не было в них этой инфантильной немецкой восторженности. Вот
"Анабасис" Ксенофонта ("алия" по-нашему), захватывающий военный роман.
"Уже наступил полдень, а неприятеля еще не было видно. После полудня
появился столб пыли, похожий на светлое облако, а некоторое время спустя
на равнине, на далеком расстоянии, будто выросла черная туча. Когда враг
приблизился, как роса сквозь рассеивающийся туман, засверкали
наконечники копий и можно было разглядеть отдельные части. На левом
фланге находились всадники Тиссаферна в белых панцирях. Рядом шли отряды
вооруженные легкими плетеными щитами, поодаль - гоплиты, с большими
деревянными щитами, доходившими до ступни, похоже, что из Египта. Кир
гарцевал без шлема впереди своей конницы, сияющей медными панцирями. К
нему подъехал Ксенофонт-афинянин и спросил, не пора ли атаковать. Кир
кивнул и приказал оповестить всех о том, что жертвы и знамения
благоприятны. Расстояния между массами войск было уже меньше трех
стадий, когда эллины запели пэан и пошли на неприятеля. Когда фаланга
перешла на бег, варвары дрогнули..."
Вчера звонила. "Может приедешь?" "Не знаю, - говорю. - Вряд ли."
В Москве юбилейный парад Победы. Ветераны, бряцая медалями и взявшись за
руки, дружно и гордо вышагивали по Красной площади, новое начальство,
"демократическое", воспользовавшись поводом, опять на Мавзолей
взобралось и ладошками помахивало. Ельцин ряху отъел, совсем боров. И
такой резкий контраст был: внизу естественная, хоть и старая жизнь, а на
трибуне опять театр, пьеса для механического пианино...
10.5. Юные Гитлер и Кубичек на горе Фрейбург над ночным Линцем после
оперы Вагнера "Риенци", охваченные экстазом мечтательности, дают друг
другу юношеские клятвы. Ну чем ни Герцен с Огаревым. Да сколько их было
на земле, романтических юношей, дававших себе и друзьям "поспешные
обеты"! И для скольких из них клятвы оказались "выше сил", а обеты -
смешными "всевидящей судьбе", скольких, после романтического дурмана
юности, ждало горькое похмелье будней, сколько нектара мечтаний
отстоялось в ядовитый осадок цинизма, мизантропии и отчаяния. И как
легко призвать эти сонмы разочарованных под знамена безумий, заставить
их поверить, что их "разочарование" - только слабость воли, какую
сокрушительную мстящую силу можно пробудить к жизни! Катаклизмы столетия
- бунт состарившихся, но не повзрослевших юношей. Так что, романтизм -
корень зла? Да, в нем изначально лелеялось демоническое и он имел
германские корни...
В пору моего отрочества над романтиками смеялись, "романтик" был все
равно что восторженный дурак. Эпоха революций и религиозных войн прошла,
наступали времена расчетливости, а я, выходит, был последним из могикан,
все еще мечтавшим проложить новые пути заблудшим народам? (Такие
"последние" и в Израиловку подались новое русло судьбы вырыть евреям, а
выроют все то же - братские могилы.)
На самом деле и в рационализме, короне Разума, и в вере в Бога - человек
исчезает, становится объектом. Только романтизм ставит его в центр
мироздания. Обожествляет. Религия романтизма - культ человека. Его
творчества, созидания, воления. И, конечно, тут что ни шаг - роковые
соблазны. А экзистенциализм, с его "вниманием к человеку", это такой
грустный интеллигентный романтизм, без магизма, импотентный такой
романтизм.
Почитал Паскаля. С трагическим противоречием между ничтожеством и
величием человека я и сам в отрочестве онанировал. "Причина наших
несчастий... в естественном злополучии нашей слабой и смертной природы.
Это состояние настолько жалкое, что решительно нет средств утешить себя,
коль скоро о том подумаешь." Эх, ма, что верно, то верно. "Все наше
достоинство заключается в мысли. Вот чем мы должны возвышаться, а не
пространством и продолжительностью, которых нам не наполнить. Будем
хорошо мыслить: вот начало нравственности." А что это значит: хорошо
мыслить? Логично что ли? Тогда Бога не докажешь. А я тебе скажу, что
значит хорошо мыслить: это значит мыслить смело, как Ницше, как
Маккиавелли. (Да разве не заглатываем мы мыслью своей пространство и
время? )
Это стремление "доказать" существование Бога выдает душу воистину
безутешную. "Безутешные" доказывают Бога однообразно: мол верить
абсурдно, но делать нечего. (Какова альтернатива?) И все прячутся за
тайны, да сокровенности. Вот пишет:"...нет в мире ничего такого, что
воочию свидетельствовало бы о присутствии Божьем." Или: "Если Бог есть,
то он окончательно непостижим, ибо, не имея ни частей ни пределов, Он не
имеет никакого соотношения с нами. Поэтому мы неспособны познать ни что
Он, ни есть ли Он." А этот пассаж с игрой в веришь-не веришь? Целую
теорию игр развел вокруг этого. Мужик явно сам себя уговаривал
("Уверенность. Уверенность."). Ну, если непостижим, так и спору нет.
Верь - не верь, все одно. Споры начинаются, когда его конкретизировать
начинают, свойства ему приписывают, заповеди его требуют соблюдать. (Как
же это непостижим, если он лично беседовал и с Абрашей, и с Мойше,
которых подробно проинструктировал? А в другой своей ипостаси землю
Израиля исходил, поучая?)
Израильский анекдот: Моисей спускается с горы Синай к народу и говорит:
так, евреи, у меня для вас две новости, одна хорошая, другая плохая:
число заповедей удалось сократить до десяти, но прелюбодеяние -
прийдется соблюдать (аваль ниуф бефним).
