Пастернак молча сложил вдвое лист, положил на колено, провел по сгибу
ногтем.
- Я приглашаю вас к себе в номер, - сказал Александрийский. - Там тихо,
туда не входят без приглашения.
- Правильно, - Алмазов буквально нарывался на скандал, - у вас нам будет
лучше. Спокойнее.
Александрийский тяжело поднялся, опираясь на палку. Пастернак поддержал
его, помог подняться.
- Вы не устали? - спросил он.
- Хорошая поэзия бодрит, - сказал Алмазов.
Комната Александрийского была на первом этаже, но надо было пройти
длинным коридором в южный флигель. Лидочка шла сразу за Александрийским и
Пастернаком, а сзади не спеша шествовал Алмазов.
Словно ждал, когда можно будет продолжить сражение.
Они прошли длинным коридором, по красной ковровой дорожке, у высоких окон
стояли вазы с астрами и хризантемами. В доме еще числился садовник,
оставшийся от Трубецких.
У Алмазова была возможность спасти лицо - подняться по лестнице на второй
этаж флигеля. Но он свернул в узкий коридорчик, ведущий к комнатам того
крыла. Александрийский открыл дверь.
- Заходите, Лидочка,- пригласил Александрийский.
Пастернак сделал шаг в сторону, пропуская Лидочку. Затем вошел сам. Тут
же за ним последовал Алмазов.
У Лидочки сжалось сердце... Сейчас!
- Я вас не приглашал, - Александрийский загородил дверь.
- Я имею право, - сказал чекист. - Такое же, как и все.
- Вы не у себя в учреждении, - сказал Александрийский. - Научитесь
элементарной истине - есть места, куда вам вход запрещен.
- Ну зачем нам с вами ссориться,- Алмазов из последних сил старался
сохранить мир. - Я же ничего не требую, я просто как любитель поэзии пришел
послушать стихи. Послушаю и уйду.
- Так вы уйдете, в конце концов, или мне вас палкой гнать! - закричал
вдруг Александрийский.
- Что-о? - тон Алмазова изменился - больше у него не было сил изображать
из себя интеллигентного человека.
- А то, - быстро сказал Пастернак, который, как понимала Лидочка, не
считал возможным оставить Александрийского один на один с чекистом, - что я
в вашем присутствии не намерен читать. Поэтому прошу вас, не мешайте нам!
Пастернак стал совсем молодым, лицо густо потемнело, кулак, прижатый к
косяку двери, чтобы не пропустить Алмазова, сжался.
- Ян, - взмолилась Альбина, - я тебя умоляю.
- Молчать! - Алмазов откинул ее назад, Лидочка видела ее лишь сквозь
открытую дверь - Альбина ахнула и исчезла - послышался удар, звон,
наверное, Альбина столкнулась с какой-то вазой.
- Или вы меня пропускаете в комнату,- сказал Алмазов низким, хриплым - из
живота идущим голосом, - или пеняйте на себя. Я на вас найду материал -
буржуи недобитые! Вы к себе смеете не пускать - кого смеете не пускать... А
я вас к себе пущу - пущу и не выпущу.
Лидочка ощутила, как от Алмазова тяжело несет водкой и луком. Она
вынуждена была отступить внутрь комнаты,
- Хватит,- сказал новый голос, неожиданно вторгшийся во взаимную
ненависть сцепившихся голосов. За их спинами у лестницы - стоял старший из
братьев Вавиловых, Николай. - Хватит шума и криков в санатории. Я попрошу
вас, Ян Янович, немедленно уйти отсюда. Как я понимаю, вы приехали сюда
отдыхать с дамой. Но так как вы не являетесь штатным работником Академии и
у вашего ведомства есть свои санатории, то я должен предупредить, что ваше
поведение заставит меня обратиться непосредственно к товарищу Менжинскому и
сообщить, какие слова и действия вы позволяете в адрес уважаемых советских
ученых. Не думаю, что ваши руководители будут вами довольны.
- Товарищ Вавилов, - за время этой длинной фразы Алмазов успел взять себя
в руки. - Простите за невольный срыв - работа, нервы... Я ухожу.
Альбина промелькнула перед дверью, прижимая платок ко лбу, Алмазов пошел
за ней. Обернулся и сказал Вавилову;
- Ваши ученые позволяют себе политические провокации.
- Вот мы и квиты, - сказал Вавилов, глядя ему вслед, потом произнес: - А
вы, Борис Леонидович, не хотите порадовать нас своим новым опусом?
