хорошая и не кончалась. Бабенки, все - ягодки опять, разгорячились, хоть
на месте клади, волоки в туалет, как в доброе старое время. Одну тиснул
все-таки, зашептала телефон, потом несколько раз, мимо проходя,
спрашивала: "Не забыл?" Муж опасливо озирался. А до того у Оси был вечер
танцев, так тоже там на одну клюнул, и заработал по пути домой
скандаль°зо. А днем, после гулянки, поехали в лес. Пусто, тихо, народ,
видать, отсыпается. Воздух почти морозный.
В среду были с ней в отеле. Уломал-таки заскочить перед представлением.
Подарил ожерелье серебряное йеменское, кружевное, звенячее. Потом
новостями-планами делилась. В Россию на гастроли едут. Лакал ликер и
хамил. Она к алкоголю индифферентна. А Д. обожала водочку.
Заехал к Володе. Пошли гулять по Шенкин. Народищу! Молодые все, суки,
красивые. Им до Газы, как до фени. А Газу, Газу святую кто же удержит,
рыцари?! Книжку маэстро в общем одобрил. Исхудал, почти высох, выглядит
больным - нелегко дается борьба с алкоголизмом. А теплынь стоит совсем
летняя...
21.1. Ездил в Ерушалаим. Сначала к Малеру заскочил, оставил книжки для
Вайса, тот обещал сосватать их Джойнту. Покопался в макулатуре. Какие-то
незнакомые литераторы с налетом избранности и запашком непризнанности
вели громкий разговор. Один из них затянул "то не ветер ветку клонит", я
догадался, что у них это вроде пароля, и устыдился своей любви к этой
песне. "Ухитрившись выбрать нечто привлекающее других, ты выдаешь тем
самым вульгарность выбора", как сказал наш классик. Потом поперся в
Нардом, где группа молодых- энергичных (в ермолочках), с опытом
организационной работы, смастерила съезд правых русских (Алия за Эрец
Исроэль). Все шло чинно, пока не вылез Менделевич и, рыдающим голосом
пророка-самозванца, не позвал народ выйти на улицы, на борьбу, сомкнув
ряды и до конца. Потом кто-то с бородой и в шляпе, объявленный равом*,
начав застенчиво с того, что он еще не рав, обозвал всех "народом
мещан", продавшихся истеблишменту, призвал народ мещан забыть торговлю,
как род занятий недостойный евреев, особенно возмущался торгующими с
Россией, поучал, что грабить гоев по Торе еще хуже, чем грабить евреев,
что пока мы, народ мещан, от телевизоров, теплых кресел и хлеба с маслом
не оторвемся, ничего путного у нас не выйдет. Запахло тоской по воздуху
бедствий. Дамочка в кожаной куртке, увешанной металлом, авангардно и
авантажно призвала всех принять палестинское гражданство и проголосовать
за Арафата, и тут съезд пошел в разнос. Кто-то предложил обратиться к
Клинтону с просьбой выделить кусок Аризоны для принятия четырех
миллионов еврейских беженцев, некий импозантный профессор поставленным
голосом лектора призвал вернуться к Торе, мол, если мы не перестанем
ездить по субботам в автомобилях, мы обречены, что сало, которое мы
едим, смазывает колеса палестинской революции (шквал рукоплесканий),
какие-то чудики шныряли по рядам и предлагали внести скромный вклад (15
сикелей) в поддержку "партии абсолютной демократии", кто-то раздавал
брошюрку "Просуществует ли Израиль до 2004-ого года". Вышел в фойе. Тут
кучками курили. Поболтал с Прайсманом, Мааяном (рядом суетливо кружил
Воронель-юниор), Эскиным. Володя разбух и хитро щурился. Умеет работь с
масс-медиа. Но провокации его театральны, не в моем духе. Леня Цивьян,
неутомимый Репетилов национального лагеря, звал на тайные собрания по
четвергам. Встретил Эмму. Она еще ничего. Наши отношения изначально и
взаимно построились по принципу: я бы не прочь, но, черт возьми,
совершенно нет времени. Боря Камянов продавал свою книжку, изданную в
России, сказал, что недавно, в интервью кому-то, упомянул мое имя.
Мерси. Сережа в очках-лупах и автоматом на боку, бывший мехматянин, а
ныне хевронец: "О чем они там болтают?! Остались считанные месяцы! Но мы
не уйдем, забаррикадируемся."
- Минометами выкурят, - пошутил кто-то. - А у вас только автоматы.