Нет, мне Декарт милее. "Как только я вижу слово "тайна" в каком-нибудь
предложении, у меня начинает портиться настроение."
Знаменитая эстрадная певица Б. по русскому ТВ выступала, по "Часу пик".
Эдакая смиренница, все про то как ей батюшка на служение указал, пением
то бишь. И про Боженьку, мол все что не происходит, все ему угодно.
Ведущий и говорит: "И жертвы в Чечне ему угодны?" Пораскинула старая Б.
мозгами (Мишка у нее два года на гитаре клацал, рассказывал, когда из
Америки приезжал, что ансамбль себе как гарем подбирала) и говорит, очи
долу потупив: "Ну мы со своим умишкой (так и сказала - "умишкой", может
Мишку вспомнила?) Промысел его знать не можем."
13.5. Возили учеников на экскурсию, на электростанцию. Шофер - русский.
Рассказывал по дороге, что был прошлым летом в Гомеле, на родине, там
ужасно, он вытащил 100 долларов и шурин глаза выкатил, шурин-то всего 50
д. в месяц получает, да и то уже 3 месяца им зарплату не платят, но
пыжится, гордится, "у нас теперь все есть", "что у вас есть, говорю,
колу на углу продают?", ну к бабке на могилку сходил, она перед отъездом
умерла, поставил ей памятник, ну, конечно, приятно друзей повидать,
водил их в ресторан, хороший коньяк пили, "у них Брестская фабрика
хороший коньяк делает, мне понравился", что в Америку съездил к родне,
"ты был в Америке, а, не был еще, а ты сколько в стране? ого, и не разу
в Америке не был?! ничего там они нормально устроились, вот и я сейчас
новую квартиру покупаю, четырехкомнатную, в Лоде..."
Пытаюсь читать, но не могу сосредоточится из-за его трескотни.
- Чего читаешь-то?
Показал ему книгу ("Священная загадка").
- Это про что?
- Вот, - говорю, - утверждают, что Иисус жив остался, что семья его
оказалась в Провансе и от нее пошли Меровинги, которые потом пошли в
крестоносцы и стали королями Иерусалимскими, что на этой почве тайные
ордена и общества образовались, в общем, любопытная история...
Чувствую - сразу и начисто отключился, будто я на птичьем языке
заговорил. И вдруг ясно стало, что книгочеи - каста, орден,
франкмасоны...
Пять лет назад, во время той заброски на ответственное задание, я зашел
в музей Пушкина в Ленинграде, раньше не доводилось. Этот кабинет,
уставленный книгами, часто видел на фотографиях, но когда вошел, один -
никого не было - в это царство книг, вдруг почувствовал себя уютно, как
у собрата по тайному обществу. Книжник. "Прощайте, друзья". Нет друзей
ближе книг, интимнее, интереснее, бескорыстнее, а значит и вернее. Да
зачастую они - единственные собеседники. И страсть к собиранию книг -
это не вид коллекционирования, это желание собрать всех друзей вместе, у
себя. И еще подумал: а ведь он был человеком глубоко одиноким. Кто любит
книги, тот не любит людей.
В системе мышления Гитлера царила монументальная пошлость, и это в
сочетание с практической изворотливостью и полной атрофией сострадания и
юмора. Не таковы ли немцы вообще? Пошлость, практическая сметка,
отсутствие юмора и не отягощенность сочувствием - можно сказать,
национальный портрет. Так что Гитлер неплохо "вписался". Да он и не смог
бы так овладеть массами, если бы они не чувствовали в нем "своего". Не
зря русские, народ с едким юмором, мечтательный, непрактичный,
подверженный припадкам сочувствия, всегда не любили немцев.
Единственное, что всегда утихомиривало мою ненависть к немцам, убийцам
беззащитных сородичей, это то, что беззащитность сородичей я ненавидел
еще сильнее.
14.5. Рабин - еврейский контрреволюционер. Оппортунист, термидорианец и
перерожденец.
Гитлер до 1-ой мировой: бегство из захолустья в Вену, жизнь юного
одинокого мечтателя - классический сюжет для какого-нибудь Стефана
Цвейга... Томас Манн: "Каким-то постыдным образом тут есть все...
Достаточно неприятное родство." Ну да, "братец Гитлер".
Рафа в "Вестях" пишет о иерусалимской конференции по проблемам фашизма.
Возрождается, мол, повсюду. Рафа все-таки ушел от этих мухоморов из
"22". Когда я приехал, они как раз из "Сиона" вылупились (Бауха к ним
комиссаром назначили), свободы творчества захотелось, а я возьми и
напиши Воронелю письмо залихвацкое, так они всей семьей к нам в ульпан
приехали, но меня не застали. Рафа был там самый нормальный. Наташа
Рубинштейн меня опекала, учила литературному уму-разуму, иногда
ностальгировала, славное былое вспоминала, как-то в машине, по дороге на
заседание редколлегии, с горечью сказала: "Небось в Союзе вокруг такого
журнала толпы прихлебал увивались бы, а тут..." На редколлегии у них
жены сидели, вязали, и время от времени что-то веское вякали: "Вообще-то
он противный, и стихи у него... я конечно не вмешиваюсь..." Они тогда
ухаживали за мной, к себе приглашали, на заседания редакции, на разные
вечеринки, и все так, чтоб кого-нибудь подвести. Я очень хотел, чтоб
меня держали за "своего", то есть за поэта в законе, а не за фраера
какого, в качестве "своего" готов был возить кого угодно хоть на край
света, но стало казаться, что они меня за извозчика держат, народ-то был
по-советски спесивый, намекали, какую честь оказывают, приближая.