- Борис Леонидович как раз собирался прочесть нам оду Узкому, написанную
недавно, - сказал дипломатично Александрийский.
- Любопытно, очень любопытно, - сказал академик. - Возьмите меня в
компанию. Я - плохой танцор, да и боюсь, что президент Филиппов устроит бег
в мешках или игру в шарады с разоблачением империалистов.
- Прошу вас, - сказал Александрийский.
Пока рассаживались, Александрийский - губы синие, бледный - показал
Лидочке жестом на коробку с лекарствами. Лидочка налила из графина воды, и
Александрийский принял пилюли. Все ждали, пока ему станет лучше и он даст
знак к продолжению чтения. Александрийский стал дышать медленнее.
Пастернак вновь прочел стихотворение, посвященное "Узкому", Лидочка
запомнила последнюю строфу:
"На старом дереве громоздком,
Завешивая сверху дом,
Горят закапанные воском
Цветы, зажженные дождем".
Странно, мы все умрем, а это стихотворение будет жить отдельно от нас, и
через сто лет читатель, не ведающий о давно разрушенном "Узком", будет
представлять себе иные аллеи и иные поляны...
Пастернак назавтра уже уезжал - если, конечно, грузовичок сможет
выбраться по размытой дороге.
- Вы не останетесь еще? - спросил Вавилов.
- Нет, здесь плохой климат!
- Ну что вы! - наивно воскликнула Лида и осеклась со смущенной улыбкой.
В гостиной горела лишь одна лампа, у патефона дежурил старенький
Глазенап. Все, кто мог, - отплясывали фокстрот. Было очень душно и шумно,
Матя сразу подхватил Лидочку - танцевать с ним было приятно - он чувствовал
музыку и, главное, знал как вести партнершу.
- Я вас ждал,-сказал он.
В дверях гостиной стояла Полина и смотрела на Матю.
Музыка прервалась. Лида хотела сказать Мате, что его ищут, но Полина ушла
внутрь дверного проема.
Из стопки, лежавшей рядом с ним, Глазенап взял новую пластинку, поднес к
глазам и долго шевелил губами. Кто-то прикнул из толпы:
- Румбу!
- Танго! - произнес Глазенап торжествеяно, словно сам собирался сыграть
его для присутствующих.
Началось танго. Танго было медленным и очень страстным, и Лида
почувствовала, как страсть овладевает Матей. Она Мате симпатизировала, но
не настолько, чтобы обииматься с ним посреди зала, тем болев что прошедший
день научил ее слишком многому о странностях любви.
- Матя, - сказала ода, - обернитесь к двери в столовую. Только не сразу и
не привлекая внимания. Вы анаете эту женщину?
Матя послушно исполнил просьбу.
- Странно, - соврал он, - но она глазеет на меня как знакомая.
- У вас плохая память на лица?
- Отличная. Только не ночью,- сказал Матя и засмеялся собствевной шутке.
- Точно не знаете?
- Не помню,- сказал Матя, и Лидочка поверила бы ему, если бы не была днем
свидетельницей его разговора с Полиной.
Попытка отвлечь Матю не удалась, и он принялся гладить Лидочкину спину.
Он делал это очень профессионально, и если бы Лидочка была кошкой, то,
наверное бы, с ума сошла от счастья. Но она не была кошкой и потому
сказала:
- Сейчас замурлыкаю.
- За вами трудно ухаживать,-сказал Матя.
- Вы лучше расскажите мне что-нибудь очень интересное,
- Неужели сейчас?
- Как ваши дела с ужасной бомбой?
- Не скажу - я не разговариваю о делах с любимыми девушками.
- Вы правы, - согласилась Лида.
Танец кончился. Глазенап воздел свои толстые ручки и закричал, что лучше
всех исполнили аргентинское танго доктор Шавло и его партнерша.
Все захлопали в ладоши.
- Матя, можно я вас попрошу - стакан воды. Ужасно хочется пить, - сказала
Лида.
Матя послушно потек в путь. Но Лида отправляла его в этот путь не
случайно. В конце концов должна же в этом скорбном и довольно неприятном
мире существовать одна настоящая тайна без участия Алмазова.
Она понимала, что так не бывает, но теплилась какаято надежда, что тайна,
объединяющая Полину и Матю, окажется скорее интересной, увлекательной, но
вовсе не страшной. Когда потом Лидочка старалась для себя восстановить
последовательность событий тех часов, ей было почти смешно - насколько
человек склонен заблуждаться, если ему хочется заблуждаться.