Сережа загадочно улыбнулся:"Обком этим вопросом занимается." Спросил его
про Додика, сказал, что давно его не видел. Вплыл Кузнецов в светлом
твидовом пальто в мелкую елочку - и на меня. Постебались. Ему
пересказали речь Менделевича. "Значит народ баррикады строить не
побежал, - ехидно сцедил пахан, - кхе-кхе, плохо дело." Закурил.
Мундштук серебряный. Стайка прилипал. Кузнецов - человек магнетический.
Ощущение силы, притягивающей к себе, вызывающей желание идти за ним,
служить. И не у меня одного, насколько я мог судить. Задраен, как
атомная подводная лодка в дальнем походе. (Однажды ночью, в моей машине,
на обочине, где лидер партии принимал челобитные, накануне подачи списка
"Нес" в Избирком - первый опыт "русской партии", лет десять назад было
дело? -, после бесконечного дня обсуждений, беготни, просьб, требований,
споров, скандалов, капризов расслабились, даже я закурил, только что, в
счастливых слезах, последней, выскочила из машины Наташа, получив
обещание на пятое место, Эдик откинулся устало, повернулся ко мне: "Ну,
а ты что ж места не просишь?" Я хмыкнул. "Для Атоса, - говорю, - это
слишком много, а для графа де ла Фер - слишком мало." И он хмыкнул.)
Подошел Юлик. Посетовал, что "хаки" /члены Кнессета/ как назло,
разбежались, и никто не приехал. Мааян позвал в "Цомет"*, "есть
такцив"/бюджет/, Толик Гершензон хвастался успехами своей новой фирмы.
"С Гонконгом торгуем!"
- Чем же?
- Представь, источниками питания! Недавно два продали, есть заказ еще на
один." "Это что ж, поштучно?" "Да, хитрые такие источники..." Явилась в
красном Лариса, со свитой. Повадки стареющей императрицы. Только вместо
двухметровых гвардейцев, вокруг еврейцы полтора на полтора. Поздравил ее
с победой (вошла в команду Ольмерта). Стала вдруг оправлять платье,
широко раскрытое на груди, зазвенела ожерельями:"Ой, чой-то я вся
расхристанная", взгляд вопросительный, вызывающий и напряженный - вдруг
опять вызов не примут. (А я свою милую уже недели две не того-с. Стишок
вместо этого подбросил: "О, царица моих эрекций!" Погрозила пальчиком. И
впрямь - стыдоба.) К восьми я собрался уходить, сионистский шабаш еще
был в разгаре, но грустно стало. На выходе меня поймал Шехтман, долго
рассказывал о своей важной роли в Беер-Шевском горсовете, потом бешено
заспорил с каким-то юношей, пытавшимся собрать деньги на платную
публикацию своей политической программы. Я улизнул. Иерусалимский воздух
защипал блаженным легким морозцем. Поежился и поднял воротник. Стекла
машины запотели.
Прочитал "Зиву". Не произвело впечатления. Никакого.
Запомнилось:"Нигавти лаэм этатахат" /подтирал им жопу/. Это он про своих
пятерых детей от первого брака. А потом пришла Зива и сделала из него
мужчину.
22.1. Передача о Рембрандте: картины из Эрмитажа, отрывки из дневников.
Все к Христу обращался в дневниках. К утешению тайной дружбой... Лицо
мужицкое: глаза - пуговки, нос - картошкой. Жена рано умерла, растил
дочь. Остался один к старости. В поздних портретах тяжесть мудрости. Но
совсем нет отчаяния.
Были в лесу. Тьма грибов, да такие юные, скользкие, крепенькие - чудо!
Супруга призналась, что только сейчас в ней просыпается женщина. Это
какая же сука разбудила? Ну кому мешало, что ребенок спит?
- Обожаю запах спермы! - обнюхивая тряпочку.
И плаксиво:"Ты мне весь животик запецкал"...
29.1. Вот и опять суббота. Обещали дождь, но с утра солнце. Вчера
смотрел "Малер" Рассела. Начало пышное: любовь с камнем. Под музыку.
3.2. Месяц уже динамо крутит. Вчера опять сорвалась с крючка. Ребенок
заболел, то да с°. Кажись, завела кого-то поэффективней. И писем давно
нет.
9.2. Вчера, наконец, договорились. В двухчасовое окно. С утра чувствовал
ужасное, паническое возбуждение, щеки пылали. Срыв был неизбежен, но -
упорство обреченного, кажется я с этим родился... Как ни исхитрялся, ни
сосредотачивался-рассредотачивался - оно так и не взошло. Вроде все идет
нормально, наступает подъем, но яростной, жаждущей крепости нет,
гаркнешь тут на него, а он со страху и съ°жится. И так несколько раз.