Отправив Матю на кухню, Лида прошла несколько шагов за Матей и увидела
его посреди буфетной. Он ждал.
Матя улыбался своим мыслям. Лидочке был виден его профиль - крупный нос,
покатый широкий лоб, толстые губы, выпуклые глаза - лицо человека, который
обожает много есть, любить женщин и работать - все с удовольствием. Матя
уже начал полнеть, но он - крупный мужчина, растолстеет как следует только
лет через десять.
Из прохода на кухню вышла Полина.
Полина передала Мате стакан с водой, но не ушла, а что-то стала ему
говорить, Матя пожал плечами, он был недоволен, но Полина продолжала
говорить.
Матя отрицательно покачал головой и пошел к Лиде.
- Пейте, - сказал он, - вы о чем-то задумались?
- Спасибо.- Пить совсем не хотелось.- О чем вы разговаривали с
подавальщицей?
- Вы подглядывали, моя фея?
- Не лишайте меня благосклонности. Я не питаю к вам зла.
- А я знаю, - сказал Матя. - Я всегда чувствую - нравлюсь или нет. Вот та
женщина - подавальщица, как вы ее называете,- меня не любит...
- За что?
Глазенап завел фокстрот, и они снова танцевали, но Матя был занят своими
тревогами. В гостиной стало меньше людей - многие разошлись по комнатам.
- Она напомнила мне об одном эпизоде из моей жизни, - сказал Матя. - Я
был тогда совсем мальчишкой и постарался потом изгнать из памяти все, что
со мной тогда произошло. У меня такое впечатление, будто это было не со
мной.
Лида не стала расспрашивать. Захочет - сам расскажет. Ему хотелось
рассказать, но он не решался.
Это было понятно - двадцать лет назад ты мог поделиться тайной даже со
случайным попутчиком, если чувствовал к нему расположение. Твой собеседник
был волен выслушать или не выслушивать... но ведь не для доноса!
С каждой секундой настроение Мати портилось.
Он оставил Лиду посреди комнаты и пошел прочь, как будто забыл о том, что
с ней танцует. Лида растерянно поставила пустой стакан на столик рядом с
Глазенапом.
- Спасибо, - сказал старик.
Лида пошла из гостиной и догнала Матю в дверях. Как раз в этот момент он
обернулся.
- Лида, - сказал он, - не уходите, я не хотел вас обидеть.
Они стояли в прихожей - медведь с подносом в лапах скалился и косил
стеклянным глазом.
- На самом деле,- сказал Матя,- я совершил дурной поступок. Но я тогда
даже не догадывался, что это дурной поступок. Все так себя вели... это была
гражданская война, и я был на одной стороне, а те люди были на другой...
Простите, Лида, я говорю совершенно лишнее...
- Я ничего не слышала,- сказала Лида и повернулась, чтобы уйти.
- Нет, Лида, погодите, - сказал Матя. - В такие минуты нужен человек,
которому ты веришь. Я знаю, что в наши дни уже нельзя верить никому, но
если в обществе никто не верит никому, значит, оно погибает. Ведь верит же
Ягода своей жене?
- Может быть, пойдем погуляем? - спросила Лида.
- Вы хотите сказать, что здесь у стен есть уши?
Лида пожала плечами.
- Не думаю, - сказал Матя, - хороший маленький микрофон - дело серьезное.
Его еще надо из Германии провезти, валютные расходы оправдать. Нет, здесь
их ставить не стали.
- Вы правы, - сказала Лида, - только не из-за валюты, а потому что нет
смысла выслеживать - когда надо, нас заберут!
- Наша с вами задача, Лидочка, чтобы в отличие от других нас с вами не
взяли - ни сейчас, ни завтра. А тут как назло лезут с угрозами!
Матя очень расстроился - он был из тех людей, кто не умеет и не желает
скрывать своих расстройств.
- Вы никому не расскажете? - спросил он.
- Нет, - сказала Лидочка.
Не было у него никаких оснований доверять ей, но Матя был игроком и к
тому же верил в свою способность приручать людей.
- Я был мальчишкой, гимназистом. Шел девятнадцатый год, Я был в охране
поезда.
Матя поднял руку, останавливая возражение Лиды, затем продолжил:
- Честно сказать, я рисковал жизнью куда меньше, чем мои сверстники в
окопах. В двадцать лет я демобилизовался по ранению, кончил университет и