(Видел недавно по ТВ огромного орангутанга, на ступеньках сидя,
заботливо дрочил свой тонюсенький и длиннющий, подрочит и любуется, как
оно качается, будто камыш на ветру, покачается-покачается, да и
ленточкой розовой на ступеньки ляжет.) В конце концов я запихнул ей это
дело, как тряпку, там оно кое-как разбухло и слегка напружинилось,
поковырял, и вся недолга, потом с тоски пальчиком ковырял-ковырял и тоже
вроде не до конца, в общем, как в том анекдоте:"Да ебемся, будь оно все
проклято!" Она лежала, безучастно наблюдая за моей отчаянной борьбой с
нашей физиологией, голову закинув за край кровати, чтоб, не дай Бог, не
задеть прическу типа "венец терновый" с длинными "колючками" до глаз,
уже приготовленную для выступления. Потом, помывшись, села наводить
марафет. Чемоданчик у нее такой с инструментом. А я вышел на балкон.
Ветер трепал чью-то майку, зацепившуюся за ржавый железный прут, как
флаг разгромленной армии. Вольно задышалось морской гнилью. В щели между
домами виднелось море, фиолетовое, с сединой. Доносился гул. И весь,
склонившийся к вечеру, мир погружался в серое марево, на дне которого
сияла затонувшая жемчужина солнца. Вернулся. Она зажгла свет. "Ну, чего
ты все молчишь?", - как ни в чем ни бывало. Я и выдал. Нет, very gently.
Что, пожалуй, наша "любовь" себя исчерпала. Тут и она обрадовалась,
опять же повод поговорить по душам. Очень сближает. Сегодня ровно год,
как муж застукал ее с той большой любовью, и что она от этой травмы так
и не оправилась, что вначале ей показалось, что я... что я ее вытащу, но
что-то не идет у нас, видно не судьба, и прочее. Вышли, можно было еще
погулять у моря, но она спешила на репетицию, да и ветер разгулялся.
Опять же на работу пора возвращаться. В машине еще попиздели. Как старые
друзья. Решили культурненько свернуть это дело. Тоже мне affairs.
Аналогичный случай был у нас в Тамбове... С Леночкой, на телефонной
станции. Ох, хороша была, до сих пор обидно! Выскочит ночью из-под
одеяла на звонки отвечать (ответственная!), ягодицы-ягодки впляс, лунным
лучиком погоняемы, а-та-та лучиком по попке, а-та-та... И в Пскове
тогда, записная ресторанная красотка на гостиничной кровати с клопами...
Главное, смотрят на тебя со стороны. Остались где-то славный Псков, и
бал в трактире привокзальном, грех коллективный, он же свальный, с
полком гостиничных клопов... Хрупкий, однако, механизм. Получаюсь я по
всем этим статьям слабачок. Да в каких - силач? Так что не войны бы мне
воспевать, а сочувствие к людям, во.
А тут еще в последнее время стал на двор по ночам бегать, да и днем
часто ссать хочется. Вчера Сонечке, лечащему, позвонил, жаловался. А
сегодня вроде и ничего. И ночью не бегал. Жена утром замяукала:"Потрогай
мне..." Пришлось приступить к исполнению. Такая настырная стала, и не
чурается моих ухищрений, сама себя аж обслуживает. Вот это я люблю,
самообслуживание. Даже возбуждает.
А еще в номере дверь в ванную была попорчена, с замком что-то, в общем,
не закрывалась, я подергал-подергал, осторожно так, ну и оставил
открытой, а она, когда мыться пошла, рванула, в сердцах, видать, и
захлопнула. А обратно - накось, не открывается. Стоим голые по обе
стороны двери и ржем. Кино. Бился над этой дверью, бился, на помощь не
позовешь. Однако ж человеческий гений победил, разобрались с замочком.
Ученики с моих уроков (два последних) сбежали, за что я был им
благодарен. Чуть посидел для виду в учительской и поехал в Яффо, на
партсобрание. Тоже традиция: после ебли как раз - партсобрание. Народ
постановил, значит, с Моледет *, с Ганди, с последним правым,
попробовать. Амикам это дело уже обделал со своими присными, устроил их
на всякие джобики: у Ганди ни партии, ни аппарата, ни парламентской
фракции, а деньги есть. Потянуло и меня выступить. С места. Сказал, что,
привязавшись к Ганди, мы и его отправим на дно, что будет весьма
изощренной местью, так что я - за. Мой пьяный юмор (голова что-то
кружилась) не оценили, да я и сам потом пожалел: отечество, можно
